- Паганель, шевели помидорами, салабон! - зычно гаркнул дюжий матрос, зловеще помахивая в воздухе окровавленным шкерочным ножом. Я стоял в дощатом рыбном ящике, облачённый в рокен-буксы: грязно-оранжевый прорезиненный рабочий комбинезон, и такую же куртку с капюшоном. Стоял я на раскоряку, неуверенно держась на ногах, в съезжающей на лоб зелёной, пластиковой каске. К тому же, по колено погрузившись, в живую, прыгающую и пахнущую солёными огурцами, крупную, свежевыловленную треску. Я исполнял славные обязанности подавалы. Заключались они в том, чтобы в "темпе вальса" подбрасывать трех-пятикилограммовых рыбин под палаческий тесак матроса-головоруба. От нашей с ним расторопности зависело, будут ли вдоволь обеспечены обезглавленной рыбой трое опытных шкерщиков. Если же они начнут простаивать, то откроют рты и начнут "Говорить". Тут уж мало не покажется. Если в этот момент их услышит какая-нибудь случайно проплывающая мимо беременная полярная акула, то у несчастной непременно случится выкидыш. Я никогда не отличался особой ловкостью и сноровкой и сейчас у меня были проблемы. Если бы только у меня, проблемы были и у всей моей смены. Дело в том, что для того, чтобы быстро и качественно переработать улов, поднять трал и приняться за следующую порцию добытой рыбы, вахта должна быть опытной и сработанной. В противном случае, а благодаря мне он был точно противным, выработка снижалась ну и заработок соответственно.
Пока же скорбное поприще помощника палача осваивалось мной не слишком успешно. В своем первом рейсе я узнал о себе много нового. Помимо банальностей в адрес моей мамы, мне открылась тайна моего родового древа. По мнению моих коллег, в числе моих предков были не только обычные животные, но и какие-то неизвестные науке "мартыны косорукие". Наш старпом - тучный бородатый мужчина лет пятидесяти пяти походил на слегка неухоженного Хемингуэя. Имя, как и судьбу, он имел трудное: Владлен Георгиевич Дураченко. Был он человек эрудированный и, как многие моряки, начитанный, а потому выражался порой чрезмерно литературно. Вдоволь налюбовавшись из штурманской рубки на мои кувыркания в рыбном ящике, он торжественно и печально произнес по громкой связи:
- Неизданная глава из Детей капитана Гранта: Паганель на промысле или муки тресковы.
По-настоящему на меня не злились. Многим из экипажа я годился в сыновья и видимо пробуждал здоровые родительские инстинкты, слава богу, что не другие, впрочем, тогда это еще не вошло в моду. Виноват был матрос, тупо опоздавший на отход в рейс, по причине чрезмерных возлияний. Меня же в срочном порядке выслали на замену прогульщику, из вахтенного резерва отдела кадров.
С бортом 2113 "Жуковск" свела меня как видно судьба. Но это я понял позже.
А тогда 18-летний курсант 4-го судоводительского курса Мурманской мореходки имени И. И. Месяцева был я направлен на плавательную практику для начала матросом без класса. Это через год после сдачи госэкзаменов и получения диплома штурмана-судоводителя ждала меня невеликая должность штурмана-стажера. А пока, салага, солдат, зелень подкильная или просто юнга.
Малый рыболовный, морозильный траулер бортового траления номер 2113 "Жуковск" имел дурную славу. Редко год-два обходился он без ЧП. Бывало в шторм кого за борт волной направит, и "пишите письма..." Бывало кому грузовым гаком в висок ни за что. А потом следствия, проверки... Все же бортовичок решил напомнить мне салаге о своей дурной славе. Как-то в ночную вахту поднимали мы "авоську" на борт. Я должен был бегом переносить от кормы к баку "бешеный конец" - траловый трос. При подъеме трал затягивался тросами в верхней части, превращаясь в подобие авоськи с рыбой. "Бешеным" конец назывался потому, что при волнении он мог "сыграть", сорваться с полупудового гака, грузового крюка. И, как пелось в старинном романсе:
- Милый, ты не вспомнишь нашей встречи...
Конец этот переносили быстрым аллюром, да и весь подъем трала проходил в том же темпе. Смутно помню упругий, плотный контакт своего молодого девственного тела с чем - то массивным и влажным. Помню гордый, одинокий полет в ночи. Помню смачный, чувствительный шлепок своих ягодиц о жесткую, как асфальт и жгучую как кипяток, ледяную воду моря Баренца. Больше не помню ничего, только секундное удивление от происходящего:
- Приехали, что ли?!
После ребята рассказали - как я, вскользь задетый сорвавшимся "бешеным", мощно шмякнулся о каучуковый пантон и подпружиненный, по красивой параболе направился за борт. Сыграли тревогу "человек за бортом", но пока трал не поднят, судно объект маломаневренный, и мало что можно сделать. Быстро подняли трал, а там сюрпрайз. Вахта впала в шоковое состояние в полном составе. Моя персона вывалилась из авоськи вперемешку с центнером живой рыбы медленно и вальяжно. Все было при мне: члены, чресла, обязательный при работе на палубе спасжилет и аккуратная половинка зеленой пластиковой каски на вполне целой башке. Сам же спасенный, плотно покрытый чешуей, царственно переливался перламутром, словно новорождённый наследник самого Посейдона.
Медперсонал на малых судах не предусмотрен. Случись что, связываются по рации. Затем Полный ход и куда ближе: в порт, к плавбазе. Туда где есть врач или хотя бы фельдшер. В моем случае помощь была близка. Истинный человек Возрождения и просто светлая личность - боцман Бронислав Устинович Друзь. Моряк от бога, боцман от черта, в сорок шесть лет, успешно сдавший экзамен и получивший степень фельдшера. Устиныч прекрасно играл в шахматы, мастерил из ракушек, ушных камней и глазных хрусталиков крупной рыбы оригинальные шкатулки и сувениры. Рисовал лаковые, по дереву, миниатюры, писал стихи. Хотя стихи, оригинальная муза народного поэта Б.У. Друзя, это "Песнь песней" и тема особая.
Последствия моего недолгого пребывания в роли Садко ужасными не были. Я был торжественно внесен в салон, причем ногами вперед. Нёсшие моё скорбное тело товарищи, правда, вовремя спохватились и принялись меня кантовать. Это мероприятие закончилось драматичным ударом потерпевшего головой о переборку. Последнее и привело его в чувство. Боцман в роли фельдшера принял к пострадавшему медицинские меры, причем, как научного, так и народно-целительского характера.
Кроме укола камфоры и дозы нашатыря, я был темпераментно растерт спиртом. Причём приличная часть его была почти насильно и перорально введена внутрь моего организма. Мне стало приятно, и сказал я, что это хорошо! Почти в полном составе натолкавшийся в салон экипаж, во влажной робе и в сухом штатском, дружно и облегченно выдохнул. После чего большинство решило поддержать вновь рождённого и также приняло перорально, причём неоднократно.
- Ты, Вальдамир теперь крещеный! - провозгласил боцман - Крещен ты, Вальдамир не грешным русским попом, а литым морским железом и соленой купелью, а потому быть тебе, подлецу, мореманом!
Глава 2. "Айсберг Шептицкого"
На штурманском мостике траулера включилась система общесудовой громкой связи, и в динамиках зазвучал одышливый голос капитана Владлена:
- Внимание, экипаж! Только что получено штормовое предупреждение. Боцману и палубной команде приготовить судно к штормованию, крепится по-штормовому. Идёт серьёзный ураган, так что парни будьте начеку.
Боцман моментально собрался и, пожелав мне не скучать, вышел на палубу. Я заснул и проспал пару часов не меньше. Проснулся я от того, что вернулся в каюту Устиныч. Он заварил для нас крепкий индийский чай, и прихлёбывая его, заметил:
- А ведь ураган этот, считай от самой Гренландии идёт. Американцы его назвали Кашута, мол, переводится с инуитского, как пьяная эскимоска. Да только чепуху они городят. Бывал я там, В Гренландии, в конце шестидесятых, а эскимосы родня считай - как то странно усмехнулся Друзь - Между прочим, славный народ - братья наших чукчей. Таких отчаянных товарищей нет более на свете. Это я в смысле дружбы. Было дело, повстречался бортовик на котором я боцманил с айсбергом вблизи Готхоба, Нуука по-инуитски. Это у них, у эскимосов-инуитов столица такая на Юго-Западе Гренландии. Основали то ее рыбачки-датчане и порт невеликий построили. Ну да, эскимосы, конечно, настаивают, что у них там поселение уже лет пятьсот как стояло, еще до принцев этих датских. И, мол, большое селение было, иглу в триста, по их понятиям считай город. Летом, как потеплеет немного, чуть снег в низинах сойдет, так они вместо избушек ледяных, иглу этих, землянки рыли. Кто из охотников удачливей, да науку знает - чумы ставили, как наши чукчи. У вождей да старейшин сараи-дворцы стояли из настоящего корабельного дерева, того что море подарило. А бухта там богатая: на лежбищах из гальки тюлени да лахтаки, зайцы морские нежатся. Жирные, что твои купчихи. Глянешь и до самого горизонта берег шевелиться, клокочет, тявкает. Кипит жизнь!.. А в море рыбы стада, чисто бизоны в прериях. Гуляет рыбка, ходит, боками толкается, туда - сюда, туда-сюда. А нерпа-жирдяйка рыбину ухватит, чавкнет пару раз и как бросит в соседок, да злобно так заверещит:
- Что это мне, мол, первый сорт суют. Я вам не какая-нибудь фря, а как есть уважаемая дама. С моржами в родстве. Мне на обед высший сорт подавай!
Тогда только весна началась - лед в море почти сошел, а тот, что остался рыбачкам-бортовичкам типа нашего для промысла не помеха. И все бы ничего, да был у нас тогда штурманец молодой, да на тебя Паганелька похожий. Штурманца того Витьком звали, фамилия Шептицкий. Он сейчас с беломорскими промышляет - капитаном у них. И капитан знатный - везун. Кто как, а Шептила всегда с рыбой. Он с ней, как с бабой - с лаской, да с уважением. На косяк выйдет, ну и пройдется малым ходом рядышком. Вроде как:
- Не поймите превратно, рыба моя дорогая. Интерес к вам имею, не дозволите ли поухаживать? Я, мол, гражданочки скумбриевичи или там окуневские, такой "жгучий лямур" до ваших прекрасных персон ощущаю, что вот не выдержал, решил вас, гражданочки, на свой уютный борт пригласить. Для приватной, мон амур, беседы за рюмкой чаю.
Рыбка замечтается, а Шептила, не будь дурак, в нужный момент тральчик свой и задействует. Ну, у кого ничего, а у Шептилы, как правило, в трале завсегда тонн двадцать молодой, красивой рыбки. Ну а больше то и не надо на один подъем, подавиться рыба в трале - товарный вид потеряет.
Тогда у Нуука, Готхоба, стало быть, Витька Шептицкий совсем еще пацаном был. Да и как штурман, без опыта. Как говорят - "зелень подкильная." Ну вот как ты покамест... Вахту на мосту он стоял с капитаном, с подстраховкой, значит, как младший штурман. А в рейсе, бывает, капитан посмотрит вокруг - все спокойно, ну и пойдет себе из рубки - бумаги там или еще что. А ведь не положено это - мостик на штурманца- салагу оставлять. Ну да кто без греха? Ну, Витюша то наш и учудил.
Увидал Витя "Айзенберга арктического" - айсберг в смысле, а они порой красивые черти. Летом, когда и весной уже солнце в силе, айсберг тот, играет, сверкает под лучами, как бриллиантами усыпанный. Это ведь цельный кусок льда, замерзший двадцать тысяч лет назад. Несколько тысяч лет подтаивал да в Гренландское море сползал, а высоты они порой огромной, пока сам не увидишь, не поверишь. Не поймёшь, что за громадина. А в воде то теплее по любому, да и солнышко незакатное опять же. Айсберг тот тает, да так чудно. Иной плывет по морю - замок короля Артура, не иначе, а другой один к одному - скульптора Родена - "Ромео и Джульета" из Эрмитажа. В масштабе, эдак , 1:1000. Ну и как на такую красоту не поглазеть. А тут как раз такое чудо в полумиле и проплывало. Глядит Витя в бинокль и видит, что на вершине горы ледяной, как будто человек сидит, да преогромный, и то ли в шкуре звериной, то ли своей родной буйной шерстью покрытый. Не иначе Йети, человек снежный. Ну, думает Витюня, надо брать! Даже если от капитана влетит, Нобелевская премия все окупит. Если ты думаешь, что Витюша неуч какой был и про айсберги в мореходке не проходил. Так как в Одессе говорят: "Таки нет!" Он ведь как рассудил:
- Оно понятно, что штука опасная и под водой у нее в три раза больше, чем над. Однако когда офигенный Айсберг топил охрененный Титаник, так это ж была картина маслом - солидняк. Так за каким интересом ему сподобиться наше старое корыто, пропахшее, к тому же, не Шанелью номер пять, а вовсе даже протухшей по щелям рыбкой?
Ну и подвернул Витя к этой пятидесятиметровой ледышке втихаря. Капитан у себя в каюте неладное почуял. Чувствует, судно на несанкционированный поворот пошло. Может он в гальюне думу думал, может еще чего, но замешкался что-то. Я то в каптерке сурик, краску рыжую от ржавчины, растворителем разводил и в аккурат, когда Витька на подводную часть того айсберга наскочил, я мордой лица тот сурик то и принял.
Машина - стоп. Тревога "по борьбе за живучесть судна" названивает, панику нагнетает. Народ пластырь разворачивает 7:7 метров. Готовиться с носа, с полубака под киль его заводить, чтобы если пробоина в прочном корпусе, да ниже ватерлинии, закрыть временно. Ну, ты знаешь. Я то, как раз этим процессом командовать должен, а с личности сурик стекает. Люди пугаются, ну как я умом повредился и на нож мой боцманский косятся.
Капитан, когда в рубку залетел, желал Витюшу того придушить, натурально... Однако застал его в состоянии прострации, нервный шок стал быть у парня. Только и успел, болезный - ручку машинного телеграфа в положение "СТОП" вздернуть. И оцепенел! Потом уже, когда улеглось все и доложили, мол, пробоины в борту нет, зовут меня в рубку, на мостик. Я уже тогда медицинской науке всякий свободный момент посвящал, к экзамену готовился. Ну, поднимаюсь, смотрю. Витек мой, в кресло капитанское усаженный, недвижный со спиной прямой и ручки на коленках сложил, прямо статуя Аминхотепа, фараона египетского. Сидит без звука, и в одну точку уставился. Ну, подошел я и как полагается, по всем правилам психиатрической науки по личности то его и хряпнул, чтобы значит из шока вывести. А у меня же рука не дай боже, тяжёлая. Ну и не рассчитал малость. Ну, Витюня мой в воздух то поднялся и у дальней то переборки на палубу и опустился. Некрупный был парень. Я смотрю - он опять молчит, только уже лежа. Ну, думаю, из нервного шока я его кажется не вывел, да по запарке натурально в летальное состояние ввёл.
А тут еще второй штурман, ясень ясенем. Здоровенный бык и такой же смышленый.
- Ты что, боцман - говорит - судоводительский состав сокращать и где - на нашей исконной территории, в рубке штурманской? Валик ты - орет - малярный! - и биноклем цейсовским мне в рыло.
Каюсь, не стерпел я слов его последних. Личность свою, биноклем задетую ещё стерпел бы, а вот намеков неприличных в адрес свой, в форме непристойно-эпической не терпел и в преть терпеть не намерен.
Безобразие тут форменное началось. Капитан наш, Луи де Фюнес вылитый, что лицом, что фигурою - метр пятьдесят два в прыжке. Так он для харизмы бороду отпустил. Только и проку, что его еще и барбосом обозвали. Да братва ещё траулер, что под его началом ходил "Барбос карабас" окрестила. Бывало, психанёт и давай от нервов бороденку то чесать, ну прям барбоска плюгавая. А туда же - разнимать нас кинулся. Он же нам по эти, по-гениталии. Ну, задели мы его болезного в разминке. Глядь, а барбосик то наш - "Капитоша", его так за глаза весь флот звал, лежит у знакомой стенки-переборочки, Витюней нашим облюбованной. Лежат они оба два, что братики-щеночки.
Охолонули мы с ругателем моим от такой Цусимы. Стоим, любуемся, гладиаторы хреновы. Штурманец второй мне шепчет:
- Устиныч - шепчет - Это же двойная мокруха. Это же ты Витька прижмурил, а я, стало быть, "Капитошу" для изящной комплектации.
- Ладно - отвечаю - не дрейф, дрейфила. У них у обоих жилы на шеях бьются, живые значить.
Бог миловал, обошлось тогда. В тот же день получили мы по радио распоряжение от руководства с берега следовать в ближайший порт Готхоб для постановки в сухой док и производства ремонта судна. Уже к вечеру встали мы у причала пятым, считай, корпусом, а к утру уже подняли наш Барбос Карабас в док. Весь правый борт от форштевня до середины корпуса, выше и ниже ватерлинии, имел вид маминой стиральной доски. Рельефно выпирали шпангоуты - рёбра корабельные. Смотрелось это жутковато, как то по-человечьи. Смотрю, Витя Шептицкий подошел к днищу траулера. Не веселый. Стоит, смотрит на дело рук своих, а в шевелюре у двадцатилетнего пацана прядки седые.
Глава 3. "Честный Урсус"
- Что у вас, Устиныч, там дальше то было с эскимосами этими гренландскими? - спросил я заинтересовано.
- Да уж было - усмехнулся в сивые усы боцман - и с эскимосами и с эскимосками.
Как налетели мы на махину ту ледяную, и как поставили тогда в Готхобе, Нууке по-эскимосски, нашего рыбачка в сухой док, я тебе уже рассказывал. Должен уже ремонт начаться, а капитан наш Ромуальд Никанорыч поутру получает радиограмму, а в ней говориться, что траулер наш под фрахт пойдет к датчанам на период летнего рыбного промысла. Экипаж наш остаётся на борту в прежнем составе, датчане же не дураки -русская рабсила она завсегда ценилась и работать умели, чтобы там не говорили и стоит не дорого - по их понятиям считай даром. Ну, экипаж, как узнал - возрадовался. Это же удача какая - под фрахтом у капиталистов поработать. Да на материке, чтобы под этот самый фрахт попасть, надо редким жуком быть и нужные знакомства иметь и нужных людей из рыбного министерства уметь крутым заморским презентом растрогать. А всё почему, да потому, что простой матрос за полгода иной раз тысячу долларов получал, а капитан порой и больше двух тысяч зелёных американских денег.
На штурманца этого молодого после того, как он судовую обшивку ниже ватерлинии в стиральную доску превратил, с айсбергом поцеловавшись, поначалу экипаж злился. Ну, как же, заработка лишил. Сиди, мол, теперь в ремонте. А тут получается, что своим раздолбайством он удачу экипажу принёс. Прям не пацан, а талисман. Меня капитоша наш, Ромуальд, в толмачи-переводчики произвел. Для датчан немецкий язык, уж не знаю, как сейчас, тогда, что второй родной был. Я по-германски свободно шпрехаю ещё с войны, со школы юнг. Нас старшина Зельдович сурово по языку гонял - сто слов за неделю не освоишь, месяц без увольнения просидишь и девок поселковых на танцах в клубе не пощупаешь. А после войны я еще служил три года и с немцами пленными вдоволь напрактиковался. Помню, даже Лили Марлен на праздник первомайский певали. Слава богу, до особиста не дошло, а то ведь оприходовали бы дурачка-морячка на Колыму за такую солидарность трудящихся.
Вызывают нас с капитаном в сопровождении представителя Министерства рыбхоза в датский офис частной конторы, фирма называется, по- нашему, артель значит. Называлась фирма эта "Урсус" и герб у них был - белый медведь на задних лапах с огромной рыбиной в обнимку, чуть не с него ростом и держит он её как-то странно, будто целует. Оттого создается такое неприличное впечатление, что мишка этот вроде-как рыбу с медведицей перепутал. Поговорили мы с датчанами. Этот в фетровой шляпе из министерства нашего рыбного всё со своим, как-бы, английским встревал:
- Тел ми плиз, да тел ми плиз.
У датчан от него аж зубы заныли, такой нудник. Подробностей не догоняет, зато имеет право главной подписи в контракте с артелью этой "Урсус". Я и перешел на немецкий к их датскому удовольствию и выяснилась одна интереснейшая подробность. В контракте том указано, что минимальная месячная зарплата "фишарбайтера", по-нашему матроса-рыбообработчика, ты не поверишь - 750 американских долларов, а с премией до полутора тысяч и еще 1750 долларов каждому на пять ежемесячных заходов в порт. На каждый заход для отдыха экипажа трое суток выделяется. И при этом питание и одежда за счёт "Урсуса" этого. И вдруг эта шляпа министерская как давай руками махать:
- Что вы, что вы мистеры! Ноу, ноу, итс импосибл! Тут в контракте сказано, что наши советские моряки будут от представителя "Урсуса" все деньги ежемесячно кэшэм, то есть наличными получать, поскольку личных банковских счетов у них, как ни странно, не имеется. Однако я, как представитель советской договаривающейся стороны настаиваю на том, чтобы деньги экипажу выдавал наш советский уполномоченный товарищ, в противном случае суммы выплат экипажу нам категорически не подходят!
Ну как ведется из всей его речи на министерском инглише датчане хорошо поняли только последний пассаж, ну и зачесали затылки свои рыжие да белобрысые. Что же говорят, мы, пожалуй, согласны, что наша бухгалтерия проявила так сказать излишнюю экономию на выплатах советским морякам и мы, мол, согласны поднять ежемесячный минимум до 1000 долларов американских, но более не цента. А шляпа опять руками машет:
- Вы не совсем поняли. Для нас главное, чтобы всю сумму заработанную экипажем наш советский представитель получал, вот он всё советским морякам и заплатит, как положено по нашим советским законам. А если вы категорически не согласны, тогда наша советская сторона просит уменьшить ежемесячный минимум зарплаты моряка до 250, нет даже до 200 долларов США.
Тут-то у принцев наших датских челюсти и отвалились. Товарищ этот министерский в натуральный шок ввёл проклятых капиталистов, озадачил их не по-детски. А те когда в себя немного пришли, то обратились ко мне за повторным переводом, дескать, что-то мы, несмотря на замечательный английский советского господина не совсем "андестенд". Я им всю диспозицию этого министерского херра в шляпе по-немецки и повторил, а у самого аж скулы сводит, как я себе и друзьям своим прошу заработок урезать, чтобы господа капиталисты на нашем брате советском работяге побольше прибавочной стоимости поимели. Тут один пожилой датчанин, как потом оказалось вице-президент артели этой рыбье-медвежьей "Урсуса" и говорит эдак с волнением датские, немецкие и английские слова, мешая, но в общем понятно. Я, говорит, потомственный марксист-социалист, еще дед мой лично знал товарища Каутского и ценности социализма, говорит, во многом разделяю. А то, что предлагает уважаемый советский товарищ имеет отношение не марксизму-социализму, а скорее к кретинизму-идиотизму, так и сказал -идиотие, глупость по-немецки. По законам, говорит, датского королевства заработок работника выплачивает непосредственно фирма-работодатель и всяческие посредники запрещены. Да будет вам известно, говорит, что основатель предприятия Урсус Симсон, 120 лет назад начавший дело с одним рыбацким баркасом "Глад Дракар", имел почётное прозвище честный Урсус, а посему и нынешний Урсус честный и уважаемый торговый знак и работает на него честный и компетентный персонал, который простых и честных тружеников моря обсчитывать и обманывать не приучен. Говорит, а у самого аж кожа на голове под седым бобриком от негодования покраснела. Сильно зауважал я тогда капиталиста этого.
Тут капитан наш Ромуальдыч вмешался. Хоть и росточком не вышел, а умом бог не обидел. Отвёл он эту шляпу министерскую в сторонку и тихонько ему советует:
- Вы, дорогой товарищ, на компромисс в этом деле пойдите.
А тот долдон отвечает:
- Какой ещё может быть компромисс с министерской инструкцией? В инструкции этой чётко сказано, что согласно закрытому постановлению ЦК КПСС месячный заработок в иностранной валюте для рядовых советских работников за границей не может превышать 250 долларов США. Почему, да потому, что у ЦК распоряжений не уточняют, а берут под козырёк.
Ромуальдыч опять за своё:
- Да вы на компромисс пойдите не с капиталистами-социалистами этими или не дай боже с инструкцией ЦК, а с экипажем. Договоритесь с моряками, что после получения месячного довольствия в 750 долларов 500 из них они будут возвращать вашему представителю c письменной гарантией возврата в рублях по гос. курсу. Это же ежемесячная прибавка к рейсовой зарплате в 380 полноценных ярких советских рублей, а не долларов там каких то серо-зелёных. Какой же дурак откажется?
Сдвинул министерский дядя шляпу на лоб, почесал в затылке, и говорит:
- А ведь дельное предложение. Нам работникам министерства премию за экономию валюты выписывают в чеках Внешторгбанка и если дело выгорит, то сэкономим мы Родине 15000 серо-зелёных в месяц или 90000 за полгода, а это чревато уже не премией - благодарностью от ЦК, что посерьёзнее будет любых денег.
В общем, ударили все по рукам и контракт с этим честным Урсусом подписали. Знать бы мне тогда, что ждёт меня впереди теплое знакомство с настоящими гренландскими урсусами.
Глава 4. "Нуук"
Кстати тогда - продолжал рассказ боцман - клеша снова в моду входили и мурманские менты частенько именовали наших морячков клёшниками. И опять, как в песне, идём мы большой, тёплой компанией по Нууку. Устиныч негромко пропел хрипловатым баритоном:
- Идём сутулимся по узкой улице, а клёши новые ласкает бриз.
Лето как-никак, хотя и полярное. Особых достопримечательностей в гренландской столице не замечалось, да и городом это трудно назвать, скорее посёлок. Одна улица, дома всё деревянной постройки в один, два этажа. Более всего этот городок Нуук походил на города Дикого Запада из американских вестернов. Складывалось такое смутное впечатление, что из ближайшего салуна вот-вот вывалится компания подгулявших ковбоев в широкополых шляпах и начнет от избытка своих ковбойских чувств палить в воздух из огромных длинноствольных кольтов. Однако смотрим в низине новостройка - длинный дом на сваях, пятиэтажный и современный из стекла и бетона, прям дворец посреди хижин. Как и наш родной заполярный Мурманск располагался этот Нуук-Готхоб не на равнине, а на самых натуральных, привычным, нам северянам сопках. От того, как и наш Мурманск, правда, Мурманск, что Нью-Йорк по сравнению с этим городком, был покрыт этот Нуук широкими крутыми, деревянными лестницами, как корабль трапами. Так, что особо не нагуляешься по лестницам этим. А нам молодым всё это не мешало и лестницы мы эти перемахивали без одышки, как у себя дома.
Идём мы себе и навстречу разный народ местный. Датчан-европейцев много, в основном понятно мужики, но и дамочки попадаются. И те и другие одеты по мужицки в штанах-джинсах по летнему делу, да куртках-кухлянках или во всепогодных алясках, собачьим мехом подбитых. Эскимосы те с фантазией. Смотрим - сидит на крыльце бабка, длинной трубкой дымит. На голове платок пёстрый, китайский с драконами и сверх того советская полковничья папаха из серой мерлушки. Пригляделись, а на папахе той, сзади ценник картонный с надписью ВоенТорг. Ну, говорю, ребята, не первые мы тут, не первые. Да уж, какие там первые. Выруливает из-за поворота и прёт на нас, подпрыгивая на ухабах, кто бы ты думал. Нет не иномарка какая-нибудь, а новенький наш Москвич 412. За рулём раскосый парень лет 25-ти. Машина несётся километров под 100 и это не германский автобан какой-нибудь, нормальная ухабистая дорога. Гляжу, мать моя, на дороге, прямо посредине дитё местное в пыли копошится, годов двух не боле. Ну, думаю - пропадёт карапуз, сшибёт его лихач этот. Ну и как-то само собой получилось, скакнул я как кенгуру австралийский метров на пять вперёд, ребёнка схватил и вместе с ним сальто-мортале изобразил. Вместе в сторонку и укатились. Дитё перепугалось, орёт. Народ из домов выскочил. Мамка непутёвая малого своего у меня выхватила и бежать, да и наши все подоспели, суетятся. А этот автогонщик нуукский на Москвиче, он не затормозил, нет. Понимал видать, что его на такой скорости занесёт и по инерции и перевернёт вверх колёсами. Он и впрямь водилой классным оказался. Управляемый занос мастерски исполнил и машину плавно кормой вперёд поставил. Ну, да я сгоряча мастерства его не оценил, а обложил трехэтажным по матушке при всём гренландском народе. Парень этот понял, что ругаюсь я и в душу и в мать, да и тюлень бы понял. Стал он умиротворяющие жесты делать - успокойся, мол, и говорит что-то. Сначала на английском, потом на-датском. Поостыл я малость, как-никак родная душа - полиглот эрудированный, не дикарь какой. Спрашиваю его на удачу:
- Шпрехен зи дойч? - А он мне в ответ:
- Я! Я! Натюрлих! - Тут я от умиления совсем успокоился. Похлопали мы друг друга по плечам и начал я общаться с жителем столицы гренландской города Нуук.
Оказывается, наша русская слава не миновала и такой беломедвежий угол, как столицу эту эскимосскую" - продолжил, испивший любимого индийского чая со слоном, Бронислав Устиныч - Представь себе, пригласил меня мой новый приятель по имени Миник, так он представился, новое знакомство отметить. Подходим мы с ребятами к местному заведению с новым другом. Салун, как салун прямо из вестерна, а на нём, ты не поверишь, хоть и белый день на дворе, вывеска неоновая сине-голубая мерцает и буквы наши русские. Написано там Гагарин, только в конце вместо русской Н, латинская N присобачена. Заходим внутрь - обычный кабачок, чем то на наши мурманские "Полярные Зори" смахивает, только столы без скатертей и не пластиковые, как у нас, а как есть солидные из морёного корабельного дерева. Дизайн такой. Слово такое новомодное, ты мне напомни, я потом объясню, что оно значит. Заходим мы с нашим провожатым всей честной, клёшной компанией, глядим:
- Твою маман! - портрет на стене метровый и на нём Юра Гагарин в русской рубашке и улыбается своей знаменитой улыбкой, солнышко наше. Фото цветное, увеличенное и в углу автограф, как положено. Сели мы за стол деревянный, длинный такой со скамьями, как в деревнях наших, все уместились. Официант пиво принес, отменное - датское, куда нашему жигулёвскиму. Ну, наш знакомец встал, и тост произнёс короткий:
- Кашута!
Я то подумал, что-то вроде нашего За здоровье! Ан, нет, как Миник потом объяснил, это пожелание мужчинам удачной охоты. Так, что американцы обмишурились, когда циклон Кашуту пьяной эскимоской выставили. Выпили мы за дружбу советских и гренландских рыбаков, а Миник мне доверительно так и говорит:
- Рони, - это он меня так из Брониславов перекрестил - просьба у меня к тебе, пока вы с друзьяьми в Гренландии, пожалуйста, не называйте мой народ Эскимосами. Мы калааллит - люди, а эскимос это ругательство, означает, пожиратель сырого мяса. Мы и в самом деле никогда сырым мясом не брезговали, но слово для нас звучит оскорбительно. Как ты для меня теперь близкий друг - ааккияк, то сделай, как прошу. Я, говорит, хочу видеть тебя новым братом, а потому, приглашаю тебя, поохотится, со мной и с младшим братом моим по имени Нанок, что значит медведь. Пусть будут тому свидетели Килак и Имек - небо и вода, а так же эти большие сильные мужчины, твои испытанные братья, поскольку ты с ними много раз охотился на славную большую рыбу в диком холодном море.
Красиво сказал, почти как грузин. Беда, что кроме меня его гренландско-кавказское красноречие, исполненное на языке Гёте и Шиллера никто из наших не оценил. Я то, конечно перевёл, но это всё одно, что Баха напеть. Одно стало понятно - гренландцы-калааллиты народ весьма красноречивый и дружелюбный.
- А что? - Cпрашиваю, а сам на потрет Юры Гагарина киваю - Неужто, когда первый космонавт Земли, после подвига своего вокруг света путешествовал и к вам калааллитам в Нуук наведался?
Он смеётся, говорит:
- Нет. Я тогда в Дании, в Университете учился, а Ури (они так Юрий произносят) в Копенгагене королевскую семью навещал и на приёме во дворце меня ему представили, как самого лучшего студента самой большой датской провинции самого большого острова на глобусе. Гагарин улыбнулся и сказал, что видел из космоса Гренландию и что она самая белая и чистая страна на планете и сверкает под облаками, словно королевский бриллиант.
Миник по пути во дворец, в газетном киоске открытку с Гагариным в русской косоворотке купил, вот Юра ему автограф и подписал. А когда год назад дядя Миника получил лицензию на открытие заведения, то племянник ему идею с названием и подбросил. Вывеску в Дании заказали, да там с буквами напутали, ну не переделывать же из-за одной буквы. Дорого, долго, да и далековато будет. Что скажешь - вздохнул Устиныч - капиталисты они деловые ребята, портит людей мир чистогана.
Глава 5. "На охоту"
Знаешь, у небольших народов, имеющих крохотные, похожие на посёлки столицы есть масса своих выгод и преимуществ. К примеру, все знают всех и все родственники. Когда я посетовал, что на столь важное мероприятие, как охота с моим будущим братом меня советского моряка попросту не отпустит начальство, то Миник только кивнул на это головой и сказал, что всё устроит. Я честно скажу, не поверил, привык, что в нашем мире слова недорого стоят. Однако, утром вызывает меня капитан наш Ромуальд Никанорович и так торжественно, пошкрябывая бородёнку, заявляет:
- Для вас, Бронислав Устинович, есть задание государственной важности. Высокое партийное начальство доверяет вам, беспартийному проведение важнейшего мероприятия политического, можно сказать, значения - так и сказал Цицерон морской - Вы направляетесь на пятеро суток укреплять мир и дружбу между советским народом и коренным населением острова Гренландия. Доверяем мы вам, поскольку вы зарекомендовали себя как ответственный и в меру пьющий товарищ. От себя добавлю - Бронислав не подведи, покажи товарищам чукчам, тьфу, эскимосам настоящее советское воспитание. Вот тебе 25 американских долларов командировочных, но особо не шикуй, будь скромен.
Выхожу я с мостика, спускаюсь по трапу, а у трапа Миник стоит. На капот своего зелёного москвича рукой опёрся и улыбается.
- Гутен та - говорит - "майне кляйне брудер - Шутит, значит.
Это он промеж своих эскимосов, то бишь, гренландцев высокий да статный, а мне мой новый друг-ааккияк в самый раз почти по грудь. Наклонился я слегка - поздороваться, а он тут странное удумал - ухватил меня рукой за шею, подтянулся, как на турнике, и давай своим носом о мой шнобель тереться. Я аж взмок с перепугу, оттолкнул его слегка:
- Вас ист дас? - спрашиваю - Что это - мол - за шутки.
Он смеётся и отвечает:
- по-нашему это просто приветствие. Давай - говорит - садись, поехали. А если с девушкой целоваться по-эскимосски тогда не так простецки, как сейчас, а совсем по-другому, нежнее и тоньше. Куда там - мол - вашим поцелуям. Наши носы умеют выразить в тысячу раз больше, чем ваши губы. Ну, ничего наши невесты тебя быстро обучат.
Взглянул на меня в зеркало заднего вида и серьёзно так добавил:
- Если захотят.
А с командировкой этой охотничьей он так устроил. Оказывается, Гренландия уже тогда была что-то вроде автономной провинции в королевстве Дания. И было у них кое-какое самоуправление и даже своё правительство местное, ну что-то вроде наших месткомов или собесов, я не очень вникал. Ну а Миник, дружок мой новоиспечённый, не последний оказался человек в том самоуправлении. К тому же один из его дядьёв ни больше, ни меньше, как член правления фирмы "Урсус", той самой, которая наш траулер зафрахтовала. Дальше - дело техники. Позвонили нашему представителю из министерства. Ну, тому, который в шляпе щеголяет. Пообщались по-деловому, мол, для обмена опытом надёжный человек нужен из экипажа и, чтобы какой-то из трёх языков знал: датский, английский или хотя бы немецкий. Всё просто.
Вот мы уже и в пути на охоту. Выехали за город, подъехали к какому-то ангару длинному. Миник ворота открыл, а там вездеход на гусеничном ходу. Тут он из багажника москвича достает ружьё в чехле, не новое, но ухоженное, германской фирмы Зауэр. Оружие двуствольное, вертикалка, с тремя крупповскими пересекающимися кольцами. Пока Миник вездеход готовил я к сопке отошел, ружьё пристрелять, благо патронташ он мне тоже выдал. Стрелял я ещё с войны неплохо, но гладкоствол особой сноровки и пристрела требует. Пристрелялся я по камешкам, всё ништяк - бьёт кучно. Сели мы в вездеход, поехали. Местность тяжелая, тундра, да скалы, трава редко, чаще мох. Растрясло с непривычки, я же не танкист какой, не дай боже. Долго ехали, всё на север и на север, часа четыре и всё время как будто в гору и снежных полей всё больше и больше. Вдруг ещё резкий подъём и выскакивает наш вездеход на ледяное, белое плато, покрытое волнами застывшего снега. Как будто на море шторм был и волны эти какой-то чародей в один миг заморозил. Ох и красота, скажу я тебе, Паганюха. Всё сверкает, как будто алмазы рассыпаны, даже глаза заслезились. Этого не передашь, это надо видеть. Что сказать - Великое ледяное царство.
А знаешь ведь там, на ледяном панцире гренландском даже загорать в полярный день можно и загар такой бронзовый, получше чем в Ялте или на Канарах. Мы, как на ледяное это плато с волнами снега застывшего на вездеходе то выскочили, так я, скажу тебе, просто ослеп от белизны, да ещё торосы ледяные на солнце сверкают так, что глазам больно. Есть такая штука - снежная болезнь, когда роговица глаз получает ожог от отраженных лучей Солнца на снежных полях. Миник конечно это знал и очки тёмные для меня припас, а сами то местные к такому делу привычные, почитай веками тренировались. Кстати и очки у них свои есть. Костяные, как две половинки яичной скорлупы, все мелкими отверстиями усеянные. Как у калааллит говорят, охотник-инук - настоящий человек. Всё знает и всё умеет. Тут включает Миник рацию коротковолновую и вызывает кого-то.
- Ты, Рони-ааккияк - говорит он мне - разомнись пока минут десять, пока мой брат-инук не подъедет.
Вышел я из вездехода. Поразмяться и вправду стоило, растрясло меня порядком с непривычки. Прохаживаюсь, жду, когда послышится шум двигателя, того, на чём брат Миника подъехать должен. Тишина полная и в этой тишине появляется на вершине ближайшего снежно-ледяного бархана какие-то косматые тени. Затем доносится возглас на высокой такой ноте, почти визг:
Унаие!!! Юк! Юк! Юк!
Тени эти превращаются в запряжённую веером собачью упряжку и летят вниз по снежному насту. Следом взлетают над вершиной бархана длинные нарты, красиво так приземляются, и вся эта гренландская экзотика, натурально, прёт на меня со скоростью выше собачьего визга. Признаться, струхнул я малость от неожиданности. У них, что в Гренландии, такое своеобразное чувство юмора - живых людей наездом пугать? То понимаешь родным "Москвичём" давят, то упряжкой этой собачьей. И что? Потом на моей могилке напишут:
- Здесь покоится боцман Друзь, героически погибший под ездовыми собачками.
Ну, братец этот на нартах в двух метрах от меня притормаживает своих гренландских хаски-киммеков, а нарты по инерции вылетают вперёд и, разворачиваясь кормой, останавливаются прямо возле носков моих унт. Семейное это у них с Миником, что ли? Потёрлись братья-ааккияки носами. Миник родственника представил. Нанок его звали. Медведь, значит. Везёт мне на медведей. Парень и вправду крупный для эскимоса, гренландца, то есть, широкий такой, коренастый и одет уже совсем по-местному. В собачьих унтах, в штанах из тюленьей шкуры и в парке из волчьего меха с капюшоном. Инуит этот, Нанок, на иностранных языках не говорил, разве что по-датски. Я же к тому времени уже десятка три слов на их языке освоил, пока мы в пути были с Миником. Я на лайку показываю и говорю: киммек, собака значит, а Нанок этот смеётся-заливается, ну как дите малое. Ну как же, носатый да усатый великан-чужак на человеческом-калааллит языке говорить пытается. Ну, это, как если бы тюлень у старика-эскимоса трубку покурить попросил. А я люблю, когда дети смеются, искренне так, светло, ну как Нанок этот. Тогда я и выдал простенькую конструкцию из трех слов:
- Киммек ааккияк инук - Что-то вроде: Собака друг человека.
Нанок тут прямо в полное восхищение пришёл, подбежал к Минику, лопочет что-то по- своему, по калааллитски. Миник улыбается, переводит:
- Нанок говорит, что ты талантливый человек, поэт. Так песни слагать только наш дед Иннек умел, а ты всего несколько слов знаешь, а уже песню по-инуитски сложил:
Киммек ааккияк инук. Красиво, однако.
Я улыбнулся и говорю:
- То ли ещё будет, братья-инуки, друзья-человеки
Глава 6. "Боцман-хаскиводитель"
Тогда, прежде чем отправиться в дорогу на собачьей упряжке, предложили мне братья-инуки перекусить, чем духи Гренландии послали. Разложил этот толстенький Нанок закуски и рукой мне жест делает: "Угощайся, мол". Я бы рад угостится, да снедь больно непривычная - рыба вяленая на ветру и солнце - юкола, хотя и без пива, но пожевать можно. Но откровенно протухшие куски мяса с зелёной плесенью, что твой сыр Камамбер и куски посвежее, но совершенно сырые - это было слишком. Да и дух от этой скатерти-самобранки шёл такой, что хоть гренландских святых выноси. Хотел я рыбки сухой пожевать, да она в узелке наноковом вперемешку с этой снедью такими ароматами пропиталась, что почудилось мне, что я не стираным носком неряхи-морячка полакомиться пытаюсь. Неловко мне гостеприимных хозяев обижать, да чую, что вот-вот "смычку брошу", сблюю, то есть. Отродясь морской болезнью не страдал, а тут, стыд то какой, замутило, как какого-то салажонка. Покосился я на Миника, а у того, хоть и не улыбается, а в чёрных, раскосых глазах черти прыгают. Ну, думаю, издеваются братья-эскимосы, как бывалые морячки над салобоном. На "слабо" берут. Задело это меня шибко. Нет, говорю про себя:
- Врёшь! Не возьмёшь! Никогда Бронислав Друзь не поднимал рук, прося о пощаде!
Беру я твёрдой рукой большой кусок сырого мяса с душком, солю его крепко, чтоб значит, шансы на выживание иметь и только до рта донёс, как Миник мою руку останавливает и слегка улыбаясь, говорит:
- Не надо Рони, наша еда не для европейских желудков, чтобы это есть надо родиться в Гренландии и родиться инуком. Не зря нас эскимосами, то есть пожирателями сырого мяса дразнят. Вот, держи пока - и протягивает банку датской ветчины - А когда - говорит - приедем на место уху из свежей рыбы наварим. Уху все уважают: и наши и ваши.
На чём я только, Вальдамир за свою жизнь не ездил: и на торпедном катере ходил и на лошадках верхом и на снегоходе и на вездеходе. Сам машину вожу не плохо. А вот на собачках мне только в Гренландии довелось. С чем это сравнить? Ну, разве что всякий, кому в детстве родители не запрещали или кто совсем уж трусишкой не был, может вспомнить катание на санках с крутой горки. Вспомнить вольный, холодный ветер, бьющий в лицо и свежее детское, которое уходит с возрастом - неземное, захватывающее дух ощущение свободы, полёта и счастья. Когда разогналась собачья упряжка по снежному насту и взлетели мы на первом снежном бархане захотелось мне, как пацану малолетнему заорать от избытка чувств, до того здорово это было. Правда, когда нарты приземлились вместе с моими кишками, и я себе едва язык не откусил, поостыл я маленько. Потом понял, когда в таком раскладе вверх летишь, надо не только ребячье удовольствие ловить, но и успеть сгруппироваться для приземления - живот подобрать и привстать, а не сидеть, как поп на чаепитии. Понял я, почему инуки - "хаскиводители" визжат в полёте и "Юк-Юк" кричат, вперед, значит. Это, как я разумею, чтобы не только собачек взбодрить, но и из себя лишний лихой дух выпустить, а не то от дурного веселья заиграться можно, внимание ослабить, да в ледяное ущелье, а они там бездонные, вместе с упряжкой и сверзиться. Ехали мы часа три, правда, с остановками. Нанок собакам лапы проверял, чистил ото льда, что между пальцами собирается. Я, было, хотел приласкать одну симпатягу бирюзовоглазую, да Миник меня остановил и так сказал:
- Гренландская Хаски, Рони, к чужой ласке не приучена и если что, ласкателя огорчить может до невозможности, поскольку просто не поймет его нежных порывов. Ездовой, каюр-хаскиводитель для собаки, что господь Бог для истинно верующего и потому должен быть, как Большой отец для малых - неисповедимым в путях, строгим и иногда заботливым. Никогда не давай ездовой собаке почувствовать твою слабость. Она сама станет слабым существом, потерявшим веру, и на неё нельзя уже будет надеяться. Тогда вам с нею уже ничего не поможет.
Собрался я с духом и попросил у братьев-инуков разрешения каюром побыть - собачьей упряжкой поуправлять. Миник сразу согласился, а вот Нанок поначалу заупрямился: Нет, мол, и всё. Ревнует, значит. Однако Миник его упрашивать не стал, а бросил короткую фразу и таким тоном, что и без перевода понятно - два слова:
- Я сказал! - Сразу стало ясно - кто тут старший брат.
Принял я из рук Нанока поводья упряжки и волнуюсь чего-то. Когда первый раз за штурвал боевого торпедного катера встал и то меньше волновался. Тут слышу, Миник мне на ухо шепчет:
- Юк! Юк! - командуй, мол.
Ну, я, не будь дурак, и взревел, что твой гудок пароходный, басом своим шаляпинским:
- Юк! Юк! А ну, залётные!
Собачки наши от такого панславизма сначала на ходу все вдруг подпрыгнули, как бы свечку сделали, а после такой аллюр три креста дали, что твоя птица тройка. Эскимосы мои от неожиданности чуть из нарт не кувырнулись, однако сноровку не пропьёшь. Смеяться начали, как оклемались. Миник меня варежкой по плечу хлопает:
- Признали тебя наши собачки, Рони.
А мне грешным делом подумалось, что я, может быть, первый в мире боцман-хаскиводитель.
Глава 7. "Боцман в Иглу"
- Знаешь ли ты, Паганюха, что езда на собачьих упряжках, столь радостная в начале, в течении нескольких часов непривычного седока утомляет куда более, чем скажем дневной переход по жаркой Сахаре между трясущихся горбов, какого-нибудь, понимаешь, верблюда-бактриана. Когда мы, наконец, спустились в небольшую светлую от плотного льдистого наста долину, сплошь усеянную несколькими десятками полушарий, белоснежных домиков-иглу, я, скажу тебе, почти обрадовался. Это ведь всё дело привычки и когда пришлось ехать на собачках во второй раз, то было уже легче. Иглу эти при ближайшем рассмотрении оказались построенными из блоков-плит плотного снега.
Позже, мне повезло наблюдать, как гренландские эскимосы-инуки распилили длинными ножами на плиты, твёрдый, слежавшийся сугроб. За какой-то час с небольшим они соорудили превосходный, классический иглу. Плиты разных размеров инуиты располагали по спирали, словно в раковине улитки, сужающейся к своду. Все снежные блоки они с врождённой сноровкой укладывали с опорой на предыдущие - в трёх точках. В довершении готовый снежный домик для крепости конструкции полили с внешней стороны водой, растопив снег на огне в чане.
Когда мы спешились, Нанок пошёл распрягать и кормить собак, а мы с Миником направились к ближайшему иглу. Вход в этот ледяной домик меня, скажу я тебе, порядком озадачил, потому, как более напоминал большую нору или в лучшем случае лаз, но никак не вход в нормальное жилище. Особенно он был неудобен для людей не эскимосской комплекции, типа меня. Однако, чего я хотел? Экзотика и комфорт понятия мало совместимые. Вообщем лезу я следом за Миником по снежному проходу на самых, извиняюсь, карачках, а самого смех разбирает. Подумалось, что так мог начинаться свежий, хотя и не совсем приличный анекдот из цикла "про боцманов":
- Ползёт, мол, по снежному ходу боцман в иглу, к эскимосам в гости, но что-то долго ползёт и уже начинает опасаться - не перепутал ли он на повороте передний проход сзадним?
Я конечно, шутки ради, преувеличиваю, поскольку вход в иглу из наружного лаза короткий, так что не заблудишься. Вынырнул я прямо внутри ледяной избушки. Признаться ожидал я, что воздух внутри будет, мягко говоря, тяжеловат, особенно с учётом местных гастрономических особенностей. Однако ничего страшного, воздух был вполне в норме, поскольку пол в иглу, между прочим, располагается выше уровня входа, чтобы углекислота, которая тяжелее кислорода легко сменялась свежим более лёгким воздухом. В общем, внутри было светло, поскольку снежные блоки хорошо пропускают наружный свет, а так же и тепло - посреди жилища, устланного в три слоя толстыми шкурами, слегка коптя, горел ровным пламенем небольшой костерок - тюлений жир в плоском корытце. Но самое главное и меня это приятно удивило в хижине-иглу, было сухо, хотя я признаюсь, опасался сырости от тающего снега. Самое приятное, Вальдамир, было то, что в этом экзотическом помещении стоял чарующий запах варящейся ухи. В большом казане на треноге над костерком жаровни, заправленной тюленьим жиром, булькало и парилось аппетитное варево. В животе у меня заурчал небольшой, но весьма прожорливый зверь, давая почувствовать насколько, он проголодался. Тут я обратил внимание, что в домике, похоже, никого нет и уха, как в сказке, варится по собственному хотению. Мое фантастическое предположение опровергли совсем не сказочные звуки. Из под шкур донеслось старческое кряхтенье, покашливание и, не в обиду старичкам, скрипение. На свет божий, откинув в сторону не совсем чистое одеяло из песцовых шкур, вылез дедушка с лицом сморщенным, как завяленная на северном солнце и ветру рыба. Личность гренландского ветерана украшала седая реденькая бородка, за которую я тут же окрестил старичка -дедушка Хо, в честь вьетнамского Ленина - Хо Ше Мина. Его портреты в те годы часто мелькали в советской прессе и в телевизоре. Не обращая на нас ни малейшего внимания, он, посапывая и бормоча, ловко сдвинул треногу с рыбным варевом в сторону от огня.
- Это Большой Джуулут - ангакок Калаалит Анори. Так называется наш род - Люди Ветра - почтительно косясь глазами в сторону старика, прошептал мне на ухо Миник. Я про себя отметил, что живого веса в Большом Джулуте, дай бог килограмм тридцать пять. Миник между тем продолжал нашёптывать:
- Это он много месяцев назад сказал, что весной в Нуук на плавучей ледяной горе занесёт посланного нашему роду сильного человека. Ростом и удачей больше, чем у двух охотников-инуков, с усами, как чёрные стрелы и руками большими и сильными, как лапы нанока.
Признаюсь, очень меня озадачили эти новые миниковы подробности, да и вопросов к нему возникло достаточно, но тут "дедушка Хо" - Большой Джуулут выудил откуда то из под шкур три больших оловянных ложки и жестом пригласил нас к остывающему казану с ухой. Сижу я, хлебаю ароматное рыбное варево, заправленное неизвестными кореньями, и думаю про себя:
- Вот сижу я простой русский моряк, в иглу снежном между двумя эскимосами-инуками старым и молодым. Сижу я здесь и местную уху дегустирую. А почему я здесь и зачем это одному Богу известно, да ещё может подчинённым ему местным гренландским духам, собеседникам худенького ангакока, Большого Джуулута.
Вот такие неисповедимые пути нас по жизни водят, Паганюха - вздохнул с какой-то затаённой грустью Бронислав Устиныч. Устиныч замолчал, задумавшись о чём-то своём на несколько невесёлых минут, а затем вновь продолжил:
- Как ни странно, но старик на протяжении всей нашей совместной трапезы не только не проронил ни слова, но даже не покосился в мою сторону. Он лишь шумно втягивал с ложки горячее варево. И то сказать, уха удалась на славу. Кому ещё, как не обитателям богатого рыбой гренландского побережья знать толк в её приготовлении. Правда, как поведал мне Миник, его соплеменники твёрдо убеждены, что только через сырое мясо рыбы, морского и всякого иного зверя человек может получить жизненную энергию для выживания на белой, студёной земле Гренландии. Варить или жарить пищу они стали лишь с приходом европейцев в образе викингов. Пришельцы принесли с собой не только разнообразные полезные вещи, но и множество болезней и дурных обычаев. Худший из них - пьянство. У инуков с огненной водой та же беда, что и у их южных соседей и дальних родственников - североамериканских индейцев. Мне приходилось наблюдать неприятные, скажу я тебе, картины, когда суровый молчаливый охотник, зайдя в бар в Нууке, после стакана, другого, некрепкого светлого пива превращался в сползающее под стол бесполое, хихикающее ничтожество.
Некоторые рода племени инуитов, такой например, как род Миника - Калаалит Анори, для оздоровления своих людей от таких "благ цивилизации" много месяцев в году проводят вдали от неё родимой: на холодных, но чистых просторах ледяного острова, студёной земли освоенной восемьсот лет назад их далёкими предками племенами Туле, приплывшими с побережья Аляски. Они стараются жить по обычаям предков, как велят духи инуитов, хотя и не чураются некоторых полезных изобретений внешнего человечества. Современные ружья, капроновые рыболовные сети, антибиотики и ещё множество мелочей, отказаться от которых уже нет возможности. Возвращение к истокам у людей - калааллит происходит добровольно. Естественно, что многие из них, уже вросшие в новую жизнь и не помышляют о бегстве в прошлое. Работают в горнорудных шахтах, на конвейерах заводов перерабатывающих рыбу компаний. Немногие прирождённые вожаки, такие как Миник - целеустремленные, со светлой головой, мужским твёрдым характером и душой влюблённой в мать-Гренландию, пытаются сохранить самобытность народа и одновременно по возможности не так болезненно принять современный уклад жизни.
Миник должен бы жить одновременно в двух мирах. В мире духов инуитов, окружающих Большого Джуулута и в мире новой современной Гренландии. Я как-то спросил у него:
- Как ты, человек с университетским образованием можешь искренне верить в существование каких-то надмирных сущностей - духов и прочей мистики?
Миник взглянул на меня своими антрацитно-раскосыми глазами и спросил:
- Считаешь ли ты, Рони, японцев отсталой и невежественной нацией? - Я, сам понимаешь, ответил отрицательно - Тогда, как объяснить - продолжил он - что в стране с пятнадцатью университетами миллионы людей, в том числе с высшим образованием искренне и горячо исповедуют синтоизм, в котором у всех вещей и явлений природы есть своя духовная сущность - кАми? Эти сущности, кроме духов священных материальных объектов, например духов долины, горы или духов природных явлений так же включают в себя и духов умерших предков. Духи ушедших получают от своих живых потомков духовные эманации почитания, уважения и любви отвечают им защитой и покровительством в повседневной жизни. А как истолковать, - продолжал Миник - что ангакок, старый Джуулут, никогда не посещавший ни Нуука, ни других современных поселений и общающийся с соплеменниками в основном жестами, ещё полгода назад предупредил о твоём, Рони, появлении в Нууке. Причём с такими подробностями, что я никак не мог перепутать тебя с кем-то другим. Он даже сказал, что у тебя под левой лопаткой имеется розовое солнце - подарок от твоего духа-покровителя, за твою доброту к людям отразившего железную смерть.
- Тут я, малой, умолк потрясённо. У меня, скажу я тебе, в самом деле, такое было. В конце войны, когда наш торпедный катер, на котором я юнгой ходил, с немецким мессером схлестнулся. Я в рубке за штурвалом стоял, поскольку штатный рулевой ранен был тяжело. Мессер этот сто девятый, на очередной заход пошёл, чтобы из четырёх своих пулемётов - MG17 причесать нас до полной аккуратности. Рубка наша фанерная была, только усилена в трех местах броневыми листами. Я, между прочим, уже тогда боцманские замашки имел и броню эту по-тихому на ящик американской тушёнки выменял. Так, что ты думаешь? Одна из пуль мессеровских, винтовочного калибра 7,92 кусок от моей выменянной брони отколола и это железо мне кожу на спине с мясом, аж до самых рёбер срезало. Хирург потом сказал, что аккурат напротив сердечной мышцы. Заживало потом долго, даже пересадку кожи с ягодицы делали. После весь госпиталь ржал:
- Ты скажи спасибо, БрОня-броненосец, что тебя не в лоб ранило, а то ходил бы с куском жопы во лбу в виде солнца, ну как у тебя сейчас под левой лопаткой!
Всё это, конечно, понимаешь ли, Поганюха, было потрясающе интересно, однако, как говорится, основная тема раскрыта не была. В чём, спрашивается, мораль сей басни, и за каким гренландским лешим Миник и этот местный дедушка Хо - Большой Джуулут с его приятелями надмирными сущностями выманили меня в это "белое безмолвие"? Только лишь на охоту, на промысел зверя? В чём, собственно, смысл мистической связи русского боцмана Рони и таинственных духов инуитов? На этот вопрос, обращённый к Минику ответа я тогда не получил. Тот ответил отговоркой, что всему своё время и не стоит торопить события. Мне лишь посоветовали ложиться спать под тёплые шкуры, потому, как поход за добычей состоится уже через несколько часов. Всего-то и делов: советский, понимаешь, боцман и духи инуитов должны будут вступить, как выразился Миник: "В невидимую, но прочную связь". Произойти это эпохальное событие может только в процессе самого древнего мужского занятия - на охоте.
Глава 8. "Боцман в каяке"
Где-то в половине четвёртого утра миниатюрный Большой Джуулут разбудил меня, причём самым оригинальным образом - мне подали кофе в постель. Ну, понимаешь, не совсем кофе, а чай и не совсем в постель, а в шкуры. Было бы весьма бонтонно, если бы не одно но. Дедушка Хо оказался тот ещё оригинал - литровую жестяную кружку с почти живым кипятком он приставил к моему единственному и неповторимому спящему носу. Вернее аккуратно расположил, прислонив к усам. Скорее всего, старик желал выразить своё искреннее восхищение относительно окраса, пышности и размеров этой, к сожалению, не промысловой пушнины. Я, наверное, только чудом не обжёгся, поскольку волею обстоятельств мой организм отреагировал соответствующим неприличным сновидением.
Будто бы мой капитан Ромуальд Никанорович, безмерно осерчав на меня за что-то, размахивает у моего носа стянутым с его небольшой, но всё же капитанской ноги не совсем свежим и слегка ветхим носком. При этом он зловещим шепотом Бабы Яги шипит мне в ухо:
- Чуешь командирский дух, боцман? Нет, я тебя, гада, спрашиваю, ты командирский дух чуешь?
И такая оторопь меня во сне взяла, такое возмущение. Нет, ну что это он о себе вообразил? Ты, даже если начальник, возьми, если приспичило, с полки рундука чистый, выстиранный предмет интимного белья и размахивай им, сколько влезет. Так нет же, командирским духом он решил похвалиться. Тоже мне, Василий Иванович выискался. Я что ему, Петька что ли? Осерчал я ответным образом не на шутку. Такой легендарный гнев меня во сне охватил, что изо рта, как у змея Горыныча, пламя полыхнуло, да так, что нос припекло. Тут-то я и проснулся! Подскочил, и едва носом эту самую кружку с кипятком не подцепил. Но пронесло, в смысле обошлось, значит.
Должен сказать, что чай этот был особый, духовитый и жутко крепкий, но не чифирь - куда как хитрее рецептура. Приметил я у снежной стенки в корытце между свертками всякими большую початую пачку красного китайского чая. У нас он "Дружба" назывался, там ещё на этикетке желтая рука белую пожимает. Сахару в том чае тоже было более чем - ну очень сладкий. Только собрался я отхлебнуть, как старый мне на ноже добрый кусок нерпичьего жира протягивает и целится мне этим куском прямо в кружку. Я конечно против - не по животу угощение. Хорошо Миник выручил - сказал он что-то Большому Джуулуту, так тот в ответ только недовольно седыми бровками пошевелил. Миник же, взамен тюленьего жира мне в кружку добрый кусок датского коровьего масла булькнул. И на том спасибо - вот, мол, тебе царский завтрак охотник: бодрость, сытость и лёгкость в животе. Что может быть лучше для того, чтобы рука была твердой, а поступь лёгкой?
Выбрался я с Миником на волю из снежной избушки Большого Джуулута и вижу, что братец Нанок со своими собачками уже тут как тут - ожидает. Сели мы в нарты и без лишних разговоров поехали курсом на Норд-Ост. Ехали недолго - через минут двадцать показалась большая морская бухта вся в белёсом крошеве мелкого битого льда. Остановились мы у пологого скалистого спуска к воде. Нанок остался со своей упряжкой, а мы с Миником, подхватив ружья и амуницию, стали спускаться вниз. Я честно сказать, с надеждой ожидал увидеть у воды моторную или хотя бы вёсельную, привычную для меня, морскую шлюпку. Однако к худу или к добру надежды мои не оправдались. Миник привел меня на галечный пляж, где у нависающей скалы из больших камней сооружено было подобие стен склада, крышей для него был тот самый скальный навес. Дверью в эту каменное хранилище служил огромный, круглый валун. Его мы вдвоём, не без труда откатили в сторону. Перед нами открылся небольшой музей. Я бы назвал его "Инуиты и морское дело". Миник с гордостью принялся просвещать меня, на этот раз относительно морских достижений своего народа. В хранилище из камня находилось более десятка экзотических для свежего взгляда туземных плавсредств разного размера и вида.
- Это мужские лодки - каяки - пояснял Миник, указывая на небольшие остроносые лодки с одним или двумя люками для гребцов. Их каркас состоит из гибких костяных планок, обтянутых моржовой кожей - На них наши охотники промышляют небольшого морского зверя: некрупную нерпу или молодого лахтака - морского зайца. Это - показал он на самую большую и длинную с тупоконечным кормой и носом восьмиметровую лодку - умиак, грузовая или женская лодка. Ею управляют молодые женщины - до двух десятков в одной лодке. Пользуются ею, когда перевозят грузы на летние охотничьи земли. Делают умиак из связанного в остов китового уса и обтягивают кожей морского зайца. Кстати, скоро такая лодка понадобится нашему роду. Вот-вот подойдут гренландские киты, а на китобойном промысле умиак незаменим. Ну, а это байдара - наша инуитская яхта - похлопал он по издавшей барабанный гул моржовой шкуре, обтягивающей нос шестиметровой, остроносой лодки. Она имела восемь люков и небольшую мачту установленную посредине. С горизонтальной реи свисал необычный парус из полупрозрачных выделанных тюленьих кишок. У стены склада были сложены в отдельные стопки вёсла, связки каких-то шкур, а так же разнокалиберные гарпуны с мотками кожаных тросов и металлическими остро иззубренными наконечниками. Для защиты от ржавчины весь металл был густо смазан тюленьим или китовым жиром. Здесь же находился большой кожаный баул, из которого Миник выудил поочерёдно пару штанов, подобие болотных сапог с высокими, доходящими до бёдер голенищами и глухую, одевающуюся через голову куртку c просторным капюшоном. Всё это было сшито из тщательно выделанных тюленьих шкур и отделано внутри для сохранения тепла слоями серых гагачьих перьев. Поверх всего этого великолепия натягивалось водозащитное покрытие с капюшоном из кишок нерпы. Я облачился в этот инуитский, охотничий скафандр и с удивлением обнаружил, что он мне вполне в пору. Правда, чуть великоват, но это, как раз, было кстати, поскольку делало движения более свободными. Я отметил, что размер этого костюмчика, пожалуй, более чем велик для любого, даже самого рослого эскимоса. Миник перехватил мой вопросительный взгляд и усмехнувшись сказал, что мои размеры гренландские духи не сообщали. Просто этот костюмчик держат для американцев, датчан и прочих гостей, которые все как на подбор (с чего бы это?) примерно моего гренадерского роста и комплекции.
Миник выбрал двухместный каяк, вёсла и пару небольших гарпунов с закреплёнными на них связками кожаных тросиков. Взгромоздив килем вверх сравнительно лёгкую инуитскую лодку себе на плечи, мы отнесли её поближе к воде. После чего вернулись к каменному хранилищу и закрыли вход в него валуном. Всю амуницию и ружья мы разместили внутри каяка, причём Миник пристроил возле себя гарпун, как охотник, умеющий с ним обращаться. Мне он отвёл роль человека с ружьём, который будет чётко выполнять указания. Разумно. Поскольку, хотя нас и было двое, настоящим гренландским промысловик был только один и это был не я. Кроме прочего, меня тревожила неприятная возможность осрамиться перед моим новым другом инуком-аакияком. Негоже было бы русскому боцману в инуитском каяке опозориться. Миник сноровисто порхал веслом по воде. Каяк, чуть переваливаясь с борта на борт довольно быстро двигался вдоль скалистого берега курсом на Северо-Запад. Я тоже работал веслом, стараясь двигаться в унисон с капитаном лодки. Помогала моя многолетняя морская сноровка. Первое время я чувствовал себя в этой бесшумно скользящей по тяжёлой льдистой воде лёгкой конструкции неуверенно. Однако к моменту прибытия к месту промысла освоился совершенно. Так я умилился собственной персоной, что даже похвалил себя мысленно:
- Броня Друзь нигде не пропадёт. Добрый боцман в каяке или в корыте стиральном - везде выживет, всюду приноровится!
Подошли мы к большому галечному пляжу, а на нём лежбище небольшое. Нерпы числом несколько десятков, лахтаки и в стороне несколько здоровенных клыкастых моржей со своими гаремами. Близко подходить не стали, чтобы панику на зверей не навести. Был случай, Миник рассказывал, как напуганное приблудным белым медведем лежбище, разом в море спасаться кинулось и два каяка с охотниками, попавшими в эту многотонную, мечущеюся, усатую, рявкающую и верещащую зверинную толпу, утонули. Миник велел пригнуться и не светить торсом, так чтобы для тюленьих глаз казались мы большим куском прибрежного, не очень чистого весеннего льда. Поскольку нас сносило ветровым течением, Минику постоянно приходилось осторожно подгребать веслом, что тоже могло отпугнуть зверя. Так просидели мы, согнувшись в каяке, в морской засаде добрых два часа. С непривычки они мне вечностью показались. Я уже ни ног своих, ни, извиняюсь, зада, ни спины не чувствовал. Наконец в метрах десяти от нас показались щурящиеся от солнца, усатые, фыркающие головы двух нерп рыжеватой и блондинистой окраски. Мой старший егерь снял рукавицу и, жестикулируя одними пальцами, указал мне мою цель - рыжую нерпу.
Я поработал кистями рук, сжимая и разжимая ладони, чтобы вернуть пальцам чувствительность. Затем поднял вертикалку Зауэр, и прицелился в рыжую голову. Вдруг, воспоминание четверть вековой давности словно обожгло меня изнутри. Вспомнился мне далёкий сорок четвёртый год. Как вышел я салагой-юнгой от Рыбачьего на торпедном катере в своё первое боевое патрулирование. Повезло мне, говорю без всякой иронии, получить тогда боевое крещение. Наши летуны увидели сверху, что случалось летом при хорошей видимости, идущую на небольшой глубине немецкую подлодку, или как называли свои субмарины сами фрицы У-бот. Шла эта лодка с очень заметным дифферентом на левый борт. Значит, шла с повреждением, подранили её где-то. Дали нам её координаты. Хотя, торпедным катерам в одиночку вступать в боевой контакт с вражескими подлодками запрещалось. Однако, на войне как на войне - обстоятельства перечёркивают инструкции. Благо, кроме нашего катера никого более взрослого из кораблей Северного флота поблизости не было. Мы быстро вышли на точку упреждения, согласно определённому нашими лётчиками курсу этого фашистского У-бота. Повезло нам, а немцам нет. У-бот их, видимо, получил серьезные повреждения и вынужден был пойти на всплытие. Засек их наш командир в полутора милях севернее и пошёл на сближение. Они нас тоже увидели и из палубной пушки огонь открыли, но для фрицев был не их день - мазали они, да и большой бортовой крен точности прицельной стрельбе не добавляет. Наш катер пустил обе торпеды и не промазал. Первая же и поцеловала этот у-бот в серёдку, под ватерлинию с правого борта. Взрыв, огонь - немца надвое раскололо. Подошли мы ближе и тут командир меня подзывает, вручает мне, салаге, бинокль и говорит:
- Смотри, юнга. Там в воде несколько фашистов выживших жизни свои поганые спасают. Я знаю, что они отца твоего убили, так отомсти за него! - и жестом матроса от зенитного пулемёта отстраняет и меня на его место ставит. Нас в школе юнг многому учили и из зенитного пулемёта стрелять тоже. Направил я решётку прицела на обломки У-бота фрицевского и вижу всего три головы мелькают, две белобрысых и одна рыжая, просто красная, как огонь. Тут я дружка своего вспомнил Кольку Медного, мы с ним с детства, не разлей вода, были. У него башка под стать его фамилии, ну как у немца этого, который у меня в решете прицела маячит. Поворачиваюсь я командиру катера и говорю:
- Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться? - Тот смотрит на меня удивлённо. А я обмираю от собственной наглости, но заявляю:
- Товарищ капитан-лейтенант, нас в школе юнг по безоружным стрелять не учили.
У командира моего от такой наглости салабона зелёного даже нижняя челюсть отвалилась. Однако, он её быстро в порядок привёл и в глазах у него как будто тень мелькнула. Прогнал он меня, а команде приказал пленных немцев на борт принять. Сидят, помню, они на нашей палубе мокрые, несчастные, как цуцики. От холода зубами лязгают, а рыжий этот в одной майке с мокрым германским орлом, который к тощим рёбрам прилип. Только вижу я, что вовсе он не похож на корешка моего Кольку. Противный какой-то фриц, на Щелкунчика смахивает. Вдобавок, всё время через фальшборт поблевать норовит, видать солярки наглотался. Значит, нутро пожёг и вряд ли выживет.
Целюсь я в голову этой рыжей нерпе, а у меня от воспоминаний весь охотничий азарт, как ветром сдуло - не хочу стрелять и всё тут. Миник видит, что я мешкаю, рукой взмахнул, и гарпун его только свистнул. Точно вошёл нерпе-блондиночке в левый бок. Вот такая несуразная у меня вышла первая гренландская охота. Зря, видать, боцмана Друзя в каяк пустили.
Глава 9. "Боцман и полярный бич "
Устиныч грустно вздохнул и, помолчав, продолжил:
- Честно говоря, я ведь охотник тот ещё. Стрелять метко меня во время войны в школе юнг научили, а вот азарта, настоящего, охотничьего никогда не испытывал. На охоту я езжу подальше от севера, куда-нибудь в среднюю полосу России. Бывало, подстрелишь птицу какую - тетёрку или утку осенью и если сразу убил, то ладно. Худо если мазнёшь и подранка сделаешь, тогда приходится смотреть, как раненая птица в крови на земле бьётся или пробитое крыло по земле волочит, да взлететь пытается. Приходится добивать, а это, знаешь ли, по мне совсем гнусно. Не охота, а маета одна выходит.
Понял я про себя, что для меня в охоте главное не стрельба и трофеи, а чистый воздух, запах прелых листьев, мха, болотной тины, тишина лесных лужаек и возможность просто побродить в одиночестве и отдохнуть от людей. Вздохнуть полной грудью и ощутить не привычный просоленный вкус морского простора или портовую смесь соляры, гниющих водорослей и вонь рыбной муки, а вкус русского леса: прелой хвои, грибного духа, сосновой смолы и лесной дикой ягоды. Этот среднерусская лесная смесь вкусов и запахов порой снится мне в море. И вот, чтобы избежать глупых расспросов и подковырок придумал я нехитрый фокус - У знакомого егеря свежую дичь покупать. Он говорил, бывало, что не один я такой горе-охотник и клиентов у него хватает. Кто жене и теще очки втирает по разным причинам, а кто просто мазила и неудачник. Так поброжу я неделю, другую по осенним лесам и болотам с незаряженным ружьишком, отведу душу на природе, да у костра вечером в блаженном одиночестве и доволен и не убил никого.
Боцман замолчал, задумавшись о чём то своём. Я решился прервать паузу и задал ему резонный, как я считал, вопрос:
- Зачем же вы согласились на предложение Миника и отправились на гренландскую охоту? Ведь это не просто прогулка, а, как я понимаю, промысел крупного зверя, много крови и чужой боли - того, что вы так всегда избегали?
Усатый взглянул на меня исподлобья и невесело усмехнулся:
- В душу лезешь, малой? Ну, что же, я сам повод даю своими откровениями. Душа эта самая порой новизны просит и человек, чтобы эту новизну прожить на многое готов. Себя или других слегка обмануть это самое малое. Кто же в здравом уме и теле упустит единственный в жизни шанс посетить наяву настоящую Великую Гренландию. Ты бы упустил такую возможность? Вот и я нет. А, что касаемо стрельбы по зверю, так я себя насиловать и не собирался. Как выйдет, так выйдет, а инуиты мои не дураки - поймут.
Так и получилось. Миник, увидев мою виноватую физиономию, заявил:
- Большой Джуулут никогда не ошибается в людях и если он сказал, что черноусый великан настоящий большой охотник, то значит, так оно и есть. Если дух Великой Нерпы не позволил добыть одну из своих дочерей, то значит, так тому и быть. Может быть, она должна стать праматерью большого племени красных нерп, которые, в свою очередь, спасут племя Калаалит Анори в голодный год от вымирания. Неисповедимы пути...
- Если Великая Нерпа не позволила добыть одну из своих дочерей - значит у неё свои планы. Может быть, эта её дочь должна стать праматерью большого племени красных нерп, которые в свою очередь спасут племя Калаалит Анори в голодный год от вымирания.
Это, милый мой, высший пилотаж деликатности: природный такт вкупе с мягким доброжелательным остроумием. Чуть позже Миник намекнул, что охота наша не праздное времяпрепровождение, а способ обеспечить племя пищей на ближайшие несколько недель.Нельзя ходить на охоту когда и куда вздумается. Время и место промысла тщательно выбирается старейшинами и утверждается Большим Джуулутом,. Так что наша миссия была настолько серьёзной, что я решительно отбросил лирические мотивы и со второго захода подстрелил целых двух нерп. Когда ж мы буксировали добычу, поддерживаемую на плаву с помощью десятка прозрачных кухтылей-шаров, то вдали от берега встретили небольшую стаю нарвалов - морских единорогов из большой семьи китообразных. Знаешь, Паганюха, незабываемое это зрелище, когда такие махины в метре от тебя проплывают. Самцы были просто огромны - пятнистые тела длиной до 4 метров и на глаз весом более тонны. Их левые бивни выскакивали из воды, производя, скажу я тебе, весьма устрашающее впечатление. Эта добыча явно была нам не по силам, так что оставалось только любоваться на редких уже в природе морских гигантов.
Через пару часов вернулись мы в знакомую бухту. Каяк и груз вытащили на берег и Миник поднялся наверх по скалам, чтобы позвать брата Нанока для разделки нерпичьих тушь. Я присел на ближайший валун, греясь в не слишком щедрых лучах полярного солнышка. Три добытые нами нерпы лежали неподалёку на подсыхающей гальке. Ты знаешь, малой, есть такое выражение - "чувствовать опасность спинным мозгом". Так вот, скажу я тебе, это вполне реальное ощущение. Я как будто ощутил легчайший электрический разряд, прошедший по позвоночнику. Одновременно стали дыбом все волосы на коже спины. Повинуясь одним инстинктам, не раз спасавшим меня в жизни, я резко прыгнул вперёд от валуна, на котором сидел и приземлился на влажную, острую гальку метрах в пяти от прежнего места. Я вскочил и развернулся лицом к опасности. Надо мной вздыбился огромный, не менее трёх метров в холке, грязно-серый монстр. Это жуткое создание таращилось на меня чёрным, лаковым, как у драконов на китайских миниатюрах, глазом. Именно глазом, в единственном числе, поскольку на месте второго зияла круглая, бордовая впадина. До меня даже не сразу дошло, что этот монструозный, косматый циклоп не легендарный персонаж неведомо как материализовавшийся из гомеровской Одиссеи, а реальный и довольно обычный для этих краёв полярный медведь. Натуральный полярный бич или, как говорят нынче, бомж. Картинка, я скажу, достойная кисти Айвазяна - "Боцман и полярный бич".
Из его распахнутой пасти несло, как из морга с испорченным холодильником. Похоже, желудок этого бедняги с голодухи принялись переваривать сам себя. Бродяга, понятное дело, был привлечён, на мою беду, запахом свежей нерпы, редкой гости в этой бухте. Увидев пред собой долговязое, усатое препятствие, облачённое в покровы из всё тех же нерпичьих шкур, оголодавший урсус, наверное, решил, что это ещё одна нерпа, только со странностями, увлекающаяся прямохождением по суше. Убийца бесшумно, затаив вонючее дыхание, подкрался сзади. Ударом пятипудовой лапы по усатой башке двуногой нерпы, он намеревался вернуть это чудо в исходное горизонтальное положение, так сказать, восстановить "статус-кво". Промах привёл зверя в состояние близкое к ступору, чем я незамедлительно и воспользовался. Я кинулся к лежащему неподалёку каяку и схватил приставленный к его борту "Зауэр". Зверь, опомнившись, с хриплым, оглушающим рёвом встал на задние лапы, демонстрируя облезающий грязный живот.
Три с половиной метра костей и порядком обезжиренных, но всё ещё могучих жил и мышц. Действие происходило замедленно, как в кошмарном сне. Сам, обезумев от ужаса, я, вдруг, ощутил окатившую меня волну спасительной боевой агрессии, этого дорогого подарка наших далёких пещерных пращуров. Не помню как, но два ствола вертикалки оказались в ревущей пасти, а я нажал на оба курка. На моё счастье в одном из стволов оставался патрон с крупной картечью. Раздался приглушенный хлопок выстрела и огромная туша, подминая меня словно танк, стала заваливаться вперёд.
- Как волосатая, вонючая, полутонная туша на меня свалилась, это я ещё помню - продолжил боцман - Однако упал я неудачно - затылком о валун приложился и как говорится - дальше тишина, но слава Создателю, не окончательная. Очнулся я от доброй порции жгучей морской воды с ледяной крошкой. Воду Миник плеснул мне в физиономию из ковшика, бывшего при каяке. Как оказалась, за минуту до этого он с помощью большой, выброшенной на берег коряги-рычага, свалил с меня мёртвую тушу одноглазого гренландского бродяги. Как я не задохнулся, это одному Большому Джуулуту известно, поскольку Миник, по его словам, отсутствовал не менее получаса. Присел я на тот самый валун, о который башкой треснулся и чувствую, что мутит меня, как салажонка в первом рейсе, а как взглянул на бича полярного, мною убиенного, то совсем худо мне стало. Глаз его единственный от близкого выстрела, из впадины выскочил и на волосатой грязно-серой щеке на глазном нерве висит - картинка та ещё, скажу я вам... Ну, чую, опозорится сейчас усатый боцман Друзь. Ещё немного и "смычку бросит ". Стошнит, стало быть, как укачавшуюся в автобусе во время школьной экскурсии пятиклассницу. Но Миник поспел, как всегда вовремя - не дал случиться такому позору. Достал он флягу с водой, напоил меня болезного, а голову тугой повязкой перетянул. Принёс с нарт подстилку из шкур и уложил меня на неё. Лежать велел, не двигаться и не разговаривать, а сам отправился добытую нерпу разделывать.
Забылся я, как надолго точно не знаю, но когда в себя пришёл, чую, что полегчало мне. Я ведь тогда моложе был и здоровьем бог не обидел - после всяких передряг быстро восстанавливался. Миник рядом сидит у костра из той самой коряги разведённого и, глядя на огонь, как будто тихо-тихо поёт и покачивается при этом. Слышу мотив этой песни на одинокие, тоскливые завывания ветра в скалах похож и на вечный шум морского прибоя одновременно - захочешь, а не напоёшь таковскую музыку. Понял я, что это какой-то древний ритуал Калаалит Анори и неспроста выпускник датского универа, хотя бы и инуит, о нём вспомнил. Не иначе случилось что. Тут меня, как обожгло - Нанока то, брата Миникова, почему рядом нет? Подождал я, пока он песню свою закончит, а ждать долго пришлось, сел на своей подстилке и тихо так спрашиваю, сам же ответ услышать опасаюсь:
- Миник, а Нанок где?
Инуит посмотрел куда-то в пространство поверх моей головы и голосом непохожим на свой обычный, глухо так говорит:
- Большой Джуулут всегда знает, что говорит. Он назвал тебя, Рони охотником на злых духов и я только сейчас понял, что он имел в виду. Этот одноглазый большой Белый, которого ты убил, был проклятием и злым духом нашего племени последние двадцать лет. Два десятилетия назад молодой и горячий инук из нашего рода по имени Иннек, что значит огонь, не внял предупреждению ангакока не выходить на охоту до прихода новой луны. Вездеход с запасом продуктов, который шёл к становищу провалился в глубокую расщелину и водитель едва спасся, выпрыгнув из падающей вниз машины. У вездехода от удара взорвались баки с топливом, и он сгорел вместе с грузом. Племя голодало. Оставалось всего три дня до окончания запрета на промысел зверя, но у Иннека недавно родилась дочь, её назвали Ивало-бабочка или маленькая волна. У жены Иннека пропало молоко от недоедания. Вездеход вёз и датское сухое молоко для младенцев, но не довёз. И тогда Иннек нарушил запрет и уехал на промысел нерпы никого, не предупредив. Иннек добыл трёх нерп и повёз их к становищу на собачьей упряжке, но дорогу ему преградил молодой медведь - большой Белый, голодный и злой. Он хотел отнять добычу, а человека только прогнать. Большие Белые обычно, чуя запах людей, уходят подальше. Они умны и знают, как опасен бывает человек, но и среди них бывают исключения - это людоеды. Раз, попробовав человеческой плоти, они находят её настолько сладкой, что начинают специально охотиться на людей. Медведь-людоед прячется в засаде и подкарауливает человека. Затем ударом лапы убивает и выедает у него, до костей позвоночника, живот со всеми внутренностями. Этот Белый не был людоедом, просто был очень голоден и зол. Иннек тоже был голоден и зол. Он не отведал ни куска добычи - в иглу ждала слабеющая молодая жена с плачущим без молока младенцем. И эти двое охотников сошлись в смертельной схватке за куски нерпичьего мяса. Оба изголодались и ослабели и не один не смог убить другого. В самом начале схватки медведь выбил из рук охотника винтовку и разбил её вдребезги о скалу. Тогда Иннек схватил попавшийся под руку гарпун, которым добыл нерпу, и вонзил его сопернику в глаз. Молодой большой Белый взревел от боли и кинулся в скалы. Он хотел избавиться от гарпуна и в одиночестве оплакать потерю. Тут бы Иннеку поступить так, как учит поступать в таких случаях Большой Джуулут - оставить побеждённому треть туши нерпы, чтобы насытить и унять его ревность и злобу. Но Иннек был молод и горяч и просто поспешил к семье. Он накормил жену и прежде, чем насытится самому, разделил мясо между всеми родственниками, оставив себе лишь равную долю. Его благородство было запоздалым - главные запреты были нарушены и старейшины сказали: "Быть беде!"
Окривевший и оскорблённый большой Белый в тот же год выследил Иннека во время охоты, напал из засады и убил его. Напрасно старейшины просили предков во внешнем мире унять злодея. Они лишь получили ответ, что теперь в одноглазом медведе живёт злой дух мщения и он будет преследовать охотников Калаалит Анори пока жив. К тому же, не один из племени не сможет победить его. За прошедшие двадцать лет Кривой людоед убил четверых и ранил шестерых охотников. Трое из них остались калеками. "Кривым Белым" матери стали пугать непослушных детей, а мужчины слагали о нём страшные рассказы ихвастались, как им в очередной раз удалось ускользнуть от ревнивого мстителя. Сегодня мой род принёс последнюю жертву. Злой дух, живший в кривом белом медведе, убил медведя из моего рода - брата Нанока, ведь имя Нанок означает медведь. Ты, Рони - охотник из другого великого племени покончил не просто со старым злобным зверем, а с нашим двадцатилетним проклятием.
Глава 10. "Боцман и Умингмуксуэ"
Назавтра Миник собрал разбежавшихся после гибели хозяина собак и заметил, что вожак упряжки пропал. После недолгих поисков мы нашли останки коренника, бедняга был разорван на части. Видимо пёс пытался защитить Нанока от нападения кривого маньяка, но силы были неравны... Собаки нередко погибают, защищая хозяев. Верность и героизм всегда рядом. Не доезжая до становища полукилометра, мы спешились и пошли рядом с нартами.
Тело Нанока было завёрнуто в парусину и лежало в них. Разделанные и упакованные в кожаные мешки туши нерп находились тут же, под телом. Ничего не поделаешь - у жизни и смерти пути сплетены. Неожиданно от скал впереди нас отделилась какая-то тень и медленно стала перемещаться в нашу сторону. Это был ангакок, шаман рода Калаалит Анори Большой Джуулут. После всего происшедшего его сухонькая фигура больше не вызывала у меня легкомысленной снисходительности, напротив от шамана словно веяло непознаваемой, необоримой потусторонней силой. Ангакок поднял руку, и мы остановились. Большой Джуулут заговорил и я с трепетом осознал, что понимаю смысл его речей, не внимая словам. Шаман говорил странным способом - не размыкая губ. Он обращался к Минику, однако желал и моего внимания к сказанному:
- Печальна ваша добыча, охотники. Ещё один из моих сыновей оставил нас, став последней искупительной жертвой за нарушенные заповеди предков одним из нашего рода. Но грядут такие времена, когда все заповеди теряют смысл, потому что мир, который знал я, перестаёт существовать. Идёт новый мир, а с ним меняется и мир внешний - обиталище добрых и злых духов и душ наших прародителей. Ты, Миник должен был стать моим преемником, ведь духи всегда были благосклонны к тебе. Ты верил в них, а они верили в тебя и готовы были говорить с тобой. Но ты услышал более сильный зов - зов идущего к нам Большого мира, мира белых людей. Они приходят всё чаще и их всё больше. Ты ушёл к ним, чтобы познать их великие, но грубые земные секреты. В Большом мире умеют делать разные удивительные вещи, но разучились смотреть внутрь себя и говорить с духами внешнего мира. Белые люди не понимают того, что лишают себя общения с большей и величайшей частью мироздания, предпочтя лишь малую, материальную его часть. Это конечно всего лишь детская болезнь роста и люди Большого мира, когда то прозреют, мучимые вечным ощущением Великой потери, но на это уйдут тысячи и тысячи новолуний. Я не так глуп, чтобы противостоять неизбежному - я всего лишь печален. Мое время уходит, у меня в запасе лишь две полных луны.
Я прошу тебя, Миник. Тебя и твоего нового брата - нашего будущего кровного родственника. Исполните последние просьбы последнего ангакока рода Калаалит Анори. Я прошу тебя, Миник: не возвращай тело твоего погибшего брата в становище живых. Ты, верно, забыл, что у нас инуитов мёртвых хоронят на месте их гибели или увозят умерших в своих жилищах в скалы, где много камней и можно похоронить покойного в недосягаемости для голодного зверья. Жена Нанока, Ивало, уже извещена мной о смерти мужа и оплакивает его. Вся родичи будут скорбеть о нём до первой трети луны, а после никто не произнесёт его имени и не выкажет свою печаль об ушедшем. Ничто не должно смущать его душу, ещё не освоившуюся в новом мире. Позволь мне самому похоронить погибшего. Это первая просьба. Я ещё прошу тебя, Миник: не ввози мясо добытой на этой охоте нерпы в тень наших иглу и не дели его между родичами. Ты вез мёртвое тело рядом с добычей, и дух смерти коснулся будущей пищи. Это мясо не должно отдавать людям. Оставь его мне. Я возьму этих двух нерп и позову на пир сородичей одноглазого Белого убитого твоим новым братом. Пусть придут большие Белые к ближним скалам и съедят его. Их тела насладятся пищей, дух смирится, и они не будут мстить за своего мёртвого брата. Мясо от последней нерпы я сожгу над могилой усопшего - пусть его дух насытится перед дальней дорогой. Не беспокойтесь охотники, вы не вернётесь без добычи к голодной родне. В наших краях объявились Умингмуксуэ, мускусные быки, которых раньше могли добывать лишь наши братья-инуиты, живущие далеко на севере Гренландии. Их мясо нежнее и слаще мяса нерпы. Оставьте мне нарты и собак в упряжке, чтобы я мог отправить их следом за покойным хозяином - не идти же ему пешком на встречу к духам предков. Собаки видели смерть своего хозяина, который был их богом. Что им делать в этом мире мёртвого бога?
Возьмите моих собак, нарты и немного сушёной рыбы и поезжайте на юг до синих скал, за которыми видно море. Там в зелёной долине пасется стадо быков - три с лишним десятка голов. Добудьте троих и возвращайтесь домой. К тому времени период скорби по умершему истечёт. Тогда мы встретим Праздник Двух вечных подруг - Жизни и Смерти. Я вижу, сын мой Миник, что ты готов выполнить мои просьбы. Так не медлите, делайте, что должно, а я отдохну от собственного многомыслия и сделаю то, что должно сделать мне - старому Джуулуту.
Эта встреча и всё сказанное старым шаманом на миг показались мне нереальным событием, а болезненным видением, последствием травмы головы. Я взглянул на своего спутника - лицо инуита было сумрачно. Миник молча правил упряжкой Джуулута, погружённый в свои пасмурные, как низкие серые облака над нами, мысли. Я не решился беспокоить его и прикрыл глаза. Течение времени, как будто перестало ощущаться и пространство то ли сжалось в одну точку, то ли разрослось до бесконечности. Я пребывал в этом странном состоянии до той поры, пока мы не преодолели особенно крутой подъём и на спуске я, чуть было не вылетел из нарт. Лёгкий стресс оказался полезен. Он привел меня в чувство и вернул к реальности. Миник озабоченно взглянул на меня и, коснувшись рукой моей головы, осведомился, всё ли в порядке. Я обрадовался возможности покончить с тяготившим меня молчанием и ответил ему почти весело:
- Всё в порядке, брат. Далеко ли до Синих скал?
- Да вот же они - Миник кивнул на вырастающие из-за горизонта высокие остроконечные нагромождения. Скалы, в самом деле, были покрыты серо-голубым мхом. При ближайшем рассмотрении это оказался олений ягель. Миник пояснил, что лет десять назад в окрестностях Синих скал паслось довольно большое стадо оленей. Настолько большое, что корм вскоре истощился, и стадо ушло далеко на Север по восточному побережью. Зато взамен оленей появились мускусные быки - Умингмуксуэ по-инуитски. Датчане с канадцами и американцами сравнительно недавно проводили эксперимент по переселению овцебыков с севера Гренландии на юг, и эксперимент, видимо, завершился удачно. Мы спешились в травянистой расщелине, между нескольких огромных серо- голубых валунов. Неподалёку, между камней журчал ледяной водой горный ручей. Собаки были утомлены долгим переходом, и мы распрягли бедолаг, накормив их последней сушёной рыбой. Благо, пресной воды было в достатке. Мы сами, не менее вымотанные недавними передрягами и дорогой, постелили шкуры, вытащенные из нарт, и мгновенно уснули. Часы мои разбились, не пережив встречи с кривым злодеем и неизвестно, сколько времени я проспал. Проснулся я от моросящего прохладного дождика, освежившего мне лицо и прогнавшего остатки сна. Миника рядом не было и я, помахав руками, чтобы разогнать кровь, отправился на его поиски. Далеко идти не пришлось - я увидел его лежащим на вершине покрытого редкой травой и замшелыми камнями, высокого холма. Я, не раздумывая направился к нему и поднявшись наверх, увидел внизу между скал узкую долину, поросшую довольно высокой для этих широт сочной и зелёной травой. На этом приволье паслись десятка два самок мускусного быка с несколькими телятами. Крупнотелые, рогатоголовые самцы, словно беспамятные караульные были весной одеты в зимние, линяющие тулупы с залысинами. Грязно-бурые, длинные пряди шерсти свисали с их боков до земли. Быки не спеша и солидно жевали жвачку из травы, приправленную обильным мхом с камней. Они не чувствовали наших жадных взглядов. Мне привиделся сочный, пурпурно-кровавый кусок свежего мяса, насаженный на ружейный шомпол. Мясо, как наяву, шипело в языках пламени костра и мой желудок свело мучительной судорогой.
Опытный охотник Миник с момента прибытия к Синим скалам, уже не расставался со своей винтовкой. Мне же пришлось спуститься вниз, чтобы принести свою, не так давно спасшую мне жизнь. В схватке с Кривым двустволка несколько пострадала, но не настолько, чтобы нельзя было вести из неё надежную прицельную стрельбу. Приклад от удара о камни всё-таки треснул и пришлось перетянуть его прочным сухожилием всё того же поверженного бродяги-злодея. Миник, разделав нерпу, не обошёл вниманием и медвежью тушу - не пропадать же добру. Снятую, ещё сырую, шкуру он скатал валиком и забрал собой. Отрубленную голову зверя он оставил на месте, выпотрошив и водрузив её на вершине невысокой, но острой скалы. Ветер и солнце довершат дело. Гарантией того, что голова не пропадёт, была репутация её бывшего владельца, точнее запах не внушающий живущему в окрестностях зверью ничего, кроме тихого ужаса. Уже в Синих скалах он растянул шкуру одноглазого рядом с местом нашей стоянки. Нужно было её просушить и заодно избавить нас от визитов сородичей убитого, а так же других более мелких вороватых зверей. Я присоединился к своему товарищу на вершине холма. Лучшей точки для прицельной стрельбы нельзя было и пожелать. Мы договорились, что он берёт на себя ближнего быка с рыжеватой, густой шерстью и мощными полумесяцами рогов. Мне же достался более молодой и менее крупный овцебык. Он не имел такой львиной гривы, как его старший сородич, да рога его были куда скромнее. Блестящие и чёрные, они напоминали нелепо торчащие изо лба, подкрученные усы лихого гусара.
Мне на миг стало жаль молодого бычка, но жизнь сурова и не всегда оставляет возможность для сантиментов. Миник шёпотом напомнил, что целиться следует под левую лопатку. Стрелять в покрытую мощной костяной бронёй голову бесполезно. Выстрелы наши должны были прозвучать одновременно, чтобы поразить обе цели, не вспугнув ни одну из них. Мы дождались, пока оба быка не подставятся нам левыми боками и на счёт три одновременно нажали на спуски. Нашей охоте на мускусных быков сопутствовала удача. Обе наших жертвы медленно, даже не поняв, что убиты, согнули в коленях передние короткие, массивные ноги и пали на землю. Молодой бычок на бочок, а матёрый улёгся на живот, словно желая передохнуть. Только тяжёлая, рогатая голова завалилась в сторону с высунутым сизым языком, выдавая отсутствие духа в мощном мохнатом теле. Другие животные отреагировали на звук дуплетного выстрела тем же образом, как в случае любой внезапной опасности. Молодняк и самки сбились в тесную группу, а сильные быки обступили их, образовав оборонительный круг из мощных тел и рогов. Миник подал мне знак, и мы стали спускаться вниз, не обращая внимания на стоящее в защитной позиции стадо. Один из быков, самый крупный, отделился от группы и наклонив в нашу сторону впечатляющие рога приготовился отражать возможное нападение. Но мы вытащили охотничьи ножи и принялись свежевать туши добытых животных. Где то через четверть часа стадо, убедившись в отсутствии опасности с нашей стороны, успокоилось и разбрелось по пастбищу. Никто не вспоминал о двух своих только что пасшихся рядом сородичах. Мы с Миником были погружены в своё кровавое дело и, разделывая бычка, я только покосился на подошедшую совсем близко молодую корову -самку овцебыка. Она спокойно жевала жвачку, подрагивая толстыми губами и густой запах и вид родной крови, похоже, нисколько её не смущали. Когда устав от непривычной, тяжёлой работы я присел возле отделённой от туши огромной, рогатой башки с остекленевшими чёрными глазами, я вдруг пожалел, что не догадался прихватить с собой фотоаппарат. Неплохой мог получиться снимок - "Боцман и Умингмуксуэ".
Глава 11. "Боцман на празднике Двух подруг"
- Мясом мы запаслись изрядно. После того, как двоих бычков подстрелили и освежевали, вдруг слышим неподалёку мычание, да жалобное такое, как будто телёнок плачет, мамку зовёт. Пошли мы на звук и неподалёку набрели на несчастного. Бычок-подросток молодой совсем. Он, видать, на мох рыжий позарился, который каменный холмик облепил. Ну и оступился после дождика на скользком камне, да так неудачно, что ногой в расщелину попал. В итоге открытый перелом. Мается бедный, а чем поможешь - конец ему, не жилец он. Жизнь порой штука жестокая. В общем, помогли телку, чтоб не мучился бедолага. Ну а мясо молодое, нежное забрали - не пропадать же добру.
Чистого веса центнера три с половиной вышло и это с учётом того, что мы, по указанию Миника, только лучшие части туш прибрали, а оставшееся и пары часов не залежалось. Сначала собачки наши полакомились, а чуть погодя и местная шушара подоспела, песцы - лисы полярные. Тявкают, чавкают, чуют, что весной их не тронут - мех песцовый только зимой хорош, ну и пируют без оглядки. Мы и сами мясца наелись вдоволь, как и мечталось на костре, на шомолах запечённого. Отдохнули мы перед обратной дорогой, да после обильной трапезы, под охраной всё той же шкуры медвежьей. Пока я почивал, Миник успел раньше встать и из подручных средств волокушу соорудил, чтобы добытое мясо транспортировать. Двинулись потихоньку, чтобы собачек не утомлять. Один на нартах правит, другой пешком рядом, если дорога ровная. Каждый час привал, упряжке отдых. Так мы в пути пробыли сутки не меньше. Хотя, поди, знай, сколько точно, когда над головой луна вместе с солнцем на пару зависают. Наконец добрались до места. Гляжу, а нас встречают.
Картина достойная кисти Рокуэлла Кента: Стоит толпа - человек тридцать не меньше. Инуиты на белом, твёрдом снежном насте, на фоне белых ледяных иглу. Все одеты в длинные зимние парки, лица серо-смуглые, раскосые, без тени эмоций. Все похожи, как близнецы и словно в вечность смотрят. Стоят и молчат. Как статуи. Не по себе мне стало от такой встречи, как будто к духам, словно шаман-ангакок во внешний мир, в гости заехал. Миник, спасибо выручил - развеял это белое безмолвие. Прокричал он что-то по инуитски родне своей - людям Калаалит Анори и слава Создателю задвигались статуи. Кричать стали, смеяться, улыбаться, руками размахивать. Лицами ожили - индивидуальности приобрели. У кого-то рот щербатый, да нос плющеный. Кто-то рябой, да морщинистый, а у кого губа заячья. В общем, нормальные люди, не без изъянов. Оно ведь так, всяко лучше, чем гренландских зомби изображать. Окружил нас народ инуитский и, как может, радуется нашему возвращению. Миника о чём то расспрашивают. Старшие, как водится, посерьёзней, не суетятся, а молодёжь, та не стесняется - обниматься лезет, носами потереться норовит и по плечам его дружески охлопывает. Они и мне рады и улыбаются и по плечу готовы похлопать, как Миника, да вот беда - самый рослый из них это Миник, а он мне по грудь. Остальные мужчины, не в обиду им будет сказано, невысокие - едва мне "в пупок дышат". Женщины, кстати, порой покрупнее иного мужика-инуита будут и выглядят всяко уж не слабее. Честно сказать, красотой дамы местные не блещут, однако среди молодых попадаются особенные экземплярчики. Я то, сразу смекнул - это метиски. У них и цвет кожи нежней и приятнее и черты лица почти европейские. Инуитские же особинки им только шарм дополнительный придают.
Тут все разом как то примолкли, толпа расступилась и идёт к нам с Миником навстречу молодая инуитка, лет двадцать не больше. Если бы я художником был, то написал бы её портрет и назвал бы его "Лик Гренландии". Было в ней какое то величие. В походке, в осанке. Лицо, что твоя Снежная королева, только смуглая. Скулы крупные и чёрные глаза с легкой азиатской раскосинкой. Миник меня локтем ткнул, я к нему наклонился, а он и говорит мне на ухо шёпотом:
- Это Ивало - вдова Нанока и дочь того самого Иннека, который навлёк на Калаалит Анори "Проклятие одноглазого Большого белого". Она хочет поблагодарить тебя за то, что ты наказал убийцу её отца и мужа.
Я оробел от неожиданности и думаю про себя:
- Однако исключительно хороша эта Бабочка, вдова Медведя и дочь Огня. Подошла она вплотную и смотрит на меня. Я хотел наклониться, чтобы поздороваться, да так неловко вышло, не пойму как, но будто меня что-то толкнуло в спину. Я покачнулся и прямиком на коленки перед ней бухнулся. Стыдно - страсть и вот стою я на коленях перед красавицей Ивало, а она, ничуть не смущаясь, со всей серьёзностью, без улыбки, своей щекой к моей небритой физиономии прижалась и молчит. Пахнет от неё морем солёным и черникой ягодой. Я как обмер весь и будто счёт времени потерял. Вроде со стороны смотрю на себя: как стою на коленях и как Ивало своей щекой к моей прижимается.
Сколько времени прошло не помню, но как бы, очнулся я и словно на базаре оказался. Все делом заняты - мясо делят и комментируют происходящее в три десятка глоток. Миник на правах добытчика процессом руководит, ангакок - Большой Джуулут в сторонке на нартах сидит и трубку курит задумчиво. Я видимо всё-таки устал с дороги. Хозяева это заметили и меня на отдых в ближайшее иглу проводили. Улёгся я на мягкое, лежу и думаю, а ведь больше недели не мылся и ничего. Как меня Миник перед охотой на нерпу китовым жиром с ног до головы умастил, с тех пор и живу без бани и душа. Пока по снегу в холодке обретались, то особо о помывке и не скучал. А сейчас, когда потеплело, то вроде бы и вспомнилась прежняя привычка к гигиене. Так с мечтой о горячем душе я и уснул.
Любопытный сон мне приснился: Будто бы нахожусь я в море и сижу в большой лодке полной молчаливых и сосредоточенных промысловиков-инуитов. При этом я точно знаю, что лодка эта называется умиак, и еще знаю, что она искусно из китового уса связанна. На носу лодки сидит женщина, почему я так думаю, да потому что на женских кухлянках на спине есть большой капюшон для ношения детей. В руках у женщины гарпун и к нему прикреплён прочный тросик с пятью большими поплавками. Вдруг прямо перед нами море разверзлось и из воды медленно поднялось в воздух огромное, покрытое серо-белыми ракушками многометровое тело, и тут, как будто мне подсказывают - это гренландский кит. Женщина с гарпуном издала резкий, клекочущий, птичий крик и метнула гарпун. Тот врезался в спину кита, пробив лёгкую броню из ракушек, при этом его зазубренный наконечник прочно застрял в китовой туше. В тот же миг огромное создание со страшным шумом вернулось в воду и быстро пошло на глубину. Трос гарпуна, весь унизанный связками поплавков стал стремительно уходить за борт. Кит создал такую волну, что пришлось задержать дыхание, потому как наш умиак секунд на десять превратился в субмарину.
Когда мы благополучно вынырнули на поверхность, то трос гарпуна, закреплённый на носу умиака, прекратил стремительно разматываться и с силой потянул лодку вниз, поднимая её корму в воздух. Нам явно грозил оверкиль. Женщина, что-то резко скомандовала и все мужчины, бывшие в умиаке, переместились в корму, не давая лодке перевернуться. Натяжение троса заметно ослабело, на поверхности показались белые поплавки, а затем и сам кит. Мужчины в лодке принялись метать в него, каждый свой гарпун со связкой поплавков на коротком неприкреплённом к лодке тросе. Кит попытался ещё раз спастись и с усилием, преодолевая тянущее его наверх множество поплавков нырнул, но попытка не удалась. Проклятые белые шары надёжно удерживали его на поверхности. Женщина прыгнула на спину к обессилевшему великану и вонзила ближе к хвосту толстое копье с мощными зазубринами на наконечнике. К копью был прикреплён прочный буксировочный трос. Охота на чудо-юдо-рыбу была успешно завершена и умиак начал буксировать добычу к берегу. Могучего еще совсем недавно великана позорно тащили за огромный, бессильно подрагивающий серо-синий хвост. Вот такой кит-грёза, понимаешь, сонному боцману привиделся.
Устиныч в процессе всего повествования не сидел без дела. Во всяком случае, его руки были постоянно заняты починкой какой-нибудь такелажной снасти: блоков, штормтрапов, талей. Вот и сейчас, расходив подвижные части и закончив смазывать тавотом несколько талрепов, он тщательно вытер руки ветошью и принялся плести из разноцветной пеньки симпатичный корабельный коврик - мат, не забывая прерывать свой рассказ для обучения юнги, то есть меня, приёмам матоплетения, не примите за двусмысленность, из пеньки. Итак, боцман продолжил:
- Проснулся я в некотором недоумении - не часто мне снились такие подробные, научно-популярные фильмы-сны, цветные, да ещё и с эффектом присутствия. Подоспел Миник с чайником горячего черничного чая и я ему естественно пересказал странное сновидение. Он в ответ лишь усмехнулся и пояснил:
- Это Ивало. Значит, понравился ты ей, вот она собой погордится и решила. Она у нас самый лучший и удачливый гарпунёр за последние пару лет. То, что ты видел - в точности прошлогодняя охота на кита, где она снова отличилась - В ответ на мой недоуменный взгляд гренландец, снова хитро улыбнулся - Ивало женщина не простая, с задатками шамана-ангакока: умеет лечить травами, заговорами, иногда потихоньку общается с духами, чтобы старый Джуулут не приревновал. Послать же сновидение по нужному адресу для неё не самое сложное. Одна женщина завидовала ей: называла мужчиной в женском обличье и укоряла, что дед её по материнской линии не гренландец - инуит, а, мол, чужак - рыжий датчанин. Так вот эту сплетницу замучили такие кошмары, что она стала бояться засыпать. Когда, не поспав неделю, она сообразила откуда эта напасть, то пришла к Ивало за прощением и принесла в подарок лучшие песцовые шкурки для праздничной кухлянки. С тех пор она завистью больше не болеет, Ивало её излечила.
Ну что сказать, честно признаться, я уже устал чему-либо удивляться в этом новом для себя мире. Подумалось лишь, что если кому из наших стану рассказывать всё как было, так ведь не то, что не поверят - смеяться будут, мол, травит усатый почём зря. Обидно, досадно, но ладно... - боцман не без печали вздохнул и продолжил: