Сквозь веки просвечивало солнце, изредка затеняемое наплывающими облаками, а навстречу ему, из глубины песчаного берега, поднимался холод и проникал внутрь тела. Там, где встречались тепло и холод, пульсировало сердце.
Оно замирало иногда, - то от неуютной влажности, то от сухой и шершавой духоты, отчего покалывание становилось все неприятнее, сильнее и, наконец, когда боль достигла предела, я открыл глаза.
* * *
Я лежал на каталке, застланной розовой медицинской клеенкой.
В десятке сантиметров от подбородка медленно двигался палец. Присмотревшись, я понял, что он опускается, вдавливая поршень шприца, и его движение связано с нарастающей болью. Еще ниже, почти у самой груди блестела игла, почти вертикально уходящая между ребер и это было последнее, что я увидел, прежде чем внятный и, одновременно, вкрадчивый голос произнес:
- Вы не поможете мне с этой штуковиной?
Штуковина оказалась обычным шезлонгом, а обладатель голоса -- весьма привлекательной девушкой. Через минуту я уже знал, что ее зовут Маша, она - студентка строительного института и здесь, на острове, оказалась, в общем-то, случайно.
Если бы не имя, которое мне было очень симпатично, - а такие имена есть, чуть ли не у каждого, я, может быть, и не пошел за ней в кафе, когда солнце поднялось высоко и согнало редких обитателей пляжа в тень навеса.
Там мы и разговорились.
Маша оказалась на удивление общительной девушкой, и, что чувствовалось, избалованной вниманием. Поэтому интерес к ней, который, наверное, стал проявляться в моих скользящих взглядах, рассеянной улыбке и случайных касаниях, воспринимался естественно и добродушно.
Мы попробовали пару экзотических местных коктейлей, согласились друг с другом в отношении неплохого сервиса и поделились историями ни о чем от портье.
Казалось, что между нами установилась невидимая связь, от которой обоим уютно, азартно и интересно.
В моей голове, - а я был уверен, что и в голове Маши, мелькали картинки, наполненные курортными фантазиями, киношными сценами, смутным ожиданием чуда и прочей романтической белибердой.
Все это длилось, причудливо растягиваюсь во времени и, обретая форму реальной жизни, становилось все более рельефным, зримым, достижимым.
Но недолго.
Я почувствовал, - именно почувствовал, а не увидел, как от соседнего столика отделилась фигура, и в тот же момент понял, что она таит в себе опасность.
--
Вот ты где, - сказал высокий блондин, опираясь на край стола и наклоняясь к Маше так близко, что та откинулась и чуть не упала, балансируя на задних ножках стула.
--
А я тебе ничего не обещала, - выпалила Маша и ее лицо, смуглое от природы, враз побелело. Это создало такой жуткий контраст с загорелой шеей, что казалось, будто мертвую голову приставили к живому телу.
--
Послушайте, - я поднялся из-за стола.
--
Сиди, ты! - рявкнул блондин и усадил меня обратно, сильно толкнув в грудь.
--
Не надо, - как-то жалобно пролепетала Маша, облизывая враз пересохшие губы, - прошу тебя, Сергей, не надо, он ни при чем, он посторонний, случайный человек!
--
Знаю я твоих посторонних и случайных! Проходили.
Тут я не выдержал, встал и резко, ударом ноги отбросил стул.
--
Тебе что, сучок, подраться охота? - Эти слова Сергей выдохнул мне в лицо, и я ощутил запах вчерашнего вечера. - Давай!
Не ожидая, пока он сделает первый шаг, а в этом уже не было никаких сомнений, - я ударил его локтем в челюсть, снизу-вверх, так, что клацнули зубы, не успев выпустить слова, которые он порывался сказать, а левой, сжав пальцы в кулак, согнул Сергея на уровне солнечного сплетения.
--
Пойдем, Маша, - я взял ее за руку, безвольную, дрожащую от страха и потащил к выходу.
Корпус, в котором находился мой номер, находился в двухстах метрах от кафе, но потребовалось минут пятнадцать, чтобы дойти до него, чуть ли не руками переставляя ноги Маши, которые, как и все ее тело, находились в ступоре.
Я усадил ее на банкетку и заставил выпить полстакана виски. А когда, спустя несколько минут, ее лицо обрело нормальный цвет, и она судорожно зарыдала, захлебываясь слезами, сказал:
--
Не бойся. Я не дам тебя в обиду.
Проснувшись утром, я обнаружил, что Маша исчезла так же внезапно, как и появилась.
По дороге в кафе я пытался выстроить линию поведения при встрече с Сергеем, не предполагая, что ей никогда не суждено состояться.
И бармен, и посетители, которые вчера были в зале во время нашей стычки, удивленно пожимали плечами, не понимая, о ком и о чем я спрашиваю.
В конце концов, мне и самому стало казаться, что это был сон, или последствия солнечного удара, или результат воздействие местного коктейля.
Честно говоря, я не очень то и старался разобраться во вчерашнем происшествии, а отчасти даже был рад тому, что не придется вступать в объяснения с Сергеем.
Но вот Маша.....
Час, или больше, я сидел за столиком кафе, бесцельно разглядывая облака, людей на пляже, порхающих колибри, похожих на стрекоз, не сопротивляясь, и, даже, не делая попыток бороться с нарастающим желанием увидеть Машу.
Шум океана трансформировался в шорох струй воды, - совсем, как вчера, когда мы, обнявшись, стояли под душем. Пальцы скользили по поверхности стола, вспоминая гладкость, легкость, отсутствие каких-либо преград и чертили невольно ласковые круги, как будто она, вчерашняя вечерняя сказка лежала передо мной открытой книгой.
* * *
Наверное, образ книги не зря привиделся мне за столиком кафе. Не успела закрыться одна, как пришлось открывать другую.
В один из дней шелест бумаги, а затем хлопки и крик "Он меня укусит!" заставили меня вскочить и заглянуть на балкон соседнего номера.
Юное существо в ужасе металось вдоль перил, пытаясь стряхнуть с пальца нечто мохнатое. В два прыжка я оказался рядом, схватил за руку, щелчком сбил гусеницу и еще успел удивиться: как боярышница оказалась на острове посреди океана?
Нет, я не большой знаток этих тварей, но с детства запомнил рыже-черные мохнатые обрубки, падающие в июне с веток антоновки.
- А Вы кто? - уставились на меня фиалковые глаза, искрящиеся добротой и полные собачьей доверчивости.
--
Наверное, мой сосед? Да? Спасибо огромное.
Она еще щебетала, приглашала на кофе - "ой, у меня такие обалденные пирожные" - пыталась смеяться, оправдывалась - "я такая трусиха, а оно как упадет", но я уже понял, что пропал, утонул в этих фиалковых блюдцах, рухнув в них пьяной мордой, как падает алкаш из анекдота в тарелку с салатом.
И моя, пьяная с "первого взгляда" морда, наверное, так убедительно говорила о том же, что моя соседка, еще не понимая, но, уже догадываясь, что должно сейчас произойти и обреченно, и вызывающе, и жарко - не сказала, а выдохнула мне в лицо, обняв за плечи и прижавшись всем своим юным телом - "Пойдем".
Она появлялась вечерами. Тихонько скреблась в дверь или подсовывала под нее пальмовый листок, на котором писала "Я тебя люблю".
Это был наш сигнал. Наш условный знак.
--
Ночная ты моя - говорил я ей.
--
-Где ты бываешь днем? Давай пойдем завтра к океану?
Она молчала и смеялась.
Прижимала пальчик к моим губам и окунала с головой в фиалковый туман.
Она ничего не требовала, никогда не просила ни о чем, если не считать ничего не значащей фразы, когда от усталости повисало долгое молчание:
- Расскажи мне о себе.
* * *
Недалеко от отеля, - всего в получасе на местном автобусе,- находился маленький городок, куда постояльцы выбирались за сувенирами или, вечерами, на дискотеку.
У меня закончился крем для бритья, к тому же днем было невыносимо скучно, и я решил после ланча отправиться в город.
Небольшой "Хюндайчик" с кондиционером и чистыми сиденьями резво одолел перевал и начал спускаться в долину. Уже виднелись черепичные крыши, и чахлый, однообразный пейзаж склонов постепенно обретал признаки городских окраин.
На одной из немногих остановок,- кажется, у лавки, где продавались помпезные каменные фигуры местного божества, вошла она.
Я вскочил, обрадовано и призывно замахал руками, не сразу заметив, что ее подталкивают снизу, откровенно и по-хозяйски вжимая руку в цветастое платье.
Местные полицейские (откуда они взялись?) привезли меня в отель, проводили до номера, предупредительно вызвав местного врача, который зашил мне рассеченную бровь и посоветовал прикладывать лед к носу.
Когда схлынула злость, а возбуждение отпустило ноги, мотающие меня из угла в угол, я позвонил в кафе и попроси бармена прислать бутылку Famouse Crouse.
* * *
Близился вечер. Следом за ним на остров опустится ночь, и со стороны океана, - а он был повсюду, надвинется темень, прохлада и одиночество.
Уставившись в зеркало, я повторял:
--
Почему? Почему это происходит со мной?
Но мое отражение, шевелящее распухшими губами, не знало этого, как и я сам.
--
Милая, шептал я, где ты бываешь днем?
А в ответ, словно от щекотки вечернего бриза, смеялись занавески.
--
Любимая, пойдем завтра к океану?
--
Я занята...занята....занята - отражались в зеркале ее слова.
--
Ты моя ночная фея......
--
Я....Я....Я..... - дробилось эхо в бесконечности миров.
И чуть слышно доносился из распахнутого окна ее горячий, усталый шепот:
- Расскажи мне о себе.
* * *
Я погрузился в удивительное состояние, когда казалось, что возможно все.
Невероятная четкость образов, простые и ясные ответы создавали ощущение проникновения в тайны жизни. Хотелось говорить, писать об этом и, в то же время, было жаль тратить минуты прозрения на объяснение очевидных истин.
Но я пытался.
Когда не хватало слов, я придумывал их заново, перемещая по бумаге и соединяя совершенно немыслимым образом. Из середины одного начиналось другое, но становилось не продолжением или ответвлением, а неожиданным поворотом звучания, смысла, содержания.
Я вклинивал слова друг в друга, высекая искры. Перекручивал их как веревки, сплетая и укладывая в бухты.
Я был конструктором, художником, поэтом, матросом. Я был дворником, подметающим грязные подворотни и нашедшим алмаз в углу бордюра.
Я был чернилами, которые помимо воли писаря, вносят свои оттенки и ставят тайные знаки, я был скрипом пера, шелестом бумаги, болью потери.
Я был полоской света под дверью, которую ковриком из пальмовых листьев просунули из коридора.
Я был ночью, где слова обретают иной смысл и звучат, как куранты.
А еще я был - нынешней поздней ночью, открывающей тайные смыслы обычных вещей.
Все это звучало во мне, переливалось, ложилось на бумагу. Все, что я писал в эту ночь, было обо мне и предназначалось ей, - девушке с фиалковыми глазами.
Но не хватало малости, мизерной, неуловимой частицы.
Она была рядом, - я ощущал ее в воздухе, видел на кончике пера, она была готова вот-вот соскользнуть и стать точкой, завершением, удовлетворением. Но нет.
Уже и корзина была полна, а я никак не мог перенести на бумагу простейшее из чувств, - или мне казалось, что простейшее, - лежащее на поверхности сознания, осязаемое, понимаемое, знакомое до мельчайших подробностей.
.
Под утро, обессилевший, пустой, небритый я свалился, не раздеваясь, на кровать и проспал до вечера.
* * *
В один из дней, в кафе, куда я ходил в надежде увидеть ее, ко мне за столик подсел невзрачный человечек.
--
Все,- сказал он, - все закончилось. Сейчас мы с вами уедем.
Он встал, положил руку на плечо.
- Пора.
Не говоря ни слова, понимая, наверное, шестым чувством, что так надо, я безропотно последовал за ним.
Меня подвели к машине и вежливо открыли дверь. Тотчас мы тронулись.
Первым нарушил молчание невзрачный человечек.
--
Извините, мы вынуждены были сделать это. Вообще-то, метод используется редко, но в Вашем случае он стал последней надеждой.
- Что сделать? Какой метод? - я ничего не понимал.
--
У Вас после одной из командировок в Африку случился нервный срыв, почти помешательство, - да, там было от чего свихнуться. И еще - частичная потеря памяти.
Никак не удавалось вернуть нормальное состояние, восстановить память и психику. Тогда мы решили применить метод, который иногда давал поразительные результаты, правда, бывали случаи, когда человек "уходил" из этого мира еще глубже.
Суть такова: мы помещаем человека в автономную среду. В вашем случае это
маленький остров, на котором мы меняем инфраструктуру, привозим специально подготовленных людей, создаем события.
Все, что происходит, все окружение, - тщательно разработанный, срежиссированный и отрепетированный спектакль. Только вы не знаете об этом.
--
А цель? Какова цель?
--
Это делается для того, чтобы ввести человека в пограничное эмоциональное состояние. В Вашем случае - это состояние влюбленности.
Потом, на волне этого чувства, - а мы формируем не просто влюбленность, а
страдательную влюбленность, - нужно добиться, чтобы сработало творческое начало,
заложенное в человеке с рождения. У кого-то это литература, у кого-то -- поэзия.
Есть скрытые художники, скульпторы, композиторы, изобретатели. Пустых людей нет!
Мы считаем, впрочем, нет, мы убедились в том, что если удается вызвать всплеск
творчества, то оно растворяет в себе все лишнее и полностью нормализует психику.
- Значит, мне не приснились рассказы, которые я писал?
- Нет. Вы их действительно написали.
- А где они?
- Извините. Вы никогда не сможете их увидеть.
- Почему?
- Видите ли,......все, что создают люди в таком состоянии, настолько неординарно, совершенно и прекрасно, что мы сочли необходимым помещать все творения в специальное хранилище, чтобы до определенного времени они не стали доступны человечеству.
- Но почему?
--
Потому, что обычным людям такого никогда не сделать. А вас, которые смогли, сознание того, что создать нечто подобное уже никогда не удастся, может толкнуть на совершенно не прогнозируемые поступки.
Бывали случаи, когда люди специально возвращались в состояние нарушенной психики, чтобы пройти все заново.
- А где это хранилище?
--
Я не могу вам этого сказать. И не потому, что это тайна, - я просто не знаю. И, даже, не знаю, кто знает об этом.
Расспрашивать еще о чем-то не имело смысла. Я замолчал.
Уже на подлете к Москве я вспомнил о приятеле из МИДа, через которого оформлял поездки в Африку и четко, как анимация на экране компьютера всплыл номер его телефона.