...Море безбрежное, небо глубокое,
Белая пена на черной воде.
Мудрое, нежное, часом жестокое
И безразличное, к нашей мольбе...
                         ***
Из плаванья долгого мы возвращались,   
В дали ждал за морем не видимый порт
И в трюмах товары едва помещались,
А волны котятами терлись о борт. 
 
С утра капитан подошел к рулевому,
Который, с тревогой на небо глядел,
Мы шли неизбежно к суровому шторму,
Хозяину черных и гибельных дел.
 
В пол голоса тихо они совещались:
Седины его уважал капитан,
А в небе свинцовые тучи сгущались,
Стремительно двигался к нам ураган.

В глубинах Нептуна русалки запели
И в пляску ударился шторм грозовой,
Под натиском ветра все мачты скрипели,
Но судно уверенно вел рулевой.

Нас жаждало море забрать поскорее
И волны все больше вздымались вокруг,
Кричал капитан:  "Будут сохнуть на рее
Матросы, что выпустят снасти из рук!"

Команда боролась, но силы истлели
И двух человек уже смыла волна,
Потом в небеса паруса полетели,
Хотела нас к сердцу прижать глубина. 

Все небо затмили дремучие тучи,
А в трюме вода начала прибывать,  
Но скоро уменьшились водные кручи -
Нептун стал о гневе своем забывать.

Казалось уже, что беда миновала,
Но в трюме заметно усилилась течь,
Мы все кавалеры девятого вала,
Давно свои жизни отвыкли стеречь.


                         ***
Остатки команды пошли на вельботах, 
Покинув корабль на милость воды,
Без устали веслами дружно работав,
Мы несколько дней провели без еды.

Отчаявшись, мы позабыли вкус хлеба,
Считали, спасенье уже не найти,  
Но все же молитвы услышало небо,
Пославшее парус на нашем пути.

От радости мы веселились как дети,
Однако беда не приходит одна:
Команда попала в пиратские сети
И вся на галеры была продана.

Во век не забуду как это случилось,
С ножом в кулаке капитан отступал,
Но трое парней на него навалилось,
С пробитым затылком он за борт упал.

Мы стиснули зубы и начали драться,
Акулы добычу свою стерегли, 
Погибнуть, сражаясь, не стоит бояться,
Но мы после шторма не много могли.

В итоге, конечно, команду связали,
Бессильных матросов забросили в трюм,
Борта корабля волны нежно лизали,
Но каждый из нас был молчалив и угрюм.
                         ***
Невольничий рынок наполнен товаром,
Здесь люди торгуют другими людьми,
Мы связанны крепко, стояли по парам,
Тянулись унылые, серые дни.

Из нашей команды я продан был первым,
Товарищи молча смотрели мне в след,
Хозяин галеры с характером скверным:
Тюремщиком был моим несколько лет.

Пять лет я в неволе провел на галере,
Не знаю, увы, я судьбы остальных,
Несчастных собратьев по крови и вере,  
Я часто с тоской вспоминаю о них.

Я жил как собака, прикованный цепью
К железному, вбитому в днище кольцу,
Надсмотрщик щедро одаривал плетью,
Когда по рукам, а когда по лицу. 

Душа моя узы с трудом выносила,
Моряк не смирится с неволей вовек
И вот, как-то ночью, незримая сила
Шепнула заветное слово "Побег".
                         ***
Со мной на весле надрывался датчанин,
Три года мы горе делили вдвоем,
Когда мы под утро грести начинали,
Я тихо поведал о плане своем.

Цепь наши колодки скрепляет с галерой,
Её попытаемся вытащить мы,
С великим терпеньем и праведной верой, 
Мы вырвемся с этой плавучей тюрьмы.

Но нужно работать совсем понемногу,
Скрывать от команды и даже гребцов, 
Что два человека, судьбу вверив Богу,
Шатают прибитое к днищу кольцо.

Пять месяцев мы осторожно трудились,
Работая только в безлунную ночь,
На грани отчаянья мы находились,
Казалось лишь чудо способно помочь.

Терпенье сыграло нам верную службу:
Не выдержав, стало шататься кольцо,
Наш труд породил очень тесную дружбу,
Мы с ним представляли свободы  лицо.
                      
Пытаются выжить гребцы на галере,
Хотя, кроме смерти им нечего ждать,
Свободу теперь воплощал для нас берег,
Когда вокруг море, нет смысла бежать.

Вода аллегорию всей нашей жизни,
Как притча пророка способна вместить,
Она ни одной не признает отчизны
И слабости духа не сможет простить.

Здесь волны бушуют, как страсти людские,
Удача со смертью ждут наших детей
И также не ясны глубины морские,
Как судьбы под небом живущих людей.

Здесь киль корабля - это твердая воля,
Холодные волны он призван сломить
И пене морской, как молве не позволить
Свои идеалы позором клеймить.

В соленых просторах безумие нервов
Сильнее, чем деньги и власть королей,
Здесь нет, как на суше, последних и первых,
Здесь всяк получает по правде своей.
                          ***
Прошло две недели, посудина встала 
На якорь, земли не видавши давно,
В прибрежной таверне команда гуляла
И ночью глаза им закрыло вино.

Мы час подождали, потом осторожно
Датчанин с усилием вынул кольцо,
Но цепь зазвенела пугающе грозно,
Нарушив беспамятство спящих гребцов.

Коварные звезды пониже нагнулись,
Я видел отчетливо их ореол, 
От этого света гребцы встрепенулись,
Датчанин свободно  по палубе брёл.
 
Туда, где охранники наши дремали, 
И мрачно огромный темнел барабан,
Мы весла под звуки его поднимали,
Тащили галеру свою по волнам.

Я думал вначале в порту затеряться,
Но странный датчанин меня удивил:
Имея лишь цепь, он отважился драться,
Хмельную охрану он всю перебил!

Они не успели понять, что случилось,
Датчанин пощады себе не искал
И ярость его только смертью лечилась,
Он цепью охране грехи отпускал. 

Отвага его и меня вдохновила,
Увидев, как цепь отражает мечи,
Я кинулся снова к товарищу, было,
Но он, улыбаясь, мне бросил ключи.

Я понял, что эти ключи отпирали
Железные путы на наших ногах,
Беспечные звезды с волнами играли,
Ключи, как живые дрожали в руках.

Я помню отчетливо эти минуты
И крики рабов в онемевшей ночи,
Они, проклиная, железные путы,
Как дети в слезах целовали ключи.

Восстания пламя галеру объяло, 
Датчанин не дал капитану сбежать  
И, дверь заперев, из  каюты кричал он,
Что всем нам на плахе кровавой лежать!

И люди сцепились, оскаливши зубы,
И цепи дробили столь хрупкую плоть,
Кричала команда, что мы душегубы:
Мы вырвались, чтоб раздирать и колоть.

Другие суда к ним направили помощь,
Спасаясь от плена, я прыгнул за борт,
Мне скрыться позволила темная полночь,
Я чудом пробрался в оцепленный порт.
                        
Достигнув земли, я застыл у причала,
А хищная стража хватала подряд
Всех нищих, которых в порту повстречала,
Казалось, их факелы всюду горят.

Уже на исходе той бешеной ночи
Они догадались проверить причал
И факел один отделился от прочих,
Я действовал быстро и он не кричал.

Его по затылку я сзади ударил
И в черную воду лицом окунул,
Борьба за свободу не ведает правил,
Он вскоре обмяк и на веки уснул.

Я факелом страже сигнал дал условный,
Взял плащ и оружие у мертвеца
И перед рассветом, как призрак безмолвный,
Пробрался из сжатого плотно кольца...
                           ***
Портовые власти кого-то схватили,
А кто-то, свободу сумел удержать, 
Им всем я желаю семь футов под килем,
Один лишь датчанин не думал бежать.

Он молча сражался, когда мы бежали,
Мы все понимали, что нужно спешить,
У ног его мертвые люди лежали,
Датчанин кричал: "Капитану не жить!"


Все местные власти как пчелы гудели,
Я смог затеряться в прибрежном порту,
Датчанину снова колодки надели,
Когда он остался один на борту.

"Немедленно нужно повесить  каналью"!
От страха вспотев, капитан закричал, 
Я был далеко и к несчастью не знаю,
Что тихо датчанин ему отвечал.

Казнили его, как пирата, прилюдно,
Но он рассмеялся в лицо палачам,
А я через месяц нанялся на судно
И взгляд его видел во сне, по ночам...
                        ***
Датчанин был тихий, задумчивый парень,
О ветре соленом давно тосковал,
Сбежал он из дома в торговую гавань 
И море судьбою своей называл.

Друзья капитана ему предложили 
Вина, обещая в команду принять,
Хмельного в галеру его положили
И якорь поспешно велели поднять.   

Очнувшись, датчанин совсем растерялся,
Просил капитана его отпустить,
Старик отвечал, чтоб на веслах старался  
И парень поклялся ему отомстить.       
                 
Поступок его для меня стал загадкой,
Я долго пытался её разрешить:
Он даже не думал ключи взять украдкой,
Хоть видел, хмельная охрана лежит.
 
Он как-то пытался меня озадачить
Вопросом: "Кто может свободы лишить,
Ведь если свобода от Бога, то значит,
Что люди должны без неравенства жить?!"

Датчанин тогда стал иным человеком,
А я, отвернувшись, не слушал его,
Я часто с тоской размышляю об этом,
Как жаль, что нельзя изменить ни чего.
 
Не мало ещё нахлебался я горя,
Но все ж благодарным остался судьбе
Теперь, капитаном скитаясь по морю,
Пожалуй, датчанина взял бы к себе.

К морю безбрежному, небу глубокому,
В белую пену на черной воде,
К мудрому, нежному, часом жестокому
И безразличному к нашей мольбе...