|
Book Ten
|
КНИГА ДЕСЯТАЯ
|
|
THE BOOK OF DOUBLE TWILIGH
|
Книга густых Сумерек
|
|
|
|
|
|
|
|
Canto I
|
Песнь первая
|
|
THE DREAM TWILIGH OF THE IDEAL
|
Грезы-сумерки Идеала
|
|
|
|
|
|
|
|
All still was darkness dread and desolate;
|
Там все еще была пустынная и страшная тьма;
|
|
There was no change nor any hope of change.
|
Не было ни перемены, ни какой-либо надежды на изменение.
|
|
In this black dream which was a house of Void,
|
В этой черной грезе, что была домом Пустоте,
|
|
A walk to Nowhere in a land of Nought,
|
Шествие в Никуда в стране Ничто,
|
|
Ever they drifted without aim or goal;
|
Они все так же скользили без намерения, без цели;
|
|
Gloom led to worse gloom, depth to an emptier depth,
|
Мрак вел в худший мрак, глубина - в еще более пустую глубину,
|
|
In some positive Non-being's purposeless Vast
|
В какой-то бесцельной Обширности позитивного Небытия
|
|
Through formless wastes dumb and unknowable.
|
Сквозь бесформенные непостижимые немые пустыни.
|
|
An ineffectual beam of suffering light
|
Бесплодный луч страдающего света
|
|
Through the despairing darkness dogged their steps
|
Бежал по их следам сквозь безысходную тьму,
|
|
Like the remembrance of a glory lost;
|
Как воспоминание об утраченном великолепии;
|
|
Even while it grew, it seemed unreal there,
|
Даже хотя он рос, он здесь казался нереальным,
|
|
Yet haunted Nihil's chill stupendous realm,
|
И все же преследовал холодное, непостижимое царство Ничто,
|
|
Unquenchable, perpetual, lonely, null,
|
Неутолимое, нескончаемое, одинокое, несуществующее,
|
|
A pallid ghost of some dead eternity.
|
Бледный призрак какой-то мертвой вечности.
|
|
It was as if she must pay now her debt,
|
Было так, словно сейчас она должна была оплатить свой долг
|
|
Her vain presumption to exist and think,
|
За свою тщеславную самонадеянность мыслить и существовать
|
|
To some brilliant Maya that conceived her soul.
|
Некой сияющей Майе, что вообразила ее душу.
|
|
This most she must absolve with endless pangs,
|
Бесконечными муками она должна была искупуить
|
|
Her deep original sin, the will to be
|
Свой первородный, глубочайший грех, желание быть,
|
|
And the sin last, greatest, the spiritual pride,
|
И грех последний, величайший, духовную гордость,
|
|
That, made of dust, equalled itself with heaven,
|
Что, сотворенная из праха, равняет себя с небом,
|
|
Its scorn of the worm writhing in the mud,
|
Её презрение к червю, что корчится в грязи,
|
|
Condemned ephemeral, born from Nature's dream,
|
Осуждая эфемерность, рожденную из грез Природы,
|
|
Refusal of the transient creature's role,
|
Отказываясь от роли мимолетного существа,
|
|
The claim to be a living fire of God,
|
Претензию быть живым огнем Бога,
|
|
The will to be immortal and divine.
|
Желание быть бессмертным и божественным.
|
|
In that tremendous darkness heavy and bare
|
В этой чудовищной тьме, тяжелой и нагой,
|
|
She atoned for all since the first act whence sprang
|
Она искупила все, с самого первого действия
|
|
The error of the consciousness of Time,
|
Откуда возникла ошибка сознания Времени,
|
|
The rending of the Inconscient's seal of sleep,
|
Разорвав печати сна Несознания,
|
|
The primal and unpardoned revolt that broke
|
Первобытный непрощенный мятеж, что нарушил
|
|
The peace and silence of the Nothingness
|
Тишину и покой Ничто,
|
|
Which was before a seeming universe
|
Существовавший прежде кажущейся вселенной,
|
|
Appeared in a vanity of imagined Space
|
Проявился в суете воображенного Пространства,
|
|
And life arose engendering grief and pain:
|
И жизнь возникла, порождая горе и боль:
|
|
A great Negation was the Real's face
|
Великое Отрицание было ликом Реальности,
|
|
Prohibiting the vain process of Time:
|
Запрещающее тщетный процесс Времени:
|
|
And when there is no world, no creature more,
|
А когда нет мира, не больше больше творения,
|
|
When Time's intrusion has been blotted out,
|
Когда вторжение Времени стёрто,
|
|
It shall last, unbodied, saved from thought, at peace.
|
Это будет длиться, бестелесное, спасенное от мысли, в покое.
|
|
Accursed in what had been her godhead source,
|
Обвиняемая в том, в чем был ее божественный источник,
|
|
Condemned to live for ever empty of bliss,
|
Приговоренная жить навеки без блаженства,
|
|
Her immortality her chastisement,
|
Неся в бессмертии своё наказание,
|
|
Her spirit, guilty of being, wandered doomed,
|
Её дух, виновный в том, чтобы существовать, был обречен скитаться,
|
|
Moving for ever through eternal Night.
|
Вечно странствуя сквозь вечную Ночь.
|
|
But Maya is a veil of the Absolute;
|
Но Майя - это вуаль Абсолюта;
|
|
A Truth occult has made this mighty world:
|
Оккультная Истина сотворила этот могучий мир:
|
|
The Eternal's wisdom and self-knowledge act
|
Мудрость Вечного и знающее себя действие пребывают
|
|
In ignorant Mind and in the body's steps.
|
В невежественном Уме и в шагах тела.
|
|
The Inconscient is the Superconscient's sleep.
|
Несознание - это сон Сверхсознания.
|
|
An unintelligible Intelligence
|
Непостижимый Разум
|
|
Invents creation's paradox profound;
|
Изобретает глубокий парадокс творения;
|
|
Spiritual thought is crammed in Matter's forms,
|
Духовная мысль втиснута в формы Материи,
|
|
Unseen it throws out a dumb energy
|
Незримая, она выбрасывает безмолвную энергию
|
|
And works a miracle by a machine.
|
И вырабатывает чудо посредством своей машинерии.
|
|
All here is a mystery of contraries:
|
Все здесь является мистерией противоположностей:
|
|
Darkness a magic of self-hidden Light,
|
Тьма - лишь магия скрывающего себя Света,
|
|
Suffering some secret rapture's tragic mask
|
Страдание - трагическая маска какого-то тайного восторга
|
|
And death an instrument of perpetual life.
|
А смерть - орудие вечной жизни.
|
|
Although Death walks beside us on Life's road,
|
Хотя Смерть гуляет позади нас на дорогах Жизни,
|
|
A dim bystander at the body's start
|
Смутным наблюдателем начала тела
|
|
And a last judgment on man's futile works,
|
И последним судьёй суетных человеческих работ,
|
|
Other is the riddle of its ambiguous face:
|
Иную загадку несёт её двусмысленный лик:
|
|
Death is a stair, a door, a stumbling stride
|
Смерть есть ступенька, дверь, запинающийся шаг,
|
|
The soul must take to cross from birth to birth,
|
Который душа должна совершать, чтобы идти от рождения к рождению,
|
|
A grey defeat pregnant with victory,
|
Мрачное поражение, несущее в себе будущую победу,
|
|
A whip to lash us towards our deathless state.
|
Хлыст, что гонит нас к нашему бессмертию.
|
|
The inconscient world is the spirit's self-made room,
|
Несознательный мир есть самосотворенное пространство духа,
|
|
Eternal Night shadow of eternal Day.
|
Вечная Ночь -- тень вечного Дня.
|
|
Night is not our beginning nor our end;
|
Ночь -- ни наше начало, ни наш конец;
|
|
She is the dark Mother in whose womb we have hid
|
Она -- темная Мать, в чьем лоне мы спрятаны,
|
|
Safe from too swift a waking to world-pain.
|
Хранимые от слишком скорого пробуждения к мировой боли.
|
|
We came to her from a supernal Light,
|
Мы пришли в нее из небесного Света,
|
|
By Light we live and to the Light we go.
|
Светом мы живем и идем к Свету.
|
|
Here in this seat of Darkness mute and lone,
|
Здесь, в этом месте немой, одинокой Тьмы,
|
|
In the heart of everlasting Nothingness
|
В сердце вечнодлящегося Небытия,
|
|
Light conquered now even by that feeble beam:
|
Свет сейчас одерживал победу даже этим слабым лучом:
|
|
Its faint infiltration drilled the blind deaf mass;
|
Его тусклое проникновение бурило слепую мертвую массу;
|
|
Almost it changed into a glimmering sight
|
Почти он превратился в мерцающее видение,
|
|
That housed the phantom of an aureate Sun
|
В котором поселился призрак ослепительного Солнца,
|
|
Whose orb pupilled the eye of Nothingness.
|
Чья сфера стала глазом Ничто.
|
|
A golden fire came in and burned Night's heart;
|
Золотой огонь вошел и вопламенил сердце Ночи;
|
|
Her dusky mindlessness began to dream;
|
Ее сумрачная бездумность начала грезить;
|
|
The Inconscient conscious grew, Night felt and thought.
|
Несознательное становилось сознательнее, Ночь ощущала и думала.
|
|
Assailed in the sovereign emptiness of its reign
|
Атакованная в самодержавной пустоте своего царства,
|
|
The intolerant Darkness paled and drew apart
|
Нестерпимая Мгла бледнела и отступала,
|
|
Till only a few black remnants stained that Ray.
|
Лишь немногие черные остатки пятнали тот Луч.
|
|
But on a failing edge of dumb lost space
|
Но на слабеющем краю потерянного немого пространства
|
|
Still a great dragon body sullenly loomed;
|
Все еще угрюмо маячило тело великого дракона;
|
|
Adversary of the slow struggling Dawn
|
Противник медленного борющегося Рассвета,
|
|
Defending its ground of tortured mystery,
|
Защищающий свою землю мистериальных мук,
|
|
It trailed its coils through the dead martyred air
|
Он волочил свои кольца через мертвый, измученный воздух
|
|
And curving fled down a grey slope of Time.
|
И, изгибаясь, стекал вниз по серому склону Времени.
|
|
|
|
|
|
|
|
There is a morning twilight of the gods;
|
Наступили предутренние сумерки богов;
|
|
Miraculous from sleep their forms arise
|
Удивительные ото сна поднимались их формы,
|
|
And God's long nights are justified by dawn.
|
И долгие ночи Бога были оправданы рассветом.
|
|
There breaks a passion and splendour of new birth
|
Там прорывается страсть и восторг нового рождения
|
|
And hue-winged visions stray across the lids,
|
И блуждают под веками цветные, крылатые видения,
|
|
Heaven's chanting heralds waken dim-eyed Space.
|
Поющие герольды небес будят тусклоглазый Простор.
|
|
The dreaming deities look beyond the seen
|
Грезящие божества смотрят с той стороны зримого
|
|
And fashion in their thoughts the ideal worlds
|
И формируют в своих мыслях идеальные миры,
|
|
Sprung from a limitless moment of desire
|
Возникающие из безграничного мгновения желания,
|
|
That once had lodged in some abysmal heart.
|
Что однажды хранились в каком-то бездонном сердце.
|
|
Passed was the heaviness of the eyeless dark
|
Миновало бремя непроглядной тьмы,
|
|
And all the sorrow of the night was dead:
|
И погибло все горе ночи:
|
|
Surprised by a blind joy with groping hands
|
Внезапно тронутая ищущими руками слепой радости,
|
|
Like one who wakes to find his dreams were true,
|
Как тот, кто проснулся и обнаружил, что его грезы были истинны,
|
|
Into a happy misty twilit world
|
В счастливом, туманном и сумеречном мире,
|
|
Where all ran after light and joy and love
|
Где все бежало за светом, любовью и радостью,
|
|
She slipped; there far-off raptures drew more close
|
Она скользила вперёд; там отдалённые блаженства притягивали её к себе
|
|
And deep anticipations of delight,
|
И глубочайшие предвкушения восторга,
|
|
For ever eager to be grasped and held,
|
Стремящегося вечного быть обладаемым и владеть,
|
|
Were never grasped, yet breathed strange ecstasy.
|
И, ни разу не ухваченный, дышал все же странный экстаз.
|
|
A pearl-winged indistinctness fleeting swam,
|
Плыла, неудержимо, жемчужнокрылая неясность,
|
|
An air that dared not suffer too much light.
|
Воздух, не смеющий выносить так много света.
|
|
Vague fields were there, vague pastures gleamed, vague trees,
|
Неясные поля мерцали там, неясные пастбища, неясные деревья,
|
|
Vague scenes dim-hearted in a drifting haze;
|
Неясные сцены, в плывущей дымке смутно говорили c сердцем;
|
|
Vague cattle white roamed glimmering through the mist;
|
Неясный белый скот бродил, мерцающий в тумане;
|
|
Vague spirits wandered with a bodiless cry,
|
Неясные духи скитались с бестелесным криком,
|
|
Vague melodies touched the soul and fled pursued
|
Неясные мелодии касались души и преследуемые исчезали
|
|
Into harmonious distances unseized;
|
В неуловимые, гармоничные дали;
|
|
Forms subtly elusive and half-luminous powers
|
Едва различимые формы и наполовину просветлённые силы,
|
|
Wishing no goal for their unearthly course
|
Что не желали цели для своих неземных путей,
|
|
Strayed happily through vague ideal lands,
|
Блуждали счастливо через неясные, идеальные страны
|
|
Or floated without footing or their walk
|
Или плыли без опоры, или их шествие
|
|
Left steps of reverie on sweet memory's ground;
|
Оставляло следы мечты на почве сладостной памяти;
|
|
Or they paced to the mighty measure of their thoughts
|
Или они шагали могучей мерой своих мыслей,
|
|
Led by a low far chanting of the gods.
|
Ведомые низким, далеким пением богов.
|
|
A ripple of gleaming wings crossed the far sky;
|
Рябь мерцающих крыльев пересекала далекое небо,
|
|
Birds like pale-bosomed imaginations flew
|
Птицы летали там, как белогрудые фантазии
|
|
With low disturbing voices of desire,
|
С низкими беспокойными голосами желания,
|
|
And half-heard lowings drew the listening ear,
|
И слух привлекало едва слышное мычание,
|
|
As if the Sun-god's brilliant kine were there
|
Словно сияющие коровы Бога-Солнца были здесь,
|
|
Hidden in mist and passing towards the sun.
|
Идущие к солнцу, но скрытые в тумане.
|
|
These fugitive beings, these elusive shapes
|
Эти мимолетные существа, эти неуловимые формы
|
|
Were all that claimed the eye and met the soul,
|
Были всем, что ловил глаз и встречала душа,
|
|
The natural inhabitants of that world.
|
Естественные обитатели этого мира.
|
|
But nothing there was fixed or stayed for long;
|
Но ничего здесь не было устойчивым и не оставалось надолго;
|
|
No mortal feet could rest upon that soil,
|
Ноги смертного не смогли бы отдохнуть на этой земле,
|
|
No breath of life lingered embodied there.
|
И никакое дыхания жизни не могло бы здесь удержаться.
|
|
In that fine chaos joy fled dancing past
|
В этом тонком хаосе радость проносилась мимо, в танце,
|
|
And beauty evaded settled line and form
|
И красота избегала определенных линий и устойчивых форы
|
|
And hid its sense in mysteries of hue;
|
Скрывая свой смысл в мистериях оттенков;
|
|
Yet gladness ever repeated the same notes
|
И всё же радость всегда повторяла одни и те же ноты
|
|
And gave the sense of an enduring world;
|
Давая ощущение устойчивого мира;
|
|
There was a strange consistency of shapes,
|
Странная последовательность форм присутствовала там,
|
|
And the same thoughts were constant passers-by
|
Одни и те же мысли там были постоянными прохожими,
|
|
And all renewed unendingly its charm
|
И все нескончаемо возобновляло свое очарование,
|
|
Alluring ever the expectant heart
|
Маня вечно ждущее сердце,
|
|
Like music that one always waits to hear,
|
Как музыка, которую всегда ожидают услышать,
|
|
Like the recurrence of a haunting rhyme.
|
Как возвращение повторяющегося ритма.
|
|
One touched incessantly things never seized,
|
Беспрестанное прикосновение никогда не схватываемых вещей
|
|
A skirt of worlds invisibly divine.
|
Окраина миров, незримо божественных.
|
|
As if a trail of disappearing stars
|
Словно следы исчезающих звезд,
|
|
There showered upon the floating atmosphere
|
Там проливались в плывущую атмосферу
|
|
Colours and lights and evanescent gleams
|
Цветные блики, лучи и мимолетные проблески,
|
|
That called to follow into a magic heaven,
|
Зовущие последовать за собой в волшебные небеса,
|
|
And in each cry that fainted on the ear
|
И в каждом крике, что едва касался слуха,
|
|
There was the voice of an unrealised bliss.
|
Там слышен голос был неосуществленного блаженства.
|
|
An adoration reigned in the yearning heart,
|
Там обожание царило в томящемся сердце,
|
|
A spirit of purity, an elusive presence
|
Дух чистоты, неуловимое присутствие
|
|
Of faery beauty and ungrasped delight
|
Волшебной красоты и неуловимого восторга,
|
|
Whose momentary and escaping thrill,
|
Чьё моментальное и ускользающе трепетание,
|
|
However unsubstantial to our flesh,
|
Каким бы нереальным не было оно для нашей плоти
|
|
And brief even in imperishableness,
|
И кратким даже в своей нетленности,
|
|
Much sweeter seemed than any rapture known
|
Казалось много сладостнее, чем любой известный нам восторг,
|
|
Earth or all-conquering heaven can ever give.
|
Который могут дать земля или всепобеждающие небеса.
|
|
Heaven ever young and earth too firm and old
|
Вечно юные небеса, и земля, что слишком тверда и стара,
|
|
Delay the heart by immobility:
|
Сдерживают сердце своей неподвижностью:
|
|
Their raptures of creation last too long,
|
Слишком долго длится их восторг созидания,
|
|
Their bold formations are too absolute;
|
Чересчур абсолютны их смелые формации;
|
|
Carved by an anguish of divine endeavour
|
Высеченные мукой божественного усилия,
|
|
They stand up sculptured on the eternal hills,
|
Они стоят, как скульптуры на вечных холмах,
|
|
Or quarried from the living rocks of God
|
Или, добытые из живых камней Бога,
|
|
Win immortality by perfect form.
|
Завоевывают совершенной формой бессмертие.
|
|
They are too intimate with eternal things:
|
Они тоже близки вечным вещам:
|
|
Vessels of infinite significances,
|
Cосуды бесконечных смыслов,
|
|
They are too clear, too great, too meaningful;
|
Они слишком чисты, слишком велики, слишком значительны;
|
|
No mist or shadow soothes the vanquished sight,
|
Нет тумана и тени, что смягчили бы покорившееся зрение,
|
|
No soft penumbra of incertitude.
|
И нет тонкой полутени сомнения.
|
|
These only touched a golden hem of bliss,
|
Здесь они лишь коснулись золотого края блаженства,
|
|
The gleaming shoulder of some godlike hope,
|
Мерцающее плечо какой-то богоподобной надежды,
|
|
The flying feet of exquisite desires.
|
Проносящиеся ноги утонченных желаний.
|
|
On a slow trembling brink between night and day
|
На медленном дрожащем крае меж ночью и днем,
|
|
They shone like visitants from the morning star,
|
Как гости с утренней звезды, они сияли,
|
|
Satisfied beginnings of perfection, first
|
Удовлетворенные первопричины совершенства, первые
|
|
Tremulous imaginings of a heavenly world:
|
Трепетные образы небесного мира:
|
|
They mingle in a passion of pursuit,
|
Они смешиваются в страсти преследования,
|
|
Thrilled with a spray of joy too slight to tire.
|
Трепеща брызгами радости, слишком тонкой, чтобы наскучить.
|
|
All in this world was shadowed forth, not limned,
|
Все в этом мире было в тени, не очерчено четко,
|
|
Like faces leaping on a fan of fire
|
Словно лица, мелькающие в раздувающемся пламени,
|
|
Or shapes of wonder in a tinted blur,
|
Как силуэты чуда бледных неясных очертаний,
|
|
Like fugitive landscapes painting silver mists.
|
Словно мимолетные ландшафты, окрашивающие серебряный туман.
|
|
Here vision fled back from the sight alarmed,
|
Здесь видение ускользало от потревоженного зрения,
|
|
And sound sought refuge from the ear's surprise,
|
И звук искал убежища от удивленного слуха,
|
|
And all experience was a hasty joy.
|
И всякое переживание было торопливой радостью.
|
|
The joys here snatched were half-forbidden things,
|
Полузапретными были здесь схваченные радости,
|
|
Timorous soul-bridals delicately veiled
|
Робкие души-невесты, деликатно завуалированные,
|
|
As when a goddess' bosom dimly moves
|
Словно грудь богини смутно направляющаяся
|
|
To first desire and her white soul transfigured,
|
К первому желанию и преображению своей чистой души,
|
|
A glimmering Eden crossed by faery gleams,
|
Мерцающий Эдем, пересекаемый волшебными бликами,
|
|
Trembles to expectation's fiery wand,
|
Трепещет, ожидая огненного жезла,
|
|
But nothing is familiar yet with bliss.
|
Но в то же время ничто еще не близко там блаженству.
|
|
All things in this fair realm were heavenly strange
|
Все в этом прекрасном царстве было небесно странным
|
|
In a fleeting gladness of untired delight,
|
В мимолетной радости неутомимого восторга,
|
|
In an insistency of magic change.
|
В настойчивости магической перемены.
|
|
Past vanishing hedges, hurrying hints of fields,
|
Минуя исчезающие изгороди, торопливые намеки лугов,
|
|
Mid swift escaping lanes that fled her feet
|
По быстро убегающим тропинкам, где скользили ее ноги,
|
|
Journeying she wished no end: as one through clouds
|
Странствуя, она не желала конца: как тот, кто через облака
|
|
Travels upon a mountain ridge and hears
|
Взбирается на горный гребень и слышит
|
|
Arising to him out of hidden depths
|
Поднимающийся из скрытых глубин
|
|
Sound of invisible streams, she walked besieged
|
Звук незримых потоков, она шла, осаждаемая
|
|
By the illusion of a mystic space,
|
Иллюзией мистического пространства,
|
|
A charm of bodiless touches felt and heard
|
Ощущая очарование бестелесных касаний и слышала
|
|
A sweetness as of voices high and dim
|
Сладость как будто неясных, высоких голосов,
|
|
Calling like travellers upon seeking winds
|
Зовущих мелодично, подобно странникам ищущих ветров,
|
|
Melodiously with an alluring cry.
|
Своим манящим криком.
|
|
As if a music old yet ever new,
|
Как будто древняя, но вечно юная музыка,
|
|
Moving suggestions on her heart-strings dwelt,
|
Волнующими звуками звенела на ее сердечных струнах,
|
|
Thoughts that no habitation found, yet clung
|
Мысли, чье жилище ещё не найдено, всё же льнули
|
|
With passionate repetition to her mind,
|
Своими страстными повторениями к ее уму,
|
|
Desires that hurt not, happy only to live
|
Желания, не причиняющие вред, счастливые лишь тем, чтобы жить
|
|
Always the same and always unfulfilled
|
Всегда всё теми же и вечно неисполненными,
|
|
Sang in the breast like a celestial lyre.
|
Подобно небесной лире звучали в её груди.
|
|
Thus all could last yet nothing ever be.
|
Так все могло бы продолжаться, и всё же никогда не быть.
|
|
In this beauty as of mind made visible,
|
В той красоте, подобной грезе ума, что стала зримой,
|
|
Dressed in its rays of wonder Satyavan
|
Сатьяван, облачённый в свои чудесные лучи,
|
|
Before her seemed the centre of its charm,
|
Казался впереди нее каким-то центром этого очарования,
|
|
Head of her loveliness of longing dreams
|
Сосредоточием всех страстных грез её любви
|
|
And captain of the fancies of her soul.
|
И предводителем фантазий ее души.
|
|
Even the dreadful majesty of Death's face
|
И даже ужасное величье лика Смерти
|
|
And its sombre sadness could not darken nor slay
|
И её мрачная печаль не имели силы омрачить или погубить
|
|
The intangible lustre of those fleeting skies.
|
Непостижимый блеск летящих тех небес.
|
|
The sombre Shadow sullen, implacable
|
Тень мрачная, неумолимая, зловещая,
|
|
Made beauty and laughter more imperative;
|
Насущными делала красоту и смех;
|
|
Enhanced by his grey, joy grew more bright and dear;
|
Радость становилась сокровенной и яркой, подчеркнутая её серостью,
|
|
His dark contrast edging ideal sight
|
Её темный контраст, обрамляющий идеальное видение,
|
|
Deepened unuttered meanings to the heart;
|
Придавал глубокий невыразимый смысл сердцу;
|
|
Pain grew a trembling undertone of bliss
|
Боль становилась трепещущими оттенками блаженства
|
|
And transience immortality's floating hem,
|
А быстротечность - плывущей каймой бессмертия,
|
|
A moment's robe in which she looked more fair,
|
Одежды мгновения, в которых она выглядела прекраснее,
|
|
Its antithesis sharpening her divinity.
|
Противоположность лишь подчеркивала ее божественность.
|
|
A comrade of the Ray and Mist and Flame,
|
Товарищ Луча, Тумана и Пламени,
|
|
By a moon-bright face a brilliant moment drawn,
|
Ее луноподобный лик приблизил сияющий миг,
|
|
Almost she seemed a thought mid floating thoughts,
|
Она почти казалась мыслью среди плывущих мыслей,
|
|
Seen hardly by a visionary mind
|
Что различались лишь с трудом визионером-умом
|
|
Amid the white inward musings of the soul.
|
Средь чистых, обращённых внутрь, раздумий души.
|
|
Half-vanquished by the dream-happiness around,
|
Наполовину покорённая этой грезой-счастьем, её окружавшей,
|
|
Awhile she moved on an enchantment's soil,
|
Так шествовала она по земле очарования,
|
|
But still remained possessor of her soul.
|
Но всё еще оставался обладатель ее души.
|
|
Above, her spirit in its mighty trance
|
Над нею, ее дух в своем могучем трансе
|
|
Saw all, but lived for its transcendent task,
|
Все видел, но жил лишь ради своей трансцендентной задачи,
|
|
Immutable like a fixed eternal star.
|
Неподвижный, как неизменная вечная звезда.
|
|
|
|
|
End of Canto One
|
Конец первой песни
|