***
Ежели б не палата, Устя бы может сразу и не почуяла неладное.
Но... даже сейчас она туда с неохотой заглядывала, вспомнить страшно и жутко было, как в той, черной, жизни, кровь по пальцам ее стекала, как любимый человек на руках ее уходил...
Нет, не хотелось ей туда идти, а надобно. Как на грех, палата была одна из самых больших да удобно расположенных, часто ей государи пользовались, оттого и на отделку потратились. Бешеные деньги сердолик стоил, пока нашли, да довезли, да выложили все алым камнем...
Устя себе твердо положила, покамест Любава во дворце, Пронские здесь, Федор по коридорам ходит, волком смотрит - она от мужа никуда. На два шага - и обратно.
Пусть ругается, возмущается, пусть что хочет подумает, второй раз она его потерять не может! Самой легче с колокольни головой вниз!
С таким настроением Устя и в палату вошла.
А там ковчежец с мощами уж принесли, Макарий распоряжается, довольный...
- Государь, дозволишь открыть?
А у Устиньи голова кругом идет, и мутит ее, и плохо ей...
- Да, дозволяю.
И - ровно клинком в сердце.
Огонь полыхнул, тот самый, черный, страшный, полоснул, и Устя вдруг поняла отчетливо - нельзя!
Нельзя открывать!
А остановить как?! Когда слуги уж отошли на расстояние почтительное, и стража стоит, и Макарий руку тянет...
- Боря... помоги!
На глазах у всех присутствующих, царица оседать начала, и лицо у нее белое, ровно бумага... не сыграешь такое.
А Устя и не играла, перепугалась она до потери разума, за мужа перепугалась... Макарий невольно от мощей отвлекся, тоже к царице кинулся.
- Государыня!
Борис жену на руки подхватил, Устинья в рукав Макария вцепилась, глаза отчаянные.
- Владыка, умоляю!
Шепот такой получился, что обоих мужчин пробрало.
- Владыка... не трогайте... я объясню вам все... людей уберите!
Как тут отказать было?
- Вышли все вон! Государыне от толпы да духоты дурно стало! - распоряжаться Макарий умел. Так гаркнул, что всех из палаты вымело, ровно метлой. Правда, шепот прошел: 'не иначе, непраздна?' но Устинья о том и не думала покамест. Ей важнее было, чтобы никто ковчег не открывал.
А Макарий на другое смотрел.
Не на ковчег, а на отчаянную зелень глаз царицы. В сером мареве словно хоровод из зеленых листьев кружился, вспыхивали искры, гасли, и было это красиво и страшно.
Ой, не просто так она... ведьма?
Но на крест святой Устинья и внимания не обратила, и на дверь смотрела куда как внимательнее. Наконец закрылись створки, Устинья себе расслабиться позволила.
- Боря, прости, напугалась я.
- Чего ты испугалась, сердце мое?
Не слыхивал ранее Макарий, чтобы государь говорил так с кем-то. Мягко, рассудительно, ласково... с Мариной не то было, нежности меж ними не сложилось, страсть только плотская, а с первой женой сам Борис еще не тем был. Не повзрослел, не успел тогда... а вот сейчас...
Как ему сказать, ежели и правда государыня - ведьма? Сердце ему разбить? За что караешь, Господи!?
Но царица Макарию и слова сказать не дала.
- Прости, Владыка, а только плохо все очень. Не знаю, какую опасность мощи эти несут, но черным от ковчежца веет. Таким черным, что... смерть там. И я это чую.
- А я другое думаю, государыня. Ведаешь ли ты, что у тебя с глазами? И откуда у тебя чутье такое появилось?
Ой и неприятным был голос у Макария. Но Устинья и не подумала глаза отводить. Вместо этого подняла она руку, коснулась креста, который висел на груди Макария, и четким голосом произнесла.
- Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым...*
*- Символ Веры по-церковнославянски, прим. авт.
Молитва лилась уверенно и спокойно, и Макарий выдохнул. Не бывает так, чтобы ведьма молилась. И в церкви плохо им, и причастие они принять не могут, а государыня два дня назад в храме была, и все в порядке... а что тогда?
- Государыня?
- Не ведьма я, Владыка, когда ты этого боишься. Да только в глазах твоих не лучше ведьм я, получилось так, что среди очень дальних предков моих волхвы были. Давно, может, еще когда государь Сокол по земле ходил, а может, и того далее кто-то из волхвов старых с прапрабабкой моей сошелся, уж и кости их истлели, а наследство осталось. Не ведьма я, не волхва... потомок просто.
Макарий посохом пристукнул об пол, но тут уж сказать было нечего.
Волхвы... это дело такое. Знал Макарий и об их существовании, и о другой вере, и считал злом. Но... не таким, чтобы уж очень черное да поганое было.
Вот ведьмы - те точно зло, они от Рогатого. А волхвы... сидят они по рощам своим, и пусть сидят, вреда нет от них, на площади не выходят, слово свое людям не проповедуют, паству не отбивают, к царю не лезут - так и чего еще? Может, и они для чего-то надобны, а воевать с ними сложно и долго. Проще подождать, покамест сами исчезнут.
Храмов-то в Россе сколько? То-то и оно, в каждом городе по три штуки, а то и более, вот, на Ладоге пятнадцать стоит! И монастыри, что мужские, что женские, и монахи с монахинями, и священнослужители... легион! А волхвов?
Побегаешь, так еще и не найдешь! Авось, и сами вымрут, как древние звери мумонты. Уже вымирают. Но подозрений не оставил Макарий.
- Бывает такое. А ты точно не волхва ли, государыня?
- Нет, Владыка. И не учили меня, и не могу я... волхва - это служение, а во мне мирского слишком много, не смогу я от него отрешиться, - и на Бориса такой взгляд бросила, что Макарий едва не фыркнул, сдержался кое-как. Мирского, ага, ясно нам, что за мирское тебя держит. Может, оно и к лучшему.
- А вот это, с глазами, государыня?
- Что с глазами? - Устинья так искренне была растеряна, что Макарий поверил - сама она не знает. И кивнул.
- У тебя, государыня, глаза позеленели. Теперь-то уж опять серые, а были чисто зелень весенняя.
- Не знаю... не бывало такого никогда.
И тут Макарий видел - не врет.
- А что ж тогда с тобой случилось, государыня?
Устя головой качнула.
- Сама не знаю... кровь моя считай, и не дает ничего, но опасность чую я. Для себя, для близких...
Борис промолчал.
Он бы кое-что добавил, но к чему Макарию такое знать? Нет, не надобно.
- Опасность, государыня?
- Как тогда, с боярышнями и ядом. Словно набатом над ухом ударило, страшно стало, жутко - я и спохватилась вовремя, две жизни спасти успели. Кровь во мне крикнула, запела, вот и сорвалась я. И сейчас тоже... беда рядом!
Макарий вспомнил тот случай, кивнул задумчиво. Что ж, бывает такое. И в храмах бывает... там, правда, от Господа чутье дано, но это неважно сейчас.
- А что за опасность святые мощи несут, государыня?
Устинья только головой покачала.
- Не знаю я, Владыка. Только четко понимаю, что там, внутри - смерть. Смерть лютая, страшная, смерть, которая всех затронет...
- И тебя?
- Что ж, не человек я, что ли?
- А что ты предлагаешь тогда, государыня?
Устя подумала пару минут, но... почуять опасность могла она, а вот придумать, как одолеть ее? Да кто ж знает?
- Есть у меня предложение получше, - Борис выход нашел быстро. - Устя, ты считаешь, что открывать его нельзя, смерть вырвется?
- Да, Боренька.
- Тогда... проверить надобно, вот и все. Тебя, Владыка, уж прости, не пущу, иначе сделаем. Возьмем из разбойного приказа троих татей, мощи возьмем и закроем их отдельно.
Устинья головой замотала.
- Не во дворце! Умоляю!!!
- И не во дворце можно. К примеру, на заимку их вывезти, да запереть. Есть же в лесу рядом охотничьи домики?
Устинья кивнула.
- Есть, как не быть. Меня в таком держали, когда похищали... страшно было до крика.
Борис брови сдвинул, себе положил жену расспросить. Почему не знает он о таком? А пока...
- Как скажешь, Устёна, так и сделаем.
Устинья лицо руками растерла.
- Пожалуйста... давайте так и поступим! Когда это глупость да прихоть, как же я первая радоваться буду! А ежели правда - чувствую я что-то неладное?
Черный огонь так же жег, и так же сильно болело сердце.
- Хорошо же. Макарий, сейчас поговорю я с Репьевым, хорошо, что не объявляли мы пока о приезде мощей. Что ждем, говорили, а вот что привезли их, молчали покамест, хотели спервоначалу бояр ведь допустить. Берем трех татей, берем десяток стрельцов, выедут они в лес, татей с мощами закроем, когда все с ними обойдется, жизнь им оставим...
- Дня на три, - Устя перед собой ладони сложила, смотрела просительно. - Когда через три дня за ними смерть не придет, ошиблась я, можно мощи на Ладогу везти. А ежели что-то не так пойдет... значит, дура я взгальная, зря шум подняла.
- Так тому и быть, - для внушительности пристукнул посохом об пол Макарий.
Не то, чтобы верил он... и не то, чтобы не верил. Волхвы же, сложно с ними... с одной стороны, не положено ему, с другой - глупо отказываться от того, что пользу принести может.
Устя руками по лицу провела.
- Владыка...
- Что, государыня?
- Поклянись мне сейчас, что ни Любаве, ни Раенским... никому о моей крови, ни слова! Даже не так, о крови сказать можно, а о том, что чувствую я иногда - не надо!
Макарий брови сдвинул.
- Что не так с государыней Любавой? Отчего такое недоверие к свекрови?
- Когда б к свекрови, я б еще подумала, - Устинья смотрела прямо, глаз не прятала. И снова в них зелень проблескивала, яркая, летняя, ровно листья березовые. - А только Любава моему мужу - мачеха, и свой сын есть у нее, за Федора она горой стоит. Не надо, Владыка, не будем друг другу лгать. Мечта Любавы, чтобы сын ее Россой правил, для того она что хочешь сделает, и вы оба с государем о том ведаете.
Макарий не покраснел, а может, и было что, да под бородой незаметно. Зато брови сдвинул, посохом об пол пристукнул.
- Плохо ты, государыня, о свекрови своей думаешь. Ой, плохо... а она в монастырь собирается, молиться за вас будет.
- Владыка, ты ей родственник, хоть и дальний, потому и не буду я государыню Любаву обсуждать, ни слова не скажу. Просто прошу тебя не говорить ей ничего о случившемся. Неужто так тяжко это сделать?
Макарий плечами пожал.
- Не вижу я в том необходимости, но когда ты, государыня, настаиваешь, будь по-твоему. Слово даю, от меня никто о случившемся не узнает.
Устя дух перевела.
- А мне большего, Владыка, и не надобно.
Борис к дверям подошел, слуг кликнул.
- Боярина Репьева мне позовите! Да быстро!

***
- Машенька, милая, прошу тебя...
- Илюша, как же я от тебя уеду!
- А каково мне подумать, что я тебя потерять могу? Машенька, вы с Варюшей мне жизни дороже, потому вас тать и похитить пытался, помнишь? Когда нянюшка пострадала...
Помнила Маша, и свой ужас помнила. Потому и себя уговорить позволила, хоть и вырвала у Ильи обещание, что приедет он к ним до родов ее, потому и к Заболоцким пошла вслед за мужем.
С боярином-то и вовсе разговор простой вышел, да и боярыня Евдокия не возражала.
Хоть и болело у нее сердце за дочек, а только шепнула ей пару слов Агафья Пантелеевна. И за Устей пообещала присмотреть, и Аксинье помочь, только забот не добавляйте, и так тяжко.
Зашумело, загудело подворье бояр Заболоцких, принялись они собираться в дорогу, а Илья к Апухтиным съездил, поклонился земно тестю с тещей.
- Николай Иванович, Татьяна Петровна, не велите гнать, велите миловать?
Конечно, спервоначалу испугались родственники, бросились выспрашивать, все ли с Марьюшкой в порядке. Тут-то Илья и признался... не во всем, ну так хоть в половине.
Сказал, что хотел бы Марьюшку из города отправить, нечего бабе беременной здесь летом делать. И родители его тоже в имение поедут. А вот когда теща будет ласкова... не скажет ли она, кто роды у Машеньки принимал? Конечно, и в поместье Заболоцких есть баба опытная, ну так больше не меньше все пригодятся...
Знал Илья, ежели случится что с Машиными родными, ему потом тяжко будет жене в глаза смотреть. Знал, что Аксинья о том догадается.
Пусть лучше уедут Апухтины, ему спокойнее будет.
Чего сам Илья не едет? Его государь покамест попросил остаться. И не лжет он, не заговаривается, Устя-то действительно замуж вышла. Обещала она, что до лета уладится все, тогда и Илья к семье уехать сможет, пару лет им бы и правда в поместье пожить, чтобы Машенька окрепла...
Рассказать не может Илья, но может на иконе поклясться, что дело это государственное! Даже и поклялся, на образа перекрестился, как положено.
И не подвел расчет. Подумали бояре пару дней, поговорили...
И тоже в дорогу собираться начали, с Заболоцкими переговорили, вместе они все поедут, одним обозом. Так и охранять его легче будет.
Илья только порадовался.
Его б воля, он бы и обеих сестер отослал, и ведьм сам удавил... нельзя так-то. А жаль!

***
Яшка Слепень от жизни хорошего не ждал.
Когда ты на дороге на большой промышляешь, оно вообще редко бывает, хорошее-то, разве что деньги, за хабар награбленный вырученные. И заканчивается быстро.
Выпил, погулял - считай, уже в карманах дыры, ветер свищет... и снова на большую дорогу.
Выйдешь, кистенем поигрывая, гаркнешь...
Да только вот немного с крестьян и взять-то можно, а купцы или бояре охрану имеют, тут уж не Яшке соваться.
В ватагу какую подаваться?
Ага, ждут тебя там, радуются. Беги, не оскользнись ненароком! Многое мог бы Яшка порассказать о разбойничьих ватагах, из двух едва ноги унес... крысятничал помаленьку, а в ватагах принято все в общий котел, а потом делить. Ну а Яшка всегда сначала о себе радел, потом уж об остальных думал. Вот и удрали они тогда втроем из ватаги, Яшка, Федька да Сенька.
Так, втроем, промышляли они, так их, втроем, и повязали.
Уж повесить собирались, да тут пожаловал в острог боярин Репьев. Яшка его знал, видывал издали, ох и сволочь же... иначе и не скажешь!
У такого милости допроситься, что у солнца - золота. Может, и золотое оно, как скоморох один баял, да что-то монет из солнышка никто не отлил...
Боярин Репьев тоже долго не раздумывал, пальцем потыкал.
- Этот, этот и вон тот. Слепень, жить хочешь?
- Кто ж не хочет, боярин?
- Тогда дело есть для тебя. Поедешь, куда скажут, поживешь дней пять - семь в лесу, на заимке, потом, когда все хорошо будет, отпущу на все четыре стороны. Согласен?
Дураком быть надобно, чтобы не согласиться. Яшка и головой закивал.
- Что скажешь, боярин, то и сделаю.
- Сделаешь, куда ты денешься... помойте его, что ли, и дружков его водой окатите, и одежку им подберите хоть какую, а то не довезем. Воняют же...
Яшка и дух перевел.
Когда моют да переодевают, точно не убьют. Это-то и так могли сделать, палачу оно безразлично вовсе, чистая у него жертва, али грязная и в какой одежке.

***
Боярину Репьеву затея эта не понравилась сразу.
А с другой стороны... ему и иноземцы не нравились, и Истерман, вот кого бы подержать за нежное, поспрошать со всем прилежанием... работа у Василия Никитича такая, подозревать и не пущать. Ра-бо-та! Опасается государь?
Так и чего удивительного, сорок случаев таких мог бы Василий Никитич припомнить. И про змей, которых в сундуки подсовывали, и про яды хитрые, и про механизмы подлые, с иголками отравленными... и припомнил, патриарха не стесняясь. А что мощи, ну так и чего?
Это ж иноземцы, у них ничего святого нет, окромя денег! Но деньги-то они не привозили?
Вот! А вера... да какая у них там вера может быть, когда у них там блуд цветет пышным цветом, а сан церковный купить можно? Или по наследству передать - это что такое? Позор и поношение! *
*- чистая правда, и должности продавались, и чины, и церковные звания, в том числе, у Дюма об этом много написано, у Гюго есть, прим. авт.
Патриарх его послушал, так и задумался. А ведь и верно, бывало такое. А он-то и не подумал сразу, все ему слово 'Мощи' застило. Святое же... да какое оно у них святое, когда они мощами торгуют?! Это ж и правда - уму непостижимо!*
*- такой шикарный бизнес был, что у некоторых святых по двести пальцев обнаруживалось. А уж как людоедство процветало в Европе - вообще шок. Считалось, что порошок из мощей может исцелять, и проч. Ну и лопали-с. Было-было. Прим. авт.
Тогда и на царицу нечего сердце держать, она может, и почуяла чего, тогда и понятно.
Макарий к себе старался справедливым быть, он себе и сказал честно - когда действительно случится что-то с татями, он перед царицей извинится. И попросит ее и впредь не молчать.
Царица-то не виновата, что в роду ее там... случилось! Это ж за сто-двести лет до ее рождения было, а то и пораньше, может, еще до крещения Россы. Сама Устинья Алексеевна крещенная, и на службы ходит, и к причастию, так что... умный человек завсегда свою пользу найдет. Кто Макарию мешает сказать, что это благословение Божие на царице? Да никто! Народ поверит!
Макарий решил подождать.

***
- Устёна, ты уверена?
Борис-то в жене и не сомневался, просто при всех откровенно не поговоришь. А вот сейчас, когда лежат они на кровати громадной, под пологом закрытым, в обнимку, и шепот тихий даже послух какой не услышит...
- Боренька, не просто я уверена, точно знаю. Не так я слаба, как патриарху сказала, и чувствую - зло там. Да такое... страшное. Нет, не об отравленных иголках речь, там такое, что всю Россу накроет. И когда б я рядом не оказалась, так и вышло бы.
- Как скажешь, радость моя.
- Подожди немного, Боря, сам убедишься.
Устя головой о грудь мужа потерлась, запах его вдохнула. Родной, любимый, самый-самый... темно под пологом, не видно ее улыбки шальной, хмельной... счастье!
- Я тебе и так верю, Устёна. Просто не пойму, что там быть может такого?
- Сама не ведаю. Может, проклятье какое? Наговор? Знаю, меня лютым страхом окатило, смертным, и для меня оно опасно тоже.
Устя почувствовала, как руки мужа вокруг талии ее сильнее сжались.
- Не отдам!
- Не отдавай. И сама я от тебя никуда... - Устя язык прикусила. Но говорил ей Боря о любви... и она помолчит покамест. Не до любви ему сейчас, сильно его Маринка ранила! Ничего, может, через год или два, как рана его залечится, или даже через три года - неважно это! Даже когда не полюбит ее Боря, она рядом будет. Охранять будет, беречь, защищать, спину его прикрывать, детей ему родит и вырастит... пусть он только живет, улыбается, жизни радуется - больше ей ничего и не надобно!
- И не надо. Иди ко мне, солнышко мое летнее, чудо мое...
Устя и пошла.
С радостью. И сегодня уже больше ни о чем не думала, кроме любимого. Завтра с утра отвезут татей, откроют ковчежец с мощами, там и видно будет, что и как.

***
Яшка до последнего подвоха ожидал. Ан нет, и водой их окатили, хоть и едва теплой, а все ж не колодезной, и одежку дали чистую, хоть и не новую, и даже по тулупу на нос им досталось.
Потом на них цепи надели, да заклепали.
- Это чтоб вы не удирали, покамест не разрешат, - объяснил кузнец.
Яшка только зубами скрипнул.
Так-то он бы и удрал, а когда на шее железо, на запястьях железо, на щиколотках, да все меж собой цепью соединено - не сильно и побегаешь. Пока расклепаешь, час пройдет, еще и найди, кто с таким свяжется. Сам-то такого не сделаешь, кузнец надобен, да знакомый, абы к кому с просьбой цепи расклепать не завалишься, еще по башке молотом получишь...
Потом их втроем в телегу погрузили, да и повезли в лес.
Яшка б и правда, выпрыгнул через бортик, да и давай ноги, рискнул бы, ан куда там!
И цепь в кольцо специальное пропустили, к телеге его приковали, и стрельцы рядом едут, поглядывают грозно, и... нет, не стрелять их везут. Вон, в телеге провиант лежит, пахнет так... после тюремной похлебки из гнилой капусты, слюни текут!
И еще пара телег сзади едет.
Остановились на полянке, там домик - не домик, на пару дней непогоду переждать хватит, к нему Яшку и остальных подтолкнули.
- Туда иди.
- Иду-иду.
Яшка и не кочевряжился. Боярин Репьев хоть и та еще зараза, да не врал никогда. Опять же, пока все его слова подтверждало, а когда так - чего бежать? Отпустят. Обещали.
Вошел Яшка внутрь, следом друзей его втолкнули, припасы внесли... нет, не обманывают.
Потом ларец внесли.
Стрелец сощурился грозно.
- Слушайте меня, бродяги. Сейчас я выйду, вы ларец этот откроете. Посмотрите, что там лежит, а дней через пять мы вас выпустим, и идите себе подобру-поздорову.
- А чего сами не открываете? - Яшка руки в бока попробовал упереть, да железо помешало, тогда он их на груди сложил.
Стрелец плечами пожал.
- Не докладывают нам про то. Сказали - открыть и посидеть с ним. Вроде как там неладное чего, а тебе все равно веревка... ну а как выживешь - иди на все четыре стороны.
Это Яшка понимал.
- А когда я открывать ларец не стану?
- Проверю - и через три дня пристрелю тебя, как собаку. Еда у вас есть, вода есть, ведро вон, в углу стоит.
Развернулся и вышел, и на дверь засов опустился. Тяжелый, увесистый.
Яшка на сундук посмотрел, на подельников своих, подумал чуток, да и рукой махнул. Семи смертям не бывать, а одной не миновать. Подошел, крышку сундука откинул. Красивый сундук, резной, деревянный, из дерева дорогого. Та стукнула глухо, звякнула.
В сундуке еще один оказался, поменее размером, из чистого прозрачного стекла. В замке ключ торчит. Яшка его повернул, а крышку приподнять и не смог сразу. Ровно прикипела она.
- Чего энто еще такое?
- Воск это, - со знанием дела откликнулся Федька. - Воск растопили, крышку вкруг обмазали, да закрыли сразу, вот оно и приварилось.
- А зачем?
- Да кто ж их знает?
Во втором сундуке стеклянном еще и третий оказался, золотой, дивной работы, с миниатюрами... Яшке они ни о чем не сказали, понятно, он о святом Саавве и не слышал никогда, и не интересно ему было. Чай, от святых ему денег в мошне не прибавится. Ковчежцев с мощами он так же никогда не видывал.
Третий сундучок тоже с ключиком был, золотым... эх, вот бы с ним и уйти? А?
Яшка, недолго думая, и третий сундук открыл.
И ничего.
Кости старые лежат, воском залитые, полотном в несколько слоев прикрытые, пахнет чем-то таким от полотна... и что?
Яшка в дверь стучать не стал, с дружками переглянулся.
- Ребята, когда мы с ЭТИМ уйти сможем, нам тут до конца жизни хватит! Это ж ЗОЛОТО! Настоящее!
Переглянулись мужики.
- А уйти-то как?
- Подкоп сделаем, нас тут трое, по очереди рыть будем, чтобы пролезть, осмотреться, с собой ларчик утащить... и ищи нас потом!
- А цепи?
- Ежели гвоздь какой найдем, попробую я их открыть, - Федька голову почесал. - Получалось у меня. Или что еще тонкое да острое.
- Ну, когда так...
Мужики переглянулись, и Федька первый копать полез. Молча, но упорно, и то, здоровый он, ладони, что лопаты... взял доску, ей и землю отгребать принялся.
Пять дней?
За пять дней они и ход прокопают, авось, и придумают, что с кандалами делать, когда снять их не удастся. Хоть обмотать их тряпками, чтобы не звякнули, а что тяжело... ну так и что же? Перетерпеть придется, за такой-то куш!

***
- Ох, не на месте сердце у меня, Илюшенька... не хочу я уезжать.
- Марьюшка, мы с тобой все обговорили, надобно так.
- Может, я Вареньку отправлю, а сама тут останусь?
- Машенька!
- У родителей!
- И отец твой с матушкой тоже домой едут вместе с вами, им оставаться не с руки. Машенька, радость моя, любовь моя, когда ты в безопасности будешь, и я порадуюсь, успокоится сердце мое. Не буду я покоя знать, пока ты с опасностью рядом ходишь. И детки наши...
- Зато мое сердечко изболится-изноется, а мне нельзя, ведь ребеночка я жду. Ты нас хоть на пару дней пути проводи родной мой, любимый...
Илья головой покачал, на лисьи хитрости не поддаваясь, тут мать кстати подошла.
- Матушка, тебе самое дорогое вверяю.
И Машеньку подтолкнуть легонько. Боярыня Прасковья приобняла ее за плечи, вроде и ласково, а не вырвешься, и как-то сразу ясно стало, что надобно так. Не каприз это пустой, не глупость надуманная - серьезно все, и удара ждать надобно безжалостного.
- Судьба такая, Машенька, мужчинам воевать, а нам их ждать да молиться. Чтобы было им, куда возвращаться.
- Никуда я бы лезть не стала, на подворье посидела тихонько, - Марья все одно упиралась. Понимала все, а вот справиться не могла с собой, но тут уж и Илья не ругался, ребенок же, непраздна Машенька, вот и дурит. С бабами такое случается, даже с самыми умными.
- Ох, Машенька, радуйся, что детки твои рядом с тобой. И Варенька рядом, и малыш твой будущий, вы в безопасности будете, о вас муж позаботился. Я так сказать не смогу, Илюша не уедет, Устя тут остается, и Асенька, и за них болит мое сердце, и молиться я за дочек буду.
Маша виновато глазами хлопнула.
- Прости, матушка... не подумала я.
- Ничего, родная моя, поцелуй скорее мужа, да и садись в возок. Поспешать нам надобно, сама понимаешь...
Понимала Маша. И дороги скоро раскисать начнут, да и ей хорошо бы побыстрее доехать, чай, ребеночку не слишком путешествия полезны.
- Илюшенька... любый мой, родной, единственный, ждать буду, молиться денно и нощно...
Кинулась, на шее повисла, прижалась - век бы так стоять, а только нельзя. И впервые в своей жизни Маша правильно поступила. Поцеловала мужа еще раз, отошла на шаг, перекрестила.
- Храни тебя Господь.
Развернулась и к возку пошла. Спину прямо держала, голову высоко, чтобы слезы из глаз не вылились, не покатились по щекам, еще не хватало ей на глазах у холопов разрыдаться.
Боярыня Прасковья сына обняла тоже, перекрестила.
- Береги себя, сынок, а я и Машеньку сберегу, и деток твоих.
- Поберегусь, матушка.
- И сестер постарайся сберечь. За Устю спокойна я, она себя в обиду не даст, а вот Ася.... Девочка моя бедная.
Илья подумал, что Аська как раз богатая, и на золото это она всех остальных променяла, но смолчал, и так матери тяжко о дочке младшенькой думать. Хорошо хоть старшая сестрица с мужем в деревне своей, она еще одного ребенка ждет, им не до столицы, не до интриг да пакостей.
А ему, крутись, не крутись, придется во все это влезть, выбора нет у него.
Боярин последним подошел, сына обнял.
- Держись, Илюха, за баб я перед тобой в ответе.
- Хорошо, батюшка.
- Предупредил я холопов, ключи Агафье оставил, она баба умная, лишнего не сделает. Когда надобно так...
Надобно было. Попросила Агафья пустить ее на подворье временно, чтобы Божедар там несколько людей своих разместил. Мало ли что, до Рощи дальше, а подворье - вот оно, минут десять до палат государевых.
Илья понимал все, не ругался, да и боярин спорить не стал. Необходимость...
- Да, батюшка.
- С Богом, сынок. Пришлю я голубя.
Развернулся - и к коню своему пошел.
Бабы уж в возке сидели, Маша старалась не реветь, через окошечко малое на мужа смотрела... господи, не отнимай у меня любимого! Ведь только-только нашли мы друг друга, только узнать успели, не порадовались еще... и сразу? Господи, пожалуйста!
И в то же время знала Маша, ежели самое худшее случится, до конца дней своих она Илью вспоминать будет. Никто другой ей не занадобится. Будет детей рОстить, да за мужа молиться, вот и весь сказ. Больно будет ей, а только лучше знать, каково это, пусть даже и потеряет она потом счастье свое, чем жизнь прожить - и не изведать, не понять, не согреться рядом с любимым.
Ей уже Господь больше дал, чем другим бабам, в ее жизни любовь есть. Настоящая. И ребенок от любимого в ней зреет, и дочка ее Илью отцом называть будет.
И это - счастье.

***
Оспа у всех по-разному начинается.
Федьку первого свалило в горячке, за ним Сенька поддался, а за ним и Слепню плохо стало. Горячка, бред, а потом и язвы начались, посыпались...
Яшка еще пытался в дверь ломиться, орал, чтобы лекаря ему привезли, да понимал - все бессмысленно. Никто и пальцем не шевельнет... он и сам достаточно быстро в забытье впал, какое уж там - шевелиться. Воды бы... и той подать не мог никто. *
*- первая стадия 2-4 дня и появляются высыпания. Потом сыпь разрастается, переходит в папулы, потом полноценные оспины. Это еще до недели, но - у всех достаточно индивидуально, прим. авт.
Может, оно и справедливо было Яшке за всех убитых им, замученных, за тех, кто с голоду помер, кормильцев лишившись, за слезы жен да матерей росских... а только и о том думать сил не хватало, просто горел он в лихорадке, и было это мучительно.

***
- Государь! Государыня!!!
Боярин Репьев редко таким взъерошенным бывал. А тут - летит, глаза выпучены, борода дыбом стоит, лицо дикое. Аж стрельцы от него шарахаются!
- Что случилось, Василий Никитич?
- Государь... прикажи... - боярин отдышаться не мог никак. И то - побегай-ка в шубе собольей, в шапке высокой!
Борис его без слов понял, всех выставил, кроме Устиньи, патриарха приказал позвать, тут и боярин отдышался, говорить нормально смог.
- Государь, беда у нас! Страшная!
- Какая беда, Василий Никитич?
- Оспа, государь!
Тут уж всем поплохело разом. И Борису, и Устинье, и патриарху заодно. Макарий за сердце взялся, едва на пол не упал, пришлось Борису его подхватывать, поддерживать.
А и то...
Как представил патриарх страшное - эпидемию, больных и умирающих, мертвых, которых хоронить не успевают, и костры, на которых их попросту жгут, чумных докторов в масках страшных, кои от дома к дому ходят, молебны напрасные в церквах, ходы крестные - живые вперемешку с умирающими, и мертвые падают под ноги идущим, а живые идут...
Бывало такое.
Не столь страшное, а все ж и города чуть не дочиста вымирали. И деревни... бывало! Макарий прошлый раз чудом спасся...
- Тихо-тихо, Владыка, обошлось же... - Устинья ему спину растирала, приговаривала что-то - и становилось Макарию легче. И правда, что это он? Обошлось же...
- Что там случилось, боярин?
Василий Репьев рассказывал, как докладывал, быстро и четко.
- Мои ребята троих татей отвезли, заперли в домике с ковчежцем. Тати его в тот же день и открыли, четыре дня тому как. Первый из татей на следующий день заболел, второй еще через день, сегодня третий свалился. Орал он, в дверь стучал, выбить ее пытался, лекаря просил, умолял. Говорил, что жар у них, что слабость и озноб, что тошнота и рвота... а у первого сыпь пошла.
Борис кивнул.
- Значит, вот что было там. Устя, могло ли такое быть?
Устинья лицо руками потерла, вспомнила. Монастырь чем и хорош, там много книг разных, и знаний в них тоже много.
- Да, государь. Давно это было, еще во времена государя Сокола, кочевники заморскую крепость осаждали. В войске их чума началась, тогда полководец приказал трупы чумные через стену перебрасывать, и в городе тоже чума началась. Так и победили они... *
*- 1346 год, хан Джанибек, осада Каффы. Прим. авт.
То, что Борис сказал, при женщинах не стоило бы произносить, но Устинье не до того было. Она бы и похуже сказала.
Смолчала. И без нее мужчинам плохо, чего уж добивать-то? И так сейчас все бледные, понимают, что рядом просвистело...
Высказался государь, на боярина Репьева посмотрел, на Макария.
- Василий Никитич, ты скажи людям своим, пусть еще дня три послушают, что тати орать будут.
- Так, государь. А потом?
- А потом им смолу привезут, масло земляное. Обольют они домик, да и подожгут с четырех концов. И проследят, чтобы не выбрался никто.
Патриарх о мощах заикнуться и не подумал. Пропадом бы они пропали, те мощи, вместе со всей иноземщиной паршивой!
Повернулся к Устинье, поклонился земно.
- Благодарствую, государыня. Уберегла нас от беды лютой, нещадной.
Устя в ответ поклонилась.
- Благодарствую, Владыка, прислушался ты к словам моим, а ведь кто другой и посмеялся бы, и по-своему сделал. Вы все Россу от ужаса спасли, вам честь и хвала.
Переглянулись, улыбнулись каждый своим мыслям, Макарий бороду огладил.
- Промолчу я о крови твоей, государыня, не во зло она дана тебе.
Устинья едва не фыркнула насмешливо, спохватилась и тоже промолчала. Так-то оно и проще, и спокойнее будет.

***
Яшка Слепень валялся, головы поднять не мог, жар такой был, что сказать страшно, сам он и шевельнуться уже не пытался. Да и ребята рядом горели в лихоманке, метались, Яшка уж все проклятия собрал на голову государя и боярина Репьева.
О тех людях, которых сам убивал да грабил, не вспоминал он, и о семьях, которые лишал возможности выжить, последнее отнимая, и о детях... нет, не задумывался.
Себя жалел, о себе плакался... свалила его эта хвороба! А ведь мог бы, мог удрать... а вот лежал, и цепи весили - не поднять, и боль тело ломала...
Что с ним?
Да кто ж его знает?
Яшка то впадал в забытье, то выныривал из него... он и сам бы не протянул долго, но... Борису было страшно. И патриарху, и стрельцам, а потому...
Шорох, с которым домик хворостом обкладывали, да маслом поливали, Яшка не услышал. Приказы его в чувство не привели.
А вот когда огонь полыхнул, да пламя до тела его добралось беспомощного - Яшка в себя и пришел от боли нечеловеческой. На несколько минут, считай...
Вой такой послышался, что стрельцы от пожарища шарахнулись, а все ж не заколебались, никто спасать гибнущих не полез.
Тати это, и больные... ты его вытащишь, да и сам заболеешь, и заразу домой принесешь... нет уж! Кому татя кровавого больше родных своих жалко, тот пусть и лезет его спасать, а стрельцы и не шелохнулись.
Долго они ждали, покамест костер прогорел, потом еще раз пожарище прожгли, солью засыпали... сами в лесу на десять дней остались, да Бог милостив - не заболел никто.
Повезло...

***
- Не помогло средство!
Любава глазами сверкала не хуже тигрицы дикой, по комнате металась, хорошо еще - хвоста не было, все бы посшибала.
Ведьма за ней наблюдала спокойно, рассудительно.
- Не помогло. А чего ты хочешь-то?
- Сестричка, милая, наведи на Борьку порчу?! А?!
- Убить уж не хочешь его?!
- Хочу, да не сразу! Сделай так, чтобы помучился он, чтобы плохо ему пришлось, чтобы смерти он порадовался... видеть его рыло счастливое не могу! И жена его, гадина такая, ходит по палатам, аж светится, ровно ей туда свечку засунули... НЕНАВИЖУ!!!
Сара подумала пару минут.
Порчу навести - дело нехитрое, более того, самое ведьминское, ей и стараться сильно не придется. А скоро уж и Федор на трон сядет, там и Саре спокойно при нем будет, чай, не обидит он тетушку любимую?
- Хорошо, сестрица, сегодня же все сделаю.
- Сделай, пожалуйста! А я уж за благодарностью не постою, сама знаешь.
- Может, подождем с порчей, покамест с Феденькой не решится?
- Нет! Сделай сейчас, пожалуйста! Сил сдерживаться нет, все горит внутри, надеялась я, что они помрут, а когда не получилось... злости своей боюсь! Сара, пожалуйста!!!
Сара Беккер только кивнула.
Ладно уж, это понимала она, это бывает. От матери им кровь досталась горячая, злая, сильная, только вот Сара-то и дар получила, а у Любавы - что там дара? Крохи горькие, а злобы втрое от Сариной.
И верно, тяжко ей будет себя сдержать... ладно!
- Этой ночью все сделаю, слово даю.
Любава оскалилась довольно... все, Борька, от такого тебя никто не спасет! И девку твою... обоих со света сживу, оба вы передо мной виноваты! И когда б увидел обеих баб кто чужой - сказал бы две ведьмы старых. А может, так оно и верно было, выглянула сущность из-под маски, зубы оскалила, так и оказалось - ведьмы, гадины!
Увидел бы их Эваринол - и точно б в своем мнении уверился, от таких и беды все, и горести...
Ведьма - одно слово. Чернокнижницы.

Глава 3
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Что поменялось?
Вспоминаю жизнь свою черную, понимаю - не было там такого. И Истермана никто не отправлял никуда, или кого другого отправляли?
И ковчежец этот, с мощами кровавыми (были там вообще те мощи, или не клали их, только чумные кости?) не привозили на Ладогу.
И болезни не было.
Что было?
Да спокойно я замуж вышла, около года с мужем прожила, потом Бориса убили... что тому предшествовало?
А бунт. Небольшой, я уж не помню, из-за чего он случился. Борис бы как раз его усмирил, да не успел, ну и выкрикнули царем Федора.
Потом год прошел, затяжелела я, да быстро ребенка потеряла. Марина... могла она к тому причастна быть? Еще как могла. Только вот ламию к тому времени убрали уж из столицы. Разве что вернулась она, но вряд ли. Может, позднее, когда Любава умерла? Вот это более правдивым кажется, а тогда-то ламии рядом не было.
Значит...
Ведьму надобно в другом месте искать. Тогда не могла я сложить единую картину, знаний не было, сейчас осторожно кусочки друг к другу прикладываю, и проявляется мозаика. Жуткая, да уж какая есть, другой не дала мне Жива-матушка.
Сравнивая - в той жизни для Федора не просто источник силы получили, а еще и женщину, которая от него ребенка может и зачать, и выносить, и даже родить. За то и Илюшка пострадал, не сомневаюсь. Марьюшка в жизни той и сама могла помереть, от тоски, от боли душевной - нежная она, ласковая, добрая. Это ламии вина, уехала она, вот и Илюшке поплохело, аркан натянулся, душило его, куда уж тут на жену внимание обращать, вздохнуть бы. А Маше много ли надобно? Не восстановилось здоровье ее после первых родов, да еще крики были в доме родительском, переживания - это все сказывается, вот и не выдержала, бедняжка. Это с бабами и без всякого ведьмовства случается, губит нас безразличие бездушное, губит пуще яда и клинка вострого.
А вот смерть Илюшкина точно на совести ведьмы, ему помирать не с чего было. Не думаю я, что Марина после смерти своей мнимой, обратно на Ладогу прибежала, а на расстоянии она б Илью не выпила, нет у них такой силы.
Значит, кто-то другой постарался.
И тут тоже долго думать не приходится, чтобы мне ребенка от Федьки зачать, надобно жертву принести было, да не простую, а родственную. Чтобы общая кровь у этой жертвы была с ребенком моим. Своих родных Любава, понятно, не отдала бы, да и сколько тех родных у нее, только мои остались. Вот...
Илья той жертвой и стал?
Не сомневаюсь даже.
Только вот ребеночка я как зачала, так и скинула. То ли сил не хватило ЭТО выносить, то ли Федор еще... а ведь и верно! Пыталась Любава его услать куда подальше на время беременности моей, так он обратно тянулся, ровно медом ему было намазано. Вот перерасход сил и получился?
Очень даже легко могло быть такое. Не хватило меня на двоих клопов кровососущих. Нельзя так о малыше своем? А ничего, что зачат он был через смертный кровавый ритуал, что родился б... не знаю, каким бы он родился, но уж точно ничего хорошего бы не было. Кто не верит, на Федора посмотреть достаточно. Царица хоть на человека похожа, а Федька...
Ох, лучше и не думать, ЧТО я скинула, даже сейчас голова кружиться начинает, жуть накатывает.
А потом... а вот потом же и была эпидемия! Спустя некоторое время! И после нее и рощи вырубать начали, и крикнул кто-то, что это волхвы заразу переносят, хотя они помочь старались, и... ежели о моей семье говорить, прабабушка тоже ведь тогда... ох, не знала я, от болезни она умерла, или еще как помогли? А могли ведь!
Получается, планы этой нечисти я порушила и с места сдвинула?
Тогда понять надобно, что изменилось.
Первое: тогда у Бориса Марина была, она б не рОдила, а сейчас я у него. А я ему и десятерых рожу спокойно, и выживут они...
Второе: в той жизни на мне был женат Федор, из меня силу сосал, а сейчас на Аксинье. А сестру я тоже знаю, в ней силы - десятая от моей часть, и та не пробужденная. Ее не хватит надолго, надобно кого другого искать, а уж про беременность и не думать лучше.
Или?
А ежели Аксинью не пожалеть? До донышка выпить? Будет у Федора и наследник желанный, и свобода? Может на такое пойти Любава?
Глупый вопрос, ненадобный, свекровка моя ради чадушка своего не то, что девчонку несчастную - десяток королей заморских приговорит, сама ручки замарать не побрезгует. Странно, но любит она сына, хоть и уверена я была, что ведьмы любить не умеют.
Вот и получается, что в той жизни выигрыш у них был, и во времени, и в силах, а в этой уже я у них много чего забрала, приходится им и спешить, и ошибки делать глупые. Тогда они заразу эту использовали, чтобы волхвов подставить да уничтожить, а сейчас с ее помощью хотели от Бориса избавиться, когда повезет, а не повезет, так хоть эпидемию начать, да бунт!
Сволочи!
На все им плевать, иноземцам поганым, на детей, на женщин, на вымершие деревни и города, на муки людские.... Да мы не люди для них! Мы для них... читывала я книгу в библиотеке, так там сказано было, что человек - это ресурс. Его использовать надобно, и каждого к своему месту. *
*- если что, к тому времени и Макиавелли в литературе уже отметился, а уж про философов я вообще молчу, у них и не такое найти можно, прим. авт.
Вот и мы для них такое... использовать нас надобно. А людьми считать, себе равными - нет, ни к чему. Перетравить половину, чтобы на них оставшиеся работали? И не задумаются даже, порадуются, руки потирать будут, так же проще! В любой войне, в любой эпидемии лучшие гибнут, самые сильные, самые стойкие, те, кто другим помочь старается, а оставшихся и подмять легче.
Ладно, не стану я сейчас гневаться, ни к чему. Лучше я замыслы их поганые разрушу, это им хуже смерти лютой будет. Дальше думать надобно... что сейчас им выгодно? Когда эпидемии не будет?
Не будет смуты, бунта не поднять...
А просто все.
Бориса убирать надобно. Тогда и меня они подмять смогут, считай, без защиты я останусь... ладно, не так дело обстоит, да им про то неведомо! И про Добряну не знают они, и про бабушку, а уж про Божедара и вообще молчать стоит.
И когда подумать...
Добряна уже рассказала, да и сама б я догадалась, когда подумала.
Мы с Аксиньей крови общей, ежели меня убить, не ножом в грудь, а правильно, через ритуал черный, мои силы ей перелить получится. Тогда она и ребенка выносит, и Федора какое-то время потерпит... ей еще, конечно, мою кровь пить можно, или я должна с ней добровольно силой делиться, но это уж вовсе никак не сделать.
Сама Аксинья, может, и пошла б на такое, а я? Чем меня заставить, чем принудить?
Илью они убить собираются, кто остается? Родители? Машенька? Сама Аксинья?
Таким меня не взять. Родителей отослала я, да и Машеньку тоже, их еще привезти надо будет, а ведьмам некогда, у них уж земля под ногами горит. Не спустит Боря выходку с мощами никому, дайте только время...
Значит, выход у них только один. Убирать Бореньку, и меня почти сразу же... скажем, в монастырь я поехала, а по дороге тати напали - что уж, тропинка протоптана, считай.
Не отойду я от мужа!
Шага не сделаю, рядом буду, оберегать его буду, пуще собаки!
Никому его тронуть не дам, знать бы, что поняла все правильно. Но кажется мне, что это не все еще. Должно быть что-то и на самый крайний случай. А вот что именно?
Жива-матушка, что ж я дурой-то такой была! Все видела, а не смотрела, не приглядывалась, половины не понимала... сейчас бы хоть справиться!
Одно точно знаю я.
Лучше в воду головой, чем в руки к Федору хоть на минуту! Или к Михайле! Жива-матушка, когда все плохо повернется, дай возможность себя убить раньше, не вынесу я этих мразей второй-то раз! Или их убить...