Аннотация: Хорошему парню Игорю. О жизни, чуде и вечном чуть-чуть...
(Хорошему парню Игорю.)
Я сидела у черного иллюминатора, в который не хотела смотреть, и так знала, что снаружи ночь. Я боюсь не темноты, а что на такой высоте в этой темени может уже начинаться ужасная космическая пустая бесконечность, о которой услышала еще в детстве, ведь только пустота и может быть бесконечной. Может, только я одна знаю, что у нее есть ровный краешек, с которого она начинается, вернее, у нее не может быть края, она ведь пустота, ровный краешек есть у того, по чему летает самолет, на что опираются его крылья, ведь иначе упал бы, ведь он такой большой и тяжелый. И если я по неловкости совсем не нарочно не замечу или соскользну с него, а он обязательно будет скользкий от намерзшей изморози, то упаду в эту пустую космическую бесконечность, черную и безвоздушную. Наверно у меня вздуется тело, даже подумать страшно, что станет с моим лицом и вот такое ужасное будет в этом космосе бесконечно падать в какое-то ее бесконечное дно. Какие противные мысли, я их знаю с детства, и поэтому умело загнала их в кустики на краю мозга, присыпала сверху опавшей листвой и прижала камушками, что бы не вылезли непрошено. Только вся беда в том, что я сама прекрасно про них знаю, помню, и им даже не нужно вылезать. Они сидят или лежат там под камнями и противно хихикают над тем, как я не смогла с ними справиться...
Милый молодой парень, с которым познакомилась на аэродроме, оказался пилотом единственного самолета на полосе. Язык не поворачивается называть это аэропортом, все так по-домашнему, все такое маленькое и даже этот самолет - утенок в гусиной стае больших рейсовых лайнеров здесь выглядит большим и настоящим, при этом словно сквозит такое бережное уважение, ведь здесь небо - это порой единственная связь с материком. Никаких огороженных терминалов, стрелок с бесконечными указателями и всего две стойки регистрации и взвешивания багажа. Закутанная в очень пожилой, когда-то наверно пуховый платок тетечка регистрировала нас на рейс, иногда отлучаясь к окошечку кассы и справочной. Все человек двадцать пассажиров вместе с провожающими вели себя удивительно степенно. Подталкивали ногами по избитому кафелю разномастный багаж, который так не походил на красивые холеные кейсы и бювары на ленте багажного транспортера Орли. И чего вдруг полезли в голову такие ассоциации?...
А парень был чертовски красив, той цыганистого типа смуглой диковатой красотой подчеркнутой горбинкой острой спинки носа с подрагивающими тонкими ноздрями. Под меховой летной курткой любовно холеная иссиня белая рубашка с заколкой с крылышками на галстуке. Никогда не питала особых иллюзий по поводу своей внешности, но здесь в почти деревенской простоте мой столично-петербургский вид явно выделял меня в толпе. Сначала я даже не поняла, что он летчик, он просто подошел и помог подвинуть мой чемодан, вернее, я не заметила когда он подошел, только, когда пришла пора подвинуться на освободившееся место, увидела, что чемодан уже подвинули. Привычно вздернулась одернуть нахала, но споткнулась об его белозубую улыбку:
- В большом аэропорту так задумываться не стоит, без багажа останетесь! Это здесь у нас все по-простому.
- Наверно я должна Вас поблагодарить?
- Наверно не должна, но было бы приятно...
- Что ж, спасибо.
- Москвичка?
- Отнюдь...
- Вот это, да!
- Что Вас так обрадовало?
- Говорите, как, наверно, до революции.
- О! Простите.
- Да, нет! Это вы меня извините. Пристал тут. Просто смотрю девушка такая грустная. - Судя по добродушному неназойливому любопытству остальной очереди, отношение к парню было хорошим и его здесь знали, скорее, оценивали меня. Почувствовала это теми непонятными женскими рецепторами, которые позволяют без зеркала чувствовать, в каком состоянии прическа, в том числе сзади, где и зеркало не всегда может помочь. Поэтому эта пикировка доставляла неизъяснимое удовольствие. И когда парень, представившийся Игорем, предложил пойти попить чая в местный буфет с отличными домашними рыбными пирожками, я не стала куражиться. Пирожки и вправду оказались очень свежими и вкусными, а сразу почувствовавшая во мне гостью пожилая буфетчица с большим круглым плоским, словно тестоватым, лицом окружила нас немного суетливой заботой. Словом, все было совершенно по-домашнему, будто ее любимый племянник привез невесту на смотрины и она нас потчует...
Сколько бы не усовершенствовалась воздушная техника и ее наземное сопровождение, но воздушное перемещение глубоко противно нашему дремучему наземно-обезьяньему нутру. Поэтому, сколько не летай, самыми надежными, "ес-с-сен-н-на" самолетами Аэрофлота, но нервозность процедуры накладывает отпечаток на все вокруг. Вот и наш разговор вертелся вокруг самолета, его "Аннушки", и это тоже очень нравилось. Почти не думая, удивилась, что он такой молодой для пилотского кресла, на что он рассмеялся, дескать, это у нас на Западе (Вообще нужно слышать интонации которые он вложил в это слово, почти брезгливая снисходительность к трехногой собаке) ему бы пришлось еще лет десять получать допуски на разрешение сдать зачет на право присутствовать при помывке переднего шасси самолета, какое уж тут пилотирование, а старики, которые свое уже высидели и, наконец, взгромоздили тела к штурвалам эти места уступать не собираются. А он в летное училище пошел, чтобы летать, вот и летает, а не локтями толкается. А вообще здесь гораздо интереснее, часто вопреки инструкциям и циркулярам, но ведь тем и интереснее. И вообще, только, когда уже вылетаешь с материка, словно легкие свободно расправляются. За этой болтовней, он вдруг спохватился, что, хоть без него и не улетят, но расписание соблюдать надо, так, что до встречи на борту...
И теперь я сидела у темного окошка. Уже, словно отмаркированную вниманием пилота, меня как-то невольно пропустили вперед у трапа, и в пустом салоне могла выбирать любое место. Вообще, была благодарна тому, как быстро оказалась в теплом самолете, потому, как на полосе налетел очень не теплый ветер с моря, и как ни заворачивалась в свою долгополую дубленку, он выдул все намеки на бывшее в ней тепло, а ноги в тонком полиэстере просто онемели, кажется до пупка. Здесь, правда, тоже не было жарко, но после пронизавшего ветра, это был курорт. Самолет старательно гудел своими пропеллерами и карабкался в свою неведомую горку. Нервная пожилая стюардесса пару раз прошла с пакетами и леденцами. Место рядом со мной осталось свободным, что невольно боролась с искушением скинуть сапожки и вскарабкаться на сиденья вместе с ногами и обернуть их снова ставшей уютно теплой дубленкой, вот выдавали бы как на международных рейсах пледы, точно бы так и сделала. Тем временем самолет выровнялся и стал временами проваливаться в воздушные ямы, внутри с любопытством немного зашевелились вкусные рыбные пирожки, и пришел Игорь пригласить в кабину. Может в других обстоятельствах и не согласилась бы на эту авантюру, но сейчас все было иначе, тем более, что мои давние страхи собрались вылезти и может подружиться с содержимым моего желудка.
В тесной темной кабине со всех стен сверкали лампочки и мерцали приборы, отчего все становилось каким-то почти сказочно нереальным, мелькнула мысль, что вот бы наверно здорово иметь дома такую стенку, и не гасить на ночь, что бы проснувшись видеть все это мерцание, словно россыпь звезд на южном небосклоне. Меня усадили в кресло, Игорь, что то мне показывал, но я смотрела вперед, где в черном небе словно бледные сполохи или клочья дыма, подсвеченные луной стелились облака. Небо россыпью ярких звезд накрыло черное бархатное покрывало моря. Только изредка в волнах мелькали блики от звезд или луны. Вдруг поняла, что уже несколько раз Игорь показывал что-то слева. Оказалось, чуть выше нас в звездах моргали проблесковые огни рейсового Боинга, и даже, кажется, был виден его черный силуэт. В свете кабины его рубашка стала голубой, мне дали чашечку с кофе и застелили колени такой же голубоватой салфеткой. Штурвал послушный автопилоту сам двигался под рукой, но мне снова хотелось окунуться в увиденную звездно-бархатную сферу. Она притягивала, и словно уже не стало кабины самолета, я одна удивительно легкая парила в этой тишине и чистоте...
Когда очнулась от этого прикосновения к чему-то правильному и главному, не хотелось ни о чем говорить, просто сбивчиво поблагодарила, нетронутый кофе остыл, когда пыталась ради приличия сделать глоточек. До самой посадки сидела, прикрыв глаза в каком-то приятном оцепенении.
У трапа попрощалась с Игорем. Он пожал руку, я не знала, как выразить то, что поселилось в душе, что произошло там, в кабине, наверно запросто могла разрыдаться от остроты разбуженных живых эмоций. Это живительное вымыло всю застарелую пакость из под кустиков души. Наверно так себя чувствовали после первого вальса на своем первом балу дебютантки... И долго отзывалось тихо, с некоторой завистью, сказанное Игорем:
- Эк, тебя проняло то! Со мной так уже почти не бывает...