Аннотация: Кореет Головинский проводит свой отпуск после ранения. Имение отца, Петроград. Цыганка Люба и Виктория Сазонова.
Часть вторая
За веру,царя и отечество
Глава четвёртая
В Петрограде шёл мокрый снег. Головинский взял на площади у Варшавского вокзала лихача, договорившись с ним за невиданную до войны цену: целых полтора рубля.
- Всё подорожало, барин! Овёс, сено, подковы, гвозди... Ой, как подорожало! - словно, оправдываясь, объяснял извозчик в длинной заячьей шубе.
Сани, утопая полозьями в снежном мокром месеве, резво мчались по проспекту.
- Уже восемь месяцев идёт война. Большая и кровопролитная война, а здесь, в Северной столице, ничего не изменилось. Витрины магазинов полны самых разнообразных товаров. Нарядная публика прогуливается по тротуарам. Вот только людей в военной форме, мне кажется, на улицах стало значительно больше. - Размышлял Владимир с удивлением смотря по сторонам.
Сани, высекая искры из оголившейся из под снега булыжной мостовой, остановились у цветочного магазина.
- Добрый день! - поздоровался Владимир с тем же самым приказчиком в белой рубашке с бабочкой и в черном переднике, подрезавшим ножницами длинные стебли кроваво-красных роз.
Тот поднял глаза и мгновенно узнал Головинского.
- Здравствуйте, господин офицер! Вы так изменились! - с удивлением произнёс приказчик.
- В каком смысле? Постарел?
- Нет, нет! Ни в коем случае! Вы, господин офицер, по-прежнему выглядите очень молодо! Вот только... Вот только глаза у вас стали другими. Жёсткими и какими-то колючими.
- Да? - удивился Головинский , - может быть, не знаю. Я хочу купить у вас сейчас самых лучших фиалок. Корзину фиалок! У вас есть?
- А как же, господин офицер! У нас есть и фиалки, и нежная персидская сирень, которую вы покупали, когда были ещё юнкером.
Городовой, стоящий возле тётушкина дома, увидев Владимира, вытянулся и отдал ему честь.
Татарин Мустафа, дворник, узнав Головинского, кинулся открывать ему дверь парадного:
- Просим, просим, господин офицер, входите пажалуста! С приездом вас, Владимир Юрич!
Владимир сунул Мустафе бумажный рубль.
- Благадарю, ваша благародия! Здаровя вам!
Дверь квартиры открыла Даша.
- Здравствуй, Дашенька! - Владимир чмокнул её в тугую круглую щёчку.
Затем быстро снял шинель и сунул её в руки девушке.
- Повесь, пожалуйста!
Горничная, как каменный истукан, молча смотрела на него.
- Тётушка, дома?
Даша молчала.
- У тебя, что язык отнялся? - занервничал Головинский.
- Барыня со своими компаньонами в кабинете заседают. Барыня, вчера в газете прочитали, что поранило вас сильно. В лазарете вы сейчас. Анастасия Михайловна ехать к вам собрались. - Тихо, почти шёпотом, выпалила девушка, а потом, вдруг, громко, закатив глаза завизжала:
- Ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай!
- Даша, дурёха, ты чего это белугой орёшь? - раздался недовольный голос тётушки, и она показалась на пороге своего кабинета.
- Володинька?! Володинька! - прошептала она, увидев своего племянника, - Ой-ой-ой-ой. - Анастасия Михайловна опёрлась спиной на дверной косяк, прижала руки к груди и продолжала:
- Ой! Ой! Ой-ой-ой-ой
Головинский стоял между ними и не знал, что и делать.
- Ай-ай-ай-ай! - визжала горничная.
- Ой-ой-ой.... тихо причитала тётушка.
- Что же здесь делается? - послышался низкий бас.
Из кабинета вылетел грузный Василий Васильевич, а за ним и Виталий Викторович.
- Анастасия Михайловна, так чего вы это так расстроились? Встречайте вашего любимого племянника! Смотрите, он жив и здоров! Красавец! Орденов - полная грудь!
- Володинька, родной мой! - очнулась наконец тётушка и бросилась к Владимиру.
Компаньоны Анастасии Михайловны, вежливо попрощавшись, быстро покинули квартиру.
- Фёдо-ор! Фёдо-ор! - громко позвала тётушка.
- Да, матушка! - в прихожей появился невысокий тщедушный мужичонка лет пятидесяти с ниточкой чёрных усов под кривым носом.
Это был Фёдор Карлович - личный повар Анастасии Михайловны - один из гениев поварского искусства Северной столицы.
- Фёдор, смотри какая радость у меня! Володинька приехал! Живой и невредимый!
- Здравствуйте, Владимир Юрьевич! -степенно поклонился повар Головинскому.
- Фёдор, быстро сделай чего-нибудь перекусить с дороги моему любимому племяннику. Колбаски, ветчинки, сырку, икорки, севрюжки копчёной...
- Матушка, вы меня простите, но какая колбаска? Какая ветчинка? Ведь пост великий сейчас! Грех! - ужаснулся Фёдор Карлович.
- Федюня, пост великий - это для нас, а офицеру, приехавшему с фронта, разрешено всё. Господь простит! - резко ответила Анастасия Михайловна.
- Володинька, ванная для тебя будет готова минут через пятнадцать. Или сначала перекусишь? Поди голоден с дороги?
- Нет, тётушка, сначала в ванную. Только вот... - Владимир замялся, - повязку я сам с себя сниму, а вот кто меня перебинтует потом?
- Иди, Володинька, с не беспокойся! Сейчас я телефонирую Ивану Францевичу. Это мой хороший знакомый. Прекрасный хирург! - Ответила несколько побледневшая Анастасия Михайловна.
Когда Головинский вышел из ванной, его уже ждал невысокий рыжий мужчина в белом халате. На столике "колбасками" лежали бинты, стопка квадратиков марли. Стояли бутылочки с йодом, зелёнкой...
- Здравствуйте, молодой человек! Разрешите мне взглянуть на ваше ранение? - вежливо поинтересовался Иван Францевич.
- Да, разумеется! - ответил Владимир, снимая с себя халат.
- Да это пустяки! Анастасия Михайловна мне сказала, что у вас что-то очень серьёзное! А это пустяки! Сейчас я вас перевяжу.
Иван Францевич буквально за две минуты быстрыми и ловким движениями сделал перевязку.
- Спасибо, доктор! - поблагодарил его Головинский.
- Не за что, господин офицер! Всегда к вашим услугам!
Владимир переоделся в парадный мундир и вышел в столовую.
- Мать честная! - ужаснулся он, увидев огромный стол, заставленный бутылками коньяка, шампанского, хрустальными вазочками с грибами, черной и красной икрой, а также большими серебряными блюдами с тонкими ломтиками ветчины и колбасы.
- Тётушка, вы ждёте гостей? - поинтересовался Владимир.
- Нет, родной мой, это всё тебе! Перекусить с дороги!
- Так здесь еды хватит для всего нашего эскадрона!
- А ты, Володинька, кушай и кушай! Не спеши! Наголодался там, на войне. - Анастасия Михайловна, вытерла платочком глаза.
Владимир сел за стол. Появился Фёдор Карлович и немедленно поинтересовался:
- А мне, Федюша, настоечки рябиновой. - Попросила Анастасия Михайловна.
Владимир ел и ел... В нём проснулся небывалый аппетит. Его тетка с умилением смотрела на любимого племянника.
- Проголодался там, на войне, да и в госпитале. Федюша, ты нам налей ещё по стопочке, да ступай! Мы сами справимся! - приказала Анастасия Михайловна повару.
- Какой ты у меня красавец! - с восхищением произнесла она после того, как за Фёдором Карловичем, закрылись двери. - И герой! Столько орденов! Я тобой горжусь, Володинька! Ты умножаешь славу нашего рода Головинских!
- Какой там герой, тётушка? - покраснел Владимир, - обыкновенный офицер.
- Вот точно так же говорил твой дед, мой отец. Храбрый был человек и очень скромный. Ты весь в него: Головинский! - утвердительно произнесла Анастасия Михайловна.
Жарко пылали берёзовые поленья в большом камине. Тетушка всё время куталась в пуховую шаль и, налив себе крошечную рюмку рябиной настойки, выпивала её несколькими глотками.
В дверь постучали. Вошла Даша.
- Барыня, вам телеграмма.
Анастасия Михайловна быстро развернула четвертушку серой бумаги. "Владимир в госпитале. Прочитал в газете, что в Киеве. Уточни. Поеду к нему. Юрий". - Прочитала вслух Анастасия Михайловна.
- Вот твой отец забеспокоился. - Сделала она комментарий едким тоном.
- Тётушка, телеграфируйте, пожалуйста, родителям, чтобы отец никуда не ехал . Я сам через несколько дней к ним приеду. - Попросил Владимир.
- Хорошо, родной мой! Сейчас кучера на телеграф пошлю.
Ночью Головинский не мог заснуть. Ему было жарко, он утопал в мягкой перине, задыхался под пуховым одеялом...
- Странно, а на соломе в халупах, спалось лучше. - Удивлялся он, ворочаясь с бока на бок.
Утром, перед завтраком, тётушка вручила Владимиру красивую коробку.
- Это тебе, родной мой племянник, перчатки. Как раз для твоего парадного гусарского мундира!
- Спасибо, тётушка! - Владимир чмокнул её в щёку.
Чуть позже, под перчатками, Головинский обнаружил толстую пачку сторублёвых банкнот, перехваченную банковской ленточкой.
- Десять тысяч!!! - испугался Владимир, - и что я буду делать с такими деньжищами?
По дороге к Игнатьевым Головинский купил большой букет красных роз.
Дверь их квартиры ему открыла незнакомая худющая пожилая женщина.
- Вам кого надобно? - недовольно поинтересовалась она, пристально рассматривая молодого офицера.
- Добрый день! Я к Игнатьевым! - вежливо объяснил Головинский.
- Барин! Барин! К вам тута ахфицер! - громко, басом, крикнула худющая в глубину квартиры.
Почти мгновенно в прихожей появился какой-то старик в потёртом сюртуке, обильно обсыпанным перхотью.
- Владимир! Владимир! Вот радость-то какая! - закричал он, кидаясь ему на грудь.
Головинский вздрогнул. Только теперь он узнал в этом неопрятном старике Александра Степановича Игнатьева.
- Леночка! Леночка! Радость у нас! Владимир к нам пришёл! Марфа, чего же ты истуканом стоишь ? Возьми у нашего гостя шинель, проводи его в гостиную! - прокричал Александр Степанович, а затем бросился в другую комнату.
В гостиной были опущены тяжёлые портьеры. Полумрак... Пахло пылью и валериановыми каплями. Владимир подошёл к роялю. Открыл его крышку.
- Ах, как они играли на нём с Мариной в четыре руки! Как это у них прекрасно получалось! - вспомнил он.
- Вас в столовой дожидаются! Проходите! - буркнула ему через открытую дверь Марфа.
На круглом столе стояли вазочки с печеньем, мёдом, вареньем...
Появился Александр Степанович, толкая инвалидную коляску. В ней сидела толстая, словно надутая воздухом, женщина. Лицо с тройным подбородком, засаленные, давно немытые волосы... Щёки серого, нездорового цвета.
- Неужели это Елена Васильевна? - содрогнулся Головинский, с ужасом смотря на женщину в коляске.
- Вот, Леночка, смотри Владимир приехал! Ты помнишь его? - наклонившись к уху супруги, нежно произнёс Александр Стапанович.
Головинский подошёл к Елене Васильевне, поцеловал ей руку и протянул букет роз. Лицо женщины не изменилось. Она продолжала смотреть куда-то в потолок.
Александр Степанович взял цветы.
- Спасибо, вам Владимир! Леночка очень рада. Очень красивые розы! Марфа, поставь букет в вазу!
- Присаживайтесь. Владимир! Будем чай пить. Давайте-ка я вам налью...
Елена Васильевна в этом момент, вдруг, затряслась всем телом. Захрипела. Изо рта у неё потекла обильная жёлтая пена. Женщина пыталась что-то сказать, но вместо слов на губах несчастной появлялись и лопались большие пузыри...
Головинский встал и молча смотрел на эту ужасную сцену.
- Марфа! Марфа! Ты где? Чего стоишь истуканом? Отвези Елену Васильевну в спальню, а я доктору буду телефонировать! - отчаянно закричал Игнатьев.
- Александр Степанович, я прошу прощения! Я вижу, что моё присутствие здесь в данный момент неуместно. Вы позволите мне покинуть ваш дом? - обратился к Игнатьеву Головинский.
- Да, да ! Конечно! Ждём вас в следующий раз. Леночка! Леночка! Я уже телефонирую доктору. Он приедет, и тебе сразу же станет легче.... - Во весь голос причитал Александр Степанович.
На следующий день в оружейном магазине Головинский купил себе пистолет " Парабеллум",
о котором долго мечтал. Гуляя по улицам Петрограда, он с удивлением ловил на себе взгляды женщин всех возрастов и сословий. Эти взгляды, зачастую, были откровенно изучающими его, что сильно смущало Владимира.
- Тётушка, я уже привык к жизни в мирном городе, пора и родителей навестить. - Шутливым
тоном сообщил юноша Анастасии Михайловне.
- Да, Володинька, конечно! Ты обязательно должен ехать к ним. Я уже и подарки пасхальные маме и сёстрам твоим приготовила. - Согласилась его тётка.
Через два дня, ранним утром, Головинский вышел из поезда на захолустной железнодорожной станции. Было ещё темно. Тусклая электрическая лампочка едва освещала дверь в здание вокзала. Владимир вошёл. Несколько длинных деревянных лавок. Окно билетной кассы закрыто. На двери буфета висел тяжёлый замок. Тишина. В дальнем углу зала ожидания, у печи, он обнаружил старичка в форме железнодорожного служащего, дремавшего на табурете.
- Уважаемый, доброе утро! - обратился к нему Головинский, - где бы мне здесь транспорт какой-нибудь найти? Повозку или автомобиль?
- Здравия желаю, ваше благородие! - подскочил с табурета старичок, - у нас, здесь, никаких автомобилей нет, а вот за зданием вокзала, у мельницы всегда подводы стоят. Мужики зерно на элеватор привозят.
- Спасибо, уважаемый!
- Рад стараться, ваше благородие? - вытянулся по стойке смирно железнодорожный служащий.
Владимир с трудом растолкал спящего под зипуном на подводе мужика.
- За десять рублей доставишь меня в Затонье? - предложил он ему с ходу.
- Десять??? Почему нет?! Доставим! Как раз туда и еду. - Не торгуясь, согласился тот.
- Когда?
- Дак щас коня запрягу и двинемся. - Пообещал мужик.
Начиналась весна. Уже почти сошёл снег. Пахло свежестью и молодыми почками берёз. Телега, утопая в грязи по самые оси колёс, медленно двигалась по раскисшей дороге. Мужик курил козью ножку и молчал.
Только к часу дня, преодолев семнадцать вёрст, возница остановил коня на знакомом Владимиру с детства пригорке. Отсюда открывался красивый вид на деревню и их имение.
- Спасибо, любезный! Дальше я пешком пойду, быстрее будет. - Сказал Головинский и протянул мужику десять рублей.
- Благодарствую, барин! Да храни вас Господь за щедрость вашу! - поклонился ему возница.
Владимир вошёл в открытую калитку. Навстречу ему, с лаем, бросилась свора собак, возглавляемая огромным мохнатым "Самураем".
- Ты, что, старый, меня не узнал? - ласково сказал псу Владимир.
"Самурай" резко остановился, долго смотрел на него, а потом подошёл к Головинскому и начал радостно поскуливать и вилять своим пушистым хвостом.
- Узнал меня, "Самурай"! Узнал! Умница! Подожди, я чуть позже тебе и твоим друзьям вынесу угощения. - Погладил собаку Владимир.
- Боже, а сапоги грязью заляпаны! Не гоже гусару в родной дом в грязных сапогах являться! Позор! - подумал Головинский.
На заднем дворе висели ряды недавно постиранного постельного белья. Владимир снял одну простыню и до блеска вытер её свои сапоги, а затем вошёл в дом. Здесь, как детстве, приятно пахло сухим зверобоем, мятой и полынью. В прихожей он снял шинель, повесил её на крюк, рядом с отцовской охотничьей курткой. Затем осторожно, стараясь, чтобы не скрипели под ногами рассохшиеся половицы, вошёл на кухню.
Кухарка Глаша, многие годы работавшая их доме, наливала что-то из кастрюли в большой фарфоровый суповник.
- Ах, как вкусно пахнет! Сегодня на обед мой любимый грибной суп. - Тихо произнёс он.
Женщина подняла глаза.
- Вла-вла Владимир Юрьевич! - ахнула она.
- Здравствуй, Глаша! - Головинский подошёл к женщине и поцеловал её в щёку.
- Приехали! Слава тебе, Господи! Испереживались мы, все, по вам! Супчик и правда грибной! Ваш любимый! Я щас побегу, обрадую всех!
- Не надо, Глашенька! Я сам с суповником побегу. Ты мне только дверь открой.
Дверь в столовую была приоткрыта. Мама сидела у окна.
- Юра, я который день себе места не нахожу! Спать не могу! Душа болит! Сердце ноет и ноет.. Володя ранен. Как ранен? Тяжело? Легко? Где он сейчас?
- Где, где... Телеграмму на днях от него получили, Пишет, что скоро приедет, значит всё у него в порядке. - Успокаивал маму отец, сидевший спиной к двери.
- Были бы у тебя нормальные отношения с Анастасией - вот тогда-то всё было бы в порядке! Всё бы знали о сыне! Я до сих пор не могу понять, как могут родные брат и сестра жить словно чужие люди? - упрекающим тоном выговаривала мама.
- Глаша, ты где? - громко крикнул отец, прерывая, очевидно, таким образом очень неприятный для него разговор о их отношениях с Анастасией.
Глаша открыла Владимиру дверь в столовую. Он медленно вошёл и степенно водрузил суповник на центр стола. Мама от испуга не могла проронить не слова. Отец от неожиданности застыл с надкусанным куском хлеба в руке. Только сёстры мигом подскочили и, опрокидывая стол, бросились к брату. Захрустели, разбивающиеся тарелки, зазвенели ложки и вилки, падающие на пол...
- Володя! Володя приехал! Братик наш приехал! - в один голос, восторженно, кричали Катя и Лиза, бросаясь ему на грудь.
Мать рыдала, не в силах подняться со стула. Рыдала Глаша, стоявшая в дверях. Отец с досадой смотрел на свои брюки, залитые грибным супом.
- Глаша, неси скатерть! Накрывай на стол! Графин водки тащи! Селёдку, окорока, грузди... Всё неси! Не медли, Глаша!
Владимир подошёл к матери, стал на колени и стал целовать ей руки.
- Не плачь, мама! Не плачь! Я приехал! Я живой, мама! - успокаивал он её.
Мама обняла его и начала целовать в щёки, лоб, голову...
- Глаша, ты чего застыла? Накрывай на стол! - рявкнул отец.