- А ты мне, Дидя, вот что сделай. Слыхивал я, у князя Владимира Красно Солнышко пиры ладят, каких сроду не бывало. Каменья самоцветные да монеты блестящие сам мечом добуду. Они никуда не сбегут от честного железа. А князь пиры те кончить может. Как вот давеча Федул Дивович свадьбу, я приехал, а свадьбу отгуляли... Вот и тут такая опаска имеется. Так что такое желание: хочу у князя Владимира на пиру прямо сейчас быть и гулять с его богатырями на равных.
Ждал Венислав отговорок, ждал что Дидя юлить начнет ужиком, от слова, что договор скрепили отказываться зачнет, но закружилось-завертелось перед глазами молодца, да так, как ни когда не коне диком, что объездить надо не приключалось. Аж в голове сплохело. Будто после туеса апрельской берёзовицы в девчачий хоровод угодил. Замыслили девчата раскрутить молодчину для веселья.
Очухался - сидит он, Веня, за столом. По праву руку мужик-лапотник, по леву - муж гордый. А через дюжену человек - сам князь Владимир! Тут же и сын его. И понимает Венислав, что звать его волхв Щукля, и призван он на пир княжеский, посколь умеет диких зверей смирять. А соседи его пахарь Шавыря да боярин Зориныч. "Эх, старый Дидя, ловко ж ты меня подколядил", - сердито, но не зло подумал Веня. - "Видно, Щукля у тебя в должниках ходил, вот ты меня в его тулово и сунул. Ну, и Лад с тобой". С этими мыслями рука Вени-Щукли схватила со стола ножку тетерева и неловко поднесла к зубам.
- О! Вот это по-нашему, - обрадовано воскликнул боярин. - А то все "неможно, неможно"... Может, зверя и не приведут, чего ж теперь, из-за запаха на пиру голодным сидеть?
Веня принялся уминать угощение, от которого отказывался молодой волхв и прислушиваться к ведущимся округ разговорам.
Рядом вспоминают про то, как итальянский рыцарь с города Флорентина к воротам городским подъехал, и было то годов назад несколько.
"...у него на длань кинжал к запястью прикован цепочкой. Приняли за врага, а как же? Навались гурьбой, повалили. Отходили кольями. А что ему будет, коль в железу укован? Зачали кумекать, как поступить. И все как-то выходит, что олово плавленое в щелочку влить, али на костер возложить, а то в озеро бросить да кол вбить в глазницу - для богатырей русских никак не приемлемо. Потом уж, когда ученого монаха Храбра вызвали, и он с тем рыцарем поговорил, вон что выяснилось. Оказалось, это славный и многопобедный муж по имени Карьера. По приглашению самого князя Владимира прибыл. Ратному делу богатырей учить. А его кольями... Ну, раз прибыл, то что ж теперича? Обучай.
И рыцарь Карьера дель Понте явил себя дружине как муж молодой, но сторожный. Обучать - обучает, однако сам на ратные подвиги не торопится. Придумал какой-то порядок престранный. За касание назначает "баллы", иногда их называет "очки". С Карачаевцем бился. Семь раз коснулся кончиком меча - говорит, семь баллов. А Илья ему двинул палицей - и итальянец с копыт. Вылили бадью ключевой - очухался. Говорит, я победил семь - один. Каких он там семерых победил? Только с одним Илюшей и махался. Не, наши богатыри с ним больше не связываются. Он нонче у князя для новобранцев. А старые, которые в брани да в сече себя проявили, с ним не хотят знаться. Зато, если кто из молодых флорентинца в учебном ристалище победит, то селезнем-гоголем ходит: "Я Карьеру сделал!".
Рассказчик, не вставая со скамьи изображает, как именно ходит зазнавшийся победитель. Смех и веселье за столом.
Веня посмеивается, боясь расхохотаться в полный голос, внимание привлечь. Хоромы княжеские осматривает. Ох, и ах! Стены - гладкие да белые. Проемы оконные в стенах - прегромадные; случись пожар, выскочить даже можно. А вот дверь всего одна и не очень высока. Над ней висит прибитое конское копыто. Огромадной величины.
- Боярин, а пошто копыто?
Эх, стал бы гордый боярин с каким-то волхвом беседы городить.... Но стол княжий всех уравнивает:
- Это князю насоветовал жрец Перуна. Чтоб, значит, если вдруг кто повздорит, чтоб выходя за решением спора на мечах, о смерти богатыри не забывали. Даже такой конь не выжил.
- Угу, - хмуро вступил в разговор ротарь Шавыря. - Бывают в жизни великаны...
Тем временем, совсем рядом с княжим местом, разгорелся рьяный спор.
Невеликого роста богатырь, с длинной но жидкой бородой, схлестнулся с худым как жердь княжим служилым человеком, с плешью во всю голову, зато с курчавой да буйной растительностью по щекам с подбородком:
- Секунд пять будет! - Громогласно заявлял худой.
- А что такое "секунда"? Это как пять раз мигнуть? - бычится крутогрудый богатырь.
- Секонд - это по латыньски. Второй, то есть. Когда человек идет спокойно по ровной дороге, то вот, два раза шагнул - секунда. Понял?!
- Получается, пять секунд, десять шагов, да? Тогда полет стрелы - семьдесят пять секунд? - жиденькая бороденка чуть не развивалась под потоком слов.
- Длина! Ты время на шагами не меряй! Один так идет, другой сяк. Так не сравняешься.
- Да что там говорить, я реку в десять шагов перепрыгивал в молодости.
- Бреши-бреши...
- Чего?! Это кто брешет, я?!
- Ну, кто ж?! Виданное ли дело, реку в десять шагов перепрыгивал!
В перестрелку вклинился третий участник,
- А что? Кто молод да ловок - преград не имеет. Я реку в двадцать шагов перескакывал. Но, правду говорить, на коне добром был. А в десять шагов - пересиганул сам.
- Что у тебя, крылья, что ли?
Князь Владимир презрел возникший спор. Вот уж мёдоподливала у него за спиной, в поясе переломясь, нашептывает нечто забавное. И у Владимира усмешка губы кривит. Князь коротко кивает главой старейшине аира, тот встает, оглушительно стучит по кубку:
- Лож-ка!
Стук по столам покатился нестройным градом, как мешок камней вывернули на звонкую доску. Все выполняя приказ принялись ложить на столешницу что в руках у кого было - кость недообглоданную, кубок с морсом иль с квасом, черпачок там, нож обеденный, которым так удобно подхватывать строганный кус с бока кабаньего. Всё, что в руках было - ложится на стол: Красно Солнышко слово говорить будет! Никто не должен прервать его тем, что случайно уронит что, а уж чтоб едой речь княжью осквернять - и думать не смей.
- Други мои. Не часто на наших пирах случается важное или великое. Больше нам приходится слышать о подвигах, свершенных на порубежье. Или в лесах диких. Или на дорогах беспокойных. Или о приключениях знатных в странах дальних свершенных рыцарями славными. Сие нам приятственно слышать и на героя взглянуть. Верно я говорю, Карлаф?
Что-то с Карлафом такое было, поскольку мужичина здоровенный глаза потупил, а у многих заскрипели зубы, удерживая смешки непрошенные.
- Но сегодня у нас есть возможность увидеть своими глазами то, что редко кому узреть приходится. Тут в тереме я реку устраивать не буду, но десять шагов отмерю. Пусть прямо в горнице сигает смельчак.
Уже все начали оглядываться: кто таков!? Кого сам князь решил на посмешище выставить? Мал ли кто тут чем хвастал, не зря Карлаф упомянут оказался. Ведь ясно, что человеку десять шагов не под силу. Сигануть - может и сиганет, но не олень же этот молодец? Не птица? Иль колдовство?
- Колдовство, магия, волшба... - зашелестело вдоль богатырей.
О, странно. Еще не сказали, кому прыгать велит князь, - а его уже в колдовстве обвиняют.
Долго выясняли - один шаг, это сколько? Аршин, локоть или десять вершков? А может косая сажень? Это как у Ильи Карачаевца. Два раза шагнул - сажень образовалась.
После споров и пререканий с многочисленными примерами сошлись на пятнадцати вершках.
- А кому сигать, великий князь?
- Кто из моих рук возжелает кубок меда принять - тому и сигать. Но будя не дюж окажется, тому службу дам. В наряд пойдет.
- В наряд, это как? - тихо спросил Веня.
- Платье новое дадут. Красное. - Хмуро ответил Шавыря. - Чтоб все видали: по княжьему посылу дело важное послан справлять.
Видно, пахарь на пир не по своей воле явился, и хорошего для себе тут не ждал.
Тем временем на чистом полу отмерили десять шагов. Не Днепр, ясно, но такую ширину одолеть - воистину надо в оленя перекидываться.
Смотря на эти десять шагов многие из рвавшихся удаль показать - одумались.
- Евдоким, покажи, как ты реку перепрыгивать станешь. - Обратился Владимир к молодому богатырю.
- Хоть я, Красно Солнышко, не при коне... Но и такой ручеёк перемахнуть смогу.
Евдоким вышел из-за стола. Пирующие притихли. Неужто?
Молодой богатырь скинул кафтан, дабы не мешал в движеньях, остался в тонких штанах, как у скоморохов и необыкновенно аккуратно сплетенных лаптях, но плетенных не лыковых, а из кожаных полосок.
Попрыгал на месте, разогревая ног, отправился разбегаться. Княжеские гости поднялись со своих мест, что бы лучше разглядеть, что же случиться.
Первый раз Евдоким остановился перед начальной чертой. Словно конь перед преградой, про которую решил, что не осилит. Всадник в таких случаях летит через голову коня, но на плечах богатыря никто не сидел. Ни шуток, ни подзуживаний: молчит пировой зал, ждет.
Второй раз Евдоким уже не остановился: взвился вверх, растянул в прыжке ноги, полетел, и у заветной черты... грохнул об пол всем телом...
- Не перепрыгнул! - крикнул кто-то басовито.
- Не, перепрыгнул!! - отозвался фальцетом другой. О, этого Веня отчего-то знал: Свен Росомаха. Горло застудил на корабле "Змей".
- Не, не перепрыгнул! - обладатель баса упорствовал.
Мнения разделились. А Евдоким с трудом поднялся и, потирая ушибленное колено, отправился на свое место.
- Тихо! - гаркнул на гостей, будто на решившего забаловать жеребца, распорядитель пира.
Стало слышно, как не выгнанные и уже вновь залетевши мухи гоняются друг за дружкой, выясняя, кто из товарок нашел надел повкуснее.
- Вот, думаю: наградить или наказ дать? - Голосовым ласковым спросил совета у дружины Владимир.
- Град ему!!! - закричали те, кто думал, что Евдоким перескочил. - Пусть кормиться поедет!
- Наказ! - не соглашались другие, кто не углядел, что отметина пересечена. - Пущай службу сполнит!
Красно Солнышко оказался в щекотливом положении. Сам придумал, самому выпутываться.
- Все я видел, дружина моя храбрая, и рассужу как есть, а не по Правде. А то тут поединков, вижу, немало зачнется. Что перепрыгивал младой богатырь наш? Нешто пропасть? Нешто овраг со стенами крутыми? Сигал он через реку, а то и ручей, коей
может, глубиной по колено курице в половодье. И пусть замочил лапоть... Речушку перескочил!
- Лож-ка! Наполнить кубки!
Жавшиеся у стен служки кинулись носить медА по пирующим.
- Ну, надо же, Солнышко наше вновь чо измыслил, ай, молодца. - Негромко проговорил над ухом Вени боярин. - На вчерашнем пиру он вот так одного в Барбрус услал.
- Куда? - переспросил Веня.
- В Барбрус. Сельцо такое. - Оживился тут Шавыря, который всё слышал. - Коль в Варяжское море не через Смоленьск с Киева плыть, а по Березине, что б опосля в Ушачу попасть, то вот как отсюда до Рогачева, как до Барбруса.
- Прозвание сельца странное.- Пояснил Веня.
- Так Барб это же "лев", по сарациньски.
- А...
Тем временем все кубки были полны, и князь провозгласил:
- Дарую тебе богатырь град, коей тебе велю срубить где река Пина впадает в Припять. И прозвание тому граду будет Пинск. Здравие Евдокиму!
Выпили. Отерли рты. Хорош мед ставленый. Выпил кубок - и сыт.
- Эх, хитер ты, волхв. - Похвалил боярин. - Я-то уж наелся, а ты вон, только в раж входишь. Мёда не в пример моего вольешь в утробу.
- А мне люб мед из куманичной ягоды, - похвалился Щукля. Похоже, мед на него повлиял. Улыбается, не хмурится боле.
Разговоры за столом опять пошли разные. Веня только и успевал, что вертеть головой да обрывки речей славливать.
"- А у нас тут была знаешь, какое горе приключилось? Шара с Тырей играли в клетки, а Тыря возьми, да и скажи: "У тебя князь голый".
Ну, а Шара решил, что тот о продаже его князем плаща красного... Ну, так совпало, случай, наверно. Тыря ж знал, что с Шарой шутки плохи. Да рассказать теперь некому. Шара туру схватил, да и донышком заехал прямо в лоб. А тура - что печать каменная большая.
- Да нет, не турой его. Склоном. Который только по склонам ходит. Ну, такой вида зверя ужасного.
- Не "склон", а "заслон". Но это легкая фигура - он его турой!
- Эй! Не тура, а ладья! Видал я её. Она не коровой вырезана, а ладьей с воинами. Правильно называй!
- Во-во! И Тыря из того пострадал. Нет бы сказать: "Король-то голый", а он "князь"..."
"-Когда человек бывал во многих вежах, и до сих пор жив, такого называют "вежливый". Там же, в половецких вежах как? Не поклонился во время, кивнул невпопад - вжик - и голова упала".
" - А вот прибыл новый персон. Вина! Вина гостю фряжского!"
Язык чуть заплетался и получилось "варяжского". Что вызвало в застолье смешки: выходило, будто предлагал кислый эль - густое пойло, который у богатырей почиталось детским напитком, наравне с молоком.
"- А Алогия сама Олега отравила.
- Брехня! Что волхвы предсказали, то и случилось.
- А кто пригласил волхвов на пир? Кто? Она!
- Да что Алогия! Ты еще вспомни как она баньку топила для сватов! Или может, скажешь, что она и в Игоря виновата?
- Что "Игоря виновата"? Не забалтывайся, а честью говори!
- В смерти Игоря?
- Эй, вы, там! Горячие псковитяне! Хоть вы от Новгорода и недалече, и любы мне, сколь много вас в Великом, но обвинять бабку, что это она деда порвала вам не след!
- Да мы, да у нас... Да у нас во Пскове, по сию пору сани стоят!
- Какие такие сани?
- Да на которых Ольгу, милочку нашу, в Киев отвозили.
- Ну, так вы, псковские, известные блюстители старины. Поди, людишек купцовых на то место водите где Игорь Алогию встретил? За монетку с носа?
- Нет, князь! Серебро - оно в хозяйстве нужно...
- Да зачем, тебе лапотнику, серебро? Что ты с ним делать будешь?
- Что... Мне оно без надобности. Я его в черную смерть переводить не могу, не волхв. А вот черпачок для княжьих пиров - сподручно бы. А то, что все деревянные, да деревянные. Я хоть и лапотник, но щи хлебать лаптем не умею.
- Ты ето, Илья, не гневи меня, не гневи. Я что, не забочусь о вас? Не лелею? Не нежу? Плохой я князь? Я ж сам собственноусто просил своего Бела чары наложить, чтоб, значит, черпачки от зубов не стесывались. И он сие претворил! - радостно заявил Владимир, считая тему о столовых приборах для жидких кушаний закрытой.
Илья не согласился.
- Ага, - сказал он, - не стесывается? Я так ем тихохонько с ложки, бо труд лошкарей уважаю.
Илья почерпнул, и с шумом, вытянув губы как клюв уточки, втянул в себя с черпачка.
- Все видели? А вот, когда бы начал есть с нее как люблю...
Илья сунул в рот заговоренный кусок дерева и сомкнул челюсти. Раздался смачный хруст. "
"- А колдуны... Вот у нас, что вытворяет: у него вот тут на ноге - похлопал по боку бедра и вот тут - приподняв руку - по ребрам, вырастает тележные обода и начинают сами собой крутиться. Колдун падает эдак вот на бок и, хотя колеса лишь два - не падая! - мчит по дороге как шестерка лошадей по замершей Волге".
" -Наш Илья крестьянином никогда не был. И в деньгах не нуждался. В то самое время как большинство домов в Киеве топится по-черному, в Муроме половина людишек занята тем, что ходит по деревням и за цену добрую печи кладут. И Илья до тридцати трех лет сидел, как говорится, на печи - держал все Муромские артели. И те платили ему дань больше, чем самому князю.
А вот когда ни в городе, ни в ближайших княжествах не осталось тех, перед кем можно было хвастать богатством, да и возраст - не мальчик, - Илья бросил все на племянника и двинул в Киев за славой. По пути приключилась беда с Соловьем - разбойником.
Князья за проезд по своей земле брали мыт. С подводы, или с саней. Так что купец на свои телеги накладывал товару так, что только держись - чтоб не падали. Даже баб брюхатых пешком идти заставляли, что б значит, кобылам легче было воз тащить. А этот разбойник что делал? Как свиснет - копытная с испугу и понесет. И откуда только силы берутся. Товар с воза падает. А что с возу упало - как и не было. Сколько раз у него спрашивали: ты покрал? А он - нет, я свистнул. И какой честный богатырь его за это должен в полон брать?
А тут заобидел Соловей артельщиков Илюшиных..."
"- А вот, слышал, румейцы не соломой крыши и не дерном кроют. И даже не тесом, а листами свинцовыми. А по великим праздникам - залезают на крыши и скребут их ножами, отчего сияние происходит яркое, особливо в утренние и в предзакатные времена.
- В Руме - можно. У них там снега не бывает. Врут, поди. Как же зимой без снега? У нас тут как-то зимой он не выпал - уж как горевали... Да в два года назад, или поболе?"
" - Ах ты вор и противник. Что ж ты, вражина, делаешь? Пошто зверей в клетях держишь?
- А что? И тебе хорошо, и людям легче.
- Да к какое легче? Ты фальшивошкурник. Вот ты кто!"
"- Да, как же, пригласили они Рюсика, ага. А сколько Рюсик мужей свих положил, пока Ладогу брал - не помнят.
- Ты что разошелся, - искренне удивился Свен Росомаха.
- Обидно! Вроде мы на готовенькое пришли. "Позвали нас".
-Да ты сам, считай, славянин.
- Я - русский!
- Вышедший из леса рус считается славянином.
- Не, не в этом дело. Если ты на пашне и поклоняешься Перуну, а не Яриле - все одно, Русь. Славяне солнце считают напервейшим, а Русь - дерево. Ибо первые люди были Ясень и Ветла. Эй, Фаир, ты слышишь? Подтверди!
- Ясень - пень! - с другого конца длинного стола, с насмешкой.
- Молчи, не тебя спрашивают.
- Все молчите, разошлись.. Володимир велел всем Перуну кланяться. По всей стране".
" Бараний жир растапливаю, и - негашеную известь в него; вся грязь на дно уйдет. И вот добавляю лишь пчелиного воска и делаю свечи. Как восковые выходят."
- Лож-ка!! - Привычно затянул архитриклин, распорядитель пира. - Сей миг ведут медведя дикого. Супротив него выйдет волхв Щукля. Без оружия. Один - Щукля!
Вене это высказывание не понравилось. Что-то подсказывало, что Шукля, тудыть-растудыть, гуторит с волхвом Дидей, и возвращаться на княжеский пир не торопится. И посетили Веню сомнения глубокие и горькие относительно судьбы.
Медведь оказался здоров. Да странно, если бы к Красно Солнышко притащили какого-то замухрышку.
Богатыри выскочили, встали в широкий круг, повыставляли мечи. Венислав попробовал вспомнить хоть что-то, не получилось. Приходилось рассчитывать только на себя. На медведя - с голыми руками?
Под громкие одобряющие выкрики Веня вошел в круг. С мишки сняли ремни. Сколь не велик был соблазн притулить нож или тесак со стола, Веня сдержался. Ограничился чаркой. Чарка - не оружие, любой скажет.
Медведь, тем временем покрутившись на месте, и не увидав куда бы удрать, разглядел обидчика: Веню. Дальше все произошло и быстро, и долго. Медведь поднялся на две ноги, передние лапы задрал к потолку, голову чуть повернул вбок и заревел, собираясь напугать врага, рискнувшего встать супротив дикого зверя.
Венислав сноровисто всунул чарку медведю прямо в пасть и ухватил за торчащий язык. Хозяин лесов не ждал такого нечестного приема. Мишка стал похож на подавившегося человека. Откашляться бы, выплюнуть. Но - язык! Уверенная рука стискивает его как щипцами, тянет кверху: ни опустить голову, ни помотать ей чтоб выбросить из горла забившуюся туда вещь.
Восхищения гул прошел среди богатырей. А мишка, как мальчонка, схваченный за ухо - вытянулся и уж не дергался. Пока не задохся.
Тут опять все в голове замешалось-закрутилось, и вернулся Веня в свое собственное тело. Во рту не то что севрюжьей икры или рябчика с овощем красным - маковой росинки с утра на зуб не попадало. И хотя голова принялась говорить животу, как они только что хорошо и сытно мёд пивали, тот не соглашался и голодно урчал.
Да и в голове уже от меда хмельного шуметь перестало. И с большим вопросом в глазах уставился Венислав на волхва Диду: а может, пира и не было? Морок?
Но вслух сомневаться не стал: ни к чему волхва рядить в нарушении уговора. Встал Веня, и не слова не говоря, вышел. По нраву ему за столом у князя пришлось. Путь теперь ему один: в стольный Киев.