Шоссейка то проваливается вниз, то встаёт на дыбы и так почти сорок километров от Владимира до Суздаля. Местность вокруг открытая, ветер крутит, швыряется снегом .
В рейсовом автобусе пассажиры обоева пола. Две тётки за моей спиной всю дорогу трендят жирными, как сметана, голосами. На заднем сиденье молодняк - портвешок, семечки, кассетный магнитофон.
В подмороженные окна накатывает сахарно-припухший пейзаж с редкими сёлами - сначала Суходол, потом Борисовское, наконец, за Павловским перламутром всплывает "богоспасаемый град Суждаль". Купола, шатры, шпили. В отутюженных метелями полях, у самого города, потерялась до весны речка Мжарка.
Лимонная на солнце улица Ленина, снег под ногами хрустит малосольным огурцом. Мимо Знаменской церкви, через остекленевшую речку Каменку, мимо Никольской церкви у древнего вала, дальше Кремлём вдоль Рождественского собора с синими в золотых звёздах куполами; потом по голому, хрустальной твёрдости, Ильинскому лугу. В конце, по тропинке, между Богоявленской и Предтеченской церквями, деревянным мостом через Каменку. Белые, важные, как ГАИшники на трассе, гуси хороводятся у сугробов.
За несколько веков Суздаль густо оброс храмами, колокольнями, монастырями с башнями и башенками, часовнями. Деревянные домики словно прилагаются к ним. Отовсюду точёные купола, ловко приделанные к четырёхскатным крышам, колокольни с чуть вогнутыми гранями шатров - "дудки" по местному.
Снег, как перекрахмаленное бельё из прачечной, окна домов с намороженными узорами. Над приплюснутыми сугробами крышами дым из печных труб. В воздухе запах сгоревших берёзовых дров.
Стоит того, чтобы среди недели сорваться за двести вёрст от Москвы. Четыре часа пути и я переформатировал свою действительность под уездную сказку.
Немного воображения и представляю себя каким-нибудь чиновником средней руки. Из прочих приятностей мечтается собственный деревянный домик в три окна, сдобная кухарка, с которой греховодничал бы ночами; соблюдал бы посты, через раз ходил к обедне, давал и брал бы взятки, подносил хлеб-соль, жертвовал бы на богоугодное дело. Водил дружбу с письмоводителем и архивариусом. Не зря Константин Воинов снимал здесь "Женитьбу Бальзаминова" в далёкие шестидесятые. Время в Суздале загустело и заплутало среди почти сорока церквей и четырёх монастырей.
Исхоженной, исполосованной санками улицей поднимаюсь к Ризоположенскому монастырю. Захожу в обтёршиеся двух шатровые монастырские ворота. Мимо трёхглавого собора шестнадцатого века с неопрятными дырявыми следами у самых стен, иду в гостиницу.
Внутри влажно и душно, парит, как перед грозой, батареи топят от души. У стойки администратора кривой фикус в кадке. В жарком, как паровозная топка, номере быстро кипячу в кружке чай, ломаю плитку шоколада, заряжаю кассету в "Практику" и опять на мороз.
Через арку Преподобинской колокольни серебрится упитанный Ильич на постаменте, за ним стеклянные фасады администрации, почты, сберкассы.
Колокольню суздальцы отгрохали по обету - дали слово: если Россия одолеет супостата Наполеона, они построят в честь этого события самую высокую в городе колокольню. Француза одолели - колокольню наваяли: всё по- честному. Летом на ней устраивают смотровую площадку для туристов - церкви, монастыри до которых нужно идти через город, всё вблизи. Хоть облюбуйся окрестными пейзажами!
Переулками выхожу к Александровскому монастырю. От слегка заваливающейся стены, снимаю Покровский монастырь на другом берегу Каменки. Сюда царь Пётр законопатил опостылевшую жену Евдокию Лопухину. Через какое-то время, прознав про её амурные дела с майором Глебовым, приказал того посадить на кол, а что б майор преждевременно не отдал Богу душу от переохлаждения, несчастному накинули на плечи тулупчик. Теперь в бывшем женском монастыре ресторан и гостиница с баней - апофеоз плотских утех.
Веду объективом вправо - на высоком откосе картинно распластался кариезной стеной с гранёнными башнями мужской Спасо- Евфимиевский монастырь. В новейшей истории он запомнился тем, что здесь недолго содержался пленённый под Сталинградом фельдмаршал Паулюс.
Стою, выдыхаю паром, мороз жжётся, сияющий сине- зелёно - красными искрами снег слепит глаза. Стараюсь быстро отснять обе древних обители, пока "Практика" не начала замерзать.
Белое на белом - скульптурное русское средневековье. Пейзаж поразительно нежный, акварельный. Зима открывает оттенки. Летом, осенью цвет отвлекает.
С высокого берега осторожно спускаюсь на прочную броню промёрзшей Каменки. По чьим- то следам иду в сторону Спасо - Евфимиевского монастыря.
Деревья в ледяной глазури. Снимаю стеклянные камыши с белыми шапками на макушках. Потом лезу на крутой берег к монастырю. Дыхание перехватывает, сердце выпрыгивает.
Наверху, напротив монастырской стены стеклянный павильон, где несколько мужиков с какими-то брейгелевскими лицами, мешают пиво с куревом. На обочине экскурсионный "Икарус" бурчит движком, душит сизым солярным облаком. Экскурсовод звонко рассказывает: Предки наши делали древние застройки...". Школьникам не интересно, они разбредаются к сувенирному киоску. Выхожу на самую длинную в городе улицу Ленина.
Напротив монастыря - румяная Смоленская церковь, рядом посадский дом семнадцатого века. Делаю несколько кадров. Впереди какая-то старуха печально скрипит валенками. Из хлебовозки в магазин мужик заносит деревянные лотки с коричневыми кирпичиками буханок. Запах горячего хлеба валит с ног. Заиндевевшая лошадь с пышной гривой и хвостом легко тянет розвальни с двумя мужиками и телевизором. Навстречу по пустой дороге степенно катит чёрная "Волга". Пытаюсь сделать кадр, но не успеваю, обидно!
Нарядные Антипьевская и Лазаревская церкви, вогнутый шатёр - "дудка" колокольни. Девчонки, расплескав улыбки, идут из школы. Торговые ряды, Казанская, Воскресенская церкви, через площадь, за вечным огнём, Цареконстантиновская - единственная действующая в городе.
Измусоленный восторгами путеводителей и туристов Суздаль, стал визитной карточкой русской старины в экспортном варианте. Когда-то местные купцы, во славу Божью и на зависть соседям, возводили храмы, другие, чтобы не ходить туда к обедне, строили свои. В некоторых храмах и служба то шла раз в год - на день ангела заказчика и по большим праздникам. Далеко не все суздальские церкви можно отнести к шедеврам национального зодчества. Большинство из них заурядные, но физиономию уездного города они, безусловно, разнообразили. Хрестоматийными в городе считаются соборы Покровского и Ризоположенского монастырей, крохотная надвратная церковь Покровского монастыря - все шестнадцатого века. Классический семнадцатый век в Спасо-Евфимиевском монастыре. Колориту последнему добавляют костромские фрески, отдающие лубком, так характерным для своего времени.
В рядах захожу в угловой продуктовый магазин. В хлебной духоте, тётка, закутанная в пуховый платок, нараспев перечисляет: Свесь ка, мне пару селёдок, песку кило, масла постного...
Курносая продавщица с серьёзной грудью, взвешивает, вертит кульки из плотной бумаги. Бабки, явно деревенские, с медными от мороза лицами, затариваются хлебо-булочными изделиями.
У одной на груди ожерелье из крупных золотистых баранок.
Вот оно обаяние русской провинции! Хочу сфотографировать ту, что с баранками.
Она машет руками: Не балуй, паря!
-Ну, нет, так нет.
Глаз случайно зацепился за пятилитровые жестяные банки размалёванные по-иностранному. Пригляделся - в витрин горка мясистых, лакированных маслин! Местные к испанской экзотике равнодушны. Дождавшись своей очереди, прошу взвесить сто грамм.
- Соседка давеча сварила из них компот, да вылила - есть никто не стал,- прокомментировала тётка, бравшая передо мной селёдку. Громко топая, стряхивает снег с ног, мужик. Животом вперёд, он важно подходит к прилавку: Дай кось, мне папирос пять пачек!
-Да маслины так едят,- включаюсь в разговор с тёткой,- вроде грибов солёных.
- Вот ещё деньги попусту переводить,- не понравилась тётке моя аналогия.
-Берут маслины?- улыбаюсь продавщице.
-Тока туристы с Москвы по выходным и берут.
Иду через Торговую площадь, поплёвываю косточками от маслин, предвкушаю скорый обед в "Погребке". Навстречу мужик с бородой, как большой амбарный замок, в руках сумки с хлебом - наверно из района, до автобуса ещё есть время, вот и ходит, закупается. На углу блестят пуговицами новеньких шинелей два солдатика. От мороза опустили уши шапок и завязали тесёмки под подбородками.
Вокруг колобродит зима!
-Эх, сейчас ошарашу водочки грамчиков сто пятьдесят под щи со свининой, потом наверну картошки с говядиной и грибами, томлёнными в горшочке!
Прибавляю шаг. Заветный "Погребок" уже рядом. Всегда любил его за какую-то киношно-лубочную удаль: деревянные столы, скамьи, кудрявые кованые подсвечники, хохломская посуда и простая, не затейливая кухня с входившими в моду названиями "по-боярски", "по- купечески"...
В ресторане кормили два автобуса румяных англосаксов, обвешенных диковинными "Никонами", "Кенонами" и "Минольтами". Голова шла кругом от всего этого технического прогресса. Со своей ГДРовской "Практикой" чувствую себя сиротой.
-Приходи после, часиков в шесть,- разводит руками знакомая официантка в расшитом сарафане до пола.
Быстро меняю концепцию и спешу в соседний "Гостинный двор". Летом иногда пью коктейль под Челентано на открытой галерее с видом на Успенскую церковь, пожарку и древний вал. Сейчас на галерее не уютно: сугробы, наледь на окнах и стужа. Внутри "Гостинный двор" с каким-то вымученным шиком, но кормят не плохо.
Знакомый швейцар дядя Лёша в брусничном пиджаке с галунами и правильным выражением лица, машет руками: Закрыто на спец обслуживание - кормим интуристов.
Реальность, как всегда, уступала мечте. Оставалось кафе в главном туристическом комплексе на окраине города, ходу туда почти три километра, но к такому масштабу я уже не был готов.
Помявшись, дядя Лёша предложил выпить с мороза. Решив не отделять себя от народа в трудную минуту, соглашаюсь.
Повеселевший дядя Лёша вспомнил, как снимался в массовке "Женитьбы Бальзаминова" у Константина Воинова и, что заплатили ему рупь пятьдесят и как он с другими статистами пропил эти деньги.
-Завтра приходи, только к открытию, а то потом опять французов кормить будем. -инструктирует швейцар.
Ежегодно ресторан закупает у дяди Лёши несколько десятков трёхлитровых банок домашних солений, поэтому дядя Лёша держится степенно, со значением.
Оставалось только взять в рядах чекушку, испанских маслин грамм сто пятьдесят - двести, половинку чёрного и баночку чего-нибудь рыбного в томате и в гостинницу.
Сугробы начали густеть синими тенями, мороз к вечеру усиливался. Вдоль рядов величаво шёл батюшка. По улице Ленина ехали милицейские "Жигули" с включёнными фарами.