Гончарова Галина Дмитриевна
Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
Оценка: 7.71*31  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Волнуется стольная Ладога, женился государь Борис. Как такое пропустить? А только нет покоя в палатах царских. Рвутся враги, мечтают Россу на части разорвать. Сумеет ли Устинья им преградой стать? не погаснет ли черный огонь? Чем за него платить придется? То одним богам ведомо, но боги - молчат. Начато 02.06.2025, обновление по понедельникам, как все и привыкли.
  Пролог.
  
  Инесса Бенитез привыкла к переездам, сколько она себя помнила, они с матерью переезжали из одного города в другой из одной деревни в другую. Кочевали, что цыгане, дольше года нигде не жили, а иногда и года не получалось, когда и ночью убегать приходилось, унося на себе, что в мешке заплечном поместится.
  В городах они бывали чаще, в деревнях реже. Летом мать Инессы старалась перебраться в деревню, чтобы набрать трав, насушить их, наварить мазей и зелий - трава это ведь не просто так на лугу сено, это целое искусство. Какую собирать, когда, на растущей или убывающей луне, по утренней или вечерней росе, с какой приговоркой, да как сушить...
  То, что травники продают - это и корове-то не всегда скормишь, помрет, болезная. А матери Инессы, донне Бьянке, трав требовалось много.
  У ведьмы была обширная клиентура.
  И постоянные клиенты были, и новых они приводили с удовольствием, и рекомендовали друг другу надежную да неболтливую женщину, даже не догадываясь, что ведьма она.
  Донна Бьянка не работала с бедняками, ей это было неинтересно. Что с них взять-то? Три медяка и кучку свеклы? А визгу наслушаешься, а ежели что не так пойдет, мигом с вилами бегут... нет, такого ей не надо и рядом было. За чужие грехи умирать, тем паче, что и сами крестьяне те еще дураки, что им ни скажи, все по-своему переиначат, да тебя же и овиноватят! Быдло, одно слово!
  А вот со знатными доннами работать - одно удовольствие.
  Кому плод стравить, кому мужа извести, или там, золовку, свекровь, кому наоборот, травку, чтобы старик себя молодым почувствовал, а ведь есть еще привороты, отвороты, порчи, сглазы....
  Среди клиентов Бьянки Бенитез, матери Инессы, были даже особы королевских кровей. А что они - не люди, что ли?
  Ведьму берегли и лелеяли, передавали из рук в руки, тем паче, что ведьмой-то она была самой настоящей, слабенькой, но чернокнижной. Дар у Бьянки был не слишком сильный, но ведьма была умна. Ежели что ей было не по силам, она просто не бралась за это дело.
  Приворот на мужчину? Пожалуйста, но надо посмотреть, сработает ли. Ах, он до безумия влюблен в другую женщину? Тогда может не сработать. Такое часто бывает, истинные чувства сжигают любой приворот. Можем сначала извести соперницу, или приворожить ее к другому, а уж потом взяться за вашего дона. Это будет дороже, но затор наверняка, а просто зелье может и дать осечку.
  Клиенты этот подход ценили, и советам ведьмы следовали.
  Но Бьянка все равно была благоразумна, и каждую зиму встречала уже в другом городе.
  Ведьма же!
  На чем горят ведьмы - иногда и в буквальном смысле? Так место им насиженное бросать не хочется, уходить лень, корма отяжелела, ракушками покрылась, вот за нее и прихватывают. И жгут на костре церковном вместе с кормой и домом. Увы.
  Или привязанность.
  Это уж вовсе смешно, какие у ведьмы могут быть симпатии к людям? Как у волка к зайцу, не иначе. Впрочем, в маленьких радостях жизни Бьянка себе не отказывала, и дочь родила, когда время подошло, надо же будет силу кому-то передать?
  Дочку, вот, рОдила, продолжение и свое и старинного чернокнижного рода, и дочка получилась на радость маме - сильная, умная. Бьянка о маленькой Инессе заботится, девочка сыта, обута-одета, причем не абы как, а тепло и аккуратно, девочку учат грамоте, учат травам и чернокнижному искусству, тем более, таланта у нее не в пример больше, чем у самой Бьянки. Чего еще надобно?
  Характер у девочки подходящий, безжалостный, любопытный, разум холодный, книга ее с малолетства признала, а слово "мораль"... для Инессы это было просто слово, равно, как и для самой Бьянки. И ничего более.
  Жизнь шла своим чередом, переезд следовал за переездом, но - увы, свой дровосек найдется на каждое дерево.
  Одна из клиенток Бьянки выпросила у нее яд.
  Дело житейское, но как надо подливать яд, чтобы жертва увидела, что-то заподозрила - и поменяла бокалы?! Одно слово - дура! Дохлая, понятно, яд у Бьянки осечек не давал.
  Началось расследование, поднялся шум, и Бьянка не успела сбежать. Ее перехватили на почтовой станции, а Инессе просто повезло. Увидела она из окна, как в трактир входят монахи - схватила Книгу, да из окна в крапиву и сиганула, и припустила, что есть мочи, куда глаза глядят.
  Сама выбралась, а Бьянке удрать не удалось, так и сожгли на площади Роз.
  Спасать мать или как-то помогать ей Инесса даже не собиралась. Она прекрасно понимала, что молчать под пытками мать не сможет, а потому удирала со всех ног. Она и о казни-то узнала через несколько лет, слухи дошли, но ее это не взволновало.
  Инессе было уже пятнадцать, Книга ее признавала, а мать...
  Жаль, конечно. Но Бьянка здраво оценивала свою дочку - совесть, любовь, привязанность для Инессы были только словами. Сильная чернокнижная ведьма была просто не способна на эти чувства.
  Сама Бьянка была и слабее, и эмоциональнее, дочь она любила, и даже на костре радовалась, что Инесса спаслась. Главное, жива будет, а остальное... остальное уже от нее не зависело, что могла - Бьянка все сделала. И Инесса была не права - Бьянка ее не выдала. Молчать не молчала, а показания постоянно меняла, то Инесса была рыжей, то черноволосой, то светленькой, менялся цвет глаз... монахи просто запутались, махнули рукой, да и сожгли ведьму.
  А Инесса взошла на корабль, который отплывал в Россу.
   Получилось это совершенно случайно, в Россу собирался ехать ее любовник, и он же рассказал Инессе о стране, в которой никого не жгут! И на ведьм не охотятся - дикие люди. *
  *- вообще, случаи были, но единичные, старообрядцам доставалось намного больше, а ведьмы, что забавно, часто отделывались поркой и пинком под хвост, прим. авт.
  Инесса решила, что стоит отправиться в Россу, естественно, за счет любовника, и посмотреть, как там люди живут. Уехать-то она всегда успеет.
  Шестнадцать лет, время самонадеянности и прочно задранного носа.
  С любовником пришлось остаться надолго. На целых два года.
  На корабле Инессе было так плохо, что она даже не сразу поняла - беременна. Травить плод ведьме не хотелось, потом можно и не понести, потому она решила затаиться, спокойно пожить, приглядеться к Россе и россам. Родилась девочка.
  Инесса выучила росский, принялась общаться с людьми, не только в иноземном квартале, в котором она жила с любовником, но и с россами, по улицам ходить, законы почитала, и поняла, что ей здесь нравится. Живи - не хочу.
  Инквизиции нет, облав нет, доносы на ведьм пишут, да что там за ведьмы? Дуры деревенские, которые кроме как след вынуть или неурожай навести и не способны ни на что другое. Если еще способны!
  А то чаще глупостей каких натворят, а потом все им кругом виноваты. Вот, суд над ведьмой состоялся, Инесса сходила, послушала, думала, товарка ее в беду попала, а оказалось - идиотка. Это ж кому расскажи в том же Роме!
  У боярина холоп был смазливый, он боярскую дочь и совратил. А его подружка-холопка приревновала, когда все открылось, она и оговорила, и парня, и себя. Сказала, мол, порчу на боярина навести хотели... да монахи б от умиления рыдали! Ведьма сама пришла, сама созналась, считай, сама на костер идет, добровольно, еще и пытать... пытки все равно были бы. А россы эти ее просто приговорили к порке на площади, еще и на своих ногах ушла дурища!
  Волхвы?
  Так Инесса ни одного и не видела, они по площадям не ходят, себя не объявляют, а в рощу она и соваться не стала. Поглядела издали, силу чужую почувствовала и стороной то место обошла. Чего нарываться-то? Умна была ведьма, понимала, что костей не соберет, вздумай она к волхвам сунуться, это хоть и не священники христианские, сила их от другого источника, а только ведьмы той силе еще более противны.
  Пару лет Инесса прожила спокойно, потом решила устраиваться в жизни получше. Ее любовник карьеры не сделал, запил и становился практически неуправляем, маленькая Сара росла и капризничала, да и вообще, дочь была Инессе неинтересна. Может, потом, когда настанет пора книгу передавать... Увы, Сара пошла в бабушку Бьянку, то есть сил у нее было куда как меньше, чем у Инессы. Не вовсе уж бесталанная, но и Книгу ей передавать... слабовата девочка, хиловата.
   Надо было искать себе мужа, чтобы удобнее устроиться в жизни, надо было родить еще одного-двух детей, когда получится, а потом уж выбирать, кому передать Книгу.
  Тут и подвернулся боярин Никодим.
  Внешне Инесса была хороша собой: рыжая, зеленоглазая, в Россе и своих девушек красивых не счесть, но Инесса к тому времени как раз расцвела, раскрылась - и боярину понравилась. Дальше было дело техники.
  Капельку отворотного любовнику, чтобы под ногами не путался Можно бы и яду ему подлить, да дочку потом на кого оставить? Не с собой же ее брать? А кому на воспитание отдавать... еще доплачивать за это, нет, так Инессе не хотелось. Пусть бывший муж заботится о дочери и не лезет к ней, а Инесса займется охмурением боярина Никодима. Ведьме это совершенно не сложно было.
  Капельку приворота, капельку дурмана - и вот боярин уже уверен в ее невинности, и ведет ее под венец. А вот дальше...
  Дальше Инессе погрустнело.
  Замуж-то она вышла, да вот беда - родня боярина не приняла ее, а всех не заморочишь. Смотрят на нее с отвращением, от них не то, что любви, уважения не дождешься. Перетравить их не проблема, никто и не заподозрил бы, да не до родни боярской было Инессе.
  Главное-то в другом было! Боярину наследники были нужны! Перестала Инесса зелье пить, да и поняла, что второй раз зачать не сможет. Не сразу, нет, несколько лет прошло, потом она уж и травы специальные пила, и луны нужные считала, а как поняла, что не наступает зачатие, в Книге заклинание нашла, прочитала и уверилась. Не будет у нее более детей. Чернокнижным ведьмам с этим плохо,. Больше двух-трех детей ни одна из них не рожала никогда, и то - много это, очень много, когда три ребенка получится. Но хоть бы два - и того не дано Инессе. Один. Сара.
  Ей и Книгу передавать придется.
  А ведь с бесплодной женой боярин и развестись может, а Инессе с ним удобно было, хорошо, и в монастырь не хотелось. Что оставалось делать ведьме? Решать проблему привычными методами. Книга и способ подсказала, и ритуал, и время - все смогла просчитать Инесса, да вот беда! Жертва определяла пол ребенка.
  В первый раз под ритуал попала боярышня Анна - и Инесса родила девчонку, почти без способностей. Сара была слабее Инессы, а Любава еще слабее Сары.
  Пустышка.
  Такой Книгу не передашь. Есть у нее кое-какие способности, но... к примеру, сама Инесса могла костер зажечь, Сара - ветку, а Любавиной силы на хвоинку хватило бы, и то слишком много. Нет, не наследница, не ведьма. Так что начала Инесса потихоньку с Сарой встречаться, начала учить ее, как саму Инессу мать учила.
  Ко второму ритуалу Инесса готовилась тщательнее. Да, вот так. Платишь чужой жизнью за то, чтобы выносить ребенка. Первый раз нужна одна жертва, второй - две, третий - четыре... потому часто этот способ лучше не применять. И вообще лучше не применять его, да не было у Инессы выбора, жить ей хотелось хорошо, вкусно есть, мягко спать...
  Второй раз получилось лучше, родился мальчик, правда, дара ему не досталось, разве что Книгу мог в руки взять! Но все равно - наследник, боярин будущий. А потом все вышло из-под контроля.
  Приворот побивается только искренней любовью! И кто же знал, что Никодим влюбится? Да так, что разом все цепи порвет, и на некоторые странности внимание обратит? Пришлось срочно убирать его, а потом...
  Потом - сидеть тихо и лишний раз о себе не напоминать никому. Инесса, крещенная в православии Ириной, понимала, что такое количество смертей в одной семье подозрительно. Начнет кто копать да смотреть - мигом ее заподозрят в нехорошем.
  Да и здоровье пошаливать начало.
  Сил у нее хватало, но те ритуалы, которые она проводила, давали и откат.
  Серьезный откат, резкий, Инесса начала быстро стареть, а там и заболела, и поняла, что скоро умрет. Оставалось подумать, кому передать свой дар и Книгу.
  Трое детей .
  Сара самая сильная, и потому ей достался дар.
  Данила самый защищенный - кто заподозрит боярина? Даже когда он с волхвом повстречается - за время жизни в Россе Инесса с волхвами не сталкивалась, и сил их не ведала - никто в нем не распознает сына ведьмы. Сил у него считай, и нет никаких. Любава же... Сара не честолюбива, в бабку пошла, ничего ей не надобно, сидит себе на одном месте и век просидит, даже замуж вышла, дочку родила, с родными дружит... Дочка чуть поинтереснее, но мала еще, не передашь ей Книгу, Саре надо ее отдавать.
  А как отдать, когда ее даже положить некуда?
  Кому сказать, муж у Сары до сих пор не знает, чем его женушка промышляет, думает - травница. Но Книгу-то ни с чем не спутаешь...
  Любава могла бы и Книгу себе оставить, и применить ее, но и сил у нее мало, и ленива дочка, неинтересно ей тренироваться, настои варить, заговоры учить... не ее это.
  Думала Инесса, а потом решение приняла. Книгу она в доме своем оставила, благо, там и подвал хороший, сама после смерти мужа все делала, как полагается, и обыскивать дом боярина Заболоцкого не будут. Опять же... так-то Сара Любаве не помогла бы, а сейчас и выбора, считай, нет у нее. Не любят они друг дружку, да и обойтись друг без друга не смогут. У одной Книга, у второй дар хоть какой, а Данила меж ними как мостик будет.
  Тоже хорошо.
  Все же к Саре Инесса меньше привязана была, а Данилу и Любаву ценила, и достались они ей дорого, и рядом все время были.
  С тем Инесса и отошла в мир иной.
  Любава же принялась искать свою выгоду.
  Бояре Раенские им действительно дальними родственниками приходились, Инесса им помогала кое-чем. А Платон с Любавой дружен был, он ей и мысль подсказал.
  Государь?
  А что б и не государь?
  Ежели беглая ведьма могла только на вдового боярина рассчитывать, то боярышня-сирота и на царя может ставку сделать. И выиграть.
  Приворот?
  Он там и не потребовался даже, так, чуточку самую, остринка к ее молодости, свежести, красоте ведьминской. Сара поворчала, да сестре помогла, никуда не делась, так и стала Любава царицей.
  Но стать-то мало, надо бы и остаться, и страной править захотелось Любаве. Вкус власти она почуяла, мужу диктовала, что сделать, чего не надобно... пусть и из кровати, а каково это - Россой править? Казнить и миловать, в чужих судьбах править? Непреодолимое искушение для ведьминой дочки.
  Только вот...
  Инесса не стала таить правду от своих детей. Сара наследовала дар, и могла передать его своим детям. Уже передала. А Любава и Данил были попросту бесплодны. Последствия проведенных ритуалов, увы, и еще не самые худшие. Дети могли родиться и с уродством, и умереть, не дожив до пятнадцати лет, и проклятие родовое получить - этого не случилось. Бесплодие - и только-то.
  Могла ли Любава смириться с такой несправедливостью?
  И не могла, и не смирилась, и нашла выход. А что не всем он понравился...
  На всех и не угодишь. Главное - дело сделано, а остальное не ее забота.
  
  Глава 1
  Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
  Хорошо ли чужой смерти радоваться?
  А я вот сижу и счастьем захлебываюсь, смеяться готова, али плакать, сама не знаю, спряталась в дальний угол, забилась в какие-то покои, где сто лет уж не было никого, судя по пыли, и стараюсь сдержать себя.
  А не получается!
  Или наоборот - не кричу ведь я от счастья на все палаты?! Молчу, молчу... СЧАСТЛИВА!!!
  Марина - мертва.
  Мертва ламия, погибло чудовище, и судя по тому, что государю рассказали, и верно - она погибла, не служанка несчастная, или кого она там в прошлый раз вместо себя подставила?
  Все так и было, как помнилось, и разбойники на обоз напали, именно там, где и в черной жизни моей. И как еще зацепилось-то в памяти?
  А, чего удивительного? Все, что Бореньки касалось, все мне важно было, а Марина... все ж его супруга была. Вот и запомнилось.
  Только в тот раз обозников всех рядком положили, а сейчас и потерь у них нет почти - человек пять убито, еще трое ранено, а почему? А они кольчуги вздели перед тем, как в лес въехать.
  Разбойники напали, да обозники отстреливаться начали, положили, кого могли, а как стихло, проверять полезли, что с царицей бывшей. Та в возке сидела, во время драки ее не тронули, не добрались, а вот как вышла бедолажная, так и... не повезло ей. Татя какого-то не добили, а он на дереве сидел, невесть чего ждал, вот, в царицу и выстрелил! И как попал-то! С одного болта арбалетного насмерть, захочешь - так не выцелишь!
  Татя нашли потом, он от ужаса с дерева свалился, шею сломал...
  Как Марина умерла, так от нее тьма во все стороны брызнула, троих людей захлестнула, одного из мужиков да двух служанок ее... там и померли на месте.
  Глава обоза очень плакался и каялся, да только тела везти он не стал, там и сожгли все. Дров из леса натаскали, полили всем горючим, что в обозе нашлось, да и жгли до костей. Вздумай он обратно их притащить, на Ладогу... да не вздумал бы он такого никогда, страшно ему было до крика, до обмоченных штанов! И страх его в голосе чувствовался, такое не придумаешь!
  И самому ему страшно было, и остальные мужики его б не поддержали никогда, им и коснуться-то погани боязно было, палками в костер закатывали...
  С ламиями так.
  А теперь ее нет! И на душе у меня радостно и счАстливо, потому что нечисть лютая больше дорогу мне не перейдет, не надобно мне во всех бедах поганый змеиный хвост искать. И родни ее не боюсь я, ламии существа не семейные, напротив, они и друг друга сожрут с радостью! Узнай другие ламии, что мертва Марина, чай, и хвостом не поведут, не то, чтобы мстить! Еще и порадуются, что место свободно... потому и вымирают, твари чешуйчатые!
  Но до всех ламий мне дела нет, пусть живут себе счАстливо, лишь бы в мою семью не лезли. Мне сейчас хорошо!
  Как же хорошо, Жива-матушка, спасибо тебе, насколько ж душе моей спокойнее стало!
  Жаль, о других делах такого нельзя сказать. Страшно мне, пальцы мерзнут, чую, зло где-то рядом, а вот что чувствую, и сама понять не могу, ответа не знаю! Аксинья еще в беду попала, дурочка маленькая, и сделать ничего не могу я!
  Не подпускают меня к ней, да и сразу понимала я - не пустят. Любава все сделает, чтобы Аксинье я глаза не открыла, чтобы не сорвала свадьбу. Хотя и не поверит мне сестра, ей так в обман верить хочется, что меня она скорее загрызет, когда ей правду сказать решу. Не услышит, не захочет слышать. Нет страшнее тех слепых, что добровольно закрыли свои глаза.
  К пропасти идет сестренка доброй волей, и не остановить ее, не оттянуть. А коли так...
  Не полезу я в это до поры, до времени, пусть Аксинья сама шишек набьет, а потом постараюсь я помочь, чем смогу. Чай, Федором одним не заканчивается жизнь, и потом можно будет любимого найти...
  Потом - когда?
  Не знаю.
  Стоит подумать, и страшно мне становится. А ведь и с Любавой что-то решать придется, и с Федькой, и не отдаст эта гадина власть свою просто так, и родня ее зубами рвать будет любого, абы удержаться на своих местах.
  И в той, черной жизни, кто-то же прошел в палату Сердоликовую, и - убил. Боря - не дурак, и близко к себе никого не подпускает, и бою оружному учен, и тренируется каждый день со стрельцами обязательно, не менее часа, жиром не заплыл, и его легко так убили? Он ведь не сопротивлялся даже, убийца вплотную подошел, клинок занес, вонзил - секунда надобна, да ведь ту секунду ему дали!
  Значит, знал Боря этого человека.
  КОГО?!
  Кто убийца, кого в клочья рвать?!
  А ведь порву, не побрезгую руки запачкать! Еще бы ответ найти...
  А покамест - слезы радости вытереть, встряхнуться, да и пойти себе из укромного угла. И у сестры свадьба скоро, и у меня самой - хоть платье посмотреть, которое вчера Илья принес.
  Брат вчера пришел, сверток мне передал, а в нем платье да рубашка. Платье мне для свадьбы сестры, роскошное, жемчугом расшитое, чтобы смотрели люди, а рубашка тонкая, невесомая почти, мне ее Добряна передала, не шелковую, полотна простого, небеленого, зато с вышитыми оберегами. Ее под платье надевать надобно.
  От копья не обережет, а от злого слова, да от дурного глаза - в самый раз.
  Ох и тяжкие дни впереди будут, боюсь я, как бы мне в рубашке той обережной вовсе жить не пришлось... лет десять подряд.
  А и ничего!
  Одолеем мы эту нечисть! И не таких видали, а и тех бивали! И этих побьем!
  А предчувствия... еще б отличить их от страха давнего! Когда-то меня так венчали, свободы лишали, мужу ненавистному отдавали, сейчас со стороны смотреть на это буду, а все одно - тошно мне, противно, гадко!
  И выбора нет.
  Кричать, что неладно во дворце, бежать куда-то... безумной сочтут, еще и запрут, свяжут, бессмысленно это! Только одно я могу сделать - рядом с Боренькой оставаться, и его оберегать, даже ценой жизни своей. Так и сделаю.
  
  ***
  - Венчается раб Божий Федор рабе Божьей Аксинье...
  Густой голос дьякона наполнял храм, гудел, переливался меж стен, и казалось - тесно ему тут! Вырваться бы, всю площадь накрыть, всю Ладогу, загреметь вслед за звоном колокольным на свободе!
  Присутствующие, впрочем, не возражали.
  Царица Любава слезинки вытирала.
  Сын любимый женится, счастье-то какое! Наконец!
  Варвара Раенская всхлипывала, то ли за компанию, то ли просто так, от голоса громкого много у кого слезы наворачивались, уши аж разрывало. Боярыня Пронская слезы вытирала. Свадьба царевичева - событие какое, о нем вся Ладога говорит. А она в приглашенных, да не где-нибудь там, на улице выхода молодых ждет, она в Соборе стоит, среди родных и близких! Это ж честь какая!
  Боярыня Заболоцкая не плакала, и невестка ее тоже ровно статуй стояла - бывают же такие бабы бесчувственные. А вот на щеках Устиньи Заболоцкой присутствующие хорошо слезинки разглядели. Да тут-то и понятно все, упустила жениха такого, дурища, ревет, небось, от зависти да обиды лютой!
  Устя и правда плакала.
  Не от зависти, нет, вспоминала она свое венчание, и как капли воска со свечи ей на кожу скатывались, обжигали люто, потом рука месяц болела. Федор и не заметил даже.
  Это ей больно было, не ему, но тогда она даже рада была этой боли. Душа сильнее болит, телесная боль ей помогала с ума не сойти, а может, и не помогала толком...
  Сейчас у Устиньи тоже душа за сестру болела, и не было ни свечи, чтобы обжечь, ни клинка, чтобы ранить, ничего ее не отвлекало от переживаний, и оттого вдвойне тошно было, сами слезы текли, от злости и бессилия.
  Стоит Аксинья, выпрямилась гордо, дурочка маленькая, голову вскинула, радуется. На голове венец тяжелый, в ушах серьги чуть не с ладонь размером, на шее ожерелья драгоценные, покров есть, да тонкий он, видно все... на каждом пальце кольца, иногда и по два на палец, на запястьях зарукавья драгоценные... уляпалась сестрица золотом, оделась в шелка, считает, что это ее царицей сделает. И не понимает, что высосут ее паучихи лютые, что только шкурка от нее останется. Драгоценности - суета все это... когда ты в стае волчьей окажешься, ты волкам, поди, покажи зарукавья свои, может, не съедят? Съедят, только побрякушки сплюнут.
   А Федор вперед смотрит хмуро...
  Не любит он невесту, то всем видно. Перед входом в храм чуть носом не полетел, споткнулся, как Устинью увидел. Устя сегодня и прихорашиваться не стала бы, ни к чему ей такое, да отец с матерью настояли, и не объяснишь им, что не радоваться надобно - в голос выть от беды лютой. Схватить бы сейчас Аську в охапку, да и бежать хоть куда... нельзя!
  Тут и платье, жемчугом шитое, не утешит, да и будь оно хоть все самоцветами расшито - разве в них счастье?
  В храме народу набилось много, а у Устиньи по спине мороз бежит, жуть волной черной накатывает, дрожать заставляет, и непонятно отчего. Хорошо, что стоит рядом Агафья, и за руку правнучку держит, и от сухих старческих пальцев тепло становится.
  А может, и еще от чего. Рубашку Устинья не зря под платье надела, вся она теплая, даже сейчас - зима, и в храме холодно, а Устя тепло это чувствует.
  Борис тоже рядом. Не совсем близко, стоит он шагах в десяти от Устиньи, и вид у него самый богобоязненный. А Устинья-то другое знает, и когда смотрит на нее любимый мужчина, она это всем телом чувствует, словно волна меда на нее проливается. Любимый, единственный, может, и есть на земле другие мужчины, да не для Устиньи они, и она не для них на свет появилась, только Бориса она одного всю жизнь и видит.
  Завтра они тоже в храме стоять будут.
  Завтра уже...
  У них, конечно, так-то не будет. Ни выкупа невесты, ни дружек... оххх! Оно и к лучшему, поди! Вот стоит Михайла Ижорский! Стоит, глазами сияет так, ровно его не на свадьбу пригласили, а поместье подарили! Тоже на Устю поглядывает победительно, мол, с царевичем свадьба расстроилась, а от меня-то ты никуда и не денешься... посмотрим!
  Устя отвлечься от взглядов гадких постаралась, народ, в храме присутствующий сама разглядывала. Не абы кого пригласили сюда, а только самых-самых, знатных да близких, бояр с семьями... дух такой стоит - хоть ты топор вешай.
  Царица вот стоит, с присными своими. Раенские рядом с ней, Пронские, вот Степанида стоит, рядом с ней мужчина, на матушку весьма похожий, разве что у той подбородок каменный, твердый, а этот линией рта не вышел, хорошо хоть борода окладистая помогает, с ним рядом боярыня Пронская - супруга его стоит... а что это у нее на летнике?
  Алое такое?
  И перехватило у Устиньи дыхание, и ноги не подкосились чудом, потому что эту рукоять узнала бы она из тысячи, из сотни тысяч... алый просверк...
  Только вот не в груди у Бориса он сейчас, а на груди летник стягивает, у красивой рыжей женщины. И вовсе не клинок это, а брошь? Или...
  Слышала Устя о таком-то!
  В странах чужеземных такие клинки делают, с механизмом потаенным, кнопку нажмешь, и лезвие выдвигается. А до той поры и не понять, что это оружие.
  Или ошиблась она?!
  Чудом Устя опамятовала, вцепились ей в локоть жесткие пальцы прабабушки, и девушка головой затрясла, в реальность вернулась.
   - Устя?
   - Потом расскажу, бабушка.
   - ...и что Бог соединил, человек да не разлучит... *
  *- церемония свадьбы чуточку упрощена автором, реальная была намного сложнее, прим. авт.
  Устя тем временем припомнить хоть что-то пыталась.
  Пронская... да как же звали-то ее? Даже и в памяти нет, не бывала она почти в палатах царских! А почему? Свекровь ее отсюда и не вылезает, почитай, а невестка и не заглянет? А ведь красивая она, невестка, не слишком высокая, но статная такая, формы у нее шикарные, все при всем, волосы под кикой спрятаны, под платком, но брови рыжеватые и кожа такая, молочно-белая, с россыпью веснушек на задорном носике, похоже, рыжая она? Не как сама Устинья, та все ж каштановая, а это яркая рыжина, вот и пара волосин на виске выбилась, такая рыжая медь, и глаза зеленые.
  Зелень темная, непроглядная... и собой боярыня хороша, и не скажешь, что уж за тридцать лет ей, выглядит она, ровно девчонка какая. И кого-то напоминает Устинье, но кого?!
  Не понять...
  А надо, надо вспомнить, кажется Устинье, что в этом и есть ответ на вопросы многие. Но... нет, не держится в памяти. На секунду что-то померещилось, тут боярыня головой качнула, свет иначе на лицо упал - мысль и ушла. Ничего, Устинья Добряну попросит, сегодня же весточку передаст через бабушку, пусть что могут разузнают!
  Век она этот алый блеск не забудет.
  Витая рукоять, украшение, не оружие... потому и не признал ее никто, бабам-то не показывали, а мужчины такого оружия и не видели, конечно! Бабы на оружие не смотрят, а мужики на бабские украшения, чего им там разглядывать? Было б что удивительное, вроде диадемы с громадными камнями или ожерелья самоцветного в шесть рядов, может, и обратили бы внимание, а это... мало ли чем бабы платья свои скалывают?
  А ведь и когда Федор царем стал, не бывала при дворе Пронская. Может, потом? Когда Устинья в монастыре оказалась, выезжать она стала?
  Думай, думай, вспоминай, ведь доходили весточки... что Степанида о внуках рассказывала?
  Первой внучка родилась, вторым внук... это помнит Устинья. Это как-то зацепилось! И точно было это уж после смерти Бориса. После того, как его не стало. Тогда боярыня Пронская первого ребеночка и рОдила, не ранее, может, через год или два...
  Что еще помнилось?
  Точно!
  Рассказывала Пронская, что надеется на хорошую партию для первой внучки, вроде как ее должны были с сыном Калитова сговорить. А боярин Калитов - не ровня Пронским, Степаниде до него не дотянуться век, хоть и трется она при царице. У него денег, что у дурака махорки, за то Калитой и прозван был. И вдруг породниться согласился? По его меркам, это как Устя за Михайлу бы замуж вышла. Неровня, вот и все тут. А больше ничего и не помнит она.
  Нет, не помнит. И когда подумать, не рассказывала боярыня о невестке своей многое, не жаловалась, не ругалась, так упоминала мимоходом - и только-то. О сыне говорила много, о внуках...
  Тем временем певчие отпели, что положено, жених с невестой к выходу направились, Федор на Устинью тоскливый взгляд бросил, да когда б Усте до него дело было!
  Аксинья ее волновала куда как более. Еще и другое... вроде как у них с Михайлой до греха не дошло, но... жизнь супружеская - это не только кика рогатая на голове пустой, это и еще обязанности супружеские. А о них с Аксиньей говорил хоть кто-нибудь? С Устей точно не говорили...
  Может, поговорить о том с боярыней Пронской? Устя бы и государыней Любавой поговорила, да вряд ли кто ее слушать станет.
  Нет, не получится, отмахнутся от нее сейчас, ровно от мухи назойливой, вот и все.
  Ничего, потом наверстает она. Завтра уже... да, завтра никто ей перечить в глаза не посмеет, за спиной шипеть и гадить будут, но это уже совсем другая история.
  
  ***
  Пир свадебный тоже роскошным был.
  Молодые во главе стола сидели, Аксинья, правда, не ела ничего, разве что вино пила, Федор же за троих лопал, только брызги во все стороны летели.
  Устя больше по сторонам смотрела, положила себе для приличия на тарелку крылышко лебяжье, да сидела, его по тарелке перекладывала, крошила на кусочки мелкие. Какая тут еда? Выпила бы она водицы ледяной колодезной, да воды-то и не подавали на пиру, а вина Усте противны были, они разум дурманят, а ей нельзя. Никак нельзя...
  Вот к отцу боярин Орлов подошел, говорили они недолго, но отец разулыбался, на Устинью довольный взгляд бросил. Тут и гадать не надобно, Орлов за спасение дочери благодарен, когда б не Устя, померла боярышня. А сейчас и жива осталась, и Борис по секрету Усте шепнул, что уж сговорили боярышню. За боярича Изместьева, а это партия выгодная, разве что свадьбу отложили до осени, покамест не оправится боярышня от яда смертельного. Но Адам Козельский ее осматривал, сказал, что все хорошо будет, только с ребеночком бы боярышням год подождать. Обеим.
  Тут и Устя с ним согласна была.
  Яд сильный был, пока не восстановятся боярышни, обе, лучше не рожать им. И плод они скинуть могут, и даже когда ребеночек рОдится, не будет у него здоровья.
  А...ей? Ей - рожать можно ведь!
  Она хочет от Бори ребеночка?
  Устя на царя посмотрела, голова закружилась чуточку. Вот от него. От Бориса. От любимого мужчины, ребеночка под сердцем носить, на руки взять, к груди приложить - хочет?
  И такой волной тепла ее затопило... ради такого она и долг супружеский стерпит. Хоть и говорили бабы в монастыре, что это не боль, а радость вовсе даже, Устя в то не верила. Может, для мужчин так-то и есть, это для Устиньи все болью да тоской оборачивалось? Наверное так, все ж Федор после опочивальни завсегда довольный был, а она ног не таскала. Ну и пусть, ради Бори потерпит она что угодно! И... и делать ничего не станет! Ни травы пить, ни дни считать, ни времени спокойного ждать. Пусть ребеночек будет!
  Наконец, проводили молодых в опочивальню.
  Устя, пока отвлеклись все, из-за стола улизнула, за ней и Агафья Пантелеевна выскользнула, по коридорам дворцовым они словно две тени промелькнули неслышно, только в горнице Устиньиной волхва рот открыла.
   - Права ты, внучка. Не знаю, откуда у царицы мать взялась, но и она ведьмой была, и сама Любава - ведьма. Только слабенькая очень, вот ведь как! Хлипкая она совсем, ей разве что в травницы подаваться, да от тараканов избы заговаривать. И то, поди, кипяток по углам лучше с тварями ползучими справится. Ведьма она, да бессильная, а оттого злая вдвойне. И кое-что на ней есть, не сказала бы ты, я и не углядела бы. Закрывается она от чужого взгляда, ей и хватает. Сил-то, считай, и нет у нее...
   - А Федор?
   - А вот тут самое интересное и начинается. Ты такое и правда не видывала, и понять не могла, а я приметила. Гореть мне на этом месте, ежели и Любава, и сынок ее - не от ритуала черного на свет появились. Когда рядом они, сравнить можно, прикинуть - верно ты догадалась. Поодиночке не видно так-то, а вот когда вместе их увидишь, сразу и понимаешь, что гадина - гаденыша породила.
   - И Любава тоже ритуальная?!
   - И Федор, и Любава. Когда б можно было, показала я тебе, как это увидеть, да не ко времени. И ведьма, и патриарх рядышком, и дело в храме... сама-то посмотрела я, а уроки давать не получится. И что самое интересное, бесплодна царица-то! Не могла она сына зачать, по всему - не могла, а вот он! Есть и есть будет! Чужие жизни заедать...
  Устя невольно пальцами по столу забарабанила.
   - Бабушка, а как возможно такое?
   - Вот так, когда жизнь на жизнь поменяли, и получается. Мать Любавы, судя по всему, ведьмой сильной была, она точно могла такой ритуал провести, вот и родилась у нее доченька.
   - А Любава сама?
   - Ежели Федор на свет появился, то и она могла. Или ей провел кто-то. Она все ж слабенькая, верно, брат сильнее был, он и помог.
   - Боярин Данила?
   - А ты сама подумай, когда они брат да сестра, а Любава старшая и ритуалом черным на свет появилась, так и брат ее тоже от ритуала зачат был. А когда мать его ведьма, то и он тоже колдуном получился. Книжным, конечно, не природным, а слабым или сильным, не ведаю, не видывала я его, но ежели ритуал провели... сильная ведьма его сама для себя проведет, и для другого может.
   - Но тогда... ежели Любава слабая, да от ритуала, и Данила от ритуала - он еще слабее быть должен?
   - И то верно. Значит, и еще кто-то есть, третий, покамест нам неведомый.
   - Искать гадюку надобно, бабушка? Значит, было колдовство черное, запретное. А Федор теперь тоже ритуал проводить должен? Чтобы ребеночек у него был?
   - Или он, или для него кто другой - неважно. Сам по себе он ребенка не сделает.
   - А ежели от такой, как я или Аксинья?
  Задумалась Агафья.
   - Зачать может, наверное. А только или плод мертвый будет, или скинешь ты его - не получится от него родить. Сам по себе с девками он быть может, а вот род свой продолжить не сможет он.
   - Только после ритуала ребенок живой от него появится?
   - Более того, даже проведет для него кто ритуал, ребенка его выносить будет очень тяжко. Тут права ты - женщина нужна будет с сильной кровью, а рядом с ним двое таких, ты и Аксинья...
  Устя кивнула.
  Почему-то так она и думала.
   - А боярин Утятьев что?
   - Дочь его не видела я, а боярин человек самый обычный. Нет в нем никакой силы, ни спящей, ни в крови растворенной, ничего от него ждать не надобно. Не знаю, за что они титул получили, но причин может быть множество, чего уж сейчас разбираться, старые кости тревожить?
  Устя кивнула задумчиво.
  Значит, Анфиса Утятьева Федору не подошла. Да и так понятно, была б в ней хоть кроха силы, Федора бы в такой приступ не сорвало.
  Памятна Устинье была та ее жизнь, черная, в которой приходил к ней Федор, клал на колени голову, и надо было его обнимать и гладить. Ей после такого завсегда тошно становилось, а он уходил, как водицы живой напившись, сил насосавшийся... клоп гадкий! И приступов у него опосля не было, что верно, то верно.
  Когда он уезжал надолго - случались, а рядом с Устей - нет.
   - Бабушка, вернулся ли Божедар?
   - Вернулся, Устенька.
   - Попроси его, пожалуйста, пусть узнают все возможное про мать Любавы. Чует мое сердце, неладно там... вроде бы и ясно все, вот Любава, вот брат ее, но кажется мне, что мало узнали мы. Слишком мало. Расспросили слуг боярских, и успокоились, а ведь и до замужества была у нее жизнь? Мало ли кто был в той жизни?
  Чутью Устиньи Агафья доверилась.
   - Хорошо, все узнаем, дитятко. А покамест - завтра бы день пережить.
  Устя кивнула.
   - Бабушка, еще одно. О Пронских узнайте, что только возможно. О боярыне Пронской.
   - Степаниде?
   - Нет, о молодой боярыне. Не знаю, как зовут ее, а только кажется мне, что и она как-то тут связана. Ты к ней не приглядывалась?
   - Даже и не подумала, на Любаву смотрела, на Федора, некогда мне по сторонам глазеть было. Так, взором прошлась... ты думаешь, с ней неладно - или в ней?
   - Не знаю я, что и думать. Не нравится она мне, а что неладно - не знаю я.
   - Хорошо, Устя, расспросим, да и знать тебе дадим. Покамест же осторожнее будь, вдвое, втрое. Завтра у тебя врагов вшестеро прибавится, вдесятеро.
  Устинья это и так знала. Но ради Бориса - пусть враги прибавляются! Она их всех похоронит!
  
  ***
  Аксинья и свадьбу-то свою запомнила плохо. Когда б сказали ей, что всему виной капелька дурманного зелья, кое подлила ей царица Любава, так и не поверила бы.
  Но и зелье было, и смотрела она на все, ровно через толстое стекло.
  И даже когда они с Федором вдвоем остались, не испугалась она ничего, словно не с ней, с кем-то другим все происходило.
  На ком-то другом платье рвали, рыча от злости, с кого-то другого рубашка в угол улетела, и потолок над кем-то другим поплыл, и почти не больно даже, просто подушка почему-то горячая и мокрая, как и ее щека...
  И Федор, получив свое, отстраняется, довольно падает рядом и тут же засыпает.
  Аксинья - не Устинья, но похожи две сестры, в полусумраке спальни, в зыбком пламени свечей, что одна, что вторая - почти едино ему. Главное - кровь, одинаковая у обеих девушек.
  Аксинья медленно встает с кровати, обмывается из кувшина, неловко проливая воду на пол - и съеживается на лавке.
  Ей больно, тошно, страшно и одиноко. И даже дурман этого не смягчает.
  Не так ей мечталось, не так думалось, не то было с Михайлой, от его поцелуев голова плыла, сердце замирало сладко, а тут все тошно, страшно, и болит все сильнее, и пятна синие на запястьях, на бедрах - намерено грубым Федор не был, просто не думал ни о ком, кроме себя.
   И ноет что-то внутри.
  Болезненное, беспомощное, словно струна натянулась и вот-вот лопнет...
  Аксинья не понимала, что происходит, а все просто было. Первая кровь женщины пролилась, утрачена ее невинность, которую отдала она Федору, и которая связала мужчину и женщину. С Михайлой, это так, игрушки были, а вот сейчас все всерьез, и связь между мужем и женой образовалась. Ущерб Федора теперь ее силой заполнялся, ей приходилось мужа поддерживать. А что не знала она, не понимала происходящего, так с неопытной еще и лучше тянуть силу, потому как легче и проще.
  Федор на бок повернулся, руки протянул, жену рядом не нащупал и глаза открыл.
  Подошел, сгреб Аксинью в охапку, перетащил на кровать, ну и еще раз долг отдал, зря тащил, что ли? Потом пригреб ее к себе поближе, как была, и не слишком заботясь об удобстве жены, снова засопел. Только уж теперь выбраться не получилось у женщины.
  Аксинья лежала и тихо плакала. И старалась не шевелиться, потому что дурман развеивался окончательно, а боль нарастала. И внутри, и снаружи...
  За происходящим в спальне наблюдали трое человек. Не из любопытства, а надо так было. Ежели Федор и эту удавит... или что хуже, с ним припадок случится, помогать надо будет - они мигом придут. Но не пришлось.
  Ведьма еще раз спящего Федора осмотрела, кивнула, глазок закрыла.
   - Отсюда плохо видно, но мне кажется, установилась привязка. Первое время им бы лучше рядом побыть, потом уж легче им расставаться будет. Но девка слабенькая, надобно кого посильнее, этой не хватит надолго.
   - Сестра ее посильнее, да там покамест не получится ничего, - Платон недовольно бороду огладил.
  Ведьма только плечами пожала.
   - Значит, еще кого искать будем. Феде сейчас полегче будет, вот ребеночка... не знаю, получится ли. Там придется кого-то из родственников Аксиньи... отец или брат подойдут.
   - Брат, - кивнул Раенский. - Не сразу, конечно, месяца через два или три, как привязка установится.
   - Хорошо. Что для ритуала нужно, все приготовлю, - ведьма платок поправила и к выходу развернулась.
  А что? Все необходимое она уж увидела, а остальное ей и не надобно. И так неуютно ей на свадьбе было, ровно чей-то взгляд спину сверлил, пристальный, холодный, как клинок меж лопатками уперся.
  Кто?
  У кого она подозрения вызвала?
  Выяснять надобно. И - устранять. Ни к чему человеку с такими подозрениями на белом свете жить. Она поможет.
  
  ***
  На рассвете в церкви считай, никого и не было.
  Патриарх лично.
  Семья Заболоцких - вся, кроме Вареньки маленькой и Аксиньи.
  Боярин Пущин.
  И самые главные люди - жених да невеста.
  Борис и Устинья.
  Боря невесту к алтарю вел, в нарушение всех правил, а Устя ровно от счастья светилась под покровом легким, кружевным. Вот уж не знала она, что получится, когда кружево плела, а вышел для нее покров: легкий, летящий, снежный...
  Патриарх и сам улыбнулся невольно.
  Не женятся так цари-то. А только видно, что у этих двоих счастья да любви куда как побольше будет, чем у Федора с Аксиньей. Там и жених стоял, ровно гороха наевшись, и невеста пошатывалась, глаза у нее тоскливые были, а тут оба светятся.
  И государь - уж и не думал Макарий, что с такой теплотой Борис на невесту смотреть будет. Но тут явно не только расчет, хотя и он оправдан.
  Заболоцкие - род не слишком богатый, но древний. И не слишком многочислен этот род, многое для себя не попросит, а государя поддержит. А еще Федор на Аксинье женился...
  Ох, не нравился патриарху этот брак, но Любава настояла, надавила. А вот сейчас венчал он царя, и внутренне понимал - все хорошо, все правильно, и на сердце легко и приятно было.
  Наконец последние слова отзвучали, Борису невесту поцеловать разрешили. Государь покров приподнял - и к губам невесты потянулся, а та руки ему на плечи положила, навстречу приподнялась - и так у нее глаза сияли...
  Любит она его.
  И Макарий, поневоле, взмолился Господу. И не думал он, а вот само как-то вырвалось.
  Господи, спаси их и сохрани! Долгих лет им и детишек побольше!
Оценка: 7.71*31  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"