Аннотация: Главы из фантастического романа, написанного в соавторстве с Михаилом Гундариным. Первая часть романа опубликована: "Вестник АТН" - 1996, NN10-15.
Пауль Госсен, Михаил Гундарин
Межзвёздный ковчег 'Ё-моё!'
мини-роман
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет - и выше.
А.С.Пушкин
Часть первая. Ближний космос
1. Панкуасы, электровиолончель и немного нервно
Меня зовут <...>. Да-да, можете не протирать глаза - именно <...>. Только не подумайте, что я засекречен или выпендриваюсь. Вовсе нет. Просто хотя я минуту назад отстучал свое имя на пишущей машинке, вряд ли в Галактике найдется издатель, который рискнет опубликовать вместо этого слова хоть немногим более, чем многоточие. Впрочем, убедитесь сами.
Имя это, как водится, я заполучил в день своего рождения. За что огромное спасибо моему дорогому папане - электровиолончелисту панк-группы 'Джесс Франко'. Моя мать в те времена еще смотрела ему в рот, почитая все вылетающее оттуда за высшую мудрость. Именно злосчастное слово и было первым, что выдал папаня при виде меня. На том и порешили. Разумеется законы всякой цивилизованной страны не допустили бы внесения слова <...> в метрику, но я родился в Панкуасии. А это совсем другой расклад.
Скорее всего, вы никогда не слышали о таком государстве, и в этом, право, нет ничего удивительного, поскольку Панкуасия всего лишь маленький остров в самом центре Тихого океана. Где-то в конце XX века самолет, везший на гастроли сибирскую панк-группу, потерпел аварию в этих местах. Музыканты выжили, добрались до острова, отъелись на дармовых авокадо и перезнакомились с туземками. И так им это после мороза и редьки покатило, что возвращаться на родину они наотрез отказались. Через год остров объявил о своей независимости. От своих предков мы, панкуасы, взяли лучшее: от панков - зеленые гребни на голове и страсть к игре на расстроенных гитарах, от туземок - шоколадную кожу и профессиональные навыки виляния при ходьбе задними частями тела. Какими именно - угадайте сами.
Имя мое, впрочем, не выделялось на фоне имен моих сверстников. Бывало позовут:
- <...>, айда мяч погоняем!
- Сейчас, <...>, - кричу приятелю, - буду!
Что до детства - его трудно назвать сладким. Как я уже говорил, мой папаня был музыкантом. И группа у него была неплохая, и выкладывался он, как вспоминают, на славу - однако, что-то у них там не покатило, и команда так ни разу и не смогла подняться в первую десятку местного хит-парада. Мать моя из-за этого очень переживала и, разочаровавшись, в конце концов, в отце, подалась в попсню. Вскоре ее сманил заезжий продюсер из Калькутты. Папаня после этого совсем опустился - спел пару песен под фонограмму, а когда это всплыло на свет, не выдержал позора и повесился на струне, оставив мне в наследство роскошную электровиолончель с автографом Нины Хаген.
Таким образом, моя будущая судьба определилась довольно рано. Лет этак в четырнадцать я позабыл о футболе и сколотил из таких же недорослей подростково-хулиганскую панк-группу 'Мертвый сезон'. Репетировали мы прямо на пляже и некоторое время сотрясали окрестные пальмы вхолостую, пока наша обработка старой папаниной песни не обратила на себя всеобщее внимание.
Да, это была заводная вещь!
Я прихожу на работу,
я включаю станок.
Он грохочет весь день,
как заправский хард-рок.
И станку подпевают
у меня за спиной
рабочие девушки.
Я немного поэт,
но люблю колбасу.
Если надо - панк-рок,
а попросят - Алсу.
Мне всегда подпевают
у меня за спиной
рабочие девушки.
У них кофточки с барахолки.
На колечках у них бирюза.
За глаза они вечно 'телки',
впрочем, 'телки' они и в глаза.
У них часто разбиты лица,
но несчастными их не зови.
Им приходится материться,
подбирая синоним к любви.
Рабочие девушки.
Рабочие девушки.
Когда же, вдохновленный успехом, я сам занялся сочинительством, критики хором стали пророчить моей группе большое будущее. Увы, из-за злостных интриг все повернулось совсем иначе.
Дело в том, что Верховный Панк нашего острова сам, как водится, занимался музыкой. Более того, эта высшая в государстве должность даже присуждалась по итогам ежегодного панк-фестиваля. Естественно, без коррупции дело не обходилось. Нас долго на фестиваль этот не допускали. Использовались самые неблаговидные предлоги, вплоть до ареста бас-гитариста за распространение венерических заболеваний среди домашних животных. Наконец, когда наши песни распевали даже младенцы в люльках и противиться голосу народа стало совсем не под силу, об участии 'Мертвого сезона' было заявлено официально. Мы уже потирали руки, готовые потягаться с президентской командой 'Штыковая атака', когда, к счастью для Верховного Панка, произошло одно событие, изложение которого потребует, как ни странно, небольшого экскурса в историю космонавтики.
Дело в том, что задолго до того, как я достиг зрелости и научился брать первые блатные аккорды, человечество подхватило страшное хроническое заболевание - космическую лихорадку. Симптомы этого заболевания просты: каждая держава просто из кожи вон лезла, чтобы ее представитель долетел куда-нибудь первым. Так уж получилось, что любой шаг в космосе неизменно приносил самые высокие политические дивиденды - впрочем, никаких более.
Если первый спутник запустили русские, а на Луну высадились американцы, то на новые подвиги ни у тех, ни у других средств уже не хватило, и на Марс в сороковые годы XXI века им пришлось отправиться вместе. Дальше - больше. И через пятьдесят лет самую отдаленную от Земли планету Плутон штурмовал сплоченный болгаро-французско-литовско-бразильско-канадско-сирийско-португальско-армянский экипаж. Не обошлось и без международных конфликтов. Так, участники последней одиссеи, не сумев договориться заранее, представитель чьей страны ступит на поверхность Плутона первым, устроили в узком выходном шлюзе безобразное побоище, в результате которого первым приплутонился француз. Сделал он это на пятую точку.
Когда с покорением Солнечной системы было покончено, и даже на самом маленьком астероиде имелся набор разноцветных вымпелов и флагов, человечество с ужасом осознало, что дальше двигаться некуда - впереди были только звезды. А до них ой как далеко и ой как дорого! Это был крах для многочисленных политиканов, привыкших под прицелом телекамер хлопать по плечу усталых космолетчиков и обещать согражданам новых невиданных успехов. Несколько президентов тут же - тю-тю! - провалились на очередных выборах. Надо было срочно находить выход, и нет ничего удивительного, что он был найден.
Кажется, представитель Занзибара на очередной Генеральной Ассамблее ООН первым предложил скинуться и на вырученные средства отправить к звездам команду, состоящую из представителей всех 313 государств, существовавших на тот момент. Успех предложения был просто невероятен - за него тут же единогласно и без лишней говорильни проголосовали. Целью экспедиции была выбрана звезда, даже названия не имеющая, а фигурирующая в астрономических справочниках под каким-то идиотским индексом, который так никто и не запомнил. Межзвездный ковчег был досрочно построен, начался сбор экипажа.
Обо всем этом мы в Панкуасии, понятно, слышали в полуха. Я уже говорил, что дело шло к традиционному панк-фестивалю, и подготовка была в самом разгаре. Так что, если кто и ловил по транзистору все эти космические страсти-мордасти, то скорее менял волну, чтобы почтить хит того сезона - в исполнении нашей группы, ясное дело:
В небе горит звезда
далекая и чужая -
и плавятся города,
где бабы кричат рожая.
Оттуда придут каннибалы
и батальоны чертей...
Шлите в космос сигналы!
Ждите на Землю гостей!
Короче, когда над островом завис вертолет с опознавательными знаками ООН, мы все удивились и даже малость перепугались. Ковчег? Звезды? Тут в лавку месяц как струны не завозили, а они со своими звездами... С Верховным Панком были проведены конфиденциальные переговоры по поводу самой достойной кандидатуры для представительства панкуасов в космосе. Фестиваль приближался, популярность наша росла, и Верховный Панк, памятуя об этом, почесал гребень и бросил:
- <...>!
ООНовцы покраснели, но тут же все разъяснилось. Меня срочно вызвали в Президентский Шалаш, где долго хлопали по плечу, а Верховный Панк все норовил заехать по шее. Отказаться от подобной чести у меня просто не хватило духа...
Прижимая к себе электровиолончель, я долго махал знакомым девушкам из иллюминатора поднимающегося вертолета. Самые преданные поклонницы выкололи на ягодицах мой портрет и приняли соответствующие позы, чтобы я смог разглядеть его с высоты. Это было так трогательно, что я, не стыдясь, утирал слезы... Думаю, что в сентябре стремная президентская 'Штыковая атака' в очередной раз стала лауреатом. Впрочем, этого я так никогда и не узнал, ибо здесь наконец начались мои приключения.
2. Командор Первой Межзвездной
Центр подготовки полета располагался в чилийской пустыне. Могли бы найти место посимпатичней. Я, как и положено, вырядился в официальную панкуасскую одежду: драные джинсы, тело выше пупка расписано наиболее крутыми цитатами из моих песен, гребень, смоченный мочой волнистых попугаев, торчал особенно вызывающе. В глубине души я не терял надежду, что мой вид перепугает устроителей полета и меня попросят обратно. Но не тут-то было. Прочие участники пестрели не менее экстравагантными нарядами: попадались даже мужики в юбках, а представители скандинавских стран вообще оказались убежденными нудистами.
Старт был назначен через месяц. За это время я успел выучит пару-другую фраз на эсперанто, героически выдержал десяток болезненных прививок и - очередной сюрприз! - стал Командором экспедиции.
А произошло это так. Во избежание всяких там обид и международных трений все должности и профессии среди членов экипажа было решено распределять путем жеребьевки. Заполнили бумажки, побросали их в папаху усатого дяди с шашкой на боку и стали тянуть. Разворачиваю свою, читаю: 'Командор'. Я, понятно, прикололся - даже ноги подкосились, а тип с нашивками ООН меня по плечу хлопает:
- Ничего страшного, генацвале, - справитесь!
Да, думаю, веселые дела здесь творятся. Впрочем, стать Командором Первой Межзвездной - это тебе не Верховным Панком на забытом всеми острове. На том я и попытался успокоится. Успокоится, однако, мне не дали.
Примчался негр в золотых очках и принялся мне что-то втемяшивать на пиглиш-инглиш. Через четверть часа я с превеликим трудом понял, что мне как Командору полагается дать звездолету название.
- Ё-моё! - схватился я за голову. - И это на мне...
Негр тут же занес мое восклицание в блокнот и сиганул прочь.
А через пару дней огромные буквы, составляющие мое невинное высказывание, были торжественно приварены к корпусу ковчега...
Прощальная церемония была организована по высшему разряду. 312 президентов, шахов и прочих диктаторов - наш не прилетел, был занят на фестивале - говорили пространные речи. Дескать, наш полет - огромный вклад в престиж их государств и всего мирового сообщества. Оправдайте, мол, высоко несите, мол, ну и счастливого пути, само собой... Чилийское солнышко припекало и на 312 выступлении всех немного разморило. Потом Лондонский симфонический оркестр исполнил трехчасовую композицию 'В объятиях Млечного Пути'. Меня стало подташнивать, президенты же с видом законченных меломанов терпеливо внимали. В заключении по традиции каждый из нас, 313 космолетчиков, набрав в грудь побольше воздуха, сказал: 'Поехали!' и махнул рукой, на что ушло еще четверть часа. Несколько человек из числа провожающих потеряло сознание от солнечных ударов и их поспешно унесли на носилках. После чего мы стартовали.
Начался первый день пути. Ковчег, неторопливо набирая скорость, пошел прочь от Солнца по перпендикуляру к плоскости эклиптики. Что сие означает, я и понятия не имел, но именно так записал в бортовом журнале мой первый заместитель Анжело Фронтони, и в то время у меня не было основания ему не доверять. Внешне 'Ё-моё!' приятно напоминал электровиолончель покойного папаши, которую я во всей этой суматохе постоянно носил под мышкой. Внутри же обнаружился сложный лабиринт, состоящий из многочисленных коридоров и палуб, да к тому же многоэтажный. Я бы в нем мигом заблудился, но в последний момент мне сунули пухлый путеводитель по кораблю, и командорскую каюту я разыскал в течении часа.
У экипажа наблюдалось приподнятое настроение. Пробираясь по ковчегу, я наблюдал активный чейндж значками и сувенирами, да и мне перепал африканский бубен величиной с иллюминатор. Нарочито беззаботный янки скалил зубы и бесплатно разливал пепси-колу. Гренландец в моржовой шубе развлекал всех народными танцами. Возле него собралось особенно много народа. Я ударил в ладоши - попал в бубен, меня дружно поддержали остальные космолетчики и гренландец раскланялся.
Однако, пора было приниматься за дела. Решив хоть немного разобраться в тонкостях экспедиции, я заперся у себя в каюте с Фронтони и достал бутылку марсианской водки.
- Будешь? - спросил я.
- Спрашиваешь! - ответил Фронтони.
Он оказался не дурак выпить, и мы быстро опустошили литровую посудину.
- Послушай, Анжело, - начал я издалека, - а ты-то как оказался в экспедиции?
Немного замявшись, он рассказал, что в этом году стал призером конкурса на самого обаятельного мужчину Италии. Итальянки - а их мужья и подавно - были рады видеть Анжело в дальнем космосе. Сам он в своих чувствах еще не разобрался.
- А ты хоть кто по профессии? - с гаснущей надеждой спросил я, доставая вторую бутылку.
Анжело ответил. Я первый раз в жизни покраснел. Однако и компания у нас тут подобралась!
- А откуда знаешь про плоскость эклиптики?
Анжело снова ответил. Я покраснел во второй раз.
Впрочем, кое-что мне удалось-таки из него выбить. Ну, например, продолжительность экспедиции должна была составлять пятнадцать лет туда, пятнадцать обратно. Итого - тридцать.
- А на Земле, - сообщил мне самый обаятельный мужчина Италии, - за это время пройдет шестьсот лет.
- Это еще почему? - не понял я.
- Закон есть такой, - важно молвил Фронтони, и в дальнейшем козырял в основном двумя словами: 'относительность' и 'Эйнштейн'.
Нельзя сказать, чтобы я из его разъяснений все понял, но в одном у меня не осталось сомнений: когда мы вернемся, моего 'Мертвого сезона' уже не будет. И так мне тоскливо стало, что отослал я Анжело куда подальше - в камбуз, проверить, как там насчет обеда, допил водку, извлек электровиолончель и сбацал национальный гимн Панкуасии:
Что же будет со мной?
Что же будет с тобой?
И с нашей несчастной, несчастной страной...
Но я не герой!
Совсем, значит, расклеился. Но вовремя вспомнил, что настала пора торжественного обеда, и мое место - во главе стола.
313 космолетчиков не вместила бы ни одна каюта, а поскольку питаться кто-то предложил одной семьей, то в качестве столовой было решено использовать длинный узкий тоннель между обсерваторией и рубкой. Четверо поваров, по воле случая все почему-то из Латинской Америки, вынесли и установили к обеду разборный стол метров в сто. Я сел во главе, а слева и справа уселись по 156 космолетчиков. Тщательно подбирая слова и борясь со специфическими панковскими выражениями, я поздравил всех с началом экспедиции. Мне вежливо поаплодировали.
Хандра вроде бы отступила, и я уже нацелился вилочкой в сибирские пельмени - национальное панкуасское блюдо, приготовленное, кстати, по моей инициативе, - как в конце стола раздался обиженный бас:
- Извините, а где здесь свободное место?
Реакция у меня оказалась отменной. Все-таки научили меня чему-то за этот месяц. Мне хватило пары секунд, чтобы, бросив взгляд на экипаж, убедиться, что все места заняты поглощающими пельмени космолетчиками, сложить 156 и 156, прибавить к результату себя и получить в итоге 313. Опоздавший был 314-м! Итак, на это ушло две секунды. В течении третьей я ухитрился разбить вилкой стекло на своих часах и нажать секретную кнопку.
Взвыла сирена, все двери и люки автоматически перекрылись, зачем-то потускнел свет. Часть космолетчиков укрылась под столом, но большинство, сохраняя мужество, вопросительно смотрели на меня. Я извлек из кармана секретные инструкции и приступил к их изучению. Инструкции утверждали, что посторонний на борту ковчега может являться либо террористом, проникнувшим с целью диверсии, либо инопланетянином, цели которого трудно представимы. Террориста следовало выбросить без скафандра в космос, инопланетянин подлежал принудительному контакту. В случае сопротивления с ним требовалось поступить как с террористом. Увы, инструкции на сей раз, как и неоднократно после, оказались безнадежно неполными. Опоздавший к обеду не был ни террористом, ни инопланетянином - им оказался Моррис М. Моррис, бортинженер из ЮАР. Тогда я стал выпускать космолетчиков из-за стола по одному, делая пометки в списке экипажа, и вычислил-таки лишнего.
- Кузнецов, - представился он, решительно пожимая мне руку, - заяц и космополит.
После чего залез на стул и обратился к экипажу с гневным двадцатиминутным выступлением, которое сводилось к мысли, что раз в экипаже ковчега представлены все страны, то непременно должен быть и космополит. А иначе сплошная дискриминация. Он, В.П. Кузнецов, неоднократно обращался по этому вопросу в ООН, но ох уж эти бюрократы международного уровня! Пришлось самому принимать решение...
- И вот я здесь! - закончил Кузнецов, и хотя аплодисменты последовали весьма жидкие, раскланялся.
В инструкциях про зайцев не было ни слова. Я почесал гребень и подумал, что если и дальше дела пойдут в том же духе, то к концу экспедиции я заработаю неслабых размеров плешь. Потом наугад назначил Кузнецова банщиком и прогнал с глаз долой. Праздничный обед был испорчен. Пельмени остыли. Я засунул инструкции в карман и отправился осматривать 'Ё-моё!', предчувствуя новые сюрпризы.
3. Галуны с булавками
Где-то через неделю после старта я мало-помалу стал осваиваться с путеводителем. Впрочем, толку от этого было немного - сверхскоростной лифт, загадочно мерцавший множеством кнопок, не функционировал, и около пятидесяти этажей ковчега оказались вне пределов досягаемости. Я бросил на его починку спецбригаду во главе с младшим лейтенантом Хенриком Тусевичем, космолетчиком из Польши. Работы затянулись, что-то у них там постоянно не ладилось, и я попытался убедить себя, что забот и с нижними двадцатью этажами, связанными между собой узкой винтовой лестницей, предостаточно.
Вскоре я заметил, что не так-то и плохо быть Командором. Более того, должность эта давала даже кое-какие льготы и преимущества. При встрече со мной все начинали суетиться - отдавали честь, ну а наиболее дисциплинированные даже вытягивались в струнку. И это было немножко приятно. Челнок был огромен, но персональные каюты полагались только Командору и офицерскому составу. Мне четырехкомнатная аж с пятью телевизорами (по одному в комнате и еще один в санузле, впрочем, они ничего не показывали: от Земли было уже далеко, а всякие там инопланетяне почему-то не вещали), старшим офицерам - двухкомнатные, а младшим и вовсе клетушки, прозванные в экипаже 'малосемейками'. Прочие же члены команды ночевали в кубрике размером с футбольное поле, спать им приходилось в гамаках, висевших друг над другом в три яруса, что, по мнению ООН, должно было укреплять чувство коллективизма. Так что и здесь я выгадал. Всякие интенданты, денщики и прочая мелюзга передо мной прямо-таки заискивали. В рот, что называется, смотрели. Покрывались потом, протягивая мне на подпись разные бумажки. Я с суровым видом подмахивал эту макулатуру, не читая.
Через некоторое время я вдруг стал обращать особое внимание на свой внешний вид. Вначале-то я щеголял в своем панкуасском наряде и в ус не дул. Но, видя каждый день вокруг себя преданные лица, задумался и поинтересовался у главного интенданта полковника Отто Шульца из Лихтенштейна: а не положено ли мне что-нибудь такое с лампасами и галунами? Шульц побледнел, звякнул шпорами, и в течении получаса мне был представлен парадный мундир Командора, переливающийся всеми цветами радуги и хрустящий всевозможными ремнями... Я вырядился и глянул в зеркало. Многочисленные нашивки блестели не хуже традиционных панковских булавок, ну а в сочетании с булавками, которые я тут же приколол к мундиру, вид у меня стал совсем потрясный - хоть щас на дискотеку!
Да, приятно осознать свою значимость. Однако и попотеть мне пришлось, знаете ли. На меня как на Командора сразу же навалилась куча проблем. Так, выяснилось, что ковчег был сдан в аккурат ко дню основания ООН, и помимо неисправного лифта на нем обнаружилась куча всяких недоделок. К примеру, не работала ни одна из картофелечисток, снабженных, между прочим, мощнейшим компьютером. Компьютер прекрасно функционировал в режиме игры 'Раздень Машу', на картошку же и смотреть не желал. Пришлось вводить наряды на кухне, что экипажем было воспринято холодно (впрочем, кроме космополита, никто возмущаться в открытую не рискнул).
Кроме того, двери санузлов 'Ё-моё!' изготовлялись в вольном городе Осака, и вместо привычных обозначений вроде мужика в шляпе и бабы с львиной шевелюрой на них размытыми коричневыми полосами был намалеван загадочный иероглиф - что-то вроде стилизованной буквы 'Ж'. Что сие означало по-японски, никто не знал, но законопослушные мужчины дверей этих инстинктивно сторонились, используя для своих нужд случайно подвернувшиеся помещения. Больше всего почему-то досталось обсерватории. Астрономы прислали ко мне возмущенную делегацию. Я быстро пресек это безобразие - опечатал помещение и отправил ученых мужей в месячный наряд по кухне. Однако дела это не решило - теперь стала страдать шлюзовая камера. Была организована облава и, представьте себе, за этим самым делом был пойман представитель Ватикана, занимавший на 'Ё-моё!' должность главного инженера по двигательным установкам. Я понизил его в должности и, вручив соответствующий инструмент, отправил на уборку территории. Проклятые же иероглифы группа младших офицеров соскабливала по ночам целую неделю. Еще несколько ночей штатный художник под личным руководством Анжело Фронтони малевал новые вывески. Взглянув на них, я ахнул, но теперь, по крайней мере, ни у кого не вызывало сомнений, что это только для мужчин.
За всеми этими хлопотами я несколько упустил из виду ряд событий, происшедших в жизни экипажа. Когда же туалетные и картофелечистные проблемы были сняты с повестки дня, я все чаще стал замечать в коридорах космолетчиков с подбитыми глазами и распухшими носами. Вначале я не обращал на них внимания, но день от дня пострадавших становилось все больше, и пришлось заинтересоваться. На все мои вопросы, однако, следовал односложный ответ: 'Ушибся'. Но я-то чувствовал: что-то здесь не так. Впрочем, особых оснований для беспокойства пока не было. 'Ё-моё!' прошел орбиту Сатурна, картошка чистилась, да и в коридорах перестало пахнуть. Я поручил Анжело произвести расследование, а сам решил чуток расслабиться. Точнее - сходить в баню.
Надо заметить, что в Панкуасии баня - чуть ли не национальный вид спорта. Представьте себе: в парилке под сто градусов, на улице под шестьдесят, Тихий океан не спеша закипает, и акулы всплывают круто сваренными, готовыми к употреблению. А хлестанешь раз-другой по ягодицам веничком - бывает, и наколки сходят. Вот и сидим, кто дольше высидит. Самый стойкий по итогам сезона получает престижнейший приз - настоящий березовый веник, большой раритет у нас в Панкуасии. Ну а о том, что дарят победителю его поклонницы - о-хо-хо, я и не говорю.
Пешком до бани было часа три, а лифт, несмотря на отданные мною распоряжения, до сих пор не работал. Поэтому я решил сначала подковаться теоретически, а потом уж отправляться в дальнюю дорогу. На досуге я одолел кое-какую справочную литературу. Оказалось, что конструкция 'Ё-моё!', рассчитанная по древнему принципу 'Экономика должна быть экономной', специальных приборов для нагревания воды не предусматривала. Вода нагревалась, проходя по трубе рядом с атомным реактором, который работал лишь в момент, когда ковчег совершал маневр. Дождавшись, пока корабль начнет ложиться в новый галс (кое-какой терминологией я уже овладел!), я прихватил полотенце, смену белья и отправился на помывку.
По дороге, прыгая с палубы на палубу, я изрядно утомился, поэтому в предбаннике, заполненном густым паром, мигом скинул мундир и, не разбираясь, ринулся в душевую. Стоя под душем, сразу же размочившим мой гребень и придавшим мне вид, неотличимый от рядового члена экипажа, я уже блаженно предвкушал остальную часть процедуры. Эх, смою грязь, заберусь на полок и... Сильный удар по спине едва не опрокинул меня на пол. Я с трудом удержался, вцепившись в какую-то трубу. М-да, к такому обращению я не привык, более того - в последний раз так с будущим Командором обошелся в далеком детстве мой дорогой папаня за неуважительный отзыв об одной из его песен. Поэтому я развернулся, полный праведного гнева, сжимая кулаки... ну и все такое... и уткнулся точнехонько в пупок огромного волосатого детины. Верхняя часть детины терялась в парах где-то далеко вверху, но тут пар на мгновение рассеялся, и я разглядел зверскую физиономию, взгляд, не обещающий ничего доброго, и чуть пониже, над левым соском, татуировку:
ЗАБАЙКАЛЬСКИЙ ВОЕННЫЙ ОКРУГ
ДМБ 2085-2087
- Чего, салабон, уставился? - рявкнул детина неожиданно высоким голосом. - Видишь, старый без кипяточку! Быстро сгонял!
Мощным пинком он направил меня в нужном направлении.
Ближайшие полчаса я, сдерживая нарастающий гнев, тихо шухерил - подносил кипяток и тер спины пятерым 'дедушкам' всех цветов кожи. В исследовательских целях - успокоил я свое самолюбие. 'Дедушки' же попивали чаек, бренчала гитара и какой-то индус, так же попавший в категорию 'салабонов', подвывал что-то на редкость тоскливое. Здесь же суетился банщик и космополит Кузнецов. В ранге он был явно выше 'салабона', но 'деды' разговаривали с ним немного свысока. Выяснилось, что Кузнецов был классным специалистом по массажу.
Наконец 'Ё-моё!' закончил маневр, кипяток кончился и меня отпустили. От подзатыльников, затрещин и пинков болело все тело. Валясь от усталости, я добрался до своей каюты, рухнул в кресло и срочно вызвал Фронтони с докладом о результатах расследования.
Мой заместитель поработал на совесть, и он был первым, от кого я услышал страшное слово 'дедовщина'. Выяснилось, что в числе разноплеменного экипажа ковчега оказалось несколько человек, проходивших в своих странах военную службу. Это, да еще почти армейская дисциплина, поддерживаемая 'Уставом 'Ё-моё!', сразу же сплотила их. Рядовой французского Иностранного легиона, японец из спецвзвода камикадзе, старшина занзибарского стройбата... Заводилой у них был Нестор Корнейчук из Конфедерации Сибирских Губерний - тот самый тип, что поднял на меня руку (и ногу) - большой знаток, ценитель и реаниматор самых гнусных обычаев Забайкальского военного округа.
Так вот, эти самые братья по оружию собрались вместе, устроили в кубрике несколько ночных разборок и захватили такие полномочия, которые не снились никому из командно-начальствующего состава. Малейшее непослушание сразу и весьма жестко пресекалось. Обо всем этом Анжело говорил с дрожью в голосе. У меня самого гребень встал дыбом от массы мерзейших подробностей. Только сейчас я по-настоящему прочувствовал, как повезло мне при жеребьевке.
Кроме того, Фронтони поведал, что баня стала постоянным местом встреч корнейчуковской компании. Космополит Кузнецов сам зазывал 'дедушек' к себе. Поил чайком и любил порассказать, что происходит из донских казаков и, следовательно, к армии имеет самое прямое отношение. 'Дедушки' часами резались в венерианского дурака, гоняли со скуки 'молодых', покуривали, говорят, и анашу. Кузнецов в качестве хозяина имел статус неприкосновенности. Впрочем, никакого бунта 'деды' затевать не намеревались и к офицерам - 'псам' на их лексиконе - относились вполне лояльно. В этом я убедился и сам, когда на следующее утро, находясь при всех регалиях, столкнулся в коридоре с Нестором. Тот вытянулся по струнке, да еще и отвесил хороший подзатыльник пробегавшему мимо щуплому китайцу, не успевшему сделать то же самое. Но Корнейчука уже ничего не могло спасти. Я был настроен самым решительным образом.
Совет офицеров я собрал у себя в каюте. Чтобы 'деды' не заподозрили неладное, мы время от времени дружно звенели бутылками и гранеными стаканами, изображая заурядную пьянку. Впрочем, кое-кто действительно ухитрился набраться.
Первым выступил младший лейтенант Хенрик Тусевич - тот самый, ответственный за ремонт лифта.
- Предлагаю смотреть на вещи реально, - заявил он. - Ну резвятся 'старички', ну гоняют всяких лентяев-лодырей, ну приложатся раз-два - так для их же пользы. Зато за последнюю неделю никаких проблем с дисциплиной, все гамаки в кубрике заправлены - любо посмотреть, да и палуба аж блестит. А рядовые по струнке ходят, сами видели. Короче: полный порядок. Так что пусть все идет, как идет. Офицеров же не трогают. Так чего беспокоиться? А этого Нестора предлагаю поощрить и назначить заместителем Командора.
Всех это предложение, ясное дело, возмутило и, в первую очередь, Фронтони. Он обозвал Хенрика нехорошим словом и попытался запустить в него стакан. Я украдкой показал Анжело кулак, а Тусевичу посоветовал больше внимания уделять ремонту лифта и не соваться со столь необдуманными предложениями к Командору.
Следующим взял слово полковник Шульц.
- Порядок? - рявкнул главный интендант, неодобрительно косясь на младшего лейтенанта. - Что это за порядок, герр Тусевич, когда половина экипажа с разбитыми носами бегает? Нет, герр Тусевич, порядок - это когда все строго по 'Уставу'. Ать-два! А Корнейчука - к стенке.
И предложил план борьбы с 'дедами' под кодовым названием 'Душегубка'.
- Да зачморить их, - подал голос Фронтони, поднабравшийся дембельской фразеологии, - зачморить и дело с концом.
Выслушав еще два-три мнения, я решил объединить план Шульца с предложением Фронтони. После чего офицеры тяжело разбрелись по каютам.
Через пару дней, когда 'дедушки' собрались на традиционные посиделки, по моему приказу двери бани были опечатаны и выставлена охрана с бластерами. Ковчег сделал резкий поворот, температура в бане подскочила в три раза, атмосферное давление поднялось в четыре. 'Дедушки' застучали в двери, моля о пощаде.
Но не тут-то было. Воспользовавшись системой радиосвязи, я от лица командования приказал всем, включая казака-космополита, лечь на пол и начать отжимания в бешеном темпе.
-Раз-два, раз-два, - командовал я в микрофон, чувствуя непередаваемую радость отмщения.
'Дедушки' кряхтели, но приказ выполняли.
Потом мы перешли к интеллектуальной части. Я заставил каждого из 'дедов' прочитать те параграфы 'Устава 'Ё-моё!', где говорилось о недопустимости неуставных отношений. Ковчег совершил очередной поворот, и 'Устав' был прочитан четко и с выражением.
И в заключение, по совету моего заместителя, я приказал всем 'дедам' по очереди сообщить заветную фразу: 'Я - чмо!'
Корнейчук, произнося эти слова, плакал, но каково было ликование в кубрике - ведь я подключил микрофоны ко всей радиосети ковчега.
- Я - чмо!
- Я - чмо!
- Я - чмо!
- Четче! - кричал Фронтони, вырывая у меня микрофон.
- Я - чмо!
Когда двери наконец открыли, вывалившиеся оттуда напоминали только что вылупившихся утконосов, а отнюдь не бравых вояк. Я выстроил их, еще раз прогрел - на этот раз сочными панкуаскими выражениями - и отправил в годичный наряд по кухне. Сменить астрономов.
Что касается Кузнецова, то он каким-то чудом сумел покинуть парилку - судя по всему, через сливное отверстие - и сейчас изображал саму невинность.
- Что, начальничек, попариться не желаете? - спрашивал он, заглядывая мне в глаза и помахивая веником.
Формально придраться было не к чему, и я второй уже раз махнул на космополита рукой.
Вечером того же дня мне в каюту постучал бортинженер Моррис М. Моррис и, как всегда обиженным басом, доложил, что межзвездный ковчег 'Ё-моё!' миновал орбиту Плутона и покинул пределы Солнечной системы. Так далеко из землян еще никто не залетал. Я поблагодарил Морриса М. Морриса, горячо пожал ему руку, на что тот никак не отреагировал.
Проводив бортинженера, я снял мундир и запер его со всеми галунами и булавками в шкаф. Потом поклялся светлой памятью своего папани никогда его впредь не надевать. И пошел к Фронтони пить марсианскую водку.
Кстати, на стене бани осталась надпись, которую даже после спецобработки так и не удалось уничтожить:
Да хранит нас Бог
от ночных тревог,
от подъема раннего,
от крика дневального,
от зарядки физической,
от отравы химической,
от старшины-беса,
от пайки-недовеса,
от овса и перловки,
от строевой подготовки!
Часть вторая. Дальний космос
4. Испытание сверхскоростного лифта
Расправившись с 'дедами', я дня три чувствовал себя победителем, даже банкет по этому поводу организовал. Для лиц, так сказать, приближенных: Фронтони, Шульц и прочие. За столом прислуживали разжалованные 'деды'. Их подзатыльниками подгонял певец-индус - тот самый из 'салабонов', его я уже встречал в бане. Похоже, они поменялись ролями. Конечно, надо было тут же пресечь безобразие, но так не хотелось устраивать скандал во время банкета... И я сделал вид, что ничего не заметил. А потом меня отвлекли более важные события.
Спецбригада, руководимая Хенриком Тусевичем, закончила-таки ремонт лифта. По такому случаю я простил ему прокол во время заседания офицерского совета и даже объявил благодарность с занесением. Тусевич тоже в долгу не остался и организовал торжественную церемонию по поводу сдачи сверхскоростного лифта в эксплуатацию. Естественно, мне было предложено руководить этой церемонией, и я не нашел причин, чтобы отказаться.
На нижней палубе перед шахтой лифта собрался почти весь экипаж. Торжественно горел верхний свет, сверкали иллюминаторы и прочая корабельная всячина. Я сказал пару фраз о той высокой миссии, что возложена на наши плечи остальным человечеством (бурные продолжительные аплодисменты), и разрезал красную капроновую ленточку.
Если честно, я вовсе не собирался тут же отправляться в экскурсию по верхним этажам ковчега. Более того - после церемонии намечался очередной праздничный обед, а Командору грех уединяться от экипажа. Но тут ко мне подскочил Тусевич и, решительно взяв под локоток, подтолкнул к лифту. Я этого не ожидал и чисто машинально переступил порог.
- Обратите внимание, Командор, - забубнил младший лейтенант мне на ухо, - какая обшивка - использованы национальные панкуасские мотивы. А кресло! Это кресло, Командор, автоматически принимает форму чресел самых нестандартных размеров.
Я и ахнуть не успел, как был усажен в кресло, и оно тут же утопило меня практически по уши.
- А это пульт управления, - не унимался Хенрик. - Сейчас я выйду, а вы нажмите вот эту красную кнопку.
- И что будет? - поинтересовался я.
Но Тусевича уже и след простыл.
Я пожал плечами. Видимо, нажатие этой кнопки входило в план церемонии - могли бы и предупредить - и я вдавил ее в пульт управления.
Двери лифта за моей спиной плавно закрылись. На пульте вспыхнула надпись: 'К старту готов!'. Приятный женский голос начал отсчет: '10... 9... 8...' Признаться, я все еще ничего не подозревал и лишь восхищался совершенством техники. И только когда взревели двигатели, и на пульте появилась надпись: 'Внимание! Сейчас будет произведен запуск капсулы в открытый космос!', в мое сознание вкрались смутные подозрения, и я скорее интуитивно, чем в здравом рассудке, забарабанил по пульту управления кулаками. Несколько кнопок я вбил в него навечно, но увы, безрезультатно - капсула стала подниматься. Руки налились свинцом, челюсть отвисла до пупка. Последним неимоверным усилием я все же ухитрился перевести какой-то рычажок слева направо - гул двигателей стих, движение капсулы прекратилось, на пульте засветилась надпись: 'Жду дальнейших указаний'. Я утер пот и собрался с мыслями.
Да, разумеется, это никакой не лифт. Это - капсула, маленький космический корабль, предназначенный для высадки на планеты. Если бы я не сумел сейчас сорвать старт, то был бы выброшен в открытый космос без продуктов и всякой надежды на спасение. 'Ё-моё!' продолжил бы свой путь, а капсула долгие века выполняла бы роль склепа Командора Первой Межзвездной.
Это был заговор! Мятеж! Меня пытались устранить!
- ...! - заорал я (с панкуасского не переводится), выскочил из кресла и бросился вон, готовый разобраться с Тусевичем самым крутым образом.
Двери передо мной плавно разъехались... и, вместо уже ставшей родной нижней палубы, я обнаружил огромный зал размером никак не меньше Колизея - темный, холодный, унылый. И ни души - одни астрономические приборы. Очевидно, проклятая капсула действительно выполняла по совместительству функции лифта и занесла меня на какой-то верхний этаж. Это ни в коей мере не уменьшало значения предательства Хенрика, но передо мной ставило проблему возвращения. Я огляделся. Странное это было место. В тусклом свете, отражавшемся от потолков, шкалы приборов казались галереей портретов. Круглые были лукавы, поперечно-овальные расплывались в наглом самодовольстве, квадратные застыли в тупой уверенности. Мерцавшие внутри них синие, голубые, оранжевые, зеленые огоньки подчеркивали впечатление. И все было покрыто таким слоем пыли, как будто это помещение забросили лет этак за сто до постройки ковчега... Некоторое время я стоял, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь сделать шаг. И тут мне весьма конкретно захотелось есть, пить и по-маленькому. Я закрыл двери и вернулся в кресло.
Ближайшие полчаса я нажимал все кнопки, какие только обнаружил. Сначала слева направо, потом справа налево и, наконец, закрыл глаза и подошел к делу с точки зрения научного тыка. И мне повезло. Капсула (или лифт, если вам угодно) дернулась (дернулся, если вы настаиваете) и пошла (пошел) вниз.
Опять остановка. Увы, и на этот раз меня занесло не туда. Я беспомощно огляделся и сделал вывод, что создатели верхних этажей 'Ё-моё!' явно тяготели к колоссальным сооружениям. Впрочем, местечко было повеселее. На этот раз я стоял под высокой, как своды храма, серебристой воронкой. По стенам тянулись, исчезая в круглых люках, пучки разноцветных труб. Неоновая стрелка светилась, указывая на бесшумно скользящий эскалатор. И, совершив очередную глупость, я стал не него.
Эскалатор тут же нырнул в тоннель, который оказался довольно-таки длинным. По крайней мере через некоторое время я заскучал и стал разглядывать проносившиеся мимо стены, все исчерканные то ли детскими рисунками, то ли пещерной живописью первобытных людей. Скорее - последнее, поскольку изображения людей украшали гениталии самых гипертрофированных размеров. И в тот момент, когда я это понял, снизу, куда стремительно скользил эскалатор, раздался душераздирающий вопль. Тарзан? Годзилла? Каннибалы в космосе? Мой гребень встал дыбом, я обеими руками вцепился в поручни эскалатора.
Когда спуск наконец-то закончился, я в который раз, теперь уже затравленно, огляделся. Опять ни души. Впрочем, следы чьего-то пребывания имелись в изобилии и повсюду - пустые консервные банки, разодранные комбинезоны, как ни странно, детские книжки... Новый вопль, еще более неистовый, заставил меня подумать об отступлении. Увы, эскалатор двигался только в одну сторону. Некоторое время я набирался решимости, а затем отодрал от стены какую-то трубу и мужественно шагнул вперед - в неведомое.
Я долго шел коридорами, вызвавшими в памяти классическую игру древних 'Doom', и вконец заблудился, когда из-за угла на меня выскочил совершенно голый человек. Сначала я принял его за шведа Олафа Петерссона, возглавлявшего на 'Ё-моё!' клуб нудистов.
- Здравствуйте! - обрадовался я. - А как...
Но, подняв глаза, наткнулся на самодовольную улыбку совершенно мне незнакомого человека. Я, впрочем, не успел даже испугаться - незнакомец отступил на шаг, взял в руки воображаемую гитару и попытался пропеть попсовую песенку:
Здравствуйте, девочка!
Здравствуйте, мальчики!..
Со слухом у него явно были проблемы, со вкусом тоже. Мне как профессионалу слушать это было совершенно невмоготу, и я поморщился. Псих какой-то, подумал я. И, похоже, тоже заяц. Мало мне космополита Кузнецова.
Впрочем, место было неподходящее, чтобы качать права, и я спросил:
- А не подскажете, какой это этаж?
Голый незнакомец отбросил, причем с некоторым презрением, гитару, и в руках у него появилась лира. Воображаемая, само собой.
У меня дворец дненадцатиэтажный.
У меня принцесса в каждом этаже...
Я чуть не сплюнул.
- А как пройти к людям? - задал я заветный вопрос.
И услышал:
Ты в жизни выбираешь путь
и называешь его верным,
и прешь, стараясь не свернуть
и быть всегда и всюду первым.
Исполняя этот шедевр, незнакомец яростно лупил себя по животу и коленям, видимо, изображая ударника из рок-группы. Тоже мне, человек-оркестр, обозвал я голого про себя, обошел его стороной и прибавил шагу.
Он за мной не последовал, и через минуту, свернув в очередной тоннель, я наткнулся на чуть приоткрытую дверь. В щель падал свет. К двери кнопками был прикреплен листок, на котором фломастером было выведено:
ГОСПОДЬ БОГ.
ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ!
Щадя свой гребень, я почесал правую ягодицу.
Разумеется, я был бы полным идиотом, если бы прошел мимо подобной надписи. Идиотом я не был, и моя рука, опережая слегка шокированное сознание, сама по себе потянула за дверную ручку... М-да! По наивности апартаменты Бога я представлял себе в чисто классическом варианте: ну там облака всякие, ангелы и архангелы, разучивающие гаммы. Однако, я увидел не что иное, как содержащуюся в исключительном порядке лабораторию, заставленную колбами и какими-то совершенно незнакомыми мне приборами. Все это сверкало чистотой и вообще приятно радовало глаз после ужасающего беспорядка в коридоре. Через мгновение я заметил и хозяина лаборатории - Бога, судя по всему, - восседающего в белом халате на огромном кожаном кресле. Был он стар, лыс и бородат, телосложения хрупкого, и смотрелся несколько комично. Я деликатно кашлянул. Бог вздрогнул, поднял глаза, и некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
- Здравствуйте, - наконец промолвил я. - А что, собственно...
Старичок не дал мне закончить.
- Я знаю тебя! - громко заголосил он, приподнимаясь и простирая ко мне дряхлую длань. - Ты - Командор этих шизиков, что почитаю себя за верх совершенства, а сами видят не дальше курносого носа. Ну хорошо, - взвизгнул он, - а меня скоро будет знать вся Вселенная! Ибо я - Джордж К. Патрик!
На меня это имя не произвело никакого эффекта. На душе, правда, слегка полегчало - судя по всему, этот потешный старикан все же не Бог, а обычный самозванец. Тем более, что в списке экипажа действительно значился некто Патрик.
- Вы англичанин? - поинтересовался я вежливо. - А я тут...
Но Патрик меня не слушал.
- И вы меня узнаете. И еще будете гордится этой встречей. Ибо я первый, - хозяин лаборатории поднял вверх указательный палец, - доказал, что закон Ломоносова-Лавуазье ложен здесь, в дальнем космосе.
Лично я с этим законом был не знаком, но название закон носил солидное, и я проникся к старичку некоторой симпатией. Даже больше - развесил уши и раскрыл варежку. Патрику только этого и надо было, и на меня обрушился поток научной информации. Закон этот, как я уяснил, утверждает, что если вы съели яблоко, то из этого вовсе не следует, что яблока больше не существует - просто оно приняло иную форму и через некоторое время даст о себе знать, когда вам срочно понадобится облегчиться. И пусть конечный продукт на яблоко будет не похож совершенно - это будет именно та материя, которой уже упоминавшееся яблоко прежде являлось. Материя никуда не может деться - она существует, меняя форму и качества, всегда. В то же время эта самая материя не может и возникнуть из ничего и, следовательно, если факир в цирке достает из пустого цилиндра, к примеру, опять же яблоко, - значит где-то на отдаленной ферме это самое яблоко самым бессовестным способом пропадает. Вот так это дело я понял, и если что и напутал, то разве что самую малость.
Патрик же утверждал, что может создать из ничего - все!
- Из ничего нельзя создать материю? - кипятился он. - Какая чушь! Бог за семь дней создал из ничего целый мир! Какая близорукость! Я раскрою миру глаза! Я повторю путь Демиурга! Я способен создать из ничего - нечто!
- Из вакуума то есть? - попробовал я вставить в разговор научное слово.