В свете привокзальных фонарей снег кажется жёлтым, как "Вологодское сливочное масло".
У входа на автостанцию обмякла пара дембелей - пушистые, отпаренные утюгами шинели, ушанки, сбитые на затылок, в озябших пальцах сигареты.
- Парни, эти два года станут самыми яркими в вашей жизни, только вы об этом пока не догадываетесь,- улыбаюсь в сторону сержантов, теперь уже запаса.
Не сразу нахожу нужную кассу. Передо мной какой-то мятый жизнью мужичок. За стеклом профессионально недовольное туловище что-то отвечает радиофицированной скороговоркой.
Мужик забрал билет и сдачу, потом зажал одну ноздрю пальцем, и высморкался на пол.
- На шесть сорок один до Кириллова,- просовываю деньги в окошко.
- Нету билетов,- трещит помехами динамик.
- Тогда на следующий.
На часах шесть с четвертью. Надо как-то скоротать пару часов. На жёстких скамейках дремлют, жуют, скучают хмурые жители большой страны. В ногах сумки, чемоданы. Надрывно плачет ребёнок.
Китайский пуховик что-то бухтит кроличьей ушанке.
- Картошка своя, капуста тож своя, грибы из лесу,- сидят две тётки, распустив животы по коленкам.
У окна, на корточках, выпивают трое мужичков. В ногах две бутылки водки, одна уже пустая - и где только не выпивается русскому человеку.
- Ты закусывай, закусывай,- убеждает губастый лысоватого.
Третий, наморщив лоб, разливает водку, сначала на штаны, потом в бумажные стаканчики. Мужики закинули водку в рот, закусили рыбой, разложенной на газете.
-Ты кто?!- упёрся в меня взглядом заспанный парень.
- Пиздобол-созерцатель,- признаюсь честно.
-Чё-ё-о?- трёт глаза парень.
Откуда-то появился коротенький милиционер с рацией на груди и прямиком к троице.
-Ну-у, мы тут...вот,- залебезил губастый.
Милиционер сурово разглядывал натюрморт.
-А мы, чё-о, мы ничего...,- оправдывался губастый, неловко пряча бутылку в сумку.
Представитель русской народной милиции отнёсся к ситуации с пониманием, мужики это чувствуют и, от греха подальше, перемещаются допивать за автоматические камеры хранения.
Пытаюсь подстроиться под окружающих - ёрзаю на скамейке, зеваю, вырванный из привычной среды, чувствую себя неуютно.
-Жаль только в сказке бывает по щучьему велению, по моему хотению,- терпеливо высиживаю время.
Входят и выходят нахохленные люди, хлопает дверь. Через громкоговоритель объявляют посадку.
Междугородний "Икарус" был холодным, с замёрзшими окнами и пованивал солярой.
Несколько раз останавливались, и водила тёр лобовое стекло солью - чтобы не замёрзло в дороге.
Фиолетовое утро нехотя наплывало на засахаренный пейзаж. Часа за три одолели сто тридцать километров до Кириллова.
Из обмякшей глазури смотрел огромный, какой-то мёртвый монастырь. Вокруг пристроился улицами и переулками населённый пункт с Лениным на постаменте. Опилками с опалового неба сыпался редкий снежок.
В короткую эпоху хрущёвского романтизма в Кириллов ломились любители старины со всего Союза, рядом Ферапонтов монастырь с фресками Дионисия, так что для многих эти места были культовыми. Ехали, шли, плыли припасть к корням.
Из окна в номере тянуло стылой улицей, телевизор не показывал, вода в кране - только холодная.
В ресторане на первом этаже - тусклые щи и хек с макаронами.
Ёптырь!- настроение не то, чтобы матерное, но какое-то неприличное.
В центре городка людно как после работы. Обгоняю двух мужиков, идут как-то неуверенно, будто выпимши.
У магазина бабка разложила на снегу лоскутные половики ручной работы. Туристов нет, спроса тоже.
Подхожу, прицениваюсь, дешевле только даром. Беру в подарок два пёстреньких половика.
Сворачиваю в книжный, с ходу покупаю дефицитный в Москве альбом по древне - русской иконе.
- Ну,- осматриваюсь по сторонам,- будем вкладывать душу в фотоискусство. Хрен, ты её туда вложишь, пока не поешь и не согреешься,- резонно приземляет внутренний голос.
На выезде из райцентра, напротив кафе, водила отогревает паяльной лампой обездвиженный "Камаз".
-Пива?
-Водки стошку!- сразу задираю планку.
Оглядываюсь по сторонам: заезжий прапор катает желваки по морде. Два паломника кротко опустили курчавые бороды в салат из квашенной капусты с клюквой.
-Петь, а Петь! Иди, прибей рога, а то упадут кому-нибудь на башку!- кричит буфетчица.
На обитой лакированной вагонкой стене красуются растопыренные лосиные рога. Прилавок радует пышными пирогами с брусникой, ватрушками с глянцевым творогом.
Пахнет выпечкой и щами, по радио передают концерт по заявкам - так бы и просидел здесь до вечера.
Выпил, похлебал щец, слегка опьянел, день начал терять эстетическую ценность.
Прихватив из номера "Практику" и запасную кассету "Профото", иду снимать монастырь.
-Господи, прости!
Позёмка подметает озеро. Снег твёрдый, трещит под ногами щебёнкой.
На берегу "рай, явленный на земле" - огромный монастырь, точнее два: Успенский и Ивановский, охваченные мощной стеной.
Геометрия форм и линий организует пространство. Впечатление несколько портят поздние железные кровли: есть в них какая-то епархиальная кондовость.
- Авось..., небось..., ежели да кабы...,- устаю выдёргивать ноги из снега, дыхание сбилось, выбеленная стерильность слепит глаза. С другого конца озера, как на северной прялке, едет мужик в санях. Коняга вся искрится и переливается на солнце - залюбовался, сделал пару кадров.
Помнится, царь Иван Грозный хотел постричься в Кирилло-Белозерский монастырь, делал сюда богатые вклады.
Здесь на озере, которое дырявлю сейчас следами, разыгралась трагедия, возможно, изменившая ход всей русской истории. После взятия Казани, молодой царь с женой и первенцем Дмитрием, отправились на богомолье в обитель преподобного Кирилла. Поездка, задуманная как триумфальная, закончилась трагедией. Младенца царевича случайно выронили в Сиверское озеро и наследник престола утоп.
Прибрал Господь безвинную душу.
Кара за грехи?
Случай?
Кто ж знает...., потом у Грозного родились от Анастасии Романовой ещё два сына. Одного он фактически прибил в Александровской слободе в припадке ярости, другой стал последним царём из рода Калиты.
После десяти кадров, "Практика" стала рвать задубевшую плёнку. Окоченев на колючем ветру, выбредаю на санный путь, отмеченный по краям вешками, и мимо высоченной монастырской стены, заляпанной снегом, не заходя внутрь, прямиком в гостиницу. В монастырь пойду завтра с утра - теперь там музей и... общага педучилища.
Когда- то Иван Грозный корил кирилловскую братию за неправедное житие: стяжательство и пьянство. Ни в чём себе не отказывая, монашествовали здесь на широкую ногу именитые московские бояре Шереметьев, Воротынский и другие.
Сюда слал Грозный гневные письма, где пенял монахам: "А вы над Воротынским церковь поставили, а над чудотворцем нет". В общем, как всегда - до Бога высоко, до царя далеко и всем всё по....
-Давай, в баню пошли, на первый пар!- какой-то мужик в тулупе и с веником, торчащим из газеты, весело орёт водителю "ПАЗика".
-Щас, только домой заскочу!
-А что?! Не погреться и мне, в самом деле, в кирилловской бане?! Когда ещё попаду сюда. Эх! Где "раша" не пропадала!
Забросив в гостиницу фотопричендалы, тороплюсь через густеющие сумерки.
В бане почти пусто и чисто.
-Веничек? Простынку? Может хош отдельно? У нас приезжие с Москвы любят в кабинках мыться!- радушно напирал банщик.
- Валяй, насыпай всё и сразу!- тороплю его.
- Веники у нас замечательные: берёза, можжевельник, крапиву подпускаем,- нахваливал банщик товар.
Убрав одежду в шкафчик, закрываюсь в кабинке, кручу барашки кранов, сверху накрывает кипятком, пар быстро заволакивает всё кафельное пространство.
- Кирилловские чудотворцы! Николай Угодник! Не дайте свариться заживо! - маневрирую всем телом, чтобы не обжечься.
По- рыбьи, открыв рот, отгораживаюсь веником от банных удовольствий.
- Выпендрился, блин, VIP - персона!- выхожу из кабинки красномордый и согревшийся.
-Что так быстро помылся?- зачавкал губами банщик,- может пивка со снетком белозёрским?!
-Сколько денег насыпать за удовольствие?
- А не один ли хрен?- какой-то размякший мужик опускается рядом на скамейку,- если человек хороший, то и угостить можно.
-Не, ну как...
- Слышь, а ты раньше в наших краях не бывал - морда, больно знакомая?!
- Бывал, бывал - весной в мае, и потом в сентябре ещё раз.
- А чего зачастил к нам?
-Да у меня в монастыре реставраторы знакомые работают.
- С Москвы што ль? Чудак, так они на зиму домой подались, чё им тут мёрзнуть-то.
- Да, я в курсе.
- Ладно, пошли, я тебя щас напарю по-нашенски, это тебе не в ванне мыться.
Мужик оказался настырным и старательно охаживал меня веником минут десять, потом мы потели в парной, потом я угощал его пивом, а он меня вяленым белозерским снетком. Банщик по-свойски соорудил нам ёршика.
Всё как-то хорошо срослось, в народном стиле. Душа расправилась, впервые за целый день согрелся.
- Сука ты, голубь сизокрылый! - возбухал над ухом рыжий мужик. Оказалось, пока он хлестался веником, окатывал себя из шайки, приятель застенчиво усидел в одно лицо чекушку, припасённую под пиво.
- Ну, ты это...,- примирительно оправдывался ужаленный виновник.
Пострадавший покрыл его матом.
- Ну, извини, бля буду!- пьяно каялся приятель.
- Хрена мне с тваво "извини"?!
Завернувшись в простыню, блаженствую, чувствую, как вытекает из меня вся сегодняшняя усталость вместе с привязавшимся запахом "икарусной" соляры. Тело наполнилось истомой.
- ...а чего, как пойдёт молотить - заслушаешься. Вот поп ихний из Вологды и говорит начальству нашему, пока тёплой уборной не будет, мои монахи в монастыре жить не станут,- продолжал что-то рассказывать новый знакомый.
- Точно,- рассеянно киваю в ответ,- что твои Шереметьев с Воротынским. Элита, мать их.
- Эх, схожу ка я завтра первым делом в церковь, замолю потребительские грехи, свечку поставлю,- скрипел я снегом по длинной улиц в сторону неприютной гостиницы "Русь".
Вокруг стоит тишина до звона в ушах. Покой, простота. Крыши в снегу, деревья в инее. Из печных труб пушистые столбики дыма. В окошках холодный телевизионный свет.
В голове вертится зимнее, почти хокку: "Серая Шейка грустно опустила зад в ледяную воду...".