В Белгороде есть несколько замечательных, всем известных, памятных мест. Одно из них - парк Победы. Если вы в Белгороде никогда не были, то сообщу: парк этот находится рядом с драматическим театром имени Щепкина. Да и кроме того, под самым боком, или, я бы даже сказал, оком, администрации. Ухоженный, симпатичный парк. Конечно же небольшой. Да и где бы вы могли увидеть здесь у нас большие парки. Я сразу машу руками на ваши (Белгородцы) возражения: большой бор где-нибудь в Сосновке или под Шебекино назвать парком нельзя, поскольку он бор, так что придержите ваши языки. Парк действительно маленький, особенно по сравнению с другим парком, который находится практически по соседству, и который я называю детский, поскольку там аттракционы, и который студенты называют парком "имени отдыха", поскольку так смешнее, и который на самом деле является парком имени вождя всецело забытого, но все же не менее после этого мирового пролетариата. В общем, исходя из своей малости, и поэтому даже интимности, парк этот часто становится местом встреч юных дев и не менее юных "мужей" (а, впрочем, не обязательно юных, всякие возрасты тут уместны).
И еще. Перед самим повествованием я хочу поделиться одним наблюдением. В любом городе есть юродивые, ну, может не совсем юродивые, но где-то или в чем-то лишенные ума люди, не сумасшедшие в полном понимании, а просто потерянные, или даже дети в летах какие-то, как князь Мышкин у Федора Михайловича... Я назову их все-таки юродивыми. В наше время их как-то стараются придерживать от основного наплыва населения. Ведь затоптать такого беззащитного нашему брату (цивилизованному и дееспособному человеку) ничего не стоит. Поэтому родные, если они есть, берегут их. Но они-таки иногда появляются на улицах. И вот однажды увидев человека, подобного таковым юродивым, я и вспомнил эту историю. Я почему говорю, подобного? А потому, что внешне это самый обычный человек, только как-то оказывается так, что когда я выхожу из автобуса на одну остановку, я всегда, каждый рабочий день, вижу его сидящего на лавке этой самой остановки. Или прогуливающегося рядом. И я его специально заприметил и даже стал присматривать. Не поверите, я его однажды не увидел и всполошился, но ничего, вечером он уже был на своем посту. И я его вначале именно юродивым окрестил, но потом пришла мне в голову одна блажь: ну вот если на настоящего юродивого он не похож (в общем-то, одежды не ветхи, да и вериги под ними не видны), то вдруг он просто встречает, ждет кого-то. Кого-то из такого далекого прошлого, которое даже дальше того момента, как я первый раз пришел на маршрутку на эту остановку. Ждет, и дождаться не может. И именно этот, не знаю даже, юродивый или нет, но вот он и напомнил мне эту историю, которую кроме меня еще помнит парк Победы, упоминаемый мною вначале, тот самый, что под боком (оком) театра и администрации. И вот она - эта самая история...
Александр Петрович готовился к выходу. Готовился по строжайшему порядку. Порядку этому его выучила еще Оленька, когда они только-только стали жить вместе. Тогда она была совсем еще юной девушкой. Это он, Александр Петрович, вот совсем недавно бывший фронтовик, пусть и молодой, но уже потерявший всю родню, стал в те дни практически единственным мужиком на селе, если не считать, конечно, старика Ефимыча, которого можно было, действительно, не считать, поскольку стар он был и даже преставиться умудрился на первую же годовщину победы. Александр Петрович помнил, что по пришествии с войны Оленька ему понравилась сразу. Он ведь ее не узнал. Те три года, что его не было, изменили девушку в любую сторону, куда не глянь. До этого девчушка из Крисановых классами пятью меньше его училась. Что бы ему тогда на нее смотреть? А вот после войны - гляньте-ка: и где надо, что надо, а там, где не надо, там и нет. Смуглая, худенькая - ну, это последствия войны, отъестся небось. Смешливая. Особенно веселилась на танцах, которые сам Александр Петрович со своею гармонью и устраивал. И вот как-то незаметно, один взгляд, другой, ручкой туда, ножкой сюда - и вот уж и посмотрите: детвора кричит в след: "Тили-тили тесто", а мамаша Крисанова встречает со скалкой, да еще так неласково смотрит, однако. Но все хорошо кончилось. Тогда, после войны, времени всем было очень жалко. Только вот встретились, да за ручку подержались, всё - пожалуйте в законные супруги, новое поколение рожать, а то Советский Союз уж больно беден на людей стал. Но вот с этим у молодых тогда не заладилось. И из-за этого, кстати, в обл. центр они и перебрались, чтобы ближе к больнице быть, и ничего - нет приплода, хоть ты тресни, пока, видимо, сам Бог не дал, хотя и не верили они тогда в Него. Да, по сути, так и не поверили. Возможно, зря. Но вот уже к тридцати Оленькиным годам наградило их Проведение дочкой. Дашенькой. Больше уже у них не вышло, как ни пытались. И выросла Дашенька, и уже свои у ней дети и даже внуки. Эх...
А потом Оленька умерла. До этого сделав из Александра Петровича настоящего мужчину. Не только воина, но и мужа, и отца, и дедушку. И это она научила его вальяжности, неторопливости, шарму - всему тому, что он не забыл и по сей день. Уже четыре года минуло с тех пор, как ее не стало, но Александр Петрович каждый погожий день, когда есть силы и возможность, и особенно в весенние и летние деньки, ходит в парк Победы, на самое излюбленное ими с Оленькой место.
Вот и сегодня, Александр Петрович встал, достал из шифоньера белую накрахмаленную рубашку, положил ее на доску и включил утюг. "Главное, не забыть потом выключить" - как всегда, подумал он, когда пошел ожидать его нагрева на кухню, где его ждала объемная пепельница и пачка овальных сигарет. К фильтровым он так и не привык, как не склонял его к этому зять. Кстати, хороший Даше муж попался, что и говорить. Александр Петрович не мог и нарадоваться на него. Выкурив сигаретку, Александр Петрович вернулся к утюгу и рубашке. Вот так, как учила Оленька, от мелкого к большому: вначале воротник, потом один рукав, затем другой, а там первая сторона, осторожно, здесь еще кармашек, надо чтобы все было предельно аккуратно, дальше спина. Здесь Александр Петрович позволял себе отойти от общего правила и гладил, обычно, не так усердно, поскольку, по его личному мнению, заметить это могла только его Оленька, даже если бы он не при ней наряжался, а сразу в тройке бы и вышел. Но Оленьки уже нет, поэтому и заметить некому. Но уж последняя сторона выглаживалась со старанием, и хорошо, что на ней кармана нету, а то уже устал Александр Петрович, а ему еще стрелки на брюках новой тройки наводить, что пару месяцев тому назад Дашенька с зятем подарили. Отменная, кстати, тройка. Не нынешний, глупый фасон, а настоящая, возможно и душноватая летом, но все же, очень приятная на ощупь.
С брюками Александр Петрович справился на раз, два, три. Да и чего тут гладить, на самом-то деле. Шварк утюгом сюда, шварк туда, вот тебе и стрелочки. Проверив досконально качество произведенных им работ, Александр Петрович выключил утюг и сделал соответствующую запись в телефоне (как бы для самого Александра Петровича это не было смешно и парадоксально, но да, именно в телефоне) о том, что утюг был выключен в такое-то время. Этому приему, кстати, его научил зять. Все-таки возраст, как это прекрасно понимали оба, а Александру Петровичу такие вещи приходилось забывать достаточно часто. А вот взял за правило: сделал что-то, запиши, чтобы если вдруг придет в голову вопрос, сделал ли, можно было бы посмотреть и убедиться. Основная сложность остается в том, что как бы не забыть записать, а потом в панике не забыть прочитать, но Александр Петрович как-то пока справлялся. Правда пришлось ему помучаться, чтобы научиться писать на этом куске пластмассы, да еще так, чтобы потом прочитать можно было. Но, хвала зятю, он и тут постарался, какую-то там функцию настроил, чтобы телефон писал лишь именно то, что Александр Петрович в него набивает, а не выдумывал своё.
В общем, Александр Петрович был практически готов к ежедневному вояжу. Осталось только челюсть вставить, подрезать усы, побрызгать одеколоном виски и шею, надеть майку, затем рубашку, брюки, жилет и пиджак. Шляпу надо выбрать под цвет костюму, ан вон она, на вешалке, тем более вчера только ее брал, поскольку костюм новый, надо в нем ходить, разнашивать, а ведь только эта шляпа к нему и подходит.
Да, спина не к черту, как всегда надо эту гадскую палку брать. Зять говорит, что Александру Петровичу с ней даже как-то солиднее. Александр Петрович кивает, но про себя всегда думает, дескать, на хрена ему эта солидность, если он просто, расправив плечи, пройтись хочет, не опираясь на это недоразумение, выкидыш костыля. "Не калека же я, в самом деле!" - думает Александр Петрович и сам с собой соглашается, но от палки отказаться не может, спина, зараза, не дает отказаться, да и нога иной раз подрагивает, надо не забывать, что уж и жены нету, некому поддержать на крайний случай...
На этом месте, боевое настроение Александра Петровича как-то резко меняется. Вот уж и усы подправлены, и шляпа лысину закрыла, только седую челку видать, и платок в кармане пиджака определился, и очки, что еще вместе с Оленькой выбирали, на нос надеты, но, как вспомнилась Оленька, и именно в этот раз, перед выходом, так плакать захотелось. А что поделаешь? Александр Петрович все-таки в возрасте, он и сам это понимает, но ему и больно и стыдно от собственной боли, и вот он плачет и платок, им же стиранный, что до этого вальяжно в боковом кармашке восседал, теперь нос вытирает, но ничего, это только минутная слабость. Еще чуть-чуть, и Александр Петрович успокоится, он отправит этот платок в стирку, затем выберет другой, благо их много, затем еще раз очень придирчиво оценит свой внешний вид, поправит пару морщин (жаль, что только на брюках и пиджаке, на лице уж не удастся), постарается улыбнуться своему отражению в зеркале и выйдет на улицу на встречу с памятью, которая ожидает его совсем недалеко...
Александр Петрович делает все как обычно. Он подходит к остановке, ждет своего маршрута. Иногда про себя с усмешкой думает: "А вот что у молодежи в голове крутится, когда они видят меня здесь? Небось спрашивают себя - на хрена этот старый хрыч вылез из дому, ему там что телевизор не показывает?" И Александр Петрович даже как-то исподтишка радуется этим мыслям и задумывается. Сам когда-то такой был, стариков не понимал. Как-то всё в делах, в заботах, и иной раз удивишься, зачем же они (старики) туда-сюда ковыляют, сидел бы на их месте дома, отдыхал. А оказывается, что в возрасте уж знаешь, что скоренько вечный отдых настанет, так что можно и потрудиться ножками немного, чтобы не зачахнуть раньше времени в своей конуре. Да и видеть все-время что-то хочется, не четыре стены, которые ух как приелись. А в парке оно куда как хорошо. Там и деревца, и птички поют, и водица журчит, да и так, послушать гомон людской всё лучше, чем новости телевизионные.
Ехать Александру Петровичу недалеко, всего три остановки, но пешком так или иначе далековато, а на транспорте в самый раз. Тем более, от остановки еще по аллее до театра, а следом и до парка чесать и чесать. Александр Петрович обычно покрывает это расстояние в полчаса. И в этот день тоже. Этот день ничем не хуже или лучше других, но вот какое-то ощущение у Александра Петровича, что должно сегодня что-то произойти. И он идет по аллее, и люди, особенно девушки, так красивы. И ведь не осень пока. Здесь осенью красиво - так вспоминает Александр Петрович. Он как-то любил сюда с Оленькой на первое сентября ходить. Понятное дело, школьников нет, те на линейках, зато студентов - море. И вот они гуляют, всё-таки первое сентября - завтра уже времени не будет, а сегодня единственный день, как съехались, встретились, и надо быт наладить, а заодно и нагуляться вдосталь. Это одним, а другим чуть ли не семейные дела устроить уж хочется. Сидят, высматривают себе друзей-подруг. Глядят так однажды Александр Петрович с Оленькой, и уже не понимают они вот эти подобия флирта, которые у молодых. Вот ответьте честно, что это за ухаживание такое, если сидит с одной стороны мальчик и через всю улицу пошленько так подшучивает над тем, как девочка мороженное ест, а потом еще ручкой ей машет и лыбится, как идиот, и ведь она отвечает ему, на его эти улыбки, ужимки и маханья. Да, молодым всё сейчас - веселье. Но ведь и Александр Петрович с Оленькой когда-то такие же были, просто им жить тогда сложнее было, после войны. Может поэтому и не разменивались на эти пошлости и глупости. Всё как-то прямее было, что ли. Но, как зять говорит, времена меняются. Люди живут по новым законам и принципам, привыкли уже они к такой вот легкой жизни. И иногда дурью маются от вульгарной скуки всего лишь. Это вот Александру Петровичу сейчас скучать некогда. Он ведь не знает, сколько ему там отмерено, но то, что уж немного осталось - это как пить дать. Поэтому и прогулки эти ежедневные, чтобы жизнью жить, а не скучать.
Александр Петрович пересек аллею и направился к театру. Между прочим, надо бы в новый сезон сходить на премьеру какую. А можно и на старенький спектакль. Хотя, без Оленьки это уже не то. Вообще, Александр Петрович в юности театралом не был. Это его Оленька пристрастила. Очень уж она большой любительницей была. Всегда за расписанием следила. Да еще и знала всю труппу поименно. И знакомства водила. И даже какие-то актрисы старшего поколения у них дома бывали, чаёвничали. Но Александр Петрович не сразу театр полюбил. Не понимал он поначалу его ценности. Ради Оленьки только туда ходил. А потом втянулся как-то. И даже нравится стало. И разбираться научился и в пьесах, и в драматургах, и в постановках и т.д.
Александр Петрович решил-таки посмотреть расписание нового сезона, подошел к афише, чтобы оценить, в какие сентябрьские денечки сюда зайти. Можно и Дашеньку с зятем позвать. Хотя, куда им сейчас. Там же у внучки на днях пацаненок родился - теперь им забот полон рот. Его, Александра Петровича, не зовут в няньки конечно. Куда ему с его-то спиной да ногой подрагивающей, да и вообще, с его-то возрастом. Но на родины приглашали. Сто грамм даже налили, пусть врач и не советовал. Внучки тоже у Александра Петровича загляденье. Трое их, погодки, одна другой краше. Старшая Машенька и родила, кстати. Зять, конечно, по молодости долго причитал, что, мол, это у него одни девки получаются. Потом утихомирился, что естественно. Девчонки, когда в рост пошли, только папашу и жаловали, только его и слушались. И зять понял, что вот оно - его счастье. Пацана уж и не хотел. Но, когда внучек родился, радостный был, почище всех родичей вместе взятых, наверное.
В мыслях о своей семье, Александр Петрович как-то и позабыл, зачем он к афише подошел. Поглядел на нее задумчиво и удивленно даже. Но потом вспомнил, ухмыльнулся своей сентиментальности и забывчивости и принялся изучать расписание. Отметил и премьеру, и пару излюбленных пьес. В общем, определил для себя развлечения на сентябрь. Теперь вот только пенсии дождаться да билетики прикупить. Сейчас в театре многое поменялось. Играет в основном молодежь, и постановки сейчас уже не те, не такие академические, что ли. Но, все равно, занимательно и ярко. Этого отнять Александр Петрович не может. Возможно, и интересней сейчас стало в театре. Идешь на старую пьесу, которую видел уже несколько раз в разных постановках и не подозреваешь даже, какие сюрпризы труппа на этот раз для зрителей приготовила.
Александр Петрович отошел от афиши, достал платок из кармана и вытер лоб. Вспотел. А что же вы хотели, лето в самом разгаре, жара, а тут еще и тройка. Мимо с гиканьем пробежала стайка малышей, гоняющая голубей. Александр Петрович улыбнулся. Вот оно - наше будущее. Не светит уже Александру Петровичу увидеть его. А им - только начало жизни. Им еще многое предстоит. И выучиться, и семьями обзавестись, и технологии развить до небывалых высот. Может быть еще и машину времени изобретут - кто их знает, этих мальцов, на что они способны, и что миру от них еще ждать. Лишь бы не было войны. А то, как справедливо полагает Александр Петрович, отдалится это будущее, а может и вообще исчезнет навсегда.
Подумав про войну, Александр Петрович вспоминает, чем еще так приятен ему этот парк, до которого уже рукой подать. Победа! Ведь в её честь он здесь разбит, и тут же диорама, и тут же боевая техника стоит на память потомкам и на устрашение врагам. Они с Оленькой часто войну вспоминали, и победу. В особенности победу. Обоим ведь тогда досталось - Александру Петровичу на фронте, Оленьке в тылу. И поголодать пришлось, и смерти в глаза посмотреть. И победа для них была одним из величайших событий в жизни. Вот почему этот парк был им так дорог.
Александр Петрович направился к нему. Подойдя к лавочкам напротив фонтана, он решил присесть. Все-таки немного устал. Он достал сигареты, спички и закурил, с жадностью поглощая дым. Сигаретка медленно тлела, а вокруг кипела жизнь. Радостно журчала вода, туда-сюда сновали люди - взрослые и молодежь, старики и дети. Рядом с лавкой несколько голубей с жаром выясняли права на брошенный им кем-то ломоть хлеба. Где-то в ветках зачирикал воробей, и так это громко и весело, что Александр Петрович снова улыбнулся. Дунул легкий ветерок. Александр Петрович вздрогнул и сам удивился, с чего бы это, жара же ведь. Но, стало быть, уже кровь не та, не может она теперь полностью согреть его старые косточки. Поглядев по сторонам, Александр Петрович стряхнул с сигареты пепел и снова затянулся. Ему доставляло радость наблюдать за гуляющими туда-сюда парочками, бегающей детворой, он также обращал внимание на таких как он, старичков, восседающих на лавочках то тут, то там. Попадаются знакомые лица, они здесь такие же частые гости, как и сам Александр Петрович. Тоже, наверное, сидят - наблюдают, вспоминают, живут, пока еще живется. И, вроде как, заодно с ними Александр Петрович, но все же отдельно. У него свои воспоминания, и он хочет побыть с ними наедине, чтобы отчетливее вспоминалось. Память - она ведь как книга, только книга из реки выловленная. Каких-то страниц вода даже и не успела коснуться, и читать их можно даже без очков, а какие-то настолько смыты, что и через увеличительное стекло слов не разобрать, приходится додумывать, логически соединять предложения поступков в абзацы прожитой жизни. Александр Петрович не жалеет ни о чем. Он считает, что прожил достойно свой век, всё, что мог, сделал для своей Родины и для своих близких. Каждый день жизни своей он считает прожитым не зря и не впустую. Жалеет только, наверное, что Оленька ушла раньше его. Ведь без нее так тяжело!..
Но как же, как же, что же это?!.
Александр Петрович ошарашено поглядел на идущую к нему женщину и не смог поверить своим глазам. Этого не может быть. Или может? Но что тогда значат прошедшие четыре года? Или это был сон? Но почему же такой ясный? С такой болью в сердце. Господи! Что же это? Но надо выяснить, надо понять, надо спросить!..
Александр Петрович выдохнул сквозь брызнувшие слёзы:
- Здравствуй, Оленька! Где же ты была?
Но он не услышал ответа. Для него исчезли прошедшие в боли и воспоминаниях годы, и снова с ним его Оленька, вот она, берет его за руку и смотрит на него ласково и нежно, как всегда, как он привык. Она плачет от радости встречи, но зачем же плакать, они же вот совсем недавно расстались. Наверное, минутку назад...
- Папа! Что с тобой? Что произошло? Это же я, Даша, - плакала дочь Александра Петровича, не зная, не представляя, что ей делать с бедным стариком, ласкающим ее руки и повторяющим одно только:
- Оленька! Где же ты была? Не надо плакать! Ведь ничего же не случилось! Да и пройдет, если случилось. Мы с тобой еще заживём! Нам еще жить о-го-го! Мы ещё им всем дадим прикурить! Оленька! Дорогая моя, любимая Оленька! Не плачь! Не надо плакать! Я сидел и ждал тебя, милая моя Оленька! Я ждал...