Горшенин Михаил : другие произведения.

Катаклизьма. Сетевая Сага

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

[]


М.Ю. Горшенин.

Катаклизьма.

Сетевая Сага.

  

Рельсам и шпалам железных дорог Карелии

и России на вечные времена

ПОСВЯЩАЕТСЯ...

  

Михаил Горшенин.

  

Катаклизьма

или ужасТная история

Пелагеи

Григорьевны.

Петрозаводск

Издательство "Самиздат"

2012 г.

Аннотация.

  

Эй, чувак! Тормозни, чувак! Прочитай, кхе-кхе! Оттопырься!!!

Мужская байка-антидепрессант. Абсолютно правдивое (клянусь! честное слово!) описание традиций и нравов, бытующих на рельсах и шпалах нашей могучей и необъятной Родины. 18+

  

Оглавление :

  
   Вступление: "Ах, хорошо!"
   1. Катаклизьма.
   2. В штаб-квартире.
   3. За дело берётся Потапыч.
   4. Как обухом по башке...
   5. Домовина Облонских.
   6. Счастье, о котором мечтаешь...
   7. Консенсус.
   8. Битва титанов.

[]

   Бабушка, я уже пришёл, - ещё с порога, распахнув входную дверь, изо всех сил, что было мочи, крикнул Серёжка. Туга на ухо бабушка Евдоха (Евдокия Игнатьевна), оттого-то всегда и приходится разговаривать с ней на повышенных тонах, не разговаривать даже, а кричать. И чем сильнее производимые носоглоткой звуковые колебания, тем больше шанс, что вибрации воздуха пробьют невидимую глазу глухариную стену, препятствующую должному взаимопониманию, после чего, проникнув в бабушкины ушные раковины, поступят далее по нервным отросткам, вьющимся подобно ползучим сорнякам, в ЦПУ - Центральный Пост Управления - то есть в бабушкин мозговой отсек. И только тогда, после всех этих энергетических превращений, станет возможной ответная реакция: бабушка должна улыбнуться, обнять любимого внучка, затем погладить его по голове своей, пахнущей парным молоком, рукой, после чего, в качестве заключительного аккорда, бабушка должна чмокнуть его в обе щёчки и только вслед за этим сказать: "Здравствуй, Серёжа!"
   Так оно и вышло.
   - Здравствуй, Серёжа! - сказала бабушка по окончании описанного выше процесса; сказала и улыбнулась. - Иди, мой руки и за стол, борщ как раз поспел.
   Серёжка благодарно взглянул на неё, громко урча пустым желудком и ощущая, физически и морально, как в его животе выделяются потрясающей силы пищеварительные соки, способные поглотить и растворить что угодно, хоть пирожок, хоть болт до 20-ти миллиметров диаметром.
   Огромные бабушкины глаза, окружённые сеточкой морщин, лучились из бездонной своей глубины теплом и добротой, окутывая Серёжку эфемерной, но до жути приятной, субстанцией покоя и домашнего уюта. Хорошо дома после трудов праведных! Ах, хорошо!
  

[]

   Серёжка прошёл из маленькой клетушки-прихожей в небольшую комнату, разделённую (из-за отсутствия излишков метража) при помощи массивного трёхстворчатого шкафа на две неравные части. Большая часть комнаты являла собой женское начало сего жилища - здесь обитали Серёжкина мама Пелагея Григорьевна и бабушка Евдоха; меньшая же часть, расположенная за шкафом, служила убежищем нашему герою.
  

"А где же батька-то его жил? На улице что ли?"

  
   Батька? О, этта отдельная история. Впрочем, пока бабушка Евдоха потчует Серёжку на кухне вкуснейшим украинским борщом, да преподносит любимому внучку на второе преогромнейшее блюдо вареников с вишней, можно, пожалуй, раскрыть некоторые карты и поведать читателю полную лиризьма и трагизьма историю.
   Суть её в том, что нет у Серёжки батьки и не было никогда. Серёженька - человек трудной и тяжёлой судьбы. Матушка его, Пелагея Григорьевна, эта милая и добрая женщина, так и не нашла себе спутника жизни или, быть может, всё обстояло совсем наоборот и это спутник жизни не нашёл, или же не захотел найти её. И не то, чтобы горевала по этому досадному поводу Пелагея Григорьевна, не то, чтобы тосковала, не то, чтобы пила там очень уж сильно, или же просто иногда выпивала, но однако же без чарки-другой в иные дни не обходилась она, ох, не обходилась! Служила, кстати сказать, Пелагея Григорьевна простою стрелочницей на железной дороге: в локомотивном депо служила. А служба-то там сами знаете какая - не мёд, ох, не мёд! Почище, чем в армии, скажем, или там на флоте. И в дождь и в снег, и в зной и в холод, и днём и ночью приходится стрелками ворочать, впускать-выпускать тепловозы: одни - в депо, на ремонт да заправку; другие - из депо, на станцию, под поезд. Если лето на дворе, - будь добр, не забудь стрелочки-то маслицем смазать, не заедали чтоб, а зимой, когда с неба снег валом валит, засыпая округу, - будь добр, возьми метлу, возьми лопату, и с песней шагом марш стрелочки чистить. Не могёт ждать железная дорога, когда ты удосужишься стрелку перевести: у ней, у железной дороги то есть, усё по расписанию. Так что не спи, шевелись, и бодренько, бодренько! А начальник-то, злыдень, бугай здоровенный, не поленится, - даже не сомневайтесь! - придёт, и не раз, с проверкой: как там у нас стрелочки, двигаются ли, не сломались ли?
  

"Гы-ы-ы !"

  
   От всего этого у кого угодно голова кругом пойдёт, крыша съедет у всякого, и сопьётся кто ни то вмиг. Без разницы, мужик там, или баба.
   Однако, Пелагея Григорьевна, хоть и нервная она была женщина, и с тонкой душевной организацией к тому же, но всё ж таки блюла себя, в строгости держала: противилась она зелёному змию всеми силами и более двух чарок на работе - ни-ни! Ни в жисть! Даже и не просите её продолжить возлияния, зря только время потратите!
  

"Гы-ы-ы !"

  
   А как заглядывались на неё мужики деповские, - и слесаря, и машинисты, и начальники всевозможные, - как заглядывались! Вот, говорят, аэробика, аэробика! Тьфу на аэробику! Поворочай-ка стрелками с недельку, и тебя мать родная не узнает: и жирок растрясётся-исчезнет, и статность в членах появится, и глаза яхонтовым блеском засверкают, безумно озирая окружающий люд.
   Именно такой и была Пелагея Григорьевна: поджарая, статная, с упругими, восхитительно раскинутыми в стороны, приличного размера грудями (и заметьте - без всякого там силикона - да-с! - без силикона!), с крутыми, дивного изгиба бёдрами, с лицом мадонны, изображаемой на тысячах икон. Конфетка, а не женщина! А ежели всё-таки женщина, то, без тени сомнения, неземной красоты!
   К слову сказать, следует заметить вот что (об этом, кстати, ещё сам Конфуций писал в своих записках - был такой философ наикрутейшей закваски): ежели имеется конфетка (так полагал Конфуций) - вмиг сожрут её оглоеды; а вот коли женщина имеется, то тут надобно особливо держать ухо востро, а хвост по ветру, потому как подобно туче слепней, налетающих на щипающую травку бурёнку, цельная банда нагло ухмыляющихся мужиков, этих гадливых пиратов сексуального фронту, налетит, всенепременнейше налетит, на особу женского полу, стараясь взять её на абордаж, объегорить и обвести вокруг пальца. О, им неведом стыд! О, им неведома жалость! Эти поганцы отлично знают, чего им надобно, и главное - зачем. А знание - это СИЛА!!! Берегите себя, женщины!!!
   Именно так и вела себя добрейшая Пелагея Григорьевна: оберегала себя что было моченьки, изо всех своих не таких уж и мощных силёнок. Цельный сонм деповских мужиков упорно, денно и нощно подтачивал камень её круговой обороны! А ведь были ещё и другие, особливо хитрые мужики - залётные пташки.
  

"Этта что ещё за хрень?"

  
   О, тут дело сурьёзное - не шутейное, прямо скажем, дело. Это есть особенная порода суровых мужиков: не из нашего села, и не из нашего району.
   Они приезжали в депо на пышущих жаром красавцах-тепловозах (могучих 2ТЭ10М и элегантных, стройных, как горная козочка - ТЭП60) [1] из отдалённых сёл и ещё более отдалённых районов - с тем приезжали, чтобы, пока их машины осматриваются, ремонтируются и заправляются, отдохнуть и набраться сил после проделанного из пункта "А" в пункт "Б" труднейшего пути, главною целью которого являлось перемещение в пространстве и времени десятков тысяч тонн всевозможнейших грузов: от щебёнки - до водки.
   ___________________________________________________________________
   [1] - 2ТЭ10М (по прозвищу "Боинг"); ТЭП60 - марки советских тепловозов. (Здесь и далее примеч. автора).
   ___________________________________________________________________
  
   Наша замечательная, обожаемая и любимая нами страна предоставила этим мужикам преогромнейший, сверкающий хрустальными окнами отель [2] с отдельными, отделанными морёным дубом, красным деревом и позолотой, поражающими глаз стерильной чистотой, номерами, в которых мужики за пять-шесть часов законного отдыха могли бы в своё удовольствие и выпить и закусить соответственно количеству выпитого, а также, при желании, могли бы и в картишки перекинуться, или же "рыбу" из домино сотворить. Ну, а ежели, скажем, обрыдло всё и пресытила мужиков "не из нашего району" бесконечная канитель с выпивкой, закуской и картами, то уютные кроватки, смахивающие на колыбели младенцев, с нежнейшими и мягчайшими перинами, застеленными к тому же великолепной белизны простынями, поверх которых красовались наичудеснейшие байковые одеяла в превосходнейших, сплошь расшитых цветочками пододеяльниках, - короче, всё, что только ни пожелал бы наиболее привередливый из мужиков, было предоставлено этому суровому мужскому сообществу, дабы каждый имел возможность растянуться на перине, заботливо расправить свои члены и, подпав под власть проказника Морфея, предаться сну, заливая помещение медноголосым храпом и тончайшим ароматом водочного перегара.
   _________________________________________________
   [2] - Речь идёт о Доме отдыха локомотивных бригад.
   _________________________________________________
  
   И вот такие-то мужики и попадались каждый божий день на глаза милейшей Пелагее Григорьевне. О, Господи! Скажите мне, у какой такой женщины не ёкнет сердечко, не забьётся заячьей дрожью, при виде пышноусого красавца-машиниста, когда он, горделиво высунув заросшую однодневной щетиной физиономию из бокового окна упирающегося в небо гиганта-тепловоза, улыбнётся и скажет ей: "Ну, здравствуй, дорогуша! Как дела?" Найдётся ли она, что ответить? Не смолчит ли? Не будет ли просто стоять там, внизу, на земле и, задрав голову вверх, восхищённо смотреть на этого чудесного повелителя тысячесильного механизма?
  

"Да уж. Оно, уж, конешно..."

  
   Вот то-то и оно! То-то и оно!
   Сами видите теперь, сколь трудна и тяжела была служба у Пелагеюшки. Воистину, всё было супротив неё, всё грызло и подтачивало её слабые девичьи силы, её способность сопротивляться обстоятельствам: тут вам и окрик начальства - "шевелись, давай!"; тут вам и неустроенная жизня личная; тут вам и бесконечная, умопомрачительная даже какая-то, война с сотнями граждан, носящих на себе исключительно только штаны и жаждущих, ЖАЖДУЩИХ ЧЁРТ ЗНАЕТ ЧЕГО!
  

"Ох-ох-ох! Эх-эх-эх!"

  
   А сила воли не беспредельна, даже металл не выдерживает борьбы с агрессивной средой и, в конце концов, плюнув на всё, махнув на всё рукой, усталый и покорный, рассыпается на сотни осколков, словно и не металл это вовсе, а хрупкое стекло.
   Должно быть, по всей видимости, что-то подобное и стряслось с бедной Пелагеюшкой, что-то хрустнуло в её душе, надломилось, лопнула какая-то струна в этой гордой и независимой девушке. А может и не так мрачно всё обстояло у неё, а совсем даже и наоборот, и нашёлся наконец - а может ей только казалось так, что нашёлся - тот единственный, тот принц, о каком мечтает всякая, женского полу, особа.
   Но, как бы там ни было, ЭТО случилось.
  

"Что - ЭТО?"

   Ну-у-у, ЭТО...

"Что? Что?"

   Ну-у-у-у-у-у... Ну-у-у-у-у-у...

"Антилопа Гну!"

   И вовсе не антилопа!

"Дык что же? Что?"

  
   Ну-у-у ЭТО, как его, С...-...-...-...-...-...-...-...-...-...-Е.

"Громче, громче! Не слышно!"

  
   Совокупление. Уфф...

"Гы-ы-ы ! Пипец, в натуре! Гы-ы-ы !"

  
   С кем, а главное где, состоялась эта штукенция, этот прикольный процесс, продляющий жизнь на планете Земля, - всё это, увы, так и осталось тайной, скрытой даже не за семью, а, пожалуй, за тысчонкой-другой печатей. Эх, был бы ещё жив Шерлок Холмс, тогда бы мы бы всё бы знали бы, и всем бы всё бы рассказали бы. Да...
   А так, к несчастью, приходится полагаться на слухи упорные, на домыслы недалёкие, да на языки злющие-презлющие. Так-то воть!
   Общеизвестен тот факт, что слухи, особливо те, что касаются ближнего твоего, имеют свойство распространяться с быстротою курьерского поезда: сегодня, скажем, здесь, как мельница, молотят языки пустозвонов и охальников всяческих, перемалывая жертвенные косточки коллеги-сотоварища, а завтра, глядишь, молва недобрая, обрастая сотней взявшихся чёрт знает откуда подробностей, вспыхивает, подобно чумному очагу, в совершенно другом месте - там, где и быть-то ей не должно, не потребно, не надобно! Уму непостижимо! Прям-таки затмение на людей исходит какое-то, всеобщее умопомешательство. И враз меняются люди, сами не замечая того, словно сглазил их кто-то и порчу навёл.
   Вот и Пелагеюшку, женщину милую и сердешную, упрямо и долго обсуждал люд честной деповской - на всех уровнях обсуждал: и на высоких, начальственных, в кабинетах вальяжных; и ступенькой ниже, в среде пролетарской, мастеровой; а также и в той, особо отмеченной начальственным благоволением среде, коей являлось сообщество локомотивщиков, этих пушистых и славных ковбоев железных дорог.
   В конечном итоге, после жарких баталий, явившихся следствием разноголосицы мнений, после всевозможного рода сальных и перчёных шуточек, после смакования, поглощения и переваривания выдуманных и невыдуманных обстоятельств, ГОРА РОДИЛА МЫШЬ: всего лишь три версии укоренились в общественном мнении.
   Первая исходила от слесарей, этих виртуозов гаечного ключа, напильника и молотка. Трудно сказать, из каких потаённых соображений трансформировалась в реальность их, безусловно заслуживающая внимания, идея. Быть может, просто не рассчитали мужики меру, дали маху, выпили малость излиха (такое ведь тоже возможно), но только факт остаётся фактом - деповские слесаря, все как один, выступили единым фронтом и покатили бочку на своё высоколобое начальство: с него, дескать, спрос должон быть, поскольку как Божий день ясно, что с Пелагеюшкой набедокурил кто-то из него, из начальства то есть.
   Однако же, как ни разумна, как ни обстоятельна была вышеизложенная версия, нашлись-таки у неё серьёзные супротивники, и это были локомотивщики. "Да быть такого не могёт, чтобы начальство настолько обурело! Позор на ваши головы!" - так, зайдясь гневом и возмущением, кричали они слесарям. Слесаря же в ответ лишь презрительно хмыкали и крутили пальцем у виска: дескать, вы, ребята, совсем того - свихнулись окончательно и бесповоротно!
   Видя такое непотребство со стороны этих недотёп (интриганы! на одно лишь годны - не по делу воду мутить!) локомотивщики не растерялись и резанули правду-матку, всю как есть выложили, до последней копейки. "Ах вот как вы с нами обходитесь", - кричали они, - "без всякого с вашей стороны уважения! Стало быть, среди вас-то и завёлся жук хитромудрый (вторая версия), которому не грех было б и рыло набить, если уж на то пошло!"
   Услышав подобные словеса, слесаря не выдержали, их терпению был положен предел, это было выше их сил, да и вообще выше сил человеческих. Сглотнув дополнительно ещё грамм по двести, они засучили рукава и, набычившись, грозной стеной двинулись в сторону локомотивщиков, намереваясь подвергнуть их беспощадной обструкции.
   Локомотивщики - молодца ребята! - не стали медлить и, сглотнув кто чаю, кто молока из термосов, кои они завсегда берут с собою в дорогу, табуном нахрапистых жеребцов ломанулись в сторону этих борзиков, слесарей.
   Итак, как видим, производственный конфликт был налицо, во всей своей красе!
   Уже успели смешаться в общее месиво и слесаря и локомотивщики; уже красовались под глазами у многих, похожие на трупные пятна, синяки; уже выплюнуты были на землю десятки зубов из разбитых челюстей; уже пролилась первая кровь из расплющенных в лепёшку носов, окропив пыль под дёргающимися, словно в бешеном танце, ногами - одним словом, всё было восхитительно, всё было прекрасно, всё было ROCK'n ROLL!!! Буйство, пиршество, праздник жизни - вот какие эпитеты необходимы, чтобы хоть сколько-нибудь вразумительно описать замечательную панораму всеобщего мужского воодушевления, раскинувшуюся перед глазами сторонних наблюдателей.

"Каких-таких наблюдателей?"

  
   Как каких??? Да конечно же начальников!!! Сами подумайте, ну кто бы ещё, как не эти важные, внушительного вида господа (товарищи), бросил бы все дела для того, чтобы вовремя успеть полюбоваться замечательным представлением, да ещё и бесплатным к тому же, да ещё и пари ведь можно заключить, кто кого, и сделать ставки немалые: авось, подфартит, знаете ли, дык ещё и деньжонок раздобудешь жинке любимой на шубку енотовую!!!
  

"Гы-ы-ы ! Жесть! Стопудовая! Гы-ы-ы !"

  
   Деповские начальники, скучковавшись неподалёку от места побоища, радовались словно дети и, тыкая указательными пальцами в сторону стихийного народного выступления, гоготали как стадо гусей, надрываясь до коликов, до икоты, до тошноты смертной.
   При виде столь безудержного, столь искреннего веселья, не слишком уместного, прямо скажем, в данной трагической и скорбной ситуации, на добродушных лицах представителей противоборствующих сторон отразились, последовательно сменяя друг друга, три незатейливых чувства: недоумение, обида и возмущение.
   Особливо сильно, прям-таки как микроб вредоносный, как ржавчина, или там короста какая, возмущение охватило локомотивщиков, этих простых и честных парней, и следствием этого явилась, произошедшая в их разгорячённых пытливых умах, переоценка ценностей. Вдруг как-то враз померк, утратив питательную среду, ореол начальственной святости, и маятник народного гнева, поколебавшись мгновение, чугунной гирей полетел в обратную сторону, аккурат на головы отцов-командиров: толпа слившихся в одно целое, забывших о былых распрях слесарей и локомотивщиков, раскалённой лавой устремилась в сторону начальства, страстно желая подержаться за его вымя.

"Гы-ы-ы !"

  
   Боже ж ты мой! До чего же изумительна была эта картина сотен взбешённых, пропахших потом мужиков, что подобно пушечному ядру неумолимо неслись к цели, извергая из ощеренных ртов потоки крепчайшего отборного мата! Картина, достойная кисти Верещагина!

"Гы-ы-ы !"

  
   Обескураженные столь внезапной переменой в народных настроениях, оскорблённые в лучших своих чувствах, начальники как кролики, со спринтерской прытью, бросились врассыпную под свист и улюлюканье неуклонно преследующей их взбудораженной толпы. Липкий страх, что как слизь обволакивал их потрясённое сознание, придал им поистине невиданные силы и, легко и изящно оторвавшись от своих преследователей, отцы-командиры укрылись в офисе, крепко-накрепко запершись на все замки и запоры. Тут же раздался звон бьющегося стекла: это огромный булыжник (главное оружие пролетариата - классика!), показав свои ужасные акульи зубы, как бы невзначай залетел в одно из окон. Если бы он умел говорить, то отцы-командиры несомненно услышали бы его вежливое "привет, ребята!!!", а вслед за тем и десятки других приветствий, поскольку камни, как горох из лопнувшего стручка, посыпались во все окна, так и норовя горячим поцелуем чмокнуть то в лоб, то в темечко какого ни то зазевавшегося ротозея.
   Как видим, производственный конфликт, случившийся ввиду особых, совершенно непредвиденных, форс-мажорных обстоятельств, произошедших с Пелагеей Григорьевной, этой милейшей и добрейшей женщиной, да к тому же ещё и старательной, аккуратной и исполнительной работницей, достиг своего апогея! И всё это, увы, не обошлось без серьёзных последствий: движение поездов по железной дороге сначала замедлилось, а потом и вовсе застопорилось, потому как тепловозы не ремонтировались, не заправлялись и не подавались на станцию. Все вокзалы были битком забиты озлобленными неуехавшими пассажирами, а все станции, полустанки и перегоны - ждущими у моря погоды поездами.
   Словом, всё пришло в упадок, всё погрузилось в то тяжёлое, неприятное и болезненное состояние, когда всякому, кто бы он ни был, хочется упиться до чёртиков, после чего влезть на стену и, озирая с неё безбрежные российские просторы, дико и по-волчьи жалобно выть тоскливым воем на усыпанную щербинами луну.
   И только в депо царило веселье, дым стоял коромыслом, а жизнь била ключом.
   Слесаря и локомотивщики, беспрерывно перемешиваясь как броуновские частицы, перебегали с места на место. Время от времени они пригибались к земле, хватали судорожно скрюченными пальцами камни (те, что потяжелее) и с воплями, с разнузданной матерщиной, приправленной весёлыми-развесёлыми шутками да прибаутками, отправляли их в гости к отцам-командирам через исковерканные, измочаленные, разбитые вдрызг окна.
  

"А что же отцы-командиры?"

  
   О! Они, спрятавшись под столом от града камней, злющими осами влетающих в комнату, задумали провести общее собрание. Вся процедура проходила в полном соответствии с установленными правилами и нормами: вёлся протокол, утверждалась повестка дня, назначались докладчики, открывались прения, после которых каждый, отдельно взятый, вопрос ставился на голосование, подсчитывались голоса (кто "за", кто "против", кто "воздержался"). Как видим, под столом кипела, перерастая в волокиту и бумагомарательство, обыденная, присущая всем бюрократам планеты, но при этом такая нужная, полезная и созидательная РАБОТА, за которую они, бюрократы то есть, и получают заслуженно и почёт, и уважение, и деньги немалые. Кое-кто, как оно обычно и бывает на собраниях, этих нуднейших и скучнейших, прямо скажем, мероприятиях, недолго сумняшеся, дык ещё и храпака задал - пушками не разбудишь!

"Гы-ы-ы !"

  
   Однако, к счастью ли, или же к несчастью, но бывают ещё на свете звуки, что почище, помощнее пушечных выстрелов, звуки, от которых и поджилки трясутся, и пот прошибает, и слабость в животе появляется, и душа в пятки уходит. Именно такой, убийственной силы звук и возник вдруг нежданно-негаданно и, пролетев по комнате, достиг ушей заседающих отцов-командиров. Этот звук, а точнее сказать звонок, исходил от расположенного на стоящей в углу тумбочке телефона. Явно НЕПРОСТОЙ звонок, поскольку он моментально привёл в чувство, довёл, так сказать, до нужной кондиции всех обосновавшихся под столом начальников: и спящих, и бодро несущих вахту.
   Дрожащей рукой наиглавнейший из начальственной братии поднял трубку, поднёс её к уху и услышал в ней харизматический, до боли знакомый голос САМОГО. Внесём ясность: звонил... из Москвы звонил... собственной персоной... самолично звонил... не кто иной, как МИНИСТР, начальник всех начальников!!!
   - Что за хрень там у вас происходит??? Прекратить немедленно!!! Всех виновных призвать к ответу!!! Через час, нет, через полчаса доложить об исполнении!!! Всё!!! - вот доподлинные слова министра, после которых он, в сердцах должно быть, бросил трубку, невежливо оборвав разговор.
   Сей грозный окрик, донёсшийся из Москвы, самым что ни на есть чудодейственным образом подхлестнул начальственное рвение. Отцы-командиры как ошпаренные повыскакивали из-под стола и заметались по комнате, натыкаясь на мебель, на стены и друг на друга.
   - Господи, помоги! - так стенали они, ломая руки в припадке отчаяния, страстно желая найти хоть какое-то более-менее разумное решение, могущее сохранить их лицо в глазах общественного мнения, и внести успокоение в ряды беснующегося, жаждущего крови демоса.
   Что и говорить, поистине чудовищным, мрачным и безысходным было положение у этих своеобразных, но в общем-то не таких уж и плохих парней! Хорошо ещё, что среди них имелся один подающий надежды "шустряк", успевший уже довольно высоко подняться по служебной лестнице и даже доросший до должности заместителя, то есть "второго" после "первого", наиглавнейшего среди отцов-командиров. Вот этот-то "шустряк" и бросил коллегам спасительную нить Ариадны, выдвинув третью версию произошедшего с Пелагеей Григорьевной происшествия, и версия эта была настолько хороша, изящна и привлекательна, что отцы-командиры, вмиг учуяв близящееся окончание вселенского кошмара, в коем все они так безрассудно увязли по самые уши, тут же повеселели и воспряли духом, а поскольку, как всем известно, инициатива наказуема, то наиглавнейший из отцов-командиров, мгновенно приняв правильное и объективное решение, милостиво назначил проявившего инициативу "шустряка" жертвенной овечкой, то есть парламентёром, и, ни секунды не медля, отправил его в самое пекло, в кипящую массу разгневанных людей, поручив провести среди них воспитательную и разъяснительную работу.
   "Шустряк" понурясь (бедняга!) покинул Элизиум [1] и, покорный, обречённо потащил свой крест на Голгофу.
   __________________________________
   [1] - Элизиум (книжн.) - то есть Рай.
   __________________________________
  
   Уже потерявшие было всякую надежду найти справедливость слесаря и локомотивщики (они даже камни швыряли теперь в окна с видимой неохотой, скорее из принципа, чем по какой бы то ни было необходимости), были приятно удивлены скрипом приоткрывающейся двери офисного здания, вот только неожиданно представшая перед их глазами швабра с трепыхающимся на её конце молочно-белым полотенцем, что была просунута кем-то наружу в щель, образовавшуюся между косяком и дверью, озадачила их и даже вызвала некоторое смущение и замешательство. Швабра эта покачивалась из стороны в сторону, как бы стараясь тем самым обратить на себя внимание столпившегося у двери народа. Народ заворожённо рассматривал сию швабру, решая, дёрнуть ли её на себя, или же повременить пока, посмотреть, что дальше будет.
   - Дык это же вроде как белый флаг! - прозрел вдруг самый башковитый из слесарей (у него даже прозвище было соответственное - "Профессор"). - Похоже, наша взяла! Они сдаются!
   - Они сдаются! - радостным эхом пронеслось по толпе это, передаваемое из уст в уста, такое приятное, такое медовое и шоколадное словосочетание.
   Как бы подтверждая догадку "Профессора", дверь приоткрылась сильнее и в расширившуюся щель просунулась чья-то, с испуганно вращающимися глазами, голова. Затем показались плечи, показалось туловище и вот, наконец, небезызвестный нам "шустряк", крепко, как копьё, сжимающий свою пресловутую швабру, во всей красе предстал перед людским море-окияном. Боязливо вжав голову в плечи, "шустряк" сходу взял быка за рога:
   - Братва! Не бейте меня! Пожалуйста, не бейте!
  

"Гы-ы-ы !"

  
   Издалека начал шустрила, хитрец этакий, дюжую хватку проявил! Развёл, понимаешь, политес, взял народ в оборот, подкупил-огорошил его вежливым с ним обращением.
   - Братва! - продолжал "шустряк", - я пришёл к вам с миром, я - парламентёр, а парламентёр есть личность неприкосновенная, которую бить никак невозможно! Учтите это, прошу вас, при дальнейших ваших волеизъявлениях!
   Слесаря и локомотивщики тут же призадумались, зачесали затылки и стали промеж себя совещаться. "Шустряк" же, памятуя расхожую истину, утверждающую, что "глас народа - глас Божий", терпеливо ожидал народного решения и, переминаясь с ноги на ногу, стоял столбом, опираясь на швабру как на посох.
   И вот, наконец, ряды слесарей и локомотивщиков раздались в стороны и вперёд щеголеватой походкой вывалился башковитый "Профессор".
   - Дык что же, Исидор Петрович (так звали нашего "шустряка"), мы как есть стоим за то, чтоб всё по-божески было, по-людски то есть!
   Скороговоркой, единым духом выпалив эти слова, "Профессор" не отказал себе и в маленьком удовольствии, мастерски завернув трёхэтажную аляповато-вычурную матерную загогулину, передавать содержание которой автору из этических соображений не представляется возможным. Скажем только, что сия загогулина оканчивалась вполне благопристойным выражением "японская матушка!"
   "Шустряк", обрадованный и удовлетворённый народным миролюбием, благожелательно кивнул "Профессору" и незамедлительно приступил к выполнению возложенной на него миссии.
   - Братва! - обратился он к окружившим его со всех сторон слесарям и локомотивщикам и, подняв правую руку, продолжил: - Вот, чего я хотел бы сказать вам по поводу досадного происшествия, явившегося катализатором произошедшей со всеми нами катаклизьмы...
   И далее, проявив поистине выдающееся ораторское мастерство, он поведал им третью версию случившегося с Пелагеей Григорьевной инцидента. Он явно был в ударе, этот "шустряк", когда, блистая красноречием, обосновывал перед слушателями все "за" и "против", когда, отметая малейшие возражения, не оставил камня на камне от поспешных и непродуманных выводов, сделанных ранее слесарями и локомотивщиками. Он буквально разложил всё по полочкам, расставил всё по местам, и всем несогласным с его словами, буде таковые нашлись бы, было бы просто нечем крыть. Впрочем, таковых не было, да и быть не могло.
   Без сомнения, это был по-настоящему звёздный час для нашего "шустряка"! Со шваброй-посохом в левой руке, с высоко поднятой над головой правой, он был похож на римского трибуна, вещающего жадно слушающей его толпе. Толпа трепетно внимала ему, толпа любила его, толпа была готова поднять его и носить на руках.
   - Молодца, Исидор Петрович! Ай, молодца! - восхищался "Профессор". - Не в бровь, а в глаз! Не в лоб, а в рыло! Теперь послухай меня, народ: дело говорит человек, не туфту какую-нибудь, всё ладно скроено у него - верняк, как есть верняк!
   Вслед за этими словами "Профессор" не преминул наисмачнейше выругаться, как бы ставя подобным вот образом жирную и многозначительную точку. И тут же (ещё и ругань "профессорская" не растаяла в воздухе), как бы прорвав некую плотину, в пространство хлынули сначала робкие, невнятные, элегические, а затем всё более энергичные и решительные аплодисменты, быстро перешедшие в громоподобные, не знающие удержу овации. В этот миг рукоплескали все: и слесаря, и локомотивщики, и отбросивший в сторону швабру "шустряк", и отцы-командиры, что, высунувшись в окно второго этажа, бурно ликовали, нависая над головами столпившихся внизу людей.
   Распогодилось-таки общественное мнение, отрезвилось, отринуло от себя за ненадобностью и склоки неподобающие и удаль кабацкую! Вслед за этим, натужно пыхтя и отфыркиваясь, сдвинулся с мёртвой точки и стал набирать ход производственный механизм. Словом, выздоровел наш больной, оклемался, пришёл в норму и расцвёл пышным цветом. Тут и сказке конец, а кто слушал - тот молодец!
  

"Эй!!! Как это - конец??? А что же там с третьей версией? Это ж

нестыковочка получается! Так не пойдёт! Не было такого уговору!"

  
   Тьфу ты, чёрт! Вот ведь угораздило меня, опростоволосился! Запамятовал самую соль рассказать. Рапортовал, рапортовал, да недорапортовал, а стал дорапортовывать - да и вовсе зарапортовался! Позор на мои седины! Это всё из-за козлов этих, что у меня под окном разборку промеж себя устроили. Шумят - спасу нет, с мыслей меня сбивают.
  

"Дык надо попросить их в другое место перейти!"

  
   Уже просил.
  

"Тогда предупредить надо: вежливо, но с угрозой!"

  
   Уже предупредил.

"Дык что же? Без результату?"

  
   Как с гуся вода!

"Тогда надо бросить в них гранату!"

  
   Гранату? Кхе-кхе! Хорошая мысля! У меня как раз клёвая эргэдэшка завалялась, знакомый десантник подарил на день рождения. Щас я этих козлов приструню!
   Пш...Пш...Ба-бах!!!
   Ай, как нехорошо получилось!

"А что такое?"

  
   Дык всё же окно мне забрызгали козлы эти сукровицей и мозгами!

"Гы-ы-ы! Десантникам - решпектище!"

  
   Ну да ладно, потом отмою. Итак, какие там ко мне претензии-то были? Чего там от меня хотели?

"Дык третью версию бы!"

  
   Ах, да... Знаете что, я вами просто поражаюсь! Ну неужели трудно самим догадаться? Ведь мы же с вами продвинутые, реальные пацаны!

"Гы-ы-ы!!! Так оно и есть. Стопудово!"

  
   А вам всё разжуй, да с ложечки подай. Вот возьму и не скажу ничего больше, сами мозгами шурупьте!
  

"Ну, пожалуйста..."

   Не скажу!

"Хорош как девочка ломаться!"

  
   Сейчас обижусь!

"Ну, пожалуйста...Уважьте...Просим..."

  
   Сильно просите?

"Сильно-пресильно!"

  
   Ну, чёрт с вами! Так и быть, уговорили. Давайте-ка в таком разе покумекаем чуток, подвергнем, так сказать, всестороннему анализу ту противоестественную производственную ситуацию, что возникла как чирей в результате случившегося с Пелагеей Григорьевной чрезвычайного происшествия. Вот я хочу у вас спросить: что мы имели на тот момент, когда парламентёр Исидор Петрович мужественно предстал перед народными очами?

"А что?"

   Это я у вас спрашиваю.

"Ну, была заварушка".

  
   Так, правильно. А об чём это нам говорит?

"Ну, что процесс не в ту степь завернул".

  
   Ну что ж, неплохо, неплохо... Я бы только вот ещё что добавил: ситуация была, скажем прямо, аховая. Образно говоря - усушка, перегар и утруска. Полное безобразие то есть. Полнейший раздрай в коллективе! Как мы помним, поначалу слесаря и локомотивщики сцепились меж собой как мурзик с бобиком: первые пытались обвиноватить насчёт Пелагеи Григорьевны вышестоящее руководство, вторые же косились на первых. Далее и те и другие, найдя общий язык, порешили всё ж таки навешать всех бобиков на своих же на отцов-командиров. И тут я спрашиваю: к чему при таком раскладе должон стремиться хороший отец-командир?
  

"Дык к чему же?"

  
   К порядку и ещё раз к порядку! А вот какими средствами - вопрос на засыпку - его, порядок то есть, было бы можно обеспечить?
  

"Может жОскими мерами?"

  
   По сути верно, но только не в нашем случае. Какая могёт быть строгость, когда в вас, извиняюсь, булыжник летит, а вам дозарезу нужно незамедлительно восстановить производственный процесс? Из-под палки за полчаса никого не заставишь засучить рукава и взяться за дело. Так что жёсткие меры здесь не прокатят!
  

"Дык может тогда чаепитие устроить совместное

и каждому дать пряник тульский медовый?"

  
   Долгая песня. Этак до вечера чаи гонять придётся и всё без толку!

"Дык что же делать-то?"

  
   А разве не ясно?

"Нет!!!"

  
   Кхе-кхе! Да это ж выеденного яйца не стоит!

"Ой-ли?"

   Да-с! Не стоит!

"Брехня!"

  
   Ей-богу не вру! Есть тут одна хоть и маленькая, да хитрая фишка.

"Что за фишка такая?"

  
   А вот какая: надобно тень навести на плетень. Всего и делов-то! Перевести стрелки надобно, вот чего!

"Стрелки?"

  
   Да-с, именно так! Перевести стрелки и направить вагон с общественными суждениями прямёхонько в тупик, а ещё лучше - к обрыву, и пущай себе валится под откос, туда ему и дорога!

"Гы-ы-ы! Ловко!"

  
   Сразу скажем, что Исидору Петровичу, парламентёру милостью Божией, удалось только в тупик всех завлечь, что тоже само по себе не мало. В этом-то тупике все тут же и отупели, и только глазами хлопали, на Исидора Петровича-то глядючи. Ох и шельма этот Исидор Петрович, ох и шельма! Вот вам речуга его, кою он перед народом толканул:
  
   "Вот, что скажу я вам, братцы. Вот вы за Пелагею Григорьевну на нас, на руководство своё то есть, обиду возымели. Да только цветочки всё это, а будут сейчас вам и ягодки от меня. А и что же вы молвить будете, братцы, в том разе, ежели я, Исидор Петрович то есть, скажу вам, что с Пелагеюшкой, к примеру, я-то самолично и накуролесил? Допускаю такой факт, хоть и скрипя сердцем, но допускаю, потому как по неопытности или же по неосторожности с кем только и как только не случается оказия всевозможная. Особливо подчеркну, что всё вышеизложенное мною есть мимолётное моё допущение, игривость мысли, так сказать, полёт фантазии. Однако же, как бы горько это кому ни показалось бы, я допускаю и то, что, напротив, это совсем другие граждане и ещё более другие товарищи обошлись с Пелагеей Григорьевной отнюдь не по-товарищески, переведя тем самым здоровую обстановку, царившую доселе в нашем коллективе, в разряд нездоровой. Я допускаю, подчёркиваю это, только допускаю, что прохиндеем, причинившим изрядное неудобство нашей добросовестной и трудолюбивой стрелочнице, может являться и тот же локомотивщик, и тот же слесарь, и тот же Исидор Петрович собственною своею персоною. Но вот ведь загвоздка: нет у меня на то никаких доказательств, хоть лоб о стену расшиби! Что вы на это скажете, братцы? И есть ли у вас за душою окромя слов более весомые аргументы, могущие сыграть роль доказующего фактора?"...

(продолжение речи следует ниже)

  
   Ишь как дело-то повернул Исидор-то Петрович! Вона какие гвозди загнул - хрен разогнёшь! Народец деповской тут же и понурился, потому как прояснело в головах, стыд забрал за допущенный перегиб. Да и то ведь верно, что, ко всему прочему, окромя булыжника и предъявить-то было нечего в ответ на вопросы разумные, толково, со знанием дела, поставленные.
  

"Эх, народец-народ! Хоть взбрыкнул жеребцом, да не стал молодцом!"

  
   А Исидор Петрович тут же, не медля, и морковку сунул жеребцу этому: дескать съешь савраска морковку наперёд, а уж далее-то я тебя оседлаю, и никуда ты от меня не денешься!
  

"Гы-ы-ы! Вау-у-у! А что за морковка такая?"

  
   О! Спасибо! Этта своевременный вопрос. Пожалуй, правильнее было бы сказать про ту морковку, что и не морковка она, а нечто лучшее и большее: это как бы некий приворот что ли; эликсир счастья, радости, удовлетворённости; или же, быть может, это некое неосознанное желание устремиться к чему-то этакому, которое чёрт его знает что такое. Вот, что дал народу парламентёр Исидор Петрович! Согласитесь, что это немало!
  

"Гы-ы-ы! Стопудово!!!"

  
   Об чём и речь! Короче говоря, отбросив в сторону недомолвки, скажем вот что: Исидор Петрович, образно выражаясь, всех кого ни попадя затащил в длиннющий и темнющий туннель, в конце которого призрачно мерцал и брезжил свет, и этот вот свет и был третьей, окончательной и бесповоротной версией случившегося с Пелагеей Григорьевной происшествия.
   Не будем кривить душой: сия версия, так же как и две другие, была состряпана заведомо топорно, то есть без каких бы то ни было доказательств, коих, как вы должно быть и сами понимаете теперь, и взять-то было неоткуда. Но при всём при том эта, белыми нитками шитая версия, была что называется насквозь, как губка, пропитана положительной кинетической энергией, потому как в пух и прах разнесла злокозненный нарыв, образовавшийся на производственном теле, да к тому же ещё и одним махом загубила двух зайцев.

"Зайцев? Каких таких зайцев?"

  
   О! Этта только говорится так, что зайцев. На самом же деле не об зайцах тут речь, а совсем-совсем об другом. Кхе-кхе! Как же вам объяснить-то подоходчивее? Просто ума не приложу. И дались же вам эти зайцы!
  

"Гы-ы-ы! Зайцы - это не только кролики!"

  
   Во! Правильно! В самую точку! Я как раз об этом и хотел сказать. Ну, слава Богу, с зайцами мы разобрались. Итак, продолжим.
   Дык вот, удивительная и восхитительная версия, кою замутил этот шельма парламентёр Исидор Петрович (ох и продувная же бестия; ежели что - дык и без мыла влезет; пройдоха, каких свет не видывал!), принесла как лукошко с грибами, или же как туесок с пирогами, две значимые, первостепенной важности, пользы:
   во-первых, она сняла все подозрения с итак уже пострадавшего ни за что ни про что коллектива;
   во-вторых, тем самым, что во-первых, в общественное сознание было внесено умиротворение, вследствие чего прекратились разброд и шатания.
   Одним словом, зеер гуд всё заделал Исидор Петрович, комар носа не подточит!

"Дык что же он заделал-то?"

   Дык оправдал родной свой коллектив и вся недолга! Как есть по всем статьям оправдал, вот ведь дела-то какие! Можно было бы и больше сказать, да чтоб не томить никого - вот вам окончание той знаменитой речуги (первую её часть вы уже знаете), какие и произносятся-то не чаще, чем раз в столетие, и кою Исидор Петрович перед народом толканул, да так ловко, что спутал карты и выбил почву из-под ног у тех излиха нервных граждан, каковым при случае проще пальцем в небо ткнуть, чем этим же, извиняюсь, пальцем в родимом своём носу поковырять.
  

"Гы-ы-ы!"

  
   ..."Отрадно видеть мне, братцы, молчаливое согласие ваше с мыслями моими, кои я донёс до вас, будучи уверенным в несомненной своей правоте. Теперь, я полагаю, всем вам стала очевидна вся необычность того положения, в которое волею судеб угодила дражайшая наша Пелагея Григорьевна и в которое же, к огромному нашему с вами огорчению, что называется всем скопом, вляпались и мы. И вот ещё что скажу я вам, братцы: в большом я сейчас пребываю сомнении - а тем ли всё это пахнет, что мы тут с вами унюхали? Да и пахнет ли вообще? Да и в ту ли сторону ветер-то дует? И ведь нет же у меня на сей счёт твёрдой уверенности, вот ведь пироги-то какие! Ежели, скажем, я, Исидор Петрович то есть, во всеуслышание заявлю, что с Пелагеей Григорьевной оказия неприятная вышла, то всякий, не будь он дурак, вправе истребовать у меня улики, доказующие сие досадное происшествие. А ежели из вас кто-либо, братцы, удумает по поводу Пелагеи-то Григорьевны позубоскальничать, то в таком разе и я был бы не прочь поинтересоваться: а чем доказать-то смогёте? Вижу, вам на это и сказать-то нечего, братцы. Значит - ничем! Вот и мне, Исидору Петровичу то есть, также как и вам и предъявить-то нечего!
   Патовая ситуация получается: дым вроде бы как есть, а огня навроде того что и нет. И сидим мы с вами, братцы, в полном что ни на есть в минусе, а в плюсе у нас по всем статьям одно лишь пустословие, сотрясение воздуха то есть, имеется. А сотрясение воздуха, оно и есть сотрясение воздуха: вибрация микроскопическая, пустой звук, мыльный пузырь, эфемерная фата-моргана. [1] И коли уж речь зашла у нас о фата-моргане этой, то стало быть и говорить-то нам тут не об чем, потому как яснее ясного выходит, что и не было ничего такого-этакого с Пелагеей-то Григорьевной, а значитца и виноватить тут некого, да и незачем! Мы все - и вы, братцы, и руководство ваше - ни в чём, как есть ни в чём, не виноватые и не могёт быть к нам ко всем каких бы то ни было претензиев, на том давайте и порешим, и стоять на том будем твёрдо, враскоряку, по-нашенски, по-мужски то есть".
  
   _________________________________________
   [1] - Фата-моргана (книжн.) - то есть мираж.
   _________________________________________
  
   Вот же как всё повернул Исидор Петрович - не подкопаешься! Хоть и бездоказательно, да логично, и всяк, кто хоть в чём-то несогласие имел с его незаурядной версией насчёт произошедшей с Пелагеей Григорьевной невзгоды, призадумался, да по здравом размышлении язык-то свой и прикусил: не переспорить Исидора Петровича, ни в жисть, кишка тонка!
   И всё в депо пошло по-старому, вошло, так сказать, в привычное русло: начальники людями руководили, слесаря тепловозы обихаживали, а локомотивщики на тепловозах этих катались в полное своё удовольствие, по-молодецки, да с ветерком. И Пелагея Григорьевна, милая добрая женщина, всё так же привычно и безропотно стрелками на путях ворочала, да чему-то улыбалась про себя какой-то особенной, щемящей, грустной и берущей за душу улыбкой.

"Ох-ох-ох! Эх-эх-эх!"

  
   Да, вот ещё что: ровнёхонько через неделю в руководстве деповском произошли незапланированные, но очень и очень приятные изменения - оценили наконец-то в Москве подрастающих на местах толковых и грамотных специалистов, способных оперативно, без проволочек, разрулить сложнейшие ситуации и в самом что ни на есть зародыше пресечь негативные последствия, могущие нанести непоправимый вред безопасности железнодорожного движения. "Нам дозарезу нужны такие парни!" - так сказали в Москве, и тут же дали зелёный свет карьерному росту особо отличившихся героев, коих оказалось не так уж и много - всего-то двое, но зато каких! Один только Исидор Петрович десятерых стоил! Другого такого днём с огнём не отыщешь! Вот его-то и назначили наиглавнейшим среди отцов-командиров (недолго же он в замах-то ходил, высокого полёта птица!), а непосредственного начальника его, что лично осуществлял руководство над самим Исидором Петровичем, причём профессионально осуществлял, на должном уровне, с чувством, с толком, с расстановкой - и всё это, заметьте, в труднейших, приближенных к боевым, условиях! - дык его со всеми его потрохами молниеносно забрали в самоё Москву, так и причмокивая при этом от удовольствия. Тут бы надо было бы и точку жирную поставить, закончив на этом сию удивительную железнодорожную эпопею, ан нет, не выходит, потому как, хочешь не хочешь, а придётся-таки рассказать об открывшихся самым неожиданным образом спустя ещё одну неделю обстоятельствах, весьма странных обстоятельствах, высветивших новые грани в той, наполовину забытой уже катаклизьме, что стряслась из-за произошедшей, а возможно и не произошедшей с Пелагеей Григорьевной неприятности.

[]

   День, в который приоткрылась окутавшая Пелагею Григорьевну завеса таинственности, начинался самым что ни на есть обычным, исстари заведённым порядком. Ровно в 7,55 утра - уже и солнышко вовсю деловито копошилось на осеннем октябрьском небе - в штаб-квартире деповских слесарей, коей являлся изуверски лишённый колёс пассажирский вагон, яблоку было бы негде упасть в том разе, ежели бы кто ни то сгоряча удумал проверить правильность утверждений этого жулика Ньютона, умудрившегося запудрить мозги, навешать на уши лапшу и пустить пыль в глаза всему христианскому миру. К счастью, подобных кретинов попросту не имелось в том суровом, поистине железобетонном коллективе, что практически в полном составе расположился за празднично накрытым столом, заботливо уставленным купленной в складчину выпивкой и принесённой по принципу "кто чем богат" домашней, дьявольски аппетитной закусью.
  

"А что за праздник? Повод-то хоть есть?"

  
   Дык как же без поводу-то, кхе-кхе, а начало трудового дня - это по-вашему не повод что ли?
  

"Дык, пожалуй что и повод".

  
   Да ещё какой! Грех, и большой к тому же, ежели в таком разе да не выпить!
   Смиренно сложив огрубелые натруженные руки на коленях, слесаря выжидающе посматривали на устроившегося на своём, по чину - во главе стола - месте небезызвестного нам "Профессора", что внимательно следил за ползущей как слизень стрелкой своих шикарных "командирских" часов. Наконец "слизняк" дополз до черты, обозначающей 8-мичасовой Рубикон и, переместившись за эту черту, сподвигнул "Профессора" на решительные действия.
   "Пора", - хмыкнул "Профессор" и, поднявшись с места, начал разливать огненную водицу по стаканам, что играли всеми цветами радуги в солнечных лучах, проникающих сквозь давно не мытые вагонные окна. Не применём отметить тот факт, что "Профессор" разливал водицу особенным образом: поначалу драгоценная жидкость попадала из аккуратно наклонённой (чтоб не пропало ни капли!) бутылки в специально для этой цели заведённую медицинскую мензурку и лишь тогда, когда её уровень достигал отмеченного красным цветом деления, полученная в результате всех этих манипуляций 100-граммовая порция отправлялась уже в чей-либо конкретный стакан.
   Наконец рачительным старанием "Профессора" горючее, предназначенное для первого захода, распределилось по стаканам и, стало быть, наступилтаки долгожданный момент, знаменующий собою начало работы. "Профессор" постучал по столу отвёрткой, привлекая тем самым внимание коллектива к своей особе и, хорошенько прокашлявшись, произнёс, дабы соблюсти приличия, маленькое, но важное, соответствующее случаю напутствие [1]:
  
   "Мужики! Вот чего я хочу вам сказать. Мы с вами находимся на производстве, а это по сути дела неизбежно налагает на нас особые обязательства и требует от нас проявления должного понимания, серьёзности и, не убоюсь этого слова, ответственности. Таким образом, сам собою напрашивается вывод, смысл коего заключается в необходимости самого что ни на есть строжайшего соблюдения культуры пития. На производстве завсегда надобно соблюдать эту самую культуру. Вот ведь как дела-то у нас обстоят! Вот ведь как жизня-то у нас обустроена! Стало быть, по всему выходит, что пить нам надо сноровисто и много, потому как никто из нас не могёт знать своей меры: это есть компетенция вышних сил, кои одни только и ведают чего и сколько каждому из нас отмеряно, а значитца с них и спрос весь, ежели что!"
  
   ___________________________________________________________________
   [1] - Дабы не растрясти мозги уважаемой читающей публики на матерных ухабах и колдобинах, коими "Профессор" обильно утыкал свою речь, автор "Саги", проявляя благоразумие, корректность и предупредительность, оставил искомые колдобины и ухабы за рамками читательского внимания.
   ___________________________________________________________________
  
   На последнем слове "Профессор" широко, во весь рот, улыбнулся и дал отмашку: "Взлёт разрешаю!"
   "Лётчики" не заставили себя упрашивать и, единым духом расправившись со 100-граммовым порционом спиртного, повскакали со своих мест и орлами закружились вкруг стола, выискивая себе жертву по вкусу и разумению, коей мог быть и бархатисто-зелёный маринованный огурчик и банальнейшая килька, весело плескающаяся в томатном консервно-баночном море.
   "Профессор" занюхал водку рукавом своей спецовки и неодобрительно крякнул: "Тяжело пошла!" - после чего скорёхонько распределил по стаканам добавочные порции горючего. - "Первая стопка колом, вторая соколом! Пей, мужики, не робей! Недопой хуже перепою!"
   Впрочем, предпоследняя "профессорская" сентенция была пожалуй что и излишней: никто и не думал робеть, куда там! Слесаря энергично и деловито делали своё дело, то есть просто-напросто выпивали и закусывали. Всё было обыденно, всё было как всегда, одним словом - рутина.
   "Этак-то пить - только людей смешить!" - не унимался "Профессор", наполняя стаканы по-новой. - "А кому водку трескать не мило, того стало быть в рыло!"
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Выкушав с видимым удовольствием очередную дозу горячительного напитка, "Профессор" извлёк из кармана своих широченных, покрытых масляными пятнами, штанов пачку "Беломора" и, постучав ею о край стола, выбил из неё цилиндрическую, безукоризненной геометрии, папиросу. Продув полость бумажного фильтра, он в лепёшку раздавил его кончик, и тут же задымил как паровоз, наполняя вагон терпким ароматом дешёвого табака. Все не мешкая последовали его примеру и вскоре общими усилиями штаб-квартира превратилась в заполненную дымным маревом коптильню, в коей слесаря, задавшись похоже целью изучить искусство кулинарии, в добровольном порядке подвергли себя процессу холодного копчения. И вот, в тот момент, когда сей процесс был уже, что называется, в полном разгаре, открылась вдруг входная дверь и в штаб-квартире появилось новое действующее лицо.
   - Здорово, мужики! - поприветствовал честную компанию вновь прибывший.
   - Ба! Кого мы видим! Вот же кто на наш огонёк тусоваться пожаловал! - радушно кивнул "Профессор", но тут же, взглянув на часы, по-горбачёвски перестроился на несколько иной лад, сделав бескомпромиссно-строгое внушение: "Опаздываешь, Потапыч! Четверть девятого уже!" Впрочем, стремительно сменив гнев на милость, он вслед за этим благодушно добавил: "Ну да ладно, ты ведь с больничного у нас, простим, но от "штрафного", Потапыч, тебе всё-таки не отвертеться!"
   "Профессор" взял стакан, налил в него водки по самый край, и поставил оный "штрафной" объект перед подсевшим к столу нарушителем трудовой дисциплины. Под внимательным взглядом "Профессора" штрафник виртуозно расправился с сорокоградусной злодейкой и, испытав должно быть сильнейший эмоциональный подъём, вдруг ни с того ни с сего, ни к селу, как говорится, ни к городу с артистическим выражением продекламировал:
  
   Унылая пора, очей очарованье,
   Приятна мне твоя прощальная краса,
   Люблю я пышное природы увяданье,
   В багрец и в золото одетые леса.
  
  

"Гы-ы-ы!"

  
   В этот самый миг, по странному какому-то совпадению, порыв ветра сорвал с растущей вблизи штаб-квартиры берёзы все её усохшие, пожелтелые листья и стремительным хаотическим водопадом обрушил их на крышу, стены и окна стоящего на вечном приколе вагона, напомнив всем собравшимся внутри него людям о том, что костёр осени вскоре неминуемо погаснет, что придёт зима и жить будет холодно, неуютно и тоскливо. "Профессор" зябко поёжился и тут же, не сдержав себя, крепко выругался, огорчившись этим, никому не нужным, напоминанием.
   - Да ты, я вижу, Потапыч, поэтом заделался на койке-то на больничной! - буркнул он с недовольным видом. Не любил "Профессор", не уважал и не понимал всякие там финтифлюшки, предпочитая им грубую жизненную прозу, основанную на беспощадной борьбе за место под солнцем, на столкновении и самоутверждении мужских характеров. - А ну-ка рассказуй, как ты до жизни такой докатился! - учинил он форменный допрос с пристрастием. - Ведь мы же тебя уже, можно сказать, и похоронить-то успели! Ты же три недели груши-то околачивал, шлангом прикидывался - это ж почитай что месяц! Давай-ка, Потапыч, всё как на духу нам докладай, а мы послухаем внимательно и вердикт тебе вынесем!"
   Потапыч, послушно примерив на себя роль докладчика, открыл рот и приступил к рассказу: "Я ведь, это самое...е...е...е. Я ведь чего...о...о...о. Это же я...я...я...я."
  

"Эй! Что за хрень??? Пластинку заклинило что ли?"

  
   Ай! Ай-яй-яй! Бедный-бедный Потапыч! Похоже, недолечили его доктора-то, вот же несчастье какое! Через силу мямлит человек, - к вечеру, уж точно никак не раньше, до сути своего рассказа доберётся. А ведь он не простой персонаж в нашем повествовании, далеко не простой, и отнюдь не случайный: он - живой носитель бесценной и исключительно важной информации, вот ведь штуковина какая!
  

"Какой такой информации?"

  
   Дык насчёт катаклизьмы! Без него, без Потапыча то есть, мы бы с вами так ничего и не узнали бы, и пришлось бы нам всем несолоно хлебавши у разбитого корыта обосноваться и, уныло глядя по сторонам, лузгать семечки да ворон в небесах пересчитывать. Незавидная участь, согласитесь!

"Да уж, оно уж конешно..."

  
   А Потапыч всё должон нам про Пелагею Григорьевну рассказать, абсолютно всё - и это есть знатная фишка, вот только клинит чего-то человека, не оклемался видать на койке-то на больничной, не пришёл в себя, так сказать.
  

"Дык что же делать-то теперь?"

   Эх, да кабы знать, мозги не стали бы ломать! Вообще-то, по идее и в принципе, у нас есть два пути: или же, развесив уши, наблюдать как Потапыч резину тянет, выдавливая из себя драгоценные крупицы известных ему одному сведений - и сия канитель никак не менее чем до вечера будет длиться; или же, с благословения читателей, разрешить автору данного повествования забежать вперёд и самому рассказать о том, что все должны были бы узнать не от него, от автора то есть, а от Потапыча - весьма и весьма информированного гражданина, да ещё и слесаря 7-го разряда ко всему прочему.
  

"А третьего-то пути у нас нет?"

  
   Третьего? Кхе-кхе! Дык конечно же есть! Вот только ежели тем путём пойтить, то в той стороне нам ничего и никогда не узнать и не найтить.
  

"Тяжёлый случай!"

  
   А кто говорил, что будет легко?
  

"Дык никто".

  
   Вот то-то и есть, что никто! Мы тут с вами, знаете ли, не в игрушки играем, а стараемся разнюхать-раскопать все обстоятельства касаемо Пелагеи Григорьевны. Это вам не хухры-мухры! У нас, можно сказать, расследование и мы своего непременно добьёмся, всех выведем на чистую воду! А Потапыч у нас заместо Шерлока Холмса, ну или, на крайний случай, доктора Ватсона будет.

"Гы-ы-ы! Клёво!"

  
   Однако, ближе к делу! Пора бы уже определиться, что нам больше по душе приходится: или с Потапычем верхом на улитке по холмам да оврагам скакать, или же с автором на мощном "Мерсе" пространство рассекать - с песней, с бутылочкой пива, да с ветерком к тому же?
  

"Гы-ы-ы! На "Мерсе"! С песней! С бутылочкой! С ветерком! Гы-ы-ы!"

  
   Это точно? Это ваш выбор?
  

"Наш! Наш! Это наш выбор!"

  
   Ну дык поехали?

"Поехали!!!"

[]

   Итак, продолжим наш рассказ. Не далее как три недели назад погоды стояли не по-осеннему жаркие, - если и не сродни африканскому пеклу, то близко к тому. Соответственно погодам и настроение у всякой живности было если и не праздничным, то уж точно приподнятым: безумолчно щебетали птицы, радуясь погожему солнечному деньку; стрекозы, прожигая жизнь, кружились в воздушных хороводах, нисколько не задумываясь о своём мрачном "крыловском" будущем; а Потапыч, чьё прошлое было славным и безоблачным, настоящее - лучше и не надо, а будущее - дай Бог другим такое, шёл по междупутку, усердно топая кирзовыми прохорями и имея при этом в виду важную цель. Справа-слева от него расположились на путях десятки сцепленных в сосисочные гирлянды тепловозов, а цель была одна - забраться на один из них и в качестве профилактического ремонта открутить, а может быть и закрутить гайку с размером то ли М24, то ли М22.
  

"Дык всё-таки открутить, или же закрутить?"

  
   А в чём проблема? Какая, на хрен, разница?
  

"А нельзя ли, плизз, про гайку уточнить, про

её размер то есть: М22 или всё ж таки М24?"

  
   Идите к чёрту!

"Хамите, парниша!"

  
   Дык достали меня ужо, да ишшо как: я к Пелагее Григорьевне через бурелом хитросплетённой интриги дорогу прорубаю, а ко мне, понимаешь, с гайками в душу залезают! Обидно, горько и муторно!
  

"Йо-ё-ё!!!"

  
   Вот вам и "йо-ё-ё"! Ну да ладно - на обиженных, как известно, воду возят. Давайте-ка лучше вычеркнем из памяти все разногласия и продолжим наше расследование. Согласны?
  

"Дык конечно".

  
   Ну и чудненько! Итак, шёл, значитца, Потапыч по междупутку. Настроение - лучше не бывает: идёт, да знай себе насвистывает под нос незатейливый весёленький мотивчик.

"А что за мотивчик?"

  
   Ну, что-то типа "какой хороший день, какой чудесный пень..." или что-либо другое навроде этого.

"Гы-ы-ы!"

  
   И вдруг, нежданно да негаданно, неясные, приглушённые и странные звуки, что донеслись до чутких ушей Потапыча с одного из тепловозов, сбили его с панталыку, застопорив продвижение к намеченной цели. Потапыч удивлённо воззрился на объект, нарушивший тишину. Серые глаза слесаря зажглись неподдельным любопытством. Воистину, в этом незаурядном, но скромном, человеке пропадал, упрятанный в глубоком омуте его души, божественный дар великолепнейшего сыскаря - не хуже, чем у Шерлока Холмса, как пить дать не хуже, потому как, не тратя времени даром, он тут же ухватился за поручни и по-обезьяньи, проворно и ловко, вмиг забрался на подозрительный тепловоз - в тамбур, что находится между машинным отделением и кабиной машиниста.
   Необъяснимый, не внушающий доверия, шум исходил аккурат из-за ведущей в машинное отделение металлической двери, снабжённой, как это и положено подобным дверям, квадратным оконным проёмом. Потапыч, не долго думая, взглянул сквозь стекло внутрь помещения и тут же отстранился, потрясённый увиденным. Похоже, его чуть было не хватил апоплексический удар: он долго стоял с посеревшим лицом, тяжело дыша разинутым ртом как окунь, что извлечён из воды безжалостным и бессердечным рыболовом. Наконец, придя в себя, он достал из нагрудного кармана спецовки очки, аккуратно водрузил их на свой, необъятных габаритов, нос и, приблизившись к окну, продолжил наблюдение за машинным отделением, а точнее сказать, - за всем тем, что в нём, в машинном отделении то есть, было. Он стоял и смотрел, стоял и смотрел - как собака на кость, или же как кот на сметану - на ВСЁ ТО, ЧТО ТАМ БЫЛО. Кляня на чём свет стоит свою близорукость, он многократно снимал с себя очки, тщательно протирал у них стёкла специальной бархатной тряпочкой и, надев их сызнова, ещё и ещё раз разглядывал самым что ни на есть внимательным образом ВСЁ ТО, ЧТО ТАМ БЫЛО, примечая главное и отметая за ненадобностью второстепенные, малозначительные детали, не играющие особой роли в увиденном. Согласитесь, умение абстрагироваться от мелкого и ничтожного, выделяя при этом основное и важное, - весьма редкое, свойственное далеко не каждому человеку, качество!
  

"Стопудово! Хрен поспоришь!"

  
   К счастью, Потапыч, наш замечательный слесарь и, по совместительству, сыщик, в полной мере обладал этим, да и многими другими, достоинствами. Потому-то он и стоял у двери, ведущей в машинное отделение, и смотрел сквозь её окно, - стоял и смотрел, стоял и смотрел на ВСЁ ТО, ЧТО ТАМ БЫЛО.

"Гы-ы-ы! А что же там было-то?"

  
   А так ли это важно?

"Важно! Важно!"

  
   Ну, там был воздушный компрессор.
  

"Какой такой компрессор?"

  
   Дык он же воздух для тормозов качает! Не знаете что ли?
  

"И что, больше там ничего не было?"

  
   Ну как же, как же - там ишшо генератор был.
  

"А это что за хрень такая?"

  
   Дык вы и это не знаете? Я сейчас опупею от вас, ей-богу опупею! Вы поймите, без генератора ну никак нельзя, - ведь от него-то тяговые электродвигатели ток-то и получают, опосля чего, раскручивая колёса, и приводят тепловоз в движение!
  

"А что-нибудь ещё окромя двух этих механизьмов, там было? А???"

  
   Ну, допустим, было.

"Что? Что там было???"

  
   Дизель!!! Там был дизель!!!
  

"Какой такой дизель???"

  
   Марки 11Д45!!! Русский!!! Пуленепробиваемый!!!
  

"Гы-ы-ы! И это всё?"

  
   А вам что, этого мало?
   "Мало!!! Мало!!!"
   Ой ли?
   "Мало!!! Мало!!!"
  
   Ну, хорошо. Там ещё кое-что было.
  

"Что??? Что там было???"

  
   Да так, сущая безделица. Не стоит, пожалуй, и говорить.
  

"Нет уж, говорите! Говорите! Мы слушаем!"

  
   Ну, хорошо. Не знаю даже, как и сказать-то об этом. Даже как-то волнуюсь и немножечко "смушчаюсь".
  

"Гы-ы-ы! Не надо так волноваться, Михаил!

Возьмите себя в руки!"

  
   Уже взял. Ну, дык вот, на дизеле... была... женщина...
  

"Вау-у-у! Женщина!!! На дизеле? Как это???"

  
   А вот так, кхе-кхе!!! Точнее сказать, сквозь дверное окно Потапычу были видны только две восхитительные женские ножки, что свободно свисали по сторонам клёвого русского дизеля марки 11Д45, являя собою очаровательнейшую эротичность. О, Боже! Что это были за ножки! Что за ножки! С гладкой, белоснежной, как берёзовая кора, кожей; с синюшнего цвета прожилками; в меру искривленные - не ножки, а одно загляденье! Преаппетитнейшие ножки! Пальчики оближешь! Не всякому дано такие-то увидеть! Просто глаз не оторвать!

"Повезло, значитца, Потапычу!"

  
   Да ишшо как! Везунчик, что и говорить!
  

"Коли ножки таковы, то и остальные формы, должно быть, не хуже."

  
   Совершенно согласен! Тем более, ежели исходить из формулы "глаза видят, уши слышат, а мозги думают", то опосля того, как глазенапы, вылезшие из орбит от удивления, счастливо удосуживаются обозреть такие вот шикарные ножки, тут же, в момент, на полную катушку включаются мозговые, очень извиняюсь, извилины, рисуя в распалившемся воображении никак не менее чем античную Наяду, коя является не чем иным, как нимфою рек и ручьёв.

"Вау-у-у! Нимфою! Гы-ы-ы!"

   Да-с! Нимфою!

"Гы-ы-ы! Ёжик в маринаде! Жесть!!!"

  
   Но, увы! Увы! Нашему Потапычу так и не удалось обозреть сладко-сахарную фигуру удобно расположившейся на русском дизеле марки 11Д45 прелестницы, потому как в стройную мелодию красоты, неги, истомы и чувственности, что разлилась в замкнутом пространстве машинного отделения, самым бесцеремонным образом вклинился дисгармонический дуэт КАКОфонического свойства - этакая скверна, компрометирующая всё светлое, чистое и невинное.

"Вау-у-у! Что за дуэт? Что за скверна?"

  
   Кхе-кхе! Этим дуэтом были две преогромные опухоли грушевидной формы, систематически сжимающиеся и разжимающиеся, распирающиеся в стороны, с рыжеватым обволосением и являющиеся неотъемлемой принадлежностью филейной части некоего гражданина, что обустроился поверх некой же особы женского полу, коя, в свою очередь, обустроилась на русском дизеле марки 11Д45!!!
   "Гы-ы-ы!"
  
   Потапыч долго пялился, разинув рот, на сей сногсшибательный эротический бутерброд, стараясь как можно более тщательно изучить его конструкцию, то бишь устройство, стремясь при этом поглубже вникнуть в саму сущность этого устройства, чтобы понять-уразуметь его, кхе-кхе, прелюбопытнейшие психико-физические свойства.
  

"Гы-ы-ы! Что за хрень? Какие такие свойства?"

  
   А вы что, не знаете, что у любого устройства обязательно имеются какие-либо свойства? Вы в школе-то учились, вообще?
  

"А как же! Учились! Не один год учились!"

  
   Плохо учились!!! Ничему не научились!!! Зарубите себе на носу: у всякого - да-да! - у всякого устройства завсегда, повторяю для особливо непонятливых, завсегда имеются хотя бы маломальские, но свойства. Кому ишшо не ясно???

"Всем! Всем!"

  
   Что??? Всем не ясно??? Р-р-р-р!!!
  

"Ясно! Всем ясно!"

  
   Ну, слава Богу! Гора с плеч! Значитца, не заржавели ещё мозги-то, - шевелятся, кумекают, соображают! Рад!!! Очень рад!!! Ну, дык вот. У нас в наличии эротический бутерброд. Бутерброд - это устройство. Никто не спорит с этим моим постулатом?
  

"С каким таким постулатом?"

  
   Ну, что бутерброд - это устройство.
  

"Гы-ы-ы! Ясное дело, никто!"

  
   В таком разе, коли вы согласные со мною, то и выходит, что у этого устройства, так же как у любого другого устройства, без всякого сомнения должны иметься что?

"Какие-либо свойства!"

  
   Правильно! Спасибо! Ежели, скажем, провести параллель с тем бутербродом, что обычно у нас с вами к утреннему кофею прилагается, то в том бутерброде, что красовался под взглядом Потапыча, вместо булки был дизель, вместо масла - нимфа с изумительными по виду задними конечностями, а заместо сыра - некий бойкий гражданин, что и не думал унывать по поводу отсутствия на нём такого необходимого предмета мужского гардероба, каковым, как всем известно, являются штаны. И каждый ингредиент сего бутерброда обладал своими, только ему одному присущими особенностями. Отметим, пожалуй, некоторые из них.
   Сразу же хочется сказать парочку-другую добрых и тёплых слов о движке. Преотличнейший движок, уверяю вас! Моща - просто бешеная! Аж 2200 кВт! Вдобавок к этому, наличие шестнадцати клёвых V-образно расположенных цилиндров, да плюс ещё двухступенчатый наддув, да к тому же ещё и промежуточное охлаждение наддувочного воздуха - всё это не что иное как бальзам на сердце всякого знатока и ценителя наших замечательных отечественных разработок. Да что там говорить - просто отрада для души! Наша с вами гордость! Верно, пацаны?

"Стопудово!!!"

  
   Для справки: первый в мире (!!!) мощный магистральный тепловоз системы Я. М. Гаккеля [1] (736 кВт) был построен в нашей любимой стране ещё в 1924 году. А у этих тупых ребят америкосов первый грузовой тепловоз мощностью 0,0000000000001 кВт появился, не запылился, только (!!!) в 1937 году. Чувствуете разницу?
   ___________________________________________________________________
   [1] - Гаккель Як. Модестович (1874 - 1945 гг.) - сов. инженер. Спроектировал и построил ряд самолётов (1909 - 1912 гг.), тепловоз (1924 г.)
   ___________________________________________________________________
  
   Знавал я, кстати, двух америкосов, пацана и девицу, - в гостях с ними познакомился. Тупые, как пробки. Девицу звали Пепси - глупа...а...а! Пацана Сникерсом звали - идиот: одна извилина в мозгу, да и та прямая! Вот такие они ребята, эти америкосы. Прошу любить и жаловать!
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Ну что же, с движком мы разобрались. Перейдём по ходу дела ко второму ингредиенту изучаемого Потапычем, да и нами, бутерброда, - к нашей, кхе-кхе, голенастой милашке, к несравненной, так сказать, очаровашке. Наречём её - леди Икс.
   Сия леди, что была в полной и безраздельной власти расположившегося на ней бесштанного субъекта, трепетала, бедняжка, подобно обдуваемому ветром осиновому листу. Время от времени её дивные ножки задирались вверх, вслед за чем стремительным марш-броском опадали вниз, напоминая собою крылья бьющейся в агонии варварски подстреленной чайки. Чеховской, господа, чайки!!!
   Ах, леди Икс! Леди Икс! Воплощение страсти, любви, жертвенности! Мимолётное видение [2], чьи ножки, будь они облачены в ажурные полупрозрачные чулки, производили бы на Потапыча, восхищённого их великолепием, ещё более благоприятное, ещё более аристократическое, ещё более изысканное впечатление.
   ___________________________________________________________________
   [2] - "Мимолётное видение..." - Кхе-кхе! Сдаётся мне, что в этом месте из кустов торчит чей-то носяра, похоже - самого Пушкина. А ну-ка вылазь оттудова, Санёк! Чё прячешься? Не боись - бить не будем, кхе-кхе! Мы любим тебя, Санёк! Мы гордимся тобою! (Покусившийся на святое автор).

"Гы-ы-ы!"

   ___________________________________________________________________
  
   Вот какие яркие и блистательные свойства были у второго ингредиента, входящего в состав рассматриваемого нами бутерброда!
   Да и третий был не лыком шит - прыткий, вертлявый молодчик, этакий живчик, что бесформенной массой расплылся-распластался поверху, всецело отдавшись порочному процессу сверхглубокого бурения, не забыв к тому же и о звуковом сопровождении оного процесса. Нежным воркующим басом сей муж беспрестанно бухтел, обращаясь к даме своего сердца: "Милушка моя! Ягодка! Душенька! Яблочко моё наливчатое! Ладушка!"
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Потапыч так и вылупил свои окуляры на сего, источающего нектар, ловеласа. Не нравился он Потапычу, как есть не нравился! Было в нём что-то чужеродное, нервически отталкивающее, что-то этакое кислое, или же скользкое, а может быть и горько-солёное, - не определился Потапыч с точным обозначением своих ощущений по отношению к этому, ни с чем несхожему, столь необычному объекту наблюдения, коего он вовремя застукал на месте преступления...
   Ну что же, устройство бутерброда, его состав и особенности мы, благодарение Богу, изучили. И вот как раз теперь-то и возникает необходимость включения в повестку дня архиважного, имеющего первостепенное и принципиальное значение, вопроса, от которого, в том разе ежели мы до всей правды докопаться хотим, зависит столь многое, что и словами-то этого не выразить и пером не написать.
  

"Вау-у-у! Какого такого вопроса?"

  
   Извечного, опостылевшего и набившего оскомину русского вопроса: что делать?

"Кому "что делать"?"

  
   Как кому??? Дык Потапычу же!!! Ведь ОН же РАСКРЫЛ! Ведь ОН же ЗАСТУКАЛ! На месте преступления! Это же не шутка!!! Это серьёзно!!!
  

"Вау-у-у! Вот же Ж как же Ж!!!"

  
   Да уж, кхе-кхе! Именно так! Ситуация явно требовала действия, а Потапыч всё никак не мог на что-нибудь решиться, прикидывая в уме и так и сяк всевозможные расклады, могущие получиться в результате предпринятых мер. Не хотелось ему, ох как не хотелось, перемудрить, чтобы, не дай божок, дров не наломать, палку не перегнуть и Землю Русскую не опозорить!
   Впрочем, это даже хорошо, что у него заминка вышла, потому как, обмозговав за это время всё как следует, сумел-таки Потапыч выстроить стройную и целесообразную последовательность своих дальнейших шагов и лишь после этого, уверившись в непогрешимости собственных умозаключений, он, собравшись с духом, взялся за дело и приступил к рекогносцировке.
  

"Вау-у-у! Какой такой рекогносцЫровке?"

  
   Дык в разведку он пошёл, короче говоря, поскольку рекогносцировка - это и есть "разведка, производимая лично командиром с целью получения сведений о противнике". Потапыч, понятное дело, не был никогда командиром и кроме лапушки-жены никем во всю жизнь не командовал, но голова-то у него на плечах уж точно имелася, а раз так, то надо ли удивляться тому, что, приоткрыв тихонько дверь, юрким ужом проскользнул он в ХРАМ СЛАДОСТРАСТИЯ и крадучись, на цыпочках, желая как можно дольше оставаться незамеченным, двинулся к благоухающему ладаном СОЛЯРКИ и МАШИННОГО МАСЛА исполинскому 16-тицилиндровому АЛТАРЮ, на поднебесной вершине которого некая обольстительная ГУРИЯ [1] ошивалась в объятиях неизвестного, лишённого штанов ИСКУСИТЕЛЯ. [2]
   ___________________________________________________________________
   [1] - Гурии - (от араб. "хур" - черноокая), фантастические девы, услаждающие, согласно Корану, праведников в Раю.
   [2] - Искуситель - человек, кусающий обнажённых женщин.

"Гы-ы-ы!"

   ___________________________________________________________________
  
   Всё, что желал Потапыч в тот миг, когда, обливаясь холодным потом, вплотную приблизился к воркующим, романтически слившимся в одно целое полюбовникам, - так это ведро, да побольше! Все сокровища мира отдал бы он - не пожалел бы! - за одно-единственное ведро со студёною водицей. И тут же, не медля, зайдясь злобой, матерясь и чертыхаясь, выплеснул бы он водицу эту на потерявших всякий стыд негодников, затушил бы, уподобившись анти-Герострату [3], пламенеющие уголья вожделения, расставил бы все точки над буквой "Е"!!! [4] Но - увы, увы!!! Не было у него ведра!!! Не было у него водицы!!!
   "А жаль!"
   ___________________________________________________________________________
   [3] - Герострат - Ох и ловким же парнем был (на ходу, кхе-кхе, подмётки рвал!) этот грек из г.Эфес (М.Азия)!!! В 356 году до н.э. он сжёг с целью прославиться храм Артемиды Эфесской (одно из 7-ми чудес света) и тем самым добился своей цели: его имя прошло сквозь тысячелетия, оно известно во всём мире и будет оставаться таковым до скончания веков. Не дурак он был, согласитесь. Ах, Вам жалко, что был уничтожен такой клёвый храм! Вы плачете! Ну что же Вы так, малыш-малышка! Поверьте мне на слово, что по-любому не дожил бы до наших дней этот храм, был бы разрушен или землетрясением, или племенами варваров, или же самим ВРЕМЕНЕМ. Герострат всего-навсего ускорил процесс разрушения, ОПЕРЕДИЛ ВРЕМЯ - только и всего! Зато теперь мы знаем, что жил когда-то на свете сей неглупый чувак и завидуем ему: кто о нас-то вспомнит не через 2 тысячи, а хотя бы через сотню лет???
   [4] - Обычно над буквой "Е" ставят две точки, однако же, ежели вам неймётся, то можете ставить и больше - автор не против.
   ___________________________________________________________________
  
   Между тем ИСКУСИТЕЛЬ, зарывшись лицом в упругие, раздутые как футбольные мячи, трепетные девичьи груди, беспрестанно бухтел свою лебединую песню. Потапыч же, не будь дурак, старательно навострил уши, отлавливая каждый звук, несущийся из пространства. "Голубушка! Уточка моя ненаглядная! Зазнобушка!" - скороговоркой бубнил ИСКУСИТЕЛЬ. - "Заинька! Песенка моя недопетая!"

"Гы-ы-ы!"

  
   Поёрзав-поворочавшись на предмете своего обожания, ИСКУСИТЕЛЬ, по-бабьи всхлипнув от переполнявшей его до краёв чувственности, прокаркал-прохрипел, ласкательно обращаясь по имени к той, что растворилась в нём сейчас без остатка как соль в супе, или же как пластмасса в ацетоне: "Пелагеюшка!!!"

"Ага-а-а!!! Пелагеюшка-а-а!!!

Вот оно - ТО! Наконец-то! Гы-ы-ы!"

  
   Да!!! Это ОНО!!! Демоническое, фатальное для нашего рассказа, ИМЯ было ПРОИЗНЕСЕНО!!!! Достигнув ушей стоящего поблизости Потапыча, имя это внедрилось в его сознание, прочно осев в кладовых его цепкой памяти. Первая информационная ласточка, угодившая в искусно расставленные Потапычем силки!!! И хотя он не мог обозреть черты лица той, чьё имя перестало быть тайной, - пышная шевелюра девицы лошадиной гривой разметалась повсюду, скрывая от взгляда её интерфейс, - тем не менее, он сразу смекнул о ком речь. Да, это был реальный, несомненный успех проводимого Потапычем мероприятия! Внутренне Потапыч уже ликовал, щедро, не скупясь, осыпая себя лаврами триумфатора: ещё бы, только-только взялся за гуж, а уж полдела содеяно!
   "Висеть тебе, Потапыч, на Доске Почёта, как пить дать - висеть! А могёт быть, ещё и премию дадут, да и к отпуску, глядишь, пару дён добавят, - чем чёрт не шутит!" - пронеслось в разгорячённой голове нашего удачливого рекогносцировщика, однако же, будучи человеком рассудительным, не склонным долго, впустую, предаваться эйфории, он тут же дал себе строжайщий окорот: "А ну-ка стой, Потапыч, стой! Охолони! Полдела - это мишура, обманка! Тут надоть до конца идти! Всерьёз! Без шуток!"
   Желание узнать, кто тот пресветлый муж, что завладел НА ДИЗЕЛЕ девицей, - в родном депо!!! в 20-м веке!!! позорище какое!!! - было так велико, что, побудив Потапыча к действию, толкнуло его вперёд, на абордаж. Он сделал шаг, ещё один, ещё - и стал настолько близко к месту, где балом правил грех, что - только руку протяни - тотчас коснёшься обжигающе-жарких, истекающих потом тел.
   "Ну вот и всё... пипець... сейчас узнаем кто ты есть таков, дундук", - мелькнула мысль в мозгу и, осторожно, без нажима, притронувшись рукою к обросшей рыжей шерстью ягодице, Потапыч аккуратно, со тщанием, поскрёб её указательным пальцем, сопроводив сей скребок общепринятым в нашей любимой стране обращением:
   - Товарищ!..
   Обладатель ягодицы, что по сю пору безумолчно бубнил (бу-бу ... бу-бу-бу; бу-бу ... бу-бу-бу), обволакивая партнёршу, как паук, искусно сотканной из полных нежности и ласки слов паутиной, заметно вдрогнул, затих и ЗАТАИЛСЯ, ещё глубже, чем прежде, зарывшись головою промеж девичьих грудей, в сей миг похожих на раздутые до невозможности, готовые вот-вот лопнуть, мыльные пузыри.
   "Э, не-е-е-т... Шалишь, браток! Удумал в прятки поиграть... Со мной!!! Не на того напал, голубчик!!!" - Потапыч вновь поскрёб, теперь уже сильнее, и даже ущипнул слегка и снова обратился:
   - Эй, товарищ! К вам пришли, товарищ!!!
   В ответ - ни слова! Тишина... Могильное молчание...
   "Вот стервец!!! Хитрющий, чёрт!!! Ну прям орешек - не раскусишь!!! Не взять-то гада на испуг! Не взять! Силён! Ну что ж, и мы не лыком шиты - давай-ка подойдём к нему с другого боку, словчим чуток..." - Потапыч улыбнулся и, шлёпнув задницу своей тяжёлою ручищей, - так шлёпают, бывает, нашкодившего сорванца, - заискивающим тоном, в надежде, что теперь уж точно извлечёт лицо хозяина сей задницы на божий свет, спросил:
   - Я ить чего, товарищ... У вас курнуть не будет папироски, ась? Курнуть бы мне чего... Извёлся ить без курева я, братец...
   И тут... О, Боже!!! Отринув грудь девицы, хозяин задницы поднялся и повернул своё ЛИЦО!!! Потапыч ахнул - пред ним стоял не кто иной как... - "узнал!!! эх, лучше бы не знать!!!" - и, растерявшись, прошептал:
   - Я... извиняюсь... мне бы... закурить...
   - Пшёл вон, каналья!!! - хозяин задницы пудовым кулаком в пятак Потапычу вломился - хрясь!!! - Скотина, мать твою!!! - и снова - хрясь!!! - а и ещё разок, с прикряком - хрясь!!! - и на закуску - хрясь!!! Удары сыпались как град. Потапыч, ошалев, мотался в стороны, как груша у боксёра, и лишь поскуливал, бедняга...

"Вау-у-у! Ай-яй-яй!"

   Его спасло лишь то, что, подустав, умаявшись, хозяин задницы на время сбавил обороты, удары стали реже и, не преминув воспользоваться в самый раз приспевшей к нему на выручку причудой переменчивой Фортуны, Потапыч тут же задал дёру: руки в ноги - и бежать! Пулей вылетев из машинного отделения, проскочив сквозь тамбур, он сиганул с ДУРНОГО ТЕПЛОВОЗА на тёплую, приветливо встретившую его, прогретую осенним солнцем землю, и как ошпаренный - только пятки засверкали! - помчался к дежурному (есть такой в депо) врачу, заполошно выкрикивая имя, женское имя - мягкое, нежное, загадочное.
   - Пелагея!!! - кричал Потапыч, бухая в землю облегающими ноги прохорями, - Пелагеюшка!!! - Временами он спотыкался, падал, тяжело ударяясь всем туловищем о твердь земную, торопливо подымался и бежал дальше, оглашая окрестное пространство воем, плачем и стенаниями. Ворвавшись, наконец, к дежурному врачу, он чуть до смерти не перепугал добрую женщину своим ужасТным видом: там, где у всякого порядочного гражданина положено быть лицу, располагалась синяя (сплошной синяк!) задница и только ресницы, помаргивающие на щёлочках распухших, заплывших от кровоподтёков глаз, отнюдь не красноречиво, а скорее робко, свидетельствовали, что это вовсе и не задница, а всё ж таки лицо - лицо отчаянного, разудалого молодца, слесаря 7-го разряда, известного деповскому люду под славным именем Потапыч!!!

"Гы-ы-ы!"

  
   Ввиду того, что необходимость экстренного медицинского вмешательства не вызывала ни грамма сомнений, Потапыча тут же направили в больницу, где ему, трудами и заботами эскулапов, довольно быстро, - всего за три недели, - и был возвращён привычный внешний облик, а вслед за тем он был отпущен восвояси.

***

  
   Радостный, сияющий как начищенный самовар, опьянённый воздухом свободы, Потапыч бодро вывалился за ворота больничной территории и спорым шагом засеменил домой, где, предупреждённая заранее, его уж поджидала лапушка жена.
   Последние сто метров, оставшихся до дома, Потапыч, охваченный волнительным томлением, преодолел пробежкой - мальчишка, да и только! Вот, как любовь меняет мужиков! Вот, как! Кровь горячится, чувства обостряются, а за спиною крылья отрастают! Окрыляются мужики! Окрыляются! Вот и Потапыч, будто бы на крыльях, взлетел-взбежал по лестнице на площадку пятого этажа и тут же, не медля ни секунды, распахивается обитая клеёнкой дверь, и молодая женщина, изумительная красавица-раскрасавица, - царский подарок судьбы! - плача сладкими (потому как они счастливые!) слезами, бросается в раскрытые обьятия мужа - лучшего из лучших!, наипервейшего добытчика и защитника!!!
   "Потапушка! Сокол мой ясноглазый!" - дыхание женщины учащается, медовые уста сжимаются в сердечко и поцелуи обрушиваются на Потапыча с мощью выпущенного из пушки снаряда. Меткого снаряда! Цель поражена!
   "Марфинька! - Потапыч рыдает от какой-то, вдруг открывшейся в нём, боли. - Я столько, столько перенёс!!!... Марфинька!!!... Душенька моя!!! Любимушка моя!!!"
   Влюблённые муж и жена переступают через порог, дверь закрывается и этот, такой маленький, но, тем не менее, прекрасный мирок, - островок светлых надежд, большой и чистой любви, и, быть может призрачного, но всё же благополучия, - скромно скрывается от нашего взора.
   Давайте-ка и мы будем скромны: оставим присущее нам навязчивое любопытство неудовлетворённым, пусть, хотя бы в этот раз, совесть наша удержится в рамках приличий и будет так же приятна по внутренему ощущению, как бывает приятен на ощупь чистенький и розовенький, кхе-кхе, поросёночек. Хрю-хрю!!!

"Гы-ы-ы!"

[]

   Синее, неизмеримой глуби, небо, сплошь усыпанное янтарными брызгами солнечных лучей, шелест листвы, той, что не успела ещё облететь с веток деревьев, иззябнув под дуновениями осенних воздухов, ликующий щебет горластой оравы пичуг, заполонивших тротуар, дабы позавтракать хлебными крошками, рассыпанными специально для них щедрой рукой неизвестного доброхота, а также, кхе-кхе, расхристанное тело пьянчужки-соседа, разбившего ночлежный бивак аккурат у порога, - вот, чем приветило утро нового дня вышедшего из подъезда человека! Энергично притопывая прохорями, - тяжелы кирзачи! изрядная неудобь! - человек пересчитал ступеньки крыльца и тщательно, стараясь не задеть, обогнул богатырски всхрапывающую тушу поклонника Бахуса, вслед за чем поспешил на работу, в депо, в штаб-квартиру деповских слесарей. Оставив позади несколько улиц, отделяющих его от конечной цели, пройдя сквозь будку проходной с сидящим в ней как муха сонным привратником, наш ходок зашагал уже по знакомой до боли деповской территории - мимо воткнувшейся в небо кирпичной трубы кочегарки, мимо ремонтных цехов, под завязку заваленных колёсными парами, генераторами, турбокомпрессорами и бог ещё знает чем, мимо 2-хэтажного здания с бухгалтерией и кабинетами, в коих в своё время с уютом обосновались начальствующие персоны отцов-командиров. Зияющие чёрными провалами окна указанных кабинетов и хрупающие под ногами осколки стёкол, выбитых из этих вот самых окон всего-то две недели назад, не оставили нашего пешехода равнодушным: застыв на месте, он, удивлённо прицокивая языком, подверг осмотру печальные свидетельства давешней, отбушевавшей в депо катаклизьмы. "Неисповедимы пути твои, Господи!!! Воистину, так оно и есть!!!" На миг предавшись грусти, пешеход качает головой и - куда только энергия запропала! - вяло вышагивает онемевшими отчего-то ногами в сторону близкой уже штаб-квартиры. Вот он подходит к изуверски лишённому колёс вагону. Открывает дверь:
   - Здорово, мужики! - приветствует, соблюдая этикет, компанию мордастых слесарей, сидящих с красными, как клюква, рожами за необъятным, широким, как русское поле, обильно утыканным бутылками [1], столом.
   _________________________________________________________
   [1] - "Здравствуй, Русское Поле! Я - твой тонкий колосок..."

"Гы-ы-ы!"

   _________________________________________________________
  
   - Ба! - ответ не заставляет себя ждать. - Кого мы видим! Вот же кто на наш огонёк тусоваться припожаловал! - а вслед за тем: - Опаздываешь, Потапыч! Четверть девятого уже! - и тут же: - Да ладно, ты ведь с больничного у нас, простим, но от "штрафного", Потапыч, тебе не отвертеться!
   Штрафной стакан, заполненный по самый край, в момент, единым духом осушается. И тут же, будто музыка, звучит:
  
   Унылая пора, очей очарованье,
   Приятна мне твоя прощальная краса,
   Люблю я пышное природы увяданье,
   В багрец и в золото одетые леса.
  

"Гы-ы-ы!"

  
   И взрыв негодования:
   - Да ты, Потапыч, поэтом стал на койке-то больничной! А ну-ка рассказуй, как до такого докатился! Ведь мы ж тебя уже, считай, похоронили! Ты ж три недели шланговал, а это ж почитай что месяц! Давай, Потапыч, всё как на духу нам докладай, а мы послухаем и сделаем оргвывод!
  

"Гы-ы-ы!"

  
   И начинается рассказ...
   Пожалуй что, не станем приводить его здесь полностью: читателю уже и так во всех подробностях известно о той круговерти событий, что, окрепнув, набрав силу и мощь, накатила стремительным вихрем и вовлекла, в конечном итоге, в орбиту своего неумолимого движения множество людей, изменив тем самым и ход их жизни и ход их судеб. А вот кое об чём мы, таки, вам обскажем, потому как скрывать нам нечего, да и вообще - темнить не в наших правилах: не по нутру нам так-то, не с руки! Итак...
  

***

  
   Освещённая бьющим сквозь окна - в глазах смешинка! - солнцем, штаб-квартира деповских слесарей утихомирилась: затих звон посуды, пресеклись (а ну-ка молчок! роток на замок!) разговоры; слесаря же, превратившись в слух, поголовно развесили уши и замерли, тараща на рассказчика осоловело-шальные, коровьи какие-то, глаза. Даже муха, последняя оставшаяся в преддверии близкой уже зимы муха, и та, спустившись на рваный край жестянки с измазанной в томатной жиже килькой, застыла, ожидая, похоже, что же там скажет этот, с крупным, как Монблан, носом, явно волнующийся, не знающий даже с чего и как начать, человек.
   Вот он отперхался. Пройдясь туда-сюда, присел на лавку, но тут же встал; несвязно бормоча под нос прошёлся вновь, потом ещё. С напрягом бросил слово, за ним другое, третье и... - завязалась речь.
   Мы же, любезный наш читатель, приведём из неё единственно те моменты, что кажутся нам важными. Не станем тратить время на предысторию проникновения Потапыча в машинное отделение известного нам тепловоза, поскольку здесь и так всё ясно, и досконально нами изучено и разжёвано. Давайте-ка лучше, отойдём уже в сторонку и насладимся наконец ораторским искусством нашего рассказчика.
   Стоит, стоит посмотреть, как, вышагивая с забранной за спину левой рукой и просунутой за борт спецовки правой, - ни дать ни взять, мусье Бонопарте!!! - лучась как клёвая энергосберегающая лампочка, - ярко и обильно! - исторгая из сверкающих зрачков серых мышиных глаз важность и достоинство, курским соловьём (!) заливается перед ошарашенной донельзя аудиторией много видевший и много слышавший свидетель!!!
   Упиваясь впечатлением, отразившемся на лицах, - как обухом по башке долбануло!!! - Потапыч громогласно продолжает:
   - ...И тут на меня накатило, ребята! Взыграло! Да что же тут, думаю, деется! Да то же никак Пелагею Григорьевну мнут и буровят НА ДИЗЕЛЕ, девицу-то нашу любезную! - На этих словах аудитория ахает! Из безобразно раззявленных ртов рвётся наружу и грозно рокочет неистовый вал возмущения. - Я к хахалю ейному - шасть! "Ты что же творишь, гад такой? Да рази ж так можно?"
   - А он?
   - Манатки схватил и - бежать!!!
   - Неужто убёг???
   - От меня не сбежишь! НЕ ТАКОВСКИЙ!!! Нагнал да в мордасово ка-а-а-к шандарахнул!!! Ба-бах!!! - расплывшись в улыбке, Потапыч, красуясь под взглядами слушателей, манерным кульбитом извлёк пятерню из-за пазухи, да с ходу, не медля, и грохнул, - как припечатал! - сжавши её в солидных размеров кулак, по столу. Убедительно вышло!!! Броско!!! Эффектно!!! У иных слесарей кожу будто морозцем продрало!!! На столе что-то хрупнуло, что-то горько и жалобно звякнуло и потекли, заструились, огибая скопище омерзительно-грязных тарелок, нежные, чистые и, будто взгляд младенца свежие, хрустальные адамовы слёзы [1]: то безутешно плакали, бесцеремонно поваленные навзничь не на шутку разошедшимся рассказчиком, разодетые в модные цветастые сарафаны ярких этикеток, милые сердцу русскому, пузастые красавицы бутылки!!!
   ___________________________________________________________________
   [1] - Адамовы слёзы - автор не берётся с точностью статиста доложить любезному читателю, из каких пластов времени дошло до нас это интересное выражение. Факт, что до революции 1917 года оно уже бытовало в солдатской среде, где и зародилось. Адамовы слёзы - это иносказательный синоним слова "водка" и именно его, оное слово, и означает. Давайте-ка запомним, о други, данное выражение и станем, с сего прекрасного момента, потреблять, закусывая хрустящим огурчиком, не какую-то там водку, а "слёзы", "адамовы слёзы". О, Боже! Как поэтично! Аж за душу, кхе-кхе, берёт! Мои зелёные глазки немножко отсырели!.. Я... умолкаю...
   ___________________________________________________________________
  
   - Ну, ты силён, Потапыч!!! Уважаю!!! - то подал свой голос молчавший дотоле "Профессор". Сидел себе раздувшись, как курица на яйцах, а тут, гляди-ка - вякнул, похвалил!!! Видать, услышанное пробрало до печёнок!.. Пробрало, вишь!!! - А что же после сталось??? Рассказуй!!!
   Метнув в сторону "Профессора" исполненный признательности взгляд, Потапыч продолжает:
   - Ну прям как ПОРОСЯ визжала Пелагеюшка: истошно так - не приведи Господь! Сердешная! Оно понятно, натерпелась! Исказнил её стервец проклятый! Буквально исказнил!!! Мне зенки мутью-то кровавой и застило! Озверел!!! "Накось, - кричу, - душа твоя пригорелая, гостинчик от меня фартовый получи!!!" - и пинками его!!! да под задницу!!! эх, и отпотчевал!!! эх, и отпотчевал!!! До отвалу накормил!!! Долгонько будет помнить Потапыча поганая задница!!! Эх, и долгонько!!! У-у-у!!! У-у-у!!! Задница!!!

"Гы-ы-ы!"

   Крики одобрения - "Молодец, Потапыч!!!", "Наш человек!!!", - воспоследовавшие за этими, казалось из самого сердца идущими, незатейливой простоты словами, были столь сильны, что, вырвавшись из стана деповских слесарей, далёко-далёко, - насколько глаз хватает, а то, могёт быть, и дальше, - разнеслись по округе, распугивая наглое чёрно-синее вороньё, прикорнувшее, было, на деревьях. "Кар-р-р! Кар-р-р!" - вопило вороньё, выкручивая в воздухе дикие беспорядочные пируэты. Реактивными мессершмиттами "МЕ-262" метались мерзкие птицы над штаб-квартирой, то стремительно пикируя вниз, то истошно завывая на бреющем полёте. Тарарам подняли превеликий!!! Мстительно, - а не мешайте-ка нам отдыхать! - обстреляв штаб-квартиру исторгнутыми из желудков колобашками - фу, вонища! - крылатые твари трусливо умчались прочь. Гадины такие!
  

"Гы-ы-ы!"

  
   В округе приятно затихло, устаканилось: спокойствие - слава тебе, Господи! - восстановилось.
   Ну а речь Потапыча пошла своим чередом:
   - И всё бы ничего, да только дал я маху! Оплошал! Запнулся на радость гаду! Должно, сам чёрт ему помог! Мне б изловить его, а я вот брякнулся! Да головой! Да об пол! Понятно, обеспамятел. Когда в себя пришёл, его уже и след простыл! Ну, прыткий гад! Как мышь! - Потапыч горестно вздохнул.
   - Выходит, что не твоим-то рылом мышей ловить! Не твоим!!! - ворчливым тоном, с хрипотцой, заметил расстроенный до глубины души "Профессор".
   - Выходит, не моим...

"Гы-ы-ы!"

  
   - А что же Пелагея? Она-то как?.. - задал вопрос один из слесарей, Кузьмич, чернявый, кряжистый - в плечах косая сажень - мужичок.
   - Да и она ж, бедняжка, куда-то запропала, - Потапыч, обескураженно сморгнув, развёл руками (дескать, что с меня возьмёшь?), - а я вот, прямиком в больницу!..
   - Ну, дела-а-а...
   Как-то вдруг, разом, в штаб-квартире утвердилась тишина. Нехорошая тишина! Чего-то приуныли, заметно приуныли слесаря! Тягучие и вязкие, как патока, думки зашевелились да заворочались в коробушках ядрёных черепных. Впору так-то медведю-топтуну в стынь февральскую в берлоге ворочаться! А тут, вишь, думки! Должно, привиделось им что-то за тёмной пеленой канувшего в лету времени, да примерещилось, да и такое, что, может статься, кошкой на душе скреблось, неимоверно терзая душу человечью. Неимоверно!!! Не катаклизьма ль им завиделась? Не тот ли, достойный сожаления, нещадный мордобой, поводом которому, как нам известно, явился досадный инцидент, так неожиданно побеспокоивший безоблачное допрежь того существование милейшей стрелочницы, Пелагеи да свет Григорьевны, девицы? Поди, узнай! Одно сказать, - греховен мир, греховны помыслы людские. На том, кхе-кхе, земля стоит! Увы!..

***

  
   На, падла!!! Получай!!! - звучит удар. - Вот тебе, дрянь!!! Вот!!! - жахнуло ещё раз, по-новой, да чем-то увесистым, наподобие молота!!!
   Чумазым озорным пацанёнком пробежало по рядам восседающих на лавках слесарей оживление. Греховность людских побуждений, о чём минуту назад, легкомысленно погнавшись за дешёвой сенсацией, во всеуслышание протрубил автор сего текста, самым неожиданным образом взяла и подтвердилась! А сделал это не кто иной, как наш уважаемый "Профессор", потому как зажужжавшая в воздухе муха - надоело, вишь, на банке-то с килькой скучать букашке-то ентой! полетела, вишь! полетела! - выбила мужика из колеи, ввергнув его в неистовство!!! Дюже осерчал человек!!! Осатанел даже!!! Голову, вишь, потерял!!! Стремительно сорвавшись с лавки, вихрем метнулся за гадиной!!! "Стой, падла, убью!!!" Она - от него!!! Пожить-то, понятно, хотелось!!! Он же - за ней!!! Она - опять от него, да с оглядкой, вприпрыжку!!! Он припустил что есть мочи! Догнал, да и хвать промеж глаз кулачищем - "На, получай, цокотуха!!!" Не выдержав этот, зубодробительной мощи, удар, насекомое шмякнулось на пол. Каблук заляпанного мазутом кирзача 52-го размера, занесённый "Профессором" над трепещущим телом, неумолимо двинувшись вниз, довершил суровую расправу...
   ...Грехи... Грехи наши тяжкие... Эх... Муторно что-то... Муторно...
   Тяжело, прерывисто дыша, весь в испарине, мокрый, "Профессор" примостился на лавку; прищурясь, потянулся к полупустой уже бутылке, достал, сгрёб её густо поросшей волосом лапой и, пренебрегая стаканом, - ну его к дьяволу! - забулькал, - буль-буль! - жадно припав красными мясистыми губами к горлышку. Впечатлённые, во все глаза таращились слесаря, наблюдая, как судорожно - вверх-вниз, вверх-вниз - дёргается кадык на толстой короткой бычьей шее и, вследствие этой поршневой работы, перетекает, направляясь прямиком в утробу, прозрачное, как родниковая вода, содержимое такой маленькой, неприметной в могутной лапище, бутылки. Единым духом сглотнув жидкость, "Профессор" швырнул, теперь уже опорожнённую, бутылку в на века заваленный мусором угол штаб-квартиры и весело, победно, взглянув на Потапыча, бросил:
   - А вот от меня, Потапыч, хрен сбежишь!!! И - баста!!!
   В штаб-квартире дружно, с огоньком, громыхнуло. То смеялись, скалили зубы, от души надрывая животики, изумлённые зрители, - распотешенные, а теперь вот ещё и раскумекавшие, вначале, было, сокрытый, - теперь же, с последними словами, выплывший наружу ТАЙНЫЙ СМЫСЛ устроенного "Профессором" убиения мухи. Всем показал "Профессор" свои недюженные ловкость и силу!!! И сделал он то неспроста-а-а!!! В противовес, не иначе!!! И не Бог его знает кому, а - Потапычу!!!
   - Ай да "Профессор"!!! - хлопая себя по ляжкам, прихохатывал Кузьмич. - Ай да артист!!! Уморил!!! Ей-богу уморил!!!
   - Из Больших и Малых прогоревших театров, не иначе!!! - вторили Кузьмичу, гогоча гусями, сидящие на лавках по соседству, справа-слева, слесаря.
   - С таким и в разведку не в тягость пойтить!!! - лыбился в ответ, тускло сверкая жёлтыми прокуренными зубьями, взыгравший духом Кузьмич.
   Один лишь Потапыч, утративший в оное время внимание коллег, даже и не думал смеяться. Стоял себе скромно в сторонке, да и насвистывал что-то под длинный свой нос с таким скучающим видом, что при взгляде на него так и пёрло в душу взглянувшего едкой, как уксус, кислятиной. Похоже, ждал он чего-то... Ждал, вишь, Потапыч!!!
   И дождался-таки!!!
   Оживление, опахнувшее ветерком штаб-квартиру, поначалу слегка поумерилось, а потом и вовсе сошло на нет, потому как слесаря, озаботившись, наконец-то, собственными, приземлёнными, меркантильными - отобедать, вишь, пора-то приспела!!! - интересами, стали трапезничать. Как жернова замололи, измельчая харчи, квадратные челюсти. Метко нацеленные в рыбнотоматное крошево, вострые, как щучьи зубы, вилки стали выуживать - а ну-ка, ловись, рыбонька малая, а лучше, большая!!! - из банок нежнейшие куски, буквально тающей во рту, кильки. Хлебово, кхе-кхе, смачно, со тщанием, пережёвывалось. А после того немедля проглатывалось! За ушами трещало, сытно отрыгивалось! Звенели стаканы! Упоительно в них наливалось! Подходяще, недурственно - выпивалось!!! Хороша жизня!!! Эх, да милушка!!! Живи, поживай, да и радуйся!!!
  

"Гы-ы-ы!"

  
   И вот тут-то, на самом что ни на есть да на пике торжествующего, потирающего жадные загребущие руки, чревоугодия, тонкая ниточка праздника оборвалась! Враз!!! Да не сама-то собою! Не сама!!! То Потапыч, тонко учуяв верный момент, - выждал, вишь - оборвал!!! Неожиданно - все аж обмерли!!! - взял, да с маху и вдарил - прям как гвоздь в крышку гроба забил!!! - пятернёй по столу!!! Поперхнулся народец куском от такого-то, да закашлялся!!! Глаза из орбит повылазили!!! Тут Потапыч и бросил, как выплюнул:
   - А о главном-то я ни словцом не обмолвился!!!
   Слесаря не нашлись что сказать, промолчали, только зенки в Потапыча пучили - злые-презлые!!!
   А Потапыч продолжил:
   - Ить я ж гада успел рассмотреть!!! Вот какая уха-то у нас!!!
   - Ну и???????
   - Ить признал я его!!!
   - КТО??? - застонало, заухало, криком бешеным в ответ отозвалося.
   - Дык, Исидор Петрович, ребята!!! Так-то воть!!!
  

..............................

"Вау-у-у!"

Вот вам и "вау-у-у", кхе-кхе! Вот вам и "вау-у-у"!

"Гы-ы-ы!"

..............................

  
   Аки звери лесные, изошлись слесаря воем лютым!!!

[]

   Неприятные, скверные вести, глашатаем которых довелось стать Потапычу, мало сказать, потрясли, - обезумили всех!!! Будто бритвой изрезало!!! Ум за разум зашёл!!!
   "Вишь, какие блинцы испеклися!!! - разноголосьем неслось изо ртов. - Да и с маслицем!!!"
   Ломким сухим хворостом одним пыхом вспыхнула, - хорошо занялся огонёк!!! - побежала, резво усиливаясь в своём беге, шумная, суетливая свара. Слесаря, повскакав с насиженных мест и суя друг другу кукиш под нос, - дескать, сам ты дурак! был дураком и остался! - увлечённо, жарко заспорили. Слово за слово, слово за слово, - в ход пошли кулаки!!!
   Это действо длилось с минуту! Не больше! А вот после минуты дело взяло немного другой оборот. Потасовка не то, чтоб затихла, - просто как бы сменился акцент.
   Слесаря-то вначале друг друга дубасили, а минута прошла, - на "Профессора" скопом набросились, да как дали ему трепака - пыль настолько обильной была, что её б пылесосом, кхе-кхе, пылесосом отсасывать было бы надоть!!!

"Гы-ы-ы!!!"

  
   А направил-то склоку в это, новое, русло - тон, вишь, задал! семя особое бросил!!! - наш недавний знакомец Кузьмич, въедливый, в корень смотрящий мужик!!!
  

"Эт который в разведку с "Профессором" лыжи вострил???"

  
   Точно! Он!!!

"Гы-ы-ы!!!"

  
   Вспомянулось ему кой-чего...
  

"А чего?"

  
   Катаклизьма!!! Ить всего две недели прошло!!! Не успел подзабыть, как "Профессор" тогда обсыпал похвалами - "Молодца, вишь, Исидор Петрович! Ай, молодца!!!" - подкузьмившего их - вот же шельма какая! на мякине провёл! - шустряка!!! Ить по ложному следу слесарей-то "Профессор" увлёк!!! Выставил их дураками!!! Будто пни, да еловые, круглыми!!!
   Распалился Кузьмич, да и бросил "Профессору" прямо в лицо цельный ворох претензиев!!!
   Тут - пошло!!! И - поехало!!! И - смешалося!!! Усё, кхе-кхе, смешалося в чумовой домовине Облонских!!! [1] Топот, визг, удары, вопли, рык и ржание, шорохи, шлепки, истошные вскрики, свист и сопение, - какофония Шнитке [2], да и только, йо-ё-ё-ё!!!

"Гы-ы-ы!!!"

  
   ___________________________________________________________________
   [1] - Здравствуй, товарищ Толстой! Приветствуем тебя в наших клёвых пенатах!

"Гы-ы-ы!!!"

   [2] - Альфред Шнитке (1934 - 98 гг.) - советский и российский композитор, теоретик музыки и педагог (автор статей о русских и советских композиторах), один из наиболее значительных музыкальных деятелей второй половины XX века.
   ___________________________________________________________________
  
   Вах!!! Вот так спектакль! По шеям долбают "Профессора"! По шеям! По бокам надирают его! По бокам! По зубам дурошлёпа негодного! Да и в зубы ему кулачищем!!! Всласть колбасят его слесаря!!! Хлебосольно!!! Алой реченькой льётся кровушка!!!
  

"Гы-ы-ы! Круть!!!"

  
   Ну, ин ладно... Вижу, парни, в минуту они не уложатся... Слесаря-то... Пусть их... А давайте-ка мы, чтобы время-то зря не терять, отвлечёмся от этой бодяги...

"Отвлечёмся???"

  
   Ага. Небольшой перекур нам помехой, пожалуй, не станет. Отвлечёмся... Развеемся... В норму придём... Решено!!! Поглядим-ка пока, как живёт-поживает, да добра для себя наживает наш давнишний приятель, свет Исидор Петрович, шустряк. Как, ребятки, согласны?
  

"Угу!"

  
   Коли так, то вам от меня - отстойный презент: интермедия [1] "Баллада о счастье"...

"Вау-у-у!!! Баллада о счастье?"

  
   О счастье, ребятки! О счастье!!!
  

"Гы-ы-ы!"

   Итак...
   ___________________________________________________________________________
   [1] - Интермедия - комическая пьеска, исполняемая между актами драматического произведения.
   ___________________________________________________________________________
  

[]

   Новенькие - должно, только вставили - голубоглазые стёкла колоритно красуются в окнах. Здание офиса, с разбитых, истерзанных стен которого ещё нынешним утром так и веяло гнетущей угрюмой печалью, теперь, остеклённое, приятно преобразилось и заулыбалось. Горделиво выставив вперёд, напоказ, похорошевшие фасады, оно как бы говорит, утверждает: "Всё теперь будет как надо, потому как взял в свои руки меня гораздый хозяин, - и знатным радением и добрым усердием славный". То верно, пожалуй...
   А вот он и сам, за тем вон окошком, - сидящий за массивным, карельской берёзы, столом, пышущий здоровьем и бодростью 45-летний ухоженный мужчина. Глаза его - карие; излом бровей - странный, зубчатый; сходные с груздями, уши - большие; рыжие волосы, покрывшие крупный - в голове-то, как видно, не пусто! - череп, стрижены бобриком. Роскошный, густого тёмно-красного тона, халат стильно облегает несколько грузное, широкое в кости, тело. Ступни ног облачены в мягкие домашние шлёпанцы. Вот вам полный портрет с давних - ещё Гороха царя и царицы Морковки - времён известного нам человека.
   В помещении, где так уютно, со вкусом, свил себе гнёздышко наш знакомец Исидор Петрович, звучит что-то невыразимо прекрасное... какие-то обрывки... какой-то мелодии. Они, обрывки эти, золотыми рыбками выплывают из приоткрытой форточки наружу, на ярко освещённую высоко стоящим солнцем улицу. Терпкие, сочные, чарующие, ранящие и, одновременно с тем, излечивающие душу звуки джаза...
   Ах!!! "Счастье, о котором мечтаешь"! - гениальная композиция великого Била Эванса... Ах!!!.. Джаз... О, этот джаз!... [1]
  
   "Гы-ы-ы!"
  
   ___________________________________________________________________
   [1] - Билл Эванс (16 августа 1929 г. -- 15 сентября 1980 г.) -- американский джазовый пианист и композитор. Один из наиболее значимых джазовых пианистов XX века.
   ___________________________________________________________________
  
   Аккорды, сменяя друг друга, тянутся, идя, будто звенья длинной цепочки, друг дружке вослед, из клёвого - маде ин заграница - музыкального центра, - с тем тянутся, чтобы нежно, кошачьим манером мурлыкая, приласкать, усладить груздеподобные - их бы на вилку, да тут же и скушать! - уши Исидора свет Петровича.
   Любит Исидор Петрович музыку, не может не любить, как, впрочем, и свою секретаршу Юленьку. Юленька - баба справная, в самом соку чертовка, в делах любовных выдумщица отменная. Такая баба - отрада для любого мужика, и Исидор Петрович неизмеримо горд тем непреложным фактом, что Юленька досталась именно ему. А вышло-то этак - должно, кривая вывезла! а то и чёрт подсобил! - благодаря катаклизьме! Птицей-тройкой рванулась карьера в тот день, с места вскачь понеслась-понеслась по ухабам, да и доставила сходу в это высокое кресло... И - к Юленьке...
   ...Усмехнувшись, прихмыкнув, Исидор Петрович окидывает внимательным взглядом массивный свой стол: повидал, ох, кое-что повидал сей предмет меблировки! Не единожды - пожалуй что 20 разов уже будет - довелось испытать ему тяжесть упруго-горячего тела Юленьки, когда он, сгорая от страсти, деловито окучивал огород молодайки.
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Исидор Петрович припомнил, как давешним днём заявилась Юленька в офис в чём мать родила: на теле - сетка-трико с крупной ячейкой, - как в рыбацкую сеть завернулась! - и только короткая юбчонка, да розовая кофточка скрывали в тот раз от его сластолюбивого взгляда дивные очертания и формы негодницы. Не утерпел он тогда, тут же бросил, отложил все дела, и предался игривым утехам...
  

"Гы-ы-ы!"

  
   ...Мысль Исидора Петровича вдруг оборвалась... А причиной тому неожиданно стал оглушительный - должно, за десять вёрст услыхали! - многоголосый гомон, идущий, по всей вероятности, со стороны штаб-квартиры.
   "Что там ещё? - неприятно кольнуло в уме. - Не подвох ли какой?"
   Затаив дыхание, Исидор Петрович замер, чутко вслушиваясь в перегуд голосов.
   "Взашей, - донеслось до обострённого слуха, - гнать надо гада!!! Взашей!!!" "В ложке его утопить, - отозвалось в ответ ухарским, кровь леденящим, криком, - в ложке!!!" Тут же, будто солью из мешка, многоэтажно сыпануло хлёстким забористым матюгом!!! И... стихло... Тишина... Точно и не было ничего...
   "Видать, перебрали слегка слесаря-то", - решил для себя Исидор Петрович и, умиротворённо, с ленцой, позёвывая, продолжил течение мысли: "вот и распетушились. Ну ничего, набьют себе рожи, мускулами поиграют, да и замирятся мужики. И всё будет у нас нормалёк!"
  

"Гы-ы-ы!"

  
   В дверь постучали, да приветно так, мягко, - точно киска лапкой царапнула.
   - Да-да... Войдите... - голосом, в котором смешались и грусть и радость, и предвкушающая наслаждение боль, говорит, учащённо задышав, Исидор Петрович.
   Дверь отворилась... "Так и есть, - Исидор Петрович расплывается в довольной улыбке, - Юленька!!! Моя маленькая проказница!!!"
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Дверь, плотно прижатая к косяку, затворяется.
   Юленька, грудастая блондинка, павушкой плывёт, дрейфуя, в сторону Исидора Петровича.
   - Надеюсь, ты ждал меня, мой шалунишка??? - вопрошает она, лукаво постреливая бархатными глазками.
   Сползая с плеч, падает на пол, открывая взгляду Исидора Петровича чистое белое тело, халатик с перламутровыми пуговицами... Теми самыми пуговицами... [1]
   ___________________________________________________________________
   [1] - О которых все мы давно уж наслышаны (к/ф "Бриллиантовая рука").
   ___________________________________________________________________
  
   - Ждал... Конечно же ждал!!! - с утробным стоном покорно отзывается Исидор Петрович. Запах молодой красивой женщины дразнит его, крылья широкого носа, вздрагивая, трепещут...
   - Так иди же ко мне, мой глупыш!!! Не бойся!!! Иди!!! - раскрывает объятья красавица.
   - Иду... Я... Иду...
   Исидор Петрович, неряшливо шаркая тапками, скользит к Юленьке... Дело... Суровое... Мужское дело... Предстоит... Ему... Сделать...
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Луч солнца, ударив сквозь оконную раму, выхватывает на миг, резко обозначив контрастами, черты лица Исидора Петровича. Игра света и тени, словно магия злого чародея, проявила сейчас в чертах этих и азарт охотника, и ярость, и борьбу желаний, и неумеренное, ничем не сдерживаемое вожделение, - феноменальная, в высшей степени врывоопасная железнодорожная смесь!!!

"Гы-ы-ы!"

  
   Недовольно поморщившись, - ослепило, вишь! - Исидор Петрович подходит, дабы задёрнуть плотной материи шторы, к окну, но так и не трогает их протянутой, было, рукой, а неожиданно вздрагивает, прогибаясь под навалившейся на него, жаждущей ласки и неги плотью: то милая Юленька, - богиня! само совершенство! - горя нетерпением, полонила его и он, пленённый сей нагой Артемидой-наездницей, поскакал, - и-го-го!!! и-го-го!!! - осёдланный ею, в знойную, опалённую солнцем Элладу, - прямиком к поджидающему их ложу.

"Гы-ы-ы!"

  
   Скрипя сжимаемыми пружинами, ложе враз поглотило два обнажённых тела. Тихая музыка джазовых переливов шёлковой лентой вплелась в начавшуюся любовную игру.
   Джаз...
   Любовь...
   Бил Эванс...
   "Счастье о котором мечтаешь..."
   Всё было там...
   в благодатной Элладе...
   На самом высоком уровне...

Точка...

[]

   Существенная необходимость побуждает меня, - всецело вашего автора, - перенестись теперь вместе с вами немножко назад, минут на пятнадцать-двадцать в прошлое, дабы узнать, чем же всё-таки закончилась та потасовка, что завязалась в штаб-квартире деповских слесарей, и по какому сценарию развивались в дальнейшем события в то время, когда мы, не спуская глаз, наблюдали за тем, как проходит любовное рандеву баловня железнодорожной фортуны Исидора Петровича с очаровательной - ух какая! - озорницей Юленькой.
   Напомним читателям, что мы покидали штаб-квартиру в болезненный момент накала страстей, - в момент, когда распри, поводом для которых стал рассказ Потапыча об инциденте с Пелагеей Григорьевной, девицей, завершились отчаянной попыткой ожесточившихся слесарей учинить над оплошавшим, как они думали, "Профессором" беспощадную расправу. Так вот, приспело время доложить: к неизмеримой радости автора и ко всеобъемлещему умилительному состоянию души и сердца каждого из читателей, сия попытка с треском провалилась! Игра не стоила свеч! Оно и понятно: медведя завалить непросто, на авось такого не возьмёшь! Протупишь только! Вот слесаря-то и протупили! Разбитый нос "Профессора" (Кузьмич кулаком приложился!) да огромная шишка, всбухшая на темени от удара по нему гайкой, брошенной кем-то из слесарей, - таким, собственно, и выдался весь причинённый "Профессору" в битве ущерб. Не так уж и много, а ежели учесть те потери, что пришлись на долю обидчиков его, то и вовсе сущая безделица, о которой и говорить-то не следует.
   В короткий срок, благодаря тяжёлым - хошь караул кричи! - тумакам и хлёстким, действенным - хошь в петлю полезай! - зуботычинам, был наведён порядок: брожение умов пресеклось и в штаб-квартире вновь установилась железная, как и допрежь того, дисциплина.
  

***

  
   Взад-вперёд, взад-вперёд, будучи погружён в размышленья, вышагивал из угла в угол "Профессор", хмуро поглядывая из-под кустистых бровей на жмущихся по лавкам слесарей. Ответственность, присущая этому сильному человеку, понуждала его теперь хорошенько, без спешки, раскинуть мозгами, - с тем, чтобы, основательно обдумав принесённые Потапычем новости, принять необходимое, единственно верное в сложившихся обстоятельствах, решение.
   На миг "Профессор" остановился и с сумрачным выражением, отразившемся на лице, осмотрел сидящих перед ним в напряжённых позах коллег, с испуганным видом отслеживающих всякий взгляд и всякое движение его, - полюбовался, вишь, на дело рук своих! Полюбовался! Опухшие, помятые физиономии, обильно изукрашенные кровоподтёками и фиолетово-чёрными ляпухами синяков; разбитые губы, за которыми у многих цифра 32 не говорила теперь о точном числе коренящихся в челюстях зубов; разодранные, свисающие лохмотьями, спецовки, - суму бы ещё навесить через плечо, в руки бы посох вложить, и можно, кхе-кхе, а то даже, могёт быть, и нужно выпускать мужичков на дорожку петлистую, чтоб испрашивать на дорожке на той подаяние!
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Сокрушённо вздохнув, - вот-де с каким контингентом трудиться приходится, - висельники, как есть висельники! - "Профессор" продолжил свой ход в близкий уже угол; дойдя до него, он развернулся, направив твёрдый размеренный шаг в обратную сторону. Под ногами чавкало, хлюпало, скрипело, - то давала знать о себе многоцветным ковром покрывающая пол мешанина, состоящая из осколков стекла от разбитых бутылок, из раздавленных огурцов, из кусков хлеба, в суматохе скинутых на пол, из пролившейся водки и растёкшейся склизкими ручьями томатной жижи, что исторглась наружу консервными банками, сплющенными ударами множества ног в лепёшки.
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Смачно ругнувшись, "Профессор", энергичным пинком отфутболил пустую четвертинку, подвернувшуюся под носок кирзача. Бутылёк, мощно жахнув по перепачканной запёкшейся кровью стене, разлетелся вдребезги, - кусочками острых льдинок сыпануло на пригнувших - дабы уберечь - головы слесарей. Слесаря раболепно, заискивающе, захихикали: вот-де какой футболист промеж них взял да сыскался! Пеле да и только!
   Вздрагивая всем туловищем, козлиной дробью - "М-ме-е-е-е!" - реготал Кузьмич, сладенько постреливая глазками в сторону "Профессора". В прорези его угодливо изогнутых губ дырявилась чёрной пустотою верхняя челюсть, безвременно утратившая - ох и тяжёл кулачишко "профессорский"! - передние зубы.
   Фыркал в кулак и Потапыч. Его свеженький - как огурчик пупырчатый с грядки! - вид кардинальным образом диссонировал с исжёваной внешностью коллег-сотоварищей. Отчего так? Да оттого, что решил он соблюсти строжайший нейтралитет и не стал, как другие, распускать руки, - поберёг, вишь, нервы-то свои! поберёг здоровье! - когда разгоревшийся промеж слесарей раздор перерос в рукопашную. А и с чего бы, собственно, было ему горячиться? С каких таких щей? В достопамятной катаклизьме, что пару недель назад потрясла устои жизни деповской, разладив тем самым годами складывавшуюся систему железнодорожных производственных отношений, он, Потапыч-то, не участвовал, - в больнице ить лежал в те поры! да ещё и полёживал! - стало быть, чтобы досадовать на "Профессора" да вдобавок ещё и недовольничать на него, не имел ни малейших к тому оснований, - ни малейших! Потому и сидел он сейчас, - вальяжно! барином! - скалил зубы да щёки надувал!

"Гы-ы-ы!"

  
   - А ну-ка цыц! - подал голос "Профессор". - Прекратить балаган!
   Слесаря послушно захлопнули рты, хохот оборвался, в штаб-квартире утвердилась тишина.
   Тяжко дыша, посапывая разбитым носом, "Профессор" направился в заднюю, тыловую, часть вагона; подойдя к дверце, ведущей в отдельный закуток, отворил её и скрылся из виду. Тут же из закутка донёсся неприятный металлический скрежет.
   - Должно, заветный сундучок открывает! - прошамкал Кузьмич. На лице его робко отразилась надежда на возможное угощение.
   Слесаря оживились. Знали, вишь, о сундучке-то этом! Полон, полон сундучок бутылёчками! То на чёрный на денёк - на житьё-бытьё бедовое - запасец бережёный!

"Гы-ы-ы!"

  
   Кузьмич - провидцем бы ему быть, а то и оракулом! - в точку попал, угадал. С доверху заполненым поллитровками тазиком - то была покрытая цинком шайка; в бане такую чаще увидишь - вышел "Профессор" из закутка. Связка железных, крашеных жёлтой эмалью, кружек - ить и стаканы-то в свалке побили, изничтожили! - звякала на толстой короткой шее. Раздав каждому - никого не обошёл вниманием! - по бутылке, "Профессор" снял с себя кружечное ожерелье и, бросив его на стол, мрачно изрёк: "А кружки и сами сумеете взять! Не в ресторане-то, чай, ошиваетесь! Самообслуживание у нас!"
   Непрекословя, слесаря разобрали расцвеченные под лимон, модняцкие, пижонистые кружки и стали ждать дальнейших указаний.
   Слегка помолчав, "Профессор" негромко, выстраданно, заговорил:
   - Эх и житуха пошла у нас развесёлая! - тут он повёл, указывая на разгром, царящий в штаб-квартире, рукой. - Негоже так-то, мужики! Негоже!
   Слесаря, соглашаясь, - погорячились-де! кругом-де виноватые! - закивали, преданно, по-собачьи, глазея на "Профессора". А что же ещё и оставалось им делать? Результат-то был налицо, комментарии - неуместны и, как говорится, излишни.
   - Но я не стану вас черезчур виноватить, - продолжал "Профессор". - У самого сердце кровью пооблилось, когда нам Потапыч страху такого наплёл. Окаянство-то какое! Пагуба чёрная! Бедная, бедная Пелагеюшка! Душа-девица она безответная! Скромна да тиха как овечка! Не по-людски с ней так-то! Не по-людски! Нутру человечьему поперёк!
   Тут "Профессор" умолк, деловито ухватил пятернёй поллитровку и, поднеся бутылочное горлышко ко рту, крепкими острыми - волки от зависти плачут! - зубами распечатал посудину. Водочка, колокольчиком дзинькая в дно, полилась, заполняя собою чрево разнаряженной в жёлтое кружки.
   Приглашая всех последовать своему примеру, "Профессор" - не спи, не зевай! бери, налетай! - щедрым широким махом прорезал ручищей - вжик от плеча до плеча! - пространство.
   Слесаря зашевелились, - бутылки волшебным образом раскупорились, водка - ежели не пить, так и на свете не жить! - расплескалась, разлилась по кружкам.
   - Ну, - давай, мужички! С Богом! За Пелагею, за кровиночку нашу! - Жадно, в один приём, сглотнув горькую, "Профессор" обшарил взглядом стол и сокрушённо посетовал: - А закусить-то и нечем! На полу ить закусь-то! На полу!
   Слесаря, выхлебав своё, промолчали.
   - А и пусть! - "Профессор" вылил остаток водки в кружку, швырнул пустую бутылку в подлавочье, опрокинул содержимое кружки в пасть и, резко, рывком, поднявшись на ноги, неожиданно - все аж подпрыгнули! - рявкнул: - Ай да Исидор!.. Ай да Петрович!.. Красава какая!.. Бяка!.. Противная бяка!

"Гы-ы-ы!"

  
   - С флагом, гад, бегал! Парламентёром прикидывался! Зубы нам, гад, заговаривал! - "Профессор" буквально рвал и метал.
   Слесаря одобрительно - ж-ж-ж! ж-ж-ж! - загудели. Ужасный, смерти подобный, призрак давешней катаклизьмы, вдруг пригрезился им и, облачённый в тунику алкогольных паров, всецело завладел их умами. Давление в бурлящем котле протестующих душ в мгновение ока взросло и достигло предела: тронь, кажись, пальцем, - рванёт!
   И... Рвануло!!! Рвануло!!!
   Тень набежала на лица, - покорёжила, скривила, смяла. Гул голосов - грозный, протяжный - таящим в себе беду вороном заметался в зловонной, смердящей разлагающимися на полу останками пищи, атмосфере помещения. Стены встряхнуло от топота ног, сопровождаемого криком, - то слесаря, повскакав, засновали, суетливо забегали и, не жалеючи бранных слов, принялись на все корки ругать, сволоча и посылая по матери, обидчика их всеобщей любимицы, безвинной и кроткой девицы, Пелагеи Григорьевны, стрелочницы.
   Сумятица, ежесекундно набирая силу, росла и ширилась, будто квашня [1] на дрожжах; угрозы в адрес Исидора Петровича нескончаемым потоком сыпались из разомкнутых ртов. Повальная - лихорадке под стать! - истерия слесарей нарастала, тон её повышался. И вот, наконец, настал апогей! Шум, исходящий из штаб-квартиры наружу, сделался столь значителен и громок, что даже сам невольный виновник его, наш давнишний знакомец Исидор Петрович, сибаритом сидящий в своём замечательном офисе, был, как то знают читатели, потревожен на малое время долетевшими до слуха его призывами к зверской расправе над каким-то, - глазам бы его не видать! лет на сто на Руси всякой сволочи припасено! - совершенно для него неведомым, гадом. Впрочем, как мы помним, он не нашёл тогда сколько-нибудь значимых причин для беспокойства, посчитав всё это - блажат-де слесаря! забавляются! - сущей мелочью, не стоящей его внимания. Да и стихло к тому же, - то "Профессор" громыхнул непредвиденно столь безудержной, полной ярости - от души! - матерщиной, помянув между делом и бога и чёрта, и мать, и отца, что дебош тут же взял и угас, уступив тишине, - отшумели бои! отшумели!
   Тишь... Гладь... Благодать!
   ___________________________________________
   [1] - Квашня - здесь: забродившее тесто, опара.
   ___________________________________________
  

***

  
   Ажиотаж сошёл на нет, как вешний лёд.
   Рабочая, деловая, обстановка заладилась, наконец, в штаб-квартире. За столом, у которого, волей "Профессора" сгрудившись в тесный - спаянный общим интересом - кружок, вновь расселись по лавкам слесаря, взяло старт, проходя в спокойном - без эмоций и спешки - ключе, совещание. Во главе угла обозначился один-единственный вопрос, а именно: настоятельная необходимость наведения слесарями должного - невзирая на лица - порядка в забуревшем сверх всякой меры руководстве депо. Будущность Исидора Петровича, сделавшись, с подачи много чего о нём порассказавшего Потапыча, предметом нелёгкого - шутка ли? ить всё же начальство! - обсуждения, повисла, готовая сорваться и рухнуть вниз, на тонком, как паутинка, волоске.
   Четверти часа достало высокому собранию для выработки общего знаменателя, то бишь - дадим дорогу красному словцу! - консенсуса. Решили так: не стоит либеральничать; пора приспела начистить гаду (стружку с него снять!) рыло, а там и загнать его, прохвоста, за Можай! Повестка дня была исчерпана: на том совещание благополучно и закончилось. Итог удовлетворил всех.
   "Лучше и быть не могёт! - довольные, потирали руки слесаря. - По всем статьям - самое то! Отведём душеньку! Покуражимся!"
   Радовался народ! Ножи-топоры готовил-точил! Приплясывал в нетерпении! Боевым духом, царящим теперь в штаб-квартире, досыта упивался!
   Воистину, несладкая - степной полыни горше! - долюшка ожидала Исидора Петровича за лихим, недалёким уже, поворотом Судьбы... Близился, - увы! - неотвратимо близился смертный час его!..
  

"Гы-ы-ы!"

[]

   Резко, рывком, распахнулась дверь. Наружу, на осеннюю предвечернюю улицу, из штаб-квартиры высыпала, сомкнувшись в густую плотную кучу, ватага слесарей. Разом, по-военному, перестроившись в колонну, ватага, ведомая "Профессором", двинулась, подметая лохмотьями изодранной в клочья одёжи землю, в сторону здания офиса, намереваясь подвергнуть его неожиданно-дерзкой атаке.
  

"Вау-у-у!"

  
   Тяжёлая тележка, гружёная боеприпасами, - то были россыпи гаек, болтов, винтиков, шпунтиков, гаечных ключей и бог ещё ведает каких железяк, - громыхала середь колонны по кочкам. Тележку ту, натужно пыхтя и фыркая, - кто везёт, на том и едут! ай, лошадки! - тащили, накинув себе на взбугрившиеся от напряга плечи лямки, Кузьмич и Потапыч.
   - Ничего, что тяжко! - бодрился мокрый, весь уже испотевший, Кузьмич. - Начхать мне на это! Вот довезём до места поклажу-то нашу, а там и потешимся: обстреляем гада железяками! Пущай прочувствует: с нами шутить не моги!
   - Точняк! - особо не разглагольствуя, поддакнул, кольнув жёстким - дело делай! язык твой без костей! - взглядом партнёра, Потапыч. - Не моги!
   Уловив настроение сотоварища по упряжке, Кузьмич замолк и только усерднее стал тянуть свою, семью потами политую уже, больно режущую плечо, лямку.

***

  
   Отмеряя прохорями - миллиметр к миллиметру! сантиметр к сантиметру! - расстояние, идёт колонна слесарей! Ничто не свернёт её с пути! Ничто!!!
   Берегись, Исидор Петрович!
   Берегись!!!

"Гы-ы-ы!"

  

***

  
   Нежность мучительно-жаркой волной окатила Исидора Петровича, окатила всё естество его, - всё то, что составляет его "я". Она была первой, эта волна. За ней хлынула вторая, - кипучая, ненасытная. За второй - третья, до того мощная, что подняв Исидора Петровича на самый гребень свой, - высоко-высоко! - понесла его, счастливого и удовлетворённого, к благословенному - антик-муар с мармеладом! - берегу Рая.
   - Юленька, милая Юленька, - вглядываясь в томные, с бархатной поволокой, глаза лежащей рядом, в постели, женщины, благодушно размышляет вслух Исидор Петрович. - Ты доверилась мне, даровала мне себя, и я, в меру сил своих, принял твой сладостный дар, - я не мог не принять его! Ведь я, Исидор Петрович то есть, - мужчина! Этим сказано всё! Ни добавишь тут, ни прибавишь, ибо так оно всё и есть, - никак не иначе!..
   ...Потаённая комната - великая гордость Исидора Петровича! в недельный срок успел-оборудовал! из кожи вон лез! приналёг да и сделал! - погружена в полумрак. Лишь три свечи над изголовьем широкого, от стены до стены, ложа, - и только-то. Три огонька, два обнажённых тела, тихий джаз и, по-черепашьи ленивое, неторопкое, течение времени...
  

***

  
   А погодка испортилась... Набежал ветродуй, - зябкий, пронизывающий; искудрявился серыми тучами небосклон; солнце, ещё мгновение назад осыпавшее золотом землю, пригорюнилось и пропало, - как и не было его, - упрятавшись за свинцовой пеленой туч и вуалью водяных капель, хлынувших на землю. По заваленному опавшими листьями тротуару пугливой мышью затрусил, тихонько - почти бесшумно - шурша, мелкий секущий дождь. Чёрными пятнами заблестели повсюду лужи. Быстро, на удивление быстро, меняется в осеннюю пору погода!
   Откуда-то взялась, подойдя вплотную к зданию офиса, жалкая облезлая сука. Дрожащая, тощая, - рёбра так и прут наружу, - она присела у входа и, задрав грязную, исполненную тоской гноящихся глаз, морду к окнам второго этажа, обречённо завыла: "У-у-у... У-у-у...", - тонким, голосистым, режущим душу воем, - будто на чью-то головушку буйную заклятье жуткое насылала! Тотчас по соседству возник - по следу прибрёл хромоножка! - лохматый весёлый кобель, куцый, с торчащим из зада обрубком хвоста. Придвинувшись к суке, он сунулся влажной пуговкой носа ей в бок, обнюхал, и, вникнув, как видно, в её состояние духа, сердито взбрехнул, а после и вовсе зашёлся злобной - ав! ав! - собачьей тирадой.
   У суки было сопрано, у кобеля - тенор: дуэт сотворился достойный! Услышишь, - уши отвалятся напрочь!
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Змеясь изгибами, рисуя петли среди луж, колонна слесарей, с "Профессором" во главе, неспешным ходом подступила, наконец-то, к зданию офиса и стала лагерем метрах в десяти левее от входа, - аккурат под окном, за которым, всё ещё счастливый, приникнув жадными устами к разбухшему соску секретарши, в это же самое время почивал на лаврах в элегантном, телесного цвета, костюме Адама удачливый покоритель женских сердец, краса и гордость железных дорог, отец-командир Исидор Петрович, "шустряк".
   Косясь на незваных, решительного вида, пришельцев, волками зыркающих (глаза - ножи!) по сторонам, сука с опаской примолкла. Да и кобель, умудрённый годами, затих, наблюдая.
   С приходом гостей атмосфера заметно сгустилась: гнетущая серость извергающего мокротную слизь неба, осенний, промозглый, могильно-холодный ветер, шелест палой гниющей листвы, влажно-чёрный, взрытый омерзительными струпьями луж, асфальт, - всё это, сложившись в безобразную, до безумия мрачную, картину, так и дышало нервозностью, предвещая близость чего-то гнусного, паскудного, мерзопакостного.
   Взмывший в воздух гаечный ключ, запущенный кем-то из слесарей - психанул человек! сдали нервы! - не застал шелудивую пару врасплох. Бешено замолотив лапами, псины сорвались с места и, стремительно набирая ход, в мгновение ока исчезли за углом ремонтного цеха. Ключ же, щедро осыпанный матюгами, так и не добравшись до мишени, упорхал незнамо куда. Да и хрен-то с ним! Не до него! ЕСТЬ ДЕЛА ПОВАЖНЕЕ!!!
   Рёв - "у-лал-ла-а-а-а! у-лал-ла-а-а-а!" - раздираемых яростью глоток секанул сжавшийся в бесплотный, заледенелый от ненависти, комок, воздух. Гайки, болты, винтики, шпунтики, взметнувшись вверх увесистой массой стылого равнодушного железа, - стрелки метили в окно, - в один миг домчались до цели. Стекло, звонко хрупнув, разбившись, брызнуло тысячью осколков в рокочущую у подножия стены хмельную, бурливую, разгульную толпу слесарей. Слесаря одобрительно, с матерком, загалдели, придя в неописуемый восторг от собственной меткости и, будучи в высшей степени довольными собою, продолжили успешно начатый обстрел, активно опорожняя тележку с боеприпасами. Половина боевого запаса тут же, горошком шваркая кверху, в два счёта, как по щучьему велению, перекочевала сквозь утративший стекло оконный проём в кабинет Исидора Петровича, завалив пол грудами ржаво-железного хлама. Грохот от беспрестанно влетающих в комнату снарядов был столь силён, что сравнить его возможно только с гулом ветхозаветных библейских труб, - тем устрашающе-грозным гулом, от которого враз рухнули, не выдержав его, древние стены достославного города Иерихона! А тут, вдобавок, ещё и задорный мат, русский разухабистый мат, ядрёным колобочком катался по комнате, - рождённый в бушующей толпе слесарей и вброшенный сюда, внутрь, с мокрой дождливой улицы волной холодного воздуха!
   Шумно, однако!!!

"Гы-ы-ы!"

  
   Да не везде-е-е, где вздумается!!! Кхе-кхе! Не везде-е-е!!! И не во вся-а-а-ком месте!!! Ох, не во вся-а-а-а-ком-м-м-м-м-м-м!........
   Вот и в это, полутёмное, помещение, - тайное! вход в него упрятан от чужого зловредного глаза громоздким, внушительных размеров, шкафом! - не доносится ни звука! Ни единого звука! Там, снаружи, за шкафом, - свистопляска, кавардак!, а здесь, в полутьме - тишина, покой, довольство и безмятежность. Уж сколь ни чуток на ухо наш дорогой Исидор Петрович, сколь ни слуховит, сколь ни оглядчив в стремлении своём знать по мере возможности обо всём, что только ни деется на возглавляемом им предприятии, а всё ж таки не уловил груздеподобными ушами-локаторами даже мало-мальского шороха! Да ещё и вздремнул, ко всему прочему, изрядно подуставши - ну не машина же он, в самом деле! живой человек! - от страстных постельных игрищ с любвеобильной Юленькой, - эх и гладкая ж баба! азартная! ненасытная! - свернувшись уютным, будто древесный червячок, калачиком в её цепких объятиях.
   Спит себе Исидор Петрович, всхрапывая и присвистывая.
   Буянят в отдалении - не у чёрта ли, на рогах его богомерзких? - донельзя обозлённые слесаря, надрывно взлаивая пьяной матерщиной.
   Спит красотуля Юленька, - обворожительно нагая, мягкая и тёплая, - морща во сне аккуратный, будто резцом точёный, носик.
   Хлещет дождь на серо-печальной, больной осенью, улице.
   Сонное царство - дрёма дремучая! спячка тягучая! - в потаённой, надёжно отгороженной толщей стен от внешнего мира, комнате!
  

"Гы-ы-ы!"

  

***

  
   Между тем на борту корабля всё давно и коренным образом поменялось: здание, неистово атакованное одуревшими от злобы слесарями, напиталось унынием и страхом. Привычный ход вещей расстроился, уступив место повальной неразберихе. Умами обитателей кабинетов прочно, что, в общем-то, легко объяснимо, овладела паника. Да и как тут не запаниковать? Как не поддаться паническим настроениям, ежели в памяти у каждого, при должности, лица намертво засела та возмутительная и одиозная - прах её возьми! - катаклизьма, что учинилась расшалившимся людом, слесарями и их подлипалами локомотивщиками, всего-то две недели назад! Ить по сю же пору от одного лишь намёка о той катаклизьме треклятой, дрожь до нутра пробирает и волосы дыбом встают! По сё время - пропади ж оно пропадом! - от конфуза срамного в себя не пришли! Чухались-чухались, да всё же никак, до сих пор, не прочухались!
   А тут, на дворе, за окном - нате-ка вам! здрасьте, пожалуйста! - новый пожар, новая смута!
   Суровые будни!
   Суровая жизнь!
   Суровый народ!

Путь-дорожка - сурово железная!

"Гы-ы-ы!"

  
   Чёрной копотью вьются неприятно-шаткие мысли в головах бюрократов, погремушкой поганой стучат да постукивают, стучат да постукивают: препротивно-то как, мама рОдная! Фу ты, ну ты! Тьфу!!!
  

"Гы-ы-ы!"

  

***

  
   Дела позабыты, оставлены; рабочие места - точно ветром былинку с них сдуло! - покинуты; узкий, тесный коридор офисного здания полнёхонек до смерти перепуганным, перешедшим на осадное положение, персоналом. Шум, гам, суетня (естественное состояние толпы в минуту опасности!) превалируют, правя свой уродливый бал над визжащими, сбитыми в кучу стадным инстинктом, людьми. Вскрики, плач, истерический хохот, кашель, сморкание, квохтанье, надсадная рвота, хрип и оглушительно-отчаянный, забивающий собою всё остальное, ор зашедшихся в мучительной судороге глоток - невыразимая мешанина всяческих звуков присутствует в коридоре, свидетельствуя тем самым о глубине и силе того ужаса, что, усердием ставших на тропу войны - не стерпела душа! на простор пошла! - деповских слесарей, охватил бюрократов! Ровно камень на сердце налёг! Тяжеленный!! Пудовый!!!

"Гы-ы-ы!"

  
   Не утратило присутствия духа лишь одно человеческое существо изо всей этой, похоронно воющей, наложившей в штаны административно-бюрократической массы. Существом этим был кадровик Гордей Михеич - плешивый коренастый мужичонка с набрякшими как у запойного алкаша подглазьями, в сером - в яблоках, кхе-кхе! - костюме чехословацкого кроя. Плюгавец! - так когда-то метко прозвали сего мужичка среди невоздержанной на язык железнодорожной братии. Вот он-то и привнёс в грустную атмосферу повального страха толику бодрящего оптимизьма.
   Сей Плюгавец, озабоченный непреодолимым желанием спасти свою драгоценную шкуру, тихонечко, стараясь не обращать на себя ничьего внимания, дабы ненароком не увлечь за собою воющую людскую массу, пробрался к лестнице, спустился на первый этаж (по морской терминологии - в трюм) и подошёл к ведущей на улицу двери, намереваясь как можно быстрее улизнуть с терпящего бедствие офисного корабля, атакованного злющими, свирепо настроенными слесарями. Да ин не тут-то было!!! Уже и за ручку ухватился Плюгавец; уже и повернул её, сдвигая в сторону язычок замка; уже и дверь слегка приотдалась, открывая взору дорогу на волю, - да тут же, лапуня, с грохотом и захлопнулась!!! Это охваченный смертной дрожью Плюгавец, чей взгляд поначалу скользнул по грязно-чёрной рвани одежд, залИтых дождём, а после того упёрся в исполненную уверенной мужской силы физиономию стоящего у входа, в окружении свиты из отборнейших головорезов, "Профессора", захлопнул её и - благодарение Богу! - успел, ко всему прочему, привести в действие многочисленные запоры, преградив тем самым путь атакующим вовнутрь.
   Вот же гримасы Судьбы! Диву даёшься тому, от каких мелочей зависят порою и благополучие и душевное спокойствие людей! Ставлю читателей в известность о том, что деповские слесаря допустили (конечно же невольно, по незнанию, по душевной своей простоте) величайшую, должно быть, в своей жизни ошибку. Историческую ошибку!!! Суть же её такова: во всё время, что было истрачено ими на обстрел кабинета Исидора, отца-командира, Петровича, наружная дверь (крепкая, металлическая! такую на раз не сокрушишь!) офисного здания оставалась НЕ... ЗА... ПЕР... ТОЙ!
  

"Вау-у-!!!"

  
   Что же касается той бестолковщины, что имела место в среде офисного планктона, лишённого (за отсутствием Исидора Петровича) должного управления, то, к стыду празднующих труса бюрократов, никто из них так и не удосужился припомнить о необходимости держать вход в подверженное нападению здание наглухо и надёжно закрытым!!! Воистину, само Провидение, в лице кадровика Гордея Михеича Плюгавца, подсобило защитникам атакованной цитадели твёрдо удержаться на занимаемых позициях!!! Да только надолго ли, кхе-кхе? Надолго ли???
  

***

  
   Дверь задрожала - ходуном родимая пошла!!! - под градом сокрушительных ударов тяжеленных, будто свинцом налитых, кулаков.
   - Открывай, Михеич! - пьяно неслось с мокрой заплаканной улицы. - Принимай гостей! Хлебом-солью привечай, гадёныш ты канцелярский! Да пивка ведёрочко неси, никого не обнеси!!!
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Устрашась, - а ну как не выдержит дверца! - Плюгавец порскнул в сторону и, будто трепетная лань, учуявшая запах несущего смерть плотоядного зверя, тут же и ударился в бега: перепрыгивая разом по три ступеньки, понёсся, вывалив из пересохшей пасти язык, на второй, - от греха подальше! - запруженный боязливою толпой железнодорожных бюрократов, этаж.
   Добротно слаженная, входная дверь однако устояла.
   "Тащите лом, ребята!" - такими были последние слова, что донеслись до слуха сбежавшего кадровика. Произнёс же их, угрюмо хмурясь, оттого что мучительно иззяб в студёной осенней мокряди, не кто иной как "Профессор", ведущий в сей миг подуставшие полки слесарей в их последний и решительный бой...

***

  
   Тем временем вой защитников здания прекратился и Гордей Михеич застал людей, по своём возвращении, в совершенно ином положении. Как бы ухватившись за последнюю соломинку, что даётся милостивым Богом каждому утопающему, люди наконец-то самоорганизовались и чинными рядами, старательно соблюдая субординацию (впереди - более важный гусь, за ним - гусь чином помельче) двинулись всею массою в левую сторону коридора, - туда, где имел место быть начальственный кабинет Исидора, отца-командира, Петровича. Сработало простейшее и древнейшее правило: массе в лихую годину должно иметь руководство, а иначе - кердык! Вот к нему-то, к руководству, и направила свой путь, в надежде на лучшее, упавшая духом, подавленная, людская офисная масса!
   Плюгавец не замедлил влиться в ряды идущих - "Куда все, туда и я!" - и смиренно поплёлся, влекомый толпою, в нужном толпе направлении.
   Чудовищной силы грохот неожиданно прокатился по всему зданию, встряхнув его до самого основания! То известил о себе осаждённых защитников офисной цитадели, взятый в крепкие, бугрящиеся сталью мускулов, руки предводителя слесарей, лом, найденный одним из воинов в кочегарке, и доставленный им к месту сражения.
   Вгрызаясь остриём в жалобно звякающий металл, лом мгновенно изрешетил входную дверь множеством отверстий. Всем - и "Профессору", и его не в меру возбуждённым, в изодранных рубищах, бойцам - стало вдруг ясно, что жить ей осталось недолго: ещё усилие - и дорога к победе будет открыта! Торжествующий рёв грядущих победителей пронизал округу.
   Сердца защитников цитадели, учуявших близость катастрофы, содрогнулись. Объятые ужасом люди, точно подстёгнутые больно жалящей плетью, тут же, с места в карьер, что было мочи рванулись к цели своего движения. Вой возобновился. Плюгавец, сбитый с ног обезумевшей, потерявшей остатки рассудка толпой, плакал, распластанный на полу, корчась в луже собственной крови, смятый и растоптанный пронёсшимися по его телу офисными работниками.
   Воющие люди сгрудились наконец у начальственного кабинета, но дверь в него - увы! - оказалась запертой...
  

***

  
   Господи, до чего же прекрасен твой мир!.. Сколь чудесно смешение красок!.. До чего хороша до самого края полная жизнью земля!.. Сколько звёзд изумрудных лучится ночью в бархате неба!.. Сколько песчинок покоится в бездне ужасной у моря на дне!.. Сколько девушек... юных и чистых... томится... унылые дни коротая... без... мужика... - думает, очнувшись от долгого сна, лежащий - лицом к лицу - в обьятиях разоблачённой до её натурального вида Юленьки, настроенный на высокий лад Исидор Петрович. Празднотекущая мысль его философически блуждает в тёмных закоулках только что пробудившегося сознания, то стремительно продвигаясь вперёд, то притормаживая, отдыхая...
   Отгоревшие свечи, дотоле дарившие комнате магию огня, теперь замещает ночник, приглушённо светящийся со стены. Вглядевшись на миг в очаровательное личико такой родной, такой близкой к нему - тело к телу! - всё ещё спящей женщины, Исидор Петрович продолжает своё размышление:
   - Сколько девушек... юных и чистых...- тут он, не удержав позыв, широко и белозубо зевает и вновь углубляется в беспокоющую его мысль, - ... много девушек юных и чистых... коротает унылые дни... коротает их...! - здесь Исидор Петрович начинает ворочаться, в низу его живота пробегает, об-дав его жаром, зудящий бесёнок, однако же он, найдя в себе силы, заканчивает: - ...много девушек юных и чистых... коротает унылые дни... - и теперь уже вслух, громко, с прорезавшейся в голосе болью, - БЕЗ МЕНЯ..!
   БЕЗ МЕНЯ...!!
   БЕЗ МЕНЯ-Я-Я-Я-Я-Я......!!!
   ...А-А-А......!!!!!!!!!

"Гы-ы-ы!"

  
   - Что с тобой? - подала голосок разбуженная гортанным вскриком Юленька. - Не пугай меня, Исидор!
   Вместо ответа Исидор Петрович протягивает длань в её сторону и, мягко коснувшись сдобных, с изюминками вздутых сосков, булочек, нежно гладит их, одновременно с тем облизываясь, точно вороватый и наглый, учуявший близость сметаны, кот.
   Будто током пронзённая от ласки его, рыжаво заросшей грубым жёстким волосом, руки, Юленька взопрела: поры её молочно белеющей кожи изошлись росинками будоражащей нюх влаги. Стон сорвался с пухлых, рдеющих, как соком граната налитых, губ.
   Нервы Исидора Петровича - "Эх и баба же! Ба-а-ба! Заводится с полоборота! За уши от этакой сладости мужика не оттащишь! - тотчас же сдают: не выдержав бурного натиска всепобеждающей женской природы, он, рыча от происходящего в нём небывалого по силе подъёма души, вновь, в который уже раз за бесконечно длящийся день, крепко, по-мужски, обхватывает покорную его воле секретаршу и воедино сливается с нею по самое не могу. Болтанка, качка двух тел беспокоит мягкое, отозвавшееся скрипом ложе...
  

"Гы-ы-ы!"

  

***

  
   Лом, дырявя ненавистную дверь, уверенно делает своё разрушительное дело, капля за каплей приближая прорыв наступающих за линию фронта. Металл рвётся, лязг нарастает. "Профессор", разгорячённый, весь в облаке исходящего от него пара, долбит, не зная передышки. Искры, высекаясь, светляками взлетают из-под лома и тут же гасятся моросью...
   Стенания защитников здания крепчают...
   Час расправы надвигается с пугающей быстротой...
   Да воздастся каждому по делам его... по грехам его!..
  

"Гы-ы-ы!"

  

***

  
   Плоть двоих, порядком изнурённая, надсаженная, пресытилась наконец-то хмельным дурманом любовных утех.
   Исидор Петрович и Юленька, мужчина и женщина, закрыв глаза и ни о чём не думая, теперь тихо и бесстрастно возлежат рядом, переводя дух и приходя в норму. Ровность дыхания с каждой минутой восстанавливается, сердцебиение делается ровнее и ритмичнее, потоотделение уменьшается...
   Властитель порока Эрос [1] отвешивает, за ненадобностью, прощальный поклон и уходит восвояси, - куда же точно, нам, простым смертным, знать о том - увы! - не дано...
   ___________________________________________
   [1] - Эрос - в греческой мифологии бог любви.
   ___________________________________________
  

***

  
   Взгляд карих глаз скользнул по циферблату настенных часов... "Однако! Подзадержались что-то мы сегодня... засиделись... Шесть вечера на носу!"
   Досадуя на проволочку, - "А всё Юленька, умница-разумница моя... Её стараниями..." - Исидор Петрович разжавшейся пружиной вскакивает с ложа. "Собирайся и ты, Юленька!" - не терпящим возражения тоном - в нём опять проснулся строгий и взыскательный начальник! - командует он подчинённой ему сотруднице и следует к выходу.
   Юленька, эта нагая, вся в ореоле неизъяснимой прелести, волшебница, капризно морщит губки и продолжает лежать, потягиваясь всем своим, исполненным любви и юной свежести телом: желание оттянуть время, понежиться хоть сколько-нибудь ещё, чуть-чуть, самую малость, приковывает её к постели прочными узами.
   - Вставай, лежебока! Вставай! - громкоголосо рвёт горло, на мгновение обернувшись назад, Исидор Петрович и, уже мягко, просительно: - Не до ночи же куковать на работе... Отпахали своё! Пора бы уж и честь знать!
  

"Гы-ы-ы!"

  
   Белокожая, румяная, глазастая, грудастая (не девица, - малина ягодка да и только!), Юленька вняла всё же начальственным мольбам Исидора Петровича и, распрощавшись с милым сердцу лежбищем, пристроилась в затылок идущего к выходу руководителя. Налитые, упругие груди её, вальсируя, подрагивают в такт шагам.
   Там... в кабинете...

...куда правят свой путь эти голые люди...

   ...их ждёт не дождётся...

!!!...одежда...!!!

"Гы-ы-ы!"

  
   Почтительным лакеем крутнувшись в шарнирах, шкаф легонько отходит от стены, пропуская уходящую пару в границы внешнего мира...
  
  

Москва - Париж - ПЕТРОЗАВОДСК - Пальма де Майорка;

2009 - 2012 г.г.

(кхе-кхе)

  
   ПРИМЕЧАНИЕ - все события, изложенные в тексте, а также действующие лица, изображённые в нём, являются выдумкой автора. Любые совпадения с реальными лицами (слесарями ли, локомотивщиками ли, отцами ли командирами), а также реальными предприятиями (всевозможными локомотивными депами Расеи и Карелии) совершенно случайны и не имеют под собой никаких, абсолютно никаких, в натуре!, оснований. Воть!
  
   []
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"