Внизу горел лес. Бил в лицо жгучий ветер, дым и пепел стелились слоистыми облаками под брюхом змея. Восторг, азарт и сила рвались криком из груди. Лели приникла всем телом к теплой чешуе, оскалилась, сквозь зубы прорвалось шипение: вперед, С-ссе-е! Вперед, ниже, еще ниже, пронзая удушливые облака, туда, откуда долетают заполошные крики, визг и вой. Накрыть огнем соломенные крыши хат, хлевов и амбаров, выжечь дотла чумную заразу мятежа.
С-ссе-е вытянулся в струнку, тугой пронзительный свист наполнил воздух. У тех, внизу, наверняка ноют зубы и вибрируют кости от этого звука; впрочем, вряд ли обреченным поселянам есть сейчас дело до таких мелочей. Кого волнуют дрожащие кости, когда горишь заживо! Но, может быть, кто-то спасется. И запомнит, как вырвался из черного облака серебряный змей, несущий возмездие!
Шелковая грива тысячью плетей хлестнула по лицу: С-ссе-е дернулся вверх, сбив линию полета в крутую петлю. Там, где были бы они в этот миг, не заметь змей опасность, вспухли ватные шарики разрывов. Лели зло зашипела: вперед, быстрей, огонь! Цель! Сквозь кожу летного костюма прошла волна жара: змей плюнул огнем. Еще, еще - вспышки слились в горячую пульсацию, порождающую в теле мучительно-сладкий отклик. Пик силы.
В стороне, у реки, мелькнул стальной отблеск.
- Жги! - завизжала Лели. Крохотные фигурки у крохотного гранатомета. Оловянные солдатики. С-ссе-е несся на них, и воздух гудел, взрезанный напором змея. Цепь огненных шаров накрыла берег, грохнуло, заложило уши: рванули ящики с гранатами.
Лели прижалась щекой к горячей чешуйчатой шее:
- Возвращаемся.
Если кто и остался внизу живой, не беда. Пусть разнесут весть: крылья возмездия быстры.
В загоне было пусто - они успели первыми. С-ссе-е растянулся во всю длину, Лели села рядом. Пропустила сквозь пальцы нагретый солнцем песок, глубоко вдохнула чистый воздух. Над головой, высоко, пылало полуденной белизной небо - чистое, бескрайнее. Небо принадлежало им. Лели зарылась лицом в шелковые пряди змеевой гривы. Змей пах терпко и пряно - запах удачного вылета, запах силы, азарта и злости. Неба.
По щеке ласково скользнул шершавый язык. Лели упала на спину, счастливо улыбнулась в черные змеевы глазищи:
- Родной мой.
"Моя", - откликнулось эхом в мозгу.
Час-полтора отдыха после вылета, время, принадлежащее только им двоим. Время тихой, щемяще-ласковой нежности - как будто в груди порхают бабочки, задевая крыльями сердце, а живот щекочет горячими лучами незлое вечернее солнце. Язык С-ссе-е снова прошелся по щеке, скользнул по шее, щекотно обвел ухо. Лели потянулась с коротким довольным стоном.
Небо перечеркнула тень, вторая, третья - возвращались с вылетов девчонки. Но это ничего не значило. Здесь, в загоне, не принято мешать друг дружке, здесь для каждой из них есть только одно, самое близкое существо - ее змей.
Лели потянула вниз язычок молнии на летном костюме и закрыла глаза.
За ужином не хватало Хилзи. Никто особо не встревожился: вылет дальний, немудрено, если только к ночи вернется. Северная база считалась спокойной, сюда отправляли отдохнуть после горячих боев на южном фронте или в горах, кишащих партизанами. Здесь и было-то сейчас всего пять всадниц, и Хилзи - самая опытная.
Но почему-то у Лели дергало сердце дурным предчувствием. Может, потому что С-ссе-е беспокоился сильней обычного, ожидая собрата? Тревога змея зудела в мозгу назойливой комариной стаей, никак не избавиться. Только ждать.
Хилзи вернулась на закате. Тш-ша-а, ее змей, упал на мягкий песок аварийной площадки и горестно зашипел. Хилзи не подняла головы - она лежала без чувств на шее змея, вцепившись в гриву побелевшими пальцами, и серебристая чешуя под ней потемнела от крови.
- Пятнадцать осколков, - сказал через два часа хирург, выйдя на крыльцо медчасти. - Семь - в брюшной полости. Вряд ли доживет до утра.
Ждавший на крыльце рядом с девушками координатор оглянулся на Тш-ша-а. Змей Хилзи так и лежал на аварийной площадке, неловко вывернувшись набок, чешуя помутнела, полузакрытые глаза подернуты тусклой пленкой. Если судить по нему, Хилзи оставалось не больше часа.
- Завтрашние вылеты никто не отменял, - хмуро сказал координатор. - Идите спать.
Спорить никто не стал.
Лели сама не заметила, как ноги принесли ее к загону. С-ссе-е скользнул навстречу, ударил хвостом под коленки, обвил тугой петлей плечи - она и моргнуть не успела, как оказалась сидящей в кольцах горячего змеиного тела, и бездонные черные глаза глядели в ее лицо пронзительно и требовательно.
- Завтрашних вылетов никто не отменял, - бездумно повторила Лели.
"Ты моя", - огромная голова С-ссе-е качнулась, глаза надвинулись, и Лели показалось - она падает, кружась сухим листком, в эти колодцы-туннели. - "Не смей умирать!"
- Мы будем осторожны, - пообещала Лели.
"Тебе нужны силы. Спи".
Темный вихрь завертел и унес - в тепло, покой и безопасность.
Утром Тш-ша-а нашли окоченевшего, с погасшей чешуей. Хилзи вынесли к нему, положили рядом. Под парадной формой не видно было ран, но белое, слишком спокойное лицо ничем не напоминало живую Хилзи. Это даже хорошо, подумала Лели, иначе я бы не смогла...
Для Лели это была первая смерть и первое погребение. Змеи немного покружили над аварийной площадкой, а потом одновременно дохнули огнем. Мертвые змей и всадница исчезли в огромном шаре пламени.
А живых ждала работа.
"Не смей умирать", - повторил перед вылетом С-ссе-е. Он был зол - или это была их общая злость? Сегодня, подумала Лели, на моей цели не останется живых.
Цель не казалась опасной - очередная снабжающая мятежников деревня. Полтора десятка дворов, квадратики огородов, отвоеванные у леса крохотные поля. На все про все хватило бы одного захода - и пусть уцелевшие разбегаются. Но сегодня Лели не собиралась оставлять внизу живых. Она повела С-ссе-е по сужающейся спирали: сначала подожгли лес, затем поля, дома, а после - неторопливо кружили над затянутой едким дымом деревней, и С-ссе-е плевал огнем в мечущиеся внизу фигурки, не разбирая, где там скот, а где люди.
Улетели, оставив позади дымящуюся черно-сизую проплешину. Змей проскочил горящий лес, забрав выше облаков, так высоко, что Лели замерзла. А потом снизился, и Лели вдруг заметила, что уже вечер. Устало приникла к теплой шее змея, потерлась щекой. Прошептала:
- Мы поздно сегодня. Я приду к тебе после ужина. На всю ночь.
С-ссе-е не успел ответить, а Лели - понять, что произошло. Просто вспух перед самой головой змея разрыв - огромный, куда больше, чем от гранаты. Ударило, оторвало от теплого, дарящего безопасность тела, швырнуло вверх, завертело кубарем, потом ударило снова - и мир потух.
***
- Змеевка. Ишь, кожа в обтяг, ну и блядский же прикид.
- Всегда хотел вблизи поглядеть.
- Только поглядеть? А я бы и трахнул.
- За тварями не доедаю.
Голоса путаются, свиваются в копошащийся клубок тухлых червей. Тошнит. Больно. И пусто.
- Отлежится. Смертельного тут вроде ничего. Как вы исхитрились захватить живую змеевку?
- Сама на голову свалилась. На ошметки своей твари, если уж быть точным.
- В самое дерьмо, зато мягко. Слышь, комиссар, а эти новые заряды - вещь! С одного выстрела... Эх, побольше бы нам таких, быстро бы тварей выбили!
- Будут.
Темнота вокруг мутно колышется. Тошнит. И пусто.
Белые стены, человек в белом халате, и еще один, в мятой зеленой форме. Где она, кто она? Шевелиться больно, дышать неудобно - грудь стягивает тугая повязка. И чего-то привычного, естественного, как дыхание - нет. Странно и страшно.
- Гляди, док, смотрит. Эй, ты как, очухалась?
Не знаю. Нет. Чего-то не хватает.
- Хорошо, значит, точно на поправку.
Смотреть тяжело, начинает болеть голова.
- Звать тебя как? Док, ты что ей вколол, снотворное? Нет? А чего она глазки схлопнула и молчит, гордая, что ли?
- Не мешай работать. Больная она. В тяжелом состоянии.
Под закрытыми веками пляшет огонь. Горит лес, бьет в лицо жгучий дым, и почему-то это хорошо. Правильно, тепло и радостно.
Ноги держат с трудом, подгибаются, до туалета по стеночке - долго и муторно. И вечно крутится рядом кто-то в форме. Крутятся. Разные.
- Док, она вообще нормальная? Хоть слово сказала за все время?
- Может, она вообще не человек.
- А кто?
- Змеевка.
- Погодь, разве они не люди?
- А кто знает? Их раньше не захватывали, наша первая.
- Дык это... в штаб надо?
- Нету штаба, дядя. Сожгли. И связи нету.
- Так, замолчали все, и лишние вон. Развели тут консилиум. Человек она, это я вам как врач говорю. Обычная девчонка, физически отлично развита, здорова, думаю, умственно и эмоционально тоже все было в порядке до гибели ее змея.
- Ага, значит, правду говорят, что эти твари змеевкам мозги выжигают?
- Точных данных нет, но я бы не сказал. Тут картина эмоционального сверхторможения, а не выжженных мозгов. Последствие шока.
- Трахнуть ее разок нормальным мужиком, а не тварью...
Голоса слишком громкие, резкие, неправильные. Сливаются в неровный гул, бьются в уши, а внутри - пустота.
Землянка в лесу, терпкий запах осени, редкие проплешины неба сквозь еловые лапы. Дни тусклые, похожие один на другой. Ничего не хочется и ничего не волнует. Иногда приходят мужчины. Кто-то из них груб, а кто-то нежен, но ни один не заставил скучать по нему. Все они - как тень, слабый отголосок чего-то настоящего.
- Жаль, нет возможности сравнить эту с другими. Или хотя бы расспросить. Интересное исследование можно было бы сделать...
- Чего исследовать, баба как баба. Ледышка только, ну да на безрыбье сгодится.
- Ледышка... Есть, видишь ли, версия, что змеевку связывают со змеем эмоционально, подкрепляя постоянным физическим контактом...
- Трахом, что ли?
- Не знаю! Проберись на змейскую базу и посмотри сам. А слабо, так не перебивай.
- Ладно, док, чего ты. Мне, может, просто обидно, что расшевелить ее не могу. Давай, чего там про контакты? Хочешь сказать, у нее короткое замыкание в мозгах случилось?
- Хорошее сравнение. Да, можно сказать и так. Так вот, вы тут со своей вялотекущей войной этого не помните, но для змеев отбирают обычных девочек. Семь - десять лет оптимальный возраст. И представь себе, в лояльных правительству районах дочь-змеевка считается за честь. Опять же компенсацию родителям выплачивают.
- Тьфу, гадость! Чтоб я вот так свою дочку твари отдал?! Ну ничего, с этими новыми снарядами мы их наконец-то выбьем.
- Новые вылупятся. Равновесие сил, замкнутый круг. Здесь нужны какие-то нестандартные подходы. Почему и жалею, что эту не расспросишь. Мы слишком мало о них знаем.
- А хорошо бы найти, где эти твари вылупляются. И бомбой...
- Деревня. В столице они вылупляются, в армейском питомнике. Охраняемый объект номер два, после Дома правительства. Не подобраться. Ладно, пошел я. А ты будь с девчонкой поласковее, может, все-таки оттает.
Снится огонь, чистое небо над головой, а внизу - дым. Странные, хорошие сны. Теплые. Снятся огромные, затягивающие, как в пропасть, черные глаза - у людей таких не бывает. Тугие объятия - руки здешних мужчин так не обнимут! Снится голос в голове: "Моя".
А утром - пусто.
Некому ответить: твоя, твоя, твоя...
- Забрюхатела?! Еппп...
- Ты не знал, что бабы иногда беременеют?
Этот мужчина не хуже и не лучше других, но все-таки, когда он держит за руку, становится легче. Спокойнее. Тянущая боль скручивает внутренности, ощущение - будто безумная прачка выжимает тебя вместе с бельем.
- Тужься, дура!
Под закрытыми веками - полуденная белизна неба, чистая, ослепительная. А потом ее сменяют черные глаза, огромные, нечеловеческие, надвигаются, затягивают, и тебя больше нет, и ничего нет, только кружится в темном туннеле сухой листок...
Крик. Глаза открываются сами, тело само вскидывается, крепкие руки давят на плечи:
- Лежи, не дергайся. Вот она дочка, держи.
- Ишь ты, сосет. Вот же чучелко!
- Поздравляю... папаша!
Глаза у дочки черные, глубокие, серьезные. Когда сосет, телу вспоминается странное: как будто порхают бабочки, задевая крыльями сердце. "С-ссе-е", - вырывается сквозь зубы, и больно щемит в груди.
- Во-оздух!
- Чертовы твари, нашли!
- Заряжай! Сейчас мы его...
- Чего столбом стоишь, дура, дуй в укрытие!
Расселина ослепительного неба над узкой лесной дорогой, и в небе - серебряный проблеск. Стремительный, сверкающий, СВОЙ! Рвется крик сквозь позабывшее слова горло: вернись, я здесь, мы здесь! Широкий разворот над лесом. Выстрелы, грохот, треск, огонь, дым.
Плачет дочка.
Надсадный кашель над ухом, хрип:
- Хватай мелкую и дуй к реке. Сгорим все нахер здесь, ветер на нас. Слышишь? Поняла?
Плачет дочка, невесомые бабочки щекочут крыльями сердце, и рождается в груди странное, непривычное, звериное: не отдам! Моя!
- К реке, давай, дура, бегом!
Треск, дым, крики за спиной. Проблеск картинки перед глазами: внизу горит лес, в расселине лесной дороги мечутся крохотные фигурки, разворачивая гранатомет с дурацким длинным стволом, чуть дальше - серебристая полоска реки, затянутая спокойной дымкой. Туда огонь не дойдет.
Грохот бьет по ушам, удар - и тьма. Чужая тьма. Жаль. Жаль, но на самом деле неважно. Важно другое, река - там.
Серебристый туман, широкий пляж, плеск воды, сюда почти не доносится жуткий треск горящего леса. Вода холодная.
- Ш-шш... - успокойся, ты моя, не отдам. На вот, поешь...
Медленно катится к закату солнце. Выходят к реке обгоревшие, шатающиеся фигуры. На черных от копоти лицах - оскалы улыбок.
- Лагерь менять...
- Ничего, зато все живы.
- Эй, док! Второй змеевкой не разжились, извини, со сравнительным анализом придется подождать!
Смеются.
- Эй, чучелко, ты как? Надо же, спит, - глаза мужчины светло-серые, как дымка над водой, когда смотришь сверху, с неба. - Ну что, молодец ты, - неловко, ребром обожженной ладони, проводит по волосам, - глупая змеева девка, как же тебя все-таки звать...
- Ле... - горячий воздух царапает гортань, ком в горле сжимается, ощетинивается колючками - и лопается. - Ле... ли.