Гор Олег : другие произведения.

Просветленные не ходят на работу (главы 1-4)

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.70*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первые четыре главы одним файлом.

  Глава 1. Неправильный монах
  
   В городке Нонгхай, что на севере Таиланда, я оказался, как и многие сотни иностранцев до и после меня, проездом, по дороге в столицу Лаоса, где проще всего оформить тайскую визу.
   Автобус из Паттайи опоздал на полтора часа, и я выбрался из него, кипя от раздражения: мало того, что не выспался, ночь просидел в неудобном кресле, отчего все тело ноет, так еще и рискую пропустить "интернешенал бас" до Вьентьяна, а следующего ждать неведомо сколько!
   Не глядя по сторонам и не обращая внимания на назойливых таксистов, я ринулся в сторону касс.
   И налетел на монаха в потрепанном коричневом одеянии.
   Открыл рот, чтобы высказать все о субъектах, что лезут под ноги в самый неудачный момент, но вовремя прикусил язык. Оскорбить служителя Будды прилюдно - верное средство сделать так, чтобы улыбчивые тайцы перестали быть улыбчивыми и ринулись бить нечестивцу морду.
   - Прошу извинить... - пропыхтел я на английском, нервно оглядываясь.
   Как бы кто не решил, что я обидел монаха!
   Сам же обладатель бурой туники смотрел на меня без гнева, даже с легким интересом, темные глаза мерцали. Удивительным выглядело то, что на голове его имелись волосы, настоящая черная грива, заплетенная в сотни косичек - ведь тем, кто ушел от мира, в буддизме положено бриться наголо.
   А затем монах заговорил, и я мигом забыл о его чудной прическе.
   - Ничего страшного, - сказал он. - Столкновение пойдет нам на пользу. Обоим.
   Язык Шекспира и Черчилля из его уст звучал четко и ясно, без тяжелого акцента, который делает английский среднего тайца неразборчивым до полной абракадабры. Мелькнула мысль, что это должно быть фаранг, чужак, много лет проживший в Стране Улыбок и лишь похожий на местного.
   - В следующий раз, когда будешь в этих местах, обязательно разыщи меня, - продолжил монах. - Мое имя - брат Пон, и обретаюсь я обычно в вате Тхам Пу, что на берегу Меконга. И я бы на твоем месте не откладывал визит в наши края. Ты переполнен. До опасной степени.
   Протянув руку, он осторожно тронул мое предплечье, и от этого прикосновения меня слегка тряхнуло.
   - Э, спасибо... - промямлил я, не вникая в смысл того, что мне сказал чудной монах. После чего, обогнув его, заторопился туда, где мои соседи по автобусу штурмовали кассу "интернешнл баса".
   Сам автобус пока стоял у платформы, но если не поспешить, то он уедет, или места закончатся.
   Билет мне достался последний и, шлепнувшись на жесткое сиденье, я вздохнул с облегчением. Когда автобус сдвинулся с места, я выглянул в окно, высматривая брата Пона, но его уже и след простыл.
   Интересно, что имел в виду этот тип, сказав "Ты переполнен. До опасной степени"?
   Но тут начали раздавать миграционные карточки, и я мигом выкинул необычного монаха из головы.
  
   Про встречу в Нонгхае я забыл на следующий день - мало ли с кем столкнешься на дорогах Таиланда?
   А вспомнил через три месяца, когда жизнь моя неожиданно покатилась под откос. Для начала я расстался с женщиной, с которой прожил несколько лет и даже называл женой, причем разошлись мы со скандалом, обвиняя друг друга во всех смертных грехах и чуть ли не швыряя в стену тарелки.
   Затем на ровном месте возникла ссора с родней в России, докатившаяся до почти полного разрыва, и неприятности делового толка, в результате которых я оказался у разбитого корыта. Тот бизнес, что кормил меня с прошлого века, обрушился, точно карточный домик, и самые отчаянные усилия не помогли его спасти.
   И тут я вспомнил брата Пона, а также то, что он говорил о нависшей надо мной опасности.
   Пару дней колебался, а затем купил билет на автобус.
   В Нонгхае я сразу же отправился в ближайший ват, то есть храм, и попытался расспросить, где можно отыскать обладателя коричневой мантии по имени Пон. Первый монах, к которому я обратился, посмотрел на меня с равнодушной улыбкой и пожал плечами, намекая, что по-английски не понимает, второй же, услышав мой вопрос, вытаращил глаза и сбежал.
   В другом храме мне без особого буддийского дружелюбия объяснили, что не стоит тратить зря время занятых людей.
   Имелся шанс, что нонгхайские монахи и вправду не знали, о ком я говорю, что наводило о мысли о розыгрыше или безумии того типа, с которым меня свела судьба три месяца назад... Но более вероятным казалось, что они просто не хотят о нем говорить, и тем более с белым иностранцем, с фарангом.
   Съев тарелку том яма в кафешке на набережной, я поскрипел мозгами и вспомнил, что брат Пон вроде упоминал храм, при котором его можно найти... Точно, ват Тхам Пу! И я зашагал в сторону автостанции, вокруг которой гнездятся тук-тукеры, местные таксисты, что должны знать в окрестностях каждый дом.
   При виде потенциального клиента обладатели зеленых жилеток с номерами заулыбались, наперебой загалдели, предлагая отвезти меня на границу, в ближайший торговый центр или в "массажный салон" с девочками.
   Куда еще может поехать фаранг?
   - Ват Тхам Пу! - сказал я, и гвалт стих.
   Взгляды, обращенные на меня, полнило удивление и даже опаска.
   - Ват Тхам Пу, - повторил я.
   Тук-тукеры загалдели вновь, замахали руками, а потом вновь смолкли, и заговорил самый старший, круглолицый и морщинистый.
   - Плохо, - сказал он. - Место плохое. Ехать в другое... да?
   И он заискивающе улыбнулся.
   - Ват Тхам Пу, - сказал я в третий раз. - Монахи?
   - Да... - с неохотой признал таксист. - Но... неправильные... талапоин...
   Последнего слова я не знал, поэтому только пожал плечами.
   Тук-тукер посозерцал меня пару минут, а потом, видимо убедившись, что я от своей затеи не откажусь, назвал цену.
   - За эти деньги я доеду до Бангкока! - возмутился я.
   - Да, - подтвердил таксист. - И до ват Тхам Пу. Да, нет?
   Я попытался торговаться, и ухитрился сбить цену на сто бат, после чего мой собеседник уперся намертво.
   Тук-тук у него был раскрашен так ярко, что болели глаза, с крыши свисала бахрома разноцветных ленточек, всюду болтались колокольчики, совсем крохотные и в кулак размером. Тарахтела эта конструкция громче самолетного двигателя, да еще и скрипела, угрожая развалиться на первой же кочке.
   Особенно жутко стало, когда мы выехали за пределы города, и покатили по проселку. Меконг оказался справа, и потянулись настоящие джунгли без малейшего признака жилья.
   Ехали мы чуть больше часа, а остановились на неприметной прогалине.
   - Ват Тхам Пу, - объявил мой возница, оборачиваясь, а поскольку имел дело с тупым чужеземцем, еще и показал в ту сторону, где в заросли уходила тропинка.
   - Правда? - уточнил я. - Не ошибка?
   - Монахи. Талапоин, - вновь повторил он неведомое слово. - Давай-давай. Идти.
   Таксист явно ощущал себя не в своей тарелке, и хотел убраться отсюда как можно быстрее. Выглядело это странно, учитывая то, с каким почтением и любовью простые тайцы относятся к служителям Будды.
   Я пожал плечами и выбрался из тук-тука.
   Едва успел забрать с лавки рюкзак, как таксист дал газу и, заложив лихой разворот, укатил прочь.
   Вот здорово будет, если он доставил меня не туда, и возвращаться придется пешком...
   Минут через десять ходьбы стало ясно, что впереди над зарослями поднимается треугольная крыша храма. Я приободрился и зашагал быстрее - тук-тукер не обманул, привез к вату, вот только к тому ли, что мне нужен?
   Тропинка вывела к откосу, что спускался к реке, и отсюда я увидел больше подробностей: лента узкого навеса с медными колоколами под ним, главное святилище, спускающаяся к реке тропка, мостки. Но в следующий момент я про все это забыл, поскольку дорогу мне загородил брат Пон.
   Откуда он взялся, я не понял - справа обрыв, слева непролазные заросли, вперед дорога просматривается метров на сорок. Невысокий крепыш с гривой косичек, облаченный в коричневую тунику, будто сгустился из пустоты.
   - А, торопыга с автостанции, - сказал он, разглядывая меня без особого удивления. - Приехал.
   - Добрый день, - отозвался я. - А вы что, ждали меня?
   - Конечно. С того дня, как Дхарма столкнула нас, я знал, что ты появишься здесь. Пойдем, разделишь с нами трапезу. Разговоры - потом.
   И он, развернувшись, зашагал в сторону храма.
   Мне ничего не оставалось, как потащиться следом.
  
   Кормили в вате Тхам Пу скромно, вполне по-аскетически - рисом с вареными овощами. Ели мы под навесом, что располагался позади храма, в тени деревьев, и помимо меня и брата Пона, ложками орудовали двое монахов лет тридцати, обритых наголо и похожих друг на друга словно братья.
   Трапеза прошла в полном молчании.
   - Не суетись, - сказал брат Пон, когда я вслед за соседями сделал движение встать. - Пока ты гость, и посуду за тебя помоют...
   Я благодарно склонил голову.
   - Ты же приехал не просто так, - продолжил монах, изучая меня пронзительными черными глазами, в которых мерцали искорки. - Говори, какая нужда привела тебя сюда.
   - Вы мне поможете? - спросил я. - Вы тогда... помню... ну, про опасность... полнота еще... и у меня все пошло... ну, наперекосяк... везде, и в личной, и в бизнесе... везде, короче...
   Сам понимал, что говорю бессвязно, но язык мой, обычно послушный, в этот раз подвел хозяина.
   - Страхи, неуверенность тревоги, надежды, раздражение на то, что идет не так - полный ворох тех глупостей, которыми наполняет свою жизнь обычный человек, - сказал брат Пон со смешком. - Я могу изменить твою жизнь, но для этого ты должен перестать быть просто гостем.
   - То есть?
   - Тебе придется остаться здесь. Провести у нас месяц-другой.
   - Но я не могу! - воскликнул я. - У меня дела! Я обещал! И вообще...
   - Да, ты набит под горлышко разным мусором, - брат Пон более не улыбался, он смотрел на меня почти свирепо. - И этот мусор, который ты принимаешь за сокровища, удушит тебя, превратит твою жизнь в пытку... Чего ты ждал от меня? Мгновенного чуда? Заклинаний?
   - Ну, я не знаю... - я смешался.
   Впервые задумался, чего я на самом деле хотел от визита в окрестности Нонгхая - наставления, скорее всего, как мне направить жизнь в нужное русло, действенных молитв, или может быть каких-то особых буддийских ритуалов, что помогут мне выбраться из жизненной ямы... не просто так, а в обмен на щедрое подношение.
   - Денег твоих мне не надо, - сказал брат Пон, и я вздрогнул.
   Он что, читает мысли?
   - Возможность ступить на путь к свободе дается один раз в жизни, - продолжил монах, и его голос прозвучал настойчиво. - Ты должен решить до завтрашнего утра, остаешься или нет. Второго шанса ты не получишь. Даже если ты найдешь дорогу к вату, то меня здесь уже не будет.
   - То есть как? Вы уедете? Или откажетесь со мной говорить?
   Брат Пон не обратил на вопросы внимания.
   - Но если ты согласишься принять меня в качестве наставника, пути назад не будет. Отпущу я тебя только тогда, когда сочту нужным, и любой мой приказ станет для тебя законом.
   - Но... - попытался возразить я, дать выход поднимающемуся в душе возмущению: грязный хиппи, облачившийся в монашеское одеяние, хочет сделать из меня посмешище, ручную обезьянку?
   Брат Пон наклонился и взял меня за запястье.
   И вновь, как на автостанции, меня тряхнуло, словно через мускулы пробежал слабый разряд тока. В этот раз я осознал, что мне нравится это ощущение, что на миг я ощутил необыкновенную легкость в теле и голове, будто сбросил груз, который, сам того не замечая, таскаю на себе постоянно.
   - Нет времени на споры, - сказал брат Пон. - Лишь на то, чтобы принять решение. Пустота вызывает в тебе отклик, и это значит, что ты небезнадежен. Гуляй где хочешь. Размышляй. Завтра на рассвете мне нужен ответ. Ты уходишь совсем либо ты мой ученик.
   Он легко поднялся и утопал прочь, оставив меня, онемевшего, в компании мучительных сомнений.
  
   - Что это? - осведомился я, разглядывая аккуратный сверток бурой ткани, поверх которого стояли плетеные сандалии.
   Брат Пон вручил мне это все с крайне торжественным видом.
   - Твоя одежда. Антаравасака и все прочее.
   - Так вы все же хотите сделать меня монахом? - я сдвинул сандалии в сторону, и обнаружил, что сверток состоит из нескольких кусков ткани разного размера, формы и оттенка.
   - Ни в коем случае. Но на послушника ты походить должен. Иначе будут вопросы. Кто ты такой и что здесь делаешь.
   - Но кто их будет задавать?
   - Не в такой уж глуши находится наш ват, - брат Пон покачал головой. - Переодевайся.
   - Но... вы же не хотите, чтобы я поверил в Будду и все такое? - спросил я с беспокойством.
   Откровенно говоря, не хотелось вылезать из привычных шорт и рубахи, облачаться непонятно во что. Кроме того, терзало подозрение, что поддавшись на уговоры, я предам религию предков, хотя я в мечеть не ходил ни разу в жизни, да и родители там не бывали.
   - Меня не интересует, во что ты веришь. Меня волнует, о чем ты думаешь и что делаешь.
   - Но вера горами двигает!
   - Настоящая - да. Только часто ли ты ее встречал?
   Я пожал плечами.
   Ну да, я знал православных, что блюдут пост, держат дома иконы и ходят на исповедь, но способны ради прибыли в сто рублей удавить ближнего. Видел мусульман, цитирующих по памяти Коран на арабском, но пьющих по-черному, сталкивался с типами, что гордо рассуждали о своей духовности, но бегали за каждой юбкой, попавшейся им на глаза.
   Верил ли кто из моих знакомых искренне? Не знаю...
   - То, что называет верой обычный человек, на самом деле нелепое скопление предрассудков. Дурацкая привычка, способ описывать себя, картинка, одна из граней иллюзии. Давай, переодевайся... ты же согласился остаться, а значит, должен исполнять мои приказы, - добавил брат Пон с улыбкой.
   На это возразить было нечего, и я потянул с себя рубаху.
   - Мне не нужно слепое подчинение, - продолжил монах, наблюдая, как я разоблачаюсь. - Смысл каждого действия будет тебе объяснен, только иногда не сразу. Сегодня ты должен отказаться от всего, что принес с собой, от того, что символизирует старую жизнь.
   - От всего? - спросил я, чувствуя, как в душе закопошились когтистые подозрения.
   - Давай, покажу, как это носить... - брат Пон легко вскочил и жестом велел мне встать.
   Я поднялся, чувствуя себя дурак дураком, поеживаясь и морщась.
   Тот навес, под которым меня кормили вчера, служил обитателям вата столовой и гостиной. Жилые "строения" располагались неподалеку - крохотные сарайчики со щелястыми стенами и матрасами на полу, вполне годные для того, чтобы защитить от капризов мягкой тайской погоды.
   Один из них выделили для меня, и я провел бессонную ночь, ворочаясь на непривычном ложе и вслушиваясь в писк и визжание, что доносились из погруженных во мрак джунглей.
   - Вот так, отлично, - сказал брат Пон, отступая на шаг. - Осталась только голова.
   - Но я... - расставаться с волосами не хотелось. - Но вы же носите косички!
   - О, на самом деле прическа не имеет значения, - заявил монах с ехидной усмешкой. - Для того, кто сам не имеет значения для себя... но это же не о тебе, правда? Кроме того, вспомни - нет времени спорить!
   Я вздохнул и покорился неизбежному.
   Брат Пон извлек откуда-то из недр своего одеяния огромную старую бритву с пятнами ржавчины на лезвии. Когда этот предмет очутился рядом с моей головой, я закрыл глаза, думая о том, что вскоре стану гордым обладателем исполосованного шрамами черепа и бонуса в виде заражения крови.
   Но процедура оказалась на удивление быстрой и безболезненной: легкое прикосновение ко лбу, клочья волос щекочут лицо и уши, холодок расползается от макушки к затылку, и вот я уже сижу, ощупывая череп и пытаясь свыкнуться с новой прической.
   - Зеркала не дам, - заявил брат Пон, убирая бритву. - Но выглядишь ты неплохо. Так, теперь давай сюда все, что ты привез с собой...
   Я напрягся.
   - Что там такого, без чего ты прожить не можешь? - взгляд монаха стал напоминать булавку, и я затрепыхался насаженной на него бабочкой. - Сотовой связи тут все равно нет. Одежду мы тебе предоставим... деньги тебе не понадобятся... ну, что?
   Я открыл рот, собираясь сказать, что привык к определенным вещам, к тому, что у меня всегда... И тут же понял, что все это ерунда, что из крохотного сарая, ставшего моим жилищем, я не создам комфортного гостиничного номера, и что никакие предметы мне в этом не помогут.
   - Давай, неси вещи. Посмотрим, что у тебя там, - велел брат Пон.
   Рюкзак он изучал с видом дотошного таможенника, разыскивающего контрабанду. Заглядывал внутрь мельком, ничего не вытаскивал, но возникало ощущение, что все взвесил и оценил.
   - Зубную щетку и пасту можешь оставить, - сказал монах, вынимая названные предметы из кармана. - И еще бритву с кремом. Остальное пока будет храниться у меня.
   Удивительно, но в этот момент я ощутил не раздражение по поводу того, что меня лишают практически всего, а горячую благодарность за то, что мне позволили оставить хоть что-то!
  
  
  Глава 2. Дерево без корней
  
   Завтрака обитателям вата Тхам Пу не полагалось, а на обед я получил тот же рис с овощами. Мне выделили старую деревянную миску, и на этот раз я помыл свою посуду сам, вместе с двумя монахами помоложе спустившись к Меконгу, да еще и помог им отскрести кастрюлю.
   Попытка затеять разговор успеха не имела - то ли служители Будды и в самом деле не знали английского вообще, то ли брат Пон запретил им общаться со мной, но в любом случае они лишь улыбались и разводили руками.
   Я же по-тайски мог произнести лишь несколько слов.
   Но все это, как и скудная трапеза, меня не расстроило, поскольку избавившись от вещей, я пребывал в неожиданно благодушном настроении. Проблемы, одолевавшие меня последнее время, отступили, удалились на приличное расстояние, остался только я сам, почти не имеющий к ним отношения.
   - Пойдем, - сказал брат Пон, когда мы вернулись от реки. - Займемся делом.
   Я приободрился, думая, что сейчас меня начнут учить медитации.
   - Вон там, в сарае ты найдешь лопату, - продолжил монах, и эта фраза опустила меня с небес на землю.
   Лопата? Но зачем?
   Ответ на этот вопрос я получил быстрее чем хотелось бы.
   Мы оставили храм за спиной и углубились в джунгли, но лишь для того, чтобы остановиться у дерева, что выглядело бы высохшим, если бы не небольшой пучок зеленых листьев на верхушке.
   А так ничего особенного - серая морщинистая кора, ствол толщиной в руку, высотой метров в пять.
   - Ты должен его выкорчевать, - сказал брат Пон.
   - Зачем? - спросил я, ощущая разочарование и недовольство.
   Ждал медитаций и великих истин, а вместо них подсунули скучную и тяжелую работу.
   - Потом узнаешь. И надо справиться до заката, иначе толку не будет.
   И он уселся чуть в сторонке, скрестил ноги и положил руки на колени.
   Ну а я принялся за дело.
   Земля оказалась мягкой, лопата, несмотря на помятый вид, острой, и я воспрянул духом. Прокопал вокруг дерева канаву и принялся ее углублять, насвистывая засевшую в голове мелодию к песне Земфиры.
   Но вскоре стало ясно, что не все так просто.
   Зловредное дерево обладало громадным количеством корней, узловатых и прочных, каких не разорвать руками, и даже лопатой разрубить получалось не с первого раза...
   Солнце палило через кроны, и я быстро вспотел.
   Лишенную волос голову жгло, непривычная одежда сковывала движения, мешала. Пыль и грязь оседали на лице, залезали в глаза, и те чесались все сильнее и сильнее. Хотелось пить, но воды мы с собой не захватили, и пересохшая гортань все более напоминала наждак.
   - Чувствуешь ли ты жажду? - неожиданно спросил брат Пон.
   - Да, - радостно отозвался я.
   Да, вот сейчас он сотворит чудо, и вытащит из-под одежды флягу...
   - Это хорошо, - в голосе монаха было лишь удовлетворение, и ни следа жалости. - Жажда - это то, что заставляет нас меняться, вынуждает нас двигаться, без нее мы были бы самодовольными ленивыми животными...
   Я кивнул и еще более ожесточенно заработал лопатой.
   Вскоре на ладонях у меня появились мозоли, а сандалии натерли ноги в нескольких местах. На запах моего пота из зарослей явились комары и с радостным жужжанием ринулись в атаку.
   Яма под деревом достигла такого размера, что в ней убралось бы трое пехотинцев, тайских, по крайней мере, но корни не заканчивались, а моя попытка выдрать мерзкое растение, дергая за ствол, ни к чему не привела. Я только сорвал одну из мозолей, и вынужден был сунуть руку в рот, чтобы унять боль.
   Кинул гневный взгляд на брата Пона... неужто он не видит, как мне фигово?
   Но монах выглядел невозмутимым.
   - Ты и это дерево очень похожи, - подал он голос, когда я снова взялся за лопату и едва не заехал острием себе по ноге: еще пара сантиметров, и я остался бы без большого пальца на левой.
   - Чем же?
   Но брат Пон смолчал.
   В один момент я вынужден был встать на колени, и рубить лопатой почти горизонтально, чтобы добраться до корней, уходивших прямо вниз. Затем удалось повалить дерево набок, и дело пошло веселее, да и солнце понемногу начало клониться к западу, и жара ослабела.
   Когда последний корень лопнул с мерзким хрустом, у меня от усталости тряслись руки, голова кружилась от горького запаха древесины, и больше всего хотелось с проклятием отшвырнуть лопату прочь.
   - Молодец, ты справился, - сказал брат Пон. - А теперь садись и слушай.
   Я буквально рухнул наземь, мелькнула мысль, что умирая от усталости, вряд ли сумею понять хоть что-то.
   - Ты и это дерево - похожи, - повторил монах. - Обычный человек устроен так: ствол, и сотни корней-привязанностей, толстых и тонких, хорошо заметных и едва различимых. Таких, которые он осознает как пороки, и других, которые считает безобидными привычками. Меж тем именно они мешают ему жить, не дают шанса сдвинуться с места. Чтобы изменить свою жизнь, необходимо перерубить их все.
   - Но дерево без корней погибнет... - возразил я.
   - Конечно, - брат Пон улыбался. - Но его существование не прекратится совсем. Сущность, известная нам как "дерево", станет чем-то иным... То же самое и с человеком... Не смерть ждет того, кто уничтожит свои привязанности, а лишь другой способ жизни, куда более вольной и легкой.
   Идея выглядела заманчивой... обрубить "корни", полететь...
   Но возможно ли такое? И сколько времени это займет?
   Если их тысячи, и нужно уничтожить каждую... десять, пятьдесят лет?
   - Самый толстый корень-привязанность, из которого растут сотни других - склонность лелеять свое невежество, отсутствие знания, - настойчиво продолжил брат Пон, не давая мне слишком углубиться в сомнения.
   - Но знаний у меня более чем достаточно! - не выдержал я. - Высшее образование! Институт и...
   - И помогло тебе образование? - перебил монах. - Когда дошло до реальной жизни? Да, почти любой западный человек таскает с собой ворох сведений о всякой всячине, и что с них толку, если они не делают его свободнее, сильнее, счастливее? Или я не прав? Вспомни!
   Ну да, профессора, которых уличный мошенник облапошит на раз-два, несмотря на все их научные степени. Гордящиеся умом и кругозором всезнайки, поступающие как идиоты, во вред себе, неспособные контролировать себя даже в мелочах, тратящие жизнь на мелочные доказательства мощи собственного интеллекта.
   - Я не хочу сказать, что наука и образование - это плохо, - мягко сказал брат Пон. - Надо лишь понимать, что они не дают истинного знания, не помогают использовать эту жизнь правильным образом.
   - И самое тяжкое невежество - вера в то, что твой ограниченный разум постиг все, - продолжил он. - Человек, живущий по такому принципу, добровольно заключает себя в клетку и выкидывает ключ. И в этой жизни с ним уже ничего нельзя поделать. Совсем.
   Я встрепенулся:
   - А жизней у каждого много?
   - О них мы поговорим в другой раз, - брат Пон поднялся одним движением. - Достаточно на сегодня.
   - Но зачем было все это? - спросил я, указав на выкорчеванное дерево. - Нельзя... Нельзя было просто объяснить?
   - А ты бы стал слушать? - улыбка на его физиономии сияла детская, проказливая. - Слова мало чего стоят, если не подкреплены делами и опытом, и я дал тебе такой опыт, который ты никогда не забудешь.
   Тут он не ошибся...
   Сорванные мозоли, натруженная спина, бедра и икры, болевшие так, что я с трудом смог встать. Обгоревшая, судя по саднящей коже, голова, зуд от комариных укусов и пересохшая от жажды глотка.
   Да, если и все прочие "уроки" будут обставлены таким образом, то я просто не выдержу, дам дуба через пару недель или сбегу ночью потемнее, выкрав предварительно свои вещи...
  
   - Собирайся, идем в деревню, - сказал брат Пон, заглянув под навес, где я медитировал над своими корнями-привязанностями.
   Вчера вечером монах велел мне хорошенько подумать над ними, разобраться, на что я трачу свою жизнь, каким образом разбазариваю драгоценное время. Приказал составить перечень вещей, которым я предаюсь по своей воле, считая их источником удовольствия, нормой или социальным долгом.
   По всему выходило, что я много лет не просто занимался ерундой, так еще и давал этой ерунде власть над собой.
   Хотелось высечь себя хорошенько за то, на что я убил почти четыре десятилетия!
   - Да, - отозвался я, поднимаясь.
   - Не стоит отдаваться в руки печали, - брат Пон, как обычно, хорошо понимал, что творится у меня на душе. - Итогом размышлений должны быть не сожаления, а радость и готовность действовать.
   - Но как? Я же не знаю, как!
   - Оружие у нас одно - осознание. Привязанности сильны, пока ты их не видишь. Разглядывай их со вниманием, не осуждая себя за то, что они у тебя есть, и они начнут чахнуть. Вытащи корни на солнечный свет, и что с ними будет? Засохнут и погибнут, - он сделал паузу и добавил: - Чего ты ждешь? Обувайся, и пошли.
   Ну да, большой плюс того, что у тебя нет вещей - не тратишь время на сборы.
   - Э, давно хотел спросить... - начал я, когда храм остался позади, и мы зашагали по тропе на запад, вдоль берега Меконга. - Почему вас называют "неправильным монахом"? И что такое "талапоин"?
   Брат Пон, шедший впереди, оглянулся.
   - И чем это знание поможет тебе? - спросил он с преувеличенной суровостью. - Дисциплинируй свой ум, не позволяй ему бродить точно бешеной собаке, и лишь тогда он станет оружием, подобным алмазной ваджре, способным... - тут монах рассмеялся. - Почему называют? Неужели не ясно?
   И он встряхнул головой, которую венчала копна черных косичек.
   - Много лет я был смиренным служителем Будды, одним из многих тысяч, - сказал брат Пон тихо и серьезно. - Но теперь я оставил все позади: Будду, смирение, молитвы. Так, разговоры в сторону...
   Впереди обнаружился овраг, не очень глубокий, но с крутыми стенками и зарослями кустарника на дне.
   Перекинутое через него бревно изображало мостик.
   - Идем по одному, поскольку оно не очень крепкое, - предупредил меня брат Пон, и легко, с кошачьей грацией перебежал на другую сторону. - Твоя очередь. Давай-давай!
   Я вступил на бревно с опаской - если потеряешь равновесие, то улетишь вниз, в сплетение усаженных шипами ветвей, где мало того, что обдерешься, можешь еще и сломать себе что-нибудь!
   Еще эти сандалии, неудобные, со скользкими подошвами.
   Деревяшка подо мной треснула с громким "крак", я судорожно замахал руками. Попытался прыгнуть вперед, туда, где ждал брат Пон, но под ногами оказалась только пустота.
   А в следующий момент я вошел в кустарник, точно прыгун с вышки - в воду.
   Вот только вода не бывает такой колючей.
   К счастью, я ничего не сломал и не вывихнул, только оцарапался, но выбираясь из оврага, кипел от злости. Брат Пон наблюдал за мной с самым серьезным видом, но в черных глазах его нет-нет да и посверкивали смешинки.
   - Вот так лучше, - заявил он, помогая мне привести в порядок одеяние послушника. - Вот видишь, даже бревна под тобой ломаются, настолько ты тяжел...
   - Да неправда это! - обидчиво заявил я: если и есть лишний вес, то немного, килограмм пять-шесть.
   - Да ну? - монах посмотрел на меня с сияющей улыбкой, и я не выдержал, отвел взгляд. - Я оставил позади все, а ты по-прежнему тащишь с собой баулы со всякой всячиной: иллюзии, привычки, страх опозориться, желание выглядеть хорошо и достойно. Или ты думаешь, что все эти вещи не весят ничего? Тяжелее свинца!
   - Мост придется восстановить тому, кто сломал, - продолжил он после небольшой паузы. - Сегодня. И учитывая, что ты весишь как слон, используем не одно дерево, а два.
   Я вздохнул, думая, что к не успевшим зажить мозолям добавятся новые.
   - А ты как думал? - брат Пон похлопал меня по плечу. - Ты не в отпуск приехал.
   Вскоре тропинка вывела нас к дороге, и на обочинах начали попадаться пустые бутылки из-под молока, колы и пива, упаковки из цветастого пластика - верный признак того, что неподалеку живут тайцы, для которых в обращении с мусором существует один принцип: кидай под ноги.
   Сзади долетело бурчание мотора, и мимо пронесся юнец на мотобайке.
   Резко затормозил, и слез с седла, чтобы отвесить уважительный поклон брату Пону. На меня же он вытаращился с удивлением, и тоже поклонился, но куда менее уверенно.
   Затрещал стартер, и байк рванул прочь.
   - Ну, может быть, мне не ходить... - начал я несмело. - Еще людей пугать...
   В одеянии, которое я таскал второй день, чувствовал себя по-прежнему неуютно. Кроме того, рядом с ловким братом Поном я смотрелся неуклюжим громилой, свежевыбритая макушка обгорела, и наверняка выглядела потешно.
   - Стесняешься? - спросил монах. - Боишься, что выглядишь как идиот?
   Признаваться было стыдно, но мысль о том, чтобы соврать, показалась мне отвратительной. Так что после недолгой внутренней борьбы я кивнул и мрачно уставился куда-то на носки своих сандалий.
   - Не стоит переживать, - сказал брат Пон тоном взрослого, что утешает ребенка. - Именно так ты и выглядишь!
   Я вздрогнул.
   - Но ты пойдешь со мной в деревню, и я сделаю так, чтобы тебя увидели и запомнили. Пойми, тот образ себя, который ты считаешь красивым и правильным, всего лишь создание твоего ума, и не более того. На самом деле ты можешь от него отказаться в любой момент, или сменить на другой, только ты этого не хочешь.
   - Почему?
   - Этот образ служит для твоего "я" доказательством того, что оно существует. Ликвидируй твое представление о себе, и что останется?
   Услышав такое, я испытал прилив немотивированной паники, возникла мысль, что стоящий рядом со мной человек хочет меня убить, что он наверняка прячет оружие, нож или что похуже.
   - Это лишь порождение твоего ума, - настойчиво повторил брат Пон. - Оставь его. Скинь, как ты скинул ту одежду, в которой приехал сюда... На самом деле нет разницы... То и другое лишь форма, видимость, за которой нет ничего...
   Я моргнул, и паника отступила, рассеялась, душу окутала звенящая, мягкая тишина. Мне стало все равно, как я выгляжу, что подумают тайцы, увидев фаранга в подобном одеянии посреди селения, куда вряд ли ездят туристы.
   - Да, я понял, - сказал я, и мы двинулись дальше.
  
   На окраине деревни, состоявшей из единственной улицы, нас встретили собаки.
   Подобная свора обитает во всяком переулке-сои каждого из тайских городов, кормится при любом рынке, магазине или ресторане. Разве что здешние псы выглядели еще более дикими, чем их паттайские или бангкокские сородичи, и необычайно активными, особенно для середины дня.
   Вожак, черный и мохнатый, как медведь, ткнулся носом в ладонь брата Пона, а меня обнюхал с недоверием. Один из барбосов поменьше гавкнул пару раз, но без враждебности, и псы потрусили прочь, в тенек.
   Я собак не люблю, и даже побаиваюсь, но к этим отнесся равнодушно.
   Мы зашагали дальше, по обочине, мимо выстроившихся в ряд хижин, что выглядели немногим основательнее моего жилища. Под навесом у ближайшей обнаружился дряхлый старик в кресле - на столике рядом с ним стояла открытая бутылка рома, а у ног ползали двое голых малышей.
   - Вот она, человеческая жизнь от старта до финиша, - проговорил брат Пон. - Начиная с тех, кто еще не может ходить, и заканчивая тем, кто уже не в состоянии ходить. Только если под себя.
   Над стариком кружились мухи, и он выглядел бы мертвым, если бы не шевелился время от времени.
   От дома на другой стороне улицы к нам бросилась дородная женщина средних лет. Упала на колени перед братом Поном, сделала ваи - тайское приветствие со сложенными перед лбом руками - и залопотала что-то.
   Монах склонил голову набок, прислушиваясь, я замер столбом рядом с ним.
   Женщина перестала тараторить, и застыла, часто-часто моргая, уставившись на моего спутника с робкой надеждой. Он что-то ответил, положив руку ей на голову, и улыбнулся так, что обитательница селения затрепетала.
   Вскочив на ноги, она заторопилась обратно к дому.
   - Ее муж болен, - сказал брат Пон, глядя женщине вслед. - Врачи помочь не могут.
   - А вы? - спросил я.
   - Я мог бы, но делать ничего не стану. Такое вмешательство не улучшит ее кармы. Его, кстати, тоже.
   - Но разве помогать другим - не благородное дело? - я нахмурился.
   - Чтобы помогать другим, ты должен видеть, в чем именно заключается помощь, и быть в состоянии ее оказать. Разве способен на такое обычный человек, ослепленный невежеством, чья жизнь - хаос, беспросветный плен у собственных желаний, страхов и иллюзий?
   - Многие способны! - возразил я. - Подают милостыню, работают волонтерами! Неужели это все зря?
   - Активные "творцы добра" иногда приносят больше вреда, чем пользы, и себе, и другим. Укрепляют свое эго представлением о том, что совершают нечто нужное и важное. Благотворительность, милостыня - все это нужно обычным людям, живущим простой жизнью, чтобы они не превратились в зверей, но тот, кто хочет идти дальше, должен отбросить мысли о таких вещах.
   - Но почему! Я не понимаю?! - я просто кипел от возмущения.
   Понятно теперь, почему его именуют "неправильным монахом", ведь он говорит вещи, идущие вразрез с учением Будды! Тот призывал к милосердию, к состраданию, брат же Пон утверждает, что и в том и в другом нет смысла!
   - Вот простой пример, - сказал он. - Зашел к тебе сосед, попросил денег взаймы. Немного, сущий пустяк... Как ты поступишь в данной ситуации? Как оценишь поступок?
   - Естественно, я дам, - отозвался я. - И тем самым помогу человеку, сделаю добро.
   - Отлично, запомним это, - брат Пон улыбался как дорвавшийся до сметаны котяра. - Сосед взял твои деньги, пошел в магазин, купил виски, выпил и пьяным попал под машину. Насмерть. И теперь что ты можешь сказать насчет совершенного тобой "добра"? Может быть, это было "зло"?
   - Но я же не мог знать...
   - Вот именно! Не мог! - воскликнул монах. - И когда слепой лезет "помогать", что будет? Как ты смеешь вмешиваться в жизнь других людей, будучи не в состоянии видеть последствия своих поступков? Не наведя порядка у себя в доме, суешься в жилье соседа?
   - Но многие же это делают.
   - Да, и знаешь, почему? А потому, что решать проблемы другого проще, чем свои.
   На это я не нашелся, что ответить.
   - Пойдем, - сказал брат Пон. - Нечего стоять на солнцепеке, особенно тебе.
   Только в этот момент я сообразил, что солнце жарит, по лицу моему течет пот, а макушка просто горит. Так глубоко ушел в разговор, увлекся, что забыл о том, где нахожусь и что творится вокруг.
   Но с тем, что говорил брат Пон, я не хотел соглашаться, и не мог согласиться!
   Мы зашагали дальше, и я зашевелил мозгами, пытаясь найти аргументы получше: мы, люди, являемся людьми во многом потому, что помогаем друг другу, и если перестанем это делать, то... а с другой стороны, много ли пользы от советов по поводу семейной жизни, которыми наделяет всех тетка Дарина, пережившая три скандальных развода? Разве что она сама напоказ гордится собственной добротой и готовностью помочь другим!
   Тем временем мы оказались у дверей крохотного магазинчика, над дверью которого болталась выцветшая реклама пива "Лео". Брат Пон нырнул внутрь, я последовал за ним, в наполненный жужжанием вентилятора полумрак.
   За стойкой, рядом с покосившимся холодильником обнаружился тщедушный продавец в цветастой рубахе. Улыбнувшись, он обнажил превосходный набор огромных гнилых зубов, и поднялся с табурета.
   Они с монахом коротко поговорили, и мы вышли обратно на улицу.
   - Что насчет того, почему я не вмешался и не сотворил маленькое чудо... - проговорил брат Пон задумчиво. - Однажды к Будде пришла женщина, только что потерявшая сына, и попросила вернуть его. Просветленный сказал, что сделает это, если она принесет ему горчичное зерно из дома, где никто никогда не умирал. Окрыленная, женщина отправилась в путь, но ни в своей деревне, ни в соседней не смогла отыскать такого дома... И тогда она постигла истину, и вернулась к стопам Будды, но уже не как проситель, а как ученица...
   - Какую истину? Что все мы умрем? - спросил я мрачно.
   - О том, что смерть - неизбежна, старость... - с лучезарной улыбкой он махнул в ту сторону, где под навесом сидел старик, - неизбежна, болезни... - указал на дом, из которого выбежала полная женщина - неизбежны... Жизнь с рождения до гибели - мука. Соединение с тем, что не нравится - страдание, разъединение с тем, что нравится - страдание, неумолимое течение перемен, что вырывает из рук все самое дорогое и ценное - страдание.
   Брат Пон говорил нараспев, точно цитировал некий священный текст, и мороз бежал у меня по коже, и свирепое тайское солнце казалось вовсе не таким горячим. Мир словно окутывала темная пелена, ее пряди струились над домами, залезали в окна, тянулись к горлу ничего не подозревающих людей, чтобы выпить из них радость, счастье, веселье.
   - Все то, что человек считает своим, считает собой, причиняет ему страдание, - продолжил монах. - А сама мысль о том, что есть некое "я", и может существовать нечто, ему принадлежащее, возникает благодаря невежеству, благодаря алчности, благодаря желаниям.
   - Алчность? - выдавил я. - Если перестанешь жадничать, то не будешь страдать?
   - Да. Но алчность относится не только к деньгам, она касается практически всего. Неутолимая жажда до новых знаний ничуть не лучше, чем страсть обжоры набивать свою утробу, любовь пьяницы к вину ничуть не предосудительней, чем склонность путешествовать без цели и насыщать глаза впечатлениями.
   - Но если убрать из жизни все удовольствия, она станет скучной и безрадостной! - возразил я.
   - Да, а ты пробовал? - сказал брат Пон, ухмыляясь не хуже арбузной корки. - Вот я, лишивший себя большей части привязанностей, и вот ты, человек, живущий якобы полноценной жизнью... и кто из нас ищет помощи у другого? Тешат ли тебя твои "удовольствия", которые подобны наслаждению прокаженного, что расчесывает свои раны и прижигает их раскаленным железом? Похож ли я на индивида, чье существование лишено радости, наполнено лишь скукой? Видел ли ты меня унылым? Разочарованным?
   На это я не нашел чего возразить - обитатели вата Тхам Пу всегда пребывали в состоянии ровной доброжелательности, не упускали случая пошутить, и совсем не напоминали мрачных святош-фанатиков.
   Понятно, что я провел среди них всего несколько дней, но не сомневался, что этим людям вряд ли ведомы такие вещи как разочарование и депрессия.
   - Вот тебе тема для сегодняшней медитации, - продолжил монах после паузы. - Вечером, на закате попробуешь опровергнуть мои доводы, и я с удовольствием тебя послушаю... Еще раз повторяю, мне не нужна от тебя слепая вера, ты должен понимать, что и зачем ты делаешь. А сейчас нам пора идти, ведь под тяжестью твоих выдающихся достижений сломался мост, и это значит, что возвращаться придется в обход, а это несколько дольше, чем по прямой.
   Я понял, что краснею, но потом глянул на смеющегося брата Пона, и сам не выдержал, заулыбался.
  
  
   Глава 3. Дыхание смерти
  
   Я вспотел до такой степени, что веревка выскальзывала из мокрых пальцев.
   Чтобы затянуть узел, мне понадобилось ухватить ее зубами, и потянуть так, что челюсти хрустнули. Зато потом я смог испустить полный удовлетворения вздох и откинуться назад, созерцая творение рук своих.
   Место хлипкого бревнышка, что не выдержало моей тяжести, заняли два куда более толстых, и надежно скрепленных друг с другом.
   На то, чтобы срубить деревья, лишить их веток и сделать все остальное, у меня ушло целое утро. Я заработал еще несколько мозолей вдобавок к старым, не успевшим зажить, получил тройку царапин, но ничего, к собственному удивлению, себе не отрубил.
   - Хорошо сделано, - сказал брат Пон, непонятно откуда появившийся у меня за спиной: когда я оглядывался пару минут назад, рядом никого не было.
   - Как вы ухитряетесь ходить так бесшумно? - спросил я, обернувшись.
   - Грохот создает то барахло, что носишь внутри. Пустота рождает безмолвие, - отозвался монах. - Пойдем, тебя ждет еще одно важное дело... не бойся, копать или рубить не придется.
   Шагая за ним в сторону храма, я размышлял, какую пакость он мне уготовил...
   Прополку маленького огородика, что спрятался за храмом? Поход за водой? Таскаться за ней нужно к источнику, примерно за километр, а ведра носить, используя что-то вроде хорошо знакомого всякому русскому коромысла.
   Мутную жидкость, что текла под боком, в Меконге, не стал бы пить и усмиряющий плоть аскет.
   Хотя нет, все емкости мы наполнили на рассвете, по холодку, и они не могли опустеть...
   Что еще? Помощь на кухне? Новый поход в деревню?
   - Смотри сюда, - сказал брат Пон, когда я положил топор в сарай к прочим инструментам. - Хватит тебе совершать подвиги телесные, настало время перейти к духовным... Видишь колокола? Ты должен обойти храм по ходу солнца, позвонив в каждый. Потом вернешься ко мне, и скажешь, сколько их.
   Задание выглядело настолько простым, что я заподозрил подвох.
   - И все? - уточнил я.
   - Да, и все, - вид у монаха был невинный, как у ребенка, еще не выучившегося лгать.
   Петля из колоколов, развешенных в ряд под узким навесом, окружает многие тайские храмы. Я не раз видел верующих, что совершали обход святилища, ударяя по каждому и шепча молитву.
   Но зачем этим заниматься мне?
   Ладно, брат Пон обещал, что будет объяснять все, пусть кое-что и не сразу...
   И я принялся за дело... бомм - первый колокол, бомм - второй, бомм - третий... Примерно на пятом я заметил, что они хоть одинаково старые, потускневшие от времени, а некоторые со сколами и трещинами, но все разные - одни побольше, другие поменьше, с орнаментом или без, в форме тюльпанов или напоминающие гильзы от снарядов.
   Бомм... бомм... бомм... сто пять.
   Подойдя к навесу, под которым сидел брат Пон, я озвучил получившееся число.
   - Нет, ты ошибся, - сказал он. - Попробуй еще раз.
   Я нахмурился, проглотил возражения и зашагал обратно.
   На этот раз вышло сто восемь - насколько я помнил, священное для буддистов число.
   - Ты ошибся, - разочаровал меня брат Пон. - Попробуй еще...
   Третья попытка принесла мне результат в сто четыре.
   Узнав, что и это неверно, я просто закипел от ярости.
   - Почему я должен считать эти дурацкие колокола?! - прорычал я, сжимая кулаки. - Какая от этого польза?
   - Чтобы извлечь пользу, ты должен выполнить задание, - монах не обратил внимания на мою вспышку, голос его остался ровным, а лицо - бесстрастным, как у статуи Будды.
   Я едва не зарычал...
   Проклятые колокола словно издевались надо мной, их очертания сливались, казалось, что я не иду, а стою на месте, а мимо проплывают эти уродские медные штуковины. Я пробовал загибать пальцы, отсчитывая десятки, но в какой-то момент сбился, и пришлось начинать снова.
   Еще две попытки, и если одна вновь закончилась сто пятью, то вторая дала совершенно невероятный результат в сто двадцать. С ним я даже не стал подходить к брату Пону, а двинулся по очередному, непонятно уже какому кругу, но почти тут же остановился, сам не зная почему.
   Ярость и раздражение, только что заполнявшие меня, как говорится, по горлышко, отступили. Я осознал, что понемногу вечереет, из джунглей долетают обезьяньи вопли, а где-то очень далеко визжит бензопила.
   Спокойно, не думая, зачем я этим занимаюсь, не зацикливаясь на том, чтобы сделать все правильно, я обошел храм.
   Сто семь.
   - Очень хорошо, - сказал брат Пон, услышав это число. - Ты понял, что случилось?
   Я пожал плечами:
   - Я перестал злиться.
   - Не совсем. Просто твой ум признал свою неудачу и вынужден был отступить. Рациональный ум, дискурсивное мышление, как называют его на западе, оно всегда занято операциями, похожими на математические, взвешиванием и сравнением.
   - Но эти расчеты помогают жить правильно! - возразил я.
   - Да ну? - изумился монах. - Почему тогда умные люди так часто бывают идиотами? Обычно смысла в подобной калькуляции не больше, чем в подсчитывании колоколов или песчинок на пляже.
   - Но вы же говорили, что осознание - единственное оружие, что у нас есть?
   - Конечно, но ум - это не осознание, это лишь громогласное и грубое его подобие. Настоящему, истинному осознанию постоянная трескотня ума не дает себя проявить. Спрятанная в голове тираническая машина, которую тот, кто хочет изменить свою жизнь, должен научиться останавливать. Способов много, мы начнем с самого простого... Называется он - внимание дыхания.
   Из дальнейшего рассказа стало ясно, что теперь мне придется считать собственные вдохи, начиная с единицы и доходя до десяти, а затем вновь начинать сначала. Причем заниматься этим предстоит постоянно, чего бы я ни делал, во время работы, еды, на ходу и лежа.
   - Но зачем? - спросил я, когда мы попробовали, и стало ясно, что до десяти я могу сосчитать до проблем.
   - Затем же, зачем ты бродил вокруг храма последние два часа.
   Ого, а я и не заметил, что прошло столько времени!
   - Твой ум будет, во-первых, сосредоточен на той задаче, которую ты выполняешь: подметаешь, пьешь чай или чешешь за ухом. Во-вторых, ему придется вести счет, столь же бессмысленный, как и любой другой, но находящийся под твоим контролем. Ресурсов на что-либо еще у него не останется, хотя не думай, что все у тебя получится так легко. Останови-ка разогнавшийся грузовик?
   Довольно быстро стало ясно, что брат Пон не ошибся.
   Когда я больше ничего не делал, считать вдохи было легче легкого, но стоило заняться чем-то еще... Я сбивался, пропускал числа и раз за разом начинал заново, в некоторые моменты просто замирал в ступоре, не понимая, что я делаю и будучи не в силах вспомнить, о чем только что думал.
   Ум мой метался в пределах черепа, точно прижатая вилами змея, и это было мучительно почти до физической боли.
   Но я упорно практиковался до вечера, а ночью мне приснилось, что я считаю колокола, колеблющиеся от моего дыхания...
  
   Будда в святилище вата Тхам Пу имелся, но роскошные золоченые изваяния храмов Бангкока он напоминал мало. Грубо высеченная из камня фигура, покоящаяся на бесформенной глыбе, едва намеченное лицо, поднятая для благословения рука, и гирлянды цветов на шее.
   В мои обязанности входило подметать тут каждый день, убирать сгоревшие ароматические палочки, чьи огрызки торчали из чаши с песком, менять сам песок на чистый.
   Более серьезными делами занимались двое молодых монахов, чьих имен я так и не узнал, хотя провел в Тхам Пу неделю. Попытался спросить у брата Пона, но тот лишь нахмурился и велел мне не заниматься ерундой.
   За семь дней я привык к своему жилищу, к скудному рациону и к тому, что слова "отдых" тут не знают вообще. Мозоли мои зажили, а проблемы, еще недавно разрывавшие сердце на части, стали казаться чем-то эфемерным, вроде миража над барханами.
   О том, что есть такие вещи как деньги или сотовая связь, я даже и не вспоминал.
   Утром восьмого дня я, как обычно, побрызгал водой на пол, и взялся за метлу. Шварк-шварк, шварк-шварк, надо сделать так, чтобы пол стал идеально чистым, иначе придется мести заново... Первый вдох, второй, третий... десятый, снова первый, и для дурацких мыслей в голове не осталось места, смолк тревожный нервный монолог, который мы обычно не осознаем.
   - Не знаю, что ждет тебя в будущем, но если что, ты сможешь работать уборщиком, - голос брата Пона, донесшийся со стороны входа, заставил меня вздрогнуть.
   Обычно в это время он медитировал под навесом в одиночестве.
   - Э, да... - сказал я, не зная, что и думать.
   - Пойдем, - он поманил меня. - Ты с первого дня ожидаешь от меня чуда. Сегодня будет тебе чудо.
   Честно говоря, такое сообщение меня вовсе не обрадовало: учитывая склонность брата Пона к шуткам, он вполне мог обозвать красивым и многообещающим словом какую-нибудь подковырку.
   Но если за эти дни я чему и выучился, так это повиноваться без возражений.
   Отставив метлу в угол, я следом за братом Поном выбрался из храма.
   Вскоре стало ясно, что он ведет меня на то место, где я не так давно выкорчевал дерево. Начавший сохнуть ствол валялся там, где его оставили, чернела оплывшая яма, я рядом с ней, скрестив ноги, сидели двое молодых монахов.
   Между ними стояло ведро, до верха наполненное водой.
   - Братья согласились нам помочь, - сказал брат Пон. - Для наглядности, так сказать. Размещайся вот тут...
   Плюхнувшись наземь, я вспомнил, что позорным образом забыл о внимании дыхания, и принялся заново считать... один... два... три... четыре...
   - А теперь закрой глаза и постарайся ни о чем не думать, - продолжил монах. - Спокойно дыши, и не подглядывай.
   Еще бы он предложил мне не вспоминать о белой обезьяне!
   Брат Пон сказал что-то по-тайски, его соратники откликнулись короткими смешками. Потом ушей моих коснулся звук, которому просто неоткуда было взяться посреди джунглей - шкрябание лопаты по льду и снегу, с которого много лет начиналось мое зимнее утро в детстве!
   Дворничиха, тетя Люда, принималась за дело около шести, и меня будили, когда она пахала вовсю.
   Он был такой же частью привычной жизни, как школьная форма или запах папиного одеколона... Сейчас же он пугал сильнее, чем рык голодного тигра, ведь полосатые кошки в окрестностях Нонгхая встречаются, а лед и снег - нет, и тетя Люда давно умерла...
   Искушение открыть глаза было настолько сильно, что мне казалось - веки тянут вверх канатами.
   Но я сдержался.
   Брат Пон и его помощники нараспев читали что-то, и голоса их порождали эхо, словно мы сидели не под сводами деревьев, а в большом зале вроде того, где меня когда-то учили танцам... родители загоняли меня туда из-под палки, мне самому не нравилось, и я ненавидел это помещение, само здание Дома пионеров, желтое, с колоннами и входа...
   Я словно лишился веса, парил в пустоте, и образы из прошлого наплывали один за другим, ошеломляюще ясные, четкие, детальные воспоминания о таких моментах, которые я напрочь забыл.
   Запах весны, сырой земли, когда мы без спроса уходили на берег только что вскрывшейся речки, и возвращались грязные, мокрые и счастливые, получать неизбежную родительскую взбучку...
   Кудрявая Маша, с которой мы едва не поженились, два года прожили вместе...
   Безобразная пьянка с "партнерами по бизнесу" в девяносто третьем, когда в моду входили красные пиджаки, а сами "партнеры" даже и не думали избавляться от бандитских привычек.
   Ресторан "Золотое кольцо" мы тогда чуть не сожгли.
   Голоса монахов упали до шепота, потом они одновременно вскрикнули, и этот резкий звук вернул меня к реальности. Я обнаружил, что дрожу, как в лихорадке, а пот буквально капает с бровей, щекочущие струйки текут по спине и бокам.
   - Открой глаза, - сказал брат Пон, взяв меня за плечо.
   От этого прикосновения я чуть не вскрикнул, настолько горячей мне показалась его ладонь. Затем я осторожно поднял веки, и застыл как громом пораженный, пытаясь осознать, что именно вижу.
   Прямо напротив меня, рядом с ямой от выкорчеванного дерева, сидел один из молодых монахов. И за его спиной клубилось нечто черное, бесформенное, угрожающее -облако тьмы, внутри которого укрывается чудовище, или нет, скорее даже сам монстр, умеющий менять облик!
   Я почти увидел острые когти, усеянную бородавками морду, слюнявую пасть...
   Страх ударил точно холодная вода из брандспойта, я сделал движение вскочить, но брат Пон навалился на меня, не давая этого сделать. Переведя взгляд, я обнаружил, что за спиной второго монаха маячит точно такая же штуковина.
   - Смерть приходит в этот мир вместе с нами, - проговорил брат Пон нараспев. - Стоит у изголовья колыбели и в ногах кровати старика, рядом с мужчиной и с женщиной. Никто не знает, когда она нанесет удар, но рука с кинжалом занесена и может упасть в любой момент.
   - И за-за мн-ной? - от ужаса я едва мог говорить, язык заплетался, губы не слушались.
   - Поворачивай голову медленно и осторожно, - не удовлетворившись словами, брат Пон взял меня за макушку и придержал, не давая мне сделать излишне резкое движение. - Только не обделайся...
   Черное облако волновалось в каких-то сантиметрах от моих лопаток, от него веяло холодом. Не знаю, каким образом, но я ощущал, что внутри ничего нет, но что пустота, спрятанная за клубящимся пологом, может выпить всю мою жизнь за считанные мгновения.
   Неужели так выглядит смерть? Нет, не может быть... это бред...
   Нет, я не обделался, но зубы мои застучали друг о друга, как настоящие кастаньеты. Жесткая конвульсия пробежала от копчика до макушки, и голова закружилась с чудовищной силой.
   В следующий миг я обнаружил, что лежу мордой в землю, и что мне на голову льют воду.
   - Что... - сказал я, пытаясь опереться на дрожащие руки, чтобы подняться, - это... было?
   - Ты видел смерть, - сказал брат Пон, опуская ведро. - Сейчас ты ее не видишь. Только это не значит, что она ушла. Она всегда рядом, наблюдает и ждет. А ну оглянись!
   Новый приступ паники заставил меня рухнуть наземь и прикрыть затылок руками, точно ладони могли защитить меня от безжалостного выпада той клубящейся тьмы, присутствие которой я так остро теперь ощущал.
   - Оглянись, не бойся, - повторил брат Пон.
   Я осторожно повернул голову, скосил глаза, и понял, что не вижу ничего особенного. Судя по положению солнца, давно перевалило за полдень, двое молодых монахов исчезли неизвестно куда.
   - Это была галлюцинация, - сказал я. - Вы загипнотизировали меня... или нет... Подмешали какую-то дрянь в рис... или дали чего-то понюхать...
   Брат Пон молчал и улыбался, и я заткнулся, осознав, что несу ерунду.
   Но признать, что я не метафорически, а на самом деле столкнулся лицом к лицу со смертью, я не мог: в том мире, в котором я прожил почти четыре десятилетия, не было места таким событиям.
   Голова трещала, руки подергивались, и страх все так же крепко держал меня в леденящих объятиях.
   - Вы со всеми так поступаете? - спросил я с упреком. - С каждым послушником?
   - Нет, не так, - отозвался брат Пон. - Кому-то это не нужно, кому-то повредит. Общих правил и принципов не существует, ведь учение - это всегда конкретное послание конкретному человеку, и всякий раз выбираются особые средства, чтобы доставить его по назначению. Ну что, ты пойдешь сам, или мне придется тебя нести? Такую-то тушу, ха-ха.
   Шутка меня не развеселила, я даже не улыбнулся.
   Кое-как сумел подняться, и мы зашагали в сторону вата.
   Но при каждом шорохе в зарослях я вздрагивал, пугливо съеживался и втягивал голову в плечи. Смерть была рядом, неумолимая и безжалостная, готовая нанести удар - это я ощущал всеми печенками.
  
   Даже следующим утром я окончательно не пришел в себя.
   Шарахался от каждой тени, ловил себя на постоянном желании оглянуться, посмотреть, что там за моей спиной, а воспоминания об увиденном вчера заставляли меня обливаться холодным потом.
   Да, если это чудо, то лучше жить без чудес.
   После того, как я закончил с утренними делами, брат Пон позвал меня к себе.
   - Садись, - велел он. - И смотри. Сейчас поймешь, к чему это все было.
   Я опустился на землю, скрестив ноги - позу лотоса принимать я так и не выучился, несмотря на все старания. Монах взял прутик, нарисовал на земле круг, и разделил его на шесть частей, так что получилось нечто вроде колеса с тремя спицами.
   - Это - Вселенная, - объявил он с преувеличенной серьезностью. - Шесть миров. Шесть мест, где может воплотиться разум... Три благих, они у нас сверху, и три... мягко говоря, не особенно благих.
   Пока было не очень понятно, какое это имеет отношение ко вчерашнему жуткому опыту.
   - К благим у нас относится рождение в мире богов, которые хоть и живут долго, но все равно смертны, в мире полубогов-асуров, и среди таких как мы с тобой, человеческих существ. К неблагим - существование в теле животного, одного из голодных духов или прямиком в аду.
   - И все эти миры реальны? - спросил я.
   - Реальны, но в какой степени - каждый решает сам. Можно считать этот рисунок, - брат Пон потыкал прутиком в середину круга, - картой человеческой психики, и не более. Можно полагать, что где-то и вправду есть адские вместилища, где мучаются грешники, и небеса, на которых обитают пребывающие в блаженном состоянии боги... Какая разница?
   - Ну как? Хотелось бы знать, как все обстоит на самом деле.
   - И так, и так, обе версии истинны.
   - То есть я, - я указал по очереди на все сектора, - был и зверем, и асуром, и духом?
   - В общем так, если убрать слово "я".
   - Но есть же предыдущие жизни, которые повлияли на нынешнее воплощение? - продолжал я.
   - Конечно.
   - А можно узнать, где и когда я жил? - любопытство, одолевшее меня в этот момент, оказалось сильнее даже того страха, что грыз мои внутренности со вчерашнего дня. - Пожалуйста!
   - Тебе мало одного чуда? - спросил брат Пон с лучезарной улыбкой.
   Это было хуже, чем удар под дых - я вздрогнул и поежился, ощутил на затылке холодное дуновение, и если бы на голове у меня оставались волосы, они наверняка встали бы дыбом.
   - Тогда забудь, - монах погрозил мне прутиком. - Вспомни, о чем мы говорили... Шесть миров, но для того, чтобы развить полное осознание и вырваться за пределы круга Сансары, годится только один. И угадай, какой?
   - Человеческий.
   - Совершенно верно. Богам и полубогам слишком хорошо, чтобы менять себя. Животные практически лишены разума, духи одержимы неутолимыми страстями, грешникам чересчур плохо. И что у нас в результате выходит... - он стер большую часть круга, оставив единственный сектор. - Какова вероятность, что один из нас попадет сюда?
   - Одна шестая.
   - Даже меньше. Из ада не выберешься быстро, боги живут миллионы лет, и все зря. Тут же у тебя есть каких-то семьдесят-восемьдесят лет на то, чтобы обрести свободу, и если не успеешь, то придет то, что ты видел вчера, и скажет "ам".
   - Но к чему страшиться гибели, если будет новое рождение человеком?
   - А кто тебе сказал, что будет? Ты уверен? И если будет, то когда? Через век? Спустя миллион лет или целую кальпу? Какую карму ты накопишь за это время? Возможно, ты воплотишься в таких условиях, что не позволят тебе даже задуматься об осознании! Поэтому то, что ты в теле человека, надо воспринимать как подарок, и не тратить этот краткий отрезок времени на мимолетные удовольствия, погоню за богатством или нытье. Никто не знает, когда смерть ухватит тебя за глотку, и поэтому действуй так, словно у тебя совсем не осталось времени! Не бойся, но живи и осознавай! Продвигайся, развивайся, не забывай о том, что именно расположилось у тебя за плечами, но и не давай мысли об этом овладеть тобой, прорасти семенем ядовитых эмоций.
   Я нахмурился, пытаясь осмыслить концепцию: помнить, что кончина неизбежна, что она рядом, но воспринимать этот факт не как источник страха и неуверенности, а как стимул.
   - Как говорил один из просветленных, - сказал брат Пон после короткой паузы: - монах, что вкушает пищу так, словно надеется дожить до конца трапезы - ленив и празден. Тот же монах, что делает каждый глоток так, словно в нем содержится смертельный яд, внимателен и радостен.
   - Но если моя душа... - начал я, намереваясь упомянуть о том, что опыт этого воплощения никуда не денется, что если я трудился над своим развитием в этой жизни, то это должно сказаться и в следующей.
   - Нет никакой "души", - прервал меня брат Пон.
   - Но что же тогда переходит из жизни в жизнь?
   - Вот тут ты меня поймал, - монах рассмеялся и стер с земли остатки рисунка. - Объяснять это тебе сегодня я не собираюсь, поскольку рано еще, все равно не поймешь. Осознай для начала то, что я сказал тебе только что...
  
  
  Глава 4. Поток восприятия
  
   Страх рассеялся без остатка уже к вечеру, и спал я, в отличие от предыдущей ночи, спокойно, без кошмаров.
   А утром брат Пон сказал мне, что нужно сходить в деревню.
   - Пойдешь на этот раз один, - сказал он. - Надо зайти в магазин, забрать кое-что.
   - Но я не говорю по-тайски!
   - Продавец видел тебя со мной. Так что тебе нужно будет только поздороваться. Остальное сделает он сам.
   Мне выдали объемистую холщовую сумку из тех, что монахи носят, собирая подношения, и я отправился в путь. Мостик, изготовленный мной же, хоть и захрустел, но не сломался, то ли потому, что на него пошли два бревнышка, то ли из-за того, что за проведенное в храме время я похудел.
   Рис с овощами два раза в день - неплохой вариант, чтобы сбросить вес.
   Шагая через джунгли, я практиковал внимание дыхания, и получалось у меня на редкость хорошо. Посторонние мысли если и возникали, то приятные, о том, например, что гастрит, с которым я мучился последний год, куда-то исчез, испугавшись, похоже, монашеской диеты.
   Мозоли, потертости, солнечные ожоги, все то, что досаждало в первые дни в Тхам Пу - все это заживало. И даже одежда становилась привычной, словно ходил подобным образом не первый год; большую часть времени я вообще не вспоминал, что именно на меня надето.
   Лес остался позади, показались деревенские дома.
   И в этот момент ушей моих достигло рычание, полное искренней, неподдельной злобы. Черный лохматый кобель, тот, что в прошлый наш визит в деревню едва не лизал руку брату Пону, выбежал из зарослей и встал на дороге.
   Зубы его были оскалены, клыки выглядели огромными, точно у тигра.
   - Тихо-тихо... Ты чего? - забормотал я, замедляя шаг и пытаясь задавить колыхнувшийся внутри страх.
   Но вслед за вожаком объявились другие собаки, настроенные столь же "дружелюбно". Самая мелкая загавкала, наскакивая на меня и тут же отпрыгивая, и я вынужден был остановиться.
   Нельзя показывать, что боишься, и вообще, лучше не бояться.
   Сказать легко, а вот сделать, когда оказался один на один с такой вот сворой...
   - Тихо, - повторил я. - Мне нужно пройти в деревню. Я вам не помешаю.
   Но человеческий голос, пусть даже спокойный, тайские собаки слушать не пожелали. Вожак зарычал вновь, в глазах его блеснула злоба, и я инстинктивно вздрогнул, отступил на шаг.
   Тут на меня прыгнули сразу две псины, причем с разных сторон.
   Первая мигом отпрянула, зато вторая ухватила зубами край монашеского одеяния. Дернула так, что ткань затрещала, и отскочила, стоило мне замахнуться.
   - Прочь! - заорал я, оглядываясь в поисках крепкой палки.
   Если треснуть одну собаку по хребтине, то другие разбегутся.
   Но ничего подходящего рядом не нашлось, а свора продолжала наседать, вытесняя меня обратно в лес. Вожак медленно наступал и время от времени порыкивал, словно подбадривая своих "бойцов".
   Сердце бешено колотилось, благостное настроение улетучилось вместе с вниманием дыхания. Я сжимал кулаки, ежился от страха и молился только о том, чтобы меня не цапнули всерьез.
   Гноящаяся рана - штука серьезная...
   Наконец я ухитрился нагнуться и подхватить с земли какую-то ветку, не особенно толстую, но длинную. Собаки остановились, но едва я попытался сделать шаг вперед, как меня оглушил многоголосый лай.
   Нет, гнусные твари не собирались пропускать меня в деревню!
   Я отступил еще дальше, надеясь выждать некоторое время в зарослях, чтобы самому успокоиться, а собакам дать возможность забыть про меня и убрести по своим делам...
   Но нет, не помогло.
   Свора вроде бы исчезла, но едва я опять зашагал вперед, как меня атаковали снова, с еще большим остервенением. Ветка моя сломалась, когда я заехал по морде самому наглому псу, и почти тут же мне едва не откусили палец, острые зубья клацнули, разминувшись с целью на несколько сантиметров.
   Тут я не выдержал и обратился в бегство.
  
   Я стоял перед братом Поном, и лицо мое горело от стыда.
   Меня трясло от только что пережитого, я потел и часто дышал, а мысли неслись бешеным потоком.
   - Для начала - сядь и успокойся, - сказал монах. - А потом мы поговорим.
   Минут двадцать мне понадобилось на то, чтобы восстановить внутреннее равновесие.
   - Так куда лучше, - проговорил брат Пон с улыбкой. - Ты меня хотя бы услышишь. Нет ничего удивительного в том, что собаки на тебя напали. Тишина рождает тишину. Внутренний шум и суматоха провоцируют еще больший шум, только снаружи... Вещи, которыми мы тут с тобой занимаемся, нацелены на то, чтобы опустошить тебя, но для того, чтобы добиться пустоты, нужно расшевелить тот хлам, что хранится внутри тебя. Поэтому сейчас, если можно так выразиться, ты громыхаешь куда сильнее, чем обычно, и мир вокруг тебя отзывается соответственно... Вылезают все острые углы, которых ты ранее не ощущал, проблемы, забытые много десятилетий назад, детские страхи и прочий мусор. Понимаешь?
   Я шмыгнул носом и кивнул.
   - А теперь расскажи мне, кто мог пострадать от нападения своры?
   - Ну как же, я, - сказал я.
   - А что такое это "я"? - он наклонился вперед, и впился мне в лицо испытующим взглядом.
   - Ну... рука, нога... задница, наконец!
   - А что, ты и есть твоя задница? - брови на лице брата Пона взлетели, черные глаза отразили изумление.
   - Нет!
   - А может быть ты - это рука?
   - Нет.
   - Нога?
   - Я - все тело целиком, от пяток до макушки! - поспешно заявил я. - Разве не так?
   Голос мой звучал обиженно-агрессивно, но поделать с этим я ничего не мог: сначала собаки, теперь еще и брат Пон норовит меня покусать, а ведь день так здорово начинался?!
   - Очень хорошо, - сказал монах. - Ты - это ломоть мяса, обтянутый кожей. Наполненный кровью, нечистотами, соплями и прочими видами слизи, кусками кости, хрящами и жилами. Такому объекту на самом деле может угрожать другой объект такого же примерно типа, снабженный острыми зубами, который мы именуем "собакой". Повредить твой разум или твои чувства она не может... ведь так?
   С последним утверждением спорить я не мог, но картинка, нарисованная братом Поном, мне не понравилась - неприятно видеть себя куском мяса, не говоря уже о нечистотах внутри, о которых как-то не принято упоминать в приличном обществе.
   - И пока ты воспринимаешь себя таким образом, пока ты видишь себя огрызком плоти с четкими границами, ты постоянно будешь в опасности, ведь этот ломоть мяса так хрупок, так уязвим. Острая веточка, и нет глаза, попавший под ногу камень, и сломанное бедро, крохотный паразит внутри, и такую гладкую кожу уродует короста.
   - Но разве можно видеть себя иначе? - воинственно поинтересовался я.
   - Конечно. Ты - это поток восприятия, вечно текучий, изменчивый, пластичный. Тело, которым ты так гордишься, всего лишь один из его компонентов, не набор деталей, а струя телесных ощущений, что обновляются каждое мгновение: движение мускулов, ток крови, биение сердца, дыхание, нечто воспринимаемое глазами, ушами, обонянием или осязанием... там чешется, здесь болит, что-то упирается в бок, кусает комар, в животе приятная тяжесть от съеденного - все это единое целое, и все это реально.
   - Есть еще и другие компоненты... струи?
   - Конечно. Вторая - эмоции, радость и печаль, тревога и волнение, гнев и умиротворение, ощущение приятного, неприятного или нейтрального. Обычный человек не может ни остановить эту струю, ни контролировать, умеет лишь ставить неуклюжие плотины и тем самым уродует себя. Третья - мысли, постоянно щелкающий ум, о котором мы говорили, расчеты, взвешивание и сравнение, классификация и размышление. Порождение чисто ментальных образов.
   - Это мне понятно, - сказал я.
   - Еще бы, почему нет? Ведь западный человек если с чем себя и отождествляет, помимо тела, так это с умом. Ты же не будешь спорить, что это бесконечный поток? Абсолютно нестабильный, неостановимый, над которым ты имеешь не так много власти?
   Еще минут десять назад я нашел бы, что возразить, но к этому моменту мой воинственный пыл начал угасать.
   Брат Пон испытующе глянул на меня, но убедившись, что перечить я не собираюсь, продолжил:
   - Четвертая струя в нашем потоке - события, точнее их конструкции, схемы, шаблоны, что определяют содержание нашей жизни. Те, которые происходят с нами сейчас, во многом обусловлены прошлой кармой, сформированы давно, может быть год, может быть сто лет назад, а может быть и пять тысяч, а сейчас лишь воплощаются. От того, какой выбор мы сделаем сегодня, как поступим в нынешних обстоятельствах, зависят события будущего. А пятый поток - это осознание, точнее осознавание предыдущих четырех.
   - А чем оно отличается от ума? - спросил я. - Это не одно и то же?
   - Когда ты практикуешь внимание дыхания, ты же ощущаешь, как твой ум затихает?
   - Ну да...
   - Но осознавать ты не прекращаешь? Наоборот, осознаешь все четче и лучше?
   И с этим я вынужден был согласиться.
   - Все пять струй переплетаются, образуя единый поток, - сказал брат Пон. - Телесные ощущения порождают эмоции и мысли, все это вместе служит основой событиям. Действуя определенным образом, мы делаем так, что ощущаем нечто новое, думаем иначе и переживаем другое. Осознавание стоит за всем этим, тонкое, почти неуловимое, тихое. Каждый момент времени, куда меньший, чем секунда, пять струй изменяются. Это как многомерный калейдоскоп, что вечно вращается, и цветные стеклышки образуют новые и новые рисунки. Если смотреть с этой точки зрения, то ты - текучее существо без четких границ, которому ничто и никто не в силах причинить вреда.
   - Но если собака укусит меня, я почувствую боль!
   - Чувство боли возникнет, но никто не заставит тебя считать его своей собственностью. Да, оно породит эмоции и мысли, и будет частью шаблона событий. Только почему ты обязан воспринимать это как неприятность, как источник раздражения? Пусть это будет мимолетное впечатление, картинка из калейдоскопа, имеющая так же мало значения, как и остальные. Нечто мгновенное, обреченное на исчезновение в следующий момент...
   Я поскреб в затылке.
   Да, воспринимать себя как поток, нечто струящееся во времени очень даже неплохо... Но собачьи зубы, что вырвут кусок мяса из моей ноги, имеют вполне определенные границы, да и возможное бешенство обещает сериал из не самых приятных впечатлений длиной с "Санта-Барбару"...
   Как быть с этим?
   - Я вижу, ты понял меня не до конца, - сказал брат Пон. - Давай, лови момент... Сейчас ты находишься рядом со мной в пределах вата Тхам Пу - это событийная схема. Теплый ветерок овевает твое тело - это приятно, ты ощущаешь запах листвы - это нейтрально, вот тебе материальные стимулы и эмоции по их поводу. Ты активно думаешь. Вертишь в голове то, что я тебе сказал - это мысль. И осознаешь все это одновременно. Перенесись на окраину деревни, в середину своры... Там будет все то же самое! Поверь!
   - Что вы говорите? То есть как "то же самое"? - я вновь закипел от возмущения. - Здесь мне хорошо, а там будет плохо!!
   - Я и не ждал, что ты уловишь концепцию сразу, - брат Пон улыбнулся. - Я помогу. Давай... - и он, нагнувшись вперед, похлопал меня по плечу, легонько-легонько, едва дотрагиваясь.
   Но это прикосновение сотрясло меня до глубины души.
   На какое-то время я словно потерял вес и форму... нет, тело никуда не исчезло, я по-прежнему ощущал его, вплоть до зуда в районе копчика и капли пота на лбу. Просто оно стало лишь одним из многих объектов внутри того, что называло себя "мной".
   Ритмичное колыхание сразу во многих направлениях: запахи, эмоции, мысли, мельчайшие движения, какие-то структуры, едва уловимые разумом, и наблюдающее за всем этим нечто, такое же изменчивое, как и все остальное, находящееся с каждым элементом "меня" в неразрывной связи. Пульсирующие обрывки, тысячи живых осколков, клочков не пойми чего, что существуют лишь мгновение, а затем исчезают, уступая место новым.
   А потом меня будто потянуло вниз, и я почти ощутил удар задницей о землю.
   - Вот так это примерно и выглядит, - сказал брат Пон, удовлетворенно потирая руки.
   Я попытался что-то сказать, но не смог, лишь подвигал губами, изображая выброшенную на берег рыбу.
   - В магазин надо сходить сегодня, - продолжил монах. - И сделать это должен ты. Отправляйся.
   Я кивнул и поднялся.
   О собаках я в этот момент и не вспомнил.
  
   До деревни я добрался в совершенно спокойном душевном состоянии.
   На том месте, где меня не так давно встретили лаем, рычанием и щелканьем клыков, даже не приостановился. Про испытанный страх подумал, но не дал ему овладеть собой, не ускорил хода, не стал озираться по сторонам, продолжил дышать так же ровно и шагать неспешно.
   Может быть оттого, что я не боялся, а может потому, что солнце нещадно палило...
   Но ни одной собаки я не встретил.
   В деревне все было точно так же, как и несколько дней назад - неподвижный старик под навесом, жужжащие над ним мухи, наполовину пустая бутылка рома. Взрослые смотрели на меня без любопытства, дети таращили глазенки и шептали "фаранг".
   Занервничал я, только входя в магазин...
   Вдруг брат Пон ошибся или хозяин забыл, что он должен передать в Тхам Пу?
   - А, хай-хай, - сказал тщедушный обладатель цветастой рубахи и гнилых зубов. - Реди-реди.
   Последнее означало, видимо, что он готов к моему визиту.
   Из-под прилавка явился тяжелый угловатый сверток, источавший горький аромат. Осторожно, чтобы ни в коем случае не уронить, я положил его в сумку и, не произнеся ни единого слова, покинул магазин.
   Пересек деревню в обратном направлении, последний дом остался позади, и тут в кустах справа мелькнула мохнатая черная тень.
   - О нет... - успел прошептать я, и тут свора ринулась на меня.
   Ожесточенное гавканье разорвало послеполуденную тишину в клочья.
   Рыжий пес с подпалинами оказался шустрее всех, и именно ему я залепил ногой по морде. Он взвизгнул, отскочил, но черный вожак уже вцепился в край моего одеяния, а еще кто-то тяпнул меня за лодыжку.
   Боль вызвала не только страх, но и ярость.
   - Ах вы твари! - заорал я, и к удивлению своры бросился в атаку.
   Взвизгнул получивший пинок по ребрам пес, второй захромал, припадая на отдавленную лапу. Злобный лай сменился обиженным скулежом, и собаки бросились врассыпную, поджав хвосты.
   Я остался в одиночестве, дрожащий, тяжело дышащий, с вскинутыми кулаками.
   Укус на лодыжке выглядел неглубоким - несколько царапин, выступившие там и сям капли крови. Но кто знает, какую именно гниль и дрянь жрала собака до того, как попробовать меня на вкус?
   Так что в сторону храма я зашагал в мрачнейшем настроении.
  
   Брат Пон, выслушав мой эмоциональный рассказ, не выразил ни сочувствия, ни печали, ни возмущения.
   - Сейчас рану обработаем, - сказал он, забрав у меня сумку, после чего удалился в сторону своего жилища.
   Вернулся с глиняным горшочком, что выглядел так, словно его изготовил гончар из древнего Вавилона. С негромким "чпок" покинула место крышка из дерева, и ноздри мои пощекотал резкий травяной запах.
   Укус вскоре скрылся под слоем бурой мази, и его начало немилосердно жечь.
   - За несколько дней заживет, - сказал брат Пон, вставляя крышку на место.
   - Сомневаюсь, - буркнул я. - Может быть, мне лучше обратиться в больницу? Поехать в Нонгхай?
   - Ты можешь это сделать, - он пожал плечами. - Но тогда я не приму тебя обратно.
   Я заколебался - с одной стороны, я боялся, что неизвестно из чего сделанная мазь не поможет, а с другой я совершенно не хотел покидать Тхам Пу, не желал закончить обучение раньше времени.
   Сомнений в том, что брат Пон поступит именно так, как обещал, не было.
   Вернет мне шмотки, помашет на прощание и забудет о моем существовании.
   - Но почему так вышло?! - спросил я сердито. - Отчего эти твари снова напали? Честно скажу, я пытался быть текучим, без границ, как вы и говорили...
   - Во-первых, знание нельзя получить, вычитав что-то из книги или послушав мудрого человека, - брат Пон заговорил так тихо, что мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. - Знание должно стать частью тебя. А это достигается только практикой. Услышанное сегодня для тебя лишь сведения, нужно время и упражнения, чтобы они проросли внутрь тебя, изменили тебя и изменились сами, став настоящим знанием.
   - Но...
   - Погоди! - он вскинул ладонь, и я прикусил язык, хотя раздражение и обида требовали выхода в словах. - Во-вторых, сегодня должен был реализоваться некий кармический потенциал. Кто знает, какие поступки ты искупил, ощутив маленькую боль? Согласись, что такой укус лучше, чем отрезанная рука?
   - Ну да, - хмуро признал я.
   - В-третьих, ты не мог пройти мимо собак нетронутым, поскольку в тебе еще жив корень ненависти к другим живым существам. Он не столь извилист и ветвист, как невежество и алчность, о которых мы говорили, но в твоей душе пророс глубоко.
   - Но я не испытывал к ним ненависти! И сумел победить страх! - выпалил я.
   - А что, злоба и агрессия лучше трусости? - спросил он. - Это две стороны монеты. Переверни одну, и найдешь другую. Кроме того, если ты испытываешь гнев, сердишься на кого-либо, то ты подобен человеку, что пытается бросать в другого фекалии или куски раскаленного металла. Попадешь или нет - это еще неизвестно, но зато сам останешься грязным и вонючим, с обожженными руками. Нравится тебе такой исход? Радует ли тебя?
   Метафора оказалась настолько живой, что я невольно бросил взгляд на свои ладони.
   - Вот-вот, посматривай на них почаще, - сказал брат Пон. - А теперь пойдем. Корить себя за то, что оступился - удел глупца, у мудрого на это просто нет времени. Поток течет дальше...
   Он повел меня в лес, к тому месту, где я не так давно выкорчевал дерево, а затем видел смерть.
   - Садись сюда, - велел монах, - и до самого вечера занимайся вниманием дыхания. Мысли, что будут появляться, не отгоняй, но и не пришпоривай, иди за каждой, пока она не исчерпает себя.
   И он ушел, оставив меня в одиночестве.
   Поначалу ничего не выходило, мешали эмоции, но затем я понемногу успокоился, и дело пошло. Дыхание стало равномерным, я перестал ошибаться в счете, уходить за десятку или пропускать цифры, и поток мыслей обмелел, стал настолько неглубоким, что я смог видеть каждую.
   Воспоминание о том, что произошло сегодня - хочется отогнать, не нельзя...
   Мысль насчет того, что неплохо бы и поесть...
   Беспокойство о делах, оставшихся в Паттайе и в России - хоть и выглядит призрачным, но осталось...
   В какой-то момент я осознал, что непонятно как, но вижу гору, вздымающуюся к небесам: увенчанная короной белых снегов, одна половина блестит золотом, другая испускает мягкое лазурное сияние, со склонов ниспадают водопады, и блики играют в чистейшей воде.
   Этот образ настолько заполонил мое сознание, что я испугался и открыл глаза.
   Почти ожидал, что гора окажется передо мной, вырастет над деревьями, закрыв половину неба.
   Но нет, вокруг ничего не изменилось.
   Я закрыл глаза, и вновь обнаружил, что созерцаю белоснежные вершины.
   Не оставалось сомнений, что это колоссальный хребет, сравнимый с Гималаями, что я нахожусь от него на приличном расстоянии, но могу видеть все до малейших деталей: роскошные дворцы, что поднимались там и сям на вознесенных к небесам плато, спрятанные в тени густых лесов хижины, черные отверстия пещер и белоснежных слонов, пруды с огромными цветами на поверхности и громадных, ярко раскрашенных птиц вроде попугаев.
   И зрелище было настолько прекрасным, что я напрочь забыл о сегодняшних треволнениях.
  
  
Оценка: 7.70*6  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"