Пыжиков А.В, Урушев Д.А. : другие произведения.

Эволюция Русского мира

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книги А.В. Пыжикова - попытка "беспристрастного взгляда" на старообрядчество Руси - гигантский труд честного российского историка, поднявшего архивы царской, советской и постсоветской историографии - более тысячи наименований архивных источников - об истории России, в те времена объяснимо идеологизированной и цензурированной. Поэтому в советской историографии освещение ряда исторических событий, происходивших на Руси, опущено или извращено, поэтому история старообрядчества, в т.ч. КАЗАЧЕСТВА - по-прежнему остаются почти неизвестными, несмотря на то, что художественная литература и другие произведения культуры и искусства Руси, имеющие прямое отношение к старообрядчеству - составляют громадный пласт русской культуры. Это сотни и тысячи имён авторов и наименований произведений. Книга 1 Пыжикова А.В. "Грани русского раскола" - попытка прочтения русской истории сквозь призму старообрядческого фактора. В трудах российских и советских ученых старообрядчество традиционно предстает в качестве некоего "этнографического чулана", откуда время от времени извлекаются свидетельства далекой старины. В то время как европейские историки этот "чулан" превратили в постоянно действующий источник негативной информации о допетровской Руси и России вообще, особенно после того, как по Указу Петра I летописи и архивы православных монастырей возами вывозились в специальный Приказ при Академии наук, созданной Царём по образцу европейских университетов. Из этого Приказа важнейшие летописные источники исторической информации о Руси были вывезены в Европу в спецхраны и препарированы. Дело дошло до того, что царские историографы писали историю России по европейским источникам, за неимением отечественных. О расколе русской веры серьезно, пожалуй, говорят лишь относительно второй половины XVII века, т.е. времени его возникновения и оформления, когда борьба последователей старой веры и приверженцев никоновских новин еще носила открытый характер. "Русский раскол" - это не раскол русской веры, не удел мелких групп населения, обреченных обитать в условиях "этнографического чулана", а масштабное явление совсем не маргинального характера. В книге по-новому обсуждаются вопросы влияния Раскола на ход российской истории после XVII столетия. Книга 2 Пыжикова А.В. "Корни сталинского большевизма" - о роли старообрядчества в строительстве СССР. Книга 3 Урушева Д.А. - нелицеприятная критика трудов Пыжикова А.В. Книга 5 Урушева Д.А - современного российского старообрядца-старовера, со знаковым "татарским акцентом" фамилии автора, явно русско-татарского происхождения - "История старообрядчества в России". Это "Пристрастный взгляд" на старообрядчество изнутри - посвящена истинным старообрядцам-староверам, как сторонников большевизма, так и к бывшим врагами Советской Власти и лично товарищу Сталину. "Дух старообрядчества", в виде воинствующих и атеизма и старообрядчества - читатели должны знать, как противоречивую "первооснову Русской веры" и существовавшие и существующие внутренние противостояния в обществе, как угрозы единству России и Православию, ставшему "скрепой Русской веры", ставку на разрушение которой делают англосаксы, имеющие пятисотлетний опыт колониального управления аборигенами на всех континентах Земли, в т.ч. и населением в собственных странах - именно на основе разделения людей на исповедание религий в различных, естественно образованных "толках" в мировых религиях, в т.ч. и в католичестве. Книга 4 Гребенченко Ю.И. - "нелицеприятные комментарии" к критике Урушева Д.А. Советская марксистско-ленинская историография вычеркнула из сознания советских людей тысячелетнюю историю Руси: "Мы не знаем страны, в которой живём" - сказал Ю.В. Андропов. Бывший глава КГБ и Генсек КПСС так и не понял, почему проводимые им мероприятия по укреплению исполнительской дисциплины в советском обществе вместо этого инициировали появление множества антисоветских анекдотов. Коллективистский принцип советских трудовых коллективов, инициированный лично товарищем Сталиным, явно произрастал из коллективизма старообрядческих крестьянских общин, действовавшего в России в течение более 300 лет, как, по-видимому, и сталинский принцип социализма - "от каждого по его способностям каждому по его труду". Дух буржуазного индивидуализма в Европе вырос на основе относительно благополучной жизни европейцев, основанной на благоприятных климатических условиях проживания, на 500-летнем колониальном грабеже Европой всех континентов Земли и в постоянных войнах между собой за передел награбленного, т.к. богатство давало Власть: терявший богатство - терял всё. Российская Империя никогда не была колониальной. Русь развивалась в суровых природных условиях, на ограниченных ресурсах. Общероссийский коллективизм вырос в условиях необходимой взаимопомощи многоукладных, многонациональных, многоконфессиональных соседствующих общин, несмотря на кратковременные междоусобные конфликты между ними - за Власть: только Власть давала богатство. Терявший Власть - терял всё. Дух-менталитет коллективизма народов России образовался в необходимости коллективной защиты от периодических агрессий-нашествий со стороны Европы.
  Пыжиков А.В., Урушев Д.А.
  
  Эволюция Русского мира.
  
  Эволюция религиозного духа Русского Православия.
  
  СОДЕРЖАНИЕ МОНОГРАФИИ.
  
  Книга 1. Пыжиков А.В. "ГРАНИ РОССИЙСКОГО РАСКОЛА".
  Книга 2. Пыжиков А.В. "КОРНИ СТАЛИНСКОГО БОЛЬШЕВИЗМА".
  Книга 3. Нелицеприятные комментарии старообрядца Урушева Д.А. к книгам Пыжикова А.В. - "БЕГУНЫ ОТ САМОДЕРЖАВИЯ".
  Книга 4. Комментарии инженера Гребенченко Ю.И. к комментариям Урушева Д.А.
  Книга 5. Урушев Д.А. "ИСТОРИЯ СТАРООБРЯДЧЕСТВА В РОССИИ".
  
  
  КНИГА 1.
  
  А.В. Пыжиков. "ГРАНИ РУССКОГО РАСКОЛА. Заметки о нашей истории от XVII века до 1917 года".
  
  ДОСЬЕ. Александр Владимирович Пыжиков - российский историк и государственный деятель, специалист по истории России 50-60-х годов XX века. Доктор исторических наук, профессор. Помощник министра по связи и информатизации РФ. Помощник Председателя Правительства РФ. Заместитель министра образования Российской Федерации. Образование: МГОУ (1989 г.). Учёное звание: профессор. Дата и место рождения: 27 ноября 1965 г., Раменское. Дата и место смерти: 17 сентября 2019 г., Москва.
  Источник - Интернет-википедия.
  
  ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ 1.
  
  Предисловие.
  Глава первая. "Открытие" раскола и РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО.
  1. Власть и религия народа.
  2. Мода на старую веру.
  3. Конфессиональные революционеры.
  4. Забытые надежды народничества.
  Глава вторая. Раскольничий узел отечественной истории.
  1. Истоки конфессионального своеобразия.
  2. Староверческая модель капитализма.
  Глава третья. Траектории пореформенного старообрядчества.
  1. Силовое переформатирование старообрядчества.
  2. Обретение политического пространства.
  3. Взаимоотношения с правительственной бюрократией.
  4. Капиталистические реалии и народные низы.
  Глава четвертая. Парадоксы общественного подъема в начале XX века.
  1. Причины кризиса купеческой буржуазии.
  2. Правительственный и общественный либерализм.
  3. Московское обострение.
  4. Крестьянский контрпроект.
  Глава пятая. Развязки последнего десятилетия.
  1. Конкурентная несостоятельность.
  2. Попытки утверждения парламентской модели.
  3. На пути к дворцовому перевороту.
  4. Российские политические элиты и народ.
  Заключение.
  *** Примечания ***
  
  
  ПРЕДИСЛОВИЕ.
  
  Русский раскол как историческое явление не может пожаловаться на невнимание со стороны исследователей. Российских и зарубежных ученых всегда привлекали разные аспекты старообрядчества: предпринимательство, культура, традиции, литературное наследие и т.д. В постсоветской России интерес к староверческой тематике значительно расширился; сегодня сформировался круг авторов, работающих в этом направлении.
  Но данная книга преследует несколько иные цели. Она посвящена не изучению самого старообрядчества как специфической черты русского народа, чем на протяжении многих десятилетий занималась и занимается историческая наука. Предпринятая работа концентрируется на другом: на выяснении того влияния, которое имел религиозный раскол на ход российской истории в целом. Или, говоря иначе, перед читателем попытка прочтения русской истории сквозь призму старообрядческого фактора. Такая исследовательская "оптика" представляется чрезвычайно перспективной, поскольку ее незначительное применение в изучении исторического материала очевидно. В общей исторической канве русское старообрядчество продолжает выглядеть как явление во многом маргинальное, а потому и мало затрагивающее ключевые события отечественной истории. В трудах ученых оно традиционно предстает в качестве некоего "этнографического чулана", откуда время от времени извлекаются свидетельства далекой старины.
  О расколе серьезно, пожалуй, говорят лишь относительно второй половины XVII века, т.е. времени его возникновения и оформления, когда борьба последователей старой веры и приверженцев никоновских новин еще носила открытый характер. Затем присутствие раскола в российской жизни сводится к минимуму, а все внимание к нему сосредотачиваются лишь на тенденциях и явлениях сугубо внутренней жизни этой религиозной общности. Такой взгляд приобрел устойчивый характер, будучи на протяжении длительного периода подкреплен государственно-церковной статистикой. Исходя из нее, к старообрядчеству в империи принадлежала крайне малая часть населения (менее двух процентов). В результате даже современные исследователи продолжают добросовестно работать с этими цифрами, не имеющими ничего общего с реальностью.
  Данной книгой предпринимается попытка разорвать этот порочный информационный круг информационного неведения, придав изучению старообрядчества Русской веры новые смыслы и содержания. Говоря иначе, показать, что "Русский раскол" - это не удел мелких групп русского населения, фактически всегда жившего в состоянии "перманентного раскола Православия". Это следствие обширности географических территорий Российской Империи, суровых климатических и скудных - условий жизнеобеспечения, малой плотности и чрезвычайно слабая информационно-логистическая связь территориально разобщённых групп русского населения - обреченных обитать в условиях "этнографического чулана". Это масштабное явление жизнеустройства российского общества, совсем не маргинального характера.
  Книга по-новому пытается поставить вопросы влияния Раскола на трёхсотлетний ход российской истории после XVII столетия, т.е. после того, как старообрядчество, по убеждению многих исследователей, оказывается на периферии исторических событий. Учитывая объемность поставленной задачи, автор ставит в качестве цели не ответ на все возникающие вопросы, а лишь привлечение внимания к дальнейшему исследованию Русской истории в русле предложенного подхода. Насколько удалась эта попытка судить читателям. Затронутые в пяти разделах работы темы, вне всякого сомнения, могут и должны стать предметом специального изучения.
  Хочется выразить большую признательность всем тем специалистам, кто оказывал помощь в этой работе, и без чьей поддержки данная книга не могла бы быть подготовлена. Огромное спасибо: А.И. Шмаиной-Великановой, А.В. Юдину, Е.Ю. Моховой, Л.Р. Вайнтраубу, М.В. Доброновской, Грегори Фризу, С.В. Куликову, Д.В. Шилову В.Л. Степанову, Н.В. Колосенковой, А.В. Мунктан, Б.Ф. Додонову, С.В. Сироткину, С.С. Михайлову А.А. Акельеву, Г.Г. Гаврилину О.Л. Шахназарову, А.М. Тихомирову.
  А также коллективам Российского государственного исторического архива, Государственного архива Российской Федерации и Исторической библиотеке за замечательные условия для работы.
  
  Особая благодарность моей семье, с честью выдержавшей долгое испытание старообрядческой темой.
  
  
  Глава первая. "Открытие" раскола и РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО.
  
  1. Власть и религия народа
  
  В наши дни о Расколе кажется можно говорить как об относительно изученном явлении российской истории. Однако долгое время, практически до середины XIX века, ни российское государство, ни общество толком не знали, что представляет собой старообрядческая реальность. В контактах с правительством на протяжении почти полутора столетий от имени старообрядцев выступали богатые купцы. Они были обходительны, учтивы, а главное - полезны: каждое их обращение сопровождалось подношением. Неудивительно, что вся бюрократическая вертикаль страны часто откликалась на просьбы купечества, касавшиеся как торгово-хозяйственных, так и различных религиозных вопросов.
  Высший свет, ориентированный на европейские образцы, долгое время в принципе не интересовался жизнью русского народа. В частности, раскол - в качестве формы народной самоорганизации - оценивался не иначе, как "проклятое наследие татарщины". Со времени разгрома легальной староверческой оппозиции с начала XVIII века образованные слои российского общества почти перестали обращать на старообрядцев внимание. О раскольниках вынуждены были вспоминать, прежде всего, в связи с ростом их численности. Однако это не стимулировало сколько-нибудь серьезного изучения этого явления. Достаточно сказать, что почти за полтора столетия существования раскола в стране не вышло и сотни посвященных ему книг и статей[1]. Причем среди этих изданий преобладали богословские сочинения полемического характера, связанные с проблемами религиозного противостояния, а также различные "Доказательства", "Беседы", "Обличения" и т.д. Эта продукция синодальных типографий обычно активно скупалась и уничтожалась самими раскольниками[2]. Церковные деятели обращались к старообрядчеству по долгу службы, в той или иной степени стремясь к научным обобщениям. Первым попытался дать обозрение различных раскольничьих течений и согласий Дмитрий Ростовский, который в своем "Розыске" насчитал их 29. Затем, в девяностых годах XVIII века, дело продолжил протоиерей А.И. Журавлев (из бывших раскольников). По поручению князя Г.Р. Потемкина он составил первую осмысленную классификацию староверия и распределил известные толки на поповские и беспоповские[3]. Такие усилия представителей господствующей церкви формировали отечественную миссионерскую школу.
  При этом со времен Екатерины II государство, побуждаемое прагматикой и просветительством, прекращает давление на раскол и пытается встроить его в свои планы. В результате политику властей по отношению к этой - значительной - части общества все больше определяют фискальные задачи, а миссионерская нетерпимость архиереев перестает отвечать устремлениям правительства. Напомним, что, начиная с правления Петра I, епископские кафедры в России занимали выходцы из киевской духовной школы, относившиеся к старообрядчеству с нескрываемой враждебностью. Постепенная их замена во второй половине XVIII столетия на великороссов позволила государству попытаться проводить политический курс, вошедший в историю под названием единоверия. Его разработка относится к 1780-м годам, когда отмена для раскольников двойного оклада[4] интенсифицировала поиск возможности соединить две ветви православия. Обратиться к Екатерине II с просьбой дать старообрядцам приемлющим священство архиерея принадлежала графу А.И. Румянцеву-Задунайскому и князю Г.Р. Потемкину В своих контактах со староверческими лидерами Стародубья эти влиятельные деятели екатерининской эпохи обещали поддержать эту идею[5]. Однако, при претворении ее в жизнь камнем преткновения стало то обстоятельство, что раскольники выступали за подчинение непосредственно гражданским властям, не желая находиться в ведении Синода и епархиальных администраций[6]. Тем не менее, в 1800 году уже при императоре Павле I, единоверие было учреждено в качестве особой организационной формы для раскольников, согласных войти в подчинение Синоду с сохранением своих дониконовских обрядов. Иными словами, обязательство принимать священство от господствующей церкви позволяло сохранить древний богослужебный чин.
  Данное решение выражало принципы, присущие просвещенному абсолютизму. Исходя из этого политического курса, власти относились к староверию как к политически неопасному, но все же культурно чуждому явлению. И Пугачевский бунт не поколебал, а, напротив, укрепил такое отношение. Власти осознавали: отчуждение правящего класса от собственного народа необходимо преодолеть. Для этого требовалось, прежде всего, нивелировать старообрядческую идентификацию простонародья, проведя его через школу гражданского воспитания, каковой в ту эпоху являлась господствовавшая церковь[7]. Как известно, попытки властей навязать единоверие мало к чему привели: раскольничьи массы оказались не расположены к подобному устройству своей церковной жизни. К тому же гражданская и духовная администрации с введением единоверия сочли свою конструктивную миссию по отношению к старообрядчеству в основном исчерпанной.
  В первой половине XIX века "раскольничья" тема в российских элитах вне единоверческого контекста практически отсутствует. Даже оппозиционные декабристские общества, вобравшие весь цвет высших слоев, не видели ни раскола, ни его потенциальных возможностей. В наиболее значимом документе движения - "Русской правде" П.И. Пестеля - касательно религии сказано лишь о свободе различных вероисповеданий, но при господстве в государстве греко-российской веры; упоминалось об униатстве как "слабом остатке Флорентийского собора". А о расколе - ни слова. И там, где превозносится ополчение К. Минина, освободившее Русь (столицей государства объявлялся Нижний Новгород), знамена старой веры тоже не упомянуты. Примечательно, что документ признает за духовенством государственный статус, так как именно оно обязано, по мнению автора, заниматься воспитанием всех граждан. Но в целом же здесь явственно ощущается республиканский дух: равенство всех перед законом, уничтожение сословий и т.д. Те же просветительские тона преобладают и в "Православном катехизисе" С.И. Муравьева-Апостола. Тема раскола в нем вообще вряд ли могла появиться, поскольку назначение этого труда заключалась в обосновании несоответствия монархии Божьему закону, борьбы с тиранией и т.д.[8] Искренне действуя во имя России, намереваясь облагодетельствовать страну, представители ее элиты слабо представляли, чем и как живет народ. Источником декабризма служило европейское просвещение в масонских "одеждах", именно с ним связывались проекты необходимых преобразований.
  Тема раскола осталась за рамками многотомных исторических изданий концептуального характера, которые появились в России в конце 20-х - начале 30-х годов XIX века. Так, "История государства Российского" Н.М. Карамзина доведена только до Смутного времени (начало XVII века). А весь материал сконцентрирован вокруг деятельности царей и их приближенных; другие же сведения, в частности о жизни простых подданных, расценены как малозначительные или вовсе ненужные. Задуманная в пику труду придворного ученого "История русского народа" Н.А. Полевого обрывается на середине царствования Ивана Грозного. Поэтому попытки автора утвердить новые подходы к освещению, прежде всего, народной жизни, не затронули религиозной проблематики как таковой[9].
  Однако интеллектуальное противостояние двух этих мыслителей во взглядах на исторический процесс стимулировало общественный интерес к прошлому России. И в тридцатых годах XIX века в литературу вошла мода на исторические романы, которые начали обильно издаваться. Как замечала позднее литературная критика, в них "большей частью изображения предков были прямо списаны с кучеров и их потомков, народность которых заключалась в разговорах ямщиков... в описаниях старых боярских одежд и вооружений, да столов и кушаний, в которых оригинальна была только дерзость авторов, изображавших с равною бесцветностью всякую эпоху нашей истории"[10].
  Среди подобных авторов можно назвать К. Масальского и Р. Зотова, писавших непосредственно о расколе. Например, К. Масальский выступил с популярными тогда романами "Стрельцы" (1832) и "Бородолюбие" (1837). Раскол в них представлен в качестве темной силы, препятствующей эпохальным начинаниям Петра Великого. Злобный противник плетет заговоры с целью убить императора, но это не может помешать уверенной поступи будущего. Представители раскола постоянно заняты какими-то далекими от жизни бытовыми спорами - о ношении бороды или русского платья, - в результате которых расстраивается свадьба или кого-то изгоняют из дома. В те годы российская общественность лишь из таких сочинений и могла почерпнуть хоть какие-то сведения о староверии[11].
  Совершенно не затронута эта тема и в таком экзотическом явлении тех лет, как крестьянская поэзия. Целая плеяда представителей русских низов - И. Суханова, Ф. Слепушкина, Е. Алипанова и др. - изливала бурные потоки верноподданнических стихотворений и басен. Не имевшие никакого образования авторы утверждали: положение масс вполне нормальное, народная жизнь пышет весельем, полна патриархальной простоты и нравственного благополучия. Патриотические песни, восторженные оды царю и отечеству, благодарные излияния в адрес барина-отца - вот основной тематический круг этих произведений. Разумеется, в них не содержалось и намека на что-то, что препятствовало бы единению народа вокруг государственной власти и ее церкви[12].
  Однако лучшие умы страны искренне пытались проникнуть в суть народной жизни, в душу народа и тем самым продвинуться в осознании России как уникального социума. И наиболее яркий пример здесь - А.С. Пушкин, обратившийся в своем творчестве к роли русского народа в судьбах страны. Как известно, со времени "Бориса Годунова" и "Арапа Петра Великого" Пушкин не прекращал работы в различных архивах. Исторические изыскания подводят его к созданию в 1834 году работы о крупнейшем народном бунте на Руси - Пугачевском восстании. Читая "Историю Пугачева", несложно убедиться, что в ней органично присутствует тема раскола. Автор начинает с того, что называет Пугачева донским казаком и раскольником, который в церковь никогда не ходил, а придя из-за польской границы, поселился на Иргизе среди местных старообрядцев[13]. В ходе бунта опорой восставших стали горные предприятия Урала (известного староверческого региона). Именно оттуда получал Пугачев поддержку боеприпасами; например, с Овзяно-Петровского завода, принадлежащего купцу Твердышеву, который, как замечает Пушкин в комментариях, нажил огромное состояние в течение всего семи лет. Волнения ширились: вся западная сторона Волги предалась самозванцу; повсюду грабили казну и собственность дворян - но крестьянского имущества не трогали; убивали русских священников, т.е. служителей господствующей церкви[14]. Иными словами, идейная направленность восстания не вызывала никаких сомнений. Особенно интересны наблюдения А.С. Пушкина относительно внутреннего состояния дел у восставших.
  "Пугачев не был самовластен. Яицкие казаки, зачинщики бунта, управляли действиями пришельца... Он ничего не предпринимал без их согласия; они же часто действовали без его ведома, а иногда и вопреки его воле"[15].
  В этом слышатся отголоски казачье-раскольничьей вольницы как принципиально иной организации жизни, отличной от жизни общества, построенного на Табели о рангах. Краеугольный камень такого уклада - общность управления, выраженная в коллективной воле. Надо подчеркнуть, что острый пушкинский взгляд в "Истории Пугачева" вскрыл неразрывную связь этих событий с проблематикой раскола. Такой подход был без преувеличения новаторским, так как позволял увидеть, насколько глубока и важна тема раскола для понимания узловых событий русской истории.
  В конце тридцатых годов XIX столетия власть проникается интересом к своему собственному народу. Речь идет о концепции "православие, самодержавие, народность". Теория официальной народности (под таким названием она вошла в историю) не была прихотью власти и стала не временным явлением, а краеугольным камнем самодержавной политики на десятилетия. На самом деле эта теория - не российское ноу-хау; это адаптированный вариант наработок немецкого романтизма, с начала XIX века популярного во многих странах Европы. Суть романтизма как самостоятельного течения общественной мысли - в противостоянии классицизму, пропитанному аристократическим духом и долгое время остававшемуся законодателем европейской моды в политике. Именно этот идейный источник дал жизнь новым научным школам, которые приступили к серьезному изучению национальных историй, народных языков, традиций и т.д. Последователи романтиков утверждали ценности, помогающие обретать самоидентификацию государствам и народам. Но подходы ученых-интеллектуалов представляли не только научный интерес - они оказались востребованы властями, которые оценили их перспективность с политической точки зрения. Ряд германских государств, и в первую очередь Пруссия, взяв на вооружение взгляды романтизма, поставили в центр идеологической архитектуры идею нации, которая с помощью религии и церкви сплачивается вокруг монархов. Мысль выглядеть не просто правителем, а "отцом" народа не могла оставить равнодушным Николая I, особенно в свете его комплексов, связанных с восстанием декабристов. Страстный почитатель всего немецкого, император решил апробировать новые форматы на российской почве. Тем более что главный идеолог той поры - министр просвещения граф С.С. Уваров - был большим поклонником немецкой романтической школы[16].
  С первыми двумя составляющими триады "православие, самодержавие, народность" все было в порядке: самодержец одновременно являлся и главой Русской православной церкви (РПЦ). Для цельности замысла требовалось подтянуть до надлежащего уровня третье звено - народ. В результате правящий класс России, следуя концепции, которая получила государственный статус, обратил взоры на своих подданных. На практике это вылилось в общественное и литературное лицемерие, так называемый "квасной" патриотизм - изъявление взаимной любви власти и мужика через православие. Русские национальные ориентиры, определенные программой Министерства просвещения, были объявлены священными, и вся отечественная литература оценивалась с точки зрения соответствия этим ориентирам. Особенно в этом преуспел журнал "Маяк", выходивший в 1840-1845 годах. На его страницах пропагандировались произведения, которые презентовались публике в качестве эталона народности. Как, например, сочинение "Князь Скопин-Шуйский или Россия в начале XVII столетия". По мнению издания, сила автора этого произведения - фрейлины двора ее императорского величества, - в том, что она "уклонилась от подражания Вальтеру Скотту", а обратилась к изображению настоящего русского человека с его верой в православного царя-помазанника и мудрое слово[17]. "Маяк" возглавил поход за чистоту русского языка, принявшего "душу французскую с немецким выговором". Как неустанно пропагандировало издание, возврат "говора разумных мужичков наших" произойдет только тогда, когда мы сумеем избавиться от блистательного французского слога на русский манер в исполнении таких литераторов как А.С. Пушкин[18]. Поразительно, но творчество великого русского писателя было признано вредным, не отвечающим народному духу. Авторы "Маяка" предостерегали общественность от чрезмерного увлечения поэтом, утверждая, что если бы в России появилось больше таких Пушкиных, то она попросту погибла бы[19].
  Однако утверждение стандартов народности наткнулось на серьезное препятствие, не просто мешавшее изображать единение нации, а делавшее это единение в принципе неосуществимым. Речь идет о расколе, заряженном энергией неприятия как синодальной церкви, так и дворянства. Поэтому оборотной стороной политики официальной народности стали гонения на старообрядчество, достигшие в николаевскую эпоху большого размаха. Власти демонстрировали, что они не признают староверие как вероисповедную организацию, а видят в его приверженцах лишь группу дезертиров, которые отпали от синодальной церкви и с которыми следует поступать соответствующим образом[20].
  Надо заметить, что немецкий романтизм вдохновлял в ту пору не только государственные власти России. Он послужил основой для такого общественного движения, как славянофильство. Его идеологи, А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, П.В. Киреевский, К.С. Аксаков и др. находились под влиянием романтической школы, усматривая в народе эстетический источник, а началом искусства считали веру и язык. Они идеализировали общину как организационную форму народной жизни и огромное значение придавали православию, но церковный раскол понимали по-европейски, то есть исключительно как размежевание православия с католицизмом[21]. Западных просветительских идей славянофилы не принимали, утверждая, что это не нужно российскому народу, который всегда был верен монархии. Тем не менее Николай I, проводя политику официальной народности, не стал опираться на данную группу интеллектуалов, а предпочел более управляемые бюрократические механизмы. Можно сказать, что в идейном смысле славянофилы оказались своего рода конкурентами государства, мешавшими реализовывать триаду "православие, самодержавие, народность". Однако их знания о народе и отношение к нему носили преимущественно теоретический характер. Недостаточная осведомленность проявлялась и в редких славянофильских оценках раскола. К примеру, лидер группы А.С. Хомяков так рассуждал о путях, как он писал, уничтожения рогожского раскола:
  "...перезвать в общение с православными раскольничьих епископов... подчиняя их не Синоду, а греческим патриархам или сербскому? Подготовить это агентами, созвать их в городе не русском, сделать публичное заседание при самих раскольниках"[22].
  Такой вариант, наподобие единоверия, вынесенного за национальные рамки на просторы всего православного пространства, по всей видимости, считался приемлемым рецептом для решения сложнейшей проблемы, пронизывающей все российское общество. Стремления же к научному изучению раскола в кругу этих интеллектуалов в те годы еще не прослеживалось. Их усилия сосредотачивались на демонстрации преимуществ православной веры перед западным католицизмом и протестантизмом.
  Однако практика официальной народности имела и положительные моменты. Николай I и его окружение осознавали, что недостаточно знают ту страну, которой управляют. Несмотря на появившиеся изыскания о кондиции народной гущи, правительство, и прежде всего сам император, инициировало исследования по российской тематике, причем вверяло их известным зарубежным интеллектуалам, которые в отличие от отечественных пользовались в его глазах безупречной репутацией. Правительство субсидировало поездки по губерниям для довольно-таки общей цели: свежим глазом взглянуть на российские просторы, а заодно оценить неустанные заботы трона о своих поданных. Из визитеров, по приглашению властей посетивших Россию на рубеже 1830-1840-х годов, особый след оставили двое. Как в конце 1840-х годов отмечал А.И. Герцен, к тому времени появились две значительные работы иностранцев о России -"Россия в 1839 году" маркиза де Кюстина и "Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России" барона А. Гакстгаузена. Сочинение француза пользовалось популярностью в Европе и выдержало пять изданий, тогда как книга Гакстгаузена не столь известна читателям, поскольку более научна[23]. Для нас эти работы представляют интерес с точки зрения того, что именно писали о русском расколе и как оценивали его авторы, независимые от российских властей.
  Маркиз де Кюстин[24] постоянно обращается к теме религии и ее значения для Руси. Вот только занимает его не внутренний религиозный раскол, а раскол в более широком плане - между православными и католиками. Конечно, его симпатии на стороне западного христианства, и он надеется, что русские когда-нибудь Примечание в его лоно. Поскольку этого пока не произошло, состояние, в котором находится страна, плачевно. По его наблюдениям, вместо того чтобы обратиться к свету Рима, люди здесь занимаются странными и малопонятными вещами: выясняют, каким образом креститься - тремя или двумя перстами.
  "Вот какие вопросы волнуют сегодня греко-русскую церковь,
   - искренне удивляется де Кюстин, -
  и не думайте, будто их считают пустяками"[25].
  Он демонстрирует полное непонимание того, что эти "пустяки" - лишь внешние формы, за которыми кроется суть раскола, определившего ни много ни мало судьбы нашей страны. Хотя последствия этого религиозно-общественного разлома де Кюстин уловил:
  "Различия между людьми в этой стране столь резки, что кажется, будто крестьянин и помещик не выросли на одной и той же земле. У крепостного свое Отечество, у барина - свое. Государство здесь внутренне расколото, и единство его лишь внешнее... Мне не раз говорили, что в один прекрасный день он (народ. - А. П.) перережет всех безбородых от края до края империи"[26].
  Заметно, что иностранный гость впечатлился увиденным, однако не сумел увязать религиозные и социальные реалии, поскольку общественный пейзаж был очень необычным для европейского ума. Де Кюстин признается, что так и не разобрался, почему синодальная церковь, располагая мощнейшей поддержкой властей, не имеет никакой силы в сердцах людей[27].
  Гораздо более глубокая работа о России вышла из-под пера прусского барона Августа фон Гакстгаузена[28]. Перед нами не просто впечатления путешественника, развлекающего читателя критикой русских обычаев и порядков, а серьезный исследовательский труд. Научным консультантом немца стал известный В. И. Даль, заведовавший в те годы канцелярией МВД. Именно он, направляя интересы А. Гакстгаузена, ввел его в мир русского фольклора, верований, быта и т.д.[29] Итоги поездки, состоявшейся в 1843 году, изложены в книге "Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России". Непосредственный начальник В. И. Даля Министр внутренних дел Л.А. Перовский выражал свое восхищение этой работой, которую он собирался изучить страницу за страницей: министра поразило обилие нового материала, собранного автором в ходе непродолжительного пребывания в стране[30]. В работе развивалась та же мысль о существовании глубокого разрыва между народом и дворянством. Общественные механизмы формирования нового служивого класса, запущенные еще Петром I, привели к тому, что дворянство оторвалось от населения в отношении образования, мировоззрения, обычаев и т.д.[31] Однако прусский ученый увидел и серьезные изменения в социальном ландшафте России. Они были связаны с тем влиянием, которое приобретали купцы разного калибра - выходцы из низов. Как установил А. Гакстгаузен, после 1812 года дворянство постепенно приходит в упадок, удаляется в свои деревни, а на передовые позиции выходят торговцы и промышленники. Правда, развитого буржуазного сословия автор не обнаружил, но выражал уверенность, что из купцов и фабрикантов оно со временем сформируется.[32]
  Для нас наибольший интерес представляют те страницы книги, где А. Гакстгаузен освещает непосредственную жизнь простых людей, и прежде всего крестьянства. Собственно изучение сельской экономики составляло основной его научный интерес. В намеченном им перечне вопросов к предстоящей поездке преобладает экономическая проблематика: количество земельных угодий, их качество, демографические аспекты и т.д.[33] В ходе посещения целого ряда губерний Гакстгаузен фокусирует особое внимание на общине как организационной форме народного бытия. Автор не устает восхищаться общиной, идеализируя ее патриархальность. Здесь он во многом перекликался со славянофилами, которые именно с развитием общинного духа связывали перспективы страны. Они тесно взаимодействовали с бароном во время его пребывания в Москве, помогая знакомиться с российской действительностью[34].
  Не смотря на то, что немецкий ученый путешествовал по России с целью изысканий по усовершенствованию сельского хозяйства, его подлинно новаторская роль проявилась в освещении религиозных вопросов. Русский народ, по его мнению, не имеет никаких политических идей, зато по-настоящему проникнут христианской верой[35]. Всматриваясь в религиозное лицо страны, А. Гакстгаузен нашел, что оно не выглядит монолитным, как уверяли в высоких чиновничьих кабинетах. И впервые открыто и в полный голос заговорил о таком явлении, как русский раскол. В главе XIII ("Нижний Новгород") рассказано о сектах (включая и протестантские), с которыми автору пришлось столкнуться в ходе поездки по губерниям. Он распределил секты по трем группам: 1) появившиеся до Никона и происходившие, по его мнению, от гностиков; 2) раскольничьи толки XVII века, возникшие вследствие церковной реформы, и 3) секты, сформировавшиеся в правление Петра I под влиянием западных религиозных веяний (молокане, духоборцы). Причем ни православное духовенство, ни чиновники не стремились обсуждать с бароном подобные вопросы, так как были слабо осведомлены в них[36]. Один из современников особо подчеркивал:
  "Надобно удивляться тому любопытству, с каким Гакстгаузен вызнает наших раскольников, и тому, можно сказать, счастью, которое благоприятствовало ему проникать туда, куда и русскому не всегда удается заглянуть"[37].
  Добавим, что это тем более удивительно, поскольку немецкий барон совершенно не владел русским языком и в поездке пользовался услугами переводчика - чиновника Министерства государственных имуществ Адеркаса[38].
  Интересно сообщение А. Гакстгаузена о давней московской традиции - собираться на площадях Кремля для религиозных споров. Здесь сходилось множество народа: сторонники РПЦ и приверженцы староверия различных оттенков; между ними и шли разговоры о вере[39]. Когда читаешь эти строки, не покидает ощущение, что мы имеем дело со своего рода двумя реальными партиями, которые были сформированы самой жизнью, а не по велению свыше, и религиозные формы которых оказались для русского народа более востребованными, чем европейские политические принципы. И если государственно-православная партия была известна достаточно хорошо, то этого нельзя сказать о ее оппонентах, а между тем, замечал А. Гакстгаузен,
  "кто хочет изучать характерные черты великороссов, тот должен изучать их у старообрядцев"[40].
  Он предполагал даже издать отдельное сочинение о состоянии религиозных дел в России, где подробно бы исследовал причины появления и существования раскола[41].
  Интерес немецкого ученого совпадал с желанием властей лучше узнать мир старообрядчества: определить его параметры, распознать и понять происходящие в нем процессы. Победные реляции духовенства об успешном искоренении раскола уже не удовлетворяли правительство, а монопольное право церкви на выработку политики в этой сфере ставилось им под сомнение. Поэтому главную роль в исследованиях сектантства стали играть чиновники Министерства внутренних дел, в чьем ведении находились подобные проблемы. МВД занималось выявлением различных сект, согласий, толков. Однако их систематизация опиралась не на научные подходы, как у А. Гакстгаузена, а на степень их "вреда" для православного государства.
  Заметим, что в 1830 году среди вредных религиозных общностей власти еще не называли староверие, упоминая лишь духоборцев, молокан, иудействующих, иконоборцев[42]. Однако в конце десятилетия ситуация коренным образом изменилась. Это видно из обширного документа, подготовленного в полицейском ведомстве в 1839 году. В нем сказано, что номенклатура насчитывает более 130 сект в стране, и "их не перечесть, как тени красок"[43]. Уровень данного труда, где четко охарактеризованы практически все главные ответвления именно раскола, следует признать высокопрофессиональным. На основе таких документов, а также консультаций с Синодом руководство МВД утвердило официальную классификацию сект, включая раскольничьи, по степени их государственной вредности. Они подразделялись на три категории: вреднейшие (иудействующие, молокане, духоборцы, скопцы, а также беспоповцы, отвергающие брак и молитву за царя); вредные - беспоповцы, принимающие брак и моление за царя; и менее вредные - поповцы, сохраняющие более всего церковного[44]. Данная классификация сохранилась вплоть до конца столетия.
  По-настоящему же масштабное обследование раскола началось в 1842 году, когда на пост Министра внутренних дел был назначен граф Л.А. Перовский. Стремясь придать работе более научный характер, он сразу привлек в возглавленное им ведомство интеллектуальные силы: знатока народного языка и фольклора В.И. Даля (о нем уже шла речь выше) и ученого-этнографа Н.И. Надеждина - ему, вызванному из опалы и назначенному главным редактором журнала МВД, поручалась координация исследований, проводимых министерством[45]. Кстати, заметим, что всех их объединяло отсутствие веротерпимости: они выступали за жесткое отношение к расколу и стремились придать ему большое политическое значение[46]. План по изучению староверия, подготовленный Н.И. Надеждиным, включал четыре раздела: исторический, догматический, географо-статистический и юридический. Особое значение имела историческая часть, открывавшая данный проект. История раскола, как известно, находилась в тесной связи с его догматикой, поэтому сбор исторических материалов помогал прояснению всего идейно-религиозного старообрядческого багажа. Начался разбор документов, хранящихся в разных архивах. Эти изыскания вели пять чиновников, каждый из которых просмотрел по восемь-десять тысяч архивных дел. Обширные выписки из них передавались Н.И. Надеждину для непосредственной систематизации материала. Кроме того, ученый и сам выезжал в Австрию, Турцию, Молдаво-Валахию.
  Н.И. Надеждин выступал за самые широкие контакты с раскольниками, установленные частным порядком, без прямого участия правительственных чиновников, поскольку официоз, по его убеждению, препятствует общению с такими скрытными людьми, каковыми являются староверы[47]. Любопытно, что собственную деятельность в этой сфере ученый держал в строжайшей тайне, проявляя большое недовольство при публичном упоминании об этом[48]. Надо добавить, что, к сожалению, Н.И. Надеждин не осуществил намеченного им главного дела: выпуска капитального труда по истории раскола (его отставка из МВД последовала в 1852 году, как только Л.А. Перовский покинул это ведомство). Более того, богатейший архивный материал, собранный и переданный Надеждину для написания этого труда, бесследно исчез после его смерти в 1856 году[49]. Довольно близкое выполнение исторической части надеждинского плана представляет собой вышедшая в 1855 году "История русского раскола, известного под именем старообрядчества". Автор книги - московский митрополит Макарий; именно он в 1853 году получил поручение подготовить издание, обличающее заблуждения сектантов в исторической ретроспективе[50]. И, таким образом, труду высокопоставленного архиерея суждено было стать первым в России публичным опытом изложения староверческой эпопеи.
  Однако наиболее обширная работа была связана с географо-статистической частью плана; она стала заметным направлением в деятельности российского МВД при министре Л.А. Перовском. "Привести в известность текущее положение раскола" - такую задачу поставил Николай I перед ведомством. Для этого специально запрашивались сведения из 35-ти губерний страны, откуда в Петербург направлялись подробнейшие отчеты. Однако, учитывая важность высочайшего поручения, было решено не ограничиваться местными силами и привлечь к работе сотрудников центрального аппарата. Поэтому основные мероприятия по обследованию раскола проводили не губернские администрации, а специальные комиссии, которые на продолжительное время (до двух лет) командировались в разные регионы страны[51]. О работе одной из таких комиссий под руководством графа Ю.И. Стенбока (Ярославская губ., 1849-1850) мы имеем достаточно хорошее представление благодаря участию в ее составе Ивана Сергеевича Аксакова. Будущий известный публицист, а тогда - молодой чиновник МВД оставил немало писем, где искренне делился с родными увиденным.
  По его свидетельству, чиновники имели слабое представление как о догматике раскола, так и о его практике. Это относится и к главе комиссии Ю.И. Стенбоку, и к самому И.С. Аксакову, настольной книгой которого в командировке, кстати, была книга А. Гакстгаузена[52]. Познакомившись с городами губернии, И.С. Аксаков поразился тому обстоятельству, что везде "почти все старообрядцы, да еще, пожалуй, беспоповцы"[53]. Хотя по документам местной администрации все кругом значились православными, да и само население с готовностью подтверждало принадлежность к синодальной церкви[54]. Не самое приятное впечатление на Аксакова произвело местное купечество, хотя он и почувствовал общинный дух, созданный единством торговых интересов, верховенством прав общества в ведении дел. Глубже проникнуть во внутренний смысл староверческой жизни оказалось нелегко: слишком мы разделены и образованием, и интересами, и сферой деятельности - замечал И.С. Аксаков[55].
  Вообще, поначалу в отношении к расколу у Аксакова преобладало сожаление о том, что такая значительная часть населения находится в разрыве с остальной Россией и, предоставленная себе, сохраняет привычку и вкус к протесту. Двадцатисемилетний чиновник стремился переломить ситуацию, разрабатывая план по присоединению местных староверов к РПЦ. Его суть - убедить раскольников подать в адрес правительства прошение о воссоединении с господствующей церковью. В этой "инициативе снизу" он видел новые путы, которыми "подлый здешний раскол" удавит сам себя. Надо лишь дипломатично, духовным воздействием и искренним увещеванием связать его этими нравственными узами[56]. О своем проекте И.С. Аксаков информировал министра внутренних дел Л.А. Перовского, прося санкционировать его действия. Однако прямого ответа на это начинание так и не последовало[57].
  Но помимо оптимистических планов по нейтрализации раскола И.С. Аксакову пришлось заняться его реалиями. Именно той комиссии, где он трудился, довелось сделать прорыв в изучении русского старообрядчества. Речь идет об открытии ранее неизвестного властям согласия, получившего название бегунов или странников[58]. Еще А. Гакстгаузен обратил внимание на не совсем понятное ему передвижение жителей из одной местности в другую, из-за чего:
  "каждый русский чувствует себя совершенно дома в своем отечестве, в Архангельске, как в Орле, в Казани, как в Киеве"[59].
  Двухлетнее пребывание экспедиции в Ярославской губернии позволило зафиксировать активную циркуляцию раскольничьих масс[60]. В селе Сопелки (12 верст от Ярославля), ставшем впоследствии знаменитым, комиссия выявила около ста бродяг, размещавшихся в домах с тайниками: фальшивыми крышами, двойными стенами и т.д. Все эти дома заведомо были построены с целью пристанодержательства, что свидетельствовало о постоянной организации этого дела[61]. Обитающий там контингент очень не понравился комиссии. Как писал И.С. Аксаков:
  "изо всех виденных мною только один чистый фанатик, святой жизни человек... который обрадовался своей поимке, думая, что его будут истязать за имя Христово; остальные почти все воры, разбойники, пьяницы и развратные люди"[62].
  Вероятно, здесь нет преувеличения: подлинное лицо страны имело и такие черты. В страннических сетях концентрировались беглые солдаты, различные преступники и просто ведущие вольный образ жизни люди. Причем существовала целая философия бродяжничества: якобы звание беглого освящает человека, а укрывательство беглого вменяется в святую обязанность. Конечно, эта среда была насквозь пропитана духом неприятия всех структур и атрибутов власти - как светских, так и церковных. В ходе поездок это хорошо почувствовал И.С. Аксаков. Как откровенно признался Константин Сергеевич Аксаков, известный славянофил, навестивший младшего брата в губернии, все же:
  "бритые лучше и благонадежнее небритых"[63].
  В конце ярославской командировки взгляды молодого чиновника на раскол претерпели серьезную эволюцию, став заметно реалистичнее. Ему пришлось участвовать в восьмичасовом допросе одного раскольника, который странствовал по России более пятнадцати лет. Этот бродяга поведал столько нового о народной жизни, что потрясенный И.С. Аксаков окончательно понял, с чем имеет дело, осознав истинную силу и подлинные истоки раскола. Причем собственная деятельность вызывала в нем глубокий пессимизм:
  "Право, Россия скоро разделится на две половины: православие будет на стороне Казны, Правительства, неверующего дворянства и отвращающегося от веры духовенства, а все прочие обратятся к расколу... Все соки испорчены, и едва ли есть исцеление. Кажется, нам суждено только понять болезнь и созерцать, как она пожирает постепенно еще не вполне зараженные члены. Когда кончится наша Комиссия - Бог весть"[64].
  Мы остановились на работе правительственной комиссии в Ярославской губернии потому, что этот пример ясно показывает, как изучение раскола все больше сосредотачивалось на политической стороне дела. Раскол представал в качестве враждебной государству корпорации, у которой не только история, но и сегодняшняя реальность пропитаны неприятием империи. Сформировалось мнение, что старообрядческий мир хоть и располагается на территории России, но живет по своим обособленным правилам, мало ориентируясь на действующие законы. И если лицемерие раскола по отношению к русской православной церкви ни для кого не явилось откровением, то открытие, например, страннического согласия и его идеологии подкрепляло вполне определенные политические выводы. Кроме того, все большее внимание правительства привлекали такие черты раскольничьих хозяйств, как совместное владение собственностью, солидарность и взаимопомощь. Ярославская комиссия предупреждала:
  "...Деньги, кредит, верная надежда на пособие и поддержку влекут в раскол... видя близкие примеры крестьян, при пособии и кредите раскольников сделавшихся миллионерами, многие ищут мест и совета у них же"[65].
  Староверческая жизнь, построенная по таким принципам, не могла не беспокоить правительство, поскольку зримо напоминала те социалистические идеи, которые к тому времени набрали популярность в Европе и волновали многих. Отсюда возникла практическая задача: определить численность раскольников. Комиссии, работавшие по губерниям, старались ориентироваться на те данные, которые реально отражают параметры враждебного мира, а не служат иллюстрацией к рапортам местного начальства. Собственно, поэтому экспедициями по стране и руководил центральный аппарат МВД. В научно-статистический оборот попали новые цифры, свидетельствующие о подлинных масштабах старообрядчества. Так, экспедициями в Ярославскую, Нижегородскую, Костромскую губернии было установлено, что вместо 47,5 тысяч староверов (как показывала статистика трех этих губерний) их, по самым скромным подсчетам, свыше 556 тысяч, что в среднем в 11 раз превышало официальные данные. Полученный результат стали проецировать на всю страну: если ранее предполагалось, что общее количество раскольников составляет 900000-1000000 человек, то теперь это число возросло в 10-11 раз, по-видимому, тоже не до конца отражая истинное положение дел[66]. Примечательно, что такие большие разночтения, зафиксированные экспедициями МВД в середине XIX века, получили в России широкое общественное признание. Перепись населения, проведенная в 1897 году, показала около 2 миллионов староверов, что дало основание общественности и ряду ученых утверждать о десятикратном занижении реальных чисел[67].
  Здесь необходимо сказать еще об одном важном обстоятельстве, которое постоянно упускают из виду. Ущербность официальных данных о расколе, подаваемых наверх местными гражданскими и церковными администрациями, объясняется не только их безответственностью или боязнью показать реальную ситуацию. Дело в том, что священники, как правило, отмечали раскольниками преимущественно половцев: практически все они находились на виду, так как были приписаны к разным старообрядческим церквам и монастырям, где только и могли исполнять свой культ. Гораздо реже в качестве раскольников отмечались последователи других сект. Ведь множество беспоповцев отправляли свои обряды тайно, а потому и их моленных официальная статистика насчитывала несравнимо меньше, чем церквей поповцев. Более свободное отправление религиозных нужд и обрядов беспоповцев не требовало церковной инфраструктуры, а значит, официальная регистрация не являлась для них жизненно важной. Именно в силу такой организационной размытости беспоповцев местные власти большую их часть попросту записывали в православные, чьи дети также показывались крещенными в приходских церквах. Кстати, этим объясняются повсеместные, бесчисленные и нескончаемые следствия о переходе из православия в раскол. Каждый беспоповец, крещенный в РПЦ, достигнув совершеннолетия, оставался равнодушным к ней, чуждался ее, тем самым, навлекая на себя, при неисправной плате, доносы об уклонении в раскол - в котором, собственно, и находился с самого рождения. А потом, в середине XIX века, настала пора более объективных статистических исследований; вот тут-то численность раскольников и увеличилась десятикратно. Причем выявленные миллионы староверов в подавляющем большинстве оказались именно беспоповцами, что тогда не являлось секретом[68].
  
  2. Мода на старую веру
  
  Исследования раскола, проведенные властями в середине
  XIX столетия, позволили аккумулировать значительный материал. Однако, как известно, после кончины Николая I внутриполитические акценты в России существенно сместились. Ожидавшаяся отмена крепостного права, либерализация общественной жизни, выдвинувшись на передний план, стали основной заботой власти. Обширное изучение раскола, предпринятое николаевским правительством, было свернуто. Наработанный чиновниками МВД за десять лет информационно-аналитический массив был передан в редакцию "Православного собеседника". Этот журнал был учрежден для миссионерских целей при Казанской духовной академии в 1854 году[69]. Получив такое подспорье, он одним из первых стал публиковать содержательные материалы по самым различным вопросам старообрядчества и сектантства, сразу привлекшие внимание общественности. Вот некоторые из них: "О причинах разделения главных раскольничьих сект на многие толки", "Происхождение раскольничьего учения об антихристе", "Исторические сведения о молоканской секте", "О самосжигательстве раскольников", а также справочные материалы о расколе в различных губерниях и др.[70] Значительная часть публикаций представляла собой переработанные записки, справки и отчеты, подготовленные в разные годы чиновниками из МВД. Правда, ссылки на них в журнале отсутствуют; вместо этого во многих номерах указано, что в качестве главного источника тех или иных материалов использованы рукописи бывшего саратовского епископа Иакова. Помещенные на страницах "Православного собеседника" статьи во многом задавали тон в деле популяризации старообрядчества в российском обществе второй половины 1850-х - начала 1860-х годов. Именно в этот период нарастает волна интереса к расколу со стороны различных общественных деятелей, литераторов, ученых и проч. Тема, разрабатывавшаяся в недрах министерства под строгим грифом секретности, становится достоянием гласности.
  Большой вклад в формирование общественного интереса к расколу внес выпускник Казанской духовной академии А.П. Щапов. Закончив в середине 1850-х годов миссионерское отделение КДА, он выступил с рядом статей, опубликованных "Православным собеседником" и кардинально раздвинувших формат данной темы. Автор рассматривал раскол не только как обрядовое уклонение от православия, но и как явление, напрямую связанное с состоянием русского общества начиная с XVII века. Таким образом, параметры исследований выводили данную проблематику из узко церковных рамок, что было признано новаторством[71]. Однако для нашей работы важно заметить: А.П. Щапов не являлся первооткрывателем или разработчиком такого взгляда на раскол. Во многом он использовал те материалы, которые содержались в свезенных в Казань полицейских архивах. Переработав эти сугубо служебные документы для широкого восприятия, ученый привлек внимание к целому спектру идей, с энтузиазмом встреченных российской образованной публикой. Основываясь на разработках МВД, А.П. Щапов выделил политическую составляющую староверия, придавая ей особое значение. Вот, например, одна из его мыслей, особенно приглянувшаяся радикальным кругам:
  "Общность вражды раскольничьих сект к православному правительству и православной церкви связала всех вообще раскольников, несмотря на различие их толков, в одно братство, которое хотя и предоставлялось как будто бы распавшимся на части, но всегда единодушно стремилось к одной общей цели - к большему расширению и, если можно, к господству в России"[72].
  Но подобные выводы о политических устремлениях раскола были изложены в различных записках чиновников МВД задолго до того, как А.П. Щапов начал свой путь ученого. В доказательство приведем выдержку из документа, составленного специалистом по расколу И.П. Липранди для министра Л.А. Перовского:
  "В общественных делах, в особенности когда идет речь о противодействии мерам правительства, тогда эти толки соединяются в единомыслие и представляют из себя религиозно-конфедеративную республику, где каждая часть имеет особые оттенки в формах своего внутреннего управления, а все вместе составляют целое, стремящееся к одной цели. Следовательно, все они должны почитаться сгруппированными в деле против Правительства"[73].
  Или еще одно:
  "...Раскольники в настоящее время не могут уже более быть почитаемы только за отпавших от православной Церкви, теперь их должно рассматривать не столько в религиозном их значении, сколько в политическом, гражданском и статистическом"[74].
  Именно на аналитике МВД, а также на основе собранных этим ведомством архивных сведений и составлен по преимуществу знаменитый труд казанского профессора[75]. Правда, А.П. Щапов творчески подошел к доставшимся ему материалам. По нашему мнению, главным его вкладом в изучение старообрядчества стало обоснование тезиса о том, что в отечественной истории ключевую роль играют не столько государство и его учреждения, сколько сам народ -творец своих традиций и духовных черт. Может быть, это и напоминало славянофильские воззрения, но только с тем принципиальным отличием, что ученый смотрел на вещи сквозь призму раскола. Он полагал, что ни один вопрос русской жизни не может быть качественно исследован вне староверческого контекста. И в этом состоял действительно огромный шаг вперед.
  Однако важно заметить, что А.П. Щапов не был большим почитателем староверия, как это может показаться по прочтении различных трудов о нем. Архивные документы позволяют увидеть более сложную картину. Речь идет прежде всего о крестьянских беспорядках в селе Бездна Спасского уезда Казанской губернии, закончившихся расстрелом людей. Этот случай известен, поскольку широко освещался советской историографией. Когда до крестьян дошел текст Манифеста об освобождении от 19 февраля 1861 года, среди них распространился слух, будто документ фальшивый, а подлинный спрятан помещиками. Подобная ситуация наблюдалась во многих губерниях России. Однако здесь дошло до бунта: крестьянин Андрей Петров, воспользовавшись недоразумением, встал во главе недовольных, стекавшихся из соседних селений. Он возвещал им, что земля принадлежит народу, а не помещикам, поэтому надо прекращать ходить на барщину, не платить оброка и не препятствовать желающим забирать барский хлеб и лес. Оклики местных властей не имели никакого воздействия, с ними никто не хотел разговаривать[76]. При этом советские историки забывали упомянуть, казалось бы, ненужную деталь: этот А. Петров был не просто крестьянином, а раскольничьим начетчиком. Когда прибыли войска для усмирения людей, он вынес народу старый, т.е. староверческий, образ, убеждая не расходиться, т.е. стоять за веру. Крестьяне, которые, очевидно, придерживались старой веры, не выдавали А. Петрова, являвшегося для них реальным авторитетом. Солдаты открыли стрельбу, несколько человек были убиты, несколько - утонули в реке в ходе возникшей паники. На панихиде по погибшим пламенную речь произнес А.П. Щапов.
  Раскольничий подтекст конфликта не вызывает сомнений. И выступление А.П. Щапова, собственно, и посвящено роли раскола в этом трагическом эпизоде. Выразив скорбь по погибшим, ученый, ставший к тому времени признанным специалистом по староверию, объяснил причины случившейся трагедии. Русский народ не просвещен разумным знанием Христова учения и со второй половины XVII столетия (т.е. с момента раскола) находится в слепом заблуждении, в котором, за недостатком настоящих учителей, его держат мнимые пророки из простых крестьян. И вот один из таких народных грамотников увлек людей учением о ложной свободе, что и привело к трагедии. Против воли Царя и вопреки желаниям дворянства он решил возвестить истинную, а не вымышленную волю[77]. Несложно заметить, что расколоучителя наподобие А. Петрова выставлены здесь в качестве не тронутых просвещением провокаторов, из-за которых народ почти двести лет блуждает в духовных потемках. Следуя этой логике, от подобных деятелей нужно избавляться и обращаться к истинным учителям, несущим Христово знание. Когда народные массы наконец-то окажутся в надежных руках, они под присмотром новых пастырей обретут долгожданный путь к свободе. Содержался в речи Щапова и упрек к правительству, которое до сих пор не поставило разумных учителей. В результате в массах звучат угрозы в адрес землевладельцев и начальства, призывы к восстанию. По убеждению оратора, необходимо нейтрализовать эти кровавые призывы, чем при помощи власти и обязаны заняться истинные учителя:
  "Да совершится и укрепится за кровь вашу, для ваших детей, потомков... общинно-демократическая свобода, даруемая правительством в устройствах сельских обществ и волостей, сельского выборного самоуправления... Да водворится мирно, без крови общинно-демократическое народовластие, когда сам царь воззовет к нему весь народ!"[78].
  Одним из просвещенных пастырей А.П. Щапов, несомненно, видел себя. В 1861 году он даже выдвинул программу, составленную в прогрессивном духе тех лет, изложив ее в письме на имя Александра II. Он требовал создания училищ для всех сословий, проведения местных выборов "с губернатора до последнего полицейского", уничтожения цензуры и т.д. Интересен пункт о создании областных советов из лиц, выбранных народом, и Центрально-земского собора, что явно навеяно староверческой практикой. Данные органы управления должны взять на себя все государственные дела и устройство войска[79]. В случае такого демократического порядка формирования власти перспективы популярного профессора, конечно, выглядели многообещающе. Тем более что его ораторские способности высоко ценились и в КДА, и в Казанском университете[80].
  Надо сказать, что спрос на А.П. Щапова благодаря его публикациям и участию в громком инциденте в селе Бездна был высоким. Различные политические силы пытались заполучить профессора в свои ряды. И первой это попыталась сделать сама власть, пожелавшая обратить его известность себе на пользу. Поэтому после ареста за выступление на панихиде по бунтарям оратора отправили не в монастырь Костромской губернии, как планировалось ранее, а в МВД - заниматься раскольничьими вопросами[81]. Однако чиновничья служба оказалась невыносимой для того, кто мыслил себя трибуном, выразителем народных дум, и в этом ведомстве бывший профессор не задержался. Очень хотел привлечь его на свою сторону лидер демократического движения России Н.Г. Чернышевский, но эти попытки не увенчались успехом. Один рижский купец, раскольник поморского согласия, предлагал Щапову стать редактором староверческой газеты за границей - и получил отказ[82]. В конце концов ученого увлекла идея объяснить русскую историю на началах естественных наук и стать для России кем-то вроде Г. Бокля для Европы. Этим замыслам помешало расстройство здоровья, вызванное чрезмерным употреблением алкоголя. К тому же после неудачного опыта работы Щапова в министерстве от него избавились, выслав на родину в Иркутск, где его научные навыки постепенно угасли.
  Другой известный знаток раскола в глазах как правительства, так и широкой российской общественности - П.И. Мельников (1819-1883), служивший в МВД, а затем проявивший себя на литературном поприще. Будучи чиновником министерства в Нижегородской губернии и выполняя разнообразные поручения по розыскам староверов, он непосредственно столкнулся с расколом, причем выступал за преследования и применение жестких мер. Чего стоило только его предложение в обязательном порядке зачислять всех староверов в рекруты, не делая исключений для купеческих семей. Или отдавать в кантонисты детей, рожденных от браков, совершенных беглыми попами или наставниками. Хорошо известна деятельность П.И. Мельникова по разгрому скитов на территории Нижегородской губернии: он исполнил 87 поручений по секретной, т.е. раскольничьей, части[83]. В 1850-1851 годах его включили в состав экспедиции МВД, исследовавшей секты. С этих пор у молодого чиновника помимо служебного рвения просыпается и научный интерес к расколу, изучением которого он занялся вплотную. По итогам работы комиссии был подготовлен -во многом благодаря стараниям П.И. Мельникова - обширный отчет. Он стал одним из первых публичных трудов в России по исследованию старообрядчества и затрагивал большой комплекс вопросов: религиозных, экономических, статистических, географических и т.п.[84] В пореформенный период П. И. Мельников покинул службу и посвятил себя литературной деятельности; он выступал как специалист по народной жизни вообще и старообрядчеству в частности. Его ставшие популярными романы "В лесах" и "На горах" дают масштабную панораму староверческих представлений и быта. (Эти названия связаны с особенностями Волги: левый берег реки низкий и пологий, поэтому "В лесах", а правый - высокий и крутой, отсюда "На горах".)
  Отношение к расколу бывшего чиновника МВД постепенно становилось благожелательным. Более того, он стал приверженцем староверия и ратовал за всестороннее и бережное изучение этого самобытного явления русской жизни. Свою точку зрения П.И. Мельников не только пропагандировал как писатель, но и отстаивал как признанный знаток проблемы - во властных структурах, куда его постоянно приглашали. Своего рода кульминацией в деле оправдания раскола стала записка, подготовленная Мельниковым по просьбе товарища Министра внутренних дел кн. А.Б. Лобанова-Ростовского для комиссии, собиравшейся в 1875 году[85]. Автор документа фактически обвинил духовенство в том, что 180 лет назад с его легкой руки все раскольники без исключения были объявлены врагами государства и самодержавия. К тому же реформы Петра I сломали не только прежний государственный строй, но и частный домашний быт русского народа, что и вызвало глухое и пассивное недовольство. Однако все это в далеком прошлом: его собственные тридцатилетние наблюдения позволяют утверждать, что не существует уже ни одной раскольничьей секты, зломыслящей против власти императора и российского государства[86]. По мнению П.И. Мельникова, в образованном обществе страны пробуждается достоинство русского имени, языка, дедовской старины, больше уделяется внимания народной жизни. Не отвергать надо старообрядчество, заключал он, а, наоборот, приближать его к себе:
  "чем шире будут даны права раскольникам, тем ближе конечное ослабление раскола и слияние его с Церковью"[87].
  Такая смена образа мыслей, от ревностного гонителя до не менее ревностного защитника, не могла не удивлять современников. Кстати, по информации полиции, раскольники были П. Мельникову весьма благодарны (и не только на словах), чем он и не преминул воспользоваться[88]. Комментировать эти полицейские данные здесь не место; отметим лишь, что купеческой верхушке подобные отзывы были, конечно, полезны - для поддержания имиджа верных государевых слуг. Сам же Мельников, будучи действительно крупным знатоком староверия, не мог не понимать, что простые старообрядческие массы явно отшатнулись от богатых горожан, от купцов, от тех, для кого главной целью стал коммерческий диалог с властями - а не нужды их религиозной общности.
  Нельзя не упомянуть здесь и еще об одном сотруднике МВД, который также специализировался на старообрядчестве, а затем попробовал себя на литературной ниве. Ф.В. Ливанов - и в качестве чиновника по особым поручениям при министре П.А. Валуеве, и в качестве автора известных художественных произведений - своего негативного отношения к расколу не менял. Наиболее полно он сумел выразить его в книгах "Раскольники и острожники" (1868) и "На рассвете. Рассказы из раскольничьего быта" (1875). Автор видит в старообрядчестве - как в купеческих верхах, так и в народных низах - источник всевозможных преступлений. Многие современники (не из правительственного лагеря) считали его литературные произведения оскорбительными пасквилями[89]. Сам он объяснял резко обличительный запал своего творчества стремлением не позволить "коноводам раскола" и всяким мерзавцам торговать религией и намеренно держать народ во тьме[90]. Не заставила долго ждать и реакция староверческого купечества. В июле 1870 года московский почетный гражданин И.П. Бутиков подал на Ф.В. Ливанова в суд - за клевету и оскорбление достоинства. Дело в том, что в книге "Раскольники и острожники" тот поведал о "мерзком" раскольничьем сборище, именуемом собором и состоявшемся в доме И. Бутикова, поставив тем самым известного деятеля в неудобное положение. В ходе судебных слушаний адвокат купца настаивал на недопустимости вмешательства в частную жизнь. Ф. В. Ливанов возражал: его книга касается общественной деятельности И. Бутикова, а кроме того, самозваный раскольничий собор незаконен, о чем, собственно, он и напоминает в своем произведении. Да и вообще, как можно препятствовать информировать общественность о преступных сборищах! Суд встал на сторону Ф.В. Ливанова, не усмотрев в его действиях признаков преступления[91].
  Тем временем старообрядческая тема вышла из категории закрытой, находящейся в компетенции чиновников по особым поручениям и секретных комитетов и утвердилась в публичном пространстве. В огромной мере этому способствовали писатели, которые с 1850-х годов обратились к социальным пластам, далеким от дворянской повседневности. Пионером здесь выступил "Московитянин". Несколько молодых авторов этого журнала начали пропагандировать в своем творчестве интерес ко всему русскому: языку, вере, быту, традициям и т.д. Одним из лидеров кружка стал А.Н. Островский. Его произведения прекрасно известны, тем более что советская критика считала его классиком "обличительной" литературы. Не касаясь содержания богатого творчества Островского, уточним лишь, какую социальную среду он изображал. Конечно, купечество, но только с одним существенным добавлением - старообрядческое. О том, что А.Н. Островский описывал будни московских купцов-раскольников, сегодня совсем забылось. В этом нет ничего удивительного: в советские годы на конфессиональную принадлежность персонажей не обращали внимания - как на незначительные детали.
  Между тем самому писателю дело представлялось иначе. В своей литературной пробе - "Записках замоскворецкого жителя" (1847) - начинающий литератор сообщил, что он:
  "проливает свет на страну, никому до сего времени в подробности неизвестную и никем еще из путешественников не описанную. До сих пор известно было только положение и имя этой страны; что же касается до обитателей ее, то есть образ жизни их, язык, нравы, обычаи, степень образованности, - все это было покрыто мраком неизвестности"[92].
  Возникает закономерный вопрос: как сам автор познакомился с купеческой староверческой средой? Как известно, семья писателя не имела к ней никакого отношения: его брат состоял на государственной службе, дойдя до министерской должности; отец служил в различных учреждениях по юридической линии; сам Александр Николаевич был мелким служащим в суде, где, как считается, и черпал материал для пьес. Тем не менее ответ кроется в его биографии, а именно в его первой женитьбе на московской мещанке Агафье Ивановне (фамилия неизвестна). Ее запомнили как простую по происхождению женщину, без образования - написать письмо для нее стоило немалого труда; зато она досконально знала быт, нравы и язык купечества, вышедшего из крестьянства. Брак с ней, что весьма примечательно, не был церковным. Отец писателя категорически не принял избранницу сына и выгнал его с ней из дома, лишив материальных средств[93].
  Агафья Ивановна оказала огромное влияние на творчество мужа, который охотно прислушивался к ее мнению[94]. Следствием этого стало колоритное изображение различных сюжетов из жизни купцов-раскольников. Имя первопроходца в новом мире быстро стало популярным в литературных кругах Москвы и Петербурга. Все понимали, о ком пишет молодой автор, хотя в пьесах об этом, что называется, в "лоб" не говорится. Так, в известной пьесе "Свои люди - сочтемся" действующие лица - раскольники. О главных героях купце Самсоне Силыче Большове и его жене Аграфене Кондратьевне как бы мимоходом сказано, что он голицами торговал на Балчуге:
  "добрые люди Самсошкою звали, подзатыльниками кормили. Да и матушка-то Аграфена Кондратьевна чуть-чуть не паневница - из Преображенского взята".
  Они ищут для своей дочери жениха: чтобы был купец, лошадей хороших держал, да и лоб крестил по-старинному[95]. То же и в других пьесах раннего периода: разговоры персонажей вертятся вокруг Рогожского, Преображенки, Лефортова, ношения бороды как некого отличительного признака явно не только бытового характера[96]. А в наиболее известном произведении этого периода - пьесе "Гроза" (1859) - имеется примечание автора:
  "все лица, кроме Бориса, одеты по-русски"[97];
  это конкретное указание на то, что участники действия придерживаются старой веры. Обращение А.Н. Островского к новому для тех лет материалу - о старообрядческом купечестве - не было, конечно, данью моде. Писатель искал хорошее в выходцах из народа. Этим же продиктован и его интерес к Кузьме Минину, любимому историческому герою Островского, к изучению летописей и источников. Основной мотив пьесы "Козьма Захарьич Минин, Сухорук" таков: освобождение от великой разрухи является делом народа, сплотившегося вокруг Минина. В этом контексте интерес к духовным основам русского народа кажется весьма органичным. Заметим, что Агафья Ивановна скончалась в 1867 году и А.Н. Островский, будучи уже известным драматургом, вступает уже в церковный брак с молодой актрисой М.В. Бахметьевой, взявшей под строгий контроль труды и дни писателя. Интерес к старообрядческой среде у него постепенно угасает. Так, в пьесе "На всякого мудреца довольно простоты", написанной в 1868 году, уже содержится прямая ссылка на то, что действие разворачивается в сугубо православной среде господствующей церкви[98].
  Над староверческой тематикой, но в этнографическом ключе, работал и другой литератор - С.В. Максимов (1838- 1901). Будучи сыном мелкопоместного дворянина Костромской губернии, он с детства познакомился с окружавшей его крестьянской средой. Учась в Московском университете, будущий писатель сближается с редакцией "Московитянина", а точнее - с молодым кружком во главе с А.Н. Островским. Именно здесь любовь ко всему народному получила у него творческое развитие. С.В. Максимов начинает публиковаться, помещая в журнале небольшие, но яркие рассказы о деревенской и городской жизни. Они не остались без внимания аудитории. Достаточно сказать, что их отметил И.С. Тургенев, который призвал начинающего писателя активно участвовать в становлении нового литературного направления - изучения русского народа. Следуя этому пути, в 1855 году С.В. Максимов предпринимает поездку во Владимирскую губернию, где приступает к изучению промысла, быта и тайного языка офеней (коробейников, ведущих мелкую торговлю). Как известно, эта категория торговцев выработала особые речевые коммуникации, позволяющие им вести свои дела, оставляя в неведении непосвященных. Молодой этнограф сближается с офенями, настойчиво преодолевая их подозрительность и завоевывая доверие. В результате ему удалось записать более тысячи слов тайного языка торговцев, большую часть которых составляли представители староверческой среды. Это был не теоретический, не книжный, а первый по-настоящему практический опыт изучения народных торговых сетей, организованных силами раскола и составляющих неизвестную доселе часть российской действительности.
  Дальнейшее очное знакомство С.В. Максимова со старообрядчеством произошло в рамках литературной экспедиции, инициированной властью сразу после смерти Николая I. Своеобразие этой экспедиции состояло том, что ее проводили не чиновники, как ранее, а уже известные российскому обществу писатели[99]. Максимов оказался среди тех, кого привлекли к работе. Его командировали на север страны, где он окунулся в новые для него этнографические реалии. К тому времени существовало уже немалое количество литературы, содержащей географические, исторические, естественнонаучные сведения о русском севере, однако этнографические исследования прежде практически не проводились. Именно на этом неразработанном пока направлении сосредотачивается С.В. Максимов. Почерпнутые им наблюдения легли в основу очерков "Год на севере" и "Лесная глушь", а также ряда рассказов[100]. Из этих произведений становится ясно, что жизнь простых людей была буквально пронизана староверием и его традициями. В поездке писатель постоянно обращается к историческим источникам, как печатным, так и архивным; исследует местные церковные, монастырские и судебные архивы, извлекая интересные факты из прошлых времен. И от этнографических зарисовок переходит к истории раскола.
  С.В. Максимов принял участие в издании обширных материалов по истории старообрядчества; их обнародование относится к началу шестидесятых годов XIX века. Он внес заметный вклад в процесс изучения этого явления русской жизни, опубликовав "Историю о взятии Соловецкого монастыря", "Повесть о страдальцах Соловецких", два послания Аввакума. Эти и другие памятники староверческой мысли вошли в составленный им сборник "Рассказы из истории старообрядства". С.В. Максимов подчеркивал в предисловии к нему: ранее мы слышали только противников раскола, но до нас не доходил его собственный голос:
  "оттого-то обнародование раскольничьих сочинений столько же необходимо, сколько и полезно"[101].
  С.В. Максимов в этой своей деятельности был не одинок. С конца 1850-х - начала 1860-х годов книжный рынок страны буквально захлестнул поток раскольничьей литературы, вызывавшей интерес у самых разных слоев читающей публики. Одним из крупных центров распространения старых книг был магазин Т.Ф. Большакова (1794-1863) в Москве. Этот купец происходил из староверческой семьи и, используя свои связи, начал скупать и собирать различные раскольничьи рукописи. При его непосредственном участии составлены московские книжные коллекции М.Н. Погодина, Н.С. Тихонравова, Ф.И. Буслаева, К.Т. Солдатенкова и др. Достаточно сказать, что только Погодин приобрел у него около 200 старинных книг и рукописей для своего знаменитого "древлехранилища". Но Т.Ф. Большаков не просто собирал книги; он серьезно изучал их, став признанным авторитетом в этой области истории церкви. Его познания очень пригодились в период учреждения Белокриницкой иерархии в 1846-1847 годах, когда Большаков выступал в качестве консультанта по каноническим правилам[102].
  Среди крупнейших издателей старообрядческой литературы тех лет следует упомянуть Д.Е. Кожанчикова (1811- 1877). Его петербургское издательство приобрело всероссийскую известность, впервые напечатав наиболее значимые произведения раскола. Кстати, многие из тех, кто встречался с ним тогда, были уверены, что он и сам старообрядец[103]. Среди изданной Кожанчиковым раскольничьей литературы выделим популярный тогда и забытый ныне "Сборник русских духовных стихов" молодого автора В.Г. Варенцова (1825-1867). Выпускник Казанского университета впервые сумел собрать раскольничью и сектантскую поэзию, чтобы познакомить с ней российскую публику. Сборник был запрещен цензурой и только усилиями Д. Е. Кожанчикова в 1860 году увидел свет. Большинство журналов того времени отметили его своими рецензиями[104]. Значение сборника оценивалось очень высоко, поскольку письменные раскольничьи произведения уже были более или менее знакомы публике, тогда как устная литература - продукт поэтического творчества самого народа - оставалась фактически неизвестной. Ведь раскольничьи напевы - это не совсем песни; это духовные стихи, которые вызывают в верующих строгое и почтительное отношение, соизмеримое с отношением к священной книге или проповеди, но более доступные для понимания. Поэзия русских староверов, по сути, открытая В.Г. Варенцовым, свидетельствовала о довольно мрачном представлении народа о жизни; от стихов веет грустью, тоской и безнадежностью. Массы раскольников, мещане и крестьяне, распевали о "пустыне прекрасной", о "судьях неправедных", о "попах-запоицах". Неслучайно идеалом здесь выступает Лазарь убогий, не ожидающий перемен к лучшему в этой жизни. Такой идеал наиболее полно отвечал той жизненной обстановке, в которой находился русский народ. У властей появление такой печатной продукции вызывало тревогу. Граф Д.А. Толстой, например, делился своими опасениями с митрополитом Филаретом, указывая на чрезмерное количество сочинений о русском расколе. Причем многие авторы, не имея достаточной подготовки для обсуждения такого сложного явления, как раскол, приходят к выводам неблагоприятным для православной церкви. По убеждению Д.А. Толстого, необходимо ограничить этот поток литературы, допуская к изданию только те сочинения, которые отличаются основательным знанием предмета в строго православном ключе[105].
  Вместе с тем знакомство с раскольничьим творчеством значительно расширило представления образованной публики о религиозности русского народа. Постепенно приходило понимание того, насколько православное верование народа отличалось от религиозных доктрин синодальной церкви. Это обстоятельство, например, осмыслено в творчестве известного писателя М.Е. Салтыкова-Щедрина. В романе "Пошехонская старина" он изложил свои многолетние наблюдения по поводу того, что в России существовало фактически два православия: народное и церковное. Как он писал, даже догмат о воплощении Христа понимался многими крестьянами иначе, чем дворянами-помещиками: народ воспринимал свое задавленное положение в качестве временного испытания, предоставленного лишь тому, кого за это ждет вечное блаженство, и Господь собственно "для того благословил его рабством"[106]. Размышляя над этой мыслью, М.Е. Салтыков-Щедрин замечал, что народ вовсе не думает о каком-то самосовершенствовании, а просто верует:
  "Верует в три вещи: в свой труд, в творчество природы и в то, что жизнь не есть озорство. Это и есть вера и в то же время дело, т.е. дело в форме доступной народу. Если жизнь испытывает его, он 'прибегает', просит заступничества и делает это в той форме, какая перешла к нему от предков"[107].
  Осмысление народного духа у великого писателя неразрывно связывалось со староверческими основами крестьянской жизни, определявшими ее перспективы. Следуя знаменитому гоголевскому сравнению Руси с тройкой, безответно несущейся куда-то, М.Е. Салтыков-Щедрин по-новому обыгрывал этот русский образ:
  "надо взять в руки посох, препоясать чресла и, подобно раскольникам - 'бегунам', идти вперед, вышнего града взыскуя"[108].
  Тема раскола стала также, питательным источником для формирования серьезных идеологических концепций. Речь идет о писателе Ф.М. Достоевском, чьи хорошо известные общественно-политические воззрения во многом складывались как раз под влиянием староверческой тематики. Признаемся, этот аспект творчества писателя разработан специалистами довольно слабо, что требует уточнения контуров для его дальнейшего изучения. Сразу скажем, знакомство Ф.М. Достоевского с расколом произошло поздно. Как известно, кружок петрашевцев, где он принимал так печально закончившееся для него участие, привлекали европейские теории социалистического оттенка, а не проявления религиозной самоорганизации русского народа. Интереса, да и возможностей приобщиться к староверию у интеллигентских кругов тогда было немного. Хотя Достоевский любил рассказывать об одном семейном вспоминании: его отцу (врачу по профессии) протекцию для поступления на службу в Мариинскую больницу оказал его знакомый - знаменитый в то время глава федосеевского согласия Илья Ковылин; бывая в Москве, писатель часто навещал его могилу на Преображенском кладбище[109]. Воочию же с раскольниками Достоевский столкнулся там, куда вопреки воле его забросила судьба - в остроге, где он отбывал наказание за связи с Петрашевским. В повести "Записки из мертвого дома" (I860), рассказывающей о том нелегком жизненном этапе, дана целая галерея народных персонажей. Среди них выделяется старик-старовер, слывшим самым уважаемым каторжанином: именно ему отдавались для сбережения те скудные деньги, которые имели заключенные[110]. Достоевский с теплотой описывает эту фигуру, его "ясные, светлые глаза, окруженные мелкими лучистыми морщинками". Этот раскольник был осужден на каторжные работы не за какое-то корыстное деяние, а за поджог строившейся в его селе православной церкви, решившись "стоять за веру"[111].
  Староверческая тема присутствует и в романе "Преступление и наказание" (1866). Напомним читателям образ крестьянина Миколки: именно он заявил властям, что убил старуху-процентщицу. Как выяснил следователь, этот молодой человек был раскольником-бегуном, около двух лет живший под началом старца-наставника: его поступок (признание в убийстве, которого он не совершал) определялся одним стремлением - "пострадать", при чем страдание принять не от кого-либо, а непременно от властей[112]. Такие воззрения, имевшие религиозную окраску, являлись неотъемлемой частью страннической идеологии. Очевидно, что Достоевский вводит персонаж этого раскольника для наиболее полного раскрытия темы искупления, которой собственно и посвящен роман. Страдание как духовное очищение - эту мысль, прочно укоренную в сознании представителя народа - Миколки, только-только начинает постигать интеллигент Родион Раскольников.
  В первой половине 60-х годов система взглядов писателя находилась в стадии формирования. Тем не менее, ее основы просматриваются уже зримо. Оторванность дворянского сословия от народа, полное непонимание его нужд и стремлений осознана и выстрадана самой жизнью Достоевского. И весьма примечательно, что постижение русского народа он напрямую связывает с расколом, наиболее полно выражавшим его внутренне состояние. В годы, когда российское образованное общество было захвачено новой тогда раскольничьей темой, эти веяния не могли не затронуть и Ф.М. Достоевского, искренне увлекавшегося этим религиозным явлением. Напомним, что А.П. Суслова, с которой писателя в первой половине 60-х годов связывали близкие отношения, являлась раскольницей, родом из Нижегородской губернии[113]. Она никогда не посещала церковь, отличалась резкостью суждений; одно время намеривалась даже податься в согласие бегунов-странников, чтобы "жить полнее и шире"[114].
  Ключевым моментом в формировании взглядов Достоевского стало его знакомство с творчеством Константина Голубова. Известно, что этот раскольник-беспоповец издавал в Пруссии журнал "Истина", где размещал свои статьи по различным нравственно-религиозным проблемам. В конце 60-х годов XIX столетия он возвращается в Россию и переходит в единоверие. Этот шаг вызвал взрыв энтузиазма у ревнителей официального православия: статьи о Голубове заполнили российские издания, его журнал начал широко распространяться по России[115]. Прежде всего, он резко выступил против "свободы совести", считая эту идею прямой дорогой к безверию, уже протоптанной на Западе[116]. Самое страшное на этом пути сомнения в православии, именно из них "произрастает бессознательная веротерпимость". А это настоящая погибель для русского человека, жизнь которого заключена "в жертве за правоверие"[117]. Очевидно, такая позиция предопределялась отношением к православию как несущей конструкции народной жизни. При чем, по мнению Голубова, здесь важна истинность самой веры, а не ее разновидности, древность, новизна и т.д. Он был убежден, что подлинная истинность во всей своей полноте как раз и выражена в православии, которое богаче и выше, чем любая другая религия (индуизм, протестанство и др.)[118]. Эти взгляды бывшего раскольника, может быть, были бы и приемлемыми для церковной администрации, однако тот и не думал ограничиваться ими. Вскоре восторги, связанные с его переходом в единоверие, сменились прохладным отношением: Голубов оказался далеким от почитания синодальной версии православия. Более того, он начал излагать свое видение устройства церкви, где не только обряды, но и иерархия занимали, мягко говоря, не главное место.
  Голубовские воззрения привлекли внимание Достоевского: он связывал с ними узловые моменты духовного становления православного человека. В письме А.Н. Майкову он прямо писал:
  "А знаете, кто новые русские люди? Вот тот мужик, бывший раскольник... о котором напечатана статья с выписками в июньском номере "Русского вестника". Это не тип грядущего русского человека, но, уж конечно, один из грядущих русских людей"[119].
  Работая над романом "Бесы" (1870), Достоевский берет на вооружение идеи Голубова, созвучные с его собственными размышлениями, и приступает к их творческому развитию. Заметим, что в черновиках произведения Голубов фигурирует в качестве действующего лица, чья роль в идейном замысле "Бесов" крайне значима[120]. Однако присутствие на станицах романа человека, не оправдавшего надежд синодальных властей, представлялось для них крайне не желательным. Достоевский был вынужден отказаться от Голубова, но только не от развития взглядов с ним связанных. Для этого он вводит в сюжет главу "У Тихона"[121]. На ее страницах раскрывается тема церкви, живущей исключительно верой во Христа. Объединяющим центром такого духовного сообщества выступает искупление, а не преклонение перед иерархией. Не случайно и сам Тихон у Достоевского находится на покое: он не имеет никакой административной власти, т.е. является архиереем не представляющим иерархии. Но именно он несет Ставрогину тот необходимый каждому образ искупляющей церкви, который дорог Достоевскому. Как известно, эта глава вопреки возражениям писателя не вошла в основной текст романа. Идейные интенции Тихона оказались рассредоточены между фигурами Шатова (из народа, но без веры, а потому погибает) и Хромоножки (обращение к родине, опоры в жизни).
  Исследователям литературы хорошо известен сюжет с Голубовым при подготовке "Бесов". Однако, считается, что на этом Голубовская история у Достоевского исчерпана. Однако, судя по дальнейшему его творчеству, это далеко не так. По нашему мнению, идеи бывшего раскольника после конкретной разработки в "Бесах" предстают на страницах "Подростка" (1875) в художественном образе Макара Долгорукого. Это крайне интересный персонаж продолжает мысли Достоевского: раскрытие церковного идеала здесь выражено в художественном образе. В романе М. Долгорукий ведет отшельническую жизнь, но в тоже время он опять никак не связан с иерархией. Размышляет обо всем, но совсем не упоминает церковной администрации. Достоевский как бы показывает его внутреннюю свободу или самообразность; поведение, любые действия этого странника несут положительный заряд. Появляясь на страницах романа, он мирит семью Версиловых, всех успокаивает, укрепляет в вере и т.п. При чем, у него это получается естественным образом, легко: в этом и выражается макарово благообразие, т.е. порядок не снаружи, а - внутри человека[122]. По Достоевскому - собственно в этом и состоит действительная роль церкви, ее подлинное назначение в жизни. Не соблюдение официальной церковной традиции, а поддержание внутренней свободы. Но для нас самым интересным в образе М. Долгорукого является эпизод, где прямо указывается его раскольничья подоплека. После смерти Макара от него, не имевшего ни какой собственности, остается лишь одна старая икона без ризы. О ней сказано, что это образ "родовой, дедовский; он весь век с ним не расставался... и, кажется раскольничий"[123]. Конечно, этот маленький эпизод многозначителен, как и все у Достоевского. Раскольничий штрих в повествовании о страннике не выглядит случайным: он явственно указывает на источник благочестия русского народа. Источник, который, находясь вне синодальной, господствовавшей церкви, слабо ориентирован на последнею.
  Все эти мысли писателя получили затем идейную шлифовку на страницах "Дневника писателя" (1876-1880). Здесь проведена осмысленная грань между народным православием и его синодальным вариантом. Русские образованные круги не сумели понять, что есть православно-народная культура: просвещенное общество не может найти общего языка со своим народом. Отсюда утверждения Достоевского, что "всякое дерьмо", о котором печется правящий класс, т.е. конституция представляет интересы общества, но уж совсем не народа. "Закрепостите вы его опять!" - восклицает писатель[124]. У простого русского народа совсем иные предпочтения: он никогда не сделается, "каким бы его хотели видеть наши умники, а останется самим собою"[125]. Достоевский постоянно оперирует понятием православие народа, правда, не называя его впрямую старообрядчеством. Именно этим народным православием необходимо просветиться образованным сословиям, что "будет воистину школою для всех нас и самою плодотворную школою"[126]. Только путем духовного слияния разрешится противоречие между ними и русским народом. Это создаст общее дело, которое "страшно поможет всему, все переродит вновь, новую идею даст"[127]. Ее значение Достоевский сравнивал с крестьянской реформой освобождения от крепостничества[128]. Контуры этой новой, перерожденной идеи (церкви) мы находим на страницах последнего крупного романа писателя "Братья Карамазовы". Перед нами образ, если можно так сказать, горизонтальной церкви. Весьма символично, что в романе ее олицетворяют двенадцать мальчиков, собравшихся на похороны их сверстника Илюшечки, скончавшегося два дня спустя после приговора Дмитрию Карамазову[129].
  Описанная ситуация убедительно показывает: к 60-м годам XIX столетия тема раскола вполне овладела умами. Причем не только в качестве экзотики. Часть российской интеллигенции нашла в староверии свой интерес, увидев в нем реальную силу. Речь идет о политических противниках самодержавия, которые увлеклись модным религиозным течением, обнаружив невиданные ранее перспективы.
  
  3. Конфессиональные революционеры
  
  С конца пятидесятых годов XIX столетия раскол приобретает в России широкое общественное звучание. Можно сказать иначе: он становится своего рода модой для части отечественной элиты, привлекает внимание многих мыслящих людей. Староверческий мир начинают активно изучать, и в этом осмыслении собственной истории и культуры открываются новые возможности для утверждения национального самосознания, для выхода за тесные рамки официальных строго охранительных установок. Другими словами, на раскол перестали смотреть как на чисто религиозное явление; в нем увидели черты, имеющие гражданское значение, что обогатило всю общественную жизнь. В этом новом взгляде на раскол особенный акцент был сделан на политическую составляющую. Многие идейные противники самодержавия обнаружили неожиданные возможности для своей борьбы. С их реализацией и связана интереснейшая эпоха отечественной истории, прошедшая под знаком народнического движения (1860-1870-е годы).
  Однако, как мы показали, оценка раскола с точки зрения политических перспектив не была собственным достижением интеллигенции пореформенного периода, развернувшей революционную борьбу за народное счастье. Данные выводы изначально сформулировали представители вовсе не революционных, а в первую очередь правительственных кругов. Староверческий мир всегда вызывал всевозможные подозрения и опасения у российских властей. Николаевское время заметно усилило эту тенденцию. Вступив на престол под залпы восстания декабристов, император постоянно был озабочен своевременным выявлением сил, угрожающих самодержавному правлению, в том числе и среди раскольников. Поэтому уже в тридцатых годах под эгидой МВД снаряжались специальные экспедиции чиновников в различные губернии страны. Главная их задача состояла в выяснении не религиозной, а политической стороны дела, в определении влияния на раскольников посторонних личностей, особенно внешних врагов государства с их якобинскими воззрениями. Одна из таких известных нам по документам поездок состоялась в 1838 году; майор III отделения А. Васильев посетил тогда около двадцати губерний. В донесениях чиновник с тревогой оценивал благонадежность раскола, где крайние формы сопротивления (открытый бунт, самосожжения и т.п.), конечно, уходят в прошлое, но повсюду продолжает:
  "тлиться дух дерзновеннейшего отвержения власти царя и гражданских законов".
  Наиболее зримо, по его наблюдениям, это ощущалось в Москве, где настрой на неповиновение лучше, чем в других местах, замаскирован религиозностью[130]. Что же касается иностранного влияния на староверческие массы, то здесь майор пришел к заключению, что:
  "те заграничные совратители народа, о которых думает правительство, не могут лично действовать на крестьян",
   поскольку никаких следов присутствия иностранцев на родных просторах ему обнаружить не удалось. Зато везде явственно прослеживаются связи с московскими сектоводителями,
   "которыми дышат и движутся все фанатики и шарлатаны губерний"[131].
  Тем не менее служебное рвение привело к нужным результатам: иностранное влияние все-таки обнаружилось. В Московской, Костромской и Владимирской губерниях были замечены лица с австрийскими паспортами, одетые, правда, в русскую одежду и с бородами. Ими оказались старообрядцы из заграничных селений, ранее бежавшие из России, но сохранившие прежнюю веру, язык и обычаи. Используя единоверческие связи, они свободно перемещались по разным регионам, позиционируя себя в качестве потомков русских, пострадавших за свои религиозные убеждения[132].
  Очевидно, что подобные поездки носили ярко выраженный оперативный характер и мало помогали в изучении гражданских и политических аспектов раскола (хотя именно для этого и предпринимались). Начало серьезной работе положили в 1840-х годах немецкие исследователи российской действительности. Речь идет, прежде всего, об известном европейском ученом бароне А. Гакстгаузене, который, как уже говорилось выше, после путешествия по России оставил ценные наблюдения о староверах. Исключив иностранное влияние, столь любимое российскими властями, он квалифицировал старообрядчество как движение, сформированное внутренними силами народа, и обратился к его истокам. Религиозный дух этого сектантства произвел на него гораздо более сильное впечатление, чем безжизненная мощь и великолепие официальной Русской Православной Церкви.
  "Староверы, - заключал он, - имеют большое нравственное влияние на Россию и на правительство"[133].
  Однако официально государство попросту игнорировало существование раскола, придерживаясь политики его формального отторжения. Между тем многочисленные секты, постоянно пополняясь из низших слоев населения, в свою очередь, отвергали культуру высших классов, считая ее антинародной и если не предательской, то по меньшей мере чуждой России. Более того, в неприятии государства и церкви начинают просматриваться социалистические и коммунистические наклонности русского народа. По убеждению немецкого ученого, необходимо серьезно взглянуть на раскол именно с этих позиций, поскольку Россия еще плохо представляет, какие опасности и неожиданности грозят ей с этой стороны[134]. Гакстгаузен задается вопросами: как эти массы, выросшие на иных жизненных устоях, могут повлиять на общественную жизнь России в целом, насколько сильно может быть это влияние и к чему оно может привести?
  В дальнейшем политическая оценка раскола у А. Гакстгаузена только усиливалась. В одной из его записок 1856 года к великой княгине Елене Павловне рассуждения о политическом значении староверия сопровождаются предупреждением, что ситуация в России приблизилась к опасной черте. Выступая за прекращение гонений на раскол, автор записки предлагал меры по его скорейшей легализации через признание раскольничьих браков, староверческих священников и т.д. Эти юридические действия А. Гакстгаузен рассматривал как:
   "последний шаг, как экстремальную границу, находящуюся перед государством, по ту сторону которой уже революция"[135].
  Главная цель предлагаемого им полного признания староверия состояла в том, чтобы раскольники наконец-то ощутили себя частью единого народа, подчиняющегося одной власти. В пример он ставил Пруссию, где протестантское правительство посредством законодательных мер урегулировало отношения с различными сектами. И в России, по убеждению ученого, следовало бы поступить аналогичным образом, т.е. уравнять раскольников и православных в гражданских и религиозных правах. Решение этой задачи требовало уточнить и религиозный статус императора:
  "Мне кажется, настал момент, когда русский монарх более, чем когда-либо, должен сделать акцент на юридическом выражении того, что он не глава, а только покровитель русской церкви, и он, прежде всего, монарх Империи, который должен... защищать религиозные интересы"[136].
  После всех необходимых юридических преобразований, по мнению барона, можно приступать к созыву земской думы, которая представляет собой единственно возможный путь сближения царя и народа[137].
  Как известно, круг научных новаций Гакстгаузена был широк и не ограничивался старообрядческой тематикой. Он занимался экономическими вопросами, изучал институт общины, его увлекали и геополитические перспективы взаимоотношений православия и католичества. Но для нас важен тот факт, что он задал направление в изучении раскола и его политической роли в жизни российского общества. По пути, начатому А. Гакстгаузеном, последовал еще один известный немецкий исследователь, находившийся под его научным влиянием. А. Буддеус по роду своих занятий был скорее политическим философом, нежели историком или экономистом в строгом смысле слова[138]. Его перу принадлежит немало работ, посвященных современным политическим реалиям (середины XIX века) в самых разных странах Европы. В книге "Россия и современность", вышедшей в Германии в 1851 году, А. Буддеус дал анализ российской действительности, где в концентрированном виде изложил взгляд на русский раскол как политическую оппозицию правительству[139]. Следуя за А. Гакстгаузеном, ученый ясно увидел в старообрядчестве религиозное выражение народного социализма. В нем доктрины всеобщего равенства, совместного владения собственностью и родственные им социалистические принципы, господствующие среди староверов, переплетены с верованиями, возникшими из-за схизмы в церкви, а затем - насильственных реформ Петра Великого. Именно эти элементы социализма в сочетании с интерпретацией догматов вероучения составили ту основу, на которой разгорался неугасимый энтузиазм народного сектантства. Автор относился к расколу не как к случайному феномену, а как реальному плоду национального развития. Он придерживался принципиального утверждения: раскол неискореним, и правительственные преследования не могут помешать его распространению и популярности. Раскол, как выражение чаяний масс, превратился в мощную народно-демократическую силу, с которой государство должно считаться.
  А. Буддеус в своих сочинениях популяризировал воззрения А. Гакстгаузена о расколе и отмечал, что пока никто из русских не сделал так много для изучения русского сектантства, как немецкий барон. В этих словах признательности ученого в адрес соотечественника и коллеги явно просматривается намек на неспособность российских властей самостоятельно и в полной мере оценить суть и значимость происходящего в их собственном доме. В Европе такую ситуацию представить сложно, как, впрочем, и само существование враждебного элемента, подобного нашему религиозному расколу. Поэтому следовало бы больше и глубже заняться изучением своих реалий, тем более что вплоть до сороковых годов не только в Европе, но и - главное - в самой России общество находилось в полном неведении относительно раскола[140].
  Как мы говорили, внимание, проявленное А. Гакстгаузеном к русскому расколу, вдохновило тогда многих. Особенно тех российских интеллектуалов, которые имели возможность лично общаться с известным немецким ученым. Например, перешедший в католичество и живший в Европе князь П. Гагарин[141], увидел сквозь призму раскола новые возможности для осуществления своей давнишней и невероятной мечты - воссоединения православия и католичества. Ему казалось, что старообрядцы, в отличие от никониан являющиеся хранителями древней, не испорченной греками веры, - это наиболее перспективные участники процесса объединения с латинством. Возникновение же самого раскола в русской церкви он объяснял отсутствием в ней такого мощного центра, как папа, способного оправдать перед народом религиозные перемены. Находясь в плену этих идей, И. Гагарин доказывал каноническую правильность перехода староверов под власть римского папы. Он разъяснял: раскольники ищут Церковь, схожую с католической, дабы немедленно обратиться к ней, но не могут найти. Надо открыть глаза этим многочисленным сектам, над которыми не властен православный клир господствующей церкви[142]. Утопичность подобных надежд мало у кого в России вызывала сомнения: все ясно осознавали, что раскол произошел как раз из-за уклонения РПЦ в латинскую веру, вследствие чего православие никониан было объявлено еретическим. Попытки же врачевания русской церкви посредством католического папы искренне удивляли. Журнал "Православный собеседник" заметил:
  "...Лучшее средство обратить раскольника к церкви - убедить его, что русская церковь никогда не соединялась с римскою, никогда не принимала латинских ересей"[143].
  И надо признать, что это простое, но намного более здравое наблюдение.
  Куда более трезвое отношение к германским публикациям проявили российские власти, не оставив их без внимания. Сотрудники Министерства внутренних дел, в чьем ведении находились раскольничьи дела, эти труды основательно проштудировали. И.П. Липранди, один из крупных специалистов МВД по расколу середины XIX века, прямо признавал это в своих служебных записках. Раньше, отмечал он, в России смотрели на раскол преимущественно с религиозной точки зрения, при этом его политический и даже гражданский аспекты вовсе упускались из виду. И только с середины сороковых годов, благодаря немецким ученым, МВД по-другому взглянуло на староверческий мир, осмыслив его уже не только как религиозную общность[144].
  Познакомившись с немецкими идеями, российские власти очень быстро восприняли те опасности, которые могли произрасти на этой почве. Правительственные чиновники разного уровня заговорили об энергичности и жизнестойкости раскольников, об их материальной обеспеченности. Собираемые сведения приводили к серьезным обобщениям. Например:
  "...Эта масса в последнее время стала все более и более стремиться к внутреннему единству; она может быть готова уже создать из себя отдельное целое, враждебное правительству и церкви, и представить в истории небывалый пример особого, незаметного на первый взгляд, государства в недрах самой самодержавной Империи"[145].
  Власти направили усилия на выяснение реальных масштабов "враждебного" образования, поскольку этот "опасный соперник, встречаясь на каждом шагу, до сих пор еще прячет голову свою во тьме"[146]. В этом смысле установление численности сектантов становится важной государственной задачей. Но ее актуальность была обусловлена особыми обстоятельствами. Дело в том, что в России к середине XIX столетия рабочий класс не представлял той грозной силы, которая к тому времени уже заявила о себе в развитых европейских странах. И российское правительство хорошо понимало, что исходящие от пролетариев опасности - стандартные для западных соседей, - не сулят здесь подобных тревог. Зато власти осознали другие риски: в России существует сила совсем иного характера; она выросла не из классовых размежеваний, осмысленных европейскими экономическими теориями, - она сформирована на основе религиозной общности, именуемой старообрядчеством. По мнению чиновников, в России, в отличие от западных стран, главная масса недовольных концентрируется не в том или ином общественном классе, а в религиозной конфессии -расколе, к которому принадлежат самые разные слои: крестьянство, рабочие, мещане, купцы. Эту мысль четко сформулировал уже упоминавшийся И.П. Липранди:
  "Отечество наше, несмотря на свои преимущества перед другими государствами, имеет, однако же, у себя значительную часть народонаселения, официально сгруппированную в массу недовольных и которая, по свойствам своим, по численности, по средствам и фанатизму, не остановится ни перед какими государственными преступлениями"[147].
  На основе этих заключений власти сделали и еще один вывод: раскол, как враждебная государству сила, становится также центром притяжения для различных группировок, стремящихся ниспровергнуть самодержавный строй. В связи с этим подчеркивалось: если бы те, кто в последние десятилетия пытался выступать против правительства, сумели привлечь на свою сторону раскольничьи массы, их преступные действия имели бы гораздо больше шансов на успех[148]. Конечно, здесь имелись в виду в первую очередь участники декабрьского восстания 1825 года, которые обошли вниманием раскол, не видя и не понимая его возможностей для своих инициатив. Однако спустя тридцать лет ситуация изменилась. Знакомство со староверием привлекает к нему политических вольнодумцев из образованной молодежи, представителей славянофильства и разного рода литераторов, так или иначе влияющих на мнение общества. Эти силы ищут расположения раскольников, пытаясь вовлечь их в свои планы[149].
  Вообще, характеризуя правительственную аналитику по расколу, надо выделить главное, что привнесла власть в его осмысление. Опираясь на работы А. Гакстгаузена и А. Будде-уса, российские чиновники заметно уточнили и расширили понимание русского раскола в качестве потенциальной силы, способной поколебать устои империи. Именно это позволило сформулировать и новый взгляд на антиправительственное движение в стране в целом. Его ближайшие перспективы, по мнению чиновничества, связаны не с развертыванием классовой борьбы по известным европейским сценариям, а с вовлечением в крамольные дела религиозной общности староверов. С другой стороны, открытие староверческого мира с его возможностями, осознанными, прежде всего, самими властями, вызвало волну небывалого энтузиазма в революционных кругах. Справедливости ради надо заметить, что тема раскола в этой среде прозвучала уже в кружке петрашевцев. Судя по имеющимся документам, ее поднял отставной подпоручик Р. Черносвитов. Среди участников кружка он был самым взрослым (в 1848 году ему тридцать девять), тогда как остальным - лет на восемь-двенадцать меньше. Будучи военным, Черносвитов проходил службу на Урале и в Сибири, поэтому его жизненный кругозор был гораздо шире, чем у единомышленников, редко покидавших пределы столицы. На встречах именно Р. Черносвитов рассказывал о своих обширных связях с раскольниками уральских заводов: мол, устроив волнения, на предприятиях можно в течение года организовать масштабное восстание против властей[150]. Правда, на следствии он отрицал свои знакомства со староверами - которые, кстати, очень интересовали полицию[151]. Так или иначе, это первое свидетельство осмысления раскола в качестве силы, способной поддержать усилия тех, кого не устраивает положение дел в стране.
  А полномасштабное воплощение эта идея получила у известных не только на всю Россию, но и Европу русских революционеров А.И. Герцена, Н.П. Огарева и М.А. Бакунина. Они уже не просто обсуждали раскольничье движение, а рассчитывали на него, тесно связывая с ним предстоящую борьбу с самодержавием и свои собственные перспективы. Хотя еще совсем недавно они, не имея никакого понятия о расколе, считали народные массы крайне инертными. Например, Огарев в 1847 году высказывал разочарование отсутствием всякой социальной инициативы в народе[152]. Однако по мере знакомства и увлечения трудами А. Гакстгаузена и А. Буддеуса о русском расколе их энтузиазм рос как на дрожжах. Восприняв идеи немецких авторов, А. И. Герцен, находясь в Лондоне, активно приступил к сбору материалов по старообрядческой проблематике[153]. Особо хотелось бы отметить, что главным источником информации послужили для него различные документы, подготовленные все тем же российским МВД. Основная часть собранного Герценом материала вошла в интереснейшее издание, подготовленное его молодым соратником по эмиграции В.И. Кельсиевым, которому поручено было разобрать все бумаги. В результате в Лондоне на русском языке вышли четыре части "Сборника правительственных распоряжений по расколу"[154].
  Эта публикация имела в то время огромное значение. Российскому обществу был представлен раскольничий мир, ранее известный в основном чиновникам Министерства внутренних дел. В первую часть сборника вошли семь публикаций по основным старообрядческим течениям: поповцам и беспоповцам. Особенный интерес представляет записка об истории и жизни Преображенского кладбища в первой половине XIX века; она посвящена функционированию там хозяйства, взглядам местных обитателей на приобретение и использование собственности. В документах МВД содержались факты о демократическом характере управления староверческими общинами, что, надо думать, приводило в восторг издателей этих записок. Во второй части - десять документов о малоизвестных публике сектах (странниках, хлыстах, скопцах); отметим записку о черниговских раскольниках, через посады которых осуществлялась связь с Белой Криницей - центром поповщинской иерархии. Третий выпуск представляет собой перепечатку капитального труда Н.И. Надеждина "Исследования о скопческой ереси" (СПб., 1845)[155]. Последняя, четвертая, часть состояла из шестнадцати документов, освещающих секту странников как наименее известную широкой аудитории. В этой секте оппозиционная общественность России усматривала наиболее радикальное выражение протеста против режима, потому и внимание ей уделено особое. Публикация этих правительственных материалов приоткрыла покров таинственности с одного из наиболее загадочных явлений русской действительности и позволила систематизировать знания о нем. Надо подчеркнуть, что "Сборники правительственных распоряжений по расколу" до настоящего времени остаются в научном обороте, и современные исследователи по-прежнему обращаются к ним за ценной информацией.
  Познакомившись с документами МВД, свидетельствующими о мятежном духе раскола, лидеры русской эмиграции не замедли приступить к претворению этого идейного багажа в реальные дела. А.И. Герцен первым взялся объяснить староверию его историческую миссию. Начались интенсивные контакты с представителями раскола[156], во время которых Герцен выдвинул идею об учреждении в Лондоне старообрядческой церковной иерархии. Обсуждался выбор кандидата на новую епископскую кафедру; ему предлагалось дать имя Сильвестр, а по кафедре именовать его епископом Новгородским, в честь вольного Великого Новгорода. А.И. Герцен горячо настаивал на скорейшей реализации задуманного: ему хотелось торжественно открыть кафедру во время лондонской Всемирной выставки[157]. Тогда же из Лондона хлынул поток информационных материалов, предназначенных для старообрядцев. Помимо "Колокола", в течение 1862-1863 годов выходило издание, специально посвященное проблемам староверов, - "Общее вече". Как с гордостью подчеркивал А.И. Герцен, это первый опыт прямого агитационного обращения к народу, первая завязавшаяся переписка с раскольниками[158], которая, по мнению его соратников, "скоро примет исполинские размеры"[159]. Редактор газеты Н.П. Огарев стремился дать слово самим страдальцам и жалобщикам из народа, и на "Общее вече" приглашались старообрядцы независимо от согласий и толков. Все они призывались к Старообрядческому собору необходимого для обсуждения ситуации в России[160].
  Обсудить, по убеждению газеты, требовалось многое. Например, покойного императора Николая I, "великого насильственных дел мастера", гонителя и преследователя староверия. Издатели восклицали:
  "Нет, это не русский, не земский царь, каким народ себе его воображал, от которого ждал правды, это просто петербургский император, рожденный от немецких родителей... выписанных для наследия престола из-за моря"[161].
  Царство этого немца с сенатом и синодом уподоблялось ядовитому дереву, сыплющему на русский народ свои отравленные плоды и истребляющему народное достоинство. Противостоять вражеской силе через подлинное единение - вот в чем виделась главная общая задача[162]. Для лучшего восприятия подобные призывы оснащались цитатами из религиозных писаний, широко распространенных в староверческой среде. Так, полиция выявила некое "Послание старца Кондратия", изготовленное в лондонской эмиграции. В нем доступным языком, на основе Священного Писания обосновывалась мысль об антихристе, под которым разумелся, естественно, Государь Император. Говорилось и об антихристовых слугах в лице правительства; утверждалось, что вследствие разделения людей на сословия происходит ущемление свободы и т.п.[163] Значительное количество такой литературы предполагалось доставлять на Нижегородскую ярмарку, куда съезжались старообрядцы со всей России, и более подходящего места для агитационных целей придумать действительно трудно[164].
  Вся эта просветительская деятельность преследовала вполне конкретные цели. О них мы можем судить по письму Н.П. Огарева, направленному московскому купцу И.И. Шибаеву, который являлся представителем рогожских старообрядцев для контактов с заграничными друзьями, и перехваченному полицией. В письме изложена просьба сделать все возможное для сбора ополчения, состоящего из раскольников "как главных распорядителей всего ожидаемого движения":
  "Работайте только и работайте, собирайте себе приверженцев, где можете и сколько можете, особенно по уездам и губерниям; война только начинается... хорошо, если бы вы составили хоть какое-нибудь ополчение к Рождеству (1863 года. - А. П.)"[165].
  Добавим, что адресат Н.П. Огарева никак не мог реализовать поступившие просьбы: в июле 1862 года купца-раскольника И.И. Шибаева арестовали и продержали в тюрьме около двух лет, после чего выдали на поруки его родному брату, также купцу поповщинского согласия[166].
  Среди лидеров русской революционной эмиграции особое место занимает М.А. Бакунин. Человек удивительной судьбы, знаменитый бунтарь, приговаривавшийся и к смертной казни, и к пожизненному заключению судами Пруссии, Австрии и России. Сумев бежать из сибирской каторги, он в 1861 году присоединился к А.И. Герцену и Н.П. Огареву. Эмиграция пополнилась ярким лидером, ставшим центром притяжения для молодого поколения, чьим кумиром был Бакунин. Он также связывал перспективы борьбы против правительства с русским расколом. Уже в первом своем выступлении на страницах "Колокола" в 1862 году он выражал мнение о русском народе, глядя на него сквозь призму раскола, который охарактеризовал чрезвычайно высоко:
  "Народ унес свою душу, свою заветную жизнь, свою социальную веру в раскол, который разлился по России как широкое море... Раскол двинул вперед его (народа. - А. П.) социальное воспитание, дал ему тайную, но, тем не менее, могущественную политическую организацию, сплотил его в силу. Раскол подымет его во имя свободы на спасение России"[167].
  Русский народ представлялся Бакунину совокупностью более чем двухсот религиозных сект, которые имеют политический характер и сходятся на отрицании существующей власти и синодальной церкви. Почитание народом российского императора он считал мифом давно минувших времен: Русь проникнута совсем иными настроениями, связанными с образом царя-антихриста, а период правления Романовых: по его мнению, это то самое апокалипсическое испытание, за которым неизбежно наступит обетованное тысячелетнее царство[168]. Пылкий революционер уверял: для пробуждения раскола нужен только повод. Например, он уповал на польское восстанием, считая, что:
  "Жмудь и Волга, Дон и Украина восстанут, как один человек, услышав о Варшаве, он верил, что наш старовер воспользуется католическим движением, чтобы узаконить раскол"[169].
  Доверялся различным авантюристам типа С.Г. Нечаева: этот уроженец старообрядческого села Иваново-Вознесенского Владимирской губернии провел молодые годы в раскольничьей среде, чем заинтересовал знаменитого бунтаря[170].
  Однако помимо этих сомнительных увлечений М.А. Бакунин высказывал и здравые мысли об использовании раскола в предстоящей борьбе. Так, он скептически относился к контактам его соратников по эмиграции со старообрядческими белокриницкими иерархами и купцами-староверами, считая это пустой тратой времени в организационном плане. Он был уверен, что раскол, воплощенный в народе и воплощенный в попах, - две разные и зачастую враждебные друг другу силы, которые нельзя смешивать[171]. Надо сказать, что подобные настроения постепенно начали преобладать и у А.И. Герцена с Н.П. Огаревым. Им становилось ясно, что попытки вовлечь в конкретные дела старообрядческие верхи ни к чему не приведут. Так, неудачей закончились их отношения с известными федосеевскими наставниками Павлом Прусским и Константином Голубовым. В Восточной Пруссии ими издавался журнал "Истина", с редакцией которой Огарев вел постоянную переписку, пытаясь донести до них свои взгляды. Но беспоповская элита оценила эти прогрессивные воззрения как "несообразные с духом русского народа"[172]. К. Голубов недоумевал:
  "Какая нужда правоверному человеку в каких бы то ни было туманных теориях?... не нуждается он в пустяшных теориях... ему кажется это толчением воды"[173].
  А личная встреча В. И. Кельсиева с Павлом Прусским в Москве, устроенная видным участником революционного движения А.А. Серно-Соловьевичем, завершилась вообще неожиданно для лондонского посланника: ему было сообщено, что в житиях нет призывов к бунту, "да и святые отцы тому не учат"[174]. Вообще, московские раскольники продемонстрировали полное нежелание сотрудничать с Лондоном и его эмиссарами в России. В.И. Кельсиеву не удалось склонить староверов к каким-либо денежным пожертвованиям в обмен на организационные усилия по созданию партии. Все его намеки о сборе средств наталкивались на возражение, что "расход должен быть сделан агитаторами"[175], а это явно не входило в планы революционеров. Даже издательские начинания эмиграции раскольники воспринимали довольно сдержано, ограничиваясь лишь использованием типографии для печатания нужных им религиозных изданий.
  Купцы-староверы оказались совсем не тем элементом, на который можно было рассчитывать. Вместо собирания народного ополчения они с начала 1860-х годов принялись направлять властям верноподданнические адреса, где презентовали себя в качестве надежных слуг государства[176]. Возмущение революционеров не знало границ. Они взывали к нравственной чистоте староверия, говорили о его гибели в глазах общественного мнения и народа. "Общее вече" писало:
  "Многие из ваших богачей думают найти в заявлениях верноподданичества свое спасение и, как слепорожденные не понимают света, так и они не понимают, что в лицемерии есть гибель старообрядчества, а не спасение...
  Будущий летописец запишет в свою книгу - что старообрядцы лицемерием уронили святыню веры"[177].
  После чего были произведены даже количественные подсчеты тех, кто уронил святыню веры, т.е. купцов. Картина выходила не такая уж и безнадежная: на 60 миллионов жителей России купцов, записанных в гильдии, насчитывалось всего 400 тысяч, или 6 человек на каждую тысячу, а наиболее крупных из первых двух гильдий - не более чем 25 тысяч, или 3 человека на каждые 10000 населения. Получалось, что количество предавших старообрядчество крайне невелико, а это позволяло оптимистически заключить:
  "Сила наша - не в них"[178].
  На самом деле попытки лидеров эмиграции использовать купечество, в большинстве действительно староверческое, в своей политике несколько удивляют. Может быть, это как раз тот случай, когда открывшиеся перспективы заслонили реальность. Ведь те, кто на практическом опыте знал российскую жизнь, не имели никаких иллюзий относительно участия купцов в антиправительственном движении. Это запечатлено в литературе первой половины 1860-х годов. Так, в романе Н.С. Лескова "Некуда" (1864) усилия революционно настроенной молодежи по доставке литературы, включая "Колокол", для знакомых раскольников заканчиваются совершенно неожиданно. Купец, которого снабдили литературой, попросту выбрасывает ее в прорубь и извещает обо всем полицию, что невероятно потрясло главных героев книги. Аналогичная ситуация и в романе А.Ф. Писемского "Взбаламученное море" (1863). Здесь настойчивые попытки одного из персонажей завоевать расположение купца реверансами в адрес раскола (мол, как можно так плохо поступать с такими замечательными людьми!) встречают полное равнодушие: какое кому дело, как со мной поступают, или барин и мужики - каждый сам по себе[179].
  Надо сказать, что вожди движения, осознав имеющиеся проблемы, внесли серьезные коррективы в свои действия. Постулат о роли раскола как основной силы противостояния под сомнение не ставился. Однако теперь акценты переместились непосредственно в гущу народа, в низы. Нечего ждать ни от известных в литературе имен - они только дискредитируют дело; ни от купечества - более гнилого, чем дворянство; ни от старообрядческих иерархов. Верить можно только в спящую силу народа, который пребывает в расколе, и в среднее сословие - разночинное, официально непризнанное, - которое способно разбудить народ для великих дел. Именно отсюда и родился знаменитый бакунинский клич: в народ! В устах знаменитого бунтаря он звучал не как очередная декларация, а как страстный призыв революционера, отдавшего борьбе все силы. Главный урок, который он вынес из своего опыта: вне самих многомиллионных масс не существует ни дела, ни жизни, ни будущего. Народ должен увидеть рядом с собой тех, кто готов разделить с ним его страдания и протест. Пропаганда непосредственно в народных массах становится основным делом столпов русской эмиграции[180]. По этому пути, указанному ветеранами борьбы с самодержавием, двинется поколение их молодых сподвижников, чья жизненная энергия будет отдана народному пробуждению.
  
  4. Забытые надежды народничества
  Термин "хождение в народ" принадлежит М.А. Бакунину; став хрестоматийным, он прочно вошел в отечественную историю. Им обозначают целый этап в движении российской интеллигенции навстречу своему народу (а не выходцам из него) с целью помочь ему обрести лучшую долю после веков крепостнического угнетения. Это яркое движение пользовалось симпатией советской историографии как проявление освободительного порыва лучших представителей России в ту эпоху, когда еще не созрели предпосылки для великой победы. Однако сегодня, используя знакомый термин, следует наконец уяснить то, что игнорировали или не замечали долгое время: это было хождение не просто в народ, а хождение в раскол. Именно так и никак иначе задумывали и обосновывали его отцы-вдохновители А.И. Герцен, Н.П. Огарев и М.А. Бакунин. Их идеи легли в основу практической деятельности многих энтузиастов из студенческой среды, за свое стремление в российские просторы прозванных "деревенщиками". Задача состояла в прояснении староверческого сознания и в организации сил в правильном направлении. Многие думали, что, учитывая бунтарскую родословную раскола, достаточно двух-трех, в крайнем случае пяти-шести, лет - и социальная революция в России станет явью.
  "Хождение в народ" как массовое явление началось в 1870-х годах и продолжалось почти до конца десятилетия[181]. Энтузиазм его участников был связан с раскрытием внутренних сил староверчества - давнего врага самодержавия. Мы не нашли об этом никаких упоминаний в советских исследованиях[182] - что вызывает удивление, поскольку материалы имеются. Вот, например, О.В. Аптекман в своих воспоминаниях о народнической организации "Земля и воля" говорит прямым текстом:
  "...В круг обязанности "деревенщины" входила деятельность среди раскольников и сектантов, на которых мы в то время возлагали большие надежды. В нашей программе раскол и сектантство чуть ли не стояли во главе угла"[183].
  Эта установка отражала серьезные надежды тех, кто готовил и вырабатывал программу общества. Темой раскола был увлечен один из лидеров "Земли и Воли" М.А. Натансон. О чем имеются свидетельства у писателя В.Г. Короленко, да и у того же О.В. Аптекмана[184]. Что касается другого яркого народнического вожака, А. Д. Михайлова, то он постоянно находился в староверческих регионах страны. Объездив ряд приволжских губерний, жил и учительствовал в селениях раскольников. Сам он вспоминает:
  "Мне пришлось сделаться буквально старовером. Пришлось брать себя в ежовые рукавицы, ломать себя с ног до головы. Я должен был во всем подделаться под эту среду, чтобы стать на одной с нею почве, иметь возможность влиять на нее"[185].
  Мир раскола восхищал А.Д. Михайлова своей самобытностью, духовными интересами и самодеятельной организацией. У него завязались там прочные связи, с помощью которых он проник и к сибирским бегунам, и к астраханским общинникам, был принят на Преображенке в Москве. Во время заездов в Петербург А.Д. Михайлов настойчиво советовал своим соратникам изучать священное писание и историю раскола, рекомендовал создать типографию со специальным славянским шрифтом, чтобы революционную литературу для раскольников печатать именно на нем[186].
  Стремление к раскольничьим низам отличало не только вожаков народников, но и всех, кто участвовал в движении. Так, перед выездами в российские губернии молодые люди проходили своего рода подготовку, чтобы им легче было погрузиться в народную среду. Подготовка происходила в рамках семинаров, численностью по 30-40 человек, действовавших и в Петербурге, и в Москве. О них нам известно из мемуаров Д.Н. Овсянико-Куликовского - известного впоследствии ученого-лингвиста и психолога. Рассказывая о студенческих годах, он писал о своем увлечении расколом, о том, с каким жадным любопытством и энергией принялся за изучение старообрядчества в его прошлом и настоящем. И в результате собрал обширный материал, прочел книги и статьи А. Щапова, П. Мельникова, И. Никольского, Г. Есипова и др. Приобретенные знания позволили молодому человеку заниматься со студентами, отбывающими на российские просторы для ведения пропаганды. Вполне естественно, что им прежде всего требовались сведения о тех социальных слоях, куда они направлялись. Кружок, где Д.Н. Овсяннико-Куликовский делал сообщения о расколе, пользовался известностью и прекратил свое существование, когда будущего ученого задержала полиция[187].
  Подготовленное в таких кружках молодое поколение оказывалось среди того народа, который и предстояло поднять на борьбу, указав ему путь в будущее. Территориально деятельность народников сосредотачивалась в российских губерниях, расположенных вдоль по Волге. Считалось, что в этих преимущественно старообрядческих регионах наиболее силен бунтарский разинско-пугачевский дух. Волга рассматривалась в качестве естественной оси, от которой в обе стороны должны распространиться агитационные импульсы. Наиболее мощный народнический центр действовал в Саратове; кстати, к лету 1874 года там ожидали приезда самого М.А. Бакунина, который лично должен был возглавить пробуждение России[188]. Агитаторы всюду действовали по стандартной схеме: организовывали различные артели, школы, медицинские пункты и т.п., откуда распространялась нелегальная литература и где велась разъяснительная работа. Например, в Ярославской губернии устроили слесарную артель, куда приглашались крестьяне из соседних селений. Работа в ней шла для отвода глаз, главным же было настраивание местного населения на восстание против царя и правительства, за установление новых порядков. Крестьянам сообщалось о массах недовольных, о пяти тысячах уральских казаков, ожидающих начала бунта. Народовольцы ходили по селам, посещали сходы, учили революционным песням, раздавали листовки[189]. Иногда к делу относились более творчески, используя религиозные моменты. Так, в Калужской губернии столичные студенты из медико-хирургической академии, военно-артиллерийского училища ходили по деревням с Библией и в христианском ключе проповедовали о новой эре, когда не будет ни частной собственности, ни правительства, а все будет общее. Эта грядущая жизнь, по их убеждению, связана с утверждением новой религии, изложенной в Откровении Иоанна Богослова. Она станет своего рода надстройкой социализма, что сделает его более цельным и полным[190].
  Необходимо подчеркнуть, что темы листовок, распространявшихся агитаторами по стране, были рассчитаны в первую очередь на раскольников. Скажем, в широко известной листовке "О правде и кривде" содержался рассказ о неправедном насаждении на Руси греческой церкви, от которой все зло. Два столетия тому назад народ восстал против попов, насаждающих иноземщину, и начал по своему разумению толковать Писание, отверг власть помещиков и церкви, весь царский порядок и решил Примечание к старым обычаям:
  "Вот за что поднимались наши раскольники: старые книги и двуперстное сложение и восьмиконечный крест - это было для них то же, что знамя для солдат. Не за него бьются солдаты: знамя поднимается, чтобы собрать всех вокруг него"[191].
  Другая популярная листовка - "Хитрая механика" - объясняла необходимость борьбы против правящих никониан с экономической точки зрения. Она обстоятельно расписывала механизм обирания народа, поясняя, откуда и куда идут деньги[192].
  То, что народники действовали в основном именно в старообрядческих районах, подтверждают и данные об арестах, произведенных властями. Как следует из полицейских справок, летом 1874 года в 28 губерниях страны за распространение запрещенной литературы и агитационную деятельность было арестовано 298 человек, причем из них 200 - лишь в 9 губерниях (Московской, Саратовской, Самарской, Казанской, Ярославской, Владимирской, Пензенской, Вятской, Орловской). Остальные 100 человек задержаны в регионах юга России и Украины[193]. То есть там, где, образно говоря, ощущался недостаток староверческого духа, активность народнических организаций была незначительной, основные же силы народовольцы направляли в исконно раскольничьи регионы.
  "Хождение в народ" стало популярным сюжетом в литературе тех лет. Маститый писатель И.С. Тургенев не смог пройти мимо этого яркого явления общественной жизни России, посвятив ему свой последний крупный роман "Новь" (1876). Изображая участников движения, показывая усилия пропагандистов, Тургенев вспоминает и о расколе, что, по-видимому, стало для него данью общей моде, поскольку в своих прежних произведениях он о старообрядчестве не упоминал; причем эпизоды, связанные с расколом, свидетельствуют об уважительном отношении к нему автора. К примеру, арестованный старовер в остроге не изменил своей вере и, отказавшись принимать пищу, уморил себя голодом. А пропагандист Нежданов, один из героев "Нови", признается в письме своему столичному другу, что не в состоянии конкурировать с раскольничьими начетчиками, так как народ предпочитает слушать их. В то же время староверческий купец Голушкин показан настолько неприглядно, что его предательство главных героев выглядит вполне закономерным[194].
  Знакомство с творчеством писателей 1870-х годов подкрепляет вывод о том, что усилия пропагандистов и агитаторов направлялись в первую очередь на раскольничью среду. Обратимся к роману основательно ныне забытого литератора И. В. Федорова-Омулевского "Шаг за шагом". Знаток народнического творчества П. Быков писал:
  "Молодежь им зачитывалась... его роман произвел настоящую сенсацию, не меньшую, чем "Что делать?" Чернышевского, потребовав второго издания, которое долго находилось под запретом...
  От романа Омулевского веет чем-то бодрящим, свежим, молодой удалью, энергией, всем тем, что невольно окрыляет душу"[195].
  По сюжету романа пропагандист Светлов организовал в деревне школу для детей и взрослых. Выходец из столицы, он проникает в глубины народной жизни; многое ему удается, все преклоняются перед его знаниями, характером. Он вращается среди раскольников - крестьян, рабочих. Между ними возникает взаимопонимание, союз, из которого растет нечто конспиративное и великое, т.е. революция. Сделают ее новые люди из молодежи, а за ними из неведомых деревень, из лесов, из недр раскола и общины двинется загадочный и неизвестный народ. В романе изображен бунт раскольников на фабрике; Светлов, который воплощает веру в будущее, присоединяется к бастующим и вместе с ними попадает в острог. Следующую схватку, надо понимать, они выиграют вместе. Очевидно, что эта книга воспринималась не только как произведение литературы, но и как программа действий, ведущих к успеху. Отсюда такая популярность этого романа именно в 1870-х годах. Здесь нужно отметить одно важное обстоятельство: сегодняшнему читателю нелегко определить, что "Шаг за шагом" написан именно о староверах, поскольку это передано незначительными штрихами. Например, мир (община) выбирает пятерых наставников для переговоров с фабричной администрацией, которых та не признает, а для рабочих это и есть самая настоящая власть[196]. В острог к Светлову его новые знакомые беспрепятственно доставляют письма, намекая, что у них особая почта и свои курьеры[197] и т.д. Для современников же И.В. Федорова-Омулевского все было совершенно ясно. Так, В.Г. Короленко комментирует связи главного героя романа именно с раскольниками, что является для него фактом, на котором нет необходимости останавливаться специально[198].
  Аналогичные темы развивались и весьма плодовитым писателем той поры Д.Л. Мордовцевым. В его крупной вещи "Знамение времени" (1868) также обосновывается перспективность союза староверов и прогрессивной интеллигенции. В романе дан образ раскольника Матвея Тавологина; про него замечено, что:
  "из таких выходят или атаманы разбойников или коноводы раскола, вожаки народных масс во времена внутренних смут государства"[199].
  Судьба сводит его с интеллигентом Стожаровым, который слушал лекции в разных университетах Европы, работал в заграничных журналах русской эмиграции, помогая:
  "с другого берега очищать в России гниль и плесень".
  Осваивая революционную науку, он убеждается, как медленно строится здание свободы, а главное непонятно:
  "откуда начать его строить, сверху или снизу?"
  Размышляя над этим вопросом, Стожаров заглянул дальше учения Чернышевского и нашел, что его идеалы присущи лишь ограниченному кругу людей: применительно к жизни его доктрины не пошли дальше устройства швейных и магазинов, которые вскоре все лопнули; они "сочинены в кабинете, а не взяты из жизни"[200]. Стожаров находит новый путь - использование сил, таящихся в русском расколе. По его убеждению, только обретение такого союзника позволит движению вести серьезную борьбу с самодержавием. Для этого нужно просветить русского крестьянина, переделать его старый мир в новую общину без власти капитала и торговли. И если образованные люди не понимают, как это сделать, то раскольник Тавологин представляет лучше них[201]. Кстати, на протяжении всего сюжета романа использованы раскольничьи песни, взятые из сборника Н.Г. Варенцова, о котором мы уже упоминали[202]. Хорошо видно, что помыслы главного героя связаны не просто с русским народом, а именно с русским расколом.
  Произведения Д.Л. Мордовцева - это своеобразная староверческая эпопея, состоящая из масштабных панорам российского прошлого. Большую часть своих произведений он посвятил народным движениям, полагая, что заложил первый камень в фундамент великого здания будущей истории русского народа[203]. Наиболее плодотворен в биографии писателя петербургский период (1870-е годы), когда на первый план его творчества попадают различные события старообрядческой истории. "Движения в расколе", "Последние годы раскольничьих скитов на Иргизе", "Сидение раскольников в Соловках", "Великий раскол" - вот далеко неполный перечень трудов Д.Л. Мордовцева, красноречиво свидетельствующий о его интересах. Вывод, сделанный в этих исторических хрониках, не менее показателен:
  "Неразумная борьба против родных братьев, оставшихся верными старой обрядности... станет источником великих преступлений и бесчеловечных жестокостей. Борьба с расколом обошлась дороже всех войн, начиная с Отечественной войны 1812 года"[204].
  В условиях 1870-х годов такие параллели из русской истории были более чем актуальны и воспринимались обществом как злободневные и своевременные. Надо отметить, что Д.Л. Мордовцев до конца своих дней сохранил интерес к староверческой тематике. Проведя последние двадцать лет жизни на родине, на Дону, он создал ряд исторических романов о казачестве, где главными действующими лицами выступали раскольничьи атаманы С. Разин, Е. Пугачев, К. Булавин, И. Некрасов.
  Из всего вышесказанного можно сделать такой вывод: борьба народничества 1860-1870-х годов имела свою специфику, свои особенности. Они связаны с выстраиванием этого движения не вокруг какого-либо класса, а вокруг старообрядческих низов как определенной религиозной -не социально-экономической - общности. С середины XIX столетия российское общество, по сути, впервые получило серьезные знания о расколе, что заметно расширило представления о жизни страны. Объединяющим началом староверческого социума выступала его религиозная идентификация, в корне отличающая старую веру от государственности синодального православия. Действительно, староверие выглядело весьма привлекательно, поскольку издавна противостояло самодержавной России и РПЦ. С точки зрения групп, жаждущих политических перемен в стране, раскол был признан движущей силой, которая наконец-то трансформирует революционные порывы лучшей части интеллигенции в реальную практику. Такое понимание раскола, а главное - политических перспектив, связанных с ним, и явилось основой для выработки конфессионального подхода в борьбе против правящего режима. Неразвитость социальных структур в России середины XIX века была очевидной. Многие наблюдатели, включая иностранных, говорили о невозможности использовать достижения европейского общественно-политического багажа в российском опыте. Классовые теории как новейшее слово западной мысли признавались непригодными для наших условий. Тем большую ценность приобретали осмысление раскола как сугубо доморощенного явления и стремление к практическому взаимодействию с ним. Противники самодержавия обрели вектор для выстраивания не только идейной, но и всей организационной работы. Конфессиональный подход к борьбе, сформулированный знаменитыми революционерами А.И. Герценом, Н.П. Огаревым и М.А. Бакуниным, стал своего рода фирменным знаком народничества. О конфессиональности движения свидетельствует и то, что в народнических организациях в принципе отсутствовало деление народа на крестьян и рабочих[205]. Вместе с тем четко прослеживались религиозные предпочтения. Знакомство с деятельностью народных агитаторов, позволяет лучше понять высказывание известного революционера С.М. Степняка-Кравчинского:
  "...Тип пропагандиста 70-х годов принадлежал к тем, которые выдвигаются скорей религиозными, чем революционными движениями. Социализм был его верой, народ - божеством... он твердо верил, что не сегодня-завтра произойдет революция, подобно тому, как в Средние века люди иногда верили в приближение Страшного суда"[206].
  Но действительность нанесла жестокий удар по этой восторженной вере. После разочарований в староверческом купечестве и в раскольничьих религиозных авторитетах, о чем говорилось выше, к 1880-м годам стало очевидно, что и старообрядцы из низов слабо реагируют на пропаганду, оставаясь глухими к призывам подниматься на борьбу, час которой пробил. О полученной литературе они говорили:
  "что много греха взяли на душу, читая такие книги, которыми только прогневали Господа Бога"[207].
  Власти довольно быстро подметили бесплодность деятельности радикальной молодежи. Как отмечалось в полицейских отчетах, народная масса, малограмотная и инертная, не способна адекватно воспринять революционные призывы, поскольку:
  "решительно не может себе усвоить, что такое государственный переворот, но зато хорошо понимает, что приятно ничего не делать... и свободно налагать руку на чужую собственность"[208].
  Более того, не только бунтарские настроения, но даже здравые начинания интеллигенции по организации школ, созданию различных артелей, учреждению ссудно-сберегательных касс и т.д. встречали мало понимания у трудового народа. Это хорошо передал писатель-беллетрист П.В. Засодимский в романе "Хроника села Смурина" (1875). Усилия главного героя по преобразованию сельской жизни если к чему и приводят, то только к полному разочарованию в этом благородном деле: он покидает село, где пытался зажечь его обитателей надеждами на лучшую долю. Характерно, что Засодимский вначале назвал свою книгу "Печать антихриста", подчеркивая тем самым, что интеллигенцию в ее искренних порывах преследует какой-то злой рок; и только по настоянию М. Е. Салтыкова-Щедрина заменил его на более спокойное[209]. Участники движения убедились, что от народных верований, традиций и быта их отделяет настоящая пропасть, преодолеть которую невозможно. На их подвижничество народ смотрел как на господские забавы. Один из теоретиков народничества И.И. Каблиц впоследствии пояснял:
  "Интеллигенция находилась издавна у нас в самой тесной связи с бюрократией и владельцами крепостных душ. Из их рядов наполнялась она и им, в свою очередь, служила; неудивительно, что народ привык их вполне смешивать. Для него студент - барский сынок и ничего больше"[210].
  Отметим интересную статью этого автора "Политические воззрения староверия"; в ней проанализировано крушение надежд интеллигенции на революционный потенциал раскола. Автор пишет, что политическая опасность старообрядчества преувеличена, и призывает к более трезвому и критическому взгляду. Раскол - явление неоднородное и потому требует дифференцированного подхода. В нем, конечно, присутствуют группы, которые проповедуют неповиновение государству и предсказывают открытую борьбу с ним, однако их число невелико. Основная масса староверов не подвержена подобным настроениям и не настроена на борьбу с властями; она ограничивается лишь просьбами о свободе своего вероисповедания - отсюда и ничтожное количество "творящих брань с антихристом". Надо оставить иллюзии и прекратить смешивать эти малочисленные кучки бунтарей со староверием в целом, стоящим на почве мирного развития. Нельзя обойти вниманием слова известного народника о том, что правительство, опасаясь противогосударственных действий, изучало раскол гораздо тщательнее, нежели литература[211].
  К концу 70-х годов XIX века революционное движение, выстроенное на конфессиональной основе, заходило в тупик. Потуги интеллигенции выглядели удручающе: прежние конфессиональные ставки оказались несостоятельными. На этом нерадостном фоне у молодой интеллигенции произошло обретение новых ориентиров для продолжения борьбы: в российском обществе происходит разворот к классовому подходу. Пересмотр идейных установок повлек качественную переоценку всей революционной практики. Недавние участники "хождения в народ" начинают смотреть на него исключительно с классовых позиций; в нем видят не раскольников и никониан, а крестьян и рабочих - как участников, прежде всего, экономического процесса. За кем в России будущее? В зависимости от ответа на этот вопрос происходило размежевание народнического движения в восьмидесятых годах.
  Большая часть интеллигенции провозгласила крестьянство экономическим классом, который поведет страну к светлому горизонту - в силу своей многочисленности, подлинной, обусловленной близостью к земле нравственности и т.д. Ему посвящен роман известного тогда писателя-народника Н.Н. Златовратского под характерным названием "Устои" (1883). Это не просто талантливое произведение, это выражение новых чаяний большой части российского общества, связанных с мужиком. Надо открыть золотоносные жилы в крестьянстве, надо разъяснить всем их смысл и значение - такую задачу ставил перед собой автор "Устоев", воспевший трудовые будни земледельцев, самоорганизацию их жизни. Однако для нашего исследования важно другое: кардинальное изменение религиозного фона, на котором разворачивается действие романа. Его герой, крестьянин Еремей Строгий, проявляет свои лучшие качества - справедливость, свободомыслие, ответственность - уже вне какого-либо староверческого аспекта. Он не ходит на исповедь, не посещает церковь, но в то же время отвергает и раскольничьего начетчика, который вынужден оставить его в покое. И это все потому, что у него своя вера: крестьянство и община. Приведем фрагмент из его обильных речей:
  "Все пройдет, только одно не пройдет - крестьянство да хлеб! Объявится правда, и будет над всем владыка один - мужик!. Это только дураки староверы толкуют, что, мол, последнее время пришло... Да разве то можно, чтоб Бог мужичка изничтожил?"[212].
  Что касается РПЦ, то отношение к ней со стороны популярного народнического литератора вполне понятно. Но подобные высказывания в адрес староверия из уст писателя, оппозиционного власти, звучали непривычно. Вообразить нечто подобное в шестидесятых или даже в середине семидесятых годов было невозможно. Даже у П.В. Засодимского в его "Хронике села Смурино", написанной в 1875 году и уже дышащей пессимизмом, прямых и откровенных выпадов против раскола найти еще нельзя. О религиозных аспектах крестьянского мира в "Устоях" говорилось уже в свете новых мотивов, связанных с сектантским движением. То. же мы видим и в другом популярном у народников произведении А.И. Эртеля "Гарденины" (1888), отмеченного Л.Н. Толстым. Здесь в крестьянском мире уже совсем новые, далекие от староверия герои, которые заряжены на поиск правды, на обретение новых смыслов. Их социальный динамизм резонирует с раскольничьим консерватизмом, с нежеланием что-либо менять в этой несправедливо устроенной жизни, что явно не вызывает у автора одобрения[213].
  В 1880-х годах староверческую тему стали игнорировать не только литераторы, пишущие о крестьянстве или общине, но и ученые, исследующие данную проблематику. Так, программы университетов и ученых обществ не включали ни одного параграфа о раскольниках как выразителях духовных стремлений крестьянства, концентрируясь вокруг различных экономических вопросов[214]. Это демонстрирует, насколько стремительно нарастало разочарование в конфессиональных теориях российской интеллигенции, переходящей на другие идейные позиции.
  Следствием этой трансформации явилось увлечение некоторых бывших народников марксизмом, интерес к которому пробуждается в России в тех же 1880-х годах. В соответствии с учением Маркса главным двигателем борьбы объявлялся пролетариат, за которым теперь закреплялась роль могильщика старого мира. Часть российской интеллигенции восприняла марксистские постулаты, что привело к заметному падению интереса к народной тематике вообще и к расколу в частности[215]. Подобные темы стали квалифицироваться как устаревшие и ненужные. Описанная эволюция неплохо прослеживается по автобиографическим очеркам именитой революционерки В.Н. Фигнер. Она вспоминала, что в начале ее революционного пути, помимо обычной литературы, сильное влияние на нее оказал "трогательный образ кроткого учителя из Назарета". Этот образ послужил примером для многих из ее круга:
  "Иисус Христос удовлетворял нравственное чувство, давал в Евангелии наибольшее количество когда-либо полученных этических идей, учил, что самопожертвование есть высшее, к чему способен человек"[216].
  С такими идеями В.Н. Фигнер, активная участница "хождения в народ", вместе со своими товарищами испытала крушение пропагандистских иллюзий. Осознание бесперспективности усилий привело ее к пересмотру жизненных ориентиров уже на основе экономической литературы. А то, от чего пришлось отказаться, познакомившись с политическими и бытовыми реалиями России, Фигнер называет четко и ясно:
  "...Для нас, материалистов и атеистов (теперь уже так! - А. Я.), мир раскольников закрыт, а в смысле протестующей силы безнадежен"[217].
  Участники революционной борьбы, познавшие горькое разочарование в своем прежнем кумире - расколе, обрели новый источник и начали действовать по другим схемам. Применение этих схем в России явилось задачей целой плеяды деятелей, влившихся в ряды народившейся российской социал-демократии: Г.В. Плеханова, В.И, Ленина, Л. Мартова и др. Конфессиональный взгляд А.И. Герцена, Н.П. Огарева, М.А. Бакунина и их последователей выхолащивался, предавался забвению; они остались борцами допролетарского периода и многого просто не сумели понять. К тому же основатели народнического движения находились, мягко говоря, в сложных отношениях с идолом нового учения - К. Марксом, что, при всех заслугах, не делало им чести в глазах социал-демократов. У марксистов-материалистов российского разлива тема раскола как союзника по борьбе с самодержавным режимом оказалась на далекой периферии и лишь контурно обозначена в документах и материалах. Как известно, ответственным в партии за работу среди раскольников и сектантов был В.Д. Бонч-Бруевич, фигура не первого ряда. Ему поручались тематические доклады на партийных мероприятиях, а также материалов по данной тематике. Труды В.Д. Бонч-Бруевича преследовали определенную цель: выяснить, какие старообрядческие слои наиболее полезны для борьбы, которую разворачивает партия. С этих позиций анализируются поповцы и беспоповцы, влияние в их среде купеческой буржуазии и т.д.[218] В 1904 году по решению II-го съезда РСДРП было начато издание газеты "Рассвет", предназначенной "для тех, кто не согласен с верой русских князей, царей и монахов и кого те преследуют почти девять веков"[219]. Газета брала на себя миссию сообщать, что происходит в рядах сектантов и раскольников, но информировала она не долго: вышло всего 9 номеров за 9 месяцев. В официальном плане этим, пожалуй, все и ограничивалось.
  Таким образом, пик интереса к расколу пришелся на период с конца 1850-х до конца 1870-х годов. Ему предшествовало серьезное изучение староверия как крупной и малоизвестной религиозной общности, начавшееся по инициативе правительства под эгидой МВД. Власти опасались этой неблагонадежной с исторической точки зрения силы в недрах российской империи. Появление староверческой темы в широком публичном пространстве во второй половине 1850-х сразу привлекло к ней внимание различных общественных групп. Выводы министерских чиновников о политическом потенциале старообрядчества, став достоянием гласности, были оценены по достоинству. Революционное движение 1860-1870-х годов стало ориентироваться не на классовые, а на конфессиональные принципы ведения борьбы. С реализацией этого подхода связан целый этап революционного движения в стране, вошедший в историю под названием народнического. Однако практическое его воплощение столкнулось с непреодолимыми трудностями. Все усилия лучших представителей интеллигенции оставались безответными, не вызывая заинтересованности у староверческих масс, не говоря уже о верхах - купечестве и раскольничьей иерархии. В результате в конце семидесятых годов XIX века мы наблюдаем небывалое разочарование, охватившее энтузиастов "хождения в народ". Конфессиональные надежды народничества были отброшены как ошибочные и бесперспективные. Произошел поворот к классовым идеям, сформулированным европейской мыслью. На народные массы стали смотреть уже не конфессиональным, а экономическим взглядом. На революционный пьедестал вместо религиозного раскола взошли экономические классы - пролетариат и крестьянство. Такая ситуация сохранялась вплоть до 1917 года. Новое поколение борцов с режимом связывало свои перспективы только с тем или иным из них, не обращая серьезного внимания на раскол. Его отправили на глубокую идейную периферию, а надежды на него у предшественников по борьбе объяснили их недостаточной политической зрелостью. Учитывая названное обстоятельство, обратимся к исследованию этой конфессиональной общности и ее роли в российской истории.
  
  
  Глава вторая Раскольничий узел отечественной истории
  
  1. Истоки конфессионального своеобразия
  
  Религиозный раскол, произошедший в российском обществе во второй половине XVII века - не просто часть нашего прошлого, еще одна страница в череде событий, составляющих историю России. Этот надлом, разорвавший общественные ткани той эпохи, определил своеобразие нашего развития, а по большому счету, и историческую судьбу страны. За драматизмом тех событий видятся тенденции управленческой централизации, проводимой государством посредством создания жестокой вертикали власти. Как удачно отмечено исследователем того периода, в середине XVII столетия столкнулись два вектора: путь к национальному государству, гражданству и путь служивой бюрократии к наднациональной рабовладельческой империи[220]. Собственно из данного противостояния и вырос русский раскол. В первую очередь, эти сложные и болезненные процессы базировались на религиозном сознании, занимавшем центральное место в структуре мировоззрения той эпохи. Общественная жизнь осмыслялась тогда сугубо в церковных понятиях, которые и определяли ту или иную политическую практику. Разгоревшийся конфликт стал религиозным столкновением двух позиций, образовавшихся в русском обществе.
  Изменив религиозный обиход по греческим образцам, гражданская и церковная власти предприняли повсеместное внедрение этих нововведений. В то же время приверженцы старорусского вероучения категорически отвергли навязывание подобных новшеств, усмотрев в них влияние ненавистного латинства, а также ущемление старины, попадающей под чуждую религиозную унификацию. Литературные памятники второй половины XVII столетия дают наглядное представление о развернувшейся полемике[221]. Но идейное противостояние не стало уделом интеллектуальных споров о догматике, быстро обретя силовой характер. Осада Соловецкого монастыря, бунт на Волге Степана Разина, стрелецкая "хованщина" в Москве - все это свидетельства борьбы, захлестнувшей Русь. Выяснение отношений под аккомпанемент оружейных залпов неизбежно заканчивалось торжеством властей и, как следствие, казнями ее непримиримых оппонентов. Яркие образы защитников веры предков, не сломившихся под прессом государственно-церковной машины, навсегда сохранены народной памятью. Для многих поколений старообрядцев эти заступники за "истинную веру" стали тем ориентиром, по которому сверялось вероучение и жизненные принципы.
  В огне противостояния второй половины XVII века формировались основы идейного багажа раскола. Религиозное сознание, осмысляя трагические события, разрабатывало концепции наступления последних времен, пришествия антихриста, прекращения священства и т.д. Не затрагивая сути этих сюжетов, подробно исследованных в историческом, философском, филологическом контекстах, мы сделаем акцент лишь на том обстоятельстве, что их распространение фиксировало идеологическое неприятие новой реальности со стороны значительной части населения. Тем не менее, долгое время само исповедание старой веры в условиях никонианского государства являлось попросту незаконным. Лишь при Петре I спустя полвека после церковных реформ власти, наконец, озаботились легализацией раскола в создаваемой административной системе. Начало этому положил законодательный акт от 8 февраля 1716 года, устанавливавший запись и двойное налоговое обложение раскольников. Тем самым, после десятилетий физического уничтожения и гонений государство пошло на юридическую фиксацию их статуса, вновь подтвержденную затем указом от 16 октября 1720 года[222]. Другими решениями им воспрещалось занимать какие-либо начальствующие должности, не дозволялось принимать от них никаких свидетельств, под строгий контроль Духовной коллегии ставилось печатание книг[223]. По замыслам предложенная легализация староверов должна была упорядочить в империи положение со старой верой на условиях властей. Однако эти надежды не сбылись: как известно, по указу 8 февраля 1716 года в раскол записалось всего лишь около 191 тыс. человек[224], что составляло менее 2% от плативших подать.
  Очевидно, раскольники откровенно проигнорировали, предоставленные возможности легального существования. Например, по всей Сибири до 1726 года значился лишь один записной старообрядец, хотя военные команды вылавливали беглых раскольников тысячами и тысячами[225]. Ничего удивительного в таких фактах нет: после десятилетий кровавого противостояния другого ожидать от приверженцев старой веры не приходилось. Староверческий мир старался минимизировать контакты со структурами империи, общение с которыми, мягко говоря, не сулило ничего хорошего. Стремление к закрытости объяснялось не только причинами силового давления, но и глубоким осознанием собственной правоты, освященной мученическим подвижничеством. За непроницаемой для других завесой было удобнее поддерживать свой жизненный уклад, основанный на вере предков, а не на "Табели о рангах". К тому же, со стороны официальной церкви жизнь записных раскольников подвергалась настоящему осмеянию: им предписывалось под угрозой большого штрафа носить нелепый сермяжный зипун со стоячим клееным козырем из красного сукна и т.д.[226] Для тех же, кто после специального увещевания в господствовавшей церкви снова обратился к старообрядчеству, назначался уже не двойной, а четвертной подушный оклад, т.е. вдвое по сравнению с платежом, установленным для раскольников в 1716 году[227].
  Тем не менее, попытки выявить численность раскольников, впервые предпринятые в петровское правление, актуализировали проблему соотнесения официальных сведений с реально существующей ситуацией. Данные первой российской переписи населения, проведенной в это время, стали отправной точкой в длительных дискуссиях о количестве старообрядцев. То, что число объявивших себя староверами явно не соответствовало истинному положению дел, хорошо осознавали, как в начале, так и в середине XVIII века. Уже петровская администрация настойчиво пыталась воспрепятствовать повсеместному "затаению" раскола. Дополнения к "Духовному регламенту" 1722 года предписывали лишения сана, и даже телесные наказания тем священнослужителям, которые не выявляли укрывавшихся староверов[228]. Затем был разработан целый комплекс мер по противодействию расколу, включавших штрафы за небытие на исповеди, обязательное посещение церкви по праздничным дням; тех же, кто вне церкви "исправлял требы" крещения, венчания, погребения предполагалось высылать на галеры, а имущество конфисковать в пользу государства[229].
  Жесткая позиция властей по отношению к старообрядчеству оставалась неотъемлемой чертой внутренней политики и при императрице Анне Иоанновне. Специальный сенатский указ от 21 марта 1736 года подтверждал суровые наказания за распространение раскола. Старообрядцы, "совратившие правоверных", в случае доказательства их вины, ссылались навечно на галеры, а их движимое и недвижимое имущество опять-таки подлежало конфискации. Аналогичному наказанию подлежали и попустительствовавшие расколу представители местной власти - сельские старосты, бурмистры и ратманы. Особый пункт касался распространения старой веры через семьи: отцы крестившихся под присягой должны были брать на себя обязательство "детей своих... раскольничьей прелести не учить и к раскольничьему учению не привлекать", а по достижении ими семилетнего возраста "предоставлять в церкви к исповеди и Святых Тайн причащению". Подтверждалось запрещение общаться с учителями раскола, а если они где "явятся, то таковых, ловя, отдавать в гражданские правительства, в которых принимать их, содержать в крепких местах под караулом"[230]. Прежде всего, в приведенных документах обращают на себя внимание конкретные угрозы, адресованные правительством гражданской администрации и священникам на местах. Очевидно, после этого от них трудно было ожидать каких-либо сведений о действительном количестве староверов, кроме данных о неуклонном сокращении их численности. Поэтому не удивительно, что данная тенденция неизменно доминирует в официальной статистике XVIII века. Если, как мы говорили, в 1716 году почти 191 тысяча человек решили объявить себя раскольниками, то в 1737 году из них числились лишь немногим более 48,2 тысяч (около 143 тыс. человек умерли, сданы в рекруты, сбежали, обратились к "святой церкви"), В середине столетия их было уже 42,2 тысячи, а на 1753 год приверженцев старой веры оставалось вообще около 37 тыс.[231]
  Тем не менее, эти официальные свидетельства искоренения раскола мало кого удовлетворяли, давая лишь повод к разговорам о достоверности предоставляемых статистических данных. Очевидно, староверческий мир оставался вне регистрационных процедур властей. Этот вывод красноречиво подтверждают документальные материалы тех лет: архивы содержат массу донесений с мест, сообщавших о наличии большого числа староверов в разных российских городах, официально никогда не значившихся в расколе. Так, в ноябре 1744 года в Раскольническую контору поступило донесение от одного жителя города Боровска, выражавшего недоумение, что купечество данного города:
  "ходит в небритых бородах и в русском платье, да купец Василий Шустов имеет во Гжацкой пристани при таможенном сборе по выбору Боровского купечества ларечным, а по указу таковых бородачей и в хождении в русском платье к делам и к подрядам допущать не подлежало..."[232].
  В августе 1751 года воевода города Порхов коллежский асессор Иван Чиркин также информировал Сенат, что "прохоровское купечество ходит в неуказном платье и с бородами", однако местная ратуша не обращает никакого внимания на запрет о ношении такого платья и бороды: от нее
  "исполнения никакого не чинится, а приносят отговорки, что де они люди пахотные и торгу не имеют... к тому же они не под командою Прохоровской канцелярии"[233].
  О том же самом доносили в Раскольничью контору из города Василе (ныне Васильсурск): здесь местное купечество заявлялось в воеводскую канцелярию в неуказном платье и при бородах, хотя по переписи оно не числилось в расколе[234]. Количество лиц, носивших бороды и неуказное платье, и тем самым игнорировавших правительственные запреты, было настолько велико, что отдельные оборотистые купцы даже пытались наладить бизнес на выявлении таких нарушителей. Они просили власти предоставить им право самостоятельно всех:
  "ослушателей от показного упрямства истребить, и взысканием с них за ослушание в ношении бороды и русского платья, по силе указа, штрафа сколько где сыскать могут"[235].
  За это право предприимчивые просители обязались в 1748 году внести в казну сразу 50 тыс. рублей (т.е. по принципу распространенной тогда откупной системы): выполнение своей нелегкой миссии они напрямую связывали с содействием местных администраций и воевод. Но Сенат не дал хода этой инициативе, указав, что этим должна заниматься с усердием лишь Раскольничья контора, в чьи обязанности и входит надлежащий сбор штрафов[236].
  Иногда власти инициировали расследования по поводу массового хождения при бородах и в русском платье. Например, одно из них прошло в городе Каргополь, где пытались выяснить, кем же в действительности являются любители бород и неуказного платья. В поле зрения попал посадский человек Алексей Шубников: по проверке оказалось, что он и все его родственники являются самыми настоящими староверами, но двойного оклада никто из них никогда не платил, когда впали в раскольничью ересь и "кем научены не говорили". К тому же, дети Шубникова, не смотря на запрет "учить расколу", обучались по старой вере[237]. Как установили власти, ситуация, когда люди безнаказанно не регистрировались раскольниками, стала возможной по причине попустительства Ратушного канцеляриста Ивана Прянишникова. Этот служивый господин "с бородачами имеет повсегдашнюю компанию", и хотя:
   "с раскольниками иметь компанию не велено, а он, Прянишников, ведая указы, оных бородачей куда надлежит чрез доношения свои не объявляет, и в том им чинит защищение и немалое спомогательство"[238].
  Судя по документам, на протяжении XVIII века такая ситуация с распространением раскола была характерна для большинства российских городов. Как отмечал известный общественный деятель екатерининской эпохи князь М.М. Щербатов:
  "между подлого народа эта ересь... так распространилась, что нет почти ни города, ни знатного селения, где бы кого из раскольников не было, а есть и целые города, как Каргополь, Олонец, Нижний Новгород и многие другие, этим ядом заражены"[239].
  То же самое относится к крупнейшему центру империи - Москве. Между тем, в литературе распространенно мнение о том, что раскол с окраин страны, куда он был вытеснен гонениями, только в последнюю треть XVIII столетия шагнул в центр, т.е. в Москву. Однако, на наш взгляд, неправомерно говорить, что раскольники в это время возвратились сюда на жительство; они всегда здесь и находились. Еще при Петре I отмечалось, что в Первопрестольной староверов:
  "значится размножение, что в некоторых приходах и никого, кроме раскольников не обретается"[240].
  Территориально же их сосредоточение с начала столетия наблюдалось в лефортовско-измайловской стороне. Здесь располагались владения и Измайловский дворец царевны Прасковьи Федоровны, жены старшего брата Петра Ивана (от брака Алексея Михайловича с Милославской), умершего в 1696 году. Его вдова была крайне набожным человеком, постоянно общалась с различными божьими людьми, странниками, что нередко становилось объектом насмешек со стороны Петра I[241]. В литературе имеются свидетельства о контактах Прасковьи Федоровны со староверами Выговской пустыни и наставником обители Андреем Денисовым, "толковавшим" царице древние книги[242]. В ее землях находили убежище, оседали многие староверы. Поэтому, когда в 1771 году раскольниками было получено разрешение па организацию центров для борьбы с эпидемией чумы, то такие центры моментально появились в указанной стороне под видом Преображенского и Рогожского кладбища. Представляется, что это была лишь организационная форма для легализации, давно существовавшего староверческого мира Москвы.
  Российский религиозный конфликт помимо проблемы с потаенными раскольниками инициировал и серьезные миграционные процессы. Массы людей, не принявших никонианство, освящавшее новые государственные порядки, устремились на окраины тогдашней России, а также в соседние государства, главным образом в Польшу, Литву и Турцию. Заметим, что эта интересная страница отечественной истории до сих пор остается плохо разработанной, особенно с конфессиональной точки зрения. Так, дореволюционная историография говорила о снижении численности российского населения в конце XVII - в первой половине XVIII века: по мнению ряда авторов перепись 1715-16 годов выявила сокращение податных людей по сравнению с 1678 годом почти на 20%[243]. Примерно такие же цифры убыли российского населения приводит в своей фундаментальной работе, посвященной петровской эпохе, историк и политик П.Н. Милюков[244]. Советские же ученые более осторожно высказывались на сей счет: они склонны говорить не о сокращении, а о серьезном замедлении прироста населения вплоть до середины XVIII столетия[245]. Но в чем едина дореволюционная и советская литература, так это в игнорировании конфессионального фактора при объяснении миграционных процессов той эпохи. Среди причин демографического провала или спада неизменно назывались наборы в армию, на верфи, на строительство Петербурга и т.д. Позитивистский дух, которым проникнуты все эти, казалось бы, разные исследования, исключал анализ религиозной стороны дела, как второстепенной и не очень-то необходимой. Так, в профессионально выполненных работах советских ученых по демографической проблематике отражено состояние всех конфессий, включая идолопоклонников, а вот упоминание о старообрядцах отсутствует[246]. Даже, например, раскольничьи указы петровского времени, о которых говорилось, характеризовались лишь в качестве вспомогательных мер по уточнению общих ревизских данных.
  Однако, правительство Петра I, в отличие от историков, хорошо отдавало себе отчет в конфессиональных причинах опустения России, чьи многие подданные по религиозным мотивам оказались вне нового законодательства. Не случайно именно по итогам переписи обеспокоенные власти предпринимают легализацию раскола, создавая для него хоть какое-то юридическое пространство. Массовое бегство людей от никонианской действительности без преувеличения можно квалифицировать не иначе как национальную катастрофу. Конечно, для петровской администрации она имела, прежде всего, сугубо прагматический оттенок: по налоговой реформе уплата подушной подати становилась одним из основных источников пополнения государственной казны. В этом обстоятельстве - корень заинтересованности в максимальном росте населения: и наоборот, сокращение круга налогоплательщиков неизбежно вело к убыткам. Поэтому власти близко к сердцу воспринимали многочисленные жалобы служивого дворянства на самовольный уход крестьян: необходимость платить повинности за беглых приводила правящее сословие "во всеконечную скудность"[247]. Пытаясь приостановить отток простых людей за рубеж, правительство делало акцент на силовых, проверенных средствах; в частности на усилении пограничного контингента, специализировавшегося на задержании и поимке людей, идущих на чужбину. Во всех пограничных городах и "пристойных местах" учинялись "крепкие заставы" для удержания беглецов и отсылки их в те провинции, из которых те бежали[248]. Причем Военной коллегии предписывалось "стрелять из ружья", т.е. разрешалось применять силу. Тех же, кто подговаривал и содействовал побегам - вешать и с виселиц не снимать, их вину объявлять, "дабы другие смотря на такую казнь, того чинить не дерзали"[249]. Парадоксальность всей этой ситуации заключалась в том, что российское правительство охраняло пограничные рубежи страны не только от внешних врагов, что естественно, а, прежде всего, от своих собственных подданных, стремившихся ее покинуть.
  Тем не менее, усилия государственной машины по силовому выявлению и переписи раскольников не достигали желаемого эффекта. Все более убеждаясь в этом, власти прибегли к иной тактике, адресуя покинувшим страну доброжелательные призывы. Правительство официально начало зазывать их Примечание, обещая при добровольном возврате не оказывать им никаких обид и притеснений. Подобные инициативы берут начало с Указа от 5 июля 1728 года; при Петре II беглые люди и крестьяне впервые призывались возвращаться на прежнее жительство без опасений, а явившимся добровольно наказания на местах чинить запрещалось[250]. Затем при Анне Иоановне в 1734-1735 годах аналогичные законодательные акты продолжали обнародоваться[251]. Власти подчеркивали в них, что изменившие поневоле или добровольно греко-православной вере должны принять церковное покаяние, а от других наказаний освобождались. Однако эти многообещающие указы на деле мало к чему приводили. Это, например, хорошо видно из донесения Смоленской губернской канцелярии, направленного в Сенат в июне 1734 года. В нем констатировалось, что после публикации манифестов:
  "не точию чтоб в Россию выходить, но и последние оставшие люди и крестьяне, смотря на тамошнюю польскую вольность, ныне бегут без остатку"[252].
  Из-за отсутствия нужных результатов от сделанных добрых жестов, российские власти вновь обратились к радикальным мерам по принудительному возвращению подданных из Речи Посполитой. В историю они вошли как массовые "выгонки" с Ветки в 1735-1736 годах. Эти действия осуществлялись силами регулярной российской армии, которая в данном случае выступила в роли полицейской дубинки. За несколько военных операций удалось вернуть в страну в общей сложности около 60 тысяч душ[253]. О том, что большинство из них были старообрядцами, свидетельствует указ, регулировавший порядок расселения возвращенных на территорию России. Данный документ говорит именно о расколе: староверам не разрешалось поселяться в приграничных районах, воспрещалось компактное проживание где-либо, особое внимание обращалось на выявлении из числа возвращенных "раскольничьих учителей"[254]. Однако, как замечают современные исследователи, прибывшие раскольники не отказывались от своей веры, активно включаясь в местную староверческую жизнь[255].
  Приведенный материал не только приоткрывает драматизм жизни той далекой эпохи, но и со всей определенностью показывает, насколько неоднородным в конфессиональном плане являлось российское общество. Переплетения господствовавшей церкви и старообрядческих течений составляли его сущностную характеристику. Причем эта специфика не схватывалась, не отражалась официальной статистикой, которая имела далекое отношение к действительности. Конкретные же документы наглядно свидетельствуют о наличии серьезного религиозного разобщения России. Именно оно стало источником необратимых перемен в русском обществе. Их консервация трансформировалась в социальное размежевание, приведя фактически к существованию в рамках одного государства двух чуждых враждебных социумов. Особо подчеркнем, что, прежде всего, здесь находится ключевой момент для понимания всего дальнейшего хода отечественной истории с ее ментальной спецификой, русской непохожестью на других и т.д. Хорошо известно, что облик современных стран, относящих себя к европейской цивилизации, определялся развитием на протяжении последних трехсот-четырехсот лет. Собственно отправной точкой в его формировании стал религиозный раскол, через горнило которого прошли страны Европы. Религиозный раскол, а точнее последствия его разрешения, во многом обусловили специфику европейского и российского обществ, сформировав заметно отличающиеся исторические реалии. Западная Реформация, взорвав средневековый европейский мир, привела к кровопролитным войнам на большей части Старого Света. Как известно, их итогом явился мир, подводивший черту под противостоянием католиков и протестантов и основанный на знаменитом принципе "cujus regio, ejus religio" ("чья страна, того и вера"). В результате сторонники и противники Реформации оказались по большей части разделены государственными границами. В одних странах возобладали католики (Италия, Испания, Австрия, Бельгия, Франция, Польша, Бавария и др.), а в других - представители различных протестанстких течений (Англия, Нидерланды, Швеция, Дания, целый ряд германских княжеств и др.).
  В России же, как мы видим, все обстояло иначе. Церковное размежевание подобно тому, как это было в Европе, поделило русское общество на два непримиримых лагеря: приверженцев старого обряда и последователей реформ патриарха Никона. Однако в России этот процесс протекал с той принципиальной разницей, что здесь ожесточенное противостояние не привело к территориальному разводу враждебных сторон, как в европейских странах. Победа сторонников никоновских новин, мощно поддержанных царской властью, в определенном смысле и в России реализовала известный принцип "чья страна, того и вера". Только, в отличие от Европы, противоборствующие силы здесь были вынуждены, по-прежнему, оставаться по одну сторону границы, в одном государстве. Россия разделилась внутри себя: на географической карте страна была единой, на деле же образовались два социума, чье религиозное размежевание обрело различную социальную и культурную идентификацию. Нетрудно понять, насколько подобный расклад повлиял на все стороны русской жизни. Сосуществование в рамках одной территориальной общности двух враждебных сил утвердило эту специфичность присущую России. Отсутствие терпимости, множество недоговоренностей, значимость нюансов - все это создавало в российском обществе совершенно иную психологическую атмосферу, заметно отличающуюся от европейской обстановки. Разъединение русской действительности, устранение правящего класса от народа, бросалось в глаза каждому, кто знакомился с отечественными реалиями. В литературе разных периодов немало сказано об исторических, образовательных, культурных аспектах этой обособленности. В этой связи актуальным представляется выяснение еще одной стороны проблемы: как религиозное размежевание, пронизавшее все общественные поры, отразилось на экономическом развитии страны? Постановка такого вопроса дает возможность соотнести религиозную конструкцию общества непосредственно с хозяйственной практикой, что еще не предпринималось в полном объеме.
  Торжество никониан ознаменовалось окончательным выстраиванием централизованной вертикали власти. Во главе страны стоял уже не просто древнерусский царь, а Государь Император, который подчинил православную церковь, полностью вмонтировав ее в административную систему. Опорой выстроенного на европейский манер порядка стало новое сословие в лице дворянства. Его роль в государстве хорошо выражена дворянским идеологом екатерининской эпохи князем М.М. Щербатовым, который обосновывал прочность власти в том случае, если она, по примеру Франции или Испании:
  "утверждается на знатных фамилиях, как на твердых и непоколебимых столпах, которые не дали бы снести тяжести обширного здания"[256].
  При этом необходимо заметить, что почти все эти непоколебимые столпы старались вести свое происхождение не от российских корней, а от какого-нибудь иностранца[257]. Такие геральдические устремления заметно отличали новое сословие от бояр древней Руси. Подавляющее число дворян наделялось этим статусом непосредственно императором, т.е. источником дворянства выступала государева служба, а не просто принадлежность к старинной княжеской крови. Дворяне стали не только опорным управленческим и военным звеном империи, но и основным субъектом экономических отношений, поскольку весь земельный фонд страны был распределен между служивыми людьми никонианской веры. Поэтому в экономическом смысле полем, где разворачивалась хозяйственная инициатива дворянства, являлось землевладение. Обладание земельными угодьями, поместьями, крепостными, сбыт сельской продукции - вокруг этих источников вращались материальные интересы нового сословия.
  Совсем иначе устраивалась жизнь тех, для кого верность старому обряду предков, исключала какое-либо участие в гражданской и военной службе "падшей", по их убеждению, власти. Оказавшись на периферии новой административной системы, бесправная в экономическом отношении эта большая часть населения устраивала свое хозяйственное существование на иных принципах, чем их властители. Конечно, все экономические представления дворянства прочно ориентировались на незыблемость института частной собственности. Этот базовый принцип ведения хозяйства обеспечивал в их глазах наиболее естественный путь развития, позволявший эффективно реализовывать свои интересы. У староверов же вследствие дискриминационного положения предельную актуальность приобретали задачи, связанные, прежде всего, с выживаемостью во враждебной им среде. Наиболее оптимальным инструментом для этого, позволяющим максимально концентрировать как экономические, так и духовные ресурсы, стала знаменитая русская община. Именно поэтому не частнособственнические, а общинно-коллективистские отношения оказались тем фундаментом, на котором происходило хозяйственное и управленческое устроение раскола. Заметим, помещики-дворяне в своей хозяйственной практике не использовали общину, в чем надобности у них очевидно не возникало.
  Хорошо известно, что община как цельный способ организации русской жизни воспета славянофилами. Ими она ставилась во главу угла всех рассуждений и дум о России. Как писал Ю.Ф. Самарин:
  "позволительно думать, что язык немецкий богаче, а итальянский звучнее русского, тем не менее, мы остаемся при своем языке. Подобное языку общинное устройство наших сел принадлежит к числу тех коренных самородных начал нашей русской народности"[258].
  Славянофильские интеллектуалы акцентировали внимание на своеобразии общинного организма, его коллективистском устроении, уравнительно-передельной системе, круговой поруке и т.д. В частности, интересны их наблюдения о размытости у русского крестьянина-общинника представлений о частной собственности, которые:
  "так шатки, так неопределенны и произвольны, что уверенность в спокойном обладании нажитым имуществом крепостному сословию в массе решительно недоступна"[259].
  На наш взгляд, суть общинного духа хорошо передана лидером славянофильского лагеря А.С. Хомяковым:
  "право всех на собственность поземельную и право каждого на владение, нравственная связь между людьми"[260];
  "община есть одно уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории, отними его, не останется ничего"[261].
  Серьезный анализ этих общинных черт предпринят в профессиональном труде историка-славянофила И.Д. Беляева, являвшегося знатоком русского летописного и актового материала[262].
  Однако, заметим, при всей увлеченности этим институтом славянофилы практически не обращались к взаимосвязи религиозной составляющей и общинного устройства, ограничиваясь разговорами о важном значении для народа православия в целом. Да и само происхождение общины рассматривалось ими, прежде всего, как выражение неповторимого склада русского характера, отличного от других, в первую очередь, европейских народов. Подобные утверждения становились предметом критики, а порой и насмешек, российских западников, усматривавших в этих размышлениях издержки интеллектуального процесса. Либеральный лагерь придерживался куда более прагматичных мотивов возникновения общины, чем особенности русской души, так страстно полюбившихся их оппонентам. Существование общины объяснялось либералами в русле модного тогда научного направления в лице европейского позитивизма, поднявшего на щит подлинную беспристрастность и неоспоримость факта. Так, следуя этим подходам, постоянный оппонент славянофилов Б.Н. Чичерин отметал все разговоры о неизменности общины, выражавшей какой-то особенный русских дух. Он доказывал, что община не представляла собой исключительно русского явления, а также отрицал преемственную связь между общинными формами, существовавшими на протяжении столетий[263]. Опираясь на эту точку зрения, его последователи причиной возникновения общинного устройства объявляли фискальные потребности государства. В этом смысле именно община стала удобной организационной формой, обеспечивавшей надлежащие налоговые сборы. Расхождения возникали только относительно начала использования этого инструмента: или с далеких времен выплат монголо-татарской дани, или с петровской эпохи, когда интересы казны потребовали создания целостной фискальной системы. Наиболее чуткие последователи этой теории вообще относили окончательное формирование русской общины лишь к 50-60-х годам XVIII века с изданием межевых инструкций 1754 и 1766 годов[264]. Несложно заметить, что в представленном подходе еще в меньшей степени, чем в славянофильском варианте, содержатся возможности анализа общины с конфессиональной точки зрения. Можно сказать и точнее: оценки тех или иных общественных процессов с религиозных позиций российскими западниками отметались не только как лишние, но и серьезно мешающие объективности исследования. Достаточно обратиться к известным трудам того же Б.Н. Чичерина, а также К.Д. Кавелина, К.Ф. Головина и др., дабы убедиться, что само слово религия и понимание, связанное с нею, встречается там, если говорить мягко, крайне редко.
  Вообще-то, обоснование общинного генезиса фискальным началом выглядит научно вполне правомерным. Многие историки, в том числе и советские, разделяли точку зрения об использовании дворянством этого института в своих интересах[265]. Правда, не совсем понятно, почему такая удобная форма налоговых сборов не прижилась в той же Европе, где общинное устройство кануло в лету. Не потому же, что там менее, чем в России, были озабочены наличием эффективных инструментов пополнения казны. Просто, очевидно другое: фискальными принципами дело далеко не исчерпывается. Некоторые исследователи прямо указывали на это обстоятельство, пытаясь примирить славянофильские и западнические воззрения. Например, интересная интерпретация общинного генезиса была предложена П.А. Соколовским. Он рассматривал общину как результат стремления человека к самосохранению и практической реализации принципа справедливости, выраженного в идее равенства[266]. В данном формате податная система играла не главную роль; древняя русская община формировалась совсем на более широких основах, чем позднейшая с ее принудительными отношениями. Ранее общинным стержнем являлся вольный союз лиц, где определяющим была не связь по земле, а сознание необходимости солидарных действий для выживания в нелегких природных условиях. Исходя из этой цели, община обеспечивала каждой семье право на равный участок земли, распределяла налоги, помогала общинникам в сложных жизненных обстоятельствах. Но с петровской эпохи она под воздействием государства приобретает совершенно иной, тягловый характер; однако в своей сути община существует с целью противоположной той, которую ей навязывало государство[267]. Указанные наблюдения имели крайне актуальное значение: они позволили взглянуть на общину как на меняющийся организм: не в качестве чего-то неизменно присущего русской идентификации, но и не порожденного исключительно фискальными мотивами. Такое понимание генезиса общины выводило за рамки дискуссий формата славянофилы-западники и способствовало появлению новых контекстов обсуждения.
  Перспективным исследовательским подходом следует признать анализ образования русской общины с точки зрения природно-климатического фактора. Подобные наработки получили развитие в постсоветский период в трудах российского ученого Л.В. Милова. На богатом фактическом материале им показано, что отечественная сельская экономика всегда оставалась хозяйством с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта и ограниченными возможностями для интенсификации труда. Отсюда предельная актуализация выживания, как для русского крестьянина, так и общины. Собственно основное предназначение общинных институтов заключалось именно в этом; она органично отвечала условиям хозяйствования, поскольку оптимально аккумулировала усилия производителей в существовавших природно-климатических условиях. Поэтому основной причиной живучести русской общины стала:
   "ее несравненно более важная, чем в Западной Европе, роль в организации земледельческого производства, что обусловило ее большую внутреннюю прочность и влияние"[268].
  Несомненно, рассмотрение природно-климатического фактора в качестве причины консервации русской общины имело важное значение в выяснении ее устойчивого сохранения. Однако, понимание этого еще не исчерпывает всю сложность проблемы. По нашему убеждению, следующим шагом в исследовании живучести общинного организма должно стать обращение к конфессиональным корням общины. Ее консервация, также, обусловлена и религиозным фактором, который до сих пор оставался вне рамок исследовательского поля. Суть данного подхода в уяснении того, что, хозяйственная община являлась сознательным устроением жизни в соответствии с религиозным законом; это обстоятельство играло такую же серьезную роль как и все остальное, о чем говорилось выше. Принципы духовного равноправия в качестве несущих жизненных конструкций транслировались и в повседневную хозяйственную практику. В этом еще нет ничего, что могло бы дать право говорить о какой-либо специфике развития: подобные черты были присущи всем европейским странам. Однако формирование там (после религиозных войн) однородной конфессиональной среды, произошедшая индивидуализация веры, а значит и сознания, способствовало укреплению института частной собственности: вокруг этого базового стержня естественным образом стала выстраиваться вся социально-экономическая ткань общества. В России же, если можно так выразиться, конфессиональной рассортировки не произошло, индивидуализация веры и сознания в широких народных слоях осталась незавершенной. Значительная часть общества вместо свободного конкурентного развития была вынуждена находиться на положении дискриминируемого, лишенного собственности. В этих условиях инструментом выживания становилось объединение совместных усилий. Именно коллективистский дух, освященный старой верой, выступал в качестве самоорганизации снизу в ответ на закабаление правящим сословием. Иными словами, специфика российской конфессиональной рассортировки способствовала сохранению общинных форм, не менее, чем природно-климатические условия, и фискальный принцип, навязываемый государством сверху. Очевидно, что здесь следует говорить о многообразии факторов, а не о преобладающем влиянии какого-то одного из них. Поэтому продвижение по изучению религиозной составляющей в жизни общины и роли в этом старообрядчества заметно расширит и дополнит наши представления о русской действительности.
  Никонианское государственное пространство, в котором оказался раскол в XVIII столетии, оставляло ему, как мы видели, не очень много жизненного места. Замкнутый уклад, приверженность вере предков, отрицание гражданских новин - вот откуда черпало силы староверие. Однако, постепенно, после десятилетий гонений у государства, выстроенного на европейский лад, и старообрядчества нашлась точка соприкосновения: масштабные деяния Петра I с целью рывка за ведущими державами потребовали мобилизации всех возможных ресурсов. Как известно, заботы неутомимого самодержца о военной состоятельности государства, об укреплении его международной конкурентоспособности дали импульс форсированному развитию торговли и промышленности. Петр I стремился привлекать в российскую экономику всех, кто способен участвовать в ее подъеме. Данный подход отражали законодательные акты петровского времени. В 1711 году власти провозгласили право заниматься торговлей и ремеслами "людям всякого звания... ежели не будет какого препятствия"[269]. Цель этой политики обозначалась четко и откровенно: "денег как возможно сбирать, понеже деньги суть артерия войны". Неудивительно, что в этой связи в документе говорится и об улучшении персидского торга, и о приезде армян, которых "надо приласкать и облегчить в чем пристойно"[270]. Главная же ставка правительством делалась, прежде всего, на европейских мастеров, располагавших нужным опытом и знаниями в организации производств и мануфактур. Ссылки на использование иностранцев в этой сфере встречаются во многих документах петровской поры. К примеру, указ от 5 ноября 1723 года, излагавший разные промышленные проблемы, отмечал незначительность желающих в России, в отличие от западных стран, заводить фабрики, поскольку:
  "наш народ, яко дети... которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят"[271].
  Эти опасения высказывались не напрасно. Усилия властей по поощрению предприимчивости и деловой инициативы находили слабый отклик у тех, кому собственно адресовались - у опоры самодержавия российского дворянства. Новое правящее сословие проявляло безразличие к различным торговым и ремесленно-мануфактурным делам, по сути, просто брезгуя заниматься ими. Вспомним пушкинского "Арапа Петра Великого", где дворянин Корсаков, вернувшийся из-за границы, был глубоко потрясен аудиенцией у российского самодержца, принявшего его в холстяной фуфайке на мачте строящегося корабля. В свою очередь, Петра I изумили бархатные штаны молодого человека, которые годились лишь для развлечений, но никак не для какой-либо созидательной деятельности[272].
  Нежелание служивого дворянства самостоятельно приобщаться к ремеслам и промышленности инициировало организацию фабрик и заводов сверху. Настойчивость государства диктовалась, прежде всего, растущими военными потребностями, вооружением и содержанием постоянно действующей армии. Именно эти нужды оставались основной причиной правительственных забот о производствах. В этой связи важно отметить и еще одно обстоятельство: равнодушие к промышленному строительству со стороны дворян имело и свои корни. По сути, оно явилось продолжением негативного восприятия торгово-мануфактурной деятельности, сложившегося еще во времена московского царства. В допетровский период подобные инициативы исходили лишь непосредственно от самой власти в лице приближенных царя, завязанных на иностранных торговцев. Новые же государственные условия не сильно изменили ситуацию: промышленные начинания по-прежнему оставались прерогативой придворных деятелей. Стремясь перегруппировать торгово-промышленную сферу, власти решили внедрить в отечественную практику цеховую производственную систему. В 1721 году вводился в действие "Регламент Городского Магистрата", которым посадское население городов делилось по гильдиям, основанным на цеховом принципе. В соответствии с этим актом образовывалось две гильдии: в первой состояли банкиры (ростовщики), лекари, аптекари, живописцы, шкиперы кораблей, крупные купцы, имеющие отъезжие торги; во второй - резчики, токари, слесари, столяры, портные, сапожники и т.д. Все прочие, "обретающиеся в наймах и черных работах", числились "подлыми людьми"[273]. К тому же, представители каждого ремесла образовывали "свои особливые цехи" со своими уставами, правилами, содержащими права ремесленных людей. В Формуляре к "Регламенту", с профессиональных позиций описывающем жителей городов, перечислено около 60 наименований различных специальностей[274]. Такой подход был призван переформатировать торгово-промышленное население городов по западному образцу.
  Однако эта попытка не пошла дальше заимствования чисто внешней стороны европейской гильдейской организации. Соединение горожан по общности профессий в российских условиях не прижилось. Спущенная сверху новая предпринимательская структура довольно быстро начала растворяться в прежней купеческой градации московского царства, которая базировалась исключительно на размере финансовой и имущественной состоятельности. В результате в переделанной на европейский манер торгово-ремесленной системе не профессиональный, а хорошо знакомый принцип тяглоспособности снова лег в основу распределения городского населения[275]. Эта практика полностью соответствовала менталитету предпринимательских слоев той поры. Так, идеолог российского купечества первой половины XVIII века Иван Посошков предлагал даже одевать торговых и посадских людей исходя из их благосостояния. В своем известном труде "О скудности и богатстве" он прямо и откровенно заявлял:
  "У кого сколько капитала, в зависимости от этого и одевать"[276].
  Далее следовало подробное описание гардероба для обладателей крупных и незначительных денежных сумм, а тех, "кто оденется не своего чина одеждою, то наказание чинить ему жестокое"[277]. Не удивительно, что переход к старой предпринимательской структуре, т.е. не по профессии, а по объявленному капиталу, государство окончательно совершило уже в начале 40-х годов XVIII столетия. Оставив затеи с цеховой системой, Елизавета I специальным указом разделила все купечество в соответствии с этим принципом на три гильдии. Собственно этот документ адресовался купеческим старшинам и старостам, обязанным учитывать входящих и выходящих из гильдий, записывать их перемещения, а главное строго контролировать сборы податей, "которые неотложно по указам собираемы быть имеют"[278]. Ни о каких-либо профессиональных началах здесь речи уже не шло: разговор велся только в контексте оптимизации сбора налогов с купечества.
  Все это показывает, что в Российской империи, хотя и в выстроенной на западный манер, промышленное строительство, в отличие от Европы, оставалось на периферии. Экономические интересы дворянства были тесно связаны с землевладением, в то время как торгово-мануфактурная деятельность, как и ранее в доимперский период, продолжала восприниматься недостойной, второсортной. В этом заключалась сущностная черта российского высшего общества, в корне отличавшая его от европейских элит, давно оценивших преимущества торговли и производства. На Западе промышленное становление черпало силу в предпринимательских инициативах различных слоев населения. В России же движущей силой индустриального развития стали не частые начинания, а, главным образом, усилия государства, понимающего, что без этого обрести достойное место среди европейских стран будет сложно. Вот эти-то потребности и обусловили привлечение к созидательным процессам тех, кто оказался вытесненным из управленческой вертикали власти, отстраненным от собственности (земельного фонда страны), т.е. старообрядцев. С другой стороны, участие в торгово-промышленном секторе давало им реальную возможность для выживания в условиях враждебного государства. Поэтому не случайно староверческая мысль первой половины XVIII века характеризовалась интересным поворотом - обоснованием позитивного отношения к торговле и производствам. Конечно, ранее приверженцы древнего благочестия не могли одобрять дела, пользовавшиеся дурной репутацией еще в истинном московском царстве. Теперь же дискриминационные реалии заставили заняться тем, что предоставляло возможности сохранить веру и поддержать существование. В результате торговля, лишенная ранее необходимой религиозной санкции была признана духовными лидерами староверия благодатным занятием, а организационно-хозяйственный труд уравнен с благим трудом земледельца[279].
  Правительство, серьезно заинтересованное в развитии торговли и промышленности, быстро ощутило созидательный настрой со стороны данной категории населения, а потому уже Петром I проблемы религиозной принадлежности отодвигались на второй план, хотя, разумеется, и не снимались окончательно. Главным критерием становилась полезность в хозяйственном строительстве, а не активность в вероисповедных дискуссиях. Собственно сама легализация раскола, предпринятая Петром I, как мы уже говорили, была продиктована, прежде всего, экономическими мотивами. Запись в двойной оклад, хотя и являлась унижением, но позволяла оставаться со своими религиозными принципами, позволяла применить силы в тех сферах хозяйственной деятельности, где было возможно. Отсюда хорошо известные свидетельства терпимости и поощрения Петром I тех представителей раскола, кто демонстрировал готовность проявить себя не на религиозном, а на хозяйственном поприще. Так, император не брезговал контактами с тем же Андреем Денисовым - легендарной фигурой староверческого мира, основателем Выгорецкой общины, развернувшей обширную экономическую деятельность, снабжавшую стройматериалами и продовольствием быстро растущий Петербург. Прикрепление этого общежительства к Олонецким петровским заводам, коренным образом изменило его правовое и, как следствие конфессиональное положение. Выговцы обязывались разрабатывать месторождения руды, взамен же получали возможность вести богослужение по старопечатным книгам. Выгорецкая община признавалось самостоятельной хозяйственной единицей с выборным старостой, что подтверждалось специальными указами, ограждающими его от обид и притеснений со стороны светских и духовных лиц[280]. Петром I поручалась эксплуатация горных заводов Урала тульскому кузнецу раскольнику Никите Демидову, который вошел в историю как один из организаторов российской металлургии. Очевидно, что главным здесь, также, стали деловые качества, а не конфессиональная принадлежность. Вообще создание промышленности на Урале явилось делом Петра Великого и русских старообрядцев. Вслед за Демидовым и ему подобными из различных краев туда хлынул поток раскольников. Как писал Пермский архиепископ Палладий, они вскоре заполнили главные заводские должности, а также места волостных голов, писарей селений. Местные заводы представлялись иерарху господствующей церкви настоящими рассадниками раскола, где действовало множество моленных. Не может не вызвать удивления приведенный им факт: первая православная церковь была построена здесь только в 1750 году, т.е. спустя почти полвека после запуска горных заводов[281].
  Однако следует подчеркнуть, что предпринятая Петром I легализация староверия, продиктованная экономическими потребностями, по сути, все же немногое меняла: она носила все же эпизодический, а не системный характер. Немногочисленные акты по регулированию промышленной сферы в первой половине XVIII века свидетельствовали о заботах правительства не столько по формированию рынка, сколько по обеспечению необходимой продукцией потребностей российской армии. Например, в царствование Анны Иоановны в указе от 7 января 1736 года, говорилось о необходимости "размножения фабрик, а особливо суконных и прочих надлежащих к мундиру и амуниции", именно таким производствам обещалась казенная поддержка[282]. Или указ от 18 ноября 1732 года, где собственно и ставилась задача снабжения сукнами без закупки иностранных не населения империи в целом, а именно российских войск[283]. Индустриальное развитие, инициированное сверху, предусматривало привилегии производствам в сочетании с плотной опекой государства, жаждущего безусловного удовлетворения своих запросов. В результате на практике складывалась ситуация, когда создаваемый таким путем мануфактурный мир квалифицировал себя не в качестве свободного предпринимателя западного типа, а как своего рода правительственного агента, хорошо осознающего, что без поддержки власти затевать какие-либо дела бессмысленно. Купечество безоговорочно признавало экономическую власть правительства, которое может командовать частным хозяйством как своими вооруженными силами[284]. Государство выступало главным потребителем продукции промышленного сектора, помогало в условиях дефицита рабочими, а потому жестко регламентировало производственные процессы, устанавливало штрафы за плохое качество. Неудивительно, что в подобной обстановке охотников заводить фабрики находилось весьма немного[285]. К тому же законотворчество той поры запрещало заведение фабрик и мануфактур крестьянам, которые в своем большинстве и принадлежали к старообрядчеству[286]. Это обстоятельство, с учетом нежелания дворянства погружаться в хозяйственные дела, являлось серьезным сдерживающим фактором в развитии производств.
  Тем не менее, прагматические ориентиры политики Петра Великого с 50-х годов XVIII века получили всестороннее развитие. К этому времени Российская империя, ее правящий класс все больше осознавали себя подлинно европейской державой, чье место среди ведущих государств не должно вызывать сомнений. Однако амбиции такого уровня должны были подкрепляться прочным финансовым фундаментом, позволяющим претворять их в реальную политику. С серьезными проблемами финансовой оплаты возрастающих международных претензий и дефицитом казны столкнулось правительство дочери великого преобразователя - Елизаветы Петровны. Эти проблемы входили в непосредственную обязанность ближайшего соратника императрицы графа П.И. Шувалов, занимавшегося в правительстве военно-экономической проблематикой[287]. Предложенный им комплекс мер по наполнению бюджета, неизбежно отразился и на расколе, в отношении к которому обозначился существенный поворот. Придворный деятель выступил с цельной программой экономического развития страны. Ее параметры составляло, во-первых, "сбережение" русского народа или, говоря иначе, кардинальное расширение круга налогоплательщиков. А во-вторых, как можно большее вовлечение "сберегаемого" народа в торгово-мануфактурные и ремесленные дела. Программа презентовалась в качестве непосредственного продолжения традиций великого преобразователя. Именно в ее контексте началась реализация настойчивых усилий по возвращению беглых, в том числе и раскольников в разные годы покинувших Россию.
  Правительственные инициативы, которые декларировались ранее, зазвучали с новой силой. Конечно, внимание сановника к расколу определялось все той же прагматикой, а не духовным смыслом. Архивные документы показывают негативное восприятие П.И. Шуваловым старообрядчества как религиозного явления. Например, там, где он сталкивался с раскольниками воочию, т.е. среди своей многочисленной прислуги, граф немедленно сообщал о приверженцах старой веры, требуя удалять их из обслуживающего персонала и отсылать для увещеваний и надзора[288]. Однако в государственном смысле П.И. Шувалов прекрасно осознавал зависимость благополучия казны от количества плательщиков подушного оклада, а потому потери, вызванные бегством населения, в том числе и по религиозным причинам, обращали на себя его пристальное внимание[289]. Об этом свидетельствуют материалы марта 1753 года, когда Елизавета I, лично присутствуя на заседании Сената, что случалось нечасто, указала справиться о староверах, о динамике их численности с петровских времен, о том, сколько в точности денег получает казна от сбора двойного оклада и т.д.[290] Представленные цифры, не удовлетворив верховную власть, ускорили утверждение нового курса по отношению к расколу. Причем теперь данная политика уже не ограничилась как ранее обнародованием отдельных указов, ратующих за возврат населения. Политический призыв о возвращении излагался в специальном указе Елизаветы I от 4 сентября 1755 года. Текст начинался такими словами:
  "Как довольно известно, Наши природные подданные, великороссийского и малороссийского разного звания люди, особливо раскольники и некоторые купцы, помещиковы крестьяне, также из военных дезертировавшие из нашей Империи, в разные времена ушедшие и будучи в Польше и в Литве, там остались и доныне обретаются, из которых небезизвестно, что немалая часть, помня свое природное подданство, возвращаться охотно желает..."[291].
  Всем им предлагалось без всякой боязни и страха, с женами, детьми и имуществом возвращаться на родину к 1 января 1757 года. Причем тем, кто придет добровольно, обещалось прощение за все, что вынудило их покинуть отечество, и зачисление в ряды верных подданных[292].
  Обращает внимание, что впервые беглые люди, среди которых первыми упомянуты раскольники, названы здесь уважительно - "Нашими природными подданными". Правда, заканчивалось все пока обычно и не так оптимистично: в конце текста содержалось предупреждение, если на такую милость ушедшие не откликнутся, то будут признаны за изменников и жестоко наказаны.
  Именно данный указ стал началом кардинального поворота по отношению к расколу. Далее последовали законодательные документы, развивающие эту политическую линию. Не дожидаясь, объявленного срока возвращения, новые акты уже спешили подтвердить обещанное. В ноябре 1756 года выходит указ "Об отдаче выдаваемых из Польши и Литвы российских беглых на прежние жилища без наказания"[293]. Сроки по возвращению на родину бежавших в разное время подданных периодически продлевались: с 1 января 1757 года до 1 июля 1758, потом до 1 сентября 1760, а затем все продолжилось специальным Манифестом от 2 января 1761 года. Он буквально слово в слово повторял первый указ сентября 1755 года, призывая не мешкать с возвращением, и в очередной раз продлевал сроки - уже до 1 сентября 1761 года[294]. Кампания по возвращению в страну и зачислению людей в подушный оклад набирала силу. Перспективы возврата для тех, кого настойчиво призывали снова стать российскими подданными, рисовались все более привлекательней. Любопытно такое свидетельство: в одном из указов 1761 года Сенат уведомлял о решении отводить возвращающимся земли и другие угодья, где им будет удобно и никакого озлобления им не чинить. И тут же обнадеживал ответственного за прием людей ротмистра Попова в том, если тот своим старанием выведет из Польши 2000 семей, "то без награды от Сената не останется"[295]. Правительство старалось устранять различные организационные неувязки, чтобы облегчить возвращение бывших подданных. Например, в 1759 году, узнав о затруднениях по пропуску людей, которых принимали только в пунктах на определенных главных дорогах, находящихся верст по двести друг от друга, Сенат распорядился пропускать везде, дабы "охоту возвращающимся не пресекать"[296]. В елизаветинское правление тема возвращения людей в империю стала популярной и в российской элите. Не прошел мимо нее и создатель Московского университета М.В. Ломоносов, написавший для этого даже специальный труд. Он размышлял о способах увеличения народонаселения страны, упомянув и раскольников, множество которых уходило на Ветку, из-за чего российская корона лишалась подданных. Хорошо заметно, что в его рассуждениях и подсчетах о сохранении и размножении народа отсутствуют какие-либо религиозные мотивы, а преобладает взгляд государственного деятеля[297]. Сочинение знаменитого ученого подтверждает: новая политика верхов по отношению к староверию формировалась не из религиозных побуждений, а исходила из чисто экономических обстоятельств, связанных с расширением круга налогоплательщиков. В этом же русле следует рассматривать и усилия государства по выявлению и учету раскольников, укрывавшихся внутри страны и предпочитавших самосожжение контактам с ним. Аналогичный подход прослеживается и в отношении иноверческих народов. Государство стремилось всех переписать, самовольно убежавших вернуть, причем не силой, а увещеваниями и самое главное зачислить их в подушный оклад[298].
  Тем не менее, говоря о повороте к расколу, наметившемся при Елизавете I, следует заметить, что он остается малоизвестным. В научной литературе отправной точкой, изменившей отношение к старообрядчеству, считается цитируемый всюду указ Петра III от 29 января 1762 года "О сочинении особого положения для раскольников, которые удалясь за границу, пожелают возвратиться в отечество с тем, чтобы им в отправлении закона по их обыкновению и старопечатным книгам возбранения не было"[299]. Данный документ и сегодня продолжает рассматриваться в качестве первого камня нового государственного курса по отношению к расколу. Как нам представляется, это предопределено тем, что маститые отечественные историки XIX столетия и, прежде всего, С.М. Соловьев и В.О. Ключевский именно таким образом оценивали этот указ Петра III. Так, В.О. Ключевский упоминает о нем, обходя молчанием аналогичные елизаветинские инициативы. Заметная роль П.И. Шувалова в принятии этого документа не вызывает у него сомнений, хотя причины появления законодательного акта о раскольниках сводятся знаменитым историком к популяризации фигуры нового императора его окружением[300]. С.М. Соловьев, также, выделяет начинание Петра III, подхваченное затем Екатериной II, не упоминая о предыдущих указах[301]. На наш взгляд, это стало следствием того, что авторитетные ученые в своем творчестве мало интересовались русским расколом, который находился на периферии их научных интересов.
  Однако знакомство с документами позволяет утверждать, что известный Указ от 29 января 1762 года представляет собой лишь звено целой законодательной серии, кардинальным образом изменившей старообрядческую политику государства. За ним последовало очередное теперь уже до 1 января 1763 года продление сроков приема беглых из-за границы с перечислением тех же раскольников, купцов и крестьян, как и в указе 1755 года. Причем откровенно указывалось на незначительность пожелавших возвратиться в империю за прошлые годы[302]. Упоминание же в Указе Петра III 1762 года дозволения вернувшимся людям совершать богослужения по старому обряду и книгам действительно выглядело новацией. Архивные документы позволяют говорить о целом переговорном процессе на сей счет между раскольниками и властями. В конце 50-х - начале 60-х годов XVIII века постоянно происходили контакты с рядом посредников от заграничных староверов, оговаривавших с чиновниками условия возвращения в Россию. Например, такой миссией был наделен записной раскольник Михайло Михаилов, в 1756 году доставлявший в Киевскую губернскую канцелярию письма из-за рубежа с просьбами подтвердить гарантии возврата, "дабы они по добровольном выходе не были в России ни от кого истязаны"[303]. В 1760 году в Петербург доносил гетман Запорожского войска К.Г. Разумовский о посещении его крестьянином И. Арленковым для подтверждения подлинности объявленных призывов о беспрепятственном возвращении[304]. Все эти посредники настойчиво интересовались дозволением отправлять церковную службу по старопечатным книгам, увязывая с этим обстоятельством скорый возврат в страну. Данный вопрос, учитывая его принципиальность, рассматривался Сенатом в конце елизаветинского правления. Характерно, что на заседании вновь прозвучали слова о пользе государства, "когда беглецы в империю выйдут и подушные деньги в казну платить станут, нежели за границею в чужом"[305]. После этого напоминания правительство решило, что позволить службы по старому обряду можно, но только при наблюдении, "чтоб они других людей вновь к своему суеверию не преклоняли и не подговаривали"[306]. Такова подоплека того, как в Указе от 29 января 1762 года появился специальный пункт о разрешении совершать богослужения по старому обряду.
  Елизаветинское правительство не ограничивалось неоднократными предложениями различным категориям беглых, включая раскольников, вновь обрести родину. Эти настойчивые призывы являлись составной частью утверждения курса на развитие торгово-промышленного сектора. К этим вопросам власти подходили с тех же фискальных позиций, видя здесь, наряду с расширением круга налогоплательщиков, серьезный источник увеличения бюджетных поступлений. Поэтому в повестку дня включалось создание условий для торгово-мануфактурной деятельности, так как, по сути, со времен Петра I крайне мало делалось в этом направлении. Теперь акцент делался не столько на поддержке конкретных лиц, сколько на формировании рыночной среды. Именно это внесло в повестку дня вопрос о расчистке внутреннего рынка страны, опутанного всевозможными региональными пошлинами. В таких условиях ни о какой полноценной рыночной торговле говорить не приходилось: таможенные барьеры вели к неоправданному удорожанию продукции и затрудняли товарооборот в целом. Конечно, власти знали об этих проблемах и раньше, но только елизаветинское правительство проявило политическую волю, решив кардинально изменить существующее положение. 20 декабря 1753 года был обнародован указ, уничтожающий на территории России многочисленные внутренние пошлины[307]. Очевидно, насколько данная мера способствовала активизации именно внутрироссийской торговли. Собственно с принятия данного акта началось реальное структурирование торгового ландшафта империи. Как заметил С.М. Соловьев:
  "русская земля была давно собрана, но внутренние таможни разрывали ее на множество отдельных стран, уничтожением внутренних таможен Елизаветою заканчивалось дело, начатое Иваном Калитой"[308].
  Но для нас здесь наибольшую важность имеет другой аспект. Создание внутреннего российского рынка требовало определить, кто будет движущей силой этого экономического пространства, наполняя его реальным экономическим содержанием. Неповоротливое дворянство, далекое от торгово-мануфактурных дел, и пока еще малочисленное купечество были не в состоянии освоить открывавшиеся возможности. К тому же они, будучи традиционно завязаны на внешнюю торговлю и выполнение государственных заказов, с опаской относились к рыночной среде, считая ее недостаточно надежной. Все это хорошо понимал архитектор нового экономического курса П.И. Шувалов, а потому и делал ставку на самое многочисленное сословие страны -на крепостное крестьянство (другого просто не было). Это выглядело новаторски: ведь, напомним, людям из крестьянского сословия всегда запрещалось заведение фабрик и мануфактур, а организация так называемых "безуказных" производств, т.е. начатых без разрешения властей, жестко каралась конфискационными мерами[309]. Мелкая крестьянская торговля представляла собой, по большому счету, обычный натуральный обмен, лишенный каких-либо фискальных перспектив. Только вовлечение как можно большего количества людей в товарно-денежную сферу могло преобразить экономику страны, став надежным источником налоговых поступлений в казну. Поэтому предложения П.И. Шувалова предусматривали создание условий для обширной крестьянской торговли. Собственно на решение этой задачи нацеливалась денежная реформа, проведенная в стране по его инициативе. Ее смысл заключался в вводе в обращение более мелких денежных единиц, что позволяло осуществлять, в первую очередь, незначительные и массовые торговые расчеты. Осознавая дефицит таких денег, правительство выпустило значительное количество медных и серебряных разменных монет[310].
  Стремление дать крестьянству предпринимательскую свободу вызывало немалые опасения со стороны старого купечества, привыкшего к системе опеки. Поэтому в процессе обсуждений проекты по поддержке крестьянской торговли смягчались с учетом требований крупных купцов[311]. Но главное было достигнуто: повсюду торгово-ремесленная сфера стала постепенно наполняться крестьянским людом. Важно особо подчеркнуть, что это стало возможным благодаря созданию условий не для избранных сверху купцов по типу "гостей" и "гостиной сотни", а для всех желающих заняться торговлей, ремеслами и промыслами. Очевидно, что этот подход заметно отличался от порывов Петра I, выхватывавшего годных людей для строительства мануфактур и фабрик в ходе случайных встреч. Здесь же мы наблюдаем стремление задать соответствующие параметры той хозяйственной среды, в которой можно самостоятельно проявить себя. Нетрудно догадаться, какие перспективы открывало утверждение такого экономического курса перед раскольничьим миром. Для староверов, по понятным причинам не очень надеющихся на власть, ослабление гонений на фоне приобщения к торговле и ремеслам создавало легальные возможности по укреплению жизни в никонианской действительности. И они не замедлили ими воспользоваться. Если в серединё XVIII столетия позиции раскола в мануфактурах и торговле страны еще не были лидирующими, то затем положение довольно быстро меняется[312]. Новые хозяйственные возможности предопределили возрастающее участие староверов в экономической жизни.
  
  2. Староверческая модель капитализма
  
  Продолжительное царствование Екатерины II стало ключевым для становления российского капитализма. Именно при ее правлении воплотились в жизнь те идеи, которые были сформулированы ранее. Благодаря фискальным наработкам новая императрица хорошо усвоила: сила государства заключается в народе, положенном в подушный оклад. Если же этот народ еще и занят делом - ведет торговлю, производит изделия, открывает мануфактуры - это благо: появляется дополнительный источник пополнения казны. А имеющее место религиозное брожение необходимо нейтрализовать, встроив отсталые элементы в общую политико-хозяйственную систему по принципу: вы платите налоги - мы вас не притесняем. Конечно, если речь не идет о крайних формах раскола, который не признает правительство, а потому считает себя свободным от экономических обязательств перед ним. Таково было кредо власти, двигавшейся по траектории западных держав.
  В отношении к расколу Екатерина II следовала за двумя своими предшественниками по трону. Она активно продолжила политику по возвращению бывших подданных, тем более что негативные последствия миграции предыдущих десятилетий, имевшей и религиозную подоплеку, ни у кого не вызывали сомнений. По полученным правительством данным, к началу 60-х годов XVIII века в Польше и Турции, например, проживало не менее 1,5 млн бывших российских подданных и их потомков - это только мужского пола[313]. Наиболее ранним и значимым на этом пути законодательным актом можно считать Манифест от 4 декабря 1762 года - о позволении всем иностранцам (кроме евреев) селиться в России. Особенно же он был обращен к бывшим подданным - к ним, помимо прочего, адресовалось материнское увещевание[314]. О том, что авторы манифеста рассчитывали на возврат прежде всего беглых россиян, красноречиво свидетельствует изданный спустя десять дней специальный указ - о позволении старообрядцам не просто приходить в отечество и селиться в "порожних отдаленных местах", но располагаться в губерниях Центра и Поволжья, перечисленных в реестре. Причем текст указа был практически идентичен формулировкам манифеста[315]. А через месяц с небольшим это предложение продублировал еще один указ, но уже с существенным дополнением: раскольники могут поселяться вообще где угодно, обид им чинить никто не посмеет[316]. Все эти призывы сопровождались обещаниями различных льгот, освобождением от податей и работ в течение шести лет. Вместе с тем власть показала, что ее благорасположение имеет четкие пределы: оно распространялось исключительно на тех, кто самовольно покинул страну до опубликования Манифеста; если же это произошло после 4 декабря 1762 года, беглецов ожидали суровые преследования[317].
  Екатерина II сумела постепенно осуществить то, чего с 1755 года начинали добиваться ее предшественники. Мы имеем немало свидетельств о том, как утверждалась терпимость по отношению к расколу. Прежде всего, власти перестали игнорировать конкретные жалобы староверов. Так, были наказаны православный священник и дьяк, силою принуждавшие одного раскольника поклоняться иконе; тот, сопротивляясь, вышиб образ из их рук. Рассмотрев инцидент, Синод признал, что дерзость произошла не по вине раскольника, а из-за неправильных действий служителей господствовавшей церкви. Их подвергли наказанию, дабы, "на них смотря, другие впредь от таковых неприличных поступков остерегаться могли"[318]. Была также удовлетворена жалоба записных раскольников одной из слобод Москвы по поводу хождения православных священников по их домам со святой водой. С означенных "пропагандистов" взяли подписку: записных раскольников более не тревожить, - а для лучшего усвоения этого обязательства сослали на месяц в монастырь[319]. Уже в 1763 году власти, демонстрируя прекращение преследований, решили закрыть Раскольничью контору, занимавшуюся вероисповедными делами. Староверы перешли в юрисдикцию обычных судов, к которым относились все, находящиеся в подушном окладе[320].
  Примечательно, что прекращение гонений на раскол совпадает с началом отстранения от архиерейских должностей выходцев из Киевской духовной школы, которым со времен Петра I фактически принадлежала монополия на епископские кафедры в России. Со второй половины 1750-х годов постепенно происходит их замена на великорусских архиереев. Иерархия стала наполняться людьми, психологически более пригодными для нового экономического и просветительского курса властей[321]. Меняющееся отношение к расколу не могло остаться незамеченным: староверы, как свидетельствуют архивные документы, потянулись Примечание. Например, по донесению одного из гвардейских офицеров, в крепость Св. Елисаветы прибыли поверенные от беглых некрасовцев численностью 70 тысяч дворов с просьбой предоставить им поселение на родине. Причем капитан сообщал, что они "просили горькими слезами, обливая мои ноги, заклиная меня Богом, чтобы я представил, дабы они могли возвратиться в любезное свое отечество"[322].
  И правительство явно не собиралось останавливаться на достигнутом, настойчиво продолжая свою политику. В мае 1779 года был опубликован Манифест, специально посвященный этой теме; в нем власти сделали акцент на "сродном Нам человеколюбии и милосердии" и вновь заявили о желании принять своих бывших подданных в течение двух следующих лет[323]. По случаю открытия памятника Петру Великому в августе 1782 года были объявлены различные милости, среди которых значилось и очередное прощение всем ушедшим за рубеж в прежнее время[324].
  Какие же конкретные цели преследовало правительство, проводя такую политику? Об этом можно судить по программе освоения Новороссийской губернии, подготовленной в 1764 году. В соответствии с этим документом всем иностранным и российским подданным, прибывшим и выходящим из Польши и других мест, наряду с обработкой земель позволялось записываться в купечество. Любой желающий мог основать фабрику и завод, а губернские власти обязывались предоставлять для этого наиболее удобные места. Кроме того, создание пока еще недостаточно распространенных в стране производств давало право беспошлинных продаж как внутри империи, так и за ее пределами в течение десяти лет. Поощрялось распространение коммерции в крае и приграничных турецких владениях[325]. Нетрудно заметить, что торгово-промышленная направленность составляет сердце-вину представленной программы.
  И в дальнейшем все правление Екатерины II характеризуется уверенным продвижением к свободе предпринимательства в имперских масштабах. То есть каждому, независимо от звания и положения, разрешалось проявлять коммерческую инициативу - насколько позволят финансовые возможности. Уже в 1769 году правительство даровало право всем, кто захочет, заводить ткацкие станы. Здесь действовал все тот же фискальный принцип: "сколь размножение всякого рукоделия служит к обогащению государства". Поэтому в указе четко прописывались параметры этого "обогащения": с каждого стана по одному рублю или по одному проценту с капитала ежегодно. Причем квитанция по уплате налога заменяла какие-либо разрешительные документы[326]. Еще одним важным шагом в поощрении предприимчивости стало позволение крестьянам принимать участие в откупах, чем те не замедлили воспользоваться[327]. Взятый курс закреплял Манифест от 17 марта 1775 года "О Высочайшем даровании разным сословиям милостям, по случаю мира с Портой Оттоманской". Этот примечательный документ - сплав амнистии и льгот. Прощение и прекращение следственных действий для участников Пугачевского бунта (имевшего явно раскольничью подоплеку) объявлялось на фоне дарования экономических свобод. Узаконивалась конкуренция, подтверждался уведомительный порядок устройства любых производств, отменялись специальные сборы с фабрик и заводов[328].
  Эти меры вели к демонтажу прежней неповоротливой разрешительной системы и появлению на российском внутреннем рынке как можно большего количества субъектов товарно-денежных отношений, иными словами тех, кто способен вести торговлю, развивать ремесла, заводить мануфактуры. А наиболее массовым участником хозяйства являлось крепостное крестьянство, и без него оживление экономики едва ли было возможно. О том, насколько стремительно вживалось крестьянство в новые рыночные реалии, свидетельствуют дебаты о крестьянской торговле в ходе работы Комиссии 1767 года. Крупные купцы требовали ограничения растущей крестьянской торговли (вплоть до запрещения розничной), видя в ней подрыв своих коммерческих позиций[329]. Дворянство же, напротив, поощряло участие крестьян в торгах и мануфактурах, усматривая здесь дополнительный источник дохода: по существу, в этом и заключалась главная причина интереса правящего сословия к внутренней торговле. Однако у властей планы были гораздо шире. Летом 1777 года вышел специальный указ, разрешающий крестьянам записываться в купечество. В этом документе, который декларировал развитие идей Манифеста от 17 марта 1775 года, упоминались просьбы крестьянин с разных мест о вхождении в гильдии. Дозволение давалось любому крестьянину, обязавшемуся уплачивать гильдейский сбор, а также обыкновенные подати[330]. Для социальных реалий страны этот шаг властей имел значение, которое трудно переоценить. Поток сельских коммерсантов преобразил российское купечество. Чтобы упорядочить формирующуюся предпринимательскую среду, государство утвердило единую для империи градацию из трех купеческих гильдий. Ранее величина сборов зависела от региона; теперь же гильдию стали определять строго по единой сетке, т.е. по определенной величине объявляемого капитала (третья от 500 до 1 тысячи рублей, вторая - от 1 до 10 тысяч, первая гильдия - от 10 до 50 тысяч). При этом важно, что объявление средств для зачисления в гильдии "оставлено на совесть каждому... и никаким об утайке капитала доносам и следствиям, нигде ни под каким видом места иметь не должно"[331].
  Крестьяне быстро адаптировались в стремительно расширяющейся рыночной среде, чего нельзя сказать о дворянстве и старом крупном купечестве. Уже к концу XVIII века купеческий состав претерпел невиданные изменения. Например, в Москве из действовавших в середине столетия 382-х первостатейных купцов, в 1790-х годах лишь 26 смогли сохранить свое положение. Такое резкое обновление объясняется массовым вытеснением прежних купеческих родов, главным образом, безвестными предпринимателями из низов[332]. В России этот процесс был интенсивным и протекал повсеместно, не случайно во многих серьезных исследованиях давно отмечено, что отечественный капитализм рос из крестьянского корня[333]. Это подтверждают и такие данные: при Александре I на волю выкупилось около 30 тысяч душ мужского пола, т.е. разбогатевших крестьян, причем за выход из крепостного состояния помещикам выплачивались и весьма значительные суммы[334]. В начале XIX века хозяевами 77% мануфактур различных отраслей являлись крестьяне и вышедшие из крестьянской среды купцы, и только 16% российских промышленных заведений принадлежали дворянам[335]. О сохранении этой тенденции и в дальнейшем свидетельствует такая информация: в первой половине столетия в Москве в общей сложности известно около 900 имен владельцев промышленных предприятий. Историкам удалось выяснить происхождение 400 человек: получилось, что 58 были из торгового купечества, 138 - из крестьян, 157 - из мещан и ремесленников, а только 20 являлись дворянами и 35 - иностранцами[336]. Приобщению крестьян к коммерческим делам способствовало также законодательное ограничение барщины всего лишь тремя днями в неделю[337] в сочетании с распространением оброка в денежной форме. И если в 1766 году крестьяне составляли только 2,6% среди торгующих в Москве, то в 40-х годах XIX века их доля превысила 42%[338].
  Бурный рост крестьянской торговли делал необходимым ее регламентацию. Так, в указе от 29 декабря 1812 года подчеркивалось, что данный акт направлен против "стеснения свободной промышленности крестьян". Их торги делились на четыре категории в зависимости от оборотов с выдачей соответствующих свидетельств, которые разрешали крестьянам вести такие же дела, что и купцам, но только без распространения на них купеческих сословных прав[339]. В 1824 году торгующие крестьяне делились уже на шесть категорий - эта мера преследовала цель обложить налогом даже и мелких торговцев[340]. Вообще фискальные цели оставались у государства определяющими в отношении всего предпринимательства. Раздражение правительства вызывали любые задержки по платежам в казну. Так, с купцов, допустивших недоимки по уплате гильдейского сбора (1% с капитала ежегодно), взыскивались пени в размере того же самого процента за каждый месяц задержки[341].
  Важно подчеркнуть, что на фоне широкого купеческо-крестьянского предпринимательства участие дворян в торговле и промышленности продолжало оставаться крайне слабым. Правящее сословие не реагировало на упреки отдельных энтузиастов, ратовавших за торговлю и промышленность:
  "Дворянство английское, тамошние лорды, меньше ли вас благородны? Но они торгуют, они развели в своем государстве овец испанских, они завели отличные фабрики и мануфактуры... Не заслуживает ли это подражания?"[342].
  Но интересы отечественного дворянства традиционно продолжали вращаться вокруг сельского хозяйства. Оно неизменно выступало за земледельческий статус России и развитие главным образом сельской экономики. Дворянская печать доказывала преимущества земледельческого труда перед фабричным, прямо противопоставляя эти сферы деятельности[343]. Понимая это правительство, тем не менее, ни оставляло попыток вовлечь дворян в торговлю и промышленность - при Екатерине II не особенно активно, но с начала XIX века все более настойчиво. В 1802 году помещикам специально было дозволено самостоятельно вести оптовые торги за рубеж, тем самым коммерческие возможности для правящего сословия расширялись[344]. А Манифестом от 1 января 1807 года дворянам-помещикам вообще предоставлялось право (которым они, надо заметить, пользовались крайне неохотно) записываться в первую и вторую купеческие гильдии[345]. Затем правительство решило освоить и новые для России формы приобщения к торгово-мануфактурным делам: первое положение об учреждении акционерных компаний появилось в 1836 году[346]. Вне всякого сомнения, данный шаг был рассчитан прежде всего на европеизированное дворянство, для которого подобный способ вхождения в капитал предприятий выглядел более привлекательным, нежели участие в чисто производственных хлопотах. Однако усилия властей не достигали поставленной цели: дворянство продолжало рассматривать торгово-промышленную деятельность как недостойную своего высокого статуса. Это хорошо передал И.А. Гончаров в знаменитом романе "Обломов": его главный герой - дворянин-помещик до мозга костей - был возмущен предложением начать какое-нибудь предприятие, так как считал недопустимым делать из дворянина мастерового. Его коммерческое мышление ограничивалось лишь оформлением имения под залог в банке и существованием на положенные проценты[347].
  Исходя из вышесказанного, можно заключить, что с 70-х годов XVIII века и до середины XIX капиталистические тенденции в России протекали в своеобразных формах. Невосприимчивость правящего класса к торгово-ремесленному духу обусловила такое социально-экономическое явление, которое, на наш взгляд, наиболее полно отражает понятие купеческо-крестьянский капитализм. Во многом это положение объясняется слабостью российского города, не сразу аккумулировавшего торгово-промышленные процессы, развертывание которых стало прерогативой, прежде всего, сельского крестьянства. Именно из крестьян рекрутировался костяк российской купеческой буржуазии. Например, в первой четверти XIX столетия при записи в купеческие гильдии и объявлении капитала фамилии сплошь и рядом отсутствовали, а потому многие записывались так: "прозвищем Сорокованова позволено именоваться 1817 года июля пятого" или "фамилиею Серебряков позволено именоваться 1814 года января 17 дня"[348]. Образовательный и культурный уровень купцов из крестьян был, конечно, невысок, однако их деловая сметка поражала современников. Вот одно из наблюдений с крупнейшей Нижегородской ярмарки, куда съезжалось все российской купечество:
  "Поистине надо удивляться - как удивляются иностранцы - природной даровитости русской натуры, и именно даровитости к коммерческому делу, когда видишь, как самородные наши торговцы, едва умеющие разобрать купеческий счет и подписать вексель, справляются с этими иностранцами, большей частью прошедшими, до конторы, полный курс наук в средних и даже высших учебных заведениях"[349].
  Именно такие кадры крестьянского происхождения, а не дворянство, брезговавшее заниматься торговлей и мануфактурами, определяли лицо российского капитализма в дореформенную эпоху. Купечество той поры уже выходило с серьезными хозяйственными инициативами - например, о строительстве собственными силами железных дорог, что может принести необычайную пользу России: и когда "дан будет русскому купечеству новый быт... оно будет выведено из зависимости иностранцев"[350]. Напомним, что в это же самое время главный экономический стратег николаевской эпохи - министр финансов Е.Ф. Канкрин ставил под сомнение целесообразность железнодорожного строительства в российских условиях!
  В первой половине XIX века участие купеческо-крестьянских слоев в экономике России было по достоинству оценено видным историком и издателем Н.А. Полевым[351]. Он рассматривал это сословие прежде всего как набирающий силу аналог классической западной буржуазии. Купечеству как наиболее деятельной части общества, кормильцу миллионов россиян уготована роль локомотива развития, считал Полевой. Обращаясь к представителям сословия, он взывал:
  "Если Россия есть земля надежд, вы одна из лучших надежд ее, вы, русские купцы, граждане, люди свежего и бодрого силами поколения. Вам принадлежит исполнить то, что мы в утешительной думе предполагаем для чести и славы Отечества"[352].
  На страницах своего популярного тогда журнала "Московский телеграф" (1825-1834 гг.) Н.А. Полевой постоянно помещал материалы о нарождающейся промышленности, в частности о таких новых явлениях общественной жизни, как публичные выставки мануфактурных изделий, проходившие в Петербурге и Москве. Причем эти материалы демонстрировали два разных подхода к организации выставок. В Петербурге преобладали столичный блеск и великолепие. В более практичной Москве выставки получались гораздо обширнее и богаче: это было не развлечение, а смотр результатов трудов. Здесь отразилась разность духа двух столиц: в Петербурге - политика, двор, близость Европы; Москва - "матка нашей русской фабрикации", никакой политики, вся биржа помещается на крыльце Гостиного двора, а предприятия работают, не думая о понижении или повышении курса облигаций[353].
  В этих словах - важный смысл с точки зрения не только региональных отличий, но и социально-экономических приоритетов. Н.А. Полевой упрекал правящий класс России в том, что он не хочет замечать достижений отечественной промышленности, предпочитая модные магазины с иностранными товарами[354]. Региональное распределение потребления в стране имело ярко выраженную сословную составляющую: в северной столице удовлетворялись потребности преимущественно аристократии и правящего класса, тогда как центральный регион обслуживал низшие и средние слои населения. Поэтому в отличие от Петербурга именно Первопрестольная стала играть роль главного центра, из которого "питаются торговые обороты Империи"[355]. Как подчеркивалось, на Руси нет ни одного уголка, где бы "не нашлось какого-нибудь московского изделия, хотя бы прохоровского ситца или гучковского платка"[356]. Купеческо-крестьянский капитализм вырастал из недр внутреннего рынка страны. В первые десятилетия XIX века ежегодные обороты внутренней торговли, уже достигшие примерно 900 млн руб. , практически целиком приходились на произведенные и потребленные внутри страны промышленные товары. В то же время внешняя торговля, на 96% состоящая из вывоза зерна и сырья, уступала внутреннему торгу. Находясь в руках дворянства, экспортировавшего продукцию своих имений, и купечества крупных портовых городов, в стоимостном выражении внешнеторговые обороты не превышали 250 млн руб.[357]
  Кстати, растущая внутренняя торговля в дореформенное время протекала преимущественно вне бирж, появлявшихся в этот период. Этот торговый институт европейского типа не привлекал внимания русского купечества. Например, московская биржа, открывшаяся в 1839 году, не очень интересовала местные деловые круги: большинство не спешило посещать ее, предпочитая собираться в трактирах в ее окрестностях. Лишь в начале 60-х годов удалось буквально загнать купцов и фабрикантов внутрь здания[358]. О тех же впечатлениях после посещения биржи в г. Рыбинске в 1843 году рассказывает и А. Гакстгаузен. Как он писал, "простые русские купцы не могут привыкнуть к этому новому учреждению" с его суетой и шумом. Они ведут переговоры в трактирах: там обсуждались большие дела[359]. Вместо бирж, купечество куда более уютно чувствовало себя на ярмарках и розничной торговле. Например, за первую половину XIX века обороты Нижегородской ярмарки, обслуживавшей, прежде всего, российский рынок увеличились в 4 раза. К концу 50-х годов там реализовывалось продукции на 57 млн. руб., к этому надо добавить, что в только лавках и магазинах Москвы ежегодно в конце 40-х годов продавалось товаров примерно на 60 млн. руб.[360]
  Изучение купеческо-крестьянского капитализма требует дальнейшего расширения наших представлений об этой хозяйственной реальности. Но пока осмысление фактического материала происходит согласно традициям, присущим исследованиям капитализма классического типа. А ведь применительно к России это затрудняет выяснение природы протекавших здесь экономических процессов. Определить их специфику, опираясь на уже наметившиеся в историографии подходы, - актуальная задача исторической науки. По нашему убеждению, исследовательские перспективы связаны с идеей о функционировании в России вплоть до середины XIX столетия не просто купеческо-крестьянского капитализма, но капитализма, сформировавшегося преимущественно в рамках старообрядческой религиозной общности. Однако при изучении этой сущностной особенности отечественного капитализма специалисты по-прежнему ограничиваются простой констатацией его конфессиональных черт.
  Продвижение по этому пути необходимо начать с сопоставления как экономических, так и религиозных хорошо известных характеристик дореформенного периода. Общеизвестно, что в рассматриваемый период (начиная с семидесятых-восьмидесятых годов XVIII века и заканчивая серединой XIX-го) повсеместно развиваются ремесла и мануфактуры. И почти в каждое десятилетие этого периода промышленный потенциал российской экономики в среднем удваивался. При этом нельзя не заметить, что начало хозяйственного оживления, а затем и поступательный рост экономики совпадают с утверждением новой старообрядческой политики. Конец конфессиональным притеснениям был положен из прагматических соображений: на первый план вышли экономические потребности государства. Закономерным следствием этого поворота, который наметился еще в конце царствования Елизаветы I, стало постепенное возвращение староверия в общественно-экономическую жизнь.
  Важная веха на этом пути - август 1782 года - выход знаменитого указа Екатерины II об отмене собирания с раскольников двойного оклада; таким образом, они приравнивались к остальному населению империи[361]. Затем власти отказались от самого термина раскольники, разрешили принимать их судебные свидетельства и допустили к выборным должностям по Городскому положению 1785 года[362]. В таких условиях староверие как религиозная общность пережило бурный расцвет. Как отмечали синодальные чиновники:
  "зло усилилось до такой степени, какой и ожидать прежде было невозможно. Хотя раскол существует давно, но важнейшие успехи его принадлежат последней половине прошлого и началу нынешнего столетия (последние десятилетия XVIII и первые XIX века - А. П.), т.е. именно к тому времени, которое отличалось крайней веротерпимостью правительства, и вместе с тем было временем общего преуспевания отечества нашего"[363].
  Сопоставление развития купеческо-крестьянского капитализма и распространения старообрядчества подводит к мысли о том, что это не изолированные, а взаимоувязанные процессы. Русское крестьянство и выходцы из него - купцы всех трех гильдий - представляли народную среду с присущими ей традициями, бытом, языком. Объединительным началом выступала старая вера, являвшаяся своего рода идентификатором данного народного социума - главной силы торгово-промышленного развития в дореформенный период. Сравним свидетельства двух ключевых правительственных ведомств - финансов и внутренних дел, касающиеся Москвы. Из заключений МВД следовало, что раскол "соединяется преимущественно по оконечностям города", где оседают массы староверов, половина из которых пришлые[364]. А вот обращение московского гражданского губернатора в Министерство финансов (март 1845 года). Он пишет о превращении Москвы в крупнейший чисто мануфактурный центр, объясняя это в первую очередь тем, что:
  "многие фабрики по недостатку у нас в людях, сведущих по сей части, и самим способом сбыта произведений нигде в другом месте, кроме окрестностей столицы, существовать не могут"[365].
  Оба эти высказывания убедительно иллюстрируют, какой же именно капитализм с конфессиональной точки зрения преобладал в крупнейшем фабричном центре империи. Для нас представляет интерес и такое наблюдение полиции: известный капиталист-беспоповец Е. Морозов (старший сын основателя династии Саввы Морозова) задался целью увековечить между раскольниками свое имя, присвоив его новому толку - морозовскому. Для этого он развернул пропаганду собственной персоны как защитника староверия, причем не где-нибудь, а по фабрикам и промышленным заведениям Москвы и Московской губернии, что указывает, где концентрировались раскольничьи гнезда[366]. Добавим, что в Москве старообрядцами являлось подавляющее большинство фабрикантов: из семнадцати крупных предприятий Лефортовской стороны всего лишь два принадлежали никонианам.[367]
  Заметим, что ключевая роль староверия в формировании российского капитализма отчетливо прослеживается и в региональных материалах. Так, на Украине раскольники заметно выделялись своей предприимчивостью среди местного населения. Известный российский статистик К.И. Арсеньев замечал:
  "Пользуясь дозволением Екатерины II, раскольники поселились на Черниговских равнинах, внеся в Малороссию новую жизнь, своей деятельностью, трудолюбием далеко опередили малороссиян в промышленности...
  Их посады наиболее зажиточные"[368].
  И действительно: например, в Каменец-Подольской губернии на 10 тысяч раскольников приходилось 200 человек купцов, а между мещанами и крестьянами господствующей церкви не имелось ни одного[369]. Немецкий ученый барон А. Гакстгаузен, путешествовавший в 1843 году по ряду российских регионов, писал, что большая часть виденных им фабрик создана бывшими русскими крестьянами, не умевшими писать и читать. Среди этих вышедших из низов предпринимателей распространенно староверчество, при этом "между ними совсем нет дворян, как нет ни ученых, ни теологов"[370].
  Эти факты свидетельствуют о взаимосвязи экономических и религиозных характеристик. Хозяйственные инициативы старообрядцев определили динамику купеческо-крестьянского капитализма. Экономическое развитие, основанное на единоверческой общности, сопровождалось не только расширением производств, но и распространением староверия. Торговые предприятия и мануфактуры, сосредоточенные в руках раскольников, становились центрами религиозного влияния, которые привлекали значительное количество людей, увеличивая численность старообрядческих обществ. Это дало основание известному историку С.А. Зеньковскому говорить о распространении раскола в России в соответствии с известным принципом "чья страна, того и вера", но в применении к экономической сфере - "чье предприятие, того и вера"[371].
  Ярко выраженное староверческое лицо крестьянско-купеческого капитализма конца XVIII и первой половины XIX века вызывало в царской России неоднозначное отношение. Многие обращали внимание на своеобразие его истоков, или, говоря иначе, на особенности первоначального накопления. В купеческо-крестьянской экономике все процессы протекали настолько стремительно, что возникал вопрос: уместно ли в данном случае вообще говорить об этом -характерном для классического капитализма - этапе. Данное обстоятельство подметил А.Н. Островский в своих "Записках замоскворецкого жителя" (1846). Его рассказ об одном купце-раскольнике начинается таким образом:
  "Как он сделался богатым, этого решительно никто не знает. Самсон Савич, по замоскворецким преданиям, был простым набойщиком в то время, как начали заводиться у нас ситцевые фабрики; и вот в несколько лет он миллионщик"[372].
  Подобные примеры в российской действительности - правило, а не исключение. Знакомясь с историями успешных предпринимательских родов, мы сталкиваемся с одним и тем же явлением: большие средства внезапно оказывались в распоряжении людей, ранее занимавшихся разве что мелкой торгово-кустарной деятельностью. Невольно создается впечатление, что купцами и промышленниками становились случайные люди, волею судеб в мгновение ока оказавшиеся обладателями целых состояний. Неудивительно, что на столь благоприятной почве расцвели легенды о криминальном происхождении крестьянско-купеческого капитализма. Этому способствовали чиновничьи круги, в частности сотрудник МВД, а также известный специалист по расколу П.И. Мельников (А. Печерский). Объясняя, как бедные крестьяне, не имея за душой практически ничего, через несколько лет оказывались состоятельными предпринимателями и начинали ворочать миллионами, он предложил свою версию. Катализатором этих невероятных метаморфоз явилось, якобы, нашествие Наполеона в 1812 году. Французский император привез и сбросил в Москве фальшивые русские ассигнации, намереваясь дестабилизировать финансовую систему самодержавия. Этим-то и воспользовались староверы: фальшивые деньги дали повод гуслякам, вохонцам и прочим заняться сверхприбыльным делом - благо было на кого списать свои деяния[373].
  Мнение о криминальных причинах стремительного обогащения вчерашних крестьян из староверов прочно утвердилось в России. Так, князь В.П. Мещерский, описывая наследнику Александру Александровичу (будущему императору Александру III) свои поездки по стране, сообщил о распространенном среди староверов производстве фальшивых денег, которые сбывались на Нижегородской ярмарке. Он рассказал, в частности, что происхождение богатства от подделки ассигнаций предание приписывает:
  "знаменитому дому Морозовых, ныне владеющих громадными бумагопрядильнями...
  Савва Морозов, глава этого дома, недавно умерший, вышел из Гуслиц и был там простым ткачом и вдруг стал со дня на день владельцем значительного капитала"[374].
  В литературе дореволюционного периода о подобных аферах раскольников повествовалось как о не вызывающих сомнения фактах. Например, близкий к славянофилам А.С. Ушаков в книге "Наше купечество и торговля с серьезной и карикатурной стороны" (1865-1867) писал, что в тридцатых-сороковых годах XIX века много незаметного народу "выходило в люди" из уездных городов, сел и посадов. В том числе и из старообрядческих районов, где:
  "с доморощенными станками для фальшивых ассигнаций и вырастающими с помощью их бумагопрядильнями, так скоро и споро ковались русские купеческие капиталы"[375].
  Известный писатель-народник Н.Н. Златовратский, оставивший зарисовки русской деревни, характеризовал отношение к раскольникам как настороженное, замешенное на уважении и страхе; православные священники редко ездили в селения староверов. И хотя те жили аккуратно и зажиточно, ощущение, что "все это добыто ими не чисто", никогда и никого не покидало[376]. Того же мнения придерживался известный литератор, непосредственно вышедший из народа, - М. Горький. В его рассказах о купеческой среде неизменно упоминается сомнительное происхождение средств (фальшивые деньги, разбои, грабежи), с которых началось восхождение торгово-промышленных семейств[377]. По словам Горького, эту уверенность ему еще в детстве (в конце 1870-х начале 1880-х) внушил дед. Он разъяснял внуку Алеше Пешкову, что все крупные купцы или их отцы староверческого Нижнего Новгорода - это бывшие фальшивомонетчики и грабители, которым, по народной пословице, просто повезло: "если не пойман, то не вор"[378].
  Для того чтобы описать староверческую модель капитализма в целом, необходимо проследить, как же на самом деле происходило становление раскольничьих хозяйств. На наш взгляд, криминальные версии, какими бы увлекательными они ни казались, несостоятельны. Более оправданной и убедительной кажется иная точка зрения: староверческий капитализм основан на общинном кредите, о чем свидетельствуют исследователи, обстоятельно изучавшие экономику староверия[379]. Неслучайно религиозные воззрения раскола признали душеспасительной такую торгово-производственную деятельность, которая направлена на сохранение веры и поддержание единоверцев. Достижение этих целей являлось совместным делом, когда каждый вносил свой вклад в общие усилия. Общинный подход в экономике наиболее полно выражал духовно-нравственные ценности, лежащие в основе жизнедеятельности староверия. Конечно, этот подход не исключает возможности возникновения криминальных элементов, но определяющую роль они никак не могли играть.
  Староверческий капитализм развивался не по классическим канонам, а по собственным духовным и организационным правилам. Они сформировались еще в первой половине XVIII века знаменитой Выговской поморской общиной и определялись необходимостью выжить во враждебной никонианской среде. Краеугольным камнем этого выживания стали отношения равенства всех членов общины - как в хозяйственном, так и в духовном смысле. Род занятий, положение в общине зависели от способностей каждого и от признания их со стороны единоверцев: простой крестьянин мог стать наставником или настоятелем. Это обеспечивала практика внутренней открытости и гласности, когда ни одно важное дело не рассматривалось тайно. Любой имел право заявить свои требования, и они выслушивались и поддерживались - в случае, если другие считали их сообразными с общей пользой. В такой атмосфере решались также и ключевые хозяйственно-экономические вопросы. Содействие внутриобщинных сил, братское доверие позволили Выговскому общежительству скопить громадные капиталы - своего рода общую кассу для различных коммерческих инициатив[380]. В результате Выговское староверческое общежитие трансформировалось в самодостаточную, независимую от властей структуру, развивающуюся по своей внутренней логике. Известный писатель М.М. Пришвин - выходец из старообрядческой среды - воспевал край Выга, где его предки "боролись с царем Петром и в государстве его великом создавали свое государство", не совсем ему дружественное[381].
  Устройство Выговской общины послужило моделью для хозяйственной и управленческой организации старообрядцев по всей стране. Со второй половины XVIII века, т.е. когда начал складываться внутренний российский рынок и ослабли гонения, раскол превращается в прогрессирующую экономическую систему в купеческо-крестьянском облике. Уже в 1770-х годах, в правление Екатерины II, происходит легализация староверия посредством оформления его новых крупных центров в Москве и Поволжье[382]. Выйдя из-за границы, из лесов и подполья, старая вера начала заполнять российские просторы, преобразуя их своей хозяйственной инициативой. Однако экономика, выросшая из раскольничьей религиозной идеологии, не была капиталистической в полном смысле слова. Ее движущая сила и назначение состояли не в конкуренции развивающихся хозяйств, как это происходило и происходит в Европе, а в утверждении солидарных начал, обеспечивающих существование во враждебных условиях.
  Эта особенность не осталась незамеченной. В 1780-х годах князь М.М. Щербатов, говоря о старообрядцах, подчеркивал, что все они "упражняются в торговле и ремеслах", демонстрируя большую взаимопомощь и "обещая всякую ссуду и воспомоществование от их братьев раскольников; и через сие великое число к себе привлекают"[383]. В первой половине XIX столетия эта же особенность вызывает уже серьезные опасения. Как, например, у московского митрополита Филарета, объяснявшего распространение раскола существованием в нем общественной собственности, которая, будучи его твердою опорой, "скрывается под видом частной"[384]. К тому же раскольничьи наставники, проживающие не где-нибудь, а в столице на Охте (имелся в виду П. Онуфриев-Любопытный), в своих сочинениях открыто "проповедуют демократию и республику"[385]. По убеждению знаменитого архиерея господствовавшей церкви, это доказывает, что раскол стал особой сферой:
  "в которой господствует над иерархическим демократическое начало. Обыкновенно несколько самовольно выбранных или самоназванных попечителей или старшин, управляют священниками, доходами и делами раскольничьего общества... Сообразно ли с политикою монархической усиливать сие демократическое направление?"
   - вопрошал митрополит Филарет[386]. С ним нельзя не согласиться: очевидно, что собственность, принадлежащая не конкретным людям, а общине через механизм выборов наставников и попечителей, не могла быть частной. Хотя для внешнего мира и государственной власти она именно такой и представлялась. Внутри же староверческой общности действовало правило: твоя собственность есть собственность твоей веры. Как отмечал один из полицейских чиновников, изучавших раскол:
  "Закон этот глубокая тайна только агитаторов (т.е. наставников, - Л. П.), но она проявляется в завещаниях богачей, отказывающих миллионы агитаторам на милостыни, и в готовности всех сектаторов разделить друг с другом все, если у них одна вера"[387].
  Факты подтверждают, что именно таким образом и функционировала раскольничья экономика. Обратимся, например, к знаменитому старообрядческому Иргизу с его монастырями. В финансовом отношении их основание связано с деятельностью волжского купца конца XVIII - начала XIX века В.А. Злобина, который оплачивал значительную часть расходов на их строительство и содержание. Как водится, этот староверческий благодетель взялся словно бы ниоткуда: в молодости трудился пастухом, а выучившись грамоте, стал писарем в одном из селений. Но затем некие старики, убедившись в уме и деловых качествах молодого человека, решили вывести его в люди. У него быстро появляются деньги и общие дела с князем А.А. Вяземским, тогдашним генерал-прокурором, чьи владения простирались вдоль Волги. И за несколько лет В.А. Злобин превратился в миллионера. После 1785 года, когда староверам разрешено было занимать общественные должности, он избирался головой города Волгска. Его связям и знакомствам в Петербурге, в том числе и с министрами, могли позавидовать многие. Но главным делом В.А. Злобина всегда оставался Иргиз. Благодаря его доходам в монастыри лился денежный поток, благодаря его влиянию - получались все нужные административные решения и льготы. Однако славная история злобинской семьи завершилась так же стремительно, как и началась. Сам глава скончался в 1814-м, его сын погиб годом раньше в возрасте тридцати шести лет. А внук, законный наследник громадного состояния, успел вкусить столичной жизни и не пожелал приобщиться к вере своих предков. В результате после смерти жены В.А. Злобина - ревностной староверки, похороненной в одном из Иргизских монастырей, состояние семьи незаметно растворилось. Нерадивый внук получил в наследство от знаменитого деда какую-то деревянную чернильницу, несколько книг и поступил на службу в Петербурге - чиновником архива министерства иностранных дел[388].
  Принцип "твоя собственность есть собственность твоей веры" прослеживается и в хозяйственном укладе Преображенского кладбища в Москве. В распоряжении исследователей находятся донесения полицейских агентов, расследовавших деятельность московских старообрядцев во второй половине сороковых годов XIX века[389]. Для внешнего мира это было место, где располагались погосты с богадельнями, приютами и больницей. На самом же деле "кладбище" служило финансовой артерией беспоповцев федосеевского согласия. По наблюдениям МВД, касса "кладбища" помещалась в тайниках под комнатами федосеевского наставника С. Козьмина[390]. В них хранились общинные капиталы, направляемые по решению наставников и попечителей на открытие или расширение различных коммерческих дел. Единоверцам предоставлялось право пользоваться ссудами из общинной кассы, причем кредит предусматривался беспроцентный, допускались и безвозвратные займы. Именно с этой помощью образовалось огромное количество торгов и производств[391]. Однако возвратить взятое из кладбищенской казны и стать полноправным хозяином своего дела, т.е. попросту откупиться, не представлялось возможным. Можно было лишь отдать предприятие, запущенное на общинные деньги. Как известно, беспоповцы-федосеевцы не признавали брака, а значит, наследственное право не играло здесь роли, что усиливало общинное начало хозяйств. Воспитанниками Преображенского приюта были незаконнорожденные дети богатых купцов из разных регионов страны. Капиталами их отцов в конечном счете распоряжались выборные наставники и попечители Преображенского кладбища[392].
  Любопытно и наблюдение полиции за торговыми оборотами купцов Первопрестольной: оно показало, что перед пасхой, когда фабриканты распускали рабочих по домам, то почти все владельцы православного исповедания постоянно прибегали к займам для проведения необходимых расчетов. Однако, купечество из кладбищенских прихожан никогда не нуждалось в деньгах: в их распоряжении была общинная касса[393]. Все попытки выяснить хотя бы приблизительные объемы средств, которые циркулировали на Преображенском кладбище, ни к чему не приводили. Как утверждала полиция, немногие, кроме наставников и попечителей, осведомлены о реальном обороте общественных капиталов этого богадельного дома, а исчисление его доходов:
  "едва ли может быть когда сделано при всех стараниях лиц, правительством назначаемых наблюдать за кладбищем"[394].
  Общинный характер собственности отчетливо просматривается в завещаниях староверов. Независимо от занимаемого положения раскольники с легкостью отдавали имеющуюся у них собственность и капиталы в распоряжение общин, а не законным с точки зрения правительства наследникам. Например, богатый купец Ф. Рахманов один миллион рублей отписал монастырю в Белокринице и на помощь бедным, другая же часть его капитала оказалась в распоряжении купца-единоверца К.Т. Солдатенкова, предусмотрительно введенного в число душеприказчиков, положив начало его богатству; в результате деньги продолжали работать под прежним контролем[395]. Иногда власти опротестовывали передачу собственности и средств, незаконную с точки зрения гражданского законодательства. Так, было признано не имеющим юридической силы завещание московской купчихи Капустиной о передаче дома и земли в пользу Рогожского кладбища после смерти ее мужа и сестры. Это решение вызвало бурную реакцию властей, которые запретили передавать имущество указанному адресату и распорядились отдать его только законным наследникам. Московский военный генерал-губернатор князь Д. Голицын указал по этому поводу:
  "...Сие совершенно справедливо... и может быть полезно не только в настоящем, но и во многих других подобных случаях, и быть некоторым способом к обузданию раскола"[396].
  В Петербурге по духовному завещанию купца Долгова принадлежащие ему дома передавались Выголексинскому общежительству. Власти и здесь вмешались в ситуацию, обеспечив передачу имущества умершего его юридическим наследникам; буква закона была соблюдена: все досталось законной наследнице - купчихе Голашевской. Однако вскоре выяснилось, что она является владелицей лишь номинально, реальный же собственник - все та же Выголексинская община, на нужды которой и идут доходы этой купчихи[397].
  Вмешательство полиции в завещательные дела, ставшее постоянным с середины 1830-х годов, вызывало болезненную реакцию раскольников. Один из них обратился в МВД по поводу закрытия моленных в Москве и передачи домов, где они размещались, в пользу наследников. Ставя в пример Екатерину II, он писал:
  "что всякого государства благосостояние основано на внутреннем спокойствии и благоденствии обитателей, и что тогда только обладатели государств прямо наслаждаются спокойствием, когда видят, что подвластный им народ не изнурен от разных приключений, особливо от поставленных над ними начальников и правителей"[398].
  Такое отношение к перемещению капиталов и собственности в рамках старообрядческой общности вполне объяснимо. Ведь эти процессы определялись сугубо внутренней конфессиональной логикой, тогда как из официального правового поля государства они выпадали.
  Такими многообразными способами и перераспределялись финансовые потоки староверов, которые затем использовались на разных предпринимательских уровнях купеческо-крестьянского капитализма. Проиллюстрируем это на столь любимом историками семействе Рябушинских, точнее - на одном факте, сыгравшем ключевую роль в их восхождении. Основатель династии Михаил Рябушинский перешел в раскол из православия в 1820 году женившись на старообрядке (и сменив фамилию со Стекольщикова на Рябушинского). До этого он подвизался обычным мелким розничным торговцем, но благодаря коммерческим задаткам в новой среде получил более серьезную торговлю, став купцом третьей гильдии. В 1843 году произошло важное событие: супруги Рябушинские устроили брак своего сына Павла с А.С. Фоминой. Она была внучкой священника И.М. Ястребова - одного из самых влиятельных деятелей Рогожского кладбища, где ничего не происходило без его благословения. Доступ к денежным ресурсам сделал свое дело: уже через три года у Рябушинских появилась крупная фабрика с новейшим по тем временам оборудованием, и это позволило им подняться на вершины предпринимательства Москвы. Ко времени кончины основателя династии (1859) его капитал превышал 2 млн рублей[399]. Как тут не согласиться с мнением, что:
  "многие из главных московских капиталистов получили капиталы, положившие основание их богатству, из кассы раскольничьей общины"[400].
  Разумеется, подобная циркуляция денежных средств не могла быть отражена в каких-либо официальных статистических отчетах. Но о том, что дело обстояло именно таким образом, косвенно свидетельствуют собираемые властями данные о действующих мануфактурах. В этих материалах обращает на себя внимание формулировка: фабрика "заведена собственным капиталом без получения от казны впомощения"; в просмотренном нами перечне, включающем более сотни предприятий московского региона, она встречается практически в 80% записей[401].
  Подобные источники финансирования крестьянско-купеческого капитализма были распространены повсеместно. О них дают представление записки Д.П. Шелехова, который в дореформенные годы путешествовал по старообрядческому Владимирскому краю. В одной сельской местности, в 16 верстах от г. Гороховца, Шелехов столкнулся с "русскими Ротшильдами", банкирами здешних мест. Братья Большаковы располагали капиталом в несколько сот тысяч рублей, ссужая их промышленникам и торговцам прямо на месте их работы. Передача купцам и крестьянам денег - порой немалых - происходила без оформления какой-либо документации: на веру, по совести. Летом оба брата выезжали в Саратовскую, Астраханскую губернии для размещения там займов. Удивление автора записок не знало границ, когда при нем какому-то мужику в тулупе выдали 5 тысяч рублей с устным условием возврата денег через полгода. Опасения в вероятном обмане, высказанные им как разумным человеком, были отвергнуты. По утверждению кредиторов, такого не могло произойти, поскольку все не только хорошо знакомы, но и дорожат взаимными отношениями. К тому же о делах друг друга каждый неплохо осведомлен, и обмануть здесь удастся лишь один раз, после чего уже и "глаз не показывай и не живи на свете, покинь здешнюю сторону и весь свой привычный промысел". Д.П. Шелехов заключает:
  "Вот вам русская биржа и маклерство!. Господа писатели о финансах и кредите! В совести ищите основание кредита, доверия, народной совестью и честыо поднимайте доверие и кредит, о которых так много нынче говорят и пишут ученые по уму, но без участия сердца и опыта"[402].
  Эти примеры убедительно доказывают, что рост купеческо-крестьянского капитализма происходил на общинных ресурсах. Существовавшая в тот период финансовая система не была нацелена на обслуживание многообразных коммерческих инициатив, а кредитные операции в дореформенный период находились в руках иностранных банкирских домов, обеспечивавших бесперебойность интересовавших их внешнеторговых потоков[403]. Банковские же учреждения России, созданные правительством, концентрировались на другой задаче: поддержании финансового благосостояния российской аристократии и дворянства, что обеспечивалось предоставлением им ссуд под залог имений. Что же касается кредитования непосредственно коммерческих операций, то для этого, начиная с 1797 года, открывались учетные конторы в Петербурге и Москве, а также в портовых городах: Одессе, Архангельске, Феодосии. Однако эти структуры, также, работали опять-таки только под залог экспортных товаров. В 1817 году они были преобразованы в Государственный коммерческий банк, с сохранением функций по обслуживанию исключительно экспортно-импортных операций. Неразвитость коммерческого кредита приводила к накапливанию весьма значительных сумм, которые негде было разместить, кроме как под залог дворянской недвижимости. Этот процесс продолжался всю первую половину XIX века. Перед отставкой Министра финансов Е.Ф. Канкрина в 1843 году общие вклады в системе госбанков достигали 477 млн рублей; при этом выплачивать проценты по ним был обязан собственник, т.е. российское правительство[404]. Отсюда правомерен вывод: вся государственно-кредитная система России имела целью лишь обеспечение интересов господствующего сословия - дворянства и не сыграла большой роли в мобилизации капиталов для промышленности[405]. Купеческо-крестьянский капитализм формировался и существовал вне банковской системы того периода.
  Продолжая его характеристику, следует обратить внимание на отношения, существовавшие внутри якобы капиталистических хозяйств. Восприятие их как общинной, а не частой (т.е. конкретно чей-то) собственности прослеживается не только у тех, кому было поручено управлять ею, но и у рядовых единоверцев, работавших на производствах. Вот одно из свидетельств конца XVIII века: в Хамовнической стороне Москвы двое братьев-купцов завели ситцевую фабрику. На ней трудились сто вольнонаемных мастеров, которые, как следует из документа, вели себя вполне самостоятельно, по-хозяйски контролируя ход производства и время работы. Один из владельцев пошел на конфликт с людьми, причем поссорился не только с ними, но и с братом, который не поддержал его в этой ситуации. В результате для продолжения деятельности ему пришлось просить у власти разрешение на покупку трех сотен душ крепостных мужского пола с условием: где тех крестьян будет дозволено купить, туда фабрика и переедет. Этот пример показывает реальное положение и вес простых рабочих в делах того предприятия, на котором они трудились. Очевидно, данный случай выходит далеко за рамки представлений о наемном труде, свойственных классической капиталистической практике[406].
  Своеобразные отношения между рабочими и хозяевами фиксировали также внимательные наблюдатели. Православный священник И. Беллюстин, публиковавший заметки о старообрядчестве, описывал посещение сапожного производства в большом (в несколько тысяч человек) раскольничьем селении Тверской губернии. Староверы образовывали здесь артели по 30-60 работников, которые не только обладали правом не соглашаться с хозяином (т.е. с тем, кто представлял интересы работников вне их мира. - А. П.) по самым разным вопросам, но и могли подчинить его своему мнению. И. Беллюстин оказался, например, свидетелем горячих споров в артели о вере:
  "...Тут нет ничего похожего на обыкновенные отношения между хозяином и его работником; речыо заправляют, ничем и никем не стеснясь, наиболее начитанные, будь это хоть последние бедняки из целой артели; они же вершат и поднятый вопрос"[407].
  Хозяин в спорных случаях оказывался перед серьезным выбором: или подчиниться артели (а между артелями в селении существовала подлинная солидарность), пли встать в разлад с нею, т.е. с целым обществом. Неудивительно, что, как правило, хозяин предпочитал первое, поскольку каждый, независимо от рода занятий и своей роли, был крепко вплетен в этот социальный организм.
  Подобные отношения между работниками и хозяевами существовали и на появляющихся крупных мануфактурах. Например, в староверческом анклаве Иваново в 1830-1840-х годах уже насчитывалось около 180 фабрик. Имена их владельцев - Гарелины, Кобылины, Удины, Ямановские и др. - были широко известны в центральной России. Заметим, что возглавляемые ими предприятия состояли из артелей, являвшихся основной производственной единицей. Артель непосредственно вела дела, "рядилась с хозяином", получала заработанное, т.е. оказывала ключевое влияние на весь ход фабричной жизни[408]. В таких условиях сформировался особый тип "фабричного", "мастерового", психологически весьма далекий от обычного работника по найму в классическом капиталистическом смысле этого слова. Серьезно изучавшие дореформенную мануфактурную Россию, замечали: если высший класс с завистью, но без уважения относится к этим капиталистам из крестьян, то "чернь... богатство их считает своим достоянием, выманивая его по частям посредством ловкости и хитрости"[409]. Это порождало разговоры о том, что фабрика портит народ, что под ее влиянием простолюдин утрачивает чистоту нравов. Официальные власти усматривали здесь криминализацию взаимоотношений, недоумевая: как могут простые фабричные работники держаться с хозяевами с наглой самоуверенностью и ставить себя с ними на равных? Эту черту фабричной жизни дореформенной России подметили и советские историки. Правда, их вывод был своеобразным: якобы "фабричная жизнь начинала вырабатывать людей, не безропотно переносящих произвол и эксплуатацию"[410].
  В заключение сделаем необходимые, на наш взгляд, обобщения. Очевидно, что целью любого правительства является получение как можно больших доходов. Кроме того, стремление закрепить за Российской империей статус полноправной европейской державы потребовало значительных финансовых средств и преодоления хронического бюджетного дефицита. Решению этих задач подчинялась коренная перестройка экономического организма страны. Ее ключевыми направлениями стали расширение круга налогоплательщиков, создание внутреннего рынка, развитие торговли и мануфактур. Новые условия стимулировали товарно-денежные отношения, что представлялось перспективным с точки зрения увеличения налоговых поступлений. Полномасштабно этот курс воплотился при Екатерине II: с семидесятых годов XVIII столетия в России начался поступательный промышленный рост, основанный на свободе предпринимательства, а не только на государственной поддержке. Конечно, российские власти придерживались европейских сценариев, где опора на рыночный торгово-промышленный сектор стала залогом становления мощных экономик. Однако в России этот путь привел к другим результатам.
  Напомним, что на Западе утверждение капитализма проходило в условиях, когда окончание религиозных войн в середине XVII века зафиксировало разведение противоборствующих сторон - католиков и протестантов - по странам. Данное обстоятельство имело огромное значение: статус победителя лишался какого-либо смысла, поскольку в государстве со своей верой в качестве господствующей нельзя чувствовать себя ущемленным. Так что бурный рост капиталистических отношений происходил, как правило, в однородных конфессиональных общностях. Они не были отягощены грузом религиозного противостояния: напряжение уходило в прошлое, уступая место либеральной терпимости. Другими словами, в Европе капиталистическое развитие не являлось средством выживания для той или иной конфессии. Экономика здесь основывалась на частной собственности, незыблемость которой стала принципом хозяйственного устройства, признанного всеми общественными слоями.
  Российские же реалии были принципиально иными. Разрешение религиозного конфликта, не повлекшее территориального размежевания по европейскому варианту, привело здесь к сосуществованию на единой земле победителей и побежденных. Разумеется, последние находились в заведомо униженном положении и ощущали себя изгоями в обществе. Поэтому задача выживания - не только в хозяйственном, но и в духовном смысле - оказалась для них насущной. В таких условиях и началось в России распространение новых капиталистических веяний. При этом на существование раскола российские власти взглянули по-европейски, решив вовлечь в созидательные процессы всех, кто способен их поддержать, а религиозные нюансы сгладить веротерпимой практикой. Однако то, что подобные рецепты применимы лишь в европейской среде и малоэффективны в российского общественном пейзаже, тогда еще никто не осознавал.
  Становление внутрироссийского экономического пространства открыло - прежде всего для староверия - невиданные перспективы. Энергия раскола постепенно трансформировалась в создание огромной хозяйственной корпорации, выросшей на религиозных старообрядческих структурах. Наиболее полно ее суть и отражает понятие купеческо-крестьянский капитализм. Именно старообрядческое крестьянство преобразило гильдейское купечество России. Капитализм же дворянский, иностранный в первой половине XIX века играл незначительную роль, поэтому внутренний рынок стал экономической вотчиной раскола. Однако капитализм в купеческо-крестьянском облике преследовал свои цели. Увидев новые возможности, староверие направило все ресурсы на приспособление к чуждой ему действительности никониан. Это выразилось в общинных принципах ведения хозяйства, где институт частной собственности и конкурентные начала играли второстепенную роль.
  Осознанное стремление властей развивать промышленность на принципах частной собственности и конкуренции привело на практике к возникновению хозяйственного уклада, который эти базисные основы экономики отвергал. Возникновение такой модели, имеющей мало общего с классическим капитализмом, и стало следствием специфики конфессиональной рассортировки, что и предопределило своеобразие российского капитализма как хозяйственно-управленческой системы, предназначенной для противостояния никонианскому миру.
  
  
  Глава третья Траектории пореформенного старообрядчества
  
  1. Силовое переформатирование старообрядчества
  
  "Просвещенный абсолютизм" Екатерины Великой и Александра I, ослабивший притеснения раскола, способствовал его вовлечению в экономику. Старообрядцы выступили в качестве движущей силы, энергично приступившей к торгово-промышленному развитию; в первой половине XIX века ими был успешно освоен внутренний рынок страны. В итоге уже на рубеже веков раскол из религиозной общности трансформировался в обширную экономическую корпорацию, выстроенную на конфессиональных связях. Как отмечал немецкий барон А. Гакстгаузен, в 40-х годах XIX столетия изучавший Россию:
  "при каждом новом законе, вопросах церкви, внутренней политики, при предложении каких-либо улучшений или изменений - всегда ставится втайне вопрос: что скажут на это староверы?"[411].
  Российские власти, по примеру европейских соседей, стремились к расширению торгово-мануфактурного сектора экономики, связывая с ним перспективы развития. Однако фактически эти процессы протекали вне рамок правящего сословия: дворянство оставалось чуждым коммерческо-производственным делам, брезгуя заниматься ими. Поэтому подобная деятельность и стала ресурсом экономической самоорганизации тех, кто находился в государстве на периферии общественной жизни, т.е. старообрядцев. Раскол становится хозяйственным механизмом для выживания определенной конфессиональной общности. Это обстоятельство кардинально отличало российское буржуазное становление от классического западного пути. Вспомним известную мысль М. Вебера о том, что именно религиозное течение Запада - протестантизм - породило капитализм. Знаменитый социолог в исторической ретроспективе продемонстрировал, как протестантская психология формировала новые реалии, становясь источником прогресса экономики[412]. Надо заметить, в литературе распространено мнение и о русском религиозном расколе как о факторе, имевшем примерно то же значение для развития капитализма в России, что и протестантизм для Запада. Однако, в силу специфических особенностей, о которых мы говорим, можно утверждать, что религиозное течение старообрядчества порождало не капитализм (по аналогии с Европой), а социализм. Существование в лоне никонианского государства предопределило иную организацию хозяйственной модели староверов, нацеленной на извлечение прибыли не для процветания отдельных личностей, а для содержания социальной инфраструктуры и нужд своего согласия. Общественная собственность, экономическая солидарность, а также соответствующее им управление - эти механизмы позволяли расколу аккумулировать материальные и духовные ресурсы. Именно на основе этих принципов староверы, восприняв экономические сигналы государства и окунувшись в торгово-мануфактурные реалии, приступили к строительству своего социально ориентированного хозяйства.
  Для властей такое социальное предназначение внешне сугубо капиталистической экономики в течение нескольких десятилетий оставалось малопонятным. Российские монархи - Екатерина II и Александр I, - придерживаясь просветительских идей, претворяли в жизнь европейские принципы предпринимательства, расширения пределов веротерпимости и т.д. Они были глубоко убеждены, что этот путь, успешно апробированный Западом, сформирует развитый промышленный сектор, а главное - устранит нежелательные религиозные явления, которые в новых условиях просто потеряют какую-либо актуальность. Однако, спустя полвека трудов на этой благородной ниве правительство уже Николая I вынуждено было подводить совсем иные итоги. Старообрядчество в России не только не угасло, но, вопреки прогнозам почитателей "просвещенного абсолютизма", переживало небывалый подъем. Причем довольно четко прослеживалась связь между расцветом старообрядчества и динамикой торгово-мануфактурного сектора, ставшего экономическим обеспечением бурного конфессионального роста. С середины 30-х годов XIX столетия власти с удивлением обнаружили в жизни прогрессирующего раскола черты, зримо напоминающие коммунистические идеалы общественной собственности и управления. Напомним, что такое социальное устройство как раз в то время активно популяризировали некоторые европейские мыслители. Разумеется, это обусловило пристальное внимание российского самодержавия к подобным проявлениям и на местной почве. В николаевское правление силы правопорядка приступили к тщательному наблюдению за внутренней жизнью этой религиозно-экономической корпорации. В полицейском корпусе источников того периода содержится материал об общественном характере ведения хозяйства и управления расколом. Выявленная практика всерьез беспокоила правительство: она прямо противоречила государственному монархическому строю и развитию экономики на рыночных началах.
  И ответная реакция властей не заставила себя ждать. После целой эпохи терпимого отношения старообрядчество вновь подверглось тотальному наступлению, предпринятому Николаем I в духе уже подзабытых времен. Со второй половины 30-х годов XIX века постепенно, но неуклонно накладываются ограничения на деятельность крупных раскольничьих центров в Москве, а такие староверческие "мекки" общероссийского значения, как Иргиз и Керженец, под силовым давлением государства прекращают свое существование. Усилия властей концентрировались, помимо религиозной, на финансово-имущественной сфере, которая обслуживала внутренние конфессиональные потребности, а не функционировала в соответствии с буквой имперского законодательства. Правительство стремилось пресечь незаконную циркуляцию капитала и собственности староверов, ввести этот хозяйственный оборот в рамки легального правового поля и подорвать тем самым экономические опоры старой веры. Власти около двух десятков лет бились над решением данной задачи, с завидным упорством утрамбовывая раскольничье сообщество. Но принимаемые меры не давали желаемого результата, поэтому в первой половине 1850-х годов, в конце николаевского царствования, власти предприняли невиданные шаги по искоренению раскола, потрясшие и в конечном счете трансформировавшие его хозяйственные и управленческие основы.
  Поводом стали очередные факты отчуждения собственности у законных наследников по решению староверческих наставников. Все началось с одного конкретного случая. В Москве жил богатый купец федосеевского согласия, чьим правопреемником являлся его племянник. В начале 1853 года купец скончался. Однако старшины Преображенского кладбища по каким-то причинам сочли его родственника недостойным принять капитал дяди. Перед смертью последнего они переоформили завещание, и племянник, ожидавший наследства, остался ни с чем. В итоге он обратился в полицию; начавшееся следствие посчитало, что купец умер насильственной смертью, в преступлении заподозрили видных федосеевцев - Ф.А. Гучкова и его сына Ефима. Дело дошло до Министра внутренних дел Д.Г. Бибикова и вызвало далеко идущие последствия для староверия в целом[413]. Если Гучкова и еще нескольких наставников, замешанных в этом деле, выслали из Москвы, то Преображенское, а вскоре и Рогожское кладбище со всеми их заведениями закрыли, разместив на их территории единоверческие храмы. Примечательно, что не выяснение тонких различий в вероисповедании, а очередной эпизод с манипуляциями денежными средствами раскольников исчерпал терпение правительства, послужив основанием для принятия крутых мер. Хотя духовная администрация Русской православной церкви в течение долгих лет предлагала светским властям ликвидировать раскольничьи центры, ее настойчивые просьбы ни к чему не приводили. Например, в 1844 году Московский митрополит Филарет оповестил общественность о перехваченной полицией грамоте на имя одного наставника с Преображенки об управлении, ни много ни мало, "саратовскою стороною". Причем этот деятель оказался ранее высланным в Закавказский край за пропаганду раскола и по документам числился там умершим еще в 1840 году, но, как выяснилось, постоянно проживал по фабрикам Москвы и губернии, пользуясь уважением единоверцев. Тем не менее, предложение известного архиерея о закрытии кладбища ввиду выявленных обстоятельств осталось тогда без последствий со стороны МВД[414]. А вот не прекращавшееся перераспределение староверческого капитала и собственности вызвали у властей гораздо большую заинтересованность.
  Николай I и его правительство не ограничились закрытием главных старообрядческих центров; желая окончательно и бесповоротно подорвать экономическую мощь старой веры, они решились на беспрецедентный по своему масштабу шаг. Высочайшим повелением с 1 января 1855 года "не принадлежащим к святой церкви", т.е. раскольникам независимо от согласия, давалось право пребывать в купеческих гильдиях лишь временно, сроком на один год. Желающие же находиться в гильдиях на постоянной основе обязательно должны были представить документы, подтверждающие их принадлежность к господствующей церкви или к единоверию. Запрещалось также утверждать староверов в должностях по общественным выборам, удостаивать их наградами и отличиями. Дела о браках и детях раскольников следовало вести на основании метрических записей приходов РПЦ[415]. Введение данных ограничений можно квалифицировать не иначе, как коллапс всей староверческой жизни. Из утвержденных правил следовало, что лица, записанные в гильдии на временном праве, теперь относились к податному состоянию, а значит, с них, кроме гильдейских пошлин, взимались подушная подать и другие взносы, положенные мещанам. Если это еще можно было пережить, то вот с обязанностью нести рекрутскую повинность дело обстояло совсем неприятно. В завершение всего раскольники, права которых ранее определялись полицией, теперь одним росчерком пера лишались возможности доказать законность происхождения своих детей; сила полицейских свидетельств уничтожалась, а метрических свидетельств от господствовавшей церкви староверы никак предоставить не могли. Купцы-раскольники оказались перед угрозой жесткого выбора: менять веру или лишиться всего. Конечно, такой удар метил в торгово-промышленные верхи староверческого мира, в тех, кто являлся, по мнению властей, главной опорой раскола. Комментируя данные меры, синодальные чиновники разъясняли, что бедный класс ничего от них не теряет, а стеснение "только богатым раскольникам, и то зависящее от их же доброй воли, ибо как они подчинятся общему государственному порядку, то всеми правами воспользуются", ведь "богатые не теряют ни своего богатства, ни средств его увеличивать, а только лишением преимуществ ограничиваются в вредном влиянии своем на массы"[416].
  Деморализованное староверческое купечество потянулось менять веру, во избежание краха ему не оставалось ничего, кроме как подчиниться закону или, точнее, сделать вид, что навязываемые правила игры приняты. На Преображенском кладбище многие из купеческого костяка во главе с сыновьями отправленного к тому времени в ссылку Ф.А. Гучкова[417] - Ефимом и Иваном - записались в православие или единоверие. На самом кладбище - центре российских федосеевцев - быстро соорудили православный храм. О нем миссионеры РПЦ говорили: с виду как обычная церковь, но алтарь какой-то ненастоящий, мнимый, "как вставной стеклянный глаз у человека, только обманывает с первого раза своей наружностью"[418]. На Рогожском кладбище к концу 1854 года, когда истекал срок объявления капиталов на новый год, часть купечества ринулась в православие, так что священники московских церквей не успевали по всем правилам совершать надлежащие обряды. Полторы тысячи богатых прихожан кладбища приняли православно-единоверческое обличье[419].
  Очутившись в подвешенном состоянии, цвет российского купечества бросился выправлять положение, к чему располагали и скоропостижная кончина императора Николая I, и восхождение на престол прогрессивного Александра II. Всего за несколько месяцев 1855 года правительство оказалось завалено обращениями обиженного купечества[420]. В одном из прошений на высочайшее имя купцы-раскольники напоминали о приносимой ими пользе государству: они-де в течение многих лет:
  "доставляли безбедное пропитание многим тысячам семейств... а оборотами на всех ярмарках приводили в движение отечественные капиталы".
  Они настойчиво уверяли, что разность в религиозных убеждениях здесь совершенно ни при чем, она нисколько не мешает делать полезные для отечества дела[421]. Но власти даже при новом монархе явно не торопились идти навстречу не смолкавшему хору просьб, ограничившись мелкими послаблениями. С осени 1855 года приостанавливалось привлечение к рекрутским повинностям состоящих на временном праве купцов. Это представлялось разумным шагом, поскольку под рекрутской угрозой находилось и мелкое купечество, и крупные предприниматели, что серьезно расстраивало всю торгово-промышленную сферу. Да еще московский военный генерал-губернатор А.А. Закревский, превративший рассмотрение ходатайств старообрядческих воротил в прибыльный бизнес, добился для себя права ограничивать действие новых правил для тех представителей делового мира Москвы, чья благонадежность не вызывала у него сомнений[422]. Разумеется, это касалось определенных исключений и на общую ситуацию влиять никак не могло.
  Насколько серьезно были настроены власти по отношению к нововведениям, демонстрирует один случай. В начале 1857 года несколько московских купцов объявили, что они издавна находились в расколе, но по требованию начальства, а не по собственному желанию, вынуждены были присоединиться к православию. Эта новость стала поводом к расследованию, которое выявило 83 семьи купцов третьей, иногда второй гильдии (всего около 400 человек), зачисленных в православие без соответствующих религиозных убеждений. По их показаниям, они расписались в каких-то бумагах у священников РПЦ, но за что - точно не знают и по-прежнему хотят быть по старой вере. Однако столкнувшись с жесткой позицией властей, обвинявших их в обмане и неискренности, купцы предпочли не развивать данную тему. Интересно, что следствие предъявило претензии и к православным священникам, которые постарались замять это неудобное для них дело, доказывая властям правильность своих действий по пополнению паствы[423].
  Подобные случаи убеждали, что положение с временным правом для староверческого купечества - не кратковременная кампания, а серьезная политика правительства по отношению к раскольничьей экономике. Помимо психологического дискомфорта, который пришлось испытать старообрядческому торгово-промышленному миру, этот примененный властью болезненный механизм преследовал главную цель. Записавшись в православие или оказавшись на временном праве, т.е. пройдя через процедуры государственно-церковной регистрации, купцы-староверы и члены их семей с правовой точки зрения оказались сильнее привязаны к своим торгово-промышленным делам. Ведь по законам Российской империи именно они рассматривались как законные обладатели имущества и капиталов. И теперь, после такой официальной фиксации юридических прав, смену собственника по инициативе раскольничьих наставников или советов провести стало гораздо сложнее, чем ранее. Прежде всего, это относилось к крупным коммерческим предприятиям, ставшим слишком заметными, чтобы беспрепятственно (без законных на то оснований) проводить смену легальных владельцев. Решения каких-то малопонятных и абсолютно нелегитимных структур власть, даже с учетом немалой коррупции, признать не могла, а теперь и не желала. Юридический фактор становился все более весомым аргументом, а общинные возможности раскола управлении своими торгово-экономическими сетями резко снижались. Поэтому закономерно, что с 60-х годов XIX века появление новых крупных купцов-старообрядцев практически прекращается, позиции же известных фамилий закрепляются. Именно с этого времени торгово-промышленное сословие становится гораздо менее подвижным, чем в дореформенный период, слабеет и привлекательность купеческого звания[424]. К тому же после отмены крепостного права упразднялась наиболее массовая - третья - гильдия, а приобщение сразу к крупной коммерции являлось делом довольно трудным. Характерно, что купеческое сословие в 60-70-х годов XIX века стало пополняться в основном за счет иностранных предпринимателей. Так, в Москве за эти десятилетия в первую гильдию были включены 60 иностранных подданных, 10 дворян и уже только 8 выходцев из крестьян[425]. Об обновлении купеческих кадров из крестьянских низов теперь говорить уже не приходилось. Все это привело к довольно быстрому переформатированию староверческой системы. Раньше главенствующую управленческую роль играли советы, наставники, попечители, а частно-семейное владение выступало своего рода адаптером по отношению к властям и официальному миру. Теперь же, в новых условиях жестокого государственного контроля, акценты смещались в сторону тех, кто управлял торгово-промышленным делом, и их наследников.
  Говоря об этих кардинальных переменах в старообрядчестве, крайне важно подчеркнуть, что они совпали с начатыми сверху реформами, форсировавшими капиталистическое развитие страны. Отмена крепостного права в 1861 году не только освободила крестьян, но и интенсифицировала вовлечение правящего сословия в промышленную деятельность. Наблюдается рост предприятий, учреждаемых дворянами и иностранцами с привлечением заметного финансирования. Начиная с 60-х годов XIX столетия страницы "Полного свода законов Российской империи" пестрят утверждением уставов товариществ и обществ в разных отраслях промышленности[426]. 1 января 1863 года вышло в свет "Положение о пошлинах за право торговли и других промыслов", регулировавшее в империи коммерческую деятельность[427]. Этот базовый законодательный акт определял круг ее участников и устанавливал порядок налогообложения. Логика документа определялась утверждением права всем, независимо от состояния и сословия, заниматься торговлей и промышленностью[428]. Запрещение касались лишь церковнослужителей РПЦ, протестантских проповедников, низших воинских чинов. Нельзя не обратить внимание на такой пункт:
  "Всем без изъятия лицам, состоящим на службе государственной или по выборам, а равно их женам и детям, дозволяется беспрепятственно получать свидетельства купеческие и промысловые. Лица эти могут вступать в подряды и поставки на общем основании, за исключением лишь тех ведомств, по которым они состоят на службе"[429].
  Легко представить, к чему приводила такая разрешительная практика. Это чиновничье "эльдорадо" омрачалось только тем, что в случае банкротства коммерческого предприятия чиновник, участвовавший в нем, подлежал увольнению со службы. "Положение..." было продублировано через пару лет, в 1865 году. Разница состояла только в более обстоятельном прописывании фискального порядка, сбора сведений о торгах и промыслах, взимания недоимок и т.д. К тому же под налоговое обложение теперь попадали даже мелкие хозяйства, с количеством работающих менее 15 человек и не применяющие машинные средства, чего не предусматривал предыдущий вариант[430]. Этот юридический документ выразил стремление правительства всемерно расширять круг участников товарно-денежных отношений, но вместе с тем давал понять, что отныне они будут функционировать в рамках строго установленных правил и на основе понятных капиталистических ориентиров, а не каких-либо иных представлений о хозяйстве.
  Мощное развитие классических форм экономики на фоне деморализации хозяйственной модели раскола представляло для него серьезнейший вызов. Патриархальное, в сущности, староверческое хозяйство выглядело оптимальным в условиях общей неразвитости финансовых институтов. Старообрядческая экономика, как и всегда, работала на себя, что было обусловлено ее историческими корнями. Но рядом с ней вставала другая реальность, живущая по классическим законам капитализма, с конкуренцией, прибылью, биржевой капитализацией. В эти реалии погружался правящий класс тогдашней России. Он располагал максимальной поддержкой правительства и казны, обширными связями с европейскими финансовыми и интеллектуальными ресурсами. И эти факторы все больше определяли динамику российской экономики, а прежние конкурентные преимущества староверческих хозяйств уже не выглядели столь привлекательными. Торгово-промышленные верхи раскола прекрасно понимали происходящее вокруг. Крупные капиталы, которыми они располагали, теперь были обязаны работать не по старинке, а с учетом новых условий. Это в первую очередь требовало приобщения к финансово-экономическим механизмам, запущенным государством, исключая возможность пребывания в подвешенном состоянии на временном купеческом праве. Без сотрудничества с властью перспективы коммерческого развития выглядели довольно туманными.
  Однако налаживание такого сотрудничества являлось вовсе не простым делом. Российская власть направляла усилия на поддержку предпринимателей из правящей элиты, не стремясь навстречу чуждым ей миллионерам из крестьян. Правительство смотрело на них как на представителей другого мира, где еще бродил мятежный дух протеста против "царствующего дома", дворянства и РПЦ (вынужденные записи в православие в действительности мало кого обманывали). Да и каким еще могло быть отношение к людям из среды, где царила убежденность, что "государство русское лишено божьей благодати и состоит под влиянием дьявола", где выработаны взгляды на воплощение антихриста в императорах романовской династии с Петра Великого до Николая I?! В последнем усматривали очередное обновление антихриста, так как имя Николай получило распространение только после падения благочестия на Руси: ранее никакого св. Николая здесь не существовало, а в святцах были лишь Николы[431]. Очевидно, с таким багажом какой-либо конструктив с властями был в принципе невозможен.
  Выход из тупика лежал только через осуждение и отказ от идейно-религиозных наработок раскола. Отказ от них, вне всякого сомнения, должен был провоцировать серьезный конфликт во всем староверческом мире, так как затрагивал самые основы его существования. Но предполагаемые выгоды для управляющих староверческой экономикой, стремительно вживавшихся в роль подлинных хозяев, перевешивали опасности, с которыми предстояло столкнуться. В феврале 1862 года по инициативе попечителей и ряда видных прихожан Рогожского кладбища собор старообрядческих архиереев обнародовал "Окружное послание единой, святой, соборной, древлеправославно-кафолической церкви". Документ решительно и торжественно отмежевывался от прежней староверческой идеологии, предавая анафеме десять "тетрадей", распространенных и уважаемых в раскольничьих массах. В этих "тетрадях" обосновывалась вся эсхатология староверия последних двухсот лет, теперь же эти воззрения, сильно мешающие верхам поповского старообрядчества, устами "освященного собора" объявлялись кощунственными. Как оповещало "Окружное послание...", российский император есть лицо боговенчанное и богохранимое, о нем нужно творить неустанные моления; а православная синодальная церковь - совсем не прислужница антихриста, так как верует в того же Бога и только лишь по внешним атрибутам отличается от старообрядческой. Особый акцент при разборе старых идей делался на неприятии крайностей беспоповских писаний[432].
  О том, насколько велика была потребность в издании подобных текстов у вдохновителей "Окружного послания...", свидетельствует следующий факт. Не успело оно распространиться среди раскольничьих масс - которым формально и предназначалось, - как верхи московского купечества кинулись в Петербург, добиваясь аудиенции у самого Александра II. Всего через три месяца после выхода "Окружного послания...", в июне 1862 года, группа фабрикантов из Москвы была принята императором. При его выходе вся ожидавшая делегация бросилась на колени и, несмотря на просьбы Александра, долго не вставала на ноги. Промышленники преподнесли ему хлеб-соль на фарфоровом блюде с горячей благодарностью за освобождение от крепостного права[433]. Но и купечество беспоповских согласий, обильно политое грязыо рогожанами, не думало отставать: менее чем через год, уже в апреле 1863 года, группа из девяти федосеевцев - представителей обеих столиц - также побывала у российского самодержца. На аудиенции они огласили адрес - от своего имени и от имени всех верноподданных собратьев (всего 405 подписей):
  "...Мы - твои верные подданные. Мы всегда повиновались властям предержащим, но тебе, Царь-освободитель, мы преданы сердцем нашим... Престол твой и русская земля не чужое добро нам, а наше кровное. Мы не опоздаем, явимся на защиту их, отдадим за них все достояние и жизнь нашу"[434].
  Видимо, подобные сцены пришлись по вкусу Александру II, который заметил в ответном слове, что, хотя ему и чернили старообрядцев, он этому не верил, а потому по-отечески их не оставит[435].
  Такой поворот старообрядческой элиты шокировал тогда многих, и прежде всего простых единоверцев. Если приведенные выше откровения верхов беспоповцев не особо раздражали массы, так как были предназначены для правительственного потребления и потому оставались малоизвестными, то с поповскими новациями дело обстояло сложнее. Выход "Окружного послания..." буквально потряс поповское согласие, став источником большой смуты. Это хорошо передано в одном письме, адресованном всероссийскому собору епископов:
  "Извещаем Вам боголюбивым епископам, что в нашей епархии через 'Окружное послание' многие христиане отпали духом и верою от святой церкви, даже через то послание потеряла церковь свое доверие, то есть не идут на покаяние и не приступают к святым тайнам, даже и не хотят соединяться в моление с пастырями".
  Причем речь шла не о каких-то отдельных случаях, а о тысячах и тысячах. Поэтому авторы предлагали уничтожить послание его несправедливыми доводами и успокоить тем самым церковь Христову[436]. Такая позиция отражала крайнее недовольство старообрядческих масс: как говорилось в одном из писем паствы, все это "изумило и окончательно опечалило... и привело в какой-то темный и непроницаемый лабиринт недоразумений"[437].
  Начавшиеся волнения приобретали небывалый размах. Положение усугублялось еще и тем, что эти раздоры попытался использовать в своих целях ряд купцов и фабрикантов, неудовлетворенных своим положением и весом в поповском согласии. Они возглавили движение против "Окружного послания...", поддерживая имидж ревнителей старины и благочестия. Очагом сопротивления стали районы Гуслиц, Клинцов и др. Успех в борьбе сопутствовал то одной, то другой стороне. Каждая добивалась поставления своих епископов, которые осыпали друг друга проклятиями. Компромиссные варианты разрешения ситуации явно не пользовались популярностью. Доходило даже до того, что сторонники "окружников" в 1866 году потеряли контроль над своим форпостом - Рогожским кладбищем, где, собственно, и родилось само послание. Управление захватили его противники, которые избрали в попечители кладбища своих представителей, блокируя выдвиженцев другой стороны[438]. Так продолжалось до тех пор, пока в дело не вмешались государство, приняв, естественно, сторону тех, кто одобрял послание. Дабы впредь избежать нежелательных эксцессов, с 1869 года утверждение выборов попечителей кладбища было взято под жесткий контроль. По новому уставу, утвержденному МВД, принимать участие в выборах могли теперь лишь прихожане, владеющие недвижимостью в Москве. Из числа этих собственников выбирались тридцать человек, которые и определяли двух попечителей, ведавших делами[439]. В результате острота проблемы спала, однако раны, нанесенные этой смутой, так никогда и не зажили.
  В отличие от рядовых единоверцев российское правительство по достоинству оценило мужественные шаги старообрядческого купечества, рассматривая их как желание приобщиться к политическому курсу власти. Например, крупный обличитель раскола (ближайший соратник будущего обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева) проф. Н.И. Субботин, выражая официальную точку зрения, не скрывал своего воодушевления, когда говорил о бреши, пробитой в крепкой коре раскола. Особенно умилил его дух "Окружного послания..." - ясный, миролюбивый, кроткий, в каком никогда прежде не говорили старообрядцы о православных. По мнению Н.И. Субботина, здесь впору задуматься: почему же не воссоединиться двум "ветвям"?[440] Адреса от ведущих старообрядческих согласий, поступившие на высочайшее имя, актуализировали размышления о примирении в верноподданническом духе. Один из проектов предлагал, чтобы император выдвинул идею манифеста о воссоединении для доказательства заявленной раскольниками преданности Его Величеству. В случае же отказа стало бы абсолютно ясно, чего стоили эти публичные заверения. Предусматривался вариант воплощения данной идеи и с помощью губернаторов, которые при встречах с видными раскольниками должны неустанно напоминать о благе России, не забывая обещать им поддержку и монаршую награду за воссоединение их единомышленников со святой церковью. Интересны также рассуждения о консолидации старообрядчества: присущая ему раздробленность обеспечивает власть наставников, тогда как объединительные процессы смогут нейтрализовать их пагубное влияние. И вместо отдаления массы начнут постепенно сближаться с православной церковью[441].
  Итог подобным размышлениям подводила обстоятельная всеподданнейшая записка графа В.Н. Панина о расколе. Характеризуя состоявшиеся контакты со староверами как признаки ослабления религиозного антагонизма, он предложил четко развести в раскольничьих делах церковь и полицию. По его убеждению, их постоянное пересечение приносило только вред:
  "поскольку уверенность в полицейской помощи, обычай опираться на полицию отвлекали внимание духовенства от более самостоятельных способов действия или парализовали его силы"[442].
  В записке прямо ставился практический вопрос:
  "На каком крепком начале должны быть основаны мероприятия правительства в отношении к расколу, на началах терпимости или началах признания?"[443].
  Как можно заметить, о запрете или искоренении здесь речь вообще уже не шла. Наоборот, признавалось, что силовые меры против религиозных заблуждений ненадежны, а сам раскол во многом держится именно силою направленного против него гнета. Поэтому в качестве ответа была выбрана веротерпимость; на этом основании и строилась политика по отношению к расколу. Отсюда двойственность сделанных предложений: беспрепятственное отправление религиозных обрядов, но без публичности (запрещены процессии, крестные ходы и т.д. ); отказ от преследования священников и наставников, но и отказ признавать за ними духовные звания.[444] Интересен и предложенный формат общения с раскольниками:
  "Признать за правило, что вышеозначенные разрешения должны быть даваемы вследствие приносимых о том сектаторами просьб, так, что им самим предоставлено будет признавать себя молящимися за Царя и приемлющими брак и предоставлять в том доказательства"[445].
  Ознакомившись с запиской, Александр II повелел учредить Особый временный комитет для разработки мер по возвращению раскольников в экономическую и общественную жизнь[446]. О том, что это решение принималось в сложной, неоднозначной обстановке, свидетельствует просьба "правой руки" монарха - великого князя Константина Николаевича - освободить его от участия в делах данного Комитета[447]. Активный царский родственник на почве дебатов об отношении к расколу успел перессориться со всеми архиереями РПЦ. Не желая обострять ситуацию, Александр II поручил возглавить Особый комитет графу В.Н. Панину.
  Работа Комитета пришлась на весну 1864 года; состоялось десять заседаний, на которых рассматривались вопросы регулирования жизни староверов[448]. Именно здесь было принято важное решение о праве купцов-раскольников записываться в гильдии на общем основании, а не на ненавистном им временном праве, которое уходило в небытие; они вновь допускались к общественным должностям, могли удостаиваться наград и знаков отличий; ограничивался осмотр жилищ староверов по подозрению полиции и т.д. Но вот вопрос о браках раскольников продолжал оставаться непроясненным. Это было крайне сложное дело, поскольку на признание таких браков власти пойти никак не могли. Ведь в ту эпоху браки имели религиозное, а не гражданское значение: их признание означало легитимацию никонианским государством старой веры. Данный вопрос обсуждался в течение десяти лет, разрешившись принятием соответствующего закона только в апреле 1874 года[449].
  Естественно, работа Особого временного комитета 1864 года произвела крайне отрицательное впечатление на господствующую церковь. Митрополит Филарет сформулировал возражения по поводу деятельности комитета Панина, суть которых сводилась к нежелательности и несвоевременности подобных решений[450]. Письмо уважаемого архиерея было разослано всем членам комитета. Один их них, князь Урусов, сообщил митрополиту, что Александр II ознакомился с документом с "видимой благосклонностью и признательностью", но в итоге только заметил, что "это мнение ему вполне известно"[451]. Так завершилась одна из неприятных страниц в истории русского старообрядчества. Конечно, правительство сознавало, что с расколом, накопившим значительный экономический потенциал, совсем невыгодно поступать как в конце XVII - начале XVIII века, когда проводилась политика его тотального уничтожения. Теперь ключевым становилось хозяйственно-управленческое преобразование староверия. Эту религиозную общность необходимо было подчинить общему государственному порядку, разрушив тем самым ее организационно-экономические основы. Усилия властей привели к расщеплению староверческой модели, успешно функционировавшей с эпохи Екатерины II. Со своей стороны, купеческие верхи довольно быстро увидели здесь новые возможности: возросшая зависимость от законов империи, а не от братьев по вере пришлась им явно по вкусу. Как очень удачно замечено, большие предпринимательские династии обязаны своим богатством николаевскому запрету на их веру[452]. Прекращение гонений совпало по времени с началом экономических реформ, и староверческое купечество стремилось всеми силами вписаться в новую эпоху.
  Встраивание старообрядческих верхов в экономическое пространство российской империи сопровождалось процессами, о которых стоит сказать особо. Мы имеем в виду развитие поповского и беспоповского предпринимательства, претерпевшего существенные изменения на протяжении XIX века. В первые десятилетия соотношение между ними складывалось в пользу более сильных беспоповских деловых структур. Исследователи обратили внимание, что в этот период в цитадели старообрядческого капитализма - Москве - та же федосеевская Преображенская община богатством и влиянием намного превосходила рогожскую (поповскую)[453]. Однако в пореформенное время положение меняется: на первый план активно выдвигаются рогожа-не. Эта предпринимательская трансформация даже дала основания утверждать, что с развитием промышленности и банковского промысла произошло вытеснение капитала беспоповцев. По мнению некоторых ученых, о его существовании после погромов Николая I уже почти не слышно. Такие процессы зависели от степени экономической организации основных течений раскола: поповцы имели развитый, властвующий капитал, а беспоповцы находились на стадии первоначального накопления капитала[454]. С данным фактом трудно не согласиться; однако стадиальность развития, положенная в основу этих рассуждений, все же не проясняет того, почему, собственно, происходило так, а не иначе.
  Можно определенно сказать, что во второй половине XIX столетия поповский капитал вырастает до всероссийских масштабов, а беспоповский остается уделом мелких и, в лучшем случае, средних бизнес-слоев. Это утверждение наглядно иллюстрирует галерея крупных старообрядческих фабрикантов пореформенного времени. В ней представлены практически одни только поповцы, а беспоповцы являются редкими исключениями, как, например, братья Гучковы, В.А. Кокорев, одна из ветвей морозовского клана в лице Викулы Морозова. На наш взгляд, такую закономерность определяли отнюдь не экономические, а религиозные факторы; если говорить точнее, специфика не экономической, а религиозной организации двух течений раскола. Ключевым моментом здесь стало учреждение у поповцев так называемой белокриницкой иерархии[455]. Именно это организационное структурирование согласия - в отличие от размытости беспоповцев - вдохнуло новую жизнь в российскую поповщину, существенно повысив потенциал ее управленческой вертикали. Для рогожской элиты это создавало существенные преимущества: реализация масштабного религиозного проекта, по-новому выстроившего согласие, сделала возможным и крупные начинания в торгово-промышленной сфере. Мощная конфессиональная организация поповцев хорошо состыковывалась с процессами концентрации производств, набиравших силу в пореформенный период. Отсюда стремительное развитие поповского капитала и консервация беспоповского, в своих объемах оставшегося на прежнем, дореформенном уровне.
  
  2. Обретение политического пространства
  
  Восстановление экономических и общественных прав способствовало адаптации староверческого купечества к новым реалиям, прежде всего на региональном уровне. Речь идет о городском самоуправлении, учрежденном еще "Городовым положением" 1785 года. В городах дореформенной России для управления хозяйством существовала так называемая шестигласная дума, которой руководил городской голова[456].
  И хотя данный орган самоуправления, находившийся под контролем губернской администрации, не обладал серьезными полномочиями, староверы освоили тогда этот ресурс. Представители староверческого купечества постоянно занимали должности городских голов. Например, в Москве мы встречам на этом посту Лепешкина, Гучкова, Алексеева и др.; в уральском Екатеринбурге городскими главами также являлись староверы, как, например, известный купец Рязанов; городской магистрат здесь почти полностью состоял из раскольников[457]. Даже Петербургская городская дума не была лишена влияния купцов-старообрядцев. Об этом с негодованием сообщал петербургский митрополит Серафим; по его сведениям, в 1836 году один торговец предоставил в столичное общественное самоуправление свидетельство о браке из раскольничьей моленной с прошением на основе данной бумаги "причислить невесту к его капиталу". Удивлял не столько сам факт подобного обращения, адресованного Петербургской думе, сколько то, что она своим указом утвердила это обращение, предписав клеркам незамедлительно его исполнить[458].
  Влияние раскольников, заметное в городском самоуправлении страны первой половины XIX столетия, значительно усилилось в дальнейшем. Городские реформы 1862 и 1870 годов сформировали думы практически в современном облике (с выборами определенного состава гласных, с образованием из них комиссий), серьезно повысив их значимость в управлении городами. Одновременно возрастала и роль староверческого купечества, занявшего в новых городских органах доминирующие позиции. Сегодня общеизвестны данные о численности торгово-промышленного класса в гордумах пореформенной России: примерно 50% от общего количества гласных; но при этом крайне редко обращают внимание на конфессиональный состав этой части думцев[459].
  Какие же позиции занимали в реформированных думах староверы, и что за купечество сосредоточилось в них? Это позволяет прояснить выявленный архивный материал. Так, переписка Синода и МВД 1862 года содержит описание случая в г. Николаевске Самарской губернии, когда многие гласные, избранные в местную думу, отказались принимать присягу в православной церкви и потребовали сделать это в раскольничьей молельной частного дома. По этому поводу Самарский преосвященный писал в Св. Синод, что николаевские староверы, добиваясь общественных должностей, чуждаются общения с православными, "заставляют последних терпеть разные несправедливости и унижения"[460]. С аналогичной информацией в Министерство внутренних дел обратился и витебский губернатор. Как он сообщал, по прошествии выборов в гордуму г. Режицы было назначено избрание в городские головы. Собрались все 54 гласных новой думы из купцов и мещан, но на предложение представителей властей отправиться в соборную церковь для принесения присяги перед процедурой 36 из них идти отказались. Они просили разрешения принести присягу по своему раскольничьему обряду и лишь в этом случае соглашались приступить к выборам по чистой совести. В результате избрание городского головы оказалось сорванным; когда же это повторилось, губернатор запросил инструкции у МВД[461]. Надо заметить, в министерстве не удивлялись подобным запросам: затруднения при выборе городских глав и приведении гласных к присяге случались в большинстве российских городов. Местное начальство постоянно обращалось в правительство с представлениями о разрешении приносить присягу по староверческому обряду. В результате подобные случаи были обобщены Государственным советом, выработавшим специальные рекомендации. Их суть состояла в том, чтобы гласных-староверов, во избежание их уклонения от присяги, приводить к ней с употреблением старопечатных книг и креста древнего устройства; а тех, кто отказывался от присяги, ни в коем случае к оной не принуждать. Если же раскольников в городских думах окажется большинство, то избранию их на должности не препятствовать, но преимущество всегда отдавать лицам из менее вредных сект[462].
  Думы не только небольших городов, но и крупных российских центров с 60-х годов XIX столетия превратились в вотчины староверческого купечества. Так, контрольный пакет Нижегородской думы (50 мест из 72) находился в руках купцов и почетных граждан. В ней заправляли купеческие лидеры, известные ревнители старой веры: Бугров, Баулин, Башкиров, Губин и др. На протяжении всей второй половины XIX века должность главы думы занимали только купцы или их выдвиженцы, как, например, их деловой партнер барон Д. Дельвиг или юрист Бугрова А. Меморский[463]. Аналогичная ситуация наблюдалась и в Москве, с той лишь разницей, что состав гласных здесь был больше разбавлен интеллигенцией, однако это мало что меняло. В 60-80-х годах в думе Первопрестольной существовал устойчивый костяк гласных от крупного купечества. Исследователи, обстоятельно изучавшие общественное самоуправление, относят к нему известных московских предпринимателей: В.Д. Аксенова, А.К. Крестовникова, В.Д. Коншина, И.А. Лямина, А.В. и Д.С. Лепешкиных, П.М. Рябушинского, К.Т. Солдатенкова, П.М. и С.М. Третьяковых, Д.И. Четверикова, И.В. Щукина, А.А. Бахрушина, В.И. Якунчикова и др.[464] Только сегодня, как и в советскую эпоху, из поля зрения по-прежнему выпадает важный факт: все перечисленные лица принадлежали к старообрядчеству. А вот в пореформенный период это обстоятельство ни для кого не являлось секретом. Например, известный писатель той поры П.Д. Боборыкин в своем романе "Китай-город" (1882) устами главного героя так характеризовал московскую обстановку:
  "Кто хозяйничает в городе? Кто распоряжается бюджетом целого немецкого герцогства? Купцы... они занимают первые места в городском представительстве. Время прежних Тит Титычей кануло. Миллионные фирмы передаются из рода в род... Судьба населения в 5, 10, 30 тысяч рабочих зависит от одного человека. И человек этот - не помещик, не титулованный барин, а коммерции советник, или попросту купец первой гильдии, крестит лоб двумя перстами"[465].
  Купеческие гласные определяли ход работы Думы, контролировали все ее ключевые посты. Не заручившись их поддержкой, невозможно было рассчитывать на избрание на какую-либо должность в структурах городского самоуправления. Так, в 90-х годах XIX столетия в Московской думе заправляли купеческие группировки, возглавляемые Вишяковым и Найденовым. К первой принадлежала более молодая часть купеческих гласных, а вторая объединяла думцев из старых фамилий. Главы городской Думы Н.А. Алексеев (погибший в 1892 году) и сменивший его В.В. Рукавишников были выдвиженцами именно вишняковской группы; над В.В. Рукавишниковым даже иронизировали, называя его "рука Вишнякова". В 1897 году сторонники Найденова, находившиеся в оппозиции, сумели провести на пост главы Думы своего кандидата - князя В.М. Голицына[466].
  В пореформенный период такой конфессиональный состав городских дум нередко порождал конфликты органов общественного самоуправления с местными чиновниками. В той же Москве произошло крупное обострение между городским головой, купцом Н.А. Ляминым (неизменным деловым партнером Т.С. Морозова), и губернскими властями. Поводом стало поведение Лямина, подчеркнуто демонстрировавшего свою значимость как главы городской Думы. В результате МВД было вынуждено разъяснять, что губернатору присвоено первенство перед всеми сословными и общественными органами на местах, а противопоставлять должность головы чиновникам на государственной службе недопустимо. В результате Лямин не счел возможным продолжать исполнение своих обязанностей и подал в отставку. Этот случай получил широкую огласку: он возбудил немало разговоров о пределах независимости выборных голов по отношению к административным властям[467]. Купечество, чувствуя на местах свою силу, не упускало возможности напомнить о своих правах в решении городских дел. Свидетельства тому представлены достаточно широко. Так, в 1873 году в Перми разгорелся конфликт вокруг городского головы И.И. Любимова: будучи крупным купцом, владельцем ряда железных и соляных заводов, он не согласился выплачивать полицейскому управлению города дополнительные денежные суммы сверх уже предусмотренных. Пермский обер-полицмейстер расценил это как неповиновение властям; городскому главе были предъявлены сфабрикованные обвинения в захвате чужого имущества, на него завели уголовное дело. В ответ Любимов заявил, что не может продолжать службу, и предложил гласным избрать вместо себя другое лицо. Однако Дума, которую контролировало купечество, поддержала своего главу, направив ему адрес с перечислением его заслуг перед городом, и просила не покидать поста. С большим трудом дело удалось замять[468]. В других случаях конфликты между думским купечеством и губернской администрацией разрешались долго. Один из них произошел в Царицынской городской думе. Костяк ее гласных составляло, как водится, купечество, слаженно действовавшее при избрании на все думские должности. Из этого круга на пост главы города был выдвинут кандидат -купец первой гильдии И. И. Мельников, но саратовский губернатор решил не утверждать его в этом качестве. Тем не менее гласные упорно голосовали за него, и только получив окончательный отказ, подобрали другую кандидатуру. Однако меньше чем через год тот сложил с себя полномочия, а новые выборы дали прежний результат: городским головой снова избрали И. Мельникова. И эти итоги губернатор приказал аннулировать, но через три месяца история повторилась. В результате дума все же добилась своего, и ее кандидат занял место главы, на котором оставался в течение шестнадцати лет (с 1864 по 1880 год) и только в 1886 году отказался от общественной деятельности[469].
  Между тем, говоря о ключевых позициях купечества в городских думах, нужно отметить, что некоторые современники ставили под сомнение его лидирующую роль. Например, исследователь практики общественного самоуправления начала XX века Г.И. Шрейдер (в 1917 году он станет главой Петроградской думы) считал подобные утверждения делом давно минувших дней. Обращаясь к городской статистике, он напоминал: в конце XIX столетия к представленным в думах торгово-промышленным слоям принадлежали: 19,5% общего состава гласных - в мелких городах, 12,2% - в средних и 27% - в крупных[470]. Следовательно, в это время говорить ни о какой монополии купечества в городских думах не приходится и речь должна идти совсем о другой гегемонии -интеллигентско-чиновничьей. По нашему мнению, это наглядный образец поверхностного взгляда, имеющего слабое отношение к реальной жизни. Приведенные Шрейдером статистические данные свидетельствовали лишь о количественной стороне дела и не могли отразить качественные характеристики процессов, происходивших в городских думах. Между тем серьезное отношение к фактам позволяет утверждать: влияние купечества среди гласных нельзя определять, исходя лишь из численности этого сословия. Очевидно, такие подсчеты мало что проясняли, поскольку арифметического большинства не требовалось. Нетрудно понять, что представители торгово-промышленных верхов, обладавшие значительным капиталом, без особого труда вовлекали в орбиту своих интересов любой интеллигентско-чиновничий контингент гласных, чья финансовая состоятельность была гораздо ниже. И это происходило повсеместно. Что касается выводов Шрейдера, то их можно считать справедливыми только для одной городской думы страны - Петербургской. Пожалуй, лишь в столичном общественном самоуправлении купцы не занимали преобладающих позиций: в официальном центре империи они не ощущали себя полноправными хозяевами. Поэтому здесь наблюдалось молчаливое противостояние гласных из торгово-промышленных слоев и дворянства. Иногда тракторная партия, как язвительно именовали купечество, могла блокировать не устраивавшее ее решение[471]; но его влияние было здесь явно ограниченным, а всем заправляли столичное чиновничество и интеллигенция. Во всей же остальной России, начиная с Москвы, все обстояло иначе. Собственно, поэтому с начала 1880-х годов правительство пыталось ослабить влияние купеческих элементов в городском общественном самоуправлении, вовлекая в гордумы образованных горожан, не обладавших недвижимой собственностью, т.е. интеллигенцию. Остается только повторить: если определяющая роль купечества в городских думах вызывала сомнения у специалистов, то вопрос о его конфессиональной принадлежности вообще не рассматривался.
  Вторая половина XIX века стала периодом, когда старообрядческое купечество заявило о себе на всероссийском уровне, трансформировавшись в сплоченную предпринимательскую группу. Ее представители хорошо осознавали как свои конфессиональные истоки, так и собственные интересы в экономическом пространстве страны. Необходимость промышленно-финансового развития в новых условиях определялась уже не исключительно хозяйственными, но и политическими причинами. А это, в свою очередь, актуализировало потребность купеческой буржуазии в союзниках на общеимперской арене. Заметим, что эта задача решалась в контексте структуризации российских общественно-политических сил, происходившей после отмены крепостного права. Часть правящей элиты страны выступила тогда за модернизацию самодержавия: по ее мнению, новые условия диктовали и новые форматы государственной конструкции с использованием представительских принципов. В этом виделся способ укрепления власти - прежде всего, по известным европейским образцам. В 60-70-х годах XIX века такие сценарии постоянно предлагали аристократические сановники: великий князь Константин Николаевич (младший брат Александра II), министры внутренних дел П.А. Валуев и М.Т. Лорис-Меликов, могущественный шеф III Отделения П.А. Шувалов и др.[472]
  Однако, эти предложения вызывали уничижительную критику другой части интеллектуальной элиты, которая трактовала подобные веяния как разрушение основ монархического строя, гармонично присущего народному духу. Попытки ограничить самодержавие расценивались как навязывание западных стандартов, неприемлемых для русской почвы. После демонтажа крепостничества противостояние между этими кругами определяло содержание российской внутриполитической жизни. Обстановку, царящую в верхах, хорошо передал князь В.П. Мещерский, приверженец государственно-почвеннических принципов:
  "...Все, кто не при дворе... все, кто честно трудится на благо правительства и России, с бескорыстной преданностью Государю и с мыслью об интересах страны, вся эта Россия - молодая, образованная и самоотверженная - была объявлена 'народной партией", оппозиционной партией"[473].
  По его убеждению, это стало возможным, поскольку проводники западных проектов в них, а не в России, обрели свою настоящую родину. Оттого-то либеральная клика испытывала недостаток в исконно русских людях, отказывающихся вставать под ее знамена, и рекрутировала немцев и поляков, обитающих в петербургских салонах[474]. Позднее Мещерский развивал представления о "народной партии", прямо именуя ее русской; ее влияние неуклонно ширится, хотя она "образовалась, существует и действует без всякой организации и при полном отсутствии всяких внешних форм". Ее объединительным началом служит государственно-общественное устроение жизни, сообразное культурным и религиозным традициям[475]. Наряду с князем Мещерским к русской партии относилось славянофильское течение, группа во главе с известным публицистом М.Н. Катковым, а также целый ряд деятелей, включая К.П. Победоносцева.
  Их взгляды, ориентированные на развитие страны в соответствии с исконно русскими устоями, позитивно воспринимало староверческое купечество. Оно выставляло себя в качестве того самого народа, об интересах которого следовало бы по-настоящему заботиться и о чьем благе так любили рассуждать эти российские интеллектуалы. В свою очередь, интеллигенция обрела вполне конкретный объект для своих политических чаяний; ради него и велись шумные политические баталии. Заметим, что подобный образ народа оказался привлекательным: общение с промышленниками, обладающими миллионными состояниями, было продуктивным и не ограничивалось духовно-нравственными беседами. Принадлежность этих выходцев из народной среды к расколу нисколько не смущала печалившихся за русский путь дворянских интеллигентов. Наоборот, они усматривали в этом определенную самобытность, приверженность устоям и т.д. Конечно, К.П. Победоносцев стоял здесь особняком: в силу своих негативных взглядов на староверие, а затем из-за обязанностей Обер-прокурора Синода он в принципе не мог иметь точек соприкосновения с подобной публикой. Но столь непримиримую позицию не разделяли его идейные соратники, старавшиеся меньше обращать внимания на постоянное недовольство.
  В этой связи интересно посмотреть на взаимоотношения или, точнее, на союз названной русской партии и раскольничьего купечества (причем данную страницу российской истории нельзя отнести к разряду достаточно разработанных). Возьмем документ, который в литературе квалифицируется в качестве манифеста общественных сил, противостоящих либеральной порче русской земли. "Письма о современном состоянии России" Р.А. Фадеева пользовались большей популярностью и выдержали четыре издания; в них затронут широкий круг вопросов по устройству жизни. Документ содержит откровенные реверансы в адрес раскола - в связи с его огромной значимостью для отечества. Мы узнаём, что, оказывается, с подлинно нравственными идеалами:
  "живут только населения, выделившиеся в раскол; одни эти населения способны и в мирских делах к общему почину и дружному взаимодействию; потому же они неуязвимы как крепость для тлетворных политических учений"[476].
  Люди идут в раскол для удовлетворения душевных потребностей, которого они лишены в господствующей церкви. Этим и объясняется упорство раскольников: они не хотят духовного рабства. Впечатляет вывод, сделанный в письме:
  "Недалек, может быть, тот день, когда центр тяготения народных верований передвинется из православия в расколы"[477].
  (Здесь нельзя еще раз не вспомнить К.П. Победоносцева: конечно, хранителя православия могли подстерегать разные неприятности, но слышать такие признания из уст своих соратников - переживание не из легких.) Далее, продемонстрировав источники подлинной нравственности, Фадеев призывает не засорять их всякими ненужными вещами: необходимо исключить любые намеки на парламентаризм, отбросить пустые мечты о разделении властей, отказаться от признания прав за общественными группами. Все это занимает лишь европейски образованных людей, но не они стоят во главе русского народа, который верит только верховной власти. В России противоречия существуют не между самодержцем и народом, как на Западе, а между бюрократической опричниной и верной царю землей[478]. В завершение Фадеев назвал те конкретные силы, которые, по его убеждению, начинают сознавать естественный путь развития государства и с которыми связано будущее страны: московский фабрикант, поволжский купец и дельный земец[479].
  Акцент на старообрядческую буржуазию, неизменно подчеркивавшую свое народное происхождение, характерен для всех, кто разделял идеологию приведенного выше манифеста. Так, сотрудничество с ней стало визитной карточкой славянофильского течения в пореформенную эпоху. В этот период славянофилы, ранее замеченные разве что в философских дискуссиях, начинают плотно взаимодействовать с торгово-промышленной элитой староверия и энергично отстаивать во власти интересы московских воротил. Это относится к таким известным фигурам, как И.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин, князь В.А. Черкасский, Ф.В. Чижов, А.И. Кошелев и др. Из этой плеяды общественных деятелей особо следует выделить Федора Чижова (1811-1877). Его влияние в кругах староверческих купцов было крайне сильным: говоря современным языком, он выступал в роли генерального менеджера с правами акционера. Ф. Чижов - дворянин из Костромы; после окончания петербургского университета он остался там преподавать, а по выходе в отставку жил за границей, занимаясь историей искусств. Из-за контактов с борцами за славянское дело Чижова арестовали в Австрийской империи и выслали в Россию. Здесь ему было запрещено проживание в обеих столицах, но после смерти Николая I запрет сняли, и он поселился в Москве[480]. С этой поры его судьба неразрывно связана с московским купечеством, чьим деловым партнером он являлся до самой смерти. В 1858-1862 годах Ф.В. Чижов издает "Вестник промышленности", публиковавший материалы о нуждах фабрикантов; сюда обращались за советами и разъяснениями, и популярность издателя журнала была необычайно высокой[481]. В 60-70-х годах XIX столетия Ф.В. Чижов стоял у руля наиболее крупных коммерческих инициатив региона: это и учреждение первых московских банков - Купеческого и Общества взаимного кредита, и участие в железнодорожном строительстве. Причем концентрировался он прежде всего на продвижении проектов в коридорах российского правительства, имея связи с чиновниками. Его дневник содержит описание ряда аудиенций у Министра финансов М.X. Рейтерна, а также тесного общения с одним из чиновников финансового ведомства К.Ф. Литке, через которого подавались записки и собирались нужные сведения[482]. Тесные контакты имелись у Чижова с Министром путей сообщения К.К. Посьетом: тот высоко ценил его деловые качества и даже приглашал в свои товарищи по министерству. Именно с помощью Посьета Чижов смог получить для купеческой буржуазии концессию на строительство Донецкой железной дроги[483]. О важной роли Чижова в продвижении московских дел свидетельствуют и письма ему И.С. Аксакова. В них постоянно встречаются такие фразы:
  "Вы на досуге, не спеша, все обдумайте и укажите нам путь"[484];
  "слышал, что Вы в Петербурге расхворались, - чего, впрочем, и следовало ожидать ввиду петербургских расходов, восхождений и нисхождений по лестницам"[485].
  Другими словами, главная задача Чижова - вовлечение нарождавшейся московской буржуазии в новые для нее дела, позволявшие идти в ногу со временем.
  Добавим, что именно ему принадлежит заслуга по приобщению ряда крупных московских промышленников, по сути вчерашних крестьян, к коллекционированию живописи и вообще к миру искусства.
  Другой видный славянофил, связавший свою судьбу с московским торгово-промышленным кланом, - известный публицист Иван Аксаков. Он играл роль общественного рупора этой мощной экономической группы. Их тесное сближение произошло в первой половине 1860-х годов: через Чижова от купечества последовало предложение Аксакову возглавить газету "Москва". Акционерами газеты стали видные капиталисты центрального региона, выделившие для этого значительный капитал; прежде всего, их интересовала экономическая проблематика, в остальном же именитому публицисту предоставлялась свобода действий[486]. И надо заметить, купеческое чутье не подвело: И.С Аксаков превратил издание в страстного защитника староверия. Передовые "Москвы" пользовались большой популярностью в староверческой среде. Во время открытых религиозных диспутов на соборной площади Кремля постоянно обсуждались аксаковские статьи о вере. Причем раскольники одобряли изложенную в них позицию, а никониане утверждали, что автор давно ими куплен[487]. Публикации главного редактора газеты пришлись по вкусу ее учредителям. Издание призывало освободиться от бюрократического гнета за счет перенесения столицы государства в Москву; требовало прекратить притеснения раскольников, имея в виду в первую очередь купечество, которое следует в обязательном порядке отделять от тех недостойных, кто продолжает вести разговоры о воплощении антихриста в русском правительстве. Говоря о полезности купцов-староверов, И.С. Аксаков рассуждал на страницах "Москвы" о заманчивых перспективах. Вот, например, одно его предложение:
  "Конечно, нельзя сделать старообрядца ни обер-прокурором Синода, ни членом комиссии об устройстве быта православного духовенства, - писал он, - но было бы совершенно ошибочно (а это у нас еще водится) лишать его, например, права быть не только членом, но даже и председателем какого-нибудь фабрикантского совета или вообще официального учреждения, заведующего такими интересами, которые к религии состоят в отношении совершенно безразличном"[488].
  Позиция, занятая газетой, не осталась без внимания властей. Просуществовав в течение двух лет (1867-1868) и получив девять предупреждений (из них восемь - за аксаковские статьи), издание, к общему неудовольствию купечества, было закрыто. Однако сотрудничество с публицистом не прервалось: в 1869 году Аксаков становится членом совета крупной банковской организации - Московского купеческого общества взаимного кредита, а с 1874 года - Председателем его правления. Для первого купца, избранного на пост Главы городской думы по положению 1870 года, - И. А. Лямина - Аксаков готовил выступления, которые тот заучивал наизусть и затем произносил на заседаниях[489]. Тесные связи с московскими староверческими капиталистами давали повод обличителям раскола язвительно называть Аксакова "приказчиком К.Т. Солдатенкова"[490]. Ф.В. Чижов и А.С. Аксаков были непосредственно вовлечены во внутренние дела московского купеческого клана, тогда как целый ряд известных славянофилов - Ю.Ф. Самарин, А.Г. Щербатов, князь В.А. Черкасский и др.[491] - стоял на страже его интересов в городской Думе. Заметим, что до конца XIX века возглавлять общественное самоуправление Москвы мог только кто-либо из известных славянофилов или самих купцов. В 1860-1870-х годах купечество, обладавшее "контрольным пакетом" в городской Думе, не выдвигало на первые роли гласных из своего сословия, предпочитая, чтобы публичные функции брал на себя кто-либо из славянофилов. И только с 1880-х годов купеческие лидеры осваиваются на посту городского главы[492].
  Если связи славянофильского течения со староверческим купечеством изучены неплохо, то связи последнего с другим не менее знаменитым российским публицистом, Михаилом Катковым, освещены гораздо меньше. М.Н. Катков (1818-1887) претендовал на роль выразителя государственно-патриотической идеологии пореформенной России. Широкая известность пришла к нему после польских событий 1863 года. По сути, он возглавил пропагандистскую кампанию по подавлению восстания, но затем, хорошо вжившись в роль патриота, обрушился на засилье инородцев в русском правительстве и на проводимый либеральный курс, чуждый, по его мнению, России. Рупором для критических нападок стала газета "Московские ведомости", руководимая неутомимым обличителем либерализма и конституций. Его пыл пытался охладить проводник этих самых идей, а по совместительству - Министр внутренних дел П.А. Валуев. В мае 1866 года он даже приостановил выход издания, но ненадолго: главный редактор сумел выПримечание, добившись высочайшей аудиенции и заручившись покровительством императора[493]. Эту победу М.Н. Катков сумел политически конвертировать, превратившись в одного из властителей дум своей эпохи (что, правда, не мешало тому же П.А. Валуеву называть его "избалованным благосклонностью барина дворовым"[494]). Успехи московского публициста привлекли внимание хозяев города. Их контакты переросли в прочный союз, просуществовавший вплоть до смерти Каткова. "Московские ведомости" стали постоянной трибуной по отстаиванию интересов купечества. Как и в славянофильском варианте, это издание требовало защитить старообрядцев от притеснений. При этом Катков со знанием дела предлагал разделить раскол на две категории. Первая включает искренне стремящихся к государственному порядку - таких людей нужно ценить. Ко второй категории относятся все, кто противится устоям: их терпеть нельзя, поскольку от них никакой пользы (надо думать, для финансового состояния "Московских ведомостей" - в первую очередь). А чтобы понимать, кто есть кто в расколе, его необходимо изучать[495], добавим с реальной и осязаемой для себя пользой. Верность купеческому кругу М.Н. Катков продемонстрировал во время одного инцидента в Вологодской губернии. В одном из уездных городков некий крестьянин в воскресный день ворвался в церковь и с криками "попираю мерзость сатанину" начал крушить алтарь. Дело дошло до верхов, где активизировались противники раскола, выступившие за принятие строгих мер по отношению к староверию в целом. Катков немедленно отреагировал на эту ситуацию, призывая не делать обобщений на основе преступления какого-то простолюдина-бегуна. Он напоминал о благодарственных адресах истинных старообрядцев, преданных престолу и отечеству, и недоумевал: как можно отдельному проступку придавать значение большее, чем заявлениям от лица целых согласий?![496]
  Помимо религиозных, Каткова занимали, разумеется, близкие промышленникам Москвы экономические вопросы. Отвергнув западные экономические теории, он черпал свои воззрения у народных практиков торгово-промышленного мира[497]. Тематика, затрагиваемая им, отличалась обширностью: здесь и железнодорожное строительство, и таможенные тарифы, и создание русского торгового флота, и освоение новых рынков для отечественного предпринимательства и т.д. В пореформенный период именно Катков возглавил ряды апологетов отечественного протекционизма, неизменно подчеркивая, что разрыв между потенциальными возможностями русской промышленности и реальными результатами экономического развития связан с недостаточным покровительством и защитой внутреннего рынка. Он ратовал за прочную протекционистскую политику, которая осознавалась им как самый действенный фактор поднятия производительных сил страны. Благодарные промышленники в 1866 году избрали М.Н. Каткова и его сподвижника П. М. Леонтьева почетными членами Московского купеческого собрания[498]. Заметим, что плодотворная катковская деятельность по обеспечению интересов староверческих капиталистов приводила к серьезным конфликтам со славянофилами. Его единомышленников по устроению государственной жизни очень раздражало, что кто-то еще активно действует на их идейном поле; прежде всего, они явно не желали делить с кем-либо заботы о народных капиталистах. Между Катковым и Аксаковым шло соперничество за написание адресов от имени старообрядцев. Так, по случаю подавления польского восстания раскольникам Преображенского кладбища текст готовил Катков, а Рогожского - Аксаков[499]. В 1864 году произошли даже столкновения М.Н. Каткова, в качестве гласного Московской городской думы, и П.М. Леонтьева с группой думцев из славянофильского лагеря. "Московские ведомости" намекнули на нечистоплотность распорядительных органов Думы, что стало причиной острого конфликта с А.И. Кошелевым, Ю.Ф. Самариным, Д.Д. Шумахером и др.[500]
  Филиал, если можно так выразиться, русской партии в Петербурге возглавлял упомянутый выше князь В.П. Мещерский. Наблюдая за успехами своих коллег, он также не хотел отставать от жизни, а потому проявил инициативу. Князь решил обратиться к богатым московским купцам, которые щедро финансировали уже закрытое к этому времени издание И.С. Аксакова, намереваясь создать в Петербурге газету в качестве "твердого и прочного уголка Москвы". Презентовать проект в купеческих кругах Мещерский попросил все того же Ф.В. Чижова. Он так разъяснял ему свое видение издания:
  "борьба с космополитизмом Петербурга во всех его проявлениях";
  доказательство,
  "что Россия и русские способны к самодеятельности";
  а также возможность постоянно звучать голосу
  "в защиту той или иной местной потребности"[501].
  Но московская экономическая группа не решилась на такое сотрудничество в столице империи, полагая, что кроме раздражения властей толку от этой затеи будет немного. Однако, Мещерский не унывал и изыскал средства при помощи наследника Александра Александровича, с которым состоял в дружбе. "Гражданин" - так называлось издательское детище князя В.П. Мещерского. Вооружившись редакторским пером, он продолжал искать расположения московских воротил проверенным способом - заботливо обыгрывая старообрядческие мотивы. Вот, например, один из таких пассажей:
  "Старые учреждения, старые предания, старые обычаи - великое дело. Народ дорожит ими, как ковчегом завета предков. Но как часто видела история, как часто видим мы ныне, что не дорожит ими правительство, считая их старым хламом, от которого нужно скорее отделаться"[502].
  Страницы журнала предоставлялись лицам, известным своими симпатиями к расколу. В одном из номеров сообщалось, что во время пребывания в Москве единоверческого священника Иоанна Верховенского[503] староверы-рогожане приветствовали и благодарили его за поддержку и выразили надежду на грядущее превосходство старого обряда над никоновскими новинами. Верховенский благодарил, подчеркивая, что не помнит таких теплых слов в адрес духовенства господствующей церкви от старообрядцев. Он расценил это как отсутствие с их стороны вражды к греко-российской иерархии и призвал иерархов РПЦ отнестись к ним подобным же образом[504]. Однако у них данный факт вызвал совсем иные чувства: единоверческого священника выставили человеком с "гибкой совестью" и объявили штатным писакой раскольников[505].
  Вообще, находясь в Петербурге, в столице империи, В.П. Мещерский не без пользы для себя выполнял функцию координатора национально ориентированных сил: близость ко двору позволяла ему быть в курсе всех дел. Он поддерживал дружеские отношения со всеми основными силами русской партии: со славянофилами, с Катковым, с Фадеевым и др. При Александре III его влияние на назначения в правительство было соизмеримо с аппаратными возможностями К.П. Победоносцева или того же М.Н. Каткова.
  Таков состав общественных сил, с которыми у староверческой буржуазии установились тесные отношения. Благодаря этим отношениям купеческая группа приобретала политический ресурс, позволяющий продвигать свои насущные интересы на всероссийском уровне. Русская же партия, со своей стороны, нашла в вышедших из низов капиталистах воплощение образа народа, отвечающего их представлениям о русском пути развития. Можно сказать, что в пореформенный период старообрядческое купечество стало своего рода экономическим отделением русской партии. Опора на национальные традиции, борьба с иностранным засильем, неприятие либеральных принципов государственного строительства - вот те узловые точки, вокруг которых выстраивалось сотрудничество национально ориентированной части элиты и московской купеческой группы. Вместе с тем прояснения требует вопрос, насколько сильным было влияние на раскольничьих миллионеров со стороны сотрудничавших с ними интеллигентов. В литературе сложилось устойчивое мнение об идеологической подчиненности московских промышленников славянофильствующей интеллигенции[506]. Однако изученный материал не дает оснований разделить такое представление. Если влияние славянофилов было определяющим, то как быть с тем же М.Н Катковым, связи с которым оказались не менее значимыми для московского клана? Возможности именитого публициста в правительственных кругах не уступали потенциалу лидеров славянофилов; его ресурсы, в том числе и интеллектуальные, представляли для купечества не меньшую привлекательность. Означает ли это, что в данном случае мы также можем говорить о катковском влиянии, под сенью которого пребывала, неоперившаяся еще как следует русская буржуазия?
  На наш взгляд, ответ может быть таким: ни под каким влиянием - ни славянофилов, ни М.Н. Каткова - староверческая буржуазия не находилась. Чтобы принять это утверждение, необходимо осознать, насколько самодостаточны были эти выходцы из народных глубин. Перспективы их жизни не могли определяться какими-то, пусть и национально окрашенными, теориями российской интеллигенции; точкой опоры им служила конфессиональная общность, завещанная предками. Здесь они черпали силы для собственной идентификации, на этом фундаменте твердо стояли, спокойно относясь к интеллигентским концепциям, которые выстраивались вокруг них. Конечно, потребности развития требовали союзников; при этом купцы хорошо сознавали, что контактировать с ними - выходцами из крестьян, пребывающими в расколе, -готовы немногие представители правящего класса. И они с пользой для себя выстраивали эти отношения, сообразуясь прежде всего с практической эффективностью, а не с привлекательностью идеологем.
  Это положение вещей подтверждает и сотрудничество староверческого купечества с такой необычной фигурой, как немецкий искатель удачи Людвиг Кноп[507]. Далекий от всякой политики и тем более от национально настроенных сил, страстно критиковавших немецкое засилье, этот человек - именно благодаря расколу - вписал свое имя в историю российской промышленности. Все началось с того, что фабриканты-староверы заинтересовались предложениями Кнопа по переоборудованию текстильных предприятий. (Заметим: их совсем не смутила инициатива, исходящая, между прочим, от какого-то иностранца-лютеранина, а не местного славянофила). Предприимчивый немец, выяснив, какие громадные капиталы сосредоточены в руках купечества, предложил оснастить их производства английскими станками. Первый заказ он получил в 1839 году от известного Саввы Морозова, пожелавшего модернизировать свою Никольскую фабрику. Дело оказалось сопряжено с большим риском: в Великобритании действовал запрет на экспорт передовой техники и приобретать ее можно было только контрабандным путем. Кноп пошел на риск и выполнил поручение староверческого магната, чем заслужил его доверие. Вслед за Морозовым многие решили последовать этому примеру, тем более что с 1842 года вывоз оборудования из "мастерской мира" был официально разрешен. Сотрудничая с предпринимателями центрального региона, немец поучаствовал в модернизации свыше 120 мануфактур. Он стал незаменимым партнером российской купеческой буржуазии, объединив доставку оборудования, обеспечение сырьем и дешевый кредит[508].
  Деятельность Л. Кнопа получила широкую известность; в литературе о ней зафиксировано немало мнений, которые, на наш взгляд, нуждаются в серьезных пояснениях. Если принято считать, что в идеологическом плане фабриканты центрального региона находились под влиянием славянофилов (о чем было сказано выше), то в экономическом плане им приписывается зависимость от Людвига Кнопа. Таково, например, мнение немецкого исследователя конца XIX века Г. Шульце-Геверница. Он сообщает, что расчеты за поставку оборудования осуществлялись пакетами акций тех предприятий, в оснащении которых участвовал Кноп. И делает далеко идущий вывод: едва ли не вся промышленность центра находилась в залоге у Л. Кнопа, который при случае мог оказывать на российских фабрикантов любое воздействие. Основанием для такого заключения Шульце-Геверницу послужил случай с владельцем Лапинской фабрики Сергеевым, когда в результате конфликта с Кнопом и последовавшего расследования выяснилось, что предприятие горе-фабриканта находилось в залоге, т.е. фактически принадлежало не ему, а его кредитору[509]. Подобные схемы, по мнению Г. Шульце-Геверница, имели место во взаимоотношениях Л. Кнопа и с другими его клиентами, в число которых, напомним, входили верхи торгово-промышленного купечества Центрального региона[510].
  Надо отметить, что для европейца в представленной версии нет ничего необычного, поскольку описанный случай - нормальная капиталистическая практика. Однако, нельзя забывать, с кем имел дело Л. Кноп, к кому он сумел втереться в доверие, предложив действительно комфортные условия сотрудничества. Это совсем не те классические предприниматели на начальных стадиях развития, какие мог представить зарубежный исследователь конца XIX века. В начале своего пути старообрядческие капиталисты фактически оставались вне контроля российского государства, и в правительстве их репутация считалась более чем сомнительной. Достаточно вспомнить, какой криминальный шлейф тянулся за этими непонятно откуда взявшимися миллионерами. В те годы иметь с ними дело, а уж тем более диктовать им свои условия решался далеко не каждый[511]. Скорее всего, Л. Кноп это прекрасно понимал, а потому и сумел с пользой для себя влиться в данный деловой контингент. Утверждение, будто залоги позволяли ему держать в руках этих людей, выглядит довольно легковесным. Вспомним, на чем были основаны промышленность и торговля раскольников, и как они вели дела в дореформенное время; представим, как бы отнеслись они к тому, что созданное на общинные средства предприятие вдруг оказалось у какого-то иностранца, который может распоряжаться им по своему усмотрению. Сомнительно, что кто-либо в староверческом мире допустил бы подобное. Да и самому Л. Кнопу это не сулило бы ничего хорошего. А как известно, он прожил насыщенную жизнь, неизменно выступая деловым партнером своих русских коллег[512]. Кстати, немецкий предприниматель нечасто бывал в Москве: с начала 1860-х годов он жил в основном в Германии, где получали образование его сыновья, а в России проводил не более трех месяцев в году[513].
  Так что же все-таки происходило в реальности? Вне всякого сомнения, Кноп, доказавший свою полезность деловому староверческому сообществу, а потому и интегрированный в него, действовал по договоренности. Договоренности негласной, основанной не на правовых механизмах, а исключительно на личных взаимоотношениях с торгово-промышленными воротилами раскола. Что же касается случая с Лапинской фабрикой, то он относится к 1889 году, когда староверческий мир кардинально изменился, восприняв параметры и дух классического капитализма. Поэтому здесь вполне допустима логика Г. Шульца-Геверница: владелец фабрики действительно оформил ее в залог. А выводы о якобы определяющем экономическом влиянии Л. Кнопа на староверческую промышленность центрального региона в целом нельзя признать состоятельными. Напротив, факт этого сотрудничества свидетельствует: бесперспективно искать чье-либо политическое или экономическое влияние (тем более определяющее!) на староверческую буржуазию. Это был мощный клан, спаянный и выстроенный на конфессиональной основе, и ни о какой подчиненной зависимости речи здесь идти не может. При этом свой авторитет в кругах московской буржуазии Л. Кноп сохранялся вплоть до самой смерти и положение его сыновей, продолжателей дела, в деловой элите Первопрестольной не подвергалось сомнению.
  
  3. Взаимоотношения с правительственной бюрократией
  
  С начала 60-х годов XIX столетия московская торгово-промышленная группа как представитель купеческой буржуазии центра страны заявляет о себе на всероссийском уровне. Вместе с новыми союзниками из правящего класса она пыталась использовать для своего развития новые возможности, открывшиеся в пореформенный период, и претендовала на весьма значимое место в экономике страны. Для правительства потенциал этой мощной группы обрел реальные очертания во время острого соперничества в ходе продажи Николаевской железной дороги. В 1868 году власти решили провести конкурс на право эксплуатации наиболее прибыльной железнодорожной ветки между Петербургом и Москвой. Рассматривались четыре заявки: от Главного общества российских железных дорог, рязанского купца первой гильдии Самуила Полякова, американского гражданина В. Уайненса и Московского товарищества. Между Москвой и основным ее конкурентом - Главным обществом - развернулось лоббистское противостояние. Московское товарищество, состоявшее из 92-х человек, включало цвет староверческого купечества и славянофилов. Его предложение выглядело действительно привлекательно: произвести все ремонтные работы на путях и увеличить подвижной состав, употребив на это - без всякого пособия и гарантий правительства - собственный капитал в 15 млн рублей (из них 10 млн наличными, а 5 млн - процентными бумагами)[514]. Преимущества этого предложения очевидны на фоне других заявок, предусматривавших максимально большие правительственные гарантии. Неудивительно, что оно смогло привлечь на свою сторону многих министров, высказавшихся в пользу этого ходатайства. Представители Московского товарищества около семи месяцев постоянно проживали в Петербурге, руководя усилиями лоббистов[515]. Даже наследник престола - будущий Александр III - публично поддержал московскую инициативу; в этом проявились его взгляды на поддержку отечественных промышленников и защиту их от иностранных конкурентов, (эти взгляды прививались его учителем по экономике профессором И.К. Бабстом - видным сторонником московского клана)[516].
  Дело о продаже Николаевской дороги имело не только экономическое, но и общественно-политическое значение. В этом были уверены, прежде всего, участники Товарищества: для них речь шла не столько о конкретной хозяйственной проблеме, сколько о том направлении, по которому должна развиваться отечественная промышленность. В их записке, направленной в правительство, впервые четко выражена позиция, которая противостоит интересам дворянского клана, связанного с иностранным капиталом:
  "Русская предприимчивость не имеет в своем Отечестве поля, на котором она могла бы разрастись и развиваться. Все современные предприятия России, организуясь на иностранные капиталы, подпадают неизбежно под влияние иностранцев или руководимы ими, питают их промышленные силы и им несут свои прибыли и доходы...
  Товарищество, владеющее и руководящее Николаевской дорогою как одним из огромных промышленных предприятий Европы и задавшееся непременным желанием сохранить и поддерживать это предприятие силами и способами русской деятельности, может, бесспорно, получить сильное орудие для излечения помянутого недуга"[517].
  Однако высшая власть в лице императора Александра II имела совсем другие планы, и прибыльный актив достался Главному обществу российских железных дорог, основанному французскими финансистами и высшей российской аристократией. Такое решение мотивировалось необходимостью поддержать стоимость акций этого Общества, чему и способствовало приобретение крупного транспортного актива[518]. Возмущение сторонников Московского товарищества не имело пределов. М. Н. Катков на страницах своего издания пе уставал разбирать это скандальное дело, подчеркивая невыгодность его исхода для российского государства. Он разъяснял, что Главное общество, по сути, не подвергая себя никакому риску, возлагало будущие результаты своего хозяйничанья на то же правительство. Иными словами, обещая перечислять часть прибыли от эксплуатации дороги государству, оно требовало от него же гарантий на эти доходы. Это как если бы кто-нибудь заложил свой дом, восклицали "Московские ведомости", а ответственность по уплате процентов возложил на кредитора[519]. М.Н. Катков сожалел, что "это дело пришлось решить не в пользу Русского Товарищества" с его выгодными условиями и выражал пожелание, чтобы лица, составившие его, "не покинули свое намерение послужить железнодорожному делу в России"[520]. Беспокоился именитый публицист напрасно: эти лица не собирались оставлять своих намерений и уже вскоре нацелились на следующий объект, претендуя на покупку Курской железной дороги. В этом случае правительство, видимо из компенсационных соображений, не стало чинить им препятствий, и в 1871 году право на эксплуатацию Курской ветки перешло под контроль московской группы[521].
  Другим жизненно важным делом староверческой буржуазии являлась борьба за высокие таможенные пошлины, ограждающие производства от конкуренции с иностранными товарами. Это направление еще с первой половины XIX века стало традиционным для торгово-промышленного купечества, своего рода его визитной карточкой. Развитие хозяйственной деятельности все более отчетливо выявляло противоположность интересов основных субъектов экономической жизни. Интересы правящего дворянства, ратующего за расширение внешнеторговых оборотов, были далеки от потребностей мануфактуристов, желавших, напротив, сокращения экспортно-импортных операций. Ведь объем поставок русской продукции на европейский рынок зависел от соответствующих объемов ввоза, а поскольку экспорт империи практически полностью состоял из продуктов сельского хозяйства, то требования дворян-землевладельцев оказывались несовместимыми с нуждами промышленников. Русское купечество поднялось на защиту внутреннего рынка страны, так как от этого зависели его коммерческие перспективы. С начала XIX столетия эти выходцы из крестьян писали ходатайства по ограждению торгового пространства от западной конкуренции, высказывая настойчивые просьбы о повышении таможенных тарифов. Как показывает знакомство с этими документами, все они строились по одной схеме: в России - из-за высокой стоимости сырья и оборудования, недостатка путей сообщения, дорогого кредита, неудовлетворительного качества рабочей силы - условия производства менее выгодные, чем за границей. Кроме того, так как "произведения российские" предназначены для широких народных масс, а не для роскоши избранных, отечественная продукция обязана быть дешевой, чему и должны способствовать высокие пошлины на заграничные товары. Ходатаи с подлинно народной прямотой просили "удостоверить навсегда о запрещении ввоза всех иностранных изделий", поскольку они мешают открывать новые фабрики, проявлять предприимчивостью и смекалку[522]. Подобные заявления в адрес правительства поступали с завидной регулярностью как непосредственно от самих промышленников, так и от местных властей, время от времени заботливо проникавшихся их нуждами[523].
  Наверху всегда довольно спокойно реагировали на подобные просьбы, не останавливая на них внимания. Однако в 1860-х годах деятельность промышленников по обоснованию высоких таможенных ставок стала заметно более осмысленной. Во многом это объясняется как раз тем, что в пореформенной России крестьянская по своему происхождению буржуазия обрела союзников из правящего сословия, помогавших полнее выражать ее насущные интересы по различным проблемам. Применительно к таможенным делам эту функцию выполнял экономист и предприниматель А.П. Шипов[524]. На встречах с лидерами московского клана Шипов зачитывал свои готовившиеся к печати сочинения о благотворности русских деловых начинаний и о вреде иностранного предпринимательства в России[525]. Вот характерная выдержка из одной его книги:
  "...Эти господа имеют лишь в виду вести Россию к сближению с теорией свободной международной торговли, о чем так хлопочут наши благодетели - западные иностранцы, и приставляют к нам особых агентов, чтобы убеждать нас в том, что поспешное понижение пошлин... есть непременное условие рациональности и должно быть целью наших действий"[526].
  Интеллектуальные наработки А.П. Шипова оказались как нельзя более кстати, когда после отмены крепостного права правительство, исходя из либеральных побуждений, взяло курс на понижение таможенных ставок. Министр финансов М.X. Рейтерн представил Александру II выводы о применении пошлин в предыдущий период; из них следовало, что увеличение таможенного дохода наблюдалось по всем тем статьям, по которым пошлины понижались. К тому же, по оценке Рейтерна, снижение не только не причинило вреда российской экономике, но и дало импульс ее росту. Поэтому предлагалось продвигаться по данному пути и "допустить некоторое уменьшение чрезмерных пошлин... на сколько еще представляется возможным без вреда отечественной промышленности"[527], а также учреждалась правительственная Комиссия по пересмотру таможенного тарифа. В нее вошли и представители староверческой буржуазии центральной России: Ф. Рязанов, Т. Морозов, Н. Четвериков, В. Крестовников - от Московского региона, В. Каретников, Н. Гарелин - от Владимирского. В ходе работы комиссии они выступили единым фронтом, доказывая пагубность снижения таможенных ставок.
  О происходившей в комиссии напряженной борьбе дают представление стенограммы заседаний. Чиновники Министерства финансов и купечество не стеснялись во взаимных обвинениях в некомпетентности, неискренности, предвзятости и т.д. Руководители департамента таможенных сборов Министерства финансов доказывали, что в случае высоких тарифов не произойдет нужного притока капитала, будет затруднена всякая конкуренция, да и избыточная пошлина всей тяжестью ляжет на потребителя, а внутреннее производство не расширится[528]. В ответ звучали страстные речи Т.С. Морозова:
  "Теперь мы, как русские, желаем, чтобы промышленность была восстановлена, а вы, как иностранцы, желаете больше торговать иностранными товарами"[529].
  Правительственные чиновники считали купцов людьми невежественными, и велико было их удивление, когда эти выходцы из парода начали довольно умело оспаривать понижение пошлин. Как вспоминал участник этих баталий (впоследствии председатель Московского биржевого комитета) Н.А. Найденов:
  "тут была пробита брешь в том понятии, которое существовало о московском торговом люде; комиссия стала относиться к купеческим депутатам с большой осторожностью"[530].
  Кстати, после заседаний купеческие представители собирались в номере гостиницы у главного таможенного критика правительства А.П. Шипова, которого власти предусмотрительно не пригласили для работы в комиссии. На этих встречах, продолжавшихся до глубокой ночи, обсуждалось все происходившее на заседаниях, намечалась линия поведения на следующий день[531].
  Большую помощь купечеству оказывал И.К. Бабст, который во время занятий сообщал наследнику престола -будущему Александру III - сведения о ходе таможенных дискуссий. Тот просил руководителя департамента Государственного совета К.В. Чевкина, к которому должны были поступить документы комиссии, принять и выслушать купеческих фабрикантов[532]. Несмотря на это тарифные споры завершились так, как, собственно, и должны были завершиться - победой правительства. При посредничестве того же Бабста делегация от купечества, участвовавшего в трудах таможенной комиссии, была представлена наследнику; он выразил искреннее свое сожаление по поводу итогов работы, сказав о чиновниках, что, мол, "ничего с ними не поделаешь"[533]. Поражение купеческой буржуазии вызвало и заметный общественный резонанс; на него по-своему откликнулись даже революционные круги. В прокламации "К русскому купечеству" констатировалось: оно "становится рабом всякого чиновника" и в конце концов останется ни с чем, а надо, чтобы оно "подняло голову, униженно склонившуюся перед чиновничеством и барством, проживающим на ворованные у вас деньги"[534].
  В политическом отношении староверческая буржуазия и ее сторонники значительно уступали чиновничье-дворянскому клану, издавна облюбовавшему все административные должности империи. Осознавая недостаточность своего потенциала, московское купечество старалось приобрести устойчивые позиции во властных структурах. С этим связаны их усилия по созданию отдельного правительственного ведомства - Министерства торговли и промышленности. Проект образования последнего посредством выделения из структуры Министерства финансов был подан известным купцом В.А. Кокоревым великому князю Константину Николаевичу, который весьма благосклонно отнесся к этой инициативе. Причем предполагалось, что во главе нового министерства непременно должен встать какой-либо авторитетный представитель русского купечества[535], Некоторые рассматривали фигуру самого Кокорева; среди его сторонников был и князь А.И. Барятинский, с юности состоявший в дружеских отношениях с императором. Популярный фельдмаршал со славянофильскими наклонностями был заметно впечатлен зажигательными речами этого самородка. Он признавал, что Кокорев вышел совсем из иной мировоззренческой среды, но был убежден, что препятствием для ведомственного служения это являться не может[536]. Надо сказать, что еще в конце 1850-х годов, будучи главнокомандующим на Кавказе, князь проявлял большие симпатии к староверам, дозволяя им избирать в полках новых священников взамен умерших[537].
  Однако в коридорах чиновничьего Петербурга все оказалось гораздо сложнее, чем на кавказских фронтах. Власти не воспринимали рекомендаций о назначении раскольника куда-либо, не говоря уже о столь высоком посте. Интересно, что московская группа, понимая сложившуюся ситуацию, вносила предложения о формировании министерства не под руководством какого-либо авторитетного купца, а с коллегиальным управлением. В фонде Минфина содержится записка с проектом создания Министерства коммерции и промышленности, во главе которого должен находиться совет, состоящий из людей, хорошо знакомых с данной отраслью. В него должны были входить 11 членов: трое от правительства и по четыре - от торгующих купцов и фабрикантов-производственников. Причем правительственных чиновников предполагалось назначать указами императора, а остальных избирать. Но и такой подход к образованию нового ведомства вызвал резкие возражения, которые объяснялись тем, что большинство голосов в совете фактически принадлежало бы купеческому сословию. Это признавалось в принципе недопустимым, особенно для России - "при недостаточной просвещенности наших купцов"[538].
  Власти с недоверием относились к инициативам московского клана, блокируя их хорошо выверенными аппаратными способами. Например, в 1870 году состоялся Петербургский торгово-промышленный съезд, который провела столичная буржуазия, легко получившая на то дозволение свыше. Заметим, это первый в истории страны крупный публичный форум, устроенный предпринимательскими кругами. Вскоре московская группа также решила обсудить вопросы о нуждах торговли и промышленности на своем съезде в Первопрестольной. В конце 1871 года начал работу распорядительный комитет по устройству мероприятия; купечество Центрального региона буквально завалило его предложениями и просьбами[539]. Пришлось даже умерять пыл потенциальных участников форума: Общество для содействия русской промышленности и торговли указало, что огромное число вопросов, намечаемых для обсуждения не должно быть велико, иначе повестка дня окажется сильно перегруженной. Наконец, ходатайство о проведении съезда - на тех же основаниях, на каких был разрешен петербургский, - поступило в мае 1872 года в Министерство финансов. Но там после рассмотрения предоставленной программы мероприятия и списка его участников пришли к заключению, что намечаемый разговор, особенно о развитии совещательных учреждений по торговле и промышленности, является несвоевременным, так как не может иметь практической пользы. Все эти вопросы планировалось обсуждать в Государственном совете, а потому данная просьба осталась без последствий[540].
  Правительственные предпочтения, отданные дворянскому клану, - это отличительная черта капиталистического развития России 60-70-х годов XIX века. Деловые начинания представителей аристократической верхушки в первую очередь поддерживались ведомственными кругами. Привилегии предоставлялись тем обществам, в которых российская знать, а также иностранный бизнес имели интересы и акции. Например, английский предприниматель Юз начинал деятельность в России в союзе князем С.В. Кочубеем; именно связи этого аристократа в правительственных кругах помогли получить в конце 1860-х годов разрешение на беспошлинный ввоз оборудования для предприятия по производству рельсов и добиться премии с каждого произведенного пуда продукции[541]. Проталкивать в придворных и правительственных сферах подобные коммерческие проекты купеческая буржуазия в тот период была еще не в состоянии. Очевидная слабость ее позиций перед чиновничеством послужила даже темой для известного романа Д.Н. Мамина-Сибиряка "Приваловские миллионы". По сюжету завод, принадлежащий раскольничьей семье Приваловых-Гуляевых, становится, говоря современным языком, объектом рейдерской атаки правительственных чиновников. Чтобы покрыть накопившуюся задолженность предприятия, они пустили его с молотка. В результате многомиллионный актив достался какой-то неизвестной компании, которая приобрела его с рассрочкой платежа на 37 лет, т.е. практически задаром. Позже выяснилось, что за этим удачливым покупателем стоят те же самые чины. Попытки хозяев воспрепятствовать такому ходу событий ни к чему не привели. Как заметил Д.Н. Мамин-Сибиряк, после растворения миллионов староверческой родне оставалось вплотную заняться другим делом - не дать погибнуть приваловскому роду[542].
  Обратимся к развитию банковской сферы, которое с 1860-х годов стало одним из основных направлений экономики. Соперничество буржуазных группировок проявилось здесь не менее наглядно, чем в железнодорожном строительстве и таможенных делах. Московское купечество много лет безуспешно пыталось учредить собственный крупный банк; проект "О городовом общественном банке" был представлен властям еще в 1834 году. Тогда просьба о создании в Москве банка мотивировалась созданием особого "хлебного" капитала на случай неурожая. Но даже такая благородная цель успеха не обеспечила: власти не отреагировали на просьбу купечества[543]. И в новых, пореформенных, реалиях банковские проекты Москвы начала 1860-х по-прежнему оставались без внимания, как, например, проект Ф.В. Чижова о создании "Народного железнодорожного банка", попросту проигнорированный Минфином[544]. Первый российский коммерческий банк был утвержден, разумеется, в Петербурге в 1864 году[545]. Его организатором стал председатель Петербургского биржевого комитета Е.Е. Бранд. Будучи доверенным лицом Министра финансов М.X Рейтерна и управляющего Государственным банком барона А.Л. Штиглица, он заручился их поддержкой. Из пятимиллионного уставного капитала один миллион рублей оплатило правительство, еще один, по рекомендации Штиглица, приобрели иностранные банкиры[546]. Подобная картина наблюдалась и при учреждении других петербургских банков: неизменными участниками их создания выступают правительственные чиновники и предприниматели иностранного происхождения. Управляющий Государственным банком Е.И. Ламанский (в 1867 году он сменил на этом посту Штиглица) вспоминал, как он уговаривал Г. Рафаловича, готовившего устав Петербургского учетного и ссудного банка, пригласить в состав учредителей кого-нибудь из русского купечества; возглавил же правление этого банка бывший Министр внутренних дел П.А. Валуев. А сам Ламанский стал председателем правления Русского банка для внешней торговли, учрежденного в 1871 году по инициативе банкирских домов Гвинера, Гинзбурга, Мейера и др.[547] От столичного русского купечества в банковском строительстве участвовал довольно ограниченный круг деятелей. Так, в составе акционеров разных петербургских банков неизменно фигурировали братья Елисеевы. Но подобные примеры являлись исключениями: как хорошо видно, погоду здесь делали не купеческие представители. Неудивительно, что столичные банки, тесно связанные с высшей имперской бюрократией, пользовались безраздельной поддержкой российского правительства, поручавшего им проведение различных коммерческих операций. Например, М.X. Рейтерн наделял упоминавшийся Петербургский учетный и ссудный банк правом реализации и пополнения золотого запаса страны на финансовых рынках европейских стран[548].
  Совсем иначе складывалась ситуация с банковским учредительством в Москве. В 1866 году было наконец выдано разрешение на создание Московского купеческого банка, проект устава которого уже давно находился в Министерстве финансов[549]. Возглавили его Ф.В. Чижов и И.К. Бабст. Иностранный капитал при открытии банка не играл ровно никакой роли; однако, это детище купечества Первопрестольной демонстрировало завидную финансовую динамику. Очевидно, что работа на растущем внутреннем рынке имела свои сильные стороны, позволявшие конкурировать с Петербургом. Например, если вскоре после открытия Московского купеческого банка туда поступило свыше 10 млн. рублей, то уже через пять лет по его текущим счетам проходило свыше 134 млн.[550] Эти большие средства шли на оборотное обслуживание торгово-промышленного активов, принадлежащих купечеству. Те же цели преследовало и учреждение в 1869 году Московского купеческого общества взаимного кредита; в его правление вошел И.С. Аксаков, ставший вскоре Председателем этого общества.
  Тем не менее, даже располагая такими крупными структурами, Москва в банковской сфере уступала пальму первенства Петербургу. Столичные банки, опираясь на поддержку властей, являлись более мобильными: они делали ставку на создание филиальных сетей, а также на привлечение иностранных финансовых ресурсов. Именно эти обстоятельства обеспечивали петербургским банкам серьезные конкурентные преимущества, что беспокоило купечество, ощущавшее серьезное соперничество с их стороны. Поэтому московская предпринимательская группа решила диверсифицировать свои финансовые источники. Для этого в 1870 году инициировано создание нового Московского учетного банка. Его акционерами стали проверенные партнеры купечества: Кноп, Вогау и др., - а также крупные русские торговцы и промышленники, тесно связанные деловыми отношениями: И.В. Щукин, К.Т. Солдатенков, С.И. Сазиков, Боткины, кондитерский фабрикант А.И. Абрикосов[551]. Проект предназначался специально для внешнеторговых операций и привлечения финансирования из-за рубежа, минуя петербургские деловые круги. Фабрикант С.И. Сазиков подчеркивал:
  "...Известно, что по части банковской Москва находилась всегда в зависимости от Петербурга. Наш банк поставил себе задачей установить по этой части непосредственные отношения Москвы с Европой"[552].
  Считалось, что немецкие связи Кнопа и Вогау должны способствовать этому процессу. Заметим, что решить поставленную задачу не удалось: европейские партнеры прекрасно сознавали, в чьих руках находится административный ресурс, и серьезно вкладываться в инициативы купечества не собирались. Другой крупной - и более удачной - инициативой купечества стало учреждение Волжско-Камского банка. Среди его организаторов мы видим весь цвет деловой старообрядческой элиты того периода: В.А. Кокорева, Г.И. Хлудова, Т.С. Морозова, К.Т. Солдатенкова, братьев Милютиных, Сыромятниковых и др.; из двадцати учредителей только двое (какой-то полковник и коллежский советник) не принадлежали к купечеству[553]. В дальнейшем крупнейшими акционерами банка являлись семьи поморских беспоповцев Кокоревых и Мухиных. С самого начала банк сделал ставку на развитие мощной региональной сети: уже к 1873 году он обосновался в обеих столицах и восемнадцати крупных городах России, главным образом в Поволжском бассейне. Причем правление этого коммерческого учреждения располагалось непосредственно в Петербурге[554]. Кстати, в данном случае акционеры банка сумели привлечь в руководство крупного столичного чиновника, о котором говорилось выше, - Е.И. Ламанского; он занял пост Председателя совета в 1875 году. Пресса считала, что Волжско-Камский банк сохранял русское купеческое лицо; в пореформенной период он (наряду с Московским купеческим банком) считался наиболее успешным проектом буржуазии Первопрестольной[555]. Заметим, что на этом фоне начинания в банковской сфере московского дворянства, не обладавшего прочными связями в торгово-промышленном мире, оказались явно несостоятельными. Такие банки, как Московский ссудный и Промышленный, просуществовав несколько лет, в 1875-1876 годах завершили свою деятельность банкротством[556].
  Но настоящие успехи у купеческой буржуазии на экономическом поприще начались с воцарения Александра III. Они связаны с изменениями всего государственного курса, предпринятого императором-русофилом, под влиянием русской партии. Ее лидеры начали плотно опекать будущего императора еще с конца 1860-х годов, когда после смерти старшего брата Николая он превратился в наследника российского престола. Собственно, вокруг его фигуры и произошло сплочение политических групп, получивших наименование русской партии. Организатором их выступил князь В.П. Мещерский, состоявший в дружеских отношениях с Александром. И именно Мещерский ввел Александра Александровича в круг своих идейных единомышленников, став инициатором его регулярных встреч с ними. На этих вечерах присутствовали М.Н. Катков, И.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин, князь В.А. Черкасский, литератор Ф.М. Достоевский, учителя цесаревича К.П. Победоносцев, И.К. Бабст и др. Весьма интересно, что наследник престола зачитывался староверческой эпопей П.И. Мельникова-Печерского "В лесах", публиковавшейся в катковском журнале "Русский вестник"; встречался с самим автором романа, поведавшего ему много интересных сведений о расколе[557]. Конечно, подобные встречи оказали большое влияние на формирование молодого человека. В этой интеллектуальной атмосфере складывался круг тех людей, которые при Александре III во многом определяли российскую политику. Русская партия дождалась того часа, когда она, встав у руля, смогла повернуть государство в русло своих национально-патриотических представлений. Вот как образно описывал это князь В.П. Мещерский:
  "Русская партия, словно наш национальный сказочный богатырь, который, отсидев сиднем десятки лет, начал расти и крепнуть не по годам, а по дням... с усилением народного развития и сознания начал быстро возрастать и усиливаться"[558].
  Одновременно с русской партией просыпается - правда, как думается, никогда особо и не дремавшее - староверческое купечество. Вне всяких сомнений, оно было хорошо осведомлено о сдвигах в верхах и осознавало, какие перспективы сулит ему этот политический поворот. Если советской историографии 1880-1890-е годы видятся в мрачном свете контр-реформ, то для староверческой буржуазии это время долгожданного плодотворного диалога с властью, породившего немало надежд на будущее.
  Восхождение на престол Александра III ознаменовалось проведением в Москве торгово-промышленного съезда, послужившего трибуной для декларации программных намерений московского клана. На сей раз никаких затруднений с разрешением подобного мероприятия не возникло; более того, с приветствием к съезду выступил родной брат императора великий князь Владимир Александрович. Заклеймив европейские теории как непригодные для России, купечество повело речь на излюбленную тему; об охранительных пошлинах (а лучше вообще о запретительных). Известный ученый Д.И. Менделеев, хорошо знакомый и ценимый московской буржуазией, вернулся к идее создания отдельного учреждения (министерства) по защите интересов русской промышленности[559]. О пользе повышения таможенных тарифов говорили видные представители делового мира Москвы: Г.А. Крестовников, Т.С. Морозов, Н.И. Прохоров, С.И. Кузнецов и др. Они уверяли, что охранительная таможенная политика - единственно возможное средство для выхода богатырских капиталов из русской земли[560]. Съезд настолько проникся этим духом, что даже проигнорировал призывы Министра финансов Н.X. Бунге не рассматривать увеличение ставок в качестве панацеи от всех бед; его предостережения тонули в хоре голосов большинства[561].
  После торгово-промышленного форума, задавшего вектор развития российской экономики, купеческая элита перешла к практическим действиям по ограждению внутреннего рынка от иностранной продукции. Первый удар в этом направлении пришелся на так называемый закавказский транзит: путь, по которому при Александре II был разрешен беспошлинный провоз зарубежных товаров для дальнейшего следования в азиатские страны. Но этим удобством пользовались многие торговцы: транзит Тифлис-Баку-Джульфа не редко использовался для беспошлинного проникновения экспорта в Россию. Московская буржуазия, обеспокоенная наличием серьезной таможенной дыры, давно выступала за прекращение этого безобразия, требуя прекратить подрыв русской промышленности[562]. В 70-е годы XIX столетия борьбу за закрытие транзита возглавляли М.Н. Катков и Н.А. Шавров, который даже публиковал научные труды по данному вопросу. Но с началом 80-х хлопоты купечества стали гораздо более успешнее. Теперь на его стороне выступило Общество для содействия русской промышленности и торговли[563]. Как выяснилось в ходе, прошедших там, дебатов, в подобной практике оказался заинтересован ряд крупных столичных предпринимателей. Они требовали сохранения транзита, а натиск купечества встречали аргументом, что "нельзя все интересы такого обширного государства как Россия сосредоточить около одной Москвы"; ведь российская империя существует для блага всех своих областей[564]. Предлагалось компромиссное решение: оставить закавказский путь, но установить умеренные пошлины для товарных потоков. Именно за такой вариант выступал Министр финансов Н.X. Бунге. Но Московский биржевой комитет держался непоколебимо и отмел предложенный компромисс, добившись подчинения транзита действующим таможенным правилам. Причем Александр III при рассмотрении вопроса высказал пожелание не передавать его в Государственный совет, чтобы избежать там нежелательных дискуссий. Как говорили в верхах, в этом проявилось "торжество московской агитации и петербургской интриги против Бунге"[565].
  Но настоящая схватка купечества и русской партии непосредственно с Министром финансов произошла в 1884 году при рассмотрении вопроса об утверждении устава русско-американской компании. Это предприятие бралось построить по стране сеть элеваторов, чтобы существенно снизить затраты на транспортировку зерна, идущего на экспорт. Представитель и акционер компании П.П. Дурново не скрывал, что, прежде всего, преследует интересы землевладельцев-дворян. Данную коммерческую инициативу всячески продвигал Н.X. Бунге, который со своей стороны не мог не приветствовать такие крупные инвестиционные вложения. В этом деле он решил заручиться поддержкой Государственного совета[566]. Однако против учреждения русско-американской компании резко выступили "представители народной политики" в лице Московского биржевого комитета и его политических союзников. "Московские ведомости" в пух и прах разносили проект, напрочь отвергая предоставленные экономические расчеты. Вместо игры в цифры издание предлагало сосредоточиться на том, кому в полное распоряжение достанется хлебная торговля. И делало вывод, что этот исконно русский бизнес отдается в жертву иностранцам, а местное купечество должно будет довольствоваться крохами, которые русско-американская компания пожелает им выделить из своей выгоды. Происходившие слушания в Госсовете передовая газеты окрестила "торгом со своей совестью"[567]. А на аргумент сторонников проекта о присутствии в правлении компании русских подданных, М.Н. Катков многозначительно замечал, что "между русскими подданными есть всякие"[568].
  Тем не менее, общее собрание Государственного совета стараниями Н.X. Бунге и П.П. Дурново большинством проголосовало за создание русско-американской компании (за - 33 члена, против - только 8). Но тут к ее противникам присоединился сам государь император. Александр III выразил недоумение по поводу того, что это дело дошло до Госсовета и вообще там оказалось, недвусмысленно назвав представление Министра финансов по данному поводу "очень легкомысленным"[569]. В результате он утвердил мнение меньшинства, выступившего против учреждения компании, отметив в своей резолюции, что подобная коммерческая инициатива опасна для России. При этом очень интересно, что император вспоминал известный тендер 1868 года о продаже Николаевской железной дороги, когда один из проигравших участников - американская фирма - предъявил претензии российской стороне, и та потом долго и мучительно развязывалась с ним. Эпизод с русско-американской компанией стал крупной лоббистской победой купеческой буржуазии, а также и первой серьезной трещиной в отношениях Александра III и его Министра финансов. Лишь благодаря усилиям Государственного секретаря А.А. Половцева высочайшую резолюцию решили не обнародовать, чтобы не бросать явную тень на Бунге[570].
  Следующее дело москвичей в экономической сфере оказалось еще более масштабным. Купечество настроилось нейтрализовать промышленный потенциал Польши; конкуренция с этим западным районом империи уже давно раздражала русских фабрикантов. Детальное изучение этого вопроса поручалось верному последователю М.Н. Каткова и И.С. Аксакова публицисту С.Ф. Шарапову[571]. В 1885 году он побывал в регионе, после чего представил доклад о перспективах конкурентной борьбы с Польшей. Сразу отметим, что данная проблема подавалась не только в сугубо хозяйственном ключе: она приобрела и политическую подоплеку. Как известно, значительная часть польской промышленности находилась в руках у немцев, облюбовавших командные высоты экономики. Это стало возможным, благодаря тому покровительству, которое неизменно оказывалось им в Петербурге. По наблюдению Шарапова, даже российская железнодорожная сеть являлась простым продолжением германских торговых путей внутрь нашей страны[572]. При такой поддержке российских властей развитие польской промышленности шло быстрыми темпами; выдерживать конкуренцию с ней становилось все труднее. В результате коренные русские фабрики и мануфактуры находились под угрозой, "чувствуя, как шаг за шагом почва уходит из-под ног"[573]. Теперь пришло время изменить положение, когда немецкий капитал процветает за счет русского купечества. Для этого предлагалось повысить налогообложение польских предприятий, ввести повышенные железнодорожные тарифы на импортные грузовые потоки от границ России к Центру. Вновь звучало напоминание о необходимости создать специальный орган, призванный оберегать именно русскую экономику[574]. Не дожидаясь этого, Московский биржевой комитет уже демонстрировал, как нужно стоять на страже ее коренных интересов, ходатайствуя о восстановлении таможенной границы между польскими губерниями и Россией. На это требование шокированный Министр финансов Н.X. Бунге согласиться уже никак не мог[575]. Тем не менее, фабриканты Лодзи сполна ощутили возросший лоббистский потенциал купечества Первопрестольной. Жалобы теперь стали раздаваться уже с их стороны: они указывали на уменьшение прибылей, что стало прямым следствием ухудшения общих условий хозяйствования.
  Пользуясь политической поддержкой, лидеры московской буржуазии начали постепенно осваиваться в стенах Министерства финансов; ныне главное экономическое ведомство вынуждено было идти им навстречу. Если прежде обращения фабрикантов власти называли "домогательствами", то теперь начинания этих подлинно русских людей становились ориентирами для практических шагов в экономике. Характерен пример переписки Минфина и Московского биржевого комитета. В конце 1883 года 24 крупных промышленника Центрального региона обратились в правительство с просьбой плотнее привлекать сведущих и заинтересованных лиц для трудов в комиссию по пересмотру общего таможенного тарифа[576]. Согласие со стороны Минфина последовало незамедлительно. Но особенно обращают внимание такие слова:
  "В совещаниях могут высказаны мнения противоположные тем, кои будут положены в ожидаемом от Московского биржевого комитета заключении. Департамент торговли и мануфактур по поручению господина Министра финансов считает нужным сообщить: не будет ли признано полезным назначить особых представителей от Московского биржевого общества к участию в предположенных совещаниях по одному или два лица для каждого из производств. О том, кто будет избран просьба сообщить"[577].
  Встречая такое расположение к своим инициативам, купеческая буржуазия начала высказываться по разнообразным экономическим вопросам. То ее представители озаботились проникновением англичан по реке Енисей и требовали прекратить подрыв торговли с сибирским краем[578]. Или настаивали на поддержке импорта риса через азиатскую границу, дабы уменьшить европейские экспортные потоки и обеспечить загрузку отечественных судов и т.д.[579]
  Апогей купеческого влияния пришелся на отставку Н.X. Бунге: его пребывание на посту главы финансового ведомства вызывало все большее недовольство капиталистов из народа и их друзей из русской партии. В.П. Мещерский и М.Н. Катков настойчиво добивались его ухода, расчищая путь для приверженцев протекционизма. С 1 января 1887 года министерство возглавил И.А. Вышнеградский - креатура русской партии. В августе он посетил Нижегородскую ярмарку, где стал почетным и желанным гостем. Обращаясь к новому министру, Председатель ярмарочного комитета П.В. Осипов откровенно заявлял, что русское купечество:
  "знает, какое знамя поднято вашим высокопревосходительством и по какому пути решили вы вести русское государственное хозяйство"[580].
  Ободренная купеческая буржуазия, представила обширную программу торговой экспансии, призвав решительно осваивать рынки Закавказья, Персии, Средней Азии, Дальнего Востока[581]. Именно Министром финансов И.А. Вышнеградским с энтузиазмом завершена протекционистская таможенная эпопея. Он принимает решение о резком повышении пошлин: их предполагалось сделать самыми высокими в Европе. Для обоснования этих намерений из столичного Технологического института, где ранее трудился И.А. Вышнеградский, была приглашена группа профессоров вместе все с тем же Д.И. Менделеевым, которому поручалось выработать ставки по товарам химической промышленности. Однако Менделеев не ограничился скромной, на его взгляд, задачей, и подготовил программу тарификации всех хозяйственных отраслей, сгруппировав их по двенадцати разделам. Его обширная записка передавалась для заключений в биржевые комитеты. Все участники этого проекта демонстрировали твердую убежденность в необходимости упрочить таможенную систему страны[582]. Идейную сторону этой работы обеспечивали издания "Московские ведомости" и "Русь", которые уже давно обосновывали преимущества покровительственной системы[583]. Вообще, по сравнению с 1868 годом ситуация повторилась с точностью до наоборот. Либеральные круги, выступавшие за свободу торговли, теперь оказались на периферии министерского тренда. Им оставалось только замечать, что, например, пошлины на хлопчатобумажные изделия уже и так превышают ставки 1868 года, когда их как высшего предела домогались те же самые московские деятели. Аграрии предрекали, что неоправданный рост тарифов увеличит производство сверх рыночных потребностей и естественным образом вызовет кризис[584]. Но участники таможенной эпопеи оставались глухи к подобным аргументам. Как вспоминал чиновник Минфина В.И. Ковалевский, министр Вышнеградский к запросам:
  "земледелия относился с безразличием, вступая в беспощадную борьбу с аграриями во всех случаях, когда из их уст делались выпады против его любимого детища - общего таможенного тарифа"[585].
  Успехи на ниве таможенной политики вдохновили московскую группу на следующие шаги. С начала 90-х годов XIX века купеческая элита начинает требовать допуска к эмиссионным операциям Министерства финансов. Эта сфера давно являлись своего рода монополией петербургских банков, теперь же Первопрестольная все настойчивее предлагает использовать потенциал Московского купеческого банка: он располагает обширной клиентурой и обладает необходимыми средствами для размещения государственных, гарантированных правительством процентных бумаг. Начались хлопоты по открытию филиала Купеческого банка в столице[586]. Московская группа планировала экспансию в разные сферы экономики; об этом свидетельствуют ее намерения по организации новых коммерческих банков. В 1889 году был подготовлен устав Каспийского банка для содействия нефтяной промышленности и среднеазиатской торговле; его правление предполагалось разместить в Москве, а отделения - в Баку и Батуми. Примечательно, что владельцами именных акций могли быть только российские подданные[587]. Видные промышленники Москвы (клан Морозовых и др.). заключили соглашение с рядом петербургских дельцов о создании Русского торгово-промышленного банка для финансовых операций в Северо-Западном регионе[588]. Однако столичный бизнес был не в восторге от проникновения на его традиционный рынок: контрольный пакет банка пришлось продать наследникам известного железнодорожного дельца фон Дервиза. С Каспийским банком также возникли трудности: английские капиталисты, заправлявшие нефтяной отраслью, сопротивлялись усилению конкурентов в Закавказье. В этом случае москвичи решили ограничиться открытием Бакинского филиала Волжско-Камского коммерческого банка[589].
  Но это нисколько не охладило пыл московской буржуазии. Ее коммерческие устремления шли в унисон с теми задачами, которые стояли в тот период перед правительством. Так, новый Министр финансов С.Ю. Витте (выходец из русской партии, племянник одного из ее идеологов Р.А. Фадеева) в 1893 году начал свою бурную деятельность на ключевом правительственном посту с борьбы против колебаний курса рубля, на котором играли биржевые спекулянты[590]. В этом главу Минфина с радостью поддержало московское купечество: его давно раздражала волантильность на валютных рынках, что отражалось на стоимости производимой продукции. В начале 1893 года Московский биржевой комитет направил предложение Министру финансов С.Ю. Витте с просьбой пресечь биржевые спекуляции и ограничить круг лиц, вовлеченных в игру на бирже. В письме признавались трудности контроля за спекулятивными сделками, а потому правительству предлагалось разработать меры общего законодательного характера[591]. С.Ю. Витте энергично откликнулся на просьбу промышленников: уже в июне Александр III утверждает мнение Государственного совета, направленное против биржевых спекулятивных операций. Принятые решения преследовали устранение ненормальных колебаний стоимости ценных бумаг и валюты, а также предупреждали вовлечение в подобные игры неопытных лиц. Приказчики и конторщики могли отныне осуществлять биржевые операции исключительно за счет своих хозяев, которые обязаны снабжать их соответствующей доверенностью. Предусматривались санкции за распространение на бирже заведомо ложных слухов вплоть до лишения права участвовать в торгах[592]. Купечество с энтузиазмом бросилось исполнять данное распоряжение: в Москве было установлено около сотни лиц (судя по фамилиям, более половины из них - еврейской национальности), которые после окончания биржевых торгов устраивали сходки рядом с биржевым зданием[593].
  Неплохо шли дела московской группы в железнодорожных делах. К примеру, она совместно со столичными деловыми структурами была вовлечена в продажу железных дорог государству (в это время оно как раз занялось выкупом сети у частных собственников). Так, Московско-Курская и Донецкая ветки были с успехом пристроены в казну - при участии тех же петербургских банков, но уже на основе равноправного сотрудничества с московскими[594]. Нельзя не упомянуть и еще об одном знаковом событии в экономической жизни купечества. В 1890 году Министерство финансов разрешило крупному купцу-старообрядцу С.И. Мамонтову приобрести Невский механический завод[595]. Это первая серьезная покупка в сфере тяжелой промышленности, совершенная представителем московского купеческого мира; прежде подобные приобретения делались, как правило, выходцами из военной аристократии и высшего чиновничества. Интересы купечества очевидным образом устремлялись за пределы традиционной текстильной отрасли. Эти стремления, пусть и с нереализованными планами в банковской сфере, свидетельствуют о готовности московской купеческой группы играть первые роли в российской экономике.
  Успешное продвижение на коммерческой ниве, рассматривались купечеством как закономерное следствие, выбранной им поведенческой стратегии. Политически опираясь на представителей русской партии, правившей бал при Александре III, капиталисты из народа с энтузиазмом демонстрировали верноподданнические взгляды. В ответ лидеры староверческого клана стали регулярно награждаться всевозможными знаками отличия. Если совсем недавно (в 1860-х годах) они только получили право их удостаиваться, то теперь всевозможные награды полились на выходцев из народа потоком: почтенный К.Т. Солдатенков имел целую коллекцию наград, С.Т. Морозов в свои тридцать лет получил Орден св. Анны, нижегородец Н.А. Бугров - Орден св. Анны, Орден св. Станислава и золотую медаль к нему для ношения на ленте[596]. Первопрестольные купцы подчеркнуто позиционировали себя в качестве верных - не менее, чем дворяне, - государевых слуг. И никакие неудачи не могли поколебать их настрой. Например, даже претерпев немало откровенных унижений при Александре II от его Министра финансов М.X. Рейтерна, купечество неизменно оказывало ему демонстративные знаки внимания. Так, в ознаменование десятилетней службы на посту министра Московский биржевой комитет специально учредил его именные стипендии для учащихся по коммерческой части, отметив, что делает это в знак признания заслуг Рейтерна "в преобразовании нашей экономической жизни" (тендер по Николаевской железной дороге или таможенные баталии 1867 года предусмотрительно не вспомнили)[597]. В начале 80-х годов XIX века купеческая элита активно вошла в "Святую дружину" и "Добровольную охрану", созданных для борьбы с крамолой и охраны императора. Во время коронационных торжеств в Москве купечество профинансировало обеспечение порядка в городе и выставило для этого около четырех тысяч старообрядцев, в том числе представителей свыше двухсот известных предпринимательских фамилий; большая часть из них удостоилась специальных наград[598]. Еще один характерный пример: Московский голова купец Н.А. Алексеев (прихожанин Рогожского кладбища) на заседаниях городской Думы прерывал неуместные, на его взгляд, выступления выкриками: "Нельзя ли без революциев и без конституциев?"[599]. А в 1891 году, после назначения генерал-губернатором Москвы великого князя Сергея Александровича (брата императора Александра III), городская Дума не замедлила переименовать Долгоруковский переулок, названный в честь прежнего генерал-губернатора В.А. Долгорукова, в переулок Сергея Александровича[600].
  Однако за столь бурным выражением преданности скрывалось четкое осознание своей действительной силы. Об этом свидетельствует конфронтация купеческого клана с тем же Московским генерал-губернатором великим князем Сергеем Александровичем. Прибыв в Москву, столичный аристократ потребовал, чтобы здесь, как и в Петербурге, перекрывали улицы во время следования его кортежа. Глава городской Думы Н.А. Алексеев заявил о невозможности исполнения подобного желания, что стало причиной их крупной ссоры[601]. Конфликт обострился осенью 1891 года, когда высокосиятельный князь собрал купечество для внесения пожертвований в пользу голодающих районов. Он не упустил возможность продемонстрировать полное отвращение к деловой элите Первопрестольной, после чего ее представители не замедлили удалиться[602]. Затем, в конце 1892 - начале 1893 года, последовал конфликт в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, которое фактически содержалось на средства купечества. Местные меценаты, входившие в совет Московского художественного общества, потребовали устранения из этого учебного заведения инспектора Н.А. Философова. А великий князь Сергей Александрович встал на сторону инспектора - в результате почти все члены совета (так называемая партия П.М. Третьякова) подали в отставку (перипетии этого конфликта изложены в переписке вице-президента Академии художеств графа И.И. Толстого)[603]. Согласимся, что немногие могли позволить себе такое демонстративное отношение к брату императора. Тем не менее, все эти редкие выпады имели эмоциональную подоплеку, связанную с негативным восприятием Москвой персоны Сергея Александровича. Какие-либо политические мотивы, конечно, здесь совершенно отсутствовали. Так, купеческая элита абсолютно не реагировала на происходившие время от времени в пореформенный период либеральные брожения. Видные деятели русской партии, не щадя живота своего, вставали преградой на пути подобных европейских веяний. Народные же капиталисты, в отличие от своих политических союзников, сил на идейные баталии тратили немного: требования конституции и ограничения самодержавной власти не вызывали у них ни малейшего интереса. Они не усматривали в них никакой практической пользы.
  Характеризуя взаимоотношения старообрядчества с властями в пореформенный период, следует остановиться и на религиозной сфере. Здесь, как и в экономической жизни, наблюдалась та же траектория: от терпимости в 60-70-х годов XIX столетия - до ренессанса при Александре III. В начале обстановка вокруг староверия хотя и стабилизировалась, но еще не давала поводов для большого оптимизма. После работы Особого временного комитета 1864 года и Закона о браках раскольников 1874 года государство сочло, что вхождение староверческой общности в правовое поле империи состоялось, и миссия властей в этом деле в основном исчерпана. Усилия же раскольников привлечь внимание к своим нуждам мало что давали; особенно это касалось поповского согласия: с 1856 года алтари в часовнях Рогожского кладбища оставались запечатанными. Лидеры поповщины, составлявшие костяк московской экономической группы, настойчиво пытались решить эту болезненную для них проблему. Наиболее близки к успеху они были весной 1880 года, когда праздновалось 25-летие царствования Александра II: руководитель МВД Л.С. Маков лично внес ходатайство раскольников на рассмотрение Комитета министров. Он пояснил шокированным правительственным чиновникам, что закрытие алтарей произошло по надуманным обвинениям, не подтвержденным в ходе тщательного дознания, тогда как само их существование дозволено еще Екатериной Великой. Маков предлагал алтари распечатать, а также разрешить строительство новых молитвенных зданий - но только без всякой торжественности, дабы избежать соблазна для православных. С этими соображениями, добавил министр, соглашается Московский военный генерал-губернатор князь В.А Долгорукий[604]. Но Александр II их не поддержал: он разделял распространившееся мнение о том, что интерес здесь, прежде всего, денежный, связанный с поступлением больших средств в Министерство внутренних дел[605]. Ведь всего за восемь месяцев до рассмотрения на Комитете министров прошения раскольников Маков отказал им в аналогичном ходатайстве об открытии алтарей, поддержав позицию Синода, о чем и докладывал императору[606] . Это случай с распечатыванием алтарей послужил причиной отставки Министра внутренних дел[607]. Верхи беспоповцев тоже решили воспользоваться юбилейной датой с пользой для себя, но здесь все обошлось без скандалов. Они презентовали императору адрес, изобилующий верноподданническими фразами и заканчивающийся весьма любопытным признанием, что слов для выражения нежных чувств и любви к августейшему дому у них как раз и нет...[608] Нужно отметить, что вообще беспоповцы гораздо реже обращались к властям: у них отсутствовала потребность в устойчивой церковной инфраструктуре и, следовательно, в разрешительных процедурах.
  В 60-70-х годах отношение власти к русскому расколу скорее можно охарактеризовать как нейтральное. Все же Александр II, при всем своем спокойном отношении к староверию, не очень-то жаловал представителей этого малопонятного ему мира. Например, известна его резкая отповедь наследнику престола, который поддержал заявку московской группы на приобретение Николаевской железной дороги; отец долго наставлял сына по поводу того, с кем не следует связываться[609]. Личный друг Александра II - Министр двора князь А.В. Адлерберг - отклонял заманчивые денежные предложения раскольников: мол, если император узнает о подобных связях, то это может сильно повредить их дружбе[610]. Однако трагедия 1 марта 1881 года изменила многое, в том числе и отношение к расколу. Буквально на следующий день после взрыва бомбы в Петербурге выяснилось, что один из двух погибших с императором охранников - старообрядец из казаков. Его родственники настаивали на похоронах по раскольничьему обряду; К.П. Победоносцев выступил против, считая это оскорблением памяти императора - главы господствующей церкви. Но новый самодержец проигнорировал предупреждение обер-прокурора Синода и разрешил погребение по желанию родственников[611].
  Благосклонное отношение к расколу со стороны нового императора не замедлило проявиться и в государственной жизни. Именно при Александре III вышел в свет один из самых либеральных законодательных актов, регулирующих отношения со старообрядчеством. 3 мая 1883 года, накануне коронации в Москве, был обнародован закон "О даровании раскольникам некоторых прав общегражданских и по отправлению ими духовных треб". Староверам разрешалось творить общественную молитву; они получили теперь право совершать богослужение по своим обрядам не только в частных домах, но и в особо предназначенных для этих нужд помещениях; им дозволялось исправление и строительство часовен и других молитвенных зданий без изменения их общего наружного вида. Льготы не распространялись только на скопцов и тех, чей религиозный культ связан с изуверством и посягательством на жизнь и здоровье[612]. Разрабатывая этот документ, власти мотивировали его ограничением "усмотрения местной администрации в отношении к расколу более точным, нежели прежде, определением предоставляемых раскольникам прав"[613]. На совещании, обсуждавшем данный закон, выдвигалось даже предложение отказаться от разделения раскольников на более и на менее вредные согласия и секты. Как отмечалось, этот подход основан не на степени действительного вреда в отношении государства, на степени удаления от православия. Председательствовавший на совещании Александр III, был готов отказаться от сохранения подобной градации староверия. Этому помешали лишь возражения со стороны руководителей Государственного совета, правда, совсем иного - организационного порядка; они просили не умалять прерогативы данного органа и не принимать окончательного решения без его участия[614]. Русская партия - вдохновитель данного закона - не скрывала удовлетворения. М.Н Катков писал о восторжествовавшей справедливости, о восстановлении мира, нарушенного более двух веков назад, и замечал при этом, что полное уравнение православия со староверием все же было бы самым верным средством к окончательному решению этой проблемы[615]. Заметим, что разработка закона стала не менее трудным делом, чем, например, принятие нового таможенного тарифа. По воспоминаниям очевидцев, его прохождение в государственных структурах встретило мощнейшее сопротивление бюрократии, разумеется, во главе с К.П. Победоносцевым. Обер-прокурор Синода продолжал настаивать на включение в закон признаков, делящих староверческие толки на более или менее вредные[616].
  Тем не менее, ободренные староверы стали трактовать дарованные им льготы довольно широко. Богатые представители раскола профинансировали издание книги "Исследование, служащее к оправданию старообрядчества", которая вышла большим тиражом. Ее автор, турецкий подданный В. Карлович, в соответствующем ключе описал страдания староверов за древнее благочестие, а также их чаяния о наступающем восстановлении истинной "народной русской церкви" - надежной опоре русского отечества[617]. От слов староверы перешли к делу: уже миссионерский съезд РПЦ, проходивший летом 1887 года в Москве, констатировал небывалое усиление раскола, пропаганда которого, с появлением закона от 3 мая 1883 года, велась совершенно свободно[618]. Например, поповцы с энтузиазмом принялись налаживать свою религиозную жизнь; выстраивание иерархии согласия полностью перешло под контроль богатых прихожан Рогожского кладбища. Был образован Духовный совет, куда вошли представители купеческой элиты Первопрестольной. Совет сильно ограничил влияние Архиепископа московского и всея Руси Савватия на постановлении попов; даже его выезды из Москвы требовали специального разрешения Совета. Попытки главы поповцев протестовать против такого порядка ни к чему не приводили[619]. С 1882 года попечители Рогожского кладбища получили право лишь информировать власти о происходивших там делах. С каждыми очередными выборами попечителей (раз в три года) вводились новые административные послабления. В результате за последующие десять лет жизнь кладбища постепенно приобрела вид автономного самоуправления. Регулярно стали проводиться публичные и торжественные богослужения, привлекающие народ; совершались разъезды староверческих священнослужителей по губерниям. Как отмечалось в МВД, эта - по сути, раскольничья - администрация представляла собой государство в государстве, где всем заправляли староверческие толстосумы и иерархи-самозванцы[620]. Обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев стремился остановить победное шествие староверия. В начале 1890 года он настойчиво пытался внести в ненавистный ему закон от 3 мая 1883 года санкции за пропаганду раскола, которых там не было предусмотрено. Проект, внесенный Министерством юстиции в Государственный совет, устанавливал наказание за публичное содействие расколу: в первый раз - заключение в тюрьму сроком от 4 до 8 месяцев, а во второй - до полутора лет. Однако общее собрание Госсовета не поддержало усилия Победоносцева, возвратив проект на новое рассмотрение, а затем и вообще вернув в Минюст[621].
  В марте 1892 года делегация из пятнадцати староверов-поповцев посетила Грецию: они желали дополнительно удостовериться, что боснийский митрополит Амвросий, положивший в 1846 году начало Белокриницкой иерархии, не состоял до обращения к старой вере под запретом Константинопольской патриархии и крестился не поливательным (как утверждали беглопоповцы), а трехпогружательным крещением. Все это преследовало цель добиться от Вселенского патриарха признания старообрядческой иерархии "в сущем их сане". В случае успеха рогожане намеревались ходатайствовать и перед российским правительством о признании законности Белокриницкой иерархии, хотя бы наравне с католической или армянской[622]. Понятно, что в подобных вопросах правительство проявляло сдержанность и - при всей активности русской партии - не решалось переходить определенные границы. Потому-то настойчивые просьбы о распечатывании алтарей в часовнях Рогожского кладбища по-прежнему оставались без последствий, а попытки установить временные походные алтари признавались самовольными и незаконными[623].
  Вообще, о проблемах и просьбах староверов-поповцев мы осведомлены неплохо, поскольку, как уже отмечалось, существование этого согласия напрямую зависело от состояния церковной инфраструктуры, которая была на виду. (Главным делом белокриницкой иерархии всегда была забота о собственном существовании). Совсем иная картина наблюдалась в беспоповских толках, организационно-религиозные реалии которых продолжали оставаться малозаметными для окружающего мира. Причем ослабление гонений на раскол нисколько не ослабило взаимной отчужденности двух его ветвей - половцев и беспоповцев. Напротив, в новых условиях происходит их дальнейшее расхождение. Беспоповцы принимали веру своих "братьев" за разновидность никонианства. А белокриницкие иерархи, в свою очередь, категорически не желали ассоциироваться с крамольниками, смущавшими народ "своим ехидным учением"[624]. Как говорили, например, в Москве два основных течения старообрядчества, если где и пересекались, то лишь в известном ресторане у Егорова в Охотном ряду. Это заведение, в трех поколениях принадлежавшее раскольничьей семье, пользовалось большой популярностью в староверческом мире пореформенной эпохи. Здесь происходили споры о вере, устраивались дебаты, в которых участвовали и известные фабриканты - например, федосеевец Викула Морозов. Купеческая элита Первопрестольной была частым гостем трактира: для ее визитов был отведен специальный зал. Сюда любил захаживать И.С. Аксаков и другие любители староверия. А вот люди далекие от раскола попасть в ресторан не могли; кстати, сектантов здесь не приветствовали[625].
  Не смотря на старообрядческий ренессанс 1880-х годов, внешне он не особо сказался на беспоповцах. В этих староверческих слоях по-прежнему шла интенсивная, но закрытая жизнь. Так, в 1883 году на Преображенском кладбище прошло собрание, именуемое собором, куда съехалось более 180 федосеевских наставников со всей России[626]. Однако властям об этом событии стало известно лишь спустя два года; до этого они не располагали никакой информацией даже о самом факте проведения собора в Москве, не говоря уже о причинах его созыва и о характере заседаний. Обширная деятельность федосеевцев находилась практически вне правительственного контроля. Это подтверждают донесения московского военного генерал-губернатора князя В.А. Долгорукого в МВД. Он сообщал о:
  "замкнутом и таинственном образе жизни беспоповцев... наблюдение за которыми, несмотря на всю тщательность его, представляется весьма затруднительным"[627].
  И властям действительно нелегко было разобраться, за кем наблюдать, поскольку большинство беспоповцев числились самыми обычными православными и не проявляли публично свою староверческую принадлежность - о ней, как правило, становилось известно лишь после смерти этих приверженцев раскола. Архивы содержат немало дел с разбирательствами но поводу завещаний православных хоронить их на старообрядческих кладбищах. Для примера сошлемся на случай с потомственной почетной гражданкой Е.П. Соколовой. В духовном завещании московской купчихи средней руки говорилось, что сто тысяч капитала и недвижимость она передает Преображенскому богадельному дому, а похоронить себя просит на раскольничьем кладбище. Эта просьба вызвала большое недоумение, поскольку она значилась православной по крещению, о чем имелись соответствующие записи. Законная наследница (родственница купчихи и жена коллежского секретаря) решила подать в суд заявление о своих правах - собственно, поэтому данный случай и получил огласку. Московский окружной суд принял ее сторону, признав недопустимым православной делать завещательные распоряжения в пользу раскольничьих обществ[628]. Подобные факты лишний раз указывают на истинное религиозное лицо российского купечества, заретушированное синодальным официозом.
  
  4. Капиталистические реалии и народные низы
  
  В завершение раздела необходимо сказать и еще об одной ключевой теме, характеризовавшей староверческий мир в пореформенный период. Настойчивым встраиванием в общую систему капиталистических отношений далеко не исчерпывались задачи купечества, основной костяк которого сформировался в рамках старообрядческой общности. Расщепление хозяйственной модели раскола сопровождалось крайне болезненными процессами, начавшимися с середины XIX века. Утверждение в экономике буржуазных ценностей, куда погружались староверческие хозяйства, приводило их к жесткой конкуренции с предприятиями, учреждаемыми дворянством и иностранными предпринимателями. Экономике раскола, изначально нацеленной на создание и поддержание социальной инфраструктуры единоверцев, были чужды буржуазные ценности. Для нее это стало серьезным вызовом, заставившим задуматься, как никогда ранее, о повышении производительности труда, рентабельности, сокращении издержек. К тому же усиление конкуренции неизбежно сопровождалась концентрацией производств, начавшей набирать силу сразу после отмены крепостного права. Процесс особенно затронул ткацкую и бумагопрядильную отрасли: доля продукции, вырабатываемой на постоянно укрупняющихся фабриках, неуклонно росла[629]. Как замечал Председатель Московского биржевого комитета Н.А. Найденов, в пореформенный период:
  "для существования дел небольших потерялись всякие возможности. Из лиц, с которыми имелись дела, оставалось на виду самое ничтожное меньшинство, большинство же исчезало из торгово-промышленного мира совершенно"[630].
  Под натиском экономической необходимости прежние хозяйственные связи староверов трансформировались. В пореформенную эпоху соблюдать отеческие традиции и преуспевать стало практически невозможно. Исторические корни, на которых выросли староверческие предприятия, оказались подрублены. В новых условиях промышленники-староверы начинали тяготиться тем своеобразным экономическим климатом, который был сформирован на прежних солидарных принципах. Они сравнивали свою деятельность с начинаниями того же иностранного капитала. Например, если заграничный предприниматель, профинансировав предприятие, мог сразу приступать к делу, то владельцы в центральном регионе по-прежнему были обязаны сначала обустроить всю социальную инфраструктуру: больницу, школу, столовые, жилые корпуса и т.д. Работа предприятий, основанных дворянским или иностранным капиталом, строились на отношениях трудового найма, и иные обязательства по масштабному социальному обеспечению рабочих были для них не совсем понятны. Местные же фабриканты, по их собственным словам, выглядели какими-то благотворителями[631].
  Социальное обременение в сочетании с невысокой организацией труда делало промышленность староверческого происхождения более затратной, а значит, и менее конкурентоспособной. Во второй половине XIX века эффективность фабрик и заводов центра России, Урала, Поволжья уступала производствам, сосредоточенным в других районах империи. Так, производительность труда на петербургских ткацких предприятиях по сравнению с владимирскими была выше в среднем в 2 раза, с московскими - в 2,8 раза. Стоимость продукции, производимой одним рабочим на Кренгольмской мануфактуре (Эстляндия), составляла более 400 руб. в год, а на московско-владимирских фабриках - всего около 150 руб. Если уральский рабочий выплавлял в среднем 5 тыс. пудов чугуна в год, то в Польше и Донецке - 10-14 тыс. пудов[632]. Все эти цифры известны, но они приобретают дополнительный смысл, когда рассматриваются в контексте религиозной географии страны. Ведь Центр, Урал и Поволжье - это регионы России, где старообрядчество исторически преобладало, тогда как в петербургской промышленности позиции староверия всегда оставалось незначительными, а в Польше и южном регионе хозяйничал иностранный капитал[633].
  В данной экономической реальности с ее жесткой конкуренцией староверческим верхам не оставалось ничего иного, как только усилить эксплуатацию своих единоверцев, сокращая, насколько возможно, социальные издержки. Это становилось тем внутренним ресурсом, за счет которого можно было добиться большей прибыльности. Обеспечение же потребностей рабочих из первейшей обязанности превращалось в обузу и отодвигалось на второй план, а обширная социальная инфраструктура становилась, в глазах хозяев, непрофильным активом, расходы на который следует минимизировать. Оборотной стороной этого болезненного процесса стала благотворительность, широко распространившаяся в купеческой среде. По сути, это своего рода инструмент социального сглаживания последствий, вызванных распадом староверческой экономики. В пореформенный период именно добровольная (как бы с хозяйского плеча) благотворительность заменяет действовавший ранее механизм распределения в раскольничьей среде торгово-промышленных доходов. Как отмечают современные исследователи, в основе купеческой благотворительности лежало стремление расплатиться со своими менее удачливыми единоверцами за нажитые капиталы и собственность с помощью различных даров, учреждения общественно полезных заведений и т.д. Многие пожертвования были настолько значительными, что становились легендами и обрастали множеством вымыслов[634]. Однако эта практика не могла переломить негативного отношения к выделившейся прослойке владельцев. И неудивительно, что раскольничьи начетчики, следуя традиционным интерпретациям, нашли признаки слова "антихрист" и в слове "хозяин"[635]. Упомянутый факт, как мы увидим дальше, отражал важнейшие сдвиги, произошедшие в староверческом мире.
  Со второй половины XIX столетия отношение к российскому императору как воплощенному антихристу заметно слабеет. И если Николай I воспринимался как исчадие ада, то к Александру II, а тем более к Александру III народные массы относились по-иному, и лишь некоторые мелкие толки продолжали доказывать их антихристову природу[636]. Освобождение от крепостного гнета, дарованное именно верховной властью, стало той почвой, на которой расцвели ожидания масс о лучшей доле. Как заметил Ф.М. Достоевский, после крестьянской реформы царь не только в отвлеченной идее, а на деле становится отцом для народа[637]. К тому же, политика религиозной терпимости, проводимая Двумя этими императорами, заметно дополнила их позитивное восприятие в староверческом мире. Имидж истинного царя-заступника обретает в пореформенный период новую силу. И это происходило в то время, когда купеческие верхи стремительно утратили прежнюю роль покровителей в глазах рядовых раскольников. Теперь помыслы низов старообрядчества концентрируются вокруг фигуры российского самодержца, призванного защитить от хозяина-кровопийцы. Народ жаждал восстановления справедливости, видя опору, в первую очередь, в лице самодержавной власти, способной навести справедливый порядок. Все эти смысловые трансформации создавали новую поведенческую модель русского раскольника. Даже улучшение своего конфессионального самочувствия он связывал с доброй волей императора, а не с продажными торгово-промышленными верхами.
  Отражением указанных процессов стало и то, что с 70-х годов XIX века противоречия внутри раскола на идейно-религиозной почве постепенно затухают, а на передний план выходят хозяйственные конфликты, имевшие в отличие от догматических споров сугубо практический смысл. Взаимоотношения хозяин - работник становятся более актуальными, чем прежняя старообрядческая общность. Известный писатель Г.И. Успенский хорошо уловил разницу между старыми и новыми представителями торгово-промышленного мира. По его наблюдениям, если купец первой половины XIX столетия считал, что ведет свою коммерческую деятельность "не совсем чтобы по-божески", то в 1870-х годах он уже не сомневается: дело это настоящее и его надо благодарить за денежные пожертвования на общие нужды; хотя он "действует из личных выгод, но зато дает другим хлеб"[638].
  Эти наблюдения подтверждает описание атмосферы, царившей в пореформенный период на владимирских мануфактурах. Его оставил в своих очерках 1872 года литератор Ф.Д. Нефедов:
  "Старики-фабриканты, которые хорошо помнили свое родство с рабочими и знали, что только их труду они обязаны своим богатством и славою, сошли со сцены; их место заняли молодые...
  Всякое нравственное звено отцов-фабрикантов с их рабочими перестало существовать, было порвано; теперь никакой общности в интересах не существует. Есть только два, резко один от другого отделенных класса: наверху пьедестала стоит горсть фабрикантов, этих новых божеств, а внизу его лежат распростертыми десятки тысяч новых париев"[639].
  Читая эти слова, лучше понимаешь, почему в России деятельность той самой "горсти хозяев" не могла привести к полноценному утверждению института частной собственности: в глазах народа она выглядела несправедливо полученной. Исследователи старообрядчества фиксировали в 70-х годах XIX века, что масса раскольников (мещан и крестьян) отшатнулась от богатых горожан и от купцов, "брады честные оскобливших" ради коммерческих привилегий и официальных почестей. В результате раскол:
  "стал прятаться по селам да по темным закоулкам городов и рабочих поселков, становясь, таким образом, исключительным достоянием народа"[640].
  Этим объясняется тот факт, что внешне раскол, казалось, "уступал как перед силою времени, так и неотвратимостью обстоятельств"[641]. Между тем это впечатление было обманчивым: с расширением капиталистического развития происходило не угасание староверия, а переформатирование (как в верхах, так и в низах) основ и форм его существования.
  С 60-х годов XIX столетия правительство пыталось адаптировать существование староверческих масс к новым условиям. Именно на это нацеливались усилия по оживлению церковных приходов: по замыслам властей, вокруг этих центров, а не каких-либо иных нелегитимных структур, должны теперь завязываться взаимоотношения волостного населения. В 1864 году выходит положение "О правилах для учреждения Православных братств". Они призваны налаживать христианскую благотворительность и просвещение в конкретном приходе. Характерно, что при их создании положением разрешало допускать употреблявшиеся в древних церковных братствах обычаи, правила, наименования[642]. В том же году было утверждено приходское попечительство при православных церквах. В попечительство входили местный священнослужитель, волостной старшина; председатель попечительства избирался общим собранием прихожан[643]. Последнее являлось серьезным шагом для господствовавшей церкви, вносившим в ее низовые ячейки заметный демократический дух. Это новшество явно перекликалось с практикой выборности раскольничьих наставников. Попечительство брало на себя содержание объектов социального назначения при приходе - школы, больницы, приюта, богадельни и т.д. Источниками денежных средств выступали добровольные пожертвования от прихожан и посторонних лиц; председатель обязывался ежегодно отчитываться перед прихожанами. Участие в реальных делах должно было превратить приход в подлинный центр жизни отдельной местности[644]. Добавим, что идеалом для разработчиков новой православной концепции прихода являлись церковные общины лютеранской и католической церкви. Как известно, их прочная организация служила надежной духовной и материальной опорой для своих единоверцев[645]. В практической деятельности российские власти пытались ориентироваться именно на эти образцы. Кроме того, дореволюционные исследователи, изучавшие отечественные приходские реалии, прямо связывали жизненность церковных общин с успешным противостоянием расколу, сила которого заключалась именно в общинной организации, где рядовые последователи имели прямое и непосредственное участие в делах; тем самым, раскол предоставлял большую свободу и для выражения религиозного чувства. Поэтому новые подходы к общинному устройству православного прихода были призваны привлекать раскольничьи массы к господствовавшей церкви посредством понятной и привычной для них жизненной практики[646].
  Как мы видели, торгово-промышленные верхи раскола быстро и с большой пользой для себя осваивались в новой экономической обстановке, формировавшейся под контролем власти. Но вот о народных низах этого сказать нельзя: преобразования выявили полную их неприспособленность к реальной рыночной среде. Разрушение привычных общинных отношений оказалось крайне болезненным, и прежде всего это касалось психологии. Лучшие умы правящего класса пореформенной России почувствовали, что значительная часть населения страны деморализована. Поэтому они подняли вопрос об адаптации народа к новым условиям. Пути выхода виделись, прежде всего, в формировании рыночной среды, куда втягивалось бы население. Речь шла об организации ссудно-сберегательных обществ как действенном инструменте доведения денежных средств до самых широких слоев. На рубеже 60-70-х годов XIX века такие идеи выдвигались петербургским кружком князя А.И. Васильчикова[647]. Опираясь на западноевропейский экономический опыт, эти представители российского чиновничества и науки заговорили о распространении в хозяйственной практике кредитных и производительных кооперативов. Они были убеждены, что общинные традиции, издавна присущие русскому народу, облегчат внедрение новых форм хозяйствования. А.И. Васильчиков говорил:
  "...Русская артель, как и русская община, представляются мне учреждениями, глубоко исходящими из недр русской земли, Я считаю, что артель, точно так же как и ссудно-сберегательные товарищества, круговая порука, взаимное страхование, прямо исходит из того начала, которое образовало общину в России"[648].
  По его мнению, эти преимущества нужно использовать для того, чтобы "провести кредит из банков в низшие слои народа": только реальная общедоступность народного кредита на деле способна поднять благосостояние людей, а отказывать им в кредите равносильно отказу в отправлении правосудия[649].
  Члены кружка считали, что кредитно-денежные отношения, сами по себе несвойственные общине, никоим образом не затрагивают механизм ее функционирования. Цель создания общины - самозащита "не столько от людей или не только от людей, но и от природы". Отсюда потребность в объединении усилий, так как кроме своего труда простолюдинам положиться не на что: денежными средствами, которые выполняли бы защитную функцию, они не обладают[650]. Собственно, этим и объясняется укорененность общинных традиций. Теперь же, по уверениям петербургских мыслителей, настало время обеспечить народ местным, мелким, а главное - личным кредитом, что и позволит преобразить экономику страны. Как известно, эти благие начинания закончились неудачей. Внедрение кредита встретило большие затруднения - прежде всего, со стороны тех, кому он непосредственно предназначался. Широкие массы в подавляющем большинстве не проявляли к нему того интереса, которого ожидали авторы инициативы. Так что им оставалось лишь рассуждать о неготовности русского народа к новому и нужному ему же самому делу. Кроме того, в верхах, т.е. в правительственных ведомствах и банках, также без большого энтузиазма восприняли подобные предложения: финансовое обеспечение средств, выделяемых, по сути, под честное слово, сильно смущало бюрократию.
  В результате в пореформенную эпоху воззрения кружка А.И. Васильчикова оказались невостребованными, подготовив, правда, почву для будущих изменений[651]. О деятельности кружка неплохо известно в современной литературе[652]. Но здесь мы хотели бы обратить внимание на один аспект, выпадающий из поля зрения исследователей. Инициативы столичных интеллектуалов преподносились тогда исключительно в качестве новации, крайне необходимой российской экономике. Отечественные пропагандисты народного кредита были искренне убеждены в том, что делают абсолютно новый шаг в приобщении масс к прогрессивным формам хозяйствования. Так, участник кружка профессор Петербургского университета Э. Р. Верден прямо заявлял о передовом почине в данном деле Вольного экономического общества и отдельных лиц. Практика кредитных операций, уверял ученый, прежде была чужда и незнакома низам, поскольку никак не отражена в обычаях и быту русского народа[653]. Такая точка зрения удивляет. Деятели передового для того времени круга, рассуждая о возможностях организации в России народного кредита, не усматривали никаких признаков его существования в народе. Хотя те, кто вышел из низов, а не из университетских аудиторий говорили о народном кредите, как об обыденном деле. Например, воспоминания купца-старовера Н. Чукмалдинова повествуют о распространении мелких займов в крестьянской среде, которые никогда не оформлялись расписками, векселями. Все операции полагались на совесть или в крайнем случае требовалось уверение, что "вот вам Бог порядка" или "святой угодник Никола". При этом автор утверждал, что не сталкивался ни с одним случаем каких-либо недоразумений между должником и кредитором: всякие расчеты завершались на оговоренных условиях, добросовестно и верно[654].
  Но такая повсеместная народная практика, по-видимому, не признавалась столичными мыслителями всерьез: она слабо вписывалась в цивилизованные гражданско-правовые отношения. Если профессора отказывали в наличии мелкого личного кредита, то тем более они не могли всерьез допустить существование - общинного. Этот вид финансово-денежных отношений имел уже более крупное назначение, связанное со становлением торгово-мануфактурного сектора России. Напомним: в дореформенную эпоху его формирование не было плодом усилий правящего дворянского сословия, сторонившегося подобных дел. Промышленная динамика набирала силу благодаря крестьянству - главной движущей силе внутреннего рынка страны. Вопрос о том, откуда эти выходцы из народа черпали средства для своих торгово-производственных начинаний, находился за рамками дискуссий петербургских интеллектуалов. В противном случае они могли бы обнаружить, что подъем торгово-мануфактурного сектора происходил, как правило, снизу и без поддержки властей и казны (на которые народные предприниматели не очень-то и рассчитывали). А вот на что они серьезно полагались и от чего напрямую зависели, так это как раз общинные средства, т.е. народный, а не банковский, кредит, которому отказывали в существовании петербургские мыслители. Если бы этих денежных отношений в народных слоях не существовало, то крестьянские торговцы и ремесленники не смогли бы довести свои начинания до сколько-нибудь серьезного уровня. Между тем именно этот финансовый источник начиная со второй половины XVIII столетия давал жизнь значительной части российской промышленности.
  Аккумулирование и использование народных средств и стало ключевой задачей раскола, выступившего здесь в качестве организующей силы. Вне всякого сомнения, перед нами реализация той защитной функции, о которой говорил Васильчиков. Но только ни он, ни его соратники не могли представить себе те организационно-экономические возможности (помимо упомянутой борьбы с природой), которые продемонстрировал простой народ, поддерживая свое существование и веру. Надо заметить, они отдавали себе в этом отчет: ссылки на слабое знакомство с реалиями хозяйственной жизни народа постоянно встречаются в их речах. Тот же А.И. Васильчиков откровенно признавался:
  "...Нужно, чтобы мы сознались, что русское образованное общество ничего не знает о той артели, о которой некоторые говорят... Я должен сознаться, по крайней мере для меня лично артель представляется такою темною чертою народного быта, что я сам по себе не могу дать о ней никакого ясного понятия"[655].
  Но об одном можно говорить с уверенностью: этот кружок передовых людей своего времени искренне желал помочь русскому народу, облегчить ему переход к рыночной экономике. Тем сильнее было разочарование, когда выяснялась непродуктивность всех попыток привить населению кредитные навыки на основе цивилизованного гражданского права и финансовых ресурсов банковской сферы.
  Хотя с точки зрения нашего исследования здесь нет ничего удивительного. Нужно просто осознать, какова была степень деморализации рядовых общинников, все больше убеждавшихся в том, что созданные на их средства предприятия перешли в безраздельную собственность тех, кому было поручено управлять ими исключительно для общей пользы. А дети этих управленцев рассматривали себя уже в качестве законных владельцев, имеющих полное право присваивать себе всю прибыль, сбрасывая тем, кто трудится, подачки в виде благотворительных мероприятий. Сменить этих собственников, как происходило ранее, уже не представлялось возможным: на страже их интересов стояли закон и власть, а религиозные центры, делегировавшие права на управление тогда еще общинными активами, были разгромлены. Общий итог такой трансформации очевиден: люди вряд ли стали бы участвовать в подобных инициативах, тем более исходящих не из их среды, а от представителей чуждого мира - от дворян. К тому же экономические предложения правящего сословия были нацелены прежде всего на укрепление частной собственности, на развитие частного предпринимательства. А тот общинный кредит, на котором поднимался крестьянско-купеческий капитализм в дореформенный период, имел (и мог иметь) исключительно патерналистскую направленность; он был призван обеспечивать хозяйственные и социальные нужды коллективов единоверцев, а не интересы отдельных людей, выстраивавших свою жизнь вокруг института частной собственности.
  С другой стороны, правительство настороженно относилось к предложениям по кредитованию народа. Вышедший в 1867 году императорский указ предписывал губернаторам поставить под тщательное наблюдение все кооперативы, товарищества и артели, вредные "для государственного благоустройства или общественной нравственности"[656]. С 1865 по 1890 год по всей России было зарегистрировано всего лишь 288 уставов кооперативных обществ, т.е. в среднем по одиннадцать ежегодно[657]. Это определенно свидетельствует о том, что у государства имелись совсем другие планы на кооперативное движение. Они были связаны не с утверждением частной собственности и ее кредитным обслуживанием, а с сохранением института общины; все имперское законодательство ориентировалось на ее консервацию. Обширное правовое нормотворчество Сената в пореформенный период - наглядное тому подтверждение. Так, по сенатскому постановлению от марта 1887 года, член общины мог отдавать свой участок в аренду постороннему лицу не иначе как с согласия мира[658]. Другим постановлением определялось, что сельское общество вправе воспретить своему члену такое отчуждение принадлежащего ему имущества, "которое не вызывается разумной потребностью и может ввести общество в убытки по платежу повинностей" и т.д.[659] Даже такое финансовое учреждение, как Крестьянский банк, с момента своего создания в 1883 году особое расположение проявляло к общинникам, отдельным же хозяевам ссуда предоставляло с большой неохотой[660]. Очевидно, что такая политика, проводившаяся в этот период сверху, мягко говоря, не способствовала претворению в жизнь идей кружка Васильчикова. Заботы властей концентрировались на поддержании нужной налоговой платежеспособности населения и диктовались опасениями ее нарушить.
  Самой излюбленной темой советской историографии было рабочее движение в России. Огромные научные силы затрачивались на выявление стачек и уточнение их общего числа, на определение самих понятий "стачка", "забастовка", "бунт" и т.д. Рабочее движение как таковое разворачивается с отмены крепостного права. Если, по подсчетам советских ученых, в 60-х годах XIX века состоялось свыше 50 стачек, то уже в 70-х - около 250-ти[661]. По существу, они представляли собой волнения, как правило - локального характера, и происходили повсеместно, вспыхивая то здесь, то там. Советские историки изображали их как нарастающий процесс, тем самым иллюстрируя поступательное пробуждение будущего могильщика царизма, постепенно выходившего из рабского повиновения. Действительно же крупными волнениями можно назвать лишь немногие из них: стачку на Невской бумагопрядильной фабрике (1870 г.), на Кренгольмской мануфактуре (1872 г.), на Нижне-Тагильских заводах Демидова (1874 г.)[662] и др. Но и они не особенно беспокоили власти, поскольку не представляли сколько-нибудь серьезной угрозы. Неслучайно в тот период официально не признавалось даже наличие рабочего вопроса: он мог существовать в Европе, в Соединенных Штатах, но только не в России. Ситуация меняется к середине 1880-х годов: рабочее движение постепенно набирает силу, забастовки и стачки охватывают обширную территорию. В этой связи интересно мнение вхожего в придворные круги генерала Е. Богдановича. В 1880 году он прогнозировал, что дерзкие революционные выпады, потрясавшие Петербург, в ближайшем будущем сойдут на нет. Главный же центр движения переместится в фабричные местности, Урал, Поволжье[663]. Как показало развитие событий, это предположение оказалось не так уж далеко от истины. Центральный регион Российской империи в 1885 году потрясли мощные массовые беспорядки. Говоря об этих событиях, столь любимых советской историографией, хотелось бы напомнить: они происходили в районе, который являлся не просто крупнейшим промышленным центром страны, а обширным старообрядческим анклавом. Советская наука упоминала об этом нечасто.
  К 80-м годам XIX столетия под воздействием капиталистического развития, которое стимулировалось государством, прежняя староверческая общность претерпела полное разложение. Как происходил распад некогда солидарных единоверческих связей, можно проиллюстрировать на примере Никольской мануфактуры Т.С. Морозова в Иваново-Вознесенске - своего рода "визитной карточки" рабочего движения России. В августе 1863 года там произошло первое волнение: из 1700 ткачей прекратили работу 300. Но, как следует из документов, гнев забастовщиков был направлен не на владельца, а на директора предприятия. С 1860 года оно находилось под управлением англичанина Дж. Ригга, наделенного огромными полномочиями. Стиль его руководства вызвал возмущение у части коллектива, угрожавшего ему физической расправой. Ткачи выдвинули ряд требований к администрации по расценкам и условиям труда. В случае игнорирования справедливых, по их убеждению, претензий они собирались ехать с жалобой в Москву к самому Т.С. Морозову[664]. Иначе говоря, рабочие апеллировали к хозяину, именно в нем видя защиту от произвола дирекции. И как только владелец прибыл на фабрику, к нему направилась целая делегация. Велико же было удивление делегатов, когда Морозов - их единоверец, известный ревнитель благочестия и старины - указал им на дверь. Один из рабочих поделился впечатлениями:
  "Когда хозяин наших жалоб на директора не принял, то мы в толк взяли, что, значит, директор с нами так делает по приказу хозяйскому"[665].
  Разочарование в своих хозяевах как в людях, предавших идеалы, ранее скреплявшие религиозную общность, в середине 1860-х годов только еще набирало силу. К следующей отмеченной документами забастовке на Никольской мануфактуре, в 1876 году, ситуация кардинально изменилась. Волнения на предприятии начались все по тем же причинам: непомерные штрафы, вычеты из заработка на освещение помещений и какие-то пожертвования, собираемые с рабочих на непонятные для них цели. Но главное другое: теперь уже никто не питал иллюзий относительно Т.С. Морозова, никто не обращался к нему как к покровителю и заступнику[666].
  Именно такое отношение к хозяину и привело в начале 1885 года к знаменитой Морозовской стачке - действительно крупному конфликту, силовому противостоянию. Конечно, эта забастовка подробнейшим образом разобрана советскими историками, поэтому наша задача остановиться на некоторых любопытных деталях. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что атмосферу общего недовольства усилило увольнение с фабрики группы старых ткачей, проработавших на ней более тридцати лет, т.е. единоверцев хозяина, помнивших совсем другие порядки. Непосредственным же поводом к стачке послужило объявление рабочим днем 7 января 1885 года - церковного праздника (дня Иоанна Крестителя)[667]. Рабочие требовали не только сокращения штрафов и повышения расценок, но и свободного выбора старост в рабочих артелях, что было для них явно не пустой формальностью во взаимоотношениях с администрацией. Интересно и то, как рабочие ответили на отказ Т.С. Морозова повысить расценки ткачам и прядильщикам:
  "А если ты нам не прибавишь расценок, то дай нам всем расчет и разочти нас по Пасху. А то если не разочтешь нас по Пасху, то мы будем бунтоваться до самой Пасхи. Ну, будь согласен на эту табель, а ежели не согласишься, то и фабрику Вам не водить"[668].
  Последние слова выглядят необычно: получается, что рабочие в случае неудовлетворения их требований укажут законному владельцу па дверь. Даже советские историки были вынуждены давать здесь комментарии:
  "В этом объявлении проявилась непоколебимая решительность стачечников, не желавших идти ни на какие компромиссы с фабрикантом и требовавших выполнения своих условий. Большинство рабочих понимало, что они представляют собой мощную силу, без которой Морозовым, как твердо заявили они, 'фабрику не водить'"[669].
  Это совершенно верное замечание, вот только осознание своей силы возникало у рабочих, прежде всего, благодаря тому духу общности, корни которого издавна питали староверческую среду, а не посторонним людям, агитировавшим на предприятии и поднявшим там красный флаг.
  На примере Никольской фабрики хорошо видно, как происходила трансформация промышленной староверческой среды и к каким конфликтам это приводило. Открытое противостояние рабочих и хозяев, звеном которого была и Морозовская стачка, к середине 1880-х годов охватило весь центральный регион. Как следует из документов, власти понимали, что движущие силы находятся внутри рабочих коллективов, а не где-либо еще. Так, доклад прокурорского чиновника о событиях на бумагопрядильной мануфактуре И.В. Залогина около г. Твери свидетельствовал, что забастовка, хотя и была результатом недовольства массы, "организована и руководилась опытной рукой, создавшей план и энергично приведшей его в исполнение". Вместе с тем - и это особенно важно - в докладе подчеркивалось:
  "...Лиц, организовавших забастовку и подстрекавших к ней рабочих ни дознанием, ни следствием не обнаружено, причем в местном жандармском управлении не имеется никаких указаний на то, чтобы в среде рабочих были лица, имеющие связь с преступными политическими сообществами"[670].
  И подобные выводы постоянно встречаются в материалах полиции на протяжении целого ряда лет. Например, в 1878 году произошли беспорядки на бумагопрядильной фабрике Третьяковых, в ходе которых было разгромлено здание администрации. Следствие установило организованный характер стачки, однако не усмотрело какого-либо стороннего подстрекательства[671]. Это крайне неудобные выводы для концепций советской эпохи.
  Хотя взгляд на рабочее движение со стороны непосредственно революционных сил тоже весьма характерен. К примеру, ветеран революции М. Лядов так вспоминал о забастовках на фабриках г. Егорьевска (ныне Московская область) и о своей роли в их организации:
  "Мы поздно узнали об этом бунте и проявить свое руководство не могли. Но решили широко осветить эту забастовку в листовках, а главное - указать и объяснить, как следует бороться".
  М. Лядов рассказывает также о посещениях фабрик братьев Лыжиных и Гучковых, о своих знакомствах и разговорах со староверами, под влиянием которых он начал изучать историю раскола[672]. При внимательном просмотре литературы можно выявить немалое количество подобных свидетельств. Общий смысл просматривается здесь определенно: не революционно-демократические силы всевозможных оттенков явились двигателем рабочего движения 80-90-х годах XIX века, а мощный протест, исходящий из глубин народных масс. И протест этот проявился, прежде всего, в старообрядческих регионах, где люди сильнее прочувствовали всю прелесть отношений, к которым так стремились их братья по вере, прекрасно вжившиеся в роль реальных владельцев. Трансформация социально ориентированного хозяйства в чисто капиталистическую экономику проходила здесь намного болезненнее, чем в среде православных никониан. Поэтому именно в промышленном центре России, этом крупнейшем анклаве раскола, власти впервые столкнулись не с отдельными проявлениями недовольства, а с новым системным вызовом - массовым рабочим движением.
  Характерно, что эта волна стачек была направлена против владельцев предприятий, которые в глазах работников выглядели подлинными кровопийцами. Обуздание хозяев рабочие связывали с апелляцией к верховной власти, что явилось отличительной чертой рабочего движения в целом по России. Наглядным примером служит крупная стачка 1896 года в Петербурге. В мае состоялась коронация Николая II, и хозяева столичных предприятий объявили трехдневный выходной, но затем решили не оплачивать эти дни рабочим, что и послужило источником возмущения. В столице забастовало около 30 тысяч человек. Советская историография с гордостью сообщает, что стачку возглавил "Союз борьбы за освобождение рабочего класса" ("ленинское детище"). Его руководящая роль выразилась в распространении воззваний и листовок, сборе средств на помощь русскому рабочему классу в Европе (собрать ничего не удалось). В этом состоит анекдотичность ситуации: на оплате праздничных "коронационных" дней особенно настаивал петербургский пролетариат, считая любой другой исход оскорблением, прежде всего, по отношению... к императорской особе. Выходило, что В.И. Ленин с товарищами ратовали за выполнение требований пролетариата, возглавив борьбу за уважение к царю! Забастовки в Петербурге, вызванные конкретной причиной, ставили вопрос как об оплате вообще праздничных дней, так и о сокращении рабочего времени; завоеванные столичным пролетариатом уступки послужили примером для всего центрального региона. Петербургские события со всей наглядностью подтверждают следующий вывод об усилиях социал-демократов:
  "Самое главное, чего добивались социал-демократы - овладеть рабочей массой, начать руководить ею, - не давалось партии. Рабочие и без руководительства энергично боролись с предпринимателями путем стачек; которые были подсказаны их собственным инстинктом, а потому социал-демократы продолжали играть лишь роль агитаторов, подхватывавших движение, старавшихся обострить его"[673].
  Выступления рабочих середины 80-х годов XIX века со всей остротой обозначили нужду в фабричном законодательстве. Его разработка диктовалась темпами развития российской промышленности. Правовые механизмы давали возможность хоть как-то цивилизовать трудовые отношения между хозяевами и рабочими. Собственно, уже с первой половины 1860-х годов в российской империи начали изучать различные их аспекты. Речь шла о сокращении продолжительности рабочего времени, ограничении труда малолетних, создании института фабричной инспекции и т.д. Разумеется, промышленные круги не испытывали энтузиазма от подобных начинаний, но потребность в них не могли не признать. И все-таки эти вполне обоснованные меры, инициируемые правительством, поддержали далеко не все. Перипетии и этапы становления фабричного законодательства в России хорошо известны[674]. Однако контекст данной работы позволяет взглянуть на него несколько иначе, а именно как на сопротивление староверческой буржуазии центрального промышленного региона всем подобным нововведениям. Региональный аспект при утверждении фабричного законодательства просматривается явно. Так, будущий руководитель МВД В.К. Плеве, в середине 80-х годов XIX столетия занимавшийся рабочим вопросом, говорил о конструктивном подходе промышленников Петербурга, Лодзи, Юга, которые принимали все проекты правительства (об 10-11-часовом рабочем дне, о запрещении ночного труда, добровольности сверхурочной работы и т.д. ). И его, естественно, возмущала позиция московской буржуазии, откровенно заботившейся лишь о собственных выгодах и в штыки воспринимавшей любые инициативы в этой сфере[675].
  Фабрикантов Центрального региона раздражала обязанность заключать договоры найма с рабочими на основе расчетной книжки, где прописывались права и ответственность рабочего, определялся его заработок, обозначались взыскания и вычеты[676]. К примеру, на Богородско-Глуховской мануфактуре правилами внутреннего распорядка предусматривалось до 60 различных поводов к взысканиям[677]. Председатель Московского биржевого комитета Н.А. Найденов (глашатай местной буржуазии) оправдывал широкое применение всевозможных штрафов, рассматривая их в качестве инструмента по поддержанию производственной дисциплины, а также возмещения хозяевам ущерба от труда нерадивых работников[678]. Обструкции подвергся также институт фабричных инспекторов; деятельность этих надзирающих органов сразу стала объектом постоянных жалоб и обвинений, а их создатель Министр финансов Н.X. Бунге (с легкой руки капиталистов из Первопрестольной) был даже объявлен социалистом, разорителем русской промышленности[679]. Московские консервативные газеты, отражавшие недовольство предпринимателей Центрального региона, постоянно держали под критическим прицелом инициативы финансового ведомства по рабочему вопросу. Они рассуждали о либеральной кабале, в которой оказалась русская индустрия, отданная на обуздание десятку профессоров и адвокатов, наделенных чуть ли не диктаторскими полномочиями. В этом духе высказывался М.Н. Катков в "Московских ведомостях", С.Ф. Шарапов в "Русском деле", Н.П. Гиляров-Платонов в "Современных известиях", Н.П. Лапин в "Русском курьере". Личным нападкам со стороны этих изданий подвергся московский фабричный инспектор И.И. Янжул[680].
  Нововведения в рабочей сфере с трудом, но все же входили в жизнь: правительство ограничивало произвол, царивший на предприятиях. Новое поколение капиталистов-старообрядцев более терпимо относилось к введению фабричного законодательства. Это демонстрирует позиция представителя крупной московской буржуазии Н.А. Алексеева; с 1885 по 1892 год он избирался главой Московской городской думы, где являлся лидером молодого крыла купеческой фракции, контролировавшей этот орган. Во многом благодаря его усилиям удалось сломить сопротивление
  Найденова и пойти на компромисс с правительством в ходе разработки закона 1886 года[681]. Чтобы лучше понять суть происходившей борьбы, необходимо учитывать специфику экономики российских регионов, о которых идет речь. Владельцы петербургских, польских, южных предприятий развивали производства на сугубо классических предпринимательских принципах, в число которых входило и законодательное упорядочивание отношений с работниками. Классический капитал, и прежде всего иностранный, всегда откликался на правительственные усилия по регулированию наемного труда. Четкие правила, закрепленные в правовых актах, рассматривались как инструмент, без которого трудно улаживать производственные конфликты. Такие уступки были возможны, поскольку капиталисты из правящего класса располагали также целым набором эффективных инструментов развития: административный ресурс, доступ к бюджетным средствам, привлечение иностранного капитала позволяли им компенсировать потери от введения рабочего законодательства. К тому же, петербургские и лодзинские предприятия были гораздо лучше оснащены с технической стороны, что требовало соответствующего уровня квалификации работников. А потому здесь были не особенно заинтересованы в малоквалифицированной рабочей силе, неспособной обслуживать производство, и с готовностью шли на законодательные ограничения того же детского труда. Совсем другого взгляда на фабричное законодательство придерживались хозяева Центрального промышленного района. Они не видели в нем никакой необходимости, продолжая играть традиционную роль благодетелей рабочих (по большей части единоверцев), а фабрики считали своим семейным делом. Проблемы внутри собственных предприятий они намеревались решать самостоятельно, в русле традиций старообрядческих связей, а какой-либо сторонний надзор расценивали как вмешательство в их отношения с рабочими. Это и понятно: не обладая в полной мере конкурентными возможностями капитала, опирающегося на власть, промышленные верхи староверия делали ставку на выжимание соков из своих рабочих, и этим - основным - ресурсом повышения прибыльности они желали беспрепятственно пользоваться. Отсюда такая болезненная реакция на любые инициативы по введению контроля и регулирования в трудовой сфере.
  
  * * *
  В завершение данного раздела хотелось бы сделать одно замечание. В научной литературе, в том числе и зарубежной, прочно укоренилось мнение, будто в пореформенное время старообрядческое предпринимательство постепенно затухает, присутствие староверов в российском деловом мире становится менее заметным и к концу XIX века практически сходит на нет. Однако это сугубо внешняя сторона дела: действительно, число предпринимателей, открыто объявлявших себя приверженцами староверия, в этот период заметно уменьшается - потрясения 1850-х годов не прошли даром. Но исходить только из количественных данных, на наш взгляд, нельзя. (Это очень напоминает расхожее мнение о том, что купечеству не принадлежала главенствующая роль в городских думах. Численность купцов среди гласных, как известно, заметно уступала представителям интеллигенции, из чего некоторые специалисты и делали, казалось бы, логичные выводы. Но статистические выкладки не отражают того реального влияния, которым обладали купеческие тузы. Влияние в органах общественного самоуправления определялся финансовыми возможностями последних, а не просто численным перевесом гласных того или иного сословия). Читая о старообрядческом капитализме, растерявшем свои позиции, мы сталкиваемся с аналогичной ситуацией: в пореформенном капиталистическом ландшафте раскольничье купечество стало гораздо менее заметным, и соответствующих обобщений не избежать. Однако такой подход не только не проясняет положения дел, но и еще более отдаляет нас от понимания реальности.
  К началу 60-х годов XIX столетия на российской экономической сцене появляется мощная сила, состоящая из фабрикантов Центрального региона и сформировавшаяся на ресурсах старообрядческой общности. Адаптация к новым капиталистическим реалиям неизбежно вела к угасанию ярко выраженного староверческого имиджа. Конечно, здесь уместна мысль о том, что утрата старообрядческой принадлежности была мнимой, вынужденной, а в действительности выходцы из раскола и не думали изменять вере. Может быть, во многих случаях именно так дело и обстояло, но все-таки намного важнее другие акценты. По нашему убеждению, отдаление части торгово-промышленной группы от раскольничьих корней (пусть даже и реальное) немногое решало. Вышедшие из крестьян капиталисты всегда вызывали пренебрежительное, в лучшем случае снисходительное, отношение со стороны дворянской аристократии, а для правительственной бюрократии их коммерческие интересы оставались на втором плане. Это отчуждение носило настолько устойчивый характер, что даже преображение раскольничьих предпринимателей в правоверных православных буржуа практически ничего не меняло. Обретение нового конфессионального статуса отнюдь не служило гарантией полноценного вхождения в правящую российскую элиту. В этом смысле можно говорить лишь об отдельных исключениях (как, например, староверы Демидовы, купившие титул Сан-Донато в Италии).
  Купеческий клан хорошо осознавал такое положение дел и отвечал на пренебрежение дворянских элит сплоченностью своих рядов, неизменно позиционируя себя как верных государевых слуг. В годы царствования Александра III такая тактика принесла свои плоды: купеческий клан смог наконец реализовывать свои экономические интересы с помощью власти. Кстати, оказавшись в более комфортных условиях, крупное купечество начало поднимать знамя старой веры. Все сказанное подводит нас к осознанию важного обстоятельства: московское купечество всегда идентифицировало себя как группу, противостоящую петербургской буржуазии, а не растворяющуюся в ней. Купечество не забывало о своем происхождении и никогда не отождествляло собственную экономическую траекторию с траекторией рафинированных дворянских капиталистов. Это хорошо передает Пермский губернатор И.Ф. Кошко в своих воспоминаниях об уральском обществе. Он отмечал, что большинство в торгово-промышленном круге Перми и Екатеринбурга составляли потомки раскольников, "всегда обособлявшихся от церковников и не допускавших в свою среду влияния пришлых интеллигентов и чиновников". Среди них царил культ старовера в смысле преклонения перед цельностью характера предков, перед умением этих простых людей пробивать себе дорогу и преодолевать все препятствия[682]. Отношение же их к бюрократии, чиновничеству всегда было настороженным, что вытекало как раз из прошлого: раскольник "не любил представителей власти, не доверял им и старательно их чуждался, хотя, если этого требовал ход дела, умел начальству и угодить"[683].
  Эти весьма показательные наблюдения, сделанные на уральском материале, вполне применимы для Москвы и Центральной России: здесь преобладала такая же атмосфера. Принадлежность к группе, выросшей из одной среды, общность интересов сплачивала представителей купечества - и официальных староверов Рябушинских, и единоверцев Гучковых, и якобы православных Коноваловых[684]. К концу пореформенного периода главным становились не внешние оттенки конфессиональной окраски, а сплетение, общность насущных коммерческих интересов. Хотя современники, знающие московскую обстановку не только из статистических справок, но и из реальной жизни, утверждали, что из сорока крупнейших промышленников Первопрестольной тридцать были староверами[685] (остальные - это деятели типа Кнопов, Вогау, Гужона, давно и тесно с ними связанные). Эти выходцы из народа и их партнеры жаждали занять место под солнцем, получить доступ к административным ресурсам, чтобы наряду с буржуазной аристократией Петербурга приумножать свои капиталы. Но все пошло не так, как представлялось купеческой финансово-экономической группе. Об этом, а также о той судьбоносной роли, которой ей пришлось сыграть в истории России, и пойдет речь в следующей главе.
  
  
  Глава четвертая Парадоксы общественного подъема в начале XX века
  
  1. Причины кризиса купеческой буржуазии
  
  Демонтаж самодержавного строя и последовавший за ним грандиозный социальный эксперимент берут начало именно на этом отрезке времени, в котором спрессовались помыслы и стремления прошлых эпох. В общественном подъеме участвовали разные силы, пытавшиеся максимально использовать его перипетии для достижения собственных целей. Но почему революционная буря разразилась именно в обозначенный период, а не раньше? Почему вплоть до этого времени степень воздействия на власть оказывалась недостаточной для продавливания как реформаторских, так и революционных намерений? Почему, наконец, в начале XX столетия произошла резкая активизация всего российского общества?
  Советская историография квалифицировала эти события как результат деятельности недавно оформившихся в партию социал-демократических кружков, как некую репетицию, боевое крещение на пути к великой победе. Такая интерпретация прямо вытекала из ленинских взглядов на дореволюционную практику. На восходе своей карьеры в 1902 году В.И. Ленин провозгласил политическую аксиому:
  "авангардом революционных сил сумеет стать в наше время только партия"[686].
  В его глазах именно она, став реальной силой, способна поднять на борьбу с самодержавием рабочие массы, которые со всей сознательностью возьмут на себя решение насущных задач, стоящих перед страной. Разумеется, взоры вождя партии, исходившего из практических потребностей, были прикованы в первую очередь к могильщику старого строя - пролетариату и его авангарду. А вот другой силой - отечественной буржуазией - Ленин интересовался меньше. По его убеждению, эта социальная гниль, пресмыкающаяся перед царским режимом, оказалась полностью недееспособной и потому обреченной плестись в хвосте событий[687]. Российские буржуа не в состоянии подняться до общеполитических проблем, их голос, по словам Ленина, представлял собой всего лишь "точку зрения лакея, которому барин позволяет совещаться с поваром об устройстве обеда"[688]. Хотя иногда вождь революции и допускал, что буржуазные деятели могут изображать недовольство: но это лишь удел десяти Рябушинских и сотни Милюковых (т.е. кадетской партии - А. П.). Ленинские оценки предпринимательского класса в течение долгого времени определяли научные подходы в изучении российского капитализма. На отечественную буржуазию советские историки смотрели исключительно по-ленински, т.е. всячески развивая представления об ее экономической и политической отсталости. Не забывая при этом противопоставлять ей буржуазию европейских стран, чье активное участие в революционных вихрях сделало абсолютистские формы правления достоянием истории[689].
  К сожалению, неизменная констатация этого тезиса вытеснила на исследовательскую периферию целый ряд проблем, нуждавшихся в серьезной разработке. В частности, проблему неоднородности отечественного предпринимательского класса, и прежде всего - с региональной точки зрения. Взгляд Ленина совершенно игнорирует специфику различных групп российской буржуазии, особенности их происхождения и формирования. Купечество Центрального, Поволжского районов, с одной стороны, и капиталисты Петербурга и Юга России - с другой, для него мало чем отличались друг от друга. Достаточно сказать, что в своих трудах он нередко пользовался выдуманным им образом Кит Китыча Авдакова, в котором совмещен тип московского купца из пьес А.Н. Островского и реальная личность - горный инженер Н.С. Авдаков, возглавлявший предприятия на юге страны, принадлежавшие иностранному капиталу[690]. Советская историография долго следовала именно этим путем; по сути, только со времени хрущевской оттепели начинает описываться и понемногу осмысляться специфика позиционирования петербургской и московской групп российского делового мира[691]. Петербургская буржуазия была фактически порождением властных кабинетов и пользовалась безоговорочной поддержкой имперского чиновничества. Московское же купечество не обязанное правительству своим происхождением, тоже настойчиво старалось вписаться в траекторию опеки. В этой ситуации отчужденность буржуазии от всякого рода оппозиции государству выглядела закономерной. И нужно особо подчеркнуть, для пореформенного периода ленинский диагноз верноподданнического состояния российского капитализма был абсолютно справедлив. Однако произошедшая в конце XIX века корректировка финансово-промышленных приоритетов повлекла за собой серьезные сдвиги в деловом мире России. Но вождя пролетариата уже не очень занимало это на самом деле ключевое обстоятельство: он не собирался отягощать свои теоритические наработки не нужными с его точки зрения частностями. Соответственно, слабо осмыслялись эти аспекты и в советской литературе. Да и до сих пор не сформирован комплексный взгляд на те причины, которые пошатнули положение купеческой буржуазии и подтолкнули ее к пересмотру механизмов взаимодействия с властью, дав импульс многосложным процессам, далеко превосходящим экономическую проблематику. Между тем, анализ причин оппозиционного разворота московской финансово-промышленной группы позволит лучше понять обстоятельства общественного подъема начала XX столетия.
  К середине 1890-х годов московская группа обладала значительной мощью: комфортное таможенное законодательство, выгодные коммерческие сделки с участием бюрократии позволяли ей наращивать финансово-экономический потенциал. И не удивительно, что в первой половине 1890-х вновь заговорили об образовании отдельного Министерства промышленности и торговли, управлять которым должен был глава Московской городской думы Н.А. Алексеев - старообрядец по Рогожскому кладбищу. После его гибели в 1892 году (от рук психически ненормального человека) в Москве по-прежнему предвкушали создание этого ведомства и назначения министром уже Председателя Нижегородского ярмарочного комитета молодого С.Т. Морозова[692]. Однако этим надеждам не суждено было сбыться; вместо них клану предстояли совсем иные хлопоты. Благостную ситуацию взорвал русско-германский торговый договор, заключенный в конце января 1894 года. Необходимость его принятия остро ощущали обе страны, поскольку двусторонние отношения к этому времени находились на низком уровне. Проблема состояла в следующем: с 1887 года при деятельном участии Московского биржевого комитета происходило планомерное увеличение охранительных таможенных пошлин; по новому тарифу 1891 года они стали самыми высокими в Европе. Это никак не устраивало такого крупного производителя, как Германия, чей товарный экспорт в Россию сильно пострадал. В ответ немцы повысили пошлины на основной продукт отечественного вывоза - зерно, что, в свою очередь, больно ударило по российскому дворянству: его доходы, во многом зависевшие от поставок зерна на германский рынок, резко сократились. И вот в ходе переговоров Германия снизила пошлины на экспорт зерна, а Россия, в качестве уступки, - на шерстяную продукцию[693].
  Эти-то решения и вызвали бурю негодования московских биржевиков. Процесс разработки и параметры этого торгового договора специалистам хорошо известны, тем не менее, для нас наиболее интересна реакция российских деловых кругов на его принятие. Крупная буржуазия центра, будучи владельцем текстильных отраслей, не только почувствовала себя ущемленной, но и сделала далеко идущие выводы. В самом деле, принципы защиты отечественного производителя, ограждения его от иностранной конкуренции, еще вчера казавшиеся незыблемыми, сегодня были поставлены под сомнение. Как возвещали "Московские ведомости", покровительственная политика, с таким трудом продавленная за последнее десятилетие, подвергается угрозам[694]. Возобновились слухи о происках немецкой партии, которая поднимает голову в правительственных кругах; заговорили о скором крушении российской торговли под мощным давлением Германии. Те же "Московские ведомости" предвещали:
  "...Мало кто сомневается, что теперешний натиск германской промышленности на Россию был только первым опытом, так сказать, 'пробой пера'... на этом не остановятся, а двинут свои захваты дальше, вновь пустив для этого в ход, как способ давления, ту же нашу хлебную торговлю"[695].
  Надо заметить, немногие тогда сомневались, что высокие таможенные пошлины на шерстяные изделия просто-напросто принесены в жертву для восстановления баланса с интересами дворян-помещиков, обеспокоенных сбытом зерновых. Новый конвенционный тариф увеличивал доход землевладельцев на пять рублей с посевной десятины[696]. И тем не менее протекционистские критики правительства сравнивали заключенный торговый договор "с работой каменщика, который для надстройки стен решился бы вытаскивать камни из фундамента того же дома"[697].
  Радетели о промышленниках Центра не прошли также мимо того обстоятельства, что уступки германской стороне сделаны не в ущерб, скажем, металлургам Южного промышленного района или машиностроителям Петербурга, а именно за счет фабрикантов Центрального региона. Ставки на металлы и машиностроительную продукцию остались неизменными, что не могло не возмущать текстильных магнатов. И пусть дело касалось только шерстяной продукции -поручиться за то, что подобное не произойдет с другими изделиями легкой и текстильной индустрии, теперь было уже трудно. Вопрос фабрикантов: почему именно наши интересы принесены в жертву? - повисал в воздухе. Объяснения, что, мол, для общей пользы нужно кому-то, а в первую очередь - лучшим сынам России в лице московских биржевиков - пойти на уступки, не вызывали у них прилива энтузиазма[698]. Но, пожалуй, наиболее резкое раздражение вызывало то, каким образом был принят данный торговый договор. "Московские ведомости" сообщали:
  "В то время как в немецких газетах еще за несколько месяцев писалось многое об агитации среди немецких фабрикантов за понижение русских ввозных пошлин, у нас о возможности этого понижения никто не догадывался, так как все переговоры с Германией держались в тайне. Эта таинственность оказалась вредною не только потому, что застала нас неподготовленными, но, главным образом, потому, что она помешала высказаться людям наиболее компетентным и заинтересованным в деле"[699].
  То есть российское государство (Министерство финансов во главе с С.Ю. Витте) даже не удосужилось поставить в известность о предполагаемых таможенных новшествах своих верных слуг - отечественных текстильных промышленников, считавших это правительство своим.
  Смысл этого события видится в следующем: купеческий клан стал для власти своего рода разменной монетой в обеспечении общеполитического равновесия, причем о готовившихся решениях его даже не потрудились проинформировать. Издевательскими казались на этом фоне возгласы петербургской прессы, что договор "представляет одно из главных дел нынешнего царствования, которое украсит собою летопись государственной деятельности С.Ю. Витте". [700] Можно сказать, что принятие русско-германского договора вызвало первую трещину во взаимоотношениях государства и московского промышленного клана. Остается добавить еще одно важное наблюдение: политическая опора купеческой группы, так называемая русская партия, претерпела серьезный разлад. Ведь выходец из ее рядов -Министр финансов С.Ю. Витте - впервые не посчитался с интересами противостоящих иностранной торговой экспансии народных капиталистов. А идейные сподвижники министра, наподобие влиятельного князя В.П. Мещерского, совестили текстильных королей России: "нельзя же, в самом деле, пожертвовать всем ради выгод известной группы людей, хотя бы и очень богатых"[701].
  Внезапная кончина Александра III в октябре 1894 года прервала выяснение отношений между правительством и группой промышленников Центрального региона по вопросам таможенной политики. Серьезный разговор на эту тему состоялся летом 1896-го, когда в Нижнем Новгороде собрался Всероссийский торгово-промышленный съезд. Это был один из наиболее представительных форумов, в работе которого приняли участие несколько сотен человек. Наряду с фабрикантами и заводчиками на съезде присутствовали руководители Вольно-экономического общества и различных вузов страны, сельскохозяйственных и юридических обществ и проч. Подчеркнем, что после вступления в силу русско-германского договора 1894 года правительство продолжило практику заключения так называемых "конвенционных тарифов" (торговые соглашения с отдельными странами без изменения общего таможенного законодательства). Такие конвенции были заключены с крупнейшими партнерами России: помимо Германии, с Австро-Венгрией,
  Францией, Италией и др. В соответствии с ними государство по одним товарным позициям понижало ставки, а по другим сохраняло их на высоком уровне. Политика правительства затрагивала интересы многих экономических игроков, поэтому столь представительный состав заинтересованных лиц в присутствии правительственных чиновников не мог пренебречь возможностью публично высказаться о перспективах развития России. Однако на этот раз купечеству не удалось превратить масштабное мероприятие в торжество протекционизма, как это произошло в Москве на торгово-промышленном съезде 1882 года.
  Заседания начались с упреков, высказанных известным фабрикантом Г.А. Крестовниковым относительно русско-германского торгового договора, который, по его убеждению, являлся ошибкой[702]. Это заявление вызвало резкую отповедь начальника Департамента торговли и промышленности Минфина В.И. Тимирязева: действия правительства, сказал он, были продиктованы заботой о российской экономике в целом. Чиновник еще раз пояснил, что смысл данного договора сводился к обеспечению продуктам сельского хозяйства лучших условий сбыта, "и это приобретено ценою некоторых пожертвований с нашей стороны"[703]. После такого, как бы вводного, напоминания съезд незамедлительно поднял вопросы о понижении таможенных пошлин на сельскохозяйственные орудия, на минеральные удобрения для земледелия и т.п., находя это крайне нужным для страны. Видные московские промышленники попытались вообще снять эту тематику с повестки дня, мотивируя это тем, что настоящий съезд не сельскохозяйственный, а прежде всего промышленный. Однако ввести выступления в желаемые рамки не удалось. Как заявил лидер аграрного крыла профессор Л.В. Ходский из Вольного экономического общества, здесь собрались представители различных отраслей, в том числе и сельского хозяйства, поэтому потребности последнего имеют никак не меньше права на внимание съезда, чем собственно промышленные интересы[704]. Споры о величине таможенных ставок постепенно переросли в дискуссию по более общему вопросу: какой же страной является Россия - земледельческой или промышленной? Два эти видения отражали разные пути развития - сельскохозяйственный и фабричный. И если землевладельческое лобби требовало понижения таможенных тарифов, то промышленники - в целях ограждения от западной конкуренции - настаивали на сохранении их на высоком уровне 1891 года. (Второй подход отстаивал известный ученый-химик Д.И. Менделеев, в очередной раз призванный в ряды протекционистских сил).
  Черту под продолжительными и бурными спорами подвело голосование по вопросу: оставить пошлины на уровне 1891 года без изменений или понижать их? На отделении, где проходили основные дебаты, победу одержало сельскохозяйственное лобби; правда, перевес был небольшим, и голосование решили перенести на общее собрание. Здесь же поддержка аграриям оказалась уже весьма значительной[705]. В итоге принятая съездом резолюция содержала обращение к российскому правительству с просьбой о пересмотре покровительственного тарифа как не отвечающего потребностям экономики страны. Выражение "разочарование купечества было велико" далеко не отражает того негодования, которое испытали в те дни промышленные магнаты. Оно прорвалось на торжественном обеде при закрытии съезда. Выступавший там С.Т. Морозов с ностальгией вспоминал "лучшего министра не только России, но и всего мира" И.А. Вышнеградского, который одарил покровительственными пошлинами русскую промышленность и тем самым создал условия для ее надлежащего развития. Но теперь, при его преемнике С.Ю. Витте, "когда перед лицом всей Европы мы имеем свидетельство нашего роста, мы встречаемся с постановлениями съезда против этих мер"[706]. Неудовольствие С.Т. Морозова, высказанное в лицо Министру финансов и другим высоким гостям, современники расценивали как открытый вызов, брошенный петербургской бюрократии купеческим капиталом, который готов ответить на любые финансовые утеснения и уже не позволит смотреть на себя свысока[707]. С.Ю. Витте был вынужден сглаживать впечатление от этой ставшей впоследствии "знаменитой застольной речи" купечества. Успокаивая промышленников, он говорил о крайне малой значимости съезда в деле выработки практической политики[708]. Вслед за своим шефом, чиновник Министерства финансов Т.Ф. Кобеко не преминул напомнить, что всякий имеет право выражать свое мнение, призвав участников съезда меньше нервничать, а больше верить в мудрость и справедливость монарха и его правительства[709].
  Состоявшийся в Нижнем Новгороде торгово-промышленный форум явился узлом, где пересеклись основные экономические тренды царской России конца XIX столетия. Этот съезд фактически стал публичной ареной противостояния аграрно-помещичьих кругов политике, проводимой С.Ю. Витте. Как известно, ее стержень - опора на промышленное развитие: именно здесь Министр финансов видел локомотив движения вперед, позволяющий быстро следовать за развитыми государствами. Собственно в этом и состояла суть предлагаемого им модернизационного рецепта. "Новое время", неустанно рекламировавшее виттевские стратегические предписания, разъясняло, что экономическое положение страны слабое и "от нас значительно зависит ускорить наступление нового будущего (т.е. индустриального - А. П.) и вот сюда должны быть направлены главные усилия экономической политики"[710]. Вместе с тем, концентрация ресурсов на промышленном направлении вызывала раздражение у дворянских землевладельцев, чьи коммерческие интересы традиционно вращались вокруг сельского хозяйства. На съезде 1896 года эти силы и дали открытый бой политике Витте. К этому времени Министр финансов уже находился в жесткой конфронтации с дворянскими кругами. В апреле 1896 первый раунд выяснения отношений между ними уже состоялся на совещании губернских предводителей дворянства о нуждах землевладения этого сословия. Смысл виттевского месседжа дворянству был суров: оно не выдерживает конкуренции и ему на смену идет другой класс, первенство в жизни переходит к промышленности, банковскому делу. Дворянству необходимо адаптироваться к новым условиям жизни; консервация же его в прежнем качестве служивого и землевладельческого сословия равносильно смертному приговору[711].
  Естественно, такие экономические приоритеты находили живой и оптимистический отклик у купеческих фабрикантов. В Нижнем Новгороде они традиционно выступили против аграрного лобби с его нападками на покровительственные пошлины. Фабриканты всегда были озабочены защитой внутреннего рынка для своей продукции, а не таможенным комфортом для экспорта зерновых. Однако, ныне их самоотверженная борьба с аграриями омрачалась рядом обстоятельств. Во-первых, конвенционные торговые договора с рядом ведущих стран, о которых говорилось выше, являвшихся своего рода уступками помещикам, делались, прежде всего, за счет купечества текстильного Центра, а не металлургов Юга или машиностроителей Северо-запада. Просьбы к правительству объяснить, почему так происходит оставались без внятного ответа. Утрата инициативы в деле таможенного регулирования вносило заметный дискомфорт в купеческую элиту. Во-вторых, (и это главное) ее серьезное беспокойство вызывали настойчивые усилия С.Ю. Витте перевести всю отечественную экономику с обращения бумажных денег на золотой рубль. Эта финансовая реформа имела поистине революционное значение: она вводила Россию в систему международного денежного оборота, а, следовательно, снимала препятствия для циркуляции капитала с развитыми странами. В свою очередь это не могло не ставить под удар большинство промышленных производств. Как писали "Московские ведомости", они не настолько окрепли, чтобы выдержать конкуренцию с иностранными предприятиями. Издание напоминало:
  "Наша фабрично-заводская деятельность развивается под охраной покровительственного таможенного тарифа и еще более, курса кредитного рубля"; и задавалось вопросом: "много ли найдется у нас таких производств, которые будут в состоянии выдержать конкуренцию с вырабатываемыми ими товарами?"[712].
  И если на Нижегородском съезде в августе 1896 года крупное купечество с долей обиды, но поддерживало виттевский промышленный курс, все еще считая его своим, то затем ситуация резко меняется. Купеческая буржуазия очень скоро уяснила, какие именно промышленные приоритеты имел в виду всемогущий Министр финансов. Как оказалось, теперь архитектор нового экономического курса выступал не просто за индустриальное развитие, а конкретно - за финансовый, биржевой капитализм, где первую скрипку играют банковские структуры, располагающие большими денежными ресурсами и способные устанавливать контроль над промышленными активами и целыми отраслями. Характерно, что ключевым советником С.Ю. Витте в проведении такой финансово-экономической политики становится Директор Петербургского международного банка А.Ю. Ротштейн, которого в те годы именовали "главнокомандующим всех соединенных сил столичной биржи и банков"[713]. Именно этот банкир стоял во главе дельцов, ратовавших за скорейший переход на золотой рубль, а, следовательно, за широкий приток иностранного капитала, ставку на который традиционно делали петербургские банки. Но главное, возможность доступа на международный финансовый рынок явно пришлась по вкусу не только петербургским банкирам и ориентировавшемуся на них Витте, но и самому императору Николаю II. Как передавал Министр внутренних дел И.Л. Горемыкин, государь высказывал недовольство критикой введения золотого рубля, подчеркивая, что на месте Горемыкина он уже давно бы принял меры против всей этой болтовни[714]. А потому не удивительно, что масштабная денежная реформа, вызывавшая массу споров, была проведена, минуя Государственный совет, т.е. по указу царя. Нужно согласиться с С.Ю. Витте, "что Россия металлическому золотому обращению обязана исключительно императору Николаю II"[715].
  Его введение - 2 января 1897 года - окончательно продемонстрировало, на какие силы теперь предпочитает делать ставки правительство, и с кем оно теперь связывает перспективы экономического роста. Как известно, вторая половина 90-х годов XIX века - период небывалого хозяйственного подъема. Достаточно сказать, если в начале 90-х Комитетом министров утверждалось около 12 уставов учреждаемых акционерных обществ, то к концу десятилетия ежегодно проходило свыше 400 новых уставов[716]. Такое бурное промышленное развитие во многом обеспечивалось иностранными инвестициями, в буквальном смысле слова хлынувшими тогда в Россию. В концентрированном виде обоснование этой политики содержится в известной записке С.Ю. Витте, адресованной на имя Николая II. Министр финансов писал:
  "Очевидно, наша внутренняя промышленность, как ни широко она развивалась, все же еще количественно слишком мала. Она не достигла таких размеров, чтобы в ней могла развиваться животворящая сила знания, предприимчивости, подвижности капитала...
  Нужно не только создавать промышленность, нужно и заставлять ее дешево работать, нужно в возникшей промышленной среде развить более деятельную и стремительную жизнь...
  Что требуется для этого? Капитал, знания, предприимчивость...
  А нет капиталов, нет и знаний, нет и предприимчивости"[717].
  Мы привели этот программный отрывок еще и потому, что в нем содержится емкий диагноз состояния российской экономики - ее неспособность к подлинной конкуренции. Все последнее десятилетие здоровые механизмы рыночного соперничества подавлялись охранительным таможенным законодательством, игравшим определяющую роль. Необходимо встряхнуть эту промышленную среду, на что способен лишь иностранный капитал; более того, с его огромной эффективностью и мобильностью - это, по сути, единственный способ быстро продвинуться вперед. Интересно также мнение С.Ю. Витте о трудностях намеченного пути. Серьезным препятствием, по его убеждению, выступает нежелание местных капиталистов допускать конкурентов на освоенный привычный внутренний рынок. Российские промышленники озабочены лишь сохранением монопольных прибылей и ни при каких условиях не собираются менять своего выгодного положения[718]. Критику министра вызвали и архаичные формы организации российских предприятий, большинство из которых существовало в виде семейных товариществ; при этом давно устоявшаяся в Европе акционерная форма не пользовалась популярностью[719].
  Высказанное мнение об отечественной промышленности не оставляло сомнений:
  "ее услуги обходятся стране слишком дорого, и эти приплаты, разрушительно влияя на благосостояние большинства населения, преимущественно земледельческого, долгое время не могут быть им выдержаны"[720].
  С.Ю. Витте не уставал повторять, что покровительственная политика обходится стране в 500 млн. рублей ежегодно. К тому же Россия не располагает временем ждать, пока местная промышленность разовьется до необходимого уровня: в этом случае отставание от западных держав примет необратимый характер[721]. Согласитесь: перед нами не просто очередное заключение, а своего рода приговор косности и некомпетентности, вынесенный Министром финансов целой группе отечественной буржуазии. Группе, которая потеряла в его глазах былую значимость и, перед которой еще недавно преклонялись пестовавшие ее представители русской партии: М.Н. Катков, Ф.В. Чижов, И.С. Аксаков, И.А. Вышнеградский. Теперь перспективы развития страны соотносились не с народными капиталистами, а с притоком иностранного капитала, адаптация которого к прогрессу С.Ю Витте объявлял панацей от национальных экономических недугов.
  Без преувеличения, подобного удара купеческое сообщество, выросшее на старообрядческих конфессиональных корнях, не испытывало давно. Пожалуй, с конца 50-х годов XIX века, когда при включении в одну из гильдий стало необходимо подтверждать принадлежность к православию (в синодальной версии) или переходить на зыбкое временное гильдейское право сроком на один год. Но если ту ситуацию удалось в буквальном смысле слова залить потоком верноподданнических чувств, то теперь этого было явно недостаточно. Такое давно проверенное средство, как демонстрация полной благонадежности, уже не обеспечивало традиционной защищенности. Угроза прозябания на задворках российской экономики, предначертанная могущественным Министром финансов С.Ю. Витте, становилась для московской буржуазии вероятным сценарием совсем недалекого будущего. Подобная перспектива подтолкнула купеческую буржуазию к активным действиям по дискредитации курса на оплодотворение русской экономики западными финансовыми потоками. В январе 1899 года Московский биржевой комитет принял постановление о вредной роли иностранного капитала, и об опасности расширения сферы его влияния в российской экономике[722]. Купечество выступило против насильственного насаждения промышленности зарубежными чуждыми элементами, равнодушными к тому, что станет с Россией, "когда они, набив свои карманы и истощив источники ее богатств, с презрением ее покинут"[723].
  Торгово-промышленный мир Первопрестольной недоумевал, почему иностранные дельцы перешагнули через границу и начинают теснить русские предприятия, которые теперь не находят защиты со стороны своего государства? Особое возмущение московских капиталистов вызывали разговоры об их предпринимательской несостоятельности, неспособности демонстрировать реальную предприимчивость. В качестве контраргумента подобным оценкам приводился факт, что наиболее сильными, как по операциям, так и по репутации, банковскими структурами "являются Московский купеческий и Волжско-Камский банки, которые ведутся чисто русскими руками"[724]. Противники зарубежного капитала утверждали, что его присутствие не приводит к обещанному удешевлению товаров; более того, надежды на развертывание подлинной конкуренции с его появлением абсолютно не оправданны, поскольку иностранцы озабочены прежде всего искусственным удержанием высоких цен и обеспечением все тех же монопольных устремлений[725]. В доказательство приводился пример московского угольного бассейна, который не выдерживал конкуренции с мощной монополистически организованной индустрией Донбасса. Напомним, что все крупные хозяйства центральной части страны были связаны договорами на поставку именно донецкого угля. Одним из главных его потребителей являлись и казенные железные дороги. Сырье доставлялось на дальние расстояния по низким тарифам, специально установленным в 1895 году правительством по ходатайству Съезда горнопромышленников Юга[726]. Благодаря государственной поддержке, донецкий уголь, успешно вытесняя с рынка подмосковный, не оставлял центральному бассейну никаких шансов для развития. Анализируя эту и подобные ситуации в других отраслях, еженедельник "Русский труд", редактируемый публицистом С.Ф. Шараповым - верным последователем И.С. Аксакова и М.Н. Каткова - делился опасениями, что Первопрестольная своими силами не справится с нашествием, "грозящим в недалеком будущем на развалинах русской и народной Москвы воздвигнуть новую Москву иностранную"[727].
  Московская печать постоянно держала под прицелом работу предприятий, учрежденных на иностранные средства. Причем критика носила всеобъемлющий характер, касаясь всех сторон их работы. Например, "Московские ведомости" разразились циклом публикаций о южном металлургическом районе. Приход англичан, французов, бельгийцев и создание ими предприятий описаны как национальная катастрофа. Результаты пребывания иностранцев, по убеждению издания, привели к разорению некогда цветущего края, который превратился в вотчину сомнительных коммерсантов, ищущих легкой добычи. Русские собственники подверглись настоящей облаве, технический персонал, почти полностью иностранный, нещадно выжимает силы рабочих и т.д.[728] Вообще говоря, эта позиция не была исключением: в верхах она находила отклик у тех, кому не по душе пришлась активность набравшего силу С.Ю. Витте[729]. Одним из недовольных оказался великий князь Александр Михайлович[730], который настойчиво пытался нейтрализовать инициативы Министра финансов в глазах императора. Он подавал всеподданнейшие записки, обосновывая пагубность курса на неограниченное привлечение иностранного капитала, в частности в нефтяные районы Закавказья[731].
  Отпор противникам иностранных инвестиций давали издания близкие к правительству. Так, "Торгово-промышленная газета" поместила целый исторический экскурс о том, как ведущие европейские державы использовали иностранные финансовые ресурсы для подъема своих экономик. Публикации детально разъясняли благотворность такой политики и необходимость для России следовать этому проверенному опыту[732]. Образцом для подражания объявлялся пример Петра Великого, который "стремился овладеть для своей страны знаниями опередившей нас Европы"[733]. Подчеркнутое внимание уделялось угрозам, которые якобы несут иностранные инвестиции. Как убеждал рупор Министерства финансов, они отсутствуют: придя на российский рынок, иностранные вложения становятся все более русскими. Издание напоминало об уважаемых в Москве капиталистах, тесно связанных с купеческим кланом, -Кнопе, Вогау, Гужоне - тонко замечая, что "едва ли Московское биржевое общество смотрит на них как на иностранцев, против вторжения которых оно желает принять меры"[734]. Поэтому не следует мешать и иностранному капиталу, успешно осваивавшему юг России. Петербургской прессе процессы экономического развития этого региона под началом иностранцев виделись исключительно в восторженных и радужных тонах: на берегах могучего Днепра вырастают заводы, возводимые французскими и бельгийскими акционерными обществами, железные дороги и порты переполнены грузами - словом, кругом кипит райская промышленная жизнь[735]. Исходя их такой благостной картины "не лучше ли бы было, если во главе мануфактурных предприятий стоял не только Савва Морозов, но и еще несколько бельгийцев, французов, англичан, благодаря участию коих рубашки стали бы дешевле"[736].
  Проблемы московской промышленной группы, связанные с изменением финансово-экономических ориентиров правительства, совпали с другими серьезными вызовами, также идущими от властей. Идея о неспособности местной буржуазии к какой-либо конструктивной деятельности получила широкое распространение, и другое ключевое ведомство - Министерство внутренних дел - приступило к разработке рабочего вопроса, становившегося все более актуальным. Как отмечалось в передовой "Нового времени":
  "гордый и всесильный на Западе капитализм у нас - пока еще слабый ребенок, могущий ходить только на помочах, и водит его на помочах правительство... Весьма деятельная правительственная попечительность о развитии фабрично-заводской промышленности создает у нас особенно благоприятную почву для правительственного вмешательства в дело благоустройства быта фабрично-заводских рабочих"[737].
  Здесь в полную силу звучит уже знакомый мотив неполноценности купечества, который, как мы видели, возникал применительно к экономической сфере. Промышленникам региона напоминали о сопротивлении действиям властей по введению и расширению в России фабричного законодательства. Теперь их также упрекали в неспособности поддерживать спокойствие среди наемных работников (особенно зримо это проявилось в ходе забастовок 1896-1897 годов, доставивших властям немало хлопот). Именно поэтому чиновничество МВД и решило взять рабочий вопрос под свой ведомственный контроль. Инициаторами выступили московские власти: генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов и начальник местного охранного отделения С.В. Зубатов[738]. Их усилиями отделения городской полиции, по сути, превращались в органы защиты работников предприятий от произвола владельцев. Такую корректировку полицейских функций московское руководство уже в июле 1898 года вдохновенно излагало товарищу Министра финансов А.Н. Коковцову. Тот как раз был командирован в Первопрестольную в связи с начавшимися недоразумениями между жандармским надзором и фабричной инспекцией[739]. Последняя, как известно, находилась в ведении Минфина и на нее возлагались законодательно прописанные функции по разрешению производственных конфликтов. Однако названные лица сочли возможности фабричной инспекции по регулированию трудовой сферы недостаточными, а сам этот институт - крайне беспомощным, давно попавшим в полную зависимость от хозяев. А потому, любые волнения на предприятиях не только дают право полиции, но и обязывают ее вмешиваться в урегулирование производственных конфликтов, поддерживая тем самым общий порядок[740].
  Зубатовщина (такое название, как известно, закрепилось за этой системой) стала уникальной в отечественной истории попыткой решить рабочий вопрос с монархических позиций. Ключевым моментом здесь явилось то, что протест-ные настроения концентрировались на буржуазии, которая объявлялась виновницей всех бед трудящихся, исключительно ей обязанных своим незавидным положением. Но пролетариат не одинок в своем противостоянии хозяевам: у него есть мощный союзник в лице царя и его верных слуг, способных помочь рабочим вырвать необходимые уступки у капиталистов. Такая политика преследовало двуединую цель: с одной стороны, нейтрализовать влияние разнообразных революционных элементов, демонстрируя рабочим, что не отсюда им следует ждать улучшений[741], а с другой - под силовым давлением государства заставить местное купечество раскошелиться, т.е. оплатить повышение жизненного уровня трудящихся из своих средств. Зубатовское начинание в МВД метко охарактеризовали социальной монархией[742]. Решались эти задачи в рамках рабочих организаций, созданных под патронажем полиции. С 1901 года в Москве начали действовать Общество взаимопомощи рабочих механического производства и Общество взаимопомощи ткачей. Они брались за выдвижение экономических требований наемных работников к хозяевам. От имени обществ по различным предприятиям города разъезжали рабочие, агитировавшие против фабрикантов. Эти уполномоченные публично обличали эгоистическую сущность представителей капитала, не желавших по доброй воле идти навстречу трудовым массам.
  Результаты этой пропаганды быстро ощутили на себе капиталисты разного уровня, например крупный предприниматель Ю.П. Гужон, тесно связанный с верхушкой московского промышленного клана. Его фабрику посетили представители названных обществ и под угрозой стачки выставили серьезные денежные претензии к администрации. Хозяин ответил отказом, но был сразу предупрежден полицией, угрожавшей, в случае невыполнения предъявленных ему требований, высылкой. Для улаживания скандальной ситуации потребовалось вмешательство французского посла - Ю.П. Гужон был гражданином Франции. Примечательно, что солидарность с ним проявили многие крупные промышленники Москвы, уговаривая не идти на уступки и обещая коллективно покрыть его убытки, вызванные этими проблемами[743]. Владельцы незначительных производств также не избежали подобных визитов. Как следовало из жалобы фабриканта Ф. Колосова, в его отсутствие на предприятие неожиданно явились представители Общества ткачей. Они предъявили беременной жене купца бумагу от обер-полицмейстера, разрешавшую им посещение заводов и фабрик города. Собрав рабочих, они около часа произносили зажигательные речи об их правах. У испуганной происходящим женщины случились преждевременные роды, и ее супруг требовал сурового наказания для агитаторов[744].
  Волна энтузиазма, охватившая простой люд, так или иначе вовлеченный в орбиту деятельности этих Обществ, ширилась. Сюда в огромном количестве доставлялись жалобы на разнообразные утеснения, невыплату зарплаты, незаконные вычеты, штрафы, увольнения и т.д. Многие заявления направлялись затем в полицию или фабричному инспектору, и в большинстве случаев жалобы удовлетворялись[745]. 19 февраля 1902 года, в годовщину освобождения от крепостного права, Общества провели грандиозную 40-тысячную манифестацию рабочих с возложением венков к памятнику Александру II[746]. Как сообщалось, в одном из писем, зубатовские собрания в Москве проходят почти каждый день: на них присутствует от ста до тысячи человек, в тоже время социал-демократические мероприятия собирают по 10-20 рабочих[747]. Неприкосновенность уполномоченных от Обществ заметно импонировала широким массам. Не осталась без внимания и явная расположенность к деятельности этих организаций генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича - дяди Николая II, женатого на родной сестре императрицы. В народе даже считали, что один из активистов общества ткачей, Н.Т. Красивский, - незаконнорожденный сын Александра II, чем и объясняли подчеркнутое внимание к нему со стороны великого князя. Как отмечал С.В. Зубатов, "лишь благодаря этой легенде можно объяснить себе тот громадный успех и доверие, которыми пользуется Красивский среди рабочих"[748]. Чувствуя поддержку властей, рабочее население Москвы обсуждало предстоящее объединение всех трудящихся города в союзы по примеру уже действовавших обществ. Активисты открыто рассуждали о том, что скоро владельцев предприятий вообще скрутят, а затем заводы и фабрики у них отберут в казну, "чтобы народу тесноты не было, а была воля во всем"[749].
  Смелые помыслы рабочих устремлялись и дальше, на ненавистную торговлю, обиравшую их в повседневной жизни. Перспективы торговой сферы сформулировал лидер Общества механического производства Ф.А. Слепов. Он призывал вырваться из цепких когтей торговцев и лавочников, опутавших рабочего человека сетями, от которых все "страдают, как мухи в паутине"[750]. Противостоять их ненасытной алчности - вот главная задача текущего дня. Необходимо обуздать и контролировать цены на важные для жизни людей продукты, пресекая злоупотребления со стороны торговцев. Но при этом важно понимать, что "торгаши" согласуют свои действия, а потому общим и мощным ответом им станет создание Общества потребителей, где рабочие будут в обязательном порядке обслуживаться по низким ценам[751]. Все эти размышления завершались оптимистическим призывом:
  "Опомнитесь, друзья мои, проснитесь от вековой дремоты, которая оковала наши очи непроницаемым мраком... и дружно двиньтесь все к одной цели, и враг наш дрогнет, и царство его окончится"[752].
  Можно спорить, действительно ли рабочие в эти годы "опомнились и проснулись", но кто, вне всякого сомнения, быстро последовал данной рекомендации, так это московская промышленная группа. В ней относительно происходящего двух мнений не возникало. Владельцы видели, что на фабрики, где они чувствовали себя как дома, третируя по своему усмотрению персонал, ворвалась чуждая сила, угрожавшая и прибыли, и хозяйскому самовластию. Прекрасно понимая, от каких ведомственных сил исходит угроза, они в тревоге обратились в Министерство финансов. Уже в августе 1901 года делегация от московских предпринимателей посетила это ведомство, прося пресечь собрания Обществ. Чиновники ответили, что не только не собираются прекращать подобные мероприятия, а всячески их приветствуют[753]. Однако стремительное развитие событий кардинально изменило позицию Минфина, и спустя всего полгода, в марте 1902-го, здесь уже иначе отнеслись к поступившей от фабрикантов Москвы просьбе.
  В прошении, в частности, признавалась польза организации рабочих для сношений с администрацией, однако акцент был сделан на антикапиталистических заявлениях: объединение вокруг них политически опасно в первую очередь для правительства. Ведь оно, писали фабриканты, лучше других знает, что справиться с увлеченными такими идеями массами крайне трудно[754]. В качестве иллюстрации приводился пример недавних событий на предприятии Ю. П. Гужона. Характеризуя положение дел в целом как очень тревожное, промышленники адресовали министерству многозначительный намек на то, что рабочие не ограничиваются обсуждением условий своего труда и быта, а переходят на "разбор Государственной росписи нынешнего года"[755]. Москвичи писали о серьезном замешательстве в торгово-промышленном мире, поскольку стало непонятно, куда обращаться с производственными недоразумениями -"к фабричному инспектору или к агентам охранного отделения, в лице которых мы привыкли видеть элемент далекий от внутреннего понимания фабричной жизни"[756]. Расчет на противоречия между ключевыми ведомствами правительственной системы - финансов и внутренних дел - оправдался, и теперь опасения московских фабрикантов не остались без внимания.
  4 апреля 1902 года товарищ Министра финансов В.И. Ковалевский собрал совещание для выяснения дел в Московской губернии; критике подверглась практика взаимоотношений между рабочими и хозяевами под патронажем полиции. Было сказано, что у рабочих складывается мнение, будто заключение договоров трудового найма возможно лишь при участии посреднических комитетов. Распространяются слухи о существовании каких-то сокрытых законов о повышенной зарплате, об ограничении прав собственников по владению предприятиями и о полном переходе последних в руки рабочих, коим правительство окажет необходимое содействие капиталом и т.д. Подобные безосновательные надежды активно обсуждались на сходках рабочих, разрешенных московскими властями в народных домах и других общественных местах. В результате у простого народа создавалось впечатление, что обещание улучшить положение масс исходит непосредственно от самого правительства. И если зимой 1902 года такие настроения преобладали только в Москве, то весной они проникли уже и в губернию[757].
  Помимо поисков сочувствия и помощи в правительственных кругах некоторые крупные московские фабрикаты предприняли неожиданный шаг. Они решили встретиться с идейным вдохновителем ненавистной им политики С.В. Зубатовым, чтобы в открытом разговоре выяснить позицию своего недруга. События, связанные с этой встречей, довольно запутанны. По свидетельству самого С.В. Зубатова, о встрече его попросил один из сослуживцев, сказавший, что не мешало бы развеять сомнения по поводу проводимой политики и еще раз уточнить некоторые акценты[758]. Непосредственным организатором встречи стал некто К.С. Красильников; когда-то он служил в издании "Русское обозрение", собственником какого-либо производства никогда не был, в течение некоторого времени состоял управляющим у фабриканта средней руки[759]. 26 июля 1902 года Красильников привел начальника московского охранного отделения в известный ресторан Тестова, где в самом большом зале его ожидали семеро представителей делового мира Москвы: В.В. Якунчиков, С.Т. Морозов, В.Г. Сапожников, С.С. Корзинкин, Н.И. Прохоров, С.И. Четвериков, К.А. Ясюнинский. Представление о состоявшемся разговоре мы можем составить благодаря записке, составленной по итогам встречи купеческой стороной. С.В. Зубатов вновь назвал фабричную инспекцию анахронизмом, давно утратившим доверие у рабочих; потому-то, сказал он, полиция и вынуждена принимать на себя часть ее функций; в конечном счете это делается для легализации рабочего движения в форме профессиональных объединений, с которыми необходимо обсуждать весь ход производственной жизни. Промышленники не согласились с Зубатовым, заявив, что если вместо фабричных инспекторов полиция будет присылать на предприятия каких-то непонятных личностей, называющих себя уполномоченными, то ничего путного из этого не выйдет. В случае продолжения такой практики они пригрозили закрыть фабрики и распустить рабочих, предоставив полиции самой о них заботиться[760].
  Вообще, эта встреча не принесла, да и не могла принести ничего нового: судя по всему, стороны не собирались слушать друг друга. Однако записка по результатам встречи, подготовленная в откровенно невыигрышных для начальника московской охранки тонах, оказалась не где-нибудь, а в руках С.Ю. Витте. Министр финансов не замедлил переадресовать ее руководству МВД, сопроводив своими пояснениями:
  "Ознакомившись с этими соображениями, я совершенно затрудняюсь отдать себе отчет о тех последствиях, кои могут иметь место на деле, если предложения начальника московского охранного отделения будут осуществлены. Не в состоянии предусмотреть результаты проектируемых мер, я не могу, тем не менее, не высказать ныне же опасений за возможность возникновения крупных недоразумений на фабриках и заводах г. Москвы"[761].
  Очевидно, что истинная подоплека ситуации состояла в соперничестве двух ключевых министров, чьи отношения, как известно, были отягощены всевозможными интригами[762]. В данном случае С.Ю. Витте выставил подчиненного В.К. Плеве в невыгодном свете, объявив инициативу полиции несостоятельной. Современники тех событий не сомневались, что это удалось благодаря московским промышленникам, заявившим о вреде зубатовской политики. Как утверждал Л.А. Тихомиров, злополучную записку составил К.С. Красильников, выставлявший себя победителем "зубатовщины", а доставил ее к С.Ю. Витте все тот же обиженный Ю.П. Гужон[763]. Кстати, этот эпизод действительно вызвал закат политики полицейского социализма. Интересно, что спустя некоторое время С.В. Зубатов имел другую личную встречу с одним из лидеров купечества, С.Т. Морозовым - по просьбе последнего. Морозов высказал соображение, что дело, задуманное Зубатовым, не имеет больших перспектив, так как полностью завязано на его незаурядную личность. В этом и кроется главный недостаток предложенной инициативы: без своего автора система долго не просуществует[764]. Так оно, собственно, и произошло. Вскоре С.В. Зубатова под предлогом повышения перевели из Москвы в Петербург, а затем убрали подальше - во Владимир.
  Судьба рабочих обществ оказалась в руках могущественного С.Ю. Витте. Тот "творчески" распорядился доставшимся ему наследством. Осознавая, что потребность в организации рабочих масс для обсуждения текущих дел действительно велика, Министр финансов решил идти законодательным путем. Структуры департамента полиции устранялись от вмешательства в фабрично-заводскую сферу; на предприятиях вводился институт уполномоченных, именуемых старостами, для информирования администрации и иных должностных лиц о нуждах рабочих; через них же доводились до коллективов распоряжения и разъяснения начальства. По мнению С.Ю. Витте, предлагаемая инициатива не являлась новшеством, но лишь узаконивала существующее положение дел. Отсутствие законодательной санкции приводило к стихийному развитию рабочего представительства или к анархии. С появлением же старост возник легальный способ информирования всех заинтересованных сторон о производственной жизни[765]. Правда, хотя уполномоченные и объявлялись выборными, их самостоятельность была крайне невелика: кандидатов в старосты утверждала та же администрация, а при неудовлетворительном исполнении обязанностей староста мог быть отстранен решением губернатора[766]. Но даже эти расчеты С.Ю. Витте не оправдались. Закон, по сути имитирующий рабочее представительство, не встретил сочувствия у фабрикантов: они отказывались иметь на своих предприятиях старост и упоминать их в расчетных книжках[767]. После отставки С.Ю. Витте с поста Министра финансов в августе 1903 года В.К. Плеве дал новое дыхание полицейским инициативам в рабочем вопросе. На этот раз уже в Петербурге учреждались собрания фабрично-заводских рабочих, во главе которых оказался священник Гапон, получивший известность после событий января 1905 года.
  Говоря о зубатовщине, необходимо отметить еще одну важную ее черту, на которую сегодня почти не обращают внимания. Речь идет о религиозной составляющей, а точнее, о направленности этого политического курса против старообрядческой купеческой группы - сердцевины московского промышленного мира. Общее ухудшение позиций московской буржуазии в конце XIX столетия сказалось и на религиозном климате. Разработка полицейских подходов в рабочем вопросе была тесно связана с возобновлением жесткого отношения к расколу. Терпимость предыдущих лет - эпохи Александра III - довольно быстро уходила в прошлое. Это выразилось в том, что фабрикантов из староверов, с их "фирменным", исконно русским лицом, власти перестали рассматривать в качестве подлинных представителей народа. К ним снова приклеили подзабытый ярлык - "австрийцы": как известно, большая часть крупного купечества принадлежала к поповскому белокриницкому согласию, учрежденному в Австрийской империи в 1846 году. И власти задались закономерным вопросом: на каком основании они осмеливаются объявлять себя истинно православными? В рамках "зубатовщины" воздействие на раскол было дифференцированным. Уточним, что именно староверческим низам, блуждавшим, по убеждению властей в духовных потемках, предназначалась полицейская поддержка в противостоянии с хозяевами-кровопийцами. На нейтрализации религиозного дурмана, который якобы из корыстных побуждений напускали владельцы предприятий, концентрировались и заботы господствующей церкви. Для улучшения нравственной атмосферы синод требовал от Министерства финансов беспрепятственного допуска приходских священников господствующей церкви на те предприятия, где "хозяева и управляющие принадлежат расколу"[768]. Духовенство принимало активное участие в собраниях рабочих-старообрядцев; например, для собеседований с ткачами выделялись аудитории на тысячу человек, для них открывались приходские школы миссионерских братств и т.д.[769] Инициаторы этих мер ратовали за укрепление подлинно нравственных начал, сила которых, как демонстрируют "наши старообрядцы... без всякого сравнения могущественнее силы каких-нибудь промышленных олигархий"[770].
  С представителями раскольничьего капитала велись совсем не духовно-просветительские обсуждения. Вспомним уже упомянутую встречу С.В. Зубатова с московскими воротилами в 1902 году (и заметим, что они - все семеро - были староверами). Кстати, уже с конца XIX века московские власти возобновили наблюдение за видными раскольниками-фабрикантами[771]. Все это заметно усиливало дискомфорт купеческой элиты. Ее представители - обладатели многомиллионных капиталов - рассчитывали на соответствующее отношение к себе со стороны властей. И не смотря на приверженность старой вере, они совсем не желали довольствоваться второсортным положением в обществе. Однако, на смену конфессиональной толерантности, правительство подвергло серьезному давлению рогожскую иерархию, расцветшую к середине 1890-х годов. Как известно, она полностью контролировалась прихожанами-толстосумами. Порядки первой половины столетия, когда иерархи поповства имели определяющий голос в решении не только религиозных, но и коммерческих дел (как, например, известный И. Ястребов), канули в лету. В течение пореформенного периода поставленные епископы и священники фактически находились на содержании крупного купечества, заправлявшего делами согласия. Но теперь власти решили положить конец австрийской или белокриницкой иерархии. Развенчать самозванцев вызвались по-настоящему, подлинно русские люди: обер-прокурор синода К.П. Победоносцев и Московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович. В феврале 1900 года они собрали специальное совещание с участием Министров внутренних дел и юстиции. К.П. Победоносцев развил опасения, что расцвет раскольничьей иерархии рано или поздно приведет к учреждению на Рогожском кладбище своего патриарха. А это уже чревато для государства и господствующей церкви невиданными раздорами, последствия которых трудно спрогнозировать[772]. В результате совещание потребовало от поповцев подписаться под тем, что они обязуются впредь не именоваться архиерейскими титулами, не совершать недозволенных им законом служений и действий, позволенных лишь иерархам православной церкви[773]. Те, кто отказались дать требуемые властями обязательства, подверглись административной высылке. Даже архиепископ московский и всея Руси Иоанн (И. Картушев) вплоть до 1905 года был вынужден проживать то в Тульской, то во Владимирской губернии.
  Религиозный мир рогожан рисковал оказаться организационно расстроенным. Но они стоически восприняли старые религиозные вызовы нового, XX, столетия:
  "Итак, Константин Победоносцев решил воздвигнуть гонения на старообрядцев. Но могут ли бояться его старообрядцы? Пусть вспомнят они времена Диоклетиана и прочих гонителей христианства. Разве Христиане боялись их?"[774].
  Тем не менее, как и прежде (ныне, скорее, по инерции), они бросились за помощью к всемогущему самодержцу. В кратчайшие сроки прошение на имя Николая II украсили 49 753 подписи староверов из различных губерний России. Императору, который находился в Ливадии, его передал великий князь Александр Михайлович[775]. В этом впечатляющем документе проводилась простая мысль: старообрядцы - исконно русские люди, исповедующие православную веру и всегда повинующиеся властям предержащим; их нельзя притеснять вследствие чьего-то предубеждения. Не был забыт и Александр III, который, как напоминали авторы, заботливо указал нам "те границы, в пределах которых мы должны устраивать свою религиозно-нравственную жизнь"[776]. Однако обнадеживающей реакции не последовало. Из архивных документов следует, что в ответ на данное прошение был подготовлен всеподданнейший доклад Министра внутренних дел Д.С. Сипягина. Доклад содержал пояснение относительно усилий раскольников по широкому толкованию закона от 3 мая 1883 года: их стремления сводятся к желанию "заявлять всеми способами о существовании в России другой православной веры", и основанием для этого служит допущенное в 1840-х годах учреждение "австрийского священства". Следовательно, необходимы меры, которые бы не позволяли создавать одинаковые условия для последователей раскола и для людей, исповедующих православную веру[777]. Этим объяснением все и завершилось. Правда, для старообрядцев работа по сбору подписей под прошением не прошла бесследно: с этих пор ежегодно начали проводиться так называемые всероссийские съезды[778].
  Итак, в конце XIX - начале XX века у крупного купечества Центрального региона возникли серьезные проблемы. Правительственная бюрократия за его счет решила сбалансировать устои самодержавного режима. Интересы этой группы буржуазии были фактически принесены в жертву новым вызовам социально-экономического развития. Акцент на иностранный капитал и его широкое присутствие в отечественной экономике оказалось для властей куда более привлекательным, чем обеспечение потребностей фабрикантов крестьянского происхождения. С зарубежными финансами, знаниями и технологиями правительство теперь связывало перспективы развития страны. Иностранные инвестиции пользовались поддержкой высшей бюрократии. На этом фоне произошло резкое усиление петербургских банков, давних соперников промышленников Центра за первенство. Все это кардинально изменило экономический ландшафт страны, существовавший с пореформенных десятилетий. Помимо этого правительственные круги вознамерились за счет купеческой буржуазии решить ряд насущных социальных проблем, связанных с увеличением численности рабочего класса. Речь шла о содержании этой быстро растущей вместе с промышленностью части населения. На решение данной проблемы была направлена так называемая "зубатовская политика": ее цель - заставить купечество, чуждающегося введения рабочего законодательства, в полном объеме оплатить социальные потребности трудящихся. Дополнительные расходы на наемных рабочих становились серьезной ношей, резко снижающей прибыль, прежде всего, опять-таки капиталистов из народа. Для них эти затраты были особенно ощутимы, поскольку, в отличие от петербургской буржуазии, купечество не могло компенсировать их с помощью административного ресурса, бюджетных источников и дешевых иностранных кредитов. Сюда следует добавить и возобновление религиозных притеснений русского купечества, в большинстве своем по-прежнему придерживавшегося староверческих традиций.
  В результате целая группа капиталистов не дворянского и, соответственно, не чиновничьего происхождения оказалась перед лицом серьезного системного кризиса. Уяснение этого обстоятельства имеет определяющее значение для уточнения ряда важных выводов прошлых лет. Так, краеугольный тезис советской науки о том, что лишь страх перед рабочим движением и неспособность царизма (после 9 января 1905 года) обеспечить защиту, толкнули купечество на оппозиционный путь[779], не является исчерпывающим. Недовольство этой буржуазной группы, как мы видели, было связано далеко не только с рабочей проблемой. А опасения за свое будущее возникло у купечества задолго до январских событий 1905 года, еще в конце XIX столетия. Как метко было замечено тогда же:
  "правительство собственными руками создавало себе врагов из 'людей порядка', превращая верных своих слуг в политически неблагонадежных, толкая капиталистов на путь политической оппозиции"[780].
  Утверждение советской историографии, что буржуазия в целом до января 1905 года пребывал в спячке, а потому чуть ли не проспала революционный подъем, включившись в него последней, также нельзя признать правомерным. Необходимость выживания в сложившихся условиях вызывала у московского клана не апатию, а потребность в активных действиях. К трудностям купечеству было не привыкать, но вот инструментарий для их преодоления теперь кардинально обновился.
  
  2. Правительственный и общественный либерализм
  
  Обращаясь к политической эпопее начала XX века, следует сказать о ее особенностях по отношению к предыдущему либеральному всплеску. Как известно, он имел место в царствование Александра II, когда ряд представителей сановной аристократии выступал с предложениями конституционного характера. Наиболее продвинутым и подготовленным оказался проект Министра внутренних дел М.Т. Лорис-Меликова, вокруг которого в 1880-1881 годах группировались реформаторски настроенные высокопоставленные чиновники. Имена Д.А. Милютина, А.А. Абазы, М.С. Каханова, Д.М. Сольского и др., чьи преобразовательные стремления питались европейской мыслью, следовавшей в русле либеральных ценностей, хорошо известны в литературе[781]. Претворение этих идей на российской почве рассматривалось в качестве эффективного способа укрепления государственных институтов, призванного обеспечить монархии более твердую основу. В этом круге государственных деятелей господствовало убеждение, что представительство сословий является необходимой и прочной опорой, органично дополняющей чиновничьею вертикаль. Однако гибель Александра II перечеркнула данные планы: они оказались свернутыми на два с лишним десятилетия.
  Следующей либеральной волне в начале XX века повезло больше: она увенчалась конкретными итогами, т.е принятием конституции и учреждением думы. Причины этого успеха трактовались по-разному. Согласно ленинской концепции достигнутые результаты стали возможными благодаря усилиям пролетариата, численно и сознательно окрепшего на рубеже столетий, а главное стараниями его передового отряда - большевистской партии, организационно оформившейся в это время. Разумеется, при таком подходе говорить о каких-либо либеральных проектах сверху было уже просто неуместно. В ситуации, оцененной подобным образом, ни группировки во власти, ни социальные слои (дворяне, буржуазия) не могли обладать какой-либо инициативой на политическую модернизацию. Согласно ленинским понятиям к началу XX столетия все они являлись апологетами самодержавия, не мысля своего существования без абсолютистского режима; а потому опять-таки лишь рабочий класс был реально заинтересован в политических преобразованиях. Вот такую в самом сжатом виде известную схему долгое время обслуживала советская историография. После крушения СССР исследовательские приоритеты по понятным причинам изменились. Конечно, наработки вождя, пропитанные острой партийной борьбой, уже не признаются ориентиром для научного продвижения вперед. В частности, роль пролетариата в революционных событиях теперь не представляется в качестве ключевой, ведущей за собой все остальные общественные силы. Вклад большевиков в политическую трансформацию начала столетия ставится под вполне справедливые сомнения[782]. Постепенно размываются идеологические штампы, уступая место более трезвому взгляду, основанному на новом осмыслении источникового массива. Тем не менее, избавление от ленинской доктрины и связанных с ней наслоений еще далеко от завершения. Продвижение по этому пути связано с дальнейшей разработкой двух узловых моментов. Во-первых, выяснением того как в действительности реализовывались потребности в политической модернизации у различных слоев. И, во-вторых, кто стал главной движущей силой обострения общественной обстановки осенью и в декабре 1905 года.
  Начать нужно с принципиального утверждения о том, что в конституционной модернизации абсолютизма в начале XX столетия была заинтересована сама верховная власть. Последовательность действий правительства Николая II подводит именно к такому выводу. Рубеж веков ознаменовался утверждением нового курса на масштабное привлечение иностранных инвестиций в российскую экономику. За этим стояло вполне осознанное стремление приобщиться к рынку международного капитала, что сулило новые возможности. Именно с этой целью и была проведена денежная реформа 1897 года, привязавшая рубль к золоту; конвертируемость российской валюты обеспечивала свободную циркуляцию финансовых потоков. Конечно, инвестиционная привлекательность России заметно повышалась, однако для желаемой интеграции этого было недостаточно. Требовались определенные шаги не только в хозяйственной, но и в политической сфере, направленные на трансформацию неограниченного самодержавия в буржуазную монархию. Либерально-экономическая инициатива плохо совмещалась с самодержавной формой правления, которая в глазах западных финансовых игроков выглядела откровенным рудиментом. Иными словами, государства с режимом неограниченной монархии не могли полновесно присутствовать на международном рынке капиталов. К тому же повсюду в Европе начала XX века существовали представительные выборные органы власти. Пожалуй, лишь Османская империя (синоним отсталости) обходилась без парламентских институтов.
  Погрузившись в новую экономическую реальность, Николай II не мог пренебречь потребностями политической модернизации: стремиться в мировой финансовый рынок и одновременно пытаться консервировать абсолютистский режим - действия взаимоисключающие. Вне всякого сомнения, еще учитель Николая II, либеральный профессор Н.X. Бунге (Министр финансов в 1882-1886 годах), ратовавший за введение золотого рубля, объяснил будущему императору очевидность таких вещей[783]. Другое дело, что далеко не все в правящей верхушке осознавали необходимость адаптации к новым экономическим условиям. В своих мемуарах С.Ю. Витте подчеркивал наивность распространенного в России мнения, будто:
  "иностранным держателям наших фондов и банкирам все равно, какой у нас будет образ правления".
  Он указывал на тесную связь между доступом к иностранному кредиту и политическим строем государства, институты которого должны гарантировать предсказуемость и прозрачность политики[784]. Однако если российская верховная власть в либерально-экономическом ключе обосновывала потребности модернизации, то политически эта программа виделась совсем иначе. По убеждению Николая II, русские люди - приверженцы монархических воззрений - не способны к восприятию конституционного творчества по европейским образцам.[785] После совещания губернских предводителей дворянства в 1897 году государь, беседуя с князем П.Н. Трубецким, уверял в готовности поделиться с народом властью, но также и называл причину, препятствующую осуществить данный шаг. Он считал, что ограничение царских прерогатив было бы понято крестьянским населением страны, как насилие интеллигенции над самодержцем: в этом случае народ просто-напросто бы стер с лица земли верхние слои общества[786]. Поэтому учреждение в России представительного органа - думы - могло быть подано только в качестве доброй воли царя, жертвующего своей единоличной властью. Особый акцент делался именно на добровольности почина, что коренным образом должно отличать характер политических реформ в России от Европы. Если на Западе отдельные классы буквально вырвали реформы у верховной власти, сокращая ее прерогативы, то у нас, наоборот, призыв выборных людей должен делать их советниками царя, им же приглашенных. То есть речь шла не о самостоятельности законодательной ветви власти, а скорее о верховенстве воли монарха[787].
  Подобное дарование конституции в теории государственного права известно под названием октроированного конституционализма. Его применение дает возможность избежать деструктивных издержек при смене основ государственно строя, и вместе с тем обеспечивать правовую трансформацию абсолютизма в конституционную монархию. Основным инструментом здесь выступают реформы, постепенно осуществляемые по инициативе самой верховной власти. Если проводить аналогии, то такой подход уже был реализован царизмом в экономической сфере. Речь идет об освобождении крестьян от крепостного гнета в 1861 году. Тогда удалось провести масштабные преобразования, исключительно благодаря воле верховной власти. Очевидно, что какие-либо иные сценарии решения вопроса были абсолютно неприемлемы. Теперь же на повестке дня стояло проведение политической модернизации самодержавия, придание монархии лица наиболее соответствующего новым финансово-экономическим потребностям государства. Эти задачи также намеревались решать в русле уже апробированного в начале 60-х годов сценария. Понимание данного обстоятельства актуализирует и выдвигает на первый план проблему: кто же конкретно в среде правящей бюрократии в начале XX века мог реализовывать политическое реформирование? Долгое время даже постановка такого вопроса не только не могла восприниматься серьезно, но и попросту считалась маргинальной. Как уже говорилось, правительственные верхи начала XX века традиционно изображались оплотом махровой реакции, неспособной ни к чему кроме консервации абсолютизма в духе дореформенных времен.
  На самом деле обращение к источникам (а не к ленинским творениям) свидетельствует, что в этот период в среде высшей бюрократии либеральные тенденции были более сильны, чем в конце правления Александра II. Круг чиновничества, обсуждавшего конституционные перспективы, по сравнению с тем периодом стал теперь гораздо шире. Недоброжелатели подобных новаций, к примеру, не сомневались что в среде сановников начала нового столетия много конституционалистов[788]. И высказывали убеждение о наличии в правительстве деятельного конституционного крыла[789]. Их лидер также был хорошо известен - это Д.М. Сольский[790]. Начав служебную карьеру еще в 60-х годах XIX века, он занимал ключевые посты в государственном управлении, неизменно входя в группу либерально настроенных деятелей, приверженцев конституционного пути развития. Профессиональные качества позволили ему остаться в правительстве Александра III, не особо привечавшего поборников либерализма. Он выступал за отмену подушной подати, проведенной еще Н.X. Бунге, не одобрял еврейских притеснений, критиковал земскую реформу 1890 года Министра внутренних дел Д.А. Толстого и т.д.[791] При Николае II влияние Сольского серьезно усилилось. Возглавляя Департамент экономии Государственного совета, он играл одну из ключевых ролей в выработке многих решений; в частности поддерживал С.Ю. Витте во введении золотого рубля. В.И. Гурко, характеризуя чиновничьи круги рубежа веков, подчеркивал, что наибольшим влиянием в них пользовался именно Д.М. Сольский, ставший в 1902 году графом[792]. Как крупный государственный деятель он всегда действовал в соответствии со своими либеральными предпочтениями. А потому в начале XX века именно он символизировал преемственность с эпохой правительственного либерализма Александра II. Заметим, что Сольский выступал за ведение конституционных начал в государственную практику, но исключительно в октроированной форме, т.е по доброй воле императора и постепенно. Он понимал непригодность для российских условий иных путей продвижения в сторону конституционализма.
  И практические шаги в этом направлении начали предприниматься властью с начала XX столетия. Это сюжеты малоизвестны: они лишь контурно присутствуют в литературе, хотя, конечно же, заслуживают самой пристальной разработки. В начале 1901 года проходит реформа Государственного совета. В его новом утверждении, подписанном Николаем II, присутствовал специальный раздел "Об особых совещаниях и Подготовительных комиссиях", где было прописано право приглашения в них специалистов, не членов Госсовета[793]. Фактически это означало привлечение выборных представителей для выработки законодательных решений. Впервые это произошло на рассмотрении положения о портовых сборах, что стало заметным событием в жизни правительственных верхов. В совещании участвовали начальники портов, представители местного городского общественного управления и купечества, избираемых городскими думами и биржевыми обществами[794]. Привлечение общественности к обсуждению различных государственных проблем становится постоянным. Например, это проявилось и в работе межведомственного Особого совещания по делам сельскохозяйственной промышленности, созданного в 1902 году. Масса заинтересованных лиц (и не только дворянство) приняла участие в трудах губернских комитетов совещания, сформированных по всей стране. Здесь высказывались конкретные предложения по реформированию всей сельской жизни, экономики, социальным вопросам и т.д.[795] В 1904 году при МВД задумывалось создание Совета по делам местного хозяйства, который состоял не только из чиновников центрального аппарата, но и из выборных представителей с мест. Исследователи оценивают разработку этого органа как своего рода зародыш думы[796]. Обратим внимание, что данная реформаторская инициатива была связана с именем В. К. Плеве, историческая репутация которого носит крайне реакционный характер. Советской историографией его деятельность трактовалась под углом оберегания монархии от каких-либо изменений. Заметим, Плеве в течение семи лет занимал должность Государственного секретаря, т.е. находился в Государственном совете рядом с Д.М. Сольским. Имеет смысл привести одну мысль Плеве, которая, как представляется, хорошо отражает суть правительственных намерений в этот период:
  "Россия - это огромный воз влекомый по скверной дороге тощими клячами - чиновничеством. На возу сидят обыватели и общественные деятели и на чем свет стоит ругают власти, ставя в вину плохую дорогу. Вот этих-то господ следует снять с воза и поставить в упряжку, пусть попробуют сами везти..."[797]
  Скажем откровенно, либеральная часть правительства не ожидала больших затруднений в претворении в жизнь именно такого сценария. В пореформенный период самостоятельную инициативу снизу по ограничению самодержавия проявляли одни и те же силы, включавшие некоторых дворян-земцев, а также вышедших из народничества революционеров; лишь смена поколений вносила неизбежные коррективы в ряды оппонентов власти. Активные представители интеллигенции объединялись в кружки, и хотя сила противостояния режиму понималась в них по-разному, в своей деятельности они так и не смогли преодолеть эти узкие рамки. На протяжении многих лет полиция фиксировала деятельность небольшого круга лиц, наблюдение за которыми не вызывало больших затруднений[798]. Усилия либералов снизу концентрировались, главным образом, вокруг создания печатного органа по образцу "Колокола" А.И. Герцена. Но, не смотря на энтузиазм, дело долго не двигалось с мертвой точки. Наконец решили издавать журнал "Земский собор", предложив участие в нем известному народнику эмигранту П.Л. Лаврову. Однако тот отказался, ограничившись поздравлениями со вступлением на поприще благородной борьбы[799]. Поэтому вполне справедлив диагноз полиции:
  "Либералы играют самую жалкую роль и, ограничиваясь праздной болтовней, не могут решиться, по свойственной им трусости, ни на какой серьезный шаг; исключение составляет только серьезный и достойный уважения кружок, не превышающий 10-15 человек, которые действительно готовы жертвовать и своим состоянием, и своим положением"[800].
  Подобная ситуация была с группами социал-революционеров и социал-демократов, которые трансформировались из народнического движения. Даже террористические акты (в том числе против Александра II), практиковавшиеся некоторыми революционерами, производя громкий эффект, не сотрясали основ самодержавия. Как говорил Л.А. Тихомиров, один из лидеров движения, перешедший затем в лагерь правительства, "революционеры есть, они шевелятся, и будут шевелиться, но это не буря, а рябь на поверхности моря"[801]. Социалисты вели теоретическую работу, плоды которой - в виде книг о перспективах марксизма в России презентовали друг другу. Выпускались листовки, по незначительности тиражей больше известные полиции, нежели собственно пролетариату. Но в целом пропаганда социал-демократов, предназначенная для рабочих, в 1880-1890-х годах большой пользы не принесла; население слабо воспринимало предлагаемые политические программы.
  Тем не менее, размышления властей по созданию представительной Государственной думы - но в сугубо монархических одеждах - встретили трудности. Привычный состав оппонентов режима, с которым правительству приходилось сталкиваться, к началу XX столетия заметно изменился. Впервые в истории оппозиционного движения России его ряды пополнились новым мощным игроком, никогда ранее не проявлявшим себя на этой ниве. Как будет показано далее, именно купеческая элита явилась для либерально-революционных кругов той опорой, которой им не доставало ранее. Конечно, такая исследовательская новация находится далеко за рамками советской исторической традиции, неустанно доказывавшей оппозиционную несостоятельность отечественной буржуазии. Однако, в рамках настоящей работы мы показываем, что эта оценка справедлива не для всех отечественных капиталистов в целом, а лишь для петербургской буржуазной группы. Ее плотная аффилированность с высшим чиновничеством позволяла максимально пользоваться всеми преимуществами существовавшего положения. Столичная деловая элита и связанные с ней капиталисты принимали любые сценарии, исходившие от правительства. В полной мере это относится к проекту политической модернизации, продиктованным новым экономическим позиционированием России. Очевидно, что петербургские банки, завязанные на иностранный капитал, могли только приветствовать усилия властей по закреплению и повышению инвестиционной привлекательности страны. Трудно представить столичных финансистов и дельцов, тесно сплетенных с придворными и правительственными сферами, в качестве политических противников последних.
  Московское же купечество смотрело на ситуацию иначе. Оно долго ждало часа, когда его лояльность будет по достоинству оценена властями, а народное происхождение не станет препятствием для полноценной бюрократической опеки. Царствование националистически настроенного Александра III, казалось, давало на сей счет совершенно определенные надежды. Однако, во второй половине 90-х годов курс царизма на встраивание в уже сложившуюся международную финансовую систему стимулировал невиданный приток в отечественную экономику иностранных инвестиций. Оператором этого процесса естественно стало петербургское деловое сообщество, чьи банковские структуры при поддержке правительства финансировали создание новых предприятий, устанавливали контроль над многими промышленными активами. В таком экономическом климате конкурентные перспективы купеческой буржуазии выглядели уже весьма призрачно: она не располагала таким финансовым потенциалом как иностранные компании, не обладала необходимым административным ресурсом. В результате противостоять надвинувшимся вызовам капиталисты из народа оказались не в состоянии. Привычные апелляции к верховной власти в данной ситуации имели немного смысла. Ведь новые экономического приоритеты (введение золотого рубля) продвигались под патронажем Министра финансов С.Ю. Витте и, не смотря на сопротивление аграрно-помещичьего лобби, были демонстративно одобрены императором Николаем И, минуя Государственный совет. Это показывало, что прежняя верноподданническая модель поведения практически исчерпана: она не поможет обрести нужную устойчивость в стремительно изменившемся экономическом пространстве. Осознание этого факта и предопределило переход московского купечества на новые политические рубежи, ориентированные на ограничение власти и утверждение прав и свобод, устанавливаемых конституционно-законодательным путем, а не выражением верховной воли. Иначе говоря, у данной части российских буржуа в начале XX века появились собственные причины, побуждавшие выступить за изменение существовавшего государственного порядка; причины, обусловленные жесткой экономической мотивацией, а не общими соображениями теоретического характера.
  Заметим, что в историографии, либеральные потенции купечества, по сравнению с другими силами, всегда находились под сомнением. Еще советские историки совершенно справедливо указывали на слабую вовлеченность московского купечества в оппозиционное движение начала нового столетия. Действительно, лидирующие позиции в нем принадлежали отнюдь не купеческой элите. Отсюда вопрос: почему же крайняя заинтересованность в преодолении проблем, вызванных действиями власти, не вывела обиженное купечество в первые ряды борцов с режимом? Ответ на самом деле несложен. Широкое либеральное движение могли возглавить только те его участники, которые имели подлинно общественное лицо и репутация которых в глазах, прежде всего, российской интеллигенции соотносилась с декларируемыми высокими целями. Вне всякого сомнения, такой репутацией обладал ряд дворян-земцев, верных своим принципам и твердо, предпочитавших их чиновничьим карьерам. Даже революционеры, идущие на смерть за идейные убеждения, вызывали у определенной части общества неподдельное уважение. На их фоне репутация купечества представала настолько блеклой, что не только о лидерстве, но даже о какой-либо публичности в этом процессе говорить не приходилось. Общественное мнение было убеждено в том, что буржуазия руководствуется сугубо материальными интересами, в то время как дворянство способно встать выше корыстных намерений[802]. Образ аполитичного и алчного купца так прочно укоренился в сознании российского общества, что даже выставляемая на всеобщее обозрение благотворительность не решала имиджевых проблем этого сословия.
  Чтобы убедиться в истинности сказанного, достаточно обратиться к русской литературе рубежа XIX-XX столетий. Карикатурный образ купца, решившего окунуться в общественную жизнь, запечатлен в пьесе "Джентльмен" (1897), написанной руководителем московского Малого театра, известным драматургом А.И. Сумбатовым-Южиным. Прототипом главного героя Лариона Рыдлова послужил потомственный фабрикант Михаил Морозов (1870-1904), представитель одной из ветвей знаменитой купеческой семьи. По сюжету этот столп делового мира Москвы без особых колебаний провозглашает себя русским самородком на фоне выродившегося дворянства. Он чувствует избыток сил, жаждет вести дела по-новому и силится изложить свои мысли в серии очерков "в смысле анализа современного общества". Рыдлов ощущает себя судьбоносной фигурой, призванной осчастливить отечество, а в знак своего покровительства жалует "таганский ярлык"[803].
  Иными словами, вся пьеса демонстрирует комичность и убогость попыток толстосума стать выразителем новых общественно-политических веяний.
  Притязания купечества на лидирующую роль в общественной жизни страны жестко критиковал также известный литератор той поры М. Горький, посвятивший этой теме повесть "Фома Гордеев" (1899). Действие разворачивается в среде поволжского купечества, где вызревают взгляды на судьбоносное значение этого сословия в жизни России. Выразителем новых идей выступает Яков Маякин, произносящий речи во славу русского купечества - "первых людей жизни, самых трудящихся и любящих труды свои... которые все сделали и все могут сделать"[804]. Но он встречает страстную отповедь со стороны своего родственника, молодого купца Фомы Гордеева, который явно выпадает из этого круга достойнейших людей. Гордеев с удивлением для себя обнаруживает, что не знаком ни с одним купцом, про которого не было бы известно чего-нибудь преступного:
  "Вы не жизнь строили - вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните ли вы Бога? Пятак - ваш бог! А совесть вы прогнали... Кровопийцы! Чужой силой живете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших?"[805].
  Эти эмоциональные горьковские обличения не выглядели чрезмерными. Нелицеприятное изображение купеческой буржуазии в передовой литературе совпадает с полицейскими оценками начала XX столетия. Как заключали московские стражи порядка, торгово-промышленное сословие совершенно обособилось от остальных, "смотрящих на него, говоря вообще, как на мошенника"[806].
  Итак, противоречивость сложившейся ситуации вполне очевидна. С одной стороны, купеческая буржуазия провозглашала (лучше М. Горького не передать!):
  "Мы фундамент жизни закладывали - сами в землю вместо кирпичей ложились, - теперь нам этажи надо строить... позвольте нам свободы действий!"[807].
  С другой стороны, ничего, кроме недоверия и скепсиса, эти устроители новой жизни у общества не вызывали. Обретение общественного лица - процесс не быстрый, и купечество конца XIX - начала XX века находилось в самом начале этого пути. Надо сказать, именно поэтому многие его представители публично не заявляли о своих политических инициативах. Они пока не претендовали на роль общественного авангарда, предоставив лидерство традиционным силам - земскому дворянству и профессиональным бунтарям. Поэтому у многих тогда складывалось впечатление, что организации типа "Союза освобождения" "втянули в орбиту своего влияния... московское именитое купечество"[808]. Хотя на самом деле ни о какой пассивности капиталистов из народа говорить не приходится. Повторяем, их заинтересованность в трансформации государственного строя определялась собственными интересами. Купеческая буржуазия больше не желала оставаться заложницей правящей бюрократии и ее меняющихся предпочтений, а решение этой задачи связывала с внедрением в политическую практику конституционных и либеральных принципов.
  Отношения с оппозиционными силами завязались у купечества не сразу. Это происходило постепенно, в русле масштабного просветительского проекта, инициированного представителями московского клана в конце XIX столетия. Как известно, Первопрестольная всегда позиционировала себя как общерусский культурный центр, противостоящий официальной культуре Петербурга[809]. Теперь различие культурных оттенков дополнились ярко выраженным оппозиционно-политическим подтекстом. Он наглядно проявился в ряде начинаний общественно-культурной жизни - оставивших заметный след в отечественной истории. Издательства, театры, галереи распространяли либерально-демократический дух, который, благодаря новым возможностям, проникал в широкие интеллигентские слои и в российское общество в целом. Этот процесс целенаправленно финансировался видными представителями купеческой элиты. Иначе говоря, именно они оплачивали формирование той среды, где утверждались либеральные представления о свободах, неприятие чиновничьей опеки и протест против полицейского произвола.
  Здесь, прежде всего, нужно вспомнить известные московские фирмы - И.Д. Сытина и братьев Сабашниковых, игравшие значительную роль на книжном рынке страны (их общий тиражный потенциал не уступал издательским возможностям царского правительства). И.Д. Сытин, старообрядец из Костромской губернии, переехав в Москву, занялся книготорговлей. Его успех обусловило серьезное конкурентное преимущество - сбыт продукции через мелких торговцев раскольников-офеней. Именно на таких конфессиональных сетях расцвело сытинское предприятие, сосредоточившее около трети продаж лубочных изданий в России[810]. С конца XIX века оно все активнее переключается на выпуск либерально-демократической литературы. Как тогда говорили, И.Д. Сытин от офень перескочил прямо к Горькому, Андрееву, Чехову и др.[811] Его деловым партнером становится богатая купчиха В.А. Морозова, мать того самого "джентльмена", карикатурно изображенного А.И. Сумбатовым-Южиным. Причем издательство не только сбывало свою продукцию, но и помогало покупателям в подборе библиотек для чтения, что позволяло влиять на вкусы обширной клиентуры. Магазины Сытина пользовались большой популярностью у либерально настроенных слоев: как отмечалось в полицейских источниках, деятельность издательства выходила далеко за рамки чисто коммерческого предприятия[812]. К примеру, будущие члены кадетской партии отдавали Сытину агитки, "не сомневаясь в том, что его фирма всего лучше распространит листовку повсеместно, в том числе и по деревням"[813]. В конце 90-х годов издатель реализовал стремление московского купечества наладить выпуск ежедневного издания, которое смогло составить конкуренцию влиятельному петербургскому "Новому времени". Такая попытка уже предпринималась С.Т. Морозовым и С.И. Мамонтовым: они пробовали запустить газету под названием "Народ": с этой целью вели переговоры с А.В. Амфитеатровым, выделяли нужные финансовые ресурсы[814]. Однако, только сытинский проект оказался жизнеспособным - в его руках газета "Русское слово" быстро стала одним из рупоров либерализма в стране. Кстати, сотрудники (журналисты, публицисты и т.д. ) в новое издание приглашались лично А.П. Чеховым[815]. Любопытно, но сам Сытин не мог возглавить редакцию газеты, поскольку не имел образовательного ценза, и на первых порах его заменил зять. Сын почтенного издателя - В.И. Сытин - тоже был при деле: в. 1904 году он как профессионал занимался оснащением подпольной типографии для Тверского комитета РСДРП[816]. Неудивительно, что многогранная деятельность сытинской индустрии вызывала раздражение у сторонников самодержавия, называвших эту фирму "вторым министерством народного просвещения".
  На издательской ниве - и в том же ключе, что и И.Д. Сытин, - проявили себя Сабашниковы. Их родители, купцы-старообрядцы из сибирского города Кяхты, переехали в Москву, где и родились братья. Издательство Сабашниковых возникло на пороге XX века, и многие видели в их деятельности продолжение просветительских традиций, заложенных известным деятелем раскола, меценатом и издателем К.Т. Солдатенковым. С той лишь разницей, заметим, что братья выпускали такую литературу, которую почтенный приверженец раскола в свое время не взял бы и в руки. Именно в фирме Сабашниковых вышли двухтомник Н.П. Огарева (после сорокалетнего запрета) и дневник жены А.И. Герцена, были переизданы произведения Т.Г. Шевченко, В.Г. Белинского и многих других[817]. На квартире братьев частным образом собирались крупные издатели Первопрестольной: здесь обсуждались планы по выпуску цикла книг по теории и практике народного представительства[818].
  Не менее впечатляющими были результаты финансовых вложений купеческой буржуазии и на другом участке просветительской нивы. Речь идет о создании театра, вошедшего в историю под названием МХАТ. Попытки заинтересовать торгово-промышленных деятелей подобными идеями предпринимались в разное время, но все они оказались безрезультатными. Даже великий русский драматург Н.А. Островский, прекрасно знавший купеческую среду, не получил отклика на предложение профинансировать задуманное им культурное начинание. В 80-х годах XIX века купечество не видело большой надобности в затратных публичных инициативах, демонстрируя свою лояльность традиционными верноподданническими способами. Однако теперь приоритеты кардинально изменились, и расшатывание идеологического каркаса самодержавия потребовало ярких и привлекательных для широкой публики проектов. Московский художественный театр, переживший не только царскую, но и последующую советскую эпоху, стал среди них наиболее удачным. С момента открытия вокруг МХАТа концентрировалась либеральная интеллигенция, на чьи пристрастия в первую очередь и ориентировался репертуар[819]. Кстати, знаменитая пьеса М. Горького "На дне" была написана фактически по заказу театра, где и состоялась премьера. Душой театра был его знаменитый руководитель К.С. Станиславский. Менее известно, что он принадлежал к богатой староверческой семье Алексеевых, пользовавшейся большим влиянием в Москве (городской голова в 1885-1892 годах Н.А. Алексеев - его родственник). Видимо, неслучайно предложение возглавить новый театр купеческие спонсоры адресовали не какой-либо знаменитости со стороны, а талантливому выходцу из общей с ними конфессиональной среды. В своих мемуарах глава МХАТа с благодарностью вспоминал о тех, без кого было бы немыслимо беспримерное культурное оживление начала XX столетия в целом и успешная работа театра в частности[820].
  Другим культурным проектом того периода, также пользовавшимся популярностью у публики, стала Частная опера, созданная богатым московским предпринимателем С.И. Мамонтовым. Именно здесь был поставлен целый ряд опер, снискавших мировую славу русскому оперному искусству. Однако идеологическая составляющая репертуара Частной оперы, в отличие от хорошо известной творческой, обычно остается в тени. Между тем идейное содержание этого культурного проекта не оставляет сомнений в его антисамодержавной направленности. Чего стоит только опера М. Мусоргского "Хованщина", которая посвящена трагической странице русской истории, связанной с гонениями на раскол. Опера воспевает приверженцев старой веры, подавая их противостояние властям как подвиг. "Хованщина" - не просто рассказ о событиях минувшей эпохи, это прямое указание на то, где следует искать истоки подлинной русской души. С.И. Мамонтов, несмотря на дела, лично занимался постановкой; между репетициями он вывозил всю труппу на Рогожское кладбище, чтобы артисты могли лучше ощутить дух старообрядчества[821]. Опера вызвала настоящий восторг у московского зрителя. После такого успеха решено было показать ее в Петербурге. Однако там все вышло иначе: подобные творческие изыски пришлись не по вкусу сановной аристократии и чиновничеству, весьма далеким от романтического восприятия раскола. Само обращение к подобным темам квалифицировалось как вызов. Это впечатление усиливала постановка такой оперы, как "Борис Годунов", лишний раз напоминавшей о неприятных для рода Романовых событиях. Деятельность Частной оперы и ее вдохновителя не остались без внимания властей: коммерческие предприятия С.И. Мамонтова подверглись разорению, а сам он - несомненно, для публичного унижения - на полгода был помещен под арест, чему не смогли воспрепятствовать даже денежные посулы московских тузов[822]. Добавим, что вклад С.И. Мамонтова в культурно-просветительский проект купеческой буржуазии далеко не исчерпывается созданием Частной оперы. Как известно, под его патронажем сложился круг художников, прославивших отечественное изобразительное искусство. Объединяющим началом этого сообщества явилась русская тематика - история, религия, быт и т.д. Вокруг нее вращалось творчество таких мастеров, как Серов, Васнецов, Коровин, Врубель, Нестеров и др. В то же время они придерживались свежих демократических взглядов, обращаясь к повседневной жизни простого народа. Именно такие полотна преобладают в собрании знаменитой Третьяковской галереи: к концу XIX столетия практически все произведения в ней (1757 из 1841) принадлежали кисти русских мастеров. Для сравнения: в императорском Эрмитаже большей частью коллекционировалось зарубежное искусство: из более чем 2000 картин здесь насчитывалось только 75 отечественных[823].
  Резюмируя изложенное, можно утверждать, что многогранный культурно-просветительский проект купеческой буржуазии в течение каких-нибудь пяти-шести лет серьезно изменил общественную атмосферу в крупных городах страны. Взгляды, ранее присущие узкому кругу лиц, стремительно врывались в общественное сознание. Идейные потоки, направляемые дорогостоящей культурно-просветительской инфраструктурой, множили число тех, кто жаждал отказа от рудиментарного политического устройства. Как справедливо отмечают исследователи, политическая среда значительно расширилась за счет притока образованных людей, ставших носителем либеральной идеологии[824]. Но кроме этого, следует обратить внимание на еще один важный аспект. Профинансированный купеческой элитой проект фиксировал их полное размежевание со славянофильскими кругами, в течение десятилетий политически обслуживавших капиталистов из народа. Теперь они решительно распрощались со славянофильскими иллюзиями о возможности дальнейшего развития на верноподданнической монархической почве. Взамен купечество обретало новых союзников - либерально настроенных дворян из земств и научной интеллигенции, также убежденных, что монархия "стала игрушкой в руках бюрократической олигархии", превратилась "в тормоз свободного развития России"[825]. В начале XX столетия интересы традиционных поборников конституции и ее новых сторонников в лице купеческой буржуазии сошлись. Именно силами этого союза в обществе формировалась, не побоимся сказать, мода на государственные перемены.
  А это, в свою очередь, обусловило интерес к разнообразной политической периодике, впервые ощутившей под собой благодатную почву. Оживившиеся группы интеллигенции наладили выпуск газет, которые отражали их идеологические предпочтения. Примерно с 1903 года наблюдается устойчивое распространение периодических изданий, критиковавших самодержавные устои и имперскую бюрократию. В одном из перлюстрированных полицией писем констатировалось, что в российском обществе задают тон такие печатные органы, как "Освобождение" и "Революционная Россия", популярностью пользуются "Искра" и "Заря"[826]. Упомянутые издания перекинули мостик от культурно-просветительского проекта - непосредственно к политическому, качественно усилив политизацию общественной жизни. Судя по источникам, этот процесс шел не только в обеих столицах, но и в губернских городах. Так, полицейское начальство, характеризуя обстановку в Нижнем Новгороде весной 1903 года, сообщало о заметной активности разных неблагонадежных лиц, о появлении большого количества крамольных газет и прочей литературы - и местной, и заграничной. Как отмечалось в донесении, "в обществе чувствовалась расшатанность, в силу чего чуть не каждый считал своим долгом проявить свой либерализм"[827]. А ведь всего четыре-пять лет назад ничего подобного не наблюдалось: в городе тогда существовало всего несколько кружков из студентов, преподавателей и лиц без определенных занятий, устраивавших чтения и беседы, мало кого интересовавшие[828]. В качестве комментария приведем слова известного американского исследователя Р. Пайпса, удачно, на наш взгляд, подметившего суть происходившего в России перед 1905 годом:
  "Как-то неожиданно царское правительство оказалось один на один с нарастающей волной мощного сопротивления со стороны самых различных общественных групп, до того времени выступающих в основном поодиночке, в силу чего с ними было достаточно легко справиться"[829].
  Изменение политической обстановки в стране правительство зримо ощутило с началом русско-японской войны. Ее восприятие со стороны общества кардинальным образом отличалось от того яркого патриотического фона, которым сопровождалась последняя русско-турецкая военная компания 1877-1878 годов. Теперь же любые действия властей вызывали откровенное недоверие и шквал критики. Негодование сконцентрировалось на работе Красного креста. Эта структура оказывала содействие правительственным ведомствам в снабжении армии и помощи раненным; ее попечительский совет возглавляла вдовствующая императрица Мария Федоровна. Общественность протестовала против чиновничьего всесилия в таком важном деле как поддержка фронта и выдвинула обвинения о злоупотреблениях в Красном кресте. Всюду требовали отстранения от руководства этой организацией лиц, не пользующихся доверием общества[830]. Как вспоминали очевидцы, великие князья и высокие должностные лица не могли появиться в публичных местах без боязни быть освистанными[831]. Очевидно, что такая общественная атмосфера уже не очень располагала к продвижению каких-либо консервативно-монархических начинаний. Не смотря на это, было решено форсировать процессы государственного строительства. В историю этот эпизод вошел под названием курса "доверия власти и общества", провозглашенного Министром внутренних дел князем П.Н. Святополком-Мирским (назначен на этот пост в августе 1904 года, после убийства В.К. Плеве). Доверительный курс задумывался, как практический инструмент проведения политической модернизации сверху. Однако авторитет власти, окончательно подорванный культурно-просветительским проектом купечества, уже не обеспечивал эффективности правительственных начинаний. Большую популярность набрали альтернативные сценарии утверждения конституцианализма снизу. Тем не менее, новый министр в ходе недолгого - пятимесячного - пребывания в должности попытался овладеть ситуацией, стараясь направить ее в приемлемое для самодержавия русло.
  Обуздать либерально-реформаторские порывы, расцветавшие в обществе, бюрократической системе едва ли удавалось. Если говорить о конкретных результатах "политики доверия", то это, определенно, качественное расширение общественного подъема снизу. Страна буквально наводнилась оппозиционной печатью; как заметил автор одного перлюстрированного письма, "теперь все интересные книги вышли в легальной литературе, так что нет смысла читать нелегальщину"[832]. Издательские конвейеры, подобные сытинскому или братьев Сабашниковых, работали безостановочно, поставляя читательской публике малодоступные ранее тексты. Вся эта разнообразная литература, поступавшая из их больших типографий, устраивалась на особых складах, располагавшихся главным образом в буржуазных домах и квартирах. Например, для этих целей использовалась квартира крупного фабриканта С.И. Четверикова, сын которого помогал распространять эту печатную продукцию[833]. Судя по свидетельствам участников движения, таких мест в Москве было немало. Один из них вспоминал о постоянных посещениях купеческих семей, где хранилась агитационная литература, и эти места, по его утверждению, отличались надежностью[834].
  Осень 1904 года ознаменовалась выпуском изданий, по идейному формату соответствующих "Освобождению", "Революционной России" и др. Благодаря крупному займу, предоставленному одним из лидеров купеческой Москвы С.Т. Морозовым, начали выходить газеты "Наша жизнь" и "Сын Отечества". Новизна начинания состояла в том, что их редакции находились не за границей, как в упомянутых изданиях либералов и эсеров, а в России; это обстоятельство избавляло от необходимости постоянно заниматься доставкой новых номеров. Показательно, что тиражи "Нашей жизни" и "Сына Отечества" составляли 60-80 тысяч экземпляров, тогда как то же "Освобождение" ограничивалось 5-7-ью тысячами[835]. Здесь нельзя не отметить парадоксальность ситуации. Одним из главных действующих лиц в издании "Наша жизнь" был известный либерал профессор, член Вольного экономического общества Л. В. Ходский. Тот самый, который на Всероссийском торгово-промышленном съезде 1896 года в Нижнем Новгороде возглавлял противников фабрикантов Центрального региона. Он оппонировал купечеству в вопросе о таможенных пошлинах, призывая прекратить политику покровительства промышленности. С.Т. Морозов тогда слал проклятья в адрес профессора, а спустя всего девять лет уже оказывал ему финансовую поддержку. Этот случай хорошо иллюстрирует поворот московской купеческой группы в сторону либеральной публики.
  Стержнем политики доверия стало взаимодействие министра внутренних дел князя П.Н. Святополк-Мирского с земскими кругами, которые на тот момент шли в авангарде либерального движения. С начала октября 1904 года он начал проводить череду встреч с земскими деятелями, приглашая их на беседы[836], и те не замедлили воспользоваться новыми возможностями. Кстати, в это время впервые обозначается открытое участие лидеров московской купеческой группы в оппозиционном движении. В череде частных собраний, посвященных конституционному переустройству, принимали участие С.Т. Морозов, В.П. Рябушинский, С.В. Сабашников, А.И. Гучков, С.И. Четвериков и др. Эти мероприятия подготовили Первый съезд земских представителей, не без трудностей, но все же легально прошедший 6-9 ноября 1904 года в Петербурге. Земцы, разумеется, не удержались от требований конституции и реформ; они считали их исключительно собственным проектом, а не чьим-либо подарком "с барского плеча". Такой подход вполне понятен: он создавал для оппозиционных сил внятную политическую перспективу. Легальный выброс реформаторской энергии произвел отнюдь не умиротворяющий эффект. Напротив, сами участники этого мероприятия характеризовали его не иначе, как "начало первой русской революции"[837].
  Московская буржуазия - уже не частным образом, а публично - поддержала движение. Так, 30 ноября 1904 года гласные только что избранной Городской думы перед обсуждением сметы на будущий год заявили, что единственным выходом из создавшегося положения "представляется установление начала законности как общегосударственного условия плодотворной деятельности и создания законов при постоянном участии выборных от населения"[838]. Московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович тут же опротестовал это заявление, однако Думу поддержал Московский биржевой комитет, выразивший полное сочувствие гласным[839]. Правда, в проявленной солидарности не было ничего удивительного, поскольку ряд авторитетных гласных думы одновременно заседали и в биржевом комитете. Кстати, в октябре 1904 года произошел острый конфликт купечества с Сергеем Александровичем. Тот упрекнул деловую элиту Первопрестольной за малые даяния в Красный крест для помощи раненым в русско-японской войне. Но С.Т. Морозов объяснил, что он уже делал пожертвования, например, массу одеял, но в итоге все они оказались на московских рынках. В ответ возмущенный великий князь потребовал арестовать Морозова и только просьбы П.Н. Святополк-Мирского помогли урегулировать ситуацию, не на шутку взволновавшую купечество[840]. Не менее широкую огласку получила и история, случившаяся с крупным фабрикантом С.И. Четвериковым, когда он был вынужден спешить к внезапно приехавшему на его предприятие приставу под ударами казачьих нагаек. Этот случай, вызвав огромный резонанс, стал предметом рассмотрения в Московской городской думе[841].
  Как известно, земские и городские резолюции вызвали несколько совещаний на самом высоком уровне, собранных Николаем II по просьбе Святополк-Мирского. Контакты Министра с представителями земств, закончившиеся проведением съезда и конституционными призывами, получили неоднозначную оценку. Этот известный в литературе эпизод с проведением совещаний требует серьезного уточнения. Долгое время он рассматривался в качестве яркого подтверждения реакционности властей, их нежелания что-либо реформировать. Однако, необходимость сближения монархии с обществом посредством выборного представительства за исключением К. П. Победоносцева и великого князя Сергея Александровича не вызвала здесь отторжения. Тот же Д. М. Сольский не находил в этом ничего опасного: Николай II и другие согласились именно с его позицией[842]. В действительности проблема заключалась в другом: только сейчас власть в полной мере осознала, что после состоявшегося земского съезда любые шаги в направлении конституцианализма будут выглядеть не иначе как удовлетворение прозвучавших пожеланий общественности. О каком консервативно-монархическом сценарии правительства в этом случае могла идти речь? Не удивительно, что при таких обстоятельствах текст, легший в основу знаменитого указа от 12 декабря 1904 года о начале политических преобразований, дался тяжело. В перечне направлений, по которым должна проводиться работа, а именно водворение в стране свободы слова, веротерпимости, местного самоуправления, отсутствовал пункт о привлечении выборных представителей общественности к законотворчеству[843]. Верховная власть никак не могла произвести впечатления о готовности, причем спешной, идти на поводу у общественных деятелей. Ведь всего лишь месяцем ранее земский съезд передал для предоставления государю программу обновления, тем самым претендуя на реформаторское первенство[844]. Осознав итоги деятельности Министра внутренних дел князя П.Н. Святополка-Мирского, Николай II с 18 декабря 1904 года прекратил его принимать; он увиделся с ним только после кровавых событий 9 января, чтобы уже окончательно проститься. Даже, когда бывший министр в 1910 году скончался, ему как генерал-адъютанту свиты Е.И.В. не был возложен венок от Николая II и вдова не получила никаких знаков сочувствия; такое произошло, пожалуй, единственный раз[845].
  Очевидно, что Святополк-Мирский, будучи довольно слабым руководителем, оказался просто не в состоянии реализовать столь непростое для царского сановника дело[846].
  Зато другая, куда более мощная фигура на волне высоких совещаний начала декабря 1904 года, решительно устремилась в самую гущу событий. Речь идет о С.Ю. Витте, которому было суждено стать одним из активных деятелей этой бурной поры. Напомним, что бывший Министр финансов с августа 1903-го пребывал на посту Председателя Комитета министров, лишенного тогда реальных полномочий. Как писал в начале августа 1904 года А.С. Суворин, Витте постоянно обдумывал свое возвращение на первые роли, готовил с этой целью программу[847]. Шанс появился у него с назначением П.Н. Святополка-Мирского: тот, озабоченный курсом доверия, охотно пошел на контакт с Витте, находя в нем поддержку своим начинаниям. По свидетельству В.Н. Коковцова, осенью 1904 года ни дня не проходило без встречи между ними[848]. В результате незадачливый Министр внутренних дел очень просил Николая II привлечь Витте к участию в работе совещания[849]. Хотя в верхах было известно, что император не жаловал своего бывшего фаворита. Как утверждал, начальник походной военной канцелярии Е.И.В. А.Ф. Гейден: "государь Витте не любит"[850]. А близкий к Витте князь А.Д. Оболенский писал, что тот и сам чувствовал некоторое недоверие со стороны царя[851]. Не удивительно, что с момента отставки с поста Министра финансов в августе 1903 и до начала 1905 года Витте всего шесть раз побывал у Николая II, а говорил с ним наедине только два раза[852]. Однако ситуация после разрекламированного земского съезда складывалась крайне неудачно: Николай II уже понимал, в какое невыгодное положение поставил его искренний Святополк-Мирский своим преждевременным заигрыванием с общественностью. Думается, только эти неблагоприятные обстоятельства вынудили его согласиться на присутствие Витте. А главное поручить Комитету министров им возглавляемому готовить проект, который и стал затем указом от 12 декабря 1904 года[853]. Вот таким образом произошло возвращение отставленного Министра финансов на активное политическое поприще. Фактически в его руках оказалась подготовка либеральных преобразований в стране. Как отмечал в дневнике князь А.А. Бобринский:
  "Витте беснуется во всю: пишет записки, президирует в комиссиях... роль его определяется все яснее и яснее"[854].
  Здесь необходимо пояснить некоторую двусмысленность сложившейся ситуации, которая тогда никого не могла оставить равнодушным. Образ борца за либеральные ценности для Витте вообще-то не очень подходил. Напомним, что на рубеже 70-80-х годов XIX века, когда, например, Д.М. Сольский участвовал в разработках конституционных проектов, будущий финансовый гений находился под влиянием своего родного дяди Р.А. Фадеева, клеймившего на чем свет стоит либерализм и все что с ним связано. В соответствующем ключе публиковался Витте в изданиях М.Н. Каткова и И.С. Аксакова; в начале 80-х годов не прошел мимо "Святой дружины", собравшей цвет патриотических подданных[855]. Прямо скажем, не лучший background даже для рядового участника либерального движения не говоря уж о его предводителе.
  Тем не менее, Витте с энтузиазмом взялся за порученное дело: центровая роль в подготовке преобразовательных процессов явно окрыляла. Достаточно взглянуть на то, как он приглашал министров на совещания по реализации мер, предначертанных указом от 12 декабря 1904 года. Вот, к примеру, фраза из его письма к Министру просвещения В.Г. Глазьеву, которого Витте информировал о заседании:
  "Государю императору благоугодно было повелеть мне собирать такие совещания и впредь, когда это окажется необходимым по ходу дел для высшего управления"[856].
  Напомним, что совет министров в современном смысле собирался крайне редко и только под председательством императора. Поэтому делегирование этой важной управленческой функции конкретному чиновнику фактически выдвигало того на роль первого министра. Бюрократические слои прекрасно осознавали данное обстоятельство, а потому неслучайно Витте делает акцент на своем новом политическом значении, подчеркивая, что ему поручено собирать совещание и впредь (так и хочется сказать - всегда), а не в виде исключения. Свои претензии на руководящую роль в правительстве, теперь уже в качестве его настоящего главы, Витте непосредственно перед Николаем II по причине неоднозначного отношения к себе обозначать опасался. Он считал более эффективным, если это будет делать не он, а другие члены правительства. Данную миссию взял на себя Министр земледелия А.С. Ермолов, давно находившийся с Витте в хороших отношениях. Ермолов подробно аргументировал императору преимущества объединенного правительства. Как он убеждал, при нынешней системе государственного управления в России, по сути, нет единой системы; есть только отдельные ведомства, каждое из которых плохо осведомлено о деятельности других. Теперь настало время устранить этот недостаток и внести солидарность в совместную работу. Не мешало бы, заметил он, больше информировать общественность о роли Комитета министров в разработке данного вопроса[857].
  Николая II не надо было убеждать в необходимости вносить коррективы в управленческую систему государства; по всей видимости, он принимал такое решение не под впечатлением откровений Ермолова (кстати, тот вскоре получил отставку). В феврале 1905 года император неожиданно переносит все работы по намеченным преобразованиям из виттевского Комитета министров в совещание под руководством Д.М. Сольского. То есть, ему как исполняющему обязанности Председателя Государственного совета (великий князь Михаил Николаевич серьезно болел), теперь поручалось собирать министров и координировать всю работу. В своих мемуарах Витте утверждает, что высочайшее решение всех очень смутило[858]. Хотя в действительности не ясно чему здесь смущаться: собственно кому как не человеку, олицетворявшему правительственный либерализм в России, следовало бы адресовать работы по подготовке конституционного акта. Данный шаг выглядел естественным для всей бюрократии, давно и прекрасно осведомленной о взглядах Сольского. Наоборот, удивляет виттевское утверждение, что этим жестом государь продемонстрировал полное безразличие к реформам[859]. Заметно, что Витте уже быстро вжился в роль лидера политической модернизации, которая без его руководящего начала была просто-напросто обречена.
  Верховная власть, передав преобразовательные бразды в руки Д.М. Сольского, 18 февраля 1905 года обнародовала указ о подаче в Совет министров конституционных проектов от общественных сил и частных лиц, что являлось предложением для всех желающих высказаться по поводу намечаемых изменений в политическом строе[860]. Однако, как известно, это событие было омрачено убийством Московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича (5 февраля 1905 года). Это давало повод утверждать, что лишь боязнь за свою жизнь (т.е. уже подобрались к императорской фамилии) заставила царя пойти на ненавистный ему шаг - публично заявить о подготовке конституции. Такие мнения находились в русле логики, обозначившейся в декабре 1904 года, когда указ о политических реформах от 12 декабря стал подаваться как победа либералов-земцев. Власть всеми силами желала избавиться от последствий доверительных исканий П.Н. Святополка-Мирского. Поэтому теперь указ о подаче конституционных проектов предварил специальный Манифест об искоренении крамолы в стране, изданный тем же днем. Он прямо предостерегал "ослепленных гордынею" вождей мятежного движения, которые посягают на устои государства, освященные православной церковью и историей[861]. Самостоятельное рассмотрение этих актов действительно производит противоречивое впечатление. Однако, их обнародование одним днем позволяет говорить, что они рассчитаны, прежде всего, на совокупное восприятие. В самом деле, затронутые в них темы вряд ли целесообразно было бы излагать в рамках одного документа. Избранная форма - два единовременных акта - выглядела более подходящей для прозвучавшего месседжа: общественное обсуждение вопроса о привлечении выборных к государственному управлению состоится, но исключительно по доброй воле самой власти, а не по чьему-либо требованию. Кстати, именно в таком духе убеждал действовать Николая II его кузен - германский император Вильгельм II. Как он писал вдовствующей императрице Марии Федоровне, политическое реформирование необходимо систематическое и постепенное, но только "не соглашение с мятежниками"[862].
  Таким образом, правительство пыталось вывести общественное обсуждение на монархическо-конституционные рельсы, по которым и собиралось следовать дальше. Дискуссии о политических преобразованиях притягивали внимание всех слоев общества, но явно не укладывались в обозначенные властью рамки. Особенно это ощущалось в Москве, утверждавшейся в роли оппозиционного центра. В городе в домах Ю.А. Новосильцева, князей Павла и Петра Долгоруких недалеко от Храма Христа Спасителя регулярно собирались земцы: здесь обсуждали переустройство страны, устраивались земские съезды, куда более правые дворяне-земцы уже перестали появляться[863]. Подобные мероприятия проводились и в купеческих особняках. Как сообщали очевидцы, "масса людей захвачена этим, везде и всюду только и разговоров, что об этих собраниях"[864]. Среди интеллигенции популярностью пользовались встречи у известной купчихи В.А. Морозовой на Воздвиженке. Будущий кадет А.А. Кизеветтер вспоминал, что "этот дом вообще играл важную роль в общественной жизни", либеральная профессура и журналистика многим были ему обязаны[865]. Ежедневно сюда стекались до трехсот человек, которые, помимо теоретических дебатов, планировали создание комитета пропаганды с целью свержения самодержавия. Раздавались призывы вынудить Николая II отречься от престола с передачей прав малолетнему наследнику, а в случае отказа - истребить царскую фамилию[866]. В мае 1905 года в стенах этого дома проходил учредительный съезд Союза союзов. Лидеры земского движения считали, что здесь собирались, как деликатно выразился князь П.Д. Долгорукий:
  "элементы с наиболее отзывчивым темпераментом... до последнего времени воспитывавшиеся на конспиративных нелегальных организациях"[867].
  Еще одно излюбленное место радикальной публики - особняк М.К. Морозовой (невестки В.А. Морозовой) на Смоленском бульваре[868]. В здешних дебатах отметились многие известные в будущем деятели Государственной думы. Здесь состоялась и громкая политическая дуэль П.Н. Милюкова и А.И. Гучкова по польскому вопросу, ставшая впоследствии "первой чертой водораздела между кадетами и октябристами"[869].
  Конечно, в совещаниях, собираемых Д.М. Сольским, обсуждение политических преобразований проходило более сдержано. Неутомимый Витте появлялся на этих заседаниях, чему никто не препятствовал. Решающего же значения его деятельность в деле подготовки конституционного акта в апреле-июле 1905 года не имела, что он собственно и подтверждает (правда слишком категорично: "без всякого моего, сколько бы то ни было активного участия")[870]. Тем не менее, его присутствие на совещаниях запомнилось горячим отстаиванием идеи о широком привлечении в будущую Государственную думу представителей крестьянства и призывами не устранять от выборов евреев[871]. Но положение Витте в эти месяцы было неопределенным: в марте закрыт комитет о нуждах сельскохозяйственной промышленности, который он возглавлял. Как тогда говорили осведомленные люди:
  "между Государем и Витте идет дуэль; не решаясь его прямо сместить Государь ждет, когда-де он подаст в отставку, а тот не хочет, удаляйте если хотите силою"[872].
  Основная же работа легла на плечи Сольского; однако этим сюжетам, в отличие от всего, что связано с тем же Витте, в литературе уделяется крайне мало внимания. В частности, по-прежнему за скобками даже постсоветских исследований остаются контакты лидера правительственного либерализма, каковым являлся Сольский, с ключевыми фигурами земского движения.
  Как известно, группой ученых-юристов во главе с С.А. Муромцевым был подготовлен свой вариант конституции, опубликованный в "Русских ведомостях" к открытию земского съезда в начале июля 1905 года[873]. Хорошо известно мнение, что его разработка стала упреждающим действием на ожидающееся обнародование Конституции с совещательной думой, разработанной у Министра внутренних дел А.Г. Булыгина. Как откровенно признавался И.И. Петрункевич, "важно заменить чем-нибудь проект Булыгина"[874]. Но только этими тактическими целями отнюдь не исчерпывается значение земской разработки. Исследователи характеризуют этот документ в качестве теоретической основы последующего конституционного движения в России[875]. Содержательная суть проекта Муромцева заключалась в эволюционном переходе от абсолютизма к конституционной монархии. Он вместе с другими авторами считал целесообразным введение нового государственного порядка сверху, т.е речь шла исключительно об октроированной конституции. Проект предусматривал учреждение Государственной думы, состоящей из двух палат - народного представительства и земской. Если первая избиралась бы всем населением страны, то вторая - земскими губернскими собраниями и городскими думами. В этом контексте монархическая власть, приобретая ограниченный характер, в тоже время выступала бы верховным гарантом права и законности[876]. Однако не стоит думать, что Муромцев недооценивал важность конституционного строительства и значение трансформации государственного строя. Он неизменно подчеркивал: после государя, первое лицо в государстве - это Председатель Государственной думы. Особое отношение вызывала у него и декларация политических прав личности и общества; соответствующий раздел прописан подробно и тщательно[877]. Это определяло новые взаимоотношения властей со своими подданными. Можно сказать, что Основной закон, предложенный либеральными юристами, предлагался в качестве инструмента освобождения от "крепостного права" имперского чиновничества.
  Вот с этим конституционным творчеством довелось ознакомиться Д.М. Сольскому. Их продолжительная беседа с Муромцевым произошла 3 июля 1905 года накануне земского съезда. Посредником во встрече выступил директор знаменитого петербургского Александровского лицея А.П. Саломон: он хорошо знал Муромцева, с 1898 года читавшего там курс по гражданскому праву[878]. С другой стороны, еще лучше Д.М. Сольскому был известен Саломон: он приходился племянником уже покойному Министру просвещения А.В. Головину - либеральному деятелю эпохи Александра II. На С.А. Муромцева встреча произвела большое впечатление, он оценил своего собеседника как человека "искренно преданного делу народного представительства и достаточно просвещенного в области конституционных вопросов"[879]. Сольскому также не могло не импонировать стремление авторов московской конституции придать ей октроированный характер. Примечательно стремление группы Муромцева обеспечить органичное включение подготовленного основного закона в общий законодательный свод империи. Конечно, не осталось незамеченным, что отдельные фразы ключевой статьи проекта о государственном устройстве взяты не только из постановления земского съезда, но и из Рескрипта от 18 февраля 1905 года[880]. Не удивительно, что эти наработки оказали влияние на текст правительственных основных законов, правда не в такой степени как хотелось бы земцам[881]. Видимо поэтому, соратник С.А. Муромцева по подготовке проекта Ф.Ф. Кокошкин, оставивший эти любопытные заметки, утверждал задним числом, что Сольский при всей симпатии не мог побудить правительство пойти навстречу земскому движению[882].
  Этот вывод Кокошкина весьма спорен, поскольку последующие события вокруг земских съездов свидетельствуют как раз об Примечанием: поддержка Сольского прослеживается здесь достаточно зримо. Вспомним в какой сложной обстановке проходил земский съезд 6-8 июля 1905 года, где и обсуждался и был принят проект Муромцева. Его открытию препятствовала администрация города, заседание было фактически запрещено Московским генерал-губернатором А.А. Козловым. На квартиру Ф.А. Головина, где заседало оргбюро явилась полиция; в день открытия съезда в особняк князей Долгоруких пожаловали полицейские наряды. Власти опасались, что собрание провозгласит себя учредительным и приступит к формированию альтернативного правительства[883]; у ряда участников съезда прошли обыски. Ф.А. Головин - будущий Председатель II Государственной думы - после всех этих переживаний посетил А.А. Козлова, дабы выразить свое возмущение действиями полиции. Но тот в свое оправдание ссылался на петербургское начальство, куда и просил адресовать жалобы. Вместе с тем, видимо в знак сочувствия он дал Головину явно неслучайный совет - обратиться в столице к Д.М. Сольскому[884]. Головин, который уже много слышал хорошего об этом высокопоставленном сановнике от Муромцева, решил именно так и поступить. Встреча полностью оправдала его ожидания. Сольский долго расспрашивал его о земском движении, интересовался съездами, настроениями их участников, говорил о своем позитивном отношении к законодательному представительству. По конкретному же поводу, с которым и пришел к нему Головин, он обещал поговорить с государем[885]. Головин возвратился в Москву преисполненным энтузиазма: полиция зафиксировала несколько частных совещаний земских и городских деятелей, где активно обсуждалась его в петербургская встреча[886].
  Последствия визита не заставили себя долго ждать. Уже 15 июля 1905 года Первопрестольная получает нового генерал-губернатора П.П. Дурново. (Правда, в молодости - в начале 70-х годов XIX века - он уже являлся московским губернатором, когда отметился громким конфликтом с городским главой купцом И.А. Ляминым). В мемуарах Витте прямо говорится, что это назначение состоялось благодаря протекции Д.М. Сольского, который покровительствовал Дурново. В частности, именно патриарх высшей бюрократии обеспечил его вхождение в Государственный совет. Заметим, что новый Московский генерал-губернатор имел устойчивую репутацию либерала[887]. Это проявилось уже 3 августа 1905 года в ходе его официального представления в должности. П.П. Дурново много говорил о предстоящей конституции, о народном представительстве и пригласил всех оказать поддержку новым начинаниям правительства[888]. Лично он такую поддержку продемонстрировал: во время его службы в Москве прекратилось давление на земские круги. Подготовка и проведение очередного земского мероприятия в середине сентября 1905 года впервые обошлась без каких-либо эксцессов, что не осталось незамеченным устроителями съезда[889]. Правда, кроме этого Дурново ничем особенно не запомнился: непосредственно местной жизнью он интересовался слабо, больше занимаясь своими многочисленными знакомыми во время их пребывания в городе[890].
  По отношению к земскому движению аналогичное значение с миссией П.П. Дурново имел визит в Москву сенатора К.3. Постовского. Он был послан по высочайшему повелению для выяснения ситуации после июльского съезда. Николая II тревожило прозвучавшее там обращение земцев к населению, где говорилось о нравственном воздействии на сознание людей и излагалась просьба о доверии. К тому же существовала опасность сближения земских кругов с революционными элементами, чего правительство явно не желало. Заметим, что Постовскому были даны четкие указания ни какого-либо допроса или тем более преследования не проводить[891]. В ходе контактов съездовских лидеров и командированного чиновника преобладали благожелательные оттенки. Один из земцев - В.И Вернадский - писал, что Постовский и его помощники "убедились в полной нашей легальности. В действительности из всех ныне существующих политических групп, мы как раз являемся наиболее умеренными в форме нашей деятельности, а по программе своей представляем настоящую государственную группу"[892]. Такую самооценку, прозвучавшую из уст видного съездовского деятеля, следует признать вполне справедливой. Примечательно, что земцы решили до окончания миссии сенатора воздержаться от какой-либо активной политической деятельности, мотивируя это тем, что если она вдруг будет расценена как незаконная, то участники съездов естественно могут лишиться возможности быть избранными в думу[893]. По поводу обращения к народу, так встревожившее власть, земские деятели убеждали, что оно преследовало исключительно народное успокоение. С долей обиды они указывали на воззвания к тому же русскому народу, которые беспрепятственно распространялись господами Шараповыми и Грингмутами (редактор промонархической газеты "Московские ведомости")[894]. Вообще-то приверженцы либерализма старались не отставать от ура-патриотической пропаганды: они с гордостью рекламировали прием земской делегации Николаем II. Десятки тысяч печатных сообщений о высочайшей аудиенции распространялись по губерниям. А некоторые, как, например, князь П. Д. Долгорукий лично объезжали волости в Московской губернии, чтобы поведать крестьянству об этой радостной вести[895].
  Все эти малоизвестные эпизоды, о которых шла речь, крайне важны для понимания событий 1905 года. Они совершенно не укладываются в историографический штамп, оставшийся еще с советской эпохи, будто царизм в принципе не желал ни учреждения Думы и на дух не переносил земских преобразовательных устремлений. Тем не менее, шаги, предпринятые властью до сентябрьско-декабрьского обострения, свидетельствуют о желании правительства включить движение, развивающееся снизу, в свой конституционный сценарий. И, как следует из приведенных фактов, это стремление отнюдь не было утопическим. В этом же контексте следует рассматривать и решение конца августа 1905 о предоставлении автономии российским университетам, приуроченное к началу учебного года. Осведомленный В.Ф. Джунковский подчеркивал, что "авторами этого указа, к удивлению публики, были Д.Ф. Трепов и В.Г. Глазьев (Министр просвещения)"[896]. Автономия признавалась ими как главный способ для умиротворения волнений в вузах. В свою очередь, оппозиция не сомневалась в неизбежной трансформации царизма по направлению к представительной законодательной ветви. Она прекрасно осознавала, что потребности нового экономического позиционирования России предопределяют проведение политической модернизации власти. Лидеры оппозиции с удовольствием пересказывали ход парижских переговоров В.Н. Коковцова о крупных кредитах с группой европейских финансистов. Те прямо высказывались о невозможности реализовать заем в случае отказа от намерения учредить думу; это могло вызвать трудности с размещением русских ценных бумаг на западных биржах и привести к значительному понижению их стоимости. В результате то, чего настойчиво добивалось российское правительство, было бы просто-напросто перечеркнуто[897]. Все это подводит к важному выводу: господствовавшая в историографии схема - реакционный режим, не желавший никаких перемен, и пробивавшая им путь прогрессивная общественность - не отражает реальную суть происходившего противостояния. Процессы 1905 года должны рассматриваться не в этой привычной, традиционной логике, а в русле борьбы правительственного и общественного либерализма за первенство в проведении политической модернизации.
  
  3. Московское обострение
  
  Провозглашение Манифеста от 6 августа 1905 года об учреждении Государственной думы рассматривалось либерально настроенной частью правящей бюрократии в качестве важнейшего политического рубежа. Это шаг вызвал полное одобрение западных кругов, на что собственно в первую очередь и рассчитывала российская власть. Кайзер Германии Вильгельм II поздравлял Николая II:
  "Твой Манифест об учреждении Думы произвел в Европе, особенно в моей стране, превосходное впечатление"[898].
  Понимание того, что царизм начал постепенную трансформацию в сторону конституционной монархии присутствовало и в российском обществе. Весной-летом 1905 года этот факт вряд ли у кого вызывал большие сомнения. Но вот отношение к данной реальности у разных слоев было далеко не одинаковым. Правительство хорошо осознавало это обстоятельство и собиралось учитывать его, т.е. идти навстречу тем, кто при консервативно-монархическом сценарии был в состоянии реализовывать свои интересы. И одновременно выдавливать на политическую периферию группы, которые не могли принять подобного хода событий. Один из идеологов такой модели поведения власти Д.Ф. Трепов любил повторять, что революция не страшна, когда ее делают революционеры, но она становится опасной в случае присоединения к ней умеренных элементов, которые всем существом своим должны стоять за государственный порядок[899]. Поэтому речь шла о вовлечении в правительственный конституционный проект земского движения и профессорского состава. Этим высокообразованным слоям четко давалось понять, что их заветные либеральные чаяния осуществимы только при взаимодействии с властью. Или говоря иначе, их подлинным союзником выступает именно власть, а не те, кто толкает на конфронтационную стезю с мало предсказуемыми последствиями. Надо заметить, что путь сотрудничества с правительством не вызывал отторжения у многих участников либерального движения: вооруженные методы выяснения отношений с властью явно не пользовались популярностью в земской и профессорской среде. Радикализм был присущ лишь некоторым персонажам - например, руководителям "Союза союзов": их арест во главе с П.Н. Милюковым произошел 7 августа 1905 года (на следующий день после обнародования Манифеста о булыгинской думе)[900]. Правительству казалось, что оно удерживает ситуацию и имеет все основания рассчитывать на претворение в жизнь своего конституционного сценария.
  Правильность именно такой оценки подтверждали итоги очередного общероссийского съезда земских и городских деятелей, состоявшегося в середине сентября 1905 года. Это крупное мероприятие обсуждало отношение оппозиционной общественности к Манифесту, обнародованному властями 6 августа. Конечно, конституционное творчество верхов не могло оставить равнодушным никого, но что касается земцев, то большинство из них склонились к поддержке булыгинской думы. Как отмечал профессор М. М. Ковалевский, она привлекала к себе некоторые симпатии, так как "ею разрывалась цепь, связующая нас с бюрократическим самовластием и "временными правилами", почти всецело заступившими место законов в царствование Александра III"[901]. Земское движение, занимавшееся проблемами государственного строительства, не поддержало бойкот совещательной думы, призвав участвовать в предстоящих выборах и войти в будущую думу сплоченной группой. Интересно, что весомым аргументом в пользу такого решения стало для земцев исключение из числа избирателей представителей других слоев общества. В докладе В. Е. Якушкина прямо подчеркивалось, что по условиям изданного избирательного закона из тех, кто мог бы выступать с определенной и самостоятельной программой, только земские и городские деятели являются не устраненными от выборов. А потому участие в избирательной кампании приобретает для них особую ответственность и смысл[902]. При этом в докладе делался общий акцент на дальнейшем усовершенствовании самой Государственной думы и порядка избрания в нее. Именно такой подход, обозначенный в тексте Манифеста от 6 августа, объявлялся руководством к будущим действиям[903]. Радикальным же элементам, настойчиво призывающим к коренной ломке государственного строя, адресовался упрек в их недостаточной сплоченности и организованности[904]. Чего, конечно, никак нельзя было сказать о целеустремленных земцах, чьи усилия, как торжественно заявлялось, оказали несомненное влияние на выработку правительственных актов, начиная с указа от 12 декабря 1904 года и заканчивая Манифестом 6 августа 1905[905].
  Помимо традиционного оспаривания пальмы первенства в реформаторских начинаниях земцы не собирались обострять обстановку вокруг булыгинской думы. Их оппозиционного запала хватило только на открытый конфликт с английским журналистом В. Стэдом, которого власти использовали в качестве неофициального канала, дабы подкрепить мысль о необратимости начатых реформ. Для этого в сентябре 1905 года они прибегли к посредничеству последнего, сочтя его известность и либеральную репутацию оптимальными для подобной миссии. Журналист неоднократно беседовал с Николаем II и Д.Ф. Треповым по проблемам политического реформирования. Российские консерваторы не одобряли эти встречи. Один из них, А.А. Киреев, отмечал:
  "Странная роль Стэда. Просто журналист, он не только получает доступ к царю, разговаривает с ним, но еще получает разрешение 'держать конференцию', произносить речи, где, когда и о чем пожелает"[906].
  После высоких аудиенций В. Стэд посетил земский съезд в Москве, а также выступил в печати, изложив позицию правительства по поводу происходящих в стране событий[907]. Общий смысл его месседжей сводился к следующему: власти возлагают большие надежды на думу; ее компетенция скоро будет расширена за счет законодательных функций, но это требует создания определенной правовой базы. Кроме того, власти собираются вскоре провести амнистию по большей части политических дел. Как бы подтверждая эти намерения, полиция освободила П.Н. Милюкова, который находился под арестом около месяца; у современников это создало впечатление, будто бы царь "подарил" его Стэду[908]. Однако российские либералы, выслушав британского коллегу, устроили ему обструкцию: они заявили, что этот иностранец делает "дурное дело", хотя, вероятно, и руководствуется благими намерениями. В результате Стэд был объявлен "эмиссаром деспотизма"[909].
  Приведенные материалы показывают, что с одной стороны либерально настроенное земское движение никак не могло быть причиной того невиданного обострения, переросшего в отрытое вооруженное восстание в декабре. С другой, - дебаты на съезде также вряд ли можно признать достаточным фактором для взрыва трудовых масс. Конечно, здесь самое время вспомнить о тех самых радикальных элементах, за которыми впоследствии прочно закрепится роль главных организаторов революционной вспышки. Идея восстания усиленно бродила в умах радикалов после трагедии 9 января. Желающие добиться свержения царизма, т.е. группы социал-демократов и эсеров, всю весну 1905 года энергично готовились к решительному бою. Конечно, выделялась здесь фигура Гапона, взвалившего на себя беспокойную, но почетную миссию предводителя предстоящей схватки. Положение лидера обязывало контактировать со всеми, кто выражал готовность не словом, а делом поучаствовать в освободительной борьбе. Гапон вел переговоры и с Лениным, и с видными эсерами, обсуждая с ними конкретные подготовительные вопросы[910]. Речь шла о перерастании террористической практики в широкое восстание масс, о каналах переброски оружия в Россию: не забудем, что основные организаторы грядущего бунта находились в эмиграции, т.е. совсем не близко от места предполагаемых событий. В начале апреля 1905 года заинтересованные участники собрались в Женеве, где, подтвердив намерение поднять вооруженное восстание, озаботились планами переустройства России на демократических республиканских началах[911]. Атмосфера неподдельного энтузиазма, царившая на конференции, серьезно увлекла и японских военных представителей. Они настолько уверовали в потенциал революционеров, что рассчитывали на массовые выступления уже летом текущего года. Как установили исследователи, Япония, находившая на тот момент в состоянии войны с Россий, финансировала покупку оружия для этих целей[912]. Правда, с доставкой данного груза возникли сложности: пароход с боеприпасами сел на мель в Балтийском море. Часть груза закопали на островах, а остальное взорвали вместе с судном[913]. Полиция посредством агентуры внимательно следила за всем происходящим в эмигрантских кругах. В отличие от впечатлительных японцев, заведующий заграничной агентурой Л.А. Ратаев в своих донесениях излагал невысокое мнение об организационных возможностях радикальной публики, указывая на ее "крайнюю слабость и беспомощность", когда дело касалось практической стороны подготовки вооруженного восстания. Интересно и его мнение о том, что сила подстрекателей к восстанию заключается лишь в слабости властей на местах, не умеющих своевременно подавлять попытки к бунту[914].
  Данный вывод в полной мере относиться и к кумиру советской историографии - социал-демократической партии. Как известно, съезд эсдеков (третий по счету) прошел в мае 1905 года все в той же Женеве. Там вдалеке от рабочего люда еще раз прозвучал призыв к всеобщей забастовке и вооруженному восстанию, который те, как нас уверяли, с нетерпением ожидали повсюду и в Первопрестольной, в частности. Но если обратиться к стенограмме этого мероприятия, то бросается в глаза та атмосфера неуверенности и сомнения, в которой рождался исторический призыв к пролетарскому восстанию. Бодрым резолюциям, отлитым в ясные фразы, предшествовало довольно расплывчатое обсуждение преисполненное постоянными оговорками. Пока со знанием дела разбирались взгляды Карла Маркса на вооруженное восстание, все выглядело весьма сносно[915]. Но когда разговор переходил на конкретные организационные моменты, то уверенности в успешном осуществлении данного дела чувствовалось заметно меньше. Делегаты прекрасно осознавали несоответствие между грандиозностью рассматриваемых задач и партийными силами, особенно если принять во внимание низкий уровень их организованности[916]. Показательно и откровенное признание делегата Орловского (Воровского): "Наша партия совершенно не приспособлена к выполнению задачи по организации вооруженного восстания. До сих пор она, будучи децентрализована, приспособлена лишь к агитации и пропаганде"[917]. Многие вообще сомневались в необходимости вооруженной борьбы, не исключая, что сам царь может созвать учредительное собрание[918]. Тем не менее, боевой настрой, как и следовало, взял верх: съезд выдал резолюцию о подготовке к восстанию[919].
  Можно долго спорить, какое влияние оказали эти решения на беспрецедентные беспорядки в Москве. Но бесспорным представляется другое: кроме жажды снести государственный строй как таковой, ни одна из революционных эмигрантских групп не располагала достаточными ресурсами для обострения ситуации в стране. Помимо них внутри российского общества недовольство проявляли, также, те слои общества, которые стремились не к ниспровержению царизма, а к изменению выборного законодательства, оставлявшего их за бортом избирательной кампании. Как известно, утвержденные правила опирались на лояльность крестьянства, считавшегося приверженцем монархического строя. Так, все крестьяне и землевладельцы допускались к участию в выборах депутатов, а вот в городах избирательное право было очень ограничено; голосовать могли только домовладельцы и крупные плательщики квартирного налога. В результате из избирательных баталий почти полностью исключались рабочие и интеллигенция. Либеральная газета "Сын Отечества" сетовала:
  "наша интеллигенция, соль земли, - юристы, врачи, учителя профессора, журналисты - не могут похвастаться своими достатками, имениями, роскошными квартирами, собственными домами и в силу этого не пользуются ни активным, ни пассивным избирательным правом"[920].
  Средние и мелкие городские слои явно не устраивала роль статистов конституционного процесса, о чьих политических правах должно позаботиться дворянство, обладавшее высоким имущественным цензом. Поэтому, на обещание Манифеста 6 августа продолжить усовершенствование выборного порядка, "когда жизнь сама укажет такую необходимость", эти элементы замечали, что "едва ли этого момента придется ждать особенно долго"[921].
  Перспектива оказаться с думой, состоящей главным образом из представителей земледельческой сферы, не устраивала и новых приверженцев конституционных ценностей -купеческую буржуазию. Выражая ее общее настроение, Председатель Московского биржевого комитета Н.А. Найденов с тревогой обращал внимание В.Н. Коковцова, что намечаемая выборная система не обеспечивает должного участия промышленников в думе[922]. Очевидно, не ради таких итогов купечество входило в либеральный проект, делая на него ставку. Однако это ключевое обстоятельство недостаточно оценено исторической литературой, включая и современную. Внимание историков по-прежнему привлекают довольно вялые попытки предпринимательского класса по созданию партии. Причем традиционно российская буржуазия рассматривается в целом: та существенная разница в отношении к конституционному творчеству правительства со стороны разных групп капиталистов не ставится во главу угла[923]. Инициатива партийного строительства в торгово-промышленных кругах (партийная горячка охватила тогда всех) принадлежала Петербургу Именно оттуда в МВД адресовалась просьба привлечь представителей биржевых комитетов к обсуждению законодательных проектов. В петиции указывалось:
   "на важное место, занимаемое промышленностью в жизни государства и общества, нужды которого не могут быть выражены представителями земств городов, и доказывалось, что к совещанию должны быть привлечены выборные представители промышленности"[924].
  Активное участие в собраниях приняли деятели из разных промышленных районов страны (А.А. Вольский, В.И. Ковалевский, Ф.Е. Енакиев, М.Ф. Норпе, А.А. Бобринский, В.В. Жуковский и др. ). В конце июня, учрежденное ими бюро, решило созвать организационный съезд для обмена мнениями по поводу созыва думы[925].
  Московское купечество, хотя и приняло участие в этой столичной инициативе, но заметной заинтересованности в ней не проявляло. Хотя приезд одного из организаторов торгово-промышленных кругов - В.И. Ковалевского - в Москву 4 июля 1905 года продемонстрировал острое недовольство купечества совещательной думой в земледельческом облике. Прошедшее здесь заседание представителей биржевых комитетов Центра, Поволжья и Урала высказалось за введение конституционного строя, за снятие всех ограничений и стеснений для развития промышленности, за крестьянские реформы, способствующие росту народного благосостояния[926]. Глава московских биржевиков Н.А. Найденов, испугавшись всплеска эмоций, даже попросил всех покинуть помещение биржевого комитета; заседание продолжилось в доме П.П. Рябушинского[927]. Уже тогда можно было почувствовать, что воинственный порыв купеческой элиты сильно разниться от настроений, преобладающих среди тех же земских деятелей. Правительству политические дебаты доморощенных буржуа радости, конечно, не доставили, тем не менее, оно не ожидало от них серьезных угроз, а тем более срыва своего консервативно-конституционного сценария. Купеческое недовольство, публично проявленное в июле 1905 года в Москве, шло, как бы, в фарватере земско-дворянской фронды, возглавлявшей тогда оппозиционное брожение. С другой стороны, власти были уверены: купеческие претензии растворяться в инициативе петербургской буржуазной группы, не помышлявшей действовать вне рамок, определенных правительством. Эти ожидания полностью подтвердились, когда промышленники Петербурга, Юга и Польши решили избегать политических дебатов и сконцентрироваться на деловой проблематике. В результате вместо учреждения партии у них возобладала мысль о создании экономического объединения, которое вскоре и появилось в лице Совета съездов представителей промышленности и торговли. Кстати, московская деловая элита осталась в стороне и от этой предпринимательской организации. Купечество попыталось самостоятельно поддержать гаснущую политическую инициативу, что вылилось в учреждение силами биржевого комитета Москвы торгово-промышленной партии. Однако, как говорили очевидцы, она "в значительной степени существовала лишь на бумаге"[928].
  Оценивая все эти партийные начинания российской буржуазии, прежде всего, следует разделить мнение об их политической несостоятельности: оппозиционность отечественных капиталистов в публичной сфере следует признать несерьезной. Вместе с тем, именно здесь находится узловая точка всех последующих бурных перипетий 1905 года. Если у буржуазии, ориентированной на правительство, инициативы политического характера, едва обозначившись, быстро иссякли, то капиталисты из народа, в отличие от питерских буржуа, двинулись иным не публичным путем. Они располагали своим сценарием развития ситуации, далеко не ограничивавшимся созданием торгово-промышленной партии. Их намерения простирались гораздо дальше и были связанны со сломом планов властей по избранию совещательной думы. Представители крупной московской буржуазии в конце июля 1905 года еще раз в узком кругу вернулись к вопросам, поднятым на совещании биржевых деятелей 4 июля. Мероприятие прошло в доме фабриканта И.А. Морозова (сыне купчихи В.А. Морозовой, собиравшей радикальные элементы в своем особняке), где присутствовало около 30 видных промышленников. По сведениям полиции, они занимались согласованием конкретных действий на тот случай, если Государственная дума будет объявлена лишь законосовещательной, а не законодательной. Было предложено противодействовать такому правительственному решению: звучали угрозы приостановить фабрики и заводы для создания массового рабочего движения, препятствовать реализации внутренних займов, отказываться платить промысловый налог и т.д.[929] Очевидно, что купеческую элиту в этот момент занимали не конституционные искания в стиле Муромцева и его группы, а практические шаги по противодействию правительственным планам. Затем в августе обсуждение было продолжено в Нижнем Новгороде во время проведения ярмарки, где участники встречи сосредоточились (что очень примечательно) на состоянии рабочего движения[930]. Все эти факты - свидетельство реальной подготовке к социально-политическому обострению в конце 1905 года. Для этого у московского купечества имелись не только денежные средства, но и необходимые связи в тех кругах, которые при их содействии были способны предельно обострить ситуацию.
  Необходимо подчеркнуть, что включившись в борьбу за конституционный строй, купеческая элита не ограничивалась посещением земских съездов. Она ясно осознавала, что реформаторского порыва дворянско-интеллигентской публики будет недостаточно для продавливания изменений в нужном ключе. А потому либерализовавшееся купечество предусмотрительно обратилось к радикальным элементам. Этот контингент концентрировался в кружках социал-демократов и социал-революционеров, делавших ставку на силовое выяснение отношений с царизмом. Требования конституции и свобод под аккомпанемент взрывов и выстрелов звучали куда более убедительно. По свидетельствам М. Горького, целый ряд капиталистов регулярно финансировал текущие потребности эсдеков[931]. Это было важно для буржуазии и еще с одной точки зрения, которая сегодня находится в тени. На рубеже XIX-XX столетий актуализировался вопрос об оплате социальных нужд численно растущего пролетариата, и правительство намеревалось решить эту проблему исключительно за счет предпринимателей (напомним, в этом и состояла экономическая подоплека "зубатовщины"), Государство не желало принимать на себя даже часть затрат в социальной сфере, неизменно перекладывая все заботы по улучшению труда и быта людей на владельцев предприятий. Скажем, призывы ввести государственное страхование от несчастных случаев на производстве завершились принятием правил, ничего общего с госстрахованием не имевших, поскольку выплаты полностью вменялись в обязанность фабрикантам[932]. А те, в свою очередь, стремились разделить социальные издержки с государством, начав оспаривать взгляд на рабочее движение как на чисто экономическое явление, указывая, что истинные причины стачек кроются не в экономике, а в неустройствах государственной жизни и отсутствии свобод[933].
  Однако этот тезис нуждался в серьезной аргументации. Вот ее-то, по мнению московского купечества, и должны обеспечить социал-демократы, делавшие ставку на пролетариат.
  Интересы недоброжелателей самодержавия и его радикальных противников сошлись. Деятельность эсдеков в рабочем движении должна придать ему нужную политическую окраску - отсюда заинтересованность буржуазии в подобной организации. А РСДРП получала финансовые возможности для того, чтобы наконец-то проявить себя на широком поприще. Социал-демократы сполна воспользовались предоставленным шансом. В 1903-1904 годах партийная пропаганда приобрела невиданный размах: выпускалось свыше 200 различных изданий общим тиражом 1,2 млн экземпляров, из которых 400 тысяч составляли только воззвания "Искры"[934]. Как удовлетворенно отмечал в разговоре с С.Т. Морозовым крупный нижегородский капиталист Н.А. Бугров, отдача от издания агитационной литературы заметна; и многозначительно добавлял, а что бы было "если бы мы с тобой все капиталы пустили в дело это?"[935]. На Урале с революционной публикой тесно взаимодействовал еще один известный купец и гласный Пермской городской думы Н.В. Мешков. Этот владелец крупного торгового пароходства в Волжско-Камском водном бассейне отличался острым неприятием царизма, откровенно заявляя, что "самодержавие надо валить; оно нам мешает"[936]. Он регулярно предоставлял свой огромный дом для сходок революционеров и даже привлекался полицией по политическим обвинениям, считавшей его пособником стачек в регионе. Л.А. Фотиева, будущий секретарь советского вождя Ленина, знавшая о Мешкове, восхищалась тем, "сколько людей вызволили его деньги из тюрьмы"[937]. Очевидно, сотрудничество с богатым купечеством для профессиональных революционеров было жизненно необходимым. В воспоминаниях одного московского рабочего содержится забавный эпизод. Он рассказывал о том, как с товарищами из Лефортова летом 1905 года закидывал камнями, бил стекла в домах и квартирах фабрикантов. После чего их собрали представители местного районного комитета РСДРП: они укоряли рабочих за их поступки, разъясняли, что промышленники "тоже начинают проникаться революционным духом, и также заинтересованы в свержении самодержавия, как и рабочие, и что нам с ними по пути"[938]. А подобные действия только отпугивают полезных союзников[939].
  Но все же не нужно забывать, контакты между эсдеками и купеческой буржуазией с обеих сторон носили сугубо тактический характер. Это хорошо видно из стенограммы III-го съезда РСДРП, В тексте имеется сноска, воспроизводящая первоначальную запись, где А.И. Рыков (впоследствии крупный советский руководитель) упоминает о встречах в Москве с двумя либералами из промышленников. Их неодобрение вызвал тот факт, что в ходе забастовок партия наряду с политическими лозунгами, направленными против самодержавия и правительственной бюрократии выставила и экономические требования. При этом А.И. Рыков добавил:
  "Не надо смешивать политические и технические услуги. Думаю также, что нам надо действовать так, чтобы они согласовали свои действия с нашими, а не мы согласовывались с их политикой"[940].
  Любопытно, что контакты партии с московским купечеством квалифицировались съездом как работа по "пробуждению политического сознания русской буржуазии"[941].
  Следует помнить, что "пролетарская карта", разыгрываемая в этой политической игре, не имела практически никакого отношения к действительным нуждам рабочего класса. Неудивительно поэтому, что, когда В.А. Морозова решила предстать в образе благодетельницы перед толпой на своем бастующем предприятии, в нее полетели камни; прогрессивной купчихе пришлось спасаться бегством[942]. На одной из фабрик, принадлежащих видным либеральным деятелям братьям Рябушинским в Вышнем Волочке, тоже проходили забастовки; они переросли в волнения, в ходе которых был убит управляющий директор[943]. С другой стороны, политическая пропаганда эсдеков тоже слабо привлекала рабочих, которых занимали конкретные хозяйственно-бытовые проблемы. В самом деле, трудно понять авторов листовок, предназначенных русскому трудовому простонародью и воспевавших при этом "героическую борьбу еврейских и польских рабочих... поражающую своим величием весь мир"[944]. Не вдохновляли русского человека и неизменные апелляции к международным центрам рабочего движения как высшим авторитетам в борьбе. Это приводило в уныние революционеров, считавших массы незрелыми. Камнем преткновения для русских марксистов стал вопрос о том, что важнее: экономическая или политическая борьба? Но главная проблема социал-демократии состояла в другом: в партии, объявленной передовым отрядом рабочих, представители последних занимали, мягко говоря, скромное место. Это подтверждают документы. Так, в апреле 1905 года в Петербурге арестовали часть столичного комитета РСДРП; среди задержанных оказалось 29 студентов (или бывших студентов), восемь мещан, одна дочь священника, одна - действительного статского советника и только шестеро были из крестьянского сословия, т.е. рабочими[945]. Как показывают источники, пролетарский авангард состоял преимущественно из радикальных интеллигентов: Совет рабочих депутатов Петербурга был сформирован исключительно их усилиями[946]. Один из участников Совета, Б. Радин, поведал, что выборы в него от одних заводов проходили на митингах в учебных заведениях, а от других - вообще не проводились. Да и собирался Совет рабочих не на промышленных предприятиях (что более соответствовало бы названию этого органа), а по учебным заведениям или в Вольном экономическом обществе, где вообще не было никакой возможности установить, кто рабочий депутат, а кто - нет[947]. Об одном из таких заседаний вспоминал известный революционер В. Зензинов, обнаруживший там много своих знакомых не только по Петербургу, но и по эмиграции[948].
  Купеческая буржуазия поддерживала связи и с другой радикальной силой - социал-революционерами. Здесь следует отметить один не слишком известный факт: значительную часть боевой организации эсеров, развязавшей террор против высокопоставленных чиновников Российской империи, составляли выходцы из крупного купечества. И если М. Гоц и А Фондоминская принадлежали к известным еврейским купеческим семьям, то Е. Сазонов (убийца министра внутренних дел В.К. Плеве), М. Прокофьева, В. Зензинов были отпрысками купцов-старообрядцев. Их родители делали немалые денежные пожертвования в кассу боевой организации. Так, отец М. Прокофьевой оплачивал безбедное пребывание в Европе целой группы во главе с Б. Савинковым, финансировал издание их книг о нелегких боевых буднях[949]. Старообрядческое присутствие в среде эсеров-террористов в те годы не было тайной. И, скажем, популярный писатель Л.Н. Андреев в известном рассказе "Тьма", посвященном эпизоду из жизни террориста, явно не случайно указывал на раскольничьи корни главного героя[950]. Конечно, прямые контакты лидеров купеческой буржуазии с террористами по понятным причинам были затруднены. Хотя известно, что уже упоминавшийся уральский пароходчик Н.В. Мешков собирал у себя в доме сходку, которой руководил лидер боевой организации эсеров Гершуни[951]. Сведения о наличии связей радикально настроенных купцов с эсерами имеются и в архивах. Так, в марте-апреле 1905 года полицейские источники докладывали о наблюдении за либеральным литератором С. Афанасьевым, который по приезде в Женеву контактировал с видными членами партии эсеров, а также встречался с одним из идеологов террора М. Гоцем. Обсуждая с ними задуманное покушение на Николая II и других высокопоставленных лиц, Афанасьев уверял, что располагает необходимыми для этого дела финансами. Для нас в этом донесении интересно следующее: после переговоров С. Афанасьев вернулся в Москву и прямо с вокзала направился в дом некого Гремячинского - управляющего предприятий С.Т. Морозова[952]. Судя по документам, контакты с террористическими кругами у фабриканта не прерывались и явно не пошли ему на пользу. Во время отдыха Морозова в Каннах его посещали революционеры из Женевы и большевик Л.Б. Красин; они требовали денег и, видимо, угрожали оглаской компрометирующих сведений. В результате психически надломленный С.Т. Морозов 29 мая 1905 года застрелился; так закончилась жизнь одного из ярких представителей московского купеческого клана[953].
  Отношения купеческой буржуазии с земско-интеллигентскими кругами были, конечно, заметно поспокойнее. Выше уже говорилось о представителях купеческой Москвы, приютивших в своих особняках разную либерально-революционную публику. Именно здесь происходило формирование крупной партии - конституционно-демократической. Как писал известный русский литератор А. Белый, в морозовском доме постоянно собирались "организующиеся кадеты"[954]. Аналогичное мнение высказывают и современные исследователи: по их свидетельствам, М.К. Морозова не только предоставляла место для собраний интеллигенции, но и прямо оплачивала формирование партии конституционных демократов[955]. Заметим, что их программные установки заботливо учитывали потребности купеческой буржуазии - например, по такому чувствительному для капиталистов вопросу, как величина таможенных тарифов. Летом 1905 года будущее кадеты ратовали за:
  "понижение таможенных пошлин в видах удешевления предметов потребления; ослабление покровительства промышленности и содействие развитию производства народного труда"[956].
  Но уже в октябре этот пункт программы излагается более сглажено:
  "Соответствующее положению отдельных производств понижение таможенных пошлин в видах удешевления предметов народного потребления и технического подъема промышленности и земледелия"[957].
  Фритредерские теории явно были принесены в жертву практическим интересам. Подобная картина наблюдалась и в вопросе о продолжительности рабочего дня. Партийная программа не обошла популярное требование о восьмичасовом рабочем дне. Но оно сопровождалось весьма существенной оговоркой о введении этой нормы поначалу только там, где возможно, и лишь затем - повсеместно. Кадеты не спешили с практической реализацией данной меры, оправдывая свою неторопливость пока еще низким техническим уровнем предприятий: якобы переход на восьмичасовой рабочий день может повлечь заметное сокращение производств, приведет к уменьшению зарплаты и безработице[958]. Зато намерения партии утверждать расходы государственного бюджета никогда не ставились под сомнение. Как признавали кадеты, "только с этим правом дума будет иметь действительную власть и будет в самом деле править страной"[959]. Приобщение к бюджетному процессу, в отличие от дебатов о продолжительности рабочего дня, манило крупную купеческую буржуазию, на протяжении десятков лет мечтавшую заполучить свой комплект ключей от денежного сундука государства. Политическая деятельность новых союзников из рядов либеральной интеллигенции приближала этот момент, а потому партия исправно получала средства от промышленников Центрального региона.[960]
  "Союз 17 октября" по своим целям и составу не многим отличался от кадетов. Члены этой либеральной партии были более состоятельными; в нее вступили и представители московской буржуазии, оставив затею с созданием самостоятельной торгово-промышленной партии. Как известно, одним из лидеров "Союза" стал московский банкир и общественный деятель А.И. Гучков, а его младший брат Федор являлся казначеем "Союза". Интересно, что октябристы выступали за ограничение самодержавия и введение долгожданных свобод, но склонялись к сохранению титула "самодержец". Они позиционировали себя не как врагов ограниченной монархии, а как ее дельных помощников. В агитках подчеркивалась, что императору сложно одному разбираться в существующих проблемах, а крайне низкая компетентность чиновников лишь усугубляет эту проблему. Выход - в привлечении к управлению страной толковых и знающих людей[961]. "Не класть яйца в одну корзину" - этот принцип воплотился в политическом раскладе того времени. Кадеты и октябристы, сформированные из либеральных земцев и научной интеллигенции, представляли собой два крыла союзников московских капиталистов, Именно так их воспринимали и в Петербурге. Тот же С.Ю. Витте считал, что в Москве, по сути, "сильна только одна партия - купеческая"[962].
  Резюмируя сказанное, можно сделать вывод о том, что к осени 1905 года купеческая буржуазия являлась не только крайне заинтересованным, но и наиболее подготовленным игроком развернувшегося преобразовательного процесса. Ее разветвленные связи по всем направлениям оппозиционного движения обеспечили ей особенное положение. Согласимся, что каждая из существовавших в тот период оппозиционных групп действовала лишь в своей определенной политической нише, не располагая большим влиянием вне ее. Поэтому эскалацию напряженности, переросшей в массовые беспорядки, осуществить им было просто не под силу. Для этого необходимо было обладать разносторонним коммуникативным и финансовым ресурсом, чем в полной мере и располагала купеческая буржуазия. Любопытно отметить, что проправительственные круги зримо ощущали согласованность в рядах своих противников. К примеру, "Московские ведомости" уже в марте 1905 года, характеризуя "легальных и подпольных революционеров", писали о тесной связи, существовавшей между ними. Как замечало издание, без помощи радикально настроенных элементов легальные крамольники не имели бы возможности подогревать и поддерживать свои конституционные требования к правительству[963]. Правда до осеннего обострения в Москве власти еще слабо представляли, кто в действительности координирует оппозиционные силы. Пока главным образом виделся след иностранный врагов, стремившихся создать внутренние затруднения во время военных действий. О японских усилиях на этой ниве (связь с эмиграцией, средства на покупку оружия) уже говорилось выше. Их дополняли и разоблачения англичан, якобы финансировавших рабочее движение: и. о. московского градоначальника Руднев распространял среди населения слухи и листовки, что, сочувствуя забастовкам, русские люди играют на руку злейшим врагам родины - англичанам. Посол Великобритании выражал протест российскому МИДу по этому поводу[964]. Об участии московской буржуазии в дестабилизации обстановки до декабрьского восстания говорили мало. У власти осознание ее заинтересованности и подлинной роли в революционных событиях пришло позже. Забегая вперед скажем, что впоследствии сообщалось даже о случаях шантажа именитого купечества, когда различные авантюристы пытались вымогать у купцов крупные суммы за неразглашение сведений об их пожертвованиях на организацию беспорядков осенью 1905 года[965].
  Всеобщая стачка в октябре, забастовка почтово-телеграфных служащих в ноябре и, наконец, декабрьское вооруженное восстание - эти этапы составляют цельный отрезок, суть которого заключается в переходе конституционной инициативы от правительства к оппозиции. Результатом чего стало вынужденное, вопреки текущим планам властей, учреждение законодательной думы. Обратимся к всероссийской октябрьской стачке. Как известно, она берет начало с конца сентября в Москве, где первыми выступили печатники и булочники; а если точнее, то типографии И.Д. Сытина и пекарни Д.И. Филиппова. Современные исследователи, специально занимавшиеся этими конкретными эпизодами, утверждают, что забастовку всячески подогревали сами хозяева. Они провоцировали ситуацию стабильной оплатой стачечных дней: именно с этих предприятий забастовочная волна покатилась дальше[966]. Кстати, полиция также считала, что рабочие сытинской фабрики (ее называли "осиным гнездом") являлись застрельщиками революции; в отместку власти устроили поджог типографского комбината, препятствуя служащим тушить разгорающийся пожар[967]. По свидетельству В.Ф. Джунковского, оппозиционный настрой среди рабочих поддерживал на своей фабрике также и С.И. Четвериков с сыном[968]. Московский генерал-губернатор П.П. Дурново уже в начале октября понял к чему идет дело и просил предоставить ему особые права по предотвращению надвигавшихся беспорядков, но товарищ Министра внутренних дел Д.Ф. Трепов счел это несвоевременным[969].
  Тем временем забастовочная волна перекинулась на железнодорожников. По различным листовкам и воззваниям хорошо известны призывы большевиков к стачке, но архивные источники, в отличие от партийных агиток, не выявляют их ведущую организаторскую роль в этих событиях. Так, из переписки МВД и Министерства путей сообщения следовало, что в Москве к забастовке постоянно подстрекал некий "Союз инженеров и техников", объединивший "большинство неблагонадежного элемента из состава железнодорожных служащих"[970]. По донесениям московской полиции, толпы агрессивно настроенных людей в количестве 200-300 человек препятствовали движению но железнодорожным путям, а к администрации дорог заявлялись какие-то лица от "Союза союзов" с неопределенными требованиями. В результате машинисты боялись следовать с составами, и движение было парализовано[971]. В этой ситуации растерялся и либеральный генерал-губернатор П.П. Дурново: противостоять бунтующей стихии оказалось намного сложнее, чем опекать земские съезды. Окончательно его деморализовал визит делегации в составе Д.И. Шаховского, П.Н. Милюкова и адвоката Гольдовского, непринужденно обращавшихся к нему - "товарищ"[972]. В отличие от Дурново, самообладания не терял Московский биржевой комитет. Его обращение, адресованное Министру финансов В.Н. Коковцову, извещало о намерении остановить фабрики, что еще более осложнит положение[973]. Вообще-то, в этом заявлении московских капиталистов в финансовое ведомство не прослеживается тревоги; скорее здесь присутствуют угрожающие ноты в адрес правительства: мы закроем предприятия, выставим людей на улицу (т.е. усилим забастовочную волну), а там посмотрим, как вы с ней справитесь. О настрое фабрикантов можно судить и из их специального заявления, опубликованного прессой в разгар стачек[974]. В нем они вновь охарактеризовали рабочее движение как явление, вызванное не экономическими, а политическими причинами. Категорически высказались против введения военного положения в городе, назвав подобное решение "трудно поправимым бедствием". Рецепт же успокоения, по мнению купечества, состоит совсем в другом - в безотлагательном удовлетворении требований общества "по устроению нашей жизни на началах вполне ограждающих нас от возможности возврата к старым формам, приведшим Россию на край гибели". К числу таких начал в первую очередь отнесено расширение прав Государственной думы до законодательного органа и пересмотр закона о выборах[975].
  Здесь следует вспомнить, что нарастание забастовочного движения сопровождалось попытками Московской городской думы добиться вывода из города, расположенных в нем казачьих войск. Эта тема была поднята рядом гласных уже в конце сентября 1905 года[976]. Кроме этого, дума поручила городской управе обратиться к военному ведомству о предоставлении помещения Манежа, находящегося напротив Александровского сада, для народных собраний[977]. Требования вывода казачьих войск усилились после беспорядков в день похорон Н.Э. Баумана (20 октября): МГД просила до их удаления из города больше пе назначать казаков к несению полицейской службы[978]. Однако, военные власти не собирались выполнять подобные просьбы, а также наотрез отказались предоставлять Манеж для собраний, сославшись па ремонтные работы[979]. Совершенно ясно, что эти настойчивые намерения ряда гласных напрямую связаны с планами предстоявших решительных действий. Надеемся, никто не возьмется утверждать, что думские инициативы по данному вопросу - это продуманная тактика большевиков, готовивших вооруженное восстание. Очевидно, они не были в состоянии оказывать влияние на происходящее в буржуазной гордуме. В этой связи весьма ценно наблюдение одного из лидеров кадетов В.А. Маклакова, отметившего в своих мемуарах по поводу развернувшейся забастовки:
  "Очевидно, кто-то ее организовывал. Но на обывательский глаз движение разрасталось само собой... началось с фабрик, потом остановились железные дороги, почта..."[980].
  А потому на суд читателя оставляем ответ: кто же обладал реальными рычагами для дестабилизации ситуации в Москве осенью 1905 года - фактические хозяева экономики города или группа профессиональных бунтарей, объявивших себя знаменем грядущей революции?
  Столкнувшись с таким явлением, как всеобщая забастовка, власть была вынуждена в экстренном порядке обнародовать Манифест о законодательной Думе (17 октября 1905 года). Таким образом, цель оппозиционного движения была достигнута: инициатива впервые полностью оказалась в его руках. Это незамедлительно сказалось на дееспособности правительства. Назначенный Председателем Совета министров С.Ю. Витте оказался не готов к такому повороту событий: как говорили очевидцы, "в голове его был хаос, множество порывов и никакого определенного плана действий"[981].
  Оставалась еще проблема, связанная с булыгинскими правилами выборов в Государственную думу. Ведь если в нее попадали лица, обладающие высоким имущественным цензом, да крестьянство, то для многих из тех, кто вложился во всю эту эпопею, в ней попросту не оставалось бы смысла, а для других и места тоже. Законодательную Думу должны наполнить не статисты, подобранные властями, а люди, заинтересованные в проведении либерального курса и ему обязанные своим вхождением на политический Олимп. Как известно, новые правила о выборах в Государственную думу, расширившие круг их участников, официально были обнародованы 11 декабря 1905 года; однако до этого дня политическое напряжение только усиливалось.
  Обратимся к ноябрьской забастовке почтово-телеграфных служащих. Она находится в тени стачки железнодорожников, о ней не любили упоминать советские историки, видимо, потому, что ее участники явно не вписывались в образ истинных пролетариев. К тому же руководители забастовки сразу установили связь с другими оппозиционными организациями, а не с большевиками[982]. А ведь с точки зрения давления на власть почтово-телеграфная забастовка оказалась не менее значимой, чем предельно популяризированные октябрьские события. Забастовка фактически парализовала деятельность аппарата власти: во второй половине ноября правительство фактически оставалось без информации о происходящем в стране, министерства не могли выполнять свои обязанности, департамент полиции работал с перебоями. Работники почты и телеграфа активизировались вместе с общим профсоюзным движением. В начале октября в Москве, в здании университета, где ежедневно проходили различные мероприятия, состоялось почтово-телеграфное собрание. Его участники наметили экономическую программу и по примеру других решили образовать собственный профессиональный союз. К 22 октября 1905 года уже были подготовлены необходимые учредительные документы[983]. Это вызвало крайне негативную реакцию начальства: почтово-телеграфные работники считались государственными служащими по ведомству МВД, а на чиновников, связанных присягой, не распространялось право на участие в каких-либо союзах. Все вошедшие в организацию подлежали увольнению. Инициаторы союза категорически не согласились с этим, указывая на свои права, дарованные Манифестом от 17 октября 1905 года. В телеграмме на имя С. Ю. Витте, они потребовали:
  "немедленного удаления от службы Дурново и Севастьянова (Министр внутренних дел и Начальник управления почт и телеграфов. - А.П.), с произволом которых не могут больше мириться служащие почтово-телеграфного ведомства"[984].
  Конфликтную ситуацию рассматривали на заседании Совета министров, где циркуляр о запрете союза был признан правомерным.
  Тогда почтово-телеграфные работники страны приступили к созыву всероссийского съезда союза для выдвижения своих условий. Как докладывал Николаю II С.Ю. Витте, центр этой забастовки, как и вообще центр революционного движения, находится в Москве[985]. Половина установленных полицией делегатов были из Москвы, остальные - из регионов[986]. Открывшийся 17 ноября 1905 года съезд высказался за выработку любых правительственных решений по ведомству только лишь с участием служащих. До тех пор, пока на это не будет получено согласие, передачу телеграфных сообщений и доставку корреспонденции решили прекратить. Чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений, предлагалось перерезать телеграфные и телефонные провода в окрестностях Москвы; выводить из строя техническую аппаратуру, И забастовщики не теряли время даром, приступив к активным действиям; телеграфные аппараты были взломаны даже в особняке Московского генерал-губернатора[987]. Власти пытались выйти из этого положения, арестовав бюро съезда и призвав для отправки почты нижних чинов военных[988]. Со своей стороны, забастовщики так оценивали ситуацию:
  "В настоящее время почтово-телеграфная забастовка охватила всю Россию... Перед лицом всего русского трудового народа первый почтово-телеграфный съезд заявляет, что всякую ответственность за все эти последствия он возлагает на русское правительство в лице министра внутренних дел П.Н. Дурново"[989].
  Вот в этой критической ситуации у забастовщиков нашлись сильные заступники в лице Московского биржевого комитета. Здесь была образована комиссия, которая выказала сочувствие стачке и вызвалась ходатайствовать перед правительством о нуждах служащих. Причем подчеркивалось, что со стороны купеческих капиталистов это не просто просьба, а требование: почтовики являются госслужащими, а значит, "министры тратят на жалованье деньги не свои, а народные, и народ вправе требовать удовлетворения"[990]. Московская буржуазия потребовала освободить из-под ареста бюро съезда, и предлагала выплачивать сотрудникам почтово-телеграфного ведомства нужную сумму (3,5 млн руб. в год) из своих средств[991]. Обратим внимание, что со стороны Петербургского биржевого комитета реакция на забастовку почтовиков была совсем иной. Столкнувшись со стачкой, столичные дельцы кинулись не предъявлять претензии правительству, а совместно с ним выправлять ситуацию, грозящую большими потерями бизнесу. Ряд крупных банков и страховых обществ Петербурга вместе с только что образованным Министерством торговли и промышленности создали бюро по налаживанию почтово-телеграфной связи. Они предложили торгово-промышленным кругам страны, включая и московские, поддержать их усилия[992]. Однако деловой мир Первопрестольной вынашивал другие более самостоятельные планы. Министру внутренних дел П.Н. Дурново их изложил известный фабрикант Ю.П. Гужон. От имени Московского биржевого комитета он предложил передать всю отрасль частным владельцам, которые сами позаботятся о ее должном развитии. Однако П.Н. Дурново сразу отверг подобного рода инициативы, заявив об отказе обсуждать вопросы государственной важности с Московским биржевым комитетом[993]. Очевидно, что это предложение со стороны московских капиталистов можно расценить как намек не только на политическую, но и на финансовую несостоятельность правительства, неспособного справиться с вызовами времени. Подобного унижения власть допустить не могла и нашла возможность локализовать забастовку.
  Правда, это не принесло большого облегчения, и власть ожидал самый страшный удар: открытое вооруженное восстание декабря 1905 года - гордость советской истории. Однако мы вновь вынуждены констатировать: утверждение о руководящей роли большевиков в организации и проведении восстания слабо подкрепляется документальной базой, а представления о Московском совете рабочих депутатов как подлинном центре борьбы не выдерживает критики. Советские историки уверяли, что основные силы революционеров под руководством большевиков планировали дать бой царизму в начале декабря в Москве. Но почему-то социал-демократы планомерно наращивали силы в другом месте - в Петербурге. Кстати, В.И. Ленин, приехав в Россию из Швейцарии, сразу обосновался именно в столице, развив там бурную деятельность. Московский совет, образованный по аналогии с петербургским, в развертывании боевых действий явно ориентировался на столичную инициативу. Уже в канун вооруженного восстания москвичи постановляли:
  "чутко прислушиваться к ответу петербургских рабочих на дерзкий вызов правительства (арест председателя Петербургского совета. - А.П.) и присоединиться к борьбе, как только они решат дать сражение врагу"[994].
  Здесь следует вспомнить и решение ЦК РСДРП назначить IV-й (объединительный) съезд партии в те же дни только не в Москве, а в Петербурге. Понятно, что в указанный срок он не открылся: чуть раньше вспыхнули московские беспорядки, и прибывающие на съезд эсдеки, естественно, стремглав кинулись туда. К этому любопытному эпизоду относится письмо М. Горького к Е.П. Пешковой, где он сообщал о своем прибытии в Петербург на съезд и срочном - после полученных известий - отъезде к месту начавшихся боевых действий[995].
  Источники показывают, что в подготовке вооруженного восстания в Москве активно участвовал упоминаемый уже нами "Союз союзов". В одном из перлюстрированных писем тех дней прямо утверждалось:
  "Сейчас в России два правительства: имперское и "Союз союзов', который в несколько раз сильнее и опаснее, чем были японцы"[996].
  Активисты организаций, входивших в данный Союз, сделали немало для организации декабрьского восстания. Например, князь С.И. Шаховской, родной брат одного из кадетских лидеров Д.И. Шаховского, развозил денежные пособия рабочим ряда московских предприятий; по данным полиции, он фактически выполнял функции кассира кадетов[997]. Анонимные предупреждения о готовящихся бурных событиях получал премьер-министр С.Ю. Витте. Письмо на его имя информировало, что в случае сохранения прежних ограничений по выборам в Государственную думу 5-10 декабря произойдут "беспорядки с применением террористических действий в самых широких размерах". Центром готовящегося мятежа называлась Москва, в которой действует законспирированный "Стачечный комитет", состоящий из ряда адвокатов. Их ответом на неполноценный порядок избрания в Думу должно стать провозглашение временного правительства во главе с П.Н. Милюковым. Члены Стачечного комитета контактировали и с другими группами, включая Московский совет рабочих депутатов[998].
  И все же ударной силой вооруженного восстания явилось рабочее население Москвы. Хотя поведение пролетариата в конфликте обнаруживает некоторые странности. Если следовать здравому смыслу, что должны были бы делать рабочие, доведенные своими хозяевами до отчаяния? Очевидно, выступить против непосредственных виновников своего бедственного положения. Однако в декабре 1905 года ничего подобного не произошло. В ходе восстания от революционных масс не пострадал ни один крупный московского фабрикант. Силы восставших обратились не на хозяев-кровопийц, а на полицейских и прибывших им на помощь солдат. Это разительно отличается от поведения тех же крестьян, которые видели в помещиках источник всех своих бед, а потому без раздумий жгли усадьбы, захватывали помещичьи земли. То есть вчерашние крестьяне - пролетарии повели себя иначе. Это тем более странно, что, например, на предприятиях Пресни, в центре московского мятежа, рабочие уже давно выражали недовольство условиями своего существования. Как следует из документов, рабочие Прохоровской мануфактуры устраивали забастовки и нелицеприятно высказывались в адрес хозяина фабрики, после чего особо активные подверглись арестам[999]. В другом случае рабочие подали прошение на имя Московского генерал-губернатора с просьбой заставить владельца предприятия П. Шмидта (отца будущего героя революции Николая Шмидта) удовлетворить их требования. В частности, в прошении говорилось:
  "Зная бесконечную доброту Вашего Императорского Высочества и видя постоянные отеческие заботы Ваши о нуждах жителей Москвы, все мы прибегаем к Вам, прося обратить милостливое внимание свое на нас, предложив Московскому Обер-полицмейстеру обязать хозяина нашего г. Шмидта обращаться более человечнее с нами и уменьшить час работы"[1000].
  Но есть и еще более поразительные свидетельства. Как следует из допросов арестованных дружинников, владельцы названных фабрик внесли определяющий вклад в организацию боевых групп на собственных предприятиях. На Прохоровской мануфактуре этим занимался почти весь административно-управленческий персонал. Именно его усилиями устраивались собрания рабочих в специально отведенных помещениях, приглашались агитаторы от социал-революционеров и социал-демократов. Так, инженер Н. Рожков постоянно интересовался сходками, давая указания вовлекать в них побольше народу. Рабочие депутаты, посетив самого Н.И. Прохорова, совместно с ним решили остановить производство, после чего:
  "его стали просить, чтобы он выдал рабочим заработок до 9 декабря, на что он охотно согласился, что и было исполнено"[1001].
  Участникам дружин, сформированных на Пресне, выплачивались деньги (из расчета средней месячной зарплаты в 30 руб.), выдавались винтовки и револьверы[1002].
  Факты, изложенные в протоколах полицейских допросов, подтверждаются и анонимными сообщениями, поступавшими в охранное отделение. Автор одного такого письма делился информацией о преступной деятельности ряда мастеров Прохоровской фабрики, которые, по его утверждению, руководили строительством баррикад, раздачей денег и оружия, а после подавления мятежа отправляли активных участников дружин по Московской губернии для укрытия[1003]. (Кстати, и в Московском биржевом комитете активно обсуждали роль Н.И. Прохорова в создании боевых дружин во время декабрьских боев[1004]. ) Н.П. Шмидт, молодой хозяин мебельной фабрики, тоже расположенной на Пресне, оплачивал покупку оружия для рабочих как своего предприятия, так и других. Деньги же, по его свидетельству, он снимал с текущего счета своего родственника фабриканта А.В. Морозова в Волжско-Камском банке (А.В. Морозов - родной брат матери Н.П. Шмидта)[1005]. Как известно, эта фабрика стала ареной яростных сражений с правительственными войсками и была полностью разрушена. Интересно, что после гибели Н.П. Шмидта в тюрьме его тело не выдавали матери и сестрам, настаивая на приезде А.В. Морозова. Московский градоначальник барон А.А. Рейнбот лично предупредил дядю погибшего об ответственности за соблюдение порядка во время похорон и потребовал поручительства о неповторении в городе беспорядков. На это А.В. Морозов ответил, что он не ведает полицией, а потому за порядок пусть отвечает тот, кто ею руководит[1006].
  В свете сказанного не таким уж удивительным кажется признание видного деятеля кадетской партии А.В. Тырковой-Вильямс о том, что "революция содержалась, действовала на деньги буржуазии"[1007]. Подтверждают это и другие очевидцы тех событий, не относящиеся к оппозиционным кругам и на себе ощутившие хватку представителей купеческого клана. Приведем одно красноречивое свидетельство:
  "...Арестовываются, заточаются, ссылаются сотнями, тысячами мелкие сошки, подчас даже наемные агитаторы, а братья Рябушинские, Морозовы, Пуговкины, Сироткины и др. продолжают беспрепятственно субсидировать газеты, издавать брошюры, энергично поддерживать пропаганду - сеют смуту, возмущение в стране... победоносно шествуют по России во главе анархии, красного террора"[1008].
  В дополнение скажем и о еще одном любопытном факте. Упоминавшийся уже ивановский фабрикант И.Н. Дербенев сразу после декабрьских событий в Москве писал родственникам:
  "В Сытинской типографии найдено отпечатанное постановление революционного комитета, где объявляется, что градоначальником Москвы назначается Чикин - молочный торговец, генерал-губернатором - жид Высоцкий, чайный торговец, а заместителем его сам Сытин. Это не анекдот, а факт"[1009].
  Провокационность этого документа сомнений не вызывает, как и ее направленность на видных организаторов смуты, остававшихся в тени.
  Однако во время декабрьского восстания купеческая буржуазия занималась и другими, более свойственными ей делами. Лидеры московского клана не преминули использовать эти бурные события в коммерческих целях. Во всяком случае, они попытались получить вожделенный доступ к ресурсам Государственного банка России. С 1897 года эта ключевая финансовая структура действовала по новому уставу, который предусматривал выдачу кредитов крупным частным обществам. Не надо объяснять, насколько ощутимой была для последних такая поддержка. Однако воспользоваться ею могли, главным образом, заводы и банки, тесно связанные с правительственными и придворными кругами, а также с иностранным капиталом. Об этом свидетельствует перечень ссуд на начало 1904 года: крупнейшими получателями значились петербургские предприятия тяжелой индустрии, "Лензолото", принадлежавшее англичанам, московский торговый дом Полякова, с начала XX века находившийся под контролем столичного чиновничества, и т.д.[1010] Интересы же московского клана на этом направлении оставались мало реализованными: ему никак не удавалось по-крупному зачерпнуть из государственного денежного источника.
  Но революционные перипетии осени привели к тому, что российское правительство, оказавшееся перед угрозой финансового краха, пыталось получить заем в размере 100 млн рублей у французов. В этот момент, ссылаясь на небывалые волнения, московские воротилы запросили власти предоставить их банкам субсидии в размере 50 млн рублей. Их мысль была проста: беспорядки привели к нарушению экономической жизни, и возместить убытки нужно бы за государственный счет. Ради этого московский биржевой комитет повел переговоры с Министерством финансов и Госбанком о консорциуме банков для предоставления им гарантий от правительства. Переписка по этому вопросу обнаруживает крайне любопытные детали. Так, ряд московских финансистов потребовал для предполагаемого консорциума права юридического лица: в этом случае Госбанк, фактически предоставляющий свои ресурсы для создаваемого объединения, по сути, превращался в простого исполнителя его поручений.[1011] Причем когда чиновники Госбанка ознакомились с заявками о кредитах, они обнаружили, что некоторые ходатайствующие фирмы испытывали финансовые затруднения уже задолго до осенних событий 1905 года.[1012] Получалось, что московские банки решили просто поправить свое положение, разгрузив портфель неликвидных активов за счет государства. Так что этот эпизод оставляет впечатление скорее закамуфлированного шантажа, нежели паники в связи с революцией. И как только (к февралю 1906 года) острота экономического кризиса начала спадать, премьер-министр С.Ю. Витте предпочел незамедлительно отмести "карманные интересы" московских дельцов[1013].
  Итак, широко известные революционные перипетии 1905 года рассмотрены нами с точки зрения вовлеченности в них московской купеческой буржуазии. До сих пор ее роль оставалась традиционно недооцененной; считалось, что купечество лишь следовало за пролетариатом. Этот подход обусловлен не только влиянием ленинских штампов, но и непониманием того, какое место занимал московский клан в экономическом пространстве страны. Истоки его оппозиционности, равно как и заинтересованность в переформатировании государственного строя слабо соотносились с теми проблемами, с которыми столкнулась купеческая буржуазия на рубеже веков. Действия этой промышленно-финансовой группы оценивались, как правило, исходя из общих представлений о слабости российского капитализма, неспособного на какие-либо самостоятельные поступки. Между тем привлеченный фактический материал показывает, что московская буржуазная группа не только не осталась в стороне от общественного подъема, но и выступила одним из последовательных его организаторов. Либеральный дух распространялся в российском обществе в рамках культурно-просветительского проекта, инфраструктура которого, по сути, была создана московским купечеством. Причем результаты, полученные при осуществлении этого проекта, позволяют говорить и о его политическом значении. Новые политические предпочтения крупного купечества привели его и к союзу с новыми силами. Купеческий клан финансово поддержал оппозиционные группы, ратовавшие за ограничение или свержение монархии, за утверждение либерально-конституционных принципов. Конечно, перипетии начала XX века, известные как первая русская революция, явились плодом усилий разных элементов. Но именно оппозиционный дебют московской буржуазии сделал этот общественно-либеральный подъем яркой страницей российской истории.
  
  4. Крестьянский контрпроект
  
  Сегодня бурные события 1905 года представляются стержневыми в восприятии первой русской революции: они привели к таким качественным сдвигам, как ограничение самодержавия посредством учреждения законодательной Государственной думы. Однако конституционно-либеральные баталии не должны заслонять многосложность процессов, свойственных общественному подъему в России начала XX столетия. Произошедшие изменения отвечали потребностям той части общества (прежде всего интеллигенции), которая придерживалась либеральных политических взглядов. Но эти взгляды, определявшиеся конкретными интересами, отнюдь не преобладали в обществе в целом (как можно было бы подумать, судя по обилию работ о российском либерализме). Согласно меткому замечанию, "либеральные партии походили на штаб без армии"[1014]. Их влияние ощущалось преимущественно в городах империи и в основном среди образованной публики, способной различать разнообразные оттенки в политическом спектре. Но Россия представляла собой крестьянскую страну: доля этого сословия к началу века достигала 80-85%. Крестьянам были чужды идеологемы, не опиравшиеся ни на вековые традиции, ни на их собственный опыт. Однако невиданные общественные потрясения не могли не отразиться на основной массе населения. И, на наш взгляд, ее реакция на происходившие события позволяет говорить о существовании другого -цельного и независимого крестьянского проекта, ставшего главным делом русского народа.
  Чтобы понять алгоритм народных волнений в России, следует обратиться к жизненным основам крестьянства. В дореформенную эпоху власть слабо представляла, чем в действительности живет подавляющее большинство подданных. Исследователи замечали, что чиновники предпочитали не вступать с ними в непосредственный контакт и не вникать в их бытовые и хозяйственные реалии[1015]. Как известно, с точки зрения государства и помещиков, общинное устройство сельской экономики наиболее полно соответствовало крестьянскому менталитету, а главное - являло собой проверенную временем форму сбора налогов. Преимущества общины виделись в поддержании равномерной фискальной нагрузки, а также в том, что она препятствовала дифференциации, как на зажиточных селян, так и на бедняков; это выражалось в негласном правиле - в общине дети не наследовали нищету отцов. Каждый крестьянин пользовался известными правами лишь в качестве члена общины; вне ее гражданская личность за крестьянином не признавалась, он был безымянной "душой", существующей исключительно для отбывания повинностей. Этим, собственно, и исчерпывались взаимоотношения правящего класса и крепостного податного населения.
  К дореформенному периоду относится, пожалуй, одно действительно крупное исследование крестьянской жизни, предпринятое в 1848-1849 годах под эгидой Министерства государственных имуществ, которое ведало делами государственных крестьян[1016]. Поводом для его проведения послужили жалобы от солдат, возвратившихся после длительной службы в родные деревни. Они спрашивали: имеют ли право отставники требовать часть наследства, которое осталось после родителей, но которым воспользовались другие родственники во время их пребывания в армии? С точки зрения действовавшего гражданского законодательства вопрос казался более чем странным, поскольку право наследования не могло подвергаться сомнению. Тем не менее, Министр государственных имуществ граф П.Д. Киселев настоял на проведении обширного изучения этих ситуаций, что и привело к неожиданным результатам. Как констатировалось в материалах, полученных ведомством:
  "нельзя не заметить резкой разницы между порядком наследования по своду законов и по обычаям крестьян", которые "почти совсем не имеют имущества в том смысле, как мы привыкли его понимать"[1017].
  Недвижимость и постройки, возведенные из казенного леса, не признаются частной собственностью; движимое имущество (орудия, скот, утварь) имеется лишь в нужном для хозяйства количестве: все имущество используется исключительно для удовлетворения насущных нужд[1018]. К тому же, семья по крестьянским понятиям являлась не только личным союзом родства, но и рабочим союзом, связанным общими потребностями и обязательствами. Это, если можно так выразиться, кровная артель, чье добро не подлежит разделу и остается в общем владении; даже по смерти отдельного крестьянина его "наследство не открывается"[1019]. Таким образом, хлопоты отставных солдат о получении имущества выглядели явно бесперспективными. В содержательном же смысле главный вывод проведенных обследований заключался в признании того, что основополагающим фактором крестьянского хозяйства выступал не капитал, а личный труд.
  Любопытно, но, несмотря на потенциальный интерес исследования, его итоги не были тогда преданы гласности. Тем не менее, полученные свидетельства о воззрениях русского крестьянства на цитадель цивилизованного общества - институт частной собственности - стали подлинным откровением для властей. К тому же, выводы об особенностях народного мировоззрения определенно перекликались с исследованиями по расколу, предпринятыми правительством именно в эти годы. Напомним, что хозяйственный уклад староверия основывался как раз на общинных принципах, отвергавших частнособственнические отношения в экономике. Подобное хозяйственное устройство, подкрепленное раскольничьими религиозными верованиями, вызывало понятную и серьезную тревогу Николая I. Власти были вынуждены приступить к противостоянию этой чуждой для них реальности. В сельской сфере противодействие концентрировалось по следующему направлению. На упорядочивании отношений между крестьянскими массами и помещиками, в смысле ослабления гнета последних, в сочетании с мощным давлении на авторитетные в народе раскольничьи центры, завершившимся, в конце концов, их полным разгромом. Практическое осуществление этой политики возлагалось на решительного Министра внутренних дел Д.Г. Бибикова. Будучи Киевским генерал-губернатором, он сумел реализовать так называемую инвентарную реформу в трех губерниях - Киевской, Волынской и Подольской. Ее суть заключалась в ограждении русского крестьянства от произвола помещиков; для чего и составлялись специальные инвентари, где четко фиксировались все повинности и в частности их максимальный объем. Эти нововведения, не отменяя крепостного права, регулировали взаимоотношения крестьян и помещиков и были строго обязательны[1020]. Не случайно, проведение инвентарной реформы получило тогда название "партизанской войны против крепостного права"[1021].
  Возглавив в 1852 году МВД, Д.Г. Бибиков приступил к практическому введению инвентарей еще в шести губерниях Западного края. Между тем, на повестке дня уже стояли планы по распространению инвентаризации и на великорусские регионы[1022]. Заметим, что данные преобразования начались с западных районов империи, в которых отношения между крестьянством и помещиками были осложнены религиозной несовместимостью: низы в своем большинстве относились к русскому населению, а владельцы - к полякам. Именно здесь обкатывалась схема, где государство выступало заступником народа от гнета крепостников, урезая их непомерные аппетиты; в ее рамках активно эксплуатировался и конфессиональный фактор, который правительство решило разыграть с пользой для себя. Что же касается коренных русских губерний, то тут стремлению верховной власти предстать в качестве истинного благодетеля народа препятствовала уже не польская шляхта, а раскольничьи "заправилы", претендовавшие (и не без успеха) на роль истинных выразителей народных интересов. А потому замыслы по проведению инвентарной реформы в великорусских регионах сопровождались энергичным устранением конкурента. Как известно, усилиями того же главы МВД Д.Г. Бибикова в 1853-1855 годах фактически были разгромлены авторитетные старообрядческие центры страны - Рогожское и Преображенское кладбище. Подчеркнем, удар был направлен не на раскольничьи массы как таковые, а на верхи староверия в лице самозваной иерархии и богатого купечества. Именно они, по убеждению властей, портили всю конфессиональную обстановку, способствуя укоренению и распространению раскола в народных низах. Ставилась задача нейтрализовать верхи раскола, минимизировать их влияние на массы, которым посредством инвентарной реформы продемонстрировать от кого им ждать реальных послаблений в своей нелегкой жизни.
  Александр II также придерживался этой политической стратегии. До 1864 года он не ослаблял того жесткого пресса, которому подверглась староверческая верхушка. А за это время в жизни империи произошло эпохальное событие - отмена крепостного права. "Партизанская война" против крепостнической системы уступила место демонтажу этого пережитка средневековья. Свободу даровала, прежде всего, верховная власть в лице императора, а затем он же посредством Особого комитета В. Н. Панина предпринял и определенную легализацию староверия как религиозного течения, смягчив николаевскую карательную политику. В результате фигура нового российского самодержца перестала восприниматься в русских низах как очередное обновление образа антихриста. Заметим, силовое переформатирование купеческих верхов раскола не сильно коснулось сельской экономики; освободительная реформа 1861 года не пошла на ломку жизненного уклада широких слоев крестьянства. Редакционные комиссии, готовившие проекты реформы, учли выводы, сделанные в 40-х годах Министерством государственного имущества о понятиях собственности у русского народа. Хотя известно, что члены комиссий и желали создать полную поземельную собственность для крестьян, тем не менее, они признали невозможным быстрое решение данного вопроса[1023]. Разработчики не осмелились ломать традиционный жизненный уклад широких народных слоев, осознавая те издержки, с которыми пришлось бы столкнуться в этом случае[1024]. При этом привлекает внимание интересное свидетельство одного из членов комиссии П.П. Семенова. По его воспоминаниям, за частную собственность для крестьян в Редакционных комиссиях выступало большинство от правительства, принадлежащее к высшей столичной бюрократии, а также почти все эксперты из западной России. За сохранение общинного же землепользования ратовали представители великорусских губерний: они прекрасно осознавали невозможность устройства крестьянского сословия вне общинных рамок[1025]. Напомним, что эти регионы пользовались репутацией преимущественно староверческих: именно здесь ломка устойчивых общинных традиций являлась бы особенно болезненной.
  Как известно, редакционные комиссии предпочли сценарий освобождения крестьян с землей (иначе, по убеждению ее членов, неизбежно возникла бы проблема пролетаризации масс по европейскому образцу). Земля и налоги из помещичьего ведения поступали в непосредственное распоряжение сельских обществ; это означало, что роль такого социального института, как община, по сравнению с дореформенным периодом неизмеримо возрастала. В новых условиях именно она занималась наделением крестьян (в том числе и подрастающего поколения) землей, а также отвечала за сбор текущих податей и - теперь - за выкупные платежи помещикам. Таким образом, с 1861 года община оказалась полновластным хозяином деревни, а решения ее схода - основным инструментом сельского администрирования. Кроме того, были образованы волостные суды, в компетенцию которых входило разрешение мелких хозяйственных и бытовых конфликтов. Можно сказать, что освободительная реформа, устранив помещичью опеку над всеми сторонами деревенской жизни, практически сохранила тот уклад, который уже существовал на селе. Такой подход позволил оптимально сочетать интересы казны, помещиков и народных обычаев. В результате законодательство 1861 года устанавливало, что повседневная жизнь общины может регулироваться обычным правом как органично присущим русскому складу и лишь после завершения выкупных платежей должны вступать в силу гражданские нормы имперских законов[1026]. Окончание выплат за землю открывало возможность выхода из общины на единоличное хозяйствование, чем, по мнению законодателей, и должно воспользоваться крестьянство[1027]. Только в русле этого перехода должен был решаться и главный вопрос - о поземельной частной собственности крестьян.
  Но бытие освобожденного от помещичьего гнета крестьянства, протекавшее вне гражданского законодательства, частью российской элиты рассматривалась как неприемлемое, подверженное серьезным политическим рискам. Архитекторам Положения 1861 года - великому князю Константину Николаевичу и его сподвижникам - пришлось отстаивать свое "детище" от аппаратного натиска руководства МВД и начальника III отделения канцелярии Е.И.В. всесильного графа П.А. Шувалова. В 1872-1873 годах в рамках комиссии статс-секретаря П.А. Валуева (Министра внутренних дел в 1861-1868)противники общины, инициировали масштабный анализ применения крестьянского законодательства. Широкому кругу чиновников, ученых, помещиков поручалось предоставить сведения о пореформенных реалиях села[1028].
  Главный вывод касался несовершенств работы общинного механизма, установленного законом 1861 года. Прежде всего, обеспокоенность вызывало снижение производительной эффективности деревни, повлекшее проблемы с налоговыми поступлениями. Если в дореформенный период податные недоимки у государственных крестьян не превышали 2%, а у помещичьих - около 4%, то теперь обозначилась устойчивая тенденция к их росту[1029]. Комиссия указала на необходимость прекратить частые земельные переделы между общинниками, так как они снижали заинтересованность людей в результатах труда, и потребовала участия органов власти в регулировании этого процесса, а также в уточнении порядка выхода из общины. Особое внимание было обращено на искренний интерес селян к помещичьему добру: губернское дворянство в один голос причитало об увеличившихся кражах со стороны бывших крепостных. Один помещик из Симбирской губернии рассказывал, что вынужден содержать для охраны лесных угодий девять конных разъездов; причем охранников каждый год избивали, казармы жгли, неоднократно случались и убийства[1030]. Стало совершенно очевидно, что крестьяне не имеют понятия о частной собственности; они "тогда только уважают чужую собственность, когда поставлены в невозможность безнаказанно ею пользоваться"[1031]. Большие нарекания вызвали и управленческие институты общины. По полученным сведениям, старост избирали, как правило, из крестьян, не имевших никакого влияния; они исполняли эту роль как повинность, состоя в зависимости от мира. Крепкие же хозяева избегали должностей, чтобы не вступать с миром в конфликт. Комиссия выступала за ограничение административной компетенции сходов, практика которых слабо согласовывалась с принципами самоуправления[1032]. Что касается работы волостных судов, то их деятельность приводила в недоумение всех, кто с ними соприкасался. Решения по совести, а не по закону производили неизгладимое впечатление на представителей правящего класса, существовавших в ином правовом пространстве. Признать подобную практику нормальной они никак не могли, а потому настаивали на прекращении этого безобразия и включении волостных судов в общую судебную систему империи.
  Выводы валуевской комиссии получили широкий резонанс. Однако последовавшая вскоре отставка П.А. Шувалова помешала практической реализации планов этой чиновничьей группы по переустройству сельской жизни[1033]. Тем не менее, собранные материалы показали, что в пореформенный период сельская экономика начала подвергаться серьезной трансформации, связанной с утверждением товарно-денежных отношений. Мы уже говорили о расщеплении промышленной модели староверия, результатом чего стало выделение и закрепление в качестве владельцев предприятий, основанных на общинных ресурсах, единоверцев, осуществлявших управленческие функции. Новая прослойка собственников вызывала у рабочих настоящую ненависть, а репутация этих народных капиталистов считалась более чем сомнительной. И если официальные власти, вогнав собственников крестьянского происхождения в правовое поле империи, тем самым признали законным их владение торгово-промышленными активами, то со стороны рядовых единоверцев ни о чем подобном говорить не приходилось. Примерно такие же, только гораздо более масштабные процессы (учитывая сельский характер российской экономики) постепенно начали разворачиваться и на селе. 70-80-е годы XIX столетия характеризовались неуклонным расширением товарно-денежных отношений, затронувших широкие крестьянские массы, что, естественно, сопровождалось накоплением материальных ценностей на одном полюсе и растущей бедностью - на другом. В результате общинная экономика стала разлагаться. Этот процесс ярко запечатлен в русской литературе; хрестоматийными признаны произведения Г.И. Успенского[1034].
  В этих условиях на рубеже 1870-80-х годов власти впервые после отмены крепостного права явственно ощутили то, что можно назвать крестьянским проектом решения земельного вопроса. Причем речь шла не о торжестве частно-собственнических перспектив, а о небывалом в XIX веке брожении крестьянства, ориентированном на совсем другие идеалы. Волнения, произошедшие в этот период, намного превзошли даже крестьянские бунты, последовавшие после объявления воли весной 1861 года[1035]. Вот как спустя несколько лет М.Н. Катков вспоминал в своих "Московских ведомостях" о тревожном периоде конца 70-х:
  "Россия представляла собой вид страны, объятой пожаром страшной революции... Казалось, можно было ожидать с часу на час взрыва, перед которым померкли бы все ужасы французской революции"[1036].
  В советской историографии эти события, как известно, громко именовались второй революционной ситуацией. Только никакие агитаторы и пропагандисты со своим хождением в народ к этому всплеску активности низов и тогда не имели ни малейшего отношения. Причиной послужило событие совсем иного рода. В июне 1877 года правительство озаботилось составлением полноценного земельного кадастра: такое масштабное обследование проводилось впервые после освобождения крестьян[1037]. В последующие два года обширная работа землемеров сильно возбудила народ: все губернии полнились слухами о грядущем переделе земли по уравнительному принципу. Крестьяне пребывали в уверенности, что эта инициатива, как и в 1861 году, исходит от царя, который отберет землю у дворянства[1038]. В таком исходе дела их убеждала и победа в только что закончившейся Русско-турецкой войне. Все это вызвало серьезные опасения местных властей, в чьих донесениях указывалось, что причиной подобных слухов послужили опросные листы, розданные для сбора сведений о размерах наделов и качестве земли[1039]. Министр внутренних дел Л.С. Маков был вынужден выступать со специальным разъяснением, где со ссылкой на монарха решительно опровергались слухи о каком-либо переделе, и подтверждался законный порядок владений[1040]. Министерское объявление рассылали по всем губерниям для оглашения в волостях и церквах. Поэтому не удивительно, что убийство Александра II (1 марта 1881 года) породило в народе новый всплеск слухов о том, что царя убили дворяне недовольные освобождением крестьян и противящиеся переделу земли по справедливости[1041].
  К тому же, следует сказать, что в 70-е годы значительно расширились знания российского общества об устройстве сельской жизни. Об особенностях того гражданского поля, в котором функционировало крестьянское хозяйство заговорили уже не только в правительственных комиссиях, но и в исследовательских трудах и публицистике. Даже К.П. Победоносцев, наминавший карьеру на научной ниве, в своем популярном учебнике по гражданскому праву рассуждал о специфичности общинного владения и его несовместимости с римским правом. Победоносцев считал тревожным и опасным, что крестьяне руководствуются своими обычаями в регулировании хозяйства, и выражал надежду на вовлечение населения в цивилизованный гражданский оборот[1042]. Другие ученые не ограничивались охранительными призывами. Ряд важных наблюдений и рекомендаций содержало известное исследование А. Ефименко. Воззрения крестьян на собственность, писал автор, вытекают из их взгляда на труд "как единственный, всегда признаваемый и справедливый, источник собственности"[1043]. Именно труд находился в основе всех крестьянских правоотношений. Признание любого материального благополучия напрямую зависело от величины затраченного труда. Этим же определяется и право наследования, ориентированное не на степень родства или завещание, а на вложенный в общее дело труд: только трудовое участие открывает безусловное право наследования. Что касается земли, лесов, вод, то, по народному убеждению, на них вообще не может распространяться право собственности: они не созданы людьми, а значит, не являются продуктами труда. Таковы основополагающие взгляды народа на собственность[1044]. Заметим, кстати, что именно отсюда проистекает пренебрежительное отношение к собственности правящего класса, которая, в глазах народа, никак не связана с трудовым началом. Законодательство, базирующее на римском праве, не признавало за трудом самостоятельного юридического значения, поэтому ряд исследователей справедливо говорили о грандиозном внутреннем противоречии, присущем российской государственности, - между гражданским правом господствующих верхов и правосознанием трудовых низов[1045].
  Осознание этого факта актуализировало тревожные размышления о будущем российской деревни. Многие заговорили об анархии крестьянской жизни, погрузившейся в общинное болото, как о свершившемся вопиющем факте. Наибольшее беспокойство при этом вызывал вопрос о собственности, а точнее то, как он был решен творцами освободительной реформы 1861 года. Князь А.А. Бобринский в одной из записок начала 80-х подчеркивал:
  "Суть дела в том, что царствование покойного императора основало в России две собственности: собственность частную и собственность общинную и, породив вражду между этими двумя видами собственности, сочло нужным опираться на собственность общинную или социалистическую"[1046].
  Данный вывод неизменно развивался и аналогичными экспертными оценками. Вот, например, одна из них, принадлежавшая А.П. Никольскому - будущему Главноуправляющему землеустройством и земледелием в правительстве С.Ю. Витте:
  "...В нашем отечестве образовалось два совершенно обособленных мира, которые живут бок о бок, входят между собой в разнообразные сношения, но живут каждый по-своему. Ничего подобного не представляет ни одна цивилизованная страна. Везде есть различия имущественные, классовые, везде есть известный антагонизм, но чтобы какой-нибудь отдельный класс общества имел другие гражданские законы, чем все остальные... такого нет нигде, и у нас этого тоже не было ни до крепостного права, ни даже во время крепостного права, гражданский оборот крепостных крестьян нормировался главным образом волею помещика, который жил в общем законе... а нынешний крестьянский коллективизм... будто бы воплощение исконно русских начал, есть создание пореформенной эпохи"[1047].
  Здесь обращает на себя внимание четкое осознание раздвоенности российской действительности. Конечно, это не было секретом и ранее, однако в данном случае речь идет о различии двух социумов, связанным с восприятием собственности, а не с этнографическими и культурными особенностями. Заметим, что в обоих приведенных выше мнениях своеобразие собственнических отношений трактуется как следствие пореформенного развития, не более того. Говоря иначе, те метаморфозы, которые деформировали создание гражданской общественной ткани, произошли как будто именно в это время; причем непосредственно по инициативе правительства, а точнее отдельных его членов. Однако правительственные реформы 1861 года, не смотря на всю свою огромную значимость, не являлись и не могли являться отправной точкой процессов, во власти которых оказалась русская деревня. На самом деле возникновению пореформенных реалий предшествовал долгий путь, и отмена крепостного права послужила лишь катализатором для структурирования крестьянского социума, который уже давно обособленно существовал в лоне империи. Помещичью опеку в данном случае явно не следует воспринимать как единственный регулирующий фактор многогранной сельской жизни. Неужели юридически-правовой аспект крепостного состояния, о котором пишет А.П. Никольский, можно считать достаточным для того, чтобы говорить о целостности социального организма, который затем был разрушен авторами освободительной реформы?!
  По нашему мнению, общественный разлом, произошедший с Россией и так беспокоивший вышеназванных авторов, не может обосновываться исключительно каким-либо конкретным экономическим событием, пусть даже таким значимым, как демонтаж крепостничества. Недостаточны будут для этого ни социальные, ни культурные факторы, чаще других обсуждаемые в научной литературе. Их в обязательном порядке нужно дополнить не менее глубокими конфессиональными причинами: расколе на сторонников патриарха Никона и приверженцев старого обряда, разбившихся на многочисленные толки. Именно религиозная сердцевина определяла экономический, социальный и культурный фактор этих общественных слоев, а никак не наоборот. Весь жизненный уклад каждой из этих конфессиональных общностей держался на религиозных опорах, идейное влияние которых во многом и определило социально-экономическое лицо двух разошедшихся ветвей православия. Вот в этом смысле можно сказать, что правительство, но только не императора Александра II, а царя Алексея Михайловича положило начало разъединению страны, приведшим к формированию различных социумов. Именно с тех пор их бытие - и победителей-никониан и побежденных-раскольников - стало протекать в параллельных мирах, редко пересекающихся между собой. Отмена крепостного права и устранение помещичьей опеки сделало намного более явной действительность (во всех смыслах), в которой находилось русское крестьянство, взращенное на раскольничьей религиозноидейной ниве. Но эта сторона мало привлекала просвещенные умы. С 80-х годов XIX века религиозная составляющая уже не принималась во внимание (разве только в рамках этнографических исследований); ее изредка фиксировали лишь русские литераторы. Как было подмечено одним из них, для правящего класса народ-варвар является и одноплеменным, и одноязычным, и "даже единоверным, хотя между их христианством и нашим - пропасть"[1048]. А вот, например, программы российских университетов и научных обществ, переполненные планами по исследованию крестьянства, не включали ни одного параграфа по изучению старообрядчества и его значения в жизни народных масс[1049].
  Между тем свидетельства тех, кто вышел из народных низов, неизменно указывали на раскольничью принадлежность русской деревни. Обратимся, например, к интересным воспоминаниям московского купца 2-ой гильдии Н.М. Чукмалдинова, родившегося в крестьянской семье близ Тюмени. Он писал, что в его родном селе Кулаковка большинство населения принадлежали к федосеевскому и филлиповскому согласию: хотя по церковным записям подавляющее большинство числилось православным. Сам Чукмолдинов обучался грамоте у одного филлиповского наставника, к которому его отвели родители[1050]. Церковные обряды (крещение, венчание и т.д. ) вся эта якобы синодальная паства исполняла только в случаях, когда никак не получалось от них уклониться: в реальной же жизни влияние местного духовенства на жителей оставалось практически незаметным. Для священников РПЦ все старообрядцы, значившиеся православными, составляли доходную статью, время от времени оплачивавшие пасторские номинальные труды[1051]. А вот еще свидетельства о конфессиональной обстановке в крестьянских низах. Например, записи писателя Н.П. Белдыцкого, сделанные им в 80-х годы XIX века в Чердынском уезде Пермской губернии. В ходе поездки по ряду волостей автор беседовал с одним из местных сельских священников о. Дмитрием. Тот жаловался на слишком неприязненное отношение со стороны местного населения, которое в действительности оказалось в основном приверженцем беспоповского раскола. Церковь здесь посещается неохотно: "стоят без всякого благоговения, а потом смеются". Таинств не признают, к священникам относятся непочтительно, считая их слугами антихриста. На вопрос - что же у них за вера? - отвечают: их вера христианская - лучше церковной[1052]. Схожая ситуация наблюдалась и в Ковровском уезде Владимирской губернии. С середины 60-х годов в этой местности по метрическим книгам значилось только 284 старообрядца. И современные исследователи соответственно оперируют в своих трудах названной цифрой[1053]. Однако по признаниям епархиальных священников Ковровского уезда:
  "прихожане вообще тут ревнители мнимой старины и не смотря на пастырские увещевания они все знаменуют себя двуперстным перстосложением"[1054].
  То есть проблема соотношения официальной статистики и реального положения дел стоит здесь не менее остро.
  "Русские ведомости" публиковали интересные наблюдения о раскольниках на Вятке. Автор статей описывал типичную ситуацию в одном из приходов Вятской губернии. В этой конкретной территории насчитывалось 5617 душ, из них раскольников по метрическим книгам значилось всего лишь 78 человек. Однако, как выяснилось, настоящими православными являлось менее 15% населения, да и те по признаниям местного духовенства "очень ненадежны"[1055]. Основная масса же принадлежала к различным беспоповским толкам, одни именуют себя "даниловцами", некоторые "федосеевцами", другие "игнатьевцами". Причем в их взглядах религиозные воззрения старообрядчества перемешаны самым оригинальным образом с элементами суевериями. Объединяющим началом у всех выступает неприятие священства господствующей церкви, богослужебные обряды заменены простыми молитвами и чтением книг, причем наставники должны делать соответствующие разъяснения[1056]. Кстати, наставником может быть всякий, кто обладает знаниями: он избирается общим собранием. Расколоучителя в повседневной жизни занимают место приходского попа, проводят свои крестины младенцев, хоронят умерших и совершают браки: они пользуются большим уважением, а потому что легко находят общий язык со всеми крестьянами. Раскольники высоко чтут государя, но к ближайшему начальству относятся в высшей степени скептически, даже враждебно, величают власти "кровопийцами", "живодерами", "антихристовым семенем" и т.д.[1057]
  Выше говорилось о крестьянских волнениях на рубеже конца 70-х - начала 80-х годов. Подчеркнем, по официальным документам конфессиональную принадлежность крестьянства определить крайне сложно, о ней просто не упоминается. А вот в отдельных случаях привлечение дополнительных сведений позволяет прояснить что же представляло собой крестьянство в религиозном отношении. Например, в волостях Орловского уезда Вятской губернии летом 1880 года произошли крупные беспорядки, связанные с работой землемеров, проводивших межевание угодий. Необходимость направления войск и продолжавшееся неповиновение крестьян привлекли внимание правительства. На архивном хранении находится целый том переписки различных должностных лиц относительно данного случая[1058]. К счастью, этот эпизод получил освещение в петербургском издании "Голос", чей сотрудник вместе с чиновниками из столицы побывал в мятежном вятском уголке. Появившаяся публикация рассказала о перипетиях волнений, вместе с тем, не пренебрегая мелкими и ценными деталями. Их суть такова: крестьяне сильно настроены против местного и столичного чиновничества, постоянно находятся в ожидании какого-то подвоха с их стороны. В то же время они убеждены в существовании указа царя "старину не ломать, рук не давать" (т.е. не подписывать никаких документов - А.П.), а кто поступит иначе, тот отойдет к чиновникам, министрам или будет записан под Синод! Между населением также циркулируют обильные слухи, что всех хотят подписать под антихриста; этих предубеждений не в состоянии опровергнуть никакая сила, всякого, кто попытается разубедить в этом сочтут за подосланного[1059]. Очевидно, материал корреспонденции позволяет говорить о том, что помимо забитости и безграмотности определяющим мотивом такого поведения вятских крестьян являются соответствующие староверческо-религиозные воззрения. Подобные свидетельства имеют весьма важное значение, поскольку проливают свет на реальное конфессиональное лицо русского народа. Как видно, это лицо, сформированное под воздействием различных раскольничьих течений, было весьма далеко от официальных представлений о нем. Заметим, на это указывали известные сенаторские ревизии, проведенные в 1881 году в великорусских регионах страны. Так, ревизия И.И. Шамшина в Саратовскую и Самарскую губернии констатировала постоянное усиление раскола и настоятельно рекомендовала заняться законодательной базой его регулирования, дав справедливое удовлетворение нуждам староверов[1060]. О значительном числе раскольников разных толков сообщает и ревизия сенатора С.М. Мордвинова в Воронежскую и Тамбовскую губернию, добавляя, что их количество установить просто не представляется возможным, поскольку они неохотно регистрируются в установленных метрических книгах[1061].
  Но тем не менее такие выводы являлись исключением; с 80-х годов XIX столетия общественность перестала видеть в русском крестьянине старовера. В любопытных записях одного интеллигента о селе, поработавшего волостным писарем, содержится рассказ о том, как священник настаивал на обряде венчания и, соответственно, записи в метрической книге, а мужик не менее настойчиво откупался от этого удовольствия. Не видя в этом никакой религиозной подоплеки, автор трактовал эпизод как свидетельство корысти сельского духовенства, которое за мзду готово нарушить закон[1062]. Хотя, несомненно, причины здесь лежали совсем в иной плоскости: в нежелании мужика иметь дело с господствующей церковью. Разумеется, мимо конфессиональной идентификации прошли и советские историки. В своих обстоятельных трудах они оперировали понятием православия вообще. Показательны в этом смысле монографии советской исследовательницы Л.И. Емельях, занимавшейся религиозной проблематикой предреволюционной России. Изученные епархиальные материалы начала XX века позволили автору сделать вывод о масштабном падении в крестьянской среде интереса к РПЦ. С 1905 года не было ни одного отчета, где бы епископы не жаловались на нежелание населения исполнять христианские таинства; количество избегающих исповеди резко возросло. Однако всю эту обширную работу венчал такой вывод: упадок религиозности в массах стал, главным образом, следствием неутомимой и эффективной пропаганды большевиков, которые развеивали религиозный дурман[1063].
  Конечно, в советское время какая-либо иная публичная трактовка этих фактов была попросту невозможна. Удивительно, что и в современной - постсоветской - ситуации для исследователей все осталось по-прежнему. Конечно, отпала необходимость оценивать каждое историческое событие с точки зрения успешной деятельности большевистской партии; вводятся в оборот новые пласты документов; уточняются оценки народной религиозности - но качественно иного осмысления материала пока не происходит. Приведем в пример современную монографию о крестьянстве Поволжья последних дореволюционных десятилетий. В ней приведен такой факт: умирающий тридцатилетний мужчина признается пришедшему священнику, что ни разу в жизни не являлся на исповедь. Автор подчеркивает, что перед нами не исключение: по уездам Самарской губернии от 35% до 50% населения никогда не исполняли христианского долга[1064]. И это совсем не удивительно, если вспомнить о том, какое именно крестьянство преобладало в Поволжском регионе, и о том, что в староверческой среде посещение приходов РПЦ считалось поступком не очень почетным. После провозглашения Манифеста о веротерпимости от 17 апреля 1905 года разные староверческие толки просто перестали обращать на нее внимание. Однако логичного обращения автора монографии к староверческой теме мы не наблюдаем; вместо этого снова читаем о падении нравственности среди населения, не посещавшего храмы, и т.д. Или возьмем другое интересное исследование о крестьянской повседневности в дореволюционную эпоху. Автор убедительно показывает, как религиозность русского крестьянства центральных губерний выражалась в деревенских традициях, в ведении сельскохозяйственного труда. Анализу подвергаются остатки языческих верований, включая различные суеверия. Вот только староверие и тут остается за рамками исследования: его как бы просто не существует, даже само слово старообрядчество не встречается на страницах монографии, посвященной русскому крестьянству[1065].
  Для современных ученых выяснение конфессиональной природы русского крестьянства должно переместиться в центр исследований. Это позволит им качественно продвинуться в понимании тех многосложных процессов, которые происходили в русском обществе. Мы отдаем себе отчет в сложности такой задачи, и прежде всего - с точки зрения источниковой базы. Как известно, религиозная идентификация раскольников с 1874 года определялась специальными метрическими книгами; вплоть до 1905 года их вела полиция. Однако, как признавали сами власти, число рождений, браков и смертей староверов, отраженных метрическими книгами, не превышало одного процента[1066]. Кстати, посещение крестьянами приходов господствующей церкви тоже еще не свидетельствует об их истинной религиозной приверженности: многие староверческие толки безразлично относились к исполнению треб православными священниками. Например, последователи крупного спасова согласия легко совершали браки и крещения в РПЦ, но едва ли могли считаться ее верными прихожанами[1067]. Очевидно, что в крестьянских низах четкой конфессиональной грани просто не существовало. Поэтому, к примеру, в Нижегородской губернии раскольников по официальным документам насчитывалось лишь 5,3%, а уездные благочинные в один голос сетовали на приверженность большинства паствы к употреблению двуперстия, к иконам с двуперстным сложением, жаловались на широкое использование псалтырей дониконовской печати[1068]. Иными словами, прояснение реального конфессионального лица русского крестьянства, а значит, и народа - задача настолько трудная, насколько и необходимая.
  В этом контексте весьма перспективной представляется мысль о взаимосвязи староверчества и общинного уклада пореформенного крестьянства. Интересно, что С.Ю. Витте, являвшийся в начале своей карьеры страстным поборником общины, приводил в ее защиту любопытный довод. В 1893 году он говорил о старообрядцах - верных сынах родины, - которые наиболее полно выражают общинный дух, чем собственно и олицетворяют подлинную связь с русским государственным началом. А вот всякая там "штунда", по убеждению Витте, распространяется вне общинной России и тем самым являет собой ярко выраженный антигосударственный характер[1069]. Но помимо виттевских откровений, стоит обратить внимание на важное обстоятельство: пастырские стратегии синодальной церкви слабо состыковывались с общинной практикой, которой была проникнута кровь и плоть народа. Официальная церковь, как правило, обращалась к личности, свободной и ответственной в своих поступках. Неслучайно попытки наладить хоть какую-то приходскую жизнь всегда оказывались неподъемными для духовенства никониан. В социальном же плане синодальная церковь стояла на незыблемых охранительных позициях правящего класса. Невозможно, например, представить, что она одобряет раздел барских земель в соответствии с общинными принципами[1070]. С другой стороны, крестьянин как член общины был ориентирован на коллективное сознание, выразителем которого являлся сход; личность общинника с его интересами как бы растворялась в коллективной воле. Чаяния народных низов имели религиозную окраску и были связаны с ожиданием конца мира и водворения правды на земле, которая равномерно распределится между теми, кто на ней работает.
  А в наиболее концентрированной форме эти воззрения существовали именно в старообрядческой среде. Собственно, подобные радикальные ожидания и составляли идейно-эсхатологическую суть староверия[1071]. Например, в начале XX века среди крестьян было широко распространено "Сказание" о том, как Христос вывел из ада всех бедных, оставив там богатых. Этот документ, вышедший из старообрядческих слоев, проникнут ненавистью к власть имущим: это они совершили все мерзости нашего света и это они повинны в грехах народа[1072]. Такое творчество вполне могло привести к тому, что в 1905 году крестьяне заставляли священников по несколько раз служить панихиду по Стеньке Разину[1073]. Очевидно, насколько сам дух подобного идейно-религиозного фона противоречил практике синодального клира. Религиозные устремления российских верхов и части народных низов, несмотря на внешнюю принадлежность к православию, существенно разнились, поскольку обслуживали диаметрально противоположные экономические интересы[1074].
  На протяжении всего пореформенного периода власти видели в общинном институте надежный механизм для предотвращения социальных катаклизмов, а сохранение спокойствия в огромном крестьянском мире считали первоочередной своей задачей. Незадолго до 1905 года глава МВД В. К. Плеве разъяснял, что действия интеллигенции, выпады террористов не способны поколебать государственных устоев, а "революционная деятельность может грозить опасностью лишь в том случае, если она переносится в область сельскохозяйственной жизни"[1075]. Ситуация в ней начала заметно меняться к началу XX столетия. После реформы произошло резкое увеличение численности населения, что объективно вело к измельчанию земельных наделов: с 4,83 десятин на мужскую душу в 1861 году они сократились к 1880-му до 3,55 и к 1900-му - до 2,59 десятин[1076]. А ежедневный бюджет крестьянина к XX веку составлял мизерную сумму в 15 копеек[1077]. Конечно, и в конце 80-х годов XIX столетия сельское население было не намного богаче, но тогда выход виделся в укреплении общины, что давало возможность поддерживать общее благосостояние. Теперь же оскудение села произошло на совсем ином фоне; невиданный в России промышленный подъем второй половины 90-х кардинально изменил экономическую обстановку страны. Следствием чего стало возникновение серьезного дисбаланса между увеличивавшейся товарной массы и емкостью внутреннего российского рынка. В результате индустриальная идиллия дала серьезный сбой уже в начале XX века: огромные запасы промышленной продукции оставались нереализованными. Кризис перепроизводства повлек за собой огромные убытки недавно процветавших акционерных обществ. В бюрократических кругах экстренно приступили к выяснению причин создавшегося положения. Оценки чиновничества и экспертов были единодушными: в расчет не была принята низкая покупательная способность населения, главным образом крестьянства. Как отмечали "Русские ведомости", именно в этом, а не в ситуации на западных рынках, нужно искать настоящую разгадку кризиса[1078]. В данной связи заметно актуализировались размышления о причинах, приведших к оскудению деревни, а с ними напрашивался логичный вопрос: возможно ли ожидать материального прогресса от крестьянства при существовавшей системе регулирования земельных отношений?[1079] Отсюда общинные порядки, пестовавшиеся много лет, в глазах властей стремительно утрачивали былую привлекательность. А магистральным путем подъема земледелия по примеру промышленности объявлялась индивидуальная инициатива, личный интерес в купе с гражданским развитием села. В новых экономических условиях правящие сферы взяли на вооружение именно такой подход. Тем более, что начавшиеся аграрные беспорядки весны 1902 года заметно добавили негатива в отношении общины.
  О формировании нового курса в аграрной сфере дают представление дебаты Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности в 1903-1905 годах. Общину перестали рассматривать как эффективный инструмент социально-экономического развития, а надежным оплотом государственной политики на селе был назван частный собственник; именно на взращивании этого фаворита сконцентрировалась власть. Председатель комиссии С.Ю. Витте (теперь уже в образе ниспровергателя общины) призвал не обращать внимания ни на какие сомнения, считая, что приоритет частной собственности не подлежит обсуждению в принципе. Он прямо заявил об ущербности правового нормотворчества, оперировавшего понятием семейно-трудовой собственности[1080]. Другие высказывались более осторожно и, находя проблему довольно запутанной, сомневались в том, что крестьянин-общинник способен адаптироваться к частнособственнической психологии и перестроить в соответствии с ней все свое бытие. Например, известный специалист по аграрному вопросу А.А. Риттих ссылался на научные споры о роли трудового начала в хозяйственной практике крестьян. Некоторые ученые оценивали ее как определяющую, другие же признавали приоритет гражданского права, а разговоры о трудовом начале и каком-то обычном народном праве квалифицировали как несерьезные[1081]. На наш взгляд, все точки зрения правомерны, так как в пореформенное время крестьянство не было однородным. Конечно, община функционировала, исходя из собственных представлений о жизни и старых обычаев. Однако зажиточный элемент быстро начал ориентироваться на законодательство, обслуживающее частную собственность, находя в этом законную возможность сохранения и приумножения появившегося у него "добра". Иными словами, вопрос состоял не в том, кто из ученых ближе к истине, а в том - какая модель хозяйственной жизни села станет базовой. В ходе совещания прозвучало мнение, что:
  "упразднение этого обычного порядка (т.е. обычного народного права. - А.П.) может произвести недовольство во всей стране. Недовольны будут 80 млн. сельского населения России"[1082].
  Но подобные предостережения уже не принимались во внимание. Выработанные подходы к взращиванию частного собственника довелось воплощать уже не С.Ю. Витте, а другой надежде России - П.А. Столыпину.
  Тем не менее, как показала жизнь, значительная часть крестьянства явно не собиралась кидаться в объятия наступавшего капитализма. Вместо того чтобы встроиться в систему частного владения, массы действовали в русле своих традиционных представлений об изъятии земли в общинное пользование, считая это проявлением подлинной, высшей справедливости. Крестьянские сходы выносили такие приговоры:
  "Мы теперь много уже поняли, что Бог творил нас равными. Земля-то Божья, никто поэтому не может сказать: это, мол, моя земля... Бог сказал: живи трудом рук своих, и мы хотим жить по-божески. Мы не хотим и сами жить чужим трудом и не хотим, чтобы другие жили нашим трудом. У нас есть разум, и нужно его не затемнять, а развивать, чтобы знать, что и как творится на свете, отчего одни люди, ничего не делая, живут в праздности и роскоши, а другие работают всю свою жизнь как скотина"[1083].
  Такие рассуждения повергали в шок помещиков. Дворянство кричало о неприкосновенности частной собственности: на этом покоится вся человеческая цивилизация; собственника можно ограбить, убить, но лишить права владения невозможно[1084]. В этом истеричном хоре выделялась следующая мысль:
  "...Что бы ни говорили немецкие ученые социалисты... в народе существует стремление взять чужую собственность, независимо от того, что говорит Маркс. Если вы о нем им расскажите, они только расхохочутся и возьмут то, что им желательно взять"[1085].
  Настроения народа, становясь источником разочарования для одних, вызывали небывалый энтузиазм у других. Речь идет об эсерах, справедливо считавших, что без крестьянства невозможно нанести мощный удар по режиму. Откликаясь на начавшееся брожение села, партия решила вновь попытать счастья на традиционной народнической ниве. В конце 1904 года эсеры приступили к созданию боевых дружин для борьбы крестьян с эксплуататорами. При этом они откровенно призывали пристраиваться к развернувшемуся как раз в то время аграрному движению, чтобы разъяснять крестьянам их перспективы. Как это происходило на практике, показывает отрывок из перлюстрированного письма одного агитатора:
  "Я сейчас в местечке Т., окруженном деревнями, в которых около 30 тыс. крестьян. Неведение здесь царит страшное. Крестьяне не понимают даже азов, и будет трудно проводить программу социал-революционеров... но оказывается, что, несмотря на непроходимую тьму, крестьяне сильно возбуждены против графа П., владеющего массой земли"[1086].
  Да, действительность была такова: темная мужицкая масса с вековой жаждой земли приходила в движение, не дожидаясь чьих-либо указаний. Эсеры пытались влезть в аграрное движение, например, через учреждение Всероссийского крестьянского союза, однако эта организация широкого влияния не получила[1087]. Заметим, что региональные отделения Союза возглавлялись не крестьянами, а все той же радикальной интеллигенцией. Как, например, в Саратове, где в руководстве оказались хорошо известные полиции личности: два бывших учителя и один сотрудников губернской земской управы[1088]. Либеральные устремления интеллигенции, набравшие силу в это время, тем более оказывались бесплодными. Так, князь П.Н. Долгоруков выезжал в волости Московской губернии знакомить местных крестьян с идеями и планами его круга. Однако те не вняли речам князя, особенно изумившись предложениям о равноправии русских с евреями, армянами и др.[1089] Либеральная риторика из уст общественных деятелей, далеких от крестьян и известных им в качестве ненавистных помещиков, не могла вызвать доверия. Поэтому приходится согласиться с дореволюционными исследователями, утверждавшими, что "масса крестьянского населения оставалась совершенно в стороне от либеральной агитации", включая "либеральную весну" 1904 года[1090]. Крестьянские волнения разворачивались по своей внутренней логике, вне либерального контекста: за 1905 год в стране было зарегистрировано 3228 бунта, тогда как еще недавно - в 90-х годах XIX века - фиксировалось всего по 57 выступлений ежегодно[1091]. В 1905 революционное брожение в городах воспринималось в деревне крайне своеобразно. Например, крестьяне, громившие имение княгини Юсуповой и намеренные безвозмездно пользоваться ее угодьями, свои действия объясняли не иначе как помощью царю в отборе земель у помещиков[1092]. В октябрьской железнодорожной стачке мужики черноземной полосы также видели "помощь, оказываемую крестьянам будто бы в их борьбе с помещиками"[1093].
  Все эти настроения крестьянских масс в концентрированном виде проявились в ходе работы первой Государственной думы, где крестьянство было представлено большой (свыше ста человек) группой трудовиков. Народные чаяния, накопившиеся за долгие десятилетия, зазвучали с думской трибуны. Решение аграрной проблемы стало основной задачей для нового законодательного органа. Правительство стремилось вести обсуждение в желательной для власти тональности. Председатель Совета министров И.Л. Горемыкин четко обозначил правительственный курс в данной сфере; его доклад надо признать безупречным в экономико-правовом плане. Провозглашалась, со ссылками на международную практику, незыблемость частной собственности на землю. Обосновывался фактор производительности: если распылить крупные владения, то на селе будут подорваны наиболее передовые хозяйства. Подчеркивалась неэффективность уравнительного землепользования: оно снизит покупательную способность населения и приведет к глубокому кризису промышленности. Кроме того, бороться с малоземельем предлагалось посредством переселения и покупки земли через крестьянский банк и т.д.[1094] Однако набор этих аргументов не успокоил, а, наоборот, озлобил крестьянских представителей: они не собирались вести свою хозяйственную жизнь на основе частной собственности. Народные депутаты огласили свою программу разрешения земельного вопроса (т.н. проект 104-х), которая стала ответом на правительственную декларацию. Как известно, трудовики выступили за безусловное отчуждение всех частных помещичьих угодий: ведь 30 тысячам помещикам европейской России принадлежало столько земли, сколько 10,5 миллионам беднейших селян[1095]. Земля должна принадлежать только тем, кто на ней трудится; земля не должна служить инструментом эксплуатации одних людей другими; земля не может быть заложена, завещана или продана: "Это основное начало вычитано нами не из книг - оно живет в душе всякого крестьянина" - подчеркнул один из трудовиков[1096]. Не забыли крестьяне и о выкупных платежах, требуя вернуть миллионы, на протяжении десятилетий выколачиваемые из народа[1097]. Причем особенное негодование народных ораторов вызывали заграничные рантье, стригущие купоны с русских земельных бумаг[1098]. Неприятие самой мысли о частной собственности на землю было настолько острым, что крестьянский представитель Симбирской губернии предостерегал:
  "Если бы нужно было отправить на Волгу законопроект на основе частновладельческого хозяйства, пришлось бы также отправить 400 тыс. солдат, чтобы завоевать приволжские провинции и привести их снова под эгиду Российской империи"[1099].
  Естественно, вокруг аграрного вопроса выстраивали свою политику все появившиеся тогда партии. У трудовиков сразу нашлись помощники в лице кадетов и эсеров. Последние хотя и бойкотировали выборы и не участвовали в работе первой Думы, взяли на себя миссию по наставлению крестьянских депутатов. Однако с идейной опекой вышло все не так, как хотелось бы лидерам социал-революционеров. Специально для группы партия подготовила проект решения земельной проблемы, так называемый проект 33-х. Однако трудовики большинством голосов решили не давать хода "интеллигентскому детищу" и не передавать его в аграрную комиссию Думы. В отношениях между фракцией и эсерами возникло напряжение, лидеры социал-революционеров начали оспаривать право группы представлять крестьянство[1100]. Отношения трудовиков с кадетами также складывались не без шероховатостей. Конечно, крестьянские депутаты согласовывали свои действия с крупнейшей думской фракцией, но кадетский земельный проект восприняли настороженно, поскольку о крупном землевладении в нем говорилось обтекаемо, и явно была оставлена возможность его сохранения. Народные депутаты критиковали кадетских деятелей, ставя под сомнение их право выступать от имени крестьянства[1101]. В письмах одного трудовика домой постоянно говорится о недалеком разрыве с кадетами, "потому что они все больше из помещиков, их в думе больше"[1102]. Вместо того чтобы решительно расчищать землю, которую "загадили частной собственностью", партия народной свободы (кадеты) увлекается дебатами, а "нужно ораторов убавлять" и добиваться, "чтобы земля была вся Царско-Казенно-Народная... чтобы никто не имел собственности"[1103]. Главным образом крестьянские депутаты занимались ходоками, нахлынувшими в Думу. Простое население расценивало этот законодательный орган в качестве высшего присутственного места, куда можно обращаться по всем делам. Трудовики проводили их в зал и усаживали в депутатские кресла, откуда их потом с трудом выдворяли думские службы[1104].
  В короткий период работы второй Государственной думы в 1907 году напряженность вокруг аграрного вопроса только усилилась. Декларация правительства, с которой выступил П.А. Столыпин, была более яркой, чем речь И.Л. Горемыкина в предшествующей думе, но на деле мало что добавляла нового[1105]. Очевидцы передавали, что на крестьянских депутатов она "произвела страшно тягостное впечатление"[1106]. Однако кадеты, напротив, встретили выступление нового премьера с удовлетворением и надеждами, рассматривая его в качестве основы для законодательной деятельности. А кадетские лидеры заговорили о желании правительства найти общий язык с думой[1107]. В аграрном вопросе партия народной свободы постепенно дистанцировалась от требования безвозмездной передачи земли крестьянству. Так, уже Н.Н. Кутлер рассуждал не о даровом отчуждении, а о необходимости справедливой оценке наделов, по которой следовало бы производить их выкуп у помещиков. Как он уверял, идти на уничтожение земельных владений нельзя: ведь тогда непонятно как же быть с другими видами собственности[1108]. Подобные разговоры вызвали на заседаниях взрыв негодования крестьян: в адрес кадетов посыпались откровенные обвинения в антинародной позиции. Вот наиболее спокойное:
  "Было время, когда мы слушали вашего голоса, но вы нас завели в такую пропасть, в такую пустыню, откуда нет другого выхода, - как только с голоду умирать или прогнать этих пастырей, да самим идти на вольный простор свободной жизни...
  Партия народной свободы совершенно отказывается от справедливого решения коренного аграрного вопроса, она стремится только к практичности аграрной реформы"[1109].
  Нередко звучали и реплики с откровенными угрозами. Как, например:
  "дворянство у русского мужика состоит в громадном неоплатном долгу. Я сейчас заявляю об этом, и мы будем еще иметь счеты с нашим врагом"[1110].
  Ход работы второй думы наглядно демонстрировал, насколько расходились интересы либеральных кадетов и народных представителей в их противостоянии с правительством.
  Вообще, наиболее привлекательными для народа в тот период были не либерально-конституционные и даже не революционные, а правые организации, с их православно-монархической идеологией. Причем, судя по документам, представители крестьянских низов, принимавшие участие в работе различных форумов правых обычно идентифицировали себя как старообрядцев. Ничего подобного не наблюдалось при контактах крестьян с теми же кадетами или октябристами, у которых определяющее значение имела веротерпимость, а не конфессиональная принадлежность[1111].
  Программа правых, напротив, провозглашала православие господствующей верой Российской империи, "не делая в Православии никакого различия между представителями старого и нового обряда"[1112]. Очевидно, что привычная религиозная практика, в отличие от размытой веротерпимости, отвечала коренным потребностям простых людей, которые охотно позиционировали себя не просто как приверженцев старой веры, но как защитников русских традиций от либерально-конституционных веяний. Многочисленные адреса и обращения старообрядцев к верховной власти подтверждают это. Возьмем типичный пример - адрес от 2000 староверов Ковенской губернии. Наследники Сусанина (как они сами себя называли) гневно клеймили смуту "как злую болезнь, вкравшуюся в наше русское Государство, которая на святой Руси мешает ведению правильной жизни", и выражали свою готовность к борьбе с внутренними и внешними врагами, напоминая, что "Минин и Пожарский ни университетов, ни гимназий не знали, а за святую Русь крепко держались"[1113]. На собраниях старообрядцев провозглашалась господствующая роль русского народа в государственной жизни, раздавались требования объявить евреев иностранными подданными и лишить их права участия в Государственном совете и Государственной думе, в городских и земских учреждениях; сама же Дума рассматривалась в качестве совещательного органа при монархе[1114]. Такую же позицию занимали старообрядцы на форумах правых сил. Так, с трибуны III Всероссийского съезда русской земли они изливали потоки верноподданнических речей, испытывая особую гордость за то, что никто в их рядах не позволял себе крамольных идей и выпадов против отчества (за исключением одного негодяя - убийцы Плеве - Сазонова, который проклят истинно русскими людьми)[1115].
  Напомним: эти патриотичные старообрядцы были простыми крестьянами, с типичными потребностями и социальными устремлениями. А лидеры правых сил из числа монархически настроенных аристократов и дворян принадлежали к прослойке богатых землевладельцев и были убеждены, что "нарушение прав собственности неизбежно вызовет неуверенность в завтрашнем дне, упадок бодрости духа и предприимчивости"[1116]. Прекрасно понимая абсурдность ситуации, они, продолжая декларировать неприкосновенность частной собственности, не менее уверенно рассуждали о преодолении крестьянского малоземелья, о продаже наделов крестьянам по доступным ценам за счет добровольного выкупа земли у владельцев с компенсацией разницы государством и т.д.[1117] Не беремся сказать, вдохновили ли крестьян такие перспективы, да и вообще, мог ли хоть кто-то серьезно отнестись к подобным планам, включая самих авторов. Определенно одно: несовместимость коренных интересов невозможно было преодолеть, апеллируя лишь к истокам веры и призывая к единению во имя будущего. Жизнь требовала ответа: неприкосновенность земельной собственности или отчуждение частных земель в пользу неимущих.
  В монархическом лагере сложилась парадоксальная ситуация: все без исключения патриоты воспринимали императора как царя-батюшку и единственного заступника за его верных подданных. Только помещики ожидали, что монарх защитит от посягательств их земельную собственность, а крестьяне стремились к ее перераспределению из частного пользования в общинное. Это противоречие особенно ярко проявились в октябре 1906 года, на Третьем форуме правых, во время которого несколько существующих структур должны были слиться в одну крупную православно-монархическую организацию. При этом все понимали, что объединиться на основе программы, подготовленной видными деятелями правых, невозможно[1118]. Рядовые участники предлагали свои варианты; один из них, отвечая на упреки в некомпетентности, заявил, что программа предназначена не для приват-доцентов, а для русского народа, "который ни малейшего понятия не имеет, что такое платформа, помимо разве той платформы, что возят жиды мебель на дачи"[1119]. Поучения, адресованные крестьянским представителям, вызывали у них раздражение[1120]. Все это вынудило В.М. Пуришкевича выступить за сохранение статус-кво:
  "Силы ума пусть централизуются вокруг Русского собрания (элитная организация монархического дворянства - А.П.). Темные же народные силы - группируются вокруг Союза Русского народа. Для русского дела признаем, что соль ума в Русском собрании, а силы народные - в Союзе Русского народа и Всенародном русском съезде"[1121].
  Крестьянский проект, будучи неотъемлемой частью общественного подъема начала XX столетия, в корне отличался от проектов либерально-конституционных. Первый опирался на вековые традиции, наиболее полно отвечавшие представлениям простых русских людей об устройстве общественной жизни. Либерально-конституционные проекты основывались на трансформации и утверждении в российской практике образцов, выработанных европейской политической мыслью. Их идеи оставляли равнодушными народные массы, явно предпочитавшие национальные монархическо-православные принципы принципам универсально-либеральным, - и этот настрой хорошо улавливала власть.
  Правительство на протяжении долгого времени именно крестьян считало надежным оплотом самодержавного государства и потому стремилось законсервировать народный уклад жизни. Вместе с тем оно практически не интересовалось тем, как функционирует община - этот самой историей сформированный институт. Первые серьезные сведения были получены благодаря отечественной науке и публицистике л ишь в конце пореформенного периода (в 1880-1890-х годах). Оказалось, что крестьяне по-своему понимают экономические процессы. Так, отношение к собственности базировалось у них не на римском праве, как в любом цивилизованном обществе, а на обычае, руководствовавшемся трудовым началом. Этот специфичный взгляд лег в основу крестьянского движения, развернувшегося в начале XX столетия. Целью крестьянских бунтов был захват земель помещиков и кулаков; при этом бунтовщики апеллировали к самодержавию, с помощью которого рассчитывали перераспределить собственность на основе общинного пользования. Такая социальная программа оценивалась ими как подлинно справедливая и, разумеется, никак не состыковывались с программами буржуазных партий, которые не могли согласиться с попранием принципов собственности. С другой стороны, идея отчуждения частных земель - за что ратовали революционные организации - также не пользовалась популярностью у крестьянства, поскольку ему пока еще были малопонятны республиканские механизмы решения проблемы.
  
  
  Глава пятая Развязки последнего десятилетия
  
  1. Конкурентная несостоятельность.
  
  Общественные потрясения начала века завершились созданием в России законодательной думы с монархией во главе, то есть компромиссом между правящим режимом и противостоящими ему силами. Произошедшая при этом корректировка думского лица (т.е. новый закон о выборах в Государственную думу от 3 июня 1907 года) явилась ключевой частью договоренностей сторон. Для многих представителей общественных кругов, включая и различных оппозиционеров было характерно мнение, что торгово-промышленная буржуазия больше других сумела воспользоваться результатами мощного общественного подъема начала века. Например, социал-демократы - активные участники революции - именно буржуазию, а не дворянство рассматривали в качестве конечного бенефициара 1905 года. В воззвании "Что представляет собой воцарившийся политический строй после революции 1905-1907 годов" прямо указывалось:
  "Если раньше для самодержавного бюрократического режима крупная буржуазия была служебным средством, которое он старался использовать, то теперь эта буржуазия из средства превратилась в цель, из любимого слуги - в признанного руководителя".
  Она стала законным членом олигархии, теперь "составленной из династии Романовых, Морозовых и Кнопов", получая "всю полноту даваемых бюрократией выгод"[1122]. Правда, в этом документе, имевшем резкую антибуржуазную направленность, по-прежнему не проводилось различие между двумя основными группами российской буржуазии - петербургской и московской - и их интересами: обличительный запал явно не способствовал объективности анализа.
  Вместе с тем после революции 1905-1907 годов, т.е. в условиях нового политического формата, кардинально положение этих буржуазных группировок не изменилось. Московская купеческая группа стремилась использовать появление законодательного органа власти, чтобы укрепить свои экономические позиции. Укреплять его она жаждала, как водится, с получения доступа к бюджету государства - наиболее крупному источнику для максимального быстрого обогащения. Примеры того, как оперировали казенными средствами в Петербурге, лишали душевного покоя уже не одно поколение московской купеческой элиты. Учреждение Думы открывало очевидные возможности законодательного влияния на бюджетный процесс. Она рассматривала и утверждала сметы всех правительственных ведомств, руководство которых теперь было вынуждено обосновывать свои запросы, испрашивая согласия депутатов на те или иные суммы; конечно, это становилось предметом серьезного торга. Первая и вторая Думы не успели дожить до этого часа, да и заинтересованных в финансовых дебатах лиц там оказалось немного. Законодатели третьего созыва смогли наконец сконцентрироваться на бюджетных вопросах. А концентрироваться, надо сказать, было на чем: поражали, прежде всего, стремительно растущие объемы российского бюджета: если в 1897 году его доходы составляли около 1,5 млрд рублей, то за следующие десять лет они увеличились на целый миллиард; еще через пять лет, т.е. к 1913 году, бюджетные поступления возросли еще на миллиард - до 3,5 млрд рублей[1123]. Такие масштабы стали следствием того, что государство контролировало в российской экономике целый ряд ключевых позиций: монополии (свыше 25% доходов давала только винная монополия), 70% всех железных дорог, огромный земельный и лесной комплекс. К тому же в ту эпоху власти не несли серьезных социальных обязательств перед населением. Все эти обстоятельства превращали российскую казну в наиболее крупный источник финансовых средств, особенно в глазах тех, кто еще в недостаточной мере ими пользовался.
  Правительство хорошо осознавало, на чем среди множества планов и дел не замедлит сосредоточиться Дума. Еще Указом от 8 марта 1906 года были предусмотрительно утверждены правила рассмотрения бюджета в новом законодательном органе, согласно которым около 40% всех расходов исключались из ведения законодателей: их нельзя было менять и сокращать[1124]. Третья дума сразу столкнулась с этим препятствием, вызвавшим бурю негодования избранников народа. Собственно, все жаркие прения по бюджетной росписи неизменно вращались вокруг этой темы. Так, октябрист А.В. Еропкин напоминал, что государственная роспись является счетом, который правительство обязано обосновать, а дума должна проверить, но навязанные думе правила делают проверку попросту неосуществимой[1125]. П.Н. Милюков указывал на бронирование статей, относящихся к операционным расходам по монополиям, казенным железным дорогам и т.д., из-за чего львиная доля бюджета по-прежнему находится исключительно в руках чиновников. Законодателям не предоставлялся целый ряд крайне важных документов, в том числе кассовый отчет Министерства финансов, годовой отчет Госбанка, отчеты Дворянского и Крестьянского банков. В этих условиях, по убеждению лидера кадетов, роль думы в бюджетном процессе сводилась к нулю[1126].
  Министр финансов В.Н. Коковцов совсем не разделял подобных настроений. Отражая критические выпады, он хладнокровно пояснял, что столь нелюбимые депутатами правила на самом деле предоставляют им немало созидательных возможностей, в то же время преследуя еще одну не менее благую цель - они оберегают бюджет от скоропалительных инициатив. Главный финансист империи убеждал:
  "Перекраивать ничего нельзя. Этим можно достигнуть только одного - расшатать порядок в государственном управлении, а без сохранения порядка в управлении не может быть и благоденствия в стране"[1127].
  Политика же правительства абсолютно верная, поскольку позволяет добиваться превышения доходов над расходами, что и свидетельствует о здоровье экономики. Свои доводы В.Н. Коковцов чередовал с намеками на некомпетентность депутатского корпуса, который только-только соприкоснулся с предметом в высшей степени сложным. Характерно и прямое напоминание об ответственности за ход бюджетного процесса[1128]. Провозглашенный подход не замедлил воплотиться в практику: правительство оставило без внимания около 130-ти постановлений и пожеланий, высказанных законодателями в ходе первой сессии 1908 года[1129].
  После такого "сотрудничества" дума кинулась оспаривать правила рассмотрения бюджетной росписи, подготовив законопроект по расширению своих прав. Министерство финансов, со своей стороны, всячески препятствовало его прохождению, что вызывало раздражение у московского купечества и их союзников. Орган деловой Москвы "Утро России" писал:
  "До тех пор, пока не будут устранены хотя бы главные несообразности правил 8 марта, до тех пор обсуждение нашего бюджета будет иметь какой-то ненормальный характер, противоречащий не только духу конституционализма, но и самым насущным интересам налогоплательщиков государственных налогов"[1130].
  После долгих обсуждений, 12 мая 1911 года законопроект все же был принят.[1131] Однако затем Государственный совет благополучно отверг думскую инициативу. В результате оппозиционным лидерам нижней палаты оставалось лишь атаковать власть неудобными вопросами по произведенным субсидированиям. Например, из каких средств выделялись крупные займы Болгарии, Китаю, Персии, о чем, ссылаясь на правительственные источники, информировала пресса. Или как расходуется бюджет Александровского комитета помощи инвалидам войн, возглавляемого великим князем Михаилом Николаевичем: по несколько десятков миллионов рублей ежегодно выделялось без отражения в росписи и осваивалось канцелярией комитета под покровительством престарелого царского родственника[1132]. Повисали в воздухе и настойчивые попытки внести ясность в деятельность ключевого подразделения Министерства финансов - Особенной канцелярии по кредитной части[1133]. Такая обстановка царила на всех сессиях думы вплоть до военного периода. Правительство без особого труда отбивалось от подобных нападок, и разочарование оппозиционно настроенных депутатов от участия в бюджетном администрировании росло. В 1913 году штатный думский докладчик по финансовым вопросам А.И. Шингарев, обогащенный пятилетним законодательным опытом, в сердцах восклицал:
  "Вы можете обсуждать бюджет, рассуждать о нем, сокращать его, изменять - ведомства поступают по-своему, правительство делает, что ему нужно".
  А когда в руках у него и контроль над исполнением росписи, то "у вас нет никакой возможности серьезного воздействия на бюджет... из года в год повторяется та же история"[1134].
  Наиболее продуктивным аспектом бюджетных прений следует признать полемику о путях развития страны, содержащуюся в речах ряда депутатов и представителей правительства. В выступлениях отмечалось, что российский бюджет сильно отличался от бюджетов передовых держав, прежде всего тем, что комплектовался главным образом не из податных поступлений, а из доходов от казенных активов и операций, чем и объясняется его стремительный рост[1135]. Показателен следующий факт: российская казна превышала в стоимостном выражении всю внешнюю торговлю, в то время как в европейских странах (Англии, Франции, Германии, Италии) внешнеторговый оборот был в 3-6 раз больше, чем их бюджеты[1136]. Российская власть для покрытия постоянно растущих расходов все более вовлекалась в предпринимательскую деятельность. Она вкладывала огромные капиталы в различные отрасли экономики, в результате ни в одной стране мира не наблюдалось такой концентрации у государства хозяйственных функций, как в России[1137]. Дума считала, что это едва ли можно считать здоровой тенденцией. Как утверждал промышленник А. И. Коновалов, отожествление бюджетного благополучия с экономическим развитием -стратегическая ошибка. Хозяйственный прогресс не может зависеть лишь от соблюдения бюджетной дисциплины; необходимо проводить в жизнь начала правопорядка, дать подлинную гарантию имущественных прав, т.е. делать все то, что способствует самому широкому проявлению народной самодеятельности и предприимчивости[1138]. Не свидетельствовал бюджетный рост и о растущем благосостоянии населения. Напротив, российская жизнь скорее доказывала парадоксальную связь: чем богаче казна, тем беднее простой народ. Поэтому, делал вывод один из лидеров купеческой Москвы, правительство с его заботой о бюджетном росте и равновесии превратилось в настоящий тормоз возрождения России[1139].
  Действительно, как показывают цифры, страна не просто бедствовала, а нищенствовала. На фоне громадного бюджета среднегодовой доход на душу населения к 1910 году составлял 58 рублей - меньше аналогичного показателя даже по небогатым странам Балканского полуострова, не говоря уже о развитых европейских державах[1140]. Этот дисбаланс свидетельствовал о слабости производительных сил страны. "Нельзя одновременно управлять и торговать" - такой жесткий упрек государству адресовал один из столпов делового мира Москвы П.П. Рябушинский[1141]. Он также ратовал за максимальное раскрытие потенциала частного сектора, за превращение его в локомотив экономического прогресса. Но, по уверению промышленников, для этого ничего не делалось. Надежды, возлагавшиеся в этом плане на Думу, не оправдывались. Атмосфера в ней представляла собой смесь:
  "интеллигентской неприязни ко всякой производительной деятельности - с густой струей крестьянской враждебности ко всяким другим формам народного хозяйства, кроме хождения за сохой"[1142].
  Дума не смогла стать центром по поддержке индустриальной политики, превратившись, по сути, в новую инстанцию на извилистом пути русского промышленника. Как на образец правильного отношения к производству часто ссылались на США, "которые за сорок лет из ничего стали ведущей промышленной державой". Если в России стоимость произведенной продукции как добывающей, так и обрабатывающей индустрии едва превышала 3 млрд рублей, то в США одни лишь перерабатывающие отрасли давали 27 млрд рублей. В пересчете на душу населения получалось: у нас выпускалось продукции на 23 рубля на человека, а в Северной Америке - на 380 рублей[1143]. Эти впечатляющие результаты стали следствием бурного экономического развития (с доступностью кредита, налоговыми льготами и т. д.), в первую очередь опиравшегося на благосостояние населения. В России предприниматели похвастаться таким отношением к себе не могли. Один из депутатов язвительно замечал:
  "Заботы о них до сего времени простирались только на то, как бы на производство положить побольше налогов и потом выколачивать эти налоги через администрацию"[1144].
  Упрек вполне справедливый: например, налоговое бремя, которое несли крупные промышленники, превосходило фискальные платежи помещиков. Если накануне войны обложение помещичьих земель составляло 6,8% их средней доходности, то средний размер налога на промышленно-торговые предприятия равнялся 11,4% (7,2% государственный промысловый налог и 4,2% - местные налоги)[1145]. Министерство торговли и промышленности, сформированное наспех из частей различных ведомств, не смогло стать выразителем промышленных интересов. В правительстве к нему относились как к второстепенному: в течение почти десяти лет с момента его создания в 1905 году министерству не предоставили даже собственного здания, и его структуры ютились в разных местах Петербурга[1146].
  Деятельность Министерства торговли и промышленности вызвала разочарование у купеческой группы, десятилетиями, как мы помним, настойчиво добивавшейся его учреждения. Ведомство больше заботилось лишь о поддержании внешней благожелательности между московскими биржевиками и правительством, чем способствовало реальному решению экономических вопросов, в которых было заинтересовано купечество. Это хорошо иллюстрируют попытки изменения таможенного законодательства 1908-1914 годов: излюбленная тема московского купечества, требовавшего сохранения высоких ставок на импорт. Однако под воздействием аграрного лобби с 13 января 1903 года действовал тариф, не отвечавший покровительственной идеологии: его существенно подрывали торговые конвенции, заключенные на двухсторонней основе с рядом ведущих держав. Эту практику Министр торговли и промышленности В.И. Тимирязев обосновывал потребностями взаимных гибких уступок, что, естественно, в большей или меньшей степени ограничивало покровительственные цели[1147]. В ответ буржуазия Центрального региона упорно настаивала на возвращении духа и буквы тарифа 1891 года. Непосредственно под ее давлением в 1909 году при Министерстве торговли и промышленности образуется Особое совещание по пересмотру таможенного законодательства[1148]. Перед началом его работы председатель Московского биржевого комитета Г.А. Крестовников напутствовал нового Министра торговли и промышленности С.И. Тимашева до боли знакомыми пожеланиями. Предводитель купечества предложил ему набраться мужества и следовать по пути незабвенного И.А. Вышнеградского, а именно решительно оградить внутренний рынок от посягательства иностранцев, ликвидировать стеснительные конвенционные уступки и пересмотреть льготы для сельского хозяйства[1149]. Купечество отвергало мнение о достаточности покровительственных пошлин в России, считая ошибочным и некорректным их простое сопоставление с тарифами других государств. По их убеждению, при этом не учитывались общие экономические условия, ставившие отечественное производство в менее выгодное положение по сравнению с иностранными конкурентами. В ход опять шли хорошо известные аргументы о дороговизне оборудования и кредита, о низком качестве рабочей силы и т.д.
  Московский биржевой комитет засыпал совещание всевозможными материалами и статистическими сведениями, однако дело продвигалось медленно. Министерство призывало как можно более обстоятельно подходить к выяснению этих важных вопросов; для этого была привлечена группа в составе нескольких десятков экспертов из различных учебных заведений, которые год за годом обследовали отечественную промышленность: состоялось 88 экспертных заседаний, где были обсуждены 2/3 действовавших тарифов[1150]. Такая явно неторопливая работа вызывала недовольство торгово-промышленных кругов[1151], но министерство неизменно отвечало:
  "Вся проводившаяся доныне работа преследовала цель изучения экономического положения русской промышленности в ее соревновании с иностранным производством. Подобное обследование необходимо само по себе, как таковое... нужно всемерно подготовиться к ответу на запросы, которые может предъявить нам будущее"[1152].
  Серьезный бой по таможенной проблематике купечество намечало дать правительству в рамках обсуждения нового торгового договора с Германией. В начале 1912 года Совет министров принимает постановление о начале подготовительных работ для заключения новых торговых договоренностей с немцами[1153]. И московские промышленные круги незамедлительно приступили к дискуссиям на эту злободневную тему. Они сразу предупредили, что теперь, в отличие от прежних времен, договор будет заключаться под мощным давлением общественного мнения и это мнение может оказаться для правительства более опасным, чем сами немцы[1154]. В содержательном плане позиция купечества была предельно четкой: необходимо решительно идти на реальный пересмотр соглашений и не допустить ситуации, когда российская сторона в очередной раз окажется к этому не готовой. Как известно, начиная с 1894 года, торговая конвенция традиционно обслуживала российский зерновой экспорт в Германию. Поддерживая сельскохозяйственные поставки, правительство шло на уступки своему крупнейшему торговому партнеру и снижало пошлины на немецкую промышленную продукцию, завозимую на внутренний рынок. И ныне власти намеревались придерживаться той же политики: они считали бесполезным добиваться кардинального пересмотра договора[1155]. Заключение торговых конвенций с немцами всегда буквально выводило из себя купеческую буржуазию: и уже новое ее поколение продолжило битву за торжество протекционизма.
  О происходивших баталиях мы можем узнать из материалов VIII съезда представителей промышленности и торговли, состоявшегося в мае 1914 года. Из знакомства со стенограммой заседаний хорошо видно, что с 1894 года, т.е. с момента заключения первого договора с Германией, немногое изменилось в позиции сторон. Среди основных оппонентов купечества мы опять видим В.И. Тимирязева, ныне - члена Государственного совета (двадцать лет назад он был чиновником Министерства финансов, отвечавшим за торговлю). Все те же аргументы - интересы экономики в целом, эластичность таможенного тарифа, - как и ранее, не находили отклика в купеческих душах. Московские капиталисты твердили о неминуемом крахе, требовали выяснить соответствие конвенционной политики потребностям России, упрекали руководство съезда в самоустранении от решения таких важных вопросов[1156]. Правда теперь у купеческой верхушки появился новый влиятельный союзник в лице руководителя Главного комитета земледелия и землеустройства А.В. Кривошеина. Он энергично поддерживал усилия московской буржуазии, выступал с созвучными ей заявлениями, призывая прекратить пресмыкаться перед немцами и униженно выпрашивать всякие мелкие уступки в обмен на прямое пренебрежение национальным интересам[1157]. Но начало первой мировой войны естественным образом помешало выяснению отношений вокруг заключения русско-германского торгового договора; мечты купечества об усилении таможенной охраны в эти годы так и остались неосуществленными.
  Наиболее остро купеческую элиту в период до Первой мировой войны волновал продолжающийся приток иностранного капитала. Этот процесс особенно активизировался еще в конце XIX века. Московские воротилы пытались ему противодействовать, справедливо рассматривая иностранный бизнес, располагавший огромными финансовыми ресурсами, как конкурента, соседство с которым не предвещало ничего утешительного. К тому же правительство, тесно связанное коммерческими интересами с этим мощным партнером, обеспечивало "зеленый свет" его начинаниям. Присутствие европейского бизнеса в отечественной экономике неуклонно нарастало: в конце XIX столетия среднегодовой приток иностранного капитала составлял около 100 млн рублей, а в 1908-1914 годах он уже превышал 150 млн рублей[1158]. Эти средства устремлялись в российскую экономику через петербургские банки; весомые доли в них принадлежали иностранцам. Именно в их руках находилась почти вся металлургическая, нефтяная, угольная, золотая промышленность и т.д. Как известно, на юге страны европейским капиталом в кратчайшие сроки было создано мощное металлургическое производство с самой современной инфраструктурой; если до 1895 года южный регион еще уступал Уралу по выплавке чугуна, то уже в начале нового века он уверенно вырывается вперед, вырабатывая почти вдвое большие объемы, чем старорусский промышленный район[1159].
  Для продвижения в российскую экономику иностранные собственники использовали такие формы, как синдикаты и тресты: это позволяло им завоевывать рынки и минимизировать потери во время кризиса и при неустойчивости конъюнктуры. Поэтому противостояние иностранному капиталу в 1908-1914 годах продолжилось в виде борьбы против создаваемых синдикатов и трестов. В этот период инициативы бюрократии, зарубежных акционеров и петербургских банкиров наталкивались на организованное противодействие Государственной думы и предпринимательских структур купеческой буржуазии. Одно из первых столкновений между этими силами в новом политическом формате произошло весной 1908 года, когда иностранные владельцы девяти металлургических заводов юга, входивших в сбытовой синдикат "Продмет", решили образовать трест для усиления своего присутствия на рынке. Купеческая элита квалифицировала эту инициативу как прямой вызов, причем не только непосредственно металлургическому Уралу, но и русской промышленности в целом. Уральские интересы стали своего рода знаменем в борьбе купеческой буржуазии, хорошо осознававшей: в случае падения этого промышленного района в скором времени черед дойдет и до других[1160].
  По сравнению с концом XIX века методы противодействия изменились: наличие Государственной думы и деловых сообществ намного повысило публичность этого противостояния. В него сразу включились депутаты от октябристов и кадетов, заявившие о недопустимости создания подобных трестов. Завидную энергию проявил А. И. Гучков, который вместе с коллегами подготовил запрос в правительство, провел заседание фракции октябристов с осуждением "опасной торгово-промышленной комбинации", организовал подачу соответствующей петиции лично П. А. Столыпину и т.д.[1161] Лидер крупнейшей фракции действовал в унисон с Московским биржевым комитетом, который также выразил свои претензии петербургской бюрократии и потребовал объяснений. Причем московская промышленная группа не ограничивалась только заявлениями. Так, в январе 1908 года был заключен договор между торговым домом Вогау и уральскими предприятиями - по примеру западных собственников, образовавших сбытовой синдикат "Медь". Партнерское соглашение предусматривало продажу заводами меди исключительно через эту крупную коммерческую структуру, а Вогау обязывались предоставлять ссуду предприятиям в размере 80% стоимости меди, что гарантированно пополняло оборотные средства производителей[1162].
  В противовес заступникам за Урал из Государственной думы и промышленной Москвы металлурги Юга через объединение Совет Съездов представителей промышленности и торговли собрали совещание правительственных чиновников разных ведомств для обсуждения положения в отрасли, а по сути - для одобрения трестовой инициативы. Однако устроители этого мероприятия, возглавляемые Министром торговли и промышленности И.П. Шиповым, и здесь столкнулись со шквалом критики ряда депутатов: В.П. Каменского, В.А. Караулова, Я.Г. Гололобова и др. Апеллируя к мнению общественности, избранники народа выступили против исключительного положения южной металлургии, поддерживаемой казенными заказами. По их убеждению, создание индустрии региона обусловлено не потребностями рынка и даже не стремлением развить горную промышленность, а проведением биржевых спекуляций и банковских операций[1163]. Благодатную тему подхватили управляющие заводов: уральская промышленность является народной, она зависит от массового спроса на железные изделия, а никак не от сомнительной благосклонности бюрократии, распределяющей казенные заказы. Вот выдержки из выступлений: Уралу правительство "ничего никогда не даровало, несмотря на то, что эта промышленность существует двести лет"; в то же время заводы юга получали заказы раньше, чем была куплена земля, на которой они строились[1164]. И теперь народная индустрия, которая не в состоянии самостоятельно противостоять иностранной экспансии, находится под угрозой уничтожения: предполагаемый южный трест выбросит огромные излишки производительных мощностей для завоевания Урала, Поволжья и Сибири. "Нам говорят, что югу нужен трест, но мы видим, что тресту нужна вся Россия", - восклицал один из ораторов высокого совещания[1165]. В этом контексте звучали требования: "никаких специальных льгот и преимуществ никаким заводам впредь не давать и прекратить все выдаваемые ныне субсидии"[1166].
  Такой организованный отпор сделал свое дело: утверждение треста затягивалось, внутренние противоречия между его участниками нарастали. В данном случае правительство не санкционировало образование металлургического треста, и Государственная дума рассматривала это как свою значимую победу[1167]. После этого громкого конфликта правительство в мае 1909 года учредило специальную комиссию по урегулированию деятельности синдикатов и трестов, которая приступила к их обследованию. Целью работы комиссии объявлялась не борьба с синдикатами и трестами как таковыми, а устранение с их стороны различных злоупотреблений. Заметим, что в качестве примера того, как следует налаживать контроль за деятельностью этих промышленных объединений ставилась Германия[1168]. Однако все это не могло переломить общей ситуации и, конечно, повлиять на приток иностранного капитала в отечественную экономику. Правительство последовательно делало на него ставку. Тот же Министр торговли и промышленности В.И. Тимирязев, тесно связанный со столичным Русским банком для внешней торговли (со значительной долей немецкого капитала), настойчиво разъяснял с думской трибуны, что следует не препятствовать, а, наоборот, содействовать приливу иностранных капиталов: они несут необходимые промышленности знания, энергию, предприимчивость и т.д. Зарубежные финансовые ресурсы, уверял он, постепенно "отуземиваясь", будут с успехом выполнять "русскую службу"[1169]. Тем не менее конфликты на этой почве возникали в Государственной думе практически ежегодно. Упомянем крупный скандал начала 1912 года по поводу американского треста, построившего завод сельскохозяйственного машиностроения под Москвой. С трибуны опять звучали обвинения в адрес правительства, которое поощряет наиболее сильных и конкурентоспособных и полностью забывает о нуждах мелкого ремесленного производства, где заняты миллионы людей[1170]. Как отмечалось, Министерство торговли и промышленности постоянно говорит о поддержке русского машиностроения, но заботится в первую очередь об интересах заграничных инвестиций, употребляя слово "русский" лишь для известного оттенка[1171]. Раздраженные депутаты даже предложили изменить название законопроекта: не о поддержке русского сельского машиностроения, а поощрении иностранной сельскохозяйственной индустрии[1172].
  Наибольшую тревогу у московской буржуазии вызывала наметившаяся экспансия иностранного капитала в текстильную отрасль - цитадель купечества Центрального региона. Петербургские банки, использовавшие западные финансовые потоки, стали предпринимать активные попытки утвердиться на этом рынке. Большой резонанс в деловых кругах произвела покупка столичным Азово-Донским коммерческим банком пакета акций Богородско-Глуховской мануфактуры. Лишь в результате энергичных действий членов морозовской семьи удалось отбить одно из крупнейших предприятий страны[1173]. Учитывая упорное сопротивление текстильных королей, столичные дельцы переориентировались на сырьевые поставки для отрасли. Тут, как отмечают исследователи, львиная доля оборотов предвоенного времени приходилась уже на петербургские банки. Они подчинили себе наиболее крупные торговые предприятия по заготовке и очистке хлопка: эти коммерческие структуры либо становились их собственностью, либо попадали к ним в полную зависимость. К тому же несколько банков (Русско-азиатский, Русский банк для внешней торговли, Азово-Донской и др.) построили в Москве обширные терминалы для хранения хлопка[1174]. Баланс сил в этой отрасли очевидно смещался в сторону столичной буржуазной группы.
  Успехи петербургской буржуазии всегда опирались на финансовый потенциал такого ключевого инструмента, как банки. 1907-1914 годы характеризовались повсеместным усилением их влияния на хозяйственную жизнь страны. Если еще в конце XIX столетия Московский купеческий и Волжско-Камский банк занимали лидирующие позиции в российской экономике, то к началу мировой войны они были потеснены пятеркой крупнейших петербургских банков[1175]. Их присутствие в Первопрестольной также расширялось: если в начале XX века здесь было пять отделений столичных банковских структур, то к началу 1914 года все крупные столичные банки (в количестве десяти) имели в Москве свои филиалы[1176]. Москвичи, постоянно муссировавшие тему неравных условий конкуренции, указывали, что петербургские банки являлись, по сути, полуказенными, получастными обществами, которые возглавлялись бывшими чиновниками - выходцами из Министерства финансов и других ведомств. Именно на этих связях зиждилось их благополучие: они обладали бесконтрольным доступом к бюджетным источникам, откуда черпали средства для различных коммерческих проектов; им же поручалась реализация государственных займов, программ и т.д. Москва всегда считала, что такая политика губительна для торгово-промышленного развития страны; петербургские банковские структуры стягивали большее число клиентов и денежных ресурсов для своих спекулятивных операций[1177]. Договоренности с московскими банками по согласованию процентных ставок по вкладам в 1911-1913 годах оставались весьма непрочными и часто нарушались обеими сторонами. Весной 1914 года Москва открыто разорвала это соглашение, найдя его условия недостаточными для защиты от "погони за вкладами"[1178].
  С 1907 по 1914 год в Первопрестольной появились и новые, не связанные с купечеством банки. Речь идет, во-первых, о крупном Соединенном банке, который возник в 1909 году на базе разорившихся в начале XX столетия банковских структур Полякова и был детищем Министерства финансов: его возглавил чиновник ведомства граф В. С. Татищев, а затем государство привлекло в его акционеры французских инвесторов. Банк "Юнкер", преобразованный в 1912 году из одноименного банкирского дома, не выступал в качестве самостоятельной силы на промышленном рынке. Исследователи отводят ему роль подручного петербургских и иностранных финансовых групп[1179]. Непосредственно купеческим был Московский банк Рябушинских, учрежденный рядом видных, главным образом текстильных, промышленников Центральной России. Во время войны при финансовой поддержке банка (иногда даже в здании Московского биржевого комитета) проходили съезды старообрядцев Белокриницкой иерархии. Кстати, основные владельцы еще одного крупного Волжско-Камского банка - семьи Кокревых и Мухиных - являлись беспоповцами поморского согласия. Поэтому после 1907 года в реестре акционеров банка значились Петербургская старообрядческая община поморского согласия, Московская община поморцев и Андросовская поморская богадельня в Ярославле[1180]. Пыталась купеческая буржуазия учредить также новые банки - но безуспешно. Так, в сентябре 1910 года кредитная канцелярия Министерства финансов возвратила организаторам Всероссийского международного банка в Москве устав, указав на серьезные недочеты при его составлении[1181].
  Можно утверждать, что в целом позиции купеческих финансистов у себя дома, в Москве, оказались серьезно ущемлены. По их мнению:
  "искусственный Петербург хочет обескровить Москву, пытаясь где-то там, на болотной окраине, создать центр промышленности и торговли, новое сердце России. Эта нелепая канцелярская затея находит себе приверженцев среди группы промышленников, которые в данном случае явно в своих личных интересах готовы пренебречь интересами государственными"[1182].
  Купеческая элита хорошо понимала нерадостные перспективы; в свое время (в конце XIX века) именно это и вынудило ее покинуть привычную верноподданническую колею и выйти на новые политические рубежи. И теперь купцы тоже не собирались играть роль статистов. С думской трибуны звучали речи, явно готовившиеся в стенах Московского биржевого комитета. Например, депутат Н.Д. Шейдман указывал: то немногое, что:
  "делалось для подъема экономического положения страны, преимущественно делалось на западе и юго-западе России, центр же и восток решительно ничего не получили"[1183].
  Напомним, что лидеры купечества Москвы не считали всероссийскую предпринимательскую организацию - Совет Съезда представителей промышленности и торговли -своей. Призванный взаимодействовать с органами власти, Совет был учрежден в Петербурге в 1906 году - при весьма скромном участии московской группы. И в дальнейшем:
  "Москва если официально не была вне общероссийского объединения, то, по существу, почти никакого участия в его жизни не принимала, и даже более того, почти не интересовалась его существованием"[1184].
  Когда купеческие лидеры все-таки появлялись на съездах, то там, как правило, происходило выяснение отношений с другими буржуазными группировками, причем "со стороны московских деятелей враждебность чувствовалась сильнее"[1185]. Один из таких конфликтов произошел на IV съезде, в сентябре 1909 года. Московские биржевики критиковали практику распределения железнодорожных заказов. По мнению известного Ю.П. Гужона, это приносило громадный вред общим интересам металлургической индустрии страны. Министерство путей сообщения постоянно распределяло казенные заказы в пользу нескольких избранных заводов в ущерб остальным. Гужон потребовал прекратить безобразие; его тут же поддержали П.П. Рябушинский, С.Н. Третьяков, Н.А. Куров и др. Однако представителям Москвы стали бурно оппонировать горнопромышленники южного региона - те самые "избранные", о которых и говорил Гужон. Они посчитали этот вопрос не подлежащим обсуждению на съезде и отказались вырабатывать какую-либо резолюцию по этому поводу[1186].
  Государство, по-прежнему не желавшее идти навстречу интересам купеческой буржуазии, ориентировалось на другие предпринимательские круги. Сошлемся на пример одного правительственного решения, вызвавшего в предвоенный период громкий общественный резонанс. В 1911 году был объявлен тендер на проведение железнодорожной ветки между Нижним Новгородом и Екатеринбургом. Эксплуатация дороги, связывающей два крупных промышленных района страны, обеспечивала высокую и стабильную доходность; за концессию развернулась серьезная конкуренция. Одним из основных претендентов стала группа московских капиталистов, которую возглавил видный кадетский деятель депутат Государственной думы Ф.А. Головин (бывший Председатель II ГД); ради участия в этом коммерческом деле он даже отказался от депутатского мандата. Купеческие тузы высоко оценивали свою заявку, считая, что имеют полное право реализовывать свой коммерческий интерес в тех регионах, которые они издавна рассматривали в качестве своей хозяйственной вотчины. Однако претензии капиталистов из народа встретили сопротивление у чиновничества Петербурга. Так, "Новое время" устами известного публициста М.О. Меньшикова всячески дискредитировало лоббистские усилия москвичей, призывало правительство не превращать железнодорожный проект в "кадетскую дорогу". В результате выгодная концессия досталась группе петербургских предпринимателей во главе с фон-Мекком и князем Енгалычевым[1187]. Разумеется, разочарование купечества было большим; такие итоги конкурса зримо напоминали тендер 1868 года на эксплуатацию Николаевской железной дороги, когда купеческая группа, не смотря на настойчивые усилия, потерпела обидное поражение. И теперь, спустя сорок с лишним лет, для нее немногое изменилось. Разве что сейчас власти старались проявлять по отношению к московской купеческой группе большую предупредительность, чем прежде. К примеру, в пореформенное время петербургские министры считали свои визиты в Первопрестольную честью для нее. Теперь же - после 1905 года они приезжали для того, чтобы "пониже поклониться и получить побольше благорасположения толстосумов... как бы приносилась присяга на верность им, а они выслушивали, никому ни на грош не верили и кормили обедами"[1188]. Подчеркнутое правительственное благорасположение, не подкрепляемое реальными действиями, лишь усиливало раздражение купеческой элиты.
  С 1909 года видные представители купеческого делового мира стали проводить в Москве собрания. Отчасти это напоминало 1905 год, когда в купеческих гнездах концентрировалась различная оппозиционная публика. Кстати, одно из таких мест - дом М.К. Морозовой - продолжало действовать и в этот период, приобретя заслуженную славу в кругах литераторов и любителей искусства. В политическом же смысле эстафету приняли особняки П.П. Рябушинского, А.И. Коновалова и др.: здесь для обсуждения своих перспектив ежемесячно собирались от пятидесяти до ста представителей крупной буржуазии Центрального региона России, Поволжья и Сибири. Во всех этих мероприятиях самое деятельное участие принимали известные в стране ученые: ректор московского университета А.А. Мануйлов, экономист П.Б. Струве, юрист С.А. Котляревский, проф. М.М. Ковалевский, И.X. Озеров, С.Н. Булгаков и мн. др. Они выступали с докладами о синдикатах и трестах, о промышленном налоге, о значении иностранного капитала и проч. Информация об этих встречах в виде коротких отчетов и статей участников дискуссий иногда появлялась в прессе[1189].
  Хорошо замечено, что в деле формирования политических интересов купеческой буржуазии экономические беседы сыграли роль, сопоставимую с ролью "Русского собрания" для правых партий или кружка "Беседа" - для кадетов и октябристов[1190]. Один из участников встреч с купеческой элитой И.X. Озеров называл эти мероприятия "московским торгово-промышленным парламентом"[1191]. Участники этого "парламента" были убеждены, что модернизация России требует реформ, а не их имитации, опоры на самодеятельные начала, а не управленческой централизации. Этого невозможно достичь без совместных усилий людей практического опыта и науки. Заметим, что в сферу интересов московской буржуазии впервые вошли военные проблемы. Итогом этих встреч стало заявление купеческой элиты о готовности взять на себя (вырвав из рук правящей бюрократии) управление не только экономикой, но и государством[1192]. Здесь следует учитывать один важный момент. Как показали беседы, купечество совсем не было настроено против иностранного капитала как такового, а также трестов, синдикатов и т.д. Но буржуазные деятели хотели участвовать в контроле над зарубежными инвестициями, идущими в страну. Они прекрасно понимали все преимущества административного ресурса, и поэтому их устремления естественным образом направлялись в политическую сферу, к получению управленческих рычагов. Обладание этими рычагами сделало бы взаимодействие с иностранным капиталом привлекательным и позволило бы сполна вкусить коммерческие прелести, которые обеспечивала деятельность синдикатов и трестов.
  Экономические беседы наглядно свидетельствуют, как далеко продвинулись купеческие верхи по либеральной стезе. Можно сказать, что в 1910-х годах они обретают новое общественное качество и выходят на передовые рубежи в оппозиционном движении. Их политическим союзником стала либеральная интеллигенция - она заменила славянофилов и патриотов, которые в пореформенный период обслуживали интересы вышедшей из народа буржуазии. Ныне купечество ориентировалась уже не на почвеннические, а на конституционные воззрения, видя в них действенный инструмент для достижения своих интересов. Представить на этих беседах людей типа С.Ф. Шарапова абсолютно невозможно. Известный публицист, грудью встававший за московских фабрикантов в 80-90-х годах XIX века, теперь слал проклятья конституции "17 октября" и тем, кто предал забвению русские начала; неустанно рассуждал о том, как острое либеральное жало пронзило великий народный организм[1193].
  Приобретение нового общественного лица сказалось и на "фирменном" староверческом имидже купеческой буржуазии. Либеральное мировоззрение естественно подразумевало принцип конфессионального равенства, т.е. отрицало приоритет какого-либо вероисповедания. И отношение купеческой элиты к староверию стало более спокойным. Во второй половине XIX столетия старообрядческое происхождение, принадлежность к расколу органично вписывались в славянофильскую традицию, однако переход на новые политические рубежи и тесное взаимодействие с либеральной публикой потребовали соответствующей поведенческой модели. Именно поэтому в прогрессивно настроенной Московской городской думе гласные из купцов уже старались лишний раз не напоминать о своем конфессиональном происхождении[1194].
  Теперь общность целей зависела не от религиозной принадлежности, а от единства политико-экономических интересов. В пример можно привести публичную инициативу купечества, вызвавшую в стране большой резонанс. Поводом послужил фактический разгром Московского университета, учиненный Министром народного просвещения Л.А. Кассо в начале 1911 года. Под предлогом локализации готовящихся студенческих волнений и в нарушение устава о высшей школе в университете было введено полицейское управление. Несогласные с данной мерой ректор А.А. Мануйлов и еще около сотни профессоров в знак протеста покинули учебное заведение. Эти события произвели удручающее впечатление на московское купечество. Как вспоминал С.И. Четвериков, на очередном собрании возникла мысль отреагировать на самоуправство правительства специальным заявлением[1195]. 11 февраля его опубликовали "Русские ведомости" (причем первоначальный вариант был намного резче увидевшего свет)[1196]. Под заявлением подписались 65 человек; "какая-то газета подсчитала финансовую мощь поставивших подписи и определила ее в полмиллиарда золотых рублей"[1197]. Это была не дежурная политическая декларация, а заявление от лица серьезной силы, подкрепленное ее деловой репутацией. Голос купцов подхватила и дума, где, вопреки стараниям правых, состоялось заседание по запросу о нарушении прав Московского университета. Один из депутатов говорил:
  "Оказалось, что хлопчатобумажные патриоты первыми отозвались на тот зов, который слышится от высшей школы; они первыми в лице своих лучших представителей заговорили тем языком, каким должно говорить общество в интересах дела просвещения... Где вы в Российской Империи найдете университет, который был бы обязан своим устроением, в смысле зданий, частным лицам именно столько, сколько московский университет обязан московскому купечеству... Сравните, что сказали в Петербурге в этом обществе земельных патриотов, с тем, что сказала Москва в лице своих хлопчатобумажных патриотов... ведь там язык просвещенных буржуа, а здесь язык потомков охотников с борзыми"[1198].
  Как отметило петербургское "Новое время", просветившееся купечество "не требует еще отставки правительства, но объявляет ему первое предостережение", и если оно "ввязалось в эту историю, то очевидно, что мекает что-то задним умом"[1199].
  Кстати, именно с конфликта вокруг Московского университета в думе началась настоящая травля Министра народного просвещения Л.А. Кассо. Он стал излюбленным объектом нападок со стороны оппозиции. Как считал кадет В.А. Маклаков, университетские события в миниатюре показали то, что вообще происходит в России, где:
  "сознательно и умышленно стараются довести население до того, чтобы ни правовой порядок, ни общий закон, ни даже сама конституция не были применимы"[1200].
  Однако следует заметить, что Первопрестольная не выступила против министерства и правительства единым фронтом. Председатель Московского биржевого комитета Г.А. Крестовников оказался не готов к такой инициативе и выражал бурные опасения по поводу данной затеи[1201].
  Но радикальные настроения неуклонно распространялись, проявившись с новой силой весной 1912 года - в связи с событиями на "Лензолоте". Расстрел рабочих на приисках английских владельцев послужил причиной целого ряда забастовок. Московская буржуазия не осталась в стороне. На совещаниях обсуждался вопрос, оплачивать ли рабочим забастовочные дни; большая часть промышленников решила не делать вычетов за прогулы, тем самым морально поддержав рабочих, а также донести свои настроения до правительства. Крестовников и ряд его сторонников опять высказались против, и опять остались в меньшинстве[1202]. О потере ключевых позиций группы среди купечества свидетельствует поражение ее кандидата на выборах в Государственный совет от торгово-промышленного сословия. В октябре 1911 года, несмотря на все усилия Крестовникова, его протеже проиграл малоизвестному купцу из Вятской губернии Ф.В. Стахееву. Это проигрыш стал сильным "моральным ударом" для председателя Московского биржевого комитета, показав, что он ситуацию не контролирует[1203].
  С ростом оппозиционных настроений самооценка купечества росла как на "дрожжах". В частности, это проявилось в отказе присутствовать на Высочайших торжествах, проводимых по случаю празднования знаменательных дат российской истории, - в том случае, если купечеству не будет предоставлено подобающее место. Крупных дельцов давно раздражало, что на придворных торжествах им, по установленному церемониалу, приходилось располагаться "где-то вдали, за толпой выслужившихся юношей, облаченных в мундиры придворных кавалеров, рядом с волостными старшинами"[1204]. Например, еще в мае 1912 года, на открытии памятника Александру III, члены Московского биржевого общества располагались во Владимирском зале Кремля на проходном месте, у выхода в Святые сени[1205]. И в августе, перед празднованием столетнего юбилея Отечественной войны 1812 года, купечество предупредило об отказе явиться на торжественное мероприятие с участием Николая II. Угрозы возымели свое действие: впервые купеческим представителям отвели почетное место[1206]. Организационное оформление возросших претензий оставалось вопросом ближайшего времени. Именно на основе этих настроений и создавалась новая прогрессивная партия. На российской политической арене появилась сила, направлявшаяся капиталистами, которых не удовлетворяло то, как реализуются их интересы, и которые требовали допустить их к управлению экономической и государственной жизнью. Главной их целью являлось полное и действительное осуществление конституционных начал, для чего "необходимо утверждение государственного строя с ответственностью министров перед народным представительством"[1207]. В русле этой ключевой задачи съезд прогрессистов высказался за выработку нового избирательного закона, за расширение прав нижней палаты, отмену сословных ограничений и привилегий, устранение административного произвола[1208]. Как известно, в Государственной думе четвертого созыва прогрессисты заняли достойное место среди оппозиционных сил, стремившихся проводить реформаторский курс[1209].
  Усиление радикальных настроений в среде купеческой буржуазии не осталось незамеченным: правительство решило воздействовать на один из ее оплотов - Московскую городскую думу. В начале 1913 года, впервые в истории общественного самоуправления Москвы верховная власть с подачи Министерства внутренних дел отказалась производить выбор Городского главы из двух кандидатур, избранных МГД. Это были известные оппозиционные деятели Г.Е. Львов и предыдущий глава думы Н.И. Гучков. Правда, последний вскоре взял самоотвод и на дополнительных выборах поддержку большинства гласных получил С.А. Чаплыгин (директор женских курсов), который тоже никак не устраивал МВД[1210]. В результате Москва в течение практически всего 1913 года оставалась без городского главы. В октябре прошел еще один раунд выборов: его итогом стала новая кандидатура потомственного почетного гражданина Л.Л. Катуара[1211]. Предложение на пост городского главы Первопрестольной человека иностранного происхождения и к тому же единственного католика вызывало недоумение. Придворные круги расценили это как насмешку над государем со стороны "воротил городской думы и их союзников"[1212].
  После этого правительство перестало полагаться на московские избирательные кампании и представило Николаю II для утверждения на должность городского главы специально подобранного кандидата. Выбор МВД пал на члена Государственного совета Б.В. Штюрмера, имевшего обширный государственный опыт. Конечно, правительство надеялось, что такой администратор сумеет совладать с оппозиционным "гнездом", каковым являлось городское общественное самоуправление. Инициатива властей вызвала в Москве целую бурю негодования: здесь пока еще не было ни одного случая назначения главы без выбора думы. Но авторов идеи это нисколько не смущало; как утверждал деятель из придворных кругов В.П. Мещерский:
  "если ругают человека - значит, назначение хорошее, в смысле интересов порядка и народного блага; если хвалят - значит, плохое, в смысле тех же интересов, и выгодное в интересах противников правительства"[1213].
  Однако эта логика не убедила председателя Совета министров В.Н. Коковцова. Вернувшись из заграничной поездки, он не согласился с предложенной МВД процедурой обретения Москвой нового главы, считая отказ от выборов выходящим за рамки правового поля, а потому категорически неприемлемым. Свое мнение В.Н. Коковцов изложил императору, подчеркивая, что выступает против предлагаемой меры, а не личности кандидата. В итоге ему удалось убедить Николая II отказаться от этой затеи[1214]. К тому же Б.В. Штюрмер, поняв, какой оборот принимает дело вокруг него, отказался от назначения, чтобы не быть причиною осложнений между императором и председателем правительства, с одной стороны, и между властью и Московской городской думой - с другой. Эпопея закончилась избранием на пост городского главы представителя купечества - члена кадетской партии М.В. Челнокова, который, как выяснилось, настойчиво хлопотал о своем утверждении у Министра внутренних дел[1215].
  Одним из наиболее значимых дел третьей думы - на чем стоит особо остановиться - стало рассмотрение законопроекта о старообрядческих общинах; соответствующее положение о них действовало с осени 1906 года и было введено прямым указом императора (по 87-й статье). Принимаемый закон позволял претворить в жизнь знаменитый Манифест о веротерпимости от 17 апреля 1905 года, провозгласивший новый религиозный курс. Без преувеличения можно сказать, что этого думского решения с большой заинтересованностью ожидало все общество; самые разные его слои связывали с ним свои надежды. И особенно актуальным оно было для московского купечества - выходцев из раскола, которые видели в законодательном утверждении религиозного равноправия воплощение чаяний поколений староверов. Думские обсуждения данного вопроса по своему накалу были соизмеримы с дискуссиями по аграрной проблематике. Однако в литературе они представлены крайне слабо, что никак не соответствует их значимости[1216]. Кроме того, именно эта тема привела к переформатированию всего думского расклада: тогда правооктябристское большинство впервые продемонстрировало серьезные разногласия при рассмотрении вопроса подобного уровня[1217].
  Накал страстей ощущался уже при учреждении комиссии по законопроекту о старообрядческих общинах, внесенному в палату правительством. Ряд депутатов, в том числе епископ Митрофан, В.М. Пуришкевич и др. , предлагали просто передать законопроект в общую вероисповедную комиссию Думы и не образовывать для этого специальную структуру. Предложение вызвало волну возмущения; например, крестьянин-старовер Д.П. Гулькин категорически возражал против того, чтобы такое судьбоносное для русского народа дело решалось вместе с магометанскими и еврейскими вопросами. "Старообрядцы просят, чтобы это было отдельно, ибо они тоже православные, искренне любящие своего Государя и Отечество", - взывал он[1218]. Эти просьбы получили поддержку общего собрания: старообрядческая комиссия Государственной думы была учреждена по настоянию адвоката Ф.Н. Плевако, который многие годы занимался юридической защитой раскольников. В состав комиссии вошли пятнадцать человек; председателем был избран В.А. Караулов, его товарищем - А.И. Звегинцев. Тем не менее, из правительства законопроект о старообрядческих общинах поступил не в эту комиссию, а в комиссию думы по делам православной церкви. И только усилиями Караулова, Гучкова и др. его передали по назначению[1219]. Полноценное обсуждение правительственного законопроекта стартовало в феврале 1909 года, с третьего заседания комиссии. Уже здесь прозвучало намерение предоставить старообрядцам право свободно проповедовать свое вероучение, что прямо противоречило взглядам Министерства внутренних дел. Член комиссии священник Н.С. Балаев распространил особое мнение, протестуя против подобных намерений[1220]. Они обеспокоили и МВД: начиная с четвертого заседания комиссии в ее работе постоянно участвовали товарищ министра С.Е. Крыжановский и руководитель департамента общих дел А.Д. Арбузов[1221]. Они старались направить развернувшиеся дискуссии в приемлемое для них русло. Но развитие событий свидетельствовало о все большем отходе от правительственного законопроекта. Помимо права свободного проповедования комиссия большинством голосов высказалась за уведомительный, а не разрешительный порядок регистрации общин, а также за признание старообрядческих иерархов священнослужителями. Эти инициативы были окутаны слухами, будто московское купечество не поскупилось и выделило большие денежные средства ряду депутатов, сполна их отработавших[1222]. При этом пояснялось: те, кто финансово продвигают данный законопроект, принадлежат староверию только по названию, а на самом деле нападают на господствующую церковь для свержения ненавистного им государственного строя[1223].
  В итоге рекомендации комиссии поступили на общее собрание Государственной думы, и там развернулись жаркие споры о будущем законопроекта. 12 мая 1909 года наработки комиссии представил ее глава В. А. Караулов. Он обстоятельно привел доводы в пользу открытого и беспрепятственного исповедания староверия, подчеркнул обязанность самих общин, а не полиции вести все акты гражданского состояния, подтвердил необходимость явочного характера их регистрации и т.д.[1224] Аргументация докладчика встретила яростный отпор представителей чиновничества, иерархов господствующей церкви и лидеров правых организаций. С.Е. Крыжановский от имени МВД с государственных позиций оценил изыскания комиссии как неприемлемые[1225]. Ему вторил священник Андрей Юрашкевич, предупреждавший, что старообрядцы отрицают православную церковь, не считая ее христианской, и призывал не идеализировать раскол[1226]. Правый депутат Е.Я. Ганжулевич рассуждал о связи православной церкви и монарха, чью нерасторжимую симфонию никто не сможет разрушить[1227]. Этим благоразумным охранителям отечества ответил один из старообрядцев-депутатов:
  "Вы поддерживаете не русский народ, а поддерживаете господ Айвазовых, Сковорцовых, Восторговых и прочих ваших миссионеров, которые благодаря своей службе и положению идут против русского народа"[1228].
  В защиту старообрядческого закона об общинах в редакции комиссии решительно выступили представители оппозиции. Впечатляющую критическую речь в адрес РПЦ произнес П.Н. Милюков; он предложил оппонентам проявить энергию прежде всего в реформировании церкви, а не в ограждении ее от других течений:
  "Если же вы дорожите будущим России - откройте настежь это затхлое помещение, впустите туда свежий воздух, дайте ему проветриться, и тогда церковь сама увидит, что она может"[1229].
  Но, пожалуй, наиболее яркое выступление в защиту староверия принадлежало известному выходцу из раскола А.И. Гучкову. Как он подчеркнул, Государственная дума выслушала не доклад комиссии, а требования, даже мольбу всех русских старообрядцев:
  "Господа, не просто закон о старообрядческих общинах мы обсуждаем, не старообрядчество мы судим: мы судим самих себя; и тот приговор, который вы вынесете себе, голосуя по этому законопроекту, тот приговор подпишет вам и история"[1230].
  После чего лидер октябристов призвал всех проголосовать за редакцию законопроекта, предложенную не правительством, а комиссией, поскольку лишь она способна навсегда устранить вмешательство администрации и полицейской власти в жизнь староверческих общин[1231].
  Острые выступления по старообрядческому вопросу оказали существенное влияние на расстановку думских сил. Уже докладчик комиссии В.А. Караулов обратил внимание на то, что друзья староверов из правых начинают за здравие, а "заканчивают за упокой", т.е. от восхваления их духовно-гражданских добродетелей переходят к невозможности дать им долгожданную свободу, за которую ратовала комиссия[1232]. Аналогичное удивление, только с точностью до наоборот, выказал и видный правый В.Н. Крупенский: он был весьма поражен защитой старообрядчества оппозицией. Ему мерещились попытки оторвать 15 миллионов верноподданных русских от правого лагеря, но - предупреждал оратор - "мы не отдадим их, мы им откроем глаза"[1233].
  По поводу же "требований, мольбы" старообрядцев он со знанием дела излагал следующее: свободы проповеди никто и не просит, старообрядцы желают свободы исповедания в своей среде, поэтому речь должна идти не о свободе проповедования вообще, а лишь у них в общинах, школах, на кладбищах и т.д.[1234] Правда, о неожиданной для него поддержке старообрядчества со стороны оппозиции он говорил гораздо сдержаннее: "нужно понять, что происходит"[1235]. Действительно, стоит это сделать и нам. Как мы говорили, по отношению к различным политическим партиям староверы имели выраженные предпочтения: более всего их привлекали правые организации, чья монархическая риторика и приверженность русским национальным началам была им близка. Тем более что лидеры правых часто провозглашали в православии равенство старого и нового обрядов. Однако когда дело дошло до реального выбора - предоставлять староверию равные права с господствовавшей церковью или нет, - то правая дворянско-помещичья публика предпочла пожертвовать интересами тех, кто, по сути, составлял для нее массовку. Конечно, старообрядцы не могли не почувствовать потребительского отношения к себе. В стенах думы происходило то же, что и на форумах правых сил в 1906-1907 годах, где староверческие крестьянские низы разошлись в решении земельных дел с помещичьим дворянством. Только теперь пришел "час X" и в религиозном вопросе.
  Правые, понимавшие, что большинство в государственной думе поддерживает редакцию старообрядческой комиссии, пытались спасти ситуацию, придав обсуждению новый ракурс. Один из них, А.С. Вязигин, заявил, что вообще не может понять точку зрения тех старообрядцев, которые обращаются за разрешением духовных нужд к думе. Он вопрошал: разве у нее "есть канонический авторитет?" - и сам же отвечал: да, она состоит из неверующих и инородцев. После чего предлагал рецепт:
  "если хотите исцелить язву, то тогда пусть будет созван церковный собор, только подобным образом могут быть устранены те распри, те раздоры, которые терзали столько времени русское общество... ради этого надо позабыть старые дрязги"[1236].
  Зацепившись за идею церковного собора, призванного разрешить все проблемы старообрядчеств, правые настояли на голосовании этого предложения против формулировки трудовиков о свободе веры и проповедования - и остались в меньшинстве[1237]. Свою миссию по отношению к старообрядчеству Государственная дума выполнила. Кстати, заметим, что П.А. Столыпин устранился от какого-либо участия в прениях по старообрядческому законопроекту. Он попросту не появлялся в это время в думе, так как, видимо, счел для себя невыгодным публично касаться вопроса, приобретшего такую остроту. А вот на рассмотрении законопроекта о переходе из одного вероисповедания в другое премьер-министр по-настоящему блистал, произнеся одну из своих лучших речей в поддержку русского православия в целом[1238].
  Итак, принятый думой законопроект о старообрядческих общинах в новой редакции поступил в Государственный совет. Только в случае его одобрения и после подписания Николаем II он мог обрести силу закона. Однако, учитывая расклад сил и настроения в верхней палате, правые небезосновательно рассчитывали компенсировать свое думское поражение. Реванш возглавил лидер правых П.Н. Дурново. Бывший Министр внутренних дел позиционировал себя в качестве гражданского защитника господствовавшей церкви от различной нечисти, включая, разумеется, и староверие. К нему адресовались многие жалобы на возросшую активность старообрядцев после 1905 года. Например, служители Никольской единоверческой церкви на Рогожском кладбище обращались к нему с просьбой урезонить староверов-поповцев, которые все настойчивее пытались вытеснить храм с территории кладбища[1239]. Ключевая роль Дурново в рассмотрении старообрядческого вопроса в Госсовете явно не предвещала ничего хорошего. Собственно, об этом и говорил Столыпин, принимая в январе 1910 года делегацию от московского Преображенского кладбища. Он откровенно признался, что пессимистически смотрит на прохождение законопроекта в Государственном совете - причем повинны в этом сами старообрядцы. Ведь против закона, изданного по указу императора, недоброжелатели из правых пойти не осмелились. Теперь же, после внесения думой поправок, Госсовет имеет дело не с актом, утвержденным государем, а с документом совсем иного рода, с которым можно не церемониться. В результате выгодная позиция, заключил Столыпин, потеряна[1240]. Опасения, высказанные главой правительства, подтвердились и во время приема старообрядческой делегации из семи человек в Царском селе. Демонстрируя всяческую расположенность к староверам, Николай II, тем не менее, избежал каких-либо конкретных обещаний[1241]. В этой связи не случайным надо признать то, что член Госсовета от Москвы старообрядец-промышленник Г.А. Крестовников неожиданно для всех попросил освободить его от работы в комиссии по этому вопросу - в связи с занятостью[1242].
  Так все и получилось. Доклад делал П.Н. Дурново; он начал с того, что назвал законопроект легкомысленным, поскольку "всякое вероисповедание как христианское, так и не христианское могут быть только терпимы"[1243]. По его убеждению, иное отношение к этому вопросу не вяжется с правами господствующей церкви, а с общей пользой государства - в особенности[1244]. На речь главного докладчика с энтузиазмом откликнулся целый сонм иерархов РПЦ. Архиепископы и протоиереи наперебой убеждали присутствующих в очевидных преимуществах и прелестях синодального православия. Архиепископ Николай заявил, что недопустимо возвышать староверие до православной церкви, последнюю же нельзя низводить до раскола. К тому же и само название "старообрядцы" - неправильное, ведь тогда получается, что мы - "новообрядцы", а это оскорбление[1245]. Однако нужно отметить, что противники законопроекта высказывали и трезвые суждения, содержащие серьезный анализ его практики. Таково, например, выступление графа Д.А. Олсуфьева. Он провел тонкое сравнение с сословиями:
  "Если говорить, что все сословия нужно уравнять, то это не значит всем сословиям дать дворянский мундир, а надо от дворян отнять все привилегии, которые отделяют их от других сословий"[1246].
  Он расценил усилия правительства по проведению законопроекта об общинах как неудачную попытку примирить раскол с господствующей церковью на почве гражданского законодательства; а религиозный инстинкт староверов подсказал им, что власть взялась не за свое дело. Поэтому законом об общинах за три года воспользовались всего лишь сто тысяч старообрядцев, а миллионы его проигнорировали[1247].
  Прямых защитников староверия в Государственном совете оказалось в разы меньше, чем в Думе. Одиноко прозвучал голос А.Ф. Кони - о болезни в виде старообрядчества, которая поразила организм русского общества и для лечения которой требуется не пластырь, а хирургический нож - чтобы безвозвратно отрезать прошлое с его тяжелыми воспоминаниями[1248]. Выделяется и выступление профессора А.В. Васильева, призвавшего вместо огульного порицания изучать староверие, всячески инициируя исследования в этой области[1249]. Собственно, А.Ф. Кони и А.В. Васильев вместе с М.А. Стаховичем и Н.Т. Таганцевым составили особое мнение меньшинства по защите думского варианта старообрядческого законопроекта[1250]. Правительство вновь решило не вмешиваться, очевидно, не желая обострять отношения с влиятельными членами верхней палаты. Однако в обществе впечатление от слушаний осталось тяжелое:
  "Старообрядцы с благоговением и чистой радостью приняли оказанные им с высоты Престола милости, а теперь оказывается, что предвидится отнятие у них этих милостей, потому что они представляются П.Н. Дурново неблагонадежными и опасными, а заседающие в Государственном совете епископы бесцеремонно заявляют, что православная церковь без поддержки и покровительства полиции существовать не может"[1251].
  После того как думская редакция законопроекта о старообрядческих общинах была отвергнута большинством Госсовета, он поступил в согласительную комиссию для устранения разногласий между нижней и верхней палатами. В состав комиссии вошли по шесть представителей от каждой из них[1252]. Заседания проходили в ноябре-декабре 1910 года, но совместное заключение так и не было принято: компромисс коснулся лишь мелких деталей[1253]. Так, по правительственному варианту общину могли образовать не менее пятидесяти человек, а по думскому - не менее двенадцати; комиссия же остановилась на двадцати пяти. Никаких более принципиальных вопросов согласовать не удалось. В IV Государственной думе старообрядческий вопрос уже не поднимался. Соответствующая комиссия (после смерти В.А. Караулова в 1911 году - во главе с депутатом Н.Ф. Каптеревым) в течение четвертого созыва, т.е. за четыре года, собиралась всего шесть раз. На этих редких заседаниях выяснялись условия и пределы права проповедования, заслушивались экспертные мнения по этому поводу, но на продвижение законопроекта уже никто не рассчитывал[1254]. На этом думская старообрядческая эпопея завершилась.
  Отрезок от революции 1905-1907 годов до начала Первой мировой войны рассматривается в литературе как период бурного капиталистического развития царской России. Именно в эти годы страна продемонстрировала наиболее впечатляющую промышленную динамику. Большевики, а затем и советские историографы считали, что экономическое положение отечественной буржуазии в эти годы заметно упрочилось. Конечно, справедливость такого вывода не вызывает сомнений. Однако напомним, что подход, который используется в настоящей работе, основан не на общих оценках капиталистического развития страны в целом, характерных для советской исторической науки, а на выделении основных участников этого процесса. В русле данного подхода следует обязательно различать разницу в позиционировании петербургской и московской буржуазии. Экономическая специфика функционирования двух этих финансово-промышленных кланов определила и разность их политических устремлений, а в конечном счете, и вовлеченность купечества в оппозиционное либерально-конституционное движение, захватившее страну в начале XX столетия. Экономические потребности купеческой буржуазии естественным образом стали побудительным мотивом для утверждения политической практики, которая сводила к минимуму непредсказуемость предпочтений правящей бюрократии и связанные с этим риски.
  Однако установившийся думский формат, на который возлагалось немало надежд, не отвечал в полной мере чаяниям московской группы. Как и прежде, придворные круги и столичное чиновничество продолжали ориентироваться на патронаж более близкого им петербургского бизнеса и иностранного капитала. Коммерческие интересы же купечества по-прежнему оставались на втором плане, что вызывало у него большую озабоченность. Даже принципиальный старообрядческий законопроект, прошедший Государственную думу, был отвергнут верхней палатой и затем затаскан по комиссиям. Иными словами, эти политические реалии вновь побуждали купеческую буржуазию к активным действиям. О ее праве на реальное управление государством было заявлено в ходе семинаров, где открыто и в полный голос прозвучали претензии в адрес правящей бюрократии. Причем они коснулись не только традиционных экономических проблем, но и других общественно значимых вопросов. На разгром Московского университета, учиненного Министерством народного просвещения, купечество ответило жестким заявлением о некомпетентности правительства в образовательной сфере. Все это свидетельствовало о новой волне протестных настроений купеческой элиты, с чем властям приходилось все больше считаться. Как, например, при попытке назначить на пост Московского городского главы правительственного кандидата, минуя выборные процедуры в думе; эта попытка закончилась неудачей, и власти были вынуждены отступить. Короче говоря, вся ситуация предвещала новый виток борьбы за власть по линии усиления влияния Думы на правительство через назначение на министерские посты. На повестке дня оказался вопрос о полноценной парламентской модели, не только принимающей законы, но и реализующей управленческие решения.
  
  2. Попытки утверждения парламентской модели
  
  Учреждение конституции и Думы, конечно, трансформировало политическую систему Российской империи. Однако это не привело к желанным результатам для тех, кто серьезно вложился в конституционно-либеральную эпопею начала XX века. Функционирование законодательного органа не привело к созданию действенного политического механизма по реализации экономических интересов московской буржуазии. И хотя теперь правительство утверждало в Думе ведомственные бюджеты, другими рычагами воздействия на политику министерств, кроме пылких речей, народные избранники не владели. Их влияние на решение практических вопросов коммерческого назначения было ограничено сохранявшейся неподотчетностью исполнительной власти перед законодательной. Правительственные назначения и перемещения по-прежнему оставались прерогативой императора, перед которым была ответственна вся высшая бюрократия.
  Следует заметить, что начало работы III Государственной думы ознаменовалось попыткой приспособить сложившуюся политическую конструкцию к обслуживанию потребностей купеческой буржуазии. Эта попытка связана с деятельностью видного представителя московского клана А.И. Гучкова. Он являлся деятельным участником общественно-политической жизни, в 1905 году участвовал в земско-городских съездах, поддерживая линию на сотрудничество с правительством. Его конструктивный настрой не остался не замеченным в верхах: после неудачи на выборах в первую Госдуму Гучкова по инициативе самого Николая II приглашали войти в реформированный Государственный совет. Однако тот отказался пребывать в составе верхней палаты по назначению, объявив, что готов служить лишь по выбору[1255]. Правда, этот красивый жест не помешал ему уже через полгода одобрить введение военно-полевых судов, вызвавшее бурные протесты общественности. В результате он тесно сошелся с премьером П.А. Столыпиным, который после разгона II ГД настойчиво стремился утвердить в политической практике новый думский формат. Гучков стал неутомимым проводником всех столыпинских инициатив: его заинтересованность в благорасположении премьера подкреплялась неудачей на выборах уже и во вторую Госдуму.[1256] Лишь изменение избирательного закона от 3 июня 1907 года открыло для него путь в нижнюю палату. Премьер всячески, в том числе и финансово, содействовал успешному вхождению своего протеже на законодательную ниву[1257]. Оказавшись в III Думе в качестве лидера "Союза 17 октября", Гучков незамедлительно начал благодарить верховную власть за дарованные возможности и уверял в такой же своей преданности конституционному монарху, какую демонстрировали его предки к неограниченному самодержцу (заметим, апелляция к "верноподданности" его предков выглядела более, чем сомнительно)[1258].
  Своим непосредственным избирателям, т.е. московскому купечеству, Гучков доказывал эффективность столыпинского думского формата. Надо заметить, что в деловых кругах Первопрестольной он слыл одним из самых правых: участия в перипетиях конца 1905 года, кроме общепримирительных заявлений, не принимал. А потому костяк купеческой элиты с осторожностью отнеся к его стремлению позиционировать себя в качестве посредника между правительством и Москвой, способного в сложившейся политической системе разруливать конкретные вопросы. Претензии Гучкова на эту роль укрепились в 1908 году, после удачного противодействия металлургам юга, когда думским кругам с помощью Столыпина удалось блокировать трестовую инициативу южан. Однако успех оказался лишь эпизодом в череде неудач, сопровождавших в дальнейшем московскую купеческую группу на коммерческой ниве. Московский биржевой комитет с явной неохотой финансировал орган октябристов "Голос Москвы", вяло воспринимая тот аргумент, что они, мол, не меньше заинтересованы в "Союзе 17 октября", чем партия - в них[1259].
  Тогда Гучков решил усилить свой политический ресурс, а именно добиться постоянного личного общения с императором, которое обеспечивал пост Председателя Государственной думы. Гучков предпринял попытку конвертировать доступ к Николаю II в устойчивое влияние на решение широкого круга вопросов. По мнению октябриста Н.В. Савича, ради этого в марте 1910 года Гучков и возглавил нижнюю палату, фактически поставив на карту свое политическое будущее[1260]. Общение с государем вдохновило нового думского главу: они обсуждали не только текущую жизнь палаты, но и пополнение Госсовета новыми членами, внешнюю политику, проблемы военного строительства и т.д. Поначалу Николай II охотно откликался на идеи Гучкова, но тот, как это обычно бывает, начал откровенно бравировать, появившимися у него новыми возможностями. В итоге слова и мнения императора по конкретным ситуациям стали достоянием широкой гласности, что в корне и довольно быстро изменило его отношение к активному думскому предводителю[1261]. В результате на просьбу Гучкова назначить морским министром князя А.П. Ливена, пользовавшегося авторитетом среди офицеров флота, Николай II отреагировал по-своему: морское ведомство возглавил И.К. Григорович. После этого для всех стало очевидным, что о каком-либо гучковском влиянии на царя говорить не приходилось. С начала 1911 года общение между ними практически прекратилось[1262]. А в марте, после известного скандала с введением земства в западных губерниях, Гучков оставил председательский пост, дальнейшее пребывание на котором утратило для него всякий смыл[1263].
  После такого фиаско московская буржуазия окончательно уяснила: при существующей политической конструкции воздействовать на власть в нужном для нее ключе невозможно. Тучковский эпизод убедил купечество в необходимости продавливать парламентскую модель, прекратив отстаивать свои интересы в рамках думской системы, предложенной властью. Однако курс на учреждение парламента купечество принялось реализовывать уже без бывшего Председателя Государственной думы: он лишился опоры в правительстве (после гибели Столыпина в сентябре 1911), и купеческие круги потеряли к нему интерес. К тому же в декабре 1911 года Гучков чуть не спровоцировал конфликт экономического характера с США, которые объявили о расторжении торгового договора с Россией. Недовольство американцев вызвали препятствия, чинимые евреям, предъявлявшим при въезде в страну американский паспорт. В ответ Гучков и ряд его сторонников инициировали законопроект, на 100% повышающий пошлины на товары из США, включая хлопок, необходимый текстильной промышленности. Перспектива удорожания сырья вызвала нешуточные волнения среди купеческой элиты. Инициативу Гучкова встретили в штыки деловые столпы Первопрестольной[1264], и его перспективы на выборах в IV Государственную думу стали близки к нулю. В результате он действительно потерпел полное поражение, сойдя с политического Олимпа. И лишь начавшаяся вскоре мировая война вынудила оппозиционные круги вновь вспомнить о Гучкове: его связи в армейской среде оказались востребованными в военной обстановке.
  Эпопея с продавливанием парламентской модели - интереснейшая страница в политической истории России. Советская историография традиционно концентрируется вокруг деятельности так называемого Прогрессивного блока - своего рода политического инструмента для образования правительства, не подотчетного правящей бюрократии, а облеченного общественным доверием. Создание объединения, провозгласившего такую цель летом 1915 года (т.е. уже в ходе военных действий), стало важной вехой в общественно-политической жизни страны. Солидная литература, посвященная этим событиям, - лучшее подтверждение их исторической значимости[1265]. Однако попытки продавить парламентское устройство власти, т.е. с назначением министров Государственной думой и их подотчетностью этому органу, восходят ко времени до Первой мировой войны. Многие исследователи писали о желании различных оппозиционных сил создать устойчивое думское большинство и тем самым обуздать влияние высшей бюрократии. Как известно, подобные попытки предпринимались с начала работы IV Государственной думы (в исторической литературе укоренилось мнение об их несостоятельности), но лишь в ходе войны парламентские претензии получили организационное оформление. Тем не менее еще до начала боевых действий (как и позже - в 1915 году) стремление подвести верховную власть к осознанию благотворности и необходимости изменений в государственном управлении было очевидным. Последовательность шагов в этом направлении не вызывает сомнений: их прервала лишь внезапно развязанная мировая война. Это обстоятельство естественным образом отложило исполнение намеченного политического плана. Его авторы смогли приступить к нему лишь спустя год - к лету 1915-го. В этом смысле уместно говорить о двух заходах по утверждению парламентской модели: в мирных условиях (попытка не доведена до завершения) и в военной обстановке (попытка доведена до конца, но в результате отвергнута Николаем II)[1266]. Причем вторая попытка явилась продолжением первой - это убедительно подтверждает тот факт, что обе они проводились по одному и тому же плану и одними и теми же лицами, интересы которых в этом деле совпали.
  Главными движущими силами данного сценария, определявшего содержание всей политической жизни империи последних пяти лет, стали влиятельный член правительства А.В. Кривошеин[1267] и московская купеческая буржуазия. Такой странный на первый взгляд политический альянс представителя высшей царской бюрократии и оппозиционных капиталистов составился не вдруг. Пожалуй, впервые в истории российских элит мы сталкиваемся с уникальным случаем, о котором стоит сказать особо. В 1892 году скромный выпускник юридического факультета Московского университета А.В. Кривошеин удачно женился на внучке промышленного магната Т.С. Морозова - Елене Карповой и тем самым породнился с именитой купеческой семьей[1268]. О том, как это произошло, существуют разные версии: по мнению одних, он был репетитором в морозовском доме[1269], по мнению других, работая юристом в компаниях С.И. Мамонтова, сумел обратить на себя внимание своей деловой хваткой. Затем А.В. Кривошеин переходит на государственную службу, и здесь его замечает видный деятель царской России И.Л. Горемыкин (Министр внутренних дел в 1894-1899 годах, Председатель правительства в 1906 и 1914-1916 годах), который берет перспективного чиновника под свое покровительство. С тех пор продвижение А.В. Кривошеина по служебной лестнице не задерживается; вскоре он попадает в круг высшего чиновничества страны, становится близким соратником П.А. Столыпина, вошедшего как раз в правительство И.Л. Горемыкина. Заинтересованность в нем купеческого клана очевидно возрастает: свой человек, связанный с ними родственными узами, никогда еще не оказывался так высоко на властном Олимпе. Фонд А.В. Кривошеина в РГИА содержит немало писем к нему от видных представителей московского купечества (Г.А. Крестовникова, А.И. Гучкова, С.И. Четверикова, В.В. Якунчикова и др.): все его благодарят по любому поводу, с нетерпением ждут приезда, хотят видеть и т.д.[1270] В 1911 году именно Кривошеин (вместе с главой Московского биржевого комитета Крестовниковым) являлся душеприказчиком одной из самых богатых женщин дореволюционной России М.Ф. Морозовой - матери известного Саввы Морозова, погибшего в 1905 году[1271].
  Вот так А.В. Кривошеин и стал одним из редких представителей царской бюрократии, который обладал связями, а главное, был облечен доверием верхушки купеческой элиты Москвы. Их полное взаимопонимание оказалось благодатной почвой, на которой вызревали общие политические планы. Но если для купеческой буржуазии эти вожделения были обусловлены проблемами экономической выживаемости, то намерение успешного бюрократа поставить свою судьбу в зависимость от осуществления парламентского проекта кажется не совсем понятным. Позиции А.В. Кривошеина после трагической гибели П.А. Столыпина в 1911 году не поколебались: он пользовался большим расположением царской четы[1272]. И даже неприязненные отношения с новым премьер-министром В.Н. Коковцовым не сильно сказались на его влиянии. Более того, при расставании с Коковцовым Николай II желал утвердить преемником падшего финансового "гения" именно А.В. Кривошеина. Но тот предпочел уступить премьерское кресло своему давнему патрону - уже стареющему И.Л. Горемыкину. Хорошо известно, что эта рокировка произошла во многом как раз благодаря стараниям Кривошеина. Вежливый отказ от заманчивого предложения (со ссылкой на плохое состояние здоровья) был продиктован серьезной причиной: он никогда не забывал о судьбах предыдущих царских премьеров (того же С.Ю. Витте), которые в мгновение ока могли распрощаться с высоким постом, лишившись почему-либо расположения императора. Быть заложником такой системы осмотрительный Кривошеин явно не желал. Личные перспективы он видел в утверждении такого государственного порядка, при котором политическая устойчивость обеспечивается не только верховной волей, но и в равной степени - поддержкой Государственной думы. Сбалансированная модель существенно расширяла возможности по сохранению должности, оберегала от различных капризов и придворных веяний. Заинтересованность А.В. Кривошеина и его друзей из московской буржуазии в такой политической системе совпали.
  К моделированию ее они приступили в 1913 году, т.е. сразу с началом работы Государственной думы четвертого созыва. Уже предвыборная кампания свидетельствовала о том, что координация оппозиционных сил возможна. Так, в Москве кадеты, прогрессисты и представители купечества решили проводить в нижнюю палату по первой курии единого кандидата Д.Н. Шипова. Причем договоренности по поводу него касались не только депутатского мандата, но и поста Председателя думы. Многие в Первопрестольной были бы не прочь видеть Шипова, обладавшего большим авторитетом, вместо близкого к Гучкову М.В. Родзянко. Однако Д.Н. Шипов наотрез отказался от думской карьеры[1273]. Вообще в российском обществе предвоенного периода преобладало разочарование от думской деятельности, а точнее -от отсутствия ее заметных результатов. Расклад сил, полученный в ходе новых выборов в нижнюю палату, также не предвещал больших прорывов. Как остроумно заметил кадет Ф.И. Родичев, если третья Государственная дума имела все-таки свою тень, то четвертая потеряла и это[1274]. О невысоком интересе к происходящему в стенах Думы свидетельствует и частое отсутствие кворума на заседаниях; многие говорили, что скоро в Таврическом дворце останется одна только канцелярия с Председателем думы М.В. Родзянко[1275]. Несомненно, такая обстановка не располагала к выдвижению каких-либо созидательных инициатив. Весь 1913 год прошел в переговорах между октябристами, кадетами и прогрессистами по поводу образования в думе постоянного большинства. Проходили совместные заседания фракций, как, например, "Союза 17 октября" и прогрессистов, где обсуждалась совместная законодательная работа[1276]. Лидеры этих партий постоянно высказывались о благотворности и необходимости нового пути, общих усилий для продвижения вперед - к процветанию России[1277]. Заметно, по сравнению с предыдущей думой, активизировалась и практика депутатских запросов: бывало, на повестку дня выносились сразу по три-пять запросов, и за них голосовали разные политические силы[1278]. Исследователи справедливо указывают, что более частое взаимодействие стало первым намеком на тот "прогрессивный блок", который сложился уже во время войны[1279].
  Тем не менее усилия по сколачиванию большинства продвигались медленно. Ускорили дело заинтересованные лица из состава правительства, и в первую очередь Главноуправляющий земледелием и землеустройством А.В. Кривошеин. С лета 1913 года в думе наметилось некоторое оживление, связанное с интригой против Председателя Совета министров В.Н. Коковцова. Это почувствовал прежде всего он сам, отметив, что впервые в резкую оппозицию к нему встала правая часть думы[1280]. Правые даже решили не аплодировать во время его выступлений в ходе бюджетных прений[1281]. Затем фракция националистов неожиданно подняла вопрос о выкупе казной Киевско-Воронежской железной дороги, управляющим которой являлся родной брат премьера. Как утверждалось, руководство дороги ведет хищническую эксплуатацию линии, избегает всяких производительных расходов, пренебрегает нуждами людей. К этой критике присоединились лидеры других фракций: все не на шутку озаботились судьбой конкретной железнодорожной ветки[1282]. За всеми перечисленными публичными выпадами стоял именно А.В. Кривошеин: опытный царедворец отлично знал, что расположение императорской четы к В. Н. Коковцову таяло на глазах, и потому решил перейти в наступление.
  Назначение Председателем Совета министров И.Л. Горемыкина в конце января 1914 года означало, что процесс создания думского большинства переходит в активную фазу. Причем инициативу теперь взяло в свои руки правительство, незамедлительно заявившее о тесном взаимодействии с Государственной думой - основой внутренней политики государства. Как замечал новый Министр финансов П.Л. Барк, эту линию олицетворял именно А.В. Кривошеин, который в действительности руководил и новым Советом министров, и его председателем[1283]. Уже 1 марта 1914 года состоялось знаковое мероприятие: совещание ряда министров нового кабинета с президиумом ГД и членами бюро всех фракций. Добавим, что оно было посвящено военным вопросам, к обсуждению которых думцы допускались крайне неохотно. Жест произвел большое впечатление: его расценили как первый шаг в преодолении отчуждения между властью и обществом[1284]. Причем все это происходило на фоне громких заявлений лидеров основных партий о единении. Выделим программную статью видного кадета В.А. Маклакова, который ратовал за "превращение Думы 3-го июня в прогрессивную думу", что "поднимет к ней интерес и симпатии страны больше, чем красноречие"[1285]. По его мнению, эта политика менее эффектная, но более ответственная: ее может проводить тот, кто не утратил желания найти выход из тупика[1286]. Дальнейшие события наглядно показали, кто же не утратил такого желания. На протяжении весны активный (несмотря на состояние здоровья) А. В. Кривошеин сочинил и подписал у Николая II рескрипт на имя И.Л. Горемыкина, официально подтверждающий намерение власти тесно взаимодействовать с Государственной думой по всем насущным вопросам[1287]. А в конце мая он добился согласия императора на увольнение из состава правительства лиц, не желающих расширения прерогатив нижней палаты и выступающих против ряда реформ. Речь шла о тех, кто вызывал у думских кругов большое раздражение: о Министрах внутренних дел Н.А. Маклакове, юстиции И.Г. Щегловитове и народного просвещения Л.А. Кассо[1288]. Как говорили, поначалу записка А.В. Кривошеина встретила у Николая II отрицательное отношение; однако в связи с ширящимся недовольством не только политических групп, но и торгово-промышленного сословия предлагаемые шаги были признаны целесообразными. Изменения в составе кабинета намечались на осень 1914 года[1289].
  Из приведенной информации хорошо видно, как умело влиял А.В. Кривошеин на настроения императора. И в этом смысле его роль, конечно, трудно переоценить. Но все же успех в принятии нужных решений был бы невозможен в отсутствие соответствующего фона - и не столько в стенах Государственной думы, сколько в широких общественных слоях. Поэтому повышение политического градуса в обществе становилось заботой тех, кто располагал для этого необходимыми ресурсами. Как именно это следует делать, еще в 1905 году продемонстрировала московская купеческая буржуазия. И теперь ее связи с радикальной публикой пришлись как нельзя кстати. В то время, когда А. В. Кривошеин подготавливал высочайшие рескрипты и записки, купеческая элита мобилизовала революционные кадры. Ряд московских капиталистов во главе с товарищем председателя ГД А.И. Коноваловым собирали представителей социалистических партий для координации своих действий и информирования. На одной из таких встреч присутствовали 27 человек; наиболее актуальным для них был, разумеется, вопрос финансирования партийных организаций[1290]. Так, В.И. Ленин, получавший известия от участника этих мероприятиях большевика И.И. Скворцова-Степанова, откровенно просил того не брать меньше десяти тысяч рублей[1291]. Добавим, что после революции это был далеко не первый контакт социал-демократов с московским купечеством. Как свидетельствуют архивные документы, в 1910 году П.П. Рябушинский передал 12 тысяч рублей на проведение очередного съезда РСДРП (съезд так и не состоялся). Полиция сопроводила эту информацию комментарием:
  "Откровенно говоря, причислять Рябушинского к партии социал-демократов никто и не подумает, но взять с него деньги на такие дела более чем легко"[1292].
  Купечество постоянно финансово подпитывало и местные комитеты социал-демократов. Возьмем, например, Уральский регион. В Перми регулярную поддержку партии оказывал уже упоминавшийся Н.В. Мешков; в Екатеринбурге это делал золотопромышленник П.А. Конюхов. В 1913 году Конюхов дал средства на приобретение подпольной типографии РСДРП (для ее организации в город приезжал член Государственной думы Г.И. Петровский в компании с И. Джугашвили)[1293]. Этот купец вообще был хорошо известен местной полиции: он состоял в непосредственных отношениях с революционной публикой, устраивал собрания у себя на дому, вносил денежные залоги за освобождение арестованных по политическим обвинениям[1294].
  Особенно тесно купеческая буржуазия опекала активных членов Государственной думы от тех же социал-демократов и трудовиков, вращавшихся среди народных масс и находившихся на виду. Например, А.И. Коновалов патронировал знаменитого А.Ф. Керенского. Как известно, накануне выборов в IV думу будущий лидер трудовиков не обладал никаким имущественным цензом, поэтому эсеры фиктивно купили ему какой-то дом в Саратовской губернии[1295]. Однако оказавшись в думе, он развернул бурную деятельность, раздавая крупные суммы (по 15 тыс. руб. ) на различные издания[1296]. (Заметим: годовая зарплата депутата составляла менее 4 тысяч рублей). Источник средств проясняют полицейские документы, где зафиксировано, что все тот же Коновалов снабдил Керенского деньгами (5 тыс. руб.) с целью заполучить из Департамента полиции копии секретных докладов о деятельности оппозиции[1297]. Интересная деталь: до А.Ф. Керенского главным оратором фракции трудовиков в III Государственной думе являлся некто К.М. Петров. Депутат от Урала произносил обличительные речи в адрес правительства по любому поводу. Однако он не стал баллотироваться в новый думский созыв, тем самым освобождая место главного оратора фракции. Видимо, в качестве компенсации он оказался на весьма теплом месте - в крупном торговом доме Второва, видного члена московского купеческого клана[1298]. Следует сказать и о депутатах уже из социал-демократов. Большевик Н.Р. Шагов, избранный в думу от Костромской губернии, откровенно признавался, что постоянно пользуется советами (очевидно, не только ими. - А.П.) Коновалова и совсем не считает это унизительным, поскольку это "светлая личность, очень умный человек и друг рабочих"[1299]. Можно вспомнить и меньшевика М.И. Скобелева, с которым Коновалов постоянно прогуливался под ручку в коридорах думы[1300]. Или А.Ф. Бурьянова, который приобрел популярность в кругах левой оппозиции, выйдя из состава социал-демократической фракции, дабы уравновесить в ней число меньшевиков и большевиков[1301]. После этого поступка вчерашний крестьянин из Харьковской губернии зажил на широкую ногу, приобрел недвижимость и всюду заявлял, что теперь будет избираться в думу от Прогрессивной партии[1302]. Несложно догадаться, в чьей орбите влияния оказался этот избранник народа.
  Консервативная часть правительства, противостоявшая А.В. Кривошеину, с тревогой наблюдала за консолидацией сил на различных общественных этажах. Пытаясь противодействовать этим процессам, Министры внутренних дел и юстиции - Н.А. Маклаков и И.Г. Щегловитов - решили атаковать деятелей, игравших весомую организаторскую роль. Их выбор естественным образом пал на активного А.И. Коновалова, занимавшего пост товарища Председателя Государственной думы. Непосредственным поводом для этого послужил эпизод с лидером социал-демократической фракции Н.С. Чхеидзе, который во время своего очередного выступления заявил, что для обновления страны нынешний:
  "каторжный режим не годится, а наиболее подходящим является режим демократический, режим парламентский и если хотите еще более точное определение - режим республиканский"[1303].
  Это высказывание МВД и Минюст квалифицировали как публичный призыв к свержению существующего государственного строя; правоохранительные органы потребовали привлечения Н.С. Чхеидзе к уголовной ответственности. Однако вскоре выяснилось, что главной целью являлся вовсе не лидер социал-демократов, а председательствовавший на том заседании А.И. Коновалов. Ему предъявлялись обвинения в бездействии: он не прервал оратора, не сделал ему замечания, а значит, потворствовал его преступным призывам[1304]. На то, что власти пытались зацепить именно Коновалова, указывает следующее обстоятельство. Слова Чхеидзе не выглядели такими уж преступными на фоне высказываний, которые нередко раздавались в стенах думы. К тому же чуть ранее прозвучал куда более резкий выпад Г.И. Петровского: он отнес к тунеядцам всех помещиков и капиталистов, которые высасывают кровь из рабочих и не приносят пользы государству. А.И. Коновалов трижды призывал к порядку возбудившегося депутата, а в случае с более спокойным выступлением Чхеидзе просто не счел необходимым вмешиваться[1305] - и тут же был подловлен бдительными правительственными наблюдателями. Дело принимало серьезный оборот и обсуждалось на заседании Совета министров, где по этому поводу произошло столкновение А.В. Кривошеина с его непримиримыми оппонентами. В итоге привлечение к суду А.И. Коновалова признали нежелательным: это могло оттолкнуть думу от сотрудничества с правительством[1306]. Тем не менее 22 апреля 1914 года при выступлении И.Л. Горемыкина в нижней палате произошел скандал - премьеру не давали начать выступление[1307]. Обструкцию устроили социал-демократы и трудовики, протестовавшие против уголовного преследования их коллег. Эта громкая история закончилась довольно тихо. Сам Коновалов поспешил снять напряжение вокруг своей персоны: он использовал удобный момент и в мае отказался от поста товарища Председателя ГД[1308]. А в июне Н.С. Чхеидзе был освобожден от ответственности по повелению Николая II[1309]. Кстати, именно после этого громкого скандала общество, потерявшее интерес к Государственной думе, вновь обратило на нее внимание и "стало чутко прислушиваться"[1310].
  Описанный думский эпизод оказался лишь прелюдией к мощному забастовочному движению, охватившему Петербург и некоторые другие города России. Уже в июне 1914 года в столице чувствовалось напряжение, а с началом июля город охватили массовые забастовки. Около 100 тысяч человек прекратили работу и, несмотря на противодействие полиции, пытались устаивать шествия в разных районах. За Нарвской заставой произошли крупные столкновения с полицией, которая была вынуждена открыть огонь по толпе[1311]. К 9 июля число бастующих увеличилось до 150 тысяч. Все стачки проходили, как правило, по одному сценарию:
  "сначала общее собрание рабочих на заводах, потом демонстрации, шествия по улицам с флагами и пением революционных песен, столкновения с полицией, попытки разгрома трамваев"[1312].
  Столичное "Новое время" пыталось проанализировать обстановку, что называется, по свежим следам. Как отмечала газета, властям давно пора понять, что этот "человеческий муравейник", захваченный враждебными страстями, не подвластен общему гражданскому порядку, "слушается своих собственных вожаков, поднимается на их зов и начинает творить что-то дикое, смутное и нелепое"[1313]. Причем эти вожаки руководствуются какими-то своими интересами, а толпы рабочих выступают в роли "пушечного мяса". Публикация обращала внимание на следующее обстоятельство: пик массовых беспорядков пришелся на дни пребывания в Петербурге Президента Франции Р. Пуанкаре[1314]. Высокий французский гость ощутил всю прелесть происходящего, как и другие, лишившись возможности свободно передвигаться по городу из-за перевернутых трамваев и разрушений. Власти объясняли беспорядки подстрекательством немецких агентов, часть из которых уже якобы арестована[1315]. Не станем подтверждать или опровергать версию о связи беспорядков с приездом Р. Пуанкаре, но отметим, что МВД имело довольно полное представление об инициаторах всего происходящего. Как вспоминал Костромской губернатор П.П. Стремоухов, в эти тревожные дни департамент полиции МВД информировал его о руководящей роли революционных организаций в разгоревшихся, в том числе и у него в губернии, волнениях. В поступавших полицейских сообщениях прямо указывалось на тесное взаимодействие левых партий с членом Государственной думы фабрикантом А.И. Коноваловым[1316].
  Реализация сценария, в который полностью вложилось московское купечество, шла полным ходом. Кстати, ключевое действующее лицо - А.В. Кривошеин - оптимистически смотрел в будущее. К примеру, он делился с французским послом М. Палеологом своей уверенностью в готовности Николая II пойти на реформу государственной власти: расширить контроль думы над правительством и провести децентрализацию всех его ведомств. С видимым удовольствием рассуждал об изменениях в управленческой психологии, связанных с появлением думы[1317]. Несомненно, что своим оптимизмом он регулярно подпитывал своих друзей из московской буржуазии, однако в это время в Европе разразилась Первая мировая война, в которую, естественно, оказалась втянута и Россия. Начало боевых действий с Германией кардинально изменило внутриполитическую атмосферу. Патриотическая риторика захлестнула общество, рабочие волнения мгновенно сошли на нет, дума во имя победы согласилась перервать работу на неопределенный срок. Ее Председатель М.В. Родзянко в верноподданническом порыве вообще предлагал распустить законодателей до завершения войны, "чтобы не мешали"[1318]. Нечто подобное происходило и в Германии - вся страна сплотилась вокруг кайзера Вильгельма II. Даже немецкая социал-демократическая партия, крупнейшая организация II Интернационала, с легкостью отбросила международную рабочую солидарность и предпочла сосредоточиться на сугубо национальных интересах.
  В России же продавливание реформаторского курса пришлось отложить до лучших времен. Московское купечество с началом военных действий незамедлительно увлеклось перспективным для себя делом - борьбой с германским и австрийским влиянием. Оно выступило с инициативой о невыдаче поданным вражеских государств промысловых свидетельств, о подчинении особому контролю немецких акционерных и страховых компаний. А главное о причислении в купечество лишь с согласия самих купеческих обществ. Это ходатайство деловая депутация биржевого комитета торжественно огласила перед Николаем II в бытность его в Первопрестольной в октябре 1914 года[1319]. Другой участник парламентского проекта А.В. Кривошеин также не терял время зря; оставаясь ключевой фигурой в Кабинете министров, он продолжал наращивать свое влияние. Кстати, именно по его настоянию Николай II переименовал столицу России Петербург в Петроград, чему многие в верхах противились[1320]. В феврале же 1915 года во внутриполитической жизни России произошло знаковое событие: А.В. Кривошеин добился того, чтобы вместо скончавшегося Л.А Кассо[1321] Министром народного просвещения был назначен сторонник Кривошеина и его заместитель по Главному управлению земледелия и землеустройства П.Н. Игнатьев. А вот на его место был назначен не какой-либо чиновник, а член Государственной думы князь В. В. Мусин-Пушкин, с которым Кривошеина связывали годы совместной работы. Таким образом, впервые за все время существования нижней палаты депутат занял ответственную правительственную должность. Сам Кривошеин оценивал это назначение как первую ласточку в наступлении новой политической эры[1322]. Добавим, что товарищем П.Н. Игнатьева в Министерстве народного просвещения также стал член Государственного совета по выборам А.К. Рачинский, сменивший ненавистного оппозиции барона М.А. Таубе. Следующим высокопоставленным чиновником в правительстве, рекрутированным непосредственно из состава думы, стал князь В.М. Волконский: он был назначен на важный пост товарища Министра внутренних дел. Назначение произвело большое впечатление на думцев; по этому поводу был устроен грандиозный банкет, где присутствовали около трехсот депутатов. По обе стороны от Председателя ГД М.В. Родзянко сидели виновники торжества - В.В. Мусин-Пушкин и В.М. Волконский, произносились речи о растущем влиянии нижней палаты в политической жизни страны[1323]. Конечно, в основе всего этого лежало явное расположение императора к А.В. Кривошеину, точнее - к его стремлению сотрудничать с законодательной ветвью власти. Князь В.Н. Шаховской, назначенный в это же время новым Министром торговли и промышленности, вспоминал, как Николай II говорил ему, что рассматривает А.В. Кривошеина в качестве фактического Председателя правительства[1324]. Практически в два дня тот мог устроить аудиенцию у императора, чем многие пользовались[1325]; к нему шел поток обращений с просьбами посодействовать тому или иному назначению[1326].
  Сложившаяся обстановка позволила главному архитектору парламентского курса обрести и нового сильного союзника в лице великого князя Николай Николаевича. С началом войны этот член царской фамилии, считавшийся крупным знатоком военного дела, выдвинулся на первые роли. К тому же к 1914 году он являлся старейшим из великих князей, пользовался авторитетом у столичной аристократии и известностью в народе. Именно его Николай II назначает Верховным главнокомандующим российской армии. Хорошо известно, что отношения между их семьями были натянутые, и это не могло не отражаться на служебных делах родственников. Вообще, император не без сомнений и колебаний решил отказаться от командования войсками. При отъезде великого князя Николая Николаевича в ставку он даже не приехал проводить его на вокзал, прислав вместо себя дворцового коменданта В.Н. Воейкова[1327]. До весны 1915 года Николай II лишь дважды (в октябре 1914-го и феврале 1915-го) наведывался в ставку, предпочитая поездки по стране[1328]. Новоиспеченный Верховный главнокомандующий не мог не осознавать шаткость своего положения и был бы не прочь застраховаться от перемен настроения своего венценосного родственника и его супруги. Парламентские планы А.В. Кривошеина пришлись ему явно по душе: сотрудничество между ними стремительно налаживалось.
  Военная обстановка вызвала к жизни новые общественные организации: Земский и Городской союзы, образование которых явилось исключительно московской инициативой; их учредительные съезды прошли в Первопрестольной. Лидерами были избраны: в Земском союзе ветеран земского движения князь Г.Е. Львов, а в Городском союзе - глава московского общественного самоуправления М.Н. Челноков. Оба они являлись креатурой купеческой Москвы. Напомним, что Г.Е. Львов всего год назад едва не стал городским главой (чему помешало правительство); его старший брат - Алексей Львов - слыл любимцем местного купечества: в 1896-1917 годах он возглавлял Московское училище живописи, ваяния и зодчества, содержавшееся в основном на купеческие средства; М.В. Челноков - крупный купец, широко известный в деловых кругах. Эти московские выдвиженцы объединили лучшие силы отечества для помощи фронту[1329]. Решительный почин общественных сил не выглядел случайным. Все хорошо помнили, что в русско-японскую войну 1904-1905 годов государственный Красный крест, мягко говоря, не справлялся со своими обязанностями. Целый шлейф скандалов тянулся за этой организацией, ее руководство обвиняли во многих злоупотреблениях[1330]. И теперь о доверии к Красному кресту говорить можно было с трудом. Поэтому с начала Первой мировой войны за оказание помощи раненым и беженцам, за развертывание и оснащение госпиталей и т.д. взялись союзы. Пока все - и народ, и монарх - испытывали единый патриотический порыв, такое сотрудничество ни у кого не вызывало сомнений: работу союзов патронировала ставка, а средства для них, выделявшиеся из казны, выбивались стараниями великого князя Николая Николаевича[1331]. Лидеры союзов непосредственно к нему обращались за поддержкой во взаимоотношениях с министерствами и ведомствами, военное командование поручало этим общественным организациям массовые поставки снаряжения и для армии. Связи между Верховным Главнокомандующим и руководством союзов установились настолько прочные, что князь Г.Е. Львов на съезде Земского союза в марте 1915 года восторженно именовал Николая Николаевича "былинным богатырем"[1332]. Однако благостное единение продолжалось недолго, а точнее, до той поры, когда российская армия стала терпеть ощутимые поражения на фронте. К лету 1915 года началось немецкое наступление, патриотические порывы сменились разочарованиями и пессимизмом. Сложившиеся условия как нельзя больше располагали к тому, чтобы возобновить давление на верховную власть относительно долгожданных реформ. К тому же вопрос об ответственности за военные неудачи довлел, являясь далеко не праздным. В результате А.В. Кривошеин вновь теперь уже с великим князем обратились к Николаю II, доказывая необходимость скорого созыва Государственной думы - дабы успокоить общественность, взволнованную фронтовыми поражениями. Однако, по их убеждению, открытие думской сессии может иметь значение только в том случае, если правительство покинут все те же министры: внутренних дел, юстиции, а ныне и военный министр - В.А. Сухомлинов. Их отставки создадут благоприятный фон, на котором единение с обществом обретет новую силу[1333].
  Кстати, общество уже было готово не только к отставке названных персон, но и к участию в новых политических реформах. Об этом свидетельствует учреждение 22 мая 1915 года в Москве "Общества сближения с Англией". Инициаторами его создания стали член Государственного совета М.М. Ковалевский и депутат Государственной думы М.М. Новиков. Торжественное заседание собрало весь цвет московской интеллигенции, лидеров кадетов и прогрессистов из думы, членов Госсовета. По впечатлениям полиции, оно приняло характер серьезного политического события, напомнившего аналогичные мероприятия 1905-1906 годов. В произнесенных речах содержалась ключевая мысль: Россия находится "накануне своего нового политического строя", который поможет осуществить родоначальница парламентских свобод - Англия. Как особо отмечалось в донесении, складывалось впечатление, что присутствующие деятели "подготавливают какое-то активное выступление в смысле предъявления требований к правительству"[1334].
  Надо заметить, полицейское чутье не подвело: реформаторские мотивы быстро переместились в центр внимания общественных организаций. В один и тот же день, 5 июня 1915 года, в Москве прошли сразу три мероприятия: Земский и Городской съезды, а также совещание Московского купеческого общества. Все они приняли резолюции о необходимости скорейшего созыва Государственной думы[1335]. Как отмечали полицейские источники, главную роль играл Земский союз: яркую речь его лидера Г.Е. Львова заранее отпечатали в типографии Рябушинских и распространили по всей Москве[1336]. В своем выступлении Г.Е. Львов подчеркивал, что масштабы военных действий ширятся, и обеспечение фронта всем необходимым становится для правительственных учреждений непосильной ношей. Власть обязана осознать: без доверия к общественным силам страны, вне полного единения с ними нельзя достичь успеха. На деле же происходит совсем другое: работе, которая ведется на казенные, т.е. народные деньги, чинится все больше препятствий, нет уверенности, что деятельность союза будет такой же успешной, как ранее. Между тем именно общественность должна брать на себя заботу об армии. Лидер земцев предлагал не только созвать Государственную думу, но и предоставить ей право производить ревизии злоупотреблений в действующей армии[1337].
  Все эти выступления общественности происходили на очень напряженном - и не только военном - фоне. Речь идет о беспрецедентных беспорядках, случившихся тут же, в Москве, 27-29 мая 1915 года. По масштабам они вполне сопоставимы с декабрьским восстанием 1905 года. На сей раз погромы имели ярко выраженную антигерманскую подоплеку и были направлены против немецкого засилья в стране. Как известно, эпизод с этими погромами - не совсем простой. Обращают на себя внимание утверждения свидетелей, будто массовые беспорядки были хорошо скоординированы: они начались одновременно в разных частях города и вспыхивали по аналогичной схеме. Правда, все закончилось банальным грабежом всех подряд, а не только немецких предприятий и магазинов. Полиция довольно долго бездействовала и отреагировала на происходящее слишком поздно. Москва полнилась слухами, что местные власти сознательно не препятствуют беспорядкам[1338]. В результате общая сумма причиненного ущерба достигла 70 млн рублей; среди пострадавших 13% являлись коренными русскими, 70,7% - поданными союзных и нейтральных государств, и только 16,3% - подданными неприятельских держав[1339].
  По всей видимости вся эта история с погромами действительно не обошлась без участия московских властей[1340]. Подобная напряженность внутри страны была явно не лишней для воплощения тех планов, которые обсуждались на самом верху: на таком фоне становилось совершенно очевидным, каким образом нужно разрядить ситуацию и успокоить общество - пойти навстречу его пожеланиям, заявленным на Земском и Городском съездах. К тому же главнокомандующий Первопрестольной князь Ф.Ф. Юсупов, назначенный на данную специально учрежденную должность в начале мая 1915 года, был креатурой Николая Николаевича. Его показания в ходе следствия сводились к простым объяснениям: мол, провокацией послужило исключительно поведение немцев в городе, а градоначальник А.А. Андрианов не справился со своими обязанностями[1341]. Московский градоначальник лишился должности 4 июня; сняли также и двух его помощников. Однако этим дело не ограничилось: вместо ожидаемого всеми отстранения Ф.Ф. Юсупова 5 июня, в день открытия съездов общественных организаций и Купеческого собрания, было объявлено об отставке Министра внутренних дел Н.А. Маклакова[1342]. Неожиданное решение объяснялось его ответственностью не столько за беспорядки, сколько за произведенный в первых числах июня арест председателя Московского общества фабрикантов и заводчиков - Ю.П. Гужона. Задержание видного представителя буржуазии Москвы вызвало небывалые протесты купеческой элиты, что, несомненно, ускорило уход Н.А. Маклакова[1343].
  Такой поворот событий стал победой А.В. Кривошеина и Верховного главнокомандующего. Что не удалось реализовать в июле 1914 года из-за разразившейся войны, благополучно было доведено до конца - во время войны. Вместо Н.А. Маклакова в МВД пришел соратник Николая Николаевича князь Б.Н. Щербатов (его родной брат П.Н. Щербатов - старший адъютант Верховного главнокомандующего)[1344]. Аналогичные изменения произошли и в военном министерстве. Ненавистного для общества В.А. Сухомлинова, обвиненного в неумелом руководстве в военных условиях, сняли с должности; его заменил ставленник думы генерал А.А. Поливанов, в свое время изгнанный из министерства тем же Сухомлиновым за слишком тесные связи с законодателями. В начале июля 1915 года дело завершилось еще двумя громкими отставками: министра юстиции И.Г. Щегловитова и обер-прокурора Синода В.К. Саблера. Кстати, на должность Министра торговли и промышленности вместо князя В.Н. Шаховского планировался председатель Московского биржевого комитета Г.А. Крестовников[1345] (кривошеинский родственник по линии жены). В придворных кругах реакция на эти кадровые перестановки была однозначной:
  "Кривошеин орудует всем и собирает такой кабинет министров, однотипных и одинаково мыслящих, который был бы послушным орудием у него в руках"[1346].
  Вслед за переменами, призванными успокоить взволнованную общественность, обновленный состав правительства по инициативе А.В. Кривошеина решил подтвердить желание верховной власти работать в полном единении с Думой, что и было зафиксировано высочайшим рескриптом на имя И.Л. Горемыкина[1347]. Таким образом, путь к созыву Государственной думы был открыт.
  Заседания возобновились 19 июля 1915 года и, естественно, их участники сразу сконцентрировались на вопросе о правительстве общественного доверия. На трибуне побывали все, кто ратовали за большинство, облеченное поддержкой общества. Примечательно, что первыми на эту тему выступили лидеры умеренно правых и националистов. В.А. Бобринский уверил собравшихся, что недостатки в деле снабжения армии будут устранены при участии законодательных учреждений и широких общественных сил. Он огласил формулу успеха, которая, по его словам, заключалась в единении страны с правительством, пользующимся доверием людей[1348]. Его призыв последовательно развивал Н.В. Савич, поставив под серьезное сомнение существовавшую практику подбора кадров "на высших ступенях нашей военной и гражданской иерархии"[1349]. П.Н. Милюков указал, что "настоящий источник ошибок есть ненормальное отношение между общественными силами и властью"[1350]. Тот факт, что первыми, кому было предоставлено слово на заседании думы оказались представители правого центра, перекликается с думскими атаками 1913 года на В.Н. Коковцова; как и тогда, всеми этими выступлениями дирижировал А.В. Кривошеин. Что касается Государственного совета, то здесь тема правительства общественного доверия прозвучала гораздо сдержаннее. Член Госсовета Д.Д. Гримм заявил, что старый лозунг "все для народа, но без него" давно осужден жизнью; "теперь нужен новый - все для народа, но не врозь, а рука об руку, в тесном сотрудничестве с ним"[1351]. Его коллега по верхней палате (бывший Министр торговли и промышленности) В.И. Тимирязев поведал собравшимся о патриотическом почине предпринимательского сословия - о движении, которое назвали, как он заметил, "несколько мудреным словом 'военно-промышленные комитеты'"[1352].
  Об упомянутой В.И. Тимирязевым инициативе московской буржуазии следует сказать особо. В Петрограде 25-27 июня прошел первый Всероссийский съезд новой общественной организации - военно-промышленных комитетов (ВПК). Хотя новые структуры для снабжения армии образовывались по аналогии с уже действовавшими на этом поприще Земским и Городским союзами, их деятельность отличалась гораздо большим радикализмом. Об этом наглядно свидетельствуют материалы съезда представителей ВПК. Председательствующим на нем был избран А.И. Гучков, который сразу предложил направить приветственную телеграмму Николай Николаевичу[1353]. Тон съезду задал лидер Земского союза Г.Е. Львов, заявивший:
  "Мы становимся в положение победителей над старым порядком государственного управления... мы берем на себя исполнение наиважнейших функций государственной власти"[1354].
  Вознесясь на высоты государственной ответственности, собравшиеся обрушили шквал критики на правительство. Так, П.П. Рябушинский рассуждал о присущем Москве патриотизме - в отличие от Петрограда, где "все мертво и совсем не чувствуется необходимости борьбы"[1355]. Он говорил о бездействии власти, с пафосом вопрошая: кто же управляет Россией в настоящее время? По его словам, это никому неизвестно, а вот ответ на вопрос, кто же должен взять работу в свои руки - промышленник или отживающий дворянин, - не вызывает сомнений[1356]. С трибуны съезда звучали ставшие уже привычными слова об ответственном перед народом правительстве, о том, что нынешний Совет министров - это мачеха для русской страны[1357]. Предлагалось ввести должность товарища военного министра по снабжению армии, назначив на нее гражданское лицо. Даже более того, ходатайствовать перед Николаем II о введении в состав правительства на правах министров без портфеля председателей Земского и Городского союзов, а также и Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК). Это стало бы первым шагом на пути формирования правительства народного доверия, которое будет отвечать за свои действия, помимо государя, также и перед народным представительством[1358].
  Образование военно-промышленных комитетов следует рассматривать в более широком контексте - в связи с созданием Особого совещания по обороне весной-летом 1915 года. Это учреждение представляло форму сотрудничества правительства и промышленников. Для нас этот эпизод военного времени крайне интересен, поскольку он иллюстрирует борьбу московской буржуазии с питерскими чиновничье-банковскими кругами. Вообще идея помощи государству в наращивании производства военного снаряжения принадлежала группе столичных банков (Русско-Азиатскому, Петербургскому международному, Учетно-ссудному и др.), контролировавших ряд оборонных предприятий страны. В январе 1915 года эту инициативу одобрил Совет съездов представителей промышленности и торговли; в правительство была направлена соответствующая записка от этой предпринимательской организации[1359]. Ее обсуждение в верхах приобрело конкретные черты, когда глава Русско-Азиатского банка А.И. Путилов предложил создать при военном министре специальное совещание из промышленников и банкиров, которое будет получать и распределять заказы между заводами[1360]. Тесные отношения руководителя военного ведомства В.А. Сухомлинова с южным синдикатом "Продамет" и петроградскими банками ни для кого не составляли секрета: львиная часть заказов, к большому удовлетворению банков, была им гарантирована. В мае 1915 года Николай II согласился с созданием Особого совещания; в промышленную часть этого органа вошли исключительно столичные дельцы и финансисты.
  Однако закрепить успех им не удалось. Реализация этого сценария натолкнулась на резкое недовольство московской буржуазии. Оно прорвалось в конце мая 1915 года, на IX Совете съездов представителей промышленности и торговли, где прозвучали слова о недопустимости решать вопросы помощи фронту в закрытом от общественности, чиновничьем формате. В противовес было предложено создать другую систему - с теми же целями, но с опорой на военно-промышленные комитеты. Отставка В.А. Сухомлинова, произошедшая вскоре после съезда, в корне изменила ситуацию. Новый военный министр А.А. Поливанов не скрывал, что является сторонником других сил. Он ориентировался на Верховного Главнокомандующего, к нему потянулись А.И. Гучков, П.П. Рябушинский, глава Городского союза М.В. Челноков и др.[1361] В отличие от столичных вдохновителей Особого совещания они имели здесь собственные - не только коммерческие, но и политические - интересы. Уже в июне специальная комиссия под председательством А.И. Гучкова по поручению Особого совещания начала обследование состояния дел на Путиловском заводе[1362]. Вместе с названными деятелями А.А. Поливанов выработал новое Положение об Особом совещании, заметно расширившее его компетенцию. Серьезно обновился и состав этого органа: вместо петроградских банкиров (креатур Совета съездов) в него вошли представители от Государственной думы, Государственного совета и ЦВПК. Причем состав Особого совещания теперь утверждался не императором, как планировал Сухомлинов, а теми, кто делегировал туда своих членов. Новое положение было утверждено Николаем II 22 августа 1915 года[1363].
  Вообще к августу градус оппозиционности в обществе заметно повысился. Заняв сильные позиции в ЦВПК и в формировавшемся Особом совещании по обороне, представители московской купеческой буржуазии приступили к практическим действиям. Как отмечали некоторые современники, "купец, с присущей ему наглостью, разошелся вовсю. Все время торговал он нами ради личной наживы, а теперь еще и ради власти, к которой так бешено рвутся и люди общественного доверия"[1364]. В начале августа 1915 года в биржевом комитете Москвы состоялось собрание крупных промышленников в количестве около 100 человек. Специально на это мероприятие прибыл Председатель Государственной думы М.В. Родзянко. Участники собрания согласовывали план действий по созданию правительства общественного доверия[1365]. Эти же намерения обсуждала группа купеческих тузов у П.П. Рябушинского, с участием председателя Московской городской думы М.В. Челнокова. Здесь говорилось о том, что всю исполнительную и законодательную власть должны захватить общественные элементы. Именно на этом собрании было принято решение о выступлении МГД с требованием обновления правительства. Соответствующую резолюцию затем должны поддержать думы других городов России, что следует организовать через Городской союз, возглавляемый все тем же М.В. Челноковым. Причем, как замечали полицейские источники, городской голова приезжал на подобные собрания по первому же вызову купечества[1366]. Резолюция Московской городской думы увидела свет 18 августа 1915 года. В этот день обсуждался вопрос о снабжении армии. Затем слово было предоставлено Н.И. Гучкову: Москва - это подлинный центр, говорил в он в своей пламенной речи, и ее голос должен звучать по всей стране, от края до края. От имени Первопрестольной Гучков заявил, что войну следует вести до победного конца, для чего требуется единение всех сил с правительством - но только с таким, которое пользуется доверием страны. Эту резолюции решили довести до сведения императора. А в завершение заседания было выражено доверие МГД великому князю Николаю Николаевичу[1367]. Дух, захвативший московскую купеческую элиту, убедительно демонстрировал, что:
  "Москва теперь шутить не будет и в случае надобности не только будет просить, а прямо требовать"[1368].
  Московская резолюция отражала те организационные процессы, которые разворачивались в эти дни. Как известно, с середины августа начались регулярные заседания Прогрессивного блока: обсуждается форма обращения к верховной власти по поводу его целей[1369]. Как отмечали участники блока, в него вошли члены Государственного совета и депутаты Государственной думы, Синод, Рябушинские и вся русская буржуазия с миллионными капиталами, городские организации и союзы. Не было там только русского мужика - потому что если вы хотите собрать "собрать бородатых Сусаниных, то вы их не соберете, так как этих бородатых Сусаниных больше нет"[1370]; и это должно наглядно продемонстрировать государю, на кого следует опираться. Однако уверенная поступь тех, кто выступал за формирование правительства общественного доверия, была прервана: стало известно об отстранении популярного вел. кн. Николая Николаевича с поста Верховного главнокомандующего. Часть правительства и думы сочли его отставку в создавшейся обстановке крайне нецелесообразной. Но причины возмущения лежали гораздо глубже: император, несмотря на разговоры о доверии общества, принял решение об удалении Николая Николаевича без совета с министрами, и это было расценено как нежелание идти навстречу общественности, учитывать ее мнение. Инициатива Николая II принять на себя обязанности Верховного главнокомандующего вызвало бурные дискуссии в правительстве; возникновение Прогрессивного блока, по сути, стало своего рода ответом на это неожиданное решение. Поднялась новая волна слухов и предположений: мол, император находится под влиянием неких "темных сил"[1371]. В печати вновь (после некоторого перерыва с 1912 года) замелькала тема Григория Распутина. Начало этому положили "Биржевые ведомости", активно прокомментировавшие выход распутинской книги "Мои мысли и размышления о святых местах". С середины августа издание постоянно помещало на своих страницах нелицеприятные статьи о старце и его кознях. Газета вопрошала:
  "Как могло случиться, что темный проходимец так долго издевается над Россией?"
   - и призывала в столь тяжелое время серьезно заняться этими гнойниками[1372]. Очевидно, что публичное возобновление распутинской темы не способствовало конструктивному отношению Николая II к происходящему.
  Как мы видели, инициативу по созданию блока взяло на себя московское купечество; организаторская же функция оставалась за А.В. Кривошеиным. Он курсировал между двумя столицами, проводя консультации с московскими промышленными тузами и зачастую меняя свою точку зрения им в угоду[1373]. На заседаниях Совета министров он ссылался на полученные частным порядком сведения: настроения в Москве самые серьезные, и "надо откровенно сказать Государю, который не осознает обстановки и не дает себе отчета, в каком положении находится правительство"[1374]. Ему вторил недавно назначенный обер-прокурор Синода, известный московский общественный деятель А.Д. Самарин, убеждавший не пренебрегать мнением московского купечества, к которому прислушивается вся Россия[1375]. В этой ситуации правительство, опирающееся на законодательную ветвь власти, мог возглавить лишь один человек - А.В. Кривошеин; другие кандидатуры на эту высокую должность были просто неприемлемы[1376]. Вовсю готовились и публиковались списки членов нового кабинета: их варианты распространялись среди заинтересованных лиц[1377]. Однако А.В. Кривошеин не стал принимать непосредственного участия в переговорах правительства с прогрессивным блоком и покинул столицу.[1378]
  Такая предусмотрительность, как показали дальнейшие события, была нелишней. Придворные круги все более настойчиво предупреждали императорскую чету о готовившемся государственном перевороте и умоляли удалить его организаторов - Кривошеина с компанией[1379]. В результате Николай II выразил возмущение играми вокруг правительства общественного доверия:
  "он не придал большого значения политическим домогательствам Прогрессивного блока и смотрел на них как на попытку мало подготовленных и неопытных людей захватить власть"[1380].
  Перемена государственного управления в военных условиях была для него невозможной. Более того, он сожалел, что согласился на обновления в правительстве и уволил тех, кто не устраивал думу[1381]. Особенное недовольство, как вспоминал Министр финансов П.Л. Барк, император выказал по поводу раскола в Кабинете министров: невозможно представить, сказал он, чтобы в полку часть офицеров обратилась к командиру с ходатайством об увольнении своих товарищей. Проведенная аналогия между Советом министров и полком потрясла Барка: он никак не ожидал, что государь приравняет солидарность среди членов кабинета к корпоративному духу военной среды[1382]. В результате все усилия реформаторов потерпели полное фиаско: целая группа министров во главе с А.В. Кривошеиным была вынуждена покинуть кабинет, а еще 3 сентября 1915 года заседания Государственной думы вновь прекратились. Тем не менее после этого Николай II совершил то, чего от него так настойчиво добивались. Впервые в российской истории на министерские посты были назначены представители законодательных учреждений: из Государственной думы Н.А. Хвостов министром внутренних дел, из Государственного совета А.Н. Наумов на место А.В. Кривошеина, чье ведомство стало теперь именоваться Министерством земледелия; оба назначенца принадлежали к правым фракциям. Тем самым давалось понять, что верховная власть не против законодателей; однако путь в правительство обеспечивает не составление политических комбинаций, а соблюдение установленных правил.
  Интересно, что после краха совместных с Кривошеиным усилий по продавливанию политических реформ московская буржуазия отвернулась от своего ближайшего союзника; после его отставки она просто потеряла к нему интерес. О том, что расставание получилось не очень хорошим, говорит такой факт: в декабре 1915 года руководители Центрального военно-промышленного комитета А.И. Гучков и A.И. Коновалов рассказывали избранной рабочей группе, что их самоотверженные усилия по налаживанию работы тормозил не кто иной, как А.В. Кривошеин[1383]. Сам же он в последующие годы еще лелеял какие-то надежды по поводу своей политической востребованности. Например, осенью 1916 года, рассуждая о внутренней обстановке и политических настроениях, он объяснял минскому губернатору князю B.А. Друцкому-Сколинскому, что время его правительства просто "еще не настало", и предложил ему пост Министра земледелия в своем будущем кабинете; губернатор отнес это на счет оскорбленного самолюбия бывшего царского фаворита[1384]. Однако будучи в эмиграции, А.В. Кривошеин совсем иначе трактовал свое чиновничье прошлое. После революции он повествовал княгине Л.Л. Васильчиковой о своих стараниях по роспуску Государственной думы, по закрытию Земского и Городского союзов, но поддержки Государя не чувствовал[1385].
  В завершение сюжета о попытках утвердить в России парламентский строй следует особо подчеркнуть, что в историографическом плане эта тема требовала продолжения. Советские историографы, как правило, отводили руководящую роль в образовании Прогрессивного блока и в выдвижении лозунга "министерство доверия" партии кадетов. Во многом они опирались на свидетельство их лидера П.Н. Милюкова, в мемуарах уверенно изображавшего себя отцом-создателем блока. Причем, по его уверениям, он к этому совсем не стремился, в силу опыта осознавая всю сложность ситуации[1386]. Однако некоторые советские авторы ясно показали, что в действительности роль архитектора Прогрессивного блока Милюкову явно не грозила, да и сам он начал претендовать на нее лишь в эмиграции. А в августе 1917 года перед комиссией, которая расследовала преступления высших должностных лиц царского режима, он говорил совсем другое:
  "Надо сказать, что, может быть, первая мысль о нем (о блоке. - А.П.) исходила из министерских кругов... Кривошеин все время был начеку и думал, что все же настанет его время, когда он будет премьером, и считая необходимым опираться на большинство в палатах... Так что, может быть, самая попытка первоначальных переговоров была вызвана этим... Посредничество принял на себя Крупенский (лидер фракции центра. - А.П.), который всегда являлся маклером в таких случаях"[1387].
  Как установлено историками, это очень любопытное признание лидер кадетов впоследствии никогда не повторял[1388], сосредоточившись исключительно на собственных заслугах в структурировании политического процесса того периода. Исходя из этих и других наблюдений, тезис об организаторской роли кадетов в строительстве блока не выдерживает критики[1389].
  Сделанные выводы стали важным достижением в изучении Прогрессивного блока. Однако советская историография не выясняла, какова была роль купеческой буржуазии Москвы в его образовании, - этот аспект находился на исследовательской периферии. В настоящей работе нами сделан следующий шаг: известные события тех лет освещены здесь с точки зрения участия в них московской купеческой группы. Если А.В. Кривошеин продавливал государственное устройство, опираясь на законодательные учреждения сверху, то движущей силой в этом процессе выступала буржуазия Первопрестольной. В поддержку этого взгляда можно привести высказывания оппонентов парламентского курса: они оценивали происходившую борьбу как свое противостояние купеческой буржуазии. На сей счет, лидеры правых высказались в ноябре 1915 года на совещании монархистов, где присутствовали Н.А. Маклаков, И.Г. Щегловитов, А.И. Дубровин, А.А. Римский-Корсаков, Н.Е. Марков и др. (заметим, что этот представительный форум посетил и товарищ Министра внутренних дел, руководивший департаментом полиции, С.П. Белецкий)[1390]. С основным докладом выступил один из лидеров правых в Государственной думе профессор С.В. Левашов. Он напомнил, что уже прошлую революцию, 1905 года, субсидировали преимущественно московские финансисты. И притязания Прогрессивного блока, совершенно определенно, также исходят из московских финансово-промышленных кругов[1391]. Многочисленные факты ясно показывают:
  "кто является родоначальником теперешней печальной смуты, которая... грозит крайней опасностью самому существованию государства. Родоначальниками этой смуты являются, несомненно, московские финансовые тузы, которые... собрали огромные капиталы в своих руках"[1392].
  При активном содействии большинства Государственной думы они стремятся захватить власть. И, как заметил С.В. Левашов, "уже не находят нужным даже скрывать своих политических вожделений"[1393].
  
  3. На пути к дворцовому перевороту
  
  Роспуск Государственной думы, который последовал 3 сентября 1915 года и стал неожиданностью для поборников парламентаризма, естественно, оказался в центре повестки дня очередных форумов общественных организаций. На съезде Земского союза в Москве 7-9 сентября 1915 года эмоции, вызванные решением Николая II прервать заседания нижней палаты, били через край. Во вступительной речи Г.Е. Львов заявил о страшной ошибке, произошедшей в жизни страны. Он сравнил Государственную думу со светильником, освещавшим путь в темных лабиринтах власти; теперь же страна погрузилась в темноту, под угрозой дело обороны, ослаблена армия.
  "Столь желанное всеми мощное сочетание правительственной деятельности с общественной не состоялось",
   - заключил Львов[1394]. Ему вторил целый хор земских деятелей: много говорилось об авторитете земств, об их неутомимой работе по выходу из того положения, в котором оказалась Россия, о необходимости опираться на законодательные учреждения[1395]. Прогрессивный блок выступающие представляли в качестве "якоря спасения, источником, откуда льется успокоение на всю страну"[1396]. По итогам дискуссий решили избрать особую депутацию для доклада императору: она должна была напомнить, что войну ведет не правительство, а российское общество. Подобная тональность преобладала и на съезде Городского союза, который проходил одновременно с Земским. Здесь также дебатировался вопрос о направлении специальной делегации к Николаю II как о последней попытке "раскрыть Верховной власти глаза на ту пропасть, в которую толкает страну правительство Горемыкина"[1397]. Эти решения поддержал и Московский биржевой комитет, направивший в состав делегации своих представителей[1398].
  Как известно, император решил не принимать общественных деятелей. Судя по дальнейшим событиям, именно это его решение повлекло за собой радикализацию обстановки в стране. Полицейские источники отмечали, что в оппозиционных кругах усилились призывы прекратить любое общение с царем: теперь события должны идти мимо него - ибо он сам поставил себя в такое положение[1399]. О том же свидетельствуют и материалы заседаний Прогрессивного блока. Так, В.И. Гурко убеждал коллег, что молчать больше нельзя, надо продемонстрировать власти свою политическую дееспособность[1400]. Оценивая отказ в аудиенции, А.И. Гучков говорил о полном разрыве мирных отношений с властью. Он усиленно призывал членов блока дискредитировать "режим фаворитов, кудесников, шутов"; в это дело, по его убеждению, каждая группа должна внести свой вклад[1401]. Весьма интересны воспоминания Н.В. Савича, который пишет об активном участии в заседаниях блока группы представителей торгово-промышленного мира Москвы. Они настаивали на изменении тактики думцев в связи с назревающим революционным движением; требовали пойти навстречу обществу, ожидающему решительных выступлений против власти; укоряли членов блока за излишнюю осторожность и недопустимую лояльность к царю, потерявшему связь с народом[1402]. Тем самым представители купеческой элиты проявили себя как сторонники наиболее радикальных мер по борьбе с существовавшим политическим режимом.
  Основным орудием оппозиции стала легендарная личность Григория Распутина. Всего пять лет назад он был едва известен российской общественности. Кадетская "Речь" весной 1910 года писала, что к епископу Гермогену, монаху Илиодору, священнику Восторгову, влияющим на ход церковной жизни, приходится теперь присоединить и "старца" Григория. Как замечала газета, он пока еще не вошел в правую организацию "Союз русского народа", но этого от него ожидали: такой шаг являлся типичным для духовных деятелей, попавших в придворные круги[1403]. Однако Г. Распутин в новой обстановке повел себя иначе: не в пример названным персонам он проявил равнодушие к политическим раскладам той поры. Если тот же Илиодор гневно обличал министров (включая П.А. Столыпина), чиновничество, аристократию, во всеуслышание называя их предателями монархии и царя-батюшки, то Распутин начал осыпать сиятельных особ не проклятьями, а всевозможными просьбами по самым разным поводам (кого-то принять, устроить, что-то разрешить и т.д.). Этим он заметно отличался от столпов церковного стана. Конечно, другие радетели за монархию тоже были не прочь побольше получить в ходе святой борьбы, но, как вскоре выяснилось, Распутин здесь был вне конкуренции. Все это привело к неизбежному разрыву между ними[1404].
  Сибирский "старец" сумел наладить настоящий конвейер прошений и просьб во все значимые ведомства. Он ходил по министрам и разным влиятельным лицам с целым ворохом прошений и записок[1405]. Разумеется, для этого ему требовалось постоянно подогревать молву о своих необычайно продуктивных коммуникативных ресурсах, опиравшихся на особую благосклонность к нему императорской четы. Надо заметить, Распутин виртуозно использовал любую возможность для демонстрации собственного влияния, а главное - для распространения слухов об этом. Между делом он мог сообщить, что ему высочайше велено поразмыслить, как быть с Государственной думой. Или в присутствии посторонних заявить, что сейчас он вызвал великую княжну Ольгу - дочь Николая II (потом, правда, выяснялось, что на самом деле приезжала какая-то непонятная дама)[1406]. Интересовавшимся его здоровьем после покушения в июне 1914 года, Распутин отвечал, что рана зажила, и не забывал добавить: если бы не этот досадный инцидент, то он "оттянул бы эту войну еще на год"[1407]. При посещении (с очередной просьбой) киевского губернатора "старец" невзначай указал на свой пояс:
  "А поясок-то сама матушка-царица вышивала собственными своими ручками",
   - тем самым повергнув чиновника в смятение[1408]. При входе в его квартиру на Гороховой на видном месте лежала книга с открытой страницей, где красовались телефоны обер-прокурора Синода и других высокопоставленных особ[1409]. Короче говоря, весь образ жизни Распутина был подчинен определенной цели: извлечь максимум выгоды из своего положения. Причем выгоду эту он понимал своеобразно, в соответствии со своим интеллектуальным уровнем, который никак нельзя назвать высоким. Как говорили его собеседники, он не без труда мог связать две фразы[1410]. Кстати, у себя на родине, в Тобольской губернии (еще до того, как он укрепился в Петербурге), Распутин занимался примерно тем же самым: по свидетельству местного губернатора, он постоянно ходил по чиновникам, что-то клянчил, направлял в столицу всевозможные прошения, по которым губернской администрации приходилось отписываться[1411].
  Активность Распутина, козырявшего своей близостью к императорской семье и связями в высшем свете, не могла не привлекать всеобщего внимания. Естественно, появление такого персонажа было замечено и оппозиционно настроенной публикой. Его неутомимая деятельность давала отменный повод задуматься о том, каким образом в верхах решаются дела государственной важности. Впервые антидинастическая атака на власть в связи с распутинской темой была предпринята нижней палатой в начале 1912 года. Инициатором выступил один из лидеров думы третьего созыва А.И. Гучков. Надо подчеркнуть, что это был весьма решительный шаг, хотя пока он и ограничивался церковной сферой. Орган октябристов "Голос Москвы" 24 января 1912 года поместил письмо о чинимых Распутиным безобразиях, взывая к Синоду призвать проходимца к ответу. На публикацию в своем же партийном органе мгновенно откликнулся Гучков: он направил в духовное ведомство официальный запрос с требованием избавить общество от "мрачных призраков средневековья". К избавлению от них дума приступила незамедлительно. В ходе обсуждения сметы Синода лидер кадетов П.Н. Милюков возмущенно говорил о темном влиянии человека "громадной силы", уже устранившего двух обер-прокуроров Синода: ему посылал поздравительные телеграммы П.А. Столыпин, его часами выслушивал В.Н. Коковцов[1412]. Социал-демократ Е.П. Гегечкори поднялся до обобщений:
  "Нужно сказать народу, что корень зла не в Распутине, как бы преступен он ни был, как бы влияние его ни было отвратительным, как и его нравственная физиономия; эти гнойники исчезнут вместе с исчезновением той социально-политической обстановки, которая эти явления порождает"[1413].
  Думские обличения вызвали широкий общественный резонанс. Сама возможность влияния старца на события государственной важности оскорбляла общество. Думская критика вызвала большое недовольство Николая II, который расценил ее не иначе, как вмешательство в свою семейную жизнь. С той поры инициатор всех этих событий А.И. Гучков превратился в личного врага императорской четы.
  Поэтому когда осенью 1915 года в отношениях власти и оппозиции наступил кризис, последняя прекрасно понимала, какое орудие против режима ей использовать. Внимание к персоне Распутина перемещается в центр общественной жизни и уже не покидает его вплоть до убийства "старца" в декабре 1916 года. Разочарование от неудачной попытки Прогрессивного блока продавить парламентскую модель резко усилило разговоры о влиянии темных сил, которые полностью контролируют императора и вершат всю большую политику. Ключевую роль здесь играли члены блока; например, уволенный обер-прокурор Синода А.Д. Самарин объяснял свою отставку кознями Распутина и царицы. Как заметила полиция, благодаря этому почтенному деятелю грязные сплетни о царской семье стали достоянием улицы[1414]. То же отмечают и исследователи: имя Распутина приобрело всероссийскую известность именно в годы Первой мировой войны, а с осени 1915 года слава сибирского "праведника" достигла апогея[1415]. Ответ на вопрос, кто же в действительности правит Россией, был однозначным.
  Надо заметить, что далеко не у всех в высшем свете этот ответ вызывал негодование. Многие увидели здесь своеобразный механизм реализации собственных карьерных и материальных вожделений. Фигуру высочайше обласканного "старца" постоянно окружали просители и посетители самого разного, в том числе и аристократического, ранга. Даже С.Ю. Витте, человек, прошедший большую государственную школу, не избежал искушения: под конец жизни он пытался Примечание во власть именно через Распутина[1416]. Со "старцем" начали связывать все ключевые назначения той поры; в так называемой министерской чехарде 1915-1916 годов видели доказательство влияния "друга" императорской семьи. Как остроумно заметил депутат ГД националист В.В. Шульгин, общество считало, что распутинские каракули имеют силу наравне с высочайшими рескриптами[1417]. Вместе с тем мировоззрение "старца" было абсолютно свободно от политических пристрастий. Он не благоволил не только деятелям Прогрессивного блока, но и правым организациям. В частности, оставался равнодушным к лидерам правых, просившим поддержать то или иное начинание, и те ненавидели его не меньше либералов[1418]. Один из руководителей полиции А.Т. Васильев, лично хорошо знавший Распутина, отмечал:
  "Его политические взгляды, насколько он их вообще имел, были достаточно простыми... Тонкости так называемой высокой политики были далеки от круга его интересов, и он совершенно не мог понять, к чему в конечном счете стремятся различные партии, группировки в Думе, газеты"[1419].
  Иными словами, этот неутомимый устроитель судеб высшей бюрократии проявлял свои симпатии, руководствуясь не идейными соображениями, а личностно-бытовыми предпочтениями.
  Распутин - могильщик династии. Это мнение, ставшее затем хрестоматийным, завладело умами современников тех драматических событий (а впоследствии и будущих историков). Оно обстоятельно изложено в обильной мемуарной литературе различных политиков, членов Прогрессивного блока и сочувствующих ему[1420]. Авторы воспоминаний, написанных в эмиграции, подробно останавливаются на роковой роли "старца" в крушении империи, оставаясь в рамках неизменной логики: Николаем II управляла царица, а ею - Распутин. Эту схему целиком восприняла также советская историография[1421].
  Однако в мемуарах присутствует и совершенно иной взгляд на вещи. Его придерживаются, в том числе, П.Л. Барк, П.В. Воейков, П.Г. Курлов, А.Т. Васильев, А.А. Мордвинов, Н.Д. Жевахов, эмигрантский исследователь С.С. Ольденбург. Заметим, что все эти люди в свое время занимали высокие посты, некоторые были близки с императорской четой. Красной нитью в их мемуарах проходит мысль о сознательном преувеличении влияния темных сил на политическую обстановку тех лет.
  "Распутин не лез в первые ряды политической арены, - свидетельствует А. Т. Васильев, - его вытолкнули туда другие люди, стремящиеся потрясти основание российского трона и империи... они распускали самые нелепые слухи, которые создавали впечатление, что только при посредничестве сибирского мужика можно достичь высокого положения и влияния"[1422].
  Аналогичную мысль излагает и флигель-адъютант царя А.А. Мордвинов:
  "Я не мог себе представить, чтобы образованный, глубоко культурный, исторически начитанный человек... каким, без всяких сомнений, являлся Государь, смог попасть под влияние и оказаться руководимым, не в частной жизни только, а в государственном управлении, каким-то безграмотным мужиком".
  Весьма любопытно и такое замечание Мордвинова: если ни один государственный деятель разных лет не мог утверждать о своем исключительном влиянии на Николая II, то что же тогда говорить о Распутине?![1423] Вопреки очевидной ценности этих свидетельств, они долгие годы не воспринимались всерьез. Исследователи обратили на них внимание только в постсоветский период, когда открылся доступ ко многим новым источникам[1424]. Опираясь на них, специалисты провели большую работу, чтобы установить степень влияния, которым обладали императрица и Распутин[1425].
  Прежде всего обращает на себя внимание следующее обстоятельство: люди, активно распространявшие версию о могуществе темных сил, никак не могли опираться на реальные факты, полученные, что называется, из первых рук. Хорошо известно, что Николай II и его домочадцы вели довольно замкнутый образ жизни; даже с семьями императорской фамилии они общались нечасто, избегая столь обычных в то время развлечений и балов[1426]. Дворцовый комендант В.Н. Воейков отмечал: все те, кто со знанием дела обсуждали распутинскую тему, не знали и не могли знать подноготной царской семьи, но рассказы об этом принимались за чистую монету[1427]. Распутин действительно стал частью жизни семьи царя. Как известно, этому способствовало его благотворное воздействие на наследника, страдавшего тяжелой болезнью, а также расположенность монарха и его супруги к представителям народа. Николай II говорил о Распутине:
  "Это только простой русский человек, очень религиозный и верующий. Императрице он нравится своей народной искренностью... она верит в его преданность и в силу его молитв за нашу семью и Алексея... но ведь это наше совершенно частное дело... удивительно, как люди любят вмешиваться во все то, что их совсем не касается. Кому он может мешать?!"[1428]
  В самом деле, по свидетельствам очевидцев, поведение Распутина в Царском селе было безупречным и не давало никаких поводов сомневаться в его нравственной чистоте[1429]. Скорее всего, "старец" не решался выйти за установившиеся рамки общения с семьей Николая II. Другое дело, что возвратившись в столицу после очередного визита ко двору, он разыгрывал уже совсем иную роль - высочайшего советчика по ключевым вопросам государственной жизни, а главное, кадровой политики. Иногда сквозь маску "вершителя судеб" у него прорывалось сожаление о своем ничтожном влиянии. Полицейский чиновник П.Г. Курлов, встречавшийся с Распутиным у врача Бадмаева, вспоминал:
  "Я никогда не забуду характерного выражения, которое сорвалось с уст Распутина: 'иногда приходится царя и царицу упрашивать целый год, пока допросишься у них чего-нибудь'"[1430].
  Кстати, во время войны он долго не мог добиться разрешения на то, чтобы устроить собственного сына-новобранца Дмитрия в место побезопаснее. В конце концов распутинского отпрыска определили в санитарный поезд императрицы, доставлявший раненых в госпитали[1431]. О том, как действительно относился император к советам Распутина, передаваемых через императрицу, хорошо показал С.С. Ольденбург: он приводит целый список различных советов "друга семьи", которыми Николай II просто пренебрег[1432]. К успешным кадровым делам, где имелся прямой интерес "старца", можно отнести лишь назначение Тобольским губернатором Н.А. Ордовского-Танаевского. Распутин хлопотал об этом чиновнике Пермской казенной палаты, у которого часто останавливался проездом в Тобольск, мотивируя просьбу требованием безопасности собственной персоны во время пребывания на родине (ведь именно там произошло покушение на его жизнь в 1914 году). В этом случае ему пошли навстречу[1433].
  Что же касается влияния Александры Федоровны на супруга, то и оно, по-видимому, сильно преувеличено. Один из лидеров оппозиции, председатель Государственной думы М.В. Родзянко, уверял, что после отъезда Николая II в ставку всеми делами начала распоряжаться императрица, превратившаяся в своего рода регентшу[1434]. Однако люди приближенные высказывали большие сомнения относительно данного мнения. Например, Министр финансов П.Л. Барк утверждал, что государь "очень редко следовал советам государыни, которые она ему давала в своих письмах в ставку"[1435]. О том же говорил и осведомленный дворцовый комендант В.Н. Воейков[1436]. В конце концов, показателен и эпизод с назначением на должность товарища обер-прокурора Синода князя Н.Д. Жевахова, который являлся креатурой царицы: она в течение года упрашивала супруга произвести это назначение[1437]. Так что на контроль над императором это не очень похоже. А о влиянии Распутина красноречиво говорит еще и такой факт: современные исследователи подсчитали, что в течение войны императрица в своих письмах мужу упомянула имя "старца" 228 раз, тогда как он - всего лишь 8[1438].
  Если распутинская тема являлась тараном по разрушению политического режима царской России, то роль организационного инструмента в этом деле выполнили общественные объединения, о которых уже говорилось: Земский и Городской союзы, военно-промышленные комитеты. Бенефис, устроенный им при открытии заседаний Государственной думы 9 февраля 1916 года, - лучшее подтверждение значимости этих общественных организаций для оппозиционного движения; редкое выступление обошлось без дифирамбов. С.И. Шидловский, произносивший речь от Прогрессивного блока, буквально воспевал усилия общественности на ниве помощи фронту; и вклад мог бы быть еще большим, подчеркивал он, если бы не подозрительность правительства к светлым начинаниям здоровых сил. Без них, с удовольствием заключил оратор, власти не в состоянии справиться с грузом накопившихся проблем; нужны незамедлительные изменения в управлении страной[1439]. А.И. Коновалов с думской трибуны оглашал благодарственные телеграммы в адрес военно-промышленных комитетов от начальника штаба российских войск М.В. Алексеева[1440]. М.В. Родзянко расценил деятельность общественных организаций как небывалый подвиг перед страной и т.д.[1441] Выражая общее настроение, председатель Государственной думы подчеркнул, что "думская и общественная критика властей приравнивалась к работе, созидающей победу"[1442]. В заседавшем в те же дни Государственном совете на эти темы высказывались те его члены, которые входили в Прогрессивный блок. Причем выступления были намного острее, чем на предыдущей сессии летом 1915 года. В качестве иллюстрации приведем выдержку из выступления проф. Д.Д. Гримма:
  "Правительство, состоящее из лиц, в большинстве своем отрицающих конституционный строй и органически неспособных оценить то огромное значение, которое в настоящий исторический момент имеет сам факт существования народного представительства... Такое правительство никогда и ни при каких условиях ничего, кроме всеобщего недоверия к себе, вызвать не может"[1443].
  Следует согласиться с замечанием английского посла Д. Бьюкенена: верхняя палата "заговорила почти языком думы"[1444].
  Николай II пытался наладить взаимодействие с Государственной думой, прерванное им в сентябре 1915 года. С этой целью он снял И.Л. Горемыкина с поста Председателя Совета министров и впервые лично посетил нижнюю палату, демонстрируя свою расположенность к совместной работе. Однако выбор преемника Горемыкина не был удачным. Хотя Б.В. Штюрмер слыл мастером компромиссов и, казалось бы, вполне соответствовал требованиям сложной политической обстановки, его кандидатура вызывала у оппозиции стойкое неприятие. Этому способствовал один малоизвестный исследователям случай, который произошел при вступлении Б.В. Штюрмера в должность премьера и сделал невозможными нормальные отношения с московским купечеством. Накануне своего назначения Б.В. Штюрмер приехал в Москву поклониться Иверской чудотворной иконе. Купеческие тузы, воспользовавшись его пребыванием в городе, заявились к будущему премьеру засвидетельствовать почтение. Помимо прочего они попросили его назначить на свободную в тот момент должность Московского губернатора действующего вице-губернатора В.М. Устинова: тот уже около десяти лет служил в Москве и пользовался доверием купечества. Б.В. Штюрмер обещал выполнить эту просьбу. Однако в Петрограде к нему обратилась его давняя знакомая А.С. Сипягина (сестра убитого в 1902 году Министра внутренних дел Д.С. Сипягина) с ходатайством позаботиться о ее зяте Н.А. Татищеве, который, будучи губернатором оккупированной Курляндии, фактически находился не у дел[1445]. Штюрмер и сам давно знал как самого Н.А. Татищева, так и всю его семью: их имения находились рядом[1446]. В результате он решил назначить в Москву проверенного человека, "забыв" о своем обещании купечеству. Реакцию представить не сложно: буржуазия Первопрестольной на Штюрмере как на государственном деятеле "поставила крест"[1447].
  Дебют Б.В. Штюрмера, призванного для нормализации отношений с Прогрессивным блоком и общественными объединениями, не сулил ничего хорошего. Начало его работы ознаменовалось усиленным натиском оппозиционных сил на правительство. На съезде Городского союза 12 марта 1916 года его лидер, глава Московской гордумы М.В. Челноков, заявлял:
  "Мы верили, что Петербург действительно стал Петроградом, но теперь нам совершенно ясно, что эти господа ничему не научились, говорить с ними не о чем"[1448].
  Известный московский буржуа С.Н. Третьяков уверял, что в тесном единении общественных организаций образуются "те ячейки, вокруг которых объединится русское общество"[1449]. Правительственный лагерь также наблюдал сплочение оппозиции - исключительно с целью противостояния властям, для чего:
  "ЦВПК, союзы земств и городов образовали нечто вроде параллельного правительства, задачей которого явилось уничтожение государственной мощи России"[1450].
  Кстати, к ним планировалось присоединить и еще одно общественное движение. К весне 1916 года относится попытка создать Всероссийский продовольственный комитет. Вдохновителями проекта выступали известные деятели оппозиции князь Д.И. Шаховской и ветеран народнического движения, а ныне пропагандист кооперации Н.В. Чайковский. Они стремились получить влияние на сельскую среду, чтобы взять в свои руки продовольственное дело. Новую структуру предполагалось выстраивать по аналогии с действующими военно-промышленными комитетами. За содействием обращались к Московскому обществу сельского хозяйства, который возглавлял кадет, бывший председатель II Государственной думы Ф.А. Головин. Однако повторить почин буржуазных ВПК не удалось, все ограничилось лишь совещаниями и переговорами[1451].
  Хотя сельским комитетам не суждено было пополнить общественный фронт, тот неуклонно разрастался: земский и городской союзы, ВПК превращались в огромные учреждения с самыми разнообразными функциями. Правительственные ведомства, связанные определенными нормами и штатами, с трудом конкурировали с ними. А тогда мало кому было известно, что громадные расходы этих общественных организаций пополнялись не из земских или городских касс, а из казны и к тому же без отчетности, установленной законом для правительственных учреждений. Союзу земств и городов на 1 октября 1916 года из бюджета были выделены огромные суммы - около 560 млн рублей; ВПК получил 170 миллионов[1452]. В начале войны, когда царило единение царя и народа, никто и не представлял, к чему может привести такое бесконтрольное накачивание средствами. Несмотря на столь масштабные поступления, влияние общественных организаций было значительным лишь в элитах, военных и гражданских, а вот в низах деятельность земского и городского союзов ощущалась гораздо слабее. В своем кругу, на одном из кадетских мероприятий, об этом откровенно говорил А.А. Кизветер: за союзами:
  "стоит известная группа интеллигентов, стоит печать, но действительной и широкой опоры в самих недрах общества за ними все еще нет"[1453].
  На наш взгляд, справедливость этой оценки подтверждает следующее наблюдение: в воспоминаниях рядовых участников фронтовых действий общественные организации упоминаются гораздо реже, чем в мемуарах представителей высших эшелонов власти[1454].
  Перед правительством Б.В. Штюрмера стояла задача ввести деятельность общественных организаций в приемлемые для властей рамки. Весной-летом 1916 года эти вопросы постоянно обсуждал Совет министров. Предлагалось контролировать эти структуры аналогично контролю над частными железными дорогами, для чего создать особую комиссию при Государственном контроле из представителей МВД, Минфина, военного ведомства и др.[1455] Однако реализовать эти замыслы в условиях войны оказалось весьма затруднительно: около трети личного состава контрольных учреждений находилось в войсках для проверки оборотов министерств. Речь могла идти лишь о частичной ревизии общественных организаций: вся обработка отчетности потребовала не менее двух лет[1456]. Но даже такие попытки контроля встречали резкое неприятие лидеров общественных организаций, которые расценивали их не иначе, как проявление недоверия. "Русские ведомости" писали о неизбежных срывах в работе, нужной фронту, о недостойных намеках, бросающих тень на уважаемых людей. Кроме того, отмечалось, что, например, отчетность по расходам Русско-турецкой войны 1877-1878 годов поступила спустя двадцать лет после ее окончания, а по Русско-японской войне - еще не была завершена[1457]; следовательно, и сейчас не стоит ожидать никаких результатов.
  Особое внимание правительство уделяло военно-промышленным комитетам, игравшим важную роль в оппозиционном движении. ЦВПК координировал деятельность 220 городских комитетов[1458]. Это разветвленное объединение, созданное буржуазными кругами, отличалось наибольшим радикализмом. С первых дней своего существования свободные от правительственной опеки структуры фактически превратились в поле деятельности видных оппозиционеров (А.И. Гучкова, А.И. Коновалова, М.И. Терещенко, П.П. Рябушинского и др.). В связи с этим в марте-апреле 1916 года предлагалось подготовить новое положение о комитетах, позволяющее государству оперативно реагировать на их уклонение от непосредственной помощи фронту. В июне инициатива МВД вновь обсуждалась на заседании Совета министров. Однако правительство сочло несвоевременным издавать новое положение о ВПК: эта мера вызвала бы новый шквал критики и лишь усилила бы антиправительственную агитацию. Вместо этого было решено постепенно сокращать заказы комитетам, прекратить авансировать их работу, а затем и вообще перестать обращаться к их услугам; распространить среди населения и в войсках сведения о действительном участии комитетов в деле обороны и о стоимости произведенных работ[1459].
  Надо заметить, что информировать было о чем. Буржуазные круги, охваченные патриотическим порывом, ни на минуту не забывали о своих коммерческих интересах. Получая через систему ВПК различные заказы, они с готовностью их выполняли лишь по завышенным расценкам, накручивая собственную прибыль. Имена промышленников, получивших за год работы в военных условиях при тех же объемах производства в четыре-пять раз больший доход, были известны. Например, московский фабрикант Н.И. Прохоров нажил на поставках фронту столько, что этих средств хватило для погашения банковских обязательств на 6 млн рублей, да кроме того была зафиксирована прибыль в 7 миллионов[1460]. Это стало возможным за счет распределения заказов среди дружественных предприятий, исходя не из выгодности и дешевизны выполнения, а из личной заинтересованности. Так, Московский ВПК заказывал одному из местных фабрикантов колючую проволоку по 12 руб. за пуд; и хотя земство предлагало выполнить тот же самый объем работы по 6,5 руб., заказа оно не получило[1461]. Большую огласку получил случай в Нижегородском ВПК, возглавляемом известным капиталистом Д.В. Сироткиным. Здесь один из заводов обязался изготовить лопаты по 45 коп. за штуку, но руководство местного комитета недолго думая отдало заказ другому производителю, из расчета 75 коп. за лопату[1462]. Такое малопонятное решение Д.В. Сироткина было обжаловано: соответствующие обращения поступили в Министерство торговли и промышленности, а также в военное министерство. Руководство ЦВПК отреагировало своеобразно: А.И. Гучков весь свой гнев обрушил на жалобщиков: мол, какое удовольствие они доставили бюрократии, пойдя к ней на поклон![1463] Подобные случаи с распределением заказов фиксировались повсеместно; власти постепенно стали отдавать себе отчет о сомнительной пользе ВПК в деле военного снабжения. Как показало обследование, стоимость выполнения заказов оказалась крайне высокой, а процент их реализации, напротив, низким[1464]. Зато на должном уровне находилась реклама. Например, ящики для боевого снаряжения неизменно украшались надписями "ЦВПК", что создавало впечатление необычайной продуктивности этой организации[1465].
  Правительство пыталось организовать общественную альтернативу военно-промышленным комитетам. В феврале-марте 1916 года в Петрограде состоялся съезд представителей металлообрабатывающей промышленности; на него собрались директора предприятий тяжелой индустрии, контролировавшихся столичными банками. Одним из инициаторов проведения съезда выступил депутат Государственной думы А.Д. Протопопов (ставший в сентябре последним Министром внутренних дел империи). Выступавшие заявили о фактической несостоятельности всей системы ВПК. А.П. Мещерский обратил внимание на такое обстоятельство:
  "Просматривая списки ЦВПК, мы видим, что среди них много лиц очень почтенных, но очень мало промышленников и особенно представителей крупных заводов, работающих на оборону. Понятно, что члены ЦВПК не могли быть представителями наших заводов уже и потому, что мы в массе своей в их избрании не участвовали"[1466].
  Отмечалась агрессивная деятельность военно-промышленных комитетов: они, по сути, отодвинули на второй план другие предпринимательские объединения, в частности Совет съездов представителей промышленности и торговли, который практически перестал функционировать[1467]. Критические стрелы летели и в адрес руководства ЦВПК. Знаменитый банковский делец, глава Русско-азиатского банка А.И. Путилов обвинил А.И. Гучкова в некомпетентности, рассказав, что тот в течение двух часов выносит решения, требующие тщательного профессионального изучения[1468]. А.Д. Протопопов в своем выступлении подчеркнул: около 80% военного снаряжения идет с заводов, представители которых присутствуют на съезде; роль же предприятий, сотрудничавших с военно-промышленными комитетами, в производительном смысле незначительна, зато в политическом - крайне велика[1469].
  Вообще, правительство более всего как раз беспокоила политическая ангажированность общественных организаций, особенно детища московского купечества - ВПК. Ведь как утверждали современники, в военно-промышленные комитеты входили "группы буржуазии, настроенные враждебно к царскому режиму"[1470]. Чего стоит одна только инициатива по созданию рабочих групп, которые появились практически при каждом четвертом военно-промышленном комитете[1471]. Это начинание обосновывалось неурегулированностью рабочего вопроса, неизбежно проявлявшейся в стихийности забастовочного движения. По мнению руководства ЦВПК, власти всегда рассматривали пролетариат как враждебный элемент; рабочий класс не слышал призывов, которые будили бы в нем высшие патриотические чувства, раскрывали бы перед ним ближайшие перспективы, вливали бы него бодрость и силы в борьбе с лишениями. Государство не могло найти общего языка с трудовыми массами в прошлом, не находит его и теперь, во время войны[1472]. Вот эту-то миссию в тревожное для страны время и решила возложить на себя купеческая буржуазия. В военных условиях общие с рабочими цели определились быстро: одолеть врага и стремиться к лучшему устройству внутренней жизни России. Для достижения этих целей буржуазия считала необходимым участие рабочих в деятельности ВПК; а те, в свою очередь, заявили, что "власть должна перейти из рук правительства в руки буржуазии"[1473]. В результате был сформулирован лозунг "революция во имя победы", украсивший знамена военно-промышленных комитетов. Такая установка, оглашенная на заседании ЦВПК еще в начале декабря 1915 года, получила одобрение его первых лиц[1474]. Руководство оберегало рабочих от полиции, оплачивало финансовые расходы группы; широко распространялись отчеты о собраниях, на которых постоянно участвовали члены фракции меньшевиков и трудовиков Государственной думы во главе с Н.С. Чхеидзе и А.Ф. Керенским. По воспоминаниям секретаря рабочей группы Б.О. Богданова, собрания, перераставшие в митинги, проходили почти ежедневно[1475]. Только в 1916 году члены рабочей группы совершили 41 поездку в 35 регионов страны[1476]. А потому совершенно правы были те, кто прямо утверждали: рабочая группа вела "подготовку революции". Причем это была не какая-то сепаратная политика, а линия руководства ЦВПК[1477]. Это позволило заметить А.Д. Протопопову, что в 1915 году:
  "рабочий союз создавался... не на собранные рабочими гроши, а на правительственные средства (т.е. выделяемые правительством для ЦВПК. - А.П.), получил законодательную санкцию и существовал легально"[1478].
  Весьма симптоматична и попытка превратить рабочую группу в орган, куда направлялись обращения отдельных предприятий по урегулированию конфликтных ситуаций. Это серьезно повышало авторитет группы в глазах трудящихся, поэтому она начала быстро реагировать на вспышки забастовок. Поступившие жалобы передавались в ЦВПК, чьи уполномоченные вступали в переговоры с администрацией заводов. Подобная практика получила широкий общественный резонанс. Некоторые исследователи считают ее близкой к "зубатовской" методике начала века, с той лишь разницей, что теперь вместо государственных органов, в частности полиции, давление на предпринимателей оказывал военно-промышленный комитет[1479]. Дополним эту мысль еще одним важным наблюдением. Как известно, урегулирование конфликтов при посредничестве ЦВПК происходило на целом ряде предприятий: на электротехническом заводе "Динамо", Адмиралтейском судостроительном заводе, механическом Нобеля, судостроительном "Наваль", Путиловском заводе, механическом заводе Леснера, фабрике Ф. Мельцера, Никопольском металлургическом объединении, Петроградском металлическом заводе, текстильной мануфактуре Вронина, Лютина и Чешера[1480]. Глядя на этот список, несложно заметить, что все перечисленные предприятия располагались в столице или на юге страны. Среди них нет ни одного из Центрального региона России или Поволжья. То есть неприятности купеческая буржуазия доставляла прежде всего своим конкурентам; в то же время предприятия дружественных владельцев в эпопее с деятельностью рабочей группы не фигурируют, хотя, несомненно, защитникам интересов трудящихся и там было на что обратить свой взор. Не случайно столичная буржуазия, прекрасно понимая, кто организует давление на нее, неизменно отвергала предложения, разработанные рабочей группой. Так, Петроградское общество фабрикантов и заводчиков отказалось участвовать в создании примирительных камер по урегулированию конфликтов: это начинание активно пропагандировали именно в ЦВПК[1481]. Капиталисты столичного региона и Юга России проигнорировали поддержанную ЦВПК инициативу рабочей группы по введению на производствах института старост[1482]. Буржуазия, тесно связанная с властью, явно сторонилась начинаний, исходящих от враждебных ей сил, предпочитая обсуждать нейтрализацию забастовочного движения на совместных заседаниях с полицией, взаимодействие с которой было для нее гораздо привычнее и комфортнее[1483]. Представить же подобные полицейские мероприятия с участием московского купечества сложно. И это тоже демонстрирует, насколько разные политические цели преследовали два основных отряда российской буржуазии.
  Заключительная попытка царского правительства, опиравшегося на петроградский бизнес, дать отпор купеческим оппозиционерам связана с именем последнего Министра внутренних дел А.Д. Протопопова. Этому персонажу явно не повезло с исторической репутацией. Выходец из Государственной думы, где он занимал пост товарища председателя ГД, в сентябре 1916 года Протопопов получил назначение на одну из ключевых должностей в правительстве, за что и был заклеймен как предатель. К тому же он являлся членом ЦВПК, куда был включен по должности товарища председателя ГД, а потому неплохо осведомлен о движущих силах оппозиции и ее планах. Еще до своего назначения в министерство Протопопов сблизился с руководством столичных банков, контролировавших обширные торгово-промышленные активы (кстати, его личный кредит был открыт в Петроградском международном банке[1484]). Выше говорилось об их совместной инициативе по проведению съезда представителей металлообрабатывающих предприятий, выдвинутой в качестве противовеса системе ВПК. Теперь же сотрудничество нового Министра внутренних дел с финансистами укрепилось: он стал своего рода знаменем политического проекта по обузданию московской буржуазии. На средства петроградских банков по предложению А.Д. Протопопова начала выходить газета "Русская воля", задуманная как противовес оппозиционной прессе[1485]. Власть сумела привлечь к ее изданию многих общественных и литературных деятелей. Газету возглавил А.В. Амфитеатров, долгое время пребывавший в эмиграции. В редакцию вошли бывшие члены Государственной думы социал-демократ Г.А. Алексинский, кадет Н.А. Гредескул (за что их не замедлили объявить предателями), с газетой тесно сотрудничали известные писатели Л.Н. Андреев, А.И. Куприн, Ф.И. Сологуб. Между прочим, издание позиционировало себя как независимое, беспристрастно освещающее насущные проблемы дня и декларировало необходимость единения всех классов[1486]. Кроме того, правительство предприняло попытку переманить на свою сторону знаменитого купеческого издателя И.Д. Сытина. Премьер Штюрмер предлагал ему возглавить государственный литературный холдинг, для которого выделялись большие финансовые ресурсы. Сытину была даже устроена аудиенция у Николая II. Однако издательский магнат отказался, решив, что его согласие будет равносильно "моральной кончине", а на приеме у императора сумел перевести разговор на помощь национальной школе[1487].
  В конце 1916 года купеческая элита страны решила провести всероссийский предпринимательский съезд. Ряд частных собраний в Москве обсудил эту идею, и в результате по поручению биржевых комитетов Центра, Поволжья и Сибири в правительство поступило ходатайство о разрешении съезда[1488]. С этого момента Министерство внутренних дел было озабочено тем, как бы воспрепятствовать купеческому начинанию, которое планировалось оформить в новый торгово-промышленный союз. В правительстве никто не сомневался в оппозиционности очередной инициативы Первопрестольной. Московские власти также информировали о готовившихся на съезде выступлениях в духе требований Прогрессивного блока[1489]. А.Д. Протопопов всеми силами старался не допустить появления на политической арене подобной организации, и, разумеется, ходатайство признали несвоевременным, мотивируя отказ тем, что в напряженных военных условиях не следует отвлекать представителей предпринимательских кругов от работы на оборону на местах[1490]. В качестве противодействия подобным политизированным инициативам предлагалось также больше поддерживать окраинную, а не центральную промышленность, что "окажет сдерживающее воздействие на политиканов из числа крупных промышленников"[1491]. МВД пыталось умерить и их политические претензии в связи с предстоящими выборами в V Государственную думу; в ее новый состав планировалось провести 50-70 депутатов, связанных с банковскими кругами Петрограда[1492]. Со своей стороны, крупные столичные финансовые и биржевые игроки проявляли серьезную заинтересованность в усилении своих позиций в думе. Их также не устраивала ситуация, когда контроль над нижней палатой оказался в руках прогрессивного блока, вдохновляемого идеями, формирующимися в Москве. Оппозиционно настроенные депутаты под разными предлогами тормозили предлагаемые столичными предпринимателями коммерческие начинания. Например, именно усилиями кадетов и их союзников по депутатскому корпусу было отклонено предложение ряда петроградских банков о предоставлении казенной ссуды в 20 млн. руб. на строительство металлургического комбината в Кузнецком бассейне Томской губернии[1493]. Этот эпизод, произошедший в марте 1916 года, вызвал большое раздражение в питерских деловых кругах, которые усиленно муссировали утверждение, что "наш молодой парламент, к несчастью, занял враждебную позицию по отношению к промышленности, бирже, банкам"[1494].
  Еще одним ударом, нанесенным А.Д. Протопоповым по политическим позициям Первопрестольной, стало давление на Московскую городскую думу, которую правительственные круги уже давно считали рассадником оппозиционности. С начала неутомимый министр увлекся идеей устранения М.В. Челнокова от должности главы МГД, предполагая высылать его из Москвы и назначить на его место закаленного в противостоянии с революционной публикой полицейского генерала А.И. Спиридовича[1495]. Однако поняв, что этим немногого достигнет Протопопов решил разом нейтрализовать всю городскую думу, воспользовавшись ее переизбранием на новый срок. Очередные выборы состоялись в декабре 1916 года, принеся небывалую победу оппозиционно настроенным силам. Купечество не то что не стесняясь, а с энтузиазмом поддержало их. "Мы знаем, - говорили состоятельные избиратели, - что прогрессисты плохие хозяева, но они будут бороться с правительством, поэтому мы их избираем"[1496]. МВД решилось на беспрецедентный шаг, отказавшись признать итоги народного волеизъявления. Группа депутатов Государственной думы в связи отказом министерства утвердить результаты выборов направила запрос в Совет министров с требованием дать юридическое разъяснение по этому поводу. Избранники народа недоумевали: как Министр внутренних дел мог объявить свою же инструкцию, в соответствии с которой проходило голосование, нарушающей закон?[1497] Однако на ответ времени не оставалось; выборы были утверждены в марте 1917 года - уже при Временном правительстве.
  Все эти действия "спасителя царизма" А.Д. Протопопова были запоздалыми. Они уже не помогали совладать с оппозиционными настроениями, которые захлестнули российское общество. Противостоящие правительству силы, набрав необходимую мощь, стремились к последнему рывку. По свидетельству современников, в структуре оппозиционного движения России образовалось два центра. Один из них включал в себя главным образом политических деятелей и промышленников Москвы (приблизительно сорок человек); они выделяли большие финансовые средства на революционную деятельность. Этот центр, располагавший многочисленными сторонниками, работал в верхах армейского командования и в среде высшей администрации. Но его представители в силу своего положения не могли развернуть работу в казармах и на предприятиях. Для этого как раз и существовал второй центр: он состоял из революционеров, агитировавших массы в чисто социалистическом духе. Его активная деятельность финансировалась оппозиционно настроенной купеческой буржуазией[1498]. Это воспоминание, оставленное членом Прогрессивного блока, октябристом Н.В. Савичем, не является исключением. Еще один очевидец тех лет, уже из придворных кругов, офицер Ф. Винберг, касаясь роли московских буржуа в подготовке революции, писал:
  "Они стали швырять свои миллионы на потребу подготовителей русской революции, тех оголтелых маньяков-идеологов и подлых бессовестных космополитических проходимцев, делом которых Россия доведена до последней грани позора и страдания".
  Характерно, что под буржуазией Ф. Винберг имел в виду не капиталистов вообще, а именно "кулаков-скопидомов", развернувшихся "во всю ширь замоскворецкой бестолковщины"[1499]. То же самое утверждал в мемуарах В.М. Вонлярлярский (близкий друг М.В. Родзянко): он считал, что денежное участие московских купцов - Морозовых, Гучковых, Терещенко и др. - в организации революции хорошо выясненным[1500]. К этому присовокупим и мнение бывшего сенатора В.Н. Смольянинов, хорошо знавшего обстановку в Москве:
  "Действительно, купец отсыпал на наших глазах немало денег на революцию"[1501].
  Отметим, это не было секретом и для Николая II: близкий к императору великий князь Александр Михайлович, характеризуя обстановку перед февралем 1917 года, обращал внимание своего венценосного родственника на деятельность купечества, которое давно уже:
  "не то, что было прежде, достаточно вспомнить 1905 год. - И добавлял: - Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу"[1502].
  Как известно, лидеры оппозиционного движения не ставили главной своей целью свержение монархии. Их политические неудовлетворенности концентрировались главным образом на фигурах Николая II и его супруге. Именно императорская чета рассматривалась прогрессивной общественностью как ключевое препятствие на пути парламентского образа правления. Оппозиционеры требовали их замены более приемлемыми лицами из царской фамилии. В частности, речь шла о командующем на Кавказе Николае Николаевиче. В декабре 1916 года, после очередного разгона Земского и Городского съездов их лидеры направили к великому князю Тифлисского городского главу А.И. Хатисова: провести переговоры о дворцовом перевороте для утверждения ответственного правительства во главе с князем Г.Е. Львовым. Царский родственник, подумав пару дней, ответил отказом, посчитав, что армия переворот не поддержит[1503].
  Имелся и другой кандидат на роль монарха в парламентском государстве - младший брат Николая II великий князь Михаил Александрович. Он находился под полным контролем супруги, Н.С. Брасовой, чья семья была тесно связана с московским купечеством. История их личных отношений с великим князем подробно описана исследователями[1504]. Однако купеческий подтекст этой истории не привлек должного внимания. Заметим, что отец Н.С. Брасовой С.И. Шереметьевский был известным в Москве присяжным поверенным, доверенным лицом самого П.П. Рябушинского. Кстати, крестным его дочери, родившейся в 1880 году, стал видный фабрикант А.И. Хлудов. Дважды побывав замужем, Н.С. Брасова сумела сойтись с Михаилом Александровичем. Их связь, а затем и брак, вызвали негодование царской семьи, которая лишила великого князя всех прав. В московских кругах этот любопытный случай вначале расценили неоднозначно. Родители Н.С. Брасовой даже прекратили общение с ней[1505]. Да и сама она, судя по письмам, не рассчитывала на долгие отношения с венценосной особой[1506]. Однако все сложилось иначе: с началом войны ее супруг получил прощение и возвратил свое положение. Вот это уже серьезно заинтересовало московскую элиту: прежде "зацепить" подобным образом царскую семью не могли и мечтать. Как показывают документы, Н.С. Брасова оказалась в центре внимания купеческой буржуазии. Ей был открыт личный счет в Московском купеческом банке, на который поступали немалые средства. Например, только в Петроградском отделении банка за год проходили суммы в объеме 150 тыс. рублей[1507]. За нужными покупками Брасова ездила не куда-нибудь, а на фирму Рябушинских, о чем с гордостью сообщала мужу[1508]. Отдыхали они в Крыму, вместе с семьей председателя Московского общества фабрикантов и заводчиков Ю.П. Гужона. Причем полиция сопроводила эту информацию замечанием, что Брасова окончательно:
  "окутала своего доброго и мягкого супруга атмосферой московской коммерческой буржуазии, со всеми ее характерными черточками"[1509].
  Из сказанного выше можно заключить, насколько тщательно готовилась оппозиция к схватке с Николаем II и подотчетным только ему правительством; как подробно просчитывались варианты, к которым могло привести противоборство. Вообще, в советской историографии участие буржуазии, а именно московского купечества, в оппозиционном движении всегда недооценивалось. Это связано с тотальным господством ленинско-сталинских взглядов на революционную практику. В соответствии с ними, российская буржуазия как класс являлась политически недееспособной; она могла выступить только против революции, а значит - и против пролетариата; причем выступить лишь при помощи царизма и его полицейского режима. Отсюда невнимание ученых к фактической стороне, которая отражала совсем другие тенденции исторического процесса - противоречащие устоявшимся партийным канонам. В этом смысле общественным организациям, созданным при деятельном участии купеческой Москвы, не очень повезло: в советские годы они находились на периферии исследований, занятых в основном иллюстрированием ленинских выводов на конкретном материале. Допустить, что объявленная отсталой отечественная буржуазия могла участвовать в революционных баталиях, было невозможно. А уж говорить о ее ведущей роли в борьбе с режимом тогда тем более никто не мог решиться. Это поставило бы под сомнение борьбу рабочего класса и его пролетарскую сознательность, с помощью которой решались грандиозные исторические задачи. Те самые задачи развития страны, оказавшиеся не под силу российским буржуа.
  
  4. Российские политические элиты и народ
  
  В настоящей главе разговор шел о противоборстве петербургского и московского кланов, определявшем содержание и градус политической борьбы вплоть до краха 1917 года. Вместе с тем не нужно забывать, что противостояние это происходило в элитах империи: дворянско-аристократическая и буржуазно-купеческая прослойки сошлись в жесткой схватке за реализацию своих экономических интересов. Заметим, что борьба не выходила за рамки традиционных буржуазных ценностей, которые ни одна из сторон не ставила под сомнение. Однако этими, несомненно острыми, проблемами далеко не исчерпывалась вся полнота процессов, протекавших в российском обществе, и прежде всего в его глубинах. Борьба отечественных элит за первенство разворачивалась на куда более масштабном и взрывоопасном социальном фоне, с диаметрально противоположными устремлениями правящих групп с их проблемами и основной массы русского народа. В последнее десятилетие существования царской России столкновение этих интересов происходит наиболее часто. Причем факты позволяют говорить об их предельной разобщенности, далеко превосходящей противоречия во властных элитах.
  Оппозиционные группировки неизменно апеллировали к народным массам, во чье благо, по их уверениям, и велись ожесточенные баталии. Попытки привлечь крестьян и рабочих для полноты образа радетелей за счастье народное характеризуют весь политический спектр тех лет. С 1905 года, т.е. с возникновением политической публичности, в рядах как проправительственных, так и оппозиционных сил появляются представители трудовых низов. Однако, как мы увидим, их присутствие немного добавляло к имиджу лидеров. Во время обсуждения проблем, касавшихся не большой политики, а нужд простых людей, крестьяне, рекрутированные в состав тех или иных организаций, мгновенно забывали о своей партийной принадлежности и обрушивались на собственных лидеров, имевших иную точку зрения. Наиболее яркая иллюстрация к сказанному - дебаты в Государственной думе по поводу знаменитого указа от 9 ноября 1906 года о праве выхода из общины. Как известно, в нижней палате третьего созыва, в отличие от первых двух, крестьян насчитывалось немногим больше сорока человек. Больше половины из них входили в правые фракции, остальные числились у октябристов, умеренных групп и трудовиков[1510]. Однако не сложно заметить, что участие депутатов из народа в дискуссиях происходило совершенно вне контекста их партийной принадлежности; они единодушно выступали против указа, игнорируя общую позицию фракций и групп, куда официально входили. Стенограмма показывает, что крестьяне легко вступали в открытые конфликты с фракционным руководством, отстаивая свои взгляды на устройство жизни, весьма далекие от представлений правящих сословий. Так, законодательное принятие указа они расценили как разрушение крестьянской жизни, уничтожение ее коренных общинных основ. И это беспокоило их гораздо больше думских и правительственных раскладов вместе взятых. На предостережение о том, что в случае неутверждения указа дума может быть распущена, последовал ответ:
  "Нас сюда послал народ не для того, чтобы думу беречь, а для того, чтобы облегчить жизнь исстрадавшемуся народу"[1511].
  Очевидно, крестьянство в отличие от либерально настроенной интеллигенции не очень дорожило парламентским институтом.
  Всех крестьянских ораторов, независимо от партийной принадлежности, объединяло стойкое неприятие частной собственности как основы хозяйственной среды. В ходе прений они как заклинание повторяли извечную для них истину: земля должна находиться во владении только того, кто на ней работает. Это раздражало помещичье дворянство, заполнившее думу. Лидер крайне правых Н.Е. Марков клялся в безграничной в любви к крестьянам, наставляя их при этом, что земля должна принадлежать тем, кто может извлечь из нее наибольшую пользу. Он отказывался понимать крестьянские требования о земле:
  "Ведь и сапожник трудится над сапогами, значит, по этой теории справедливости сапоги должны принадлежать только сапожнику, а мы все должны ходить босыми"[1512].
  В первых рядах защитников частной собственности оказалось и синодальное духовенство в лице епископа Митрофана. Этот архиерей из правого лагеря пропел дифирамбы частной собственности, не забывая чередовать их с анафемой общинным порядкам. Аргументируя свою позицию, он ссылался на благотворный опыт, который демонстрировали европейские державы, в свое время отказавшиеся от общины. Епископ воздал должное даже латышам из Остзейского края, вырвавшимся из тисков отсталости и по-новому наладившим свой быт[1513]. Столь трепетное отношение к западным экономическим образцам, проявленное православным архиереем, стало подлинным откровением для крестьянских депутатов.
  "Я не знаю, - восклицал один из них, - с каких пор наше духовенство стало стоять за частную собственность; я не знаю, с каких пор у них изменилось учение"[1514].
  После чего были приведены высказывания почитаемых отцов церкви - Иеронима, Амвросия, Василия Великого - о том, что собственность - плод воровства, совершенного если не теперешними владельцами, то их предками; а бедность - результат скопления имуществ в руках небольшой кучки людей. Вот эти взгляды святых отцов народу были близки и понятны, тогда как речи нынешнего служителя православия приводили в недоумение[1515].
  Вообще само появление Указа от 9 ноября 1906 года дворяне и крестьяне трактовали совершенно по-разному. Официальная точка зрения выводила его из великих реформ начала 1860-х годов, рассматривая нынешние аграрные мероприятия как завершение освобождения крестьянства, начатого полвека назад Александром II. Такой идеологической преемственности, разумеется, придавалась подчеркнуто прогрессивная значимость. Только вот в народном сознании отмена крепостного права воспринималась совсем не так вдохновенно, как властями предержащими. С думской трибуны крестьянский взгляд на великое освобождение наиболее полно изложил архангельский крестьянин И.С. Томилов. Он предложил вспомнить, как обильно в дореформенный период Государственный банк субсидировал помещиков под земли, в результате чего образовалась огромная задолженность, по которой те были уже не в состоянии расплатиться. Из этого-то тупика и вывел 1861 год, когда правительство перевело долги дворян на трудовое крестьянство посредством выкупных платежей за нарезанные ему при освобождении нищенские наделы, которые стали "просто выброшенной обглоданной костью с барского стола, более ничего"[1516]. Несложно представить, какие чувства овладевали помещичьим большинством, вынужденным выслушивать подобные откровения в свой адрес.
  Острые конфликты между крестьянскими депутатами и лидерами правых возникали постоянно, не только в ходе слушаний по указу 9 ноября 1906 года и, что называется, на ровном месте. Как, например, в октябре 1911 года, во время доклада в думе о голоде в ряде районов страны. Поводом послужили речи Н.Е. Маркова и В.М. Пуришкевича, назвавших причинами голода праздность и пьянство крестьян ("если по девять месяцев в году бездельничать и пьянствовать, тогда будет и голод"). Реакция не заставила себя ждать. Ораторам напомнили, кто их кормит: если бы крестьяне пьянствовали большую часть года, то как бы Марков и Пуришкевич жили?! Причины же голода не в лени, а в том, что по двадцать тысяч десятин земли находится в одних руках[1517]. Затем другой представитель крестьянства из правой же фракции предложил установить предельную норму владения землей, а до подготовки соответствующего законопроекта запретить приобретение угодий тем, у кого уже имеется свыше тысячи десятин[1518]. Это предложение поставили на голосование, и оно, благодаря активности рабоче-крестьянских депутатов, было принято, что повергло в небывалый шок думские круги. Руководство палаты поспешило исправить возникшее недоразумение, устроив переголосование, по итогам которого это предложение было благополучно отклонено[1519]. Однако сам факт конфликта наглядно подтверждает: думская деятельность не исчерпывалась противоборством правых и левых, правительства и оппозиции. В его недрах просматривалось и еще одно, не менее острое и более масштабное, противостояние - между бедными и богатыми, правящими сословиями и народом. И хотя дума функционировала в соответствии с партийным принципом, эта проблема, остававшаяся пока на заднем плане, давала о себе знать в публичных дискуссиях, причем в исполнении не только штатных ораторов из социал-демократов[1520].
  Это наблюдение верно не только для проправительственных сил монархической окраски, стремившихся привлекать в свои ряды крестьянство. Такая же картина сложилась и в кругах, оппозиционных царскому режиму; им в неменьшей степени требовалась демонстрация солидарности с трудовым народом. С той лишь разницей, что здесь фаворитом являлись рабочие, поскольку оппозиционные деятели представляли главным образом городскую интеллигенцию и купцов-промышленников. С рабочими у них возникали такие же сложности, как и у правых - с крестьянами. Например, когда летом 1915 года оппозиционный Всероссийский городской союз собрался проводить съезд по проблеме растущей дороговизны жизни, для этого мероприятия было решено привлечь группу рабочих. Однако те не оправдали возлагавшихся на них надежд; сразу после открытия они зачитали декларацию, где устроители съезда прямо объявлялись сторонниками буржуазии, т.е. хозяев, с которыми никакого объединения нет и быть не может. Это заявление внесло заметную нервозность в собрание городских деятелей: во избежание подобных речей рабочих представителей не замедлили лишить слова. Попытки присутствовавших депутатов Государственной думы (Керенского, Скобелева, Хаустова) заступиться за них ни к чему не привели[1521]. Любопытно, что некоторые организаторы съезда предчувствовали такой поворот событий; они изначально не усматривали в этой затее ничего позитивного, поскольку осознавали: различие интересов не позволит изобразить нужного единения прогрессивных сил с трудовыми массами. Последние "примажутся" к съезду лишь для оглашения нежелательных для Городского союза деклараций[1522].
  Не менее остро складывались отношения у купеческой буржуазии с рабочими в рамках другой общественной организации - Центрального военно-промышленного комитета. Крупные московские капиталисты, создавшие и контролировавшие это оппозиционное объединение, ввели в его состав рабочую группу, дабы пролетариат усилил борьбу русских промышленников с антинародным режимом. Но и здесь голоса рабочих зазвучали совсем не так, как хотелось бы лидерам комитета. Получив публичную трибуну, рабочие первым делом обрушились на них с критикой: капиталисты, мол, не видят в них людей, с которыми можно и нужно разговаривать, ничего не желают делать для улучшения положения простого люда: военнопленные находятся в лучших условиях, чем русские рабочие[1523]. И если теперешний режим будет опрокинут, то плоды победы достанутся буржуазии, т.е. Коновалову, Рябушинскому и др. При этом, однако, никому не надо забывать: все богатство страны создается трудовым человеком, который тем более вправе требовать себе лучшей доли[1524]. Накал страстей серьезно обеспокоил руководителей ЦВПК, пытавшихся перевести ситуацию в спокойное русло. Как уверял рабочих представителей А.И. Гучков, он вполне понимает:
  "что накопилось много счетов и многое наболело, но сводить эти счеты и врачевать эти недуги придет свое время"[1525].
  Его призывы к социальному миру не произвели должного впечатления на рабочую группу: последовал ответ, что он обратился не по адресу[1526].
  Приведенный материал помимо политического противостояния правящего клана и либеральной оппозиции выявляет наличие другого вектора, который берет начало не в противоборстве верхов, в нараставшей активности низов. Народные массы с их жизненными потребностями не втягивались в схватку элит, по существу, оставались глухи к призывам лидеров той или иной стороны и придерживались собственного отношения к происходящему. Можно сказать, что простой народ (в отличие от российских верхов), по большому счету, неправомерно делить на правых и левых. Эту мысль подтверждает и наблюдение одного современника тех событий:
  "Народ устал от опеки господ (дворян, интеллигенции - все равно)... и в один прекрасный день возьмет в руки дубину и будет бить каждого, кто носит облик барина"[1527].
  Нельзя сказать, что подобные свидетельства были неожиданными для властей романовской России последнего десятилетия. Конечно, 1905 год не прошел для правительства даром. Возникшее с начала XX века тревожное ощущение пропасти, зияющей между народом и образованными сословиями, уже не могло не беспокоить; сохранение прежнего статус-кво грозило самыми плачевными последствиями для судеб российских элит и династии. Столыпинские реформы - вот инструмент, с помощью которого правительство взялось выправлять ситуацию. Надо заметить, что в императорской России последних двухсот с лишним лет выдвижение любого нового курса, призванного стать судьбоносным для империи, как правило, обосновывалось западной практикой. Властные круги обращались к европейскому опыту и черпали в нем вдохновение для политических и экономических преобразований начиная с Петра Великого.
  Вместе с тем часть правящей элиты считала, что следует не трансформировать западные модели на местной почве, а творчески перерабатывать их, отметая нежелательные модернизационные издержки. Наиболее полно такой подход проявился во взгляде на общину как оптимальную форму устройства хозяйства и быта русского народа. Консервация общинных порядков, воспетых славянофилами, представлялась своего рода залогом от социальных потрясений, которых не смогли избежать европейские державы. Однако небывалые народные волнения в России начала XX столетия поставили под сомнение почвеннические традиции, стимулировав более внимательное отношение к западному опыту. Российская элита, столкнувшись с крестьянскими бунтами и рабочими забастовками, заговорила о необходимости реформирования всего общества. В правящих кругах крепло осознание того, что русский народ не заинтересован в сохранении существующего государственного строя, поскольку не является его органической частью. Решение этой серьезной проблемы теперь стали связывать не с сохранением специфических национальных черт, а с реализацией западных моделей, позволяющих смягчать социальные дисбалансы. Тем более что пример этому предлагало недавнее европейское прошлое: после потрясений Парижской коммуны 1871 года французское правительство сумело снять общественно-политическое напряжение, объединив большую часть своего населения вокруг сугубо буржуазных ценностей.
  После событий 1905 года было решено продвигаться по этому пути и в России. Реформаторский курс, начатый П.А. Столыпиным, предусматривал консолидацию всего общества, а не только правящих классов, на основе частной собственности, единого для всех слоев принципа управления и православия. По мнению властей, проведение такой политической программы надолго избавило бы страну от призрака революции. Заметим, что эти масштабные реформы, именуемые столыпинскими, не являлись, да и не могли являться плодом творчества одного, пусть и несомненно талантливого государственного деятеля. Над ними еще до появления на властном Олимпе Столыпина уже работал целый ряд правительственных чиновников. Поэтому справедливости ради нужно сказать: данный реформаторский курс вызревал в недрах высшей бюрократии, а не в голове одного из лучших ее представителей, как сегодня это пытаются изобразить некоторые страстные почитатели П.А. Столыпина.
  Стержнем новой преобразовательной практики явилось разрушение общинных, т.е. коллективистских форм собственности. Намеченная замена общины массовым частным собственником означала коренной переворот ситуации в деревне: изменение в правовом пользовании, по сути, в каждых 70-ти из 100 десятин российской земли[1528]. Это должно было максимально оживить психологию личного предпринимательства, увлечь трудовой народ в реальное рыночное хозяйство, а не в погромы богатых. Столыпинская политика пыталась устранить то нелепое положение, когда у крупной и средней собственности были владельцы, а у мелкой - нет. Поэтому главные заботы правительства концентрировались на создании мелкого земельного собственника, а не на поддержании крупного землевладения или пестовании узкого слоя кулаков-мироедов, как вслед за В.И. Лениным уверяла советская историография[1529]. Власти устанавливали четкие ограничения по скупке земли, считая, что иначе, при свободном ее обращении, на земельном рынке сложится неуправляемая ситуация, когда наделы станут инструментом для образования крупных и средних владений[1530]. Было предложено ограничить приобретение наделов шестью или двадцати пятью десятинами; сверх указанной нормы покупка земли одним лицом запрещалась. Этот лимит выводился из средней по стране численности семьи - три души мужского пола с удвоением нормы наделения землей, установленной еще в 1861 году[1531].
  Усилия по коренному изменению социального облика русского крестьянства преследовали и определенную экономическую задачу, связанную с повышением эффективности частника-единоличника. Авторы реформы в русле передовой западной мысли того времени утверждали: если в промышленности мелкое производство уступало крупному, то в сельской экономике мелкое хозяйство более выгодно. Так обстояло дело везде, кроме России, где, наоборот, крупные поместья на двадцать и более процентов были производительнее крестьянских[1532]. В связи с этим акцент делался на рыночной состоятельности прежде всего мелких владений, без чего "нам не устоять в великом трудовом состязании народов", продолжая "кормиться, оплачивать нашу внутреннюю промышленность, покупать иноземные товары, платить наши долги"[1533].
  Но, как известно, укрепление института мелкого земельного владения не привело к триумфу массового собственника на российских просторах. Крестьянство неохотно шло на выделение из общины, с большим предубеждением воспринимая инициативы индивидуального землеустройства. Желающие выйти из общины не получали для этого разрешений от мира, о чем убедительно свидетельствует статистика. К середине 1909 года по заявлениям на выход из общины в Курской губернии вынесено более половины отказов, в Орловской - 68%, в Тульской - 71%, в Рязанской - 84%, в Тамбовской - 85%[1534]. В результате к 1910 году по России в целом лишь 17% домохозяйств смогли воспользоваться укреплением наделов в личную собственность и покинули общину[1535]. Эти цифры показывают, насколько напряженной была ситуация в русской деревне того периода, какое негодование вызывали попытки государства избавиться от власти мира. Как вспоминал, будучи еще Пензенским губернатором, И.Ф. Кошко:
  "мир трактовал таких людей как мятежников, не только не подчинявшихся авторитету схода, но и своекорыстно урывавших себе общественную землю вопреки воле мира... Против таких смельчаков стали применяться всякие способы преследования вплоть до поджогов и убийств включительно"[1536].
  Неслучайно, по наблюдениям исследователей, борьба с новыми хозяевами по жестокости превосходила погромы дворянских гнезд[1537]. Кстати, в 1904-1905 годах подобный сценарий прогнозировался в ходе дискуссий, развернувшихся в рамках Особого совещания по сельскохозяйственной промышленности, о чем говорилось в предыдущей главе.
  В думских слушаниях по указу от 9 ноября 1906 года эти опасения прозвучали более внятно. В.С. Соколов напомнил в своем интересном выступлении, что государство держится не верхами: ведь по законам механики если центр тяжести располагается низко, то тело держится прочно, а с перемещением центра выше - теряет устойчивость. То же самое, пояснил депутат, и с государством: центр должен находиться внизу - в общине, вынесшей на своих плечах все невзгоды и, по сути, создавшей Россию. Теперь же власти озаботились оздоровлением русского общества и, исходя из теоретических соображений и отвлеченных научных цитат, решили вышибить из-под него фундамент чтобы построить его на новых началах - на частной собственности[1538]. Все это, заключал он, приведет к тяжелым последствиям, и:
  "через 20-50 лет будут у нас историки; они заглянут в наши стенограммы и они скажут, кто был предусмотрителен, кто это предвидел"[1539].
  Но эти яркие предостережения, звучавшие из уст ряда интеллигентов, все же мало проясняли существо вопроса: почему крестьяне упорно держатся за общину, не желая вступать на частнособственническую стезю? Если же вчитаться в выступления самих крестьян, то можно заметить, что, в отличие от целого сонма глашатаев из правящего лагеря, они вовсе не считали общинное владение отсталой формой хозяйствования. Крестьянские ораторы убеждали, что общинный порядок с его уравнительными переделами земли наиболее полно отвечает условиям крестьянского безземелья:
  "Если вы уничтожите переделы, то получится, что одни будут с избытком всегда пользоваться достоянием от земли, а другие будут тут же голодать; мы говорим, что общинное владение - это есть страхователь всех родившихся в общине людей"[1540].
  Отметим: перед нами крайне важный пункт в рассуждениях крестьян; здесь изложена сердцевина общинной психологии, которую никак не могли постигнуть просвещенные оппоненты. Ведь характеристика общины как "страхователя всех в ней родившихся" означала, что ее механизмы не просто могли предоставить, но в обязательном порядке гарантировали каждому свой кусок хлеба. Причем такой кусок, который будет не меньше, но и не больше, чем у другого. Наличие земли в пользовании домохозяйства прочно увязывалось с количеством душ; рождение или смерть были связаны с дополнительной прирезкой или передачей земли нуждающемуся. Кстати, пресловутая чересполосица, вызывавшая бурное возмущение экспертов по сельскому хозяйству, препятствовала тому, чтобы лучшие участки доставались избранным; потому-то и возникла практика наделения одного человека землей различного качества, иногда даже в разных частях волости. Несомненно, в столь гибкой системе обеспечения жизнедеятельности усматривается воплощение по-настоящему справедливых отношений между общинниками. Можно сказать, что она представляла собой своего рода прообраз того социального устройства, которое возникло в советское время. Успешное функционирование этой системы было необходимо народу, полагавшегося на свои силы и справедливость мира; ни на что другое ему рассчитывать не приходилось. Поэтому нарушение принципа экономического равенства всех членов общины вызывало у крестьян неподдельное раздражение. Так было, например, с выкупными платежами при отделении от мира; в течение многих лет они вносились по круговой поруке, без ведения лицевых счетов, а значит, доказать, кто сколько внес за выкуп, не представлялось возможным. Но по закону, навязанному крестьянам, получалось, "как будто бы лица, желающие выделиться, внесли все выкупные платежи сами; на самом деле половину за них внесла община"[1541]. Таких поворотов крестьянское сознание принять не могло.
  Сознание правящего класса работало совсем иначе, его определяла исключительно личная экономическая целесообразность. Сквозь такую призму крестьянские переделы, чересполосица, суды по совести изумляли, казались дикостью, порождением слабоумия. По мнению образованной публики, эта отсталая система подавляет любое проявление инициативы, закабаляет личность; от тяжелых оков, т.е. от общины, следует немедленно избавиться. Что отвечали на подобные заявления крестьяне? Приведем очень интересное рассуждение крестьянского депутата: русский человек как отдельная единица слаб, поддается всяческим влияниям, особенно иностранным; община же является спасением: вне ее русский человек как рыба без воды, а в ней он из слабого делается сильным, из малодушного - храбрым[1542]. Отсюда очевидный вывод:
  "Нет, господа, подавления личности я в общине не вижу... я вижу, напротив, в общине укрепление личности"[1543].
  Говоря иначе, народная идентификация обосновывалась прежде всего общинными связями, а не индивидуальной практикой, опиравшейся на частную собственность. Причем привлекательность общинных порядков, их справедливость напрямую соотносились с православной верой. Как провозглашал оратор, христианские начала существуют не только для неба: они должны утверждаться и на земле.
  "Можем ли мы сказать, что готовность поступиться частью своих интересов в пользу ближнего, признание принципа: живи и давай жить другим, друг друга тяготы несите и так исполните закон Христов, - можем ли мы признать, что в этом заключается что-то вредное, с чем нужно бороться?!"[1544]
  Приведенный выше материал дает некоторое представление о том, почему вживание института частной собственности в ткань жизни русского народа проходило столь болезненно. Но дело не только в нежелании низов с их коллективистским сознанием жить по-новому. Еще одна причина кроется в том, что часть правящей элиты была непоследовательна в осуществлении реформ. Закрепление земли за отдельными мелкими собственниками - это, конечно, необходимое, но недостаточное условие для запуска рыночных механизмов. Требовалось вовлечь новые домохозяйства в товарно-денежный оборот - от этого напрямую зависела их коммерческая состоятельность. В результате на повестку дня выдвинулся вопрос о кредитовании, поскольку в том нищенском состоянии, в котором пребывала деревня, начать самостоятельное развитие мелкому частному владельцу было крайне трудно. Общепринятая капиталистическая практика предусматривала выдачу кредитов под залог частных угодий. Собственно, все российское дворянство издавна и активно пользовалось подобными займами, в получении которых никогда не испытывало больших проблем. Можно сказать, что теперь речь шла о распространении этой практики на множество возникающих частных домохозяйств. И 15 ноября 1906 года был обнародован указ о выдаче Крестьянским поземельным банком ссуд под залог надельных земель[1545]. Однако этот акт был незамедлительно снабжен поясняющими правилами Министерства финансов, которые фактически лишали крестьян возможности кредитоваться под залог их наделов.
  С этого момента в высшей бюрократии разворачивается противоборство, не прекращавшееся вплоть до начала Первой мировой войны. За этот период состоялись три крупные дискуссии (1908, 1910, 1913 годов) по кредитованию мелких земельных владельцев[1546]. Рассматривались варианты создания специализированной банковской структуры, воспринимающей заемщика не как представителя определенного сословия, а прежде всего как собственника, когда важно качество залога, а не сословная принадлежность. Защитники этих проектов убеждали: пока отсутствует кредитная ответственность землей и имуществом по ссудам, крестьянство не будет приобщено к цивилизованному порядку. Контраргумент звучал так: предлагаемая система залогов, по сути, отдает крестьянство во власть капитала; в этом случае государство лишится контроля над земельным рынком, что приведет к разорению тех мелких частных домохозяйств, для образования которых приложено столько усилий. Поэтому надо ждать, когда русский народ созреет для производительного использования финансовых средств[1547]. Иными словами, крестьянству отказывали в хозяйственной самостоятельности, мотивируя отказ его неподготовленностью к ведению кредитных операций; такой подход заметно тормозил перевод деревни на капиталистические рельсы. Крестьянский собственник, имеющий доступ к кредитной системе, смущал дворян и чиновничество, не желавших видеть в нем равноправного экономического субъекта. А.В. Кривошеин разочарованно заметил:
  "Я совершенно не понимаю, почему благожелательное отношение к крестьянской массе, покуда она бедна, внезапно превращается в неприязнь к людям той же среды, как только они сумели выбиться из нищеты"[1548].
  Все сказанное в полной мере относится и к кооперативному движению, широко развернувшемуся в 1905-1914 годах. По подсчетам исследователей, общее число кооперативов в стране к началу 1905 года не превышало 4 тысяч, а к концу 1914 года их насчитывалось уже около 30 тысяч, и половину из них составляли кредитные кооперативы[1549]. Эти данные постоянно воспроизводятся специалистами, но они не отражают того, что отличало российскую кооперацию от западных аналогов. В России практически отсутствовали начала самодеятельности и самоуправления: все определялось разнообразными циркулярами и инструкциями властей. К тому же кредитные товарищества отличал высокий удельный вес казенных ассигнований[1550]. Это объяснялось тем, что кооперативное становление шло сверху, при прямой поддержке правительства в лице Государственного банка, выделявшего мелкие субсидии населению через кооперативную сеть. Понятно, что все то же Министерство финансов не могло не озаботиться проблемой возврата денежных средств. И так как главное финансовое ведомство постоянно отказывало крестьянству в допуске к общепринятой кредитной практике, оно решило Примечание к проверенному принципу круговой поруки. В результате именно таким образом - а не в залоговом режиме - функционировали российские кооперативы (все члены кооператива связывались общим ручательством за возврат каждой взятой ссуды не как отдельные частные собственники, а как представители крестьянского сословия). Конечно, это не может не удивлять: совсем недавно круговая порука по уплате податей была осуждена и официально отменена, ныне же в кооперативах произошло ее возрождение.
  К тому же роль всех этих расплодившихся кооперативов, вызывавших восторг у многих деятелей царской России, в деле подъема экономики была более чем сомнительна. А вот о чем можно говорить с уверенностью, так это о превращении их в систему по обслуживанию богатых домохозяев: именно данная прослойка деревни размещала здесь свои средства[1551]. Это становилось выгодным делом, поскольку в кредитной кооперативной сети, несмотря на повышенные финансовые риски, проценты установились выше, чем в отделениях Государственного или частных банков: 6-8% против 3-4%[1552]. Постепенно, по мере углубления реформ и появления частника, кооперативы начали работать уже не на казенных субсидиях, а на деньгах деревенских богатеев. Этот вывод убедительно подтверждают цифры: мелкие вклады (до 50 руб.) в системе составляли 55%, но это всего 9% от общих вложений; крупных же вкладов (от 500 руб.) было только 12%, зато давали они почти 61% размещенных средств[1553]. Что касается самых многочисленных мелких вкладчиков, то они входили в кооперативы, как правило, для того, чтобы иметь возможность получить хоть какие-то деньги - но совсем не на развитие или какое-нибудь хозяйственное улучшение, а для решения своих бытовых потребностей. (Собственно, сумма в 30-40 рублей только для этого и годилась)[1554].
  Непоследовательность в создании полноценного мелкого собственника, о которой шла речь, не могла не сказаться и на планах правительства П.А. Столыпина по реформированию управленческих структур. В соответствии с ними предлагалось преобразовать местное самоуправление по бессословному принципу; правовой статус того или иного лица должен был определяться по имущественному цензу, а не по сословной принадлежности. Эту идеологию отражал законопроект по образованию бессословного низового звена - волости, внесенный в Государственную думу в 1908 году. Он предусматривал избирательную систему, где избирателями признавались бы только собственники недвижимых имуществ, облагаемых волостным земским сбором. В то же время члены общины в избирательном отношении не ставились в один ряд с мелкими частными владельцами. Законопроект отказывался и от института волостного старшины, превратившегося из представителя крестьянских интересов в исполнителя указаний уездного начальства; а для соблюдения интересов крестьян предлагалось избирать коллегиальные волостные органы с председателем во главе. Переход к бессословной единице утверждал и новую систему уплаты податей, которые теперь переставали быть прерогативой крестьянства[1555].
  Акцент на имущественный ценз как главный регулятор жизни вызвал резкие возражения нижней палаты. Уже в докладе по законопроекту говорилось, что идея автоматического признания гласными лиц, обладающих высоким цензом, выглядит просто кощунственной:
  "Можно быть душевнобольным, можно быть человеком абсолютно никуда не годным... опороченным всем местным обществом, но если у такого человека имеется ценз, тем самым он гласный без выбора. Трудно представить более неудобное, более абсурдное предложение"[1556].
  Выводы думской комиссии поддержали многие депутаты. Трудовик Дзюбинский возмущался: в то время как понятие "гражданин" уверенно завоевывает правовое пространство, нам предлагают мерить всех людей по недвижимому имуществу и в зависимости от этого наделять их привилегиями. Следовательно, избирательное право получит не человек, не личность, а его имущество, его кошель:
  "Земля, дом, даже скотный сарай - все это дает право быть участником в улучшении состоянии местной жизни; но образование, знания, личность не существуют, а существует только имущество, и оно дает человеку значение и право"[1557].
  С этим трудно не согласиться: при таком подходе, декларирующем бессословность, на первый план выступали имущественные различия, подрывая тем самым идеологию самоуправления.
  Но с наиболее страстной критикой обрушились на законопроект проправительственные силы. Перспективу уравнения в правах с зажиточными крестьянами-хозяевами дворянство встретило без восторга. Именно его сопротивлением объясняется крайне медленное прохождение законопроекта о местном самоуправлении в обеих палатах: и в Государственной думе, и в Государственном совете он лежал по три года[1558]. В ход пошли знакомые аргументы о преждевременности такого развития событий, о неподготовленности крестьянства к участию в проектируемой управленческой модели, о том, что влияние правительства на ход сельской жизни будут сведено на нет и т.д.[1559] Кроме того, влиятельные оппоненты законопроекта уверяли: состыковать новую бессословную единицу с сословным земством - это все равно, что пристроить к петербургскому Исаакиевскому собору московский храм Василия Блаженного.[1560] Тревожил правых и политический аспект: они видели в бессословной волости площадку для разложения народа[1561]. Их недоумение вызывал также тот факт, что в одном управленческом органе власти предполагали собрать дворян и крестьян. Как заявил П.Н. Дурново:
  "рискованно создавать самоуправляющиеся единицы, смешивая в них большое число людей неимущих с весьма малым числом имущих... когда все помыслы неимущих направлены к отбиранию земли у имущих"[1562].
  В итоге важное дело реформы местного самоуправления было свернуто: провести в жизнь новые принципы управления не удалось. Кстати, заметим: во время слушаний по земельным делам крестьянские депутаты буквально не сходили с думской трибуны, страстно отстаивая свою точку зрения. А в дебатах о бессословной волости никто из них не выступил ни разу; они даже не появились в зале, что и было замечено другими ораторами[1563]; очевидно, перспектива единого с дворянством волостного органа их не очень занимала.
  Возвращаясь к столыпинским преобразованиям в целом, следует сказать, что перевод крестьянского мира на рельсы частной собственности сопровождался ломкой привычного жизненного уклада. Перестройка общества в русле буржуазных ценностей потребовала усиления национально-православной риторики, особая роль отводилось религиозной политике. П.А. Столыпин провозглашал:
  "Православие - это жизненная основа нашего государства, душа народная, объединившая и объединяющая миллионы русских"[1564].
  По мысли государства, именно православие обязано взять на себя функцию сглаживания издержек капиталистической практики; православная религия должна, насколько это возможно, смягчать, гармонизировать отношения между бедными и богатыми.
  Подобный опыт был наработан западными странами, которые столкнулись в свое время с теми же проблемами. К их решению там активно подключались христианские церкви, на основе религии пытаясь наладить взаимодействие разных экономических слоев. О том, как это происходило, поведал чиновник духовного ведомства В.К. Саблер (обер-прокурор Синода в 1911-1915 годах), собравший обширный материал о работе на этой ниве европейских церквей. Он посетил целый ряд предприятий в разных странах, где сумел разглядеть, как два, казалось бы, враждебных фактора - капитал и труд - сливаются в одну творческую силу. Например, подобную идиллию В.К. Саблер обнаружил на фабрике в г. Реймсе (Франция). Хозяин с семьей являли рабочим образец добротной христианской жизни, постоянно заботились об условиях их существования, жили с ними одними интересами, все вопросы обсуждали совместно, вместе пели псалмы, штрафы назначали ничтожные, мастерам в обиду не давали и т.д. В результате хозяева окружены вниманием и заботой: нет даже намека на конфликты[1565]. Затем Саблера привлекла итальянская Феррара, где один крупный землевладелец не мог ни о чем думать, кроме как о крестьянах, живущих по соседству. Он настойчиво учил их хозяйствовать по науке; серьезно беспокоясь о досуге тружеников, отдал старинный замок с садом под народный дом для лекций и конференций[1566]. Таких примеров на страницах книги немало. Их упоительное изложение сопровождается повторением глубокой мысли:
  "Только совместная работа в христианском духе есть единственное спасительное средство, упрочивающее нравственное и материальное благополучие"[1567].
  Не беремся здесь детально рассматривать взгляды очарованного В.К. Саблера на европейскую действительность, отметим лишь, что роль христианства в качестве инструмента по достижению социального мира широко рекламировалась и в России. В этом смысле власти возлагали на православие определенные надежды. Напомним, что подобный подход разделяли также религиозные круги, призывавшие к обновлению синодальной церкви. Среди обновленцев наиболее ярко заявлял о своей социальной позиции известный священник Г.С. Петров (в 1908 году лишенный за это сана). Он прямо говорил, что для оздоровления общественной обстановки одни должны дать, другие - получить; если этого не произойдет по доброй воле, то неимущие прибегнут к силе[1568]. Решить дилемму должна помочь православная церковь: для нее открывается широкое и светлое поле деятельности. Причем она:
  "должна идти не с одним только словом утешения к обездоленным, не с одной проповедью покорности, а и с призывом к справедливости к людям, могущим черному труду создать более светлое положение"[1569].
  Но для того, чтобы приступить к решению этой задачи, РПЦ нуждается в серьезном обновлении, в противном случае она будет просто не в состоянии адекватно отвечать на вызовы времени. Собственно, в этом и состояло основное отличие: Синод считал, что православной церкви все по плечу, если безбожники не будут чинить ей препятствий, а религиозные реформаторы настаивали на формировании ее нового облика. Но никто из них не ставил под сомнение действенность православия в России. Православная принадлежность большинства русских людей не обсуждалась. Отход же значительной части населения от господствующей церкви, особенно явно наметившийся после 1905 года, находил свое обоснование: официоз расценивал это как следствие агитации атеистов, а оппоненты - как ущербность синодальной практики.
  Вот в этом, на наш взгляд, и заключалась коренная ошибка. Понятно, что объединительные христианские мотивы могут возыметь реальное действие в смысле сглаживания социальных противоречий только в однородной конфессиональной среде. При проведении болезненных реформ с различными интересами это позволяло сохранять идейно-нравственный стержень, апеллируя к которому можно выстраивать какие-то невраждебные отношения между бедными и богатыми. Кстати, идеолог российской землеустроительной реформы датчанин А.А. Кофод хорошо это чувствовал. Как он отмечал, в Ковенской губернии антагонизма между помещиками-поляками и крестьянами-литовцами не наблюдалось, поскольку те и другие были католиками. А в тех западных губерниях, где помещики-поляки были католиками, а русские крестьяне - православными, всегда ощущалась повышенная напряженность[1570]. Да и примеры из европейского опыта, приведенные Саблером, относились либо к католикам, либо к протестантам. В Европе эти недружественные христианские течения история уже давно развела по отдельным странам, и там речь шла о работе церквей в однородной религиозной среде. О том, что единая - в данном случае православная - церковь существует и в России, доказывать кому-либо, тем более в начале XX века, было излишне. И все-таки социальное сотрудничество под эгидой православия в России, мягко говоря, не налаживалось. Та атмосфера, в которую в ходе перемен погружалось российское общество, приводила в растерянность наблюдателей. Известный философ и публицист князь Е.Н. Трубецкой отмечал настойчивость властей по насаждению слоя мелких владельцев, писал об улучшении материального благосостояния и т.д. Но, с другой стороны, его все больше беспокоила идейная, духовная сторона дела. Будущее страны, рассуждал князь, не может основываться исключительно на экономических трансформациях:
  "между тем тех нравственных устоев, на которых могла бы утвердиться новая великая Россия, в нашей жизни пока еще не видно";
  облик нашей мелкой буржуазной демократии едва ли можно назвать симпатичным[1571]. Весьма любопытна и такая мысль:
  "Если у нас есть основание верить в будущее России, то основание это - скорее в прошлом, чем в настоящем. Трудно поверить, чтобы народ, родивший Сергия Радонежского и Серафима Саровского и давший миру таких великих гениев, как Пушкин, Достоевский, Толстой и Соловьев, - затем утратил смысл своего существования и отдал все свои силы бессмысленному плотскому идеалу материального благополучия"[1572].
  Мнение известного российского интеллектуала свидетельствует о слабости тех морально-нравственных устоев, на которых могло бы завязаться социальное взаимодействие. Вопреки надеждам православие не стало объединительным фундаментом для российского общества, так как значительная часть народа не была приверженцем его синодальной версии. В отличие от правящих элит русский мужик всегда жил в пестрой конфессиональной старообрядческой среде. Ему было абсолютно безразлично все, касающееся никонианства - реформированного или не очень: разницы между чиновником Саблером и либералом Петровым он не видел, да и вряд ли хотел видеть. А значит, попытки нащупать какие-то консолидирующие начала с народными низами посредством никонианского религиозного инструментария были абсурдными. Это равносильно тому, как если бы кто-то решил с помощью христианства налаживать жизнь в мусульманской стране. А вот с православием господствующей синодальной церкви в царской России примерно это и произошло. Единой конфессиональной среды в стране со времен раскола (уже двести с лишним лет) не существовало, потому как конфессиональная рассортировка не приняла здесь конкретных географических очертаний, как это произошло у западных соседей. При этом российское правительство вместе со всем образованным обществом пребывало в полной уверенности, что в религиозном плане простые русские люди точно такие же, как они, - правоверные никониане. Причин сомневаться в никонианской принадлежности народа у просвещенных умов не имелось, т.к. всеобщая перепись 1897 года гласила: численность паствы РПЦ достигает 70%, староверов выявлено всего около 2% - меньше, чем католиков (9%) и лютеран (около 3%). Исходя их этих официальных данных, обсуждать действительно было нечего.
  Однако некоторые представители образованных классов все-таки обращали внимание на специфические народные черты, питавшиеся явно не официальным православием. Например, светский богослов С.Д. Бабушкин, отдавший много лет судебно-прокурорской системе, под конец жизни изложил необычные для тех лет взгляды. По его убеждению, православие в России только тогда обретет истинную силу (т, е. укроет русского человека от социальных бед), когда отбросит юридическое понятие частной собственности и всю систему римского права, расходящуюся с внутренним смыслом народной жизни. Законы римского права, зародившись на почве эгоизма, далеки от православного духа, от сознательного служения правде и справедливости[1573]. Такой правовой строй "положительно ненавистен не только православному человеку, но и человеку, подчиняющемуся чувству стыда, велению совести и жалости к ближнему"[1574]. Несомненно, неприятие С.Д. Бабушкиным института частной собственности было навеяно его служебной практикой; он видел, что синодальное православие совершенно не отвечает внутренним запросам простых людей, весьма далеких, не в пример правящим элитам, от капиталистических прелестей. Несоотнесенность официального православия с жизненным укладом русского народа отмечали и отдельные представители самой РПЦ. Так, ректор Московской духовной семинарии архимандрит Феодор (Поздеевский) в ходе полемики с интеллигенцией из религиозно-философских обществ, жаждавшей церковного обновления, говорил, что она не сможет увлечь этой задачей простых людей, поскольку те гораздо ближе к старообрядчеству. И ничего общего с воззрениями просвещенной публики русский народ не имеет[1575].
  Однако все это лишь отдельные наблюдения и замечания: сколько-нибудь серьезных выводов относительно роли староверия в жизни русского народа в то время сформулировать было невозможно. Этому не способствовали и данные о переходах из православия в старообрядчество после провозглашения свободы вероисповедания, т.е. после Указа о веротерпимости от 17 апреля 1905 года. По сведениям МВД, с 1905 по 1911 год из РПЦ в старую веру обратились всего около 24 тыс. человек; даже в различные секты (баптистов, евангелистов, адвентистов) из православия за тот же отрезок времени перешли в два раза больше человек (48 тыс.)[1576]. Широкого притока якобы никонианской паствы в староверие не произошло, а ведь некоторые светские и богословские интеллектуалы пореформенной России прогнозировали, что в условиях свободного вероисповедания до половины населения ударится в раскол.
  Почему же не произошел массовый переход из православия в старообрядчество после провозглашения свободы вероисповедания? Это обстоятельство требуется осмыслить по-новому. Во-первых, необходимо уточнить, чего же именно не произошло. Если быть точным, то не состоялась массовая регистрация староверов и их общин, намеченная государством с учетом новых условий. Ведь статистические органы естественно ориентировались на официальные, а не какие-либо иные цифры: они добросовестно фиксировали сведения об обратившихся к старой вере; когда же таких данных к ним не поступало - отражать в своих отчетах им было просто нечего. Если от статистики обратиться к существу проблемы, то следует повторить: в реальности значительная часть простых людей всегда находилась в орбите различных староверческих толков и согласий, и официально фиксировать переход, которого фактически не было, им казалось просто бессмысленным. Вот почему после 1905 года отмечаемый всеми исследователями отход населения от господствовавшей церкви не сопровождался повальным переходом в старообрядчество.
  Во-вторых, следует учитывать стойкое нежелание староверов регистрировать официальным порядком свои общины, утверждать у властей своих наставников. Об этом прямо говорится в письме епископа-старообрядца Иннокентия в старообрядческую комиссию Государственной думы. Как он разъяснял, массы староверов с большой опаской относятся к закону о регистрации своих общин, поскольку "входить в общение с господствующей церковью", с иноверными, т.е. с никонианами, не желают[1577]. Попросту говоря, староверам были абсолютно безразличны предлагаемые государством правила по упорядочиванию их религиозной жизни. А детальная регламентация деятельности общин лишь усиливала их неприятие и подозрения[1578]. Резюмируя сказанное, подчеркнем: мы имеем дело не с проблемой обретения религиозной идентичности, как думали тогда, затем в советскую эпоху и как думают до сих пор, а с особенностями юридического оформления в правовом пространстве российской империи. Поэтому рассуждения об утрате старообрядчеством привлекательности в народных массах выглядят по меньшей мере несостоятельными.
  Напротив, после декларации 1905 года о свободе вероисповедания староверие в России заметно активизировалось. Что касается поповцев, то их усилия, как и всегда, сосредоточились на выстраивании полноценной церковной инфраструктуры, благо теперь для этого открылись невиданные возможности. И поповцы воспользовались ими сполна: во всех регионах Рогожская иерархия, опиравшаяся на финансовый потенциал богатого купечества, стремительно набирала силу. Поповцы неизменно подчеркивали древние традиции своего благочестия, устраивали торжественные пения, крестные ходы со старинными иконами, чем привлекали множество людей. Именно публичность их богослужебной практики вызывала большую тревогу у господствовавшей церкви. Еще К.П. Победоносцев усматривал в организованной иерархии поповцев конкурентов синодальному духовенству. Теперь же, в новых условиях, это соперничество превращалось в открытое противостояние. Как считали многие, образование двух церквей (синодальной и староверческой поповской) оставалось лишь делом времени[1579]. Допустить подобное развитие событий хранители веры из РПЦ не могли. На IV Миссионерском съезде в 1908 году, собравшем свыше восьмисот священнослужителей и мирян, они обрушились на Рогожскую иерархию, потребовав от правительства признать ее вне закона как "не имеющую правового и спасительного исповедания веры и непрерывного преемства благодатной хиротонии от Христа"[1580]. Для разоблачения ее зловредной сущности съезд призывал приложить все силы. В этой связи даже Государь император был объявлен не кем иным, как "Первым Миссионером Православной Веры и Церкви"[1581].
  Не будет преувеличением сказать, что после 1905 года РПЦ в своем противостоянии старообрядчеству сосредоточилось на борьбе с поповцами. Достаточно просмотреть журнал "Миссионерское обозрение" за 1905-1914 годы: около 70% помещенных в нем материалов посвящены критике Рогожской иерархии, информации о жизни и деятельности этого согласия. Заметим, что и для церковных обновленцев староверие как таковое означало прежде всего рогожское течение, а не беспоповские толки. Либерально настроенный священник Г.С. Петров вел переписку именно с поповцами; православный архимандрит Михаил принял старую веру, став старообрядческим епископом[1582]. И на тот же миссионерский съезд в Киев, для бесед с участниками, прибыли представители рогожан, а не каких-либо беспоповцев[1583]. Об активности поповского согласия свидетельствуют также всероссийские и региональные съезды, проведенные староверами: до Первой мировой войны прошло 49 съездов, из них поповских - 41 (39 белокриницких и 2 беглопоповских)[1584].
  Возросшая публичная активность поповцев превращала их в главную мишень господствовавшей церкви. Другие представители староверия - беспоповцы - раздражали гораздо меньше. Прежде всего потому, что они не демонстрировали такую же вызывающую открытость, т.е. попросту не мозолили глаза: такую поведенческую модель предопределяло отсутствие иерархии и связанных с ней таинств. Однако это обстоятельство нельзя трактовать как угасание беспоповства на фоне укреплявшейся Рогожской иерархии. Современники подчеркивали, что беспоповщина являлась самым многочисленным направлением старообрядчества, причем в нем практически отсутствовала интеллигенция[1585]. Беспоповцы не только не афишировали свою жизнь, но и всячески стремились избегать контактов с властями. Отсюда такое незначительное число съездов, устроенных их толками в 1905-1914 годах. Например, верхи федосеевцев в лице совета Преображенского богадельного дома хотели в официальном порядке (т.е. с разрешения МВД) созвать в Москве Всероссийский съезд для обсуждения старообрядческого законодательства. Но от этой затеи пришлось отказаться, поскольку рядовые единоверцы, настроенные резко против регистрации общин и ведения метрических книг, грозили "проклясть устроителей съезда". В результате вместо него состоялось лишь совещание ряда наставников, которые тем не менее отказались поддержать правительственный законопроект об общинах, расценив его как "попытку сломать веру"[1586].
  Материалы о старообрядчестве последнего десятилетия царской России показывают: если в видимой части староверческого айсберга наблюдалась безусловная гегемония богатых рогожан, то в невидимой заметно нарастала активность радикальных согласий, и в первую очередь бегунов-странников, численность которых с развитием железнодорожной сети заметно возросла[1587]. Отчеты различных епархий, поступавшие в департамент духовных дел МВД, неизменно содержали сведения о серьезном присутствии в разных губерниях последователей этого течения. Владимирский архиепископ сообщал о зараженности многих уездов и города Иваново-Вознесенска; в одном только Шуйском уезде было выявлено около шестисот бегунов. Суть их представлений о российской действительности выражали наставники, которые продолжали развивать учение о воплощении антихриста, заявляя, что "в жизни два пути к спасению - борьба и бегство. Сильные да борются, а не могущие да бегут"[1588]. В основе взглядов странничества лежало полное отрицание частной собственности и обязанность каждого трудиться на пользу всего общества. Наставники даже вели особые "завещательные" книги, куда записывалось, какие вещи принадлежат тому или иному единоверцу[1589]. Старые и тяжелобольные у бегунов, как правило, умирали вдали от посторонних, лишь среди своих единоверцев; считалось, что последние минуты не должны быть омрачены присутствием никониан[1590].
  Сведения о бегунах оставались крайне скудными и приблизительными. К тому же отличить их было нелегко: они легко крестились, могли заявиться прямо в храм и "вообще притворно выдавали себя за православных"[1591]. После 1905 года они, как и ранее, отказывались регистрировать общины, вести метрические книги и тем более утверждать у властей своих наставников. Известный центр бегунов, обнаруженный еще в середине XIX века в селе Сопелки Ярославской губернии, давно утратил свое прежнее значение: к 1908 году здесь уже не существовало ни одного странноприимного дома[1592]. Любопытные сведения о секте содержатся в отчете чиновника МВД, который присутствовал на региональном съезде беспоповцев другого - часовенного - согласия в г. Екатеринбурге в сентябре 1911 года. Из донесения следовало, что широкое распространение бегунов оказывает влияние на часовенное согласие. Здесь радикальные призывы, в отличие от пропаганды поповцев, находили большой отклик. Как удалось выяснить чиновнику, странническое согласие представляло собой разветвленную сеть, разбросанную по всей России и состоявшую из так называемых "переделов". Во главе каждого из них стояла тройка наставников, именовавшихся "преимущими": первый являлся духовным главой "передела", второй присматривал за ним и доносил собору о его проступках, третий выполнял функции секретаря при них. Они вершили в согласии свой собственный суд. Бегуны располагали и денежными средствами: когда кого-то задерживала полиция, они открыто заявляли, что могут внести значительные суммы на выкуп единоверца[1593].
  Изучение старообрядческих корней позволяет лучше осознать, что народные массы не были аморфными, как может показаться на первый взгляд; они представляли собой простроенные в рамках определенных согласий организационные структуры и, по сути, пронизывали низы общества вдоль и попрек. Однако понимание этих реалий было давно утрачено: несколько десятилетий прошло со времени увлечения российского общества расколом. В 60-70-х годах XIX столетия народническая интеллигенция и староверы не могли понять друг друга; теперь, в начале нового века, староверческую суть русского мужика различали вообще немногие, а точнее, только те, кто сами вышли из народных глубин.
  Одним из таких людей был известный литератор Максим Горький. Действительно, в знании народной жизни, в отличие от подавляющего большинства интеллигенции, в том числе и радикальной, ему отказать трудно. Горький был знаковой фигурой в событиях 1905 года; находясь в эмиграций после поражения революции, он решает внести серьезные коррективы в подготовку будущей борьбы. Как мы видели, в начале XX века огромная популярность сделала его своего рода связующим звеном между различными революционными группами и московской буржуазией, разыгрывавшей тогда (впрочем, как и всегда) свою карту. После революции Горький, примкнувший к большевикам, отвергает сотрудничество с оппозиционными староверческими капиталистами. Он сосредотачивается на взаимодействии с низами раскола, понимая, что именно здесь кроются потенциальные силы для борьбы с правящим режимом. (Все это очень напоминает рассмотренную нами в первом разделе эволюцию А.И. Герцена и Н.П. Огарева: от контактов с раскольничьими богатеями к хождению в народ). Кстати, религиозная окраска этого начинания, далекого от классического марксизма, вызвала большое неудовольствие В.И. Ленина[1594].
  История открытия на итальянском острове Капри школы для революционных пропагандистов из народа хорошо известна в литературе. Однако ряд выявленных архивных документов позволяет взглянуть на это горьковское детище более обстоятельно. Своего рода идеологическим обоснованием сотрудничества народных масс и интеллигенции стала повесть М. Горького "Лето", вышедшая в 1909 году. Сюжет ее таков: интеллигент приезжает в деревню - вести революционную работу; основным его помощником становится раскольничий начетчик, беспоповец Петр Кузин. Именно он собирает подходящих людей из уездной бедноты, очевидно своих единоверцев, среди которых и разворачивается антиправительственная агитация. Кстати, по поводу православия господствующей церкви он замечает, что это вера денежная[1595]; и делает такие, например, заявления:
   "Интеллигентов бы нам парочку хороших... когда нас будут тысячи и миллионы, мы без злобы возьмем за горло кого надо"[1596].
  В таком именно ключе и решил действовать Горький: готовить агитаторов для староверческого большинства из старообрядцев. Поэтому кадры для школы набирались, как правило, из регионов со сложившейся староверческой репутацией: Владимирской и Нижегородской губерний, из Лефортовского и Рогожского районов Москвы[1597]. Как установила полиция, в школе занимались некий крестьянин И. Панкратов с характерной кличкой Старовер, рабочий И. Казанец - с такой же кличкой, и еще один персонаж - с фамилией Староверов. Был здесь и гражданский муж Елизаветы Шмидт - сестры погибшего Николая Шмидта, также беспоповца[1598]. Именно этим слушателям Горький адресовал лекции о русской душе и о роли староверия в русской истории. Для обоснования своих мыслей он использовал, в частности, рассказ В.Г. Короленко "Река играет"[1599]. По мнению Горького, в образе героя этого рассказа, раскольника с Ветлуги, удачно:
  "дан исторически верный тип великорусса - того человека, который ныне сорвался с крепких цепей мертвой старины и получил возможность строить жизнь по своей воле"[1600].
  Достойно внимания и организационное устройство школы. Все дела в ней, кроме мелких хозяйственных, решались советом, состоящим из шести лекторов и шестнадцати слушателей. А исполнительный комитет состоял из двух преподавателей и трех воспитанников, так что ученики имели полную возможность высказывать свое мнение и, по сути, руководить школой[1601]. Именно от лица этого совета последовало приглашение В.И. Ленину - прочитать лекции; тот отказался, пригласив всех к себе в Париж: так будущий вождь мирового пролетариата выражал свое недовольство. Слушатели школы написали ему в ответ:
  "Мы не можем быть орудием в руках каких-либо личностей или групп: все решения здесь проводятся большинством",
   и
  "наше настояние есть осуществление воли пославших нас организаций"[1602]
  (особенно примечательна последняя фраза). Лекции Ленина на Капри не состоялись; как мы понимаем, обосновывать перспективы революции в Европе, увлекавшей вождя и его свиту, в данной аудитории было не совсем правильно. Да и Горький считал, что Россия должна собственными силами освободиться от царизма, не дожидаясь Запада; такой подход, в отличие от большевистских интеллектуалов, представлялся ему более верным.[1603]
  Заметим, что эта горьковская мысль была не лишена смысла. Маститый писатель лучше представлял психологию русского народа, чем его оппоненты по партии. Перспективу он видел в переориентации наиболее организованных слоев русского народа, т.е. тех же старообрядцев, с преобладавших монархических позиций на революционные. Как известно, низы рассматривали царя в качестве заступника, способного отобрать землю и фабрики у ненавистных богатеев. Перед пропагандистами стояла задача продемонстрировать им новый - реальный, а не мифический - инструмент для решения своих нужд: народную революцию. Неслучайно Горький с энтузиазмом пишет о трансформации черносотенных воззрений в революционную практику. В упомянутой повести "Лето" начетчик П. Кузин, помогающий налаживать агитационную работу среди единоверцев, раньше числился активистом черной сотни[1604]. Или взять воспоминания Горького о слушателе школы на острове Капри М. Вилонове, который рассказывал писателю, насколько болезненно происходило у староверов-уральцев изживание монархических иллюзий: рушились семьи и родственные связи, но ненависть к старому миру брала свое[1605].
  Чем ближе к 1917 году, тем явственнее ощущались изменения в староверческой среде. Полицейские источники фиксировали, что в 1910 году, после провала вероисповедных законов, староверческая масса сильно полевела[1606]. Ее монархические пристрастия постепенно таяли, причем -что особенно важно - их вытесняли отнюдь не либерально-конституционные взгляды, с начала XX века овладевшие большой частью российской интеллигенции. Староверы оставались абсолютно равнодушны к знаменам либерализма. О беспоповцах, представлявших главным образом бедные крестьянско-пролетарские слои, уже говорилось выше: шкала их жизненных ценностей слабо соотносилась с принципами либерализма. Даже у поповцев Белокриницкой иерархии группа либеральных миллионеров, которая заправляла делами согласия, с огромным трудом продавливала нужные им политические решения. На XIV старообрядческом съезде, в августе 1915 года только неимоверными усилиями П.П. Рябушинского, Д.В. Сироткина, М.А. Пуговкина, Г.М. Кузнецова и др. была принята резолюция о поддержке Прогрессивного блока[1607].
  Вместо либеральной идеологии старообрядческие низы проявляли интерес к радикальным рецептам, а именно к завладению землей и собственностью правящих сословий. О том, как протекал этот процесс, свидетельствует видный оппозиционный деятель П.Н. Милюков. Он посетил Москву в октябре 1916 года и был поражен тем, насколько изменилось старообрядческое лицо Первопрестольной; консервативные низы Преображенского, Замоскворецкого, Рогожского районов заговорили языком, более свойственным швейцарской эмиграции. Лидер кадетов замечал:
  "Если бы представители правительства слышали этот язык, им должно было бы стать страшно, они поняли бы тогда, чем они шутят"[1608].
  На этом фоне заметно выросла и популярность социалистов. Например, если для социал-демократов город Москва как поле политической деятельности раньше просто не существовал, то теперь их пропаганда силового решения социально-экономических проблем находила здесь живой отклик[1609]. О тех же процессах говорили не только оппозиционеры, но и правительственные чиновники. Так, представитель правящей царской бюрократии С.Е Крыжановский обращал внимание на схожесть чаяний правых низов и социальной программы левых партий: просто одни жаждали перераспределения собственности именем самодержавного царя как защитника интересов народа от утеснения богатых, а другие предлагали проделать то же самое именем республики[1610].
  "В этом обстоятельстве следует, по-видимому, искать объяснение того странного на первый взгляд явления, что крайне правые и крайне левые элементы так легко переходили у нас из одного лагеря в другой"[1611].
  В свете этого наблюдения, высказанного опытном чиновником, более понятным становится странное на первый взгляд заявление крайнего черносотенца А.И. Дубровина, который называл себя коммунистом-монархистом. Лидер "Союза русского народа" выступал за улучшение благосостояния народа, за урезонивание бюрократии, против эксплуатации масс помещиками и капиталистами; а в качестве инструмента для достижения этих, по сути, социалистических целей он видел монархию[1612].
  Представленные мнения показывают, как именно решалось главное противоречие российского общества: между бедными массами и богатыми слоями. Политическое противостояние внутри элит мало интересовало русский народ. Традиционно он связывал удовлетворение своих жизненных потребностей с монархией, но получил от нее активизацию буржуазных реформ в православно-синодальном облике. И люди стали постепенно отворачиваться от власти, довольно быстро осваивая иной идейный инструментарий. В первую очередь сказанное относится к самой многочисленной части народных низов - старообрядцам. Этот вывод, не имеющий ничего общего с советской историографической традицией, подтверждается советской же литературой. Профессиональные историки, как известно, не балуют своим вниманием труды литераторов, не видя в них особой ценности для исследовательского поиска. Между тем острый писательский взгляд способен заметить детали, из которых складываются многообразные жизненные процессы. В ранней советской литературе представлена целая галерея народных персонажей - участников революционных событий. Внимательное знакомство с ними позволяет утверждать: активных деятелей, принявших сторону большевиков, авторы относят главным образом к старообрядцам.
  Обратимся к известной повести Бориса Пильняка "Голый год" (1920). Среди ее героев мы видим Архипа Архипова, который сидит в местном исполкоме и утверждает списки буржуев на расстрел. Этот крестьянин в кожаной куртке и с внешностью Пугачева - не кто иной, как сын известного раскольничьего начетчика: он очень дружен с отцом, советуется с ним, горюет о его смерти[1613]. Другой персонаж повести, Семен Зилотов, также является уважаемым раскольничьим начетчиком: его непререкаемый авторитет у бедного населения обеспечил ему путь в Совет, от имени которого он разъезжал для бесед о помещиках, о братстве, о республике[1614]. Идея повести в том, что интеллигенция в своем большинстве не пошла за Октябрем; зато автор показывает, кто пошел, и утверждает, что вся "история России мужицкой - история сектанства... а оно пошло с раскола"[1615]. События знаменитой повести Всеволода Иванова "Бронепоезд 14-69" (1922) происходят на Дальнем Востоке: красные воюют с белыми. Руководители отряда - начальник штаба Никита Вершинин и казначей Васька Окорок - опять-таки староверы. Командир - выходец из пермских земель, его ближайший помощник и вся его родня - испокон веку "раскольной веры"[1616]. Те же особенности отражены в грандиозном романе Л.М. Леонова "Пирамида". Об одном из лидеров большевистской партии, Тимофее Скуднове, рассказывается, что он в кожаной комиссарской куртке воевал на фронтах Гражданской войны, взрывал церкви, имел "репутацию всенародного человека". Но, как замечает Л.М. Леонов, только одно в его описании упущено из виду - "кондовое староверческое происхождение"[1617].
  Вспомним и широко известную трилогию А.Н. Толстого "Хождение по мукам". Один из ее главных героев, инженер Иван Телегин, по сюжету оказывается на стороне большевиков. Но самое интересное - как он к ним попадает. Будучи заводским инженером, он сходится с рабочей семьей Рублевых, про которых замечено, что они староверы из пермских лесов[1618]. Когда свершилась революция и Телегин пребывал в полной растерянности относительно своего будущего, он встретил на улице Петрограда Василия Рублева (сына). Тот, ставший у большевиков заметной фигурой, говорит: "Приходи завтра в Смольный, спросишь меня"[1619]. После этой судьбоносной встречи Телегин делает любопытное признание героине романа Даше:
  "Я не верю, чтобы эти большевики так вдруг и исчезли. Тут корень в Рублеве... их действительно никто не выбирал, и власть-то их на волоске... но тут весь секрет в качестве власти... эта власть связана кровяной жилой с такими, как Василий Рублев... у них вера"[1620].
  Та же самая мысль лежит в основе знаменитого "Чапаева" Д. Фурманова (1923). Главный герой представлен здесь как продолжатель традиций Степана Разина и Емельяна Пугачева: "те в свое время свои дела делали, а этому другое время дано" (те, напомним, громили дворянство и никонианских священников)[1621]. Как и названные исторические персонажи, Чапаев больше народный герой, чем сознательный революционер:
  "программы коммунистов не знал нисколечко, а в партии числился уже целый год, - не читал ее, не учил ее, ни разбирался мало-мальски серьезно ни в одном вопросе"[1622].
  Вот из такого народного материала партия в лице комиссара Федора Клычкова (прототипа Фурманова) умело и осторожно создает человека для новой жизни. А этот будущий человек, между прочим, наделен следующими до боли знакомыми чертами: неверие в международную пролетарскую солидарность, недоверие к начальству, штабам (там окапались враги), полное отторжение интеллигенции, стремление поделить все по справедливости. Наконец самое интересное: Чапаев проявляет жгучую ненависть к священникам - "а то какой же поп, коль обману нет?" - и в тоже время креститься[1623]. Конечно, этот нюанс имеет принципиальное значение, ведь паства никонианской церкви, выстроенная на строгом почитании иерархии так поступать, естественно, не должна. Очевидно, что жизненные взгляды Чапаева являются продуктом совершенно иной религиозно-мировоззренческой среды, которая и становится опорой большевизма. Художественный образ староверия как питательной почвы революции мы находим и в повести Л.Н. Сейфулиной "Виринея" (1924). Образ России в этом произведении воплощает женщина-раскольница. Ее жизненный путь очень симптоматичен: сначала она расстается с мужем и свекровью: "У вас бог православный, креста моего староверческого не примет"[1624]; затем отвергает домогательства земского и какого-то инженера и в конце концов связывает свою судьбу с большевиком[1625].
  Помимо явной общности большевистской идеологии и жизненных чаяний русского простонародья, следует упомянуть об одном любопытном, на наш взгляд, наблюдении, а именно о созвучии слов "большевик" и "большак". Исконно народное понятие "большак" означает человека, имеющего неофициальный авторитет в общинной среде. Еще дореволюционные исследователи крестьянского хозяйства отмечали его важную роль в жизни низов: так называли только того человека, который выделялся "своим уменьем хозяйничать и распоряжаться". Его функция состояла в поддержании "хозяйственного порядка и добрых нравов"[1626]. Как особо подчеркивалось, большаком могло быть лицо, не связанное кровными узами с большинством членов конкретного хозяйства. Здесь преобладало выборное начало: большаком становился не старший в роде или старший по возрасту, а более опытный и расторопный[1627]. Большак вел все дела хозяйства, распоряжался имуществом, заключал соглашения, но при этом владельцем двора не являлся. По обычаю он не мог принимать важные решения без согласия взрослых членов семьи[1628]. Советские историки также заметили, что во многих общинах наряду с официальным сельским старостой действовал еще один, неофициальный. Он выступал в качестве распорядителя и устроителя общественных интересов, собирал крестьян на мирские работы, разбирал дела о хозяйственных неурядицах, следил за сохранностью мирского поля. Что же касается официального сельского старосты, то он имел своим прототипом помещичьего старосту крепостной эпохи. В его деятельности, чуждой общинному духу, преобладали не только фискальные, но и полицейские функции. Поэтому авторитет официальных сельских старост, как известно, был крайне невысок, в отличие от неофициального главы сельского мира[1629]. Остается заметить, что результаты исследований, посвященных экономической стороне дела, вполне согласуются и с религиозным аспектом. Староверы именовали своих наставников большаками; причем речь идет именно о беспоповцах (очевидно, никто из поповцев не называл так своих священников)[1630]. Созвучие терминов - большак и большевик - для полуграмотных масс, в отличие от современного человека, явно не было случайным, а шло в русле привычного опыта. Именно здесь корень несуразной на первый взгляд ситуации, когда крестьянские массы, охотно признавая власть большевиков, отказывали в доверии коммунистам! Например, этот парадокс отмечает Д. Фураманов на страницах своего "Чапаева"[1631]. Все эти наблюдения представляют значительный интерес и, надеемся, послужат отправной точкой для серьезной научной разработки.
  
  
  Заключение
  Осмысление особенностей российского пути - в его отличии от западного - давно занимает умы отечественных и зарубежных историков, философов, политологов. Эти размышления касаются различных исследовательских аспектов: экономических, социальных, культурных и т.д. Однако в настоящей работе в качестве ключевого фактора, определившего разновекторность русских и западных реалий, выделен фактор религиозный. Облик современных стран, относящих себя к европейской цивилизации, определялся генезисом последних трехсот-четырехсот лет. Отправной точкой в формировании этого облика стал религиозный раскол, через горнило которого прошли страны Европы и последствия разрешения которого во многом обусловили специфику европейского и российского обществ. Западная Реформация, взорвав средневековый европейский мир, привела к кровопролитным войнам на большей части Старого Света. Как известно, их итогом явился мир, подводивший черту под противостоянием католиков и протестантов и основанный на знаменитом принципе "cujus regio, ejus reli-gio" ("чья страна, того и вера"), В результате сторонники и противники Реформации оказались по большей части разделены государственными границами. В одних странах возобладали католики (Италия, Испания, Австрия, Бельгия, Франция, Польша, Бавария и т.д.), а в других - различные протестантские течения (Англия, Нидерланды, Швеция, Дания, целый ряд германских княжеств и т.д.).
  И в России, как мы видели, церковное размежевание поделило общество на два непримиримых лагеря: приверженцев старого обряда и последователей реформ патриарха Никона. Но в России это ожесточенное противостояние не привело к территориальному разводу враждебных сторон, как это произошло в Европе. Правда, в определенном смысле победу сторонников никоновских новин, мощно поддержанных царской властью, тоже можно считать воплощением принципа "чья страна, того и вера". Однако здесь противоборствующие силы оставались по одну сторону границы, в одном государстве. Россия в отличие от европейских стран разделилась внутри себя: на географической карте она была единой, на деле же в ней образовались два социума с различной социальной и культурной идентификацией. Разумеется, подобный расклад не мог не повлиять на все стороны жизни общества. Вынужденное сосуществование на одной территории двух враждебных сил и определило присущую России специфичность.
  Однако это ключевое обстоятельство совершенно игнорируется как в отечественной, так и в зарубежной литературе. Российское общество традиционно рассматривается в качестве однородного - т.е. православного - конфессионального образования с незначительными мусульманскими и лютеранско-католическими, главным образом окраинными, вкраплениями (Кавказ, Средняя Азия, Прибалтика, Финляндия, Польша), неизбежными для страны с великодержавным статусом. Ситуация с большинством русского населения страны всегда казалась предельно ясной: его представляли приверженцем синодальной версии православия с незначительным старообрядческим налетом. Статистика неизменно подкрепляла эту иллюзию. С первой ревизии Петра Великого 1716 года и до переписи 1897-го количество раскольников всегда оставалось на уровне не более двух процентов от населения империи. Добавим, что, по официальным данным, в XIX столетии мусульмане, лютеране и католики заметно превосходили староверов по численности. Но если от общей картины обратиться к конкретным местностям (уездам, волостям, деревням), то конфессиональное лицо России - в Центре, Поволжье, на Урале и в Сибири - меняется до неузнаваемости. Привлеченные свидетельства определенно указывают, что влияние господствующей церкви в крестьянских низах было не таким, каким оно виделось чиновникам из правительства, синода и губернских администраций и каким представало в научных трудах. В названных регионах страны простые люди, практически поголовно внесенные в синодальные ведомости, состояли, мягко говоря, в весьма сложных отношениях с РПЦ. Можно сказать и жестче: они не хотели бы иметь ничего общего с государственной церковью дворян-помещиков, обративших в рабов собственный народ.
  Имперские амбиции правящих верхов, обслуживаемые никонианской церковью, в корне отличались от старообрядческих чаяний, ориентированных на сугубо национальные приоритеты. Нужно признать, что власть интуитивно ощущала укорененность староверия среди русского крестьянства. В конце своего царствования Николай I инициировал серьезные меры по выяснению подлинных масштабов раскольничьей общности. Как следовало из проведенных в ряде губерний Центральной России обследований Министерства внутренних дел, реальные цифры в десять раз превышали те, что были заявлены в отчетах местных гражданских и духовных администраций. С тех пор и вплоть до начала XX века тема распространения староверия неизменно сопровождалась разговорами о десятикратном занижении количества старообрядцев. Если по переписи 1897 года их насчитывалось около двух миллионов, то общественность предполагала более справедливым говорить о двадцати миллионах. Хотя и эти цифры не давали полного представления о положении дел в двух ветвях православия. Большая часть раскольников (прежде всего беспоповцев, не принимавших священство и церковных таинств) числилась обычными православными, не желая в официальном порядке заявлять о своей религиозной идентификации. Со времени правления Александра II был взят курс на включение староверия в сферу государственного влияния и на подчинение его гражданскому имперскому законодательству. После чего на правительственном уровне уже не было попыток определить истинные параметры раскольничьей общности. Угасанию интереса к старообрядчеству способствовало также полное фиаско революционно-демократических кругов, которые в 60-70-х годах XIX столетия рассчитывали поднять раскол на борьбу с самодержавием. И уже к концу пореформенного периода раскольничья тематика оказалась далеко на периферии исследований.
  Поэтому взгляд на основные вехи российской истории сквозь призму русского раскола, а точнее его генезиса, кардинально меняет многие, казалось бы, незыблемые исследовательские оценки. Признание конфессиональной неоднородности российского общества, а именно наличия двух противоборствующих ветвей православия, приводит к новому видению экономического - прежде всего - ландшафта империи. Речь идет об обширных слоях населения, не принявших нового государственно-церковного облика и отстраненных от государевой службы, а значит, и от собственности, т.е. от земельного фонда страны. По этим причинам уже с конца XVII века старообрядчество становится уделом тех, кто не был и не желал быть вмонтированным в новое государственное здание, выстроенное по западным образцам на имперский лад. К тому же карательные меры по отношению к расколу со стороны властей заставили его приверженцев перейти, по сути дела, на нелегальное положение. И эта часть населения, оказавшаяся на периферии новой административной системы и бесправная в экономическом отношении, была вынуждена устраивать свою хозяйственную жизнь по собственным принципам.
  Экономические представления дворянства были связаны с институтом частной собственности; он обеспечивал, в их глазах, наиболее естественный путь развития, позволявший эффективно реализовывать свои интересы. У староверов же вследствие дискриминационного положения предельную актуальность приобретала задача выживания во враждебной среде. И оптимальным инструментом для этого, позволяющим максимально концентрировать как экономические, так и духовные ресурсы, стала знаменитая русская община; общинно-коллективистские (а не частнособственнические) отношения послужили тем фундаментом, на котором строилась вся жизнь раскола. Таким образом, конфессиональные мотивы стали важным фактором консервации общинных порядков снизу - в среде русского крестьянства - вплоть до начала XX века.
  Общинная составляющая проявилась также и в организации торгово-мануфактурного сектора, становлением которого озаботилась власть, претендующая на статус полноценной европейской державы. Стойкое нежелание дворянства участвовать в производственных хлопотах заставило государство привлечь к ним всех, кто был способен к промышленному строительству. В этих условиях для староверов открылись прекрасные возможности. Причем если в первой половине XVIII века, когда мануфактуры в основном насаждались сверху, участие старообрядческих низов еще не было значительным, то во второй половине их созидательный потенциал задействуется во всю мощь. Со времен Екатерины И, снявшей ограничения на торгово-мануфактурную деятельность, формирование внутреннего рынка страны становится главным делом русского раскола. К середине XIX века он постепенно трансформировался в огромную конфессионально-хозяйственную корпорацию, преобразившую российское гильдейское купечество. Однако в развитии этого - купеческо-крестьянского - капитализма институт частной собственности и конкурентное начало не играли существенной роли. Более того, стремление властей развивать промышленность на этих принципах на практике привело к возникновению уклада, который эти самые принципы и отвергал. Раскольники вели хозяйство не для извлечения прибыли отдельными лицами и их семействами, а для противостояния никонианскому миру. А потому законные с точки зрения официального гражданского права владельцы торгово-промышленных активов в раскольничьей среде таковыми не считались, выступая лишь в качестве управленцев, которых община наделила соответствующими полномочиями.
  Вот этой хозяйственно-управленческой модели, сформированной расколом, и был брошен вызов в 50-х годах XIX века. Она слишком явно напоминала российскому правительству о социалистических и коммунистических воззрениях, к этому времени уже ставших популярными на Западе. Николай I со свойственной ему решимостью приступил к демонтажу экономической системы староверия. Главный удар был направлен на купечество, по имперскому законодательству - на владельцев предприятий и мануфактур, которые создавались, однако, на средства раскольничьих общин. Отныне попасть в купеческие гильдии могли только те, кто принадлежали к синодальной церкви или единоверию; все русские купцы обязывались предоставить свидетельства об этом от православных священнослужителей; в случае отказа предприниматели переводились на временное гильдейское право сроком на один год. В результате все староверческое купечество оказалось перед жестким выбором: лишиться всего или поменять веру; большинство склонялось (или делало вид, что склонялось) к последнему варианту.
  Главным последствием государственно-церковной регистрации стало то, что купцы-староверы и члены их семей в правовом отношении оказались полностью привязаны к своим торгово-промышленным делам. Теперь сменить собственника по инициативе раскольничьих наставников или советов стало гораздо сложнее, чем прежде: решения каких-то малопонятных и нелегитимных структур власть, даже с учетом немалой коррупции, не признавала. Более всего это коснулось крупных коммерческих предприятий, ставших слишком заметными, чтобы без законных на то оснований проводить смену легальных владельцев. Юридический фактор становился все более весомым, а общинные возможности в управлении торгово-экономическими сетями резко снижались. Поэтому с 60-х годов XIX века появление новых имен среди крупных купцов-старообрядцев практически прекратилось, а известные фамилии закрепили свои позиции.
  Этот процесс вызвал расщепление общинно-хозяйственной модели в промышленной сфере. Отмена крепостного права интенсифицировала капиталистическое развитие, начался приток иностранного капитала: теперь староверческим хозяйствам пришлось присутствовать в экономике только на основе реальных буржуазных отношений; соблюдение прежних солидарных принципов теряло свою актуальность. В среде старообрядцев сформировалась прослойка управленцев раскольничьей собственностью и капиталами, стремительно вживающихся в роль подлинных хозяев вверенных им активов. Николаевский запрет на веру фактически привел к образованию многих предпринимательских династий крестьянского происхождения. В результате этих процессов на экономической арене России появляется мощная группа купеческой буржуазии. Ее формирование происходило без помощи придворных и правительственных кругов, всегда ориентированных на иностранный и дворянский бизнес.
  Хотя вышедшие из крестьян капиталисты вызывали пренебрежительное, в лучшем случае снисходительное отношение со стороны аристократии, а для правительственной бюрократии их коммерческие интересы оставались на втором плане, они настойчиво стремились встроиться в новые экономические реалии, формирующиеся под контролем власти. И в этом народные капиталисты обрели поддержку у части правящей элиты, которая представляла славянофильство, а также другие патриотические течения, - в литературе ее именуют русской партией. Благодаря завязавшимся отношениям купеческая группа приобретала политический ресурс, позволяющий ей продвигать свои интересы на всероссийском уровне; русская же партия, со своей стороны, нашла в вышедших из низов капиталистах воплощение образа народа, который отвечал их представлениям о русском пути развития. Можно сказать, что в пореформенный период старообрядческое купечество стало своего рода экономическим отделением русской партии. Опора на национальные традиции, борьба с иностранным засильем, неприятие либеральных принципов государственного строительства -вот те узловые точки, вокруг которых выстраивалось сотрудничество национально ориентированной части элиты и московской купеческой группы. Их союз принес свои плоды в царствование Александра III, когда, благодаря стараниям М.Н. Каткова, И.С. Аксакова, В.П. Мещерского, И.А. Вышнеградского, народные предприниматели смогли наконец приобщиться к административному ресурсу для приумножения своих капиталов.
  Но идиллия закончилась довольно быстро - в конце XIX века. В этот период началось движение в сторону буржуазной монархии, полноценно присутствующей на международных финансовых рынках, - таким образом, правительственная бюрократия пыталась сбалансировать устои правящего режима. Начавшаяся модернизация существенно изменила промышленный ландшафт страны, сложившийся в пореформенные десятилетия. В экономическом смысле процесс сопровождался небывалым притоком в Россию иностранного капитала. Эти инвестиции оказались для властей куда более привлекательными, чем обеспечение потребностей фабрикантов крестьянского происхождения. На этом фоне произошло резкое усиление петербургских банков - давних соперников промышленников Центра в борьбе за первенство. Столь стремительно меняющиеся условия повлекли системный кризис в купеческой группировке, коммерческие позиции, а главное - перспективы которой оказались серьезно подорваны.
  Это обстоятельство имело ключевое значение для хода последнего отрезка отечественной истории, вплоть до 1917 года. Купеческая буржуазия больше не желала оставаться заложницей правящей бюрократии: необходимость выживания актуализировала ее потребность в активных действиях (раскольничья кровь все-таки!). В результате прежняя верноподданническая модель, исчерпав свой потенциал, была отброшена. Купеческая элита решительно распрощалась со славянофильскими идеями о возможности развития на монархической почве. Взамен она начала осваивать новые политические рубежи, связанные с ограничением власти и утверждением прав и свобод, которые устанавливаются конституционно-законодательным путем, а не по верховной воле. Иными словами, ущемленное купечество влилось в ряды российского либерально-общественного движения. Это произошло через масштабный культурно-просветительский проект, инициированный представителями московского клана. Именно они оплачивали формирование той среды, в которой утверждались либеральные ценности, неприятие чиновничьей опеки, протест против полицейского произвола. Идейные потоки, направляемые дорогостоящей культурно-просветительской инфраструктурой, множили число тех, кто жаждал отказа от рудиментарного политического устройства.
  Лидеры купечества постепенно становились заметными деятелями либерального движения. Имена Морозовых, братьев Рябушинских, Гучковых, Сабашниковых, С.И. Четверикова и др. приобретают все большую известность в оппозиционных кругах. Правда, в начале XX века первые роли принадлежали либералам-земцам. Но следует признать, что представители купечества вели довольно гибкую политику. Они изначально не ограничивались посещением тех же земских съездов, ясно осознавая, что реформаторского порыва дворянско-профессорской публики для продавливания нужных политических изменений будет недостаточно. А потому либерализовавшееся купечество предусмотрительно обратилось к радикальным элементам, которые концентрировались в кружках социал-демократов и социал-революционеров, делавших ставку на силовое выяснение отношений с царизмом. Налаживание контактов с радикальной средой существенно отличало народных капиталистов от либеральной и профессорской публики, не готовой тесно общаться с радикалами. Наличие этих связей делало купеческую буржуазию наиболее подготовленным участником развернувшихся политических процессов. Обладание столь разносторонним коммуникативным ресурсом, а также финансовым потенциалом обеспечивало ей особое положение в оппозиционном движении. Именно эти возможности позволили московскому клану осуществить эскалацию напряженности, переросшую в беспрецедентные беспорядки 1905 года. Респектабельные либерально-профессорские деятели явно не желали такого поворота событий, а жаждавшие его радикалы были попросту не в состоянии его осуществить.
  Конкретная цель купеческой буржуазии состояла в срыве конституционно-монархического сценария, реализуемого правительством сверху. Стремление властей избрать Государственную думу с подавляющим преобладанием дворянства и крестьянства не отвечало желаниям купечества: оно явно не ради этого вступало на либеральную стезю. Результатом московского обострения октября-декабря 1905 года и стал переход конституционной инициативы от правительства к оппозиции. Его можно также характеризовать как первое самостоятельное выступление купеческой элиты; именно ее представители фактически оплатили забастовочное движение, начавшееся на конкретных предприятиях. Ряд владельцев московских фабрик и заводов инициировали стачечную волну, продолжая выплачивать заработную плату работникам в период забастовок. Декабрьское вооруженное восстание также имело своей главной опорой фабрики, принадлежащие купечеству Первопрестольной и ставшие очагами сопротивления царским войскам. Характерно и то, что в ходе масштабных беспорядков московская буржуазия не предавалась панике (как это изображалось в советский период), хладнокровно используя их для достижения конкретных коммерческих целей. Так, забастовка почтово-телеграфных служащих послужила поводом для выдвижения требований к правительству: передать эту стратегическую по тем временам отрасль в руки купечеству, которое вызвалось позаботиться о ее развитии. А итогом боевых действий в Москве стало предложение о переводе в местные банки огромных финансовых средств, необходимых для восстановления нормальной экономической жизни. То есть купеческая буржуазия, с одной стороны, инициировала борьбу против власти, а с другой - за ее же счет пыталась реализовать свои коммерческие потребности. Но главное, после 1905 года купечество уверенно выдвигается на первые роли в оппозиционных кругах. Отныне и уже до крушения царизма оно будет задавать тон политической инициативе.
  Вообще, оценивая революционное движение в России последнего десятилетия царизма (1907-1917 годы), следует учитывать его тесную зависимость от политических потребностей московского клана. У купцов Первопрестольной возникли интересы, связанные с либерально-конституционным проектом; это заставило их оказывать финансовую поддержку различным оппозиционным силам, чья активность способствовала продавливанию нового государственного порядка. Собственно, этим и определяется содержание общественного подъема, завершившегося первой русской революцией. Эти потрясения скорректировали конституционные планы правительства и привели к форсированному учреждению законодательной, а не совещательной Государственной думы. Но затем оппозиционный пыл московской буржуазии быстро охладел: она занялась практическим апробированием нового политического формата, а потому взаимодействие с радикальными элементами потеряло актуальность, отошло на второй план. В этот период (1907-1912 годы), именуемый советской историографией реакцией, партии эсдеков и эсеров практически прекращают свое существование: их деятельность опять сводится к перманентному соперничеству эмигрантских кружков. Возрождение радикальных организаций происходит, только когда купеческий клан, разочаровавшись в думском формате, приступает к продавливанию полноценной парламентской модели с ответственным правительством, где министры назначаются непосредственно Думой. У московской буржуазии, вложившейся в парламентский проект, вновь появляется острая потребность в разогреве социальной ситуации. И вновь реализовывать эти цели призваны радикальные организации, которые получают финансирование на подъем рабочего движения.
  Рабочее движение должно было стать тем фоном, на котором произошло бы объединение части элиты, ратовавшей за парламентаризм. Такой сценарий намечался еще до Первой мировой войны; его архитектором выступил видный правительственный чиновник А.В. Кривошеин, тесно связанный с московским купечеством родственными узами. Политический альянс оппозиционных капиталистов и представителя высшей царской бюрократии стал движущей силой парламентского проекта. В осуществлении модели, где политическая устойчивость обеспечивается не только верховной волей, но и в равной степени поддержкой Государственной думы, осмотрительный Кривошеин видел свои личные карьерные перспективы: в этих условиях существенно расширялись возможности по сохранению должности, появлялась гарантия от различных капризов и придворных веяний. Заинтересованность А.В. Кривошеина и его друзей из московской буржуазии в подобной политической системе полностью совпадали.
  Начало Первой мировой войны отодвинуло эти планы. Их осуществление возобновилось уже в военных условиях, в рамках формирования Прогрессивного блока. Но в конце концов парламентские претензии были отвергнуты Николаем II в сентябре 1915 года. Потерпев фиаско, московская буржуазия настроилась на откровенное расшатывание государственного порядка. Главным орудием в этом деле становятся общественные организации, созданные при ее активном участии для помощи фронту, - Земский и Городской союзы, военно-промышленные комитеты. Дискредитация же самой верховной власти проводилась посредством интенсивной эксплуатации распутинской темы. Итогом, к которому стремился московский клан, освоивший либеральные рубежи и ставший душой оппозиционного проекта, явилась Февральская революция. Февраль 1917 года - звездный час купеческой буржуазии. Заметим, что список кадетов, социал-демократов (меньшевиков) и эсеров, принявших участие в работе разных составов Временного правительства, практически полностью совпадает с кругом оппозиционных деятелей, собираемых и финансируемых купечеством Первопрестольной в 1912-1916 годах. Так закончилось противостояние между правительством и общественными либералами; перевес в пользу общественного либерализма был достигнут благодаря его поддержке купеческим кланом. Это фактически определило политическое развитие России двух последних десятилетий. В истории движения купеческой буржуазии, вышедшей из старообрядческой общности, была поставлена точка.
  Как известно, крушение царской России - излюбленная тема историков XX столетия и настоящего времени. В качестве причин, приведших к этим эпохальным событиям, назывались и обсуждались множество факторов, как в отечественной, так и в зарубежной историографии. Один из них - противостояние между элитами империи: дворянско-аристократическая и буржуазно-купеческая прослойки сошлись в жесткой схватке за реализацию своих экономических интересов. Их борьба не выходила за рамки традиционных капиталистических ценностей, которые ни одна из сторон не ставила под сомнение. Подобные политические процессы имели место и в европейских странах, где буржуазия утверждалась на властном Олимпе отнюдь не мирным путем. Но в России эти метаморфозы пошли намного дальше, послужив отправной точкой для куда более глубоких трансформаций, чем крах царизма, и приведя к коренной ломке всего государственного строя.
  Объяснение этому историческому своеобразию, помимо всего прочего, следует искать в том глубинном общественном конфликте, который имел конфессиональные корни и явился следствием раскола. Как уже было сказано, в Европе эти процессы после кровопролитных войн завершились во второй половине XVII столетия, в России же аналогичные трансформации приняли крайне специфичные формы. Сосуществование двух враждебных социумов - правящих никониан и раскольников - в рамках единого государства серьезно деформировало всю социально-экономическую ткань государства. Побежденные староверы черпали ресурсы в коллективизме своих единоверцев, а не в утверждении примата частной собственности. В результате у значительной части населения произошла консервация общинных принципов хозяйства: крестьянские низы видели в них главный инструмент выживания.
  Важно понять, что община являлась для народа такой социальной сферой (в современном смысле этого слова), где все ее члены, даже еще не родившиеся, были гарантированно обеспечены земельным участком пусть не лучшего, но, главное, не худшего, чем у других, качества. И в представлении русского мужика это отвечало понятию справедливости. А вот от частного собственника с его навыками присвоения и жаждой накопления справедливости ожидать не приходилось, из-за чего этот базовый институт цивилизованной экономики не вызывал в народе ни оптимизма, ни одобрения. К тому же само понятие собственности для человека с общинной психологией было неразрывно связано с трудом. Любые имущественные приобретения без трудовых усилий считались незаконными и несправедливыми. А частное владение землей, недрами, водами вообще рассматривалось как невозможное, поскольку эти богатства не являются продуктом человеческой деятельности. Отсюда проистекало и пренебрежительное отношение русского народа к гражданско-правовым нормам и законам, обслуживавшим институт частной собственности.
  С 60-х годов XIX века указанные специфические черты народного сознания вызывали большое беспокойство у правительственной бюрократии и российских ученых. Власти хорошо понимали абсурдность сложившегося положения, при котором жизнь подавляющей части населения регулируется при помощи обычаев и волостных судов, выносящих приговоры по совести, а не по официальному закону. Следовательно, русский народ не заинтересован в сохранении существующего государственного порядка, а это чревато взрывоопасными ситуациями. Поэтому российская элита активно обсуждала пути включения самой многочисленной части общества в действующее гражданско-правовое поле. Решить эту задачу должны были мероприятия, получившие широкую известность как столыпинская реформа. Преобразовательный курс, начатый П.А. Столыпиным, предусматривал консолидацию всего общества, а не только правящих классов, на основе принципов частной собственности, единого для всех слоев управления и православия. По мнению властей, проведение такой политической программы должно было избавить страну от призрака революции. Предложенные масштабные реформы не являлись, да и не могли являться плодом творчества одного, пусть и несомненно талантливого, государственного деятеля. Над ними еще до появления на властном Олимпе Столыпина уже работал целый ряд правительственных чиновников. Поэтому справедливости ради нужно сказать: данный курс вызревал в недрах высшей бюрократии, а не в голове одного из лучших ее представителей, как сегодня пытаются изобразить некоторые страстные почитатели П.А. Столыпина.
  Стержнем новой преобразовательной практики явилось разрушение общинных, т.е. коллективистских, форм собственности и изменение всего крестьянского уклада. Это должно было максимально оживить психологию личного предпринимательства в трудовом народе, увлечь его в реальное рыночное хозяйство, а не в передел помещичьих земель. Столыпинская политика пыталась устранить то нелепое положение, когда у крупной и средней собственности были владельцы, а у мелкой - нет. Намеченная замена общины массовым частным собственником означала коренной переворот ситуации в деревне, а значит, и во всей стране. Ведь для определения судеб России аграрные преобразования имели гораздо большее значение, чем конфликты в партийных элитах. Однако оказалось, что правительственные усилия, всколыхнув все русское крестьянство, ведут к прямо противоположным результатам. Успешно апробированные европейские технологии слабо приживались на русской почве. Ни в экономическом, ни в социальном смыслах взаимодействие правящих верхов и народных низов не налаживалось. И это не удивительно: западные модернизационные рецепты, позаимствованные правительственной бюрократией в начале XX века, были пригодны лишь для однородной общественной среды, прежде всего в конфессиональном плане. Именно такое ее устройство позволяло выстраивать невраждебное сотрудничество между различными экономическими классами. Однако в России со времен раскола (т.е. двести с лишним лет) единой религиозной среды не существовало, потому как в отличие от западных соседей конфессиональная рассортировка здесь не приняла конкретно-географических очертаний. Российское правительство вместе со всем образованным обществом пребывало в полной уверенности, что русские люди точно такие же правоверные никониане, как они сами. На самом же деле русский мужик всегда находился в пестрой среде староверчества, с недоверием (и даже враждебностью) относившейся к инициативам правящих никониан.
  Прояснение данного обстоятельства имеет ключевое значение для понимания российского исторического пути с его специфичностью. Старообрядческие согласия и толки освящали общинные принципы жизненного устройства прежде всего русских низов. В то время как господствующая церковь обслуживала воззрения правящих классов, ориентированных на частную собственность и незыблемость соответствующего государственного порядка. Иными словами, религиозность русского народа, с одной стороны, и властителей России - с другой, при всей их внешней схожести, внутренне питалась различными представлениями о духовности и справедливости. Это обстоятельство наиболее полно отражено в творчестве Ф.М. Достоевского, оперировавшего понятием народного православия в отличие от его синодальной версии. Причем, по убеждению писателя, российские верхи со своей господствующей церковью обязаны были просветиться именно народным православием, а никак не наоборот. По-своему это чувствовал и Л.Н. Толстой, когда в 1902 году призывал Николая II ликвидировать частную собственность на землю, что полностью отвечало бы истинным чаяниям русского народа. Но к подобным предложениям не относились серьезно: усилия властей концентрировались на переводе крестьянских низов на частнособственнические рельсы имперского гражданского поля. Именно в этом им виделась благая возможность преодолеть отсталость народа, все еще находящегося в плену давних предрассудков.
  И именно в этом власти потерпели полный крах. Борьба элит, завершившаяся падением династии Романовых, привела не просто к переменам; она стала прелюдией к невиданному в мире эксперименту по демонтажу социально-экономической системы, базирующейся на институте частной собственности. Общинная психология с ее староверческой подоплекой стала той мощной силой, которая выдавила старые порядки. Временное правительство оказалось бессильным перед массами, жаждущими устройства жизни на новых - справедливых, с их точки зрения, - началах. Подчеркнем: движущими силами этого процесса явились не какие-то аморфные "низы", а различные староверческие согласия и толки, которые пронизывали народные массы. Именно их реальная, а не документальная, внушительная численность в конфессиональной структуре населения России позволила большевикам выйти победителями из Гражданской войны. Рабоче-крестьянские массы поистине легли костьми, чтобы не допустить возвращения дворянства и чиновничества (либерального или не очень), благословляемого РПЦ. Здесь чаяния части населения и планы кучки большевиков-комиссаров совпали. Участие староверов в войне на стороне большевиков показано в произведениях ранней советской литературы - что называется, по горячим следам. По большому счету, Гражданская война стала тем рубежом отечественной истории, на котором сошлись "две" России. Результатом этой смертельной схватки и явилось появление на карте мира нового государства.
  Составляющими новой идеологии стали марксистская теория большевиков и общинно-коллективистская психология низов: они определяли вектор развития новой народной власти. Именно здесь кроются и истоки конфликта, вспыхнувшего внутри большевистской партии в первые послереволюционные десятилетия. В аппаратном смысле его суть состояла в борьбе за власть в руководстве партии, возвышении Сталина и вытеснении соперничавших с ним группировок из старых ленинцев. Состоящая из интеллигентов "ленинская гвардия" постепенно, но неотвратимо разбавлялась полуграмотными представителями крестьянских и пролетарских низов, не обремененными какими бы то ни было интеллектуальными познаниями. (Поэтому выяснение конфессионального происхождения большевистского руководства - актуальная задача исторической науки). В содержательном плане шел принципиальный спор о выборе пути построения нового общества. Как известно, большевистские лидеры находились в ожидании революции в Европе и рассматривали Россию в качестве плацдарма для настоящих и серьезных дел на Западе. Однако в руководстве партии образовалось течение, представители которого придерживались диаметрально противоположного взгляда. Сталин и его соратники выступили с идей построения светлого будущего не где-то там, в далекой и малознакомой Европе, а непосредственно здесь - в России. Очевидно, что эта идея, гораздо более понятная малообразованному большинству, нашла горячий отклик. Сталин твердо обещал светлое завтра на земле, откуда уже изгнаны ненавистные эксплуататоры. На практике он, по сути, соединил идею построения коммунизма в одной стране с верой народных масс в "царство божие на земле" - ведь именно созидание такого царства составляло суть старообрядческой психологии. Так что адаптированный в соответствии с новым подходом марксизм вполне соответствовал менталитету "мужицкой" страны, которую довольно трудно было бы увлечь перспективой обретения счастья где-то за тридевять земель.
  Кстати, в пользу староверческой окраски низов свидетельствуют и факты невиданных гонений на иерархию РПЦ. В изменившихся государственных условиях этим низам, ставшими верхами, не нужно было долго размышлять о том, как поступать с чуждыми русской душе проповедниками никонианства, которые всегда обслуживали ненавистных богатеев и чиновничество. И Сталин неизменно ориентировался именно на эти слои, понимая, что от них зависят его политическая популярность и личное возвышение. Этим объясняются и риторика, и поведение Сталина, в которых преобладал привкус религиозности, что давно подмечено в литературе. Практически он стремился к утверждению новой религии, понимая, насколько восприимчивы к этому его сторонники и почитатели. Отсюда и его настойчивые усилия по созданию культа Ленина, насаждение - по сути, религиозного - поклонения ему, что шокировало многих большевиков-интеллигентов с дореволюционным стажем. Отсюда и знаменитая сталинская русофилия, превозношение доморощенного и нетерпимость ко всему иностранному. Новый вождь утверждался в рамках "фирменной" беспоповской староверческой психологии, обретшей новый, теперь уже государственный, формат. В этом смысле можно говорить о том, что старообрядческий проект состоялся, но состоялся уже в исторических рамках советской России. Такая исследовательская новация совершенно не вписывается в господствующую историографическую традицию. Современная историческая наука продолжает видеть русское старообрядчество исключительно сквозь "оптику" ущербной конфессиональной статистики, доставшейся с дореволюционных времен. А этот взгляд, доказывающий маргинальность староверия, не располагает к каким-либо серьезным размышлениям.
  
  
  Примечания
  
  1
  См.: Зеньковский С.А. Русское старообрядчество. М., 2006. Т. 2. С. 485.
  (Примечание)
  2
  См.: Смирнов П. Литература истории и обличения старообрядческого раскола в XIX столетии // Христианское чтение. 1901. ?1. С. 47.
  (Примечание)
  3
  См.: Лесков Н.С. С людьми древнего благочестия // Библиотека для чтения. 1862. ?11. С. 9.
  (Примечание)
  4
  Уплата обычной подушевой подати, которой при Петре I стало облагаться все население страны, с раскольников, т.е. лиц, объявивших себя приверженцами старой веры, бралась в двойном размере. Отсюда и понятие двойного оклада.
  (Примечание)
  5
  См.: Шлеев С. Единоверие в своем внутреннем развитии. М., , 2004. С. 27-28.
  (Примечание)
  6
  Разработка принципов единоверия шла довольно трудно. К примеру, переговоры со стороны старообрядцев возглавили лидеры Рогожского кладбища в Москве, которые выступали как поверенные других регионов страны. Но власти оспаривали право такого представительства. К тому же, как выяснилось, раскольники при молении за Павла I не соглашались именовать его императором, а лишь царем, поскольку только эта форма соответствовала старопечатным книгам. См.: Прот. Жмакин В.И. Эпизод из истории единоверия // Христианское чтение. 1903. Ч. 2. С. 10.
  (Примечание)
  7
  Подробнее о просветительской политике по отношению к расколу в обстоятельной монографии российского исследователя А. Ряжева. См.: Ряжев А.С. "Просвещенный абсолютизм" и старообрядцы: вторая половина XVIII - начало XIX века. Ч. 2. Тольятти; М., 2006.
  (Примечание)
  8
  См.: Пестель П.И. Русская правда. Наказ Временному Верховному Правительству. СПб., 1906. С. 171-172, 239; Муравъев-Апостол С.И. Православный катехизис // В кн.: Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. Т. 2. М., 1952. С. 191-193.
  (Примечание)
  9
  В России "История" Полевого пользовалась значительно меньшей популярностью, чем "История" Карамзина, за которой оставалось первенство. Его труд читается гораздо интереснее и значительно легче. Характерно замечание А.С. Пушкина:
  "Желание отличиться от Карамзина слишком явно в г-не Полевом, и как заглавие его книги есть не что иное, как пустая пародия заглавия "Истории государства Российского", так и рассказ г-на Полевого слишком часто не что иное, как пародия рассказа историографа".
  См.: Пушкин А.С. История русского народа, соч. Николая Полевого. Т. 6. М., 1962. С. 37 // Собр. соч. в 10-ти томах. М., 1959-1962.
  (Примечание)
  10
  См.: Григорьев А. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Сочинения в 2-х томах. М., 1990. Т. 2. С. 92.
  (Примечание)
  11
  См.: Масальский К.С. Бородолюбие. Исторические сцены из жизни времен Петра Великого в 2-х частях. СПб., 1837.
  (Примечание)
  12
  Произведения этих крестьянских поэтов очень похожи, поскольку в них обыгрываются одни и те же мотивы. Знакомство с подобным творчеством для того, кто родился в СССР, глубоко символично: оно живо напоминает 30-е годы, только уже другой эпохи, XX столетия. Объединяющей нитью здесь вполне могут выступать напевы в стиле "спасибо товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь" // См, например: Стихотворения крестьянина Егора Алипанова. СПб., 1830.
  (Примечание)
  13
  См.: Пушкин А.С. История Пугачева. М., 1962. Т. 7. С. 18, 35 // Собр. соч. в 10 томах. М., 1959-1962.
  (Примечание)
  14
  См.: Там же. С. 35, 88, 127..
  (Примечание)
  15
  См.: Там же. С. 36.
  (Примечание)
  16
  Граф С.С. Уваров (1786-1855) - идеолог николаевской эпохи, министр просвещения с 1835 по 1849 годы. Учился за границей в Геттингенском университете, общался со столпами романтической школы И. Гете, Ф. Шлегелем и др., находился под влиянием их творчества и авторитета. Затем на дипломатической службе в Германии. На немецком языке изъяснялся гораздо лучше, чем на русском. Став министром просвещения, проводил реакционную, крайне охранительную политику, проводя в жизнь теорию официальной народности. Нельзя не отметить оригинальность того факта, что штатный поборник народа страдал гомосексуальными наклонностями. Подробнее о нем см.: Зорин А.Л. Идеология "православия, самодержавия, народности" и ее немецкие источники // В кн.: В раздумьях о России (XIX в.). Сб. статей. М., 1996. С. 105-120; Он же. Идеология православия, самодержавия, народности: опыт реконструкции // НЛО. 1997. ?26. С. 71-104; Иванов О.А. Идеология "православие, самодержавие, народность" С.С. Уварова // В кн.: Консерватизм в России и мире: прошлое и настоящее. Сб. науч. трудов. Воронеж. 2001. С. 92-111 и др.
  (Примечание)
  17
  См.: Маяк. Журнал современного просвещения, искусства и образованности. 1842. Т. 1. С. 151.
  (Примечание)
  18
  См.: Маяк. 1842. Т. 3. С. 85-86
  (Примечание)
  19
  См.: Пыпин А.Н. История русской этнографии. Т. 1. СПб., 1890. С. 358-359.
  (Примечание)
  20
  Как в этот период происходили религиозные притеснения раскола на местах показано, например, в романе А.Ф. Писемского "Люди сороковых годов". Т. 5. С. 511-525 // См.: Писемский А.Ф. Полн. собр. соч. в 8-ми томах. СПб., 1911.
  (Примечание)
  21
  Подробнее о славянофилах см.: Бродский Н.Л. Ранние славянофилы. М., 1910; Цымбаев Н.И. Славянофилы. М., 1982 и др.
  (Примечание)
  22
  См.: Хомяков А. С. О церковно-административных вопросах. Т. 2. М., 1900. С. 431 // Хомяков А. С. Полн. собр. соч. в 8-ми томах. М., 1990-1904.
  (Примечание)
  23
  См.: Герцен А. И. Россия (статья 1849 г.). Т. 6. М., 1955. С. 195 // Собр. соч. в 30-ти томах.
  (Примечание)
  24
  Маркиз Астольф де Кюстин (1790-1857) - литератор, автор ряда романов, испытал художественное влияние известного писателя Ф. Шатобриана. Во Франции был замешан в ряде скандалов на почве гомосексуальных склонностей. Выехав в Россию, по протекции министра просвещения С.С. Уварова попал к Николаю I, который поручил ему описать страну для иллюстрации своего мудрого правления. Однако де Кюстин поступил иначе: он выступил с неприглядными зарисовками, выставляя отсталость и дикость России, ее непохожесть на государства Европы. Его книга, оскорбительно много увидевшая, была запрещена властями и пятью изданиями вышла заграницей. Подробнее о нем см.: Милъчина В. Несколько слов о маркизе де Кюстине, ее книге и ее первых русских читателях // В кн.: Комментарий к книге Астольфа де Кюстина "Россия в 1839 году". СПб., 2008. С. 709-725.
  (Примечание)
  25
  См.: Астольф де Кюстин. Россия в 1839 году. СПб., 2008. С. 525.
  (Примечание)
  26
  См.: Там же. С. 528, 585.
  (Примечание)
  27
  См.: Там же. С. 647-648.
  (Примечание)
  28
  Барон Август фон Гакстгаузен (1792-1866) - прусский юнкер, учился в Геттингенском университете. Занялся изучением народной жизни, истории, фольклора Пруссии, которую объехал в 1830-1837 г. г., чем приобрел научную известность. В качестве ученого был приглашен в Петербург великой княгиней Еленой Павловной (урожденной принцессой Вюртембергской, супругой Михаила Павловича - брата Николая I), устроившей ему аудиенцию у императора. Для барона целью знакомства с Россией являлось научное изучение русского крестьянства. Поездки А. Гакстгаузена по стране, включая Закавказье, состоялись в 1843-1844 г. г. После знакомства с нашими реалиями, он признавал Россию европейской державой. Однако полагал, что ей не стоит слепо брать пример с Европы, а следует ориентироваться на собственный путь с учетом существующего своеобразия. Подробнее о нем см.: Авдеева О.А. Август фон Гакстгаузен и его труды о России (40-60-е годы XIX в.). Автореферат диссертации на соискание научной степени канд. ист. наук. М., 1998.
  (Примечание)
  29
  См.: Нерознак В.П. Новые материалы к биографии В.И. Даля (В.И. Даль и Август фон Гакстгаузен) // В кн.: В.И. Даль и общество любителей русской словесности. СПб., 2002. С. 213-221.
  (Примечание)
  30
  См.: Письмо Л.А. Перовского А. Гакстгаузену // РГИА. Ф. 1021. Оп. 2. Д. 21. Л. 2. (на франц. языке).
  (Примечание)
  31
  См.: Гакстгаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений в России. М., 1870. Т. 1.С. 72.
  (Примечание)
  32
  См.: Там же. С. 32, 36.
  (Примечание)
  33
  См.: РГИА. Ф. 1589. Он. 1. Д. 1059. Л. 3-5.
  (Примечание)
  34
  См.: Иванов-Разумник Р. История русской общественной мысли. Т. 1. СП6., 1907. С. 269.
  (Примечание)
  35
  См.: Гакстгаузен А. Указ соч. С. 54. Автор подчеркивает: в Ярославле насчитывалось 60 церквей, одна - на 500 жителей, тогда как в Берлине на одну церковь приходилось 5000 жителей // Там же. С. 133.
  (Примечание)
  36
  См.: Там же. С. 221.
  (Примечание)
  37
  См.: РГИА. Ф. 1661. Оп. 1. Д. 271. Л. 25об.
  (Примечание)
  38
  См.: РГИА. Ф. 1589. Оп. 1. Д. 1059. Л. 55об.
  (Примечание)
  39
  См.: Гакстгаузен А. Указ. соч. С. 236-238.
  (Примечание)
  40
  См.: Там же. С. 234.
  (Примечание)
  41
  См.: РГИА. Ф. 1661. Оп. 1 Д. 271. Л. 10.
  (Примечание)
  42
  См.: "О Высочайше утвержденных относительно раскольников правил". 5 ноября 1830 года // ГАРФ. Ф. 1053. Оп. 1. Д. 109. Л. 1-2.
  (Примечание)
  43
  См.: Васильев А. "Картина старообрядчества и раскольничества в России". 1839 год // ГАРФ. Ф. 109. 2 экспедиция. 1838. Д. 33. Л. 81-232.
  Заметим, что если обзор разных сект сделан довольно профессионально и подробно, то меры по противодействию расколу, предлагаемые полицейским чиновником, просто поражают своим утопизмом и узостью. Он выступает за создание так называемой исправительной губернии для раскольников всех мастей, свозимых туда со всей страны. Ее следует образовать в Костроме, поскольку там живут потомки Ивана Сусанина и находится Ипатьевский монастырь, священный для дома Романовых и всего русского народа. В такой губернии должны располагаться монастыри для сектантов, богадельни, фабрики и мануфактуры, а также войска на случай возможного ослушания. Вообще, исправительная губерния должна иметь военный порядок и военное устройство. Через 3-4 года в случае успешного исправления бывших раскольников и сектантов можно возвращать на родину // Там же Л. 162-168.
  (Примечание)
  44
  См.: Собрание постановлений МВД по части раскола. СПб., 1875. С. 329.
  (Примечание)
  45
  См.: План полного собрания сведений, относящихся к расколам и раскольникам, представленный Н.И. Надеждиным, бывшему министру внутренних дел Л.А. Перовскому // Братское слово. 1871. Т. 2. С. 118-138.
  (Примечание)
  46
  См.: Головин А.В. Записки для немногих. СПб., 2004. С. 48.
  (Примечание)
  47
  См.: План полного собрания сведений... // Братское слово. 1871. Т. 2. С. 136.
  (Примечание)
  48
  Когда известный историк М.Н. Погодин в своем журнале "Московитянин" (1846. ? 2. С. 257) написал, что Н.И. Надеждин давно занимается историей раскола, тот ответил ему в крайне раздражительном тоне, требуя, чтобы подобной огласки больше не было.
  См.: Письмо Н.И. Надеждина к М.П. Погодину от 19 апреля 1846 года // В кн.: ГБЛ. Записки отдела рукописей. Вып. 39. М., 1978. С. 210.
  (Примечание)
  49
  Об огромной архивной работе по выявлению материалов о расколе в этот период см.: Варадинов Н. История Министерства внутренних дел. Т. 8 (дополнительный). СПб., 1863. С. 324-326.
  (Примечание)
  50
  См.: Сборник постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству Св. Синода. Т. 2. СПб., 1860. С. 527.
  (Примечание)
  51
  Во второй половине 40-х годов XIX века под эгидой МВД в ряд центральной России губерний прибывают специальные комиссии с самыми широкими полномочиями для изучения раскола. Такие комиссии в течение двух-трех лет находились в Нижегородской, Ярославской и Костромской губернии.
  (Примечание)
  52
  И.С. Аксаков пишет:
  "Читаю я теперь в досужее время барона Гакстгаузена. Его путешествие чрезвычайно для нас важно: в России нет книги с более достоверными, интересными данными".
  См.: Аксаков И. С. в его письмах. Т. 2. М., 1888. С. 285 // Собрание писем в 3-х томах. М., 1888-1889.
  (Примечание)
  53
  См.: Там же. Т. 2. С. 181.
  (Примечание)
  54
  См.: Там же. С. 185.
  Интересны такие строки:
  "В Московском расколе есть еще что-то почтенное, Рижский раскол бесстыдно откровенен, а здешний (ярославский - А.П.) подл в высшей степени; ни один не признается, что он раскольник, все притворяются до такой степени, что иной может и ошибиться и почесть их самыми усердными православными"
   // Там же.
  (Примечание)
  55
  См.: Там же. С. 199-200,171.
  (Примечание)
  56
  См.: Там же. С. 212.
  (Примечание)
  57
  Как замечал И.С. Аксаков:
  "Министр очень доволен, замолчал совершенно, и все письма мои остаются без ответа"
   // Там же. С. 259.
  (Примечание)
  58
  Эта информация, поступившая от комиссии графа Стенбока, рассматривалась в Петербурге на секретном Комитете по делам о раскольниках и отступниках от православия. 29 ноября 1850 года.
  См.: "Об открытии в Ярославской губернии новой раскольничьей секты" // РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 31. Л. 171-173.
  (Примечание)
  59
  См.: Гакстгаузен А. Указ. соч. С. 124.
  Приведем его любопытное наблюдение:
  "Русский народ любит передвижение: в нем очень развита любовь к отечеству, но нет привязанности к месту своего рождения; он обрабатывает землю из нужды, а не с любовью, как немец; он боится тяжелой и особенно продолжительной работы"
   // Там же. С. 69.
  (Примечание)
  60
  Конечно, местным властям всегда было известно, что через леса губернии следуют толпы людей. Разные пойманные бродяги и дезертиры показывали, что на территории губернии находятся раскольники какой-то секты, отвергающей власть и не признающей государя. Но в 30-40-е годы XIX века учение секты и ее догматы еще не были достаточно установлены // См.: ГАРФ. Ф. 109.4 экспедиция. 1840. Д. 211. Л. 15-16.
  (Примечание)
  61
  Из 56-ти обследованных домов только в 12-ти не было тайных помещений // РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 31. Л. 410.
  (Примечание)
  62
  См.: Аксаков И.С. Указ. соч. С. 339.
  (Примечание)
  63
  См.: Там же. С. 354.
  (Примечание)
  64
  См.: Аксаков И.С. Указ. соч. С. 357. Информацию о контактах в ярославской губернии со странниками И.С. Аксаков изложил в "Краткой записке о странниках или бегунах" (1851) // Опубликовано в журнале Русский архив. 1866. ? 4. С. 627-644.
  Странническое согласие является самым радикальным в староверии, сформировавшись в конце XVIII века. В течение XIX века согласие бегунов сильно разрослось, огромные массы присоединялись к ним, в этом виделся удобный способ ухода от давления правительства и связанных с ним различного рода обязанностей (военных, налоговых, правовых и т. д.). Для вступления не требовалось никакого отчета о прежней жизни. Странничество осуществлялось по определенным маршрутам, пролегающим по всей стране. Вдоль этих путей располагалось множество пристанодержателей, обслуживающих передвижения бегунов. Подробно о бегунах см, например, Пятницкий И.К. Секта странников и ее значение в расколе. СПб., 1912; Дудчак Е.Е. Старообрядческое согласие странников (втор. половина XIX - XX в. в. ). Автореферат диссертации на соискание науч. степ. канд. истор. наук. Томск, 1994.
  (Примечание)
  65
  См.: Записка И.И. Синицына "Раскол в Ярославской губернии" // Сборник правительственных сведений о раскольниках, (составитель В.И. Кельсиев). Вып. 4. Лондон, 1862. С. 147-148.
  (Примечание)
  66
  По данным нижегородских властей здесь насчитывалось 20 тысяч раскольников, а, по мнению комиссии - 172 тысячи, в Костромской губернии соответственно 20 тысяч и 105, в Ярославской -7,5 и 248,5. Об этом подробнее см.: Мельников П.И. Счисление раскольников // Русский вестник. 1868. ?2. (Т. 73). С. 423-426.
  (Примечание)
  67
  См.: Кириллов И.А. Статистика старообрядчества. М., 1913.
  (Примечание)
  68
  См.: ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 549. Л. 346.
  (Примечание)
  69
  Подчеркивалось, что "Православный собеседник" является "духовным журналом с преимущественным направлением против раскола в разных видах" // См.: Собрание постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству Св. Синода. Т. 2. СПб., 1860. С. 568.
  (Примечание)
  70
  См.: Православный собеседник. 1856. ?4. С. 431-435; 1858. ?5. С. 138-156, ?6. С. 262-309; ?9. С. 42-80; ?10. С. 291-327; 1861. ?4. С. 423-443 и др.
  (Примечание)
  71
  Подробнее о А.П. Щапове см, например: Аристов Н.Я. Афанасий Прокопьевич Щапов. СПб., 1883; Вишленкова Е.А. Проблема раскола в трудах А.П. Щапова. Автореферат диссертации на соискание науч. степ. канд. истор. наук. Казань. 1992; Маджаров А.С. А.П. Щапов: история жизни и жизнь "истории". Иркутск. 2005.
  (Примечание)
  72
  См.: Щапов А.П. Русский раскол старообрядчества, рассматриваемый в связи с внутренним состоянием русской церкви и гражданственности в XVII веке и первой половине XVIII века. Казань. 1859. С. 212.
  (Примечание)
  73
  См.: Записка Липранди И.П. "Несколько слов об элементах, подготавляющих политические перевороты в государствах" // ГАРФ. Ф. 109. с/а. Оп. 3. Д. 76. Л. 35.
  (Примечание)
  74
  См.: Там же. С. 31.
  (Примечание)
  75
  См.: Васильевский М.Н. Государственная система отношений к старообрядческому расколу в царствование императора Николая I. Казань 1914. С. 70.
  (Примечание)
  76
  См.: РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Д. 6. Л. 225-228.
  (Примечание)
  77
  См.: "Объяснения А.П. Щапова по поводу обстоятельств панихиды 8 мая 1861 года" //Там же. С. 206об-207. Данный документ, хранящийся в РГИА, содержит гораздо более значимые сведения, чем опубликованная в советский период речь А.П. Щапова со множеством пропусков. См.: Речь А.П. Щапова во время панихиды по убитым крестьянам в с. Бездны 16 апреля 1861 года // Крестьянское движение в России в 1857 - мае 1861 г.г. М., 1963. С. 364-365.
  (Примечание)
  78
  См.: "Объяснения А.П. Щапова... // РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Д. 6. С. 208об.
  (Примечание)
  79
  См.: "О Всеподданнейшем письме г-на Щапова" // РГИА. Ф. 832. Оп. 1. Д. 50. Л. 53-54.
  (Примечание)
  80
  См.: РГИА. Ф. 797. Оп. 31. Д. 149. Л 144.
  (Примечание)
  81
  См.: Там же. Л. 148-149.
  (Примечание)
  82
  См.: Там же. Аристов Н.Я. Указ. соч. С. 103-104.
  (Примечание)
  83
  См.: Усов П. Павел Иванович Мельников (Андрей Печерский): его жизнь и литературная деятельность. СПб., 1896. С. 90,95.
  (Примечание)
  84
  См.: Мельников П.И. Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии // Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Ч. 2. Н. Новгород, 1910.
  (Примечание)
  85
  Комиссия кн. А.В. Лобанова-Ростовского собиралась с марта по июнь 1875 года; всего состоялось 10 заседаний, на третьем из них и была зачитана записка П.И. Мельникова, подготовленная им по просьбе кн. А.Б. Лобанова-Ростовского. См.: Записка д. с с., состоящим при МВД, П.И. Мельникова // РГИА. Ф. 1149. Оп. 10. Д. 25. Л. 212-220.
  (Примечание)
  86
  См.: Там же. С. 212об-213. Вот одна выдержка из записки:
  "Они не поминают Государя в своих молитвах - это правда, но кто из первых вооружился в 1863 году в Западном крае против мятежных поляков? - Федосеевцы. Кто ловил и представлял по начальству распространителей золотых грамот и возмутительных прокламаций? - Федосеевцы. В синодальной классификации 1842 года сказано про них: "они всякую власть нынешнего времени почитают антихристовой" - это правда. Но в этом ужасного нет ничего. Это фигуральное выражение в переводе на обыкновенный язык значит: признают власти нынешнего времени не принадлежащими к их секте, что совершенно справедливо"
   // Там же. С. 212.
  (Примечание)
  87
  См.: Там же. С. 220об.
  (Примечание)
  88
  См.: ГАРФ. Ф. 109. Секрет, архив. За. Д. 2065. Л. 9об.
  (Примечание)
  89
  Оценку Ф.В. Ливанова можно найти у Н.С. Лескова. См.: Лесков Н.С. Народники и расколоведы на службе. Т. 11. С. 43 // Лесков Н.С. Собр. соч. в 11 томах. М., 1956-1958.
  (Примечание)
  90
  См.: Письмо Ф.В. Ливанова к М.М. Стасюлевичу. 8 февраля 1869 года // М.М. Стасюлевич и его современники в переписке. Т. 2. СПб., 1912. С. 468.
  (Примечание)
  91
  См.: Дело по жалобе московского купца И.П. Бутикова на автора книги "Раскольники и острожники" Ф.В. Ливанова // Истина. 1871. кн. XIX. С. 26-44.
  (Примечание)
  92
  См.: Островский А.Н. Записки замоскворецкого жителя. Т. 13. М., 1952. С. 14 // Поли. собр. соч. в 16-ти томах. М., 1949-1953.
  (Примечание)
  93
  См.: Максимов С.В. Александр Николаевич Островский // В кн.: Максимов С.В. По русской земле. М., 1989. С. 424-425.
  (Примечание)
  94
  См.: Боборыкин П.Д. Воспоминания. Т. 1. М., 1965. С. 292.
  (Примечание)
  95
  См.: Островский А.Н. Свои люди - сочтемся. Т. 1. М., 1949. С. 58,34.
  (Примечание)
  96
  См.: Островский А.Н. Не в свои сани не садись. Т. 1. М., 1949. С. 237; Не так живи, как хочется. Т. 1. М., 1949. С. 330; Праздничный сон - до обеда. Т. 2. М., 1950. С. 127; Свои собаки грызутся, чужая не приставай. Т. 2. М., 1950 С. 315 и др. // Там же.
  (Примечание)
  97
  См.: Островский А.Н. Гроза. Т. 2. С. 210. Смысловое значение бытовых атрибутов - ношения бороды и русского платья - хорошо показано в трудах известного популяризатора раскола 60-70-х голов XIX столетия Г. Есипова. См.: Есипов Г.В. Русская борода и немецкое платье // В кн.: Раскольничьи дела XVIII столетия. Извлеченные из дел Преображенского приказа и тайной розыскных дел канцелярии Г. Есиповым. СПб., 1863. С. 157-186.
  (Примечание)
  98
  См.: Островский А.Н. На всякого мудреца довольно простоты. Т. 5. М., 1950. С. 152 // Там же.
  (Примечание)
  99
  В 1855 году Великий князь Константин Николаевич, младший брат Александра II, задумал необычное по тем временам предприятие. Он поручил ряд экспедиций молодым писателям, которые уже заявили о себе в обществе. За каждым закреплялся отдельный регион: Островскому предоставлено описание верхней Волги, Потехину - средней (до Саратова), Писемскому - нижней Волги, Максимову - север страны, Афанасьеву-Чужбинскому - юг, Михайлову - Урал. Великий князь Константин Николаевич, будучи контр-адмиралом, преследовал свои прагматические цели: для реформы флота выяснить, где население занимается промыслами на воде и откуда эффективнее всего брать людей в матросы. Для этого требовалось описать местных людей, их быт, привычки и традиции // См.: Пыпин А.Н. История русской этнографии. Т. 2. СПб., 1891. С. 56-57.
  (Примечание)
  100
  См.: Максимов С.В. Куль хлеба. Рассказы и очерки. М., 1987.
  (Примечание)
  101
  См.: Максимов С.В. Рассказы из истории старообрядства, переданные по раскольничьим рукописям". СПб., 1861. С. 2.
  (Примечание)
  102
  См.: О торговле раскольничьими книгами. 1862 год // РГИА. Ф. 832. Оп. 1. Д. 59. С. 1-2; Русский биографический словарь. Т. 3. СПб., 1908. С. 208.
  (Примечание)
  103
  См.: Шелгунов Н.В. Воспоминания в 2-х томах. М., 1967. Т. 1. С. 178.
  (Примечание)
  104
  См.: Бобров А.Е. В.Г. Варенцов (Биографическая заметка на основании неизданных источников) // Русская старина. 1903. ? 12. С. 515-522.
  (Примечание)
  105
  См.: Письмо обер-прокурора Синода графа Д.А. Толстого митрополиту Филарету. 19 января 1867 года // РГИА. Ф. 832. Оп. 1. Д. 36. Л. 12-13.
  (Примечание)
  106
  См.: Салтыков-Щедрин М.Е. Пошехонская старина. Т. 10.С.295-296 // Собр. соч. в 10-ти томах. М., 1988.
  (Примечание)
  107
  См.: Письмо М.Е. Салтыкова-Щедрина - А.М. Скабичевскому. 9 февраля 1885 года // Литературное наследство. Т. 1967. М., 1959. С. 514.
  (Примечание)
  108
  См.: Салтыков-Щедрин М.Е. Убежище Монрепо. Т. 6. М., 1988. С. 319 // Собр. соч. в 10-ти томах. М., 1988.
  (Примечание)
  109
  См.: Кожурин К. Духовные учителя сокровенной Руси. М., 2007. С. 228.
  (Примечание)
  110
  См.: Достоевский Ф.М. Записки из мертвого дома. Т. 4. М., 1972. С. 33 // Полн. собр. соч. в 30-ти томах. М., 1972-1977. Об этом раскольнике говорится:
  "Во всем остроге старик приобрел всеобщее уважение, которым нисколько не тщеславился... старику мало-помалу почти все арестанты начали отдавать свои деньги на хранение. В каторге почти все были воры, но вдруг все почему-то уверились, что старик никак не может украсть. Знали, что он куда-то прятал врученные ему деньги, но в такое потаенное место, что никому нельзя было их отыскать"
  // См.: Там же. С. 34.
  (Примечание)
  111
  См.: Там же. С. 33.
  (Примечание)
  112
  См.: Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. Т. 6. М., 1973. С. 347-348.
  (Примечание)
  113
  См.: Долин А.С. Вступительная статья // В кн.: Суслова А.П. Годы близости с Достоевским. М., 1928. С. 40,42.
  (Примечание)
  114
  См.: Дневник А.П. Сусловой // Там же. С. 49.
  (Примечание)
  115
  Приехав в Россию, Голубов отказался жить в Петербурге или Москве, мотивируя это тем, чтобы быть подальше от начальства и не попасть под руководство влиятельных лиц. Он поселился в провинциальном Пскове, где и издавал свой журнал // Истина. 1885. Кн. 100. С. 4.
  (Примечание)
  116
  См.: Веротерпимость// Истина. 1869. Кн. 12. С. 92-94.
  (Примечание)
  117
  См.: Там же. С. 98.
  (Примечание)
  118
  См.: Верования духовных христиан // Истина. 1869. Кн. 10. С. 13-16.
  (Примечание)
  119
  См.: Достоевский Ф.М. Письмо к А.Н. Майкову, 11 декабря 1868 года. Т. 28. С. 328.
  (Примечание)
  120
  Си:. Достоевский Ф.М. Бесы. Рукописные редакции. Т. 11. С. 121, 126. 130-136.
  (Примечание)
  121
  См.: Там же. С. 5-31.
  (Примечание)
  122
  Вот как пишет Достоевский о Макаре Долгоруком:
  "Убеждения есть и твердые, и довольно ясные... и истинные. При совершенном невежестве, он вдруг способен изумить неожиданным знакомством с иными понятиями, которых в нем и не предполагал. Хвалит пустыню с восторгом, но ни в пустыню, ни в монастырь, ни за что не пойдет, потому что в высшей степени "бродяга"
   // Си:. Достоевский Ф.М. Подросток. Т. 13. М., 1975. С. 312.
  (Примечание)
  123
  См.: Там же. С. 407-408.
  (Примечание)
  124
  См.: Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Т. 27. М., 1984. С. 65.
  (Примечание)
  125
  См.: Там же. С. 19.
  (Примечание)
  126
  См.: Там же. С. 24.
  (Примечание)
  127
  См.: Там же.
  (Примечание)
  128
  См.: Там же. С. 25.
  (Примечание)
  129
  См.: Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Т. 15. М., 1976. С. 189-197.
  (Примечание)
  130
  См.: ГАРФ. Ф. 109. 2 экспедиция. 1838. Д. 33. Л. 25, 29.
  (Примечание)
  131
  См.: Там же. Л. 50, 55.
  (Примечание)
  132
  См.: Там же. Л. 56-58.
  (Примечание)
  133
  См.: Гакстгаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений в России. М., 1870. Т. 1.С. 234.
  (Примечание)
  134
  См.: Там же. С. 279.
  (Примечание)
  135
  См.: Записка А. Гакстгаузена "О некоторых судебных мероприятиях по отношению к раскольникам" // ГАРФ. Ф. 7647. Оп. 1. Д. 404. Л. 13об. (на немец, языке)
  (Примечание)
  136
  См.: Там же. Л. 5. (на немец, языке)
  (Примечание)
  137
  См.: Кошелев А.И. Записки Александра Ивановича Кошелева. 1812-1883 годы. Берлин. 1884. С. 139-140.
  (Примечание)
  138
  Аурелио Буддеус - родился в г. Альтенбурге в 1819 году, учился в Лейпциге, потом в течение многих лет путешествовал по Европе, объехав ее значительную часть. Написал много книг по политической истории европейских стран. России посвятил двухтомник "Russlands und die Gegenwart" ("Россия и современность"), изданный в Лейпциге в 1851 году. Он основывается на публикациях в различных немецких периодических изданиях, которые затем собраны и переработаны в книгу. В отдельной большой главе этого труда рассказывается о сетах в русской церкви. Умер в 1881 году в Мюнхене.
  (Примечание)
  139
  Автор использовал текст главы "Секты в русской церкви" ("Россия и современность"), содержащийся в "The North British Review". ?CVI. January. 1871. P. 219-233.
  (Примечание)
  140
  См.: Там же.
  (Примечание)
  141
  Гагарин И.С. (1814-1882) - служил в российских дипломатических миссиях в Мюнхене, Париже, Лондоне, Вене. В 1842 году в Париже перешел в католичество и вышел в отставку, в 1843 вступил в иезуитский орден, ратовал за усиление просветительской и издательской деятельности среди славянских народов. В 1856 году в Париже вышла его программная книга "О примирении Русской церкви с Римской", этому делу он посвятил всю свою жизнь. Тесно общался с бароном А. Гакстгаузеном. Подробнее о И.С. Гагарине см.: Католическая энциклопедия. Т. 1. М., 2002. С. 1166-1170.
  (Примечание)
  142
  См.: Гагарин И. Староверы, русская церковь и Папа // Труды по теологии, философии и истории. Париж. 1857. Т. 2. С. 4-5.
  (Примечание)
  143
  См.: Взгляд русских раскольников на римскую церковь (ответ Гагарину) // Православный собеседник. 1860. ? 3. С. 306-307.
  (Примечание)
  144
  См.: Записка И. Липранди "Несколько слов об элементах, подготавляющих политические перевороты в государствах" // ГАРФ. Ф. 109. с/а. Оп. 3. Д. 76. Л. 58об.
  Липранди И.П. (1790-1880) - активный участник русско-турецкой войны 1828-1829 годов. С 1840 года на службе в МВД, руководил разработкой и разоблачением кружка петрашевцев, затем сосредоточился на наблюдении за раскольниками. Написал несколько записок о расколе, которые высоко оценены руководством.
  (Примечание)
  145
  См.: Записка В. Фукса "Раскол в России", подготовленная для вел. князя Константина Николаевича // ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 549. Л. 346.
  (Примечание)
  146
  См.: Там же. Л. 363.
  (Примечание)
  147
  См.: ГАРФ. Ф. 109. с/а. Оп. 3. Д. 76. Л. 84.
  (Примечание)
  148
  См.: ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 549. Л. 354.
  (Примечание)
  149
  См.: Там же. Л. 358-359.
  (Примечание)
  150
  См.: Петрашевцы. Сборник документов. М., 1907. С. 69-71.
  (Примечание)
  151
  См.: Петрашевцы. Сборник материалов в 3-х томах. Т. 3. М.; Л., 1928. С. 250.
  Нужно заметить, что советский историк В.П. Козьмин, говоря о кружке петрашевцев, упоминал о предложении Р. Черносвитова поднять бунт на уральских заводах, но только тема раскола в этой связи абсолютно исчезает. Интерпретация В.П. Козьмина совсем иная: он рассуждает о сознательности уральских рабочих, по сравнению с крестьянской массой, на что, по его мнению, и делает ставку Р. Черносвитов.
  См.: Козьмин В.П. Рабочее движение в России до революции 1905 года. М., 1925. С. 42-43.
  (Примечание)
  152
  См.: Рахматуллин М.А. Крестьянское движение в великорусских губерниях в 1826-1857 годах. М., 1990. С. 217.
  (Примечание)
  153
  В. Кельсиев в своей "Исповеди" упоминает, что А.И. Герцен увлекся староверием под влиянием книги А.П. Щапова о расколе. Однако эти сведения вызывают серьезные сомнения. Очевидно, что А.И. Герцен, в совершенстве владевший немецким языком, был прекрасно знаком с трудами А. Гакстгаузена и А. Буддеуса, их точкой зрения на русский раскол. Вне всякого сомнения, эти немецкие авторы оказали серьезное воздействие на А.И. Герцена, причем в гораздо большей степени, чем возможное влияние молодого казанского ученого А.П. Щапова.
  См.: Кельсиев В.И. Исповедь // Литературное наследство. Т. 41-42. М., 1941. С. 282.
  (Примечание)
  154
  См.: "Сборник правительственных распоряжений по расколу". Часть 1-4. Лондон. 1862-1864.
  Кельсиев В.И. (1835-1872) - участник революционного движения. Эмигрировал в Лондон, где работал в редакции "Колокола". Выезжал в Москву и Петербург для контактов с раскольниками. Затем находился в Турции и Австро-Венгрии, где вел пропаганду среди живущих там староверов. В 1867 году сдался российским властям, написал мемуары о своей предыдущей деятельности, где заявлял о бесперспективности революционной борьбы.
  (Примечание)
  155
  Вообще исследование о скопцах было выполнено В.И. Далем, после чего министр Л.А Перовский представил его Николаю I. Тот одобрил работу и хотел разослать ее по епархиям для ознакомления и использования в миссионерских целях. Однако, узнав, что автором исследования являлся лютеранин В.И. Даль, счел неудобным, дабы иноверец наставлял местных архиереев по вероисповедным вопросам. В результате труд отдали редактору журнала МВД Н.И. Надеждину, в прошлом выпускнику московской духовной академии и профессору московского университета. Он переработал книгу В.И. Даля, и она вышла в свет.
  См.: Мельников (Печерский) П.И. Владимир Иванович Даль. Критико-биографический очерк // В.И. Даль (Казак Луганский). Полн. собр. соч. Т. 1. СПб., 1897. С. LIV-LV.
  (Примечание)
  156
  См.: Зеньковский С.А. Русское старообрядчество в 2-х томах. Т. 2. М., 2006. С. 495-497.
  (Примечание)
  157
  См.: Субботин Н. Раскол как орудие враждебных России сил. М., 1867. С. 128.
  Известный профессор московской духовной академии Н. Субботин на протяжении многих лет выступал непримиримым противником и критиком староверия. В данной книге содержится интересная для нас фактура, хотя ее основная цель заключается в откровенной дискредитации раскола, не брезговавшим, сотрудничеством с иностранными врагами России. Ему принадлежит формулировка - антироссийский турецко-польско-раскольничий союз
  //Там же. С. 15.
  (Примечание)
  158
  См.: Герцен А.И. Письмо к И.С. Тургеневу от 22 ноября 1862 года. Т. 27. М., 1963. С. 265 // Собр. соч. в 30-ти томах.
  Руководство "Общим вече" осуществлял Н.П. Огарев. Объем издания был невелик: в течение двух лет вышло всего 29 номеров газеты, где помещено 111 статей, заметок. 47 публикаций принадлежит перу Н.П. Огарева.
  Подробнее об издании // См.: Рудницкая Е.А. Н.П. Огарев в русском революционном движении. М., 1969. С. 280-281.
  (Примечание)
  159
  См.: ГАРФ. Ф. 109. 1 экспедиция. 1862. Д. 230. Ч. 74. Л. 65.
  (Примечание)
  160
  См.: От издателей // Общее вече. ? 1. 15 июля 1862 года.
  Призывы Огарева к собору всех старообрядцев вызывали недоумение у тех, кто хорошо знал раскольничью среду. Так, Н.С. Лесков отвечал лондонским сидельцам:
  "И что за возмутительная недобросовестность обманывать себя, обманывать других... Говорят, раскол - сила, а еще верно и то, что раскол вовсе не сила, а толпа... раскол в чем солидарен в ненависти к духовенству господствующей церкви и в неуважении к чиновникам, теснившим и угнетавшим раскол. Ну а дайте этому расколу такое же право гражданственности, какое имеют в России лютеранин, евангелист и католик, и тогда в чем будет выражаться его ненависть? В чем сопелковский вечный бегун будет солидарен... с филипповцем, обтирающим ручку двери, к которой прикасался еретик? Они и теперь друг другу на след не наступают... Что же это за сила, неспособная соединиться. "Общее вече" часто помещает известия о соединении разнокалиберных раскольничьих обществ, но к сожалению это соединение происходит только в вече, а на русской земле мы его не видим".
  См.: Лесков Н.С. С людьми древнего благочестия // Библиотека для чтения. 1864. ?9. С. 30-31.
  (Примечание)
  161
  См.: Общее вече. ? 3. 1 сентября 1862 года.
  (Примечание)
  162
  См.: От старообрядца старообрядцам // Общее вече. ?11. 1 марта 1863 года.
  (Примечание)
  163
  См.: ГАРФ. Ф. 109. 1 экспедиция. 1861. Д. 148. Л. 2-3.
  (Примечание)
  164
  См.: ГАРФ. Ф. 109.1 экспедиция. 1862. Д. 230. Ч. 74. Л. 6.
  (Примечание)
  165
  См.: Там же. Л. 65-66.
  (Примечание)
  166
  См.: ГАРФ. Ф. 109. 1 экспедиция. 1862. Д. 230. Ч. 83. Л. 17.
  (Примечание)
  167
  См.: Бакунин М.А. Русским, польским и всем славянским друзьям // Колокол. 1862. 15 февраля. (Колокол. Вып. 5. М., 1962. С. 1022).
  (Примечание)
  168
  См.: Бакунин М.А. Собрание сочинений и писем. Т. 3. М., 1935. С. 405; Т. 4. С. 37.
  (Примечание)
  169
  См.: Герцен А.И. Былое и думы. Т. 6. С. 366 // Собр. соч. в 30-ти томах.
  (Примечание)
  170
  М.А. Бакунин высказывал весьма оригинальную мысль. Он утверждал, что участие различных жуликов и авантюристов в революционных делах служит доказательством их успеха:
  "ибо жулики - такой народ, который скорее других определяет истинное положение дел и дает настоящую оценку событиям. Они сразу чувствуют, где может быть нажива и что может принести им выгоду"
   // Дебогорий-Мокриевич В.Л. Воспоминания. Штутгард. 1903. С. 37.
  (Примечание)
  171
  См.: Карелин А. Жизнь и деятельность М.А. Бакунина. М., 1919. С. 14.
  (Примечание)
  172
  См.: Выдержка из письма нашему старознакомому путешественнику // Истина. 1864. Апрель. С. 3.
  (Примечание)
  173
  См.: Там же.
  (Примечание)
  174
  См.: Кельсиев В.И. Исповедь // Литературное наследие. Т. 41-42. М.. 1941. с. 332.
  (Примечание)
  175
  См.: РГИА. Ф. 878. Оп. 1. Д. 79. Л. 151об.
  (Примечание)
  176
  Подавление восстания в Польше в 1863 году вызвало поток верноподданнических адресов от различных общественных групп с поддержкой силовых правительственных действий. Староверческое купечество проявило в этом особенное усердие, решив использовать адреса как повод продемонстрировать властям свою безоговорочную лояльность. Но и этим дело не ограничилось: в 1863 году появилось даже специальное архипастырское послание (от поповцев) А.И. Герцену и всем, кто будет находиться с ним в сношениях, где их деятельность по возмущению староверов предавалась анафеме.
  (Примечание)
  177
  См.: Огарев Н.П. Письмо к иноку // Общее вече. ?22. 1 ноября 1863 года.
  (Примечание)
  178
  См.: Огарев Н.П. Второе письмо к иноку // Общее вече. ?23. 15 ноября 1863 года.
  (Примечание)
  179
  См.: Лесков Н.С. Некуда // Собр. соч. в 11-ти томах. Т. 2. М., 1956. С. 397-401; Писемский А.Ф. Взбаламученное море // Собр. соч. в 8-ми томах. Т. 4. СПб., 1910. С. 532-537.
  Эти произведения талантливых русских писателей принесли им немало испытаний. В те годы они были крайне плохо встречены демократическими кругами, так как ставили под сомнение перспективы ведущейся борьбы. Неверие в возможности использования раскола для антиправительственных выступлений явилось только частью их общего пессимизма по поводу тех действий, которые практиковали революционеры. В итоге оба литератора подверглись шквалу критики и ни один год испытывали трудности с публикацией своих трудов. Это лишний раз доказывает, насколько сильны были революционные ожидания в 60-70-х годах XIX столетия.
  (Примечание)
  180
  Вдохновителем сближения с народом был не только М.А. Бакунин, но и еще один известный лидер эмиграции П.Л. Лавров, но не в бунтарском ключе, а просветительском смысле. Им делался акцент на просвещение народа, благодаря чему тот постепенно созреет до революции. Поэтому П.Л. Лаврову были гораздо ближе беседы о потребностях образования народа с тем же писателем И.С. Тургеневым, чем сотрудничество с, заряженным на борьбу, М.А. Бакуниным. Один из сторонников последнего отмечал:
  "Петр Лаврович был, прежде всего, теоретик-философ, привыкший жить в заоблачной выси теорий. Когда ему приходилось спускаться на землю, он проявлял полную беспомощность"
  // См.: Сажин М.П. (Арман Росс). Воспоминания. 1860- 1880 г.г. М., 1925. С. 52.
  (Примечание)
  181
  См.: Иванов-Разумник Р. История русской общественной мысли. Т. 2. СПб., 1907. С. 104.
  Вообще "хождение в народ" подразделяется на два этапа. Начиналось все с кратковременных поездок в различные губернии, уезды, селения с постоянной сменой мест. Однако затем было признано, что такая практика не способствует качественной агитации. Тогда вместо агитационных набегов стали переходить на организацию поселений - небольших колоний, которые устраивались уже с расчетом на более или менее продолжительную работу в конкретном месте. Под видом учителей или врачей молодежь поселялась в деревни, ведя агитационную деятельность. Зачастую осваивались и рабочие профессии, с помощью которых налаживались отношения с населением.
  (Примечание)
  182
  См, например, известные и обстоятельные монографии: Итенберг Б. Движение революционного народничества. М., 1965; Филиппов Р.В. Из истории народнического движения (1863-1874 г.г.). Петрозаводск, 1967.
  В них подробно разбирается "хождение в народ", позиции различных течений в народничестве, степень влияния кружков, групп, действовавших в губерниях и т.д. Однако о расколе речи не ведется вообще. Такая тема отсутствует даже при обращении к идейным позициям А.И. Герцена и М.А. Бакунина. Лишь крайне глухо говорится о роли религии в народническом движении, в том смысле, что некоторые участники говорили о трудностях налаживания контактов с населением без священного писания
   // Итенберг Б. Указ. соч. С. 354-355; Филиппов Р.В. Указ. соч. С. 196-197, 211.
  (Примечание)
  183
  См.: Аптекман О.В. Из истории революционного народничества. "Земля и Воля" 70-х годов. Пг., 1924. С. 109.
  (Примечание)
  184
  См.: Короленко В.Г. История моего современника. Т. 7. М., 1955. С. 357 // Собр. соч. в 10-ти томах; Аптекман О.В. Указ. соч. С. 109.
  М.А. Натансон (1850-1919) - известный революционер, координировал действия народнических кружков, групп. Арестовывался в 1872 году. В 1878-1887 - в якутской ссылке. В 1894 г. вновь сослан в Восточную Сибирь сроком на пять лет. Вошел в партию социалистов-революционеров, эмигрировал. В 1917 году вернулся, находился среди левых эсеров.
  (Примечание)
  185
  Михайлов А.Д. Воспоминания. Женева. 1903. С. 17. Этот же текст опубликован в советские годы: См.: Прибылева-Корба А.П., Фигнер В.Н. Народоволец Александр Дмитриевич Михайлов. Сб. док. Л. 1925.
  (Примечание)
  186
  См.: Там же. С. 17
  (Примечание)
  187
  См.: Овсяннико-Куликовский Д.Н. Воспоминания. Пг., 1923. С. 28, 107.
  (Примечание)
  188
  См.: ГАРФ. Ф. 109. 3 экспедиция. 1874. Д. 144. Ч. 87. Л. 73об.
  (Примечание)
  189
  См.: ГАРФ. Ф. 109.3 экспедиция. 1874. Д. 144. Ч. 1. Л. 360-362.
  (Примечание)
  190
  См.: Там же. Л. 62-64.
  (Примечание)
  191
  См.: Агитационная литература русских революционных народников. 1873-1875 г. г. Л. 1970. С. 109-110.
  (Примечание)
  192
  См.: Там же. С. 156-174.
  (Примечание)
  193
  Подсчитано по: ГАРФ. Ф. 109. 3 экспедиция. 1874. Д. 144. Ч. 6. Л. 122.
  (Примечание)
  194
  См.: Тургенев И.С. Новь. Т. 4. М., 1954. С. 251, 405, 297, 425 // Собр. соч. в 12-ти томах. М., 1954-1958.
  (Примечание)
  195
  См.: Быков П. Вступительная статья к изданию. // Федоров-Омулевский И.В. Собр. соч. в 2-х томах. Т. 1 СПб., 1906. С. 1, 13.
  Роман "Шаг за шагом", помещенный в первом томе издания (другое название "Светлов"), написан в 1871 году. И.В. Федоров-Омулевский (1836-1883) - уроженец Камчатки, с 1842 г. жил в Иркутске, гимназии не окончил. Псевдоним "Омулевский" - от сибирской рыбы омуль. Увлекался польской литературой, особенно переводами Адама Мицкевича. Затем в Петербурге, являлся вольным слушателем университета. Работал в Иркутске, Витебске. Умер в Петербурге.
  (Примечание)
  196
  См.: Федоров-Омулевский И.В. Шаг за шагом. Т. 1. С. 302.
  Характерная деталь, управляющий фабрикой не признавал эту народную власть, бросая им упрек: кто вас выбирал? На что следовал ответ:
  "у "мира" спроси, он про то и знает"
   // Там же. С. 310.
  (Примечание)
  197
  См.: Там же. С. 390.
  (Примечание)
  198
  См.: Короленко В.Г. История моего современника. Т. 5. М., 1954. С. 316-317.
  (Примечание)
  199
  См.: Мордовцев Д.Л. Знамения времени. М., 1957. С. 88-89.
  (Примечание)
  200
  См.: Там же. С. 108, 192, 196.
  (Примечание)
  201
  См.: Там же. С. 196, 215, 347.
  (Примечание)
  202
  См.: Там же. С. 92-95, 98,154-156 и др.
  (Примечание)
  203
  См.: Момот В.С. Даниил Лукич Мордовцев. Ростов-на-Дону, 1978. С. 50.
  Д. Л. Мордовцев (1830-1905) родился на Дону в купеческой семье. Учился и работал учителем в Саратове, где входил в круг местной интеллигенции с Н. Чернышевским и его двоюродным братом А.Н. Пыпиным, Н.И. Костомаровым и др. В 70-х годах - в Петербурге, а в 1885 г. уезжает на родину, на Дон. Автор большого количества произведений главным образом исторического характера. Широкую известность получил его роман "Знамение времени" (1866), где обосновывается перспективность контактов с расколом.
  (Примечание)
  204
  См.: Мордовцев Д.Л. Великий раскол // Полн. собр. исторических романов, повестей и рассказов. Т. 5. С. 183.
  (Примечание)
  205
  См.: Анзимиров В.А. "Крамольники". (Хроника из радикальных кружков семидесятых годов). М., 1907. С. 103.
  (Примечание)
  206
  Степняк-Кравчинский С.М. Подпольная Россия. Т. 2. СПб., 1907. С. 22 // Собр. соч. в 6 т.
  (Примечание)
  207
  См.: ГАРФ. Ф. 109.3 экспедиция. 1874. Д. 144 Ч. 9. Л. 255об.
  (Примечание)
  208
  См.: ГАРФ. Ф. 109. 3 экспедиция. 1875. Д. 85. Л. 21.
  (Примечание)
  209
  См.: Засодимский П.В. Из воспоминаний. М., 1908. С. 312.
  (Примечание)
  210
  См.: Каблиц И.И. Основы народничества в 2-х томах. Т. 1. СПб., 1888. С. 332.
  (Примечание)
  211
  См.: Каблиц И.И. (Юзов И. ) Политические воззрения староверия // Русская мысль. 1882. ?4 С. 183-217.
  (Примечание)
  212
  См.: Златовратский Н.Н. Устои. Т. 2. С. 125 // Собр. соч. в 3-х томах. СПб., 1897.
  (Примечание)
  213
  См.: Эртель А.И. Гарденины. Т. 2. М., 1933. С. 340
  (Примечание)
  214
  См.: Пругавин В. Русская поземельная община в трудах ее местных исследователей. М., 1888. С. 10.
  (Примечание)
  215
  Увлеченность приверженцев К. Маркса заводским пролетариатом становилась объектом иронии со стороны их оппонентов. Как говорили, им фабричная труба закрыла весь мир, и они ничего не хотят в нем видеть, кроме нее. Даже крестьянство целиком мечтают спустить в трубу // См.: Фаресов А. Народники и марксисты. СПб., 1899. С. 41.
  (Примечание)
  216
  См.: Фигнер В.Н. Автобиографические очерки. Т. 5. С. 91-92 // Поли. собр. соч. в 7-ми томах. М., 1932.
  (Примечание)
  217
  См.: Там же. С. 214.
  (Примечание)
  218
  См.: Бонч-Бруевич В.Д. Старообрядчество и самодержавие (1902); Раскол и сектанство в России (доклад II съезду РСДРП) // Избр. соч. в 3-х томах. Т. 1. М 1959.
  (Примечание)
  219
  См.: Бонч-Бруевич В.Д. К сектантам // Рассвет. 1904 ?1. С. 4.
  Хотя газета заявлена как издание для раскольников и сектантов, большее место в ней отведено освещению различных сект - штундистов, духоборов, молокан. Лишь объединенный выпуск ?6-7 публиковал большой материал о всероссийских старообрядческих съездах, проходивших в 1900-1903 годах. За этот период состоялось три таких съезда, которые были охарактеризованы как "симпатичное явление в нашей жизни" // Рассвет. 1904. ?6-7.
  (Примечание)
  220
  См.: Глинчикова А. Раскол или срыв "русской Реформации?". М., 2008. С. 201.
  (Примечание)
  221
  См.: Памятники старообрядческой письменности. СПб., 1998.
  (Примечание)
  222
  См.: Указ "О хождении на исповедь повсягодно, о штрафе за использование сего правила, и о положении на раскольников двойного оклада". 8 февраля 1716 года // Полный Свод Законов. ?2991. Т. 5. СПб., 1830. С. 196; Указ "О сборе с раскольников двойных податей". 17 октября 1720 года // ПСЗ. ?3662. Т. 6. С. 248-249.
  (Примечание)
  223
  См.: "Высочайшие резолюции на доклады Синода". 19 ноября 1721 года // ПСЗ. ?3854. Т. 6. С. 457-458; Указ "О сборе с раскольников двойных податей, о небытии им ни у каких дел начальниками, и о непринимании их ни в какие свидетельства". 4 июня 1724 года// ПСЗ. ?4526. Т. 6. С. 500; Указ "О непечатании новых книг без позволения Духовной коллегии". 5 октября 1720 года// ПСЗ. ?3653. Т. 6. С. 244-245.
  (Примечание)
  224
  См.: Выписка из журнала Правительствующего Сената. 29 марта 1753 года// РГАДА. Ф. 342. Оп. 1. Д. 73. Л. 2.
  (Примечание)
  225
  Покровский Н.Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII веке. Новосибирск, 1974. С. 25.
  (Примечание)
  226
  См.: Собрание постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству Св. Синода в 2-х томах. Т. 1. СПб., 1860. С. 79-80.
  (Примечание)
  227
  См.: Указ "О мерах по взысканию с раскольников и бородачей положенного с них двойного оклада; об увещевании тех, которые захотят вступить в раскол и о положении с них оклада против раскольников вдвое". 12 декабря 1726 года // ПСЗ. ?4985. Т. 7. С. 713-715.
  (Примечание)
  228
  См.: Прибавления к "Духовному регламенту". 31 мая 1722 года // ПСЗ. ?4022. Т. 6. С. 705.
  (Примечание)
  229
  См.: Указ "О показании священниками в книгах о исповедовавшихся и не явившихся на исповедь; о наблюдении священникам, чтобы прихожане их ходили в церковь по праздничным дням: о несовершении таинств раскольничьими учителями и о нераспространении раскольникам их учения". 16 июля 1722 года // ПСЗ. ?4052. Т. 6. С. 738-741.
  (Примечание)
  230
  См.: Указ "О наказании раскольников за подговор к переходу из православной веры в раскольничью секту и за распространение раскола". 21 марта 1736 года //ПСЗ. ?6928. Т. 9. С. 790-791.
  (Примечание)
  231
  См.: РГАДА. Ф. 288. Оп. 1. Д. 420. Л. 1, 4, 68.
  (Примечание)
  232
  См.: РГАДА. Ф. 288. Оп. 1. Д. 296. Л. 1-1об.
  (Примечание)
  233
  См.: РГАДА. Ф. 288. Оп. 1. Д. 855. Л. 3-4.
  (Примечание)
  234
  См.: РГАДА. Ф. 288. Оп. 1. Д. 864. Л. 1-1об.
  (Примечание)
  235
  См.: Сенатский Указ "О подтверждении, чтобы никто, кроме священного и церковного притча и крестьян, не ходил в неуказном платье и не носил бороды". 11 февраля 1748 год // ПСЗ. ?9479. Т. 12. С. 828-829.
  (Примечание)
  236
  См.: Там же.
  (Примечание)
  237
  См.: РГАДА. Ф. 288. Оп. 1. Д. 219. Л. 1-2.
  (Примечание)
  238
  См.: Там же.
  (Примечание)
  239
  См.: Щербатов М.М. Статистика в рассуждении России. Т. 1. С. 550 // Собр. соч. в 7-ми томах. СПб., 1896.
  (Примечание)
  240
  См.: Высочайшие резолюции на доклады Синода. 19 ноября 1721 года // ПСЗ. ?3854. Т. 6. С. 457.
  (Примечание)
  241
  См.: Семевский М.И. Царица Прасковья. 1664-1723 годы. М., 1989. С. 34.
  (Примечание)
  242
  См.: Юхименко Е.М. Выговская старообрядческая пустынь. Т. 1. М., 2002. С. 431-434.
  (Примечание)
  243
  См.: Рудченко И.Я. Исторический очерк обложения торговли и промыслов в России. СПб., 1893. С. 69.
  (Примечание)
  244
  См.: Милюков П.Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. СПб., 1905. С. 102.
  (Примечание)
  245
  См, например, Кабузан В.М. Изменения в размещении населения России в XVII - первой половине XIX века. М., 1971. С. 6.
  О миграционных процессах в России говорится также и в работе Водарского Я.Е. Население России в конце XVII - начале XVIII веков. М., 1977. С. 156-157, 162-163.
  (Примечание)
  246
  См.: Кабузан В.М. Распространение православия и других конфессий в России в XVIII - начале XIX века. М., 2008. С. 51-67.
  (Примечание)
  247
  См.: Троицкий С.М. Финансовая политика русского абсолютизма в XVIII веке. М., 1966. С. 118.
  (Примечание)
  248
  См.: Сенатский указ "Об учинении во всех пограничных городах по рубежам застав и об определении на оные из полков офицеров для поимки беглых". 8 марта 1723 года // ПСЗ. ?4181. Т. 7. С. 29-30.
  (Примечание)
  249
  См.: РГАДА. Ф. 248. Д. 397. Л. 324-324об.
  (Примечание)
  250
  См.: Сенатский Указ "О нечинении наказания беглым людям и крестьянам, явившимся из бегов". 5 июля 1728 года // ПСЗ. ?5301. Т. 8. С. 62.
  (Примечание)
  251
  См, например: Указ "О свободном возвращении беглецам в Россию с публикования сего указа в два месяца". 17 января 1734 года // ПСЗ ?6534. Т. 9. С. 255-256; "О свободном возвращении в Россию беглых солдат, посадских, крестьян и всякого звания людей, ушедших за границу". 11 июня 1734 года // ПСЗ. ?6586. Т. 9. С. 350-351 и др.
  (Примечание)
  252
  См.: РГАДА. Ф. 248. Д. 397. Л. 63-64.
  (Примечание)
  253
  Подробно о выселении бывших российских подданных из Речи Посполитой в 1735-1736 годах, См.: Поташенко Г.В. Староверие в Литве: вторая половина XVII - начало XIX века: исследования, документы и материалы. Вильнюс, 2006.
  (Примечание)
  254
  См.: Указ "О порядке рассылки беглых раскольников, о непоселении их в Украине и при Украинской линии, и о старании открывать их учителей". 4 сентября 1735 года // ПСЗ. ?6802. Т. 9. С. 572-575.
  (Примечание)
  255
  См.: Юркин И.Н. От города до города на прежние жилища ("выгонки" беглых из-за польской границы в 30-х годах XVIII века и распространение старообрядчества) // Старообрядчество: история, культура, современность. Вып. 8. М., 2000. С. 29-32.
  (Примечание)
  256
  Исторические сведения о Екатерининской комиссии // Сборник русского исторического общества. Т. 8. СПб., 1871. С. 57.
  (Примечание)
  257
  См.: Тургенев А.И. Россия и русские. Ч. 2. М., 1907. С. 9.
  (Примечание)
  258
  Самарин Ю.Ф. О крепостном состоянии и о переходе от него к гражданской свободе. Т. 2. М., 1878. С. 85 // Собр. соч. в 4-х томах.
  (Примечание)
  259
  См.: Там же. С. 40.
  (Примечание)
  260
  См.: Хомяков А.С. Современный вопрос. Т. 1. М., 1978. С. 638 // Полн. собр. соч. в 8-ми томах.
  (Примечание)
  261
  См.: Хомяков А.С. Из письма к приятелю (около 1849 года) // Русский архив. 1884. Кн. 4. С. 263.
  (Примечание)
  262
  См.: Беляев И.Д. Крестьяне на Руси. М., 1903.
  (Примечание)
  263
  См.: Чичерин Б.Н. Опыты по истории русского права. М., 1958. С. 10-11,14,27.
  (Примечание)
  264
  См.: Головин К.Ф. Община в литературе и действительности. СПб., 1887. С. 122-124.
  (Примечание)
  265
  См, например, советскую монографию Александров В.А. Сельская община в России (XVII - начало XIX веков). М., 1976.
  (Примечание)
  266
  См.: Соколовский П.А. Очерк истории сельской общины на севере России. СПб 1877. С. 159.
  (Примечание)
  267
  См.: Там же. С. 136.
  (Примечание)
  268
  См.: Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 434.
  (Примечание)
  269
  См.: Указ "О предоставлении права заниматься торговлей людям всякого звания". 2 марта 1711 года // ПСЗ. ?2327. Т. 4. СПб., 1830. С. 634.
  (Примечание)
  270
  См.: Сенатский указ "Подробные распоряжения в исполнение Высочайших пунктов, состоявших 2 марта 1711 года". 13 апреля 1711 года // ПСЗ. ?2349. Т. 4. С. 663-664.
  (Примечание)
  271
  См.: Сенатский указ "О заведении в России фабрик, об освидетельствовании мастеров, вызванных из других государств, об отпуске их в отечество по миновении сроков по контрактам и др.". 5 ноября 1723 года // ПСЗ. ?4345. Т. 7. С. 150-151.
  (Примечание)
  272
  См.: Пушкин А.С. Арап Петра Великого. Т. 5. М., 1960. С. 21,25 // Собр. соч. в 10 томах. М., 1959-1962.
  (Примечание)
  273
  См.: "Регламент или Устав Главного Магистрата". 16 января 1721 года // ПСЗ. ?3708. Т. 6. С. 295.
  (Примечание)
  274
  См.: Там же. С. 306-307.
  (Примечание)
  275
  Подробнее о том, как попытка Петра I внедрить цеховую систему не смогла перестроить российское купечество по европейским стандартам см.: Кизеветтер А.А. Посадская община в России в XVIII в. М., 1903. С. 4,130 и др.
  (Примечание)
  276
  См.: Посошков И.Т. О скудности и богатстве. М., 2003. С. 115.
  (Примечание)
  277
  См.: Там же. С. 116-117.
  (Примечание)
  278
  См.: "Инструкция Московского купечества первой, второй и третьей гильдии Старшинам и Старостам с товарищи". 19 января 1742 года//ПСЗ. ?8504. Т. 11. С. 560- 565.
  (Примечание)
  279
  Обстоятельно духовные аспекты позитивного санкционирования торговли и производств в староверческом мире рассмотрены в монографии российского ученого В.В. Керова // См.: Керов В.В. "Се человек и дело его". Конфессионально-этические факторы старообрядческого предпринимательства. М., 2004. С. 462-467.
  (Примечание)
  280
  Подробнее о взаимоотношениях выговцев и властей в петровскую эпоху см.: Юхименко Е.М. Выговская старообрядческая пустынь. Т. 1. М., 2002. С. 39-44.
  (Примечание)
  281
  См.: Архиепископ Палладий. Обозрение Пермского раскола так называемого "старообрядчество". СПб., 1863. С. 4-5.
  О том, кто в основной массе работал на уральских заводах показано в художественной литературе. К примеру, в произведениях талантливого писателя Ф.М. Решетникова (1841-1871), уроженца Урала. Он описывает местные заводы, касаясь истории их становления, замечая, что основной контингент там раскольники. См, например: Решетников Ф.М. Глумовы. Т. 1. М., 1896. С. 98; Горнорабочие. Т. 2. С. 706-707 и др.
  (Примечание)
  282
  См.: Указ "Об укреплении за фабриками, оказавшихся у них на мануфактурах разного ведомства людей и крестьян". 7 января 1736 года // ПСЗ. ?6858. Т. 9. С. 708.
  (Примечание)
  283
  См.: Указ "О способах к размножению фабрик суконных, для удовлетворения сукнами войск, без покупки чужестранных". 18 ноября 1732 года // ПСЗ. ?6262. Т. 8. С. 976-977.
  (Примечание)
  284
  Мысль о всевластии правительства в промышленных и финансовых делах хорошо прослеживается в творчестве купца И.Т. Посошкова. Примечательно, что он усматривал в этом обстоятельстве не минус, а крупное преимущество отечественного предпринимательства перед иноземным. См.: Посошков И.Т. О скудности и богатстве. С. 110, 209.
  (Примечание)
  285
  См.: Нисселович Л.Н. История фабрично-заводского законодательства российской империи. Ч. 1. СПб., 1883. С. 54, 60.
  (Примечание)
  286
  См.: Указ "О способах к размножению фабрик суконных, для удовлетворения сукнами войск, без покупки чужестранных". 18 ноября 1736 года // ПСЗ. ? 6262. Т. 9. С. 976.
  (Примечание)
  287
  Шувалов П.И. (1711-1762) - один из активных участников возведения на трон Елизаветы I, с 1746 года граф. Его жена М.Е. Шепелева являлась наперсницей императрицы, а двоюродный брат И.И. Шувалов с 1749 года был ее фаворитом. П.И. Шуваловым разрабатывались и вносились в Сенат многие наиболее значимые проекты законов и указов по экономическим вопросам. Свою деятельность по развитию капиталистический отношений в России он определял как продолжение преобразований Петра Великого. П.И. Шувалов также выступил в качества крупного предпринимателя того периода, владея и развивая различные предприятия, участвуя в обширной экспортной торговле. Вел роскошный образ жизни, оставив после себя около одного миллиона рублей долгов, из-за чего многие из заводов были конфискованы казной. Подробнее о нем см.: Корякина Е.П. Программа социально-экономических преобразований П.И. Шувалова. Автореферат диссертации на соискание уч. ст. канд. ист. наук. М., 1992.
  (Примечание)
  288
  См.: По донесению генерал-аншефа кавалера П.И. Шувалова об извозчике Муромского полка Ф. Андрееве, явившемся в раскольничьем заблуждении. 19 августа 1755 года // РГИА. Ф. 176 . Оп. 36. Д. 285. Л. 2-12.
  (Примечание)
  289
  Идеи о "приведении народа в лучшее состояние" развиты П.И. Шуваловым в записке, за которой закрепилось название "О сохранении народа". Ее суть - в обосновании тезиса: умножить численность народа, значит увеличить государственный доход. См.: Проект П.И. Шувалова "О разных государственной пользы способах", (вступительная статья С.О. Шмидта) // Исторический архив. 1962. ? 6. С. 100-118.
  (Примечание)
  290
  См.: Экстракт о раскольниках // РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2112. Л. 1-2.
  (Примечание)
  291
  См.: Указ "О Всемилостивейшем прощении живущих в Польше и в Литве русских подданных, если явятся к 1 января 1757 года". 4 сентября 1755 года // ПСЗ. ?10454. Т. 14. С. 414-415.
  (Примечание)
  292
  См.: Там же.
  (Примечание)
  293
  См.: Указ "Об отдаче выдаваемых из Польши и Литвы российских беглых на прежние жилища без наказания. 5 ноября 1756 года // ПСЗ. ?10619. Т. 14. с. 636-637.
  (Примечание)
  294
  См.: Манифест "Об отсрочке до 1 сентября 1761 года для добровольной явки беглецов в Россию, ушедших в разные времена в Литву и Польшу". 2 января 1761 года// ПСЗ. ?11179. Т. 15. С. 595.
  (Примечание)
  295
  См.: Указ "О вызове из Польши российских беглецов; о поселении их при крепости Св. Елизаветы и о даровании им льгот на 6 лет и других выгод". 5 июня 1761 года // ПСЗ. ?11265. Т. 15. С. 724-725.
  (Примечание)
  296
  См.: Доношение Правительствующего Сената из Коллегии иностранных дел. 14 января 1759 года // РГАДА. Ф. 248. Кн. 2818. С. 506-508.
  (Примечание)
  297
  См. Ломоносов М.В. О сохранении и размножении российского народа. Т. 6. М., 1952. С. 401-402 // Полн. собр. соч. в 10 томах.
  (Примечание)
  298
  См.: Указ "О недопускании раскольников строиться в особливых отдаленных местах и производить там самосожжение". 18 июля 1756 года. // ПСЗ. ?10585. Т. 14. С. 599-600; Указ "Об учинении в малороссийских раскольничьих слободах новой переписи, и о наблюдении, чтоб в оных слободах не было беглых людей". 15 февраля 1761 года. // ПСЗ. ?11205. Т. 15. С. 650-652; "О переписи, положения в оклады и возвращении на прежние места вышедших самовольно из Казанской губернии и других мест татар, черемес, чуваш и новокрещен, поселившихся в Уфимском уезде". 15 марта 1761 года // ПСЗ. ?11214. Т. 15. С. 664-665.
  (Примечание)
  299
  См.: Указ "О сочинении особого положения для раскольников, которые удаляясь за границу, пожелают возвратиться в отечество, с тем, чтобы им в отправлении закона по их обыкновению и старопечатным книгам возбранения не было". 29 января 1762 года // ПСЗ. ?11420. Т. 15. С. 894-895.
  (Примечание)
  300
  См.: Ключевский В.О. Курс русской истории. Т. 4. М., 1989. С. 119. // Собр. соч. в 9-ти томах. М., 1987-1990.
  (Примечание)
  301
  См.: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 13. М., 1965. С. 20-21 // Собр. соч. в 15-ти книгах. М., 1960-1965.
  (Примечание)
  302
  См.: Манифест "О продлении срока для возвращения в Россию бежавших в Польшу, Литву и Курляндию разного звания людей. 28 февраля 1762 года // ПСЗ. ?11456. Т. 15. С. 926.
  (Примечание)
  303
  См.: РГАДА. Ф. 248. Оп. ИЗ. Д. 1491. Л. 6.
  (Примечание)
  304
  См.: Там же. Л. 53.
  (Примечание)
  305
  См.: Там же. Л. 79об.
  (Примечание)
  306
  См.: Там же. Л. 80об.
  (Примечание)
  307
  См.: Указ "Об уничтожении внутренних таможенных и мелочных сборов". 20 декабря 1753 год // ПСЗ. ?10164. Т. 13. С. 947-953. Идеи данного указа закреплялись в "Таможенном Уставе", принятом 1 декабря 1755 года. Его преамбула гласила:
  "К облегчению всенародному надлежит все внутренние пошлины уничтожить и разного звания пошлинные и прочие изнутри Нашего Государства собираемые сборы, от которых всегдашнее Нашим подданным происходило отягощение и немалое разорение оставить"
   // ПСЗ. ?10486. Т. 14. С. 462.
  (Примечание)
  308
  См.: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 13. М., 1964. С. 179.
  (Примечание)
  309
  См.: Указ "О запрещении заводить фабрики без дозволения Мануфактур-Коллегии". 15 октября 1751 года // ПСЗ. ?9889. Т. 13. С. 507.
  (Примечание)
  310
  См.: Указ "О делании новых медных копеек для лучшего распространения и умножения коммерций". 7 марта 1755 года // ПСЗ. ?10370. Т. 14. С. 323; "О делании новых серебреных пятикопеечников". 25 мая 1755 года // ПСЗ. ?10415. Т. 14. С. 369.
  (Примечание)
  311
  См.: Волков М.Я. Отмена внутренних пошлин в России // История СССР 1957. ?2.
  (Примечание)
  312
  В статье Н.В. Козловой хорошо показано, что в середине XVIII века в российском купечестве не преобладали старообрядцы. По официальным документам это действительно так. Заметим, в данный период государство еще не озаботилось вовлечением крестьянства в предпринимательскую деятельность, а торгово-промышленное сословие формировалось, главным образом, сверху. Положение меняется при Екатерине II. См.: Козлова Н.В. Купцы-старообрядцы в городах европейской России в середине XVIII века // Отечественная история. 1999. ?2. С. 2-16.
  (Примечание)
  313
  См.: Челобитная, поданная в Правительствующий Сенат, вышедшего из Польши доропецкого купца Мирона Плотникова. Март 1762 года // РГАДА. Ф. 248. Оп. ИЗ. Д. 1491. С. 138-139.
  (Примечание)
  314
  См.: Манифест "О позволении иностранцам, кроме жидов, выходить и селиться в России и о свободном возвращении в свое отечество русских людей, бежавших за границу". 4 декабря 1762 года//ПСЗ. ?11720. Т. 16. С. 126-127.
  (Примечание)
  315
  См.: Указ "О позволении раскольникам выходить и селиться в России на местах означенных в прилагаемом реестре". 14 декабря 1762 года // ПСЗ. ?11725. Т. 16. С. 129.
  (Примечание)
  316
  См.: Указ "О распоряжениях по поселению выходящих из Польши беглых раскольников и об отпуске их без обид и удержания в те места, кто куда для поселения идти пожелает". 20 января 1763 года//ПСЗ. ?11758. Т. 16. С. 140-142.
  (Примечание)
  317
  См, например.: Указ "О вызове из Польши и Литвы беглых российских помещичьих и всякого звания людей, о дозволении им селиться в казенных волостях, где кто пожелает, и о даче им льготы от податей и работ на 6 лет". 13 мая 1763 года // ПСЗ. ?11815. Т. 16. С. 247-248; "О распространении силы Манифеста от 4 декабря 1762 года на тех только, кто до состояния оного Манифеста из отечества своего самовольно отлучились". 5 марта 1764 // ПСЗ. ?12074. Т. 16. С. 600-601.
  (Примечание)
  318
  См.: Собрание постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству Св. Синода в 2-х томах. Т. 1. СПб., 1860. С. 603-604.
  (Примечание)
  319
  См.: Там же. С. 637-638.
  (Примечание)
  320
  См.: "О закрытии Раскольничьей конторы". 15 декабря 1763 года // Там же. С. 599-600.
  (Примечание)
  321
  Апогеем вытеснения южнорусских архиереев стало громкое дело митрополита Арсения Мациевича, являвшегося выпускником Киевской академии. Он фактически бросил вызов Екатерине II, протестуя против изъятия церковных имуществ государством. Последним из киевлян среди высшего состава РПЦ был Архиепископ Московский Амвросий (Зертис Каменский), шляхтич по мысли и образу жизни. В 1771 году он был убит во время чумного бунта в Москве.
  См.: Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. Т. 2. М., 2000. С. 599, 702.
  (Примечание)
  322
  См.: Доношение лейб-гвардии Измайловского полка капитана А. Грузинского, полученного в Коллегии иностранных дел. 18 сентября 1763 года // РГАДА. Ф. 18. Оп. 1. Д. 200. Л. 2.
  (Примечание)
  323
  См.: Манифест "О вызове воинских нижних чинов, крестьян и посполитных людей, самовольно отлучившихся заграницу". 5 мая 1779 года // ПСЗ. ?14870. Т. 20. С. 817-819.
  (Примечание)
  324
  См.: Манифест "О разных милостях, дарованных преступникам, по случаю открытия монумента Императору Петру I". 7 августа 1782 года // ПСЗ. ?15488. Т. 21. С. 650. (пункт 5).
  (Примечание)
  325
  См.: "О плане раздачи в Новороссийской губернии казенных земель к их заселению". 22 марта 1764 года // ПСЗ. ?12099. Т. 16. С. 666-667.
  (Примечание)
  326
  См.: Указ "О дозволении всем желающим заводить ткацкие станы, с объявлением о том в Мануфактур-Коллегию и с платежом положенным на них". 30 октября 1769 года // ПСЗ. ?13374. Т. 18. С. 1007-1008.
  (Примечание)
  327
  См.: Высочайше утвержденный доклад Сената "О допущении к откупам не только Дворян и разночинцев, но и крепостных людей и крестьян". 13 февраля 1774 года // ПСЗ. ?14123. Т. 19. С. 914-915.
  Правда, надо заметить, что указ допускал к участию в откупах только тех крестьян, за кого "надежные помещики в исправном платеже откупной суммы обяжутся" // Там же.
  (Примечание)
  328
  См.: Указ "О Высочайше дарованным разным сословиям милостям, по случаю мира с Портой Оттоманской". 17 марта 1775 года // ПСЗ. ?14275. Т. 20 С. 82-86.
  (Примечание)
  329
  См.: Исторические сведения о Екатерининской комиссии // Сборник Русского исторического общества. Т. 8. СПб., 1871. С. 42-43.
  (Примечание)
  330
  См.: Сенатский указ "О записывании крестьян в купечество". 25 июля 1777 года// ПСЗ. ?14632. Т. 20. С. 339.
  (Примечание)
  331
  См.: Указ "О сборе с купцов вместо подушных, по одному проценту с объявленного капитала, и о разделении их на гильдии". 25 мая 1775 года // ПСЗ. ?14327. Т. 20. С. 145-146.
  Напомним, что в ноябре 1779 года Мануфактур-Коллегия, надзиравшая за промышленностью была упразднена. Правительство перестало видеть в ней какую-либо надобность, поскольку всем предоставлялась свобода коммерческой инициативы. Правда, через почти 20 лет Павел I снова восстановил ее. См.: Указ "Об уничтожении Мануфактур-Коллегии и ее конторы". 22 ноября 1779 года // ПСЗ. ?14947. Т. 20. С. 882.
  (Примечание)
  332
  См.: Аксенов А.И. Генеалогия московского купечества XVIII века. Из истории формирования русской буржуазии. М., 1988. С. 61.
  (Примечание)
  333
  См, например, работу советского периода И.В. Мешалина и монографию российского ученого А.В. Ковальчука // Мешалин И.В. Текстильная промышленность крестьян Московской губернии в XVIII и первой половине XIX века. М., 1950. С. 240-245; Ковальчук А.В. Мануфактурная промышленность Москвы во второй половине XVIII века. М., 1999. С. 81.
  (Примечание)
  334
  В своей работе П.А. Берлин приводит следующую статистику. Из этих 30 тыс. душ 900 человек заплатили за выкуп 139-199 руб; 7172 человека - по 200-300 руб; 907 - менее 600 руб; 3187 душ - около 700 руб; 44 -около 800 руб; 11 человек - свыше 900 руб; 33 человека - свыше тысячи; 43 души - около 1400 // Берлин П.А. Русская буржуазия в старое и новое время. М., 1922. С. 89.
  (Примечание)
  335
  См.: Предтеченский А.В. Очерки общественно-политической истории России в первой четверти XIX века. М., 1957. С. 33.
  Таких же оценок придерживалась известный советский историк А.М. Панкратова. По ее оценке, в руках дворян в стране в первой половине XIX века находилось всего лишь 15% действующих мануфактур // См.: Рабочее движение в России в XIX веке, (вступительная статья А.М. Панкратовой). Т. 1. М., 1951. С. 24.
  (Примечание)
  336
  См.: Куйбышева К.С. Крупная московская буржуазия в период революционной ситуации в 1859-1861 годах // В кн.: Революционная ситуация в России в 1859-1861 годах. Сб. Статей. М., 1965. С. 318.
  (Примечание)
  337
  См.: Манифест "О трехдневной работе помещичьих крестьян в пользу помещика, и о непринуждении к работе в дни воскресные". 5 апреля 1797 года // ПСЗ. ?17909. Т. 24. С. 577.
  (Примечание)
  338
  См.: Яковцевский В.Н. Купеческий капитализм в феодально-крепостнической России. М., 1957. С. 149.
  (Примечание)
  339
  См.: Указ "О дополнительных правилах для дозволения крестьянам производить разными товарами торговлю с получением на сие право свидетельств и с платежом определенных пошлин". 29 декабря 1812 года // ПСЗ. ?25302. Т. 32. С. 491-492.
  (Примечание)
  340
  См.: Манифест "Об устройстве гильдий и о торговле прочих состояний". 14 ноября 1824 года // ПСЗ. ?30115. Т. 39. С. 601.
  (Примечание)
  341
  См.: Указ "О записке крестьян в купеческое звание; о переписке купцов из города в город; о даче купцам паспортов на случай отлучек их по коммерции и о взыскивании недоимок". 19 августа 1820 года // ПСЗ. ?28389. Т. 37. С. 420-421.
  (Примечание)
  342
  См.: Левшин В. Русский полный фабрикант и мануфактурист. Т. 1. М., 1812. С. 8.
  (Примечание)
  343
  В воспевании земледельческого труда особенно преуспело издание "Дух журналов", выходившее в 1815 по 1820 год. На его страницах пропагандировалось, что сельский народ самый здоровый телом и духом, а фабричные люди по большей части хворые и больные. Это издание неизменно ратовало за вложение капиталов, прежде всего в сельское хозяйство, выступало за прекращение покровительственной политики по отношению к промышленности. См.: Туган-Барановский М.И. Русская фабрика в прошлом и настоящем. М., 1991. С. 292-295.
  (Примечание)
  344
  См.: Указ "О дозволении помещикам производить заграничную оптовую торговлю". 4 ноября 1802 года // ПСЗ. ?20493. Т. 27. С. 340.
  (Примечание)
  345
  См.: Манифест "О даровании купечеству новых выгодах, отличиях, преимуществах и новых способах к распространению и усилению торговых предприятий". 1 января 1807 года // ПСЗ. ?22418. Т. 29. С. 973.
  (Примечание)
  346
  См.:"Высочайше утвержденное положение о кампаниях на акциях" б декабря 1836 года // ПСЗ (2). ?9763. Т. 11. Отд. 2. С. 257-266.
  (Примечание)
  347
  См.: Гончаров И.А. Обломов. Т. 4. М., 1979. С. 179 // Собр. соч. в 8-ми томах. М., 1977-1980.
  (Примечание)
  348
  См.: Кузьмичев А.Д. , Петров Р.Р. Русские миллионщики. М., 1999. С. 7.
  (Примечание)
  349
  См.: Безобразов В. Очерки Нижегородской ярмарки. // Русский вестник. 1866. Т. 61. С. 277.
  (Примечание)
  350
  См.: Записка макарьевского купца Оланцова "О московской железной дороге" // ГАРФ. Ф. 109. 2 экспедиция. 1830. Д. 390. Л. 96.
  (Примечание)
  351
  Н.А. Полевой (1796-1846) - писатель, историк, журналист. Выходец из купечества, занимался самообразованием при Московском университете и заграницей. Много путешествовал по России, Сибири, с развитием купеческого сословия и промышленности связывал надежды на экономическое развитие страны. Выступал против гегемонии дворянства в русской культуре. Собственно из-за невозможности соперничать с дворянскими литераторами, обратился к изучению истории русского народа. Издатель популярного журнала "Московский телеграф" (1825-1834). Неодобрительно относился к бунту Разина и Пугачева, превозносил Петра I, как устроителя русской промышленности, давшему долгожданный толчок ее развитию. Подробнее о воззрениях Н. Полевого см.: Ставрин С. Н.А. Полевой и "Московский телеграф" // Дело. 1875. ?5, 6, 7; Шикло А.Е. Исторические взгляды Н.А. Полевого. М., 1981.
  (Примечание)
  352
  Полевой Н.А. Речь о купеческом звании, и особенно в России, читанная на торжественном акте после открытых испытаний в Московской практической коммерческой академии 10 июля 1832 года. М., 1832. С. 18.
  (Примечание)
  353
  См.: Вести из Москвы // Московский телеграф. 1831. Ч. XXXIII. С. 394, 396.
  (Примечание)
  354
  См.: Прогулки по Московской выставке российских изделий // Московский телеграф. 1830. Ч. XXXVIII. С. 425.
  (Примечание)
  355
  См.: Кокорев И.Т. Московские рынки. Ч. 3. С. 30 // Кокорев И.Т. Очерки и рассказы в 3-х частях. М., 1858.
  (Примечание)
  356
  См.: Там же. С. 32.
  (Примечание)
  357
  См.: Киняпина Н.С. Политика русского самодержавия в области промышленности в 20-50-е годы XIX века. М., 1968. С. 103.
  (Примечание)
  358
  См.: Епифанова Л.М. Московская биржа как представительная организация крупной буржуазии // Экономическая история. Ежегодник. 1999. М., 1999. С. 239.
  (Примечание)
  359
  См.: Гакстгаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений в России. М.. 1870. Т. 1. С . 94.
  Интересно привести его описание:
  "Мы вошли в большой трактир рядом с биржей: действительно все богатые, биржевые купцы сидели неподвижно вдоль стен, как идолы, чинно молча, все в поту, пили чай, и только изредка шепотом менялись словами с соседями. Не смотря на то, что тут сидело более ста человек, шума было меньше, чем при десяти посетителях в пивной немецкого городка".
  (Примечание)
  360
  См.: Киняпина Н. С. Указ. соч. С. 100.
  (Примечание)
  361
  Заметим, что этот именной указ всего в восемь строк был дан Главнокомандующему в Москве графу Чернышеву. См.: Указ "О несобирании в казну двойного оклада с городских и сельских жителей. 20 августа 1782 года // ПСЗ. ?15473. Т. 21. С. 634.
  (Примечание)
  362
  См.: "О неупотреблении причтами ни в письменных актах, ни в разговорах, наименования раскольников". 6-7 марта 1783 года // Собрание постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству Св. Синода. Т. 1. СПб., 1860. С. 710.
  В литературе распространенно мнение о том, что в официальном порядке термин раскольники вернулся в употребление лишь во времена Николая I, начавшего гонение на староверие. Однако документы опровергают это утверждение. Даже в либеральную эпоху Александра I законодательные акты содержат наименование раскольники. Видимо этого запрета не особенно придерживались. В качестве примера сошлемся на документы, где употреблено название раскольники. См.: Указ "О запрещении заводить с простым народом рассуждения о верховной власти". 6 декабря 1802 года // ПСЗ. ?20545. Т. 27. С. 398; Указ "Об учреждении из состоящего в Костромской губернии в Макарьевском округе Высоковского скита единоверческой общежительной пустыни с наименованием ее Высоковской Успенскою". 15 июня 1820 года // ПСЗ. ?28313. Т. 37. С. 552. и др.
  (Примечание)
  363
  См.: Всеподданнейшая докладная записка Св. Синода. 2 апреля 1855 года // РГИА. Ф. 1661. Оп. 1. д. 452. Л. 15.
  Свидетельства бурного развития раскола в этот период содержатся в литературе. Например, в известной работе Н.С. Соколова об истории раскола в саратовской губернии подчеркивается:
  "В эту эпоху усилилась до небывалых размерах раскольничья пропаганда в здешнем крае, рассылались повсюду наставники и начетчики, построены были моленные и часовни... Результат получился столь благоприятный, что к концу 30-х годов по всему Саратовскому краю не осталось, за исключением селений магометанских и некоторых мордовских, села, деревушки или хутора, который не был бы заражен духом раскола"
   // Соколов Н.С. Раскол в Саратовском крае. Саратов. 1888. С. 209.
  (Примечание)
  364
  См.: РГИА. Ф. 1284. Оп. 209. Д. 212. Л. 43.
  (Примечание)
  365
  См.: Письмо московского гражданского губернатора министру финансов Ф.П. Вронченко. 5 марта 1845 года // РГИА. Ф. 40 Оп. 1. Д. И. Л. 154-155.
  (Примечание)
  366
  См.: Записка д.с.с. Игнатьева министру внутренних дел Д.Г. Бибикову "О современном положении раскола безпопвщинской секты в Москве и ее окрестностях". 19 июня 1854 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 209. Д. 212. Л. 22-23, 32.
  (Примечание)
  367
  См.: Рустик О. Старообрядческое Преображенское кладбище (как накоплялись капиталы в Москве) // Борьба классов. 1934. ? 7-8. С. 74.
  (Примечание)
  368
  Рапорт К.И. Арсеньева министру внутренних дел Л. Перовскому "О Черниговских скитах и расколе в губернии". 14 июля 1850 года // РГИА. Ф. 1284. Оп.205.д. 140. Ч. 1, Л. 46об.
  (Примечание)
  369
  См.: Витковский Г. О раскольниках в Подольской губернии // Отечественные записки. 1862. ?5. С. 360.
  (Примечание)
  370
  См.: Гакстгаузен А. Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. Т. 1. М., 1870. С. 110, 240.
  (Примечание)
  371
  См.: Зеньковский С.А. Русское старообрядчество. Т. 2. М., 2006. С. 616.
  (Примечание)
  372
  Островский А.Н. Записки замоскворецкого жителя. Т. 13. М., 1952. С. 37 // Полн. собр. соч. в 16-ти томах. М., 1949-1953.
  (Примечание)
  373
  См.: Мельников П.И. (Андрей Печерский). Очерки поповщины // Собр. соч. в 8-ми томах. Т. 7. С. 409-411. М., 1976.
  По утверждению П.И. Мельникова еще одним преступным промыслом, которым после войны 1812 года активно занялись староверы, стала продажа товаров ввозимых в Россию контрабандным путем. Наличие единоверцев по всей стране позволило с успехом наладить сети по распространению контрабанды в масштабах империи, что наряду с подделкой денег стало еще одним "золотым дном" раскольничьей экономики, способствовавшим ее стремительному подъему. Взгляды на раскол, как исключительно криминальную организацию, были усилены Ф.В. Ливановым - еще одним чиновником МВД на литературном поприще. Его труды "Раскольники и острожники. Очерки и рассказы" (СПб., 1868), "На рассвете. Очерки и рассказы из быта раскольничьего" (СПб., 1875) расценивались многими современниками как оскорбительные. Раскольничья жизнь изображается в них источником различного рода преступлений. Подробнее см.: Лесков. Н.С. Народники и расколоведы на службе. Т. 11. М., 1958. С. 34-44 // Собр. соч. в 11-ти томах. М., 1956-1958.
  (Примечание)
  374
  См.: Письма В.П. Мещерского цесаревичу Александру Александровичу // Вестник церковной истории. 2006. ?2. С. 51-52. (публикация Н.В. Черниковой).
  (Примечание)
  375
  Ушаков А.С. Наше купечество и торговля с серьезной и карикатурной стороны. Ч. 3. С. 33. М., 1867 // Части 1-3. М., 1865-67.
  А.С. Ушаков (1836-1902) - соратник И.С. Аксакова, работал во всех его изданиях, выходивших в 60-80-х годах XIX века. Кроме публицистической деятельности писал и книги, в их числе пьеса "Старообрядка".
  (Примечание)
  376
  Златовратский Н.Н. Устои. Т. 2. С 246 // Собр. соч. в 3-х томах. СПб., 1897.
  (Примечание)
  377
  См.: М. Горький. Фома Гордеев. Т. 3. С. 103. М., 1960; Жизнь Матвея Кожемякина. Т. 6. С. 118. М., 1961; Дело Артамоновых. Т. 11. С. 11. М., 1962 // Собр. соч. в 18 томах. М., 1960-1963.
  (Примечание)
  378
  См.: М. Горький. Н.А. Бугров. Т. 18. С. 191. М., 1963.
  (Примечание)
  379
  См.: Шахназаров О.Л. Отношение к собственности у старообрядцев // Вопросы истории. 2004. ?4. С. 53-70.
  (Примечание)
  380
  См.: Аристов Н.Я. Устройство раскольничьих общин. М., 1863. С. 2, 6, 27.
  (Примечание)
  381
  См.: Пришвин М.М. Осударева дорога. Т. 6. М., 1984. С. 8, 21 // Собр. соч. в 8-ми томах. М., 1982-1984.
  (Примечание)
  382
  Поволжье стало активно заселяться старообрядцами, и в саратовском крае ими были основаны Иргизские монастыри, ставшие крупным центом староверия поповщинского согласия. Иргиз признало государство, закрепившее за монастырями значительные участки земли, освободившее их обитателей от рекрутской повинности. Власти пошли даже на признание беглых попов, которые принимались, а затем направлялись отсюда в различные регионы страны. По сути, все это ставило Иргиз наравне с православными церквями.
  (Примечание)
  383
  См.: Щербатов М.М. Статистика в рассуждении России. Т. 1 СПб., 1896. С. 550-551 // Собр. соч. в 7-ми томах. СПб., 1896.
  (Примечание)
  384
  См.: "Мысли и предположения митрополита Филарета о средствах по уменьшению расколов". 1835 год // Собрание мнений и отзывов Филарета по учебным и церковно-государственным вопросам. Т. 2. СПб., 1885. С. 366.
  (Примечание)
  385
  См.: "Донесение митрополита Филарета Св. Синоду с отзывом о рукописях московского раскольника, мещанина Леонтия Круглоумова. 5-10 ноября 1841 года // Там же. Т. Дополнительный. М., 1887. С. 90.
  (Примечание)
  386
  См.: Там же. Т. 3. С. 254.
  (Примечание)
  387
  См.: Синицын И.И. Раскол в Ярославской губернии // Сборник правительственных сведений о раскольниках (составитель В.И. Кельсиев). Вып. 4. Лондон, 1862. С. 148.
  (Примечание)
  388
  См.: Леопольдов А. Биография Волгского именитого гражданина Василия Алексеевича Злобина. Саратов. 1871. С. 4-26.
  Вхождению в высшие сферы В.А. Злобин обязан тогдашнему Генерал-прокурору А.А. Вяземскому. Занимаясь делами этого сановника в волжском регионе, В.А. Злобин приобрел его полное доверие. Руководителем канцелярии генерал-прокурора являлся способный чиновник А.И. Васильев, который впоследствии стал первым министром финансов России (1802-1807) и чьим расположением пользовался доверенный партнер А.А. Вяземского. После смерти А.И. Васильева министром финансов стал его племянник Ф.А. Голубцов, который начинал чиновничью карьеру в канцелярии того же А.А. Вяземского под руководством своего дяди. Отсюда и связи В.А. Злобина в Петербурге.
  (Примечание)
  389
  Эти материалы из бумаг И.П. Липранди были опубликованы А.А. Титовым в ряде выпусков "Чтений в Обществе истории и древностей российских" под названием "Дневные дозорные записи о московских раскольниках" // См.: Чтения в Обществе истории и древностей российских. М., 1885. Кн. 3, 4; М., 1886. Кн. 1; М., 1892. Кн. 1, 2.
  (Примечание)
  390
  См.: Записка "О Преображенском кладбище". 6 мая 1847 года // РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 87. Л. 21.
  (Примечание)
  391
  См.: Васильев В. Организация и самоуправление Федосеевской общины на Преображенском кладбище в Москве // Христианское чтение. 1887. Ч. 2. С. 578-579.
  (Примечание)
  392
  См.: ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 549. Л. 193.
  (Примечание)
  393
  См.: Дневные дозорные записи о московских раскольниках. 1846 год // Чтения в обществе истории и древностей российских. 1892. Кн. 2. С. 202.
  (Примечание)
  394
  См.: Там же. С. 200.
  (Примечание)
  395
  См.: РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 35. Л. 101; Ливанов Ф.В. Раскольники и острожники. СПб., 1868. С. 43-46.
  (Примечание)
  396
  См.: "О завещании московской купчихи Капустиной в пользу Рогожского старообрядческого богодельного дома". 28 сентября 1837 года //РГИА. Ф. 1284. Оп. 197. Д. 147. Л. 1-3.
  (Примечание)
  397
  См.: Собрание постановлений МВД по части раскола. СПб., 1875. С. 161; ГАРФ. Ф. 109. 2 экспедиция. 1838. Д. 33. С. 35об.
  (Примечание)
  398
  См.: "Письмо старообрядца Леонтия Гаврилова Министру внутренних дел Д.Н. Блудову". 7 октября 1838 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 197. Д. 6. Л. 8-9.
  (Примечание)
  399
  См.: Торговое и промышленное дело Рябушинских. М 1913. С. 22, 26.
  Брак П.М. Рябушинского и А.С. Фоминой оказался не удачным, поскольку состоялся против его желания, по воле родителей. К тому же в нем родилось шесть дочерей, один сын умер во младенчестве. Как только скончались его родители, он развелся, женившись вновь на старообрядке из купеческой семьи. Как известно, у него было восемь сыновей, ставших впоследствии видными участниками политической, деловой и культурной жизни страны. И.М. Ястребов (1770-1853) - один из наиболее известных иереев Рогожского кладбища с 1825 года. Во время вторжения Наполеона в Москву прятал там общинную кассу, иконы и др. Являлся духовным наставником многих прихожан кладбища, в том числе и самых влиятельных.
  Подробнее о нем см.: Мельников П.И. (Андрей Печерский) Очерки поповщины. Т. 7. С. 437-441 // Собр. соч. в 8-ми томах. М., 1976;
  (Примечание)
  400
  Андреев В.В. Раскол и его значение в русской народной истории. СПб., 1870. С. 163.
  (Примечание)
  401
  См.: Ведомость, учиненная в Мануфактур-Конторе о московских фабрикантах // РГИА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 13. Л. 4-61.
  (Примечание)
  402
  См.: Шелехов Д.П. Путешествия по русским проселочным дорогам. СПб., 1842. С. 27,39-40.
  (Примечание)
  403
  В тот период все крупные операции в России осуществлялись через иностранных банкиров. В это время действовало несколько банкирских домов - Штиглиц, Юнкер, Симон Якоби, Кенгер и др. Примечателен такой факт, когда потерпел крах английский банкир Сутерланд, основной кредитор российского правительства в 1780-90 годах, то его долги приходились на казну и аристократию. Лишь изредка среди его деловых партнеров встречались купцы, к тому же только те, которые вели внешнюю торговлю // См.: Ананьич Б.В. Банкирские дома в России. 1860-1914 г. г. Л. 1991, С. 12-13.
  (Примечание)
  404
  См.: Мигулин П.П. Наша банковская политика (1729-1903 гг.). Харьков, 1904. С. 35.
  (Примечание)
  405
  См.: Рожкова М.К. Экономическая политика правительства // В кн.: Очерки экономической истории России первой половины XIX века. М., 1959. С. 366; Полянский Ф.Я. Первоначальное накопление капитала в России. М., 1958. С. 101.
  (Примечание)
  406
  Подоплеку этих событий позволила выявить переписка по поводу перевода фабрики и покупки крестьян между правительством и купцом. См.: РГИА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 27. Л. 2-14.
  (Примечание)
  407
  См.: Беллюстин И. Еще о движениях в расколе // Русский вестник. 1865. Т. 57. (? 6). С. 762.
  И.С. Беллюстин (1819-1890) - окончил в 1839 году тверскую духовную семинарию, от поступления духовную академию отказался. Практически всю жизнь прослужил священником в г. Калязин (Тверской губернии). Сотрудничал с рядом журналов и газет, известна его книга "Описание сельского духовенства" (1858 г.), вышедшая с помощью М.Н. Погодина в европейских странах. Официальные власти относились к нему настороженно, находился под надзором полиции.
  Подробнее о нем см.: Православная энциклопедия. Т. 4. М., 2002. С. 531-532.
  (Примечание)
  408
  См.: Нефедов Ф.Д. Наши фабрики // Повести и рассказы. Т. 1. М., 1937. С. 14-15.
  Ф.Д. Нефедов (1838-1902) - представитель народничества, входил в круг многих деятелей этого направления, друг и соратник известного писателя А.И. Левитова. Вырос в семье крестьянина-предпринимателя в Иваново, хорошо знаком с купеческой средой московско-владимирского региона. Очерк "Наши фабрики" написан в 1872 году. Иваново-вознесенский район он называл "нашим русским Манчестером" // Там же. С.З.
  (Примечание)
  409
  См.: Вавилов И. Беседы русского купца о торговле в 2-х частях. Ч. 1 СПб., 1846. С. 187.
  (Примечание)
  410
  См.: Козьмин Б.П. Рабочее движение в России до революции 1905 года. М 1925. С. 21-22.
  (Примечание)
  411
  См.: Гакстгаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений в России. М., 1870. Т. 1.С. 234.
  (Примечание)
  412
  См.: Вебер М. Протестантская этика дух капитализма. // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.
  (Примечание)
  413
  См.: Васильев В. Организация и самоуправление федосеевской общины на Преображенском кладбище в Москве. // Христианское чтение. 1887. Ч. 2. С. 611.
  (Примечание)
  414
  См.: РГИА. Ф. 832. Оп. 1. Д. 13. Л. 25.
  (Примечание)
  415
  См.: РГИА. Ф. 1284. Оп. 241, Д. 23. Л. 186-187.
  (Примечание)
  416
  См.: РГИА. Ф. 1661. Оп. 1. Д. 452. Л. 54.
  (Примечание)
  417
  Сам Ф.А Гучков решил не менять веру предков на общественное положение, которое занимал как крупный купец. Власти охарактеризовали его "закоренелым раскольником", арестовали и сослали г. Петрозаводск, где и он скончался.
  Подробнее об этом см.: Румынская И.Н. Ф.А. Гучков в петрозаводской ссылке // В кн.: Старообрядчество: история, культура, современность. М., 2000. С 142-148.
  (Примечание)
  418
  См.: Братское слово. 1890. Т. 1 С. 604.
  (Примечание)
  419
  См.: Братское слово. 1891. Т. 2. С. 457.
  (Примечание)
  420
  На архивном хранении находятся дела, состоящие из нескольких сотен страниц жалоб купечества на временное право. См., например, РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. д. 35.
  (Примечание)
  421
  Письмо на имя Александра II от купцов-раскольников. 20 марта 1855 года. // РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 35. С. 32.
  Под этим письмом находятся подписи сорока крупных представителей торгово-промышленного мира. Среди них значится беспоповец Елисей Морозов, который некоторое время назад вынашивал планы об организации толка под названием морозовского, тем самым, желая увековечить свое имя. Однако теперь явно стало не до вдохновляющих перспектив, поскольку неопределенность положения ставило под угрозу основы всего дела.
  (Примечание)
  422
  См.: РГИА. Ф. 1661. Оп. 1. Д. 452. Л. 52-53.
  Закревский А.А. (1782-1865) - граф, чиновник николаевской эпохи, являлся министром внутренних дел (1828-1831), но больше известен в качестве московского военного генерал-губернатора (1848-1859). Отличался самодурством, что, однако не мешало ему регулярно доставлять ходатайства староверов в правительство. С 1849 года он постоянно высказывался за разрешение поповцам иметь священников, зависимых от гражданских властей, препятствовал закрытию часовен на Рогожском и Преображенском кладбище. Отстранял чиновников центрального аппарата МВД, надзиравших за раскольниками, заменяя их своими подчиненными, чем вызывал гнев московского митрополита Филарета.
  Подробнее об этих эпизодах см.: Петров Н. Дело о московских старообрядцах // Русский вестник. 1881. Т. 156. ?12. С. 641-710.
  (Примечание)
  423
  См.: ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 318. Л. 8, 32, 98-99, 131.
  (Примечание)
  424
  См.: Миронов Б.Н. Социально-политическая история России. Т. 1. СП6., 1999. с. 116.
  (Примечание)
  425
  См.: Нифонтов Л.С. Формирование классов буржуазного общества в русском городе второй половины XIX века // Исторические записки. Т. 54. М., 1955. С. 246.
  (Примечание)
  426
  В качестве примеров сошлемся на Высочайше утвержденный устав товарищества Измайловской бумагопрядильной мануфактуры. 10 февраля 1861 года. Учредители - петербургский купец первой гильдии Ф. Мейер, потомственный почетный гражданин Л. Прен, московский купец второй гильдии Р. Гилль. // ПСЗ-2. ?36603. Т. 36. Отд. 1. СПб 1863. С. 90; Высочайше утвержденный "Устав товарищества Шлиссельбургской ситце-набивной мануфактуры". 15 января 1865 года. Учредители - выборгский первостатейный купец Э. Морган и подданные Великобритании В. Губард и Д. Максвелл с капиталом в один миллион рублей серебром. // ПСЗ-2. ?41686. Т. 40. Отд. 1. СПб., 1867. С. 51; Высочайше утвержденный Устав товарищества под названием "Алтон-льнопрядильня". 11 февраля 1866 года. Учредители - Г. и Ф. Робинсоны, Ф. и О. Гар, Г. Нип. // ПСЗ-2. ?42996. Т. 41. Отд. 1. СПб., 1868. С. 103-104. и др.
  (Примечание)
  427
  См.: "Положение о пошлинах за право торговли и других промыслов". 1 января 1863 года // ПСЗ-2. ?39118. Т. 38. Отд. 1. СПб., 1866. С. 3-15.
  (Примечание)
  428
  См.: Вольтке Г. Право торговли и промышленности в России в историческом развитии. СПб., 1905. С. 20.
  (Примечание)
  429
  См.: "Положение о пошлинах за право торговли и других промыслов". 1 января 1863 года // ПСЗ-2. ?39118. Т. 38. Отд. 1. Л. 7. Разрешение о совмещении государственной службы и коммерческой деятельности просуществовало до конца 1884 года, когда было запрещено: см.: "О порядке совмещения государственной службы и участия в торговых и промышленных товариществах и компаниях, а равно в общественных и частных кредитных установлениях". 3 декабря 1884 года // ПСЗ-З. ?2559. Т. 4. СПб., 1887. С. 541-543
  (Примечание)
  430
  См.: "Положение о пошлинах за право торговли и других промыслов". 9 февраля 1865 года // ПСЗ-2. ?41779. Т. 40. Отд. 1. СПб., 1867. С. 170-175, 59.
  (Примечание)
  431
  См.: Фармаковский В. О противогосударственном элементе в расколе // Отечественные записки. 1866. Кн. 2. С. 633.
  (Примечание)
  432
  Данный документ хорошо известен, о нем писали многие исследователи: см., например, Усов П. П.И. Мельников: его жизнь и деятельность. М., 1896 С. 263; Никольский Н.М. История русской церкви. М., 1983. С. 331-332.
  (Примечание)
  433
  См.: Дневник Ф.В. Чижова // Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). Ф. 332. Кор. 2. Ед. хр. 9. Л. 24. Эту запись Ф.В. Чижов сопроводил замечанием, что заносит данный факт, дабы в будущем, перечитывая эти строки, было бы, чем потешиться и развлечься.
  (Примечание)
  434
  См.: Старообрядческий адрес к Александру II. 20 апреля 1863 года // ГАРФ. Ф. 109. Оп. За. Секрет, архив. Д. 1506. Л. 1-2.
  (Примечание)
  435
  См.: Там же. Л. 3.
  (Примечание)
  436
  ОР РГБ. Ф. 246 (Рогожское кладбище). Кор. 208. Ед. хр. 2. Л. 52, 53-54.
  (Примечание)
  437
  Там же. С. 32об.
  (Примечание)
  438
  См.: ОР РГБ. Ф. 246. Кор. 209. Ед. хр. 2. Л. 47-48.
  (Примечание)
  439
  См.: РГИА. Ф. 834. Оп. 4. Д. 649. Л. 7.
  (Примечание)
  440
  См.: Субботин Н. Современные движения в расколе // Русский вестник. 1863. Т. 46. ?7. С. 402, 407.
  (Примечание)
  441
  См.: Записка Архиепископа Рижского Платона "Какие меры полезно принять касательно русских раскольников в религиозном отношении". 25 мая 1863 года // ГАРФ. Ф. 109 Оп. За. Секрет, архив. Д. 1507. 1-4.
  (Примечание)
  442
  Всеподданнейшая записка графа В.Н. Панина о раскольниках. 4 октября 1863 года // РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 2087. Л. 30.
  (Примечание)
  443
  Там же. Л. 13об.
  (Примечание)
  444
  См.: Там же. Л. 33-34.
  (Примечание)
  445
  Там же. Л. 34.
  (Примечание)
  446
  См.: Там же. Л. 41.
  (Примечание)
  447
  См.: Записка великого князя Константина Николаевича Александру II по вопросу об установлении единой системы управления сектантами // ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 541. Л. 2-5.
  (Примечание)
  448
  См.: Журнал Особого Временного Комитета по делам о раскольниках. Заседания I - X от 14 марта - 19 мая 1864 года // РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 439. Л. 2-37.
  (Примечание)
  449
  Для составления проекта о браках между раскольниками при МВД учреждалась комиссия под председательством товарища министра кн. Лобанова-Ростовского. В 1868-1869 годах состоялось 13 заседаний комиссии, ее труды послужили основой проекта, внесенного в Государственный Совет 23 декабря 1872 года.
  Весь следующий год проект рассматривали, и, наконец, 4 марта 1874 года прошло собрание Госсовета, возглавляемого в. кн. Константином Николаевичем. На заседании подчеркивалось, что дело о браках раскольников по своей важности соизмеримо с такими вопросами как освобождение крестьян и судебная реформа. С резкой критикой раскола выступил Победоносцев, назвав староверов отщепенцами от православия. Ему оппонировал A.В. Головин (бывший министр народного просвещения). Он заявил, что нынешних старообрядцев нельзя считать противниками власти и оставлять без прав, поскольку такое несправедливое отношение создает почву для недовольства, чем попытаются воспользоваться действительные враги государства. Головин выразил сожаление, что Комитет 1864 года не стал признавать законности религиозных обрядов раскольников и предоставил им разные льготы, исходя из этого, по сути, ограничившись полумерами. Его предложение заключалось в признании законными браки раскольников, занесенные в полицейские метрические книги. С возражениями выступил П.А. Шувалов. Как он отмечал, такой подход означает договор и здесь не просматривается религиозного элемента, а брак должен быть освящен обрядами. Получается, что христианское правительство вовсе не требует участия религии в столь важном деле. С другой стороны, многие опасались впечатления о признании государством самого раскола. В результате потребовалось дополнительное согласительное совещание в МВД, где решили, что браки раскольников получают силу и последствия законных через запись их в особые метрические книги. // РГИА. Ф. 851. Оп. 1. Д. 33. Л. 3-8.
  (Примечание)
  450
  См.: Возражения московского митрополита Филарета графу B.Н. Панину. 5 июля 1864 года // РГИА. Ф. 832. Оп. 1. Д. 84 Л. 160-183.
  (Примечание)
  451
  См.: Письмо князя С.А. Урусова московскому митрополиту Филарету. 21 июля 1864 года // РГИА. Ф. 797. Оп. 34. Д. 825. Л. 12.
  (Примечание)
  452
  См.: Уэст Дж. Макс Вебер в тени Антихриста: тезис Вебера и староверы // В кн.: Частное предпринимательство в дореволюционной России: этноконфессиональная структура и региональное развитие, XIX - начало XX века. М., 2010. С. 19.
  (Примечание)
  453
  См.: Зеньковский С.А. Русское старообрядчество. М., 2006. Т. 2. С. 431.
  (Примечание)
  454
  См.: Никольский Н.М. Раскол в первой половине XIX века // В кн.: История реформ в России в XIX веке. М., 2001. С. 375.
  (Примечание)
  455
  Белокриницкая иерархия (по названию местечка Белая Криница на Буковине в Австрийской империи) основана в 1846 году с присоединением к старообрядчеству митрополита босно-сараевского Амвросия. Этому предшествовали настойчивые попытки поповского согласия обрести каноническую устойчивость в получении служителей для исполнения религиозного культа. В течение долгого периода согласие пользовалось услугами беглых попов из господствующей церкви, которых перекрещивали по старому обряду. Однако масштабные николаевские гонения сделали невозможным продолжение этой практики. Тогда верхи поповщины нашли выход в присоединении к старообрядчеству опального боснийского митрополита, чтобы с его помощью провести постановление священнослужителей и тем самым дать новую жизнь своей иерархии.
  Подробнее об этом, например, см.: Старообрядчество. Опыт энциклопедического словаря. М., 1996. С. 44-47; Мельников Ф.Е. Краткая история древлеправославной (старообрядческой) Церкви. Барнаул. 1999. С. 160-314 и др.
  (Примечание)
  456
  В дореформенной России для управления городским хозяйством существовали: общая и шестигласная дума. По "городовому положению" 1785 года общая дума состояла из представителей трех купеческих гильдий, почетных граждан, мещан и ремесленников. Именно от этих шести городских слоев избиралась так называемая шестигласная дума. Она заседала еженедельно, тогда как общая дума выполняла лишь роль избирательной инстанции для нее, собиравшейся раз в три года. У шестигласной думы было мало прав, по сути, она находилась под контролем губернских властей. Определенную роль играл только городской голова: oil представлял город, через него осуществлялись все сношения с губернской администрацией и с правительственными учреждениями.
  Подробнее о городских органах управления см.: Дитятин И. Городское самоуправление в России. Т. 2. Ярославль. 1877. С. 166-167.
  (Примечание)
  457
  См.: Выписка из журнала Секретного комитета по делам о раскольниках. 6 сентября 1835 года // РГИА. Ф. 381. Оп. 1. Д. 23034. Л. 16.
  (Примечание)
  458
  См.: Нильский И. Семейная жизнь в русском расколе. Т. 2. СПб., 1869. С. 31-32.
  (Примечание)
  459
  См.: Нардова В.А. Городское самоуправление в России в 60-х -начале 90-х голов XIX века. Л. 1984. С. 80.
  (Примечание)
  460
  См.: Письмо Министра внутренних дел П. Валуева к Обер-прокурору Синода. 27 мая 1862 года // РГИА. Ф. 797. Оп. 32. Д. 126. Л. 1-4
  (Примечание)
  461
  См.: Выписка из журнала Комитета министров. 23 марта 1863 года // РГИА. Ф. 1149. Оп. 6 (1863). Д. 28. Л. 1-3.
  (Примечание)
  462
  См.: "О выборе раскольников в общественные должности и о порядке их привода к присяге". 18 мая 1863 года //Там же. С. 15-18.
  (Примечание)
  463
  См.: Городская дума Нижнего Новгорода: история и современность. Нижний Новгород, 2009. С. 28-50.
  (Примечание)
  464
  См.: Писарькова Л.Ф. Московская городская дума. 1863-1917 годы. М., 1998. С. 37.
  (Примечание)
  465
  См.: Боборыкин П.Д. Китай-город. Т. 1. М., 1897. С. 22 // Собрание романов, повестей и рассказов в 12 томах.
  (Примечание)
  466
  См.: Астров Н.И. Воспоминания. М., 2000. С. 116.
  (Примечание)
  467
  См.: Нардова В.А. Городское самоуправление в России в 60-х-начале 90-х годов XIX века. С. 169-170.
  (Примечание)
  468
  См.: Наши общественные дела // Отечественные записки. 1873. ?3. С. 117-118.
  (Примечание)
  469
  См.: Материкин Л.В. Царицынская городская дума. 1870-1914 годы. Волгоград, 2008. С. 47-53.
  (Примечание)
  470
  См.: Народное хозяйство. 1901. ?12. С. 127.
  (Примечание)
  471
  См.: Петербургская городская дума. 1846-1918 годы. СПб., 2005. С. 32.
  (Примечание)
  472
  Подробнее об этих проектах в монографии Чернуха В.Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-х годов XIX века. Л. 1978.
  (Примечание)
  473
  Записка В. Мещерского в.кн. Александру Александровичу и Марии Федоровне. 1870 год. (на франц. языке) // ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 106. Л. И об.
  (Примечание)
  474
  См.: Там же.
  В.П. Мещерский (1839-1914) - известный российский деятель, писатель, публицист, внук знаменитого придворного историка Н. Карамзина. Приверженец самодержавия и противник любых попыток его ограничения посредством конституционных или каких-либо еще представительных форм. Автор целого ряда художественных произведений патриотического характера, например, "Хочу быть русской" (1877). Находился в дружеских отношениях с Александром III, при дворе которого пользовался влиянием, протежировал ряду лиц в назначении на ведущие государственные должности. Играл видную роль и при Николае II, выступая врагом либеральной интеллигенции.
  (Примечание)
  475
  См.: Место "смутной" партии (передовая) // Гражданин. 1886. 27 апреля (?34).
  (Примечание)
  476
  См.: Фадеев Р.А. Письма о современном состоянии России. (Письмо V). СПб., 1882. С. 58.
  (Примечание)
  477
  См.: Там же. С. 59.
  (Примечание)
  478
  См.: Там же. (Письмо VII). С. 73-75.
  (Примечание)
  479
  См.: Там же. (Письмо XII). С. 137.
  (Примечание)
  480
  См.: Либерман А. Федор Васильевич Чижов. Краткий биографический очерк. М., 1905. С. 5-24.
  (Примечание)
  481
  См.: Там же. С. 34-35.
  (Примечание)
  482
  См.: Дневник Ф.В. Чижова // ОР РГБ. Ф. 332. К. 3. Ед. хр. 3. Л. 2-12, 26-27.
  (Примечание)
  483
  См.: Симонова И. Федор Чижов. М., 2002. С. 229.
  (Примечание)
  484
  См.: Письмо И.С. Аксакова Ф.В. Чижову. 27 мая 1876 года // ОР РГБ. Ф. 332. К. 15. Ед. хр. 10. Л. 9.
  (Примечание)
  485
  См.: Письмо И.С. Аксакова Ф.В. Чижову. 11 мая 1876 года // Там же. Ед. хр. 8. Л. 2.
  (Примечание)
  486
  Подробнее об этом издании см.: Цымбаев Н.И. И.С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. М., 1978. С. 130-137.
  (Примечание)
  487
  См.: ГАРФ. Ф. 109. 3 экспедиция. Секрет, архив. Д. 1314. Л. 3-6.
  (Примечание)
  488
  См.: Передовая // Москва. 1868. 9 августа.
  (Примечание)
  489
  См.: Чичерин Б.Н. Земство и Московская дума. Воспоминания. М., 1934. С. 176.
  (Примечание)
  490
  См.: И.С. Аксаков в письмах. Т. 3. С. 428.
  (Примечание)
  491
  См.: Чичерин Б.Н. Земство и московская дума. М., 1934. С. 179.
  (Примечание)
  492
  Исключение составлял лишь либерал Б.Н. Чичерин, возглавлявший Московскую городскую думу в 1882-1883 голах. Смещения его с поста добивались и славянофилы и Катков.
  (Примечание)
  493
  См.: Дневник П. А. Валуева. Т. 2. Пг., 1919. с. 133-134.
  (Примечание)
  494
  См.: Там же. С. 222.
  (Примечание)
  495
  См.: Историческое обозрение старообрядческого раскола и о необходимости изучения различных раскольничьих сект. 5 октября 1866 года. // Катков М. Н. Собрание передовых статей "Московских ведомостей". М., 1897. С. 467.
  (Примечание)
  496
  См.: Передовая // Московские ведомости. 1863. 16 ноября.
  (Примечание)
  497
  См.: Сементовский Р.И. М.Н. Катков. Его жизнь и публицистическая деятельность. СПб., 1891. С. 77.
  (Примечание)
  498
  См.: Московское купеческое собрание. Исторический очерк. М., 1914. С. 38.
  (Примечание)
  499
  См.: Любимов Н.А. М.Н. Катков и его историческая заслуга. СПб., 1889. 231-232.
  (Примечание)
  500
  Подробнее об этом конфликте см.: Там же. С. 247-259.
  (Примечание)
  501
  См.: Письмо В. Мещерского Ф. Чижову. 16 февраля 1871 года // ОР РГБ. Ф. 332. К. 20. Ед. хр. 18 Л. 2.
  (Примечание)
  502
  См.: Из записной книжки московского старовера // Гражданин. 1876. 9 мая. С. 401.
  (Примечание)
  503
  О нем см. например, Майоров Р.А. Внутренний мир петербургского единоверческого священника Иоанна Верховского // В кн.: старообрядчество. История. Культура. Современность. Великий Новгород, 2010. С. 154-166.
  (Примечание)
  504
  См.: Верховский И. К вопросу о старообрядцах // Гражданин. 1876. ? 34-35. 25 октября. С. 868.
  (Примечание)
  505
  См.: Там же. С. 871-872.
  (Примечание)
  506
  Например, мнение о том, что московское купечество находилось под идейным влиянием славянофильства, давшему предпринимательскому миру программу и, тем самым, объединившему его перед лицом власти, высказывается российским ученым Ю.А. Петровым // См.: Петров Ю.А. Московская буржуазия в начале XX века: предпринимательство и политика. М., 2002. С. 227.
  (Примечание)
  507
  Л. Кноп (1821-1894) - партнер буржуазии центрального региона, основной поставщик европейского оборудования для текстильной и легкой отраслей. Обладая информацией о производственных потребностях Москвы, он с успехом выступал в роли заказчика на промышленных предприятиях Манчестера. Л. Кноп обязался заказывать технику только здесь, а производители должны были сбывать свою продукцию в Россию исключительно через него. Кроме этого, Л. Кноп предоставлял льготные условия расплаты для того, кто заказывал через него оборудование. С 1852 года работал его торговый дом в Москве, принял российское подданство.
  (Примечание)
  508
  См.: Шульце-Геверниц Г. Очерки общественного хозяйства и экономической политики России. М., 1901. С. 75-80.
  (Примечание)
  509
  Л. Кноп на комиссию оборудовал ему фабрику, поддерживал техническое обслуживание, снабжал хлопком, а обеспечением всего этого стали акции и векселя предприятия, перешедшие к нему в залог. Но после Сергеев забросил дело, поведя расточительный образ жизни. Немец, посмотрев на все это, решил предъявить ему финансовые претензии и потребовал уплаты. Однако тот, используя удобный момент, умудрился выкрасть книгу со своими акциями и обязательствами из кноповского офиса.
  (Примечание)
  510
  См.: Шульце-Геверниц Г. Указ. соч. С. 84-85.
  (Примечание)
  511
  Некоторые авторы приписывают Л. Кнопу небрежное отношение к русской старообрядческой клиентуре, которую он считал необразованной, косной и неспособной к прогрессу. Высказываются мнения, что он тоном диктатора указывал староверческим фабрикантам, чем им надо заниматься: больше молиться, собирать картины, но только не касаться производственных дел. Л. Кноп объявляется агентом английского империализма, поддерживающим русских старообрядцев, чтобы из них выпестовать в будущем неполноценную буржуазию. На наш взгляд, комментарии здесь излишни.
  См.: Д. Галковский. Как работали против России // http://www.vz.ru.
  (Примечание)
  512
  Л. Кноп активно занимался поставкой сырья для тех ткацких фабрик, которые им же и переоборудовались. В этом хозяйственном аспекте, в определении ценовой политики ощущается его активное участие. В 1857 году им основана Кренгольмская прядильная мануфактура под Нарвой (Эстония). Место для предприятия обусловило его удобное расположение у нарвского водопада, что позволило с избытком получать дешевую энергию. В результате мануфактура, оснащенная новейшим оборудованием, стала поставщиком недорогой, но качественной пряжи на фабрики московско-владимирского региона. Это предприятие Л Кноп учредил вместе с известными представителями староверческого капитализма К.Т. Солдатенковым и А.И. Хлудовым.
  (Примечание)
  513
  Этот любопытный факт выявлен российским исследователем Ю.А. Петровым // См.: Петров Ю.А. Московская буржуазия в начале XX века: предприниматели и политика. С. 183.
  (Примечание)
  514
  См.: Финансовые предложения на приобретение Николаевской железной дороги, образуемым в Москве Товариществом // РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 3344. Л. 757.
  (Примечание)
  515
  См.: Записки Александра Ивановича Кошелева. Берлин, 1884. С. 191-192.
  (Примечание)
  516
  См.: Кокорев В. Экономические провалы. Из воспоминаний. М., 2002. С. 276; Уортман Р. Сценарии власти. Т. 2. М., 2004. С. 253-254.
  Бабст И.К. (1821-1881) - известный экономист, преподавал в Казанском университете, где выступил с речью "О некоторых условиях, способствующих умножению народного капитала", сделавшей его популярным в научных кругах страны. С 1857 года профессор Московского университета, автор ряда книг, участвовал в изданиях Чижова и Аксакова, публикуя статьи по экономической проблематике. В 1862 году приглашен учителем экономики к цесаревичу Николаю, а после его кончины к Александру - будущему императору, сопровождал его в поездках по стране. Тесно сотрудничал с московским купечеством, участвуя в продвижении банковских проектов, много лет возглавлял крупнейший банк Москвы - московский купеческий, из-за чего в 1874 году оставил профессуру. Подробно о нем см.: Чупров А.И. Иван Кондратьевич Бабст. М., 1881.
  (Примечание)
  517
  См.: Докладная записка уполномоченных Московского Товарищества по приобретению Николаевской железной дороги // РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 3344. Л. 462-463.
  (Примечание)
  518
  См.: Дельвиг А.И. Полвека русской жизни. Т. 1. М.; Л., 1930. С. 465.
  (Примечание)
  519
  См.: "Главное общество российских железных дорог". 6 февраля 1868 года // М.Н. Катков. Собрание передовых статей "Московских ведомостей" за 1868 год. М., 1897. С. 70.
  (Примечание)
  520
  См.: Передовая "Московских ведомостей" от 14 июля 1868 года // Там же. С. 339.
  (Примечание)
  521
  См.: РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 3533. Л. 332-335.
  (Примечание)
  522
  См.: Ходатайства московских и других русских фабрикантов и заводчиков между 1811 и 1816 годами // Сборник сведений и материалов по ведомству министерства финансов. Т. 3. СПб., 1865. С. 155-159, 179.
  (Примечание)
  523
  См.: Всеподданнейшее прошение московских фабрикантов о некоторых изменениях в ныне действующем тарифе. 25 октября 1827 года // РГИА. Ф. 560. Оп. 4. Д. 404. Л. 2-8; Записка московского военного генерал-губернатора Д.В. Голицына "Об упадке в Москве торговой промышленности". 7 ноября 1840 года // РГИА. Ф. 560. Оп. 4. Д. 1065. Л. 3-4.
  (Примечание)
  524
  А.П. Шипов (1800-1878) - из дворян костромской губернии, учился в институте путей сообщений, откуда отчислен за дуэль с преподавателем, в течение 10 лет служил в Преображенском полку, затем состоял по ведомству государственных имуществ в г. Костроме. Основал там механический завод, сблизился с московским купечеством. Автор многих трудов по российской экономике, страстно выступал за введение высоких пошлин на иностранные товары. Будущее страны А.П. Шипов связывал с развитием отечественной промышленности. Вместе с Ф.В. Чижовым участвовал в издании журнала "Вестник промышленности". Пользовался большим уважением в купеческих кругах. В 70-х XIX века являлся председателем Нижегородского ярмарочного комитета.
  (Примечание)
  525
  Например, сошлемся на сведения о такой встрече, проходившей 23 февраля 1856 года в особняке почетного гражданина А.И. Хлудова, на которой присутствовали 15 крупнейших действующих лиц промышленной Москвы и, где А. Шипов читал отрывки из своего сочинения "О значении хлопчатобумажной промышленности в России" // РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 1584. Л. 30.
  (Примечание)
  526
  См.: Шипов А.П. Практическое применение к началам рационального тарифа. СПб., 1868. С. 286.
  (Примечание)
  527
  См.: Всеподданнейший доклад министра финансов М. Рейтерна по вопросу о пересмотре таможенного тарифа. 30 июня 1867 года // РГИА. Ф. 1244. Оп. 16. Д. 1. Ч. 1. Л. 65-66.
  (Примечание)
  528
  См.: Заседание экспертной комиссии по статьям тарифов о бумажной пряже и тканях. 28 ноября 1867 года // РГИА. Ф. 1244. Оп. 16. Д. 1. Ч. 1. Л. 700.
  (Примечание)
  529
  См.: Там же. Л. 712.
  (Примечание)
  530
  См.: Найденов Н.А. Воспоминания о виденном, слышанном и испытанном. М., 2007. С. 186.
  (Примечание)
  531
  См.: Там же. С. 191.
  (Примечание)
  532
  См.: Там же. С. 192.
  (Примечание)
  533
  См.: Там же. С. 207.
  (Примечание)
  534
  См.: Прокламация "К русскому купечеству". 1870 год // Литературное наследие. Т. 41-42. М., 1941. С. 141.
  (Примечание)
  535
  См.: ГАРФ. Ф. 109. 3 экспедиция. Секр. Архив. Д. 1963. Л. 1-2.
  (Примечание)
  536
  См.: Зиссерман А.Л. Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. М., 1891. С. 172-174.
  Барятинский А.И. (1815-1879) - российский фельдмаршал, командовал войсками на Кавказе в ходе заключительной стадии военных действий. Его адъютантами тогда были Р.А. Фадеев и И.И. Воронцов-Дашков. Отличался славянофильскими взглядами, высказывая ряд идей в рамках данного идеологического русла. В частности, ратовал за перенос столицы из Петербурга в Киев, подальше от онемеченной бюрократии, поближе к славянским истокам. Александр II с иронией воспринимал подобные предложения. Затем фельдмаршал предлагал вмешаться в конфликт 1866 года между Пруссией и Австро-Венгрией, что, по его убеждению, привело бы к развалу австрийской империи, чьи славянские территории отошли бы к России, под сенью которой объединятся все славянские народы.
  (Примечание)
  537
  См.: Записка об отношении правительства к расколу в Кубанском и Терском казачьем войске // РГИА. Ф. 1149. Оп. 10. д. 25. Л. 330.
  (Примечание)
  538
  См.: Записка "О создании министерства коммерции и промышленности" (без подписи) // РГИА. Ф. 560. Оп. 14. Д. 292. Л. 12-17. Российский исследователь Л.Е. Шепелев считает, что вероятным автором данной записки являлся Ф.В. Чижов // См.: Шепелев Л.Е. Царизм и буржуазия во второй половине XIX века. Л. 1981. С. 53.
  (Примечание)
  539
  См.: Письмо Общества для содействия русской промышленности и торговли в распорядительный комитет по устройству промышленного съезда в Москве. 17 января 1872 года // ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 32. Л. 39.
  (Примечание)
  540
  См.: Письмо Министра финансов М.X. Рейтерна в Министерство внутренних дел. 23 мая 1872 // РГИА. Ф. 1286. Оп. 32. Д. 286. Л. 2-5.
  (Примечание)
  541
  Такое положение дел хорошо известно, наглядные примеры приводятся советским исследователем, изучавшим российский капитализм В.Я. Лаверычевым // См.: Лаверычев В.Я. Крупная буржуазия в пореформенной России. М., 1974. С. 47-48.
  (Примечание)
  542
  См.: Мамин-Сибиряк Д.Н. Приваловские миллионы. Т. 2. С. 449-460 // Собр. соч. в 8-ми томах. М.,
  (Примечание)
  543
  Из докладной записки по этому делу явственно просматривалось, что вопрос о хлебном продовольствии для предотвращения голода, послуживший поводом для просьбы, отошел на второй план, сделавшись частью обширного проекта, где продовольственная нужда сочеталась с кредитными задачами для торговли и промышленности. Данный проект представлялся прихожаниным Рогожского кладбища купцом О.Л. Свешниковым. Однако, в течение 9 лет, никакого ответа от правительства не получено. Лишь в 1843 году купечество решилось напомнить о проекте по созданию хлебного магазина и Городового банка. Однако новый военный генерал-губернатор Москвы князь А.А. Щербатов дал понять, что настаивать на данной просьбе не стоит// См.: История Московского купеческого общества. Т. 2. Вып. 1. М., 1916. С. 370-374, 393.
  (Примечание)
  544
  См.: Симонова И. Федор Чижов. С. 211.
  (Примечание)
  545
  См.: Высочайше утвержденный устав Петербургского частного коммерческого банка. 28 июля 1864 года // ПСЗ-2. ? 41122. Т. 39. Отд. 1. СПб., 1867. С. 664-668.
  (Примечание)
  546
  См.: Из воспоминаний Евгения Ивановича Ламанского // Русская старина. 1915. ?11. С. 209.
  (Примечание)
  547
  См.: Там же. С. 211.
  (Примечание)
  548
  См.: Там же // Русская старина. ?12. С. 412-413.
  (Примечание)
  549
  См.: Устав Московского Купеческого банка. 1 июня 1866 года // ПСЗ-2. ?43360. Т. 41. Отд. 1. СПб., 1868. С. 613-622.
  (Примечание)
  550
  См.: Петров Ю.А. Коммерческие банки Москвы (конец XIX века - 1914 год). М., 1998. С. 28.
  (Примечание)
  551
  См.: Найденов Н.А. Указ. соч. С. 224.
  (Примечание)
  552
  См.: Речь, сказанная Сергеем Игнатьевичем Сазиковым на обеде данном учредителями Московского учетного банка Алексею Ивановичу Абрикосову. М., 1871. С. 3.
  (Примечание)
  553
  См.: Волжско-Камский коммерческий банк. Краткий обзор за 25-лет (1870-1894 годы). СПб., 1895. С. 10.
  (Примечание)
  554
  См.: Там же. С. 4.
  (Примечание)
  555
  См.: Московские ведомости. 1899. 22 января.
  (Примечание)
  556
  См.: Найденов Н.А. Указ. соч. С. 220, 234.
  (Примечание)
  557
  См.: Письмо Цесаревича Александра в К.П. Победоносцеву. 6 апреля 1875 года // К.П. Победоносцев и его корреспонденты. М., 2001. С. 39.
  (Примечание)
  558
  См.: Нечто о "смутной" партии (передовая) // Гражданин. 1886. 27 апреля. (?34).
  (Примечание)
  559
  См.: Доклад Д.И. Менделеева "Об условиях развития заводского дела в России" // Труды Высочайше разрешенного торгово-промышленного съезда, созванного обществом для содействия русской промышленности и торговли в Москве в июле 1882 года. СПб., 1883. С. 8-9.
  (Примечание)
  560
  См, например, наиболее яркое выступление Г.А. Крестовникова // Там же. С. 264-265.
  (Примечание)
  561
  См.: Речь Министра финансов Н. X. Бунге // Там же. С. 119.
  (Примечание)
  562
  Заявление Московского биржевого комитета "По вопросу о транзите иностранных товаров через Закавказский край. 5 ноября 1882 года // ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 98. Л. 24-26.
  (Примечание)
  563
  См.: Куприянова Л.В. Буржуазия и проблемы протекционизма в России. 1860-1880 годы // История предпринимательства в России. Кн. 2. М., 2000. С. 185, 197.
  (Примечание)
  564
  См.: О Закавказском транзите // Труды Общества для содействия русской промышленности и торговли. Часть 13. СПб., 1883. С. 128-129.
  (Примечание)
  565
  См.: Половцев А.А. Дневник государственного секретаря. Т. 1. М., 2005. С. 40.
  (Примечание)
  566
  См.: Там же. С. 132.
  (Примечание)
  567
  См.: Передовая // Московские ведомости. 1884. 29 января.
  (Примечание)
  568
  См.: Там же.
  (Примечание)
  569
  См.: Половцев А.А. Дневник государственного секретаря. Т. 1. С. 212-213.
  (Примечание)
  570
  См.: Там же. С. 209-210.
  (Примечание)
  571
  Подробно о жизненном пути и деятельности Шарапова см.: Конягин М.Ю. С.Ф. Шарапов: критика правительственного курса и программа преобразований. Автореферат дис. на соискание уч. степ. канд. истор. наук. М., 1995.
  (Примечание)
  572
  См.: Шарапов С.Ф. Речь о промышленной конкуренции Лодзи и Сосновиц с Москвой // Шарапов С.Ф. Сочинения. Т. 1. СПб., 1892. С. 84.
  (Примечание)
  573
  См.: Там же. С. 92.
  (Примечание)
  574
  См.: Там же.
  (Примечание)
  575
  См.: Лившиц Р.С. Размещение промышленности в дореволюционной России. М., 1955. С. 190.
  (Примечание)
  576
  См.: Письмо за подписями 24-х крупных фабрикантов Центрального региона в Московский биржевой комитет. 23 ноября 1883 года // ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 61. Л. 53-54.
  (Примечание)
  577
  См.: Письмо Министерства финансов в Московский биржевой комитет. 15 января 1884 года // Там же. Л. 62-62об.
  (Примечание)
  578
  См.: Письмо ряда фабрикантов Центрального региона в Московский биржевой комитет. 15 ноября 1888 года // Там же. Л. 115.
  (Примечание)
  579
  См.: Письмо членов Московского биржевого комитета. 1 мая 1889 года // Там же. Л. 137.
  (Примечание)
  580
  См.: Ярмарочная хроника // Нижегородские губернские ведомости. 1887. 26 августа.
  (Примечание)
  581
  См.: Докладная записка торгующего на нижегородской ярмарке всероссийского купечества // Нижегородские губернские ведомости. 1887. 2 сентября.
  (Примечание)
  582
  См.: Записка Министерства финансов "Об общем пересмотре таможенного тарифа" в Государственный совет. 1891 год // РГИА. Ф. 1152. Оп. И. Д. 225. 4.5. Л. 526.
  (Примечание)
  583
  См. например.: Свободная торговля и покровительственная система 4 июня 1885 года // Катков М.Н. Собрание передовых статей "Московских ведомостей" за 1885 год. М., 1898. С. 321-322.
  (Примечание)
  584
  См.: Ходатайство Вольного экономического общества об изменениях в русском таможенном тарифе // РГИА. Ф. 1152. Оп. 11. Д. 225. Ч. 5. Л. 229об.
  (Примечание)
  585
  См.: Ковалевский В.И. Воспоминания // Русское прошлое. 1991. ?2. С. 39.
  (Примечание)
  586
  См.: Левин И.И. Акционерные коммерческие банки в России. Пг. 1917. С. 290.
  (Примечание)
  587
  См.: Проект Устава Каспийского банка. М., 1889. С. 2-3.
  (Примечание)
  588
  См.: Об утверждении Устава "Русского торгово-промышленного банка в С-Петербурге" // Собрание узаконений и распоряжений правительства 1890 год. Первое полугодие. СПб., 1890. 248-255.
  (Примечание)
  589
  См.: Волжско-Камский коммерческий банк. Краткий обзор за 25 лет (1870-1894 годы). СПб., 1895. С. 4.
  (Примечание)
  590
  Подробнее о противодействии С.Ю. Витте валютным спекуляциям См.: Ильин С. С.Ю. Витте. М., 2006. С. 144-150.
  (Примечание)
  591
  См.: Письмо Московского биржевого комитета к Министру финансов С.Ю. Витте. 27 января 1893 года// ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 157. Л. 1-2.
  (Примечание)
  592
  См.: Высочайше утвержденное мнение Государственного совета "О некоторых изменениях в постановление о биржах". 8 июня 1893 года // ПСЗ-З. ?9742. Т. 13. С. 412-413.
  (Примечание)
  593
  См.: Письмо Н.А. Найденова к биржевому маклеру Шлезингеру. 26 августа 1895 года // ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 157. Л. 5-6.
  (Примечание)
  594
  См.: О выкупе казной Московско-Курской железной дороги. 1893 год // РГИА. Ф. 273. Оп. 15. Д. 277. Л. 1-16; О приобретении в казну Донецкой железной дороги. 1893 год // РГИА. Ф. 268. Оп. 3. Д. 107. Л. 43-54.
  (Примечание)
  595
  См.: Гиндин И.Ф. Государственный банк и экономическая политика царского правительства. М., 1960. С. 22.
  (Примечание)
  596
  См.: РГИА. Ф. 20. Оп. 2. Д. 787.
  (Примечание)
  597
  См.: Положение о стипендиях статс-секретаря, д.т.с. М.X. Рейтерна // ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 45. Л. 8.
  (Примечание)
  598
  См.: Сенчакова Л.Т. "Священная дружина" и ее состав // Вестник Московского университета. Серия "История". 1967. ?2. С. 67-73.
  (Примечание)
  599
  См.: Дорошевич В.М. Воспоминания. М., 2008. С. 24.
  (Примечание)
  600
  См.: Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 3. М., 1960. С. 486 // Витте С.Ю. Воспоминания в 3-х томах. М., 1960.
  (Примечание)
  601
  См.: Богданович А.В. Три последних самодержца. М.; Л., 1924. С.144.
  (Примечание)
  602
  См.: Половцев А.А. Дневник государственного секретаря. Т. 2. С. 415.
  (Примечание)
  603
  Граф И.И. Толстой и его корреспонденты. 1889-1898 годы. (вступительная статья и комментарии С.В. Куликова). М., 2009. С. 301, 331.
  (Примечание)
  604
  См.: Дело по ходатайству московских раскольников о распечатывании алтарей в часовнях Рогожского кладбища. 2 апреля 1880 года // РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 4507. Л. 5-12.
  (Примечание)
  605
  См.: Валуев П.А. Дневник (запись от 14 апреля 1880 года). Т. 2. Пг., 1919. С. 83.
  Маков Л.С. (1830-1883) - чиновник МВД, прослуживший там долгие годы, являлся начальником канцелярии министерства, товарищем министра А. Тимашева, затем в 1878-1880 годах и министром. На посту министра Маков пробыл недолго. Он покончил жизнь самоубийством в 1883 году из-за участия в неудачной финансовой махинации.
  (Примечание)
  606
  См.: Всеподданнейший доклад Министра внутренних дел. 14 июня 1879 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 241. Д. 78. Л. 368-369.
  (Примечание)
  607
  См.: Степанов В.Л. Дмитрий Андреевич Толстой // Российские консерваторы. М., 1997. С. 258.
  (Примечание)
  608
  См.: Адрес старообрядцев-беспоповцев прихожан Преображенского богадельного дома в Москве Александру II по случаю 25-летия его царствования (107 подписей) // ГАРФ. Ф. 678. Оп. 1 .Д. 58. Л. 1.
  (Примечание)
  609
  См.: Уортман Р. Указ. соч. С. 253-254.
  (Примечание)
  610
  В феврале 1865 года один раскольник, прибыв в Петербург с каким-то прошением, обратился к А.В. Адлербергу, прося его посодействовать нужному решению. За эту услугу графу было предложено 100 тыс.руб. взаймы, на какой угодно срок. Опасаясь гнева императора, А.В. Адлерберг все же отказался // См.: ГАРФ. Секрет, архив. За. Д. 1508. Л. 8-9.
  (Примечание)
  611
  См.: Дневник государственного секретаря Е.А. Перетца (1880-1883 годы). М-Л 1927. С. 29.
  (Примечание)
  612
  См.: Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета "О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб". 3 мая 1883 года // ПСЗ-3. ?1545. Т. 3. СПб., 1886. С. 219-221.
  (Примечание)
  613
  См.: РГИА. Ф. 1149. Оп. 10. Д. 25. Л. 306.
  Рассмотрению этого закона предшествовало обращение московских старообрядцев в Государственный совет, где они напоминали о своих заслугах перед престолом и отечеством.
  См.: записка московских старообрядцев, приемлющих священство. 9 февраля 1883 года // ГАРФ. Ф. 1099. Оп. 1. Д. 824. Л. 1-6.
  (Примечание)
  614
  См.: Дневник государственного секретаря Е.А. Перетца (1880- 1883 годы). С. 145.
  (Примечание)
  615
  См.: Дарование льгот раскольникам. 19 мая 1883 года // Катков М.Н. Собрание передовых статей "Московских ведомостей" за 1883 год. М., 1898. С. 237-238.
  (Примечание)
  616
  См.: Половцев А.А. Дневник государственного секретаря. Т. 1. С. 54-55.
  (Примечание)
  617
  См.: Раскольничий патриотизм // Истина. 1885. Кн. 100. С. 33-34.
  (Примечание)
  618
  См.: Письмо Обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева Министру внутренних дел Д.А. Толстому. 22 сентября 1888 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 221. Д. 101. Л. Л. 5.
  (Примечание)
  619
  См.: Сведения о расколе // Истина. 1886. Кн. 104. С. 9-10. Савватий (1825-1898) - архиепископ московский и всея Руси (старообрядцев, приемлющих белокриницкую иерархию), в 60-х годах неоднократно арестовывался по обвинению в пропаганде раскола. Возведен в архиепископский сан после смерти в 1882 году архиепископа Антония // См.: Старообрядчество. Опыт энциклопедического словаря. М., 1996. С. 247-248.
  (Примечание)
  620
  См.: Записка "Раскольничьи учреждения в Москве, принадлежащие последователям Австрийской лжеиерархии" // РГИА. Ф. 796. Оп 445. Д. 337. Л. 27-29.
  (Примечание)
  621
  См.: Половцев А.А. Дневник государственного секретаря. Т. 2. С. 294.
  (Примечание)
  622
  См.: Из бумаг Обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева // РГИА. Ф. 1574. Оп. 2. Д. 59. Л. 6-6об.
  (Примечание)
  623
  См.: Всеподданнейший доклад Министра внутренних дел. 9 января 1886 года//РГИА. Ф. 1284. Оп. 241. Д. 91. Л. 15-17.
  (Примечание)
  624
  См.: Кельсиев В.И. Исповедь // Литературное наследство. Т. 41-42. М., 1941. С. 302.
  (Примечание)
  625
  См.: Сектанская Москва // Утро России 1917. 12 февраля.
  (Примечание)
  626
  См.: Объяснительная записка к проекту нового устава Преображенского богадельного дома // РГИА. Ф. 1284. Оп. 222. Д. 107а. Л. 45об.
  (Примечание)
  627
  См.: Письмо Московского военного генерал-губернатора В.А. Долгорукова в МВД. 25 мая 1889 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 221. Д. 101. Л. 46об.
  (Примечание)
  628
  См.: По отношению Московского генерал-губернатора о сделанном потомственной почетной гражданкой Е.П. Соколовой завещания в пользу Преображенского богадельного дома // РГИА. Ф. 1284. Оп. 222. Д. 132. Л. 2-8.
  (Примечание)
  629
  См.: Рындзюнский П.Г. Утверждение капитализма в России. М., 1978. С. 195-196.
  (Примечание)
  630
  См.: Найденов Н.А. Вспоминая о виденном, слышанном и испытанном. М., 2007. С. 156.
  (Примечание)
  631
  См.: Морской А. Зубатовщина. Страничка из истории рабочего вопроса. М., 1913. С. 100.
  (Примечание)
  632
  См.: Воронцов В.П. Очерки экономического строя России. СПб., 1908. С. 100; Соловьева А.М. Промышленная революция в России в XIX веке. М., 1990. С. 167; Кузьмичев А.Д., Петров Р.Р. Русские миллионщики. Семейные хроники. М., 1999. С. 51.
  (Примечание)
  633
  В пореформенный период старообрядческий характер этих регионов не изменился, хотя внешне раскольников казалось меньше. Николаевские гонения сделали свое дело: многие под давлением властей поспешили записаться в православные или в единоверие. Например, на Урале управляющий горнозаводской отраслью генерал Глинка, пользуясь своей неограниченной властью, задался целью присоединить преобладающий староверческий элемент к единению с господствующей церковью. Генерал насильно причислял массы раскольников к РПЦ или единоверию, заставляя их детей крестить по православному.
  (Примечание)
  634
  Подробнее о благотворительности в обстоятельной монографии Г. Ульяновой. На наш взгляд, дальнейшая разработка данной темы связана с выявлением конфессиональной принадлежности этого исторического феномена // Ульянова Г.Н. Благотворительность московских предпринимателей. 1860-1914 годы. М., 1999.
  (Примечание)
  635
  См.: Истина. 1877. Кн. 51. С. 29.
  (Примечание)
  636
  К примеру, астраханские беспоповцы (никудышкины) выводили доказательства о проявлении антихриста в Александре III // РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 436. Л. 9об. (Записка департамента духовных дел МВД о согласиях и толках старообрядчества и сектанства).
  (Примечание)
  637
  См.: Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Т. 27. М., 1984. С. 21-22 // Полн. Собр. Соч. в 30-ти томах.
  (Примечание)
  638
  См.: Успенский Г.И. Новые времена, новые заботы. Т. 3. С. Н// Собр. соч. в 9-ти томах. М., 1956-1957.
  (Примечание)
  639
  См.: Нефедов Ф.Д. Наши фабрики // Повести и рассказы. Т. 1. М., 1937. С. 21.
  (Примечание)
  640
  См.: Дионисиев Д. Движение в расколе // Отечественные записки. 1874. ?11. С. 115.
  (Примечание)
  641
  См.: Там же. С. 114.
  (Примечание)
  642
  См.: Высочайше утвержденное Положение Комитета министров "О правилах для учреждения Православных церковных братств". 8 мая 1864 года // ПСЗ-2. ?40863. Т. 39 Отд. 1. СПб., 1867 С. 409-410.
  (Примечание)
  643
  См.: Высочайше утвержденное Положение "О приходских попечительствах при православных церквах". 2 августа 1864 // ПСЗ-2. ?44144. Т. 39. Отд. 1. С. 690-691.
  (Примечание)
  644
  См.: Там же.
  (Примечание)
  645
  См.: Папков А.А. Упадок православного прихода (XVIII-XIX вв.). М., 1899. С. 80.
  (Примечание)
  646
  См.: Он же. Необходимость обновления православного церковно-приходского строя. СПб., 1900. С. 61-62.
  (Примечание)
  647
  Подробно о кружке А.И. Васильчикова См.: Подколзин Б.И. Петербургский кружок кн. А.И. Васильчикова и зарождение кооперативного кредита в России (60-70-е годы). Автореферат на соискание ученой степени канд. истор. наук. М., 1994.
  (Примечание)
  648
  См.: Стенографический отчет политико-экономического комитета Императорского Вольного экономического общества. 5 января 1872 года //Труды ВЭО. 1872. Т. 2 Вып. 2. С. 210.
  (Примечание)
  649
  См.: Стенографический отчет политико-экономического комитета Императорского Вольного экономического общества. 14 марта 1872 года // Там же. С. 436, 465.
  (Примечание)
  650
  См.: Выступление кн. А.И. Васильчикова // Там же. С. 210-211.
  (Примечание)
  651
  Правительство обратило серьезное внимание на вопросы организации различных кооперативов лишь в середине 90-х годов XIX века, только теперь устройство мелкого кредита было признано государственным делом. Во второй половине 90-х начинает создаваться правовая база кооперативного движения, принимается и целый ряд законов по этому направлению.
  (Примечание)
  652
  См.: Фигуровская Н.К., Подколзин Б.И. Петербургский кружок кн. А.И. Васильчикова и зарождение кооперативного кредита в России //В Кн.: Кооперация. Страницы истории. Т. 1. Кн. 2. Ч. 1. М., 2001. С. 5-33.
  (Примечание)
  653
  См.: Стенографический отчет политико-экономического комитета Императорского Вольного экономического общества. 5 января 1872 года // Труды ВЭО. 1872. Т. 2. Вып. 2. С. 217.
  (Примечание)
  654
  См.: Чукмалдин Н. Мои воспоминания. Ч. 1. СПб., 1899. С. 59.
  (Примечание)
  655
  См.: Труды ВЭО. 1872. Т. 2. Вып. 2. С. 209.
  (Примечание)
  656
  См.: Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета "О противозаконных обществах". 27 марта 1867 // ПСЗ-2. ?44402. Т. XLII. Отд. 1. СПб., 1871. С. 330.
  (Примечание)
  657
  См.: Дихтяр Б.В. Внутренняя торговля в дореволюционной России М., 1960. С. 150.
  (Примечание)
  658
  См.: Горемыкин И.Л. Свод узаконений и распоряжений правительства об устройстве сельского состояния и учреждений по крестьянским делам. Т. 1. СПб., 1893. С. 305.
  (Примечание)
  659
  См.: Там же. С. 76.
  (Примечание)
  660
  См.: Головин К.Ф. Мои воспоминания. Т. 2. СПб 1910. С. 136.
  (Примечание)
  661
  См.: Рабочее движение в России в XIX веке / Под ред. А. М. Панкратовой. Т. 2. Ч. 1. М., 1950. С. 35-45.
  (Примечание)
  662
  См.: Там же. С. 46, 50-51, 488-500.
  Для нашего исследования эти стачки представляют интерес. Даже в таком советском академическом издании содержатся любопытные сведения о забастовках. Так, по поводу волнений на Нижне-Тагильском заводе Демидова говорится, что началом стачки летом 1874 года послужило введение на предприятии рабочих книжек. В связи с чем распространились слухи, что их раздача происходит с целью снова закрепостить людей. Как установила прибывшая из Петербурга комиссия, к противоправным действиям подстрекали раскольники-староверы, объявившие гербовую печать на рабочих книжках "печатью антихриста". Роль раскольников в организации беспорядков на заводе не вызывает удивления, более того она выглядит вполне закономерной, если вспомнить, кто в основной массе работал на уральских заводах.
  (Примечание)
  663
  См.: Записка генерал-майора Е. Богдановича о причинах возникновения и мерах борьбы с революционным движением в России. 9 марта 1880 года // РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Д. 646. Л. 27об.
  (Примечание)
  664
  См.: Предшественница морозовской стачки (публикация А.М. Панкратовой, В.М. Соколова) // Исторический архив. Т. 7. М., 1951. С. 140.
  (Примечание)
  665
  Там же. С. 154.
  (Примечание)
  666
  См.: РГИА. Ф. 1286. Оп. 37. Д. 855. Л. 2-4.
  (Примечание)
  667
  См.: Лаверычев В.Я., Соловьева А.М. Боевой почин российского пролетариата. К столетию морозовской стачки. М., 1985. С. 81, 101.
  (Примечание)
  668
  См.: ГАРФ. Ф. 102. Д-3. Д. 2. Ч. 3. Л. 49; Рабочее движение в России в XIX веке. Т. 3. Ч. I. М., 1952. С. 126-127.
  (Примечание)
  669
  См.: Лаверычев В.Я., Соловьева А.М. Указ соч. С. 117.
  (Примечание)
  670
  См.: Рабочее движение в России в XIX веке. Т. 3. Ч. I. С. 345.
  (Примечание)
  671
  См.: ГАРФ. Ф. 109. 1878, 3 эксд. Д. 40. Л. 37-38.
  (Примечание)
  672
  См.: Лядов М. Как зародилась московская рабочая организация // На заре рабочего движения в Москве. Воспоминания участников московского рабочего союза (1893-95 г.г.). М., 1932. С. 75,52.
  (Примечание)
  673
  См.: Спиридович Л.И. Большевизм: от зарождения до прихода к власти. М., 2005. С. 98.
  (Примечание)
  674
  См.: Володин А.Ю. История фабричной инспекции в России. 1882-1914 годы. М., 2009
  (Примечание)
  675
  См.: Выступление Министра внутренних дел В.К. Плеве на заседании Государственного совета по делу об учреждении старост в промышленных заведениях. 7 мая 1903 года // РГИА. Ф. 1153. Оп. 1.Д. 153. Л.92об.
  (Примечание)
  676
  См.: Туган-Барановский М. Русская фабрика. М., 1934. С. 323.
  (Примечание)
  677
  См.: Шелымагин И.И. Фабрично-трудовое законодательство в России. Вторая половина XIX века. М., 1947. С. 106.
  (Примечание)
  678
  См.: Янжул И.И. О пережитом и виденном. 1864-1909 г. г. М., 2006. С. 223-224.
  (Примечание)
  679
  См.: Мартов Л. Развитие крупной промышленности и рабочего движения. Пг. 1923. С. 27.
  (Примечание)
  680
  См.: Степанов В.Л. Н.X. Бунге. Судьба реформатора. М., 1998. С. 221.
  (Примечание)
  681
  См.: Янжул И.И. Указ. соч. С. 224.
  (Примечание)
  682
  См.: Кошко И.Ф. Воспоминания губернатора. Екатеринбург, 2007. С. 112-113.
  (Примечание)
  683
  См.: Там же. С. 115.
  (Примечание)
  684
  О том, кем в конфессиональном плане действительно была семья Коноваловых можно узнать у П.И. Мельникова-Печерского. В романе "В лесах" он пишет о раскольнике Коновалове:
  "выискался смышленый человек с хорошим достатком, нашего согласия был, по древнему благочестию, Коноваловым прозывался, завел небольшое ткацкое заведение, с легкой его руки дело и пошло да пошло... Побольше бы Коноваловых у нас было - хорошо бы народу жилось".
  См.: П.И. Мельников (Андрей Печерский). Т. 3 М., 1976. С. 361 // Собр. соч. в 8-ми томах.
  (Примечание)
  685
  Это отмечал известный профессор Г.В. Вернадский. См.: Зеньковский А.С. Русское старообрядчество. Т. 2. С. 356.
  (Примечание)
  686
  См.: Ленин В.И. Что делать? // Поли. собр. соч. Т. 6. М., 1979. С. 90.
  (Примечание)
  687
  В мае 1907 года в докладе V съезду РСДРП об отношении к буржуазным партиям Ленин повторял свой неизменный вывод:
  "буржуазия не может быть вождем нашей революции"
  // Полн. собр. соч Т. 15. М., 1979. С. 332.
  (Примечание)
  688
  См.: Ленин В.И. Анкета об организациях крупного капитала. Май 1907 года // Полн. собр. соч. Т. 21. М., 1980. С. 295-296.
  (Примечание)
  689
  Тезис об отсталости российской буржуазии органично вытекал из ленинско-сталинского наследия. Нужно сказать, что это утверждение начало ставиться под сомнение уже в советское время. Историки И.Ф. Гиндин и А.Л. Сидоров в 60-х годах XX столетия доказывали состоятельность отечественного предпринимательского класса, не являвшегося, по их убеждению, простым придатком западного бизнеса. Наиболее же полно миф о недееспособности российской буржуазии развеян в работах В.И. Бовыкина. Однако эти важные научные выводы затрагивали исключительно лишь сферу экономики, не касаясь политической области.
  (Примечание)
  690
  См.: Ленин В.И. Указ соч. // Там же. С. 302.
  (Примечание)
  691
  В советской историографии наиболее полные наблюдения о существовании различных групп российской буржуазии сделаны В.Я. Лаверычевым. Он, в частности, подчеркивал, что петербургская буржуазия абсолютно не желала ничего менять в своем положении, поскольку ее самые тесные отношения с правительством позволяли легко решать любые нужные вопросы. Однако этого нельзя сказать о московском клане, который стремился к более выгодным позициям, но не получал желанного. В исследовании рассмотрено позиционирование московской буржуазии, ориентированной, прежде всего, на рынок, и не связанной с казенными заказами и со столичными банками, контролировавшимися бюрократией и иностранным капиталом. Отсюда ее большая независимость, в конце концов, перешедшая в оппозиционность. Разумеется, религиозный фактор формирования основных буржуазных групп России оставался за рамками исследования. // См.: Лаверычев В.Я. По ту сторону баррикад. М., 1967. С. 22.
  (Примечание)
  692
  См.: Амфитеатров А.В. Дрогнувшая ночь (Памяти хорошего человека С.Т. Морозова посвящается этот роман). СПб., 1914. С. 55.
  (Примечание)
  693
  Из 218 статей русского тарифа снижение было произведено по 71. Наибольшее уменьшение ставок коснулось шерстяной, камвольной и красильной продукции // См.: Субботин Н.Ф. Россия и Германия: партнеры и противники. М., 1996. С. 75.
  (Примечание)
  694
  См.: Таможенное покровительство и овцеводство // Московские ведомости. 1894. 26 января.
  (Примечание)
  695
  См.: Германия ликует? // Московские ведомости. 1894. 2 февраля.
  (Примечание)
  696
  См.: Новое время. 1894. 1 февраля.
  (Примечание)
  697
  См.: Московские ведомости. 1894. 30 января.
  (Примечание)
  698
  См.: К русско-германскому договору // Гражданин. 1894. 5 февраля.
  (Примечание)
  699
  См.: Московские ведомости. 1894. 26 января.
  (Примечание)
  700
  См.: Русско-германский договор // Гражданин. 1894. 6 марта.
  (Примечание)
  701
  См.: Гражданин. 1894. 5 февраля.
  (Примечание)
  702
  См.: Труды Высочайше учрежденного Всероссийского торгово-промышленного съезда 1896 года в Нижнем Новгороде. Т. 8. СПб., 1897. С. 21.
  (Примечание)
  703
  См.: Выступление В. И. Тимирязева // Там же. С. 31-32.
  В частности, руководитель департамента торговли и промышленности министерства финансов приводил такую цифру:
  "Как известно, соглашение наше с Германией застало нас в таком положении, что наш вывоз, главным образом хлеба, оказался поставленным в условия неравномерные с вывозом других конкурирующих стран; а именно, нашему хлебу пришлось с 1892 года оплачивать при ввозе в Германию пошлину в размере пяти марок, в то время как другие - три марки"
   // Там же. С. 31.
  (Примечание)
  704
  См.: Там же С. 21.
  (Примечание)
  705
  На отделении, где обсуждалась российская таможенная политика, за понижение пошлин высказался 51 участник, а за сохранение - 45. На общем заседании съезда 14 августа 1896 года также прошло голосование по этим резолюциям. При чем каждого голосующего по отдельности приглашали к председательствующему Д.Ф. Кобеко и каждый подавал свою записку секретарю. В результате за понижение тарифов высказались 140 человек, за сохранение - всего 63. // См.: Труды Высочайше учрежденного Всероссийского торгово-промышленного съезда 1896 года в Нижнем Новгороде. Т. 1 (общая часть). СПб., 1897. С. 41.
  (Примечание)
  706
  См.: Ерманский А. Крупная буржуазия до 1905 года. // Общественные движения в начале XX века, (под редакцией Л. Мартова, П. Маслова, А. Потресова). Т. 1. СПб., 1909. С. 346.
  (Примечание)
  707
  О конфликте С.Т. Морозова и С.Ю. Витте во время проведения Нижегородского съезда и ярмарки см.: Амфитеатров А.В. Жизнь человека неудобного для себя и для многих. Т. 1. М., 2004. С. 242-243; Амфитеатров А.В. Указ. соч. С. 53-54.
  (Примечание)
  708
  См.: Хроника // Нижегородские губернские ведомости. 1896. 21 августа.
  (Примечание)
  709
  См.: Скоробогатый Д. Насущный вопрос // Нижегородские губернские ведомости. 1896. 28 августа.
  (Примечание)
  710
  См.: Главный экономический вопрос (передовая) // Новое время. 1896. 22 апреля.
  (Примечание)
  711
  См.: Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. Л. 1973. С. 237-245.
  В следующем 1897 году в рамках Особого совещания по делам дворянства С.Ю. Витте еще более резко развил данную аргументацию. Он пророчески обещал, что через 50 лет дворянство при нынешних условиях своего существования "останется только при чести" // Там же. С. 294-295.
  (Примечание)
  712
  См.: Финансовые фантазии А.Я. Антоновича // Московские ведомости. 1896. 9 апреля.
  (Примечание)
  713
  См.: Большаков С. Наш новейший "капитализм" // Русский труд. 1898. 25 апреля.
  (Примечание)
  714
  См.: Дневник А.С. Суворина. Запись от 14 апреля 1896 года. М., 1999. С. 215.
  (Примечание)
  715
  См.: Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 2. М., 1960. С. 96.
  (Примечание)
  716
  См.: Воспоминания Н.Н. Покровского о Комитете Министров в 90-е годы XIX века // Исторический архив. 2002. ?2. С. 187.
  (Примечание)
  717
  "Всеподданнейший доклад С.Ю. Витте Николаю II о необходимости установить и затем непременно придерживаться определенной программы торгово-промышленной политики империи". // См.: Материалы по истории СССР. Т. 6. М., 1959. С. 181-182 (публикация И.Ф. Гиндина).
  (Примечание)
  718
  См.: Там же. С. 184.
  (Примечание)
  719
  См.: Там же. С. 185.
  (Примечание)
  720
  См.: Там же. С. 191.
  (Примечание)
  721
  Из дневника А.А. Половцева // Красный архив. 1931. Т. 3 (46). С. 119-120.
  (Примечание)
  722
  См.: Постановление Московского биржевого общества // Московские ведомости. 1899. 22 января.
  (Примечание)
  723
  См.: Там же.
  (Примечание)
  724
  См.: Там же.
  (Примечание)
  725
  См.: Влияние иностранного капитала // Московские ведомости. 1899. 9 марта.
  (Примечание)
  726
  См.: Краткий очерк истории съездов горнопромышленников Юга России (под ред. Н.Ф. фон Дитмара). Харьков. 1908. С. 106-107.
  (Примечание)
  727
  См.: Из Москвы // Русский труд. 1897. 19 июля.
  (Примечание)
  728
  См.: Волынец А. Иностранцы и наша южная горнопромышленность. // Московские ведомости. 1898. 18; 21; 22; 24; 25; 28; 30; 31 декабря.
  (Примечание)
  729
  Подробнее об этом, см.: Соловьев Ю.Б. Противоречия в правящем лагере России по вопросу об иностранных капиталах в годы первого промышленного подъема // Из истории империализма в России. Сб. статей. М-Л. 1959. С. 361-380.
  (Примечание)
  730
  Великий князь Александр Михайлович (1862-1933) - сын в. кн. Михаила Николаевича, четвертого сына Николая I, который пользовался расположением Александра III, назначившего его Председателя Государственного Совета. В.кн. Александр Михайлович был женат на родной сестре Николая II Ксении Александровне. Он выступал оппонентом С.Ю. Витте по многим вопросам. Не случайно, в своих мемуарах тот выставляет его в крайне неприглядном свете. В.кн. Александр Михайлович на почве нелюбви к иностранному капиталу сблизился с верхушкой московского купеческого клана. В частности, предавал их прошения по разным вопросам непосредственно Николаю II, с братьями Рябушинскими занимался организацией строительства первых отечественных самолетов.
  (Примечание)
  731
  См.: "Докладная записка в.кн. Александра Михайловича императору Николаю II о нецелесообразности передачи российской нефтяной промышленности на Каспии иностранным компаниям и о мерах по развитию нефтедобычи на участках в Бакинском уезде". 20 марта 1898 года // ГАРФ. 543. Оп. 1. Д. 579. Л. 1-9.
  (Примечание)
  732
  См.: Федоров М. Письма о русской промышленности и иностранных капиталах // Торгово-промышленная газета. 1899. 24 января; 26 января; 27 января.
  (Примечание)
  733
  См.: Откровенные ходатаи // Торгово-промышленная газета. 1899. 29 января.
  (Примечание)
  734
  См.: Там же.
  (Примечание)
  735
  См.: Авдаков Н. Горнопромышленное движение на юге России. // Новое время. 1896. 16 августа.
  (Примечание)
  736
  См.: Карцев А.С. Иностранный капитал // Торгово-промышленная газета. 1899. 26 февраля.
  (Примечание)
  737
  По поводу рабочих беспорядков // Новое время. 1901. 11 мая.
  (Примечание)
  738
  Вел.князь Сергей Александрович (1857-1905) - дядя императора Николая II, женатый на родной сестре императрицы. В 1891 году Александром III был назначен московским военным генерал-губернатором. Однако сразу вступил в конфронтацию с купечеством. Впоследствии в.кн. Сергей Александрович не упускал ни одного удобного случая досадить московскому купечеству. Убит 5 февраля в Кремле эсером-террористом Каляевым. Зубатов С.В. (1864-1917) - начальник московского охранного отделения. Ранее был связан с революционными кругами, затем порвал с ними и перешел на службу в полицию. Стал автором политики по полицейскому руководству рабочим движением. Впоследствии отстранен от работы, узнав об отречении Николая II, покончил жизнь самоубийством.
  (Примечание)
  739
  См.: Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания. 1903-1919 годы. Кн. 1. М., 1992. С. 53.
  (Примечание)
  740
  См.: Записка В.Н. Коковцова С.Ю. Витте. 19 июля 1898 года // РГИА. Ф. 560. Оп. 43. Д. 6. Л. 1-4.
  (Примечание)
  741
  Как подчеркивал Зубатов, нужно внушить рабочим, что в их отношениях с работодателями интеллигенция, даже самая передовая, а тем более, учащаяся молодежь никогда и ничего им дать не смогут уже по одному тому, что интересы их совершенно противоположны. Поэтому опираться в своих домогательствах они могут только на крепкую правительственную власть.
  См.: Отрывки из воспоминаний Д.Н. Любимова (1902-1904 годы) // Исторический архив. 1962. ?6. С. 76.
  (Примечание)
  742
  См.: Герасимов А.Я. На лезвии с террористами // "Охранка". Воспоминания руководителей политического сыска. Т. 2. М., 2004. С.157.
  (Примечание)
  743
  См.: ГАРФ. Ф. 63. 1902. Д. 115. Т. 1. Л. 79.
  (Примечание)
  744
  См.: Заявление фабриканта Колосова Ф.Т. 8 марта 1902 года // ГАРФ. Ф. 1695. Оп. 1. Д. 22. Л. 1-2.
  (Примечание)
  745
  Заявления рабочих с различными жалобами на администрацию предприятий, просьбами о повышении расценок содержатся в.: ГАРФ. Ф. 63. 1902. Д. 25. Т. 2.
  (Примечание)
  746
  В ходе манифестации рабочие выражали желание, чтобы день 19 февраля как славная дата отечественной истории был объявлен ежегодным праздником // ГАРФ. Ф. 102. 1902. Д. 95. Л. 4.
  (Примечание)
  747
  См.: Письмо из Москвы по парижскому адресу. 15 апреля 1902 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1902. Д. 5. Ч. 2. Л. 49.
  О неудачах революционного движения в Москве говорилось и на II съезде РСДРП. В докладе о московском социал-демократическом движении отмечалось:
  "Несомненно, самой главной причиной является зубатовщина. Здесь вполне оправдываются слова "Искры", что полицейский разврат нам страшнее полицейского насилия"
  // II съезд РСДРП. Июль-август 1902 года. Протоколы. М., 1959. С. 635.
  (Примечание)
  748
  Зубатов С.В. Из переписки с МВД. // Каторга и ссылка. 1925. ?14. С. 116.
  Этот любопытный эпизод С. Зубатов комментировал следующим образом:
  "я относил означенные слухи к злостным инсинуациям со стороны оппозиционной интеллигенции, теперь же для меня стало ясно..., что в сказках народной молвы рельефно выступает наше чисто национальное мировоззрение; очевидно, политика беспристрастия и справедливости в рабочем вопросе глубоко задели сердце и ум народа, и последний, силясь понять, дает им поэтическое и идеально монархическое объяснение. С одной стороны, это доставляет мне высшее духовное наслаждение, так как дает наглядное доказательство тому, что я верно схватил и усвоил себе смысл нашего национального идеала, а с другой, оно образно рисует те концы, к коим несомненно приведет легализация рабочего движения, т.е. к укреплению и пышному расцвету именно идеи монархической, а не либерально-демократической"
   // Там же.
  (Примечание)
  749
  См.: Морской А. Зубатовщина. Страничка из рабочего вопроса в России. М., 1913. С. 129.
  (Примечание)
  750
  См.: Письмо Ф.А. Слепова к рабочим в механическом производстве. 17 октября 1902 года // ГАРФ. Ф. 63.1901. Д. 1090. Т. 5. Л. 85.
  (Примечание)
  751
  См.: Там же. Л. 86-87.
  (Примечание)
  752
  См.: Там же. Л. 88.
  (Примечание)
  753
  См.: Письмо С.В. Зубатова в МВД. 1 сентября 1901 года // Каторга и ссылка. 1925. ?14. С. 109.
  (Примечание)
  754
  См.: Прошение фабрикантов г. Москвы в Министерство финансов. 27 марта 1902 года // ГАРФ. Ф. 1695. Оп. 1. Д. 21. Л. 4.
  (Примечание)
  755
  См.: Там же.
  (Примечание)
  756
  См.: Там же. Л. 17-18.
  (Примечание)
  757
  См.: Совещание в министерстве финансов для выяснения положения на фабриках и заводах г. Москвы и настроениях рабочих. 4 апреля 1902 года // ГАРФ. Ф. 102.1902. Д. 76. Л. 125-126.
  (Примечание)
  758
  См.: Былое. 1917. ? 4. С. 162-163.
  (Примечание)
  759
  См.: Дневник Л.А. Тихомирова // ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Д. 11. Л. 7.
  (Примечание)
  760
  См.: Записка из 17 пунктов о встрече фабрикантов г. Москвы с начальником московского охранного отделения Зубатовым // ГАРФ. Ф. 102. 1902. Д. 76. Л. 155-158.
  (Примечание)
  761
  Письмо министра финансов С.Ю. Витте министру внутренних дел В.К. Плеве. 21 августа 1902 года // Там же. Л. 154.
  Завершал Витте свое письмо любопытным замечанием:
  "...сведения сообщены мне московскими фабрикантами совершенно доверительно, почему факт доставления ими этих сведений не подлежал бы оглашению, дабы не поставить фабрикантов в неудобное положение"
   // Там же.
  (Примечание)
  762
  Как отмечали современники тех событий, соперничество С.Ю. Витте и В.К. Плеве, помимо личной неприязни, представляло собой идейное противостояние экономиста и государственника-администратора // См.: Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 248.
  (Примечание)
  763
  См.: Дневник Л.А. Тихомирова // ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Д. 11. Л. 8-9.
  (Примечание)
  764
  См.: Былое. 1917. ?4. С. 178.
  Реакция соратников Зубатова на его перевод в Петербург была удручающей. Один из активистов движения М.А. Афанасьев писал ему 12 сентября 1902 года:
  "после вашего отъезда в отделении чувствовалась какая-то пустота, и тот гостеприимный кабинет, в котором так много проведено для меня дорогих часов, казался каким-то необитаемым и неуютным"
  // ГАРФ. Ф. 1695. Оп. 1. Д. 4. Л. 2.
  (Примечание)
  765
  См.: Выступление С.Ю. Витте на заседании Государственного Совета по делу об учреждении старост в промышленных заведениях. 2 мая 1903 года // РГИА. Ф. 1153. Оп. Д. 153. Л. 37-37об.
  Как он подчеркивал:
  "По-новому закону собрание всех рабочих фабрики воспрещены, только через старост. Они не только фактически, но и юридически будут уполномоченными рабочих. В отсутствии законодательной санкции следует искать причину того обстоятельства, что самая деятельность, имеющихся уже кое-где уполномоченных или выборных от рабочих не может приобрести надлежащего значения, как по отношению к заводчику, так и в особенности к властям"
   // Там же.
  (Примечание)
  766
  См.: Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета "Об учреждении старост в промышленных предприятиях". 10 июня 1903 года // ПСЗ-З. ?25122. Т. 23. Отд. 1. СПб., 1905. С. 734-735.
  (Примечание)
  767
  См.: Гвоздев С. Записки фабричного инспектора (Из наблюдений и практики в период 1894-1908 годов). М., 1911. С. 249.
  (Примечание)
  768
  См.: Запрос Св. Синода к Министерству финансов. 4 мая 1900 года // РГИА. Ф. 22. Оп. 5. Д. 161. Л. 2.
  (Примечание)
  769
  См.: Донесение С.В. Зубатова в Департамент полиции МВД. 4 февраля 1902 года // ГАРФ. Ф. 102. 1898. Д. 2. Ч. 1. Л. 4.
  (Примечание)
  770
  См.: Тихомиров Л.А. Чем живет человеческое общество // Московские ведомости. 1902. 29 сентября.
  (Примечание)
  771
  См.: Докладная записка обер-прокурору Св. Синода "Об учреждении в Москве для усиления борьбы с расколом наблюдения за его деятелями и отдельными случаями в его жизни". 28 января 1897 года // РГИА. Ф. 797. Оп. 67. Д. 27. Л. 2-4.
  (Примечание)
  772
  См.: Журнал Особого совещания. 5 февраля 1900 года // РГИА. Ф. 1574. Оп. 2. Д. 58. Л. 110.
  (Примечание)
  773
  См.: Там же. С. 114-115.
  (Примечание)
  774
  Обращение по поводу мер, предпринимаемых в сем XX веке к преследованию в России старообрядцев. 15 января 1900 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 222. Д. 29. Л. 15.
  (Примечание)
  775
  См.: Объяснительная записка В.К. Плеве. 14 декабря 1900 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 222. Д. 29. Л. 70-70об.
  (Примечание)
  776
  См.: Прошение старообрядцев Николаю II о сохранении за ними их прав по закону от 3 мая 1883 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 222. Д. 141. Л. 1-2.
  (Примечание)
  777
  См.: Всеподданнейший доклад Министра внутренних дел Д.С. Сипягина. 8 марта 1901 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 222. Д. 29. Л. 17об-18,20.
  (Примечание)
  778
  Учреждение всероссийских съездов, а по факту собраний старообрядцев-поповцев, весьма любопытная страница истории раскола. В начале эти мероприятия возникли в рамках этого согласия в качестве оппозиции крупному купечеству Москвы со стороны старообрядческой провинции. Инициатором созыва съездов на постоянной основе стал епископ уральский Арсений (Швецов). Будучи известной фигурой староверия, он даже выдвигался на ключевой пост архиепископа московского, но не был поддержан крупным купечеством. Съезды стали собираться ежегодно в Нижнем Новгороде во время ярмарки. Их участники критиковали Москву за отрыв от миллионов единоверцев, предлагали перенести московскую архиепископскую кафедру во Владимир, чтобы уменьшить влияние купеческой элиты. Понятно, что все эти инициативы вызвали опасения со стороны Москвы. Активными деятелями съездов являлись Д. С. Сироткин, М.И. Бриллиатов, Ф.Е. Мельников и др. Для признания большей легитимности своему начинанию они в 1902 году выезжали в Белую Криницу к митрополиту Афанасию, от которого получили необходимое благословение. С 1905 года московское крупное купечество признало съезды и, чтобы не создавать ненужного напряжения, начинало принимать участие в их работе. Денежную помощь съездам, проводившимся с 1906 года уже на Рогожском кладбище в Москве, оказывали П.П. Рябушинский, П.С. Расторгуев, С.М. Кузнецов, А.И. Морозов и др.
  Материалы об этой ситуации См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1898. Д. 12. Ч. 3; Д. 12. Ч. З. Л. Б.
  (Примечание)
  779
  Например, См.: Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970. С. 76.
  (Примечание)
  780
  Григорьеский М. Полицейский социализм в России. СПб., 1906. С. 43.
  (Примечание)
  781
  См.: Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-80-х годов. М., 1964.
  (Примечание)
  782
  Для примера приведем весьма профессиональную монографию, где нащупываются новые подходы в исследовании общественного подъема в начале XX века. См.: Павлов С.Б. Опыт первой русской революции. 1900-1907 годы. М., 2008.
  (Примечание)
  783
  В частности, Бунге разъяснял наследнику престола суть и значение реформ Александра II, характеризуя их как благодетельные для России. См.: Ковалевский В.И. Воспоминания // Русское прошлое. 1991. ?2. С. 34.
  (Примечание)
  784
  См.: Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 2. М., 1960. С. 500-501.
  (Примечание)
  785
  Как вспоминал чиновник МВД В.И. Гурко, Николай II не руководствовался желанием сохранить в своих руках неограниченную власть, а глубоким убеждением, что Россия не доросла до самоуправления и передача государственной власти в руки общественности была бы губительной для страны // Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 580.
  (Примечание)
  786
  См.: Записки Ф.А. Головина // Красный архив. 1926. ? 6 (19). С. 128.
  (Примечание)
  787
  Эту идею подробно обосновывали российские правоведы. См., например, Казанский П.Е. Власть всероссийского императора. Очерки действующего русского права. Одесса. 1913. С. 302.
  (Примечание)
  788
  См.: Киреев А.А. Дневник. 1905-1910 годы. М., 2010. С. 78.
  (Примечание)
  789
  См.: 25 лет назад (Из дневников Л. Тихомирова) // Красный архив. 1930. ?2(39). С. 67.
  (Примечание)
  790
  Сольский Д.М. (1833-1910) - сподвижник великого князя Константина Николаевича (младшего брата Александра II). Он являлся секретарем Государственного совета, управляющим II канцелярии Е.И.В. С 1878 по 1889 годы - Государственный контролер. Затем в Государственном совете, где возглавлял Департамент экономии, утверждавший бюджеты всех министерств и ведомств. С 1903 года, по болезни великого князя Михаила Николаевича, исполнял обязанности Председателя Государственного совета.
  (Примечание)
  791
  См.: Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1964. С. 417, 429; Его же. Российское самодержавие в конце XIX века. М., 1970. С. 115.
  (Примечание)
  792
  См.: Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 95.
  (Примечание)
  793
  См.: Высочайше утвержденное Утверждение Государственного совета. 30 марта 1901 года // ПСЗ-З. ?19883. Т. 21. Отд. 1. СПб., 1903. С. 177.
  (Примечание)
  794
  См.: Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 42.
  (Примечание)
  795
  Подробно об Особом совещании по нуждам сельскохозяйственной промышленности см.: Симонова М.И. Кризис: аграрная политика царизма накануне первой русской революции. М., 1987.
  (Примечание)
  796
  См.: Куликов С.В. Император Николай II и Государственная дума: неизвестные планы и упущенные возможности // Таврические чтения-2007. СПб., 2008. С. 27.
  (Примечание)
  797
  См.: Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1991. ?2. С. 118-119.
  (Примечание)
  798
  Характерен пример, известного в будущем кадета Ф.И. Родичева, который с середины 70-х годов XIX века проявлял недовольство самодержавием, распространял разные конституционного петиции. Ему воспрещалось жительство в обеих столицах и университетских городах, а также участие в сословных собраниях и выборах.
  См.: Справка о Родичеве Федоре Измайловиче (1856 г.р.) // ГАРФ. Ф. 102. 1905. Д. 999. Ч. 43. Л. 13-15.
  (Примечание)
  799
  См.: ГАРФ. Ф. 102. 1898. Д. 6. Ч. 47. Л. З-Зоб., 74-75.
  (Примечание)
  800
  См.: Донесения чиновника МВД по особым поручениям Рачковского. 16-28 октября 1894 года // Там же. Л. 75.
  (Примечание)
  801
  См.: Тихомиров Л.А. Почему я перестал быть революционером?. М., 1896. С. 24.
  (Примечание)
  802
  См.: Шидловский С.И. Воспоминания. Кн. 1. Берлин. 1923. С. 186.
  (Примечание)
  803
  См.: Сумбатов-Южин А.И. Джентельмен. // Сумбатов-Южин А.И. Пьесы. М., 1961. С. 357,364.
  (Примечание)
  804
  Си:.М. Горький. Фома Гордеев. Т. 3. М., 1960. С. 211 // Собр.соч. в 17-ти томах. М., 1960-1963.
  (Примечание)
  805
  См.: Там же. С. 217.
  Здесь хотелось бы отметить один крайне любопытный и явно не случайный факт: обличитель купеческих нравов Фома Гордеев - выходец из старообрядчества. Его мать казачка-старообрядка с Урала, о чем предусмотрительно замечено в начале повествования. Когда же Ф. Гордеев начинает бурно протестовать против купеческо-буржуазного бытия, то Маякин предполагает, что это у него "материно, староверческое" прорывается. Тем самым, как бы противопоставляются истоки справедливости, берущие начало в расколе и купцы, оторвавшиеся от народа. Наиболее отвратительным образом купеческого дельца в повести является старовер Ананий Щуров, сживший со свету своего родного сына // Там же. С. 10, 103, 158.
  (Примечание)
  806
  См.: ГАРФ. Ф. 1695. Оп. 1. Д. 28. Л. 1.
  Данный вывод делался московским охранным отделением в контексте предложения о помощи купечеству в преодолении сложившегося вокруг него негативного имиджа. Полицейское учреждение считало, что торгово-промышленное сословие могло бы рассчитывать на его поддержку для реставрации своего незавидного положения. Но этого нельзя осуществить без доверия к полиции, а вот его-то у купечества имеется немного.
  (Примечание)
  807
  Эти слова взяты из многочисленных пассажей Якова Маякина о роли купечества // См.: Горький М. Фома Гордеев. Т. 3. С. 158.
  (Примечание)
  808
  См.: Бельгард А.В. Воспоминания. М., 2009. С. 228.
  (Примечание)
  809
  Подробнее об этом см.: Гавлин М.Л. Предприниматели и становление русской национальной культуры // История предпринимательства в России. Кн. 2. М., 2000. С 467-549.
  (Примечание)
  810
  См.: Динерштейн Е.А. И.Д. Сытин и его дело. М., 2003. С. 28.
  (Примечание)
  811
  См.: Колышко И.И. Великий распад. Воспоминания. СПб., 2009. С. 213.
  (Примечание)
  812
  См.: ГАРФ. Ф. 102. 1898. Д-3. Оп. 96. Д. 1813. Л. 21.
  (Примечание)
  813
  См.: Кизиветтер А.А. На рубеже веков. Воспоминания. 1881-1914 гг. М., 1997 С. 272.
  (Примечание)
  814
  См.: Дневник А.С. Суворина. М., 1999. С. 324.
  (Примечание)
  815
  См.: Сытин И.Д. Жизнь для книги. М., 1960. С. 123.
  (Примечание)
  816
  См.: Кочетков П. Орудие борьбы // 1905 год в Тверской губернии. Тверь 1925. С. 106-107.
  (Примечание)
  817
  Подробно об издательском пути Сабашниковых: См.: Белов С. Книгоиздатели Сабашниковы. М., 1994.
  (Примечание)
  818
  См.: Записки Михаила Васильевича Сабашникова. М., 1995. С. 290-291.
  (Примечание)
  819
  В репертуар театра в начале XX столетия постоянно входили пьесы А.П. Чехова, М. Горького, Л.Н. Толстого, А.Н. Островского и др. // См.: Московский художественный театр в иллюстрациях и документах. 1891-1938. М., 1938. С. 40-41
  (Примечание)
  820
  В своих мемуарах К.С. Станиславский перечисляет известных старообрядческих предпринимателей конца XIX - начала XX столетия П.М. Третьякова, М.В. Сабашникова, С.И. Щукина, А.А. Бахрушина, С.И. Мамонтова, С.Т. Морозова и др. // См.: Станиславский К.С. Моя жизнь в искусстве. M-Л. 1931. С. 37-38.
  (Примечание)
  821
  См.: Бахревский В.А. Савва Мамонтов. М., 2000. С. 396-397.
  (Примечание)
  822
  Напомним, что операцию по разорению С.И. Мамонтова вел тесно связанный с правительством Петербургский международный коммерческий банк. После ареста С.И. Мамонтова московское купечество хлопотало о его освобождении под огромный залог до 1 млн. руб., но власти в ответ увеличили сумму залога до 5 млн. руб. После краха С.И. Мамонтова Частная опера стала испытывать трудности; в начале 1904 года распущена.
  (Примечание)
  823
  См.: Бахревский В.А. Указ. соч. С. 364.
  (Примечание)
  824
  См.: Секринский С.С., Шелохаев В.В. Либерализм в России. М., 1995. С. 138-141.
  (Примечание)
  825
  См.: Д.И. Шаховской. Доклад на Учредительном съезде "Союза освобождения". 3-5 января 1904 года // Либеральное движение в России. 1902-1905 годы. М., 2001. С. 69.
  (Примечание)
  826
  См.: Копия письма с подписью "Л-въ" в г. Штутгарт г-ну Ф. Цунделю. 2 апреля 1903 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1904. Д. 860. Л. 8об.
  (Примечание)
  827
  См.: Рапорт начальника нижегородского охранного отделения в Департамент полиции МВД. 1 апреля 1903 года. // ГАРФ. Ф. 102. ОО.1898. Д. 9. 4.2. Л. Б. С. 49.
  (Примечание)
  828
  См.: Там же.
  (Примечание)
  829
  См.: Пайпс Р. П.Б. Струве. Биография. Т. 1. М., 2001. С. 373.
  (Примечание)
  830
  См.: Дневник А.А. Бобринского //РГАДА. Ф. 1412. Оп. 8. Д. 292. Л. 12, 117об, 121-122.
  (Примечание)
  831
  См.: Дневник кн. Е.А. Святополк-Мирской // Исторические записки. Т. 77. М., 1965. С. 282.
  (Примечание)
  832
  См.: Выписка из полученного агентурным путем письма с подписью "Лена" к Н. Плотниковой в Псковскую губернию. 7 июня 1905 года // ГАРФ. Ф. 63. Оп. 14. Д. 24. Л. 38.
  (Примечание)
  833
  См.: Шестаков А.В. (Никодим). В цикле 25 лет // Путь к Октябрю. Вып. 3. М., 1923. С. 21.
  (Примечание)
  834
  См.: "Окружники". Второй вечер воспоминаний (Масленников) // Путь к Октябрю. Вып. 2. С. 117.
  (Примечание)
  835
  См.: Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905-1907 годов. М., 1986. С. 292-293.
  (Примечание)
  836
  См.: Ганелин Р.Ш. Российское самодержавие в 1906 году. Реформы и революция. СПб., 1991. С. 17.
  (Примечание)
  837
  См.: Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля. Прага. 1934. С. 355.
  (Примечание)
  838
  См.: "Заявление 74 гласных, рассмотренное и единогласно принятое в собрании Московской городской думы". 30 ноября 1904 года // ГАРФ. Ф. 63. Оп. 14. Д. 50. Л. 2об-3.
  (Примечание)
  839
  См.: Ерманский А. Крупная буржуазия // Общественное движение в России в начале XX века. Т. 2. Ч. 2. СПб., 1910. С. 63-64.
  (Примечание)
  840
  См.: Дневник А.А. Бобринского // РГАДА. Ф. 1412. Оп. 8. Д. 292. Л. 118об.
  (Примечание)
  841
  С.И. Четвериков выехал со своего предприятия на железнодорожную станцию, но в это время на фабрику прибыл полицейский пристав. Узнав, что хозяин только что отъехал, он приказал немедленно вернуть его Примечание. За Четвериковым были посланы казаки, которые, настигнув его, потребовали Примечание, ударив фабриканта-миллионера пару раз нагайкой // Четвериков С.И. Безвозвратно ушедшая Россия. Б. г. С. 51-52.
  (Примечание)
  842
  См.: Дневник кн. Е.А. Святополк-Мирской // Исторические записки. Т. 77. М., 1965. С. 260.
  (Примечание)
  843
  См,: Именной Всеподданнейший указ "О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка". 12 декабря 1904 года// ПСЗ-З. ?24495. Т. 24. Отд. 1. СПб 1907. С. 1196-1198.
  (Примечание)
  844
  См.: Письмо И.И. Петрункевича сенатору К.3. Постовскому // Архив русской революции. Т. 21. Берлин. 1934. С. 457.
  (Примечание)
  845
  См.: Мусин-Пушкин В.В. Воспоминания // Архив Дома русского зарубежья им. А.И. Солженицына. Ф. 1. Оп. 1. Д. 180. Л. 67.
  (Примечание)
  846
  Например, чиновник МВД В.И. Гурко следующим образом характеризовал П.Н. Святополк-Мирского:
  "Едва ли не отличительной его чертой было желание жить со всеми в мире, и чувствовать себя окруженным благожелательной атмосферой... Он просто по основному свойству своего характера не только не был склонен к принятию каких-либо и кого-либо раздражающих мер, но вообще был лишен того, что называют хваткой".
   // Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 351.
  (Примечание)
  847
  См.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. М., 1999. С. 467.
  (Примечание)
  848
  См.: Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903-1919 годы. Кн. 1. С. 58.
  (Примечание)
  849
  См.: Шипов Д.Н. Воспоминания о пережитом. С. 303.
  (Примечание)
  850
  См.: Киреев А.А. Дневник. 1905-1910 годы. С. 19.
  (Примечание)
  851
  См.: Из дневника князя А.Д. Оболенского // Красный архив. 1925. ?4-5 (11-10). С. 75.
  (Примечание)
  852
  См.: Письмо С.Ю. Витте к Обер-прокурору Синода К.П. Победоносцеву. 25 марта 1905 года // Красный архив. 1928. ?5 (30). С. 112.
  (Примечание)
  853
  См.: Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 2. С. 332.
  (Примечание)
  854
  См.: Дневник А.А. Бобринского // РГАДА. Ф. 1412. Оп. 8. Д. 292. Л. 148об, 150об.
  (Примечание)
  855
  См.: Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. С.Ю. Витте и его время. СПб., 1999. С. 17-20.
  (Примечание)
  856
  См.: Письмо С.Ю. Витте к Министру просвещения В.Г. Глазьеву. 17 января 1905 года // Красный архив. 1925. ?4-5 (11-12). С. 28.
  (Примечание)
  857
  См.: Записка А.С. Ермолова. 17 января 1905 года // Красный архив. 1925. ?1 (8). С. 54-55.
  (Примечание)
  858
  См.: Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 2. С. 370.
  (Примечание)
  859
  См.: Там же. С. 371.
  (Примечание)
  860
  См.: Именной высочайший указ, данный сенату "О возложении на Совет Министров, сверх дел ему ныне подведомственных, рассмотрения и обсуждения, поступающих на Высочайшее Имя от частных лиц и учреждений видов и предложений по вопросам усовершенствования государственного благоустройства и улучшения народного благосостояния". 18 февраля 1905 года // ПСЗ-З. ?25853. Т. 25. Отд. 1. СПб., 1908. С. 133.
  (Примечание)
  861
  См.: Манифест "О призыве властей и населения к содействию Самодержавной Власти в одолении врага внешнего, в искоренении крамолы и в противодействии смуте внутренней". 18 февраля 1905 года // ПСЗ-З. ?25852. Т. 25. Отд. 1. СПб., 1908. С. 132-133.
  (Примечание)
  862
  См.: Письмо Вильгельма II к Марии Федоровне (матери Николая II). 6 февраля 1905 года // Красный архив. 1925. ?2 (9). С. 65.
  (Примечание)
  863
  См.: Оболенский В.А. Моя жизнь. Мои современники. Париж. 1988. С. 285.
  (Примечание)
  864
  См.: Выписка из полученного агентурным путем письма к А. Самойловой в г. Казань. 1 апреля 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. 00. 1905. Д. 1000. Л. 9.
  (Примечание)
  865
  См.: Кизеветтер А.А. На рубеже веков. Воспоминания. М., 1997. С. 168.
  (Примечание)
  866
  См.: ГАРФ. Ф. 63.1904. Д. 806. Т. 2. Л. 10.
  (Примечание)
  867
  См.: Съезд "Союза земцев-конституцианалистов" в Москве. 9-10 июля 1905 года // Либеральное движение в России. 1902-1905 годы. М., 2001. С. 364.
  (Примечание)
  868
  См.: Донесение Московского градоначальника в Департамент полиции. 29 апреля 1905 года // ГАРФ. Ф. 63. 1904. Д. 806. Т. 2. С. 43,72-73.
  (Примечание)
  869
  См.: Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 282.
  (Примечание)
  870
  См.: Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 2. С. 372.
  (Примечание)
  871
  См.: Крыжановский С.Е. Воспоминания. Берлин. 1938. С. 40.
  (Примечание)
  872
  См.: Дневник А.А. Бобринского // РГАДА. Ф. 1412. Оп. 8. Д. 292. Л. 203-203об.
  (Примечание)
  873
  См.: К вопросу об организации будущего представительства // Русские ведомости. 1905. 6 июля.
  (Примечание)
  874
  См.: Общероссийский съезд земско-городских деятелей в Москве. 6-8 июля 1905 года // Либеральное движение в России. 1902-1905 годы. М., 2001. С. 277.
  (Примечание)
  875
  См.: Медушевский А.Н. Сергей Андреевич Муромцев //Российские либералы. М., 2001. С. 277.
  (Примечание)
  876
  См.: Там же. С. 279-280, 286.
  (Примечание)
  877
  См.: Записки Ф.А. Головина // Красный архив. 1926. ?6 (19). С. 132.
  В подтверждении значимости законодательного органа власти Муромцев приводил пример отношения к Председателю французской палаты депутатов со стороны Александра III. Во время посещения Парижа тот первые визиты сделал к Президенту и Председателю палаты, но не министрам.
  (Примечание)
  878
  См.: П. Н. Милюков. С.А. Муромцев. Биографический очерк // Сергей Андреевич Муромцев. Сб. статей. М., 1911. С. 44.
  (Примечание)
  879
  См.: Там же.
  (Примечание)
  880
  См.: Кокошкин Ф.Ф. С.А. Муромцев и земские съезды // Там же. С. 224-225.
  (Примечание)
  881
  См.: Там же. С. 227.
  (Примечание)
  882
  См.: Там же. С. 226.
  (Примечание)
  883
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 1000. Ч. 1. Т. 2. Л. 48.
  (Примечание)
  884
  См.: Из записок Ф.А. Головина // Красный архив. 1933. ?3 (58). С. 146.
  (Примечание)
  885
  См.: Там же.
  (Примечание)
  886
  См.: Докладная Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве в Департамент полиции. 27 июля 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 1000. Ч. 1. Т. 2. Л. 113.
  (Примечание)
  887
  См.: Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 2. С. 549.
  (Примечание)
  888
  Си:. Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т. 1. М., 1997. С. 67.
  (Примечание)
  889
  См.: Кокошкин Ф.Ф. С.А. Муромцев и земские съезды // Сергей Андреевич Муромцев. Сб. статей. С. 240.
  (Примечание)
  890
  Си:. Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т. 1. С. 72.
  (Примечание)
  891
  См.: Земцы и сенатор Постовский // Освобождение. 1905. 18 (5) сентября. С. 506.
  (Примечание)
  892
  См.: Выписка из письма В. Вернадского к Е.А. Короленко в Петербург. 27 июля 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 1000. Ч. 1.Т. 2.Л. 160.
  (Примечание)
  893
  См.: Докладная записка Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве в Департамент полиции. 29 июля 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 1000. Ч. 1. Т. 2. Л. 159-159об.
  (Примечание)
  894
  См.: Письмо И.И. Петрункевича к сенатору К.3. Постовскому // Архив русской революции. Т. 21. С. 459.
  (Примечание)
  895
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 1000. Ч. 1. Т. 2. Л. 69, 165.
  (Примечание)
  896
  Си:. Джунковский В. Ф. Воспоминания. Т. 1. С. 70.
  (Примечание)
  897
  Например, эту тему обсуждал И.И. Петрункевич с С.Н. Трубецким. Их разговор не оставлял сомнений в уверенности оппозиции относительно планов правительства по учреждению думы.
  См.: Трубецкая О. Из пережитого // Современные записки. Париж. 1937. С. 308-309.
  (Примечание)
  898
  См.: Письмо Вильгельма II к Николаю II. 22 августа 1905 года // Переписка Вильгельма II с Николаем II. 1894-1914 годы. М., 2007. С. 387.
  (Примечание)
  899
  См.: Бельгард А.В. Воспоминания. М., 2009. С. 228.
  (Примечание)
  900
  См.: Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 306-307.
  (Примечание)
  901
  См.: Ковалевский М.М. Моя жизнь. Воспоминания. М., 2005. С. 340.
  (Примечание)
  902
  См.: Доклад В.Е. Якушкина на Общероссийском съезде земских и городских деятелей в Москве. 12-15 сентября 1905 года //Либеральное движение в России. 1902-1905 годы. С. 404.
  (Примечание)
  903
  См.: Там же.
  (Примечание)
  904
  См.: Там же. С. 406.
  (Примечание)
  905
  См.: Там же. С. 405.
  (Примечание)
  906
  См.: Киреев А.А. Дневник. 1905-1910 годы. М., 2010. С. 88.
  Вильям Стед (1849-1912) - британский журналист, много писал об английском флоте. С 1871 года издавал газету "Северное эхо", с 1890 - "Review of reviews". В ходе гаагской международной конференции был представлен российскому императору Николаю II, в последующие годы имел у него аудиенции, где, в частности, обсуждал проблемы политических реформ. Погиб во время катастрофы на "Титанике" в 1912 году.
  (Примечание)
  907
  См.: В. Стэд. В защиту моей жизни // Слово. 1905. 14 сентября; Беседа с В. Стэдом // Русские ведомости. 1905. 15 сентября; В. Стэд. Царь и народ // Московские ведомости. 1905. 16 сентября.
  (Примечание)
  908
  См.: Ковалевский М.М. Моя жизнь. Воспоминания. М., 2005. С. 342-343; Киреев А. А. Дневник. С. 88.
  (Примечание)
  909
  См., например, Добрый мистер Стэд // Сын Отечества. 1905. 16 сентября; Еще о мистере Стэде // Сын отечества. 1905. 17 сентября.
  (Примечание)
  910
  См.: Павлов Д.Б., Петров С.А. Тайны Русско-японской войны. М., 1993. С. 42, 46-47.
  (Примечание)
  911
  См.: Там же. С. 80.
  (Примечание)
  912
  См.: Там же. С. 53-55.
  (Примечание)
  913
  Спиридович А.И. Партия социалистов-революционеров и ее предшественники. Пг., 1916. С. 193.
  (Примечание)
  914
  См.: Докладная Л.А. Ратаева в Департамент полиции. 13 апреля 1905 года//ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 1. Ч. 1. Л. 182об.
  (Примечание)
  915
  См.: III съезд РСДРП. Апрель-май 1905 года. Протоколы. М., 1959. С. 105-106.
  (Примечание)
  916
  См.: Выступление Максимова // Там же. С. 108.
  (Примечание)
  917
  См.: Там же. С. 115.
  (Примечание)
  918
  См.: Там же. С. 118.
  (Примечание)
  919
  См.: Резолюция "О вооруженном восстании" //Там же. С. 450-451.
  (Примечание)
  920
  См.: Состав Государственной думы (передовая) // Сын Отечества. 1905. 17 августа.
  (Примечание)
  921
  См.: Передовая // Сын Отечества. 1905. 9 августа.
  (Примечание)
  922
  См.: Письмо Председателя Московского биржевого комитета Н.А. Найденова к Министру финансов В.Н. Коковцову. 14 июля 1905 года // РГИА. Ф. 150 Оп. 1. Д. 373. Л. 29.
  (Примечание)
  923
  Хотя надо признать, что и в этом вопросе начали происходить позитивные сдвиги. Наиболее ярким примером является монография польского ученого Э. Вишневски, специально изучавшего московское купечество и его участие в первой русской революции. Автор не соглашается с краеугольным тезисом советской историографии о контрреволюционности крупной русской буржуазии // Вишневски Э. Капитал и власть в России. М., 2006. С. 297.
  (Примечание)
  924
  См.: Бурышкин П.А. Москва купеческая. М., 1991. С. 287.
  (Примечание)
  925
  О попытках буржуазии создать свою партию подробно см.: Шепелев Л.Е. Царизм и буржуазия в 1904-1914 годы. Л. 1987. С. 77-82.
  (Примечание)
  926
  См.: ГАРФ. Ф. 63. 1905. Д. 793. Л. 30-31.
  (Примечание)
  927
  См.: Там же. С. 39-40.
  (Примечание)
  928
  См.: Бурышкин П.А. Москва купеческая. С. 263.
  (Примечание)
  929
  См.: ГАРФ. Ф. 63. 1905. Д. 793. С. 68-69.
  (Примечание)
  930
  См.: Там же. С. 94.
  (Примечание)
  931
  М. Горький упоминал С. Морозова, Н. Мешкова, Н. Бугрова, Н. Зарубина, которые были связаны с революционерами. См.: Горький М. Н.А. Бугров. Т. 18. М., 1963. С. 207 // Собр. соч. в 18-ти томах.
  В мемуарной литературе приводятся данные, что только С.Т. Морозов потратил на социал-демократическую партию (или как называли тогда - анархистов) в общей сложности несколько миллионов рублей // См.: Богданович А.В. Три последних самодержца. М.; Л., 1924. С. 348; Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 167.
  (Примечание)
  932
  См.: Высочайше утвержденные Правила о вознаграждении потерявших вследствие несчастных случаев рабочих и служащих, а равно членов их семейств, в предприятиях фабрично-заводской, горной и горнозаводской промышленности. 2 июня 1903 года // ПСЗ-З. ?25060. Т. 23. Отд. 1. СПб., 1905. С. 600.
  (Примечание)
  933
  Утверждения о политической направленности рабочего движения со стороны московской буржуазии звучали постоянно и открыто // См.: Докладная записка группы фабрикантов и заводчиков центрального района В.Н. Коковцову; Заявление от группы московских фабрикантов; Докладная записка в Высочайше учрежденную комиссию для обсуждения мер и упорядочивания быта и положения рабочих на фабриках и заводах империи // РГИА. Ф. 150. Оп. 1. Д. 484. Л. 59-63, 66-68, 92-103.
  (Примечание)
  934
  См.: Спиридович А.И. Большевизм: от зарождения до прихода к власти. М., 2005. С. 86.
  (Примечание)
  935
  Беседа двух старообрядческих миллионеров пересказана присутствовавшим на ней Горьким. См.: М. Горький. Н.А. Бугров. Т. 18. С. 209.
  (Примечание)
  936
  См.: Рабинович Р.И. Опальный миллионер. Пермь. 1990. С. 64.
  (Примечание)
  937
  См.: Там же. С. 69-70.
  (Примечание)
  938
  См.: Пастухов И. Мои краткие отрывочные воспоминания о личных переживаниях и о прохождении суровой школы жизни // Путь к Октябрю. Вып. 3. М., 1923. С. 60.
  (Примечание)
  939
  См.: Там же.
  (Примечание)
  940
  См.: Третий съезд РСДРП. Апрель-май 1905 года. Протоколы. М., 1959. С. 378.
  (Примечание)
  941
  См.: Там же. С. 456.
  (Примечание)
  942
  См.: Варенцов Н.А. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое. М., 1999. С. 673.
  (Примечание)
  943
  См.: Письмо И.Н. Дербенева братьям. 26 ноября 1905 года // ГАИО (Государственный архив Ивановской области). Оп. 1. Д. 609. Л. 98.
  Автор письма крупный ивановский фабрикант, бывший головою городской думы, - И.Н. Дербенев. По крестьянскому происхождению он являлся типичным представителем купеческой буржуазии центрального региона. И.Н. Дербенев постоянно участвовал в заседаниях Московского биржевого комитета и в своих письмах домой сообщал немало интересных подробностей относительно внутренних настроений в купеческих верхах.
  (Примечание)
  944
  См.: Листовка РСДРП "Накануне вооруженного восстания" // ГАРФ. Ф. 63. Оп. 14. Д. 44. Т. 1. Л. 287 об.
  (Примечание)
  945
  Подсчитано по: Докладу начальника отделения по охране общественной безопасности и порядка в столице начальнику С-Петербургского жандармского управления. 14 апреля 1905 года //ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 5. Ч. 1. Л. А. С. 110-113.
  (Примечание)
  946
  Создание Совета рабочих депутатов Петербурга всегда оставалась крайне болезненной темой советской историографии. Истоки формирования этого боевого пролетарского органа восходят к комиссии сенатора Н.В. Шидловского, образованной для изучения нужд рабочих после кровавых событий 9 января. В комиссию должны были войти выборные петербургских заводов и фабрик. Однако на деле там оказались представители интеллигенции вряд ли когда бывавшие на предприятиях. Радикально-либеральные круги воспользовались выборами в комиссию. В архивных делах имеется множество заявлений, где рабочие уполномачивали на защиту своих интересов других лиц. В результате к началу работы комиссии пришли практически одни интеллигенты. Как, например, присяжный поверенный Носарь, которому передал мандат рабочий завода Чешера Хрусталев. Увидев это, власти распустили комиссию, но, заявившиеся туда персоны не думали расходиться, собираясь по квартирам. Вот эта-то группа осенью 1905 года и объявила себя Советом рабочих депутатов Петербурга.
  (Примечание)
  947
  См.: Радин Б. Первый Совет рабочих депутатов. СПб., 1906. С. 7.
  (Примечание)
  948
  На заседании Совета рабочих депутатов чествовали ветерана революционного движения В. Засулич, надо полагать малознакомой пролетарским массам. После долгих лет эмиграции (с 1878 года, после покушения на Ф. Трепова) она приехала в Россию. По этому случаю приветственную речь произносил член Совета - Л. Троцкий // См.: Зензинов В. Пережитое. Нью-Йорк, 1953. С. 216-217.
  (Примечание)
  949
  Подробнее об этом, см.: Революционное христианство. Письма Мережковских к Борису Савинкову. (Вступительная статья, подготовка текстов и комментарии Е.И. Гончаровой). СПб., 2009. С. 22, 29, 58, 262, 269 и др.
  (Примечание)
  950
  См.: Андреев Л.Н. Романы. Повести. Рассказы. М., 2008. С. 689.
  (Примечание)
  951
  См.: Рабинович Р.И. Опальный миллионер. С. 74.
  (Примечание)
  952
  См.: Донесение Л. Ратаева директору Департамента полиции МВД // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 1. Ч. 1. Л. 41.
  (Примечание)
  953
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 1380. Ч. 26. Л. 2.
  (Примечание)
  954
  См.: Белый А. Начало века. М., 1990. С. 503.
  (Примечание)
  955
  См.: Голлербах Е. К незримому граду. Религиозно-философская группа "Путь" в поисках новой русской идентичности. СПб., 2000. С. 31, 66.
  (Примечание)
  956
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 999. Ч. 43. Л. 26об.
  (Примечание)
  957
  См.: Программа конституционно-демократической партии. Октябрь 1905 года //Там же. С. 89.
  (Примечание)
  958
  См.: Шелохаев В.В. Кадеты - главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905-07 годов. М., 1983. С. 128.
  (Примечание)
  959
  См.: "Чего хочет конституционно-демократическая партия?" // РГИА. Ф. 150. Оп. 1. Д. 265. Л. 204.
  (Примечание)
  960
  Один из членов кадетской партии А. Голицын успокаивал своих сторонников, информируя о получении денег от торгового дома Рябушинских. 1 декабря 1906 года // См.: ГАРФ. Ф. 102. 00. 1 905. Д. 725. Ч. 46. Л. 15.
  (Примечание)
  961
  См.: Издание "Союза 17 октября" "О Государственной думе". 15 ноября 1905 года // РГИА. Ф. 150. Оп. 1. Д. 265. Л. 110.
  (Примечание)
  962
  Это заключение С.Ю. Витте высказал Министру просвещения И.И. Толстому, когда тот оценивал шансы кадетов и октябристов на предстоящих выборах в Москве // См.: Толстой И.И. Мемуары. М., 2002. С. 271.
  (Примечание)
  963
  См.: "Легальные" и подпольные революционеры // Московские ведомости. 1905. 8 марта.
  (Примечание)
  964
  См.: На чей счет содержатся революционные шайки? // Московские ведомости. 1905. 19 марта.
  (Примечание)
  965
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1912. Д. 56. Т. 1. Л. 35.
  (Примечание)
  966
  См.: Островский А.В. Сентябрьские события 1905 года в Москве // Политическая история России первой четверти XX века. СПб., 2006. С. 137-142.
  (Примечание)
  967
  См.: Сытин И.Д. Жизнь для книги. М., 1960. С. 159.
  (Примечание)
  968
  Си:. Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т. 1. М., 1997. С. 143-144.
  (Примечание)
  969
  См.: ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 233. Д. 43. Л. 81, 84.
  (Примечание)
  970
  См.: Письмо товарища Министра внутренних дел Д.Ф. Трепова Министру путей сообщений М.И. Хилкову. 9 октября 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 2555. Л. 145-145об.
  (Примечание)
  971
  См.: Донесение Начальника московского жандармского полицейского управления железных дорог в Департамент полиции. 8 октября 1905 года // Там же. С. 124,126.
  (Примечание)
  972
  Си:. Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т. 1. С. 87.
  (Примечание)
  973
  См.: Письмо Министра финансов В.Н. Коковцова к Д.Ф. Трепову. 9 октября 1905 года //Там же. С. 159-159 об.
  (Примечание)
  974
  См.: Заявление выборных от фабрикантов г. Москвы к Московскому генерал-губернатору // Русское слово. 1905.16 октября.
  (Примечание)
  975
  См.: Там же.
  (Примечание)
  976
  См.: Письмо Председателя Московского биржевого комитета Н.А. Найденова к Московскому генерал-губернатору П.П. Дурново. 21 сентября 1905 года // ЦИAM. Ф. 143. Оп. 1. Д. 235. Л. 24-24об.
  Найденов, в течение 25-ти лет, возглавлявший Московский биржевой комитет, с трудом вписывался в перемены, происходившие в купеческой среде. Он так и не смог адаптироваться к переходу купеческой буржуазии на конституционно-либеральные ценности. Особенно это стало заметным в 1905 году в период обострения отношений с правительством. Найденов опасался поддерживать радикальные инициативы купеческой элиты, но уже ничего не мог поделать с этими настроениями. Он скончался в ноябре 1905 года.
  (Примечание)
  977
  См.: Письмо Московского градоначальника к Московскому генерал-губернатору. 28 сентября 1905 года // ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 139. Д. 45. Л. 111.
  (Примечание)
  978
  См.: Там же. С. 103.
  (Примечание)
  979
  См.: Письмо Штаба Московского военного округа к Московскому генерал-губернатору. 12 ноября 1905 года // Там же. С. 115.
  (Примечание)
  980
  См.: Маклаков В.А. Власть и общественность на закате старой России. Париж 1936. Ч. 2. С. 398.
  (Примечание)
  981
  См.: Крыжановский С.Е. Воспоминания. Берлин. 1938. С. 55.
  (Примечание)
  982
  См.: Ерман Л.К. Всероссийская почтово-телеграфная стачка 1905 года // Исторические записки. Т. 53. М., 1955. С. 119.
  (Примечание)
  983
  См.: Туннель. Накануне суда (очерки экономической и политической борьбы почтово-телеграфных служащих России). М., 1908. С. 19-20.
  (Примечание)
  984
  См.: Там же. С. 22.
  (Примечание)
  985
  См.: Доклады С.Ю. Витте Николаю II. 20 ноября 1905 года // Революция 1905 гола и самодержавие. Сб. док. M-Л. 1928. С. 25.
  (Примечание)
  986
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 2100. Л. 94-96.
  (Примечание)
  987
  См.: Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т. 1. С. 72.
  (Примечание)
  988
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 2100. Л. 98.
  (Примечание)
  989
  См.: "Манифест первого всероссийского почтово-телеграфного съезда". 24 ноября 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 2100. Т. 2. С. 1.
  (Примечание)
  990
  См.: Письмо И.Н. Дербенева братьям. 26 ноября 1905 года // ГАИО. Ф. 154. Оп. 1. Д. 609. Л. 98.
  (Примечание)
  991
  См.: Письмо И.Н. Дербенева братьям. 12 января 1906 года // Там же. Л. 104.
  (Примечание)
  992
  См.: Письмо Петербургского биржевого комитета к торгово-промышленным сообществам России. Начало декабря 1905 года // ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 235. Л. 26-26об.
  (Примечание)
  993
  См.: Доклад Ю.П. Гужона Московскому биржевому комитету. 6 февраля 1906 года // Там же. Л. 74-76.
  (Примечание)
  994
  См.: Декабрьское восстание в Москве 1905 года. М., 1920. С. 221.
  (Примечание)
  995
  См.: Письмо М. Горького Е.П. Пешковой. 2 декабря 1905 года // Горький М. Собр. соч. в 30-ти томах Т. 28. М., 1954. С. 396.
  (Примечание)
  996
  См.: Выписка из письма служащего на телеграфе в 53-м отделении г. Петербурга. 15 ноября 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 2100. С. 105об.
  (Примечание)
  997
  Князь С.И. Шаховской выдавал денежные пособия для организации забастовок на фабриках Гоппера, Ронталлера, Миронова, Кушнерева, Союзу столяров и др. См.: Протокол допроса Н.П. Шмидта. 21 декабря 1905 года // ГАРФ. Ф. 63. Оп. 14. Д. 839. Л. 39об.
  (Примечание)
  998
  См.: Анонимное письмо, полученное графом С.Ю. Витте. 2 декабря 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 2203. Л. 102-ЮЗ.
  В письме сообщалось:
  "всей анархией командует "стачечный комитет", находящий в Москве... сюда входят Стыранкевич (главный их президент), Лидовы, А.Б. Розенблюм, Коссовский, Муравьев, Калашников, Левицкий (все они присяжные поверенные и адвокаты)... главным агентом по развозке прокламаций этого почтенного бюро состоит простая баба Елизавета Сергеевна, пользующаяся у них особым почетом. Прокламации, револьверы и патроны возит по железным вагонам в простых базарных открытых корзинах, покрытыми сверху сухарями, яблоками и т.д. Ее постоянное местожительство Иваново-Вознесенск, где все ее знают отлично. Под настоящим именем она разъезжает очень часто в разные города Ригу, Орел, Ревель, Литву - ее район действий северо-западный край"
   // Там же Л. 2-3.
  (Примечание)
  999
  О забастовке в "Товарищество Прохоровской мануфактуры", в ходе которой хозяину предприятия Н.И. Прохорову были предъявлены претензии рабочими. См.: Донесение фабричного инспектора московской губернии. 3 февраля 1898 года. // РГИА. Ф. 23. Оп. 30. д. 11. Л. 55-57
  (Примечание)
  1000
  Письмо Московского обер-полицмейстера в Департамент полиции. 6 июня 1897 года. // ГАРФ. Ф. 102. Д-3. 1896. Д. 606. Ч. 2. Л. 271-271об.
  (Примечание)
  1001
  Протокол допроса С. Дмитреева. 23 февраля 1906 года // ГАРФ. Ф. 63. Оп. 14. Д. 65. Т. 1. Л. 524-527.
  (Примечание)
  1002
  См.: Протокол допроса А. Папе. 20 января 1906 года // Там же. Л. 250.
  (Примечание)
  1003
  См.: Анонимное письмо о преступной агитации, ведущейся на фабрике "Товарищества Прохоровской мануфактуры" в Московское охранное отделение. 14 января 1906 года // ГАРФ. Ф. 63. Оп. 14. Д. 785. Т. 2. Л. 180-182.
  (Примечание)
  1004
  Об этом сообщал в своем письме в Иваново И.Н. Дербенев. Как он писал, фабрикант Н.И. Прохоров отправил семью за границу, а сам руководит действиями революционной боевой дружиной, держит в плену нескольких городовых, демонстрируя их своим рабочим с похвальбой. См.: Письмо И.Н. Дербенева братьям. 14 декабря 1905 года. // ГАИО. Ф. 154. Оп. 1. Д. 609. Л. 114.
  (Примечание)
  1005
  См.: Протокол допроса Н.П. Шмидта. 21 декабря 1905 года. // ГАРФ. Ф. 63. Оп. 14. Д. 839 Л. 53.
  В ходе следствия Н.П. Шмидт объяснял факты закупки им оружия исходя из чисто оборонительных соображений. Он говорил, что опасался нападений на его фабрику черносотенцев, т.е. просто старался защитить свою собственность. Однако рабочие использовали оружие в других целях, но его вина в этом лишь только в том, что он легкомысленно доверился обещаниям работников не употреблять оружие иначе как против "черной сотни". // Там же. Л. 39.
  (Примечание)
  1006
  См.: Андриканис Е. Хозяин "чертога гнезда". М., 1975. С. 211-212.
  (Примечание)
  1007
  См.: Тыркова-Вильямс А.В. На путях к свободе. М., 2007. С. 70.
  (Примечание)
  1008
  Письмо Любарской-Письменной вел.кн. Ксении Александровне. 10 сентября. 1906 года. // ГАРФ. Ф. 662. Оп. 1. Д. 80. Л. 9-9об.
  (Примечание)
  1009
  См.: Письмо И.Н. Дербенева братьям. 17 декабря 1905 года // ГАИО.Ф. 154. Оп. 1. Д. 609. Л. 116.
  (Примечание)
  1010
  См.: Погребинский А.П. Очерки истории финансов дореволюционной России. М., 1954. С. 212-213.
  (Примечание)
  1011
  См.: Письмо управляющего московской конторой Государственного банка управляющему Госбанков С.И. Тимашеву. 19 января 1906 года. // РГИА. Ф. 587. Оп. 40. Д. 1161. Л. 124-125.
  (Примечание)
  1012
  См.: Письмо управляющего московской конторой Государственного банка управляющему Госбанком С.И. Тимашеву. 28 января 1905 года. // Там же. С. 158об.
  (Примечание)
  1013
  См.: Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 168.
  (Примечание)
  1014
  См.: Извольский А.П. Воспоминания. М., 1989. С. 72.
  (Примечание)
  1015
  См.: Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформы П. Д. Киселева. Т. 2. М., 1958. С. 113.
  (Примечание)
  1016
  Материалы исследований из разных регионов страны хранятся в фондах Министерства государственных имуществ. См.: РГИА. Ф. 398. Оп. 12. Д. 4338а.
  (Примечание)
  1017
  Некоторые материалы обследования российских губерний по практике наследования имущества опубликованы в ряде номеров "Журнала Министерства государственных имуществ" за 1862 год. См.: Барыков Ф. Обычаи наследования у государственных крестьян // Журнал министерства государственных имуществ. 1862. ?9. С. 4.
  (Примечание)
  1018
  См.: Там же. С. 5.
  (Примечание)
  1019
  См.: Там же. С. 6-7.
  (Примечание)
  1020
  Об инвентарной реформе см.: Захарова Л.Г. Самодержавие и отмена крепостного права. 1856-1861 годы. М., 1984. С. 40; Ружицкая И.В. Законодательная деятельность в царствование императора Николая I. М., 2005. С. 111-112.
  (Примечание)
  1021
  См.: Семенов-Тян-Шанский П.П. Мемуары. Т. 3. Пг., 1915. С. 80.
  (Примечание)
  1022
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1023
  См.: Там же. С. 229.
  (Примечание)
  1024
  Председатель Редакционных комиссий А.Я. Ростовцев неоднократно повторял:
  "Нет, господа, ломать истории я вам не позволю, я не профессор и не буду вам объяснять, как образовалась у нас община. В нашей литературе много об этом рассуждений споров; но у нас община есть и, следовательно, еще нужна, мы и должны ее сохранить. Ломать мы ничего не должны. Когда вы говорите о свободе, я вам уступаю: отворите, как хотите широко ворота для выхода всякого крестьянина из общины, но не ломайте общины, - пусть она останется"
  // См.: Семенов Н.П. Освобождение крестьян в царствование императора Александра II. Хроника деятельности комиссий по крестьянскому делу. Т. 2. СПб., 1890. С. 383.
  (Примечание)
  1025
  См.: Семенов-Тян-Шанский П. П. Мемуары. Т. 3. С. 230.
  (Примечание)
  1026
  См.: Изгоев А.С. Общинное право. СПб., 1906. С. 15.
  (Примечание)
  1027
  По реформе 1861 года крестьяне должны были заплатить за землю огромные суммы: выкупная стоимость земли на 80% превышала рыночную. По дореформенным ценам крестьянские наделы стоили 544 млн. руб. , а в период реформы их оценили почти в 900 млн. руб. В результате помещичьи долги казне были переложены на крестьянство и под видом выкупных платежей за землю они оплачивали и выкуп себя у помещиков. Правительство дало крестьянам рассрочку выплат на 49,5 лет при 5% годовых. В итоге к 1905 году крестьяне заплатили за землю 1544 млн. руб. , т.е. намного больше. // См.: Лосицкий А. Выкупная операция. СПб., 1906. С. 14.
  (Примечание)
  1028
  Комиссия собиралась в Петербурге с ноября 1872 по апрель 1873 года. Всего состоялось 52 ее заседания. См.: Журналы "Комиссии для исследования нынешнего положения сельскохозяйственного производства и сельской производительности в России" // РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 3652а.
  (Примечание)
  1029
  См.: Брежский Н. Общинный быт и хозяйственная необеспеченность крестьян. СПб., 1899. С. 15.
  (Примечание)
  1030
  См.: Стенографические отчеты лиц, приглашенных в Высочайшую учрежденную комиссию для исследования нынешнего положения сельского хозяйства и сельской производительности. 6 декабря 1872 года// РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 3652 (2). Л. 13.
  (Примечание)
  1031
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1032
  См.: РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 3652а. Л. 19об.
  (Примечание)
  1033
  Подробно о работе комиссии П.А. Валуева см.: Чернуха В.Г. Крестьянский вопрос в правительственной политике России в 60-70-х годах. Л. 1972. С. 163-164.
  (Примечание)
  1034
  Рекомендуем произведения Г.И. Успенского "Разоренье", "Из деревенского дневника", "Новые времена - новые заботы" и др. // Успенский Г.И. Собр. соч. в 9-ти томах. М., 1956. Т. 2-4.
  (Примечание)
  1035
  За четыре месяца после объявления Манифеста 19 февраля 1861 года было зафиксировано 647 крестьянских бунтов - столько же, сколько за все тридцатилетнее царствование Николая I // См.: Чернышев И.В. Откуда пошла крестьянская бедность в России. Пг. 1917. С. 43.
  (Примечание)
  1036
  См.: Передовая // Московские ведомости. 1885.17 сентября.
  (Примечание)
  1037
  См.: Правила "О привидении в известность пространства крестьянских земель посредством съемки их на планы". 11 июня 1877 года // РГИА. Ф. 1291. Оп. 53. Д. 1. Л. 191а-ю.
  (Примечание)
  1038
  Фактический материал о надеждах крестьянства на уравнительный передел земель в 1878-1880 годах содержится в РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 1081
  (Примечание)
  1039
  Например, См.: Донесение Новгородского губернатора в МВД. 8 августа 1879 года // Там же. Л. 307об.
  (Примечание)
  1040
  См.: Там же. Л. 120.
  (Примечание)
  1041
  См.: Циркуляр Министерства внутренних дел губернаторам. 27 марта 1881 года// РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Д. 676. Л. 6.
  (Примечание)
  1042
  См.: Победоносцев К.П. Курс гражданского права. Т. 1. М., 2005. С. 466-479.
  (Примечание)
  1043
  См. Ефименко А. Исследования народной жизни. М., 1884. С. 139.
  (Примечание)
  1044
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1045
  См.: Кочаровский К. Народное право. М., 1906. С. 137.
  (Примечание)
  1046
  См.: РГАДА. Ф. 1288. Оп. 1. Д. 3356. Л. 3.
  (Примечание)
  1047
  Никольский А. Земля, община и труд. СПб., 1902. С. 110-111,113.
  Приведем еще одно любопытное высказывание:
  "Наш культурный мир и крестьянский мир - это два полюса, которые, как бы, близко не стояли друг к другу, остаются взаимно чужими. Вот где объяснение того факта, что сельский крестьянский мир в своей внутренней жизни, обособленный от не крестьянского мира, относится к последнему, не то чтобы недоверчиво, а примерно так, как мы относимся к тому, что происходит на театральной сцене: сморим, иногда любуемся и трогаемся, но ни на минуту не забываем, что это не настоящее"
   // Там же. С. 143-144.
  (Примечание)
  1048
  См.: Амфитеатров А.В. Указ. соч. С. 320.
  (Примечание)
  1049
  См.: Пругавин В. Русская поземельная община в трудах ее местных исследователей. М., 1888. С. 10.
  (Примечание)
  1050
  См.: Н.М. Чукмолдинов. Мои воспоминания. СПб., 1899. Ч. 1. С. 16.
  (Примечание)
  1051
  См.: Там же. С. 56.
  (Примечание)
  1052
  См.: Белдыцкий Н.П. В парме. Очерки северной части Чердынского уезда // В кн.: В парме. Пермь. 1988. С. 363-365, 373.
  (Примечание)
  1053
  См.: Монякова О.А. Ковровские старообрядцы и офени: грани взаимоотношений // В кн.: Старообрядчество: история, культура, современность. Великий Новгород. 2010. С. 333.
  (Примечание)
  1054
  См.: Церковно-приходская летопись Ковровского уезда Владимирской губернии. Л. 11-12 // Частное собрание настоятеля единоверческого храма г. Куровское Московской области о. Д. Кузнецова.
  (Примечание)
  1055
  См.: Добротворский Н. Раскольничья община на Вятке // Русские ведомости. 1884. 24 января.
  (Примечание)
  1056
  См.: Он же // Русские ведомости. 1884. 26 января.
  (Примечание)
  1057
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1058
  См.: РГИА. Ф. 1291. Оп. 53. Д. 1.
  (Примечание)
  1059
  См.: Размежевание земель. Письмо из Вятки о волнениях в Орловском уезде Вятской губернии // Голос. 1880. 17 ноября.
  (Примечание)
  1060
  См.: Всеподданнейший рапорт И.И. Шамшина. 14 сентября 1881 года. С. 3 // Библиотека РГИА.
  (Примечание)
  1061
  См.: Всеподданнейший рапорт С.М. Мордвинова. 5 октября 1881 года. С. 17. // Там же.
  (Примечание)
  1062
  См. Астырев Н.М. В волостных писарях. М., 1896. С. 217.
  (Примечание)
  1063
  См.: Емелях Л.И. Антиклерикальное движение крестьян в период первой русской революции. М-Л. 1965. С. 126,128.
  (Примечание)
  1064
  См.: Сухова О.А. Десять мифов крестьянского сознания. М., 2008. С. 511-512.
  (Примечание)
  1065
  См.: Безгин В. Б. Крестьянская повседневность. Тамбов. 2004. С. 237-262.
  (Примечание)
  1066
  См.: Справка к проекту закона о старообрядческих общинах // РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 602. Л. 67.
  (Примечание)
  1067
  См.: ГАРФ. Ф. 1099. Оп. 1. Д. 867. Л. 3-4.
  (Примечание)
  1068
  См.: Ниякий В.В. Нижегородская деревня. Горький, 1981. С. 32-33.
  (Примечание)
  1069
  См.: Чернышев И.В. Аграрно-крестьянская политика России за 150 лет. Пг., 1918. С. 255.
  (Примечание)
  1070
  Та же Л.И. Емелях приводит обширный фактический материал о том, как священники, чтобы спасти от разгрома крестьян помещичьи усадьбы, опечатывали их церковными печатями, вывешивали тексты оградительных молитв "от поджога бунтовщиками", "от грабежа" и т.д. // Емелях Л.И. Антиклерикальное движение крестьян в период первой русской революции. М.; Л., 1965. С. 48-66.
  (Примечание)
  1071
  См.: Якушкин Е.И. Заметки о влиянии религиозных верований и предрассудков на народные юридические обычаи и понятия // Этнографическое обозрение. 1891. ? 2. С. 4.
  (Примечание)
  1072
  См.: Сенатов В. Сошествие Христа в ад // Правда. 1921. 1 мая.
  В. Сенатов - известный дореволюционный деятель, беспоповец. Писал работы о старообрядчестве, его значении, эсхатологии и т.д. После революции влился в ряды новой власти, обличал власть имущих царской России.
  (Примечание)
  1073
  См.: Аграрное движение в 1905-07 годах. Материалы и документы. Т. 1. М.; Л., 1925. С. 519.
  (Примечание)
  1074
  Здесь нужно напомнить, что и в рамках старообрядческой общности также продолжало усиливаться взаимное удаление богатых промышленных верхов и рабоче-крестьянских низов. К началу XX века существовавшее расхождение дополнилось хозяйскими либеральными пристрастиями далекими от народных масс. Даже решение насущных конфессиональных потребностей в русле либерального принципа свободы вероисповедания мало привлекало рядовых единоверцев.
  (Примечание)
  1075
  См.: Выступление министра внутренних дел В.К. Плеве на заседании Государственного совета по делу об учреждении старост в промышленных заведениях. 7 мая 1903 года // РГИА. Ф. 1153. Оп. 1. Д. 153. Л. 96.
  (Примечание)
  1076
  См.: Там же. С. 9.
  (Примечание)
  1077
  См.: Мануйлов А.А. Очерки по крестьянскому вопросу. М., 1904. С. 8.
  (Примечание)
  1078
  См.: Передовая // Русские ведомости. 1902.13 февраля.
  (Примечание)
  1079
  См.: Передовая // Русские ведомости. 1902. 14 марта.
  (Примечание)
  1080
  См.: Стенографические протоколы заседаний Высочайше утвержденного особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности. 5 января 1905 года // РГИА. Ф. 1233. Оп. 1. Д. 19. С. 56-57.
  (Примечание)
  1081
  См.: Выступление А.А. Риттиха . 8 декабря 1904 года // РГИА. Ф. 1233. Оп. 1. Д. 18. Л. 403-404.
  (Примечание)
  1082
  См.: Выступление Н.А. Хвостова. 22 декабря 1904 года // Там же. Л. 317.
  (Примечание)
  1083
  Приговор ивановского сельского общества балашовского уезда Самарской губернии. 29 марта 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 80. Ч. 5. Л. З-Зоб.
  (Примечание)
  1084
  См.: Труды III съезда уполномоченных дворянских обществ 32 губерний. 27 марта - 2 апреля 1907 года. СПб., 1907. С. 247-249. (выступление Я.А. Ушакова).
  (Примечание)
  1085
  Там же. С. 264. (выступление Н.Е. Маркова).
  (Примечание)
  1086
  Выдержка из перлюстрированного письма. 10 января 1906 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1906 (И). Д. 5. Ч. 57 Л. 3.
  (Примечание)
  1087
  Подробно о деятельности этой организации см.: Колесниченко Д.А. Всероссийский крестьянский союз в 1905-1907 годах. М., 2006.
  (Примечание)
  1088
  См.: Донесение начальника Саратовского охранного отделения в департамент полиции. 2 июня 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. Д. 80. 4.5. Л. 18.
  (Примечание)
  1089
  См.: Сообщение российского телеграфного агенства. 27 июня 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 1000. Ч. 1. Т. 2. Л. 120.
  (Примечание)
  1090
  См.: Веселовский Б.Б. Крестьянский вопрос и крестьянское движение в России (1902-1906 годы). СПб., 1907. С. 41.
  (Примечание)
  1091
  См.: Данилов В.П. Крестьянская революция в России // Политические партии в российских революциях в начале XX века. М., 2005. С. 33, 35.
  (Примечание)
  1092
  См.: Доклад Воронежского губернского жандармского управления в МВД. 25 марта 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. Д-7. 1904. Д. 2. Ч. И. Л. 44.
  (Примечание)
  1093
  См.: Письмо председателя кирсановской управы управляющему МВД П.Н. Дурново. 1 декабря 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1905. Д. 2555. Л. 373-373об.
  (Примечание)
  1094
  См.: Государственная Дума. Стенографический отчет. Сессия 1. заседание 8 от 13 мая 1906 года. СПб., 1906. Стб. 321 -324.
  (Примечание)
  1095
  См.: Сенчакова Л.Т. Крестьянской движение. М., 1989. С. 71.
  (Примечание)
  1096
  См.: Выступление Ф. М. Онипко (Ставропольская губ. ) // Государственная Дума. Стенографический отчет. Сессия 1. Заседание 14 от 24 мая 1906 год. Стб. 623.
  (Примечание)
  1097
  См.: Выступление Оранского (Харьковская губ. ) // Там же. Заседание 14 от 24 мая 1906 года. Стб. 607.
  (Примечание)
  1098
  Один из трудовиков - А.И. Аникин (Саратовская губ.) заявил:
  "Даже заграничные рантье, французский буржуа и тот добродушно стрижет купоны русских земельных бумаг и кладет себе в карман крупный куш, почитывая за кружкой доброго вина газету о далекой варварской России, той России, где люди так глупы, что дают от своих Богом данных богатств наживаться другим, а сами пухнут с голоду".
   // Там же. Заседание 16 от 27 мая 1906 года. Стб. 689.
  (Примечание)
  1099
  Выступление А.Ф. Аладьина (Симбирская губ.) // Там же. Заседание 18 от 30 мая 1906 года. Стб. 841.
  (Примечание)
  1100
  См.: Гинее В.Н. Борьба за крестьянство и кризис русского нео-народничества. Л., 1983. С. 109-110.
  (Примечание)
  1101
  Вот, к примеру, отрывок из выступления депутата Меркулова (Курская губ. ):
  "Видимо нам все добра желают, каждый хочет помочь нам и, разумеется, каждый по-своему хочет помочь... профессор Гейден считает себя в праве решать о крестьянах, потому что его выбирали тоже и крестьяне. Депутат Стахович рассказывает о пожеланиях крестьянства, профессор Петражицкий с умилением напоминает о том, как приятно, как любо каждому человеку иметь частную собственность"
  // Государственная дума. Стенографический отчет. Сессия 1. Заседание 18 от 30 мая 1906 года. Стб. 819-820.
  (Примечание)
  1102
  См.: Письма члена I-ой Государственной думы крестьянина Казанской губернии М. Н. Герасимова отцу. 30 июня 1906 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1906 (II). Д. 717. Л. 155 об, 160.
  (Примечание)
  1103
  См.: Там же. Л. 157об, 160.
  (Примечание)
  1104
  См.: Крыжановский С.Е. Воспоминания. Берлин 1938. С. 84.
  (Примечание)
  1105
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. II Созыв. Сессия 2. Т. 1. Заседание 5 от 6 марта 1907 года. Стб. 106-120.
  (Примечание)
  1106
  См.: Выписка из письма члена Государственной думы Попова в Женеву. 10 мая 1907 года // ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 203. Л. 23.
  (Примечание)
  1107
  См.: Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1979. С. 372-373.
  (Примечание)
  1108
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. II созыв. Сессия 2. Т. 1. Заседание 12 от 19 марта 1907 года. Стб. 737.
  (Примечание)
  1109
  См.: Выступление А.Е. Киселева (Тамбовская губ.) // Там же. Заседание 26 от 12 апреля 1907 года. Стб. 1947, 1950.
  (Примечание)
  1110
  См.: Выступление Д.Л. Зимина (Симбирская губ. ) // Там же. Заседание 12 от 19 марта 1907 года. Стб. 764.
  (Примечание)
  1111
  Справедливости ради следует напомнить о проведении всероссийских старообрядческих съездов, начавших собираться ежегодно с начала XX века. Эти мероприятия представляли собой инициативу группы староверов-поповцев и всегда ограничивались лишь рамками поповской белокриницкой иерархии. Впоследствии проведение съездов взяли в руки либерально настроенные промышленники из этого согласия во главе с братьями Рябушинскими. Они стремились превратить съезды в посредника между всем старообрядческим миром и властями. Однако эту попытку вряд ли можно назвать удачной. Да и сами съезды не отличались массовостью, состав участников этих мероприятий, как правило, насчитывал около 100 человек. Лишь отдельные форумы (например - VII-ой съезд в 1905 году) собирали около 300 делегатов. На эти съезды приезжал устоявшийся круг людей, ориентированный на руководство. Участие простых староверов в мероприятиях правых было несомненно гораздо большим.
  (Примечание)
  1112
  См.: Избирательная программа, принятая I Всероссийским съездом уполномоченных отделов Союза русского народа и обязательная для всех ее отделов. 21 сентября 1906 года // Правые партии. Документы и материалы. Т. 1. М., 1998. С. 190.
  К этому нужно добавить и критику правыми официальной русской церкви. По их мнению, в синодальный период православие утратило в Петербурге свою мощь и искренность. Лидеры правого движения требовали ликвидировать Обер-прокурорство и ввести практику выборности приходских священников.
  (Примечание)
  1113
  См.: Адрес от двух тысяч старообрядцев поморского согласия Ковенской губернии. 13 января 1906 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 185. Д. 98. Л. 64-65об.
  (Примечание)
  1114
  Такие заявлениями преобладали на собрании старообрядцев-поповцев, так и не признавших "Окружного послания" 1862 года, и называвшихся "противоокружниками". См.: Съезд старообрядцев // Новое время. 1906. 21 сентября.
  (Примечание)
  1115
  См.: Выступление А.X. Давыдова от имени 46 тысяч старообрядцев // Подробный отчет о Третьем Всероссийском съезде людей земли русской в Киеве. 1 октября 1906 года. М., 1906. С. 67-68.
  (Примечание)
  1116
  См.: Там же. С. 175.
  (Примечание)
  1117
  См.: Правы партии. Документы и материалы. Т. 1. С. 194.
  (Примечание)
  1118
  Один из известных деятелей правых В.А. Балашов говорил:
  "Я, к сожалению, вижу по настроению собрания, что объединения в одну могучую организацию единого Союза Русского народа, кажется, не осуществится на этом съезде"
   // Подробный отчет о Третьем Всероссийском съезде людей земли русской в Киеве. С. 57.
  (Примечание)
  1119
  Там же. С. 69.
  (Примечание)
  1120
  Речь шла о Б.В. Никольском, который назидательно пытался разъяснять участникам съезда, что и как нужно делать // Там же. С. 68.
  (Примечание)
  1121
  Там же. С. 52-53.
  (Примечание)
  1122
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1909. Д. 5. Ч. 34. Л. 169-170.
  (Примечание)
  1123
  См.: Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания. Кн. 2. М., 1992. С. 309-310.
  (Примечание)
  1124
  См.: Высочайше утвержденные правила о порядке рассмотрения Государственной росписи доходов и расходов, а равно о производстве из казны расходов росписью непредусмотренных. 8 марта 1906 года // ПСЗ-З. ?27503. Т. 26. Отд. 1. СПб., 1909. С. 223-224.
  (Примечание)
  1125
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв III. Сессия 1. Часть 1. Заседание 11 от 27 ноября 1907 года. Стб. 636-637.
  (Примечание)
  1126
  См.: Там же. Стб. 668-669.
  (Примечание)
  1127
  См.: Там же. Заседание 20 от 15 января 1908 года. Стб. 1275- 1276.
  (Примечание)
  1128
  См.: Там же. Заседание 11 от 27 ноября 1907 года. Стб. 602, 604.
  (Примечание)
  1129
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 2. Заседание 52 от 16 февраля 1909 года. Стб. 1663.
  (Примечание)
  1130
  См.: Передовая // Утро России. 1910. 4 сентября.
  (Примечание)
  1131
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 4. Часть 3. Стб. 3971-3990.
  (Примечание)
  1132
  См.: Выступление А.И. Гучкова. // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия. 2. Часть 1. Заседание 28 от 8 декабря 1908 года. Стб. 2355-2357.
  (Примечание)
  1133
  См.: Запрос о деятельности кредитной канцелярии и г. Давыдова // Утро России. 1910. 13 февраля; Кредитная канцелярия и Б.Ф. Малишевский // Утро России. 1910. 9 марта.
  (Примечание)
  1134
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. IV созыв. Сессия 1. Часть 2. Заседание 42 от 10 мая 1913 года. Стб. 952.
  (Примечание)
  1135
  См.: Выступление В.В. Жуковского // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 2. Заседание 52 от 16 февраля 1909 года. Стб. 1811-1812.
  (Примечание)
  1136
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. IV созыв. Сессия 1. Часть 2. Заседание 43 от 11 мая 1913 года. Стб. 985-986.
  (Примечание)
  1137
  См.: Выступление А.И. Шингарева // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия V. Часть 2. Заседание 79 от 29 февраля 1912 года. Стб. 3278.
  (Примечание)
  1138
  См.: Выступление А.И. Коновалова // Государственная дума. Стенографические отчеты. IV созыв. Сессия 1. Часть 1. Заседание 11 от 13 декабря 1912 года. Стб. 659.
  (Примечание)
  1139
  См.: Выступление А.И. Коновалова // Государственная дума. Стенографические отчеты. IV созыв. Сессия 1. Часть 2. Заседание 43 от 11 мая 1913 года. Стб. 1073-1074.
  (Примечание)
  1140
  См.: Труды IV-го очередного Съезда представителей промышленности и торговли. 11-13 ноября 1909 года. СПб., 1910. С. 40.
  (Примечание)
  1141
  См.: Труды VIII-го очередного Съезда представителей промышленности и торговли. 2-4 мая 1914 года. Пг' 1915. С. 37.
  (Примечание)
  1142
  См.: Промышленность и торговля в законодательных учреждениях // Доклад совета Съездов представителей промышленности и торговли VI-му очередному съезду. Ч. 1. СПб., 1912. С. XIV (Предисловие).
  (Примечание)
  1143
  См.: Выступление А.Д. Протопопова // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 1. Заседание 79 от 13 марта 1909 года. Стб. 654.
  (Примечание)
  1144
  См.: Выступление М.А. Сушкова (Курская губ.) // Там же. Стб. 681.
  (Примечание)
  1145
  См.: Шебалдин Ю.Н. Государственный бюджет Царской России в начале XX века// Исторические записки. Т. 65. М., 1959. С. 174.
  (Примечание)
  1146
  См.: Тимашев С.И. Автобиографические записки // С.И. Тимашев. Жизнь и деятельность / Публикация А.Л. Вычугжанина). Тюмень, 2006. С. 257.
  (Примечание)
  1147
  См.: Выступление В.И. Тимирязева // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 1. Заседание 79 от 13 марта 1909 года. Стб. 637.
  (Примечание)
  1148
  См.: Письмо Министерства торговли и промышленности за подписью Н.П. Лангового в Совет Съездов представителей промышленности и торговли. 18 сентября 1909 года // РГИА. Ф. 32. Оп. 1. Д. 888. Л. 25-25об.
  (Примечание)
  1149
  См.: Речь Г.А. Крестовникова в Московском биржевом комитете в ходе визита Министра торговли и промышленности С.И. Тимашева. 9 ноября 1909 года // ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 339. Л. 12об.
  (Примечание)
  1150
  См.: Записка Н.П. Лангового по вопросу о ходе подготовительных работ по пересмотру таможенных договоров. 29 января 1913 года // РГИА. Ф. 23. Оп. 27. Д. 443. Л. 94о6-95.
  (Примечание)
  1151
  См.: Там же. С. 107-108.
  (Примечание)
  1152
  См.: Письмо таможенной комиссии в Государственную думу. 27 марта 1913 года // РГИА. Ф. 23. Оп. 18. Д. 129. Л. 8.
  (Примечание)
  1153
  См.: Особый журнал Совета министров "О подготовительных работах к пересмотру действующих торговых договоров с Австрией и Германией". 23 февраля 1912 // РГИА. 1282. Оп. 1. Д. 1196. Л. 64-66.
  (Примечание)
  1154
  См.: Немцы и мы // Русское слово. 1912. 28 февраля.
  (Примечание)
  1155
  См.: Озеров И.X. К торговому договору с Германией // Русское слово. 1912. 4 марта.
  (Примечание)
  1156
  См.: Журналы заседаний VIII-го очередного съезда представителей промышленности и торговли. 2-4 мая 1914 года // ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 256. Л. 325-347.
  (Примечание)
  1157
  См.: Субботин Ю.Ф. Россия и Германия: партнеры и противники. М., 1996. С. 206.
  (Примечание)
  1158
  См.: Иностранное предпринимательство и зарубежные инвестиции в России. Сборник статей, (под рук. В.И. Бовыкина). М., 1997. С. 318.
  (Примечание)
  1159
  См.: Статистический ежегодник на 1913 года. СПб., 1913. С. 165.
  (Примечание)
  1160
  Уральские металлургические заводы представляли собой разные производства. Всего в регионе к этому времени насчитывалось 121 предприятие, из них только 14 принадлежало казне, остальные частным лицам. Но на самом деле число владельцев было гораздо меньше: все частные заводы находились в руках приблизительно 30-ти лиц и компаний. Все заводы обладали большими земельными латифундиями, отсутствовала развитая транспортная система, производства работали на древесном топливе, а не на угле, как на юге, что существенно снижало выплавку. В результате оборачиваемость капиталов на уральских предприятиях намного уступала южным, не испытывающим недостатка в финансовых ресурсах // Кафенгауз Л.Б. Синдикаты в русской железной промышленности. М., 1910. С. 13, 17.
  (Примечание)
  1161
  См.: Каменский П.В. Значение торгово-промышленных трестов на западе и у нас. М., 1909. С. 5.
  (Примечание)
  1162
  О сотрудничестве уральских металлургических заводов и торгового дома Вогау см.: Вяткин М.В. Горнозаводской Урал в 1900-1917 годах. М., 1965. С. 198-202.
  (Примечание)
  1163
  См.: Стенограммы совещания о положении металлургической и машиностроительной промышленности. Май 1908 года. СПб., 1908. С. 31.
  (Примечание)
  1164
  См.: Там же. С. 88, 200, 202 и др.
  (Примечание)
  1165
  Там же. С. 205.
  (Примечание)
  1166
  См.: Выступление Ю.П. Гужона // Там же. С. 53-54.
  (Примечание)
  1167
  См, например, выступление П.В. Каменского // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 3. Заседание 79 от 13 марта 1909 года. Стб. 671.
  (Примечание)
  1168
  Журналы межведомственного совещания для обсуждения вопроса о синдикатах и трестах находятся в РГИА. Ф. 1276. Оп. 9. Д. 173.
  (Примечание)
  1169
  См.: Выступление В.И. Тимирязева // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 3. Заседание 79 от 13 марта 1909 года. Стб. 639-640.
  (Примечание)
  1170
  См.: Выступление А.И. Шингарева// Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 5. Часть 2. Заседание 68 от 15 февраля 1912 года. Стб. 2200.
  (Примечание)
  1171
  См.: Выступление В.И. Дзюбинского // Там же. Стб. 2209.
  (Примечание)
  1172
  См.: Промышленность и торговля в законодательных учреждениях. 1907-1912 годы // Доклад Совета Съездов представителей промышленности и торговли VI-ому очередному съезду. Ч. 1. СПб., 1912. С. 52.
  (Примечание)
  1173
  См.: Записка М.П. Рябушинского "Цель нашей работы" об итогах деятельности концерна Рябушинских и планах дальнейшей экспансии. Ноябрь 1916 года // Материалы по истории СССР. Т. 6. М., 1959. С. 630.
  (Примечание)
  1174
  См.: Лаверычев В.Я. Монополистический капитализм в текстильной промышленности России. М., 1963. С. 48-49.
  Однако заметим, что в этой обстоятельной монографии противоборство петербургской и московской буржуазии рассматривалось лишь в качестве иллюстрации, подтверждавшей ленинский тезис о сращивании промышленного капитала с банковским, и создания монополий.
  (Примечание)
  1175
  Если к XX веку Волжско-Камский и Московский купеческий банк по ключевым финансовым показателям занимали первое и второе место, то к 1914 году они переместились на шестую и, соответственно, восьмую сточку. См.: Гиндин И.Ф., Шепелев Л.Е. Банковские монополии в России накануне Великой октябрьской революции // Исторические записки. М., 1960. Т. 66. С. 21.
  (Примечание)
  1176
  См:.Гиндин И.Ф. Московские банки в период имперализма (1900-1917 годы) // Исторические записки. Т. 58. М., 1956. С. 100.
  (Примечание)
  1177
  См.: Банковские дельцы из чиновников // Утро России. 1910. 8 сентября; Экономические заметки // Утро России. 1910. 19 сентября.
  (Примечание)
  1178
  Подробно о соглашениях между петербургскими и московскими банками в 1911-1914 годах см.: Петров Ю.А. Коммерческие банки Москвы (конец XIX века - 1914 год). М., 1998. С. 144-149.
  (Примечание)
  1179
  См.: Там же. С. 231.
  (Примечание)
  1180
  См.: РГИА. Ф. 595. Оп. 2. Д. 362. Л. 82, 87.
  (Примечание)
  1181
  См.: Промышленность и торговля // Утро России. 1910. 17 сентября.
  (Примечание)
  1182
  См.: Борьба Москвы с Петербургом // Утро России. 1911. 25 октября.
  (Примечание)
  1183
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 5. Часть 2. Заседание 81 от 1 марта 1912 года. Стб. 3465.
  (Примечание)
  1184
  См.: Бурышкин П.А. Москва купеческая. М., 1991. С. 250.
  Из состоявшихся ежегодных съездов в период 1906-1914 годов лишь один в 1907 году прошел в Первопрестольной. Даже, когда глава Московского биржевого комитета Г.А. Крестовников получил приглашение из Петербурга председательствовать на съезде, то он предпочел отказаться, сославшись на болезнь жены (родная сестра С.Т. Морозова, покончившего жизнь самоубийством в 1905 году). После его отказа не поехали на съезд и многие другие // Там же. С. 253.
  (Примечание)
  1185
  См.: Там же. С. 250.
  (Примечание)
  1186
  См.: Труды IV-го очередного Съезда представителей промышленности и торговли. 11-13 ноября 1909 года. С. 28-29.
  (Примечание)
  1187
  См.: Утро России. 1917. 11 марта.
  (Примечание)
  1188
  См.: Шаховской В.Н. Так проходит мирская слава. 1893-1917 годы // Русское возрождение. 1995. ?62. С. 155.
  (Примечание)
  1189
  См, например, Экономические беседы // Русские ведомости. 1909. 17 марта; 1909. 21 апреля; Гольдштейн И.М. Апология синдикатов // Русские ведомости. 1909. 8 декабря; Рябушинский В.П. Отечество и армия // Московский еженедельник. 1909. 2 мая; Четвериков С.И. Общество и промышленные союзы // Московский еженедельник. 1909. 5 декабря и др.
  (Примечание)
  1190
  См.: Розенталь И.С. "И вот общественное мнение!". Клубы в истории российской общественности (конец XVIII - начало XX века). М., 2007. С. 268.
  (Примечание)
  1191
  См.: Русское слово. 1912. 4 марта.
  (Примечание)
  1192
  По итогам дискуссий, состоявшихся в ходе этих встреч, был издан сборник статей профессоров, выступавших здесь. В предисловии В.П. Рябушинский писал:
  "Чувствуется прогресс и в России, но как медленно идем мы вперед; все еще вместо настоящих сооружений часто видишь декорации, главная цель которых скрывать трамплины для прыжков вперед по дороге житейского успеха".
  См.: Предисловие // Великая Россия. Сборник статей по военным и общественным вопросам. Кн. 2. М., 1911. С. 7.
  (Примечание)
  1193
  См.: Шарапов С.Ф. Русские исторические начала и их современное приложение. М., 1908. С. 14-15.
  (Примечание)
  1194
  В 1901-1916 годах в Московской городской думе, исходя их официальных анкет гласных, насчитывалось не более десятка старообрядцев.
  (Примечание)
  1195
  См.: Четвериков С.И. Безвозвратно ушедшая Россия. Берлин. Б. г. С. 53-54.
  (Примечание)
  1196
  См.: Агентурная записка Московского охранного отделения. 17 февраля 1911 года//ГАРФ. Ф. 102.00.1910. Д. 59. Л. А. Л. 27.
  (Примечание)
  1197
  См.: Бурышкин П.А. Москва купеческая. С. 275.
  (Примечание)
  1198
  Выступление В.С. Соколова 2-го (Костромская губ. ) // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 4. Часть 2. Заседание 71 от 2 марта 1911 года. Стб. 3422-3423.
  (Примечание)
  1199
  См.: Полмиллиарда // Новое время. 1911. 13 февраля.
  (Примечание)
  1200
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 4. Часть 2. Заседание 53 от 7 февраля 1911 года. Стб. 1466, 1469.
  (Примечание)
  1201
  См.: Бурышкин П.А. Указ соч. С. 276
  (Примечание)
  1202
  См.: Агентурная записка начальника московского охранного отделения в Департамент полиции. 24 мая 1912 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1912. Д. 130. Ч. 42. Л. 21-22.
  (Примечание)
  1203
  См.: Выборы в Государственный совет // Утро России. 1911. 12 октября.
  Заметим, что победа одного из братьев Стахеевых на выборах в Государственный совет, вопреки воле Председателя Московского биржевого комитета Г.А. Крестовникова, наделала в Петербурге немало шуму. После этого в столичном деловом мире возникает интерес к Стахеевым. Могущественный Глава Русско-Азиатского банка А.И. Путилов делает их торговый дом одной из базовых структур для экспансии в различные отрасли российской экономики.
  Подробно об этом интересном сюжете в книге: Китанина Т.М. Военно-инфляционный концерн в России. 1914-1917 годы. М., 1969.
  (Примечание)
  1204
  См.: Васильчиков Б.А. Воспоминания. М., 2002. С 91-92.
  В своих мемуарах князь Васильчиков задается любопытным вопросом:
  "И кто знает, это сравнительно мелочное чувство неудовлетворенного честолюбия, вместе с другими более глубокими побуждениями, быть может, в свое время уклонило немало купеческих миллионов на дело революции?"
   // Там же.
  (Примечание)
  1205
  См ..Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т. 1. С. 657.
  (Примечание)
  1206
  См.: Агентурная записка московского охранного отделения. 5 сентября 1912 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1912. Д. 27. Ч. 46. Л. Б. Л. 232об.
  В 1913 году на праздновании 300-летия дома Романовых купечество опять хотели разместить на задворках кремлевских залов, ссылаясь при этом на традицию придворного церемониала. И только личное вмешательство Николая II, повелевшего изменить установленное правило, позволило избежать скандала.
  См.: Рабенек Л. Москва и ее "хозяева" // Возрождение. 1960. ?105. С. 102-103.
  (Примечание)
  1207
  См,: Съезд прогрессистов. 11, 12 и 13 ноября 1912 года. СПб., 1913. С. 4.
  (Примечание)
  1208
  См.: Там же. С. 22-23.
  (Примечание)
  1209
  Подробно о деятельности прогрессивной партии в монографии: Селецкий В.Н. Прогрессизм как политическая партия и идейное направление в русском либерализме. М., 1996.
  (Примечание)
  1210
  См.: По делу о замещении должности Московского городского главы. Особый журнал Совета Министров. 27 ноября 1913 года // РГИА. Ф. 1276. Оп. 20. Д. 68. Л. 162об.
  (Примечание)
  1211
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1212
  См.: Дневник князя В.П. Мещерского // Гражданин. 1913. 1 декабря. С. 15.
  (Примечание)
  1213
  См.: Там же // Гражданин. 1913.17 ноября. С. 16.
  (Примечание)
  1214
  См.: Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания. Кн. 2. М., 1992. С. 204-208.
  (Примечание)
  1215
  См.: Дневник Н.П. Вишнякова // ЦИАМ. Ф. 1334. Оп. 1. Д. 20. Л. бЗоб.
  (Примечание)
  1216
  В современной литературе наиболее полно рассмотрение законопроекта о старообрядческих общинах в Государственной думе содержится в монографиях С. Фирсова и В. Рожкова.
  См.: Фирсов С.Л. Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х - 1918 г. г.). СПб., 2002; Протоирей Рожков В. Церковные вопросы в Государственной думе. М., 2004.
  (Примечание)
  1217
  Справедливости ради нужно отметить, что правооктябристкое единство давало сбои при голосовании и ранее, но только по гораздо мелким вопросам. Например, в феврале 1909 года октябристы, ведомые своим лидером А.И. Гучковым, не согласились с мнением правых и поддержали запрос социал-демократической фракции о преследовании профсоюзов, проголосовав вместе с оппозиционными силами
  См.: Вязигин А.С. "Гололобовский инцидент". Харьков, 1909.
  (Примечание)
  1218
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. 1 сессия. Часть 1. Заседание 12 от 23 ноября 1907 года. Стб. 727-728.
  (Примечание)
  1219
  О направлении старообрядческих дел // Слово. 1908. 26 января.
  (Примечание)
  1220
  См.: Журнал 3-го заседания комиссии по старообрядческим вопросам. 5 февраля 1908 года // РГИА. Ф. 1278. Оп. 2. Д. 3597. Л. 16.
  (Примечание)
  1221
  См.: Там же. С. 16.
  (Примечание)
  1222
  См. Каменский В.П. Вероисповедные и церковные вопросы в Государственной думе третьего созыва и отношение к ним "Союза 17-го октября". М., 1909. С. 37.
  (Примечание)
  1223
  См.: РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Л. 602. Л. 201-201об.
  (Примечание)
  1224
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв III. Сессия 2. Часть 4. Заседание 111 от 12 мая 1909 года. Стб. 1007.
  (Примечание)
  1225
  См.: Там же. Стб. 1025.
  (Примечание)
  1226
  См.: Там же. Стб. 1030.
  (Примечание)
  1227
  См.: Там же. Заседание 112 от 13 мая 1909 года. Стб. 1228-1229.
  (Примечание)
  1228
  См.: Выступление И.Л. Спирина (Московская губ.) //Там же. Стб. 1239.
  (Примечание)
  1229
  См.: Там же. Стб. 1228.
  Известный деятель РПЦ епископ Евлогий в ответ на страстную речь Милюкова назвал того нечестивым врагом церкви
  // Там же. Стб. 1265.
  (Примечание)
  1230
  См.: Там же. Заседание 113 от 15 мая 1909 года. Стб. 1386.
  (Примечание)
  1231
  См.: Там же. Стб. 1381.
  (Примечание)
  1232
  См.: Там же. Заседание 112 от 13 мая 1909 года. Стб. 1270.
  (Примечание)
  1233
  См.: Там же. Заседание 113 от 15 мая 1909 года. Стб. 1352-1353.
  (Примечание)
  1234
  См.: Там же. Стб. 1356.
  (Примечание)
  1235
  См.: Там же. Стб. 1352.
  (Примечание)
  1236
  См.: Там же. Стб. 1378-1379.
  (Примечание)
  1237
  См.: Там же. Стб. 1395-1396.
  (Примечание)
  1238
  См.: Выступление П.А. Столыпина // Там же. Заседание 116 от 22 мая 1909 года. Стб. 1851-1867.
  (Примечание)
  1239
  Служители Никольской единоверческой церкви на Рогожском кладбище писали П.Н. Дурново:
  "от московской администрации толку мало, она склонна с каким-то особым расположением относиться к старообрядцам и обращение к ней за разрешением возникающих между нами не согласий не обеспечивают нам возможность спокойного осуществления наших прав".
  См.: Письмо причта и старосты Никольской единоверческой церкви члену Государственного совета П.Н. Дурново. 17 декабря 1910 года// РГИА. Ф. 797. Оп. 80. Д. 582. Л. 2-4.
  (Примечание)
  1240
  См.: Старообрядцы у П.А. Столыпина // Современное слово. 1910. 26 января.
  (Примечание)
  1241
  См.: Старообрядческие депутации // Голос Москвы. 1910. 22 апреля.
  (Примечание)
  1242
  См.: РГИА. Ф. 1162. Оп. 3. Д. 42. Л. 605-606.
  (Примечание)
  1243
  См.: Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия V. Заседание 47 от 12 мая 1910 года. Стб. 2796-2797.
  (Примечание)
  1244
  См.: Там же. Стб. 2800.
  (Примечание)
  1245
  См.: Там же. Заседание 48 от 13 мая 1910 года. Стб. 2889.
  (Примечание)
  1246
  См.: Там же. Стб. 2919.
  (Примечание)
  1247
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1248
  См.: Там же. Заседание 47 от 12 мая 1910 года. Стб. 2816.
  (Примечание)
  1249
  См.: Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия V. Заседание 50 от 17 мая 1910 года. Стб. 3058.
  (Примечание)
  1250
  М.:. РГИА. Ф. 1162. Оп. 3. Д. 42. Л. 565.
  (Примечание)
  1251
  См.: Выписка из письма Н. Высотского к Н.П. Евреинову в Петербург. 20 мая 1910 года // ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 455. Л. 17.
  (Примечание)
  1252
  От Государственного совета в нее вошли П.Н. Дурново, П.М. Куломзин, П.П. Голицын, В.К. Саблер, А.А. Нарышкин, П.Д. Ревуцкий. От Государственной думы - А.С. Вязигин, М.К. Ермолаев, П.В. Каменский, А.И. Звегинцев, В.А. Караулов, В.А. Маклаков // РГИА. Ф. 1162. Оп. 3. Д. 43. С. 46.
  (Примечание)
  1253
  Состоялось шесть заседаний согласительной комиссии, их протоколы содержатся в РГИА. Ф. 1162. Оп. 3. Д. 43. Л. 361-382.
  (Примечание)
  1254
  См.: Журналы заседаний старообрядческой комиссии IV-ой Государственной думы // РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 607, 608.
  (Примечание)
  1255
  См.: Выборы // Русское слово. 1906. 7 апреля.
  (Примечание)
  1256
  См.: Сенин А.С. Александр Иванович Гучков. М., 1996. С. 20-24.
  (Примечание)
  1257
  См.: Там же. С. 25.
  (Примечание)
  1258
  См.: Выступление А.И. Гучкова // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 1. Часть 1. Стб. 138.
  (Примечание)
  1259
  См.: Соловьев К.А. Законодательная и исполнительная власть в России: механизмы взаимодействия (1906-1907 годы). М., 2012. С. 449.
  (Примечание)
  1260
  Савич Н.В. Воспоминания. СПб.; Дюссельдорф. 1993. С. 80.
  (Примечание)
  1261
  См.: Там же. С. 81.
  (Примечание)
  1262
  См.: Там же. С. 47-48.
  (Примечание)
  1263
  Суть конфликта заключалась в следующем. Столыпин внес в Государственную думу законопроект о введении земства в шести западных губерниях. Нижняя палата проголосовала за него, тогда как Государственный совет затем отверг этот законопроект. Возмущенный Столыпин, усматривая в случившемся интригу против себя, добился у Николая II роспуска думы на несколько дней, чтобы в этот срок утвердить законопроект указом императора, в порядке так называемой 87 статьи, минуя законодательную ветвь власти. Об этой своей инициативе премьер не поставил в известность своего соратника - Гучкова. И тому ничего не оставалось делать как подать в отставку с поста Председателя Государственной думы и уехать в длительную командировку на Дальний Восток.
  (Примечание)
  1264
  См.: Возможна ли торговая война с Америкой? // Утро России. 1911. 10 декабря; 11 декабря; 13 декабря.
  (Примечание)
  1265
  Мы использовали лишь некоторые ключевые работы по этой теме: Старцев В.И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917 годах. Л., 1977; Он же. Самодержавие и буржуазия Л., 1984; Аврех А.Я. Распад третьеиюньской монархии. М., 1985; Дякин В.С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны (1914-1917 годы). М., 1967; Гайда Ф.А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914-1917 годы). М., 2003; Вишневски Э. Либеральная оппозиция в России накануне первой мировой войны. М., 1994.
  (Примечание)
  1266
  Советский исследователь Г.Я. Аврех считал, что сколачивание думского большинства в первом и втором случае происходило по-разному. До войны эти усилия предпринимали лишь либеральные партии и организации, а во время нее - к объединению были подключены националисты и умеренно-правые: складывание такого альянса Аврех наглядно показал в своей монографии. Однако, этим ценным наблюдением, как мы покажем в настоящей работе, не исчерпывается вся суть политического объединительного процесса тех лет // См.: Аврех Г.Я. Распад третьеиюньской монархии. М., 1985. С. 66.
  (Примечание)
  1267
  Кривошеин А.В. (1857-1921) - с 1896 года помощник начальника переселенческого управления МВД, с 1902 - начальник данного управления, с 1905 - товарищ Главноуправляющего земледелием и землеустройством, с 1906 - товарищ министра финансов, директор дворянского и крестьянского банка. С 1908 по 1915 года - Главноуправляющий земледелием и землеустройством, сторонник уничтожения общины и развития хуторского хозяйства. Близкий соратник П.А. Столыпина. Один из вдохновителей Прогрессивного блока.
  (Примечание)
  1268
  Елена Карпова была дочерью Т.С. Морозова - Анны. Знаменитый Савва Морозов - родной брат Анны, а ее сестра Юлия - жена Г.А. Крестовникова - Председателя Московского биржевого комитета. Анна Морозова решила связать судьбу с молодым историком Геннадием Карповым, но не получили согласия родителей и была выгнана из дома. Молодые уехали в Харьков, где Г. Карпов преподавал в университете. Однако после рождения первого ребенка они были прощены и вернулись в Москву. Вот на их дочери и женился А.В. Кривошеин // См.: Кривошеин К.А. Александр Васильевич Кривошеин. Судьба российского реформатора. М., 1993. С. 37,44.
  (Примечание)
  1269
  См.: Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. 1868-1917 годы. Кн. 1. Нью-Йорк. 1954. С. 143.
  (Примечание)
  1270
  См.: РГИА. Ф. 1571. Оп. 1. Д. 210, 233; Оп. 2. Д. 57 и др.
  (Примечание)
  1271
  См.: Поткина И.В. На Олимпе делового успеха: Никольская мануфактура Морозовых. 1797-1917 годы. М., 2004. С. 280.
  (Примечание)
  1272
  Например, императрица во время болезни Кривошеина дважды в день справлялась о его здоровье и постоянно присылала ему святую воду от Серафима Саровского // См.: Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания. 1903-1919 годы. Кн. 2. М., 1992. С. 265.
  (Примечание)
  1273
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1910. Д. 339. Л. 256об-257
  (Примечание)
  1274
  См.: Донесения Л.К. Куманина из министерского павильона Государственной думы // Вопросы истории. 1999. ? 3. С. 25.
  (Примечание)
  1275
  См.: Выписка из письма Г. Алексеева к А. Алексееву в Петербург. 30 мая 1913 года // ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 988. Л. 67.
  (Примечание)
  1276
  См.: Вишневски Э. Либеральная оппозиция в России накануне первой мировой войны. М., 1994. С. 129.
  (Примечание)
  1277
  См, например, интервью А.И. Коновалова // Утро России. 1913. 24 марта.
  (Примечание)
  1278
  См.: Бадаев А.Е. Большевики в Государственной думе. Воспоминания. М., 1954. С. 17.
  (Примечание)
  1279
  См.: Селецкий В.Н. Прогрессизм как политическая партия и идейное направление в русском либерализме. М., 1996. С. 237.
  (Примечание)
  1280
  См.: Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903-1919 годы. Кн. 2. С. 136-137.
  (Примечание)
  1281
  См.: Донесения Л.К. Куманина из министерского павильона Государственной думы // Вопросы истории. 1999. ?7 С. 3.
  (Примечание)
  1282
  См.: Там же // Вопросы истории. ?3. С. 5-6.
  (Примечание)
  1283
  См.: Барк П.Л. Воспоминания // Возрождение. 1966. Кн. 169. С. 73.
  В своих мемуарах Барк пишет, что он являлся давним протеже Кривошеина, который представлял его еще Столыпину в качестве "подходящего лица для получения портфеля министра финансов". Однако гибель Столыпина помешала осуществлению этой комбинации. К данной теме Кривошеин вернулся осенью 1913 года. Барк был назначен одновременно с премьером Горемыкиным в конце января 1914 года // Там же. 1965. Кн. 157. С. 59-61.
  (Примечание)
  1284
  См.: Политические известия // Русские ведомости. 1914. 2 марта; Первый шаг // Голос Москвы. 1914. 4 марта.
  (Примечание)
  1285
  См.: Маклаков В.А. Тактика оппозиции // Русские ведомости. 1914. 23 февраля.
  (Примечание)
  1286
  См.: Там же. Здесь будет совсем нелишним заметить, что Маклаков регулярно получал от Главного управления по земледелию и землеустройству, т.е. от Кривошеина, денежные суммы по 10 тыс. руб., которые оформлялись как мелиоративный кредит для реализации какого-то показательного хозяйственного дела // Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. Т. 2. С. 381-382.
  (Примечание)
  1287
  Высочайший Рескрипт на имя Председателя Совета министров был опубликован 7 марта 1914 года всеми ведущими изданиями страны.
  (Примечание)
  1288
  См.: Еще о новом курсе // Русские ведомости. 1914. 23 мая.
  (Примечание)
  1289
  См.: Донесения Л.К. Куманина... // Вопросы истории. 2000. ?2. С. 22.
  (Примечание)
  1290
  См.: Записка по общественным движениям за первую половину 1914 года // ГАРФ. Ф. 63. 1914. Д. 49-52; Володарский А.М. Ленин и партия в годы назревания революционного кризиса. 1913-1914 годы. М., 1960. С. 40-41.
  (Примечание)
  1291
  См.: Письмо В.И. Ленина к И.И. Скворцову-Степанову. 24 марта 1914 года // Исторический архив. 1959. ? 2. С. 13.
  (Примечание)
  1292
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1910. Д. 240. Л. 7.
  В начале июля РСДРП собиралась созвать свой всероссийский съезд (около 200 человек). Обязательство гарантировать безопасность его проведения брали на себя финны; но они поставили условием, чтобы на съезде в обязательном порядке председательствовал М. Горький. Однако руководство эсдеков отказалось, поскольку писатель не числился ни в одной районной организации партии, а потому никакого официального положения на съезде он занимать не мог. Финнов такой ответ не устроил
  // Там же. Л. 5-6.
  (Примечание)
  1293
  См.: Письмо вице-директора Департамента полиции к Начальнику Пермского жандармского управления. 6 февраля 1913 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1913. Д. 5. Ч. 57. Л. 43.
  (Примечание)
  1294
  См.: Письмо Начальника Пермского губернского жандармского управления в Департамент полиции. 14 февраля 1913 года // Там же. Л. 76.
  (Примечание)
  1295
  См.: Глобачев К.И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009. С. 71.
  (Примечание)
  1296
  См.: Там же. С. 74.
  (Примечание)
  1297
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1916. Д. 329. Л. 97.
  (Примечание)
  1298
  См.: Кошко И.Ф. Воспоминания губернатора. Екатеринбург., 2007. С. 73.
  Пермский губернатор И.Ф. Кошко, сообщая о переходе К.М. Петрова из ГД на работу в торговый дом Второва, добавляет:
   "вот такая деятельность ему, конечно, более подходяща".
  (Примечание)
  1299
  См.: Розенталь И.С. Провокатор Роман Малиновский: судьба и время. М., 1996. С. 136.
  (Примечание)
  1300
  См.: Новиков М.М. От Москвы до Нью-Йорка. Воспоминания. Нью-Йорк. 1952. С. 180.
  (Примечание)
  1301
  В социал-демократической фракции IV-ой Государственной думы было 13 человек: 7 меньшевиков и 6 большевиков. А.Ф. Бурьянов решил выйти из фракции, чтобы установить в ней равенство и исключить давление одних над другими. Этот поступок сделал его известным в оппозиционных кругах. // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1914. Д. 244. Л. ЗЗоб.
  (Примечание)
  1302
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1916. Д. 307. Л. 87.
  (Примечание)
  1303
  См.: Выступление Н.С. Чхеидзе // Государственная дума. Стенографические отчеты. IV созыв. Сессия 2. Часть 2. Заседание 48 от 11 марта 1914 года. Стб. 1642.
  (Примечание)
  1304
  См.: В Таврическом дворце (слухи о привлечении Коновалова) // Новое время. 1914. 22 апреля.
  (Примечание)
  1305
  См.: Выступление Г. И. Петровского // Государственная дума. Стенографические отчеты. IV созыв. Сессия 2. Часть 2. Заседание от 11 марта 1914 года. Стб. 1625-1626.
  (Примечание)
  1306
  См.: Политические известия // Русские ведомости. 1914. 22 апреля; 1914. 25 апреля.
  (Примечание)
  1307
  По словам депутатов, Министр внутренних дел Маклаков предлагал Горемыкину уехать их думы при начале обструкции. Но премьер решительно отказался и остался в зале заседаний до конца. Когда же Председатель ГД Родзянко выходил со своего места во время одного из многочисленных перерывов, то он, указывая на взволнованных депутатов, сказал Маклакову: "вот вам результаты вашего привлечения к ответственности". На что Горемыкин кивнул ему со словами: "Вы совершенно правы" // Русские ведомости. 1914. 24 апреля.
  (Примечание)
  1308
  В думе говорили, что А.И. Коновалов тяготится своим пребыванием в президиуме и не проявляет интереса к посту товарища Председателя ГД // Русские ведомости. 1914. 15 мая.
  (Примечание)
  1309
  См.: Голос Москвы. 1914. 9 июля.
  (Примечание)
  1310
  Си.. Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906- 1917 годы. М., 2006. С. 129.
  (Примечание)
  1311
  См.: Забастовка 100000 рабочих // Биржевые ведомости. 1914. 5 июля, (утренний выпуск)
  (Примечание)
  1312
  См.: Забастовки рабочих // Биржевые ведомости. 1914. 9 июля, (утренний выпуск)
  (Примечание)
  1313
  См.: В тине революционного хулиганства // Новое время. 1914.11 июля.
  (Примечание)
  1314
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1315
  См.: Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М.; Пг.,1923. С. 37.
  (Примечание)
  1316
  См.: Стремоухов П.П. Все в прошлом. Воспоминания // ГАРФ. Ф. 6546. Оп. 1. Д. 3 Л. 312об.
  Стремоухов писал, что:
  "близость крупного фабриканта с революционерами казалась мне тогда чудовищно нелепою. Выяснилось, что для достижения портфеля честолюбие Коновалова готово было рискнуть не только судьбой родины, но и толикою своих миллионов"
   // Там же.
  (Примечание)
  1317
  См.: Палеолог М. Указ. соч. С. 208.
  (Примечание)
  1318
  См.: Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. 1965. Кн. 160. С. 87.
  (Примечание)
  1319
  См.: РГИА. Ф. 23. Оп. 7. Д. 766. Л. 57.
  (Примечание)
  1320
  См.: Тхоржевский И.И. Последний Петербург. Воспоминания камергера. СПб., 1999. С. 177-179.
  (Примечание)
  1321
  Нелюбимый Кривошеиным министр народного просвещения Л.А. Кассо при объявлении Германией войны России оказался на немецкой территории и был арестован как официальное лицо вражеской стороны. С месяц его продержали в плену, когда все же он сумел Примечание на родину, его здоровье оказалось подорванным, и он не смог оправиться от этих потрясений, скончавшись в возрасте около 50 лет // Таубе М.А. "Зарницы". Воспоминания о трагической судьбе предреволюционной России. 1900-1917 годы. М., 2007. С. 183.
  (Примечание)
  1322
  См.: Воспоминания Мусина-Пушкина В.В.//Архив Дома русского зарубежья им. А.И. Солженицына. Ф. 1. Оп. 1. Д. 180. Л. 124.
  (Примечание)
  1323
  См.: Там же. Л. 134.
  (Примечание)
  1324
  См.: Шаховской В.Н. Так проходит мирская слава. 1893-1917 годы // Русское возрождение. 1995. ?62. С. 117-118.
  (Примечание)
  1325
  См.: Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. Кн. 1. С. 143.
  (Примечание)
  1326
  Интересно, что Кривошеина одолевал просьбами член Государственной думы Н.А. Хвостов, желавший более высокого назначения в Государственный совет. Но Кривошеин не пожелал ему содействовать. Об этом рассказано в воспоминаниях В.В. Мусина-Пушкина // См.: Архив Дома русского зарубежья им. А.И. Солженицына. Ф. 1. Оп. 1. Д. 180. Л. 144.
  (Примечание)
  1327
  См.: О.Г. Шавельский. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 1. Нью-Йорк, 1954. С. 89.
  (Примечание)
  1328
  См.; Там же. С. 186,235.
  (Примечание)
  1329
  Компактный и профессиональный обзор деятельности этих общественных организаций См.: Шевырин В.М. Земский и городские союзы (1914-1917 годы). М., 2000.
  (Примечание)
  1330
  См.: Дневник А.А. Бобринского // РГАДА. Ф. 1412. Оп. 8. Д. 292. Л. 12, 117,125об.
  (Примечание)
  1331
  См.: Воейков В.Н. С царем и без царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта Государя Императора Николая II. М., 1994. С. 93.
  (Примечание)
  1332
  См.: Собрание уполномоченных губернских земств в Москве. 12-13 марта 1915 года. М., 1915. С. 7.
  (Примечание)
  1333
  См.: О.Г. Шавельский. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 1. С. 280; Шаховской В.Н. Так проходит мирская слава. 1893-1917 годы // Русское возрождение. 1995. ? 63. С. 158.
  (Примечание)
  1334
  См.: Доклад начальника отделения по охранению общественной безопасности и порядка по г. Москве в Департамент полиции. 27 мая 1915 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1915. Д. 104. Л. 107-108.
  (Примечание)
  1335
  См.: Доклад начальника отделения по охранению общественной безопасности по г. Москве в Департамент полиции. 8 июня 1915 года//Там же. Л. 113-114.
  (Примечание)
  1336
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1337
  См.: Собрание уполномоченных губернских земств в Москве. 5 июня 1915 года. М., 1915. С. 4-7.
  (Примечание)
  1338
  См.: Докладная записка Председателю правительства И.Л. Горемыкину о московских погромах от пострадавших лиц // РГИА. Ф. 1276. Оп. И. Д. 171. Л. 22-23об.
  (Примечание)
  1339
  См.: Там же. С. 24об.
  (Примечание)
  1340
  Факты содействия полиции погромам в Москве оглашались с трибуны Государственной думы. См.: Выступление М.М. Новикова (Москва) // Государственная дума. Стенографические отчеты. Сессия 4. Заседание 14 от 25 августа 1915 года. Стб. 1087- 1092.
  (Примечание)
  1341
  См.: Объяснения князя Ф.Ф. Юсупова// РГИА. Ф. 1276. Оп. 11. Д. 169. Л. 20-23.
  (Примечание)
  1342
  См.: Кирьянов Ю.И. Майские беспорядки 1915 года в Москве // Вопросы истории. 1994. ? 12. С. 139,141.
  (Примечание)
  1343
  Этот факт выявлен из переписки брата Николая II вел.князя Михаила Александровича со своей супругой. См.: Письмо Н.С. Брасовой к великому князю Михаилу Александровичу. 10 июня 1915 года // ГАРФ. Ф. 668. Оп. 1. Д. 77. Л. бЗоб.
  (Примечание)
  1344
  См.: Данилов Ю.Н. Великий князь Николай Николаевич. Воспоминания. М., 2006. С. 282.
  (Примечание)
  1345
  См.: Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 665.
  (Примечание)
  1346
  См.: Дневник бывшего великого князя Андрея Владимировича. Л., 1925. С. 45.
  (Примечание)
  1347
  См.: Поливанов А.А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника. 1907-1916 годы. М., 1924. С. 135.
  (Примечание)
  1348
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. IV созыв. Сессия 4. Заседание 1 от 19 июля 1915 года. Стб. 72.
  (Примечание)
  1349
  См.: Там же. Стб. 75.
  (Примечание)
  1350
  См.: Там же. Стб. 94.
  (Примечание)
  1351
  См.: Государственный Совет. Стенографические отчеты. Сессия XI. Заседание 1 от 19 июля 1915 года. Стб. 49.
  (Примечание)
  1352
  См.: Там же. Стб. 52.
  (Примечание)
  1353
  См.: Труды Съезда представителей военно-промышленных комитетов. 25-27 июля 1915 года. Пг., 1915. С. 5.
  (Примечание)
  1354
  См.: Там же. С. 7.
  (Примечание)
  1355
  См.: Там же. С. 34.
  (Примечание)
  1356
  См.: Там же. С. 35.
  (Примечание)
  1357
  См.: Там же. С. 67.
  (Примечание)
  1358
  См.: Выступление П.А. Кобзева // Там же. С. 99.
  (Примечание)
  1359
  См.: Записка Совета Съездов представителей промышленности и торговли "О мерах по обеспечению своевременного выполнения заказов на оборону и обеспечению армии боевыми снарядами". 12 января 1915 года // РГИА. Ф. 1276. Оп. 11. Д. 814. Л. 1-8.
  (Примечание)
  1360
  См.: Поливанов А.А. Из дневника и воспоминаний по должности военного министра и его помощника. С. 153.
  (Примечание)
  1361
  См.: Там же. С. 172.
  (Примечание)
  1362
  См.: Крупина Т.Д. Политический кризис 1915 года и создание Особого совещания по обороне // Исторические записки. Т. 83. М., 1969. С. 63.
  (Примечание)
  1363
  См.: Воронкова С.В. Материалы Особого совещания по обороне государства. М., 1975. С. 26-27.
  Заметим, что в этой весьма профессиональной работе советского периода замена в составе Особого совещания видных столичных банкиров на представителей московской буржуазии оценено нейтрально. Автора не придает этому какого-либо значения. // Там же. С. 30.
  (Примечание)
  1364
  См.: Выписка из письма Петрова (Москва) к М.А. Петрову (Воронежская губ.). 6 августа 1915 года // ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1-22. Л. 62.
  (Примечание)
  1365
  См.: Записка московского охранного отделения о торжественном открытии военно-промышленного комитета. 28 июня 1915 года // Буржуазия накануне февральской революции. М.; Л.,1927. С. 5-6.
  (Примечание)
  1366
  См.: Донесение начальника московского охранного отделения о совещании у П.П. Рябушинского в Департамент полиции // Там же. С. 21-22.
  (Примечание)
  1367
  См.: Записка начальника московского охранного отделения в Департамент полиции. 19 августа 1915 года // Там же. С. 23.
  (Примечание)
  1368
  См: Письмо без подписи из Москвы к А.В. Кривошеину. 30 июля 1915 года // ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1027. Л. 6.
  (Примечание)
  1369
  См.: Прогрессивный блок в 1915-1917 голах // Красный архив. 1932. Т. 50-51. С. 141-146.
  (Примечание)
  1370
  См.: Выступление графа Д.А. Олсуфьева на XII-ом съезде уполномоченных дворянских обществ 34-х губерний 27 ноября - 3 декабря 1916 года // Объединенные дворянские съезды уполномоченных губернских дворянских обществ. Т. 3. 1913-1916 годы. М., 2002. С. 655.
  (Примечание)
  1371
  В ставке свита Верховного Главнокомандующего во имя "спасения страны" решила даже просить Николай Николаевича не подчиняться решению Государя: командования не сдавать, а царя, если потребуется, арестовать по приезде в Могилев. Николай Николаевич подумав около суток отказался от этой затеи. // Друцкой-Соколинский В.А. На службе Отечеству. Записки русского губернатора. Орел, 1994. С. 38.
  (Примечание)
  1372
  См.: Распутин // Биржевые ведомости. 1915.14 августа, (утренний выпуск)
  (Примечание)
  1373
  См.: Шаховской В.Н. Так проходит мирская слава. 1893-1917 // Русское возрождение. 1995. ? 62. С. 128.
  (Примечание)
  1374
  См.: Тяжелые дни. Заседания Совета министров 16 июля - 2 сентября 1915 года (составлены А.Н. Яхонтовым) // Архив русской революции. Т. XVIII. Берлин. 1926. С. 85.
  (Примечание)
  1375
  См.: Там же. С. 91.
  (Примечание)
  1376
  См.: Донесение Московского градоначальника в МВД. 2 сентября 1915 года // Буржуазия накануне февральской революции. С. 43.
  (Примечание)
  1377
  Различные варианты правительства приводит А.Я. Аврех // См.: Аврех А.Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 54-56.
  (Примечание)
  1378
  См.: Около Думы // Русские ведомости. 1915. 29 августа.
  (Примечание)
  1379
  См.: Записка М.М. Андроникова к Александре Федоровне. Начало сентября 1915 года // РГИА. Ф. 1617. Оп. 1. Д. 23. Л. 5.
  (Примечание)
  1380
  См.: Барк П.Л. Воспоминания // Возрождение. 1966. Кн. 173. С. 109.
  (Примечание)
  1381
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1382
  См.: Там же. Кн. 169. С. 81.
  (Примечание)
  1383
  См.: Записка начальника отделения по охранению общественной безопасности и порядка в столице в Департамент полиции. 29 декабря 1915 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. Д. 347. Л. 187.
  (Примечание)
  1384
  См.: Друцкой-Соколинский В.А. На службе Отечеству. Записки русского губернатора. Орел. 1994. С. 157.
  (Примечание)
  1385
  См.: Васильчикова Л.Л. Исчезнувшая Россия. 1886-1919. СПб., 1995. С. 322.
  (Примечание)
  1386
  См.: Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. М., 1990. С. 177.
  (Примечание)
  1387
  См.: Допрос П.Н. Милюкова // Падение царского режима. Т. 6. Л. 1925. С. 316.
  (Примечание)
  1388
  См.: Дякин В.С. Русская буржуазия в годы первой мировой войны. Л' 1967. С. 101.
  (Примечание)
  1389
  Крайне интересно выступление участника прогрессивного блока графа Д.А. Олсуфьева на XII объединенном съезде дворянских обществ в конце ноября 1916 года, где он коснулся истории создания блока:
  "Вот в эти тревожные дни по телефону звонит Крупенский и говорит, что теперь тревожное время и что так дальше не должно оставаться, надо, чтобы Государственный Совет вошел в контакт с Государственной Думой, то это послужит обоюдному их улучшению. Госсовет окажет умиряющее влияние на Думу, а Дума пробудит несколько сухой старческий Госсовет, вольет несколько живой крови... Как от свечи загорелась Москва, так благодаря Крупенскому возник блок. Крупенский мне сказал: выбирайте кого угодно из Государственного совета, а я буду выбирать из Государственной думы, к партиям я придираться не буду, лишь бы только хотели совещаться вместе... Отбросим всю нашу непримиримость, все наши противоречия, а влиятельную кадетскую партию, если она сама пойдет на это, примем... Вот тогда были приглашены Милюков, Шингарев и др."
   // Объединенные дворянские съезды уполномоченных губернских дворянских обществ. Т. 3. 1913-1916 годы. М., 2002. С. 650.
  (Примечание)
  1390
  См.: Меньшиков М. Крайне правая метафизика // Новое время. 1915. 24 ноября.
  (Примечание)
  1391
  См.: Совещание монархистов в Петрограде. 21-23 ноября 1915 года. М., 1915. С. 15 Данная брошюра, отпечатанная типографским способом, содержится в ГАРФ. Ф. 102. 00.1916. Д. 358. Л. 7.
  (Примечание)
  1392
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1393
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1394
  См.: Стенографический отчет собрания уполномоченных губернских земств в Москве. 7-9 сентября 1915 года. М., 1916. С. 150.
  (Примечание)
  1395
  См.: Там же. С. 155,157, 165 и др.
  (Примечание)
  1396
  См.: Выступление П.В. Каминского // Там же. С. 155.
  (Примечание)
  1397
  См.: Донесение Московского градоначальника в МВД. 8 сентября 1915 года // ГАРФ. Ф. 102. Д-4. Д. 42. Ч. 9. Л. 56-57.
  (Примечание)
  1398
  См.: Московские вести // Русские ведомости. 1915. 8 сентября.
  (Примечание)
  1399
  См.: Сводка Московского охранного отделения о настроениях общества // Буржуазия накануне февральской революции. М.; Л., 1927. С. 77.
  (Примечание)
  1400
  См.: Прогрессивный блок в 1915-1917 годах // Красный архив. 1932. Т. 52. С. 157.
  (Примечание)
  1401
  См.: Там же. С. 148, 150.
  (Примечание)
  1402
  См.: Савич Н.В. Воспоминания. СПб.; Дюссельдорф. 1993. С. 174-175.
  (Примечание)
  1403
  См.: Распутин-Новых // Речь. 1910. 20 мая; 28 мая.
  (Примечание)
  1404
  В июне 1914 года почитательница Илиодора Д. Гусева даже пыталась убить Распутина, но тот выжил. Илиодор написал о нем сочинение под названием "Святой черт".
  (Примечание)
  1405
  См.: Допрос И.Ф. Манасевича-Мануйлова // Падение царского режима. М-Л. 1926. Т. 2. С. 53; Допрос М.М. Андроникова // Там же. Т. 1. С. 400.
  (Примечание)
  1406
  См.: Допрос А.Н. Хвостова // Там же. Т. 1. С. 65, 69.
  (Примечание)
  1407
  Этот эпизод содержится в мемуарах кадетского профессора А. Брандта, который в начале 1916 года оказался на обеде в одной аристократической семье столицы, где и стал очевидцем распутинского хвастовства. См.: Брандт А. Листья пожелтелые. Белград. 1930. С. 61.
  (Примечание)
  1408
  См.: Выписка из письма Н. Тимофеева из Петрограда к К.Д. Тимофееву в Москву. 12 октября 1915 года // ГАРФ. Ф. 102. Оп. 2 65. Д. 1014. Л. 27.
  (Примечание)
  1409
  См.: У Григория Распутина // Голос Москвы. 1914. 6 февраля.
  (Примечание)
  1410
  См.: Допрос Н.А. Маклакова // Падение царского режима. Т. 3. С. 93.
  (Примечание)
  1411
  Палеолог С.Н. Около власти. Очерки пережитого. М., 2004. С. 79-80.
  (Примечание)
  1412
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 5. Часть 3. Заседание 84 от 5 марта 1912 года. Стб. 90.
  (Примечание)
  1413
  См.: Там же. Заседание 85 от 6 марта 1912 года. Стб. 111.
  (Примечание)
  1414
  См.: Сводка Московского охранного отделения о настроениях общества // Буржуазия накануне февральской революции. С. 77.
  (Примечание)
  1415
  См.: Фирсов С. Русская церковь накануне перемен (конец 1890-х - 1918 годы). СПб., 2002. С. 474.
  (Примечание)
  1416
  См.: Мусин-Пушкин В.В. Воспоминания // Архив дома русского зарубежья им. А.И. Солженицына. Ф. 1. Оп. 1. Д. 180. Л. 32.
  (Примечание)
  1417
  См.: Шульгин В.В. Дни. М., 1989. С. 145-146.
  (Примечание)
  1418
  См, например, Распутин и Пуришкевич // Русские ведомости. 1914. 24 июля.
  (Примечание)
  1419
  См.: Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция // "Охранка". Воспоминания руководителей политического сыска. Т. 2. М., 2004. С. 412.
  (Примечание)
  1420
  См, например, Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. С. 190-191; Родзянко М.В. Крушение империи. Харьков. 1990. С. 20-25.
  (Примечание)
  1421
  См, например, Аврех А.Я. Царизм накануне свержения. М., 1989 С. 40, 45.
  (Примечание)
  1422
  См.: Васильев А.Т. Охрана. Русская секретная полиция // "Охранка": Воспоминания руководителей политического сыска. Т. 2. С. 414.
  (Примечание)
  1423
  См.: Мордвинов А.А. Каким я знал моего Государя и каким его знали другие // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 517. Л. 41.
  (Примечание)
  1424
  Первопроходцем в выяснении истинного влияния Распутина на ход государственной жизни обратился отечественный историк Г.3. Иоффе. На основе новых документальных свидетельств им высказано предположение о гипертрофированном восприятии роли и значения "старца". См.: Иоффе Г.3. "Распутиниада": большая политическая игра // Отечественная история. 1998. ?3. С. 102-115.
  (Примечание)
  1425
  Наиболее полно эти вопросы разработаны в монографии петербургского ученого С.В. Куликова // См.: Куликов С.В. Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914-1917 годы). Рязань, 2004.
  (Примечание)
  1426
  См.: Мордвинов А.А. Каким я знал моего государя и каким знали его другие // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 517. Л. 11.
  (Примечание)
  1427
  См.: Воейков В.Н. С царем и без царя. Воспоминания последнего Дворцового коменданта. М., 1994. С. 100.
  (Примечание)
  1428
  См.: Мордвинов А.А. Каким я знал моего государя и каким его знали другие // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 517. Л. 48.
  (Примечание)
  1429
  См.: Жевахов Н.Д. Воспоминания товарища Обер-прокурора Св. Синода. Т. 1. М., 1993. С. 244.
  (Примечание)
  1430
  См.: Курлов П.Г. Конец русского царизма. М.: Пг., 1923. С. 188.
  (Примечание)
  1431
  См.: Боханов А. Н. Распутин: Быль и небыль. М., 2006. С. 295-296.
  (Примечание)
  1432
  См.: Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. СПб., 1991. С. 577-579.
  (Примечание)
  1433
  См.: Ордовский-Танаевский Н.Л. Воспоминания. М., 1993. С. 581-582.
  (Примечание)
  1434
  См.: Родзянко М.В. Крушение империи. С. 127.
  (Примечание)
  1435
  См.: Барк П.Л. Воспоминания // Возрождение. 1966. Кн. 173. С. 106.
  (Примечание)
  1436
  См.: Воейков В.Н. Указ. соч. С. 108.
  (Примечание)
  1437
  См.: Жевахов Н.Д. Указ. соч. С. 169
  (Примечание)
  1438
  См. Фирсов С.Л. Русская церковь накануне перемен (конец 1890-х - 1918 годы). СПб., 2002. С. 475.
  (Примечание)
  1439
  См.: Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв IV. Сессия 4. Часть 2. Заседание 17 от 9 февраля 1916 года. Пг., 1916. Стб. 1250-1251.
  (Примечание)
  1440
  См.: Там же. Стб. 1559-1560.
  (Примечание)
  1441
  См.: Там же. Стб. 1546.
  (Примечание)
  1442
  См.: Сведения Начальника отделения по охранению общественной безопасности и порядка по г. Москве. 10 февраля 1916 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1916. Д. 27. Ч. 46. Л. Б. Л. 1-2.
  (Примечание)
  1443
  См.: Выступление Д.Д. Гримма // Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия XII. Заседание 1 от 9 февраля 1916 года. Пг., 1916. Стб. 47-48.
  (Примечание)
  1444
  См.: Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М., 1991. С. 187.
  (Примечание)
  1445
  См.: Стремоухов П.П. Все в прошлом. Воспоминания // ГАРФ. Ф. 6546. On 1. Д. 4. Л. 28-28об.
  (Примечание)
  1446
  См.: Б.А. Татищев. Крушение. Воспоминания. 1916-1917 годы // Возрождение. 1949. Кн. 4. С. 116.
  Данные воспоминания написаны Борисом Татищевым, старшим братом Никиты, назначенного Московским губернатором. Штюрмер не позабыл и о нем: Б. А. Татищев, будучи дипломатом, стал начальником канцелярии Министерства иностранных дел, когда Штюрмер возглавил это ведомство в июле 1916 года.
  (Примечание)
  1447
  См.: Стремоухов П.П. Указ. соч. // ГАРФ. Ф. 6546. Оп. 1. Д. 4. С. 28-28об.
  (Примечание)
  1448
  См.: Буржуазия накануне февральской революции. С. 88.
  (Примечание)
  1449
  См.: Там же. С. 89.
  (Примечание)
  1450
  См.: Курлов П.Г. Конец русского царизма. С. 216.
  (Примечание)
  1451
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1916. Д. 338а. Л. 74-78.
  (Примечание)
  1452
  См.: Предсмертная записка А Д. Протопопова // В кн.: Искандеров. А.А. Закат империи. М., 2001. С. 557.
  (Примечание)
  1453
  См.: Записка Начальника по охранению общественной безопасности и порядка по г. Москве в Департамент полиции. 10 января 1917 года//ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1917. Д. 27. Л. 3.
  (Примечание)
  1454
  Нами просмотрено десять мемуарных трудов рядовых участников войны, из которых земские и городской союз упоминаются лишь в трех, к тому же в не очень лестных характеристиках. См.: Манилов С.Р. Дебри жизни. Дневник. Берлин, 1931; Оськин Д. Записки прапорщика. М., 1916; Крачкевич П.3. История российской революции. Записки офицера-журналиста. Берлин, 1921; Гоштовт Г. Дневник кавалерийского офицера. Париж, 1931; Залевский М. Печаль минувших лет. Франкфурт-на-Майне, 1984; Вишневский В. Мои воспоминания в 2-х томах. М., 1954; Ксюнин А. Народ на войне (из записок военного корреспондента). Пг., 1916; Арамилев В. В дыму войны. М., 1930; Василевский А.И. По следам войны. Впечатления военного врача. Пг., 1916.
  (Примечание)
  1455
  См.: Доклад Государственного контроля в Совет министров. 3 июня 1916 года// РГИА. Ф. 1276. Оп. 12. Д. 1268. Л. 4.
  (Примечание)
  1456
  См.: Там же. С. 6об-7, 9.
  (Примечание)
  1457
  См.: Князь Г.Е. Львов по поводу обвинений против союзов // Русские ведомости. 1916. 2 июля.
  (Примечание)
  1458
  См.: А.П. Погрибинский. Военно-промышленные комитеты // Исторические записки. Т. 11. М., 1941. С. 161.
  (Примечание)
  1459
  См.: Особый журнал совета министров "О некоторых мерах в отношении военно-промышленных комитетов". 18 июня 1916 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1916. Д. 338а. Л. 49-53.
  (Примечание)
  1460
  См.: Лемке М. 250 дней в ставке. Пг. 1920. С. 87.
  (Примечание)
  1461
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО 1916. Д. 347. Л. 67об.
  (Примечание)
  1462
  См.: Лемке М. Указ. соч. С. 158.
  (Примечание)
  1463
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1916. Д. 347. Л. 67.
  (Примечание)
  1464
  См.: Шаховской В.Н. Так проходит мирская слава. 1893-1917 годы // Русское возрождение. 1995. Кн. 63. С. 177.
  (Примечание)
  1465
  См.: Глобачев К.И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009. С. 67.
  (Примечание)
  1466
  См.: Труды 1-го съезда представителей металлообрабатывающей промышленности. 29 февраля-1 марта 1916 года. Пг., 1916. С. 25-26.
  (Примечание)
  1467
  См.: Выступление М.А. Токарского // Там же. С. 33.
  (Примечание)
  1468
  См.: Выступление А.И. Путилова // Там же. С. 86.
  (Примечание)
  1469
  См.: Предсмертная записка А.Д. Протопопова // В кн.: Искандеров А.А. Закат империи. М., 2001. С. 561.
  (Примечание)
  1470
  См.: Богданов Б.О. Фрагменты воспоминаний // В кн.: Богданова Н.Б. Мой отец - меньшевик. СПб., 1994. С. 194.
  (Примечание)
  1471
  См.: Гайда Ф.А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914-1917 годы). М., 2003. С. 168.
  (Примечание)
  1472
  См.: Записка ЦВПК "Некоторые соображения о современном рабочем движении и необходимых мерах к его урегулированию". 17 июня 1916 года // РГИА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 92. Л. 29об.
  (Примечание)
  1473
  См.: Шляпников А.Г. Канун семнадцатого года. Т. 1. М., 1992. С. 122.
  (Примечание)
  1474
  См.: Заявление Рабочей группы ЦВПК. 3 декабря 1915 года // Меньшевики. Документы и материалы. 1903-1917 годы (публикация С.В. Тютюкина). М., 1996.408-409.
  (Примечание)
  1475
  См.: Богданов Б.О. Фрагменты воспоминаний // В кн.: Богданова Н.Б. Мой отец - меньшевик. С. 195.
  (Примечание)
  1476
  См.: Тютюкин С.В. Меньшевизм: страницы истории. М., 2002. С. 305.
  (Примечание)
  1477
  См.: Новорусский М.В. Рабочая группа Военно-Промышленного Комитета // Историко-революционный бюллетень. 1922. ?2-3. С. 27-28.
  (Примечание)
  1478
  См.: Предсмертная записка А.Д. Протопопова // В кн.: Искандеров А.А. Указ. соч. С. 563.
  (Примечание)
  1479
  См, например: Айрапетов О.Р. Генералы, либералы и предприниматели: работа на фронт и на революцию (1907-1917 годы). М., 2003 С. 165.
  (Примечание)
  1480
  См.: Записка о деятельности Рабочей группы ЦВПК. 15 февраля 1917 года // РГИА. Ф.45. Оп. 1. Д. 92. Л. 102-106.
  (Примечание)
  1481
  См.: Передовая // Русские ведомости. 1916. 11 августа.
  (Примечание)
  1482
  См.: Письмо Рабочей группы ЦВПК. 5 ноября 1916 года // ГАРФ. Ф. 102. 00. 1917. Д. 347. Ч. 54. Л. 13-14.
  (Примечание)
  1483
  Свидетельства о заседаниях петроградской буржуазии с начальством столичной охранки имеются у А.Г. Шляпникова. Его воспоминания содержат рассказ о таком совещании по противодействию рабочему движению.
  См.: Шляпников А.Г. Канун семнадцатого года. Т. 1. С. 142-147.
  (Примечание)
  1484
  См.: Показания А.Д. Протопопова // Красный архив. 1925. ? 2 (9). С. 143.
  (Примечание)
  1485
  См.: "Русская воля": банки и буржуазная литература // Литературное наследство. Т. 2. М., 1930. С. 171-172.
  (Примечание)
  1486
  См.: Справка об издании газеты "Русская воля" // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1916. Д. 56. Т. 3. С. 4-5.
  (Примечание)
  1487
  См.: О.Г. Шавельский. Воспоминания протопресвитера русской армии и флота. Т. 2. Нью-Йорк, 1954. С. 210-215.
  (Примечание)
  1488
  См.: Письмо Московского биржевого комитета в Министерство торговли и промышленности. 9 января 1917 года // РГИА. Ф. 150. Оп. 1.Д. 424. Л. З-Зоб.
  (Примечание)
  1489
  См.: Письмо министру внутренних дел А.Д. Протопопову от Московского градоначальника. 5 января 1917 года // ГАРФ. Ф. 102. Д-4. Д. 110. Л. 5-6.
  (Примечание)
  1490
  См.: Передовая // Финансовая газета. 1917. 25 января.
  (Примечание)
  1491
  См.: Письмо министра внутренних дел А.Д. Протопопова к Министру торговли и промышленности князю В.Н. Шаховскому. 16 февраля 1917 года // РГИА. Ф. 23. Оп. 7. Д. 389. Л. 4.
  (Примечание)
  1492
  См.: Записка о перспективах выборов в V Государственную думу // Монархия перед крушением. Сб. док. М.: Л., 1927. С. 245.
  (Примечание)
  1493
  См.: Доклад Соединенной бюджетной и финансовой комиссии по законопроекту о содействии казны организации в Кузнецком бассейне Томской губернии металлургического предприятия. Март 1916 года // Приложение к Стенографическому отчету Государственной думы. IV созыв. Сессия 4. Выпуск 5. Пг., 1916. ?341.
  С этой инициативой выступили Председатель совета АО "Кузнецкие каменноугольные копии" В.Ф. Трепов (родной брат министра путей сообщения А.Ф. Трепова), Петроградский международный банк и Русско-Азиатский банк. Правительство нашло проект крайне важным и считало возможным выдать участникам аванс в 20 млн. руб. на его скорейшую реализацию, но дума не поддержала это ходатайство, решив, что лучше направить средства на строительство казенного завода или же оговорить участие государства в прибылях учреждаемого общества. Но банкирами это было признано неприемлемым.
  (Примечание)
  1494
  См.: Биржевое положение (передовая) // Финансовая газета. 1917. 6 февраля.
  (Примечание)
  1495
  См.: А.Д. Протопопов и Москва (Записка В.Н. Шебеко) // Утро России. 1917. 6 марта.
  (Примечание)
  1496
  См.: Записка гласного Московской городской думы А.А. Котлецова. 9 декабря 1916 года // РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Д. 1166. Л. 47.
  (Примечание)
  1497
  См.: Запрос Председателю Совета министров об отмене выборов в Московскую городскую думу. 3 февраля 1917 года // РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 1085. Л. 3-4.
  (Примечание)
  1498
  См.: Савич Н.В. Воспоминания. СПб.; Дюссельдорф, 1993. С. 211.
  (Примечание)
  1499
  См.: Винберг Ф. Крестный путь. Мюнхен, 1921. С. 53.
  (Примечание)
  1500
  См.: Вонлярлярский В.М. Мои воспоминания. 1852-1939 годы. Берлин, 1939. С. 216.
  (Примечание)
  1501
  См.: Смольянинов В.Н. Воспоминания сенатора Владимира Смольянинова // ГАРФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 649. JI. 75.
  (Примечание)
  1502
  См.: Письмо великого князя Александра Михайловича императору Николая II о политическом положении в стране. 4 февраля 1917 года//ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1.Д. 1143. Л. 84-85.
  (Примечание)
  1503
  См.: Гайда Ф.Л. Указ. соч. С. 254-255.
  (Примечание)
  1504
  См, например обстоятельную монографию: Кроуфорд Р. Михаил и Наталья. М., 2008.
  (Примечание)
  1505
  См.: Письмо Н.С. Брасовой к Великому князю Михаилу Александровичу. 1 апреля 1910 года // ГАРФ. Ф. 668. Оп. 1. Д. 74. Л.2об.
  (Примечание)
  1506
  Н.С. Брасова писала супругу:
  "Я знаю и верю, что ты меня, конечно, любишь, но влияние тех людей, что живут вокруг тебя, конечно, когда-нибудь возьмет верх и восторжествует, недаром ведь ты бесхарактерный".
  См.: Письмо Н. С. Брасовой к Великому князю Михаилу Александровичу. 4 января 1910 года // ГАРФ. Ф. 668. Оп. 1. Д. 72. Л. 7.
  (Примечание)
  1507
  См.: ГАРФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 25. Л. 120.
  (Примечание)
  1508
  См.: Письмо Н.С. Брасовой к Великому князю Михаилу Александровичу. 1 мая 1916 года // ГАРФ. Ф. 668. Оп. 1. д. 79. Л. 28.
  (Примечание)
  1509
  См.: Спиридович А.И. Великая война и февральская революция. Т. 2. Нью-Йорк, 1960. С. 140.
  (Примечание)
  1510
  См.: Герье В. Второе раскрепощение. М., 1911. С. 3.
  (Примечание)
  1511
  См.: Выступление Г.Е. Рожкова (Ставропольская губ.) // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 1. Заседание 5 от 24 октября 1908 года. Стб. 219.
  (Примечание)
  1512
  См.: Там же. Заседание 12 от 7 ноября 1908 года. Стб. 922, 925.
  (Примечание)
  1513
  См.: Там же. Заседание 4 от 23 октября 1908 года. Стб. 200.
  (Примечание)
  1514
  См.: Выступление К.М. Петрова 3-го (Вятская губ.) // Там же. Заседание 7 от 29 октября 1908 года. Стб. 568.
  (Примечание)
  1515
  См.: Там же. Стб. 569
  (Примечание)
  1516
  См.: Там же. Заседание 6 от 27 октября 1908 года. Стб. 414.
  (Примечание)
  1517
  См.: Выступление В.С. Амосенка (Витебская губ. ) // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 5. Часть 1. Заседание 2 от 17 октября 1911 года. Стб. 1755.
  (Примечание)
  1518
  См.: Выступление М.С. Андрейчука (Волынская губ.) // Там же. С. 1789.
  (Примечание)
  1519
  См.: Там же. С. 1790.
  (Примечание)
  1520
  Высказанную мысль подтверждает еще один любопытный факт: депутаты-крестьяне из разных фракций собирались вместе, чтобы обсудить возможность создания крестьянской группы, поскольку "они совершенно не согласны с той политикой, которую ведут в их фракциях господа". Крестьяне тяготятся своим зависимым положением от депутатов дворян, которые не считаются с народными интересами, ни с их мнением по вопросам, выносимым на повестку дня.
  См.: Донесения Куманина Л.К. из министерского павильона Государственной думы // Вопросы истории. 1999. ? 8. С. 25.
  (Примечание)
  1521
  См.: Сведения начальника отделения по охранению общественной безопасности и по-рядка по г. Москве в МВД. 12 июля 1915 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1915. Д. 104. Л. 288-291.
  (Примечание)
  1522
  См.: Сведения начальника отделения по хранению общественной безопасности и порядка по г. Москве в МВД. 2 июля 1915 года // Там же. Л. 196об.
  Опасения по поводу приглашения на съезд представителей рабочих выражал глава Всероссийского Городского союза, Председатель Московской городской думы М.В. Челноков. Однако верх взяли более радикальные круги союза во главе с гласным МГД Н.И. Астровым
   // Там же. Л. 153-154.
  (Примечание)
  1523
  См.: Труды II съезда представителей военно-промышленных комитетов. 26-29 февраля 1916 года. Пг., 1916. Вып. 2. С. 289, 297.
  (Примечание)
  1524
  См.: Выступление А.И. Кабцана // Там же. С. 568.
  (Примечание)
  1525
  См.: К истории гвоздевщины // Красный архив. 1934. Т. 6 (67). С. 53-54.
  (Примечание)
  1526
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1527
  См.: Выписка из письма к А.К. Боянису в Петроград. 9 декабря 1915 года // ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1039. Л. 2182.
  (Примечание)
  1528
  См.: Огановский Н. Крестьянская община и социализм. М., 1906. С. 8-9.
  (Примечание)
  1529
  См.: Дубровский С.М. Столыпинская аграрная реформа. М., 1963.
  (Примечание)
  1530
  См.: Выступление товарища Министра внутренних дел А.И. Лыкошина // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 2. Заседание 56 От 20 февраля 1909 года. Стб. 2081.
  (Примечание)
  1531
  См.: Выступление С.И. Шидловского // Там же. Заседание 57 от 21 февраля 1909 года. Стб. 2098-2099.
  (Примечание)
  1532
  См.: Выступление А.В. Кривошеина // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 1. Заседание 13 от 10 ноября 1908 года. Стб 1030-1031.
  (Примечание)
  1533
  См.: Там же. Стб. 1078.
  (Примечание)
  1534
  См.: Гронский О.Г. Государственная власть в России в годы "великих потрясений" (1905-1917 годы). М., 2000. С. 311-312.
  (Примечание)
  1535
  См.: Там же. С. 331.
  (Примечание)
  1536
  См.: Кошко И.Ф. Воспоминания губернатора. Пг. 1916. С. 224.
  (Примечание)
  1537
  Материал об этом приведен О.Г. Гронским // См.: Гронский О.Г. Государственная власть в России в годы "великих потрясений" (1905-1917 годы). С. 31-34
  (Примечание)
  1538
  См.: Выступление В.С. Соколова 2-го (Костромская губ.) // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. часть 1. Заседание 5 от 24 октября 1908 года. Стб. 311.
  (Примечание)
  1539
  См.: Там же. С. 312-313.
  (Примечание)
  1540
  См.: Выступление К.М. Петрова 3-го (Пермская губ.) // Там же. Заседание 7 от 29 октября 1908 года. Стб. 521.
  (Примечание)
  1541
  См.: Выступление И.С. Томилова (Архангельская губ.) // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 1. Заседание б от 27 ноября 1908 года. Стб. 409.
  (Примечание)
  1542
  См.: Выступление П.И. Балаклеева // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 1. Заседание 13 от 10 ноября 1908 года. Стб. 1013.
  (Примечание)
  1543
  См.: Там же. Стб. 1012.
  (Примечание)
  1544
  См.: Там же. Стб. 1013.
  (Примечание)
  1545
  См.: Именной Высочайший указ, данный Сенату "О выдаче Крестьянским Поземельным банком ссуд под залог надельных земель". 15 ноября 1906 года // ПСЗ-З. ? 28547. Т. 26. Отд. 1. СПб., 1909. С. 279-281.
  (Примечание)
  1546
  Обширный материал о дебатах по проблемам мелкого кредитования содержится в книге Я. Коцониса. Как крестьян делали отсталыми. М., 2006.
  (Примечание)
  1547
  См.: Отзыв Министерства финансов на журнал особого совещания по проекту Государственного сельскохозяйственного банка // РГИА. Ф. 595. Оп. 1. Д. 1929а. Л. 102-116.
  (Примечание)
  1548
  См.: Выступление А.В. Кривошеина // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 1. Заседание от 10 ноября 1908 года. Стб. 1042.
  (Примечание)
  1549
  См.: Корелин А.П. Кооперативное движение в России. 1860-1917 годы. М., 2009 С. 180.
  (Примечание)
  1550
  См.: Матвеев С. Из жизни современного крестьянского мира // Русское богатство. 1913. ?9. С. 133-134.
  (Примечание)
  1551
  См.: Полупанов Д. Друзья-враги сельской кооперации // Вестник кооперации. 1915. ?5. С. 46-47.
  (Примечание)
  1552
  См.: Тотомианц В. Кредитная кооперация в России // Вестник кооперации. 1910. ?3. С. 15.
  (Примечание)
  1553
  См.: Хейсин Л. Современное состояние кредитной кооперации в России // Вестник кооперации. 1916. ?6. С. 73-74.
  (Примечание)
  1554
  См.: Матвеев С. Из жизни современного крестьянского мира // Русское богатство. 1913. ?9. С. 134
  (Примечание)
  1555
  См.: Выступление Г.Н. Глебова 2-го (докладчик комиссии ГД по местному самоуправлению) // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 4. Часть 2. Заседание 58 от 14 февраля 1911 года. Стб. 1954-1956.
  (Примечание)
  1556
  См.: Там же. Стб. 1279.
  (Примечание)
  1557
  См.: Выступление В.И. Дзюбинского (Тобольская губ.) // Там же. Заседание 61 от 17 февраля 1911 года. Стб. 2248.
  (Примечание)
  1558
  См.: Выступление Н.А. Зиновьева 2-го // Государственный совет. Стенографический отчет. Сессия 9. Заседание 41 от 16 мая 1914 года. Стб 2147.
  (Примечание)
  1559
  См.: Вступление И.И. Созоновича (Могилевская обл. ) // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 4. Часть 2. Заседание 59 от 16 февраля 1911 года. Стб. 2132-2134.
  (Примечание)
  1560
  См.: Выступление И.Е. Раковича // Государственный совет. Стенографический отчет. Сессия 9. Заседание 42 от 17 мая 1914 года. Стб. 2221.
  (Примечание)
  1561
  См.: Выступление П.Н. Дурново // Там же. Заседание 43 от 19 мая 1914 года. Стб. 2300.
  (Примечание)
  1562
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1563
  См.: Выступление Т.О. Белоусова (Иркутская губ.) // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 4. Часть 2. Заседание 61 от 17 февраля 1911 года. Стб. 2278.
  (Примечание)
  1564
  См.: Выступление П.А. Столыпина // Государственная дума. Стенографические отчеты. III созыв. Сессия 2. Часть 4. Заседание от 12 мая 1909 года. Стб. 1764.
  (Примечание)
  1565
  См.: Саблер В.К. О мирной борьбе с социализмом. СПб., 1906. Т. 1. С. 6-9, 33.
  (Примечание)
  1566
  См.: Там же. С. 111, 115.
  (Примечание)
  1567
  См.: Там же. Т. 2. С. 97.
  (Примечание)
  1568
  См.: Петров Г.С. Церковь и общество. СПб., 1906. С 83.
  (Примечание)
  1569
  См.: Там же. С. 84.
  (Примечание)
  1570
  См.: Кофод А.А. 50 лет в России. СПб., 2009. С. 181.
  (Примечание)
  1571
  См.: Трубецкой Е.Н. Новая земская Россия (Из наблюдений земского деятеля) // Русская мысль. 1913. ? 12. С. 11.
  (Примечание)
  1572
  См.: Там же. С. 12.
  (Примечание)
  1573
  См.: Бабушкин С.Д. Церковно-приходская община и Земский собор. Казань, 1905. С. 249, 254.
  (Примечание)
  1574
  См.: С. 174.
  В своем сочинении он также осуждает конституционные формы государственного правления:
  "которые не только поддерживают, но все более и более увеличивают господство имущих классов над народными массами"
   // Там же. С. 143.
  (Примечание)
  1575
  См.: архимандрит Поздеевский Ф. Начала народной жизни // Московский голос. 1907. ? 14. С. 7.
  (Примечание)
  1576
  См.: священник Ореханов Г. Русская православная церковь и Л.Н. Толстой. М., 2010. С. 82-83.
  (Примечание)
  1577
  См.: Письмо старообрядческого епископа Нижегородского и Костромского Иннокентия в старообрядческую комиссию Государственной думы. 30 марта 1913 года // РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 610 Л. 3-4.
  (Примечание)
  1578
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1579
  Об этом упоминал М. Горький, когда изображал историческое полотно в своем романе "Жизнь Клима Самгина", См.: Горький М. Указ. соч. Т. 14. М., 1963. С. 184 // Собр. соч. в 18-ти томах. М., 1960-1963.
  (Примечание)
  1580
  См.: Свод положений IV-го миссионерского съезда // РГИА. Ф. 1276. Оп. 4. Д. 835. Л. 13об-14.
  (Примечание)
  1581
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1582
  См.: РГИА. Ф. 796. Оп. 189. Д. 8127. Л. 673.
  (Примечание)
  1583
  См.: Протокол заседания особой комиссии миссионерского съезда по вопросу о беседе с приезжими раскольничьими начетчиками // Там же. Л. 1006-1007. (речь шла о Ф. Мельникове, Д. Варакине и бывшем архимандрите Михаиле).
  (Примечание)
  1584
  См.: РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 62. Л. 143-143об.
  (Примечание)
  1585
  См.: Панкратов А.С. Ищущие Бога. М., 1911. С. 165,170.
  (Примечание)
  1586
  См.: Всероссийское совещание беспоповцев // Русское слово. 1911. 3 мая.
  (Примечание)
  1587
  Интересные сведения о бегунах-странниках содержатся в кн.: Расков Д.Е. Экономические институты старообрядчества. М., 2012. С. 189-204.
  (Примечание)
  1588
  См.: Отчет Владимирского епархиального архиерея. 13 февраля 1910 года//РГИА. Ф. 821. Оп. 188. Д. 188. Л. 211-211об.
  (Примечание)
  1589
  См.: Ивановский Н.И. Внутреннее устройство секты странников или бегунов. СПб., 1901. С. 30.
  (Примечание)
  1590
  Об этом рассказано членом Государственной думы, кадетом В.А. Маклаковым. Будучи адвокатом, он защищал последователей бегунов в суде по обвинению в убийстве одного старика. Его нашли закопанным в лесу, и подозрение пало на представителей этой секты. Как вспоминал Маклаков, во время процесса к нему пришел один из наставников бегунов и раскрыл "великую тайну", что никакого убийства здесь не было и никогда не бывает. Людей уносят из дому, чтобы те умерли среди своих и руки нечестивых никониан не коснулись их в последние минуты жизни. На предложение Маклакова рассказать обо всем этом на суде наставник ответил резким отказом. В результате Маклаков использовал эту информацию самостоятельно; его подзащитные, в конце концов, были оправданы. // См.: Маклаков В.А. Воспоминания. 1880-1917. М., 2006. С. 206-212.
  (Примечание)
  1591
  См.: Справка по странникам к IV-му миссионерскому съезду // РГИА. Ф. 796. Оп. 189. Д. 8127. 43об.
  (Примечание)
  1592
  См.: Там же. С. 44об-45.
  (Примечание)
  1593
  См.: Донесение чиновника МВД по особым поручениям Г. Тарановского. Октябрь 1911 года // РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 63. Л. 87-88об.
  Чиновник сообщал, что на одной миссионерской встрече Пермского епархиального миссионера один человек принялся громко оскорблять православную церковь и власти. Его арестовали и выяснили, что он является последователем бегунов. В его доме провели обыск и обнаружили огромную переписку и множество адресов его единомышленников из различных губерний. Обширность связей этого бегуна поразила местную полицию // Там же.
  (Примечание)
  1594
  Как известно, отношения Ленина и Горького были сложными. Популярность маститого писателя в период до первой мировой войны превосходила известность будущего вождя. Официально Горький вошел в социал-демократическую партию в 1906 году: пятый съезд РСДРП 1907 года в Лондоне прошел благодаря финансовому поручительству известного в Европе писателя. Он претендовал на своего рода роль духовного наставника революционного движения, что не нравилось Ленину. Отметим, что цикл известных ленинских статей 1909-1912 годов о Л.Н. Толстом ("Лев Толстой как зеркало русской революции", "Л.Н. Толстой" и др.) косвенно направлялись против Горького. Как утверждал Ленин, Толстой со всей силой художника лучше всего отразил русскую революцию. А ведь эту миссию считал своей заслугой именно Горький.
  (Примечание)
  1595
  См.: Горький М. Лето. Т. 5. М., 1961. С. 358 // Собр. соч. в 18-ти томах.
  (Примечание)
  1596
  См.: Там же. С. 356.
  (Примечание)
  1597
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1909. Д. 271. Л. 10. (Сведения о школе на острове Капри)
  (Примечание)
  1598
  См.: Там же. Л. 139.
  (Примечание)
  1599
  См.: Короленко В.Г. Река играет. Т. 3. М., 1954. С. 209-236 // Собр. соч. в 10-томах. М., 1953-1956.
  Этот небольшой рассказ Короленко написал в 1891 году во время путешествия на реку Ветлуга и озеро Светлояр. В нем изображен образ старовера Тюлина, в котором заключена громадная, но спящая пока сила. Рассказ вызывал восхищение Горького, считавшего, что Короленко создал очерк русского национального типа, за которым будущее.
  (Примечание)
  1600
  См.: Горький М. Из воспоминаний о В.Г. Короленко. Т. 18. М., 1963. С. 147.
  (Примечание)
  1601
  См.: ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1909. Д. 271. Л. 236.
  (Примечание)
  1602
  См.: Там же. Л. 118.
  (Примечание)
  1603
  См.: ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 550. Л. 47.
  (Примечание)
  1604
  См.: Горький М. Лето. Т. 5. С. 327.
  (Примечание)
  1605
  См.: Горький М. Михаил Вилонов. Т. 18. С. 326-328.
  (Примечание)
  1606
  См.: Агентурная записка Московского охранного отделения. 18 февраля 1912 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1910. Д. 339. Л. 231об.
  (Примечание)
  1607
  После разъяснительного выступления Сироткина и оглашения резолюции о поддержке прогрессивного блока собравшиеся хранили молчание. Рябушинский спросил: так отправлять телеграмму с резолюцией? Продолжавшееся молчание, он прокомментировал следующим образом: "кажется, мы все согласны". См.: Выписка из письма проф. А. Соболевского к Ю. Кулаковскому в Киев. 18 сентября 1915 года // ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1014. Л. 68.
  (Примечание)
  1608
  См.: Сведения начальника отделения по охране общественной безопасности и порядка в г. Москве в Департамент полиции. 16 октября 1916 года // Буржуазия накануне февральской революции (Сборник документов). М.: Л., 1927. С. 143.
  (Примечание)
  1609
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1610
  См.: Крыжановский С.Е. Воспоминания. Берлин, 1938. С. 153-154.
  (Примечание)
  1611
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1612
  См.: Следственное дело доктора Дубровина // Архив еврейской истории. Т. 1. М., 2004. С. 220.
  (Примечание)
  1613
  См.: Пильняк Б. Голый год // Пильняк Б. Избранная проза. М., 1988. С. 52-53, 154.
  (Примечание)
  1614
  См.: Там же. С. 121.
  (Примечание)
  1615
  См.: Там же. С. 74-75.
  (Примечание)
  1616
  См.: Иванов Вс. Бронепоезд 14-69. Т. 1. М., 1973. С. 121, 169 // Иванов Вс. Собр. соч. в 8-ми томах. М., 1973-1978.
  (Примечание)
  1617
  См.: Леонов Л.М. Пирамида. Кн. 1. М., 1994. С. 288-289.
  (Примечание)
  1618
  См.: А.Н. Толстой Хождение по мукам. Сестры. Т. 5. М., 1983. С. 218-219 // Толстой А.Н. Собр. соч. в 10-ти томах. М., 1982-1986.
  (Примечание)
  1619
  См.: Толстой А.Н. Хождение по мукам. Восемнадцатый год. Т. 5. С. 287.
  (Примечание)
  1620
  См.: Там же. С. 293.
  (Примечание)
  1621
  См.: Фурманов Д. Чапаев. М., 1985. С. 27.
  (Примечание)
  1622
  См.: Там же. С. 97.
  (Примечание)
  1623
  См.: С. 87, 112.
  (Примечание)
  1624
  См.: Сейфулина Л.Н. Виринея. Т. 1. С. 289 // Сейфулина Л.Н. Сочинения в 2-х томах. М., 1980.
  (Примечание)
  1625
  См.: Там же. С. 322-323, 349.
  (Примечание)
  1626
  См.: Бржеский Н. Очерки юридического быта крестьян. СПб., 1902. С. 152-153.
  (Примечание)
  1627
  См.: Там же.
  (Примечание)
  1628
  См.: Хауке О.А. Крестьянское земельное право. М., 1914. С. 196.
  (Примечание)
  1629
  См.: Зырянов П.Н. Крестьянская община Европейской России. 1907-1914 годы. М., 1992. С. 29.
  Как подчеркивал автор, этот неофициальный староста ничем не выделялся среди прочих крестьян и мог оставаться незамеченным для исследователей // См.: Там же.
  (Примечание)
  1630
  См.: Письмо помощника миссионера Ярославской епархии Н. Касаткина IV-ому миссионерскому съезду // РГИА. Ф. 796. Оп. 189. Д. 8127. Л. 1058об.
  (Примечание)
  1631
  См.: Фурманов Д. Чапаев. С. 33.
  
  Пыжиков Александр.
  "Грани русского раскола".
  
  
  
  КНИГА 2.
  
  ПЫЖИКОВ АЛЕКСАНДР.
  
  "Корни сталинского Большевизма".
  
  Моему отцу Пыжикову Владимиру Алексеевичу посвящается.
  
  ИСТОЧНИК: https://www.rulit.me ' books ' korni-stalinskogo-bolsh...
  
  ОГЛАВЛЕНИЕ книги.
  
  Аннотация.
  Вступительное слово.
  Глава 1. Внецерковное православие русского народа: к постановке проблемы.
  Глава 2. Конфессиональное "лицо" дореволюционного пролетариата.
  
  АННОТАЦИЯ
  О революции и Сталине написано многое, но в данной работе автор предлагает по-новому посмотреть на нашу историю. В основе книги - взгляд на различие ленинского и сталинского большевизма. Эти два течения имели разные истоки, социальную базу, идейные устремления. Не будет преувеличением сказать, что объединяла их только внешняя "вывеска" и набор общих лозунгов, чем во многом и ограничивается их схожесть. Понимание этого обстоятельства открывает новые горизонты не только с научной, но и с практической точки зрения. Позволяет более глубоко осмыслить бурные события отечественного XX века. Книга будет интересна всем, кому не безразлична история своей страны.
  
  ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО.
  
  Автор много лет занимался советским периодом отечественной истории: именно ему посвящены две крупные работы, вышедшие в начале 2000-х годов. Однако сегодня эти исследования нельзя признать удовлетворительными. Они выполнены в традиционном постсоветском стиле и немногое дают для ответа на вопрос о том, почему выжило и укрепилось советское государство. Углубление в документальный пласт той эпохи, конечно, позволяло уточнить какие-то детали и сюжеты, но не более того; уникальность советского проекта оставалась не проясненной. Ощущалась потребность в использовании новых подходов или, говоря иначе, требовалась иная "исследовательская" оптика. Постепенно приходило осознание того, что понять этот период, занимаясь исключительно лишь им самим невозможно. С другой стороны, становилось все более очевидным: если считать большевизм в советском исполнении производным от марксистского наследия, то это означало бы ограничиваться лишь внешней стороной дела. Такое изучение советского феномена можно назвать поверхностным, не отражающим глубинные процессы, разворачивавшиеся в нашей истории.
  Именно поэтому автор решил непосредственно обратиться к их исследованию, пытаясь выявить корни бурного XX века. Данная книга "родилась" не на пустом месте. В 2013 году в свет вышел труд "Грани русского раскола: заметки о нашей истории", получивший различные отклики. Конечно, затронутые там вопросы, а точнее сам исследовательский ракурс, оказались неожиданным для многих, кто интересуется отечественной историей. В качестве стрежня российской истории, книга предложила рассматривать старообрядчество - явление, идущее из глубин русского народа и сказавшееся на судьбах нашего отечества. Однако в общественном сознании глубоко укорено восприятие староверия как патриархальных остатков, далеких от реальной жизни. Исторический интерес к теме поддерживает лишь небольшой круг людей, популяризирующих этнографическую, филологическую и краеведческую тематику. Этим уже многие десятилетия изучение многообразной конфессиональной общности пока и ограничивается. Увидеть место староверия в отечественной истории по-прежнему препятствует и дореволюционная статистика: абсолютно не отражая действительности, она поддерживает отношение к старообрядчеству как к сугубо маргинальному явлению. Преодолеть данное "научное" наследие стало нашей практической целью. Это открывало путь к объяснению российского XX века, прошедшего под знаком большевизма.
  Перед читателем книга, которая настраивает на осознание того, что произошедшее с нашей страной в прошлом столетии стало не следствием чьего-то провидения, а результатом действия сил, подспудно тлевших в толще народных слоев. Их стремительное высвобождение и вызвало к жизни невиданный в истории человечества советский проект. Иными словами, родословная той эпохи впервые выводится здесь из староверческих корней, так и не вырванных из глубин русского народа. Такой взгляд, избавляя старообрядчество от "печати" маргинальности, презентует его в качестве фактора, определившего ход отечественной истории недавнего прошлого. Сделаем важное замечание: применительно к советскому периоду речь пойдет не о практикующих староверах или никонианах (чего некоторые упорно не желают понять), а о выходцах из той или иной среды, обретших новое - уже нерелигиозное качество. Безусловно, реалии революционного движения, а затем и коммунистической партии лишают смысла разговоры о какой-либо конфессиональной идентификации. Однако также верно и другое: в ту пору атеистами не рождались, а значит, представители народа несли в себе черты тех религиозно-психологических архетипов, которые закладывались на этапе личностного формирования и в дальнейшем определяли поведенческую модель. Учет данного обстоятельства обязателен для правильного восприятия идеи данной книги.
  В ней содержится попытка обосновать понятие "внецерковного православия" (беспоповства), отразившего качественные сдвиги в русском религиозном сознании после церковного раскола второй половины XVII века. Эта неожиданная новация, по нашему мнению, помогает лучше описать процессы, протекавшие в народной среде, во многом так и не принявшей навязанной сверху церковной реформы. Любопытно также и то, в каких социальных группах наиболее ярко выразилась русская беспоповская традиция. Именно в этой связи предпринято выяснение конфессионального "лица" российского пролетариата - с середины 20-х годов основного источника резкого расширения ВКП(б). Для подкрепления выдвинутых идей к исследованию широко привлечены произведения советской литературы. Профессиональные историки, как известно, не уделяют большого внимания писательским трудам, а между тем именно острый художественный взгляд фиксирует важные детали, не отраженные в документах. Мы решили обратиться к некоторым основательно забытым произведениям, чтобы узнать, насколько в них отражена старообрядческая ментальность уже в новой действительности. Интересны страницы о том, как менялась большевистская партия, как под старой вывеской пестовалась новая патриотическая доктрина, кто становился ее носителем, а также взглянуть на партийно-государственную элиту как на выходцев из разных конфессиональных общностей.
  Эту работу можно рассматривать еще и как шаг в выполнении одной важной задачи. Ее в свое время предельно четко сформулировал советский лидер Ю. В. Андропов. В 1983 году он заметил, насколько мы не знаем страны, в которой живем, и призвал приложить все усилия для осознания нашего исторического пути. В этом заключалось своего рода завещание Юрия Владимировича, адресованного нам. Сегодня по прошествии десятилетий, глядя на то, что произошло с нашей страной еще явственнее чувствуется: без понимания прошлого излечение России от поразившего ее цивилизационного недуга невозможно в принципе.
  Уверен, что наша работа станет отправной точкой для дальнейших размышлений и не оставит читателя равнодушным.
  
  ГЛАВА 1. Внецерковное православие русского народа: к постановке проблемы
  
  Название главы, открывающей книгу, у многих вызовет недоумение. О каком собственно внецерковном православии может идти речь? Каждому хорошо известно: распространение русского православия происходило в церковных формах и неразрывно связано исключительно с ними. Если сказать иначе, то вне церковной традиции никакого православия никогда не было и быть не могло. Конечно, на разных этапах исторического пути России, начиная с периода после монгольского завоевания, неизбежно возникали и существовали различные религиозные движения. Их описание достаточно полно представлено в литературе.[1] Эти ереси, подвергавшие сомнению церковную доктрину, подпитывались чуждыми религиозными источниками и неизменно рассматривались в качестве отклонений, утративших связь с истинной религией русского народа. С этой точки зрения разговор о существовании православия вне церкви представляется лишенным какого-либо смысла. Причем оторвавшихся от церковно-православных форм, РПЦ даже отказывалась идентифицировать в качестве этнических русских.
  Вне всякого сомнения, данный взгляд имеет глубокие исторические корни. Само становление Московского государства, формирование русского социума происходило на базе широкого религиозно-общественного движения, неотъемлемой частью которого являлась православная церковь. Как справедливо замечено, в те далекие времена национальная консолидация, религиозная по своему характеру, осуществлялась "не во имя совместной защиты своих частных интересов и даже не во имя защиты своего строго ограниченного этноса, ведь он еще не сложился". Люди "объединялись во имя защиты христианского начала, поскольку именно это было на тот момент единственным основанием позволявшим отличать "своих" от "чужих"[2]. Русское православие, а не геополитические причины, экономические интересы и уж тем более не повышенная захватническая агрессивность московских князей, стало фундаментом возвышения Северо-Восточной Руси в XIV веке и затем образования огромного по территории государства[3].
  Однако, церковное православие как ось, вокруг которой строилась русская государственность и жизнь народа, не смогло выдержать надлома, произошедшего в течение второй половины XVII столетия. Реформа богослужения, предпринятая патриархом Никоном при мощной поддержке властей, вызвала небывалые волнения чем-то напоминающие "смутное время" с польско-литовской интервенцией начала века. Изменение религиозного обихода по греческим образцам вызвало неприятие у значительной части населения. Простые русские люди, не отягощенные, в отличие от верхов, имперскими амбициями, отвергали навязывание подобных новшеств. Главная причина отторжения заключалась в том, что эти новшества расценивались как ущемление старины, попадающей под чуждую религиозную унификацию. Напомним, репутация греков в XVI - начале XVII веков находилась на крайне низком уровне. Константинопольская Вселенская церковь стала "полем" противоборства иезуитов и протестантов за влияние, велась едва прикрытая торговля патриаршим престолом и церковными должностями[4] .
  Примечание
  1
  Русское православие: вехи истории / под ред. А. И. Клибанова. - М., 1989. С. 562-611.
  Примечание
  2
  Глинчикова А. Г. Индивидуализация личности в преддверии современности. - М., 2012. С. 95.
  Примечание
  3
  Там же. С. 96.
  Примечание
  4
  Рансимен С. Великая церковь в пленении: История Греческой церкви от падения Константинополя в 1453 году до 1821 года. - СПб., 2006. С. 233-326.
  Не удивительно, что авторитет этого религиозного центра был основательно подорван. Литературные памятники старообрядческой мысли второй половины XVII века подробно раскрывают суть претензий к навязанной сверху церковной реформе[5]. Тем более, что последняя сопровождалась нашествием священнослужителей с Украины - выпускников местных духовных учебных заведений. Они энергично взялись наставлять "темных русских" в новой для них вере, заполучив на долгие десятилетия монополию на епископские кафедры РПЦ[6]. Идейное противостояние не ограничилось интеллектуальными спорами, быстро обретя силовой характер. Осада Соловецкого монастыря, бунт на Волге Степана Разина, стрелецкая "хованщина" в Москве - все это свидетельства борьбы, захлестнувшей Русь.
  Эти трагические события явились не просто частью нашего прошлого, еще одной страницей отечественной истории, а стали кровоточащим надломом, разорвавшим общественные ткани той эпохи. В результате Русская православная церковь, облаченная в "греческую веру", перестала восприниматься многими русскими людьми в качестве своей, родной. Не стоит говорить, насколько это впечатление усилило низведение церкви при Петре I на положение одного из государственных департаментов, выстроенного на чужеземный манер. Надо сказать, что именно император-преобразователь решил законодательно оформить взаимоотношения господствующей церкви и поверженной старой веры. Начало этому положил акт от 8 февраля 1716 года, установивший запись и двойное налоговое обложение раскольников. Тем самым, после десятилетий гонений и физического уничтожения, государство пошло на юридическую фиксацию их статуса, вновь подтвержденную затем указом от 16 октября 1720 года[7]. По замыслам предложенная легализация староверов должна была хоть как-то упорядочить в империи положение со старой верой на условиях властей. Однако эти надежды не сбылись: как известно, по указу 8 февраля 1716 года в раскол записалось всего лишь около 191 тыс. человек[8], что составляло около 2 % от плативших подать. Указ Петра имел и еще одно важное значение: этим документом принадлежность к староверию определялась податными слоями, что исключало официальное пребывание в нем дворян и прочих служивых людей.
  Говоря иначе, петровское решение юридически фиксировало разведение двух ветвей православия не только по вероисповедному, но и по социально-классовому признаку. Раскольничий мир прочно обосновывался в народных низах, стараясь минимизировать контакты со структурами империи. Стремление к закрытости объяснялось не только причинами административного давления, но и глубоким осознанием собственной правоты. За непроницаемой для других завесой было удобнее поддерживать свой жизненный уклад, основанный на вере предков, а не на "Табели о рангах". Религиозный раскол надолго ушел из поля зрения и государственной администрации, не проявлявшей к нему интереса. Власти лишь изредка просматривали поступавшие с мест сведения о числе староверов: по этим официальным данным их удельный вес среди населения империи не превышал тех же 2 %. А Екатерина II в 1782 году вообще сняла эту проблему, отменив их двойное налогообложение, что фактически означало ослабление учетных мероприятий[9]. Образованные слои также не баловали старообрядцев вниманием. Достаточно сказать, что почти за полтора столетия существования раскола (к середине XIX века) в России не появилось и сотни посвященных ему книг и статей[10]. А среди выходивших изданий преобладали богословские сочинения полемического характера, связанные с вопросами религиозного просвещения: различные "Доказательства", "Беседы", "Обличения" и т. п. Эта продукция синодальных типографий обычно активно скупалась и уничтожалась самими раскольниками[11].
  Утвердившаяся конфессиональная разобщенность наложила неизгладимый отпечаток на развитие России, чья действительность коренным образом стала отличаться от европейских реалий. Напомним, завершение религиозных войн сопровождалось там разведением противоборствующих сторон по разные стороны государственных границ. В одних странах - Италия, Испания, Австрия, Бельгия, Франция, Польша, Бавария и т. д. - оставалось католичество. В других - Англия, Нидерланды, Швеция, Дания и целый ряд германских княжеств - возобладали различные протестантские течения. Таким образом, каждая страна являла собой, с конфессиональной точки зрения, практически однородное образование. Однако в России противостояние между приверженцами старого обряда и последователями патриарха Никона не привело к территориальному размежеванию. Получалось, что на географической карте страна по-прежнему была единой, а по сути, разделившись внутри себя, образовала два социума с различной социальной и культурной идентификацией. Вот это судьбоносное обстоятельство не было осмысленно ни властями, ни образованным обществом. Для них тема для размышлений попросту отсутствовала, поскольку предоставлявшиеся цифры о количестве раскольников не располагали к сколько-нибудь серьезному изучению их общности.
  Примечание
  5
  Памятники старообрядческой письменности. - СПб., 1998.
  Примечание
  6
  Карташев А. В. Очерки по истории русской церкви. Т. 2. - М., 2000. С. 466.
  Примечание
  7
  Указ "О хождении на исповедь повсягодно, о штрафе за использование сего правила, и о положении на раскольников двойного оклада". 8 февраля 1716 года // Полный Свод Законов ? 2991. Т. 5. - СПб., 1830. С. 196 // Указ "О сборе с раскольников двойных податей". 17 октября 1720 года // ПСЗ. ? 3662. Т. 6. С. 248-249.
  Примечание
  8
  Выписка из журнала Правительствующего Сената. 29 марта 1753 года // РГАДА. Ф. 342. Оп. 1. Д. 73. Л. 2.
  Примечание
  9
  Указ "О не собирании в казну двойного оклада с городских и сельских жителей". 20 августа 1782 года // ПСЗ. ? 15473. Т. 21. С. 634.
  Примечание
  10
  Зеньковский С. А. Русское старообрядчество. - М., 2006. Т. 2. С. 485.
  Примечание
  11
  Смирнов П. Литература истории и обличения старообрядческого раскола в XIX столетии // Христианское чтение. 1901. ? 1. С. 47.
  
  Вместе с тем в ней происходили важные процессы и, прежде всего, в конфессиональном отношении. Осмысляя произошедшее, религиозное сознание противников никоновских новин на протяжении XVIII столетия разрабатывало концепции наступления последних времен, пришествия антихриста, прекращения священства и т. д. Результатом работы старообрядческой мысли стало появление в расколе различных беспоповских течений, где наиболее полно выразилось неприятие государства и его церкви, а также радикализм при решении социальных и политических проблем. В народных слоях Нечерноземного центра России, Севера, Поволжья, Урала и Сибири прочно укоренились крупные ветви беспоповщины - поморцы, федосеевцы, спасовцы, филипповцы, бегуны-странники, часовенные и т. д. Отличаясь различными вероисповедными оттенками, эти течения сходились в общем: не имея никогда епископа, они категорически не приемли иерархии. Следствием этого стала утрата таинств, которые поначалу делились на "нужнопотребные" и "простопотребные", но затем ими или вовсе пренебрегли, или доверили совершение мирянам. В тоже время, несмотря на такие кардинальные изменения богослужебной практики, беспоповцы оставались в полной уверенности, что пребывают в истинно русской вере; они активно использовали книги и иконы дониконовских времен[12]. Разумеется, господствовавшая церковь крайне негативно относилась к подобным "православным", рассматривая их как отщепенцев, утративших всякую связь с литургией и предавших религиозные идеалы[13].
  Между тем, отрешаясь от оценок синодального официоза, нельзя не признать, что в русском православии происходило формирование устойчивой внецерковной традиции, доселе действительно нетипичной для русского народа. Ее появление - это логичное следствие деформированности русского религиозного сознания, произошедшей после раскола. Представители беспоповских течений реализовывали духовные потребности уже исключительно вне церковных форм, потерявших в их глазах какую-либо сакральность. Однако, в научной литературе утверждению понятия "внецерковное православие" препятствует ряд обстоятельств, на которых необходимо остановиться. С внецерковностью связывали, в первую очередь, различные сектантские объединения, которые действительно не имели никакого отношения к православной традиции как таковой. Что же касается самого старообрядчества - части непосредственно православного мира, то его принято ассоциировать, прежде всего, с церковными староверами, т. е. поповцами, сохранившими иерархию и таинства. От господствующей РПЦ последние отличались лишь тем, что апеллировали к древности и чистоте своих обрядов. Наличие полноценной церковной инфраструктуры предопределяло поведенческую модель поповцев: практически все они находились на виду, будучи приписаны к разнообразным старообрядческим церквям и монастырям, где только и могли исполнять свой культ. С другой стороны, заботы о поддержании публичной церковной организации предполагали тесные контакты с властями (выдача разрешений, различные согласования и т. д.). Поповцы в силу своего существования не могли игнорировать регистрационные процедуры со стороны как гражданской, так и духовной администрации. Поэтому официальные реестры, учитывавшие раскольников, неизменно состояли, главным образом, из представителей поповского согласия. Беспоповцев там всегда значилось заведомое меньшинство. (Более свободное отправление религиозных нужд не требовало церковной инфраструктуры, а значит и регистрация не являлась для них жизненно важной). Отсюда знакомство с официальной статистикой создавало однозначное впечатление, что среди староверов в целом, именно поповцев - подавляющее большинство. Этим фактом, никогда не ставившимся под сомнение, оперировала и продолжает оперировать историческая наука.
  Хотя в действительности все обстояло совершенно иначе. Доля поповцев редко когда превышала 10 % от общего числа старообрядцев; остальные же относились к многочисленным беспоповским толкам. Однако имеющиеся в распоряжении исследователей документы свидетельствовали об Примечанием. Осознание данного обстоятельства затруднялось тем, что приверженцы беспоповщины не только не утруждали себя регистрацией, но и вообще, как правило, числились обычными синодальными прихожанами. В результате "силуэты" внецерковного православия на российском религиозном ландшафте были едва различимы. Существуя по факту, оно оставалось скрытым под завесой официальной статистики, на деле имеющей мало общего с жизнью. О масштабах распространения внецерковного православия можно судить по исследованиям, изредка проводившимся царскими властями. Так, цикл изысканий по определению приблизительной численности староверов был предпринят в середине XIX века, когда комиссии МВД направлялись в различные губернии для сверки официальных данных с истинным положением дел. По итогам их работы власти пришли к выводу, что количество раскольников в 10 - 11 раз превышает заявленное в отчетах, хотя и эти цифры, по-видимому, не до конца отражали реальную ситуацию[14]. Но самое интересное оказалось в другом: выявленные массы неучтенных староверов, обеспечивших такой впечатляющий статистический скачок, оказались именно беспоповцами, лишь формально числившимися в лоне РПЦ[15].
  Примечание
  12
  История Русской церкви. Т. VIII. Ч. 2. - М., 1997. С. 129.
  Примечание
  13
  Там же.
  Примечание
  14
  Мельников П. И. Счисление раскольников // Русский вестник. 1868. ? 2. Т. 73. С. 423-426.
  Примечание
  15
  Фукс В. Записка "Раскол в России", подготовленная для великого князя Константина Николаевича // ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 549. Л. 346.
  
  Например, еще молодой И. С. Аксаков, участвовавший в обследовании Ярославской губернии, после поездок по уездам и селам был поражен тем, что везде "почти все старообрядцы, да еще, пожалуй, беспоповцы"[16]. Хотя по документам местной администрации все кругом значились православными, да и само население при расспросах с готовностью подтверждало принадлежность к синодальной церкви[17]. Кстати, именно от Ярославской комиссии власти получили информацию о существовании согласия бегунов-странников, располагавших разветвленной сетью по всей стране[18]. В других поволжских губерниях было выявлено значительное количество спасовцев, как бы растворенных среди правоверной паствы. Известный знаток раскола П. И. Мельников-Печерский доводил их количество в середине XIX века до 700 тыс. человек. Как утверждали адепты этого старообрядческого согласия, истинное священство на Руси утрачено, а потому нет и никаких таинств; таинства, связанные с РПЦ, якобы только пустая форма, в них даже можно принимать участие; спасение же дается только по Божьей милости[19]. Кстати, признание неоднородности российской конфессиональной среды проясняет поток нескончаемых следствий и дознаний о переходе из православия в раскол, материалы которых в немалом количестве содержатся в российских архивах. И дело здесь не в падении нравов или в чем-то подобном, как обычно считалось, просто каждый беспоповец, формально крещенный в РПЦ, по жизни сторонился церкви, периодически навлекая на себя, при неисправной плате попам, доносы об уклонении в раскол, в котором собственно и находился с самого рождения[20].
  На огромное количество беспоповцев, числившихся в синодальном православии, указывают многие источники, имеющиеся в нашем распоряжении. Так, московский купец 2-ой гильдии Н. М. Чукмалдинов, родившийся в крестьянской семье близ Тюмени, вспоминал, что в его родном селе Кулаковке большинство населения принадлежало к федосеевскому и филипповскому согласиям (хотя по церковным записям подавляющее большинство числилось православным). Сам Чукмалдинов обучался грамоте у филипповского наставника, к которому его отвели родители[21]. Церковные обряды (крещение, венчание и т. д.) вся эта якобы синодальная паства исполняла только в тех случаях, когда невозможно было от них уклониться, в повседневной же жизни влияние местного духовенства на жителей оставалось практически незаметным. Для священников РПЦ все старообрядцы, значившиеся православными, представляли статью дохода, время от времени оплачивая номинальные пасторские труды[22].
  Писатель Н. П. Белдыцкий в 80-х годах XIX века путешествовал по Чердынскому уезду Пермской губернии. В ходе поездки ему довелось побеседовать с одним из местных сельских священников отцом. Дмитрием. Тот жаловался на неприязненное отношение со стороны местного населения, в основном состоявшего из приверженцев беспоповского раскола: церковь они посещают неохотно; "стоят без всякого благоговения, а потом смеются"; таинств не признают; к священникам относятся непочтительно, считая их слугами антихриста. На вопрос, что же у них за вера, отвечают: их вера христианская - лучше церковной[23]. Схожая ситуация наблюдалась в Ковровском уезде Владимирской губернии. С середины 1860-х годов там по метрическим книгам значилось лишь 284 старообрядца; этими данными оперировали в своих трудах и современные исследователи[24]. Однако по признаниям епархиальных священников Ковровского уезда, "прихожане вообще тут ревнители мнимой старины и несмотря на пастырские увещевания, они все знаменуют себя двуперстным перстосложением"[25]. Или, например, в отчете Тульской епархии в Синод за 1900 год говорится об уездном городе Одоеве, где в первой половине XIX века было сильно раскольничье влияние. К концу же столетия подавляющее большинство жителей уже числились православными, но, тем не менее, продолжали придерживаться двуперстия. Те же немногие, кто официально числился раскольниками, вели довольно замкнутый образ жизни, старались не попадаться на глаза местным властям и духовенству. Однако по праздникам при хождении со святым крестом по домам православный притч постоянно встречал этих староверов, иногда как гостей, а иногда в качестве представителей отлучившегося хозяина[26].
  Примечание
  16
  Аксаков И. С. в его письмах // Собрание писем в 3-томах. Т. 2. - М., 1888-1889. С. 181.
  Примечание
  17
  Там же. С.185.
  Примечание
  18
  "Об открытии в Ярославской губернии новой раскольничьей секты" // РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 31. С. 171-173.
  Примечание
  19
  История Русской православной церкви. Т. VIII. Ч. 2. С. 128-129.
  Примечание
  20
  Фукс В. Записка "Раскол в России", подготовленная для великого князя Константина Николаевича // ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 549. Л. 346.
  Примечание
  21
  Чукмалдинов Н. М. Мои воспоминания. Ч. 1. - СПб., 1899. С. 16.
  Примечание
  22
  Там же.
  Примечание
  23
  Белдыцкий Н. П. В парме // Очерки северной части Чердынского уезда. - Пермь, 1988. С. 363-365, 373.
  Примечание
  24
  Монякова О. А. Ковровские старообрядцы и офени: грани взаимоотношений // Старообрядчество: история, культура, современность. - Великий Новгород, 2010. С. 333.
  Примечание
  25
  Церковно-приходская летопись Ковровского уезда Владимирской губернии. Л. 11-12 // Частное собрание настоятеля единоверческого храма г. Куровское Московской области о. Д. Кузнецова.
  Примечание
  26
  Отчет о состоянии Тульской епархии за 1900 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442. Д. 1871. Л. 142об-14Зоб
  
  "Русские ведомости" публиковали интересные наблюдения о раскольниках на Вятке. В одном из приходов Вятской губернии насчитывалось 5617 душ, из них раскольников по метрическим книгам - всего 78 человек. Однако, как выяснилось, настоящими православными являются менее 15 % населения, да и те, по признаниям местного духовенства, "очень ненадежны"[27]. Основная же масса принадлежит к различным беспоповским толкам ("даниловцам", "федосеевцам", "игнатьевцам"). Причем их старообрядческие воззрения самым оригинальным образом перемешаны с элементами суеверия. Объединяющим началом для всех выступает неприятие священства господствующей церкви; богослужебные обряды у них заменены простыми молитвами и чтением книг, причем соответствующие разъяснения по ходу чтения должны делать наставники[28]. Кстати, наставником может быть всякий, обладающий знаниями; его избирает общее собрание. Расколоучителя в повседневной жизни занимают место приходского попа: проводят свои крестины младенцев, хоронят умерших, совершают браки; они пользуются большим уважением, потому что легко находят общий язык с крестьянами. Раскольники высоко чтут государя, но к ближайшему начальству относятся в высшей степени скептически, даже враждебно, величают власти "кровопийцами", "живодерами", "антихристовым семенем" и т. д.[29]
  Подчеркнем, что по официальным документам конфессиональную принадлежность населения определить крайне сложно - о ней просто не упоминается. И прояснить, что же оно представляло собой в религиозном отношении, в отдельных случаях позволяет привлечение дополнительных сведений. Например, в волостях Орловского уезда Вятской губернии летом 1880 года произошли крупные беспорядки, связанные с работой землемеров, проводивших межевание угодий. Необходимость направить туда войска и продолжавшееся неповиновение крестьян привлекли внимание правительства. На архивном хранении находится целый том переписки различных должностных лиц относительно данного случая[30]. К счастью, этот эпизод получил освещение в петербургском издании "Голос", чей сотрудник вместе с чиновниками из столицы побывал в мятежном вятском уголке. Он рассказал обо всех перипетиях, не пренебрегая мелкими и ценными деталями. Их суть такова: крестьяне настроены против местного и столичного чиновничества, постоянно ожидают какого-то подвоха с их стороны. В то же время они убеждены в существовании указа царя "старину не ломать, рук не давать" (т. е. не подписывать никаких документов), а кто поступит иначе, тот отойдет к чиновникам, министрам или будет записан под Синод! Среди населения циркулируют слухи, что всех хотят подписать под антихриста, и их не в состоянии опровергнуть никакая сила: всякого, кто попытается разубедить в этом людей, сочтут за подосланного[31]. Этот материал позволяет говорить о том, что определяющим мотивом такого поведения вятских крестьян, помимо забитости и безграмотности, являются староверческо-религиозные воззрения.
  Приведенные свидетельства весьма важны, так как определенно указывают на наличие мощного религиозного направления, связанного с внецерковным православием русского народа. Пока для исследователей это движение выглядит как "Terra incognito". Тем не менее, оценивая изложенный материал, можно со всей определенностью говорить о специфике российской конфессиональной обстановки, сложившейся после раскола в течение XVIII-XIX веков. Ее суть в том, что в рамках одной страны стали существовать как церковная (официальная), так и внецерковная (неофициальная) православные традиции. Они переплетались территориально, но также характеризовались и определенным региональным размежеванием. Так, позиции РПЦ были сильны на Украине, Белоруссии, южных и черноземных губерниях страны; здесь церковь традиционно имела поддержку населения. А вот внецерковное православие проявляло себя в промышленном Центре, Поволжье, Урале и северных губерниях. Но до революции власти и наука не могли в полной мере оценить этого своеобразия, поскольку неизменно рассматривали российское общество в качестве конфессионально однородного, т. е. церковного. Поэтому выявление масштабов внецерковного православия должно наконец-то стать актуальной задачей современной исторической науки. С прояснением этой непростой проблемы связано понимание многих ключевых перипетий отечественной истории.
  Примечание
  27
  Добротворский Н. Раскольничья община на Вятке // Русские ведомости.1884. 24 янв.
  Примечание
  28
  Он же. Раскольничья община на Вятке // Русские ведомости. 1884. 26 янв.
  Примечание
  29
  Там же.
  Примечание
  30
  РГИА. Ф. 1291. Оп. 53. Д. 1.
  Примечание
  31
  Размежевание земель: Письмо из Вятки о волнениях в Орловском уезде Вятской губернии // Голос. 1880. 17 нояб.
  
  Не менее судьбоносные для России последствия раскола произошли в экономической сфере, а именно в промышленном строительстве, потребности в коем с начала XVIII столетия заметно актуализировались. Как известно, Петр I, давший импульс фабрично-заводскому развитию, столкнулся с явным нежеланием дворянства погружаться в производственные хлопоты. Правящий класс и в дальнейшем не проявлял должного интереса к этим делам, считая их второсортными, недостойными звания дворянина, устремления которого концентрировались главным образом вокруг сельского хозяйства. Эта ситуация обусловила привлечение к торговомануфактурной деятельности старообрядцев, отстраненных от административной вертикали и от собственности, т. е. земельного фонда. Начавшееся промышленное развитие давало им реальную возможность для выживания и сохранения своей веры в дискриминационных условиях. Поэтому староверческая мысль обосновала и санкционировала позитивное отношение к торговле и производству, уравняв его с благим трудом земледельца[32]. Иными словами, раскол постепенно превращался в хозяйственный механизм для обретения своей конфессиональной устойчивости. Об участии староверов в подъеме российской промышленности написано уже достаточно много. Исследователи, в том числе и зарубежные авторитеты, даже находили немало общего в отношении к промышленному созиданию у русских староверов и западных протестантских течений. Давно стали расхожими высказывания на сей счет знаменитого социолога М. Вебера[33]. Известный американский ученый Дж. Биллингтон также проводил параллели между кальвинистами и староверами. По его мнению,
  "оба движения были пуританскими и заменяли обрядовую церковь на новый аскетизм здешнего мира, а власть церковной иерархии - на местное общинное правление. Оба движения стимулировали новую экономическую предприимчивость суровым требованием усердного труда, как единственного средства доказать, что ты принадлежишь к избранникам гневного Бога"[34].
  Сразу бросается в глаза то, что анализ русского старообрядчества находится здесь во власти признанных и абсолютно справедливых оценок западного протестантизма. Действительно, их внешняя схожесть очевидна, но при этом сравнении из виду упускается "маленькая" деталь, учет которой кардинально меняет предполагаемый смысл. Не нужно забывать, что западные протестанты с середины XVII века, т. е. после окончания европейских религиозных войн, находились в принципиально иной обстановке, чем русские староверы. Протестанты проживали в своих государствах, в которых их вера обрела государственный статус. Они являлись полноправными хозяевами своей страны, ни о какой дискриминации говорить здесь не приходится. Эта однородная конфессиональная среда с присущей ей протестантской этикой могла рождать и рождала классический капитализм. Собственно М. Вебер наглядно продемонстрировал, как в исторической ретроспективе протестантская психология формировала новые экономические реалии. Совсем другое дело русские старообрядцы. Они оставались в государстве, где власть принадлежала их идейно-религиозным противникам, ставшими победителями. Условия, в которых они существовали, характеризуются откровенно дискриминационным характером. В этом принципиальное отличие от западного варианта. В староверах, по аналогии с протестантами, усматривали таких же носителей здорового капиталистического духа. Однако староверческие реалии оказались ориентированы совсем на другое, имевшее не много общего с приоритетом буржуазных ценностей. Находясь под государственно-церковным прессом, староверы вынужденно нацеливались не на частное предпринимательство с получением прибыли в пользу конкретных людей или семей, а на обеспечение жизнедеятельности своих единоверцев. Только такие общественно-коллективистские механизмы представлялись оптимальными в том положении, в котором жило русское старообрядчество. А потому его религиозная идеология освящала экономику, предназначенную не для конкуренции хозяйств и обоснования отдельной избранности, как у протестантов, а для утверждения солидарных начал, обеспечивающих существование во враждебных условиях. Поэтому подводить под один знаменатель западный протестантизм и русское староверие в экономическом плане не совсем правильно: это лишь затушевывает суть дела и отдаляет от понимания того, какие процессы протекали в рамках раскольничьей общности.
  Примечание
  32
  Керов В. В. "Се человек и дело его": Конфессионально-этические факторы старообрядческого предпринимательства. - М., 2004. С. 462-467.
  Примечание
  33
  Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. - М., 1990.
  Примечание
  34
  Биллингтон Дж. Икона и топор: Опыт истолкования истории русской культуры. - М., 2001. С. 236.
  ~ 7 ~
  
  Духовные и организационные правила, по которым развивались староверческие хозяйства, формулировались в знаменитой Выговской поморской общине. Их краеугольным камнем явились отношения равенства всех членов общины, как в хозяйственном, так и в духовном смысле. Род занятий, положение в общине зависели от способностей каждого и от признания их со стороны единоверцев: простой крестьянин мог стать наставником или настоятелем. Это обеспечивала практика внутренней открытости и гласности, когда ни одно важное дело не рассматривалось тайно. Любой имел право заявить свои требования, и они выслушивались и поддерживались в случае, если другие считали их сообразными с общей пользой. В такой атмосфере решались также и ключевые хозяйственно-экономические вопросы. Содействие внутриобщинных сил, братское доверие позволили Выговскому общежительству скопить громадные капиталы - своего рода общую кассу для различных коммерческих инициатив[35]. В результате Выговское староверческое общежитие трансформировалось в самодостаточную, независимую от властей структуру, развивающуюся по своей внутренней логике. Известный писатель М. М. Пришвин - выходец из старообрядческой среды, воспевал край Выга, где его предки "боролись с царем Петром и в государстве его великом создавали свое государство", не совсем ему дружественное[36].
  Устройство Выговской общины дает представление о хозяйственной и управленческой организации старообрядцев, действовавшей в России. Со второй половины XVIII века в рамках такой модели раскол превращается в прогрессирующую экономическую корпорацию в купеческо-крестьянском облике. Уже в 1770-х годах, в правление Екатерины II, происходит легализация староверия посредством оформления его новых крупных центров в Москве и Поволжье. Выйдя из-за границы, из лесов и подполья, старая вера начала заполнять российские просторы, преобразуя их своей хозяйственной инициативой. Специфика старообрядческой экономики не осталась незамеченной для наблюдателей той эпохи. Еще в 1780-х годах князь М. М. Щербатов, говоря о староверах, подчеркивал, что все они "упражняются в торговле и ремеслах", демонстрируя большую взаимопомощь и "обещая всякую ссуду и вспомоществование от их братьев раскольников; и через сие великое число к себе привлекают"[37]. В первой половине XIX столетия эти черты вызывают уже серьезные опасения. Как например, у московского митрополита Филарета, прямо объяснявшего распространение раскола существованием в нем общественной собственности, которая, будучи его твердою опорой, "скрывается под видом частной"[38]. К тому же раскольничьи наставники, проживающие не где-нибудь, а в столице на Охте (имелся в виду П. Онуфриев - Любопытный), в своих сочинениях открыто "проповедуют демократию и республику"[39]. По убеждению знаменитого архиерея господствовавшей церкви, это доказывает, что раскол стал особой сферой, "в которой над иерархическим господствует демократическое начало. Обыкновенно несколько самовольно выбранных или самозваных попечителей или старшин, управляют священниками, доходами и делами раскольничьего общества...Сообразно ли с политикою монархической усиливать сие демократическое направление?" - вопрошал митрополит Филарет[40].
  С ним нельзя не согласиться, очевидно, что собственность, принадлежащая не конкретным людям, а общине через механизм выборов наставников и попечителей, не могла быть частной. Хотя для внешнего мира и государственной власти она именно такой и представлялась. Внутри же староверческой общности действовало правило: твоя собственность есть собственность твоей веры. Как отмечал один из полицейских чиновников, изучавших раскол:
  Примечание
  35
  Аристов Н. Я. Устройство раскольничьих общин. - М., 1863. С. 2, 6, 27.
  Примечание
  36
  Пришвин М. М. Государева дорога // Собр. соч. В 8-ми томах. Т. 6. - М., 19821984. С. 8, 21.
  Примечание
  37
  Щербатов М. М. Статистика в рассуждении России // Собр. соч. В 7-ми томах. Т. 1. - СПб., 1896. С. 550-551.
  Примечание
  38
  Мысли и предположения митрополита Филарета о средствах по уменьшению расколов" // Собрание мнений и отзывов Филарета по учебным и церковно-государственным вопросам. Т. 2. - СПб., 1885. С. 366.
  Примечание
  39
  "Донесение митрополита Филарета Св. Синоду с отзывом о рукописях московского раскольника, мещанина Леонтия Круглоумова 5-10 ноября 1841 года" // Т. Доп. - М., 1887. С. 90.
  Примечание
  40
  Там же. Т. 3. С. 254.
  
  "Закон этот глубокая тайна только агитаторов (т. е. наставников - авт.) но она проявляется в завещаниях богачей, отказывающих миллионы агитаторам на милостыни, и в готовности всех секторов разделить друг с другом все, если у них одна вера".[41]
  Принцип "твоя собственность есть собственность твоей веры" прослеживается и в хозяйственном укладе Преображенского кладбища в Москве. В распоряжении исследователей находятся донесения полицейских агентов, расследовавших деятельность московских старообрядцев во второй половине сороковых годов XIX века[42]. Для внешнего мира это было место, где располагались погосты с богадельнями, приютами и больницей. На самом же деле "кладбище" служило финансовой артерией беспоповцев федосеевского согласия. По наблюдениям МВД, касса "кладбища" помещалась в тайниках под комнатами федосеевского наставника С. Козьмина[43]. В них хранились общинные капиталы, направляемые по решению наставников и попечителей на открытие или расширение различных коммерческих дел. Единоверцам предоставлялось право пользоваться ссудами из общинной кассы, причем кредит предусматривался беспроцентный, допускались и безвозвратные займы. Именно с этой помощью образовалось огромное количество торгов и производств[44]. Однако возвратить взятое из кладбищенской казны и стать полноправным хозяином своего дела, т. е. попросту откупиться, не представлялось возможным. Можно было лишь отдать предприятие, запущенное на общинные деньги. Как известно, многие беспоповцы-федосеевецы не признавали брака, а значит, наследственное право не играло здесь роли, что усиливало общинное начало хозяйств. Воспитанниками Преображенского приюта были незаконнорожденные дети богатых купцов из разных регионов страны. Капиталами их отцов в конечном счете распоряжались выборные наставники и попечители Преображенского кладбища[45].
  Любопытно и наблюдение полиции за торговыми оборотами купцов Первопрестольной: оно показало, что перед Пасхой, когда фабриканты распускали рабочих по домам, то почти все владельцы православного исповедания постоянно прибегали к займам для проведения необходимых расчетов. Однако купечество из кладбищенских прихожан никогда не нуждалось в деньгах: в их распоряжении была общинная касса[46]. Все попытки выяснить хотя бы приблизительные объемы средств, которые циркулировали на Преображенском кладбище, ни к чему не приводили. Как утверждала полиция, немногие, кроме наставников и попечителей, осведомлены о реальном обороте общественных капиталов этого богадельного дома, а исчисление его доходов "едва ли может быть когда сделано при всех стараниях лиц, правительством назначаемых наблюдать за кладбищем"[47]. Исследователи, изучавшие раскол, отмечали, что практически до середины XIX века Преображенская федосеевская община "была настолько многочисленнее, богаче и влиятельнее Рогожской, что развитие московского старообрядчества происходит под значительно большим влиянием федосеевцев или поморцев, а само Преображенское кладбище, как обычно эту общину называли, совсем затмевало своей славой Рогожское"[48].
  Характеризуя староверческие якобы капиталистические хозяйства, следует обратить внимание на отношения, существовавшие внутри них. Восприятие их как общинной, а не частной, конкретно чей-то, собственности прослеживается не только у тех, кому было поручено управлять ею, но и у рядовых единоверцев, работавших на производствах. Своеобразные отношения между рабочими и хозяевами фиксировали внимательные наблюдатели. Православный священник И. Беллюстин, публиковавший заметки о старообрядчестве, описывал посещение сапожного производства в большом (в несколько тысяч человек) раскольничьем селении Кимры Тверской губернии. Староверы образовывали здесь артели по 30-60 работников, которые не только обладали правом голоса по самым разным вопросам, но и могли подчинить своему мнению "хозяина" производства. И. Беллюстин оказался, например, свидетелем горячих споров в артели о вере:
  "...Тут нет ничего похожего на обыкновенные отношения между хозяином и его работником; речью заправляют, ничем и никем не стесняясь, наиболее начитанные, будь это хоть последние бедняки из целой артели; они же вершат и иные поднятые вопросы".[49]
  Хозяин в спорных случаях оказывался перед серьезным выбором: или подчиниться артели, а между артелями в селении существовала подлинная солидарность, или встать в разлад с нею, т. е. с целым обществом. Неудивительно, что, как правило, хозяин предпочитал первое, поскольку каждый, независимо от рода занятий и своей роли, был крепко вплетен в этот социальный организм.
  Примечание
  41
  Синицын И. И. Раскол в Ярославской губернии // Сборник правительственных сведений о раскольниках / сост. В. И. Кельсиев. Вып. ? 4. - Лондон, 1862. С. 148.
  Примечание
  42
  Эти материалы из бумаг И. П. Липранди были опубликованы А. А. Титовым в ряде выпусков "Чтений в Обществе истории и древностей российских" под названием "Дневные дозорные записи о московских раскольниках" // Чтения в Обществе истории и древностей российских. - М., 1885. Кн. 3, 4. - М., 1886. Кн. 1. - М., 1892. Кн. 1, 2.
  Примечание
  43
  Записка "О Преображенском кладбище". 06 мая 1847 года // РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 87. Л. 21.
  Примечание
  44
  Васильев В. Организация и самоуправление Федосеевской общины на Преображенском кладбище в Москве // Христианское чтение. 1887. Ч. 2. С. 578-579.
  Примечание
  45
  ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 549. Л. 193.
  Примечание
  46
  Дневные дозорные записи о московских раскольниках за 1846 год // Чтения в обществе истории и древностей российских. - М., 1892. Кн. 2. С. 202.
  Примечание
  47
  Там же. С. 200.
  Примечание
  48
  Зеньковский С. А. Русское старообрядчество. Т. 2. - М., 2006. С. 431.
  Примечание
  49
  Беллюстин И. Еще о движениях в расколе // Русский вестник. 1865. ? 6. Т. 57. С. 762.
  
  Подобные отношения между работниками и хозяевами существовали и на появляющихся крупных мануфактурах. Например, в староверческом анклаве Иваново в 1830-1840-х годах уже насчитывалось около 180 фабрик. Имена их владельцев - Гарелины, Кобылины, Удины, Ямановские и другие - были широко известны в центральной России. Заметим, что возглавляемые ими предприятия состояли из артелей, являвшихся основной производственной единицей. Артель непосредственно вела дела, "рядилась с хозяином", получала заработанное, т. е. оказывала ключевое влияние на весь ход фабричной жизни[50]. В таких условиях сформировался особый тип "фабричного", "мастерового", психологически весьма далекий от обычного работника по найму в классическом капиталистическом смысле этого слова. Серьезно изучавшие дореформенную мануфактурную Россию, замечали: если высший класс с завистью, но без уважения относится к этим капиталистам из крестьян, то "чернь... богатство их считает своим достоянием, выманивая его по частям посредством ловкости и хитрости"[51]. Это порождало разговоры о том, что фабрика портит народ, что под ее влиянием простолюдин утрачивает чистоту нравов. Официальные власти усматривали здесь криминализацию взаимоотношений, недоумевая, как могут простые фабричные работники держаться с хозяевами с наглой самоуверенностью и ставить себя с ними на равных? Эту черту фабричной жизни дореформенной России подметили и советские историки. Правда, их вывод был своеобразным: якобы "фабричная жизнь начинала вырабатывать людей, не безропотно переносящих произвол и эксплуатацию"[52].
  Нужно сказать, что у правительства подобная направленность старообрядческой экономики вызывала нарастающую тревогу. Все это противоречило рыночным началам экономики, зримо напоминая коммунистические идеалы общественной собственности и управления. Напомним, что в 40-х годах XIX века такое социальное устройство активно популяризировали некоторые европейские мыслители. Разумеется, это обусловило пристальное внимание российских властей к подобным явлениям на местной почве. В результате была инициирована масштабная атака на староверческое купечество, которое рассматривали как силу, поддерживающую раскольничьи порядки. По указанию администраций, "не принадлежавшим к святой церкви", то есть раскольникам независимо от согласий давалось право пребывать в купеческих гильдиях лишь временно, сроком на один год. Желающие же находиться в гильдиях на постоянной основе обязывались представить документы о принадлежности к господствующей церкви. Запрещалось также утверждать староверов в должностях по общественным выборам, удостаивать их наградами и отличиями. Данные меры означали коллапс всей староверческой экономики и привели к ее переформатированию уже в рамках официального законодательства империи. Раньше, как мы видели, главенствующую управленческую роль играли наставники, советы, попечители, а частно-семейное владение выступало своего рода адаптером по отношению к властям и официальному миру. Теперь же, в условиях жесткого государственного контроля, акценты смещались в сторону тех, кто управлял торгово-промышленным делом, и их наследников. После этих потрясений "лицо" русского староверия сильно изменилось[53].
  Однако, бурные события, происходившие в расколе, не остались незамеченными российской интеллигенцией, прежде всего, настроенной негативно по отношению к самодержавию. Благодаря охранительным заботам верхов, раскол приобретает в России широкое общественное звучание. Можно сказать, что для части отечественной элиты он становится своего рода модой. Староверческий мир начинают активно изучать, и это открывает новые возможности для национального самосознания, для осмысления собственной истории и культуры. Кроме того, на раскол перестали смотреть как на чисто религиозное явление; в нем увидели черты, имеющие гражданское значение, что обогатило всю общественную жизнь. В этом новом взгляде особый акцент был сделан на политическую составляющую раскола. С точки зрения групп, жаждущих политических перемен, старообрядчество выглядело весьма привлекательно, поскольку издавна противостояло самодержавию и государственности синодального православия. Раскол казался силой, которая наконец-то трансформирует революционные порывы лучшей части интеллигенции в реальную практику.
  Примечание
  50
  Нефедов Ф.Д. Наши фабрики: Повести и рассказы. Т. 1. - М., 1937. С. 14-15.
  Примечание
  51
  Вавилов И. Беседы русского купца о торговле в 2-х частях. Ч. 1. - СПб., 1846. С. 187.
  Примечание
  52
  Козьмин Б. П. Рабочее движение в России до революции 1905 года. - М., 1925. С. 21-22.
  Примечание
  53
  Подробно об этом: Пыжиков А. В. Грани русского раскола. - М., 2013. С. 184207.
  
  Практическая реализация этой идеи связана с интереснейшей эпохой отечественной истории, прошедшей под знаком народничества (1860 - 1870-е годы). Специфика этого движения состояла в том, что оно выстраивалось не вокруг какого- либо класса, а вокруг старообрядчества, как религиозной общности. Конфессиональный подход к борьбе сформулировали знаменитые революционеры А. И. Герцен и Н. П. Огарев. Лидеры русской эмиграции первыми взялись объяснить староверию его историческую миссию, наладив интенсивные контакты с его представителями. Правда, обращает на себя внимание тот факт, что у них прослеживался акцент на налаживание отношений с поповцами. Так, Герцен предложил учредить в Лондоне старообрядческую церковную иерархию. Обсуждался выбор кандидата на новую епископскую кафедру; ему предлагалось дать имя Сильвестр, а по кафедре именовать его епископом Новгородским, в честь вольного Великого Новгорода. Идею собирались с помпой осуществить во время лондонской Всемирной выставки[54]. Герцен и Огарев тесно контактировали с московским купцом Н. П. Шибаевым от рогожских старообрядцев. Ему адресовались письма с просьбами делать все возможное для сбора ополчения, состоящего из раскольников "как главных распорядителей всего ожидаемого движения"[55]. Однако быстро выяснилось, что купцы-староверы оказались совсем не тем элементом, на который можно было рассчитывать. Вместо собирания народного ополчения они с начала 1860-х годов принялись направлять властям верноподданнические адреса, где презентовали себя в качестве надежных слуг государства. Разочарование революционеров не знало границ.
  Ситуацию вызвался выправить известный М. А. Бакунин, прибывший в Лондон после побега с сибирской каторги. Он скептически относился к связям его соратников по эмиграции со старообрядческими белокриницкими иерархами и купцами-староверами, считая это пустой тратой времени. Он был уверен, что раскол, воплощенный в народе и в попах - это две разные, и зачастую враждебные, друг другу силы, которые нельзя смешивать[56]. Вожди движения, осознав имеющиеся проблемы, внесли серьезные коррективы в свои действия. Постулат о роли раскола, как основной силы противостояния, под сомнение не ставился. Однако теперь акценты переместились непосредственно в гущу народа, в низы. Нечего ждать ни от купечества - более гнилого, чем дворянство, ни от старообрядческих иерархов. Верить можно только в спящую силу народа, который пребывает в расколе, и в среднее сословие - разночинное, официально непризнанное, которое способно разбудить народ для великих дел. Именно отсюда и родился знаменитый бакунинский клич - в народ! Теперь все взоры народников были обращены на беспоповские массы. Вне этой многомиллионной силы не существует ни дела, ни жизни, ни будущего. Народ должен увидеть рядом с собой тех, кто готов разделить с ним его страдания и протест. Пропаганда непосредственно в народных массах становится основным делом столпов русской эмиграции.
  Конфессиональный подход в организации борьбы стал своего рода фирменным знаком народничества. Для этого движения в принципе не существовало деления народа на крестьян и рабочих[57], зато в нем четко прослеживались религиозные предпочтения. Так, выезжая в российские губернии, молодые люди получали предварительную подготовку, чтобы им легче было погрузиться в народную среду. Адаптация проходила в рамках семинаров, численностью по 30 - 40 человек, действовавших в Петербурге и Москве. О них упоминается в мемуарах Д. Н. Овсянико-Куликовского, известного впоследствии ученого-лингвиста и психолога. Вспоминая свои студенческие годы, он писал о том, с каким жадным любопытством принялся изучать прошлое и настоящее старообрядчества. В результате он собрал обширный материал, прочел книги и статьи А. П. Щапова, П. И. Мельникова, И. А. Никольского, Г. Е. Есипова и др. Приобретенные знания позволили молодому человеку заниматься со студентами, отбывающими на российские просторы. И прежде всего им требовались сведения о тех социальных слоях, в которых они намеривались вести пропаганду. Кружок, где Овсянико-Куликовский проводил занятия, пользовался известностью, но прекратил свое существование, когда будущего ученого задержала полиция[58].
  Территориально народники действовали в основном в российских губерниях, расположенных вдоль Волги. Считалось, что в этих преимущественно старообрядческих регионах еще силен бунтарский разинско-пугачевский дух. Волга рассматривалась в качестве естественной оси, по обе стороны которой будут распространяться агитационные импульсы. Наиболее мощный народнический центр сложился в Саратове; кстати, к лету 1874 года там ожидали приезда самого М. А. Бакунина, который лично должен был возглавить пробуждение России[59]. Агитаторы придерживались стандартной схемы: организовывали артели, школы, медицинские пункты и т. п., где велась разъяснительная работа, и откуда распространялась нелегальная литература. Необходимо подчеркнуть, что содержание распространявшихся листовок было рассчитано в первую очередь на раскольников. Скажем, широко известная листовка "О правде и кривде" содержала рассказ о неправедном насаждении на Руси греческой церкви, от которой все зло. Два столетия тому назад народ восстал против попов, насаждающих иноземщину, и начал по своему разумению толковать Писание, отверг власть помещиков и церкви, весь царский порядок и решил Примечание к старым обычаям:
  Примечание
  54
  Субботин Н. Раскол как орудие враждебных России сил. - М., 1867, С. 128.
  Примечание
  55
  Письмо Н. П. Огарева к Н. П. Шибаеву // ГАРФ. Ф. 109. 1 экспедиция. 1862. Д.230. Ч. 74. Л. 65-66.
  Примечание
  56
  Карелин А. Жизнь и деятельность М. А. Бакунина. - М., 1919. С. 14.
  Примечание
  57
  Анзимиров В. А. Крамольники: Хроника из радикальных кружков семидесятых годов. - М., 1907. С. 103.
  Примечание
  58
  Овсянико-Куликовский Д. Н. Воспоминания. - Пг., 1923. С. 28, 107.
  Примечание
  59
  ГАРФ. Ф. 109. 3 экспедиция, 1874. Д. 144. Ч. 87. Л. 7Зоб.
  
  "Вот за что поднимались наши раскольники: старые книги и двуперстное сложение и восьмиконечный крест - это было для них то же, что знамя для солдат. Не за него бьются солдаты: знамя поднимается, чтобы собрать всех вокруг него"[60].
  Другая популярная листовка - "Хитрая механика" объясняла необходимость борьбы против правящих никониан с экономической точки зрения; в ней был обстоятельно расписан механизм обирания народа: откуда и куда идут деньги[61].
  То, что народники действовали именно в старообрядческих районах, подтверждают данные об арестах активистов. Как следует из полицейских справок, летом 1874 года в 28 губерниях страны за распространение запрещенной литературы и агитационную деятельность было арестовано 298 человек, причем из них 200 лишь в 9 губерниях (Московской, Саратовской, Самарской, Казанской, Ярославской, Владимирской, Пензенской, Вятской). Остальные же 100 человек задержаны в различных регионах юга России и Украины[62], то есть там, где, образно говоря, ощущался дефицит староверческого духа, и активность народнических организаций была незначительной.
  В задачи настоящей работы не входит анализ народнического движения и его староверческой направленности. Здесь же мы делаем акцент на том, что конфессиональный разлом России был осознан в сугубо старообрядческой проблематике. Какие-либо иные, в первую очередь сектантские, факторы в 60 - 70-х годах XIX века не играли значительной роли на российских просторах; различные не православные секты воспринимались как некое экзотическое явление. И в качестве подлинно народной религии, присущей русскому духу, революционно настроенная интеллигенция рассматривала тогда именно староверие в его внецерковной традиции.
  Тем не менее, как известно, взаимодействия между ними не сложилось. Участники народнического движения все более убеждались, что от религиозных верований, традиций и быта их отделяет пропасть. Подвижничество же интеллигентов в крестьянской среде воспринималось как господские забавы. Например, один из лидеров народнического движения А. Д. Михайлов неутомимо демонстрировал, как надо налаживать отношения с раскольниками на Волге. Он очень гордился своими успехами, серьезно полагая, будто завоевал их признание и обладает прочными связями в этих кругах[63]. Но по воспоминаниям другого участника "хождения в народ". Н. И. Сергеева (из беспоповской семьи), настойчивые попытки Михайлова стать своим среди раскольников не вызывали у них ничего, кроме иронии и скепсиса[64]. Справедлива запоздалая мысль видного теоретика народничества И. И. Каблица:
  "Интеллигенция находилась издавна у нас в самой тесной связи с бюрократией и владельцами крепостных душ.
  Из их рядов наполнялась она и им, в свою очередь, служила; неудивительно, что народ привык их вполне смешивать. Для него студент - барский сынок и ничего больше".[65]
  В статье "Политические воззрения староверия" Каблиц анализировал крушение надежд интеллигенции на революционный потенциал раскола. Призывая к более трезвому и критическому взгляду, он делает главный вывод: массы староверов не настроены на борьбу с властями; они ограничиваются просьбами о свободе своего вероисповедания и не намереваются "творить брань с антихристом"[66]. Более категорична другая известная участница "хождения в народ" В. Н. Фигнер:
  "Для нас, материалистов и атеистов, мир раскольников закрыт, а в смысле протестующей силы безнадежен"[67].
  Примечание
  60
  Агитационная литература русских революционных народников. 1873-1875 гг. - Л., 1970. С. 109-110.
  Примечание
  61
  Там же. С. 156-174.
  Примечание
  62
  Подсчитано по: ГАРФ. Ф. 109. 3 экспедиция, 1874. Д. 144. Ч. 6. Л. 122.
  Примечание
  63
  Михайлов А. Д. Воспоминания. - Женева, 1903. С. 17.
  Примечание
  64
  Сергеев Н. И. Из жизни людей семидесятых годов: Воспоминания // ОР Пушкинского дома. Ф. 266. Оп. 2. Д. 497. С. 72-73.
  Примечание
  65
  Каблиц И. И. Основы народничества. В 2 т. Т. 1. - СПб., 1888. С. 332.
  Примечание
  66
  Каблиц И. И. (Юзов И.) Политические воззрения староверия // Русская мысль. 1882. ? 4. С. 183-217.
  Примечание
  67
  Фигнер В. Н. Автобиографические очерки. Т. 5, С. 214. // Фигнер В. Н. Полн. собр. соч. В 7 т. - М., 1932.
  
  В итоге это привело к переориентации прогрессивной интеллигенции конца XIX века: российское общество обретало нового кумира - религиозные, не православные секты, пестрившие на отечественном ландшафте. Интерес к ним, после разочарований в старообрядчестве, рос как на дрожжах. По итогам Всероссийской переписи населения 1897 года, вновь определившей количество староверов и сектантов в пределах тех же 2 %, в обществе развернулась дискуссия вокруг этих официальных данных, признанных не имеющими ничего общего с действительностью. Как писал известный ученый того времени А. С. Пругавин, перепись, вместо того чтобы прояснить конфессиональную картину, до крайности ее запутала[68]. Российская общественность обнародовала свои цифры, которыми и оперировала в дальнейшем: по этим данным, в стране насчитывалось как минимум 20 млн. староверов всех согласий и 6 млн. сектантов;[69] особо подчеркивался рост именно сектантства, неуклонно набиравшего силу. Заметим, в 60 - 70-х годах XIX века старообрядцы уверенно исчислялись миллионами, а счет различных сектантов шел лишь на десятки тысяч;[70] теперь же все изменилось и вопрос о том, за кем будущее, не вызывал сомнений. Прогрессивная интеллигенция уверенно фиксировала конфессиональную траекторию: с конца XVII века массы уходили в раскол, а позднее, на рубеже XIX - XX столетий - в сектантство.[71]
  Петербургское религиозно-философское общество, Русское географическое общество инициировали обширные программы по исследованию нового фаворита. Причем предполагалось, что сами сектанты будут присылать различные материалы о жизни общин, а также по возможности записывать все, что происходило в общинах на их памяти или перешло к ним по преданиям. Особенное внимание исследователи просили уделять принятым понятиям о вере, фактам притеснений за приверженность религиозным убеждениям, отношению к воинской повинности, каким-либо политическим симпатиям и т. д.[72] В интеллигентских кругах активно обсуждались баптисты, евангелисты, адвентисты, духоборы, толстовцы, молокане, скопцы и проч. Их классифицировали как секты западного и восточного происхождения, рационалистические и мистические; о появлении тех или иных сект на российской земле шли бурные дискуссии. Большую известность получил спор Д. В. Философова и В. Д. Бонч-Бруевича о сектантах, который сопровождался взаимными упреками в научной некомпетентности и предвзятости[73]. Трудности возникали и при определении границ между собственно сектантами и теми, которые позиционировали себя в качестве православных. Например, сами хлыстовские объединения относили себя к православным, ссылаясь на то, что их учение никогда не было осуждено[74].
  Вообще хлысты пользовались наибольшей симпатией российской интеллигенции, которая уверенно считала их третьим по численности религиозным сообществом в России после господствующего церковного православия и старообрядчества. Хлыстовство квалифицировали "наиболее сильной, пламенной и организованной сектой", со свойственной ей легкостью духовного общения[75]; считалось, здесь постоянно появляются новые пророки, увлекающие за собой множество страждущих людей.
  В 1910-х годах за хлыстовством закрепилось более привлекательное название - Новый Израиль, которое подчеркивало его судьбоносное предназначение. Некоторые особо впечатлительные головы утверждали, что "в настоящее время хлыстовство охватило всю русскую землю"[76]. Отмечалось организационное построение хлыстовской среды, прошедшей путь от небольших разрозненных ячеек до цельного организма с налаженным управлением, заимствованным из апостольских времен и адаптированным к новым условиям[77]. В этом усматривали прообраз будущей жизни, функционирующей не в соответствии с административными регламентами, а на прочных духовных основах.
  Такая направленность мысли соответствовала культурным устремлениям Серебряного века. Вот как это выразил А. Блок: "стихийные люди, - писал он, - пока пребывают во сне, но их сон не похож на наши сны, так же, как поля России, не похожи на блистательную суету Невского проспекта"[78]. На наших глазах происходит пробуждение великана, и этот великан, представляющий собой грозное и огромное явление, растущий не только с имперского периода, а с веков гораздо более ранних - это и есть сектантство[79]. На заседании Петербургского религиозно-философского общества с хлыстами общался один из его ведущих деятелей Д. С. Мережковский[80], жаждавший, по меткому замечанию Н. А. Бердяева, стать новым Чернышевским, только в религиозном ключе[81]. К мистической жизни русского народа с его страстным ожиданием пришествия Святого духа обратился А. Белый. В его знаменитом романе "Серебряный голубь" (1909), посвященном интеллигенции, которая ищет пути к народу, подробно описаны радения в хлыстовском духе[82]. А. Блок, А. Ремизов, М. Пришвин, Ф. Сологуб, посещавшие общину чемреков, где хлысты рассказывали о своих радениях, полагали, что задача православной церкви и хлыстовских общин одна - пересоздание человека, но у хлыстов духовных возможностей для этого несоизмеримо больше[83]. Тесный контакт установился у сектантов с Блоком и петербургским религиозным философом А. Мейером, которых те считали наделенными сильным "пророческим" даром[84]. А один из руководителей Нового Израиля П. М. Легкобытов призывал утонченных поэтов и прозаиков: "Бросьтесь в чан, и мы воскресим вас!"[85] И призыв этот падал на благодатную почву. Дошло даже до того, что один из представителей религиозно-философского движения поэт А. Добролюбов в прямом смысле осуществил мечту своих единомышленников, подавшись в сектанты, в народ; его уход как бы символизировал прорыв культуры в народную жизнь[86]. Этот шаг религиозного синтеза крайне взволновал интеллигентские круги. Мережковский описывал поступок Добролюбова в терминах преображения, сравнивая его с самим Франциском Ассизским[87]. Хотя никто из деятелей первого ряда не последовал этому смелому примеру, символистски настроенная интеллигенция с готовностью имитировала хлыстовские радения, выражающие, по ее глубокому убеждению, народный дух. В этом смысле точно подмечено, что сами интеллигенты-символисты выглядели как своего рода "секта служителей красоты"[88]. Однако, подобная восторженность интеллигенции, ее стремление духовного сближения с мужицкой Россией, по меткому замечанию М. М. Пришвина, больше напоминало взятие религии напрокат у народа[89].
  Примечание
  68
  Борецкий А. (Пругавин А. С.). Два миллиона или двадцать миллионов // Санкт-Петербургские ведомости. 1902. 25 янв.
  Примечание
  69
  Бонч-Бруевич В. Д. Раскол и сектантство в России // Бонч-Бруевич В. Д. Избранные произведения: В 3 т. Т. 1. - М., 1959. С. 175.
  Примечание
  70
  Борецкий А. (Пругавин А. С.). Два миллиона или двадцать миллионов // Санкт-Петербургские ведомости. 1902. 25 янв.
  Примечание
  71
  Милюков П. Н. Традиционная религия и свободная мысль // Современные записки. Кн. 37. 1928. С. 396.
  Примечание
  72
  Программа для собирания сведений по исследованию и изучению русского сектантства и раскола. 1908 // ОР РГБ. Ф. 369. К. 35. Ед. хр. 7. С. 2-4.
  Примечание
  73
  Философов Д. В. Изучение русского сектантства // Философов Д. В. Неугасимая лампада: Статьи по церковным и религиозным вопросам. - М., 1912. С. 91-92; Бонч-Бруевич В. Д. Ответ Д. Философову на его статью "Изучение русского сектантства" // ОР РГБ. Ф. 369. К. 46. Ед. хр. 14. Л. 1-9.
  Примечание
  74
  Кравецкий А. Церковная миссия в эпоху перемен (между проповедью и диалогом). - М., 2012. С. 385.
  Примечание
  75
  Бонч-Бруевич В. Д. Среди сектантов // Современный мир. 1910. ? 1. С. 62.
  Примечание
  76
  Прот. Буткевич Т. И. Обзор русских сект и толков. - Харьков, 1910. С. 56.
  Примечание
  77
  Там же. С. 69-70.
  Примечание
  78
  Блок А. Стихия и культура // Блок А. Собр. соч. В 8 т. Т. 5. - М., - Л., 1962. С. 35.
  Примечание
  79
  Блок А. Литературные итоги 1907 года // Блок А. Собр. соч. В 8 т. Т. 5. - М., - Л., 1962. С. 215.
  Примечание
  80
  Ермичев А. А. Религиозно-философское общество в Петербурге (1907-1917 годы): Хроника заседаний. - СПб., 2007. С. 45.
  Примечание
  81
  Бердяев Н. А. Новое христианство // Русская мысль. Кн.7. 1916. С. 66.
  Примечание
  82
  Белый А. Серебряный голубь. - М., 1995.
  Примечание
  83
  Блок в дневнике Пришвина и новонайденное письмо Блока Пришвину // Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн.4. - М., 1987. С. 329.
  Примечание
  84
  Там же.
  Примечание
  85
  Пришвин М. М. Дневники. 1914-1917 годы. - СПб., 2007. С. 46. (запись от 10 февраля 1914 года).
  Примечание
  86
  Венгеров А. С., А. Добролюбов // Русская литература XX века. 1890-1910 годы. - М., 1914. С. 265.
  Примечание
  87
  Мережковский Д. С. Революция и религия // Русская мысль. 1907. ? 3. С. 26.
  Примечание
  88
  Дворцова Н. Пришвин и Мережковский (диалог о граде Невидимом) // Вопросы литературы. 1993. ? 3. С. 143.
  Примечание
  89
  Пришвин М. М. Дневники. 1914-1917 годы. - СПб., 2007. С. 360.
  
  Знакомясь с культурой Серебряного века, обращаешь внимание на то, как старательно маститые интеллектуалы, поглощенные сектантской тематикой, развивали представления о внецерковной традиции, присущей, по их глубокому убеждению, русскому народу. И поэтому к началу XX века само понятие сектантство приобрело по сравнению с I860 - 1870-ми годами более широкое толкование. Старообрядчество, как не оправдавшее надежд российской образованной публики, переместилось на периферию ее интересов, и религиозный разлом, о коем неустанно говорили, наполнился новым сектантским содержанием. В результате под сектантством стали подразумевать все религиозные общности (независимо от того православные они или нет), не имеющие священства, иерархии и полноты таинств. Под этот знаменатель традиционно попадали протестантские течения западного происхождения (баптисты, адвентисты, евангелисты и проч.), укрепившиеся местные секты подобной направленности (хлысты, духоборы, скопцы, толстовцы), но в тоже время - беспоповские согласия и толки. То есть принципиальное новшество заключалось в том, что традиционные староверческие течения - федосеевцы, поморцы, филипповцы, спасовцы, бегуны-странники и т. д. были классифицированы как сектантские.
  Этот подход обусловил новый ракурс проблемы так называемого народного православия, отличного от синодального официоза. Ранее внецерковные элементы религиозного мировоззрения простых людей связывались, прежде всего, с беспоповским староверием, соприкасавшимся с языческими суевериями. Еще писатель М. Е. Салтыков-Щедрин замечал, что русский народ "верует в три вещи: в свой труд, в творчество природы и в то, что жизнь не есть озорство. Это и есть вера и в то же время дело, т. е. дело в форме, доступной народу. Если жизнь испытывает его, он "прибегает", просит заступничества и делает это в той форме, какая перешла к нему от предков"[90]. Суть народных верований известный русский литератор олицетворял с внецерковным православием: "надо взять в руки посох, перепоясать чресла и, подобно раскольникам-бегунам, идти вперед, вышнего града взыскуя"[91]. В своих размышлениях Ф. М. Достоевский постоянно оперировал понятием православие народа, которым необходимо просветиться образованным сословиям: только путем такого духовного слияния разрешится противоречие между ними и русским народом[92]. Это создаст общее дело, которое "страшно поможет всему, все переродит вновь, новую идею даст"[93]. Причем, Достоевский подразумевал явно не сектантство, чьи мотивы в его творчестве практически не слышны, а старообрядчество, фигурировавшее во многих его крупных произведениях[94]. С конца же XIX - начала XX столетия статус народной религии, как было показано выше, прочно закрепляется за сектантством. В результате, на российском конфессиональном ландшафте старообрядчество, как самостоятельное религиозное течение, окончательно растворялось в сектантстве. Вот к таким неожиданным итогам подводила религиозно-философская мысль той эпохи.
  Примечание
  90
  Письмо М. Е. Салтыкова-Щедрина - А. М. Скабичевскому. 9 февраля 1885 года // Литературное наследство. Т. 67. - М., 1959. С. 514.
  Примечание
  91
  Салтыков-Щедрин М. Е. Пошехонская старина // Собр. соч. В 10-ти томах. Т. 10. - М., 1988. С. 295-296.
  Примечание
  92
  Достоевский Ф. М. Дневник писателя // Полн. собр. соч. В 30-ти томах. Т. 27. - М., 1984. С. 24.
  Примечание
  93
  Там же.
  Примечание
  94
  Пыжиков А. В. Грани русского раскола. - М., 2013. С. 54-61.
  
  Собственно к старообрядцам продолжали твердо относить лишь поповщину, претендовавшую на полноценную церковную инфраструктуру. Кстати, именно ее укрепление вызывало большую тревогу властей, считавших, что расцвет раскольничьей иерархии рано или поздно приведет к учреждению на Рогожском кладбище своего патриарха, что чревато невиданными раздорами с трудно прогнозируемыми последствиями[95]. После декларации о свободе вероисповедания (апрель 1905 года) поповцы заметно активизировались. Рогожская иерархия, опиравшаяся на экономический потенциал купеческой элиты, набрала силу во многих регионах. Поповцы подчеркивали древние традиции своего благочестия, устраивали торжественные пения и крестные ходы со старинными иконами, чем привлекали множество людей. Публичность их богослужебной практики сильно раздражала господствующую церковь. Например, в 1911 году в Саратове планировалось проведение чествований старообрядческого епископа Мелентия по случаю 25-летия его служения. На эти торжества собирался целый съезд поповцев с участием Московского архиепископа Иоанна Картушина, а также многих известных в согласии лиц. Лишь с большим трудом удалось не допустить этого масштабного мероприятия, которое привлекло массу местного населения[96]. Как тогда считали многие, образование второй церкви, староверческой поповской, но не синодальной, оставалось лишь делом времени[97].
  Однако, становление еще одной крепкой церковной организации абсолютно не вдохновляло религиозно-философские круги, не склонные связывать какие-либо перспективы с церковной традицией, как таковой. Поповское течение, по социальному составу представлявшее верхи старообрядчества, рассматривали как заведомо консервативное и ни искомого религиозного преображения, ни даже какого-либо духовного развития от него не ожидали. Иллюстрацией подобных настроений может послужить случай с епископом Михаилом, архимандритом синодальной церкви и активным участником религиозно-философских обществ. Он перешел в старообрядчество, дабы там обрести духовное обновление, но сподвижники мятежного архиерея из рядов символистски настроенной интеллигенции не разделяли его ожиданий[98]. Д. В. Философов так объяснял тщетность подобного шага:
  "отличительная черта восточного православия состоит в полной догматической завершенности, а значит, подлинное религиозное чувство может проявиться только вне церкви, и судьба любого человека, вставшего на путь духовных исканий - становиться сектантом. Старообрядчество - наиболее православная ветвь - может что-то улучшить внутри себя, например, поднять уровень образования, но двигаться вперед, обновляться оно не в состоянии. Пока раскол был гоним государством, его консерватизм объяснялся понятным чувством самосохранения; но указ 1905 года о веротерпимости показал, что поповское староверие, в сущности, столь же неподвижно (или мертво), как и господствующая церковь"[99].
  Данную точку зрения разделяли тогда многие. Ученый В. Андерсон говорил о старообрядческом оцепенении, когда все силы направлены на поддержание старого здания и на вдыхание его тлетворного запаха. После двух столетий топтания на месте староверие оказалось позади рвущегося вперед человека, с каждым шагом от него удаляющегося[100].
  Приверженцев древнего благочестия иронически сравнивали с ихтиозаврами и плезиозаврами, жившими в доисторические времена[101]. Популярный литератор М. Горький в автобиографической повести "В людях" дал старообрядчеству уничижительные характеристики. Вот лишь один отрывок:
  "Вера, за которую они с удовольствием и с великим самолюбованием готовы пострадать - это, бесспорно, крепкая вера, но напоминает она заношенную одежду, промасленную всякой грязью...Эта вера по привычке... в этой темной вере слишком мало лучей любви, слишком много обиды, озлобления, зависти... огонь этой веры - фосфорический блеск гниения"[102].
  Примечание
  95
  Журнал Особого совещания под председательством обер-прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева, 03 февраля 1900 года // РГИА. Ф. 1574. Оп. 2. Д. 58. Л. 110.
  Примечание
  96
  Отчет о состоянии Саратовской епархии за 1911 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442. Д. 2480. Л. 14.
  Примечание
  97
  Горький М. Жизнь Клима Самгина // Горький М. Собр. соч. В 18 т. Т. 14. - М., 1960-1963. С.184.
  Примечание
  98
  Философов Д. В. Старообрядчество и православие // Философов Д. В. Неугасимая лампада: Статьи по церковным и религиозным вопросам. С. 24.
  Примечание
  99
  Там же. С. 27.
  Примечание
  100
  Андерсон В. Старообрядчество и сектантство: Исторический очерк русского религиозного разномыслия. - СПб., 1912. С. 239.
  Примечание
  101
  Богомолов Н., Малмстад Дж. У истоков творчества Михаила Кузмина // Вопросы литературы. 1993. ? 3. С. 108.
  Примечание
  102
  Горький М. В людях. Т. 9. С. 324-325.
  
  Приведенные выше оценки позволят еще раз уточнить, в чем же состояла новизна восприятия раскола на рубеже XIX-XX веков. Культура Серебряного века, поглощенная разработкой вне церковности русского народа, решительно вычленяла из староверческой общности различные беспоповские согласия. К этому располагало также их устойчиво негативное отношение к староверческой поповской церкви: можно сказать, что беспоповцы рассматривали ее как разновидность никонианства. Конечно, такое религиозное позиционирование, вкупе с традиционной неприязнью беспоповцев к синодалам, не могло не импонировать интеллигентским кругам. Заметим, принципиальное разведение поповцев и беспоповцев несло большой позитивный смысл. Эти две ветви староверия уже долгое время были настолько далеки друг от друга, насколько в принципе несовместимы церковная и внецерковная традиции. Фиксация этого является очевидной заслугой религиозно-философской мысли того периода. Хотя сегодня на данное обстоятельство почему-то не обращают должного внимания. Даже современные научные круги, как правило, предпочитают рассуждать о старообрядчестве, имея в виду поповцев.
  Конечно, в отличие от поповской церкви, знания о беспоповских течениях оставались скудны, а их присутствие в публичной сфере после 1905 года оставалось незначительным. Так, из 49 всероссийских и региональных съездов, проведенных староверами до Первой мировой войны (т.е. до июля 1914 года), беспоповскими были только 8, остальные же составляли белокринцкие (39) и беглопоповские (2)[103]. Хотя, по оценкам современников той поры, именно беспоповщина являлась самым многочисленным направлением старообрядчества, ее представители не афишировали себя и избегали контактов с властями, чем и объясняется такое незначительное количество съездов, проведенных их толками в 1905-1914 годах. Например, верхи федосеевцев в лице совета Преображенского богадельного дома хотели в официальном порядке, т. е. с разрешения МВД, созвать в Москве Всероссийский съезд своего согласия для обсуждения старообрядческого законодательства. Но от этой затеи им пришлось отказаться, поскольку рядовые единоверцы, настроенные резко против регистрации общин и ведения метрических книг, грозили "проклясть устроителей съезда". Вместо него состоялось лишь совещание ряда наставников, которые отказались поддержать правительственный законопроект о старообрядческих общинах, расценив его как "попытку сломать веру"[104]. Интересно, что многие федосеевские начетчики в своем руководительстве согласием постоянно выступали против отступлений от веры, которые возникали в жизни Преображенского кладбища, как то "отдают деньги в казенный дом и проценты берут", взимают плату за молитвы и т. д. В этом винили попечителей и требовали наказывать епитимьями, отлучением, дабы "ко очищению Святой обители" пресечь "процентную добычу"[105]. Как считают специалисты, серьезно занимающиеся старообрядчеством, идеалом для федосеевцев по-прежнему оставалась система беспроцентных и даже безвозвратных кредитов (для мелкого бизнеса - авт.), что и пытались утверждать в своих поучениях авторитетные наставники согласия. Между тем, Рогожская община поповцев к подобной практике относилась куда более лояльней[106]. Это объясняется тем, что к Белокриницкой церкви принадлежало немало представителей купеческой элиты, уже прочно встроенной в рыночные реалии; им подобные нравоучения были, разумеется, совсем ни к чему.
  Сведения о старообрядчестве последних десятилетий царской России показывают: если в видимой части староверческого айсберга наблюдалась безусловная гегемония богатых горожан, то в невидимой заметно нарастала активность радикальных согласий. Прежде всего, речь идет о бегунах-странниках, численность которых с развитием железнодорожной сети заметно возросла. Несмотря на название секты, ее приверженцы вели далеко не бродяжнический образ жизни[107]. Основная их масса трудилась на фабриках и заводах, куда их, отличавшихся неприхотливостью в жизни и быту, охотно нанимали администрации[108]. Отчеты различных епархий, поступавшие в департамент духовных дел МВД и Синод, неизменно содержат сведения о серьезном присутствии в промышленных губерниях последователей этого течения. Так, Екатеринбургские духовные власти с тревогой сообщали, что странники плотно обосновались на уральских горных предприятиях[109]. Владимирский архиепископ информировал о "зараженности" ими многих уездов и города Иваново-Вознесенска (в одном только Шуйском уезде было выявлено около 600 бегунов)[110]. Бегунские наставники ежемесячно посещали Казань для ведения пропаганды, причем их приезды и беседы "обставлялись большим секретом". В мае 1913 года здесь в течение недели даже проходил собор с участием шестидесяти старцев из разных регионов России. Материалы Казанской епархии свидетельствуют об успехах секты в деле совращения, как православных, так и староверов других согласий[111]. В то же время не может не вызывать удивления, что при такой бурной религиозной жизни официально в губернии в начале 1910-х годов насчитывалось всего 116 бегунов[112]. Конечно это связано с тем, что в обычной жизни выявить их было затруднительно: они легко крестились, могли заявиться прямо в храм и "вообще притворно выдавали себя за православных"[113]. После 1905 года бегуны, как и ранее, отказывались регистрировать общины, вести метрические книги и, тем более, утверждать у властей своих наставников[114]. Любопытные сведения о секте содержатся в отчете чиновника МВД, который в сентябре 1911 года присутствовал на региональном съезде беспоповцев другого, часовенного, согласия в Екатеринбурге. Из донесения следовало, что широкое распространение бегунов оказывает заметное влияние на часовенное согласие. Их радикальные призывы, в отличие от пропаганды почтенных поповцев, находят здесь большой отклик. Неудивительно, что часовенные признали поповскую "австрийскую белокриницкую иерархию" незаконной и самозваной[115].
  Примечание
  103
  РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 62. Л. 143-14Зоб.
  Примечание
  104
  Всероссийское совещание беспоповцев // Русское слово. 1911.03 мая.
  Примечание
  105
  Расков Д. Е. "О процентной добыче и лихоимании": Отношение к проценту в хозяйственной этике староверов // Старообрядчество в России (XVII-XX века). Вып. 4. - М., 2010. С. 663.
  Примечание
  106
  Расков Д. Е. "О процентной добыче и лихоимании": Отношение к проценту в хозяйственной этике староверов // Старообрядчество в России (XVII-XX века). Вып. 4. - М., 2010. С. 666.
  Примечание
  107
  Ивановский Н. И. Внутреннее устройство секты странников, или бегунов. - СПб., 1901. С. 25.
  Примечание
  108
  Бонч-Бруевич В. Д. Сектантство и старообрядчество в первой половине XIX века. Т. 1. С. 273-274.
  Примечание
  109
  Отчет о состоянии Екатеринбургской епархии за 1909 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442. Д. 2328. Л. 48-48об.
  Примечание
  110
  Отчет Владимирского епархиального архиерея. 13 февраля 1910 года // РГИА. Ф. 821. Оп. 188. Д. 188. Л. 211-211об.
  Примечание
  111
  Отчет о состоянии Казанской епархии за 1913 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442. Д. 2581. Л.69.
  Примечание
  112
  Маторин Н. М. Религия у народов Волжско-Камского края прежде и теперь. - М., 1929. С. 135.
  Примечание
  113
  Справка по странникам к IV миссионерскому съезду // РГИА. Ф. 796. Оп. 189. Д. 8127. 4Зоб.
  Примечание
  114
  Там же. С. 44 об. - 45.
  Примечание
  115
  Донесение чиновника МВД по особым поручениям Г. Тарановского. Октябрь 1911 года // РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 63. Л. 87 - 88об.
  
  Как удалось выяснить, странническое согласие представляло собой разветвленную сеть, раскинутую по всей России и разделенную на так называемые переделы. Во главе каждого из них стояла тройка наставников, именовавшихся преимущими: первый являлся духовным главой передела, второй присматривал за ним и доносил собору о его проступках, третий выполнял при них функции секретаря. Они вершили в согласии свой собственный суд. Бегуны располагали денежными средствами: когда кого-то задерживала полиция, они открыто заявляли, что могут внести определенные суммы на выкуп единоверца[116]. Суть бегунских представлений о российской действительности выражали наставники, продолжавшие развивать учение о воплощении антихриста и заявлявшие, что "в жизни два пути к спасению - борьба и бегство". В основе взглядов странничества лежали неприятие частной собственности и обязанность каждого трудиться во благо общины. Наставники вели особые завещательные книги, куда записывалось, какие вещи принадлежат тому или иному единоверцу[117]. Старые и тяжелобольные у бегунов, как правило, умирали вдали от посторонних, исключительно среди единоверцев: последние минуты не должно омрачать присутствие никониан[118].
  Подобная внецерковная практика заметно воодушевляла творческую интеллигенцию. Там полагали, что бегунская общность ближе всего к сектантству и в будущем вольется в его ряды: другие беспоповские согласия, так или иначе тоже пойдут по этому пути. Следовательно, удел беспоповщины - следовать за хлыстами, духоборами, молоканами и проч., т. е. за теми, кто создает грядущую жизнь, за теми, кто являет подлинные духовные веяния для русского народа, чья душа постоянно порождает сектантский, неправославный дух. А вот сами староверы-беспоповцы, как бы второсортная религиозная сила, самостоятельно породить ничего уже не могут (видимо, идейно стары для этого), но, в отличие от поповской церкви, располагают потенциалом для восприятия новых духовных ориентиров. На наш взгляд этот стереотип, выработанный религиозно-философской мыслью Серебряного века, нуждается в прояснении. Отнесение беспоповцев к сектантам, основанное, как было сказано выше, на внешних признаках, выглядит довольно опрометчивым. Между двумя этими течениями имелись непреодолимые расхождения, исходя из которых, они совершенно по-разному представляли строительство своей жизни. Что главное для сектанта любого течения? Идентификация себя и своих единоверцев в четко выверенном пространстве Библии, совместный мистический поиск; только в этом случае, по их искреннему убеждению, возможно действие Святого Духа. Все остальное - лишь производное от этой базовой установки. Возьмите баптиста, толстовца, молоканина, духобора - все они, так или иначе, отталкиваются от примата Священного Писания или, точнее, его конкретного понимания. Как утверждал Бонч-Бруевич, для сектантских общин именно эти религиозно-мистические интерпретации "являются своим собственным отечеством", в лоне которого должна протекать жизнь членов общины[119].
  Примечание
  116
  Ивановский Н. И. Внутреннее устройство секты странников или бегунов. С. 30.
  Примечание
  117
  Там же.
  Примечание
  118
  Маклаков В. А. Воспоминания. 1880-1917. - М., 2006. С. 206 - 212.
  Примечание
  119
  Бонч-Бруевич В. Д. О сектантстве // ОР РГБ. Ф. 369. К. 36. Ед. хр. 19. Л. 29.
  
  Староверам же свойственна совершенно иная религиозная психология (вот на это Бонч-Бруевич уже не обращает внимания). Разные толки последователей древнего благочестия имели иное объединительное начало, связанное с осознанием себя в первую очередь как представителя определенной земли, определенного народа, определенной веры. Даже православие господствующей церкви старообрядцы считали испорченным католицизмом и протестантизмом, не отвечающим этим высоким стандартам; они неизменно повторяли, что синодальное православие подброшено с падшего Запада, дабы унизить (опоганить) святую Русь[120]. Естественно, столь жесткий религиозный формат не оставлял места для духовных веяний, опиравшихся на другие смыслы. В глазах истинного старовера сектантские "сборища" выглядели чем-то вроде мусора, занесенного на родные просторы. Если же почитателями какой-либо секты оказывались этнические русские, то они, как правило, зачислялись в ранг "предателей" своей земли и выросшего из нее народа. Тем не менее, "религиозные технологи Серебряного века" упорно игнорировали это принципиальное обстоятельство. Максимально расширяя рамки внецерковного направления, они с легкостью отрывали русскую беспоповщину от православных корней, вписывая ее в свои построения. Растворение внецерковного православия в сектантском ландшафте настолько укоренилось в общественном сознании, что вскоре в беспоповцах и адептах неправославных сект вообще перестали видеть разницу. К примеру, у А. Белого в "Серебряном голубе" хлысты осеняют себя двуперстым знамением[121]. М. Горький непринужденно мог отнести бегуна-странника к проповедникам скопчества; исследователи его творчества были вынуждены выходить из положения, утверждая, что очевидная путаница допущена сознательно для каких-то замыслов[122]. Известный писатель А. Платонов в рассказе "Иван Жох" о раскольниках-беспоповцах вдруг называет последних скопцами; по сюжету, получается, скопцы крестятся двуперстием и почитают восьмиконечный крест[123].
  Стирание граней между беспоповцами и сектантами не позволило акцентировать внимание на еще одном важном вопросе - их различном отношении к интеллигенции. Как видно из источников периода Серебряного века, сектантские круги весьма охотно шли на контакты с образованной публикой. На заседаниях того же Петербургского религиозно-философского общества они - частые и желанные гости. И это совсем неудивительно, поскольку в их среде было немало представителей интеллигенции. Не будет преувеличением сказать, что именно они определяли идейно-религиозное лицо сектантства. Так, относительно хлыстов замечено, что на их "кораблях" и радениях издавна заправляли не "мужики", а наставники из привилегированных, образованных слоев[124]. К примеру, у того же М. Горького в грандиозной эпопее "Жизнь Клима Самгина" о предреволюционных годах одна из ключевых сюжетных линий - это взаимоотношения метущегося интеллигента Клима Самгина и хлыстовки Марины Зотовой из его же социального круга; их образы несут большую смысловую нагрузку[125]. Возьмем духоборческих лидеров: И. М. Трегубов происходил из потомственной священнической семьи Полтавской губернии, был уполномоченным духоборов Кавказа и Украины; П. М. Бирюков родился в дворянской семье, окончил Пажеский корпус, получил образование в Швейцарии; один из наиболее видных российских баптистов И. С. Проханов - сын ученого-ботаника, выпускник Петербургского технологического института.
  А вот со староверами - совсем другая ситуация. С поповцами всегда поддерживались более или менее тесные контакты, поскольку они имели просвещенную прослойку, расположенную к общению. О епископе Михаиле мы уже упоминали; это был плодовитый публицист и проповедник. Представители Рогожского кладбища Ф. Мельников, Д. Варакин, Н. Зенин были хорошо известны в интеллигентских кругах. С 1911 года у рогожан даже действовал свой институт, который возглавлял А. Рыбаков (отец известного советского историка академика Б. Рыбакова). Однако, среди гораздо более многочисленной беспоповщины мы ничего подобного не встретим. У них практически отсутствовала собственная интеллигенция, не издавалось сколько-нибудь заметной периодики[126]. Вспомним съезд старообрядцев часовенного согласия в Екатеринбурге, о котором упоминалось только что. Характеризуя съехавшихся на него староверов из разных регионов страны (около 250 человек), чиновник МВД отмечал:
  Примечание
  120
  Подробно об этом см.: Кутузов Б. П. Церковная "реформа" XVII века. - М., 2003.
  Примечание
  121
  Белый А. Серебряный голубь. - М., 1995. С. 61.
  Примечание
  122
  Десницкий В. Неосуществленный художественный замысел М. Горького - роман о российском Жан Вальжане, добродетельном каторжнике // Горький М. Материалы и исследования. Т. 3. - М., - Л., 1941. С. 365.
  Примечание
  123
  Платонов А. Иван Жох. Т. 1. С. 80 // Платонов А. Собр. соч. В 8-ми томах. - М., 2011.
  Примечание
  124
  Лавров А. С. Колдовство и религия в России. - М., 2000. С. 76-77.
  Примечание
  125
  Горький М. Жизнь Клима Самгина. Т. 14 // Горький М. Собр. соч. В 18 томах. - М., 1960-1963..
  Примечание
  126
  Панкратов А. С. Ищущие Бога. - М., 1911. С. 165, 170.
  
  "Невольно обращало на себя внимание полное отсутствие в составе съезда лиц более или менее интеллигентных: съехались начетчики, ремесленники, крестьяне (рабочие), мелкие торговцы"[127].
  Что уж говорить в этом отношении, например, о бегунах- странниках...
  Со своей стороны многочисленные беспоповские массы не стремились к общению с образованным российским обществом. Так, когда М. М. Пришвин, изучавший старообрядчество, выступал с итоговой лекцией в Русском географическом обществе, в зале не присутствовало ни одного старовера. Никто из них не проявил интереса к докладу "О невидимом граде", то есть, по сути, к разговору об их собственной вере. Зато сектантов среди собравшейся публики оказалось немало. Именно тогда состоялось знакомство Бонч-Бруевича с известным хлыстом П. М. Легкобытовым, продолжавшееся долгие годы[128]. Бонч-Бруевич свидетельствовал о тесной дружбе с самыми различными сектантами, в том числе и выше названными. По его убеждению - это действительно прекрасные, добросовестные люди[129]. А вот отношениями со старообрядцами, несмотря на свою настойчивость, он похвастаться не мог. Контакты с рабочими-староверами разных заводов показали, что они обладают завидным упорством в своих жизненных установках, но весьма недружелюбны; дух тайны и конспирации веял над ними. Диагноз Бонч-Бруевича:
  "Эта среда - крайне замкнутая, тяжелая, своеобразная, чуждая и даже нередко враждебная всей новой "психологии"... и смотрящая на интеллигенцию крайне подозрительно"[130].
  Развивая эти наблюдения, можно определенно уточнить: старообрядчество - это типично черносотенная среда, абсолютно невосприимчивая к религиозно-сектантским новациям. И если невозможно представить духоборов, хлыстов, молокан, евангелистов, выдвигающими постулат - "русское превыше всего", то для староверческих кругов эта идея как раз и является питательной почвой, вне которой они просто не могут существовать. Подчеркнем, что Серебряный век оставался неизменно чужд черносотенному менталитету. Совсем неслучайны приведенные выше критические оценки древнего благочестия, исходившие от религиоведов и литераторов той поры. Правда, это их отношение к староверию не распространялось на беспоповцев, хотя они как раз в первую очередь не принимали интеллигенцию и превозносили все доморощенное. По нашему убеждению, это связано с тем, что черносотенство привычно соотносилось, прежде всего, с церковной иерархией, причем как господствующей православной церкви, так и староверческой поповской. Говоря иначе, именно наличие иерархии выступало главным опознавательным признаком черносотенства. В то же время отсутствие священников и архиереев религиозно-философское движение расценивало в качестве обязательной страховки от духовного регресса.
  Однако, отсутствие священства и минимизация обрядов не могло служить "противоядием" от черносотенства. Доказательством данного утверждения является тот факт, что вместо сектантского староверческие массы подпадали под совсем иное влияние. Активное присутствие старообрядцев из низов наблюдалось, прежде всего, в правых организациях откровенно черносотенного толка, где они стали неотъемлемой частью антуража. Их идеи оказались созвучны менталитету староверческой среды: православие провозглашалось господствующей верой Российской империи, "в Православии [не делалось] никакого различия между представителями старого и нового обряда"[131]. Либеральные же российские партии, напротив, в своих программах делали акцент на безусловной свободе вероисповедания, что крайне раздражало приверженцев древнего благочестия. Последние позиционировали себя в качестве защитников истинно русских традиций и ценностей от либерально-конституционных веяний, о чем свидетельствуют их многочисленные обращения и выступления. Возьмем типичный пример: адрес к верховной власти от двух тысяч староверов Ковенской губернии, где они клеймили либеральную смуту "как злую болезнь, вкравшуюся в наше русское Государство, которая на святой Руси мешает ведению правильной жизни". Выражая готовность к борьбе с внутренними и внешними врагами, наследники Сусанина, как они сами себя называли, напоминали, что "Минин и Пожарский ни университетов, ни гимназий не знали, а за святую Русь крепко держались"[132]. На собраниях старообрядцев особо подчеркивалась господствующая роль русского народа в государственной жизни, раздавались требования объявить евреев иностранными подданными и лишить их права участия в Государственном совете и Государственной думе, в городских и земских учреждениях. Сама же Дума рассматривалась в качестве совещательного органа при монархе[133]. Как отмечал Д. С. Мамин-Сибиряк, старообрядцы заявляли, что они далеки "от всех этих бунтов", где "ваши православные смутьянят"[134]. Такую же позицию занимали старообрядцы и на форумах правых сил. К примеру, с трибуны III Всероссийского съезда русской земли они с гордостью говорили о том, что никто в их рядах не позволил себе крамольных идей или выпадов против Отечества (за исключением одного негодяя - убийцы Плеве Сазонова, который проклят истинно русскими людьми)[135].
  Примечание
  127
  Донесение чиновника МВД по особым поручениям Г. Тарановского. Октябрь 1911 года // РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 63. Л. 82об.
  Примечание
  128
  ОР РГБ. Ф. 369. К. 38. Ед. хр. 12. Л. 18-19.
  Примечание
  129
  Бонч-Бруевич В. Д. Организация отделения сектантских рукописей при рукописном отделе Академии наук (по личным воспоминаниям) // Там же. Л. 22-23.
  Примечание
  130
  Бонч-Бруевич В. Д. Мое изучение крестьянского вопроса. Т. 1. С. 320.
  Примечание
  131
  Избирательная программа, принятая I Всероссийским съездом уполномоченных отделов Союза русского народа и обязательная для всех ее отделов. 21 сентября 1906 года // Правые партии. Документы и материалы. Т. 1. - М., 1998. С. 190.
  Примечание
  132
  Адрес от двух тысяч старообрядцев поморского согласия Ковенской губернии. 13 января 1906 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 185. Д. 98. Л. 64-65об.
  Примечание
  133
  Съезд старообрядцев // Новое время. 1906. 21 сент.
  Примечание
  134
  Мамин-Сибиряк Д. С. От Урала до Москвы // Собр. соч. В 8-ми томах. Т. 8. С. 395. - М., 1957.
  Примечание
  135
  Выступление А.Х. Давыдова от имени 46 тысяч старообрядцев: Подробный отчет о Третьем Всероссийском съезде людей земли русской в Киеве. 1 октября 1906 года. - М., 1906. С. 67-68.
  
  Как известно, главной целью правого движения являлась поддержка монархии, и патриотически настроенные старообрядцы шли здесь в первых рядах. Так, лидер Союза русского народа А. И. Дубровин говорил о доставке и вооружении 20 тыс. старообрядцев, готовых навести порядок в Петербурге, очистив город от революционных элементов[136]. Такие порывы староверческого простонародья имели вполне понятную мотивацию. Эти черносотенные слои воспринимали императора как отца-батюшку, единственного заступника, способного, в отличие от продажных и алчных помещиков и фабрикантов, решить их материальные нужды. Кроме того, староверы надеялись и на удовлетворение со стороны государства своих духовных потребностей в смысле укрепления престижа древнего благочестия. В свою очередь, лидеры правого движения из аристократов и богатых землевладельцев рассчитывали, что монарх не позволит покуситься на их собственность. А служители РПЦ уповали на укрепление и защиту позиций господствующей церкви, провозглашая Николая II "Первым миссионером Православной веры и церкви"[137]. Таким образом, в российском монархическом лагере складывалась парадоксальная ситуация, проявившаяся уже в октябре 1906 года, на Третьем форуме правых, во время которого несколько существующих структур должны были слиться в одну крупную организацию. При этом все понимали, что объединиться на основе программы, подготовленной видными деятелями правых, невозможно[138]. Рядовые участники заявляли, что программа предназначена не для приват-доцентов, а для русского народа, "который ни малейшего понятия не имеет, что такое платформа, помимо разве той платформы, что возят жиды мебель на дачи"[139]. Они предлагали свои варианты, игнорируя упреки в некомпетентности, и возмущались адресованными им поучениями[140]. Все это вынудило одного из лидеров монархического движения В. М. Пуришкевича выступить за сохранение статус-кво:
  "Силы ума пусть централизуются вокруг Русского собрания (элитная организация монархического дворянства - авт.) Темные же народные силы группируются вокруг Союза Русского народа. Для русского дела признаем, что соль ума в Русском собрании, а силы народные - в Союзе Русского народа и Всенародном русском съезде"[141].
  Позиционирование старообрядческих масс в правомонархическом движении - это яркое свидетельство того, что их поведенческая модель реализовывалась вопреки прогнозам интеллигенции. А также наглядное подтверждение того, что плотное взаимодействие староверов с черносотенными организациями исключало присутствие среди них различных сектантов. Последние в принципе не могли участвовать в мероприятиях православной направленности, их там просто не потерпели бы.
  
  ГЛАВА 2. Конфессиональное "лицо" дореволюционного пролетариата
  
  Одним из достижений Серебряного века стало признание того, что в России существуют две религиозные традиции: церковная и внецерковная. В официальной интерпретации внецерковная традиция всегда считалась уделом мелких групп, противопоставлявших себя господствующей Русской православной церкви. Религиозно-философские круги, напротив, в начале XX века увязали проблематику духовного развития страны с сугубо внецерковным опытом, наиболее полно как им представлялось, выражавшим чаяния народа. Напомним, культура Серебряного века сводила внецерковную традицию к сектантскому движению: оно рассматривалось в качестве магистрального пути в новую преображенную Россию. В этой связи большой исследовательский интерес представляет выяснение того, чему интеллектуалы той поры не уделяли сколько-нибудь серьезного внимания, а именно: какие же социальные слои выступали носителями внецерковной традиции? Выяснено, что различными сектантскими течениями "заправляла" интеллигенция, тогда как основной массовкой традиционно считалось крестьянство. А вот в беспоповских согласиях, относимых к сектам, ситуация была другой: здесь практически не ощущалось влияния образованной публики. В социальном же плане это направление вне церковности имело иные опоры. В данной главе мы попытаемся показать проявление внецерковной традиции, воспетой литературно-философской элитой Серебряного века, в российском пролетариате.
  Примечание
  136
  Редигер А. Ф. История моей жизни. Т. 1. - М., 1999. С. 516.
  Примечание
  137
  Свод положений IV миссионерского съезда 1908 года // РГИА. Ф. 1276. Оп. 4. Д. 835. Л. 1Зоб.-14.
  Примечание
  138
  Один из деятелей правых В. А. Балашов говорил: "Я, к сожалению, вижу по настроению собрания, что объединения в одну могучую организацию единого Союза Русского народа, кажется, не осуществится на этом съезде" (Подробный отчет о Третьем Всероссийском съезде людей земли русской в Киеве. С. 57).
  Примечание
  139
  Подробный отчет о Третьем Всероссийском съезде людей земли русской в Киеве. С. 69.
  Примечание
  140
  Речь о Б. В. Никольском, который пытался разъяснять участникам съезда, что и как именно следует делать. Подробный отчет о Третьем Всероссийском съезде людей земли русской в Киеве. С. 68.
  Примечание
  141
  Там же. С. 52-53.
  
  Очевидно, что разработку этой проблемы трудно переоценить, учитывая громадную роль, выпавшую на долю рабочего класса в прошлом столетии. Кем был в дореволюционную пору "могильщик буржуазии" с религиозной точки зрения? Заметим, что на этот вопрос до настоящего времени по существу никто не ответил. Интеллигенция Серебряного века, не вникая в социальные оттенки, оперировала понятием народ и концентрировалась на его духовных исканиях в сектантских тонах. С наступлением новой эпохи экономические и социальные параметры рабочего класса, естественно, переместились в центр научных изысканий, руководствовавшихся исключительно марксистской классикой. Что представлял собой российский пролетариат, какими путями шло его классовое оформление и политическое созревание - эти темы постоянно занимали советскую науку[142]. Но конфессиональный аспект в огромном массиве научной литературы, созданной за десятилетия, по понятным причинам практически не затрагивался[143].
  Да и сегодня, в постсоветской России, интерес к этой стороне исследований в кругах специалистов не привлекает внимания. Вместо этого большой популярностью на протяжении последних двух десятилетий стали пользоваться работы по выяснению этно-конфессионального состава отечественной буржуазии. Благодаря усилиям современных ученых уже достаточно полно освещены процесс ее становления, ее многонациональный состав, переплетение традиции западноевропейского капитализма и протестантской этики со старообрядческим, еврейским и мусульманским предпринимательством[144]. Следует подчеркнуть, что советскую историографию гораздо больше интересовало участие иностранного капитала в экономической жизни России, чем старообрядческого со всей его спецификой[145]. Разработка этой проблемы как раз и явилась значимым достижением исторической науки постсоветского периода[146]. По некоторым оценкам, на протяжении XIX столетия купцам-староверам принадлежало от 30 % до 60 % капиталов царской России, хотя другие считают это явным преувеличением. Тем не менее, фамилии Морозовых, Рябушинских, Гучковых, Солдатенковых, Коноваловых, Бахрушиных, Кузнецовых и многих других, вышедших из староверия или по-прежнему принадлежавших к этой общности, после долгого периода забвения заняли прочное место в истории отечественного бизнеса.
  В этом смысле российскому пролетариату повезло гораздо меньше. О том, кто именно, с национальной и конфессиональной точек зрения, трудился на предприятиях, принадлежащих казне, иностранному капиталу или разрекламированным капитанам купеческого бизнеса, упоминается как бы вскользь. Одна из основных причин, тормозящих эти исследования - это отсутствие необходимой источниковой базы, а точнее трудности в ее выявлении[147]. К тому же конфессиональная окраска пролетариата традиционно с советских времен прочно увязана с теорией многонациональности рабочего класса, не имеющего своего отечества. Напомним, еще Ленин был убежден, что российскому пролетариату присуща яркая интернациональная психология[148]. И советские историки настойчиво проводили такую мысль: насколько пролетариат по своему существу интернационален, настолько же крестьянство, с которым пролетариат должен произвести смычку, "национально", т. е. с точки зрения марксистско-ленинских канонов находится на более низкой стадии развития[149]. Марксистская догма гласила, что революция произойдет лишь тогда, когда в социальной структуре общества пролетариат будет преобладать. Разумеется, дореволюционная Россия никак не вписывалась в эти идеологические параметры, и потому расширение пролетарских рядов производили всеми возможными способами, включая в них и обезземеленных батраков национальных окраин. Так что, пытаясь прояснить национально-конфессиональные корни российского рабочего класса, следует в первую очередь различать действительно крупную промышленность (фабрики и заводы машиностроительной, горной, металлургической, текстильной отраслей) от мелких и средних не индустриальных производств (пищевых, лесообрабатывающих, сахарных, местных и др.). Причем, в первую очередь требуется ответить на вопрос: какие национальности, проживавшие в Российской империи, и каким образом участвовали в формировании фабрично-заводского пролетариата?
  Примечание
  142
  Панкратова А. М. Проблема изучения истории пролетариата // История пролетариата СССР. ? 1. - М., 1930. С. 2-3.
  Примечание
  143
  Обширный список работ содержится в коллективном труде: Рабочий класс России: от зарождения до начала XX века / отв. ред. Кирьянов Ю.И и Волин М. С. - М., 1989. С. 680-721.
  Примечание
  144
  Ананьич Б. В., Дальманн Д., Петров Ю. А. Религиозно-национальный фактор и специфика российского предпринимательства. XIX - начало XX века // Частное предпринимательство в дореволюционной России: этно-конфессиональная структура и региональное развитие. XIX - начало XX века. - М., 2010. С. 3.
  Примечание
  145
  Дружинин В. Значение труда старообрядцев в развитии промыслов // Архив труда в России. Кн. 4. 1922. С. 26.
  Примечание
  146
  Керов В. В. Предпринимательство старообрядцев в России // Частное предпринимательство в дореволюционной России: этно-конфессиональная структура и региональное развитие XIX - начало XX века. С. 31-141.
  Примечание
  147
  Полищук Н. С. Обычаи фабрично-заводских рабочих Европейской России, связанные с производством и производственными отношениями (конец XIX - начало XX века) // Этнографическое обозрение. ? 1. 1994. С. 73.
  Примечание
  148
  Ленин В. И. Рабочий класс и национальный вопрос // Полн. собр. соч. Т. 24. С. 128.
  Примечание
  149
  Выступление Н. Редина // Труды Первой Всесоюзной конференции историков-марксистов. 28 декабря 1928 - 4 января 1929 года. Т. 1. - М., 1930. С. 409.
  
  Рассмотрим с этой позиции крупнейшие индустриальные анклавы: Центрально-промышленный район, Петербург, Донецкий бассейн и др. С промышленным центром, группирующимся вокруг Москвы, ситуация понятная. Так, в Нижегородской губернии главным поставщиком рабочих рук на крупные предприятия являлись коренные, исконно русские представители крестьянского сословия. В номерных книгах Сормовских заводов за 1904-1905 годы учтено свыше 10 тыс. человек, из которых почти половина родом из близлежащих уездов, а другая половина распределялась между Владимирской, Костромской, Симбирской губерниями. Весьма интересен такой факт: среди этих учтенных рабочих практически не представлены земледельческие районы страны: из Тамбовской губернии насчитывалось только 99 работников, Новгородской - 85, Смоленской - 26[150]. На Сормовских заводах числилось более 1000 выходцев из мещан, которые также в подавляющем большинстве были из Нижнего Новгорода или соседних промышленных губерний[151]. Другие сословия давали всего лишь 280 работников (дети военных, мелких чиновников, священнослужителей низшего ранга). С увеличением к 1909 году общей численности рабочих до 29 тыс. человек региональные источники рабочей силы остались практически те же[152]. Появление на заводах представителей нерусских национальностей в ту пору воспринималось как исключение, и трудились они, как правило, на вспомогательных работах. В 1900 году около 200 татар из Казанской губернии поступили на предприятие, но спустя несколько недель бросили работу, сославшись на тяжелые условия[153]. Русское население традиционно лучше адаптировалось к производственным тяготам. Напомним, что и бурлаками, обслуживавшими речной трафик на Волге, были также приволжские русские крестьяне, тогда как татары, чуваши, мордва и др. нанимались на эту тяжелейшую работу лишь изредка[154].
  Обратимся к другим индустриальным губерниям центра - Владимирской, Костромской и Ярославской. Население городов и рабочих поселков этой обширной территории формировалось исключительно из коренных русских жителей. Так, Иваново-Вознесенск и Шуйский уезд росли за счет притока на фабрики людей из названных губерний (большинство было из Костромского края); их уроженцы составляли около трети населения этого промышленного города[155]. Аналогичное территориальное распределение рабочего класса наблюдалось и в Ярославле: город пополнялся также из Костромской, Вологодской и Московской губерний[156], причем доля выходцев из этих мест неуклонно повышалась. К примеру, на Ярославской большой мануфактуре к началу XX века количество пришлых превысило половину всех занятых на производстве[157]. Такая же ситуация сложилась и на крупных фабриках Московской губернии. На Богородско-Глуховской мануфактуре в 1869 году трудились рабочие, в основном приписанные к Богородскому и Московскому уездам (54 % и 70 % соответственно), а к 1913 году эти показатели значительно сократились (до 24 % и 33 %)[158]. На Раменской фабрике Малютина в Бронницком уезде 75 % текстильщиков в начале 1880-х годов были из близлежащих селений, затем их доля опустилась ниже половины[159].
  Эти факты позволяют заключить, что крупная фабричнозаводская индустрия не только стягивала население в города, но и перебрасывала трудовые ресурсы из одной промышленной губернии в другую. Эти перекрещивающиеся потоки образовали целую сеть, выходящую за пределы промышленных губерний центра России. Приток же населения из сельскохозяйственной черноземной зоны, степной полосы, Белоруссии в крупную индустрию региона был совершенно ничтожным (1-2% от общей массы)[160]. То, каким образом население земледельческих районов приобщалось к промышленному труду, можно проиллюстрировать на примере Ярцевской мануфактуры, расположенной в сельском Смоленском крае. Бумагопрядильную фабрику здесь основал в 1872 году московский купец А. И. Хлудов, закупивший 500 английских станков и пригласивший английский административно-технический персонал. Однако местное крестьянство оказалось совершенно не приспособлено к производству, и Хлудов нанял около 800 рабочих из Московской, Рязанской и Тульской губерний. На начальном этапе эти квалифицированные кадры составляли подавляющее большинство ярцевских текстильщиков, и они же обучали местных крестьян, прививая им необходимые трудовые навыки[161]. Причем дело не ограничивалось передачей производственного опыта: прибывшие рабочие умело разжигали среди смоленских крестьян протестные настроения. В 1880 году на фабрике начались беспорядки, прозвучали угрозы расправиться с администрацией. В результате были вызваны войска, и полиция выслала зачинщиков стачки - в основном москвичей, рязанцев и туляков. Постепенно, лишь к середине 1890-х годов численность пролетариев из этих регионов снизилась до 20 %[162].
  Примечание
  150
  Егоров Е. А. Рабочие Нижегородской губернии. 1900 - февраль 1917 года. - Горький, 1980. С. 38-39.
  Примечание
  151
  Егоров Е. А. Рабочие Нижегородской губернии. 1900 - февраль 1917 года. - Горький, 1980. С. 38-39.
  Примечание
  152
  Там же. С. 40-41.
  Примечание
  153
  Там же. С. 74.
  Примечание
  154
  Архангельский С. И. Очерки по истории промышленного пролетариата Нижнего Новгорода и Нижегородской области. XVIII-XIX века. - Горький, 1950. С. 156-157.
  Примечание
  155
  Васильев Б. Н. К характеристике формирования промышленного пролетариата в России (по материалам Владимирской, Костромской и Ярославской губернии) // Ученые записки Шахтинского государственного педагогического института. Вып. 2. Т. 2. - Шахты, 1957. С. 212-213.
  Примечание
  156
  Там же. С. 214-215.
  Примечание
  157
  Мейерович М. Г. Об источниках пополнения фабрично-заводского пролетариата в эпоху империализма (на материалах Ярославской губернии) // История СССР. 1988. ? 5. С. 159.
  Примечание
  158
  Водарский Я. Е. Промышленные селения Центральной России в период генезиса и развития капитализма. - М., 1972. С. 54.
  Примечание
  159
  Там же. С. 78.
  Примечание
  160
  Васильев Б. Н. К характеристике формирования промышленного пролетариата в России (по материалам Владимирской, Костромской и Ярославской губернии). С. 216.
  Примечание
  161
  Цветков Г. К., Хлопотухин Ф. П., Андреев П. П. Ярцево. - Смоленск, 1932.С. 11-12.
  Примечание
  162
  Там же. С. 116-117.
  
  Вообще, растущее фабричное население Центрально-промышленного района начинает все больше беспокоить правительство. Причем, как следует из документов, власти, в отличие от советских историографов, понимали, что источник брожения находится внутри рабочей среды, а не где-либо еще. Так, доклад прокурорского чиновника о событиях на бумагопрядильной мануфактуре И. В. Залогина около г. Твери свидетельствовал, что забастовка, хотя и была результатом недовольства массы, "организована и руководилась опытной рукой, создавшей план и энергично приведшей его в исполнение". Вместе с тем (и это особенно важно):
  "Лиц, организовавших забастовку и подстрекавших к ней рабочих, ни дознанием, ни следствием не обнаружено, причем в местном жандармском управлении не имеется никаких указаний на то, чтобы в среде рабочих были лица, имеющие связь с преступными политическими сообществами".[163]
  И подобные выводы постоянно встречаются в материалах полиции на протяжении целого ряда лет. Например, в 1878 году во время беспорядков на бумагопрядильной фабрике Третьяковых было разгромлено здание администрации. Следствие установило организованный характер стачки, однако не усмотрело какого-либо стороннего подстрекательства[164]. Заметим, что и непосредственные участники революционного движения в своих мемуарах, выходивших уже в советские годы, делают иногда интересные признания. Ветеран революционного движения М. Лядов так вспоминал о забастовках на фабриках Егорьевска (ныне Московская область) и о своей роли в их организации:
  "Мы поздно узнали об этом бунте, и проявить свое руководство не могли. Но решили широко осветить эту забастовку в листовках, а главное - указать и объяснить, как следует бороться".
  Рассказывает Лядов также и о посещениях фабрик братьев Лыжиных и Гучковых, о своих знакомствах и разговорах со староверами, под влиянием которых он начал изучать историю раскола[165].
  Перейдем к крупнейшему индустриальному центру России - Петербургу, где были сконцентрированы предприятия, принадлежавшие, главным образом, казне, представителям аристократии и иностранному капиталу. Но становление промышленного Петербурга снизу происходило преимущественно силами русского трудового люда. Первыми работниками Адмиралтейства стали мастеровые с Олонецкой верфи, переведенные сюда по указу Петра I. Затем проводились наборы людей из Вологды, Шуи, Ростова Великого и др[166]. Из них складывались кадры потомственных рабочих, которые обеспечивали производственные потребности петербургских заводов. Квалифицированную рабочую силу поставляла и Москва: по правительственным распоряжениям в столицу с Литейного двора была отправлена треть мастеровых и подмастерьев, затем число завербованных дошло до половины[167]. Такие наборы в дальнейшем проводились регулярно. К примеру, для запуска в 1789 году крупного завода для оборонных нужд - известного впоследствии под названием Путиловского - были привлечены русские ремесленники из Петрозаводска, а руководили производством десять английских специалистов[168]. В пореформенный период, характеризовавшийся бурным промышленным ростом, в Петербург хлынули крестьяне, главным образом из губерний со слаборазвитым земледелием. Среди них было много кустарей, обладавших определенной квалификацией для работы на крупных производствах. Уже к 1870 м годам 88 % металлистов и 92 % текстильщиков города составляли выходцы из одиннадцати губерний центра России (Тверской, Ярославской, Новгородской, Костромской и др.). А к началу XX столетия количество пришлых рабочих в бурно растущей петербургской промышленности составило 80,5 %[169]. Параллельно шел активный процесс формирования постоянных, потомственных пролетарских кадров; к 1910 году около 60 % всех городских рабочих или родились в Петербурге, или трудились на его предприятиях свыше десяти лет[170].
  Примечание
  163
  Рабочее движение в России в ХIХ веке. Т. 3. Ч. I. - М., 1957. С. 345.
  Примечание
  164
  ГАРФ. Ф. 109 1878. 3 эксд. Д. 40. Л. 37-38.
  Примечание
  165
  Лядов М. Как зародилась московская рабочая организация. На заре рабочего движения в Москве // Воспоминания участников московского рабочего союза (1893-1895 годы). - М., 1932. С. 75, 52.
  Примечание
  166
  Семенова Л. Н. Рабочие Петербурга в первой половине XVIII века. - Л., 1974. С. 60.
  Примечание
  167
  Семенова Л. Н. Рабочие Петербурга в первой половине XVIII века. - Л., 1974.С. 76.
  Примечание
  168
  Мительман М., Глебов Б., Ульяновский А. История Путиловского завода. 1801-1917 годы. - М., 1961. С. 11-12.
  Примечание
  169
  История рабочих Ленинграда: В 2 томах. Т. 1. - Л., 1972. С. 182-183.
  Примечание
  170
  Крузэ Э. Э. Петербургские рабочие в 1912-1914 годах. - М., - Л., 1961. С.76.
  
  В результате на заводах и фабриках складывался довольно устойчивый костяк, состоявший в основном из русских рабочих. Например, на Обуховском заводе образовалась очень крепкая и влиятельная группа так называемых старожилов - искусных пушкарей, сталеваров, станочников и т. д.; здесь они выросли, научились своему делу. Эти рабочие пользовались большим влиянием при наборе новых кадров, устраивая на предприятие своих земляков, родных, знакомых[171]. Администрация старалась не принимать на завод работников без рекомендаций, опасаясь разного рода "случайных" людей, и поэтому охотно прибегала к помощи старожилов[172]. Таких людей именовали еще "заводиловкой", так как при всяческих недоразумениях и столкновениях с начальством "они были впереди и отстаивали права рабочих"[173]. Из различных мемуарных свидетельств следует, что весомая часть всех трудившихся на предприятиях дробилась на землячества[174], которые можно рассматривать в качестве основного канала для пополнения трудовых ресурсов. Как отмечают исследователи, это способствовало укреплению чувства коллективизма - "один за всех и все за одного", особенно в среде пролетарской молодежи[175].
  На крупных предприятиях была и еще одна заметная (и весьма интересная) категория рабочих - тех, которые на одном месте долго не задерживались, переходя с завода на завод. Они в значительной мере обеспечивали циркуляцию трудовых потоков, отмеченную еще советскими учеными. По воспоминаниям самих рабочих, в большинстве своем эти люди обладали не только неплохой квалификацией, но и большой силой воли. Над теми, кто считали себя степенными и правильными, они посмеивались, "не любили и называли трусами тех, кто подолгу жил на одном месте, ненавидели и били разных прихвостней и ябедников". С мастерами держали себя непринужденно, всячески демонстрируя, что вовсе не нуждаются в них и могут всегда где угодно найти работу. Если мастер пробовал показать свою власть, "то они попросту колотили его", дождавшись обеда или вечера, бывало выказывали неуважение и самим хозяевам. Известно, например, что рабочие Путиловского завода часто пускали в ход кулаки, которые "гуляли по спинам начальников", отлавливаемых после работы по улицам[176]. Держались такие рабочие всегда вместе и если уходили с завода, то старались устраиваться на одно производство, а при отсутствии вакансий жили за счет тех, кто смог устроиться[177]. Они в значительной мере усиливали протестный дух пролетариата, практикуя расправы и осмеяния мастеров: их вывозили на тачках, имитируя "вывоз мусора" с предприятия. Озлобившим коллектив, накидывали сзади и завязывали в мешок, выдворяя за ворота. После такого публичного унижения многие из административно-технического персонала улучшали отношение к рабочим[178].
  Очевидно, что в пролетарской среде Петербурга имелось достаточно "горючего материала" для мощной забастовки, и она действительно вспыхнула в 1896 году. В мае состоялась коронация Николая II, и владельцы столичных предприятий объявили трехдневный выходной, а потом решили эти дни рабочим не оплачивать. В ответ забастовали свыше 30 тыс. человек. Как утверждали очевидцы, стачка явилась полной неожиданностью не только для правительства, полиции, жандармов, но и для "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", не говоря уже о группе "Народная воля"[179]. В ней приняли участие самые забитые рабочие, обычно не откликавшиеся на пропаганду социалистов. Директор-англичанин одной крупной питерской фабрики недоумевал: "Кто вас надоумил устраивать стачки?" Советские историографы с гордостью сообщали, что движение возглавил ленинский "Союз борьбы". Однако сами ткачи и прядильщики уверяли, что у забастовщиков был организован свой подпольный стачечный совет, куда входили представители фабрик и заводов[180]. А руководящая роль "Союза борьбы" выразилась в подготовке воззваний и листовок, в сборе средств на помощь русскому пролетариату в Европе. Причем непосредственные участники тех событий говорили, что члены Союза "были скорее агентами по собиранию сведений о положении дел и по распространению книг и напечатанных уже листовок, чем организаторами и пропагандистами среди массы рабочих"[181]. Кстати, эти листовки были напечатаны с грамматическими ошибками[182]: очевидно, их подготовка никак не могла быть результатом творчества интеллигентных революционеров, чья роль больше походила на вспомогательную, чем на руководящую[183]. Ну и наконец, нужно помнить о главной цели стачки: бастующие хотели заставить хозяев оплатить коронационные дни, и любой другой исход воспринимали как оскорбление, прежде всего - императора. В этом случае руководящая роль "Союза борьбы" выглядит весьма анекдотично: получается, Ленин со своими товарищами возглавили борьбу пролетариата за уважение к царю!
  Примечание
  171
  Розанов М. Обуховцы. - М., 1938. С. 58.
  Примечание
  172
  Воспоминания А. Баранова // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 4. Д. 162. Л. 9.
  Примечание
  173
  Сулимов Н. Воспоминания обуховца (1900-1903 годы) // Пролетарская революция. 1922. ? 12. С. 146.
  Примечание
  174
  Фомин В. В. Воспоминания о подпольной работе революционных кружков на Балтийском заводе и об умственных течениях внутри кружков за период с 1887 по 1893 год // В начале пути. Воспоминания петербургских рабочих. 18721897 годы. - Л., 1975. С. 202.
  Примечание
  175
  Кирьянов Ю. И. Менталитет рабочих России на рубеже ХIХ-XX веков // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций (1861 - февраль 1917 года). - СПб., 1997. С. 66.
  Примечание
  176
  Воспоминания Е. Власова // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 4. Д. 67. Л. 7.
  Примечание
  177
  Миронов К. Из воспоминаний рабочих. - М., 1906. С. 4-5.
  Примечание
  178
  Тимофеев П. Чем живет заводской рабочий. - СПб., 1906. С. 98-99.
  Примечание
  179
  Шаповалов А. С. На пути к марксизму // Авангард. Воспоминания и документы петербургских рабочих 1890-х годов. - Л., 1990. С. 259-260.
  Примечание
  180
  Там же. С. 260, 262.
  Примечание
  181
  Тахтарев К. М. Очерк петербургского рабочего движения 90-х годов. По личным воспоминаниям. - СПб., 1906. С. 34-35.
  Примечание
  182
  Там же. С. 38.
  Примечание
  183
  Там же. С. 35.
  
  Перейдем к формированию пролетариата на Восточной Украине. В 80 - 90-х годах XIX века здесь возник мощнейший индустриальный центр, благодаря усилиям иностранного капитала, привлекшего значительные инвестиции и современные технологии. Однако, на этих территориях полностью отсутствовали необходимые кадры: коренное украинское население не проявляло интереса к рабочим вакансиям. Предприниматели обратились за помощью к правительству, ходатайствуя о переселении на Юг рабочих из промышленных губерний России и Урала, где имелась необходимая рабочая сила[184]. Так сформировался основной канал пополнения трудовых ресурсов для Донецкого бассейна. Администрации шахт и заводов нередко поручали кому-нибудь из старых пролетариев создавать артели, чтобы вербовать туда своих русских земляков. Заводчики также всячески удерживали на своих угольных копях и металлургических предприятиях необходимый пришлый контингент. Как отмечала специальная комиссия при Съезде горнопромышленников Юга: следует превратить рабочего человека "из кочевого в оседлого", предоставить ему хотя бы небольшой "клочок земли, на котором он смог бы вести собственное хозяйство, держать корову, мелкий домашний скот и птицу"[185]. Эти меры возымели свое действие. Побывавший летом 1890 года на Донбассе В. В. Вересаев застал среди местных шахтеров "уже целое поколение, выросшее на здешних рудниках... эти рабочие и дают тон оседающим здесь пришлым элементам"[186]. Характерны фамилии этих пролетариев, приведенные Вересаевым: Черепанцовы, Кульшины, Дулины, Вобликовы, Ширяевы, Горловы и др.[187], - среди них нет ни одной украинской. Это наглядно свидетельствует, что в дореволюционную пору украинское население не было приспособлено к индустриальному труду.
  Точно определить национальный состав промышленного пролетариата Украины, сконцентрированного в восточной ее части, чрезвычайно трудно. Дореволюционная статистика либо вовсе не различала русских и украинцев, либо, в лучшем случае, делила всех рабочих на пришлых и местных, не имея при этом четких критериев[188]. Тем не менее, как дореволюционные, так и советские историки делают схожие выводы. По некоторым оценкам, к середине 1890-х годов лишь 15 % украинцев были задействованы в крупной индустрии[189]; по другим, в железной и каменноугольной промышленности Украины не менее 70 % всех рабочих прибыли из великорусских губерний (в Екатеринославской губернии - почти 83 %)[190]. Такая тенденция сохранялась и в дальнейшем: среди поступивших на украинские заводы и шахты в 1910-1912 годах выходцы из Центральной России составляли около 80 %[191]. Иными словами, промышленный пролетариат на Украине формировался на той же национальной основе - русской. Причем многие рабочие разных предприятий Донецкого бассейна, особенно квалифицированные, были знакомы друг с другом, могли "справить" документы, помочь с устройством на работу[192]. Добавим, что непосредственно украинцы использовались, как правило, не на основном производстве, а занимались извозным промыслом[193]. Иногда на предприятиях появлялись представители других национальностей, например кавказских. Но их выписывали не для производственных целей, а для поддержания порядка. Так было на Брянском заводе, где привезенная группа из черкесов, осетин и лезгин по указке администрации чинила расправу над рабочими за мелкие кражи, проступки и т. д. Лишь после анонимных угроз в адрес управленческого персонала их удалили с предприятия[194].
  Итак, создание южно-российского индустриального района стало делом не только иностранного капитала, но и русских рабочих. Один из авторов той поры писал:
  "Как и сто лет тому назад, донецкий крестьянин остается до сих пор, как бы на зло окружающим условиям, завзятым земледельцем, хлеборобом до мозга костей, оторвать которого от плуга и бороны в силах только что- либо чрезвычайное. В самые трудные годины своей земледельческой жизни, постигнутый рядом сельскохозяйственных невзгод, донецкий крестьянин, прежде всего, ищет спасения не в посторонних внеземледельческих промыслах, в изобилии окружающих его, а все в том же земледелии, пуская в ход героические усилия ради расширения посевной площади до пределов возможного"[195].
  Примечание
  184
  История рабочих Донбасса: В 2 томах. Т. 1. - Киев, 1981. С. 36.
  Примечание
  185
  Доклады уполномоченных комиссий // Труды XXIV съезда горнопромышленников Юга России. Ч. 1. - Харьков, 1899. С. 154.
  Примечание
  186
  Вересаев В. В. Подземное царство // Книжки "Недели". 1892. ? 7. С. 50.
  Примечание
  187
  Там же. С. 122.
  Примечание
  188
  Поталов С. И. Рабочие Донбасса в XIX веке. - М., - Л., 1963. С. 132.
  Примечание
  189
  Рагозин Е. И. Железо и уголь на Юге России. - СПб., 1895. С. 37.
  Примечание
  190
  Нестеренко А. А. Очерки истории промышленности и положения пролетариата Украины в конце XIX и начале XX века. - М., 1954. С. 157.
  Примечание
  191
  Серый Ю. И. Рабочие Юга России в период империализма (1900-1913 годы). - Ростов, 1971. С. 87.
  Примечание
  192
  Воспоминания Бондаревой // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 6. Д. 120. Л. Зоб.
  Примечание
  193
  Лось Ф. Е. Формирование рабочего класса на Украине и его революционная борьба в конце XIX - начале XX века. - Киев, 1956. С. 92.
  Примечание
  194
  Петровский Г. И. Воспоминания о работе на Брянском заводе в 90-х годах // Революцией призванные. Воспоминания екатеринославских рабочих. 18921912 годы. - Днепропетровск, 1978. С. 26-28.
  Примечание
  195
  Шрейдер Г. И. Очерки горной промышленности // Русская мысль. 1889. ? 10.С. 46.
  
  В дореволюционной России широко устоявшимся мнением было то, что хохол "крайне односторонен, исключительно предан земледелию, не знает ни ремесел, ни какого-либо другого мастерства, кроме пахоты"[196]. Напомним, что тезис о не расположенности украинцев к промышленному труду с энтузиазмом развивала национально-украинская историография во главе с М. М. Грушевским. По мнению его исторической школы, местный пролетариат является пришлым, инородным, т. е. русским; он, в отличие от крестьянства, не являлся носителем национальной идеи[197]. Не случайно деятельность национально-культурной организации "Просвита", открывшей отделения и на территории Екатеринославской губернии, ограничивалась преимущественно сельской местностью[198]. Об обособленности пролетариата на украинских просторах свидетельствуют и революционные события. Союз промышленных рабочих и местного крестьянства оказался крайне слабым, взаимоотношения между ними долго не налаживались и в советское время[199]. Данную проблему анализирует и западная историография, отмечая устойчивую невосприимчивость пролетариата, сложившегося в Украине, ко всему украинскому (языку, культуре и т. д.)[200].
  Вывод о том, что фабрично-заводской класс в России формировался за счет ресурсов русской нации, требует пояснения. Даже в постсоветский период специалисты, многое сделавшие для изучения данной проблемы, по-прежнему квалифицировали дореволюционный рабочий класс как силу национально неоднородную (за исключением Польши и Финляндии)[201]. Если говорить о пролетариате вообще, это утверждение следует признать справедливым, и тогда разговор о представителях разных национальностей, задействованных в тех или иных производствах, приобретает обязательный характер. Однако нас (в отличие от советской науки), интересует не обобщенный образ рабочего класса, а его дифференциация по уровням производства: крупное индустриальное - и мелкое, среднее, по сути - ремесленное. Только такой подход позволяет увидеть, что крупная отечественная промышленность была "родным домом" именно для русского человека. Присутствие же в промышленной сфере представителей других народностей в дореволюционный период ограничивалось, главным образом, не индустриальными отраслями; собственно, это следует и из работ советских ученых. Например, рабочие-украинцы охотно трудились в сахарной отрасли: на рафинадных заводах уже около 78 % трудящихся составляли коренные местные жители; этот показатель характерен и для второй половины XIX столетия, и для начала XX[202]. Чувашские "пролетарии" с большим трудом втягивались не то что в индустрию, а вообще в какое-либо производство: на крупнейшем предприятии Чувашии, базовых для Казанской железной дороги ремонтных мастерских, преобладали опять-таки русские[203]. В Карелии, на Петрозаводских индустриальных предприятиях численность карелов составляла лишь 5 %, тогда как на лесопилках, в большом количестве разбросанных по краю, их было уже свыше 40-50 %[204]. В Белоруссии до революции за счет коренного населения комплектовались кожевенная, спичечная, пищевая, винокуренная отрасли (около 70 %). Крупной фабрично-заводской промышленности там не было, а расположенная по соседству, в Петербурге и на Украине, индустрия белорусов не привлекала[205]. В Башкирии, напротив, существовала развитая горно-металлургическая промышленность; Златоустовский, Катавский, Юрюзанский заводы имели общероссийское значение. Однако, основные кадры предприятий (до 80 %) составляли русские, башкир же насчитывалось всего около 14 %, татар - 5,5 %, причем трудились они преимущественно на вспомогательных работах, таких как заготовка дров, перевозка грузов и т. д.[206]. На Бакинских нефтяных промыслах к концу XIX - началу XX века национальный состав рабочих был таким: 55 % - русские; 35 % - азербайджанцы; 8,5 % - армяне; 1,5 % - другие. И это при том, что закавказские народности, выросшие в буквальном смысле слова на нефти, имели больше навыков по ее добыче. Да и местные владельцы скважин стремились привлекать рабочих своей национальности. Тем не менее, русские и здесь преобладали, так как, поработав в других индустриальных центрах страны, они обладали более высокой технической квалификацией[207]. Иная ситуация наблюдалась лишь в Риге: местные - латышские - кадры были достаточно адаптированы к производству, и проблем с привлечением трудовых ресурсов в крупную индустрию здесь не возникало. Этот город по общему числу рабочих уступал только Москве и Петербургу; доля русских колебалась от 1/3 на большинстве предприятий до 2/3 на Кренгольмской мануфактуре, принадлежащей видному московскому купечеству[208].
  Примечание
  196
  Передовая // Санкт-Петербургские ведомости. 1898. 20 сент.
  Примечание
  197
  Панкратова А. М. Проблемы изучения истории пролетариата // История пролетариата СССР. 1930. ? 1. С. 12.
  Примечание
  198
  Биржевые ведомости. 1916. 25 февр. (утро).
  Примечание
  199
  Воробей П. И. Рабочий класс и украинское национальное движение. Российский пролетариат: облик, борьба, гегемония. - М., 1970. С. 79.
  Примечание
  200
  См., напр., монографию: Мартин Т. Империя "положительной деятельности". Нации и национализм в СССР. 1923-1939. - М., 2011. С. 108-173.
  Примечание
  201
  Кирьянов Ю. И. Менталитет рабочего России на рубеже ХIХ-XX веков // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций (1861 - февраль 1917 года). - СПб., 1997. С. 69.
  Примечание
  202
  Прогожин М. В. Формирование и положение рабочих сахарной промышленности Украины во второй половине Х!Х века // Сборник статей по экономическим вопросам. - Киев, 1961. С. 204-205.
  Примечание
  203
  Рожнов В. П. Промышленность и рабочий класс Чувашии в период капитализма (1861-1914 годы). Автореферат на соискание уч. ст. канд. ист. наук. - Л., 1978.С. 14.
  Примечание
  204
  Балагуров Я. А. Фабрично-заводские рабочие дореволюционной Карелии. - Петрозаводск, 1968. С. 96.
  Примечание
  205
  Абезгауз З. Э. Рабочий класс Белоруссии в начале XX века. - М., 1977. С. 59, 66, 86.
  Примечание
  206
  Хакимов С. Х. Численность, состав и положение рабочих Башкирии накануне первой российской революции. Башкирия в революции 1905-1907 годов. - Уфа, 1975. С. 19.
  Примечание
  207
  Стригунов И. В. Из истории формирования бакинского пролетариата (70-90-е годы). - Баку, 1960. С. 146-148.
  Примечание
  208
  История Эстонской ССР: В 3 томах. Т. 2. - Таллин, 1966. С. 142. Вилкс Б. Я. Формирование промышленного пролетариата в Латвии во второй половине XIX века. - Рига, 1968. С. 110.
  
  А что можно сказать о конфессиональной принадлежности русских рабочих, ставших основным источником фабрично-заводского пролетариата в России? Разумеется, первым делом разговор должен идти о православии. Знакомство с материалами показывает, что рабочим, занятым в крупной индустрии, была присуща жгучая ненависть ко всему, что связано с официальной церковью. Согласимся, это с трудом вяжется с образом русского человека, глубоко почитающего православие, о чем заявляют представители РПЦ. Распространенность в рабочей среде антицерковных настроений можно оценить по ежегодным отчетам епархиальных епископов в Св. Синод. Прежде всего обратимся к материалам, поступавшим из промышленных губерний Центра. Например, из Костромской епархии сообщали:
  "Разврат свил себе прочное гнездо между фабриками, фабричная атмосфера приносит величайшее зло, легкомысленное отношение к церковным установлениям, холодность к церкви, сочувствие к социализму".[209]
  Местные благочинные считали, что ретивые агитаторы признают за духовенством немалую силу в ограждении народа от социалистических учений и потому стараются ослабить авторитет церкви. Для этого они заявляют о подчиненности ее государству, инициируют толки о богатстве и корыстолюбии духовенства, о союзе его с людьми знатными и богатыми с целью держать трудовое население в угнетении и нищете[210]. Особенно неблагоприятное отношение к церкви заметно в фабричных районах, население которых демонстрирует непочтительность к духовным особам, держит себя высокомерно, избегает священнического благословения[211].
  Из отчетов Нижегородской епархии следовало, что крупные фабрики и заводы оказывают вредное влияние на жителей окрестных сел и деревень, разжигают увлечение социальными вопросами и "стремление разрешать их в духе того общественного порядка, который покоится на отрицании всякой сословности и всяких традиций"[212]. Антирелигиозная пропаганда в губернии:
  "свила себе прочное гнездо в фабриках и заводах. Немало здесь уже лиц, которые не только смотрят на религию безразлично, но и распространяют взгляд о желательности упразднения церкви...".[213]
  Сами же рабочие считали необходимым добиваться различных прав и преимуществ, пользуясь, в частности, такими мерами, как отказ от уплаты казенных сборов и податей, неподчинение назначенным правительственным чиновникам и т. д.[214] В отчетах из Владимирской епархии говорилось:
  "фабрика - это зло, действующее развращающим образом на религиозно-нравственную жизнь православного населения".
  А один из благочинных восклицал: "мы счастливы, что у нас нет фабрик, и потому религиозно-нравственное состояние нашей паствы не внушает серьезных опасений"[215]. Духовная администрация Тверской губернии отмечала упадок веры и благочестия у того контингента, который большую часть года проживал в Петербурге, Москве и других городах на отхожих промыслах. Эти рабочие люди, зараженные неверием и безбожием, полностью находятся во власти безнравственности[216]. В Ярославской губернии выражали надежду на то, что всплеск нравственных недугов, наблюдаемых в фабрично-заводских районах, нейтрализуется усилением пастырского рвения со стороны духовенства[217]. В Рязанской епархии фиксировали непочтительность к церкви и духовенству, идущую из фабричных поселков[218]. В отчетах в Синод предлагалось даже выделять священникам для жительства помещения менее подверженные поджогам и разрушениям, потому как уничтожение домов духовенства в прифабричных территориях в виде мщения пастырям за смелое противодействие врагам церкви не редкость[219]. В Калужской епархии прямо указывали: свободомыслие, порочные антицерковные привычки проникают в губернию с южных промышленных заводов, откуда их приносят массы отходников[220].
  Примечание
  209
  Отчет о состоянии Костромской епархии за 1909 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442.Д. 2335. Л. 88об.
  Примечание
  210
  Там же. Л. 90об.-91.
  Примечание
  211
  Отчет о состоянии Костромской епархии за 1911 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442.Д. 2460. Л. 34.
  Примечание
  212
  Отчет о состоянии Нижегородской епархии за 1906 год // РГИА. Ф. 796. Оп.442. Д. 2158. Л. 26 - 2боб.
  Примечание
  213
  Отчет о состоянии Нижегородской епархии за 1907 год // РГИА. Ф. 796. Оп.442. Д. 2222. Л. 24.
  Примечание
  214
  Там же.
  Примечание
  215
  Отчет о состоянии Владимирской епархии за 1911 год // РГИА. Ф. 796. Оп.442. Д. 2442. Л. 4Зоб - 44.
  Примечание
  216
  Отчет о состоянии Тверской епархии за 1909 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442.Д. 2360. Л. 11.
  Примечание
  217
  Отчет о состоянии Ярославской епархии за 1895 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442.Д. 1603. Л. 46.
  Примечание
  218
  Отчет о состоянии Рязанской епархии за 1914 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442. Д.2663. Л. 38.
  Примечание
  219
  Отчет о состоянии Рязанской епархии за 1908 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442.Д.2296. Л. 21об - 22.
  Примечание
  220
  Отчет о состоянии Калужской епархии за 1911 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442.Д. 2457. Л.17об.
  
  В других индустриальных регионах России наблюдались те же тенденции. Обстановка, царившая на фабриках и заводах Казанской епархии, характеризовалась как "пагубная и растлевающая"[221]. Особенно ее разлагающее влияние чувствовалось в селах, соприкасающихся с промышленными предприятиями. Упоминались все те же отхожие промыслы, которые накладывали "отпечаток разнузданности с хулиганским пошибом"[222]. Уходившие на заработки крестьяне прерывали связи с приходскими храмами и пропитывались духовной отравой. В промышленной Екатеринбургской епархии священники сообщали о непочтительном отношении к церкви со стороны заводского населения. Здесь не останавливались даже перед грабежами церковного имущества, "оставляя в стороне страх ответственности перед Богом за свои действия", не брезговали и пожертвованиями, дарами от верующих. Столь вопиющие факты красноречиво свидетельствовали об уровне религиозно-нравственного состояния уральского населения[223]. В отчетах из индустриальной Екатеринославской губернии проводилась четкая грань между фабрично-заводским и земледельческим населением. Местные украинские жители активно посещали церковные службы, слушали проповеди, соблюдали обряды. А среди рабочих заводов, шахт и рудников наоборот отмечалось полное безразличие к религии. Духовные власти губернии сообщали:
  "С особой скорбью приходится отметить то влияние, которое оказывает пришлый элемент на коренное (т. е. украинское - авт.) население. Этот элемент производит деморализующее влияние на коренных жителей, заражая их и вредным учением, и индифферентизмом к православной церкви"[224].
  Нередко на вопрос: "Бываете ли вы в церкви?" приходится слышать стереотипный ответ: "Мы приехали не Богу молиться, а зарабатывать". Над местным духовенством смеются и откровенно издеваются, при встрече демонстративно не желают поклониться и вообще стараются держать себя вызывающе[225]. Рабочие признают права только за собой, считая себя создателями человеческой истории и двигателями культуры. К священникам обращаются в случае крайней необходимости - по условиям гражданской жизни. Причем называют их, в лучшем случае, "товарищ", а нередко и "кровопийца-живодер"[226].
  Религиозно-нравственное состояние фабрично-заводского пролетариата обращало на себя все больше внимания. Хотя епархиальное начальство промышленных губерний довольно поздно - лишь с середины 90-х годов XIX столетия, начало серьезно относиться к этой проблеме. Ведь существование пролетариата в России долгое время вообще отрицалось. В документах употребляли слова "крестьянство", "заводское население", "мастеровые". В литературе 1880-1890-х годов рабочий считался крестьянином, который к прокорму с земли прибавляет доход от посторонней работы на фабриках. Труд на предприятиях ставился в один ряд с кустарным промыслом. Такое отношение было вызвано желанием властей избежать обезземеливания, а значит и революционной борьбы, а также стремлением скорректировать вредные последствия капиталистического развития в общественном и нравственном смысле[227]. В качестве противоядия антирелигиозным настроениям пролетариата рассматривалась национально-православная риторика. Подобный опыт гармонизации отношений между трудом и капиталом был наработан в западных странах, ранее столкнувшихся с теми же проблемами. К их решению там активно подключались христианские церкви, пытавшиеся наладить взаимодействие разных экономических слоев на основе религиозных ценностей. В. К. Саблер (обер-прокурор Синода в 1911-1915 годах) собрал об этом обширный материал. Он посетил целый ряд предприятий в разных странах и сумел разглядеть, как два, казалось бы, враждебных фактора - капитал и труд - сливаются в одну творческую силу. Например, на фабрике в г. Реймсе (Франция) хозяин с семьей являли рабочим образец христианской жизни, заботились об условиях их существования, жили с ними общими интересами, все вопросы обсуждали совместно, вместе пели псалмы, штрафы назначали ничтожные, мастерам в обиду не давали и т. д. Благодаря чему сами хозяева тоже были окружены вниманием и заботой: на фабрике не возникало даже намека на конфликты[228]. Таких примеров на страницах книги собрано немало. Их изложение венчает главный вывод автора:
  "Только совместная работа в христианском духе есть единственное спасительное средство, упрочивающее нравственное и материальное благополучие"[229].
  Примечание
  221
  Отчет о состоянии Казанской епархии за 1913 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442.Д. 2581. Л. 48 - 48об.
  Примечание
  222
  Там же. С. 49об.
  Примечание
  223
  Отчет о состоянии Екатеринбургской епархии за 1906 год // РГИА. Ф. 796.Оп. 442. Д. 2143. Л. 27.
  Примечание
  224
  Отчет о состоянии Екатеринославской епархии за 1898 год // РГИА. Ф. 796.Оп. 442. Д. 1719. Л. 4боб - 47.
  Примечание
  225
  Отчет о состоянии Екатеринославской епархии за 1912 год // РГИА. Ф. 796.Оп. 442. Д. 2517. Л. 11 - 11об.
  Примечание
  226
  Отчет о состоянии Екатеринославской епархии за 1907 год // РГИА. Ф. 796.Оп. 442. Д. 2208. Л. 7.
  Примечание
  227
  Погожее А.В. Учет численности и состава рабочих в России. - СПб., 1906.С. 99-100.
  Примечание
  228
  Саблер В. К. О мирной борьбе с социализмом. Т. 1. - СПб., 1906. С. 6-9, 33.
  Примечание
  229
  Там же. Т. 2. С. 97.
  
  Однако, для многих в России было очевидно: церковно-православный инструментарий не поможет в решении социальных проблем. Например, в Петербурге для нравственного увещевания заводских рабочих отрядили архимандрита Амвросия. В сопровождении двух монахов он разъезжал по питерским предприятиям с беседами о благе церкви. Однако слушать его собирались в основном только женщины и некоторые рабочие, а вскоре и они стали проявлять недовольство, за что некоторые даже подверглись аресту. В конце концов, на одной из фабрик в архимандрита "полетели рваные галоши и прелый картофель, после чего его поездки по заводам прекратились"[230]. Среди русских рабочих Юзовского завода в Донбасском регионе большой популярностью пользовалась листовка под названием "Поп и черт"[231]. На Сормовских заводах под Нижним Новгородом толпы рабочих через своих выборных требовали отмены установленного администрацией вычета одного процента из заработной платы на постройку и содержание местной церкви[232]. Угрозы всеобщей забастовки в случае сохранения церковных вычетов выдвигались в Сормове постоянно, о чем свидетельствуют воспоминания самих пролетариев[233].
  Как констатировал профессор И. Х. Озеров, трудящиеся уходят от религии, поскольку современная церковь представляет собой не что иное, как капиталистическую организацию, "освящавшую неправду, стоящую на стороне капитала и сильных мира сего"[234]. В духовном смысле население оказывалось вне влияния церкви, которая "не умиряла враждующие интересы, не заступалась за притесняемого, слабого, а наоборот", церковное духовенство "присасывалось к более сильному, жило его милостями и щедротами, расточая молитвы за сильного, смотря снисходительно или даже поощряя грубые инстинкты, пороки сильных мира сего"[235].
  Озеров считал необходимым наполнить господствующую церковь социальным духом и в качестве примера рекомендовал английский опыт по созданию так называемых церквей труда, где интересам трудящихся отводилось значительное место[236]. Аналогичные мысли высказывал и известный интеллектуал той поры В. Зеньковский: социальное движение в России развивается не только вне зависимости от официального православия, но и в прямой враждебности к нему. И если такое положение дел сохранится, то православие окажется совершенно лишним и русская культура не разовьет его начал[237]. Конечно, такие же оценки предлагала и советская наука, с энтузиазмом развивавшая тезис о падении престижа церкви, который был вызван снижением потребности у трудового народа в религии вообще. И тенденция эта явилась якобы закономерным следствием неутомимой и эффективной деятельности партии большевиков, развеивавшей религиозный дурман. Особенно большой отклик их пропаганда находила у могильщика старого мира - пролетариата, который быстрее других освобождался от оков прошлого...[238]
  Если оценивать выводы, как дореволюционных оппонентов господствовавшей РПЦ, так и советских ученых, то нетрудно заметить их атеистическую устремленность. И те и другие, хотя и по разным причинам, уверенно фиксировали распространение атеизма в рабочей среде. Однако, выявленные источники никак не позволяют считать, что дореволюционный русский пролетариат в принципе отвергал религиозную мотивацию. Красноречивый пример - забастовочная волна, охватившая промышленный Центр России в 1897 году. Как следует из документов, ее главной причиной стало сокращение выходных за счет праздничных дней. Владельцы заводов и мануфактур объявили рабочими днями религиозные праздники: Введение во храм Пресвятой Богородицы, Сретение Господне, Воздвижение Креста, Св. Николая Чудотворца и др., что и вызвало бурю негодования[239]. В результате обстановка в Центрально-промышленном регионе, по свидетельству современников, накалилась как никогда[240]. Заметим, если бы рабочие были действительно проникнуты атеистическим духом, то подобная инициатива собственников не привела бы к массовым забастовкам, а тлеющая неприязнь к хозяевам выразилась по-иному.
  Воспоминания самих рабочих дореволюционной поры также противоречат утверждениям об устойчивом пролетарском атеизме. Так, старый большевик Федор Самойлов - рабочий, член Государственной думы, писал, что заводские в самом деле крайне редко посещали церковные службы, подавляющее большинство отбывало их как необходимую повинность, однако "все считали себя религиозными"[241]. Один из рабочих Путиловского завода вспоминал, насколько заинтересовано в их среде обсуждались религиозные вопросы. В этих спорах, когда каждый защищал свою позицию, выделялись старообрядцы, доказывавшие, что их вера самая правильная. А неверующих безбожников (т. е. атеистов) на огромном заводе "было совсем немного, и они помалкивали, так как это вызывало стойкое неодобрение"[242]. На крупном московском предприятии Гужона (при советской власти завод "Серп и молот") в каждом цеху находилась большая икона, перед которой горела лампада. Приходя в цех, металлисты сначала крестились на образ и лишь затем приступали к работе[243]. Что касается Москвы в целом, то очень интересны заметки одного большевистского агитатора, проводившего антирелигиозные беседы по городским окраинам в клубах, столовых при фабриках и заводах. Его опыт демонстрировал, что "...попа не уважали ни в какой степени, но Бог стоял в их сознании (рабоче-крестьянской публики - авт.) с монументальной основательностью". Церковь же с готовностью осыпали насмешками[244]. Однако, в центральной части Москвы какая-либо пропаганда была крайне затруднена. Здесь уже собирались активные церковники, которые при любых нелицеприятных словах в адрес РПЦ устраивали истерики[245]. Схожая ситуация наблюдалась и на горных предприятиях, расположенных в Донецком бассейне. Так, в известном советском романе А. Авдеенко "Я люблю" о шахтерской жизни до революции упоминается, что в корпусах, где проживали рабочие, всегда имелись иконы, купленные вскладчину, в то же время, горняки редко наносили визиты в церковь[246]. Интересен один приведенный эпизод из местной жизни: после обвала на шахте, унесшего жизнь многих шахтеров, один из работников направился в церковь, где, не снимая картуза и не крестясь, решил приобрести свечи для поминания погибших товарищей. Когда же выяснилось, что свечей, предназначенных для продажи, недостаточно, то он потребовал снять нужное количество с подсвечников у икон[247]. Очевидно, такое отношение к храму РПЦ можно было ожидать со стороны откровенного безбожника. Но в данном случае речь шла не о проявлении атеизма, а о выражении религиозности явно не связанном с церковью, как таковой.
  Примечание
  230
  Миронов К. Вспоминания рабочего. - М., 1906. С. 15.
  Примечание
  231
  Кардигов К. Воспоминания о 1900-1906 годах // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 6. Д. 120. Л. 73.
  Примечание
  232
  Сообщение начальника Нижегородского охранного отделения в Департамент полиции. 2 апреля 1905 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 195. Д. 1350, Ч. 18. Л. 1.
  Примечание
  233
  Семенов В. Воспоминания о Сормове // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 8. Д. 160. Л. 72об.
  Примечание
  234
  Озеров И. Х. Религия и общественность. - М., 1907. С. 11.
  Примечание
  235
  Там же.
  Примечание
  236
  Озеров И. Х. Религия и общественность. - М., 1907. С. 14.
  Примечание
  237
  Зеньковский В. Россия и Православие. - Киев, 1916. С. 31.
  Примечание
  238
  Персии, М.М. Атеизм русского рабочего класса (1870-1905 годы). - М., 1965; Кадсон И. В. Отношение рабочих различных районов России к религии и церкви (1907-1916 годы) // Рабочие России в эпоху капитализма: сравнительный порайонный анализ. // Сб. статей. - Ростов-на-Дону, 1972. С. 208-221.
  Примечание
  239
  Письмо министра внутренних дел И. Л. Горемыкина к министру финансов С. Ю. Витте. 15 января 1898 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1898. Д. 4. Ч. 3. Л. 27-28.
  Примечание
  240
  Выписка из полученного агентурным путем письма с подписью "В. Остряк" из Иваново-Вознесенска Владимирской губернии в редакцию "Русского слова". 30 декабря 1897 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1898. Д. 4. Ч. 3. Л. 9.
  Примечание
  241
  Самойлов Ф. По следам минувшего. Воспоминания старого большевика. - М., 1934. С. 12.
  Примечание
  242
  Воспоминания Е. Г. Власова. 1897-1904 годы // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 4. Д. 67. Л. 6.
  Примечание
  243
  Автобиография Ф. С. Андреева // Русский рабочий в революционном движении. Рабочие завода "Серп и молот" (бывший Гужон). Вып. 2. - М., 1931. С. 61.
  Примечание
  244
  Сарабьянов В. Беглые воспоминания // Антирелигиозник. 1927. ? 10. С. 35.
  Примечание
  245
  Там же.
  Примечание
  246
  Авдеенко А. Я люблю. - М., 1968. С. 7.
  Примечание
  247
  Там же. С. 69-70.
  
  Подобные свидетельства хорошо состыкуются с приведенными выше оценками епархиального начальства, в которых архиереи РПЦ констатировали большую тревогу относительно религиозно-духовного состояния рабочего класса. Напрашивается вывод: православная идентификация русского пролетария реализовывалась вне господствующей церковной традиции. В этом нет ничего удивительного: антицерковные настроения неизменно присутствовали в русской народной среде со второй половины XVII столетия. Официальные власти старательно обходили эту тему, культивируя образ церковного православия как жизненной основы государства, души народной, присущей всем русским (за малым исключением). При этом игнорировалось, что значительная часть этого русского населения не воспринимает в качестве своей именно господствующую церковь. Публичные свидетельства об антицерковных проявлениях, тлевших в народных низах, резко осуждались духовным официозом. К примеру, даже известный сборник В. И. Даля "Пословицы русского народа" увидел свет после семи лет мытарств, так как синодальных чиновников сильно смущала та сторона крестьянского эпоса многих великорусских регионов, собранного Далем, который демонстрировал неприязненное отношение и насмешки над господствовавшей церковью[248]. "Зачем монахам рай, им и на земле не хуже", "Родись, крестись, женись, умирай - за все попу деньгу подавай", "Клопы - не попы: тело едят, а душе не вредят", "Денежная молитва - что острая бритва, все грехи сбреет" - вот некоторые примеры устного народно-крестьянского творчества[249]. Эти наблюдения подтверждают и воспоминания рабочих, которыми мы располагаем. В подавляющем большинстве случаев они повествуют об антицерковной атмосфере, царившей в крестьянских семьях, где они родились и росли. Так, один работник московской "Трехгорной мануфактуры" говорил, что, следуя примеру отца, за долгие годы посетил церковь всего лишь раз по необходимости - когда скончался его родитель[250]. Другой рабочий этой фабрики вспоминал, что его отец - не будучи атеистом - всегда был резко настроен против начальства и попов (служителей РПЦ он называл "дармоедами")[251]. Рабочий московского завода Гужона рассказывал, что его родители были набожны, но при этом его мать, встречая на улице попа, считала это дурным предзнаменованием[252]. Иваново-вознесенский пролетарий Н. Махов делился детскими впечатлениями: "родственники старались избегать визитов в церковь, а отец постоянно материл священников и "все время, как я помню отца, говорил: у попа рука дурная"[253].
  Примечание
  248
  См.: Домановский Л., Новиков Н. Русский антицерковный фольклор // В кн.: Русское народно-поэтическое творчество против религии и церкви. - М., - Л., 1961. С. 6.
  Примечание
  249
  См.: Русское народно-поэтическое творчество. С. 62, 165, 167, 260 и др.
  Примечание
  250
  Автобиография А. П. Дьячкова // Русский рабочий в революционном движении. Рабочие "Трехгорной мануфактуры". Вып.1. - М., 1930.
  Примечание
  251
  Автобиография Г. А. Калеева // Русский рабочий в революционном движении. Рабочие "Трехгорной мануфактуры". Вып.1. - М., 1930. С. 133.
  Примечание
  252
  Автобиография Ф. С. Андреева // Русский рабочий в революционном движении. Рабочие завода "Серп и молот" (бывший Гужон). - М., 1931. С. 56.
  Примечание
  253
  Махов Н. Жизнь минувшая. - Иваново, 1939. С. 33.
  
  Более того, иногда у народных мемуаристов проскальзывают детали, указывающие на принадлежность к старообрядчеству. Один рабочий из Бронницкого уезда Московской губернии вспоминал о постоянных посещениях жителей его села некой часовни, где отсутствовал алтарь, никогда не появлялся поп, а службу вел какой-то местный мужик[254]. Совершенно очевидно, перед нами описание типичной беспоповской молельни. Воспоминания работника завода Гужона начинаются с того, что его семья - старообрядческая. Когда в пасхальную седмицу в дом заглядывал поп, отец встречал его такими ругательствами, что "я думал поп взбесится: однако ничего с ним не случилось, очевидно, он привык к мужицким речам и на них не реагировал"[255]. Для нас важна здесь еще одна деталь - религиозность этой семьи, указанной как староверческая, ничем не отличалась от окружающих, то есть речь идет не о единичном случае или исключении из правила, а непосредственно о старообрядческой среде[256].
  Повторим: русский пролетариат был носителем той самой внецерковной, в широком смысле, традиции, которую с энтузиазмом воспевала культура Серебряного века. Однако, религиозно-философские интеллектуалы связывали самые радужные свои надежды исключительно с сектантскими течениями. В этой связи закономерен вопрос: "В какой степени русский рабочий класс - носитель внецерковной традиции - находился под влиянием различных сект?" Ответ отчасти был дан в предыдущей главе. Фабрично-заводские рабочие по преимуществу были подвержены черносотенным настроениям. А черносотенство выступало своего рода антиподом сектантства, рекламируемого интеллигенцией Серебряного века. Отрадно, что в постсоветский период черносотенная окраска рабочего класса постепенно начала проясняться[257]. Сошлемся на источники. На Путиловском заводе "черная сотня" была весьма популярна, тогда как счет большевиков-рабочих на предприятии шел на единицы[258]. Черносотенцы частенько спорили с монархистами, однако правые никогда не выдавали администрации своих оппонентов[259]. На уральском Сосьвинском заводе демонстрации черносотенцев и социал-демократов шли одна за другой: "впереди монархисты, а сзади революционеры, каждый пел свое"[260]. На Брянском заводе в Екатеринославской губернии многие работники состояли в Союзе русского народа, их влияние чувствовалось в каждом цехе[261]. Черносотенного пролетария отличало резко негативное восприятие других национальностей. Так, на заводах и рудниках Донецкого бассейна рабочие то и дело пытались учинить насилие над еврейским населением региона[262]. Постоянные стычки происходили там и с бельгийскими рабочими, привезенными в Россию иностранным инженерным персоналом[263]. В Петербурге на промышленных предприятиях трудились финны, эстонцы, латыши: они также становились объектом ненависти русских рабочих, объединявших их под одним названием - "немцы"[264]. Так же относились русские рабочие и к полякам. Словечки "жид", "польская морда", "чухонская обезьяна" в их адрес были обиходными[265]. На уральском Надеждинском горно-металлургическом заводе, куда привлекались китайские рабочие, нередко доходило до вспышек национальной вражды[266].
  Центром черносотенцев стала промышленная Москва. Движение получило название "зубатовщина" - по имени начальника Московского охранного отделения С. В. Зубатова. Уже 19 февраля 1902 года, в годовщину освобождения от крепостного права, в городе состоялась грандиозная (сорокатысячная) манифестация рабочих с торжественным возложением венков к памятнику Александру II[267]. Кстати, один из лидеров черносотенного движения, ткач Н. Т. Красивский, пользовался необычайной популярностью в пролетарской среде, поскольку его считали незаконнорожденным сыном императора-освободителя[268]. На многочисленных зубатовских собраниях, проходивших в начале 1900-х годов, присутствовало от ста до тысячи человек, при том, что социал-демократические мероприятия собирали лишь по 10-20 рабочих[269]. Горячие споры "зубатовцев" и революционеров шли в чайных на Рогожских окраинах[270], причем вторые нередко проигрывали. О серьезных проблемах социал-демократического движения в Москве откровенно говорилось на II съезде РСДРП:
  Примечание
  254
  Автобиография И. М. Куклева // Русский рабочий в революционном движении. Рабочие "Трехгорной мануфактуры". Вып.1. С. 49.
  Примечание
  255
  Автобиография П. Д. Пучкова // Русский рабочий в революционном движении. Рабочие завода "Серп и молот" (бывший Гужон). Вып.2. С. 161.
  Примечание
  256
  Там же.
  Примечание
  257
  Степанов С. А. Рабочие и черносотенные организации. 1905-1917 годы // Рабочие и интеллигенция в эпоху реформ и революций. 1861 - февраль 1917 года. - СПб., 1997. С. 358-373.
  Примечание
  258
  Автобиография Маркова (Егорова) // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 4. Д. 66. Л. 3-4.
  Примечание
  259
  Автобиография Ковалевского // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 4. Д. 65. Л. 61.
  Примечание
  260
  Автобиография И. М. Балдина // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 5. Д. 635. Л. 41.
  Примечание
  261
  Амосов И. К. На Брянском заводе в Екатеринославле // Революцией призванные. Воспоминания екатеринославских рабочих 1893-1912 годы. - Днепропетровск, 1978. С. 88.
  Примечание
  262
  Телеграмма начальника Екатеринославского жандармского управления в Департамент полиции. 5 апреля 1901 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1898. Д. 5. Ч. 8. Л. Г. Л. 2.
  Примечание
  263
  Письмо Екатеринославского губернатора в МВД. 5 апреля 1901 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1898. Д. 4. Ч 18. Л. А. Л. 42 - 43.
  Примечание
  264
  Канатчиков С. И. Из истории моего бытия // Авангард. Воспоминания и документы питерских рабочих 1890-х годов. - Л., 1990. С. 124.
  Примечание
  265
  Автобиография Ц. Я. Рабиновича // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 4. Д. 61. Л. 10.
  Примечание
  266
  Из воспоминаний Г.А. и Г. А. Быковых // ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 5. Д. 636. Л. 73.
  Примечание
  267
  В ходе манифестации рабочие выражали желание, чтобы день 19 февраля как славная дата отечественной истории был объявлен ежегодным праздником // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1902. Д. 95. Л. 4.
  Примечание
  268
  Зубатов С. В. Из переписки с МВД // Каторга и ссылка. 1925. ? 14. С. 116.
  Примечание
  269
  Письмо из Москвы по парижскому адресу. 15 апреля 1902 года // ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1902. Д. 5. Ч. 2. Л. 49.
  Примечание
  270
  Дружинин Н. История Пролетарской (бывшей Рогожско-Симоновской) большевистской организации. 1900-1906 годы. - М., 1931. С. 6.
  
  КНИГА 3.
  
  КОММЕНТАРИИ УРУШЕВА Д.А
  
  Бегуны от самодержавия.
  
  В сталинском большевизме обвинили старообрядцев.
  
  ИСТОЧНИК: https://starove.ru/izbran/nezavisimaya-gazeta-dmitrij-urushev-beguny-ot-samoderzhaviya/
  
  Об авторе: Дмитрий Александрович Урушев - религиовед, член Союза журналистов России, член Союза писателей Москвы.
  Тэги: старообрядцы, Сталин, староверы, раскол, террор, 1937 год
  ________________________________________
  
  Некоторые историки приписывают старообрядческое происхождение Ворошилову и Калинину. Дай им волю, они и у Сталина староверческие корни найдут. Фото РИА Новости
  История старообрядчества богата известными именами. Это не только мученики за веру вроде протопопа Аввакума или боярыни Морозовой, но и почитаемые подвижники, и известные священнослужители, а также купцы, промышленники, писатели, иконописцы и песнопевцы.
  Но если мы попросим нашего современника, среднестатистического человека с улицы, назвать хотя бы одно из этих имен, он затруднится. Задумается и припомнит боярыню Морозову, известную всем по картине Сурикова. Любитель старины назовет купцов Кузнецовых, по имени которых кузнецовским называется ценимый антикварами фарфор. Москвич вспомнит купцов Морозовых, украсивших столицу замечательными особняками.
  Получается, известных имен много, но они на слуху преимущественно у самих староверов и ученых, занимающихся старообрядчеством. Поэтому некоторые староверы испытывают нечто вроде комплекса неполноценности. Им хочется, чтобы при произнесении слова "старообрядцы" сразу вспоминался кто-то общеизвестный и великий.
  Создается впечатление, что в наши дни идет настоящая охота за знаменитостями. Представители разных конфессий делают загадочные лица и таинственным шепотом говорят друг другу: "А вы знаете, что победоносный военачальник пел у нас на клиросе?" Или: "А вы знаете, что известный историк крещен в нашем храме?" Или еще страшнее: "А вы знаете, что САМ из наших?"
  Эта охота оживляется накануне юбилейных дат. Помню, как в 2005 году, когда отмечалось 60-летие Победы, в Интернете прошел слух, что старовером (или, правильнее сказать, из староверов) был маршал Жуков. В 2012 году, как, впрочем, и в 1912-м, в старообрядцы записывали атамана Платова. Независимо от юбилеев в староверы зачисляют поэта Есенина, хотя он таковым не являлся.
  Доводилось слышать и о том, что старообрядкой была Наталья Денисовна - мать дорогого Леонида Ильича Брежнева. Якобы к ней на дом для исповеди и причастия приезжал священник с Рогожского кладбища.
  Между тем приближается юбилей двух революций 1917 года. И, естественно, оживились всевозможные изыскания и спекуляции вокруг этой даты.
  В 2007 году и я чуть не приобщился к революционной тематике. Сотрудник одного уважаемого журнала предложил мне написать статью об Октябрьской революции и старообрядчестве. Я написал.
  Естественно, написал о том, что было. Написал, как коммунисты грабили и закрывали храмы, как казнили, отправляли в тюрьмы и лагеря духовенство и мирян. Написал о том, что многие староверы выступили против красных, словом и делом поддержав белых. Написал о раскулачивании и расказачивании.
  Однако оказалось, что сотруднику журнала была нужна другая статья. Моей он остался недоволен и велел все переписать в сказочно-фантастическом духе. Якобы революцию устроили старообрядцы. Якобы в результате революции старая вера должна была стать государственной религией Советской России. Якобы в 1918 году в газете "Известия" был напечатан соответствующий декрет. Мне был сообщен и номер газеты. Я старательно просмотрел весь номер и всю подшивку "Известий" за 1918 год и, конечно, ничего подобного не нашел.
  Я отказался переписывать статью. Журнал отказался сотрудничать со мной. И мы расстались весьма недовольные друг другом.
  Странно, но часто и сегодня именно в таком сказочно-фантастическом духе трактуется непростая и горькая тема "Революция и старообрядцы". Чем-то она похожа на тему "Революция и евреи". Но о революционерах-старообрядцах писать гораздо спокойнее. Никто не возмутится и не обзовется. И сами староверы привычно смолчат.
  Поэтому так повелось, что на Руси аж со второй половины XVII века о старообрядцах пишут все кому не лень и пишут всё, что в голову взбредет. Например, митрополит Гавриил (Петров) писал императрице Екатерине II, что староверы - "лютые неприятели государству и государю". Часто так думают и современные авторы.
  Еще в 1990-е годы появились первые статьи о том, как ненавидящие династию Романовых "лютые неприятели государству", старообрядцы и масоны, устроили на свои деньги революцию 1905 года, а затем - и 1917-го. Обычно самая душещипательная сцена в этих статьях такова: старовер и масон Александр Гучков принимает отречение от престола у царя Николая II, последнего "помазанника Божьего". При этом авторы забывают, что семейство Гучковых еще в середине XIX века перешло из старообрядчества в официальную Синодальную церковь.
  Иногда, к сожалению, в таком духе пишут и известные историки. Недавний пример - книга "Корни сталинского большевизма" Александра Пыжикова. Автор - уважаемый ученый, доктор исторических наук. Им уже написана одна книга о старообрядчестве - "Грани русского раскола".
  Суть второй книги, как мне представляется, заключается в риторическом вопросе, которым задается автор: "Почему значительная часть русского народа осталась равнодушной к судьбе своей родины? Удивляла та легкость, с которой произошло расставание с монархией, просуществовавшей 300 лет. Еще больше поражало безразличие по отношению к Церкви: надругательство над ней не вызвало повсеместно ожидаемой волны негодования".
  Ответ Пыжикова таков: это произошло потому, что значительная часть русского народа придерживалась старой веры и ненавидела романовскую монархию и Синодальную церковь. Явных и тайных старообрядцев автор видит не только в народных массах, но и среди знаменитых коммунистов.
  Безусловно, историк проделал колоссальный труд. Он привлек к работе множество архивных документов, изучил множество книг, среди которых немало скучнейшей партийной литературы, которую сейчас никто не станет читать даже за деньги. Но выводы, сделанные Пыжиковым, кажутся не вполне убедительными.
  Неубедительно сближение автором староверов-беспоповцев и русских сектантов - молокан, духоборов, хлыстов и скопцов. Все-таки богословие, богослужение и культура беспоповцев гораздо ближе к поповцам и никонианам, чем к сектантам. Не будем забывать и о том, что к началу ХХ века даже самые радикальные беспоповские согласия, например, филипповцы, усмирились и пошли на компромисс с окружающим миром и властями.
  Также неубедительно отождествление Пыжиковым старообрядчества с той сборной солянкой из фольклора (град Китеж) и мистицизма (хлыстовские радения), которой духовно питались многие русские писатели прошлого века. Напрасно искать в их книгах влияние старой веры. А если оно кое у кого и встречается (несомненно, у Федора Гладкова), то все-таки преждевременно говорить о значительном влиянии старообрядчества на русскую литературу ХХ столетия.
  Неубедительны авторские поиски староверов среди деятелей революции. Историк пишет: "Икс был старообрядцем потому, что работал на заводе, принадлежавшем купцу-старообрядцу". Или: "Игрек был старообрядцем потому, что родился в местности, где жило много старообрядцев". Если таким образом нельзя записать большевика в староверы, Пыжиков сообщает: "Официально Зет был членом РПЦ (так автор почему-то называет дореволюционную Греко-российскую церковь), но на самом деле он принадлежал к тайному старообрядческому согласию бегунов".
  При чтении книги порой создается впечатление, что именно беспоповское согласие бегунов (странников), всегда маргинальное, крайне малочисленное и распространенное на периферии, являлось тайным двигателем русских революций.
  По мнению Пыжикова, выходцами из старообрядчества были Андрей Бубнов, Григорий Евдокимов, Виктор Ногин, Виктор Тихомиров, Николай Шверник и некоторые другие видные, но ныне не очень известные большевики. Зато у всех на слуху имена маршала Климента Ворошилова, главы НКВД Николая Ежова и "всесоюзного старосты" Михаила Калинина. Странно, почему Пыжиков не записал в эту компанию самого Сталина. При желании и у него можно найти старообрядческие корни. Было бы желание.
  Лично мне из всех большевиков-староверов, найденных автором, наиболее симпатичен Павел Постышев, расстрелянный в 1939 году. Ведь именно он придумал советский Новый год с елкой и подарками - праздник, который вся страна отмечает и сегодня.
  Но, повторюсь, история старообрядчества и так богата известными именами. Поэтому не стоит выдумывать новые.
  
  КНИГА 4. КОММЕНТАРИИ
  
  ГРЕБЕНЧЕНКО Ю.И., Господин Урушев Д.А. - а почему бы не дать русским патриотам волю - покопаться в источниках информации, и дать им высказаться о найденном в архивах? Благо, такая возможность у русских историков в настоящее время имеется, отсутствовавшая в "доперестроечный горбачёвско-ельцинский период". А Вы то почему против?
  Уважаемый Дмитрий Александрович Ваша книга не на много содержательнее: "Тайна Святой Руси. История старообрядчества в событиях и лицах". Источник: https://coollib.com/b/265774-dmitriy-aleksandrovich-urushev-tayna-svyatoy-rusi-istoriya-staroobryadchestva-v-sobyitiyah-i-litsah/read#t28. Но почему, таким как Вы можно иметь суждение "о высоком", а другим - "сирым и убогим", по-прежнему, нельзя?
  Историографы, писатели и поэты СССР, скуповато, но всё-таки отмечали заслуги старообрядчества в создании промышленности в Царской России и в финансировании и участии в Великой Советской Социалистической Революции. Несомненная ИСТОРИЧЕСКАЯ заслуга старообрядчества в заселении всей территории Российской империи старообрядческими общинами, которые в СССР назывались и называются "округами и войсками казачества". Царские власти это приняли по-факту, и наделили казачество государственными льготами, поскольку казаки самим фактом своего проживания по периметру юго-восточных границ Российской Империи - осуществляли охрану государственных границ Империи. Несомненна заслуга казачества в сохранении территориальной целостности СССР в двух мировых войнах и в отражении Антанты в Гражданскую войну.
  Однако, вопросы, какими были конкретные влияния-участия старообрядчества в тех или иных исторических событиях - не корректны в принципе, т.к участников невозможно ни выделить, ни обособить. Старообрядчество - более 300 лет было частью российского общества - неотъемлемой частью "русского духа" Руси, который активно или пассивно присутствовал во всех исторических событиях - в 80 процентах участников - во славу своего Отечества - России, и чрезвычайно активизировался в годы испытаний - "быть или не быть России" - в отличие от "монорелигиозной протестантской" Европы, которая в отличие от России, периодически распадалась в годы исторических испытаний.
  Спасибо товарищу Пыжикову А.В.. Книги Александра Владимировича Пыжикова - гигантский труд честного российского историка, поднявшего архивы царской, советской и постсоветской историографии - об истории России (более тысячи наименований архивных источников), в те времена объяснимо идеологизированной и цензурированной, как, впрочем, и истории всех стран мира - во всех временах. Как известно, всякая Власть пишет и переписывает Историю "под себя".
  "Между тем приближается юбилей двух революций 1917 года. И, естественно, ОЖИВИЛИСЬ ВСЕВОЗМОЖНЫЕ ИЗЫСКАНИЯ И СПЕКУЛЯЦИИ вокруг этой даты" - глаголит господин Урушев Д.А. - это типовое начало "ленинской формы общения" со своими общественно-политическими оппонентами. У товарища Ленина есть выражения и "хлеще".
  Уважаемый, Дмитрий Александрович, спекуляции европейских учёных по Истории Руси были всегда - во всех сферах её жизнедеятельности, особенно в отношении диких русских и царствующих особ, а в отношении двух революций - продолжаются уже более ста лет.
  Представляется очевидным, что в теме - "старообрядчество в России" ОЖИВИЛИСЬ ИЗЫСКАНИЯ И СПЕКУЛЯЦИИ именно ментальных врагов современной России, сокрытых в вертикалях власти РФ, на которых англосаксы по-прежнему делают ставку - жаждущих "добить Россию - обрубок СССР".
  Дело в том, что "религиозным толкам" были подвержены все мировые религии, и никто в мире не владел этой темой, как общественно-политическим инструментом управления аборигенами всех континентов Земли - ЛУЧШЕ АНГЛИЧАН, имеющих в этом пятисотлетний исторический опыт.
  Как иначе объяснить уверенность нацистов Украины и Англии в том, что Средний Урал, Поволжье и Казачество южных областей и Северного Кавказа РФ должны принадлежать Украине, что "москали", несомненно, будут разгромлены, а их дети поголовно уничтожены, и украинские, вернее, европейские нацисты парадным маршем пройдут в Москве по Красной Площади. Англосаксы уверены в этом, несмотря на кратное превосходство РФ над Украиной в военном и экономическом отношениях. По-видимому, уповают на многократное военное, экономическое и, как они полагают - идеологическое превосходство - удалось же РАЗГРОМИТЬ СССР ИЗНУТРИ.
  
  ПО ВОСПОМИНАНИЯМ ГРЕБЕНЧЕНКО Ю.И.. В период начавшейся "горбачёвской перестройки" пенсионеры - старшие офицеры КГБ в отставке, заполнившие службы военизированной охраны, кадров и спецчасти Волгоградской организации Всесоюзного Объединения "Изотоп" - отмечали, что только в Волгоградской области под вниманием Спецслужб тогдашнего КГБ находилось более 70 старообрядческих толков, "потенциально враждебных" Православию, которое, тем не менее, оставалось религиозной общественно-политической скрепой советского общества, как в период Великой Отечественной Воны, так и в период катастрофического распада СССР. Несомненно и то, что благодаря реально существовавшему единству Советского общества, в т.ч. и "лояльного ему старообрядчества", Россия, после катастрофического распада СССР - сохранила свою государственность.
  Здесь надо вспомнить, что Царь Пётр I, один из первых государственных деятелей понял грозящий распад Российской Империи, именно в связи с начавшимся распадом Православной веры на различные религиозные толки - как следствие естественной историко-географической эволюции различных укладов жизни русских, расселившихся на громадной территории Империи, создавших русские общины на всех континентах Земли - несомненно "старообрядческих по духу". Поскольку в то время невозможно было соблюсти единство религиозных обрядов и ритуалов на одной шестой части земной суши, с относительно малой плотностью населения, да ещё в отсутствие коммуникаций - среди множества локальных русских общин.
  
  С целью управления этими историческими процессами Царь Пётр Алексеевич учредил 25 февраля 1721 года, в Российской Империи Святейший Правительствующий Синод - Министерство по делам религий - верховный орган управления Церковью - собрание представителей христианской церкви для решения вопросов и дел вероучения, религиозной нравственной жизни, устройства, управления и дисциплины вероисповедания христианского общества. Тогда же Феофан Прокопович (1681-1736), церковный деятель, писатель и преданный соратник Петра I, обнародовал составленный по поручению царя "Духовный регламент". Регламентом упразднялось введенное на Руси в 1589 году патриаршество и учреждалась Духовная коллегия, или Синод - верховный орган управления Церковью во главе с обер-прокурором, непосредственно подчиненным Царю.
  Без Предстоятеля Русская Православная Церковь оставалась около 200 лет - до 18 ноября 1917 года, когда на поместном соборе в Москве, созванном с санкции Временного правительства, патриархом Московским и всея Руси был избран Тихон. В конце 1917 года Всероссийский Поместный Собор учредил Священный Синод, который продолжает оставаться высшим органом управления в РПЦ в межсоборный период. С 2000 года - в период между Архиерейскими Соборами.
  Подробнее в ПГ: https://www.pnp.ru/social/sinod-v-rossii-uchredil-pyotr-i.html.
  
  Но эволюционный раскол Русской веры продолжился, сохраняется и в настоящее время.
  "Некрасовские казаки" на Ставрополье 22 сентября отмечают очень важную для общины дату: после вековых скитаний, они вернулись на родину. 250 лет прожили в Турции, но смогли сохранить уклад, традиции и свой уникальный язык. Почему в XVIII веке некрасовцам пришлось бежать из России, что так долго мешало Примечание и как их потомки живут сегодня?
  22 сентября 1962 года - из Турции на родину вернулась община казаков-некрасовцев. Эти старообрядцы уехали из России еще в начале XVIII века, спасаясь от преследований царской армии. Обособленно прожив в Турции два с половиной столетия, казаки из поколения в поколение передавали свои традиции и фольклор. В 1962-м, вернувшись в Советский Союз, едва не стали чужими среди своих. Как и на чужбине, они вынуждены были бороться за свою самобытность, сохраняя свою культуру, традиции и обычаи. Их осталось меньше 200 человек, все они живут в поселке Новокумском. А в Турции осталась и вовсе всего одна семья.
  Среди мусульман староверы оказались не по своей воле. Некрасовцы - потомки тех, кто ушел с Дона еще в 1708-м году после подавления восстания Кондрата Булавина. Он выступил против притеснения казаков и защищал беглых крестьян. Это с тех пор - "с Дона выдачи беглых нет". Сначала бунтари осели на Кубани, потом на Дунае. В середине XVIII века пришлось перебраться в Турцию. По ту сторону от Черного моря Игнат Некрасов и увековечил главные правила жизни казаков в изгнании. Первое - "царизму не покоряться и при царях в Россию не возвращаться". Этот завет они так и не нарушили.
  В детстве они считали родным южный берег Чёрного моря. Их предки пустили корни на Кубани, Дунае и даже в Турции. Но сейчас их Родина - Ставрополье. После трех веков скитаний старообрядцы-некрасовцы, кажется, обрели, наконец, веру в то, что нашли свой путь. И они следуют ему уже 60 лет.
  ИСТОЧНИК: https://www.ntv.ru/novosti/2724843/
  
  Папа Римский иезуит Франциск посетил Казахстан в середине сентября 2022 года, не для того ли, чтобы лично убедиться в возможностях Ватикана в прозелитизме - проникновение Католицизма в Православие, и экуменизме - объединение Католичества и Православия - в "подбрюшье" России. Это то, чем Ватикан - самое богатое в мире "микрогосударство", преследуя общественно политические, читай экономические выгоды, всегда занимался во всех мировых религиях на всех континентах Земли.
  
  Отношение относительно небольшой части старообрядчества к Православию - со стороны "адептов старообрядчества" - в принципе всегда было враждебным, периодически обостряемым общественно-политическими процессами, происходящими в российском обществе. Об этом, например, свидетельствует воинствующий атеизм в период Гражданской войны, корни которого уходят в "допетровское старообрядчество" и "противостояние никоновским реформам Церкви".
  ИНТЕРНЕТ-СПРАВКА: Раскол в Русской Православной Церкви, начался в 1650-х годах в Москве. Связан с реформой патриарха Никона, направленной на внесение изменений в богослужебные книги московской печати и некоторые обряды - в целях их унификации с современными греческими[1][2][3].
  Реформа осуществлялась при участии и поддержке Царя Алексея Михайловича и некоторых других православных патриархов, была одобрена и подтверждена постановлениями ряда соборов, проходивших в Москве в 1650-1680-х годах. Противники реформы, с 1788 года официально называемые старообрядцами[4], были объявлены еретиками и преданы анафеме[5] на Московском соборе 1656 года (только держащиеся двуперстного крестного знамения) и на Большом Московском соборе 1666-1667 годов[1][2][6]. В результате появились "старообрядческие группы", впоследствии разделившиеся на многочисленные религиозные "толки и согласия"[3].
  Некоторые историки полагают, что реформы Никона инициировали Раскол Православия. Представляется очевидным, что и без Никона "вялотеукщий раскол" уже происходил, и Пётр I наблюдал его воочию, понимал, что они ведут к Распаду Империи, поэтому принял необходимые "исторические меры".
  ИСТОЧНИК: https://ru.wikipedia.org/wiki. Раскол русской церкви.
  
  Однако роль старообрядчества в Гражданской войне и становлении Советской Власти, в сталинской индустриализации России, в разгроме Антанты и фашистской Германии и её союзников в Великой Отечественной Войне - по-прежнему остаются "белыми пятнами" в истории СССР-КПСС-РФ.
  Бывшие советские инженеры убеждены, что "заповедником" воинствующего "старообрядческого научного атеизма" в науке и технике - по-прежнему остаются - Президиум РАН и ряд академиков РАН - очевидных и скрытых русофобов - по менталитетам.
  Достаточно сказать, что "старообрядческие толки Православия" в "горбачёвско-ельцинский перестроечный период" - оживились чрезвычайно. Читатели, по-видимому, помнят странные и непонятные русским "и православным, и правоверным атеистам" какие-то "старообрядческие рецидивы-протесты" на Среднем Урале. Дело дошло до того, что 10 академиков РАН 23 июня 2007г. обратилась с открытым письмом к Президенту РФ В.В. Путину с требованием "ПРЕКРАТИТЬ КЛЕРИКАЛИЗАЦИЮ ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ", а с ними - прекратить клерикализацию Армии и Флота, по-видимому, в расчёте на то, что никто в России не понимает, что и кто за этим стоит. Президент, очевидно, понимал, поэтому на открытое письмо "хитрых академиков-атеистов" не ответил: ответить - означает погрузить российское общество вместо консолидации - в открытое общественное противостояние, непонятно кого и с кем и, тем самым, продолжить распад "остатков России". Читатели, очевидно, понимают, кому это было нужно тогда и жаждет этого в настоящее время. А вот господин Урушев А.Д. делает вид, что это нужно ради торжества "исторической правды".
  Источник: https://www.gazeta.ru/2007/07/23/oa_245042.shtml.
  
  История Человечества свидетельствует, что все мировые религии "страдали и страдают" от "своих" религиозных толков. Взаимодействие "РУССКОЙ ВЕРЫ" с мировыми религиями в самой России, в целом - было "веротерпимым". Жить в добрососедстве, торговать и совместно отражать общие угрозы, исторически оказалось выгоднее "соседской конфронтации". Не потому ли католическая Европа обратилась в протестантство и распалась географически на "лоскутное одеяло" множества относительно небольших государств (см. лекции Фурсова "Русь"). Впрочем, и Православие - один из итогов раскола Католичества. Естественный эволюционный раскол Православия начался в связи с его распространениям по обширной территории Российской Империи, как следствие чрезвычайно разнообразных условий проживания русских, малой плотности малоимущего населения Руси, отсутствие "логистических коммуникаций" - по-сравнению с богатой Европой. Иначе говоря, "старообрядчество" составляет "естественно-исторические фрагменты" эволюции Русской веры. Это то, что составило российский менталитет - дух русского народа.
  
  "Некоторые историки приписывают старообрядческое происхождение Ворошилову и Калинину. Дай им волю, они и у Сталина староверческие корни найдут... Странно, почему Пыжиков не записал в компанию старообрядцев самого Сталина. При желании и у него можно найти старообрядческие корни. Было бы желание". - Урушев Б.А.
  Но ведь так оно и было, и желание есть (Гребенченко Ю.И.):
  - По воспоминаниям дочери Сталина Светланы Алилуевой, "у него дома всегда стояли книги о жизни Иисуса Христа". И когда дочка спросила у него: "Папа, а Иисус Христос был?" Он сказал: "Я считаю, что Иисус Христос - историческая личность". ИСТОЧНИК: https://berdsk-online.ru/news/obshchestvo/o-polozhitelnyh-storonah-stalina-rasskazal-mitropolit-tihon-v-berdske.
  - После разгрома "троцкизма", завершившегося в 1938 голу, в середине 1940 года, в порядке подготовки советского общества к отражению очередного нашествия Европы на Россию, Сталин прекратил богоборчество и восстановил в СССР общественно-политические и религиозные статусы Православия и других религиозных конфессий, сосуществовавших в Царской России, можно сказать, "вывел духовную жизнь советского народа из подполья" и, тем самым, сплотил перед Второй Мировой войной многонациональное, многоконфессиональное, многоукладное российское общество.
  - Это ли не "советское старообрядчество" Сталина, получившего высшее духовное образование в Тифлисской Духовной Семинарии, не сдавшего последний выпускной экзамен в связи с революционной деятельностью, имевшей статус Главного мужского монастыря на Северном Кавказе - не уступавшей по качеству обучения и известности лучшим университетам Европы и России, а по организованности и строгости дисциплины - военным учреждениям. Бывшие семинаристы оставили свои имена в истории Европы и России, носили почётное звание "СЕМИНАРИСТ" до конца жизни, и составляли некое ДУХОВНОЕ БРАТСТВО.
  Справка: РЕЛИГИОЗНЫЕ КОНФЕССИИ В РОССИИ.
  Россия является светским государством, где никакая религия не может быть установлена в качестве государственной или обязательной. А свобода совести и вероисповедания гарантируется Конституцией. Всем гражданам дано право на исповедание любой религии и право быть атеистом. Несмотря на это, верующих в России много. В Стране действуют более 70 религиозных конфессий. Каждая конфессия свободно исповедует свою религию, верующие без ограничений могут посещать православные церкви, католические костелы, мечети, синагоги, буддистские храмы и дацаны.
  Большинство верующих в России исповедуют христианство в форме православия. К ним же относят старообрядцев и молокан. Ислам - вторая по распространенности религия в России. Также из распространенных религий на территории России необходимо назвать буддизм, иудаизм и протестантизм.
  ИСТОЧНИК: https://www.advantour.com/rus/russia/religion.htm.
  
  Советской общество, а теперь и постсоветское - оказались, против ожидания, на много более инерционными и прочными в некоей своей ПЕРВООСНОВЕ. Англосаксы, державшие в течение 500 лет, в качестве своих колоний - все страны мира, веками ходившие на Русь - "по шерсть, мёд и пеньку", и даже правители Руси, Царской Империи, СССР (в т.ч. большевики, "большаки-старообрядцы", марксисты-ленинцы...), как и прозападные либерал-демократы в новой буржуазной России - не смогли понять и просчитать эту "первооснову". Но в чём она?
  Многоукладное, многонациональное, многоконфессиональное российское общество, внешне обманчиво "рыхлое", казавшееся западным нашественникам "Колоссом на глиняных ногах" - всегда оказывалось неожиданно твёрдым. Почему? Бог помогает России - полагают верующие. Воинствующие учёные-атеисты, они же марксисты-ленинцы - "примитивные аналоги" российских старообрядцев-староверов - отрицателей Православия - тоже искали, и, естественно, всегда находили причины, основанные на марксистско-ленинской философии, на которой выросла слветская идеология ВКПб-КПСС.
  В сталинскую эпоху они переросли в советский коллективизм, в т.ч., например, это более 400 видов социалистического соревнования, охватившего все трудовые коллективы СССР, внедрённого Сталиным, вследствие начавшегося катастрофического падения производительности социалистического труда, по-сравнению, с капиталистическим. Над этим соцсоревнованием до сих пор потешаются отечественные пропагандисты западного индивидуализма - в новой буржуазной России.
  Сталинский коллективизм был развитием двухсотлетнего коллективизма-сплочения многих тысяч русских старооборядческих общин - сотен толков Русской веры, изначально Православной - разбросанных на гигантской территории Российской Империи. Они имели сложные взаимоотношения с властями и со всеми социальными и общественно-политическими слоями российского общества - многоукладного, многонационального, многоконфессионального - исторически эволюционировавших - как в отдельности, так и в целом, как государственная система.
  Противостояние властям старообрядчества, склонного "бегать" от произвола Власти, как и от всего, что нарушало общинный образ жизни староверов, что в полной мере отображено в художественной литературе. Несомненно, это способствовало расселению староверов по малонаселённой территории бывшей Империи Хана Батыя.
  Пыжикову и Урушеву удалось "докопаться" до понимания "первооснов". Оно в следующем.
  Одной из "первооснов" было численное преобладание русского населения, места проживания которого были перемешаны с местами проживания сотен больших и малых народов Руси, вследствие чего русский язык со времён Империи Хана Батыя был естественным языком межнационального и межконфессионального общения сотен больших и малых народов, населявших Империю.
  Общинный уклад жизни староверов, в принципе был похож на общинно-родовой уклад жизни малочисленных народов, сохранившийся до советских времён, например, у народов Урала - манси и хантов, которых промышленная цивилизация, идущая с Запада, вытеснила со Среднего Урала - на Северный Урал и в Сибирь.
  "Староверы" и "старообрядцы" - обобщающие термины, включающие в себя весь спектр социальных, религиозных и национальных различий в российском обществе, которое эволюционировало, как большая кибернетическая система.
  Во всех исторических событиях, в т.ч., например, в восстании Болотникова и Пугачёва, "покорении" Казанского ханства Ермаком, трактуемого, как покорение Сибири - участвовали все группы населения в существовавших в них пропорциях единомышленников, в советской историографии трактуемых чрезвычайно односторонне. Например, после взятия Казани Иваном Грозным, ставшим после этого белым Главным Ханом Империи, князья Казанского ханства командовали полками Ивана Грозного в семилетней войне со шведами.
  По-видимому, в аналогичных трактовках надо понимать участие старообрядчества во всех исторических событиях, в т.ч в Революции, Гражданской войне и в строительстве СССР. Взаимная национальная и конфессиональная терпимость населения СССР, несомненно, сплачивала советское общество.
  Советская марксистско-ленинская историография вычеркнула из сознания советских людей тысячелетнюю историю Руси: "Мы не знаем страны, в которой живём" - сказал Ю.В. Андропов. Бывший глава КГБ и Генсек КПСС так и не понял, почему проводимые им мероприятия по укреплению исполнительской дисциплины в советском обществе вместо этого инициировали появление множества антисоветских анекдотов.
  Коллективистский принцип советских трудовых коллективов в принципе не вписывался в индивидуализм западного буржуазного общества. В сталинской эпохе он явно произрастал из коллективизма старообрядческих крестьянских общин, действовавшего в России в течение 300 лет, как, по-видимому, и сталинский принцип социализма - "от каждого по его способностям каждому по его труду" - первый этап коммунизма - "от каждого - по способностям, каждому - по потребностям". Русская вера, дух-менталитет русского старообрядчества никуда не исчез - он всегда был, остался внутри русских и продолжает эволюционировать вместе с эволюцией Человечества.
  Многочисленные русские - язык и наука, культура и промышленность - стали связующей общественно-политической и экономической средой российского общества - в многоукладной, многонациональной, многоконфессиональной России - "обрубка" бывшей Российской Империи.
  
  Ниже, в книге 5 приводим полный текст книги Урушева Д.А. - старообрядца-старовера - "История старообрядчества в России". Читатели должны знать противоречивую "первооснову Русской веры" и существовавшие и существующие внутренние противостояния в обществе, как угрозы единству России и Православию, как бы там ни было, ставшему "скрепой Русской веры", ставку на разрушение которой всегда делают англосаксы, имеющие пятисотлетний опыт колониального управления аборигенами на всех континентах Земли.
  Об этом много русской и советской художественной литературы, прежде всего о КАЗАЧЕСТВЕ, по духу-менталитету - остающемуся старообрядческим и в настоящее время, тем не менее, в массе своей, по-прежнему - остающихся патриотами России.
  Но в ВУЗовских учебниках СССР тема "старообрядчества", как части духовной жизни Советского общества, рассматривалась лишь через призму атеистической цензуры, хотя попытки реализации этих угроз, причём, всегда из Европы, Россия испытывала на протяжении всей своей Истории.
  Историческая информация о России остаётся предельно "загаженной" западными и отечественными прозападными и либеральными историками-русофобами, и даже с участием советских историков-патриотов - "из рабочих и крестьян". Поэтому настоящая История СССР-КПСС-РФ остаётся предельно искажённой, поэтому почти неизвестной по исторической сути даже мне Гребенченко Ю.И. - "инженеру-образованцу", как ёрничают некоторые "учёные в законе" - 85 лет отроду, с тремя высшими образованиями, тем не менее, оставшемуся исторически безграмотным, как, по-видимому, и сто процентов бывшей советской интеллигенции, поддержавшей горбачёвско-елицинскую (и иже с ними) социальную перестройку советского общества - в буржуазное:
  - Заочно - Горьковский Институт Инженеров Водного Транспорта - 1964 год (инженер-механик). Очно - Казанский Авиационный Институт - 1968 год (динамика летательных аппаратов, она же техническая кибернетика), Вечерний Университет Марксизма-Ленинизма при Волгоградском обкоме КПСС - 2000 год (партийное строительство под флагами - "свергнутого гнёта царского самодержавия, строительства коммунизма и победы пролетариата во всём мире").
  Стаж работы. Шесть лет пом. механика на речных судах. Десять лет Главным испытателем ракетной техники на Воткинском машиностроительном заводе. Двадцать лет Главным специалистом на одном из предприятий Минсредмаша ("Атомное министерство"), г. Волгоград, в течение 30 лет неоднократно изменявшего название и административную подчинённость - проведение экспериментов в области необъяснимых физико-химических эффектов, с целью получения информации о "непознанном" и "наладка" действующих технологических процессов на десятках промпредприятий СССР. Работы проводились на хоздоговорной основе под флагами отраслевых НИИ - методом радиоактивных индикаторов (он же метод меченых атомов, активационный анализ...). Участие в 1986 году (август месяц и "сопутствующая инвалидность") в ликвидации последствий радиационной катастрофы на Чернобыльской АЭС.
  Российские магистры наук "соросовского призыва" Болонской системы образования РФ - уже не знают, что были в Истории России - Керенский и Временное Правительство, предательски свергнувшее Царя Николая II, но знают, что был "патологический деспот" Сталин. Никто в СССР не знал, и, по-видимому, не знает, что т.н. Великая Советская Социалистическая Революция началась с "парадоксально совместной" войсковой операции воюющих между собой в Первой мировой войне - Англии и Германии - по физическому уничтожению всего командного состава Царского Балт-флота, во главе с его Главнокомандующим - адмиралом Непениным, оствившей о себе скудные следы "исторической информации" - как "Кронштадская резня". В результате этой операции Военно-морской флот Российской Империи прекратил своё существование, как главная военная государственная структура. Вследствие этого немцы и англичане полагали Россию окончательно разгромленной, что сопровождалось необъяснимыми политическими решениями и действиями Троцкого и Ленина в международных отношениях, и нашествием Антанты на территорию Российской Империи по всему периметру её географических границ. Всё это лишь убедило двух гениев Революции в предательстве их Западом и в необходимости сопротивления Западу, в чём они, как и в развале России перед этим - ПРЕУСПЕЛИ БЛЕСТЯЩЕ.
  Л.Д. Троцкий, возглавлявший в то время Петроградский Совет солдатских и матросских депутатов, был в числе ключевых организаторов и участников этой операции. Это тогда Троцкий возложил на себя функции Министра иностранных дел революционного Правительства, дабы ознакомить "союзников России" с документами Министерства о "предательских сепаратных переговорах с Германией" - о выходе из войны. В то время Ленин, объявленный Временным Правительством немецким шпионом, скрывался от ареста. По всей России гремело имя Троцкого. Это к нему шли ходоки - "крепкие крестьяне - староверы из глубинки", а не к Ленину, имя которого в то время было малоизвестно. Да и Сталин стал Вождём всех народов лишь после разгрома "троцкизма" и фашистской Германии и её союзников. Но почему у западных и отечественных русофобов Сталин "вдруг стал деспотом"?
  Сталин отомстил Троцкому за "Кронштадскую резню", как никто в истории Человечества: по его прямому указанию Троцкий и всё его окружение, родные и близкие - были уничтожены физически. Противостояние Троцкого и Сталина завершилось в 1937-1938г.г. разгромом "троцкизма", путём физического уничтожения "троцкистов" - всех кто формально был связан с Троцким, или кого можно было считать носителем его идей - не всегда "идейных троцкистов". Но происходило это уже не по указаниям Сталина. Это было следствием противостояния общественно-политических сторон распадающегося российского общества - в вопросах - как после зверской ритуальной казни Российского Императора жить дальше. Катализаторами и исполнителями взаимного уничтожения были деятели разного типа - Ежова, Ягоды, Берии, Мехлиса... Но Берия, Мехлис и иже с ними в тех процессах не участвовали. Они прославились укреплением победившей Советской Власти.
  В "Истории" нет места ни жалости, ни справедливости, ни состраданию. Тем не менее, эволюция Человечества основана на эфемерном - на человеческих эмоциях и на ложной информации.
  Это во время той англо-немецкой войсковой операции английский мелководный крейсер "Фьюриес", вошёл в русло Невы, сделавший символический - "исторически знаковый" артиллерийский выстрел по Зимнему Дворцу, уже два года бывшему военным госпиталем для раненых и инвалидов Первой мировой войны. Этот крейсер был прославлен в истории СССР, как крейсер "Аврора". Штурм Зимнего был таким же символическим, как в Великую Французскую революцию - "штурм крепости Бастилия", в которой не было заключённых и охраны. После прекращения Временным Правительством обеспечения Госпиталя военным довольствием - больные, раненые, инвалиды, медперсонал и женский батальон охраны режимного объекта - разошлись. Перед выстрелом "Авроры" Зимний уже был пуст. Узнав о "Кронштадской резне", Временное Правительство Керенского, заседавшее в Зимнем, разбежалось, а сам Керенский выехал на автомобиле, любезно предоствленном ему американцами - в Ставку Корнилова, "почему-то" наступавшего на Петроград. По воспоминания Керенского, до конца жизни обижавшегося на большевиков, пустившего о нём "историческую байку", что он для этого переоделся в женское плптье, в то время как на всех заставах при выезде из Петрограда офицеры узнавали его, как Главнокомандующего и отдавали ему честь.
  Иначе говоря, штурма Зимнего не было. Казалось бы, что тут скрывать и мифы придумывать? Но в советской историографии те события преподносятся в качестве знаковых исторических событий - похожих на масонские символы - при полном сокрытии исторического содержания.
  Позднее появилось множество воспоминаний "прямых участников" тех событий малограмотных матросов и солдат, рабочих и крестьян - написанных, как под копирку, вернее "однотипно отредактированных" революционными писателями типа Новикова-Прибоя и поэтами, типа Есенина и Маяковского, прославлявших революционных "горлопанов-главарей". Многих из них - несомненные таланты в культуре, науке и технике, которых лично поддерживал товарищ Троцкий, а после разгрома "троцкизма" - товарищ Сталин: гении нужны всякой власти.
  
  ИСТОЧНИКИ, проходящие под грифом "фантастика":
  - http://samlib.ru/a/afanasxew_a_w/operation_avrora.shtml - Ольга Тонина. Александр Афанасьев. "Балтийский проект" или операция "Аврора". Комментарии - 7, в т.ч 2, 3:
  3. Тонина Ольга Игоревна (ola_ton@mail.ru) 2008/09/09 22:00.
  > > 2.Арина А
  > Вопрос к авторам, это все-таки фантастика или правда?!
  
  Фантастика. :))))
  2. Арина А 2008/09/07 02:28 [ответить]
  Вопрос к авторам, это все-таки фантастика или правда?!
  По тому как написано, я приняла за правду, написано очень реалистично, но как увидела слово фантастика, то засомневалась.
  Хорошего настроения.
  - http://samlib.ru/a/afanasxew_a_w/trocky_2.shtml. - Александр Афанасьев. Лев Давидович Троцкий "Моя жизнь". Глава 23. Комментарии - 1.
  - http://samlib.ru/a/afanasxew_a_w/trocky.shtml - Александр Афанасьев. Лев Давидович Троцкий (Бронштейн). Биография. Комментарии - 24, в т.ч. 21, 22, 23, 24:
  24. Юрий Иванович (grebenchenkoyui@gmail.com) 2019/01/23 23:26
  Для историков остаётся загадкой материальное благополучие этого неистового революционера. Он никогда не нуждался: ни в годы дореволюционной эмиграции, ни во время пребывания на важных государственных постах Советской России. Даже после изгнания из страны в результате сталинских интриг Лев Давидович не опустился на дно социальной жизни... хотя по происхождению вроде бы оттуда. Был вхож в редакции крупнейших газет Европы и США. Считался никому неизвестным штатским лицом, каким-то евреем-журналистом, "мгновенно" очаровал большевиков и даже весь царский офицерский корпус своими военными и общественно-политическими организаторскими талантами, имел необъяснимые международные финансовые, экономические и политические связи, стал Наркомом-военмором, проявил себя глубоким специалистом в закулисье мировой политики и финансов. Не странно ли всё это?. Похоже, что Афанасьев имел доступ к каким-то недоступным секретным архивам, поэтому замаскировал их "разглашение" грифом "фантастика", а также нестыковками дат и имён с реальными. Продолжение см. интернет источники:
  - Финансовая тайна Троцкого:
  https://rurik-l.livejournal.com/2027037.html
  - Американские банкиры и финансирование русской революции ...worldcrisis.ru/crisis/2972395
  - и др.Там кое что проясняется, но маловато.
  23. Юрий Иванович (grebenchenkoyui@gmail.com) 2017/11/09 16:12
  Ну очень круто, особенно "писания наци-белодельцев и прочих менархиздов-жидоборцев". Мало чести парировать анонимное глумление. Если у Анонима - глубокого специалиста redguard - есть иная "источниковая база" - будем премного благодарны за доступные ссылки на неё. Согласны, что ошибочную информацию надо исправлять, особенно историческую. Но это не в наших силах. Искренне не Ваш - Ю. И.
  22. redguard 2017/07/19 13:54
  Так или иначе, получилась очень злая пародия на писания наци-белодельцев и прочих менархиздов-жидоборцев. Особенно интересно показан их метод исследования и, в особенности, работа с источниковой базой.
  21. Юрий Иванович (grebenchenkoyui@gmail.com) 2017/03/11 20:03
  Реальна ли информация Афанасьева А. В. о Троцком Л. Д.? Очевидно одно - она никогда и нигде не могла быть опубликована во времена СССР, ввиду чрезвычайной секретности. Так это или нет, но она одна из немногих в советской историографии, позволяющая связно объяснить множество исторических несуразностей в деяниях Троцкого, Ленина, Свердлова, Дзержинского и других первых лиц Большевистского Правительства. Это, прежде всего, законодательно провозглашённое Свердловым и Лениным, реализованное Дзержинским - поголовное физическое уничтожение всех социальных слоёв российского общества, способных к САМООРГАНИЗАЦИИ против большевиков, и в первую очередь тех, кто был активом большевизма, в т.ч. и старообрядцев. Информация Афанасьева позволяет объяснить множество белых пятен в исторических мифах о Великой Октябрьской Социалистической Революции, история которой в учебниках расписана поминутно. Это, например, свержение Временного Правительства Керенского, "штурм" Зимнего в Петрограде, принятие законов о "Красном терроре", убийство Царя, заключение Брест-Литовского мира с Германией, позорное вторжение Красной Армии в Польшу под командованием военного гения Тухачевского. И это в период полной разрухи экономики России Первой Мировой и Гражданской - войнами. Тем не менее Армия Тухачевского была вооружена и экипирована Западом. Впоследствии Тухачевский был расстрелян, но не за разгром поляками, а КАК - ТОЛИ "троцкист" (скорее всего), толи за подавление Кронштадского мятежа матросов в 1921, толи как немецкого шпиона, толи за подавление волнений крепких крестьян-старообрядцев на тамбовщине отравляющими газами (повесть - Николай Вирта "Одиночество"), и т.д. и т.п.
  https://www.stoletie.ru/territoriya_istorii/kronshtadtskij_matezh_byli_krasnymi_stali_belymi_512.htm,
  
  История сложна, многообразна и периодична, но реализуется "одновариантно и однократно" - в виде последовательностей "ветвящихся", парадоксально "периодически" повторяющимися в целом - попарно взаимосвязанными общественно-политическими событиями.
  Ход Истории, как "ход времени-энергии" - неумолим, необратим и неисправим, но по истечении времени объясним. Это Периодический Закон Природы: всё тайное в Истории Человечества и России становится явным - "... Нет ничего тайного, что не станет явным..." - Евангелие от Марка 4, стих 22.
  
  
  КНИГА 5. УРУШЕВ Д.А. ИСТОРИЯ СТАРООБРЯДЧЕСТВА РОССИИ.
  
  ИСТОЧНИК: https://coollib.com/b/265774-dmitriy-aleksandrovich-urushev-tayna-svyatoy-rusi-istoriya-staroobryadchestva-v-sobyitiyah-i-litsah/read
  
   Дмитрий Александрович Урушев. Тайна Святой Руси История старообрядчества в событиях и лицах
  
  ОГЛАВЛЕНИЕ.
  
  ТАЙНА СВЯТОЙ РУСИ.
  ИСТОРИЯ ДРЕВЛЕПРАВОСЛАВНОЙ (СТАРООБРЯДЧЕСКОЙ) ЦЕРКВИ.
  ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.
  ГЛАВА 1. ПАДЕНИЕ ТРЕТЬЕГО РИМА.
  ГЛАВА 2. ЕГО ПОДВИГ ВЕЛИК.
  ГЛАВА 3. АПОСТОЛ ГРАДА КОЛОМНЫ.
  ГЛАВА 4. ОНА ВСЕХ ПОБЕДИЛА.
  ГЛАВА 5. СТРАШНЫЙ СУД.
   ГЛАВА 6. ИОВ ИЗ РОДА ЛИХАЧА.
  ГЛАВА 7. ВЕРУЙТЕ, ЛЮДИ, ПО-НАШЕМУ!
  ГЛАВА 8. ВРЕМЯ СТРАДАНИЯ.
  ГЛАВА 9. НЕСГИБАЕМАЯ ВЕТКА.
  ГЛАВА 10. У РОГОЖСКОЙ ЗАСТАВЫ.
  ГЛАВА 11. СТОЙТЕ В ИСТИННОЙ ВЕРЕ!
  ГЛАВА 12. И ВЕТЕР СВЕЩЕЙ НЕ ГАСИТ.
  ГЛАВА 13. ВСПЯТЬ ВОЗВРАЩАТЬСЯ НЕ ЖЕЛАЮ.
  ГЛАВА 14. В ОЖИДАНИИ ПАСХИ.
  ГЛАВА 15. ЖИЗНЬ, ОТДАННАЯ ЦЕРКВИ.
  ГЛАВА 16. И НЕ МОЛЧАТ КОЛОКОЛА.
  ИЗБРАННЫЕ СТАТЬИ.
  ИЗБРАННЫЕ ПЕРЕВОДЫ. Максим Грек.
  ИСТОРИЯ ОБ ОТЦАХ И СТРАДАЛЬЦАХ СОЛОВЕЦКИХ (фрагмент).
  Семен Денисов ВИНОГРАД РОССИЙСКИЙ (фрагменты).
  ГЛАВА 1. О ЕПИСКОПЕ ПАВЛЕ КОЛОМЕНСКОМ.
  ГЛАВА 2. О ПРОТОПОПЕ ДАНИИЛЕ КОСТРОМСКОМ.
  ГЛАВА Х О БОЯРЫНЕ ФЕОДОСИИ МОРОЗОВОЙ, КНЯГИНЕ ЕВДОКИИ УРУСОВОЙ И ПРОЧИХ.
  ГЛАВА 16. ОБ ИЕРЕЕ НИКИТЕ СУЗДАЛЬСКОМ
  *** Примечания ***
  
  
  ТАЙНА СВЯТОЙ РУСИ
  
  Книга московского писателя Дмитрия Александровича Урушева посвящена истории русского церковного Раскола XVII века и дальнейшей истории староверия. Центральная тема повествования - внутренняя уверенность человека, опирающегося на старинные религиозные тексты и семейно-родовую традицию.
  Почему вообще возможно выделение церковной христианской общины, разрыв канонических связей между крещеными? Едва ли не с самого начала формирования Церкви две тысячи лет тому назад вера Христова переживалась под знаком конца времен. Люди чувствовали близость Воскресшего Христа - близость финальной линии мировой истории. От Христа ждали вселенского суда, победы над мировым злом, восстановления искаженного творения. Со временем весь этот объем понятий получил название эсхатологии.
  В дальнейшем благоговейное и одновременно тревожное предчувствие второго пришествия не раз возникало в душах верующих разных стран и эпох. Эсхатология могла оправдывать обособление целых общин, видевших в других крещеных нарушителей чего-то очень важного, самой сути Христовой веры.
  В силу объективных причин XVII век в русской истории был чрезвычайно бурным, как бы сотканным из событий высокой интенсивности. Война за престолонаследие (Смута), голод и эпидемии, вспышки насилия, народные восстания в быстро расширявшемся государстве, пережившем жесткую централизацию политической власти. Оказывали свое влияние на русскую жизнь Тридцатилетняя война в Европе, имевшая религиозную подоплеку, и противостояние католиков и автокефальных православных в украинско-белорусском регионе.
  Для великороссов их отличительным знаком, особым духовным путем служила религиозная традиция, воспринятая славянорусскими людьми из Византии. Христианское благочестие и богослужение, по убеждению людей той эпохи, сохранялось в Московском государстве, как на острове. Ведь во многих иных землях, где существовала Православная Церковь, христиане жили в стесненных условиях, а западное христианство давно уже мыслилось московитами как чуждое и сомнительное.
  В течение XVII века увеличивалась полнота власти русского царя (спор монарха с патриархом Никоном разрешился бесповоротным утверждением примата светской власти над духовной), формировалась регулярная армия, а регионы страны теряли свою экономическую обособленность. Историк Сергей Федорович Платонов удачно определил социальный процесс той поры как переход от частного быта к государственному.
  Именно государство стимулировало социальное развитие России. Значительная часть книги, которую вы сейчас держите в руках, посвящена государственно-церковной инициативе эллинизации Русской Церкви, обернувшейся волнениями и Расколом.
  Общеизвестно, что с домонгольских времен русская христианская религиозность находилась под доминирующим влиянием грекоязычной византийской традиции. В течение веков у русских сложилась собственная византийско-русская церковная традиция, которой приходилось определять свое отношение к матери-церкви. Кроме того, давнее разделение древнерусского общества на Московскую Русь (Великороссию) и Литовскую Русь (украинско-белорусские земли) обернулось ощутимыми различиями исторического пути православия в двух этих "половинках" некогда единого целого. Эти факторы сказались в событиях Раскола.
  В третьей четверти XVII века государство и церковь попытались привести русское благочестие и богослужение в соответствие с эллинскими образцами своей эпохи. Происходила не только эллинизация, но и своеобразная украинизация русской религиозной культуры. Дело в том, что образцом для государства и церкви не в последнюю очередь послужила украинско-белорусская православная традиция, эллинизированная несколько ранее, в 1640-х годах.
  И тогда в Великороссии "сработал" один очень важный для российского Средневековья механизм, а именно интуиция священною в общинном опыте народа и государства. Ведь небеса, казалось, соприкоснулись с землей здесь, в Московском царстве, незыблемо хранившем наследие византийской Церкви.
  Вспыхнуло недовольство: новации в сфере религиозной культуры воспринимались как посягательство на священное... Христианская эсхатологическая тематика определила дальнейшие действия недовольных: за реформой русской религиозности разглядели сгущение мирового зла, приближение антихриста.
  Во второй половине XVII века в России нашлись люди, негативно воспринявшие ломку прежнего религиозного уклада, происходившую, в довершение всего, на тревожном фоне зревших общественных перемен. И люди эти - о них подробно рассказывает в своей книге Д.А. Урушев - были личностями волевыми, харизматическими. Духовно-материальная реальность, которую они пытались оградить своим протестом, виделась средоточием старой веры - веры Христовой.
  В 1666 году, после споров и взаимных обвинений, лидеры староверия оказались окончательно отторгнуты от церкви Московского государства. Впрочем, до поры до времени они все же надеялись переубедить монарха и повернуть вспять реформы богослужения и благочестия. Наконец правление императора Петра I, резко обозначившаяся секулярность преобразователя, его новаторство привели староверов к мысли о бесповоротности свершившегося Раскола.
  Свое исповедание староверы именовали древлеправославным, вводя в собственное имя категорию времени и указание на перелом времени от старого к новому. В дальнейшей истории старообрядческого (или староверческого) религиозного движения большое значение имело слово, звучащее и запечатленное на бумаге. В глазах старообрядцев традиционная церковность исчезала, словно бы уходила под землю. При этом староверы отправляли богослужение по старым книгам: прежняя церковная жизнь скрывалась, а слово продолжало звучать.
  Кроме того, староверы продолжали рассказывать древлеправославную церковную жизнь через повторяющийся обряд, историческую рефлексию, коллекционирование старины. В самом разрыве видимого (исчезнувшего) и изреченного (продолжавшегося) было нечто поразительное. Не случайно феномен старообрядчества стал со временем интриговать людей культуры и политики. Конечно, в таком интересе сторонних людей немало было утопического, порожденного несоответствием ушедшей, словно бы спрятанной старины и упорного рассказывания о ней здесь и сейчас.
  Старообрядческое "нет" государству и церкви провозглашено, казалось бы, в пределах только религиозной проблематики. Различные группы староверов создавали свои, не похожие друг на друга Древлеправославные Церкви, желая, казалось бы, только религиозной свободы и невмешательства государства. Тем не менее, старой вере была присуща стилистика, выходившая за пределы собственно религиозно-церковной сферы.
  Старообрядческое "нет" выразило глубинный, благородный отказ души от потери внутренней достоверности, воспринятой нами через семейно-родовую традицию. Такое специфическое староверческое чувство жизни проявляло себя в русской истории различно и порой самым неожиданным образом: в религиозной и экономической сферах жизни, в торгово-промышленном, издательском, музейном деле.
  Книга старообрядца Урушева продолжает рассказывание о старине и предках. При этом автор базируется на традиционных для последователей старой веры интерпретациях прошлого, передает интегральный взгляд на христианскую историю изнутри русской традиции, еще мало затронутой веяниями современности. Первая часть книги познакомит читателя с историей староверческого религиозного движения вплоть до революции 1917 года, вторая - содержит избранные статьи Урушева по истории русской религиозности, в третьей части автор собрал свои переводы некоторых текстов, питавших ум и душу старовера.
  И.В. Семененко-Басин, доктор исторических наук, профессор Российского государственного гуманитарного университета.
  ИСТОРИЯ ДРЕВЛЕПРАВОСЛАВНОЙ (СТАРООБРЯДЧЕСКОЙ) ЦЕРКВИ
  ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
  Горе! в церкви турки и татары
  И предатели, враги богумилы[1].
  На амвоне сам султан безбожный,
  Держит он нашло саблю,
  Кровь по сабле свежая струится
  С вострия до самой рукояти.
  А. С. Пушкин
  Православные греки, от которых в X веке Русь приняла веру Христову, считали себя наследниками Римской империи и назывались ромеями - римлянами. Этим они напоминали всем народам, что их держава - великая Византия - является преемницей Древнего Рима, которому некогда принадлежало полмира. Свою столицу - блистательный Константинополь-Царьград - греки называли Новым или Вторым Римом.
  Но проходили века, Византия слабела и лишалась былого могущества. С востока на нее нападали турки-магометане.
  Их бесчисленные орды захватили и поработили греческие земли и соседние страны, в том числе и славянские - Болгарию и Сербию. И к XV веку от обширного христианского государства осталась одна столица, со всех сторон окруженная неприятельской турецкой державой - Оттоманской империей.
  Предпоследний греческий царь Иоанн VIII Палеолог решился искать помощи против мусульман у франков - так византийцы называли католическое население сильной и богатой Европы. Условие этой помощи было давно известно: православные народы должны покориться франкам и признать Римского Папу духовным властелином всего христианского мира.
  После длительных переговоров в 1439 году царь греческий и Папа Римский подписали унию - соглашение об объединении Восточной и Западной Церквей. Но большинство православных народов не согласилось на вероотступничество и не приняло унию.
  В 1451 году на престол Оттоманской империи взошел новый правитель - молодой султан Магомет II (1432-1481). Историк XIX века писал о нем: "Он любил литературу, владел шестью языками, был сведущ в истории, в астрологии. Он покровительствовал итальянскому художнику Беллини[2]. Но эти вкусы, редкие у оттоманов, не смягчали суровости его характера... Он проливал кровь, как воду, и никогда не задумывался приносить в жертву людей, не нравившихся ему, обыкновенно приказывая их распиливать надвое. Точно так же он марал себя постыдными сладострастными вожделениями, которым слишком часто подражали его преемники"[3].
  В 1452 году мусульмане начали открыто готовиться к войне с христианами. Последний греческий император Константин XII Палеолог, человек дельный и разумный, поспешил запастись всем необходимым для обороны Константинополя. В город завозились боеприпасы и продовольствие, спешно приводились в порядок стены и башни.
  Константин понимал, что греки не смогут сами защитить город. Он просил о поддержке правителей Европы и Римского Папу, но никто не помог ему. И в апреле 1453 года огромное турецкое войско с суши и с моря окружило Константинополь.
  Началась долгая осада. Басурмане ежедневно обстреливали город из пушек и ходили на приступ. Но христиане умело оборонялись, отражая один натиск за другим. И это было удивительно, ведь на стенах города вместе с опытными воинами стояли не обученные купцы, их слуги, ремесленники и даже иноки.
  Магомет отправил к Константину послов, объявивших:
  - Теперь наступает время осуществить задолго принятое нами в сердце. Что скажешь? Хочешь ли оставить город и уйти отсюда? Или хочешь сопротивляться, и вместе с жизнью потеряешь и имущество, а народ, плененный турками, будет рассеян по всей земле?
  Император велел передать султану:
  - Предать тебе город не во власти ни моей, ни чьей-либо из живущих в нем. Общим мнением все мы добровольно умрем и жизни нашей не пощадим[4].
  Взбешенный Магомет велел туркам готовиться к последнему приступу. Под стенами Константинополя собралось более ста тысяч мусульман. Им готовились противостоять менее пяти тысяч христиан.
  Утром 28 мая 1453 года Константин собрал военачальников. Он умолял их не допустить осквернения иноверцами христианских святынь и не отдать в руки турок женщин и детей. Затем он обошел израненных и усталых ратников и простился с каждым. Многие старые вояки, немало повидавшие на своем веку, не могли сдержать слез.
  Вечером Константин, помолившись в главном храме Константинополя - великой церкви святой Софии, направился во дворец, созвал домочадцев и простился с ними. Так поступали все жители города. Друзья и незнакомцы со слезами прощались на улицах. Женщины плакали, провожая на последнюю битву своих отцов, братьев, мужей и сыновей.
  Вскоре после полуночи раздался страшный визг и крики - басурмане пошли на приступ. Сам Магомет вел их в бой. Загремели трубы, затрещали барабаны, загрохотали пушки. Но все перекрыл тяжелый гул: колокола храмов Константинополя ударили в набат.
  После кровавого боя туркам неожиданно удалось захватить часть стены и поднять над ней свое знамя. Испуганные греки начали отступать, никто больше не думал об обороне. Только мужественный Константин сражался у городских ворот. Увидев себя окруженным мусульманами, он в отчаянии воскликнул:
  - Нет ли кого из христиан, чтобы снять с меня голову?
  Подбежал турок и сзади нанес смертельный удар мечом последнему греческому императору.
  Басурмане, одержимые страстью к разбою и насилию, ворвались в город Они вламывались в дома, хватая всех, кто был там. В плен брали только молодых, чтобы продать в рабство, стариков убивали, а младенцев выбрасывали на улицу.
  Горожане в ужасе устремились к церкви святой Софии. Скоро огромный храм наполнился беглецами, которые молились, ожидая чудесного спасения. Но магометане дошли и до церкви, взломали топорами двери и стали вязать христиан: мужчин - веревками, а женщин - их платками.
  Очевидец писал с ужасом: "Кто расскажет о случившемся там? Кто расскажет о плаче и криках детей, о вопле и слезах матерей, о рыданиях отцов кто расскажет? Турок отыскивает себе более приятную. Вот один нашел себе красивую монахиню, но другой, более сильный, вырывая, уже вязал ее... Тогда рабыню вязали с госпожой, господина с невольником, архимандрита с привратником, нежных юношей с девами. Девы, которых не видело солнце, девы, которых родитель едва видел, влачились грабителями. А если они с силой отталкивали от себя, то их избивали. Ибо грабитель хотел отвести их скорее на место и, отдав в безопасности на сохранение, возвратиться и захватить и вторую жертву, и третью"[5].
  Повязав пленников, турки осквернили и разгромили храм: разрубили святые иконы, похитив с них украшения, разбили и растащили блестящие лампады, разворовали золотые и серебряные богослужебные сосуды.
  Жуткое зрелище являл Константинополь! Неприступные стены и башни разрушены, древние церкви и монастыри поруганы и разграблены, обширные площади завалены мертвыми телами, кровь христианская потоками текла по улицам. Бушевал пожар. И в отблесках огня страшными тенями носились по городу басурмане, убивающие, грабящие и пленяющие.
  К вечеру 29 мая в разоренный город прибыл султан Магомет. По преданию, он въехал в храм святой Софии на белом коне и замер, пораженный красотой. Тотчас он повелел обратить великую церковь в мечеть.
  Так навсегда иссякло могущество ромеев. Единственным на свете свободным православным государством осталось далекое Московское княжество. От поверженных греков к русскому народу перешла ответственная обязанность - хранить византийскую веру.
  Веками в нашем народе эта вера передавалась из рода в род со всевозможной тщательностью и осторожностью, как на ветру от человека к человеку передается горящая свеча. Лишь бы она не погасла!
  ГЛАВА I ПАДЕНИЕ ТРЕТЬЕГО РИМА
  В 1654 году в Москве состоялся печально знаменитый Собор, принявший решение об исправлении русских богослужебных книг "против древних харатейных и греческих". Однако книжная справа, одобренная Собором, велась не по древним рукописям, а по новогреческим изданиям, напечатанным в европейских типографиях. Это привело к расколу русского народа на старообрядцев и новообрядцев.
  Причины церковного раскола кроются не только в самом беспокойном XVII веке, который принято называть "бунташным", и не только в людях той эпохи. Истинные причины раскола сокрыты в веках, как корни дерева в земле.
  Уния, подписанная 5 июля 1439 года в городе Флоренции византийским императором Иоанном VIII и Римским Папой Евгением IV, была осуждена большинством греческого духовенства и народа.
  Знаменитый православный богослов Геннадий Схоларий грозил вероотступникам-униатам, предрекая скорое падение Константинополя и рабство греков: "Несчастные ромеи! Чего вы смутились и удалились от надежды на Бога? Зачем понадеялись на помощь франков и вместе со столицею, которой суждено погибнуть, утратили и веру вашу? Милостивый Боже мой! Свидетельствую пред лицом Твоим, что неповинен я в таковом грехе. Знаете ли, несчастные граждане, что вы делаете? С порабощением, которое сбудется над вами, утратили вы отеческое предание и исповедали нечестие. Увы, горе вам в день судный"[6].
  Среди иерархов, подписавших унию, был и глава Русской Церкви митрополит Исидор. Но великий князь Василий II Темный (1415-1462) не принял унию, и митрополит, вернувшийся было в Москву, бежал в Рим. Вместо грека Исидора на архипастырский престол был возведен русский епископ Иона. С этого времени начинается автокефалия (независимость) Московской митрополии, впоследствии преобразованной в патриархию. С тех пор начинается и охлаждение русских к грекам.
  И раньше на Руси византийцев недолюбливали: "суть бо греци лстивы" (Повесть временных лет)[7], а теперь в каждом приезжем с Востока готовы были видеть "еретика", предавшего отеческую веру, "латинянина" и "христопродавца". А падение Царьграда в 1453 году было воспринято как Божья кара грекам за измену православию.
  С захватом турками Константинополя и славянских государств на Балканах в Москве укрепилась мысль, что именно Русь теперь является единственным независимым оплотом истинной христианской веры. В начале XVI века мысль эту в виде аксиомы сформулировал старец Филофей из Пскова, писавший: "Первый Рим (древний) пал от нечестия, Второй Рим - от засилья мусульман, Третий Рим - Москва, а четвертому не бывать".
  Сходного мнения придерживался и преподобный Иосиф Волоцкий (? 1515), который, по мысли религиозного философа Г.П. Федотова, "более, чем кто-либо, наложил отпечаток на стиль двухвекового московского царства и московской религиозности"[8].
  Святой Иосиф писал о Русской Церкви: "Ее же достоит наречь земным небом, сияющую как великое солнце посреди русской земли, украшенную всяческими видами: и чудотворными иконами, и мощами святых. И если благословил Бог в созданных жить, в ней пребывает и нигде более".
  Русские, считавшие свою Церковь последней твердыней православия, бережно сохраняли древние обряды истового византийского богослужения. Того богослужения, которое некогда поразило в Царьграде послов киевского князя Владимира, - "служения чин зело честен и предстояние всех людей благоговейно".
  Обряды эти воспринимались московскими богословами как неизменный атрибут правой веры, как древнехристианское предание, ибо так учили святые отцы.
  Например, Василий Великий (? 379) писал в книге "О Святом Духе": "Из догматов и проповедей, соблюденных в Церкви, иные имеем в учении, изложенном в Писании, а другие, дошедшие до нас от апостольского предания, прияли мы в тайне. Но те и другие имеют одинаковую силу для благочестия. И никто не оспаривает последних, если хотя несколько сведущ он в церковных постановлениях"[9]. К апостольскому преданию святой Василий относил крестное знамение, обращение при молитве на восток, евхаристические молитвы, троекратное погружение крещаемого человека и многое другое.
  Себе, строгим ревнителям "древлего благочестия" и верным хранителям старых обрядов, русские противопоставляли греков, у которых "православие пестро стало от насилия турского Магмета". Действительно, за века турецкого владычества греки в значительной мере утратили чинность и красоту богослужения, допуская сокращения и изменения в то время, как русские твердо держали византийскую уставную службу.
  В XVII веке эта древняя, долгая служба удивляла и утомляла самих греков. Архидиакон Павел Алеппский, посетивший Россию в 1654-1656 годах в свите отца своего, антиохийского патриарха Макария, и написавший книгу об этой поездке, не раз восхищался русским благочестием: "Какая твердость и какие порядки! Эти люди не скучают, не устают, и им не надоедают беспрерывные службы и поклоны... Кто поверит этому? Они превзошли подвижников в пустынях. Но Творец свидетель, что я говорю правду!"[10] Так грек Павел дивился греческому же богослужению, принятому Русью от Византии вместе с верой Христовой.
  В XV-XVII веках православный Восток испытывал сильное влияние европейской религиозности. Особенно значительно было влияние Католической Церкви, основными проводниками которого стали богослужебные книги, печатавшиеся для греков в Италии. Греческой общине Венеции принадлежала крупнейшая типография, открытая при участии латинян: "При поддержке Св. Престола и венецианского правительства в этой общине были основаны школа... и ряд издательств, долгое время остававшихся наиболее влиятельными в грекоязычном мире"[11].
  Не без влияния книг, напечатанных в итальянских типографиях, на Востоке произошли некоторые изменения в обрядах, сделавшие их отличными от древней византийской и современной русской богослужебной практики.
  Самым существенным и наиболее заметным было изменение крестного знамения. Если в древности оно творилось двумя перстами (средним и указательным), то теперь греки складывали для крестного знамения три перста (большой, указательный и средний).
  Были и другие различия. Например, если в древности литургию совершали на семи просфорах[12], то теперь греки служили на пяти, а то и на одной просфоре. Изменился вид печати на верхней части просфоры. В древности на ней изображались трисоставный (восьмиконечный) крест и евангельские слова "Се Агнец Божий, вземляй грехи мира" (Ин. 1,29). Теперь греки использовали печать с четырехконечным крестом и надписью "IC ХС NIKA" (Иисус Христос побеждает).
  Если в древности крестный ход обходил храм посолонь - за Солнцем-Христом, то теперь греки ходили против солнца. Если в древности на великопостной молитве святого Ефрема Сирина "Господи и Владыко животу моему..." клали земные поклоны (метания), то теперь греки заменили их поясными.
  Изменилось произношение славословия "аллилуйя" при чтении псалмов. В древности греки произносили сугубую (двукратную) "аллилуйю" - "Аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже". С XV века они стали читать трегубую (троекратную) "аллилуйю" - "Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже".
  Были и другие, более "мелкие" отличия. От греков новые обряды переняла прочая паства константинопольского патриарха - балканские славяне, украинцы и белорусы.
  Разница в обрядах между Русью и остальным православным миром была существенна, и русским на это постоянно указывали греческие иерархи, приезжавшие в середине XVII века в Москву для сбора милостыни. Они же внушали царю Алексею Михайловичу (1629-1676) мысль о воссоздании великой Византии. Греки советовали юному государю начать войну с Турцией, разгромить ее и водрузить крест над поруганным храмом святой Софии в Царьграде. Тогда, говорили гости с Востока, Алексей Михайлович станет самодержцем всего православного мира, а московский патриарх Никон - вселенским патриархом, папой Нового Рима.
  Перспектива "греческого проекта" была очень заманчивой, но для ее достижения нужно было устранить разницу между русскими и греческими обрядами.
  Никон (1605-1681), шестой московский патриарх, был человеком честолюбивым, но малообразованным и потому полностью доверялся приезжим "советникам", которые уверяли, что обрядов, подобных московским, Восточная Церковь не знает. Они утверждали, что русские обряды - новые и испорченные, а греческие - старые и правые.
  Однако, как писал историк Н.Ф. Каптерев (1847-1918), "древние наши церковные чины и обряды никогда никем у нас не искажались и не портились, а существовали в том самом виде, как мы, вместе с христианством, приняли их от греков. Только у греков некоторые из них позднее изменились, а мы остались при старых, неизменных"[13].
  С этим согласны современные историки, например, Л.Н. Гумилев (1912-1992), писавший: "Доказано (в частности, Е.Е. Голубинским - самым авторитетным историком Церкви), что русские вовсе не исказили обряд и что в Киеве при князе Владимире крестились двумя перстами - точно так же, как крестились в Москве до середины XVII в."[14].
  В начале Великого поста 1653 года Никон разослал по храмам Москвы "память" (циркуляр) о введении новых обрядов: "Год и число. По преданию святых апостол и святых отец, не подобает во церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и тремя персты бы крестились".
  На многих русских христиан эта "память" произвела гнетущее впечатление. В Москве собрались благочестивые священники, среди которых был и знаменитый "протопоп-богатырь" Аввакум, впоследствии вспоминавший: "Мы же задумалися, сошедшеся между собою. Видим, яко зима хочет быти. Сердце озябло, и ноги задрожали"[15].
  Эти священники, верные защитники древних церковных преданий, написали и подали Алексею Михайловичу челобитную против введения новых обрядов, которую царь не замедлил передать Никону. По приказу патриарха многие из "строптивых" священников были арестованы и сосланы.
  Расправившись со своими главными обличителями и почувствовав себя свободнее, Никон решил устроить церковный Собор и, прикрываясь его авторитетом, "законно" продолжать реформы.
  По предложению патриарха царь созвал в 1654 году Собор, чтобы рассмотреть и отменить те русские чины и обряды, которые отличались от современных греческих. Каптерев писал, что патриарх, действуя по чужому наущению, "русские церковные чины, несогласные с тогдашними греческими, прямо называет на Соборе неправыми и нововводными, между тем как в действительности это были правые, старые греческие чины и обряды, некогда перешедшие на Русь от православных греков и у нас неизменно сохраняемые"[16].
  Точная дата проведения Собора неизвестна. Предполагают, что он состоялся в феврале или марте, ибо в середине XVII века церковные Соборы традиционно проводились накануне или в самом начале Великого поста. Церковный историк митрополит Макарий (Булгаков) писал: "Собор был созван в марте или в апреле... после 27 февраля и прежде 2 мая"[17]. Современный историк С.В. Лобачев считает, что Собор заседал 12 февраля - в первое воскресенье поста (Неделя православия)[18].
  На Собор Никон постарался созвать лишь тех лиц, "от которых не ожидал себе никакого противоречия, которые дрожали перед всемогущим патриархом и не отваживались на заявление своих, неугодных ему мнений"[19]. Прибыли пять митрополитов: Макарий Новгородский, Корнилий Казанский, Иона Ростовский, Селивестр Крутицкий, Михаил Сербский; четыре архиепископа: Софроний Суздальский, Маркел Вологодский, Мисаил Рязанский, Макарий Псковский и епископ Павел Коломенский. Также на Соборе присутствовали одиннадцать архимандритов и игуменов, тринадцать протопопов и несколько приближенных царя.
  На Соборе выступали только царь и патриарх, прочие же присутствовавшие молчали, не смея перечить и одобряя все решения единогласно.
  Каптерев считал, что причиной удивительного единодушия соборян был тонкий психологический ход, предпринятый царем и патриархом: "На Соборе, кроме подбора известных лиц, предприняты были и особые меры, чтобы решение поставленных Никоном вопросов совершалось обязательно в известном наперед, Никоном и царем предрешенном смысле... На Соборе 1654 года царь первый подает голос, а за ним и все другие за такое или иное решение поставленного Никоном вопроса. И царь делает такой необычный для него поступок, конечно, с особою целью, чтобы своим подавляющим царским авторитетом предупредить со стороны Собора возможность отрицательного ответа на поставленный Никоном вопрос. Расчет был верный"[20].
  Заседание Собора началось с выступления патриарха. Обращаясь к соборянам, Никон говорил, что должно истреблять всякие новины в Церкви, а все, преданное святыми отцами, должно сохранять безо всякого повреждения, приложения и изменения. Патриарх, выступая якобы против церковных новшеств, на самом деле готовился предложить Собору новые греческие обряды. Но большинство иерархов не уразумело хитрости Никона и безропотно пошло за ним.
  Единственным, кто выступил против Никона и новых обрядов, был святитель Павел Коломенский. По свидетельству современников, он был весьма образованным и начитанным человеком, знатоком Священного Писания и церковного устава. Старообрядцы говорили, что Павел был "муж свят и разума святых писании исполнен"[21]. И даже никониане[22] признавали, что был "той епископ читатель Божественного писания и добре веды наставляти к Богу шествующия"[23].
  После патриаршего обращения Собору был задан первый вопрос: "Новым ли нашим печатным служебникам поселодовати или греческим и нашим старым, которые купно обои един чин и устав показуют?" Царь, а за ним и покорные иерархи ответствовали: "Достойно и праведно исправити противо старых харатейных и греческих".
  После этого Собору было предложено несколько примеров, свидетельствующих о различии русских и греческих обрядов (о времени служения воскресной литургии, об отверстии царских врат до великого входа, о положении мощей при освящении церкви и проч.).
  Всякий раз, говоря об этих отличиях, Никон предлагал переменить их по греческому образцу, ложно ссылаясь на древние книги, а Собор неизменно давал на это свое согласие: "Имытакоже утверждаем быти, якоже греческие и наши старые книги и уставы повелевают"; "Быти по правилом святых отец и по уставу, якоже древние потребники пишут".
  Но вот патриарх предложил Собору обсудить вопрос о земных поклонах на великопостной молитве святого Ефрема Сирина: "Во уставах греческих, и в наших старых написано о поклонах в великую Четыредесятницу, а в новых не против греческих и старых положено, и о сем должно истинно испытати". Соборяне уже послушно отвечали: "Положите против древних уставов", - как тут отважился встать и произнести речь Павел Коломенский.
  Судя по всему, он заранее готовился к выступлению. В своей речи владыка высказался в защиту церковного предания - великопостных поклонов, при этом свои слова он аргументировал ссылками на два древних рукописных устава.
  Впрочем, епископ выступил не только против отмены земных поклонов, но и вообще против введения новых обрядов. Святитель "советовал любопрением великому государю нашему, благочестивейшему царю, такожде и святейшему патриарху, и всему освященному Собору таковое новоначатое дело оставити и до конца истребити"[24].
  Но слова святителя не были услышаны, и Собор, уступая давлению царя и патриарха, дал согласие на справу русских богослужебных книг по греческим образцам. Павел Алеппский сообщает, что, когда все архиереи прилагали свои подписи к соборному постановлению, "коломенский епископ, будучи нрава строптивого, не захотел принять и одобрить тот акт, ни приложить свою руку, не говоря уже о том, чтобы дать свое засвидетельствование"[25].
  Однако формулировка "Впредь быти исправлению в печатном тиснении Божественным книгам против древних харатейных и греческих книг уставов, потребников, служебников же и часословов" не содержала в себе ничего еретического, и поэтому святитель все-таки подписал соборное деяние. Впрочем, под подписью владыка Павел добавил следующие слова, непреклонно оговаривая свое особое мнение о поклонах: "А что говорил на святем Соборе о поклонех и тот устав харотеиной во оправдание положил зде, а другой писмяной".
  Историками доказано: исправление книг, одобренное Собором, последовало отнюдь не по древним византийским и славянским рукописям, как того требовало соборное решение, а по современным книгам, изданным в Венеции. Новые переводы сверялись и исправлялись по современным же книгам, напечатанным в Киеве и Вильно[26].
  Американский исследователь П.И. Мейендорф пишет: "Каптерев и др. историки старообрядчества допустили, что реформы основывались не только на древних рукописях, но и на печатных греческих венецианских изданиях и на славянских 'литвинских' книгах, вышедших из-под пресса в типографиях Речи Посполитой. Русские литургисты (А.А. Дмитриевский и другие) сделали открытие, что венецианские книги не совпадают не только со славянскими, но и с древними греческими манускриптами. Иногда русские старопечатные дониконовские издания оказывались более верными старым греческим спискам"[27].
  Единственным критерием такой "справы" были слова патриарха, обращенные к главному справщику Арсению Греку: "Печатай, Арсен, книги как-нибудь, лишь бы не по-старому!"[28] При этом справщики уверяли всех, что правят книга по древним рукописям.
  Например, в предисловии к новому Служебнику, изданному в 1655 году, они заявляли, что "исправися сия Божественная книга служебник с древних греческих книг святыя горы Афона и прочих, и харатейных славянских". Это была ложь.
  Кроме того, самое дело справы было поручено "искусным мужам" - людям сомнительным, таким, как авантюрист Арсений Грек, неоднократно менявший вероисповедание.
  К тому же новые справщики оказались плохими переводчиками, слепо следовавшими греческому оригиналу, поэтому их тексты отличались нелепым буквализмом и изобиловали ошибками. "Новые московские тексты калькируют греческий текст и создают неудобочитаемые обороты на славянском языке, ранние тексты оказываются часто более понятными"[29].
  Так началась замена новым церковным обрядом и уставом древних традиций, принятых Русью вместе с православием от Византии и неизменно сохраняемых веками.
  Религиозный мыслитель протоиерей Георгий Флоровский писал: "Главная острота Никоновской 'реформы' была в резком и огульном отрицании всего старорусского чина и обряда. Не только его заменяли новым, но еще и объявляли ложным, еретическим, почти нечестивым. Именно это смутило и поранило народную совесть"[30].
  Настоящим символом этой раненой народной совести можно считать святителя Павла, который, увидев, что такая книжная справа грозит расколом Русской Церкви, отказался от своей подписи под соборными деяниями, "загладив своя подписания"[31].
  Так коломенский епископ стал единственным русским архиереем, посмевшим открыто выступить против реформ. "Но Павел жестоко должен был поплатиться за свою дерзость, за свою попытку выражать на Соборе свое собственное суждение о деле, несогласное с мнением патриарха"[32]. Епископ был незаконно лишен сана, избит, брошен в темницу, отправлен в далекую ссылку, а затем тайно умерщвлен по приказу Никона.
  Так с Собора 1654 года началась церковная реформа царя Алексея Михайловича и патриарха Никона. По мнению А.И. Солженицына, итог реформы был ужасен: "Это привело к жесточайшему преступлению анафемы собственному народу и войны против него за 'никонианскую реформу' (когда уже и сам Никон отошел от 'греческого проекта").
  Через 40 лет после едва пережитой народом Смуты всю страну, еще не оправившуюся, до самой основы, духовной и жизненной, потряс церковный Раскол. И никогда уже - опять-таки на 300 лет вперед - православие на Руси не восстановилось в своей высокой жизненной силе, державшей дух русского народа больше полутысячи лет. Раскол отозвался нашей слабостью и в XX веке"[33].
  Как полагал Солженицын, если бы не было реформы Никона, то "не в России бы родился современный терроризм, и не через Россию пришла бы в мир ленинская революция: в России староверческой она была бы невозможна!"[34]
  ГЛАВА II ЕГО ПОДВИГ ВЕЛИК
  Писать о протопопе Аввакуме, прославленном мученике за "древлее благочестие", крайне трудно: в своем знаменитом "Житии" он сам все написал о себе. А пересказывать "Житие" - дело не только трудное, но и неблагодарное, ведь писал историк С.П. Мельгунов: "Так, как Аввакум, писали и говорили тогда немногие. Это был самый выдающийся писатель и проповедник для своего времени"?[35]. Не претендуя па полноту изложения и колоритность языка, начнем наш краткий рассказ.
  
  Аввакум родился в 1620 году "в нижегородских пределах, за Кудмою рекою, в селе Григорове"[36], в семье священника Петра, служившего при церкви страстотерпцев Бориса и Глеба. Земляками Аввакума были епископ Павел Коломенский и патриарх Никон.
  В большом селе Григорове были торг и кабак. Завсегдатаем последнего стал поп Петр, который "жизнь жил слабую, прилежаше пития хмельного", от чего рано умер. Воспитанием детей занималась мать, смиренная постница и молитвенница. Она растила их в любви к молитве и в постоянном памятовании страха Божьего. Аввакум вспоминал, как ребенком, "видев у соседа скотину умершу, и той ночи, восставше, пред образом плакался довольно о душе своей, поминая смерть, яко и мне умереть".
  Когда Аввакуму исполнилось семнадцать лет, мать решила его женить. Тогда юноша стал молиться Богородице, прося, "да даст ми жену, помощницу ко спасению". Супругой Аввакума стала благочестивая девица Анастасия. Отец ее, сельский кузнец Марк, был богат, но после его смерти семья разорилась.
  Сирота Настя жила в скудости и молилась Богу, чтобы выйти ей замуж за поповича Аввакума, которого тайно любила. Так по взаимным молитвам они сочетались браком, и Аввакум приобрел верную спутницу жизни, мужественную помощницу и соратницу, утешавшую и укреплявшую его в тяжелые минуты.
  Из Григорова молодожены переселились в близлежащее село Лопатищи, принадлежавшее стольнику Петру Василевичу Шереметеву. По обычаю того времени сын священника наследовал служение отца, поэтому в 22 года Аввакума поставили диаконом, а два года спустя - попом к церкви Лоиатищ.
  Молодой, но ревностный и правдолюбивый священник скоро навлек на себя гнев сельских начальников, которым докучал своим заступничеством за сирых и слабых. Аввакума били, а потом выгнали из Лопатищ. С женой и новорожденным, еще некрещенным сыном побрел поп в Москву искать управу. Царев духовник протопоп Стефан Вонифатьев (Внифантьев) и протопоп Иоанн Неронов, настоятель Казанского собора на Красной площади, тепло приняли Аввакума и представили самому государю, "тишайшему" Алексею Михайловичу.
  Получив охранную грамоту, Аввакум вернулся в Лопатищи. Здесь его ждали новые неприятности. Как вспоминал сам Аввакум, летом 1648 года "приидоша в село мое плясовые медведи с бубнами и с домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и хари <маски> и бубны изломал на поле один у многих и медведей двух великих отнял, - одного ушиб, и паки ожил, а другого отпустил в поле".
  В то время мимо плыл Волгой из Москвы в Казань боярин Василий Петрович Шереметев, отец владельца Лопатищ. Селяне, огорченные тем, что лишились потехи, пожаловались воеводе, а тот призвал священника для допроса на корабль. Там крепко выругал и приказал благословить своего младшего сына Матфея, который, вопреки древнерусскому обычаю, был брит. "Аз же не благословил, но от Писания его и порицал, видя блудолюбный образ, - вспоминал протопоп, - Боярин же гораздо осердясь, велел меня бросить в Волгу, и, ругав много, столкали с судна".
  Избежав утопления, горемычный поп, однако, не избежал нового изгнания. Опять ему пришлось искать правду в Москве, куда он "сволокся" в 1652 году. В столице Аввакум был определен протопопом (старшим священником) к собору небольшого города Юрьевца[37]. Но его протопопство продолжалось всего восемь недель.
  Местное духовенство, недовольное строгостью молодого протопопа, настроило против него народ. "Дьявол научил попов, и мужиков, и баб: пришли к патриархову приказу, где я духовные дела делал, и вытаща меня из приказу собранием, - человек с тысячу и с полторы их было, - среди улицы били батожьем и топтали. И бабы были с рычагами <ухватами>, грех ради моих убили замертво и бросили под избной угол".
  Едва спасшись от лютой смерти с помощью воеводы, Аввакум ушел в Москву. Он поселился у Иоанна Неронова, а в его отсутствие, не имея своего прихода, служил и проповедовал в Казанском соборе.
  В 1653 году, в начале Великого поста, патриарх Никон разослал по храмам "память" об отмене земных поклонов и о введении троеперстного крестного знамения. Аввакум, который считал эти новые обряды изменой истинному православию и отеческой вере, "безбожною лестью" и "блуднею еретическою", написал вместе с костромским протопопом Даниилом челобитную в защиту старого церковного обряда и подал ее царю.
  "Тишайший" передал писание патриарху. Последствия не заставили себя долго ждать. Аввакум был арестован и посажен в Спасо-Андроников монастырь. Просидев в темном подвале четыре томительных недели первого своего заточения, Аввакум был приведен в Успенский собор, где Никон хотел его расстричь. Насилу царь упросил оставить своего знакомца-протопопа в сущем сане. Тогда Никон сослал Аввакума с семьей в Сибирь. Осенью 1653 года с женой и четырьмя детьми протопоп отправился в дальний путь в Тобольск.
  Земляк Аввакума, сибирский архиепископ Симеон, хорошо знавший протопопа, определил его к тобольскому Вознесенскому собору, где ссыльный священник ревностно служил, "браня от Писания и укоряя ересь Никонову". Однако 27 июня 1655 года из Москвы пришел указ: Аввакуму с семьей ехать под стражей в более строгую ссылку - на Лену, в Якутский острог. Но протопоп доехал только до Енисейского острога, где его ждало новое повеление: с воеводою Афанасием Пашковым идти в Даурию (Забайкалье).
  Под началом у Пашкова было более четырех сотен казаков и стрельцов, которым для дальнего похода нужен был священник. Летом 1656 года отряд отплыл из Енисейска на сорока ладьях. Для Аввакума и его семьи началось самое тяжкое из выпадавших доселе испытаний. Светские власти и раньше не любили протопопа за прямоту и строгость, скоро возненавидел его и воевода Пашков. "Грех моих ради суров человек: беспрестанно людей жжет, и мучит, и бьет", - вспоминал о нем Аввакум.
  На Ангаре караван Пашкова встретил странников, в числе которых были две вдовы, "одна лет в 60, а другая и больше", собиравшиеся постричься в инокини. Пашков для потехи пожелал выдать бедных женщин замуж. Аввакум вступился за вдов и тут же был наказан: воевода заставил его покинуть суденышко и идти пешком по непролазной тайге. Затем Пашков вызвал протопопа к себе, "рыкнул, яко дикий зверь", сбил с ног и велел дать 72 удара кнутом.
  Во время жестокого истязания Аввакум непрестанно молился и сохранял полное самообладание. Изувеченный протопоп был закован в кандалы и брошен в казенную ладью. Всю дальнейшую дорогу до Братского острога Аввакума везли в цепях. В октябре отряд прибыл в острог на зимовку, и протопопа заточили в "студеной башне" (по преданию, той самой, что ныне перевезена в музей "Коломенское"). Лишь к Рождественскому посту невинного страдальца перевели в теплую избу, но и здесь держали, как преступника, скованным и отдельно от семьи.
  Весной 1657 года отряд Пашкова продолжил поход и переплыл Байкал, а летом двинулся вверх по реке Хилке. С протопопа сняли цепи, но теперь он был обязан наравне с казаками тянуть суда и участвовать в других работах. Но в отличие от казаков Аввакуму приходилось еще и заботиться о семье.
  Когда отряд дошел до озера Иргень, пришлось тащить волоком сани. Но Пашков отнял у протопопа работников, а прочим запретил к нему наниматься. Священник сам сделал нарту и потянул вместе с сыновьями: "У людей и собаки в подпряжках, а у меня не было. Одного лишо двух сынов, - маленыеи еще были, Иван и Прокопей, - тащили со мною, что кобельки, за волок нарту. Волок - верст со сто: насилу бедные и перебрели. А протопопица муку и младенца за плечами на себе тащила; а дочь Огрофена брела, брела, да на нарту и взвалилась, и братья ее со мною помаленьку тащили. И смех и горе, как помянутся дни оны. Ребята те изнемогут и на снег повалятся, а мать по кусочку пряничка им даст, и они, съедши, опять лямку потянут".
  На четвертое лето похода запасы провизии кончились, начался голод. Семье Аввакума пришлось есть конину, сосновую кору, траву и коренья, а порой - лесных зверей, падших лютой зимой или убитых волками. Два сына протопопа умерли от голода и тягот пути. Среди всех этих несчастий Аввакум сумел сохранить ревностную веру и истовое благочестие, недаром историк С.М. Соловьев называл его "протопопом-богатырем".
  Аввакум не забывал о ежедневном молитвенном правиле и священническом служении. Молитвой, святой водой и елеем протопоп чудесно исцелил бесноватых сенных девушек Пашкова, больного внука воеводы и даже неожиданно ослепших курочек воеводской снохи. Одна из этих курочек была подарена Аввакуму.
  Много лет спустя протопоп с ласковою улыбкою вспоминал ее: "Курочка у нас черненька была; по два яичка на день приносила ребяти на пищу, Божиим повелением нужде нашей помогая. На нарте везучи, в то время удавили по грехам. И нынче мне жаль курочки той, как на разум придет. Ни курочка, ни что чудо была: во весь год по два яичка давала; сто рублев при ней плюново дело, железо! А та птичка одушевленна, Божие творение, нас кормила, а сама с нами кашу сосновую из котла тут же клевала, или и рыбки прилучится, и рыбку клевала; а нам против того по два яичка на день давала".
  В 1662 году Аввакуму пришло разрешение возвратиться из ссылки на Русь. Протопоп с домочадцами и брошенными Пашковым больными казаками двинулся в обратный путь, который занял около двух лет. Не было жестокого воеводы, зато были все тяготы длинной и опасной дороги через земли враждебных инородцев.
  "Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под ребят и под рухлишко дал две клячи, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошадьми идти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, - скользко гораздо! В иную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нея набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: 'матушка-государыня, прости!' А протопопица кричит: 'что ты, батько, меня задавил?' Я пришел - на меня, бедная, пеняет, говоря: 'долго ли муки сея, протопоп, будет? ' И я говорю: 'Марковна, до самыя до смерти!' Она же, вздохня, отвечала: 'добро, Петрович, ино еще побредем'".
  Вернувшись на "большую землю", Аввакум был очень расстроен, видя, что в церквах служат по новым книгам. Тяжкие думы одолели протопопа. Ревность о вере схлестнулась с заботами о жене и детях. Аввакум рассуждал: "Что сотворю? Проповедаю ли слово Божие или скроюсь где? Понеже жена и дети связали меня".
  Однажды протопопица, увидев мужа печальным, тревожно спросила:
  - Что, господин, опечалился?
  - Жена, что сотворю? - зима еретическая на дворе: говорить ли мне или молчать? Связали вы меня! - с сердцем сказал протопоп.
  Но в своей супруге страдалец нашел достойную сподвижницу.
  - Господи, помилуй! - воскликнула Марковна. - Что ты, Петрович, говоришь? Аз тя и с детьми благословляю: дерзай проповедать слово Божие по-прежнему, а о нас не тужи; дондеже Бог изволит, живем вместе, а егда разлучат, тогда нас в молитвах своих не забывай; силен Христос, и нас не покинуть! Поди, поди в церковь, Петрович, обличай блудню еретическую!
  Ободренный поддержкой любимого человека Аввакум, "до Москвы едучи, по всем городам и по селам, во церквах и на торгах кричал, проповедуя слово Божие и уча, и обличая безбожную лесть".
  Весною 1664 года изгнанник достиг столицы. Это было время беспатриаршия, когда после конфликта с царем Никон покинул святительский престол. Слух о протопопе Аввакуме быстро распространился по всему городу. Симпатии и внимание москвичей привлекали стойкость этого праведника, не сломленного тяготами ссылки, и его исповеднический подвиг, который был "велик, продолжителен, постоянен и крайне труден"[38].
  Сам Алексей Михайлович удостоил протопопа аудиенции, "слова милостивые говорил" и велел поселить Аввакума в Кремле. Государь, казалось, благоволил к протопопу: проходя мимо его двора, неизменно кланялся и испрашивал благословения. И вот, пользуясь таким отношением, Аввакум подал царю пространную челобитную (так называемую "первую", ибо за ней последовали еще четыре). В ней протопоп призывал царя "отложить служебники новые и все его, Никоновы, затейки дурные".
  Дожидаясь государева ответа, Аввакум всего себя посвятил заботам о пастве. Он писал многочисленные послания, утешая страждущих и подбадривая робких, пламенно проповедуя верность отеческому православию. Поскольку эта проповедь имела огромный успех, царь приказал окольничему Родиону Матвеевичу Стрешневу уговорить протопопа молчать, дабы он не "искушал" москвичей. На некоторое время Аввакум как будто действительно покорился.
  Но "паки заворчал", вновь написав Алексею Михайловичу челобитную, в которой вновь просил, чтобы царь "старое благочестие взыскал". Одновременно протопоп проповедовал свои взгляды в церкви святой Софии, "что за Москвою-рекою в Садовниках". В итоге всего через полгода по возвращении из ссылки Аввакум получил такое предписание: "Власти на тебя жалуются, церкви ты запустошил, поедь в ссылку опять".
  Сначала протопопа с семьей повезли за Полярный круг, в далекий Пустозерский острог. Но с дороги он отправил царю челобитную, слезно умоляя "ребятишек ради" смягчить наказание и оставить семью в Холмогорах или каком-нибудь другом, не столь отдаленном месте. Друзья Аввакума просили за него в Москве, и в итоге ему с женой и шестью детьми приказали жить в Поморье, на Мезени. Здесь он провел больше года, а семья оставалась и позднее.
  Весной 1666 года Аввакума под стражей повезли в Москву для суда на большом церковном Соборе. Сначала его держали в Пафнутиево-Боровском монастыре, безуспешно уговаривая принять новые обряды. Затем отвезли в столицу, где после прений о вере повели в Успенский собор, расстригли и предали анафеме.
  Перед судом греческих патриархов и русских архиереев несломленный Аввакум предстал 30 апреля 1667 года. Впервые он одновременно видел столько противников. Но ни напыщенность восточных патриархов, ни надменность русских епископов, ни изощренные аргументы не могли поколебать закалившуюся в гонениях веру. Протопоп вспоминал: "От Писания с патриархами говорил много. Бог отверз грешные мои уста, и посрамил их Христос!"
  После долгих споров греки заявили Аввакуму:
  - Что ты упрям? Вся Палестина, сербы и валахи, римляне и ляхи, все тремя перстами крестятся, один ты стоишь в своем упорстве!
  Протопоп им ответил:
  - Рим давно упал и лежит, и ляхи с ним же погибли. А у вас православие пестро стало от насилия турецкого Магомета. Да и дивиться тому нельзя, немощны вы стали. И впредь приезжайте к нам учиться! У нас Божьей благодатью самодержство. До Никона отступника в нашей России у благочестивых князей и царей было православие чисто и непорочно и Церковь немятежна.
  Патриархи задумались, а русские епископы начали уговаривать протопопа:
  - Аввакум, милый, не упрямься. Что ты на русских святых указываешь? Глупы были наши святые и грамоте не умели. Зачем им верить?
  Эти слова оскорбили Аввакума, он не стерпел и выбранил соборян. Архиереи кинулись на протопопа и стали избивать, а потом приказали посадить его на цепь.
  После Собора Аввакум и другие ревностные защитники "древлего благочестия" (московский диакон Феодор, священник Лазарь из города Романова и соловецкий инок Епифаний) были отправлены в заточение в Пустозерский острог. Перед отправкой в ссылку Лазаря и Епифания подвергли публичной казни: им отрезали языки, иноку также "поперек костей" отсекли четыре перста на правой руке.
  А Лазарю, как вспоминал Аввакум, "положа правую руку на плаху, по запястье отсекли, и рука отсеченная, лежа на земли, сложила сама по преданию персты и долго лежала пред народы, исповедала, бедная, и по смерти знамение Спасителево неизменно. Мне и самому сие чудно: бездушная одушевленных обличает!" Самого протопопа от казни спасло лишь заступничество царицы.
  В декабре 1667 года Аввакум и его соратники-старообрядцы прибыли к своему последнему земному пристанищу, которым стала страшная земляная яма. Наступил заключительный, 14-летний, период жизни протопопа.
  Но и в заточении Аввакум не унывал. В письме к своему ученику Семену Крашенинникову он с грубоватым юмором рассказывал о темнице, в которой сидел вместе с Епифанием: "Я ведь не богослов, что на ум напало, я тебе то и говорю. Горазд я, Симеон, есть да спать, а как ветхая та испражнять? Покой большой у меня и у старца милостию Божиею. Где пьем и едим, тут, прости Бога ради, и лайно испряжняем, да складше на лопату, да и в окошко. Хотя воевода тут приходит, да нам даром. Мне видится, и у царя Алексея Михайловича нет такого покоя. Еретики, собаки! Как то их диявол научил: жива человека закопай в землю! Хлебом кормят, а срать не пускают!"
  Во время заключения протопоп пишет многочисленные послания единомышленникам, челобитные царю и другие сочинения, которые были для староверов "светлее солнца". Здесь же не самочинно, но по благословению духовника, старца Епифания, взялся Аввакум за свое прославленное "Житие".
  Заточив Аввакума в Пустозерском остроге, за тысячи верст от Москвы, власти надеялись заставить его замолчать. Но вышло наоборот. Пустозерск превратился в проповеднический и вероучительный центр старообрядческого движения. Сочинения протопопа, написанные в холодной земляной яме, в кромешной тьме, при багровом дымном свете лучины, обошли весь мир, пережили века и читаются поныне.
  Преданные Аввакуму и его товарищам охранники передавали сочинения узников на волю. И по всей Руси раздавался голос пустозерского страдальца, многократно усиленный славой исноведнического подвига: "И ты, правоверие, без сомнения держи предание святых отец. Бог тебя благословит, умри за сие, и я с тобою же должен. Станем добре, не предадим благоверия!"
  Проходили годы, на Руси совершались важные перемены, а тяжелому заключению не предвиделось конца. В 1676 году умер Алексей Михайлович, и на престол вступил его сын Феодор.
  Аввакум обратился к нему с челобитной, в которой писал: "Бог судит между мною и царем Алексеем. В муках он сидит, слышал я от Спаса: то ему за свою правду. Иноземцы те что знают? Что велено им, то и творили. Своего царя Константина, потеряв безверием, предали турку. Да и моего Алексея в безумии поддержали, костельники и шиши антихристовы, прелагатаи, богоборцы!"[39]
  Но молодой царь оставил это послание без ответа. Наверное, протопоп умер бы в тюрьме своей смертью от голода и холода, забытый властями. Но его судьба резко переменилась 6 января 1681 года.
  В этот день, на праздник Богоявления, Феодор Алексеевич был на Москве-реке, где совершался чин освящения воды. В это время в кремлевском Архангельском соборе, где похоронены русские цари, старообрядцы "безстыдно и воровски метали свитки богохульныя и царскому достоинству безчестныя... тайно вкрадучися в соборныя церкви, как церковныя ризы, так и гробы царския дехтем марали и сальные свечи ставили"[40].
  Началось следствие, и возникло подозрение, что староверы действовали "наущением того же расколоначальника и слепаго вождя своего Аввакума". Протопопа обвинили в распространении "злопакостных" и "злохульных" писаний, направленных против царя и высшего духовенства.
  И вскоре из Москвы в Пустозерск пришел указ: "За великие на царский дом хулы сжечь Аввакума и его товарищей". В Страстной Пяток, 14 апреля 1682 года, протопоп Аввакум, поп Лазарь, диакон Феодор и инок Епифаний были казнены.
  В начале XX века историк С.П. Мельгунов писал: "Кончилась многострадальная жизнь протопопа, но дело его не погибло. Оно живо и поныне. Какие меры насилия ни предпринимало правительство, каким гонениям ни подвергало последователей Аввакума, оно оказалось бессильным бороться с тем народным движением, за которое в XVII-XVIII и XIX веках люди готовы были жертвовать своею жизнью"[41].
  ГЛАВА III АПОСТОЛ ГРАДА КОЛОМНЫ
  Епископ Павел Коломенский - один из наиболее почитаемых мучеников старообрядчества. В истории "древлего благочестия" ему отводится первенствующая роль, а его подвиг сравнивается со служением апостолов. В одной рукописи начала XIX века о нем говорится: "Павел - апостол града Коломны, за православие стоятель и к новой вере неприклонителъ".
  "Рождение же мое в нижегородских пределах" - так начинает свое "Житие" протопоп Аввакум. Так мог бы начать рассказ о себе и Павел, родившийся в том же поволжском краю.
  Место рождения будущего епископа неизвестно. По общепринятому мнению, впервые высказанному французским славистом Пьером Паскалем, Павел родился в сельце Колычево, стоящем на речке Сундовик, что на правом берегу Волги, "на горах"[42]. Неизвестна дата рождения будущего святителя, но можно предположить, что Павел был ровесником патриарха Никола, то есть родился около 1605 года. Также нам неведомы ни мирское имя Павла, ни имена его родителей.
  Достоверно известно, что отец будущего архиерея был священником, и что в семье, кроме сына, была младшая дочь Ксения, в 1648 году выданная замуж за Ивана Ананьина (1632-1707), ставшего впоследствии суздальским митрополитом Илларионом.
  По сообщению Паскаля, отец Павла обучал грамоте Никиту Минина, сына мордовского крестьянина из соседнего села Вельдеманово, - будущего патриарха Никона. В "Житии" Никона рассказывается о том, что он был отдан "в научение Божественного писания" и, уйдя из "дому отца своего", некоторое время жил у учителя[43].
  Если Никита действительно учился у священника из Колычева и жил в его доме, то можно предположить, что будущие иерархи Никон и Павел были друзьями детства и хорошо знали друг друга.
  Из Колычева отец Павла вместе с семьей перебрался в близлежащее село Кириково, где продолжил священническое служение. Кириково было расположено неподалеку от большого торгового села Лысково (ныне город Нижегородской обл.) и в официальных документах называлось его "приселком".
  "С гор" будущий святитель перебрался на другой берег Волги, "в леса". Здесь мы встречаем Павла в монастыре святого Макария на "Желтых водах", среди иноческой братии. Древний Желтоводский монастырь, основанный преподобным Макарием (? 1444), был разорен татарами и возобновлен в 1620 году благочестивым иноком Аврамием (| 1640). Обитель процветала и скоро стала одним из главных экономических центров Поволжья, важнейшим очагом религиозной и культурной жизни, притягивавшим к себе искателей подвижнического жития. Среди монастырской братии мы видим многих персонажей русской церковной истории середины XVII столетия.
  В Макарьев монастырь ушел от жестокой мачехи отрок Никита Минин. Сделав небольшой вклад деньгами, он жил здесь некоторое время, но затем был возвращен отцом в родной дом. Пострижениками Желтоводской обители были такие архиереи, как митрополит Корнилий Казанский, архиепископы Илларион Рязанский и Симеон Сибирский.
  Без сомнения, Макарьев монастырь сыграл большую роль и в жизни будущего коломенского епископа. Здесь поповский сын принял постриг и был наречен Павлом. Здесь он проходил строгое иноческое житие, приобщаясь к книжной премудрости, и как опытный подвижник получил почетное прозвание "старца". Скорее всего, именно здесь он был рукоположен в священники.
  В обители Павел исполнял обязанности казначея. Его имя упоминается среди монастырских казначеев в "духовной памяти" (завещании) инока Аврамия. Казначейскую должность Павел занимал, по-видимому, с 1636 года. Именно под этим годом в духовной он впервые упомянут как казначей. В этом году "при казначее старце Павле куплен колокол большой благовестный, пятьдесят пуд"[44].
  В 1640 году, составляя свое завещание, Аврамий "приказывал" до поставления игумена управлять Желтоводской обителью "того же монастыря казначею старцу Павлу, да старцу Леонтию Макарову, да старцу Иосифу"[45]. Это позволяет думать, что Павел был исполнительным и честным человеком, достойным доверия, иначе ему вряд ли была бы поручена ответственная казначейская служба и временное управление монастырем.
  Летом 1651 года отец Павел был призван в Москву и возведен патриархом Иосифом на должность игумена древнего Пафнутьево-Боровского монастыря. Скорее всего, на игуменство в прославленной обители Павел был поставлен по рекомендации будущего патриарха Никона, ставшего к тому времени новгородским митрополитом и "собинным" (особенным, личным) другом молодого самодержца Алексея Михайловича. От непродолжительного настоятельства Павла сохранились только копии двух челобитных на царское имя, ныне хранящиеся в Российском государственном архиве древних актов[46].
  После смерти патриарха Иосифа 15 апреля 1652 года Собор высшего русского духовенства избрал кандидатами на святейший престол двенадцать "мужей духовных", среди которых упоминаются имена новгородского митрополита Никона и "из Боровска Пафнотева монастыря игумена Павла".
  По воле государя, желавшего видеть на московском архипастырском престоле своего "собинного" друга, патриархом был избран Никон. Участие же в выборах боровского игумена и остальных претендентов являлось простой формальностью, хотя и свидетельствует о том, сколь высокого мнения о Павле были современники.
  Начало патриаршества Никона не предвещало воровскому настоятелю ничего плохого. В ноябре 1652 года игумен Павел был рукоположен Никоном в епископы подмосковного города Коломны, о чем свидетельствует запись в Приходной книге Патриаршего казенного приказа: "Ноября в 17 день: у Павла, епископа Коломенского и Каширского, на его поставление за стол тридцать рублев взято"[47].
  Коломенская епархия была одной из старейших на Руси. Подробное и интересное описание этой епархии, кафедрального Успенского собора, епископской ризницы и архиерейских палат оставил архидиакон Павел Алеппский.
  Коломенское епископство считалось небогатым и небольшим, хотя архидиакон с трудом мог в это поверить: "Говорят, будто епархия эта бедна и мала, да поможет ей Бог, а она больше области трех патриархов: антиохийского, александрийского и иерусалимского!"[48]
  В состав епархии, кроме самой Коломны, важного торгового центра, входили такие крупные города, как Серпухов, Кашира и Тула. Располагая значительными средствами, коломенский епископ держал при себе целый штат прислуги, духовенства и охраны. "Говорят, этому епископству принадлежат триста воинов-янычар <стрельцов>, коих оно имеет для своей охраны и защиты, для сбережения своих выгод и надзора... Когда епископ едет куда-нибудь, они сопровождают его всюду, куда бы он ни отправлялся"[49].
  Кроме того, по свидетельству Павла Алеппского, коломенский епископ "имеет при себе священников, диаконов, монахов, анагностов <чтецов>, иподиаконов, певчих, чиновных лиц, поверенных, служителей и ратников (более ста человек). Ежедневно они едят и пьют на ёго счет и два раза в год, летом и зимой, получают жалование и одежду. Сочти, сколько нужно на них расходов!"[50]
  Из немногочисленных сохранившихся документов мы узнаем, что святитель Павел управлял епархиею, ставя превыше всего интересы Церкви. Владыка был строгим блюстителем святоотеческих канонов и подвергал суду всякого, дерзнувшего преступить их, даже если нарушителем был могущественный воевода. Поэтому Павел Алеппский восхищенно записал: "Епископ распоряжается в воеводствах с властью, не допускающей прекословия. Здесь архиерейское управление ведется хорошо, и возможна жизнь привольная"[51].
  Когда в 1653 году, в начале Великого поста, патриарх Никон рассылал по храмам свою пресловутую "память", коломенский епископ принял сторону противников новшеств - протопопов Иоанна Неронова, Аввакума и Даниила. Таким образом, святитель Павел оказался единственным русским архиереем, посмевшим открыто выступить против Никона и сумевшим однозначно решить для себя сложнейшую дилемму "остаться ли на епископской кафедре без паствы или пойти с паствой без кафедры"[52].
  На Соборе 1654 года только владыка Павел дерзнул выступить против церковной реформы. Как рассказывает Павел Алеппский, святитель говорил на Соборе: "С того времени, как мы сделались христианами и получили правую веру по наследству от отцов и дедов благочестивых, мы держались этих обрядов и этой веры и теперь не согласны принять новую веру!"[53]
  Слова коломенского епископа не были услышаны, и Собор дал согласие на реформы. Знаменитый старообрядческий писатель XVIII века Семен Денисов в мартирологе[54] "Виноград российский" рассказывает, что Никон после Собора хотел лаской склонить коломенского архиерея на свою сторону.
  Сначала он говорил Павлу "лестные словеса" и пытался убедить его в необходимости реформ, указывая на "просторечие" древнерусских книг. На это коломенский епископ замечал, что истины евангельские и проповедь апостольская тоже изложены простым языком галилейских рыбарей.
  Тогда патриарх указал на несогласие греческих книг и обычаев с традициями Русской Церкви. На это епископ Павел возражал, что хотя новые греческие обычаи не сходны с русскими, зато древние византийские обряды вполне согласуются с московской церковной практикой.
  Увидев, что Павел осмеливается ему перечить, Никон столь разгневался, что накинулся на непокорного епископа, сорвал с него иноческую мантию и, как пишет Денисов, собственноручно избил: "Призвав предивного Павла, своима того рукама (оле всезлобныя ярости!) бияше по священному священного лицу. Не усрамився священства великого чина, не устыдевся святости честных седин мужа!"[55]
  Если о рукоприкладстве Никона достоверно не известно, то с уверенностью можно сказать, что по повелению патриарха епископ Павел был отдан на избиение и заключен в темницу.
  Московский Собор 1666 года, решая вопрос о низложении Никона, поставил ему это в вину: "Еще же архиерея сам един низверже Никон, кроме всякого поместного Собора, на нем же должен бяше явити его погрешения... По низложении Павла, епископа коломенского, его же из мантии обнажи жестоце и на лютая биения и наказания предаде, и на дальняя заточения предаде, не помянув оного словесе, яко дважды никого же казнити подобает за то же и едино преступление. Тем же прилучися архиереови тому изумитися и погибнути бедному, кроме вести, от зверей ли снеден быв или в воде утопе"[56].
  По указанию Никона епископ был отправлен в ссылку: "Немедленно сослали его в заточение вместе с его монахами и слугами и со всем, что при нем было, во внутрь Сибири, за полторы тысячи верст в приморскую область океана"[57].
  Позднейшее поморское предание уточняет: сначала святитель был сослан на Онежское озеро, в далекий Палеостровский Рождественский монастырь. Условия этой ссылки были столь суровы, что архидиакон Павел с содроганием писал о судьбе епископа: "Умереть лучше было бы для него, чем жить там, по причине великого стеснения и жалкой жизни, постоянного мрака, голода и совершенного отсутствия хлеба; оттуда ему невозможно убежать и спастись!"
  К этому времени относится старообрядческая легенда "о сновидении чернца Анофрея" - сказание о чудесном явлении опального архиерея некоему иноку. Протопоп Иоанн Неронов, сам тогда находившийся в ссылке, рассказывает протопопу Стефану Вонифатьеву в письме от 13 июля 1654 года: "В 162 (1654) году извещение бысть Анофрию пустыннику: показуя ему Бог, яко страдальца, епископа Павла добрый подвиг, вашего же Никона патриарха злоначинание. Зрит бо той Анофрей епископа Павла добре во свете предстояща, со всеми ревнители закона боголюбцы; вашего же патриарха Никона всего омрачена, со всеми послушающими его"[58].
  В Палеостровском монастыре Павел Коломенский пользовался некоторой свободой. К нему "на синее, на славное Онегушко" шли со всей Руси паломники, желающие получить епископское благословение, совет или утешительное слово. Этим людям Павел "немалое время... и ясным гласом, и светлою душею древлецерковного благочестия светлость свободно проповедающу"[59].
  Изгнанный святитель принимал паломников и наставлял их:
  - Возлюбленные мои братия и чада о Господе! Стойте во благочестии и держитесь предания святых апостол и святых отец, а догматов новых, внесенных в Церковь от Никона и учеников его, не приемлите. Блюдите себя от творящих распри и раздоры, подражайте вере бывших святых архипастырей российских, а в учения странные и чуждые не прилагаетесь. Почитайте священника, без него не пребывайте! На покаяние приходите, посты сохраняйте, пьянственного пития удаляйтесь, Тела Христова не лишайтесь.
  По преданию, Павел Коломенский провел в Палеостровском монастыре полтора года. Но поскольку его проповедническая деятельность стала известна в Москве, он (один, без слуг) в феврале-марте 1656 года был переведен под более строгий надзор в древний новгородский Хутынский монастырь, под начал архимандрита Евфимия Барашко.
  Соузник протопопа Аввакума диакон Феодор сообщает, что Никон "в ссылку сослал его <Павла> на Хутыню в монастырь Варлаама преподобного. И тамо бысть архимарит Барашко некто. И того Павла епископа мучил, угождая Никону, врагу Христову. И за то тогда Христос отнял язык внезапу у Барашка того, и тако нем ходил до смерти"[60].
  В Хутынском монастыре Павел Коломенский был полностью лишен возможности общаться с единомышленниками: патриарх приказал никого не пускать к епископу, а наиболее упорных в своем желании повидаться с опальным архиереем велел хватать и бросать в темницу.
  Тогда кроткий Павел взял на себя великий подвиг юродства, который Г.П. Федотов охарактеризовал как "служение миру в своеобразной проповеди, которая совершается не словом и не делом, а силою Духа, духовною властью личности, нередко облеченной пророчеством"[61].
  О юродстве святителя рассказывает диакон Феодор: "Павел же, той блаженный епископ, начал уродствовати Христа ради".
  Внешние наблюдатели посчитали, что Павел "изумился", то есть помешался умом от перенесенных страданий, но это безумство было мнимым. В условиях начавшихся гонений было намного легче проповедовать верность отеческим преданиям, прикрываясь "буйством проповеди", притворным безумием. Так владыка Павел явил собою уникальный образ юродивого епископа, которого не знала ни Греческая Церковь, ни Русская.
  Хутынский игумен и монастырская братия, считая Павла сумасшедшим, решили не отягощать себя надзором за "безумцем" и предоставили ему возможность бродить в окрестностях монастыря. Эту свободу владыка всецело употребил для проповеди среди местных жителей.
  О том, что Павел по-прежнему проповедует верность "древлему благочестию", стало известно Никону, который решил окончательно погубить непокорного иерарха. Официальные источники глухо говорят о гибели епископа: "Прилучися архиереови тому изумитися и погибнути бедному, кроме вести, от зверей ли снеден быв или в воде утопе".
  Протопоп Аввакум, который во время мученичества Павла находился в сибирской ссылке, рассказывает на основании доступных ему свидетельств, что Никон "епископа Павла Коломенского мучил и в новгородских пределах огнем сжег".
  Наиболее подробно описывает кончину владыки Павла диакон Феодор: "Никон... посла слуг своих тамо в новгородские пределы, идеже он <Павел>, ходя, странствовал. Они же тамо обретоша его, в пусте месте идуща, и похвативше его, яко волцы кроткую овцу, и убиша его до смерти, и тело его сожгоша огнем по Никонову велению. И тако тому конец рабу Божию сотвори Никон волк, дабы не обличал его, законопреступника"[62].
  Трагическая кончина Павла последовала по общепринятому старообрядческому преданию 3 апреля 1656 года, в Великий Четверток.
  Епископ-мученик Павел стал для староверов одним из наиболее почитаемых святых. Староверы видят в Павле своего первого мученика и исповедника, образец христианской жертвенности и стойкости, "краеугольный камень" всего "древлего благочестия".
  Сто лет назад редакция старообрядческого журнала "Церковь" так писала о значении этого человека для русской истории: "Никониане могут гордиться, что они ведут свое духовное начало от столь преступного человека. Старообрядцы же радуются, что за общее их святое дело принес себя в жертву смиренный и кроткий святитель. Восставая против Никона и его нелепых и безрассудных реформ, старообрядцы всегда имели пред собой, как знамя, мученический подвиг этого священномученика; по его святительской воле они отвернулись от жестокого тирана и убийцы. Дух Павла всегда пребывал с ними и руководил ими. А этот дух был апостольским и Христовым духом"[63].
  ГЛАВА IV ОНА ВСЕХ ПОБЕДИЛА
  Кажется боярыня Морозова потомку разгадкой всей Московии, ее душой, живым ее светом. И потому это так, что боярыня Морозова - одна из тех, в ком сосредотачивается как бы все вдохновение народа, предельная его правда и святыня, последняя, религиозная тайна его бытия. Эта молодая женщина, боярыня московитская, как бы вобрала в себя свет вдохновения старой Святой Руси и за нее возжелала всех жертв и самой смерти.
  И.С. Лукаш
  В 1632 году в Москве в семье царского дворецкого Прокопия Феодоровича Соковнина родилась дочь Феодосия. Вместе с ней в отцовском тереме возростали два старших брата, Феодор и Алексей, и младшая сестра Евдокия.
  В семнадцать лет скромную и благочестивую красавицу Феодосию выдали замуж за царского спальника и ближнего боярина Глеба Ивановича Морозова. Боярин Морозов, суровый вдовец, был гораздо старше своей юной супруги: ему было далеко за пятьдесят, он был славен и богат, владел более чем двумя тысячами крестьянских дворов.
  Еще более славен и богат был его старший брат Борис Иванович, влиятельнейший человек того времени, дядька (воспитатель) и свояк царя Алексея Михайловича, всесильный временщик, бывший молодому самодержцу "во отцово место". Борису Ивановичу принадлежало неслыханное но тем временам богатство - более семи тысяч дворов!
  Выйдя замуж за боярина Морозова, Феодосия стала вхожа и в царские палаты, и в дома высшей московской знати. Часто приглашал ее в свои хоромы для духовных бесед деверь, души не чаявший в набожной и кроткой невестке. Муж любил Феодосию, и она отвечала ему почтительной, благоговейной любовью, заповеданной строгими уставами "Домостроя". В1650 году у Морозовых родился сын Иван, болезненный, тихий мальчик.
  После смерти бездетного Бориса все его вотчины перешли к брату. А после того, как в 1662 году умер и сам Глеб Иванович, единственным наследником и владельцем несметных богатств рода Морозовых оказался малолетний Иван Глебович, опекаемый матерью.
  Неизвестно, когда Феодосия познакомилась с протопопом Аввакумом, ставшим ее духовным отцом. Весною 1664 года Аввакум, вернувшийся из сибирской ссылки в Москву, поселился в доме Морозовой, хотя Алексей Михайлович сначала поместил протопопа с семьей в Кремле, поближе к себе. Но Аввакум предпочел царским хоромам дом боярыни.
  Здесь протопоп наставлял духовную дочь в "древлем благочестии", читая вечерами ей душеполезные книги, она же в это время пряла нитки или шила рубахи. Эти нитки, рубахи и деньги Феодосия тайно раздавала нищим.
  На сирых и убогих боярыня истратила треть своего огромного состояния. Дома же ходила в заплатанной одежде, а под ней сокровенно носила власяницу, которую надевала, благословляясь у духовного отца: "Благослови до смерти носить! Вдова я молодая после мужа своего, государя, осталася. Пускай тело свое умучаю постом, и жаждею, и прочим оскорблением. И в девках, батюшка, любила Богу молитися, кольми же во вдовах подобает прилежати о души, веще бессмертней"[64].
  Набожная боярыня щедро подавала милостыню на храмы и монастыри. В своем тереме привечала прокаженных, юродивых и странников. Один из странников, инок Трифилий, рассказал Феодосии о благочестивой подвижнице, старице Мелании - ученице протопопа Аввакума. Морозова призвала старицу к себе, поселила в своем доме и стала ее смиренной послушницей.
  Опытная и учительная инокиня, Мелания, наставляла боярыню "сотворити всякое богоугодное дело". Вместе они ходили по тюрьмам и разносили милостыню. Вместе, встав затемно, ежедневно обходили московские святыни и поклонялись им.
  В это же время Феодосия захотела принять иночество. Неоднократно она обращалась к своей наставнице, умоляя постричь ее, но Мелания не спешила. Тайный постриг состоялся лишь осенью 1670 года, когда в Москве прилучился знаменитый старообрядческий проповедник, игумен Досифей, который и совершил чин пострижения. Боярыня Феодосия стала черницей Феодорой.
  Новоначальная инокиня предалась суровому подвигу - посту, молитве и молчанию - и совершенно устранилась от домашних дел, которые препоручила верным людям.
  Между тем царь, овдовевший в 1669 году, решил жениться во второй раз. Избранницею государя стала Наталья Кирилловна Нарышкина, будущая мать Петра I. Брачный пир должен был состояться 22 января 1671 года. На него позвали и Морозову, первую придворную боярыню. Но боярыни Морозовой больше не было, была смиренная инокиня Феодора. И она отказалась, сославшись на болезнь: "Ноги мои зело прискорбны и не могу ни ходить, ни стоять".
  Царь не поверил отговорке и воспринял отказ как оскорбление. Топая ногами, "тишайший" государь в гневе кричал: "Возгордилась!" С той поры он возненавидел боярыню и искал случая покарать ее за "гордыню", а заодно и присоединить к казне огромное состояние Морозовых. От недоброжелателей боярыни царь узнал, что она придерживается старообрядчества, и это послужило поводом для опалы.
  В начале Рождественского поста 1671 года стало ясно, что Морозову арестуют. Государь сам говорил об этом со своими приближенными, среди которых был кравчий, князь Петр Семенович Урусов, муж Евдокии - младшей сестры боярыни. Вечером 15 ноября, за ужином, Урусов рассказал о готовящемся аресте свояченицы и разрешил жене навестить сестру, повидаться в последний раз. Евдокия допоздна задержалась в доме Морозовой и осталась у нее ночевать. А дома княгиню ждали дети: три дочки и сынок, любезный свет-Васенька.
  Глубокой ночью раздался стук в ворота, крики и лай собак. За Морозовой приехали. Боярыня пробудилась в испуге, но Евдокия ободрила ее: "Матушка-сестрица, дерзай! Не бойся - с нами Христос!" Сестры помолились и испросили друг у друга благословения свидетельствовать истину. Феодора спрятала Урусову в чулане, а сама вновь легла на пуховик под иконами.
  Тут в опочивальню без стука и приглашения вошел в сопровождении дьяков и стрельцов Иоаким, архимандрит Чудова монастыря, будущий всероссийский патриарх. Архимандрит объявил, что прибыл от самого царя, и заставил Феодору встать для допроса.
  Начался обыск - и в чулане нашли княгиню. Иоаким стал допрашивать Феодору: "Как ты крестишься и как молитву творишь?" Она сложила двуперстное крестное знамение и показала ему. Так же поступила и Евдокия, бывшая, как и сестра, старообрядкой и духовной дочерью протопопа Аввакума. Этого было достаточно.
  С усмешкой Иоаким обратился к боярыне: "Не умела ты жить в покорении, но утвердилась в своем прекословии, посему постигло тебя царское повеление, чтобы изгнать тебя из дома твоего. Полно тебе жить на высоте, сойди вниз! Встав, иди отсюда!" Но Морозова не повиновалась приказу архимандрита, и ее силой вынесли из опочивальни. Сестер заковали в ножные кандалы и заперли в подвале, а боярским холопам велели крепко стеречь свою госпожу.
  Через два дня с сестер сняли цепи и насильно повели в Кремль, в Чудов монастырь на допрос к митрополиту Павлу Крутицкому и архимандриту Иоакиму. На допросе Феодора держалась мужественно, ее не смущали ни слова о покорности царю, ни призывы вспомнить о сыне и домашнем хозяйстве.
  На все возражения церковных иерархов она отвечала: "Все вы еретики, власти, от первого и до последнего! Разделите между собою глаголы мои!" Также твердо держалась и княгиня Урусова. Сестер вновь заковали и отправили на двор Морозовой.
  На следующий день к узницам приехал думный дьяк и привез тяжелые цепи с ошейниками, которыми заменили легкие кандалы. Феодора целовала новые вериги и радостно восклицала: "Слава Тебе, Господи, что сподобил меня узы апостола Павла возложить на себя!"
  Потом сестер разлучили: княгиню Урусову отвели под крепкий начал в Алексеевский монастырь, а боярыню Морозову посадили на дровни и повезли в тюрьму, на бывшее подворье Псково-Печерского монастыря.
  Ее везли через Кремль, мимо царских теремов. Думая, что государь из своих покоев смотрит на ее позор, Феодора под звон цепей осеняла себя крестным знамением и простирала к царским окнам десницу с двуперстием. Этот момент изобразил на знаменитой картине живописец В.И. Суриков (1848-1916).
  Именно по картине "Боярыня Морозова" (1887), хранящейся в Третьяковской Галерее, старообрядческая мученица известна всему миру. Заснеженная улица старой Москвы, толпа расступается перед дровнями, на которых сидит закованная в цепи немолодая женщина в черном. "Художник остановился на изображении момента увоза Морозовой на допрос, после которого она не возвратится и умрет в ссылке и заточении. Весь сложный строй чувств и переживаний, в котором раскрываются мысли и чувства народа, сложная реакция его на изображенное здесь событие составляют суть содержания"[65].
  Сам художник вспоминал: "Раз ворону на снегу увидел. Сидит ворона на снегу и крыло одно отставила, черным пятном на снегу сидит. Так вот этого пятна я много лет забыть не мог. Потом боярыню Морозову написал".
  Безусловно, ярчайшее впечатление от картины - лицо Морозовой. Суриков никак не мог найти его: "Я на картине сперва толпу нарисовал, а ее после. И как ни напишу ее лицо - толпа бьет. Очень трудно ее лицо было найти. Ведь сколько времени я его искал. Все лицо мелко было. В толпе терялось". После долгих поисков художник, наконец, увидел лицо одной уральской староверки, приехавшей в Москву: "Я с нее написал этюд в садике, в два часа. И как вставил ее в картину - она всех победила".
  По словам писателя В.М. Гаршина, "картина Сурикова удивительно ярко представляет эту замечательную женщину. Всякий, кто знает ее печальную историю, я уверен в том, навсегда будет покорен художником и не будет в состоянии представить себе Феодосию Прокопьевну иначе, чем она изображена на его картине".
  А писатель И.С. Лукаш восклицал: "Изнемогающая в цепях и непобедимая боярыня Морозова - живое знамение для всех русских, живых. Как забыть, что ее мощная христианская кровь мощно дышит и во всех нас: она нам знамение Руси о имени Господни"[66].
  Во время длительного темничного заключения Морозовой умер "от многия печали" болезненный Иван Глебович. Узнав о кончине ненаглядного сына, Феодора рыдала так горько, что даже надзиратели плакали от жалости.
  Также убивалась о своих детях и Евдокия Урусова, томившаяся в одиночном заключении в Алексеевском монастыре. На волю, своим "птенцам сирым" и духовному отцу она посылала многочисленные письма, которые Аввакум метко называл "оханьем", так горестны и эмоциональны они были.
  К счастью, до наших дней сохранились послания княгини к детям - памятник великой материнской любви. В них чувствуется и безмерная тоска, и твердая воля матери, желающей наставить детей на путь спасения.
  Сыну Васеньке, например, Урусова писала: "Буде ты, любезный мой, возлюбишь веру истинную, старую, а от нового от всего станешь беречься, и ты будешь от Бога вечно помилован... А буде грех ради моих возлюбишь ты нынешнюю, новую веру, и ты скоро умрешь и тамо станешь в будущем мучиться. И меня не нарекай уж себе матерью! Уж я не мать тебе, буде ты возлюбишь нынешнюю, новую"[67].
  Дочерей наставляла: "Поживите хорошо, пекитеся о душе. Все минется, а душа всего дороже!.. Храните веру, во всем любовно поживите, любите друг друга и брата берегите, всему доброму учите брата, чтобы хранил веру. Говорите ему ласково, не ленитеся молиться. Простите, светы мои сердечные"[68].
  Среди этих материнских скорбей царь злорадствовал о кончине Ивана Глебовича: теперь никто не стоял между ним и огромным богатством Морозовых, которое тотчас отошло в государеву казну. Очень быстро Алексей Михайлович расточил все боярское имение: вотчины, стада и табуны раздал приближенным, а драгоценности велел распродать.
  Однако ни смерть любимого сына, ни лишение богатства не смогли поколебать веру Морозовой. Она по-прежнему была тверда и непреклонна. За непослушание властям светским и церковным царь велел Феодору, Евдокию и их сподвижницу Марию Данилову, жену стрелецкого головы Иоакинфа Данилова, предать пыткам на дыбе.
  Однажды студеной ночью узниц свезли к пыточной избе, где их уже ждали знатные царедворцы, князья Волынский, Воротынский и Одоевский, которые были назначены царем "над муками их стояти". Страдалиц раздели до пояса, связали им руки за спиной и стали поднимать на дыбах, "на стряску".
  При этом благородные князья всячески стыдили и укоряли мучениц. Феодора не молчала, но обличала их. За это ее долго (с полчаса) держали "на стряске", отчего веревки протерли руки до жил. Палачи, сняв с дыб обнаженных по пояс женщин с вывернутыми за спину руками, бросили их во дворе на снег. Там они пролежали три часа, а вельможные князья придумывали для них новые пытки и издевательства: жгли огнем и клали на груди мерзлое полено.
  Потом Марию немилостиво избили плетями по спине и животу. Эта пытка была столь бесчеловечна, что Морозова в слезах закричала: "Это ли христианство, чтобы так человека умучить?" После истязаний страдалиц развезли Примечание по тюрьмам.
  Вскоре Феодору с Печерского подворья перевели в Новодевичий монастырь, а оттуда в Хамовническую слободу. Старшая сестра Алексея Михайловича, царевна Ирина, вступилась за боярыню:
  - Почто, брат, дурно поступаешь и вдову бедную помыкаешь с места на место? Нехорошо, брат! Попомни службу тебе Бориса и Глеба Морозовых!
  От таких слов "тишайший" государь пришел в ярость и закричал не своим голосом:
  - Добро, сестрица, добро! Коли ты нянчишься с нею, тотчас готово у меня ей место!
  В тот же день Феодору увезли из Москвы в городок Боровск, "в жесткое заточение" в остроге. Вскоре туда же перевели Урусову и Марию Данилову.
  Первоначально узницы жили в относительной свободе: несшие охрану стрелецкие сотники Александр Медведский и Иван Чичагов были "задобрены" Иоакинфом Даниловым. Сотники разрешали проносить к узницам съестное, держать в тюрьме сменную одежду, книги и иконы. Но неожиданно все изменилось, когда из Москвы для следствия приехал подьячий Павел Бессонов. Жалкое имущество заключенных он приказал отобрать, а сотников отдал под суд "за неосторожность, что они на караулах стояли оплошно".
  Морозову с Урусовой перевели в страшную темницу - пятисаженную земляную яму, а Марию Данилову посадили в тюрьму к уголовникам. Царь повелел не давать сестрам ни пищи, ни питья, а ослушников этого приказа повелел казнить "главною казнью".
  В темной земляной яме началось медленное угасание двух женщин, слабых телом, но сильных духом. Мучениц изнуряли не только голод и жажда, но и зловоние, и грязь, и холод, и бесчисленное множество вшей.
  Первой умерла младшая сестра Евдокия. В предсмертный час она звала Феодору:
  - Госпожа, мать и сестра! Я изнемогла и чую, что приблизилась к смерти, отпусти меня к Владыке моему! Молю тебя, госпожа, по закону христианскому отпой мне отходную. Что помнишь, то и говори, а что я вспомню, то сама проговорю...
  И так в темноте они молились отходную, мученица мученицу отпевала в темнице, и узница над узницею проливала слезы. А утром 11 сентября 1675 года бездыханное тело княгини Урусовой подняли из ямы, обвили рогожей и похоронили на дворе острога. Инокиня Феодора осталась одна.
  Однажды, совсем изнемогши от голода и жажды, она подозвала стрельца, сторожившего тюрьму, и попросила со слезами:
  - Раб Христов! Есть ли у тебя отец и мать в живых или преставились? Если живы - помолимся о них и о тебе, а если умерли - помянем их. Умилосердись, раб Христов! Зело изнемогла я от голода и хочу есть, помилуй меня, дай калачика...
  - Нет, госпожа, боюсь!
  - Ну, хлебца...
  - Не смею!
  - Ну, немножко сухариков...
  - Не смею!
  - Если не смеешь, то принеси хоть яблочко или огурчик...
  - Не смею! - прошептал стрелец и мученица, вздохнув, сказала:
  - Добро, чадо, благословен Бог наш, изволивший так! Если, как ты сказал, это невозможно, молю тебя, сотворите последнюю любовь: убогое мое тело, рогожей покрыв, неразлучно положите близь любезной моей сестры!
  Феодора ненадолго пережила сестру. Почувствовав приближение смерти, она вновь призвала стражника:
  - Раб Христов! Молю тебя, сходи на реку и вымой мою сорочку, ибо хочет Господь принять меня от сей жизни и неподобно мне в нечистой одежде возлечь в недрах матери своей земли.
  Стрелец взял сорочку, спрятал под полой красного кафтана и, придя на реку, выстирал. Стирал, а сам горько плакал...
  Студеною ночью с 1 на 2 ноября 1675 года Феодора скончалась в затхлом мраке страшной земляной тюрьмы. Так отошла ко Господу "живая душа всего русского героического христианства"[69].
  Протопоп Аввакум горько оплакал смерть Морозовой и Урусовой: "Увы, увы, чада моя прелюбезная! Увы, други моя сердечныя! Кто подобен вам на сем свете, разве в будущем святии ангели! Увы, светы мои, кому уподоблю вас? Подобии есте магниту каменю, влекущу к естеству своему всяко железное. Тако же и вы своим страданием влекуще всяку душу железную в древнее православие"[70].
  ГЛАВА V СТРАШНЫЙ СУД
  В ночь на 22 января 1676 года предательством был взят знаменитый Соловецкий монастырь, оплот старообрядчества, почти двадцать лет отказывавшийся принять новые книги и обряды патриарха Никона. Из пятисот человек монастырской братии лишь четырнадцать остались в живых - все остальные погибли лютой смертью. А через неделю неожиданно умер царь Алексей Михайлович Романов.
  В 1636 году на Соловецкие острова прибыл из Москвы молодой священник Никита Минин. Невзгоды мирской жизни вынудили его искать успокоения в прославленной северной обители, и, едва уговорив свою супругу постричься в одном из столичных монастырей, он отправился на Соловки.
  Местом своего подвижничества Никита избрал Троицкий скит на Анзерском острове, основанный старцем Елеазаром (? 1656). Скит этот был славен строгим уставом и суровым житием пустынников. На Анзере московский священник принял постриг и был наречен Никоном.
  С отеческой любовью Елеазар отнесся к новоначальному иноку, скоро ставшему одним из лучших его учеников. Никон старался во всем подражать подвижнику. Как и старец, он предавался "великому посту и воздержанию", занимался иконописью и резьбой по дереву. В июне 1638 года Елеазар и Никон отправились в Москву собирать деньги на строительство каменной скитской церкви.
  Но собранных денег было явно недостаточно для начала строительства. Поэтому Елеазар не спешил начинать работы, и деньги лежали без движения. Это злило Никона, заподозрившего своего наставника в сребролюбии. Подозрения переросли в открытую ссору, кончившуюся тем, что в 1639 году Никон бежал на рыбачьей лодке с Анзера на "большую землю", унося в сердце неизбывную ненависть к Соловкам.
  Никон бежал, а островная братия еще долго обсуждала видение, бывшее Елеазару: однажды во время литургии старец увидел огромного черного змия, обвившегося вокруг шеи Никона, и в ужасе воскликнул: "Великое зло Россия себе сего израсти!"[71]
  Прошли годы, инок Никон стал архимандритом столичного Новоспасского монастыря, родовой усыпальницы Романовых, и "собинным" другом царя Алексея Михайловича. В 1648 году по настоянию самодержца Никон был назначен митрополитом Великого Новгорода вместо еще живого митрополита Афония.
  Оскорбленный Афоний удалился на покой в Хутынский монастырь, где скончался в 1652 году. Чувствуя приближение смерти, он просил призвать на свое погребение не нового митрополита, а какого-нибудь другого архиерея, "ибо Никон - враг Божий".
  К Соловецкому монастырю, входившему в Новгородскую епархию, митрополит Никон испытывал стойкую неприязнь, старался всячески ущемить в правах и унизить прославленную обитель, издавна пользовавшуюся самоуправлением и обширными льготами. Так в 1650 году Никон особой грамотой к соловецкому настоятелю Илие приказал печь раздаточные просфоры (раздававшиеся богомольцам после литургии) не из дешевой ржаной муки, а из дорогой пшеничной.
  Это возмутило монастырскую братию: разве митрополит не знает, что ржаными просфорами Соловки кормят тысячи паломников, а из белой пшеничной муки пекут только просфоры для литургии? Иноки пытались возражать, но вынуждены были покориться - с огромными расходами и убытками обитель смогла выполнить приказ архиерея.
  А в 1651 году митрополит покусился на монастырское самоуправление: он добился привилегии "ведать судом и управою" над Соловками и не замедлил воспользоваться этим, начав вмешиваться во все дела обители.
  Но горшая беда пришла на острова весной 1652 года, когда Никон по государеву велению приехал в монастырь за мощами святого Филиппа (Колычева), московского митрополита, мужественного тираноборца, убиенного в 1569 году по велению царя Иоанна Грозного. Соловецкая братия с огромным риском и трудностями разыскала тело мученика и похоронила в обители, настоятелем которой Филипп был в 1548-1566 годах.
  От мощей совершались чудесные исцеления, прославившие монастырь и привлекавшие многочисленных паломников. И вот Никон забирает святыню в столицу! Ни угощение от царского имени, ни раздача ста рублей милостыни не могли утешить братию, со слезами провожавшую чудотворные мощи. Но митрополит увозил с Соловков не только святыню.
  На Соловках, в монастырской тюрьме, томился уроженец Салоник, инок Арсений Грек. Получив образование в Италии, Арсений изрядно поездил по свету, сменил несколько стран проживания и несколько вер: успел побывать и православным, и униатом, и католиком, и даже мусульманином.
  В январе 1649 Арсений приехал в Москву в свите иерусалимского патриарха Паисия. Но на Руси грек был уличен в вероотступничестве и "за многие ереси" сослан на Соловки. В монастырской тюрьме "Арсен" провел три года. Никон, приехавший за мощами святителя Филиппа, имел несчастие познакомиться с узником, очароваться его европейскою образованностью и забрать с собой в Москву.
  Пока Никон ездил на Север за чудотворными мощами, в столице скоропостижно скончался престарелый патриарх Иосиф. На освободившийся архипастырский престол царским изволением был назначен новгородский митрополит Никон.
  В 1653 году новый патриарх начал грандиозную церковную реформу: введение новых обрядов и "справу" русских богослужебных книг по греческим образцам. Возглавил книжную справу на московском Печатном дворе пресловутый Арсений Грек.
  Со слезами восприняли на Соловках известие о том, что вчерашний еретик и вероотступник "Арсен" ныне правит Божественные книги: "Братия, братия! Увы, увы! Горе, горе! Пала вера Христова, яко же и в прочих землях, в земле русской двема врагами Христовыми, Никоном и Арсеном"[72].
  Скорбь соловецких иноков была небезосновательна: "книжная справа", возглавляемая Арсением Греком, привела к порче и искажению богослужебных книг, о чем писал Каптерев: "Несомненно, что Арсений как иностранец-грек не настолько однако владел русским языком, чтобы постичь все его тонкости, понимать все его особенности и оттенки, уметь всегда подыскать нужное слово, нужный оборот речи, чтобы точно, ясно выразить ту или другую мысль, точно и верно по строю речи формулировать известное учение. Многое и, конечно, очень многое для Арсения как иностранца оставалось в русском языке непонятным и закрытым, почему его переводы, естественно, во многом отличались от старых, нередко уступали им в ясности, точности, в уместности того или другого выражения, казались иногда двусмысленными и соблазнительными"[73].
  Сам Арсений Грек и возглавляемая им "книжная справа" казались русским людям чем-то демоническим. Когда в 1654 году в Москве свирепствовала страшная моровая язва (чума), молва объясняла эпидемию тем, что "держит-де у себя патриарх ведомого еретика, старца Арсения, и во всем-де ему дал волю, и велел быть у справки печатных книг, и тот чернец многие книги перепортил"[74].
  Новые "перепорченные" богослужебные книги привезли на Соловки лишь в октябре 1657 года. Архимандрит Илия сложил их под замок в оружейную палату и указал продолжать службу по старым. Перед Пасхой 1658 года все священники подписали отказ от новых служебников.
  А 8 июля того же года отказ от новых книг был закреплен и в приговоре общего монастырского Собора: "Тех служебников не принять и по них не служить". Это был открытый протест против церковной реформы, продолжавшийся около двадцати лет. Но все эти годы соловецкая братия жила в относительном спокойствии: Москва не досаждала отдаленным островам.
  В 1659 году, по смерти архимандрита Илии, настоятелем монастыря по выбору братии стал старец Варфоломей. При нем в 1660 году на Соловки возвратился на покой оставивший настоятельство в подмосковном Саввино-Сторожевском монастыре архимандрит Никанор, царский духовник, соловецкий постриженик, многие годы исполнявший в обители должность книгохранителя.
  В 1666-1667 годах в столице проходили два церковных Собора, обычно объединяемых историками в один "большой Московский Собор". Он низложил реформатора Никона, но вместе с тем проклял старые церковные обряды и их приверженцев. На Собор были вызваны архимандриты Варфоломей и Никанор, причем Варфоломей счел за лучшее отказаться от старообрядчества и принести покаяние.
  Узнав об этом, соловецкая братия стала упорно ходатайствовать перед Москвою о смене настоятеля, прося поставить на это место Никанора. Но правительство только отчасти удовлетворило их просьбу: новым архимандритом был поставлен не Никанор, а Иосиф, начальник Соловецкого подворья в Москве. Он, как и Варфоломей, отрекся от старообрядчества на том же Соборе.
  Иосиф и Варфоломей прибыли на Соловки 14 сентября 1667 года, приведя с собою ладью, груженую бочками с вином, медом и пивом. Но братия отказалась принять нового настоятеля, заявив Иосифу: "Нам ты, архимандрит, не надобен!" Иноки арестовали Иосифа и Варфоломея, а бочки с хмельным разбили на пристани.
  А 21 сентября на Соловки вернулся архимандрит Никанор. В Москве под угрозой казни его вынудили покориться церковной реформе и насильно заставили надеть иноческий клобук нового образца.
  Однако, вернувшись на Соловки, Никанор принес перед братией покаяние за свое отступление от старообрядчества, был прощен и занял пост фактического настоятеля монастыря, став духовным руководителем братии.
  По прибытии Никанора чернецы и бельцы (послушники) написали царю челобитную, в которой подтвердили свой решительный отказ от новых книг и обрядов: "Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия, и Малыя, и Белыя России самодержец! Молим твою, великого государя, благочестивую державу и плачемся вси со слезами, помилуй нас, нищих своих богомольцев и сирот, не вели, государь, у нас предания и чину преподобных отец Зосимы и Савватия переменить! Повели, государь, нам быти в той же нашей старой вере, в которой отец твой государев и вси благоверные цари и великие князи и отцы наши скончались, и преподобные отцы Зосима и Савватий, и Герман, и Филипп митрополит и все святии отцы угодили Богу. Аще ли ты, великий государь наш, помазанник Божий, нам в прежней, святыми отцы преданней, в старой вере быти не благоволишь и книги переменити изволишь, милости у тебя, государя, просим: помилуй нас, не вели, государь, болщи того к нам учителей присылать напрасно. Понеже отнюдь не будем прежней своей православной веры переменить. И вели, государь, на нас свой царский меч прислать, и от сего мятежного жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие. А мы тебе, великому государю, не противны. Ей, государь, от всея души у тебя, великого государя, милости о сем просим и вси с покаянием и с восприятием на себя великого ангельского чину на той смертный час готовы"[75].
  Это был открытый вызов, и ответ не заставил себя долго ждать. 3 мая 1668 года царским указом на Соловки для покорения монастыря было послано стрелецкое войско под командованием стряпчего Игнатия Волохова. Началась восьмилетняя осада обители.
  Стрельцы попытались высадиться на островах 22 июня 1668 года, но обнаружилось, как позднее докладывал царю Волохов, что "Соловецкий монастырь заперт и по воротам, и по башням, и по стене пушки, и с мелким ружьем изготовлены".
  Попытка уговорить иноков сдаться ни к чему не привела, братия отказалась подчиняться царскому указу: "Великого государя не слушаем и по новым книгам служить не хотим". Ни к чему не привела и осада обители, поэтому летом 1672 года Волохов был сменен сотником московских стрельцов Климентом Иевлевым.
  Сотник действовал более жестко, сжег все хозяйственные постройки за пределами монастырской ограды, но штурмовать обитель не решился, поэтому в сентябре 1673 года Иевлева сменил третий военачальник - стольник и воевода Иван Мещеринов, получивший приказ взять обитель всеми доступными средствами под угрозой смертной казни.
  Воевода действовал энергично и продуманно, осада повелась по всем правилам военного искусства: под монастырские башни велись подкопы, ни днем, ни ночью не смолкала пушечная канонада, под гром которой стрельцы регулярно ходили на приступы.
  Но взять Соловецкую обитель, лучшую русскую крепость того времени, было не так-то просто: крепкие ворота, толстые стены, высокие башни, а на башнях - голландские пушки. Рассказывали, что "Никанор по башням ходит беспрестанно, и пушки кадит, и водою кропит, и им говорит: матушки-де мои галаночки, надежда-де у нас на вас, вы-де нас обороните"[76].
  Победу Мещеринову принесло предательство: 9 ноября 1675 года из монастыря в воеводский лагерь пробрался чернец Феоктист, не выдержавший длительной осады. Феоктист взялся провести отряд стрельцов потайным ходом внутрь обители.
  В ночь на 22 января 1676 года под покровом снежной бури отряд майора Степана Келина проник в обитель потайным ходом, выворотив ломами кирпичи в наспех замурованном окне в одной из башен. Перебив полусонных стражей, стрельцы открыли монастырские ворота. В обитель ворвалось царское войско во главе с воеводой.
  Начался ночной бой, неравный и скоротечный. После жестокой схватки у ворот озверевшие стрельцы разбежались по обители, врываясь в кельи и храмы, убивая всех, вооруженных и безоружных, старых и молодых, бельцов и иноков - всех, кто попадался на пути. Мещеринов, налюбовавшись на картину кровавого разорения, возвратился в лагерь.
  Старообрядческий писатель Семен Денисов в "Истории об ощах и страдальцах соловецких" подробно рассказывает о мученической гибели непокорных[77]. Первым воевода вызвал на допрос сотника Самко (Самуила) Васильева, организовавшего оборону обители. Сотник вызывал особую ненависть воеводы, ведь именно умелая оборона привела к большим потерям среди стрельцов.
  Мещеринов спросил Самуила: "Зачем ты противился самодержцу и посланное воинство отбивал от ограды?" На это сотник мужественно отвечал: "Не самодержцу я противился, но за отеческое благочестие, за святую обитель стоял мужественно!" Разъяренный воевода повелел до смерти избить Самуила, а бездыханное тело сбросить в монастырский ров.
  Вторым на страшный суд Мещеринова предстал архимандрит Никанор. За военным руководителем пришла очередь руководителя духовного. От старости и многолетних молитвенных подвигов Никанор сам не мог идти, поэтому воины привезли его к воеводе на маленьких саночках. Мещеринов начал допрос: "Скажи мне, Никанор, чего ради противились государю? Чего ради воинство в обитель не пускали, а когда хотели подойти, то оружием отбивали?"
  На это старец отвечал: "Самодержавному государю никогда не сопротивлялись и даже никогда не помышляли сопротивляться. Но поскольку новшества патриарха Никона не позволяют живущим в миру соблюдать апостольские и отеческие предания, то мы удалились от мира и поселились на этом морском острове. Вас же, пришедших растлить церковные уставы и разрушить спасительные обычаи, правильно не пустили".
  Смелый ответ разозлил Мещеринова, и он начал матерно ругать инока. На эту брань Никанор тихо отвечал: "Что величаешься, что превозносишься? Не боюсь тебя, ибо и душу самодержца имею в своей руке!" Это еще больше разъярило воеводу и, вскочив со стула, он стал избивать Никанора тростью, не стыдясь ни иноческого сана, ни почтенных седин архимандрита. Бил до тех пор, пока не выбил старцу зубы.
  Потом приказал воинам тащить Никанора за монастырскую ограду, кинуть в ров и стеречь, пока не умрет. С грубым хохотом и непристойными шутками стрельцы тащили за ноги беспомощного старика, голова которого билась о камни. Окровавленного страстотерпца в одной нательной сорочке швырнули в глубокий ров, где он мученически скончался от ран и лютого мороза.
  Один за другим представали перед Мещериновым оставшиеся в живых иноки и бельцы. Все короче и короче становились допросы. Твердость и мужество староверов побудили воеводу казнить всех без разбору: стрельцы рубили головы, вешали кого за шею, кого за ноги, а кого на острых крюках за ребра. Из нескольких сотен человек, сидевших в осаде, лишь четырнадцать иноков остались в живых - все остальные либо погибли при штурме, либо были казнены.
  За несколько дней Мещеринов разграбил обитель и нагрузил церковными драгоценностями целую ладью. Впоследствии он был уличен в хищении монастырского имущества, был предан суду и тюремному заключению. При обыске у него нашли громадную по тем временам сумму денег - 2312 рублей, множество книг, серебряную, оловянную и медную посуду, оружие, шубы и меха. Кроме различных ценностей, воевода присвоил себе "восмь котлов болших медных монастырских" и даже "часы железныя боевыя з гирями".
  По приказу Мещеринова Феоктист и несколько уцелевших иноков "подносили ему Ивану на многия праздники и на ево имянины из соборныя церкви окладныя иконы". Так воеводе удалось заполучить 18 икон в серебряных окладах с жемчугами и каменьями из монастырского собора. Из прочих монастырских церквей и келий Мещериновым было взято множество других икон и складней.
  Между тем в столице вечером 22 января царь неожиданно почувствовал сильное недомогание. Старообрядческий писатель диакон Феодор рассказывает об этом: "Наш московский царь Алексей Михайлович, прельщенный от Никона, еретика и отступника, при смерти своей позна неправду свою и законопреступление свое и отпадение от правые веры отеческия. И вопияше великим гласом, моляся новым преподобномучеником соловецким: 'О, господие мои! Послушайте мя и ослабите ми поне мало, да покаюся!' Предстоящий ту и седящии вопросиша его, глаголюще со ужасом: 'Кому ты, царь-государь, молишися прилежно и умилно? ' Он же сказа им: 'Яко приходят ко мне, - рече, - старцы Соловецкого монастыря и растирают вся кости моя и суставы тела моего пилами намелко, и не быти живу от них. Пошлите гонца скоро и велите войску отступить от монастыря их'. Бояре же пославше гонца скорого по повелению цареву"[78].
  Но было поздно: в Вологде царский посланец встретил воеводского гонца, мчавшегося в столицу с известием о покорении монастыря. А царь Алексей Михайлович умер 29 января 1676 года. По церковному календарю день его кончины был посвящен грядущему второму пришествию Христа и Его страшному суду.
  ГЛАВА VI ИОВ ИЗ РОДА ЛИХАЧА
  Среди подвижников, почитаемых Старообрядческой Церковью, особое место принадлежит Иову Льговскому. Свою верность "древлему благочестию" он засвидетельствовал не исповедническим подвигом и мученической смертью, а иноческим смирением и пустынническим житием. При жизни старец пользовался всеобищм почетом, но сейчас о нем помнят лишь историки.
  Основной источник сведений о жизни Иова Льговского - "Повесть и сказание вкратце о житии и подвигах и отчасти чудес исповедание преподобного отца нашего игумена и строителя Иова", написанная неким иконописцем Максимом[79]. "Повесть" известна в единственном списке, переданном в 1971 году старообрядческим епископом Иоасафом (Карповым) археографической экспедиции Московского государственного университета.
  Будущий подвижник родился в 1594 году в боярской семье и при крещении был наречен Иваном. Его отец - Тимофей Иванович Лихачев - служил при царском дворе. По преданию, род дворян Лихачевых происходил от литовского шляхтича Лиховца (Лиховского), выехавшего в 1426 году из Литвы на Русь и прозванного здесь Лихачом.
  Знаменитый историк и генеалог Николай Петрович Лихачев, летописец рода Лихачевых, установил, что Тимофей Иванович дослужился при царе Михаиле Федоровиче до звания степенного ключника (управляющего) Кормового двора, ведавшего приготовлением кушаний для царского стола, и "доставил возможность своим детям служить при дворе и достичь высоких чинов"[80].
  Родиной Иова "Повесть" называет "пределы града Волоколамска", то есть тогдашний Волоколамский уезд, включавший в себя часть нынешних Московской и Тверской областей. Вероятно, будущий подвижник родился в селе Ивановском Зубцовского уезда Тверской губернии, которым, как сообщает Н.П. Лихачев, потомки Тимофея Лихачева владели еще в XIX веке[81].
  Иван был "младым отроком", когда умерла его мать Ирина, и Тимофей Лихачев снова женился. От второго брака родились два сына: Алексей и Михаил. Сводный брат Иова - окольничий Алексей Тимофеевич Лихачев (? 1729) - прожил около ста лет, верой и правдой послужив нескольким царям.
  Мачеха любила Ваню и воспитывала его "во всяком благодеянии и вере, и чистоте". Она отдала пасынка обучаться грамоте, которую тот постиг быстрее сверстников, так что учитель дивился "разуму его и прилежанию".
  Молитва и чтение душеполезных книг сделались излюбленным занятием мальчика. Он стал размышлять о том, "как угодить Господу, и спасти душу свою, и уединиться, и устраниться мира сего суетного". В двенадцать лет Иван тайно покинул отчий дом, не пожелав жить "в волнении мирской красоты и богатства тленного". Вместе с каликами перехожими он отправился странствовать по Руси и обошел многие монастыри.
  Более всех обителей полюбилась юному богомольцу прославленная Троице-Сергиева лавра, где он и решил остаться. Помолившись у раки преподобного Сергия Радонежского, он слезно просил настоятеля лавры архимандрита Иоасафа принять его в число братии. Архимандрит, видя, что отрок благочестив и добродетелен, оставил его. Иван же прилежно трудился на всякой монастырской службе, оказывая послушание к старшим и усердие в молитве.
  Когда кровавое лихолетье Смутного времени захлестнуло Русь, иноземные войска, приведенные к Москве самозванцем Лжедмитрием II, осадили в сентябре 1608 года Сергиеву лавру. Вместе с братией и стрелецким гарнизоном послушник Иван пережил все тяготы 16-месячного "троицкого сидения". Возможно, он принимал непосредственное участие в обороне обители.
  После того, как неприятель отступил от монастырских стен, в лавру был назначен новый архимандрит - Дионисий, прославленный подвижник и многоученый книжник. Он полюбил Ивана, как сына, и, уступая его просьбам, постриг в монашество, назвав Иовом.
  Пробыв много лет в послушании у Дионисия, "без лености ревнуя стопам его последовать и житию его святому подражать", Иов просил учителя отпустить его из лавры для уединенного и безмолвного жительства. Настоятель согласился и благословил любимого ученика на поиски пустыни - тихого, незаселенного места.
  Обходя безлюдные леса и "топи блат", Иов обрел искомое прибежище на берегу озера Селигер, в месте, называемом Могилево (ныне деревня Могилево Осташковского р-на Тверской обл.). Здесь он поселился, выкопав в горе пещеру и разведя небольшой огород. Предаваясь молитве и труду, Иов жил в совершенном уединении, пока на его жилище не набрел купец, сбившийся с пути. Он со слезами просил отшельника указать дорогу в город и обещал в благодарность за помощь воздвигнуть на этом месте церковь в честь Пресвятой Богородицы.
  Купец выполнил свое обещание, пожертвовав на строительство сто рублей - сумму по тем временам значительную. Получив благословение новгородского митрополита, Иов начал строить деревянный храм во имя Успения Божьей Матери. Церковь дважды горела, но подвижник каждый раз восстанавливал ее и украшал иконами.
  К Иову стали сходиться иноки, ищущие пустыннического жития, и так образовался скит - небольшая, уединенная обитель. Для собравшейся братии Иов был примером смирения и послушания. В жаркий полдень он сам пас монастырский скот, отправляя пастухов на отдых. Он сам строил монахам кельи и сам клал печи, да такие, что "угару в зимнее время отнюдь не бывало".
  За праведное житие новгородский митрополит удостоил пустынника священнического сана. Но братия не оценила подвиги Иова. Иноки ненавидели его заплатанную, "многошвенную" одежду, гнушались его благотворительностью. Им казалось, что настоятель обрекает их на голодную смерть, раздавая хлеб сирым и убогим. Не желая пререкаться с недовольными, Иов тайно покинул обитель, не взяв ни пищи, ни одежды.
  После долгих скитаний он пришел на место, называемое Ракова пустынь (ныне деревня Раково Зубцовского р-на Тверской обл.). Поставив здесь крест и избушку, Иов предался самым суровым подвигам отшельничества, питаясь "вершием дубовым". Но и на сей раз люди прослышали о праведнике. И вновь к нему собрались иноки "от далечайших стран", и вновь образовалась обитель.
  На деньги благочестивых доброхотов в ней была построена церковь во имя Покрова Богородицы. Так возникла Покровская Ракова пустынь. И как прежде настоятель трудился на пользу братии: рубил дрова, молол жито, носил воду, стирал одежду для престарелых монахов, словом, служил всем, "яко истовый раб и пленник".
  Как-то, желая поклониться мощам святых московских чудотворцев, Иов отправился на богомолье в столицу. О славном подвижнике прослышал патриарх Филарет и пожелал с ним познакомиться. Он пригласил чернеца в свои хоромы, угостил обедом и расспросил о его житии. Рассказ Иова восхитил архипастыря. Он благословил пустынника "за толикий труд иночества" остаться в Москве и быть патриаршим келейником.
  Некоторое время Иов жил в столице, но, "не восхотев славы сей маловременной", тайно ушел в Могилевскую пустынь. Братия, прежде ненавидевшая его, примирилась со своим первым настоятелем. В этом удаленном скиту он жил до самой кончины патриарха Филарета в 1633 году. Лишь после этого Иов покинул Могилево и отправился на поиски нового места для уединенного жития. Такое место он нашел на Красных горах.
  Но и здесь Иов не смог укрыться от людей, желавших иметь его духовным отцом и учителем. Собравшаяся братия построила возле убежища праведника храм во имя святого Николы Чудотворца, отчего новая обитель прозвалась Никольской Красногорской пустынью (ныне деревня Никольская Пустынь Зубцовского р-на Тверской обл.).
  Когда в 1640 году скончался патриарх Иоасаф, царь Михаил Федорович пригласил Иова в Москву на Собор, созванный для выборов нового главы Русской Церкви. Был брошен жребий, павший на двух кандидатов: архимандрита Иосифа и старца Иова. Государь желал видеть патриархом Иова и всячески принуждал его принять святительский сан. Старец же "не восхотел пустыню оставить" и бежал из столицы на Красные горы, где мирно жил до восшествия на патриарший престол Никона.
  Когда Никон начал богослужебную реформу, Иов оказался в числе противников патриарха. В1654 году на Руси свирепствовала страшная моровая язва (чума). И старец отправился в паломничество в Киев "помолиться о нашедшем серпе немилостивом на русскую землю морового поветрия". Поклонившись мощам древних подвижников, почивающим в пещерах Киево-Печерской лавры, Иов вернулся в Никольскую обитель.
  Но жить здесь было небезопасно: Никон силой насаждал по всей Руси новые богослужебные обряды. "Повесть" говорит об этом образно: "Змий лукавый, отступник льстивый паки воздвигает бурю велию, на всю российскую землю мятеж, паче же на Церковь Божию". И снова пустынник с учениками отправляется в странствие.
  По верному замечанию историка В.Г. Дружинина, Иов "представлял из себя тип древнего отшельника, стремившегося провести остаток дней своих спокойно, в вере отцов. Он не пропагандировал своих убеждений; поэтому, боясь принуждений к перемене обрядов, он удалялся из одного монастыря в другой, ища мирного пустынного жития. Иов весьма походил на древнерусских пустынножителей, невольных колонизаторов страны, основателей обителей"[82].
  На южном рубеже Руси, на Льговских горах, обрел Иов новое место для "мирного пустынного жития". Было оно "угодно и красно ко вселению иноческого пребывания и к монастырскому строению полезно". Помолившись, монахи начали копать в горах пещеры, расчищать лес и засеивать поля. В новой обители были построены храм во имя святого великомученика Димитрия Солунского, большая трапезная палата и множество келий.
  Рядом с монастырем возникла слободка (ныне город Льгов Курской обл.), которую населили старообрядцы, бежавшие от преследования светских и духовных властей. От нападений крымских татар обитель и слободку защищал крепкий частокол с башнями и бойницами.
  В 1667 году Льговский монастырь успешно отразил набег татарского войска. В плен было взято более семидесяти крымчаков, которых отослали к царю Алексею Михайловичу. "Повесть" сообщает, что "великий государь, слышав таковое побеждение сопротивных от преподобного отца нашего, зело удивился, яко при его державе такое чудо бысть". Царь послал Иову шесть больших пушек, триста мушкетов, "пороховой казны и свинцу довольно" и даже четыре знамени "золотых, по атласу шитых".
  Впрочем, частокол и башни обороняли монастырь не только от татарских полчищ, но и от государевых войск. Все-таки для властей Иов был "раскольником и Церкви Божией противником". В 1672 году к обители подходил отряд московских стрельцов под командованием стольника Стефана Нащокина, посланный для розыска и поимки "беглых христиан"-староверов.
  Хотя разорения монастыря удалось чудом избежать, Иов понял, что и здесь небезопасно оставаться. В 1674 году он покинул Льговские горы и ушел на "славный, тихий Дон", к вольным казакам, которые крепко держались "древлего благочестия" и многажды приглашали старца к себе, "дабы шел до мест их и освятил грады их пришествием своим".
  Перед этим он в последний раз побывал в Москве и посетил в темнице опальную инокиню Феодору - прославленную боярыню Морозову. В "Житии" Морозовой рассказывается, как она, узнав, что Иов находится в столице, просила начальника тюремного караула: "Егда бех в дому моем, во едином от сел наших служаше некий священник, старый сый, и бяше милость наша к нему. Ныне лее слышах, яко зде он. Жаль ми его, старости ради! Аще есть твоя милость к нашему убожеству, повели, да призову его"[83].
  Начальник разрешил Иову прийти в темницу и причастить узницу. Встреча с боярыней так растрогала пустынника, что до самой смерти он не мог без слез вспоминать "великое страдание великой госпожи".
  На реке Чир, притоке Дона, старец основал свою последнюю обитель. Первоначально иноки, инокини и миряне жили вместе. Это не нравилось старцу, и он основал особую женскую обитель в двух верстах от мужской.
  В мужском монастыре Иов построил храм во имя Покрова Богородицы и украсил его "святыми иконами, и книгами, и ризами, и всею церковною красотою, яко же подобает". Но подвижник не успел освятить церковь: 9 мая (по другим данным - 27 февраля) 1681 года он скончался...
  Почувствовав приближение смерти, Иов призвал братию и обратился к ней с последним поучением: "Блюдите заповеди Божии, храните предание святых апостол и святых отец семи Соборов вселенских, и монастырский чин весь по преданию отеческому творите".
  Также заповедал, чтобы ученики через три года раскопали его могилу и, если обретут его тело нетленным, то пусть по-прежнему держатся "древлего благочестия", а если тело истлеет, то пусть не ходят "тем путем". Затем Иов пожелал принять схиму, причастился, трижды перекрестился и почил со словами: "В руки Твои, Господи, предаю дух мой".
  Весь Дон оплакал кончину праведника. А братия "со слезами и сокрушенным сердцем" похоронила своего наставника там, где он сам выбрал себе место, - в храме, близ правого клироса. И вскоре, как рассказывает "Повесть", от гробницы Иова стали совершаться многие чудеса: "слепым прозрение, глухим слышание, немым глаголание, бесным очищение и всяким недугам исцеление".
  В 1689 году кочевники-калмыки, которых царская власть использовал для борьбы с "раскольниками", зажгли степь, отчего погорел и Чирский монастырь. Когда разбежавшиеся монахи вернулись на пепелище, то с радостью обнаружили, что в сгоревшей дотла церкви осталась совершенно целой гробница Иова.
  Было решено вскрыть могилу и освидетельствовать мощи старца. И хотя прошло восемь лет со дня его кончины, тело Иова, схима и ризы обрелись совершенно целыми и чудесно благоухающими. Только не доставало одного пальца на руке и одного на ноге: "ибо свойственно есть земле свою часть взять".
  Спустя много лет, в 1731-1733 годах, по доношению Военной Коллегии Святейший Правительствующий Синод расследовал дело о "раскольниках старой веры святого Иова, мощи которого лежат нетленны на Чиру"[84].
  На Чир были посланы казаки и священники "для осмотра нетленных мощей". Местные атаманы "объявили" гробницу подвижника, которая была открыта, но "мощей нетленных не явилось, только лежали мощи сухие голые", то есть кости. Надо полагать, затем останки старца были сожжены: так обычно поступали власти со старообрядческими святынями в XVIII веке.
  Но память об Иове укрепляла казаков в верности старообрядчеству: три века Область Войска донского была оплотом "древлего благочестия". Не угасала на Дону и монашеская жизнь.
  Большевицкое расказачивание нанесло страшный урон донскому старообрядчеству, от которого оно не оправилось до сих пор. Многие священники и иноки были репрессированы, многие храмы закрыты, все монастыри разрушены. Последняя донская инокиня - столетняя схимница Еликонида - умерла в наши дни. С ее кончиной прервалась подвижническая традиция, основанная Иовом.
  ГЛАВА VII ВЕРУЙТЕ, ЛЮДИ, ПО-НАШЕМУ!
  Народное восстание - страшное бедствие, о котором А.С. Пушкин писал: "Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспогцадный". Московский стрелецкий мятеж 1682 года ужаснул современников, а спустя века вдохновил многих деятелей культуры. О нем хотел писать исторический роман И.С. Тургенев. Ему посвятил грандиозную оперу "Хованщина" М.П. Мусоргский. Один из эпизодов бунта запечатлел В.Т. Перов на картине "Никита Пустосвят".
  В июле 1645 года умер от "водяной болезни" царь Михаил Феодорович Романов, и на престол вступил его сын - юный Алексей Михайлович. В августе из Москвы в Лондон отправилось посольство, возглавляемое дворянином Герасимом Семеновичем Дохтуровым. Его целью было оповещение о воцарении нового государя и разведывание "всяких вестей" из области международной политики.
  Посещение Англии нашим посольством пришлось на период острого конфликта между королем Карлом I и парламентом. Дохтуров не был допущен к монарху и полгода оставался почетным гостем парламента и торговых компаний. В 1646 году посольство вернулось на Русь. И Дохтуров, как тогда было принято, описал свое путешествие в особом "статейном списке"[85].
  Из этого описания в Москве узнали об одной из причин противоборства между королем и парламентом: Карл I сочувствовал "папежской вере" (католичеству), а "думные люди" (парламентарии) поддерживали радикальных протестантов - пресвитериан и индепендентов. Монарх хотел "владеть всем королевством по своей воле", а члены парламента требовали, чтобы "ему веру держать одну с ними". Это противостояние вылилось в гражданскую войну, закончившуюся в 1649 году казнью Карла I. Новым правителем Англии - лордом-протектором - стал лидер радикальных протестантов Оливер Кромвель (1599-1658).
  В годы войны частыми и обычными были казни инаковерующих - католиков и умеренных протестантов, и русские послы отметили это. Осматривая знаменитый Лондонский мост, Дохтуров обратил внимание на воткнутые копья, "а на копьях многие человеческие головы". Эти головы, пишет посол, принадлежали людям, казненным "за веру, кои с королем вместе". Также он стал очевидцем сожжения собранных отовсюду икон и других реликвий "папежской веры" на улице Чипсайд, неподалеку от дома, где жили русские.
  Вряд ли Дохтуров и читатели его "статейного списка" могли предположить, что вскоре волна казней "за веру" захлестнет и Московское царство, а на улицах наших городов запылают костры из икон и книг, содержащих в себе "оказательства раскола".
  Начавшиеся в середине XVII столетия гонения на староверов были неоправданны и бессмысленны. За века преследований старообрядцы ни разу не оказали сопротивления властям, ни разу не поднялись с оружием в руках на защиту веры. Их протест всегда был пассивным. Староверы снимались с насиженных мест, уходили из городов и деревень в леса и степи, бежали за приделы Руси, но никогда не бунтовали против своего царя, к которому всегда испытывали искренние верноподданнические чувства.
  Если же старообрядцы и брались за оружие, как, например, во время восстания Пугачева, то не для защиты и утверждения старой веры, а для выражения недовольства деспотизмом власти, крепостным состоянием, областными управителями и чиновниками, стеснением свободы и тягостью податного состояния...
  После смерти Алексея Михайловича на престол вступил его сын Феодор Алексеевич. Он процарствовал шесть лет и умер 27 апреля 1682 года, не оставив наследника. В Кремле началась борьба за власть.
  Алексей Михайлович был дважды женат. Первой его супругой была Мария Ильинична из старинного рода Милославских. Она умерла в 1669 году, а через два года государь снова женился. Второй супругой самодержца стала Наталья Кирилловна из незнатного рода Нарышкиных. От первой жены царь имел нескольких детей, в том числе сыновей Феодора (1661-1682) и Иоанна (1666-1696) и дочь Софью (1657-1704). От второй жены - сына Петра (1672-1725) и двух дочерей.
  Милославские хотели, чтобы царем стал Иоанн Алексеевич. Нарышкины желали видеть на престоле малолетнего Петра Алексеевича. А царевна Софья, умная, властная и честолюбивая женщина, сама хотела править страной. Царевич Иоанн был болезненным и безвольным юношей, совершенно неспособным управлять государством. И бояре объявили новым правителем царевича Петра - крепкого, развитого мальчика.
  Софья поняла, что теперь ей уготована обычная безрадостная судьба царских дочерей - насильственный постриг и скучная жизнь в монастыре. Но она не хотела смиряться с этим, она мечтала о власти. Царевна решила захватить престол, призвав к восстанию царское войско - стрельцов.
  Стрельцы давно роптали, недовольные службой. Они уже не раз заявляли протесты по поводу своего непрерывно ухудшавшегося положения, имущественного и правового. При Алексее Михайловиче стрельцы потеряли ряд весьма существенных привилегий. Их обязали платить пошлины, оброки и налоги. Столь же сильное недовольство вызывали непорядки в выплате жалования, его сокращение с 10 до 6 рублей.
  Начальники войска, пятидесятники, сотники, пятисотники и полковники, злоупотребляли своим положением. Например, на полковника Семена Лукьяновича Грибоедова стрельцы жаловались правительству, что он им "налоги, и обиды, и всякие тесноты чинил", "бил их жестоким бои", "бил батоги ругательством", отобрал у них земли, "которые им отведены под дворы", и на тех землях "построил загородные огороды". На этих огородах Грибоедов заставлял "работать в неволю" не только стрельцов, но и их жен, и детей. Полковник посылал подчиненных "в деревни свои прудов копать, и плотин и мельниц делать, и лес чистить, и сена косить, и дров сечь". Кроме того, командир удерживал из жалования рядовых "многие деньги и хлеб"[86].
  Такое положение было во всех полках. Еще при жизни царя Феодора Алексеевича стрельцы выражали недовольство, подавая государю челобитные и собираясь на "круги", наподобие казачьих. На "кругах" они договаривались о выступлении против правительства и давали "обещание крепкое" - всем стоять заодно, а "кто в слове не постоит, и того казнию смертною казнить". Также стрельцы "написали роспись за своими руками - кольке на полковниках взять государевы казны"[87], то есть сколько взять с командиров за их притеснения и обиды.
  Пользуясь возмущением воинства, агенты Софьи распространяли слухи, что под властью Нарышкиных стрельцов ждут новые притеснения и лишения. Также поговаривали, что братья царицы Натальи Кирилловны - Иван и Афанасий - хотят извести царевича Иоанна и захватить власть.
  И вот 15 мая 1682 года по Москве разнесся слух, что Нарышкины убили царевича Иоанна. Под звон колоколов и бой барабанов стрелецкие полки со знаменами и оружием вступили в Кремль. С криками, что они идут выводить изменников и губителей царского рода, воины ворвались во дворец.
  Хотя царевич Иоанн был жив и невредим, стрельцы начали убивать родственников Натальи Кирилловны и сочувствовавших им бояр. В этот день был убит Афанасий Нарышкин. Его нашли в дворцовой церкви, под престолом. Воины вытащили его на паперть, рассекли и выбросили на площадь.
  На следующий день стрельцы опять пришли в Кремль, требуя выдать им Ивана Нарышкина, грозясь в противном случае перебить всех бояр. Не добившись своего, 17 мая воины снова явились ко дворцу с криками, чтобы им выдали брата царицы. Стало ясно: не убив Ивана, стрельцы не уйдут из Кремля.
  Тогда царевна Софья сказала Наталье Кирилловне: "Брату твоему не отбыть от стрельцов! Не погибать же нам всем за него!" Перепуганные бояре со слезами умоляли царицу выдать брата и тем избавить их от неминучей гибели.
  Делать было нечего. Нарышкина отвели во дворцовую церковь, исповедали, причастили и вывели к войску. Стрельцы поволокли его в застенок на пытки, потом вытащили на Красную площадь и рассекли на части.
  Закончилась расправа над "изменниками" тем, что 18 мая воины без оружия явились во дворец и просили царскую семью, чтобы Кирилла Полуехтовича Нарышкина - отца Натальи Кирилловны - постригли в иночество. Эта просьба была тотчас исполнена: старика постригли, нарекли Киприаном и незамедлительно отослали в далекий монастырь.
  После казней 15-17 мая Москва оказалась во власти восставших стрельцов. К ним примкнули солдаты так называемых "выборных" полков, пушкари и часть горожан - посадские люди и холопы.
  Правительству пришлось выслушать требования бунтовщиков: пусть на Руси будут два царя - "первый царь" Иоанн и "второй царь" Петр, а царевна Софья Алексеевна пусть будет их соправительницей. Власти уступили этим требованиям и назначили на 25 июня венчание на царство Иоанна и Петра.
  Спустя сто лет эти события так были описаны в знаменитой Энциклопедии Дидро и д'Аламбера: "Из-за наличия армии стрельцов правительство <в России> походило на турецкое, так как стрелецкое войско, подобно янычарам, иногда распоряжалось троном и вносило смуту в государство почти в той же мере, в какой его поддерживало. Стрельцов было 40 тыс. человек... Чтобы установить в России порядок, их следовало распустить. Это было совершенно необходимо, но столь же и опасно"[88].
  Софья спешила удовлетворить все требования стрельцов: раздавала им деньга, посулила вперед по 10 рублей на человека, пожаловала почетное звание "надворной пехоты". Начальником "надворной пехоты" был назначен известный воевода, князь Иван Андреевич Хованский. Он был ревностным старовером и не скрывал своих убеждений.
  История предоставила Хованскому уникальный шанс возглавить вооруженную старообрядческую оппозицию, стать славянским Кромвелем и новым правителем России. Но князь не воспользовался этим шансом, предпочтя решительным действиям многословные разговоры. Не зря современники прозвали его Тараруй - болтун, пустомеля, враль.
  Среди стрельцов было много староверов, поэтому в 1682 году Россия как никогда была близка к "старообрядческой контрреволюции". Это позволило историку А.П. Щапову утверждать, что стрельцы "замышляли основать старообрядческое государство или раскольническую демократию"[89]. Но этим замыслам не суждено было осуществиться.
  В те беспокойные дни многие старообрядцы думали, что, пользуясь слабостью властей и влиянием Хованского, можно уговорить Иоанна и Петра Примечание к старой вере, попранной при Алексее Михайловиче. Стрельцы и москвичи составили челобитную царям, прося восстановить по всей Руси "древлее благочестие" и устроить открытый спор о вере. Князь вызвался быть посредником между народом и царским двором.
  В день венчания на царство Хованский передал челобитную царевне Софье и патриарху Иоакиму. А 27 июня князь пришел к патриарху с представителями от войска и горожан для спора о вере. Прения эти, состоявшиеся без свидетелей, ни к чему не привели. Иоаким не был расположен к беседе, у него вообще не было собственного мнения по религиозным вопросам. Недаром он говорил: "Аз не знаю ни старыя веры, ни новыя, но еже что велят начальницы, то и готов творити и слушати их во всем"[90].
  Повторное собеседование было назначено на 5 июля. В этот день с раннего утра в Кремле стали собираться толпы москвичей. В Грановитую палату пришли царица Наталья Кирилловна, царевна Софья, патриарх Иоаким, духовенство и бояре. С крестом, Евангелием, образами Богородицы и Страшного Суда, с древними книгами и зажженными свечами пришли в палату староверы. Их возглавлял священник Никита Добрынин из Суздаля, прозванный врагами Пустосвятом. Началась знаменитая "пря о вере".
  Никита зачитал вопросы к никонианам. Иоаким сразу же заявил пришедшим:
  - Не вам подобает исправлять церковные дела. Вы должны повиноваться матери Святой Церкви и всем архиереям. Новые книги исправлены по грамматике, а вы грамматического разума не коснулись и не знаете, какую он содержит в себе силу!
  Но Никита ответил патриарху:
  - Мы пришли не о грамматике с тобой говорить, а о церковных догматах!
  Началось бурное обсуждение. Иоаким держался неуверенно, Софья подбадривала его и пылко вмешивалась в спор. Стали читать челобитную с обличениями нововведений патриарха Никона. Никониане молчали, им нечего было возразить. Тогда царевна воскликнула:
  - Если патриарх Никон - еретик, то и отец наш и брат такие же еретики стали? Выходит, что и нынешние цари - не цари, патриархи - не патриархи, архиереи - не архиереи. Мы такой хулы не хотим слышать, что отец наш и брат - еретики, мы пойдем все из царства вон!
  Тотчас бояре и князь Хованский запричитали:
  - Зачем царям-государям из царства вон идти? Мы рады за них головы свои положить!
  А среди староверов послышались насмешки:
  - Давно пора, государыня, вам в монастырь, полно царством-то мутить. Нам бы здоровы были цари-государи, а без вас пусто не будет!
  Софья обозлилась и велела прекратить спор. Было решено продолжить его 7 июля. Но старообрядцы считали себя победителями и оставляли палату с радостным кличем: "Победили! Победили! Веруйте, люди, по-нашему!"
  Но продолжение спора не состоялось. Софья подкупила воинство: командиры получили по 50-100 рублей (годовое жалование), некоторые были повышены в чинах, а рядовые получили вино и водку из царских погребов. Горе-вояки не устояли перед такими соблазнами и заявили о безразличии к вопросам веры: "Нам до старой веры дела нет, это дело патриарха и церковного Собора".
  Стрельцы схватили главного идеолога старообрядчества - Никиту Добрынина, которому еще вчера готовы были безоговорочно верить, и выдали властям. После пыток 11 июля священник был обезглавлен на Красной площади.
  Недолго прослужил при дворе Хованский. Царевна Софья считала его слишком опасным. В начале сентября 1682 года возле царского дворца в селе Коломенском было найдено подметное письмо. В нем говорилось: Иван Андреевич Хованский с сыном Андреем хотят убить царей Иоанна и Петра, "царский корень известь", поднять на Руси старообрядческий бунт, выбрать новым царем Ивана Хованского, а новыми архиереями таких, "которые бы старые книги любили"[91].
  Обвиненный в измене, князь был казнен вместе с сыном 17 сентября, в день именин царевны Софьи, в подмосковном селе Пушкине. По его имени стрелецкое восстание 1682 года принято называть Хованщиной.
  Это восстание было одним из сильнейших народных движений XVII века. Но оно окончилось неудачей. Самых решительных из стрельцов разослали из столицы по окраинным городам, некоторых казнили. Многие стрельцы, спасаясь от расправы, бежали из Москвы в разные стороны, переодеваясь в крестьянское платье. Правительство рассылало по городам грамоты о поимке беглых стрельцов - участников восстания, требовало их выдачи.
  Строгие меры были приняты против староверов. Согласно указу 1685 года, пресловутым "Двенадцати статьям", их предписывалось жечь в срубах за "хулу на Церковь" и распространение "мятежа"[92]. На Руси начались невиданные дотоле многовековые религиозные преследования.
  ГЛАВА VIII ВРЕМЯ СТРАДАНИЯ
  Боже, как могли мы истоптать лучшую часть своего племени? Как могли разваливать их часовенки, а сами спокойно молиться и быть в ладу с Господом? Урезать им языки и уши! И не признать своей вины до сих пор?.. Пока не выпросим у староверов прощения и не соединимся все снова - ой, не будет России добра!
  А.И. Солженицын
  Когда Великим постом 1653 года патриарх Никон рассылал по храмам Москвы "память" о введении новых церковных обрядов, протопоп Иоанн Неронов затворился в келье кремлевского Чудова монастыря и в течение седмицы предавался непрестанной молитве.
  В это время был ему глас от образа Спасова: "Время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!"[93] Это грозное пророчество на несколько веков определило ход всей старообрядческой истории - вплоть до недавнего времени староверы "неослабно страдали" от притеснения светских и духовных властей.
  Начало гонениям на старообрядцев положил сам патриарх, когда в том же году арестовал и отправил в ссылку "строптивых" протопопов Иоанна Неронова, Аввакума и Даниила. В следующем году Никон безжалостно расправился с другим своим противником - коломенским епископом Павлом.
  Так в середине XVII столетия началось гонение на староверов - "самоуничтожение русского корня, русского духа, русской целости" (А.И. Солженицын), продолжавшееся с незначительными перерывами до горбачевской "перестройки". Лучшие русские люди были признаны врагами государственной церкви и самого государства, заклеймены позорными прозвищами "раскольников", "еретиков" и "воров", а самое старообрядчество было объявлено "расколом".
  Эти гонения были неоправданны и совершенно бессмысленны. Ведь, как справедливо отмечает современный историк Е.В. Анисимов, "старообрядцы реально не угрожали царской власти. Не известно ни одного случая, чтобы старцы задумывали покушения на жизнь ненавистных царей и иерархов церкви, а отчаянные одиночки их бы совершали. Сопротивление старообрядцев почти всегда было пассивным"[94].
  Богословскую базу под гонения подвел "большой Московский Собор" 1666-1667 годов. Впервые Алексей Михайлович созвал русских епископов в столицу в феврале 1666 года на Собор, который должен был рассмотреть правомерность реформы Никона и решить судьбу старообрядческой оппозиции.
  На Соборе были допрошены наиболее известные апологеты старообрядчества, многих пришлось под стражей свозить из тюрем и ссылки. Некоторые принесли покаяние и покорились Собору. Но протопоп Аввакум, поп Лазарь и диакон Феодор отказались признать новые церковные книги и обряды.
  Одним Собором царь не ограничился. В феврале 1667 года он снова призвал в столицу архиереев. Им надлежало еще раз осудить старые обряды и старообрядцев, а заодно разобрать дело Никона, самовольно оставившего патриаршую кафедру. Для придания Собору "вселенского" масштаба на него пригласили греческое духовенство: александрийского патриарха Паисия и антиохийского патриарха Макария.
  Их главным советником стал грек Паисий Лигарид, митрополит палестинской Газы, доверенное лицо Алексея Михайловича. Другим консультантом и переводчиком был грек Дионисий, архимандрит афонского Иверского монастыря. Глазами этих двух явно пристрастных людей глядели заезжие архиереи на русские церковные дела, в которых совершенно не разбирались.
  Собор 1667 года лишил Никона патриаршества, а также предал анафеме старые обряды и их приверженцев. До сих пор грозным эхом отзывается над Русью это проклятие: "Аще ли же кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится Святой Восточной Церкви и сему Освященному Собору или начнет прекословити и противлятися нам, и мы такового противника данною нам властью... проклятию и анафеме предаем, яко еретика и непокорника... И аще пребудет во упрямстве своем до скончания своего, то да будет и по смерти отлучен, и часть его, и душа со Иудою предателем, и с распеншими Христа жидовы, и со Арием, и со прочими проклятыми еретиками. Железо, камении и древеса да разрушатся и да растлятся, а той да будет не разрушен и не растлен во веки веков. Аминь"[95].
  Собор осудил не только "раскольников", но и всех древнерусских святых, державшихся старых обрядов, обвинив их в "невежестве" и "безрассудстве": "Глупы были и не смыслили наши русские святые, не ученые люди были, чему им верить? Они грамоте не умели!"[96]
  Поэтому историк А.В. Карташев верно заметил, что иерархи "посадили на скамью подсудимых всю русскую московскую церковную историю, соборно осудили и отменили ее"[97]. Но, вспоминая о Соборе 1667 года, невольно задаешься вопросом: а судьи кто?
  Патриархи Паисий и Макарий прибыли в Москву еще в ноябре 1666 года - вопреки воле константинопольского патриарха Парфения, запретившего им вмешиваться ъ чужие дела. Когда Парфений узнал, что Паисий и Макарий ослушались его и все-таки выехали на Русь, то он созвал Собор греческих епископов, который лишил их патриарших престолов.
  Таким образом, Никона и старообрядцев судили не патриархи, а частные лица, выдававшие себя за таковых. Их советчики, Паисий и Дионисий, вообще оказались беспринципными авантюристами.
  Житие Паисия Лигарида похоже на средневековый плутовской роман. Будучи католическим миссионером, выучеником иезуитской коллегии св. Афанасия в Риме, он проповедовал униатство в Константинополе и Валахии. Тут с ним познакомился иерусалимский патриарх Паисий. Иезуит сумел войти в доверие к своему тезке, и патриарх рукоположил его в православные митрополиты города Газы. Однако Лигарид не поехал в Палестину, а отправился в далекую Москву, благочестивую, но неразборчивую. Здесь его никто не знал, и грек быстро стал при царском дворе важной персоной - "великим учителем и переводчиком".
  Таким же авантюристом был афонский архимандрит Дионисий. В Москву он прибыл по приглашению Никона и Алексея Михайловича для работы на Печатном дворе над новыми богослужебными книгами. И хотя Дионисий был заподозрен в тягчайших грехах (содомии и курении табака) он стал при дворе незаменимым человеком как переводчик. Именно его царь приставил к бывшим патриархам Паисию и Макарию. Но русские церковные дела мало волновали Дионисия. Его, как и Лигарида, интересовало только государево жалованье - ефимки[98] и соболя.
  Законодательную базу под гонения подвели "Двенадцать статей" царевны Софьи, изданные в 1685 году. Это был беспримерный по жестокости закон. Согласно ему старообрядческих старцев-проповедников надлежало казнить, сжигая в срубах, а пепел развеивать по ветру; простых староверов следовало бить кнутом, пытать, отрубать им правые руки, урезать уши и языки, отправлять в ссылку или сажать в тюрьму.
  Даже тех, кто только укрывал "раскольников" или знал об их местонахождении, но не донес властям, надлежало бить батогами и ссылать в монастыри. Все имущество староверов - дворы, поместья, вотчины, лавки, всякие промыслы и заводы - повелевалось отбирать в царскую казну.
  "Двенадцать статей" были составлены при непосредственном участии всероссийского патриарха Иоакима, что позволило историку В.О. Ключевскому утверждать: "Усиление карательных мер против старообрядцев нельзя ставить целиком на счет правительства царевны Софьи; то было профессиональное занятие церковных властей, в котором государственному управлению приходилось обыкновенно служить лишь карательным орудием"[99].
  Принятие "Двенадцати статей" привело к тому, что сотни тысяч русских, опасаясь преследований и казней, устремились на окраины страны, в непроходимые леса Севера и бескрайние степи Юга. Многие вообще покинули родину, ища убежища в Польше или Турции. А дворяне-староверы, боясь лишиться своих имений и вотчин, предпочли примкнуть к официальной Церкви. Так старообрядчество стало преимущественно простонародным движением - движением крестьян, купцов и мещан.
  Власти преследовали не только староверов, но даже книги и иконы, в которых находили доказательства раскола". Если, например, на иконе было изображено древнее двуперстное крестное знамение, то ее отбирали у владельцев, предварительно надпечатав сургучом, а затем либо уничтожали, либо зарисовывали. Представители власти так поступали даже в "просвещенном" XIX веке.
  "Святотатственное бесчиние" чиновников и полицейских при разорении старообрядческой моленной описывает Марк Александров, герой знаменитого рассказа Николая Семеновича Лескова "Запечатленный ангел": "Как они вошли, сейчас дверь на захлопку и прямо кинулись к образам. Одни лампады гасят, а другие со стен рвут иконы да на полу накладывают... Чиновники тем временем зажгли свечи и ну иконы печатать. Один печати накладывает, другие б описи пишут, а третьи буравами дыры сверлят, да на железный прут иконы как котелки нанизывают"[100]. Так власти боролись с "расколом", не щадя даже "редкое отеческое художество"!
  Подобным образом жандармы и чиновники поступали и со старинными богослужебными книгами, напечатанными до патриарха Никона. Если такие издания находили у кого-нибудь, то их отбирали и сжигали. Впрочем, иногда, выдрав "соблазнительные" листы, отдавали в бедные приходские церкви "для их скудости".
  В богатых монастырях и храмах старопечатные книги быстро заменялись новыми и сваливались в чуланы и подвалы. Староверы тайно выкупали их у монастырских казначеев и церковных старост. Если пропажа все-таки обнаруживалась, то начальству сообщалось, что книги от времени обратились в пыль, а "каковых названиев были эти старые книги, о том уведать невозможно, ибо за нетлением прочести их нельзя"[101].
  Лишь в XX веке будет оценена любовь староверов к древним книгам и иконам, признана огромная их заслуга в сохранении древнерусской культуры: "Старообрядцы, порвавшие с никонианской Церковью в XVII в. при Алексее Михайловиче, были большими консерваторами в искусстве. В своих скитах и церквах они сохранили много образцов иконописи, которые в противном случае могли безвозвратно погибнуть. Это большая объективная заслуга старообрядцев" (академик архитектуры А.В. Щусев) [102].
  Притеснения староверов ужесточились при императоре Петре I, который называл борьбу со старообрядчеством "равноапостольским" и "святым" делом. При этом государе "старообрядцы были поставлены за грань человеческого и гражданского сообщества"[103]. Им повелевалось записываться в казенные "переписные книги", платить тяжкий двойной налог и носить одежду особого покроя. Тех староверов, которые заслонялись от исполнения этих законов (а таковых было большинство), ждали пытки на дыбе "для изыскания истины", наказания кнутом и батогами, конфискация имущества, ссылка или казнь.
  В преследованиях старообрядцев Петру и его державным преемникам усердно помогали видные иерархи: рязанский митрополит Стефан (Яворский), санкт-петербургский архиепископ Феодосий (Яновский), холмогорский архиепископ Афанасий (Любимов) и особенно нижегородский епископ Питирим. В лице этих архиереев официальная Церковь благословляла и оправдывала бесчеловечные и поистине антихристианские гонения, ведь, как писал митрополит Стефан в книге "Камень веры": "Искус научает, что иного на еретиков врачевания несть, паче смерти".
  Анисимов справедливо замечает: "Законодательство о старообрядцах имело неуклонную тенденцию к ужесточению, что видно как по принятым законам конца XVII - первой половины XVIII в., так и по проекту Соборного уложения 1700-1703 гг. На старообрядцев, как на диких зверей, устраивались в лесах многолюдные облавы. Конец XVII - первая половина XVIII в. прошли под знаком - без преувеличения - тотального преследования старообрядцев. Своей бескомпромиссностью, жестокостью в многолетней борьбе с расколом официальная Церковь способствовала, в сущности, подлинному расколу русского общества, превращению его части в париев и одновременно к отторжению от официальной Церкви верующих народных масс, втайне симпатизировавших старообрядческим мученикам. Вместе с тем наступление на раскольников как врагов веры и государства вело к усилению фанатизма старообрядчества, к идейному застою, окрашенному эсхатологическими цветами ожидания конца света"[104].
  Действительно, многих староверов охватили эсхатологические предчувствия, многим казалось, что в мире воцарился антихрист и близок конец света. Сначала антихриста видели в патриархе Никоне, затем в царе Алексее Михайловиче и в его сыне Петре I. Последний более всех подходил на эту роль. Ведь Петр искренне любил все иностранное и ненавидел все русское (особенно - отеческую старину), он даже запретил носить народную одежду и бороды! Император открыто глумился над христианством, кощунственно устраивая "всешутейшие и всепьянейшие Соборы", что, впрочем, не помешало ему объявить себя главой государственной Церкви.
  Разве не о нем, не о Петре, писал апостол Павел: "Откроется человек беззаконию, сын погибели, противник, превозносящийся выше всего, глаголемого Богом или святынею, так что в Церкви Божией сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога" (2 Сол. 2,3-4). И многие старообрядцы, познав в императоре "сына погибели", покидали свои дома, бежали подальше от "антихриста" и его слуг, чиновников и священников, строили по лесам скиты один суровее, потаеннее другого, скрывались от мира. Девизом таких староверов стали слова апостола Иоанна: "Дети, последняя година!" (1Ин. 2,18).
  Государство преследовало беглецов, посылая для их розыска и поимки карательные команды. Часто, боясь попасть в руки присланных солдат, староверы решались на добровольную мученическую смерть в огне - самосожжение. Эпидемия массовых самосожжений (гарей), свирепствовавшая в России с конца XVII до начала XIX века, унесла десятки тысяч жизней[105].
  Проповедники "последней годины" утверждали, что после того как в мире чувственно (в лице патриарха или царя) или духовно (в виде "ереси Никона") воцарился антихрист, всякая благодать взята на небо, Святая Церковь бежала в пустыни, леса и горы, священство Христово прекратилось, а вместе с ним прекратились и церковные таинства.
  Историк С.А. Зеньковский верно назвал приверженцев этого учения "радикалами-пессимистами", "считавшими, что благодать Господня иссякла в Церкви и поэтому ни священство, ни таинство причастия не могут существовать в этом грешном мире"[106].
  Эти "радикалы-пессимисты" более известны под названием "беспоповцев". Решив устраивать свою духовную жизнь без попов (отсюда и название), они отказались от большинства таинств, сохранив как "нужнейшие" лишь крещение и исповедь, совершение которых доверили особо избранным мирянам - "наставникам".
  Вера в наступление "царства антихриста" делала ненужным супружество и чадородие, ведь в любой момент может свершиться конец света и "горе же беременным и кормящим сосцами в те дни!" (Мф. 24,19). Кроме того, на земле не осталось истинных священников, которые могли бы венчать браки. Поэтому проповедники призывали беспоповцев вести безбрачную, девственную жизнь и быть готовыми в любой момент пострадать за правую веру.
  Но проходили годы и десятилетия, а обещанное скорое светопреставление не наступало. И совершенное безбрачие не смогло привиться в беспоповстве, ибо оно возможно только в монастыре, в среде подвижников. Живущие же в миру стали жить блудно. Тогда некоторые наставники стали благословлять браки. Это привело к разделению беспоповцев на "брачных" и "безбрачных" - то есть признающих брак, благословленный простецом, и не признающих.
  "Радикалов-пессимистов" Зеньковский противопоставил "традиционалистам-оптимистам", "признававшим священство, полноту таинств и возможность нормальной христианской жизни на земле". Подтверждение своему учению эти староверы находили в посланиях апостола Павла, писавшего, что таинство причастия просуществует до второго пришествия Христова; "Всякий раз, когда вы едите Хлеб сей и Чашу сию пьете, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет" (1 Кор. 11, 26).
  Тот же апостол учил и о вечности священства Христова; "Сей же, как пребывающий вовек, имеет и священство непреходящее" (Евр. 7, 24). Последователи такого учения, "традиционалисты-оптимисты", не мыслившие полноценной христианской жизни без евхаристии, без священства, без попа, получили название "поповцев".
  Главным проповедником этого учения был протопоп Аввакум, настаивавший на необходимости священника в деле спасения и удивленно вопрошавший: "Как же миру быть без попов?" Аввакум и его последователи считали, что царство антихриста еще не наступило, а те исторические личности, которых некоторые признавали за "сыновей погибели", таковыми не являются. Они не "антихристы", а лишь предтечи грядущего антихриста.
  К концу XVII века поповцы стали испытывать острую нужду в духовенстве. Священники, еще до Никона поставленные благочестивыми епископами, постепенно умирали, а архиерея, который мог бы рукополагать для староверов новых попов, на Руси не было: святитель Павел Коломенский мученически погиб, не успев оставить преемника. В таком случае единственным источником священства для староверов становился епископат официальной Церкви, которую ревнители старины считали еретической.
  Однако церковные каноны позволяют принимать священство от еретиков. Например, Первый Вселенский Собор в 325 году повелел принимать "в своем сану" епископов и священников, рукоположенных в ереси Новата (правило 8). Позднее Церковь устами преподобного Феодора Студита (? 826) признала у еретиков-иконоборцев "высокий дар священства".
  Святой Феодор писал, что если клирик, рукоположенный епископом-иконоборцем, "сам не еретик, исповедует всю истину, соблюдает веру и правила неизменными, и уклоняющихся от того и другого отвергает, то нам нет никакого основания удаляться от него. Ибо таковой не подлежит осуждению" (Послание Стефану-чтецу и находящимся с ним) [107].
  Тому же учил и протопоп Аввакум: "Аще он, поп, проклинает никониан и службу их, и всею крепостию любит старину: по иужде, настоящего ради времени, да будет поп! Как же миру быть без попов? К тем церквам приходить" (Послание рабам Христовым)[108]. Аввакум также писал: "И я то помышляю: иной станет в попы те, а душою о старине той горит. Таковых по нужды приемлем" (Послание горемыкам миленьким)[109].
  Так, руководствуясь древними правилами и наставлениями своих учителей, староверы-поповцы стали принимать новообрядческих священников в Церковь.
  В XVIII-XIX веках жизнь таких священников, прозванных "беглыми попами" (ибо они "бежали" в старообрядчество от официальной Церкви), была подобна жизни и подвигу апостолов. Для окормления своей многочисленной паствы им приходилось тайно разъезжать по всей Руси, посещая приходы, зачастую удаленные друг от друга на сотни верст. Иногда священник одновременно венчал несколько пар, крестил нескольких младенцев и отпевал нескольких покойников.
  А старообрядческая литургия напоминала в те гонительные времена литургию первых христиан в катакомбах языческого Рима: священник, приехав на приход, совершал Божественную службу ночью, на дому у какого-нибудь благоговейного старовера, пользуясь переносной походной церковью.
  "Беглых попов" неустанно разыскивало правительство. Участь священника, попавшего в руки властей, была ужасна: его ожидали застенки Сыскного приказа или Тайной канцелярии. Вот один из многочисленных примеров - дело священника Якова Семенова (1720 год), в котором сохранилось мнение архиепископа Феодосия (Яновского): "Он, поп, в бытность в Москве, будучи в расколе, действовал по старопечатным книгам... И за такое его дерзновение, ежели не касается до него какое государственное дело, надлежит его с наказанием сослать в Соловецкий монастырь в земляную тюрьму для покаяния и быть ему до кончины жизни неисходно"[110]. То есть пожизненное заключение предусматривалось за одно служение по старым книгам!
  Безусловно, священника ожидала бы страшная земляная тюрьма, если б он не умер во время следствия. И Семенов был лишь одним из тысяч старообрядческих мучеников, погибших в эпоху гонений.
  ГЛАВА IX НЕСГИБАЕМАЯ ВЕТКА
  В конце XVII века безжалостные гонения со стороны светских и духовных властей вынуждали староверов оставлять обжитые места и искать религиозную свободу и церковную независимость либо на окраинах Руси - на Дону, в Поморье, на Урале и в Сибири, либо на чужбине.
  Спасаясь от притеснений, ревнители "древлего благочестия" бежали в земли, издавна враждебные Московии - в Польшу и Турцию. К началу XVIII столетия в Речи Посполитой, в Могилевском воеводстве, близ города Гомеля возник крупнейший духовный и культурный центр старообрядчества - Ветка. Ее признанным руководителем и наставником был священноинок[111] Феодосий.
  Он прожил долгую и удивительную жизнь. В священнический сан Феодосий был рукоположен патриархом Иосифом (? 1652), которого староверы почитают последним благоверным московским архипастырем. Феодосий смиренно служил в Никольском монастыре городка Рыльска (Курская обл.) до тех пор, пока в 1653 году патриарх Никон не приступил к своим реформам.
  Не желая служить по-новому, Феодосий ушел из обители. По преданию, он побывал в Москве, где посетил в темнице епископа Павла Коломенского и Каширского. В тюрьме Павел и Феодосий якобы имели продолжительную беседу об устройстве старообрядческих общин, независимых от патриаршей Церкви.
  Из Москвы священник ушел к казакам, на реку Северский Донец, где поселился в пустыни. Среди степной вольницы Феодосий пользовался всеобщим уважением: "Казаки его, старца, слушали и вельми почитали... за то, что он старец добрый и учительный человек"[112]. Многим казакам был он духовным отцом.
  Но в 1686 году Феодосий был пойман и доставлен к местным духовным властям, пытавшимся склонить старца к принятию реформ. И, как писал знаменитый старообрядческий начетчик Илларион Георгиевич Кабанов (Ксенос, 1819-1882), инок "после безуспешных увещаний послан к Москве, к патриарху Иоакиму, идеже много нудим бысть к приятию новопреданий, и не повинуся. И того ради отдан бысть в градский суд, и тамо много мучен и биен, и принуждаем бе"[113].
  За стойкую приверженность старой вере Феодосий был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, где пробыл в заточении несколько лет, "стражда за благочестие, упражнялся в молитвах и от уныния писаше книги"[114]. Чтобы вырваться из темницы, старец притворился примирившимся с новообрядцами и, получив некоторую свободу, бежал в Поморье. Оттуда он отправился на реку Керженец (Нижегородская обл.), где в непроходимых лесах укрывались от гонений тысячи староверов.
  Здесь Феодосий поселился около 1690 года, сначала в скиту Белмаш (Белбаж), затем в скиту Смольяны. В этой обители сохранялся довольный запас святого мира и запасные Святые Дары, освященные еще до патриарха Никона. За этими святынями в Смольяны приезжали старообрядцы со всей Руси. Пользуясь этим, Феодосий созывал в скиту Соборы и открыто проповедовал "древлее благочестие". Своей деятельностью он привлек внимание властей.
  В 1694 году царские войска разорили и сожгли Смольяны, а Феодосий вынужден был бежать в Калугу, где жило немало староверов. Здесь он нашел заброшенную церковь, в которой за ветхостью уже много лет не совершались богослужения, но храм не был разорен. В нем сохранился и иконостас времен Ивана Грозного, и престол с антиминсом[115], освященным еще при патриархе Иосифе.
  В Великий Четверток 1695 года Феодосий совершил в этой церкви литургию и освятил Запасные Дары. По замечанию писателя П.И. Мельникова (Андрея Печерского): "Все сделано было сообразно требованиям самых строгих ревнителей старого обряда. В дониконовской церкви, на дониконовском антиминсе, дониконовского рукоположения священник совершил литургию по старому Служебнику. Святость Даров, освященных Феодосием, была для всех несомненна. Даже самые беспоповцы просили у него совершенных им Даров"[116].
  Вскоре в Калугу из-за польского рубежа прибыл инок Нифонт с письмом от тамошних староверов, умолявших старца придти к ним.
  Первые старообрядческие поселения на русско-польской границе были основаны в 1685 году, когда туда переселились со своими прихожанами священники Козьма и Стефан.
  Отец Козьма служил в московской церкви Всех святых на Кулишках в Белом городе. Около 1678 года с двенадцатью семействами самых ревностных к "древлему благочестию" прихожан Козьма ушел на русско-польскую границу, в Стародубье. Как пишет Мельников: "Здесь у него был приятель, вероятно, один из сотников Стародубского полка, Гаврила Иванович. Снисходя к просьбе попа Козьмы, велел он курковскому атаману Ломаке поселить московских выходцев в местечке Понуровке"[117].
  В первый же год беженцы заселили еще четыре слободы, население которых особенно умножилось после поражения в 1682 году московского стрелецкого восстания. Тогда же в Стародубье пришел священник Стефан из городка Белева (Тульская обл.) со множеством старообрядцев из калужских и тульских краев.
  Когда в 1685 году правительство царевны Софьи Алексеевны издало "Двенадцать статей", стародубскому полковнику было приказано применить их против поселенцев. Тогда "священницы же Козьма и Стефан со своими чады совет положиша отъити в Польшу"[118].
  Перейдя польский рубеж, который был в пятнадцати верстах от их слобод, староверы нашли удобное место для поселения почти у самой русской границы. На пустынном острове реки Сож, недалеко от Гомеля они построили первую слободу, названную по имени речного острова Веткой. Также Веткой принято называть всю совокупность старообрядческих поселений в нынешней Гомельской области Белоруссии.
  Весть о том, что в польских землях старая вера "во ослабе", привлекала сюда новых беженцев. В кратчайшее время они заселили четырнадцать больших слобод. Паны Халецкий и Красильский, которым принадлежало это место, были рады переселенцам, отвели им пустовавшие дотоле земли и, получая за них хороший чинш (оброк), покровительствовали и защищали "москалей", сколь могли.
  Стефан и Козьма поселились в слободе Ветке. Но на новом месте между ними возникло разногласие: Козьма купил колокола "на позывание народное к службе", Стефан же не одобрил этого: "Мы не славитися семо забегохом, но от новин и гонений укрытися, и в тайных сокровищах сих цело и непорочно благочестие соблюсти древнее, а он глас издает, чтобы призвати на ся паки гонение"[119].
  Покинув Ветку, отец Стефан поселился в слободе Карпове, где и скончался. Отец Козьма сначала жил в Ветке, а потом в слободе Косецкой, где умер в 1690 году. По преданию Козьму отпевал священноинок Иоасаф.
  Этот Иоасаф был послушником и келейником Иова Льговского, который постриг Иоасафа во иночество, а затем ходатайствовал перед тверским и кашинским архиепископом Иоасафом (? 1676) о рукоположении своего любимого ученика в священнический сан. Архиепископ, тайно сочувствовавший староверам и имевший "дружество" с Иовом, уступил просьбам подвижника и рукоположил Иоасафа по дораскольным книгам.
  Некоторое время отец Иоасаф жил во Льговском монастыре при старце Иове. А в 1674 году, когда Иов переселился на Дон, ушел в Польшу, в слободу Вылев (Былев), отстоящую от Ветки в двадцати верстах. Но слобожане не приняли инока, считая его предателем "древлего благочестия", получившим священнический сан от еретика.
  Опечаленный Иоасаф возвратился на Русь и, как пишет церковный историк, рассказал игумену Досифею, уважаемому проповеднику старой веры, о своих злоключениях "и прошаше, да соблажнения ради народного не повелит ему священнодействовати. Досифей же, видя нужду в священстве, и внят о сем, помолився, и метну жребий, яко да тем показано будет от Бога, что ему сотворити, и паде жребий, еже бы священнодействовати Иоасафу. И тако известився, приим и благослови его священнодействовати"[120].
  Ободрившись, Иоасаф вернулся на Ветку и поселился "от Вылева по пути семь верст". Между тем местные жители наконец-то уверились в истинности сана Иоасафа, просили его жить близ их слободы и служить для них. "Иоасаф же бяше благонравен и легок во обычаи, не помяну их первыя досады, преклонися на прошение их, прииде"[121]. Сначала он жил в Вылеве, а потом переселился в Ветку, где решил устроить церковь и монастырь.
  Началось строительство, но Иоасаф не успел освятить храм: он умер в 1695 году. Слобожане, почитавшие старца святым, положили его останки "в самой церкви, над которыми и амбон но подобию гроба зделан"[122]. И в 1717 году "мощи его и одежда обретошася целы и нетленны, ничем же вредимы"[123]. Была написана икона Иоасафа, составлено его житие и служба ему, к сожалению, не дошедшие до нас.
  Отец Феодосий, прибыв на Ветку, увидел, что церковь, начатая Иоасафом, мала и не вмещает всех богомольцев, ибо население слобод значительно возросло. Тогда он велел распространить храм в длину и ширину и украсить старинным иконостасом из заброшенной калужской церкви.
  В ту пору старообрядчество испытывало великую нужду в священстве: попы, рукоположенные до Раскола, старели и умирали, а заменить их было некому, ведь у староверов не было епископа, который мог бы рукополагать новых священнослужителей. Для разрешения этой проблемы Феодосий, "собрав лик иночествующих пустынножителей и мирских, советова с ними соборне о приятии новохиротонисанных иереов по Никоне"[124].
  Собор постановил принимать в старообрядчество священников, иноков и мирян из официальной Церкви как еретиков второго чина, то есть через проклятие ересей и помазание святым миром. По преданию, Феодосию так советовал поступать сам святитель Павел Коломенский. Этого постановления Церковь придерживается и ныне.
  Но у староверов не хватало мира, употребляемого при крещении людей и освящении храмов. По церковным канонам, миро - сложное ароматическое вещество из оливкового масла, белого вина и благовонных трав, символизирующее благодать Святого Духа, - может варить и освящать только верховный епископ (патриарх или митрополит), которого у старообрядцев не было.
  Дораскольное миро кончалось, а нового взять было неоткуда. Тогда Феодосий разбавил деревянным маслом имевшееся у него старое миро, руководствуясь при этом древним правилом: "Аще скудство будет мира в Божественных крещениях, и церк-воосвящениях, и во иной сего погребе, обретающемуся малому миру примешати елей прощено есть, яко да сице умножившися удовлит исполнити освящение требующим то" (Книга Матфея Правильника)[125].
  Возможно, тогда же был составлен чин отречения от "никонианской ереси". Переходящий в старообрядчество проклинал тех, которые не крестятся двумя перстами "яко же и Христос", хулят древний трисоставный (восьмиконечный) крест и поклоняются четырехконечному "латинскому крыжу", "развратно" совершают крещение (не погружением в воду, а обливанием), бреют и стригут "постригали и бритвами" бороды и усы, едят в посты мясо и т. п.[126].
  Первыми священнослужителями, принятыми в Церковь вторым чином, стали священник Александр из Рыльска, родной брат Феодосия, и священник Григорий из Москвы. Вместе с ними осенью 1695 года Феодосий освятил расширенный храм во имя Покрова Богородицы на древнем антиминсе, привезенном когда-то отцу Иоасафу старицей Меланией, ученицей протопопа Аввакума.
  Так начался расцвет Ветки, на несколько десятилетий превратившейся в столицу старообрядчества. Здесь ежедневно совершалась литургия, отсюда по всей Руси рассылались Запасные Дары и миро. Население слобод увеличилось до сорока тысяч человек. Явились многолюдные монастыри, мужские и женские. Иноки переписывали богослужебные книги (у староверов тогда не было своих типографий) и писали иконы. Инокини ткали, шили золотом и изготовлялись лестовки (кожаные четки). Миряне занимались земледелием и торговлей.
  Во время вторжения Карла XII и измены гетмана Мазепы старообрядцы Ветки и Стародубья сами собрались и стали против врагов России. Они вели партизанскую войну, отбивая у неприятеля обозы и нападая на небольшие отряды. Несколько сот шведов было убито слобожанами, а пленные были представлены императору Петру I. Государь, хоть и не жаловал "раскольников", но оценил их услугу: простил беженцев, разрешил им Примечание в Стародубье, а Ветку повелел не трогать.
  Вскоре Феодосий "за немощь конечныя старости" оставил руководство общинными делами, препоручив их своему брату Александру. Но авторитет Феодосия по-прежнему оставался непререкаемым. Недаром Кабанов писал: "Бяше же священный отец Феодосий добрый страж, добрый пастырь стада Христова, священных канонов и святоотеческих преданий блюститель, мира церковного хранитель, новосечений и нелепых мудрований обличитель и искоренитель, в распрях и смущениях сущим примиритель, иночествующим предобрый наставник и искусный правитель и окормитель, не точию близ сущих окормляя, но и в далечайших странах писаньми своими посещая"[127].
  Незадолго до смерти Феодосию пришлось принять участие в обсуждении заблуждений священника Димитрия, диакона Александра и начетчика Тимофея Лысенина. Эти староверы с Керженца вводили новшества в церковные чины и уставы. Например, они признавали равносторонний четырехконечный крест ("греческий крест") истинным крестом Христовым и поклонялись ему, а также по-особому совершали каждение.
  Известие о новшествах довело Феодосия до "немалых слез", ведь в этом нестроении виделись предпосылки к новому расколу.
  В 1709 году старец вызвал на Ветку для увещевания Лысенина, который, однако, не принес покаяния и остался при своем мнении, за что ветковский Собор постановил не иметь с ним никакого общения.
  В1710 году на Ветке состоялся новый Собор, на который были вызваны священник Димитрий и диакон Александр - духовные дети Феодосия. Старец, упросив прекратить раздор, отпустил их с благословением. Он послал на Керженец грамоту о примирении, где, между прочим, писал: "Молю всех вас, приимите к себе моление и утешите мою старость до конца изнемогшую, от вашего разделения оскорбленную. Примиритеся между собою и пребудите в любви, якоже и прежде сего были"[128].
  Скончался Феодосий в глубокой старости в 1711 году. Все старообрядчество признало его святым угодником Божьим, тем более, что тело его явилось нетленным: "По преставлении же его обретошася мощи его целы и ничим же вредимы". Они были погребены возле Покровского храма, "вне церкви подле алтаря, над которыми каплица <часовня> сделана"[129]. К сожалению, останки Феодосия и прочих ветковских подвижников постигла печальная участь.
  В 1735 году, на Страстной неделе произошла так называемая "ветковская выгонка". По приказу императрицы Анны Иоанновны царские войска - пять полков под командованием полковника Якова Григорьевича Сытина - силой оружия выслали в Россию сорок тысяч "беглых раскольников". Слободы были опустошены, монастыри - сожжены, а храмы - разграблены. Но многие миряне и иноки успели разбежаться по окрестным лесам.
  Изгоняемые староверы пытались увезти с собой тела Иоасафа, Феодосия и его брата Александра. Но Сытин опередил верующих и, вскрыв гробницы, освидетельствовал мощи. Затем переложил их в новые гробы, запечатал полковой печатью и отправил в слободу Святскую. По именному указу императрицы останки были "непублично" сожжены близ Новгорода Северского, на речке Колоске, а пепел сброшен в воду.
  Спустя несколько лет после "выгонки" в разоренные селения стали возвращаться старообрядцы, и к 1740 году Ветка снова заселилась. Были основаны новые слободы, возобновлены старые и заложены новые монастыри. Вновь на Ветке явились прославленные подвижники и почитаемые мощи. Возродились традиции писания икон и книг.
  Упрямый русский характер восторжествовал! Пережив Речь Посполитую и Российскую империю, изведав несколько ужасных войн и разрушительную аварию на Чернобыльской АЭС, несгибаемая Ветка сохранилась до наших дней, хотя ее блестящая слава и неоспоримое величие остались в прошлом.
  ГЛАВА Х У РОГОЖСКОЙ ЗАСТАВЫ
  Духовным и административным центром русского старообрядчества является Рогожская слобода в Москве. Ныне здесь находятся резиденция всероссийского митрополита, Покровский и Рождественский соборы и знаменитое Рогожское кладбище.
  Преследования староверов несколько ослабли лишь в царствование Екатерины II, правительство которой было заинтересовано в поддержке старообрядческого купечества, обладавшего "великими промыслами и торгами". В 1762 году императрица издала манифест, приглашавший в Россию людей всех "наций", "кроме жидов", а также призывавший Примечание на родину всех русских беглецов[130]. Под беглецами подразумевались зарубежные староверы, прежде всего, жители богатых и многолюдных слобод Ветки.
  Этим "беглецам" были обещаны следующие льготы: разрешение не брить бороду, носить народную одежду, освобождение на шесть лет от всяких податей. За манифестом последовал ряд указов, улучшавших положение вообще всех старообрядцев и уравнявших их в правах с остальным населением империи. Были отменены законы Петра I о бородах, русской одежде и двойном налоге. Также было официально запрещено называть приверженцев церковной старины "раскольниками", вместо этого "хульного имени" вводился термин "старообрядцы".
  Впрочем, облегчение положения староверов не означало, что государство признало истинность их учения. Просто просвещенная царица считала, что старообрядцы имеют такое же право свободного вероисповедания, как и прочие ее подданные: новообрядцы, католики, лютеране, мусульмане или буддисты.
  Дарование некоторых свобод староверам должно было способствовать благоденствию их общин и благополучию России, что являлось главнейшей целью Екатерины, писавшей: "Я иных видов не имею, как наивящее благополучие и славу отечества; и иного не желаю, как благоденствия моих подданных, какого б они звания ни были"[131].
  Самодержице вторила официальная пропаганда, так объяснявшая государственную политику веротерпимости: "Как Всевышний Бог на земле терпит все веры, языки и исповедания, то и она <императрица> из тех же правил, сходствуя Его святой воле, и в сем поступает, желая только, чтоб между подданными ее всегда любовь и согласие царствовали"[132].
  И только в просвещенное царствование "матушки Екатерины" могло случиться доселе небывалое: в самой Москве, под носом высшего церковного и светского начальства, "раскольники" основали свой духовный и административный центр с благолепными храмами. Возник этот центр в связи со следующими трагическими обстоятельствами.
  В декабре 1770 года в Москве началась страшная эпидемия чумы, особенно усилившаяся в марте 1771 года. По рассказу очевидца, "народ умирал ежедневно тысячами; фурманщики или, как их тогда называли, 'мортусы' в масках и вощаных плащах, длинными крючьями таскали трупы из выморочных домов, другие поднимали на улице, клали на телегу и везли за город"[133].
  По распоряжению графа Г.Г. Орлова, направленного в Москву для организации борьбы с мором, все кладбища в черте города были закрыты. Умерших хоронили на погостах подмосковных деревень в братских могилах.
  В числе закрытых кладбищ оказались и два старообрядческих. Эти особые кладбища, известные с 1718 года, принадлежали староверам-поповцам. Одно (с часовней во имя Тихвинской иконы Божьей Матери) находилось у Серпуховской заставы, другое (с часовней во имя святителя Николы Чудотворца) - у Тверской заставы.
  По указу правительствующего Сената, вместо двух закрытых кладбищ поповцам была выделена земля для захоронения умерших в трех верстах от Рогожской заставы. Еще в начале XX века на Рогожском кладбище сохранялась общая чумная могила с замшелым обелиском. На нем можно было прочесть, что сие место отведено для погребения умерших от "моровой язвы". Тут же читалось стихотворное описание ужасов эпидемии, сочиненное безымянным поэтом и начинавшееся так:
  В числе множества удручающих смертных скорбей
  Моровая язва свирепее всех поедает людей,
  Не щадит она младенцев, ни юношей цветущих лет,
  И самым древним старцам от нее пощады нет.
  Сия величайшая в мире на человечество напасть
  Издревле ужаснее браней наводит собою страсть[134].
  При учреждении старообрядческого кладбища была выстроена маленькая деревянная часовня во имя святителя Николы. В 1776 году ее сменил более обширный каменный храм. А в 1791 году, с разрешения тогдашнего московского главнокомандующего князя А. А. Прозоровского, началась постройка большой "холодной" (неотапливаемой, летней) часовни во имя Покрова Богородицы, бывшей до сооружения храма Христа Спасителя самой обширной из всех московских церквей. По первоначальному проекту часовня должна была вмещать до трех тысяч богомольцев, иметь алтарные апсиды[135] и пять глав.
  О том, что староверы затеяли столь масштабное строительство, стало известно новгородскому и петербургскому митрополиту Гавриилу (Петрову). Митрополит пришел в ужас от подобной "дерзости" и подал императрице записку, в которой писал, что "лютые неприятели государству и государю" "начали строить церковь, превышающую пространством и огромностью Успенский собор, чтобы огромностью сего храма унижать первую в России Церковь в мыслях простого народа". Гавриил предлагал запретить строительство, а "начатую церковь обратить на другие цели, предписанные законом монархии для призрения бедных или для пользы общественной установления"[136].
  Прозоровскому пришлось оправдываться перед Екатериной и срочно приказать "выпуски для алтаря отломать, величины убавить и сделать план с одною главою и крестом". Этим объясняется некоторая несуразность архитектуры Покровского собора: гладкий и простой фасад, непропорционально маленькая глава и отсутствие алтарных апсид. Поэтому с внешней стороны храм напоминает огромный, но простой дом.
  Впрочем, как гласит старообрядческое предание, милостивая императрица соизволила пожертвовать московским староверам большое напрестольное Евангелие в серебряном окладе, которое благоговейно хранилось в алтаре Покровского храма.
  В 1804 году попечителю Рогожского кладбища, купцу Илье Фокичу Шевякову, удалось без осложнений построить "теплую" (отапливаемую, зимнюю) часовню во имя Рождества Христова. В этом храме регулярно собирались всероссийские Соборы духовенства и мирян, управлявшие Древлеправославной Церковью.
  Вокруг кладбища выросла Рогожская слобода. Кроме храмов здесь были больницы, богадельни, приюты для сирот, дома священников и пять женских монастырей. В первой половине XIX века этими обителями управляли настоятельницы Пульхерия, Александра, Девора, Маргарита и Мелания. Инокини и послушницы непрестанно читали Псалтырь за умерших, а также занимались рукоделием: вышивали шелками, золотом и бисером, плели пояса и лестовки[137], пряли лен и ткали холсты.
  Мать Пульхерия (в миру Пелагея Анисимовна Шелюкова), прожившая в Рогожской слободе без малого девяносто лет, была одной из влиятельнейших фигур в старообрядчестве. Без ее участия не решался ни один важный церковный вопрос. "Крепчайшая" в благочестии, прославленная подвижнической жизнью и начитанностью, она пользовалась среди староверов непререкаемым авторитетом. Считалось, что схимница Пульхерия, истомившая плоть тяжкими железными веригами, обладает даром прозорливости и пророчества. Сам московский митрополит Филарет (Дроздов, 1783-1867), могущественный иерарх Синодальной церкви, оказывал ей глубокое уважение.
  Для начальства над кладбищем и богадельнями была учреждена контора под управлением особых попечителей. Контора по своему усмотрению отправляла священников в отдаленные места для исправления треб. Священники возили с собой Запасные Дары, священное миро и святую воду. В лучшие годы на Рогожском кладбище служили 12 "беглых попов" и 4 диакона.
  Наиболее известным и авторитетным служителем Рогожского кладбища был Иоанн Матвеевич Ястребов (1770-1853). В1803 году отец Иоанн, благочестивый священник Владимирской епархии, уверившись в истинности старой веры, оставил Синодальную церковь и ушел в Рогожскую слободу. Здесь со своей супругой матушкой Евфимией он прожил пятьдесят лет.
  В 1812 году, когда Москву заняли французские войска, над старообрядческими храмами нависла угроза разорения. По преданию, отец Иоанн приказал закопать все ценности на кладбище. Свежие "могилы" были представлены французам как свидетельство начавшейся эпидемии. Захватчики побоялись раскапывать "чумные могилы" и покинули Рогожскую слободу, ничем не поживившись.
  Спасение церковных святынь доставило отцу Иоанну всероссийский почет и уважение. Зная об этом, митрополит Филарет неоднократно уговаривал почтенного священнослужителя Примечание в Синодальную церковь, но Иоанн Ястребов как истинный пастырь отказывался покинуть паству. Состарившись и одряхлев, священник не оставил службы в рогожских храмах, хотя сам уже не мог ходить и его возили в мягком кресле на колесиках.
  Формально храмы Рогожского кладбища считались часовнями без алтарей, поэтому в них служились только вечерни, утрени, полунощницы, часы и молебны, а также совершались венчания, крещения и исповеди. Умерших отпевали в Никольской часовне.
  Венчаний совершалось великое множество, особенно в мясоед перед масленицей. Из-за тогдашней "скудости священства" на Рогожское кладбище приезжали венчаться староверы не только со всей Москвы и губернии, но даже из других губерний, порой весьма удаленных.
  Иногда священники были вынуждены венчать сразу до пятнадцати пар - "гуськом", как тогда говорили. Для этого в Рождественской часовне хранилось 20 пар одинаковых бронзовых венцов. Для венчания богатых купеческих свадеб были устроены драгоценные серебряные венцы, вызолоченные, с бриллиантами и жемчугом. Крещения младенцев совершались в Рождественской часовне, для чего там находилось 46 купелей.
  Исповедь священники принимали в часовнях, а иногда у себя на дому. Для записи исповедников в кладбищенской конторе были заведены особые метрические книги. По ним можно судить о количестве рогожских прихожан. Например, в 1841 году у Иоанна Ястребова исповедовалось 922 души обоего пола, у других попов - от нескольких сотен до полутора тысяч. Говевшие и исповедовавшиеся причащались в часовнях Запасными Дарами. Для этого после службы часов четыре священника с потирами становились двое по клиросам, а двое у северных и южных диаконских дверей алтаря, и причащали каждый своих духовных детей.
  Раз в году, в Великий Четверток, тайно, дабы не навлечь гнева властей, священники служили литургию для освящения Запасных Даров, пользуясь переносной походной церковью древнего освящения.
  В 1813 году, по окончании войны с французами Москва была занята донскими казаками, большинство которых было староверами. За исправлением треб они обращались на Рогожское кладбище. В благодарность за духовную поддержку войсковой атаман граф Матвей Иванович Платов (1751-1818) - по преданию, сам бывший старообрядцем - оставляя столицу, по просьбе Иоанна Ястребова подарил кладбищу древнюю походную церковь, освященную во имя Пресвятой Троицы. Власти разрешили служить в ней литургии по большим праздникам[138].
  Эти службы, собиравшие тысячи богомольцев, в течение десяти лет совершались в часовнях истово и благочинно: "Перед древними иконами в драгоценных ризах, блистающих золотом и каменьями, зажигались пудовые свечи. Служба шла чинно, со всем соблюдением устава. На клироске пел по-старинному хороший хор певчих. Особенною торжественностью отличались на кладбище крестные ходы на воду в день Богоявления, Преполовения и др. Впереди шли с хоругвями избранные носильщики, все в кафтанах старого покроя. За ними следовали такие же избранные прихожане с иконами, потом священники в дорогих ризах, и все это чинно, в строгом порядке... Зрелище, до глубины сердца умилявшее истого старообрядца!"[139]
  О благолепии тогдашних богослужений свидетельствует богатство кладбищенской ризницы. В храмах и конторе хранились тысячи священнических фелоней из бархата, серебряной и золотой парчи, сотни епитрахилей, диаконских орарей и стихарей. До сих пор ризница Рогожского кладбища считается крупнейшим и ценнейшим в России собранием древних облачений и старинных тканей.
  Рогожские попечители, купцы-миллионщики, с неслыханной роскошью украсили часовни. Правительственный чиновник "по борьбе с расколом" Павел Иванович Мельников (1818-1883), более известный как выдающийся русский писатель Андрей Печерский, описывал убранство кладбищенских храмов: "Часовни были украшены великолепно. Иконы превосходного древнего письма - рублевские, строгановские и др., в богатых сребропозлащенных ризах с драгоценными камнями и жемчугом, серебряные паникадила и подсвечники с пудовыми свечами, богатые плащаницы, золоченые иконостасы, великолепная утварь - все свидетельствовало как об усердии, так и о богатстве рогожских прихожан"[140]. К сожалению, до наших дней сохранилось (и то частично) убранство только Покровского храма.
  Тот же автор сообщает, что "Рогожская библиотека была замечательна не столько по своей обширности, сколько по редкости находившихся в ней книг. Она была с особенною тщательностью собираема в тридцатых и сороковых годах <ХIХ века>. На приобретение редких рукописей и старопечатных книг в это время богачи денег не жалели"[141].
  Император Александр I, внук Екатерины И, обещавший править "по закону и по сердцу бабки нашей", не досаждал Рогожскому кладбищу. Только в конце своего царствования он поднял руку на московское старообрядчество.
  В январе 1823 года по доносу о "соблазнительных для православных богослужениях" был проведен обыск на кладбище, найдена и отобрана походная церковь, стоявшая в алтаре Рождественского храма, а сами часовни запечатаны. Только благодаря ходатайству рогожских попечителей А.Д. Шелапутина и В.Е. Соколова часовни вскоре были открыты, но походную церковь власти не возвратили. От попечителей взяли расписку в том, что впредь литургии не будут служиться. Но литургии все-таки совершались. Изредка и тайно их служили по ночам в присутствии немногих надежных людей в походных церквах в обителях матерей Пульхерии и Александры.
  Совершенно невыносимым положение Церкви сделалось при императоре Николае I, безудержном гонителе староверов. Правительственный указ от 10 мая 1827 года запретил старообрядческим священникам переезжать для исполнения духовных треб из одного уезда в другой, тем паче из губернии в губернию и определял "в случае же переездов поступать с ними, как с бродягами". Указом от 8 ноября того же года староверам повелевалось "отнюдь не принимать" новых "беглых попов". В январе 1836 года это определение было повторено с особенной силой.
  Священники, перешедшие в Церковь до издания запретительных указов, признавались "дозволенными". Но попы, присоединившиеся к Церкви после 1827 года, считались "незаконными". Травля "незаконного" духовенства приобрела всероссийские масштабы. За священниками охотились военные команды, полиция и архиереи.
  Новых попов было небезопасно принимать, а "дозволенные" умирали. К середине XIX века на Рогожском кладбище осталось только три "дозволенных" священника. Кроме того, здесь укрывались "незаконные" священнослужители: поп Федор Соловьев, афонский архимандрит Геронтий и священноинок Иларий.
  "Незаконных" попов и христиан, укрывавших их, ожидали наказания: тюрьма, ссылка или каторга. Вечным напоминанием о печальной судьбе инакомыслящих в царской России служил для жителей Рогожской слободы пресловутый Владимирский тракт (ныне шоссе Энтузиастов). По нему гнали на сибирскую каторгу шеренги арестантов. "Владимирка начинается за Рогожской заставой, и поколениями видели рогожские обыватели по нескольку раз в год эти ужасные шеренги, мимо их домов проходившие. Видели детьми впервые, а потом седыми стариками и старухами все ту же картину, слышали 'и стон, и цепей железных звон'"[142].
  Репрессии правительства Николая I привели к совершенному оскудению старообрядческого духовенства. Положение было крайне тяжелым. Перед староверами-поповцами обозначилась безрадостная перспектива превращения в вынужденных беспоповцев. Для Церкви жизненно необходимо было найти надежный и постоянный источник священства. Им мог стать только старообрядческий епископ!
  В январе 1832 года в Москве состоялся многолюдный всероссийский Собор. Проходил он не в Рождественской часовне, как водилось дотоле, а в кладбищенской конторе. На Собор съехались депутаты со всей Руси: уважаемые священники, благочестивые иноки и ревностные миряне. Иоанн Ястребов объявил собравшимся, что среди них присутствует достойный человек, имеющий сообщить великую тайну.
  - Он возвестит вам тайну сию. Он укажет средство отклонить навсегда затруднения в недостатке священников. Он даст нашему богоспасаемому обществу новую силу, крепость и жизнь. Вот он! Отверзите уши ваши и того послушайте!
  При сих словах священник вывел на середину собрания молодого купца Афония Козьмича Кочуева (1804-1865), известного проповедника и знатока церковных канонов. С редким красноречием описал Кочуев бедственное положение русских староверов, вызванное репрессиями и оскудением духовенства. Говорил он и о том, что единственный способ сохранить Церковь - учредить за границей епископскую кафедру и пригласить на нее достойного русского или греческого архиерея:
  - Непременно и неотложно надобно учредить архиерейство! Поискать надо, нет ли где на Востоке епископов, сохранивших "древлее благочестие". А если таких не сыщется, пригласить русских, если же не пойдут, то греческих и принять согласно правилам святых отец. Жительство же устроить непременно за границей, и лучше всего в Буковине, так как тамошние старообрядцы имеют привилегии от австрийских императоров.
  Предложение Кочуева было единодушно одобрено. И раньше поповцы совместно с беспоповцами пытались найти архиерея, верного "древлему благочестию", но безуспешно. Слова Кочуева вдохнули в них новые силы. Под покровом глубочайшей тайны начались новые поиски благочестивого епископа.
  ГЛАВА XI СТОЙТЕ В ИСТИННОЙ ВЕРЕ!
  В 1656 году по приказу патриарха Никона был тайно умерщвлен святитель Павел Коломенский, единственный русский архиерей, открыто выступивший на стороне староверов. Старообрядчество почти на 200 лет лишилась видимого епископата. Но все это время староверы искали пастыря, достойного возглавить их Церковь.
  Скорая и беспощадная расправа Никона с епископом Павлом испугала русских архиереев. Видя такую жестокость, епископы, большинство которых было недовольно нововведениями, не решились выступать против патриарха и церковной реформы. Ни один иерарх не отважился перейти на сторону староверов, хотя многие им сочувствовали, сами служили по-старому и не запрещали этого в своих епархиях.
  Архидиакон Павел Алеппский свидетельствовал, что русские епископы "безмолвствовали, думая про себя: мы не станем переменять наши книги и обряды, которые приняли исстари. Но у них не было мужества сказать это громко, так как боялись противостать гневу патриарха, будучи свидетелями того, как он низверг Павла Коломенского"[143].
  Пожалуй, наиболее близок к старообрядчеству был епископ вятский и великопермский Александр (1603-1678), большой книголюб и книгочей. Многие годы он был игуменом Николо-Коряжемского монастыря (Архангельская обл.). В 1655 году Александр стал епископом коломенским и каширским вместо сосланного святителя Павла. А в 1657 году его перевели во вновь образованную Вятскую епархию.
  Александр был последовательным противником патриаршей реформы. Его перу принадлежит несколько сочинений против Никона и в защиту древнего церковного предания. На Соборе 1666 года епископа обвинили в том, что он письменно осуждал "новопечатных книг праведное напечатание и иных чинов церковных благоустроение". Александр был допрошен и прощен, хотя "не отрекся писания своего".
  Писатель диакон Феодор рассказывает, что Александр, вернувшись с Собора на Вятку, "разуме все коварство и неправду сборища их погибельного. И, приехав в свою область, не служаше по-новому и сельским попам всем запрещаше". Об этом священники донесли царю. Архиерей не стал дожидаться, пока государев гнев обрушиться на его голову. В 1674 году он "отрекся ново-закония", оставил епископскую кафедру и удалился в Николо-Коряжемскую обитель. Александр был уже стар, болен и не имел сил для борьбы с реформаторами. В монастыре он принял схиму и через четыре года тихо скончался, "каяся до смерти о прежнем своем поползновении"[144].
  Со смертью епископа Александра на Руси не осталось ни одного архиерея, открыто сочувствующего староверам. Церковь временно осталась без видимых епископов. Но старообрядцы, не теряли надежды, что когда-нибудь найдут и примут к себе достойного епископа.
  Только свое общество староверы-поповцы считали истинной Церковью. Новообрядцев и беспоповцев они признавали еретиками. Древние правила разделяют еретиков на три чина (подцерковники, раскольники и собственно еретики) и устанавливают для каждого чина особые правила приема в Церковь. Священники и миряне-никониане были объявлены раскольниками и принимались в старообрядчество через проклятие ересей и помазание святым миром, конечно, если были правильно крещены.
  Древнерусская Церковь, как и Греческая, признавала только один способ крещения - через трехкратное полное погружение. Обливание по обычаю Католической и Лютеранской Церквей совершенно не признавалось. Поэтому русские перекрещивали иноземцев-"обливанцев"[145], желающих поступить на службу к царю, "в православную веру нашу греческого закона, в державу нашу Московского государства и всея Великия Руси".
  Перекрещивали не только немцев, скандинавов и поляков, но и "белорусцев" - выходцев с Западной Руси (украинцев и белорусов). В 1621 году московский патриарх Филарет (Романов) определил заново крестить тех "белорусцев", которые не смогут доказать, что крещены в три погружения. Но при царе Алексее Михайловиче эти строгие правила были отменены. В Москву приехало множество западнорусских монахов, принявших самое деятельное участие в церковной реформе.
  В конце XVII - начале XVIII века большинство русских епископских кафедр было занято учеными "белорусцами". Местоблюстителем патриаршего престола и рязанским митрополитом стал украинец Стефан (Яворский), ростовским митрополитом - украинец Димитрий (Туптало), сибирским митрополитом - украинец Филофей (Лещинский), новгородским архиепископом - украинец Феофан (Прокопович), тверским архиепископом - украинец Феофилакт (Лопатинский), санкт-петербургским архиепископом - белорус Феодосий (Яновский).
  Естественно, староверы, считавшие себя наследниками традиций Древнерусской Церкви, не признавали крещение иерархов-"обливанцев" и не принимали попов, поставленных ими.
  Старообрядцы очень осторожно и внимательно относились к священнику, желавшему перейти к ним. Тщательно исследовали не только его жизнь, но и вызнавали, как он крещен и как крещен епископ, рукоположивший его. Если поп был достоин, то его отправляли в один из старообрядческих центров для "исправы" (принятия от ереси) и обучения богослужению по древним книгам.
  В конце XVII века крупный старообрядческий центр (скиты и поселения) возник в лесах на реке Керженец (Нижегородская обл.). По имени этой реки староверы получили прозвище "кержаков", доселе употребляемое в просторечье.
  В это же время переселенцы, покинувшие Россию, основали монастыри и слободы в Польше, на реке Ветке (ныне Гомельская обл. Белоруссии). Заграничная Ветка, свободная от притеснений русской гражданской и духовной власти, надолго сделалась важнейшим центром поповского старообрядчества Знаменито было и соседнее с Веткой Стародубье (Брянская обл.), также заселенное поповцами.
  При императрице Екатерине II основываются многочисленные монастыри на реке Иргиз (Саратовская обл.) и Рогожское кладбище в Москве. Именно Первопрестольная столица становится главным духовным и административным центром Древлеправославной Церкви. Здесь принимали и "исправляли" попов, отсюда их рассылали по всему свету.
  Здесь же священники находили последнее пристанище. На Рогожском кладбище было особое место для их погребения, отмеченное памятным крестом. Надпись на нем гласила: "Сей Крест Господень поставлен в память почивающим здесь своими телесами священнослужителям... Они всегда страхом внешнего гонения поражались и внутренним лишением благочестивого епископства утомлялись. Вечность христопреданного священства от разных напастей на законность оного непрестанно защищали и в таковом лютом треволнении яко великодушные пловцы и без кормчего спасали от потопления корабль церковный"[146].
  С Рогожского кладбища по всей России расходились загадочные письма: "Мы нашли соль, да сырую, просушили на рогожке и ссыпали в сусек". Это означало: староверы нашли достойного священника ("соль земли") из официальной Церкви ("сырую"), совершили над ним "исправу" на Рогожском кладбище ("просушили на рогожке") и поместили при часовне ("ссыпали в сусек").
  Но конспирация мало помогала. Попов часто ловили и наказывали. В первой половине XVIII века старообрядческого священника могли подвергнуть пыткам на дыбе, отправить на пожизненную каторгу или навечно заточить в темницу.
  Нужда в священстве была у староверов постоянной и повсеместной. В Российской империи жило несколько миллионов поповцев, попов же были даже не сотни, а десятки. Поэтому к храмам, где служили старообрядческие священники, для исповеди и причастия за сотни верст приходили тысячи богомольцев.
  Некоторые за неимением попов вынуждены были сами крестить детей и вступать в невенчанные браки "по благословению родителей". Немногие имели возможность лишь потом, имея детей, а часто и внуков, в старости, чуть ли не перед смертью, улучить священника для церковного венчания.
  Постоянная нехватка попов и неизбывный страх лишиться их вынуждали староверов искать надежный и постоянный источник священства - благочестивого старообрядческого архиерея.
  Поиски епископов начались еще в XVIII веке. В них приняли участие не только поповцы (прежде всего с Ветки), но и беспоповцы. Премудрый Андрей Денисов (1674-1730), настоятель знаменитой беспоповской Выговской пустыни в Поморье, отправил на поиски архиерея сначала некоего Леонтия Федосеева, а затем ученого старца Михаила Вышатина. Но эти искания не увенчались успехом.
  Отправляясь на поиски епископа, староверы ставили перед собой две задачи. Первая задача (так сказать, программа минимум) заключалась в том, чтобы найти на Востоке благочестивого епископа (желательно грека) и уговорить его присоединиться к Святой Церкви.
  И такой архиерей был найден в 1731 году, правда, не на Востоке, а в самой Москве, в синодальной тюрьме. Им оказался владыка Епифаний (? 1735), уроженец Киева, поставленный в епископы молдавским митрополитом Георгием в городе Яссы (ныне Румыния).
  Поскольку тогдашние законы запрещали россиянам принимать духовные звания за границей, Епифаний, как только оказался на родине, был схвачен и посажен в тюрьму. Здесь с ним и познакомились богатые старообрядцы, раздававшие милостыню узникам. Они уговорили Епифания присоединиться к Церкви и помогли ему в 1733 году бежать на Ветку.
  Однако появление долгожданного епископа было весьма сдержанно встречно староверами. Ведь Епифаний был украинцем, следовательно, мог оказаться "обливанцем". Но известие, что на Ветке появился "раскольничий" архиерей, вызвало сильнейший гнев российского правительства. В 1735 году царские войска перешли русско-польскую границу, вторглись на Ветку, разорили тамошние монастыри и арестовали Епифания. Архиерей был увезен в Киев и вновь заточен в темницу, где скончался.
  Другим старообрядческим епископом середины XVIII века был владыка Феодосий. Он, как и Епифаний, не оставил следа в церковной истории. Казак, природный старовер, Феодосий был посвящен в епископы для гребенских казаков-старообрядцев, живших на Кубани, в ту пору принадлежавшей Крымскому ханству - вассалу Оттоманской империи. Его рукоположил по просьбе казаков и по настоянию властей греческий архиепископ Гедеон Крымский. Умер Феодосий, не оставив преемника.
  Вторая задача поисков епископа (программа максимум) заключалось в том, чтобы найти на Востоке православную страну, где в неприкосновенности сохранилось "древлее благочестие" и Церковь. В XVIII веке слухи о таких благословенных землях достигали староверов. Одни говорили, что истинная Церковь процветает в Опоньском царстве (в Японии), что стоит на море-океане. Другие утверждали, что служба по старому обряду совершается в храмах Камбайско-Бел овод ского царства (где-то в Центральной Азии).
  Эти благочестивые сказания сродни средневековым западноевропейским преданиям о государстве пресвитера Иоанна - христианской стране, расположенной где-то далеко на востоке. В основе европейских и русских легенд лежат неточные сведения о древних общинах христиан-сирийцев на юге Индии (т. н. "христиане апостола Фомы").
  Иногда на Руси появлялись люди, якобы побывавшие в Опоньском царстве или Беловодье. Иногда оттуда приходили письма, живописующие торжество истинной веры, благолепие храмов и истовость служения православных патриархов и епископов. А в конце XIX века по России разъезжал Антон Пикульский - сын коллежского асессора из Великого Новгорода, выдававший себя за "архиепископа Аркадия".
  Пикульский уверял староверов, что был рукоположен в городе Левеке, столице Камбайско-Беловодского царства, патриархом Мелетием при царе-короле Григории Владимировиче. Но "архиепископ Аркадий" не сумел приобрести приверженцев и остался анекдотической фигурой в истории "древлего благочестия"[147].
  Пикульский был не первым самозванцем, смущавшим староверов. В 1749 году в Стародубье объявился иеродиакон Амвросий из подмосковного Новоиерусалимского Воскресенского монастыря, выдававший себя то за священноинока Афиногена, то за епископа Луку, якобы находившегося при особе низложенного малолетнего императора Иоанна Антоновича.
  Самозванец был разоблачен, в 1753 году бежал в Польшу, перешел в католичество, поступил на военную службу и даже женился. Скоро о нем все забыли, кроме другого авантюриста - иеромонаха Анфима, получившего от Амвросия "епископскую хиротонию". Анфиму повезло меньше, чем его самозванному предшественнику: в 1757 году казаки утопили его в Днестре.
  Некоторые староверы, разочарованные и утомленные безрезультатными поисками епископов, стали поговаривать о том, что надобно идти на компромисс со светскими и духовными властями и просить себе епископа и священников от Синодальной церкви.
  В 1799 году несколько купцов, прихожан Рогожского кладбища, подали прошение московскому митрополиту Платону (Левшину, 1737-1812) о дозволении получать попов от официальной Церкви. При этом старообрядцы ставили Платону особые условия.
  Прежде всего они просили, чтобы Синод снял проклятия, наложенные на старые обряды. Они также хотели, чтобы их храмы освящались по старопечатным книгам, чтобы непременно по этим книгам рукополагались их священники. Еще они просили, чтобы их духовенство не требовали на общее моление с никонианами.
  Митрополит Платон согласился удовлетворить просьбу купцов, но с добавлением своих условий. Он потребовал, чтобы никто из новообрядцев не мог присоединяться к новой Церкви и не смел принимать в ней причастие ("разве то в крайней нужде, в смертном случае").
  Платон был уверен, что в старых книгах находятся "погрешности от нерадения и невежества", поэтому пренебрежительно относился к новообразованной Церкви, как к сборищу полуграмотных мужиков. Он не считал ее полноценной Церковью, а ее таинства - действительными.
  Впрочем, митрополит уже не мог презрительно именовать членов этой Церкви "раскольниками". Поэтому он назвал их "единоверцами", не считая вполне православными. Так возникло единоверие (Единоверческая или Новоблагословенная Церковь).
  В начале XX века публицист-старовер В.Г. Сенатов заметил: "Старообрядчество есть глупость, которую нужно выводить - вот тайная, психически верная и исторически ужасная мысль, которою руководствовался митрополит Платон при утверждении единоверия... Благодаря этому история единоверия представляет собою историю сидения на двух постоянно раздвигающихся стульях"[148].
  Император Павел I подписал правила учреждения единоверия 27 октября 1800 года. А в следующем году в Москве на берегу Яузы был построен первый единоверческий храм - деревянная церковь Введения Пресвятой Богородицы. В 1829 году ее перестроили в камне. Рядом в 1819 году был воздвигнут величественный храм Живоначальной Троицы. Здесь же находились единоверческая типография, приходское училище и богадельня.
  Синодский епископат презрительно называл единоверие "переходною ступенью от раскола к православию" и "церковною болезнью". А старообрядцы сторонились его, как ловушки. В начале XIX века к единоверию присоединилась незначительная часть староверов.
  Число единоверцев увеличилось только при Николае I, когда старообрядцев стали насильно присоединять к Синодальной церкви. При этом императоре поповцы оказались в безвыходном положении: из-за правительственных репрессий их священство, и без того немногочисленное, исчезало буквально на глазах. Само существование Церкви оказалось под вопросом.
  На Рогожском кладбище заговорили о переходе в единоверие, начались ссоры и споры. Конец им положил священник Иоанн Ястребов. В 1837 году он предложил москвичам совершить торжественное богослужение в Рождественском храме и после него на общем Соборе принять окончательное решение относительно единоверия.
  С вечера храм заполнил молящийся люд - началось всенощное бдение. Сгущались сумерки, внутренность величественной часовни тонула в темноте, только рубиново и зелено мерцали лампады, только жарко и желто горели нестройные ряды и пучки свеч. Отец Иоанн горячо молился, прося Бога явить ему будущее старой веры. Предание гласит: в молитве священнику было чудесно открыто будущее, он узнал, что вскоре Церковь вновь обретет епископство.
  После утреннего богослужения вокруг Рождественской часовни торжественно прошел крестный ход. На амвоне у царских врат был поставлен аналой с крестом и Евангелием. Взволнованный священник взошел на амвон. На него устремились взоры людей, сошедшихся на Собор. Отец Иоанн, не допуская начала словопрений, поднял руку с двуперстным крестным знамением и объявил:
  - Стойте в истинной вере и за правый крест до последней капли крови! Кто последует истинной Христовой вере, подходи и целуй крест и Евангелие, а кто не желает оставаться в прежнем положении - выходи вон!
  Он сам первым целовал крест и Евангелие, чему последовали и все собравшиеся. Так Рогожское кладбище устояло перед соблазном единоверия, оставшись верным "древлему благочестию". Вскоре эта верность была вознаграждена - к Церкви присоединился греческий митрополит Амвросий.
  ГЛАВА XII И ВЕТЕР СВЕЩЕЙ НЕ ГАСИТ
  После скоропостижной смерти императора Александра I на российский престол взошел его младший брат Николай Павлович. Самое начало его правления омрачилось восстанием на Сенатской площади и последовавшими за ним казнями и ссылками. Это наложило мрачный отпечаток на все царствование Николая I.
  Встревоженный судьбами друзей-декабристов А.С. Пушкин посвятил новому государю знаменитые стансы "В надежде славы и добра гляжу вперед я без боязни". В стихах поэт призывал царя уподобиться Петру I, который "не презирал страны родной - он знал ее предназначенье".
  Наверное, Николаю I было не до стихов и не до Пушкина. Он не услышал призыв поэта быть не только неутомимым и твердым, как пращур, но и незлобным. Его царствование (1825-1855) стало самым неудачным за всю историю династии Романовых. Поэтому другой поэт, Ф.И. Тютчев, откликнулся на смерть Николая I такими стихами:
  Не Богу ты служил и не России.
  Служил лишь суете своей.
  И все дела твои, и добрые и злые, -
  Все было ложь в тебе, все призраки пустые.
  Ты был не царь, а лицедей.
  Если же в чем-то этот государь и уподоблялся Петру I, то только в ненависти к старообрядцам. В "просвещенном" XIX веке их также преследовали, как на "темном" рубеже XVII-XVIII веков. Казалось, что правительство Николая I руководствуется по отношению к староверам определениями нижегородского епископа Питирима.
  В книге "Пращица", изданной по велению Петра I, этот архиерей пояснял, как власть и официальная Церковь должны относиться к старообрядцам: "Аще в Ветхозаветной Церкви непокорных повелено убивати, кольми паче в новой благодати подобает наказанию и смерти предавати непокоряющихся Восточной Церкви". Питирим считал, что староверы "достойны суть преданы быти к наказанию гражданского суда".
  Этими определениями столетней давности вольно или невольно руководствовалось чиновничество и синодское духовенство в отношении старообрядцев. После периода относительного спокойствия в царствование Екатерины II, Павла I и Александра I на приверженцев "древлего благочестия" снова обрушились репрессии. Их вдохновителем, "новым Питиримом", стал московский митрополит Филарет.
  Историк С.М. Соловьев писал о нем: "У этого человека была горячая голова и холодное сердце, что так резко выразилось в его проповедях: искусство необыкновенное, язык несравненный, но холодно, нет ничего, что бы обращалось к сердцу, говорило ему. Такой характер при дарованиях самых блестящих представил в Филарете печальное явление: он явился страшным деспотом, обскурантом и завистником... Талант находил в нем постоянного гонителя. Выдвигал, выводил в люди он постоянно людей посредственных, бездарных, которые пресмыкались у его ног. Это пресмыкание любил он более всего... Этот человек (святой во мнении московских барынь) позабывал всякое приличие, не знал меры в выражениях своего гнева... Филарет требовал одного - чтобы все клали поклоны ему, и в этом полагал величайшую нравственность"[149].
  Для Филарета священники были такими же "должностными лицами", как чиновники или военнослужащие. Поэтому его особый гнев вызывали "беглые попы", оставившие Синодальную церковь и перешедшие в старообрядчество. Митрополит утверждал: "Мысль позволить должностному лицу безнаказанно дезертировать или скрываться где хочет, есть разрушительная для общественного порядка... По закону беглого священника, как и всякого беглого, следовало бы тотчас поймать и отослать к суду".
  В 1827 году правительство Николая I приняло два закона, направленных против "беглых попов". Им не дозволялось переезжать с места на место для исполнения треб, а староверам-поповцам вообще запрещалось принимать священнослужителей, переходящих из государственной Церкви. В том же году переход в старообрядчество ("совращение в раскол") был объявлен уголовным преступлением. Так началось новое гонение на благочестивых христиан, сохранивших верность "древлему благочестию".
  В 1838 году правительство издало бесчеловечный закон, разрешающий насильно присоединять детей "раскольников" к официальной Церкви и отдавать в кантонисты[150]. Прежде всего, этот закон касался староверов-беспоповцев, браки которых не венчались, а потому считались "незаконным сожитием" и "любодеянием". Дети, прижитые в таких браках, считались незаконными и даже "сиротами".
  Писатель Н.С. Лесков в записке "О раскольниках города Риги" рассказывает, как этот закон осуществился в Прибалтике, где издавна существовали многочисленные беспоповские общины. Рижский полицмейстер получил предписание: "Немедленно, но с осторожностью, внезапно и совершенно негласно взять в распоряжение полиции круглых раскольничьих сирот - как мальчиков, так и девочек"[151].
  На маленьких старообрядцев начались облавы, и несчастные дети прятались от полиции. Ненастной поздней осенью они укрывались в холодных балаганах на конском рынке, где их находили ночные патрули и доставляли в участки, а оттуда в храмы - для присоединения к Синодальной церкви через миропомазание.
  Облавы и насильственное присоединение или, как говорили староверы, "примазывание" продолжались до середины XIX века. В 1850 году рижский полицмейстер докладывал начальству о таком случае: квартальный надзиратель вел в храм мальчика-беспоповца Андриана Михеева. Его провожала сестра Марфа, всю дорогу отговаривавшая брата от "примазывания". При этом она говорила: "Хоть и голову тебе отрежут - не поддайся!"
  Далее, как сообщает полицейский, "она громким плачем возбудила внимание проходящей публики, и несколько человек сопровождали ее к церкви. По прибытии на место Марфа насильно ворвалась в церковь, стала позади своего брата, произнося жалобы. И, когда священник хотел приступить к обряду присоединения, Андриан сего не дозволил, так что св. миропомазание должно было оставить". Брат и сестра были арестованы.
  А в 1857 году, уже при императоре Александре II, не менее драматичная история произошла в Дерптском уезде Эстляндии. Граф Сологуб, чиновник особых поручений прибалтийского генерал-губернатора, рассказывал в донесении начальству: "В комнату мою ворвались крестьянин и крестьянка, с воплем и слезами кинулись на пол и начали просить защиты против священника. Сбежавшаяся моя семья не могла утешить почти ослепшую, рыдающую мать, вопиющую, что у нее отнимают детей"[152].
  Выяснилось, что крестьянин Осип Дектянников - беспоповец, но записан в метрической книге Успенской церкви города Дерпта (Тарту). Его дети Иван, Василий и Андрей были крещены в старообрядчестве. Местный священник насильно перекрестил мальчиков. Тотчас же после перекрещивания тринадцатилетний Василий кинулся в реку, чтобы "смыть с себя священную печать дара Духа Святого".
  Власти решили отобрать сыновей у Дектянникова и "передать на воспитание православным родственникам или опекунам". Родители вынуждены были прятать детей.
  Из этой истории Сологуб сделал неутешительный вывод: "Раскольники не имеют пред законом ни наставников, ни молельни, ни жен, ни детей, ни прав, ни обязанностей. Они не возвышены до степени разумного общества, а унижены до степени стада без пастыря". Эти горькие слова как нельзя лучше характеризуют тогдашнее отношение властей к староверам всех согласий.
  В 1848 году правительство Николая I издает еще один закон, призванный уничтожить главный оплот старообрядчества - купечество. От всех торговцев и промышленников потребовали предоставить удостоверения, что они принадлежат к Синодальной церкви.
  В противном случае их могли исключить из гильдий и лишить сословных прав, с которыми было связано и освобождение от воинской повинности - 25-летней рекрутчины. Купцам предстояло выбирать: или отречься от веры, или как-то приспосабливаться.
  В связи с указом были подготовлены списки московских купцов-староверов (более 500 семей). Некоторые из них, не выдержав давления, заявили о переходе из "раскола" в единоверие. Впрочем, большинство из них вернулось в старообрядчество после тош, как в 1856 году нелепый закон был отменен.
  Многие вышли из купеческого сословия и записались в мещане, а затем воспользовались неожиданной льготой - для скорейшего заселения основанного в 1848 году городка Ейска (Краснодарский край) староверам было разрешено приписываться к местному купечеству.
  Так поступили знаменитые Рябушинские, ревностные прихожане храмов Рогожского кладбища. Павел Михайлович Рябушинский (1820-1899) на перекладных отправляется за 1400 верст за гильдейским свидетельством для себя, брата и зятя. В Москву он вернулся ейским купцом третьей гильдии и числился таковым до 1858 года.
  Но власти не ограничились только изданием репрессивных законов. По всей стране разорялись старообрядческие монастыри и храмы, изымались древние книги и иконы. В начале XX века историк А.С. Пругавин писал о тех временах: "Последствия такого порядка вещей достаточно известны... Запечатанные часовни, разоренные скиты, разогнанные по лицу земли скитники и скитницы - дряхлые, бездомные старики и старухи - постоянные, непрерывные набеги на дома сектантов, обыски, аресты старинных книг и икон, бесконечный ряд процессов со множеством лиц, обвиненных в разных 'совращениях', тюремные заключения за постройку часовни, за отпечатание невиннейшей старинной рукописи, какой-нибудь четьи минеи, лишения прав, ссылки, бесконечные этапные скитания, конвои, кандалы, пожизненные монастырские заточения - вот эти последствия"[153].
  Обычное для той эпохи описание погрома мы находим в "Соборянах" Лескова. Старгородский протопоп Савелий Туберозов пишет в 1836 году в своей "Демикотоновой книге":
  "9-го мая. На день св. Николая Угодника происходило разрушение Деевской староверческой часовни. Зрелище было страшное, непристойное и поистине возмутительное. А к сему же еще, как назло, железный крест с купольного фонаря сорвался и повис на цепях, а будучи остервененно понуждаем баграми разорителей к падению, упал внезапно и проломил пожарному солдату из жидов голову, отчего тот здесь же и помер. Ох, как мне было тяжко все это видеть. Господи! Да, право, хотя бы жидов-то не посылали, что ли, кресты рвать!
  Вечером над разоренною молельною собирался народ, и их, и наш церковный, и все вместе много и горестно плакали и, на конец того, начали даже искать объятий и унии.
  10-го мая. Были большие со стороны начальства ошибки. Пред полунощью прошел слух, что народ вынес на камень лампаду и начал молиться над разбитою молельной. Все мы собрались и видим, точно, идет моление, и лампада горит в руках у старца и не потухает. Городничий велел тихо подвести пожарные трубы и из них народ окачивать. Было сие весьма необдуманно и, скажу, даже глупо, ибо народ зажег свечи и пошел по домам, воспевая 'мучителя фараона' и крича: 'Господь поборает вере мучимой; и ветер свещей не гасит! ' Другие кивали на меня и вопили: 'Подай нам нашу Пречистую покровенную Богородицу и поклоняйся своей простоволосой в немецком платье! ' Я только указал городничему, сколь неосторожно было сие его распоряжение о разорении, и срывании крестов, и отобрании иконы"[154].
  Описание погрома - не художественный вымысел Лескова. Именно так были разорены сотни моленных по всей стране, знаменитые монастыри в Стародубье, на Иргизе и Ветке, славная Выговская пустынь в Поморье.
  Ужас староверов был столь велик, что некоторые из них объявили Николая I антихристом. Часть поповцев, жившая на Урале и духовно окормлявшаяся священниками из монастырей на реке Иргиз, приняла беспоповское учение о наступлении последних времен. Когда в 1825 году умер отец Архип, последний старообрядческий священник на Урале, а иргизские обители были уничтожены, эти староверы отказались от дальнейшего приема "беглых попов" и фактически превратились в беспоповцев. Богослужение у них стали совершать простые миряне - "старики" или "дьяки". Свои моленные они называли "часовнями", отчего и получили прозвище "часовенных старообрядцев" или "Часовенного согласия".
  Главнейшим орудием правительственной борьбы со старообрядчеством стало единоверие. С его помощью поповцев и беспоповцев насильно присоединяли к Синодальной церкви. От единоверия пострадали и всероссийские староверческие центры - Преображенское и Рогожское кладбища в Москве.
  В 1847 году богаделенный дом на знаменитом беспоповском Преображенском кладбище был подчинен гражданским властям. Беспоповцы были обвинены в "немолении за царя" и "противозаконных действиях". Попечитель кладбища, престарелый фабрикант Федор Алексеевич Гучков, глава династии известных предпринимателей, был арестован и сослан в Петрозаводск. Другой попечитель, купец Константин Егорович Егоров, был выслан в Пензу.
  В 1853 году в единоверие перешли сыновья Гучкова и "почтенные лица из купечества" - всего 53 прихожанина храмов Преображенского кладбища. По их прошению власти отняли у беспоповцев соборную Успенскую часовню. Здесь в 1854 году митрополитом Филаретом был освящен Никольский придел. В1857 году весь величественный Успенский храм, перестроенный Гучковыми, был освящен как единоверческая церковь.
  А в 1866 году большая часть Преображенского кладбища со всем находившимся там имуществом была захвачена Синодальной церковью. По благословению Филарета здесь открылся единоверческий Никольский монастырь.
  Поводом для разгрома Рогожского кладбища послужило появление в России епископов и священников Белокриницкой иерархии. Русские светские и духовные власти не признали законности этой иерархии, д ля них староверческие священнослужители были "самозванцами" и "простыми мужиками". Но борьба с ними на многие годы стала основным занятием духовенства официальной Церкви.
  В1853 году в Москву прибыл архиепископ Антоний (Шутов), возглавивший Русскую Старообрядческую Церковь. А19 декабря того же года скончался священник Иоанн Ястребов, признавший над собой власть владыки Антония и белокриницкого митрополита Кирилла (Тимофеева). На Рогожском кладбище остался последний "беглый поп" - Петр Русанов.
  В начале 1854 года группа прихожан-купцов во главе с В. А. Сапелкиным заявила о переходе в единоверие и обратилась к властям с просьбой об открытии на кладбище прихода Синодальной церкви. Тотчас об этом был составлен рапорт императору. Николай I надписал на нем резолюцию: "Слава Богу, хорошее начало".
  Этим незамедлительно воспользовался митрополит Филарет. Ренегатам была передана Никольская часовня со всеми находившимися в ней иконами, книгами и облачениями. Единоверцам была отдана и звонница, поскольку колокольный звон был запрещен старообрядцам еще в 1826 году.
  Высочайшим повелением от 9 августа 1854 года предписывалось принять по Рогожскому кладбищу те же меры, что были установлены для Преображенского богадельного дома. Больницы и богадельни были переданы в ведение правительства, двенадцать лучших строений отданы единоверцам.
  Полиция учинила обыск, однако все ценное было заблаговременно перевезено в дома богатых членов Рогожской общины. Несмотря на это в часовнях и кладовых было найдено несколько тысяч священнических и диаконских облачений (фелоней, стихарей, орарей и пр.). Там же было обнаружено несчетное количество икон. Было найдено 517 рукописных и старопечатных книг, в том числе несколько чрезвычайно замечательных.
  Наиболее ценные иконы и книга забрали единоверцы. Значительная часть икон была передана в новообрядческие храмы, туда же были переданы подсвечники и лампады. А облачения духовенства по указанию Филарета были сожжены как "бывшие в святотатственном употреблении лишенного священства".
  В конце 1854 года в единоверие перешел поп Петр Русанов. Власти полагали, что теперь Рогожское кладбище будет окончательно уничтожено, но оно выжило. Для Церкви завершился период "бегствующего священства", и началась эпоха Белокриницкой иерархии.
  ГЛАВА XIII ВСПЯТЬ ВОЗВРАЩАТЬСЯ НЕ ЖЕЛАЮ
  В середине XIX века российское правительство было обеспокоено: у староверов появился собственный архиерей - митрополит Амвросий! Чиновник Министерства внутренних дел П.Л. Мельников, собиравший сведения об Амвросии, докладывал: "Он был далеко не дюжинный человек, не дурак, we мошенник, нг христопродавец, каким представляют его отечественные писатели... Для этих господ если кто раскольник, то уже непременно негодяй".
  В 1791 году у греческого священника Георгия, жившего в селе Маистра неподалеку от города Эноса (Энез) в Турции, родился сын Андрей. Георгий был 22-м иереем в своем роду, и никто не сомневался, что сын наследует его служение. Поэтому отец с детства готовил Андрея к священству.
  Юношей Андрей поступил в духовное училище, где прослушал курс богословских наук. В 1811 году он женился и был поставлен в священники эносским митрополитом Матфеем. В1814 году Андрей овдовел, оставшись с малолетним сыном Георгием на руках. А в 1817 году молодой священник принял иночество и был наречен Амвросием в честь святого Амвросия Медиоланского.
  Митрополит Матфей принял Амвросия к себе в архиерейский дом. Благочестивым поведением и хорошим образованием инок снискал уважение иерархов Греческой Церкви. В 1823 году его сделали настоятелем Свято-Троицкого монастыря на острове Халки в Мраморном море, где существовала духовная семинария.
  На Амвросия обратил внимание вселенский патриарх Констанций. Он перевел способного инока в Стамбул, к древней константинопольской епископской кафедре, основанной апостолом Андреем Первозванным. Амвросий был назначен на почетную и ответственную должность протосингела Великой Церкви - ближайшего помощника патриарха.
  В 1835 году умер митрополит Вениамин, управлявший Боснийской и Сараевской епархией. Синод Константинопольской Церкви предпочел всем претендентам на эту кафедру кандидатуру протосингела Амвросия.
  В митрополиты его рукополагал новый патриарх Григорий в сослужении четырех архиереев. Получив ставленую грамоту, Амвросий выехал в сербский город Сараево (ныне столица республики Босния-Герцеговина).
  Над боснийскими христианами тяготел многовековой зулум - турецкое иго. Бесправное положение сербов ярко изобразил Пушкин в "Песнях западных славян":
  Над Сербией смилуйся ты, Боже!
  Заедают нас волки янычары!
  Без вины нам головы режут,
  Наших жен обижают, позорят,
  Сыновей в неволю забирают,
  Красных девок заставляют в насмешку
  Распевать зазорные песни
  И плясать басурманские пляски.
  Мусульмане немилосердно угнетали христиан, а боснийские митрополиты не вмешивались в это. Не таков был новый архиерей! Истинный пастырь, он всем сердцем чувствовал страдания паствы и старался облегчить ее горькую участь. Человек бесконечно добрый и справедливый, он не мог равнодушно смотреть на бедственное положение сербов и встал на их сторону.
  Это было так необычно, так противоречило народному представлению о надменных греческих архиереях, что сербы не признавали Амвросия за грека. А поскольку митрополит хорошо изъяснялся по-славянски, то распространился слух, что он природный славянин, болгарин. Так записали и в боснийской летописи:
  Тот владыка святой человек был,
  Сиротин малых призирал.
  Он родом от болгар был,
  Серебра нисколько не любил.
  Лишь хотел, чтоб мирен был народ,
  Чтоб народу не было зулума.
  Поэтому, когда в 1840 году сербы под руководством некоего Глоджи подняли восстание против паши (турецкого губернатора), митрополит принял сторону восставших. Он говорил: "За кого народ - за того и владыка!"
  Восстание привело к печальным результатам. Турки подговорили боснийских купцов написать патриарху донос на Амвросия, будто бы "он мешается не в хорошие дела, состоял в заговоре с Глоджей и сочинил клевету на Веджид-пашу"[155].
  В то время константинопольскую кафедру занимал патриарх Анфим. Он понимал, чем вызваны обвинения против митрополита, но не смел перечить турецким властям, требовавшим смещения почитаемого в народе святителя. В 1840 году патриарх отозвал Амвросия в Константинополь. Здесь митрополит оказался безместным архиереем, получавшим "приличную пенсию".
  В ту пору Старообрядческая Церковь была совершенно разорена преследованиями правительства царя Николая I. Храмы закрывались, монастыри разорялись, священство уничтожалось. Староверы начали предпринимать решительные меры к поискам благочестивого иерарха, способного сохранить Церковь.
  Всероссийский Собор 1832 года постановил учредить за границей епископскую кафедру и пригласить на нее достойного архиерея. Было решено основать такую кафедру на Буковине, в Австро-Венгерской империи, где проживали многочисленные староверы, пользовавшиеся покровительством тамошних властей. В1844 году кафедра была учреждена при старообрядческом монастыре в селе Белая Криница (ныне Черновицкая обл., Украина).
  Два инока из Белокриницкого монастыря, Павел (Великодворский) и Алимпий (Милорадов), приступили к поискам на Востоке благочестивого епископа, согласного присоединиться к Старообрядческой Церкви.
  Инок Павел вспоминал: начиная эти поиски, он "был в великом недоумении, прилежно молит Бога и призывает на помощь великого в нуждах помощника, святителя чудотворца Николу".
  Павел рассказывал, что ему во сне явился святой Никола и сказал: "Время приблизилось определенное от Бога, и жребий сей тебе от Бога определен, и аз с тобой помощник на всяком месте". Но чернец, пробудившись, не предал должного значения сну. Видение повторилось на следующую ночь, а инок вновь не поверил ему.
  На третью ночь, когда отец Павел, исполняя келейное правило, прилежно молился, Никола предстал пред ним "в голубой крещатой архиерейской ризе, держа в единой руке церковь, а в другой - меч". Святой грозно сказал изумленному иноку: "Не буди противен промыслу Божью! Бог повелел мне яве стать во уверение. Аще ли еще сомнителен - меч, его же видишь, поразит тя"[156].
  Ободренный удивительным явлением Павел вместе с Алимпием объездил весь Восток. Они побывали в Египте, Сирии, Палестине и Константинополе. Здесь иноки познакомились с митрополитом Амвросием, стали частыми гостями в его доме и много беседовали с ним о разных религиозных вопросах. Умный и образованный архиерей понравился русским путешественникам, поэтому они решились изложить ему историю старообрядчества.
  Проникновенные рассказы Павла и Алимпия тронули доброе сердце святителя. Он исполнился искренней любви к русским староверам, терпевшим от русских же властей страшные мучения, сравнимые только с мучениями греков и славян под турецким игом. Иноки говорили с митрополитом и о том, что именно старообрядчество является истинным православием древнегреческого, византийского образца.
  Сначала эти слова удивляли Амвросия: "Какая есть еще вера истинная кроме греческой?" При случае он попросил некоего ученого грека объяснить ему суть старой русской веры. Ученый сказал, что по вере старообрядцы ничем не отличаются от греков, только держатся старинных книг и церковных обрядов.
  Действительно, сравнивая обряды староверов с древними византийскими чинами, Амвросий убеждался в их одинаковости. Например, в греческой Кормчей книге (Пидалион) он читал о древности двуперстного крестного знамения: "Древние христиане иначе слагали персты для изображения на себе креста, чем нынешние, т. е. изображали его двумя перстами - средним и указательным"[157].
  Через чтение книг и беседы митрополит совершенно уверился в правоте староверов, но медлил присоединяться к их Церкви, не решаясь совершенно порвать с константинопольским патриархом. Видя нерешительность Амвросия, Павел и Алимпий решили возвращаться в Белую Криницу. В последний раз зайдя к архиерею, они неожиданно услышали от него: "Я согласен пойти к вам!"
  Обрадованным инокам митрополит поведал об удивительном явлении: "Вчера, проводя вас, я был занят мыслию: добро ли мне предлагается? С этою мыслию, помолясь Богу, я лег. Но не успел я еще уснуть, как вдруг предстал предо мною во свете священнолепный муж и сказал: 'Что ты много утомляешься размышлениями? Это великое дело тебе суждено от Бога исполнить и от русского царя пострадать'. При последнем слове 'пострадать' я содрогнулся и очувствовался, но никого не было. Только в комнате виден был свет, который постепенно исчезал, наподобие того, как бы кто уходил с зажженной свечой. Сердце мое исполнилось и страхом, и радостью, так что я от восторга всю ночь без сна проводил в своих к Богу молитвах. И решил дать вам полное мое согласие, ибо если на это есть Божие благоволение, то мы обязаны его с радостью исполнять"[158].
  В конце мая 1846 года Амвросий покинул Стамбул и отправился в Белую Криницу, сказав патриарху, что "скуки ради" хочет немного попутешествовать. В дорогу Анфим дал митрополиту собственноручную расписку с позволением совершать богослужения.
  Вместе с архиереем в Белую Криницу отправились сын Георгий, сноха Анна и секретарь - серб Константин Огнянович. На пароходе они достигли города Тульча в дельте Дуная. Местные казаки-староверы торжественно встретили долгожданного святителя хлебом-солью. Отсюда путешественники отправились вверх по Дунаю, в Вену. Здесь 11 июня архиерей был представлен австрийскому императору Фердинанду Габсбургу (1793-1875).
  Амвросий подал на имя императора прошение, в котором заявлял: "С твердостию решился принять избрание реченного староверческого общества в верховного пастыря, видя пред собою самое явное Божественное Провидение, которое меня предназначило, дабы лишенное до сих пор священного архипастыря оное общество (числящееся, кроме Австрийского царства, в соседних державах до трех миллионов) руководить к вечному блаженства пути". В этом же прошении митрополит объявлял, что "совершенно уверился, что все догматы и уставы Греческой Церкви только у реченных староверцев во своей первой чистоте и точности содержатся"[159].
  Из Вены святитель отправился в Белую Криницу, куда прибыл 12 октября. Войдя в монастырский собор, он со своими спутниками пропел по-гречески Трисвятое ("Святый Боже") греческим же напевом, чему весьма подивились староверы.
  В обители митрополит занял две кельи, в которых было много икон, довольствовался простой иноческой пищей (супом или похлебкой, кашей и рыбой). А 28 октября 1846 года состоялось торжественное присоединение митрополита Амвросия к Древлеправославной Церкви.
  В тот достопамятный день собор Белокриницкого монастыря был переполнен народом. Архиерей торжественно вошел в храм и проследовал в алтарь, где облачился в святительские одежды. Выйдя к царским вратам, он стал велегласно читать по-славянски чин отречения от ересей: "Аз, Амвросий митрополит, прихожу к Истинной Православной Церкви Христовой, проклинаю бывшие ереси...".
  Затем святитель вошел в алтарь, и священноинок Иероним помазал его святым миром. Пономари подали митрополиту архиерейские свечи - трикирий и дикирий - и он, выйдя из царских врат, благословил народ. Певчие пели многолетие, а люди, заливаясь радостными слезами, воссылали хвалу Богу: "Воссия благодать Твоя, Господи! Воссия просвещение душам нашим!" Вместе с Амвросием в старообрядчество перешла вся его семья.
  Специально для митрополита во Львове (тогда он назывался Лемберг) был изготовлен деревянный архиерейский посох с серебряным навершием, инкрустированный чередующимися пластинами перламутра и кости. Ныне этот посох, как великая святыня, хранится в Покровском соборе на Рогожском кладбище[160].
  По прошествии некоего времени был избран христианин, достойный стать наместником митрополита. Жребий святительства выпал уставщику Киприану Тимофееву, который вскорости был пострижен во иноки и наречен Кириллом.
  На праздник Богоявления 6 января 1847 года Амвросий рукоположил Кирилла в епископы для казаков, живших у озера Майнос (Маньяс) в Турции. После литургии митрополит и новый архиерей вышли из храма во главе крестного хода на иордань для освещения воды.
  За ними степенно выступало духовенство в златотканых облачениях, множество иноков и простого народа с иконами и хоругвями. Звон колоколов сливался с торжественными песнопениями: ^ Глас Господень на водах вопиет, глаголя: приидите, приимите Дух премудрости, Дух разума, Дух страха Божия, явльшагося Христа".
  Жившие в Белой Кринице беспоповцы вышли поглядеть на крестный ход и водосвятие. С умилением они говорили друг другу: "Истинная их вера! Что будем делать? Не передаваться ли к ним?"
  Слух о старообрядческом митрополите распространился по всему свету. Это неожиданное торжество старой веры злило Николая I, готового преследовать и уничтожать "раскольников" не только в России, но и за ее пределами.
  В октябре 1847 года австрийский посол граф Коллоредо-Валльзее сообщал в Вену, что беседовал с Николаем I о "раскольничьем митрополите". Царь заявил, что требует закрытия "незаконного" Белокриницкого монастыря. Самодержец пригрозил, что если этого не произойдет: "Мне придется кое-что предпринять. Это слишком важно для нас, чтобы мы могли оставить без последствий!"[161]
  Уже через месяц Коллоредо-Валльзее сообщал, что русские намерены отозвать из Вены своего посла, "если они не получат удовлетворительного ответа на свои демарши относительно раскольников"[162]. Назревал международный скандал.
  Делом митрополита занялся сам Фердинанд, которого интересовала личность Амвросия. Святитель был вызван в Вену, где ему предложили либо возвратиться к константинопольскому патриарху, либо отправиться в пожизненную ссылку.
  Тут же митрополиту было вручено письмо патриарха с увещанием Примечание в Стамбул и обещанием покровительства (ему посулили одну из лучших епархий). На это святитель ответил: "Я единожды сию религию принял и уже вспять возвращаться не желаю!"
  В 1848 году Амвросий получил предписание отправиться в ссылку в городок Цилли в Нижней Штирии (ныне Целе в Словении). Сюда вместе с ним отправился и сын Георгий с семьей. Австрийское правительство установило митрополиту пенсию, а Белокриницкий монастырь ежегодно выдавал на его содержание 500 червонцев.
  Началось пятнадцатилетнее исповедничество владыки Амвросия. Старообрядческий писатель инок Нил так описывает этот святительский подвиг: "Протекали дни его в твердом соблюдении уставов жизни иноческой, в жестоком воздержании и непрестанных молитвах, в совершенном безмолвии и уединении. Наслаждался отдохновением от бурных треволнений, в теплоте духа воссылая пламенные мольбы ко Всемогущему Богу о определенной ему и обновленной в лице его древлеправославной епархии"[163].
  Пребывая в ссылке, святитель поддерживал постоянное общение со староверами, посылая письма в Белую Криницу к своему преемнику митрополиту Кириллу. Эти послания, трогательно написанные несовершенным русским языком, - памятник великой христианской любви и пастырской жертвенности.
  В каждом письме ссыльный архиерей посылал пастве "прощение, мир и благословение", напоминая, что "удален от нее ненавистью враждебников наших, но духом не разлучен от нее"[164].
  Владыке Кириллу он писал: "Заповедаю навсегда едину заповедь: дабы во священных церквах наших, егда будет соборная архиерейская служба, тогда дабы священнослужители в алтаре при престоле Божием пели 'Святый Боже' по-гречески, в знак памяти сперва от меня начавшейся у вас литургии архиерейской. Посылаю при сем мою святительскую мантию, да будет она, якоже и жезл мой, восприемникам престола моего, начиная от господина Кирилла, и прочим последующим, в знак чувственного моего благословения и в вечную незабвенно память" (письмо от 16 августа 1849 г.).
  Живя в Цилли, святитель испытывал нужду в святых Запасных Дарах (Запасном Агнце) для причастия. Когда Дары подходили к концу, в Белую Криницу отправлялись послания такого содержания: "При сем у нас в этом годом скончается святотаино, то есть причастие. И ежели не можете посылить к нам с почтою, прошимо вас, что вы приели к нам" (письмо от 18 декабря 1862 г.).
  Посланцы от митрополита Кирилла регулярно навещали "в дальнем заточении неповинно страждущего". С 1849 года у святителя часто бывали иноки Павел и Алимпий. Об этом так рассказывается в "Происшествии господина Амвросия Митрополита": "Со многим трудом едва могли отыскать в самом углу немецкой земли его поселение, взошли во двор его. Он нечаянно вышел, и егда увидал любимого своего друга отца Павла со Алимпием, стал, аки во ужасе. Поднял руки, на небо возопил: 'Боже мой, Боже мой, что я вижу? Истину ли, или привидение? Теперь я вижу вашу веру и любовную ко мне расположенность, чего не чаял я и не надеялся'...
  Один важный для него недостаток как душевный - не имел при себе Запасного Агнца. Отец Павел имел при себе довольно. Он получил от него, радостною душою лобызал узелок и приложил ко своему сердцу, сказал: 'Вот в чем вся жизнь моя состоит!' И там отцы прожили у него месяц един и возвратились во своя с миром. Узнавши его селитву, ежегодно посещали"[165].
  В марте 1863 года владыку Амвросия посетил сам митрополит Кирилл. Он исповедал и причастил ссыльного иерарха.
  Святитель тосковал по Белой Кринице и тамошним христианам. Поэтому он писал, что надеется на милость австрийского императора, который освободит его из ссылки и поможет Примечание на Буковину: "Помолите и вы с нами Господу Богу, дабы Он наставил царя освободить нас отсюда. И мы бы удостоились по пламенному желанию нашему получить освобождение. Хотя бы мы могли живот свой в старости среди Православной Церкви скончати" (письмо от 24 сентября 1861 г.).
  Староверы хлопотали перед императором, чтобы "было всемилостиво дано разрешение митрополиту всех наших старообрядческих общин Амвросию, уже много лет сосланному в г. Цилли в Штирии, переехать в Черновцы". После продолжительного расследования австрийское правительство удовлетворило прошение особым указом от 8 мая 1862 года. Но святитель не сумел воспользоваться этим разрешением - его здоровье резко ухудшилось.
  С 1862 года у владыки Амвросия начались проблемы со зрением. Теперь послания в Белую Криницу за митрополита писал его сын. Святителя лечили, но мази и капли приносили лишь временное облегчение. Пришлось прибегнуть к крайнему средству - операции: "Господин митрополит сделал операчиона на свои очи, и много добро и счастливо приело: теперь видит хорошо" (письмо от 1 мая 1863 г.).
  С 1863 года к болезни глаз добавилась другая "скорбь телесная" - водянка, которой он был подвержен, стала проявляться с нарастающей силой. Однако даже одержимый тяжким недугом Амвросий не забывал паству.
  На Пасху он отправляет последнее поздравление митрополиту Кириллу: "Христос воскресе! Аз, Божиею милостию смиренный митрополит Амвросий, удаленный от вашего сожительства, но духом неразлучный от вас, о Христе чад моих... При сем уведомляю вас, что я, по милости Всевышнего Создателя за благоприятные ваши молитвы, слава Богу, находимся еще жив, и здоров, и благополучный. И пред упованию на промысел благоутробия Божия, пребываю присный о вас и о всем нашим православным христианам к Богу молитвенник" (письмо от 2 апреля 1863 г.).
  Вскоре к Кириллу было отправлено последнее послание святителя, написанное по его "благословению и препоручению" сыном: "Господин митрополит Амвросий и все его семейство терпит страдания, и заточения, и удаления от Богом данному ему престола ненавистию враждебником нашим... Прошимо еще вас не забыть нас во святых ваших ко Господу молитвах" (письмо от 14 мая 1863 г.). На этом из-за болезни оканчивается переписка святителя с Белой Криницей.
  С 15 октября здоровье архиерея "изменилось совершено к смертному одру". Водянка причиняла ему невыносимые страдания. Но рассудок, память и дар речи не покидали его до самой кончины.
  Близкие уже готовились к смерти митрополита, когда 25 октября в Цилли прибыли старообрядческие послы с бумагами, касающимися разных церковных дел. Посланцы имели поручение от российских староверов, изложенное в особой грамоте: "Передайте ему, выскочтимому изгнаннику и страдальцу, что все мы чтим в нем восстановителя нашей священной иерархии. Чувствуем, что он пожертвовал собою за нас и при каждом совершении бескровной жертвы воспоминаем о митрополите Амвросии страждущем"[166].
  У старца хватило сил изучить бумаги. Хотя он не вставал с постели, но с постороннею помощью поднялся и своеручно подписал все документы. Затем, сидя на кровати, Амвросий благословил посланников. Преодолевая волнение, святитель сказал Церкви последнее архипастырское слово и просил, чтобы все христиане молились за него.
  28 октября 1863 года послы уехали домой, а 30 октября последовала кончина владыки Амвросия. Чувствуя приближение смерти, он помолился, причастился Запасными Дарами и тихо преставился в восьмом часу утра. Родные погребли митрополита на греческом кладбище в городе Триесте (ныне в Италии), так как в Цилли все кладбища были католическими.
  В 1996 году на Всемирном Старообрядческом Соборе в Белой Кринице митрополит Амвросий был причислен к лику святых как великий угодник Божий и исповедник православной веры.
  ГЛАВА XIV В ОЖИДАНИИ ПАСХИ
  Резиденция святителя Амвросия и его преемников располагалась при монастыре в селе Белая Криница на территории Австро-Венгерской империи. По имени этого села старообрядческая иерархия получила название "Белокриницкой".
  Первым архиереем, поставленным в Белой Кринице для российских староверов, стал симбирский епископ Софроний (Жиров, 11879). Приехав в Россию, он тайно отслужил 19 июня 1850 года первую святительскую литургию в одной из богадельных палат на Рогожском кладбище. Однако Софроний не справился с пастырскими обязанностями, поэтому в 1853 году его сменил архиепископ Антоний Владимирский (Шутов, 1812-1881).
  При архиепископе Антонии священство Белокриницкой иерархии распространилось по всей России, его принимали не только поповцы и беспоповцы, но и члены государственной Церкви. Последних в староверии привлекала подлинная свобода христианской жизни, ведь устройство Старообрядческой Церкви разительно отличалось от устройства Церкви официальной.
  Во-первых, она управлялась не Синодом, состоящим из чиновников (пусть и в рясах), а Соборами, в которых участвовали не только духовенство, но и миряне. Во-вторых, старообрядческий приход управлялся самими прихожанами, а не консисторией. А в-третьих, староверы, как и древние христиане, сами выбирали себе священников из благочестивых и начитанных мужей.
  Старообрядческий поп не был агентом правительства, не зависел от помещика, не жил поборами с верующих. Он был для паствы не только наставником, но и соседом, сродником, знакомцем, живущим одной жизнью с прихожанами.
  Историк Н.М. Никольский писал, что после отмены крепостного права в 1861 году десятки тысяч крестьян в разных губерниях (Владимирской, Костромской, Нижегородской, Тверской и др.) переходили в старообрядчество ("в раскол"): "Раскол был вообще наиболее близкой и понятной для великорусского крестьянина религиозной организацией. Крестьянин, переходя в раскол, не должен был ничем поступаться, ни в чем не должен был изменять своих религиозных убеждений. Он находил в поповщинской Церкви те же посты, те же праздники, тот же богослужебный чин, только более благолепный, тех же святых, те же молитвы. Но он вместе с тем как будто выигрывал необыкновенно много. Вместо того, чтобы зависеть от попа, попы зависели от него. Он знал, что поп над ним не начальник, а должен служить своему делу, в противном случае должен уходить... Из данника своего прихода он становился участником в решении его дел"[167].
  Повсеместное распространение священства Белокриницкой иерархии беспокоило царское правительство. "Раскольники" покушались на один из оплотов самодержавия - Синодальную церковь!
  Сам император Николай I, его министры, дипломаты и жандармы были озабочены появлением старообрядческого духовенства. О белокриницком митрополите судачили даже при дворе. Например, жандармский генерал-лейтенант Л.Ф. Дубельт записал в дневнике среди придворных новостей и сплетен: "Раскольничий митрополит, имевший свою резиденцию в Белокрынице, несмотря на требование нашего правительства, до сего времени проживает в Крагенфурте близ Вены и без малейшего за ним полицейского надзора" (запись от 28 октября 1851 года)[168].
  Поскольку Николай I считал себя "блюстителем православия" и его "охранителем", то не замедлил предпринять меры против Белокриницкой иерархии. Он не удовлетворился пожизненной ссылкой святителя Амвросия и мечтал о совершенном уничтожении Церкви.
  Белокриницкая иерархия была объявлена незаконной, в официальных документах и прессе ее духовенство иначе не именовалось, как "лже-епископами" и "лже-попами". Ни российское правительство, ни Синодальная церковь не признавали "белокриницкую" хиротонию, литургию, крещение, пострижение и брак, Если же старообрядческие священники попадали в руки российских властей, их ожидала страшная участь.
  В XIX веке, не только при императоре Николае I, но и при Александре II "Освободителе", и при Александре III "Миротворце", в эпоху, когда жили и творили Федор Достоевский и Иван Тургенев, Петр Чайковский и Модест Мусоргский, Иван Крамской и Василий Перов, старообрядческое священство подвергалось чудовищным гонениям, мыслимым лишь в "темном" Средневековье.
  В 1847 году, на Примечанием пути в Австрию, жандармами был арестован настоятель Белокриницкого монастыря архимандрит Геронтий (Колпаков, 1803-1868). Он приезжал в Россию для извещения верующих о присоединении к Церкви митрополита Амвросия и для сбора денег на обитель.
  По императорскому указу Героития заточили сначала в Петропавловской крепости, а затем в Шлиссельбурге. В одиночном заключении архимандрит провел 21 год. Доведенный до сумасшествия, он был переведен перед смертью в один из единоверческих монастырей, где и умер.
  А в знаменитой "духовной тюрьме" при суздальском Спасо-Евфимьевом монастыре содержались проповедник Афоний Козьмич Кочуев, некогда предложивший учредить архиерейскую кафедру за границей, и благочестивый мирянин Федор Васильевич Жигарев (1792-1856), привезший в 1847 году на Рогожское кладбище святое миро из Белой Криницы. Здесь же томились четыре святителя: Алимпий (Вепринцев), Аркадий (Дорофеев), Геннадий (Беляев) и Конон (Смирнов).
  Архиепископ Аркадий Славский (1809-1889) и епископ Алимпий Тульчинский (? 1859) были арестованы в 1854 году на территории тогдашней Турции русскими войсками во время очередной войны. Архиереев обвинили в том, что они служили молебен о победе турецкой армии, и как важных государственных преступников отправили в Россию. Три месяца их держали в Киеве, три месяца - в Москве, подвергая строжайшим допросам.
  Затем арестантов определили в суздальскую "духовную тюрьму". Их поместили в одиночные камеры и лишили имен: Аркадий стал секретным заключенным ? 1, а Алимпий - секретным заключенным ? 2. В камере здоровье владыки Алимпия совершенно ослабло, и он скончался в 1859 году.
  В том же году в "духовную тюрьму" был привезен под конвоем еще один узник - епископ Конон Новозыбковский (1798-1884), арестованный жандармами в 1858 году. А в 1863 году в монастырские казематы был заключен епископ Геннадий Пермский (1824-1892).
  Святителей обвиняли в "незаконном присвоении священного сана" и в "совращении в раскол", что являлось одним из тягчайших преступлений в Российской империи. Только 8 сентября 1881 года три епископа-страдальца, совершенно лишившиеся здоровья в темных и сырых камерах, были освобождены указом императора Александра III, только что вступившего на престол.
  К освобождению архиереев был причастен Л.Н. Толстой. Дважды он пытался через влиятельных родственников и знакомых хлопотать о них в Петербурге. В марте 1879 года писатель обращался к своей двоюродной тетке, графине Александре Андреевне Толстой - камер-фрейлине императорского двора, с просьбой ходатайствовать "за трех стариков, раскольничьих архиереев (одному 90 лет, двум около 60, четвертый умер в заточении), которые 22 года сидят в заточении в суздальском монастыре".
  Толстая через императрицу просила Александра II помиловать заключенных, но неудачно. В апреле графиня сообщала Льву Николаевичу: "Получив ваше письмо, я возмечтала, что сейчас освобожу ваших раскольников. Но вышло иначе. Государь никогда ничего не решает без предварительных исследований, и надо было адресоваться к министрам".
  Когда не удалось ходатайствовать через двоюродную тетку, Толстой решил действовать иным образом. Дочь писателя Мария Львовна Оболенская рассказывала об отце: "Он был знаком с тульским раскольничьим архиереем Савватием, а этот Савватий и рассказал отцу о заточенных. Отец же передал его рассказ своему приятелю, тогдашнему тульскому губернатору Урусову (Леониду Дмитриевичу), который, в свою очередь, рассказал об этом министру Игнатьеву. Игнатьев и устроил их освобождение"[169].
  Именно по докладу министра внутренних дел Николая Павловича Игнатьева Александр III распорядился выпустить епископов на свободу.
  Участь суздальских исповедников вполне могла постигнуть и архиепископа Антония и его преемника, архиепископа Савватия (Левшина, ок. 1825-1898). Оба были объявлены в розыск и только чудом неоднократно избегали рук полиции. За поимку владыки Антония было обещано огромное вознаграждение - 12000 рублей.
  Жизнь и служение этих святителей были подобны подвигу апостолов. Постоянно скрываясь от сыщиков, полицейских и жандармов, они тайно совершали хиротонии, иноческие постриги, освящали походные церкви и тайные домовые храмы.
  Устройство типичного домового храма - моленной находим у "противораскольнического" писателя Ф.В. Ливанова. Он описывает моленную с походной церковью в доме купца первой гильдии Ивана Петровича Бутикова (1800-1874): "Известно, что в доме (на чердаке) московского купца И.П. Бутикова существует раскольничья моленная со всеми принадлежностями, подобающими храму. Здесь нередко служит обедню раскольничий самозванец-архиерей Антоний (Шутов). И служит не для одного семейства Бутикова, но для всех, кому угодно из раскольников молиться. В моленную Бутикова при совершении в ней богослужения вход беспрепятственно открыт для всех. Моленная имеет аршин 10 длины и аршин 15 ширины. Левая сторона от входа украшена иконами наподобие иконостасов в православных храмах. А на правой стороне три окна, из коих вид на Москву-реку. Отступая несколько от стены, поставлена палатка из розовой штофной материи с восьмиконечным крестом вверху, с царскими дверями и северною дверью из золоченой парчи с розовыми цветами. По сторонам царских дверей повешены на крючках несколько маленьких икон. По правую и левую сторону палатки стоят четыреутольные хоругви на шестах с осьмиконечными крестами. Среди палатки в растворенные царские двери виден престол, покрытый розовою штофною материею"[170].
  Власти боролись не только со старообрядческим духовенством. Правительство мечтало навсегда покончить и с "гнездом раскола" - Рогожским кладбищем. Самый чувствительный удар по нему был нанесен при императоре Александре II, когда были запечатаны алтари кладбищенских храмов.
  Поводом для этого послужил донос единоверческого иеромонаха Парфения (Агеева) о том, что 22 января 1856 года на кладбище произошло "оказательство раскола" - в Рождественском соборе молилось около 3-х тысяч человек.
  Парфений сообщал, что это оскорбило московских единоверцев: "Вот нас в Москве, чад единыя, святыя, соборныя грекороссийския Христовы Церкви постигла великая, едва выносимая скорбь, что как вознесли рог свой заблудшия раскольники... Они теперь торжественно и бесстыдно насмехаются над православными, а наипаче над единоверцами"[171]. Началось дознание, причем, как выяснилось, сам Парфений на том богослужении не присутствовал.
  Однако в дело вмешался могущественный митрополит Филарет. Он подал в Синод прошение, в котором заявил: "Подкрепить раскол на Рогожском кладбище - значит подкрепить его даже до отдаленного края Сибири, и напротив, ослабить его на Рогожском кладбище - значит ослабить его повсюду"[172].
  Прошение Филарета привлекло внимание Александра II к проблеме. Дело было передано в Петербург, в Секретный комитет, который постановил закрыть алтари старообрядческих храмов. Император одобрил это резолюцией: "Если не присоединятся к православию или единоверию, то и алтари для службы не нужны".
  А 7 июля 1856 года полиция опечатала царские врата и диаконские двери иконостасов Покровского и Рождественского соборов. Главные старообрядческие храмы простояли без литургии почти 50 лет, до Пасхи 1905 года!
  Дело о запечатывании алтарей и трагическая судьба узников суздальской "духовной тюрьмы" были широко известны в России. Об этом писали газеты, а освобождение епископов воспринималось как важное событие общественной жизни.
  Но судьбы сотен старообрядческих священников, диаконов и иноков, сгинувших в темницах и острогах, на каторге и в ссылке, менее известны. Памятником их мученичества ради Христа являются письма на имя архиепископа Антония, хранящиеся в архиве Московской митрополии Старообрядческой Церкви. Прочтем их!
  Священник Иоанн Цуканов из селения Плоского Херсонской губернии был арестован в начале декабря 1869 года, когда объезжал паству. На допросе он объявил себя священнослужителем: "Вдруг был я обложен оковами железными и во время закования один из понятых молдаван, зверонравный человек, взявши меня крепко обеими руками за ножный ступень, и насильственно мучительски перекрутил мне ногу от суставов своих, на которую теперь даже и ступить не смею".
  Прихожане добились освобождения священника под залог. Из дома он писал архиепископу: "Я теперь болен нахожусь ногами и всем телом моим, и вконец здравия не имею, так что за службу выйти не могу, за что прошу Ваше Святительство сотворить о мне молитву"[173].
  Священник Сава Денисов, служивший на Дону, писал архиепископу в марте 1873 года из тюрьмы: "Заключение прискорбное подобно шумному Вавилону, не имею покойного места, где бы принести молитву кроме богомыслия. Едина молитва, та утешает мя и веселит сердце мое. О, возлюбленный архипастырю! Что сотворю? Не вем! Желает душа моя освободиться от сих уз, вельми стесняет меня темница, ибо она исполнена родом строптивым и развращенным"[174].
  Священноинок Евфимий (Непеин) с Алтая летом 1877 года возвращался из Москвы на родину с походной церковью, антиминсом и Запасными Дарами. По дороге он был задержан и обыскан в присутствии священника Синодальной церкви. "Разбирательство было вещей и надругание над ними от понятых и от караульных волостных. И прочие жители - обыватели села того и волостные со священником - до Святых Даров касались неумовенными руками, и писарь цигарку курил, когда эти вещи пересматривал и переписывал... Надругательство чинили над антимисом, распарывали антимис. Все простым людям доверил приходской священник руководствовать! И сам тоже не имел ни епитрахили, ни поручей. Так во ужасти я, Непеин, говорил священнику: 'Бесстрашие поимели около святыни! ' Он на то ответил, что 'Это я считаю несвященным'"[175].
  Образ старообрядческого священнослужителя, страждущего за веру, вдохновлял многих русских писателей. Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк написал рассказ "Ночь" о скрывающемся архиерее Ираклии, которого выдает властям молодая крестьянка Домна, боящаяся, что епископ сведет ее мужа Ефима в таежные скиты. А Борис Викторович Шергин в небольшом очерке "Из недавнего прошлого" увековечил образ священника Евтропия, мученически погибшего во время облавы в пасхальную ночь.
  Шергин так описывает тайное богослужение: "На окраине Москвы, в одном из глухих переулков, под самой крышей дома богатого купца шла тайная служба. Наглухо были закрыты и задвинуты ставнями окна, а у ворот на всякий случай поставлены караульные. Могли прослышать и явиться власти. Пришлось бы хозяину расстаться не с одной сотенной, а попа ожидал острог или ссылка. В горенке, где совершалась служба, и в прилегающем к ней помещении было много народу. Службу правил молодой священник Евтропий. Его с трудом разыскал для праздника хозяин и 'под рогожей' привез его накануне"[176].
  Но власти всегда были начеку. Им помогали многочисленные штатные сыщики и добровольные доносчики. Часто доносчиками были священники Синодальной церкви. Вот один из примеров, взятый из уголовного дела против староверов, которые сотнями хранятся в Российском государственном архиве древних актов[177].
  Под праздник архангела Михаила и "прочих сил бесплотных", 7 ноября 1893 года, синодские священники Александр Преображенский и Василий Чижов из села Прудня Меленковского уезда Владимирской губернии подали уездному исправнику донос: "По общепринятому обычаю всего прихода в этот день, т. е. завтрашний, у крестьян бывают браки. Как узнано, и у старообрядцев завтрашний день будет браков до пяти, которые будут венчаться в моленной деревни Прудня лже-попом Хрисанфом. Разнузданность старообрядцев в исправлении каких-либо треб превышает всякую им позволительность... В виду всего этого просим Ваше Высокоблагородие, не благоволите ли сделать на завтрашний день распоряжение последить за старообрядцами, чтобы браки им не были повенчаны или даже, если возможно, и запечатать моленную".
  Но урядник прибыл в Прудню для "производства дознания" только 17 ноября. В ходе обыска во дворе крестьянина Дмитрия Антонова была обнаружена моленная с алтарем и иконостасом. Было установлено, что Хрисанф Антонов, сын Дмитрия, "выдавая себя за попа, носит длинные волосы, одевается в духовную одежду и на право лже-священства приобрел грамоту, выданную архиепископом Савватием Московским".
  Было возбужденно уголовное дело, которое, впрочем, шло медленно. Местное синодское духовенство обвиняло в проволочках староверов. Благочинный Петр Дмитриевский подал властям такой репорт: "Имею объяснить, что все местные должностные лица в деревне Прудне, а именно - сельский староста, сотский и десятский, состоят в расколе. Сельский староста - родной брат лже-попу Хрисанфу Дмитриеву, что может служить большим влиянием к увеличению раскола в данной деревне".
  Чем кончилось дело отца Хрисанфа, неизвестно. Наступал XX век, и, скорее всего, священника ожидало непродолжительное тюремное заключение или штраф.
  Интересное свидетельство о той эпохе находим в переписке знаменитого оперного певца Л.В. Собинова (1872-1934). Закончив юридический факультет Московского университета, он работал помощником присяжного поверенного. В мае 1897 года адвокат А.М. Керзин поручил Собинову защищать одного старовера. В письме к знакомой актрисе Собинов рассказывал: "Дела мои запущены донельзя, привожу их в порядок. А тут еще Керзин дал мне поручение ехать во Владимир защищать одного раскольника, так вот я и готовился к делу. Кстати уж, расскажу и о результатах поездки: за устройства скита моего клиента засудили на два месяца в тюрьму. В следующей инстанции, как это часто бывает, рассчитываю на другой исход, более благоприятный"[178].
  Началась новая эпоха, на престол взошел император Николай II. Всем было понятно, что современная мировая держава не может применять против инакомыслящих и инаковерующих репрессивные законы 200-летней давности. Старообрядческий вопрос требовал скорейшего разрешения, нельзя было и далее его замалчивать. Однако получение староверами элементарных религиозных свобод и прав стало возможным лишь в 1905 году, после первой русской революции.
  ГЛАВА XV ЖИЗНЬ, ОТДАННАЯ ЦЕРКВИ
  Во Владимирской губернии издавна проживали многочисленные староверы-беспоповцы Нетовского согласия. Они верили, что со времен патриарха Никона на земле уже нет ни истинной Церкви, ни истинного священства, ни истинных таинств.
  Писатель В.П. Рябушинский, представитель знаменитой старообрядческой династии промышленников, верно заметил: "Нетовщина является пределом религиозного отчаяния, до которого доходит русский человек, еще не теряющий веры во Христа - дальше уже совершенная пропасть и мрак"[179].
  Этим объяснялось религиозное безразличие нетовцев: большинство из них считалось членами государственной Церкви. Они посещали ее храмы, крестили здесь детей, но дома молились по старопечатным книгам, а умерших хоронили на особых кладбищах.
  В 1840 году в нетовской деревне Ильина Гора (Вязниковский уезд Владимирской губернии) у крестьянина Василия Швецова родился сын Анисим. Грамоте его по-домашнему обучали старики-беспоповцы, а в десять лет мальчика отдали на три года в казенное училище, где Анисим Швецов учился лучше всех, ежегодно получая похвальные листы.
  Окончив училище, он продолжил ходить к старикам, изучал их жизнь, а года через два стал их лучшим учеником. Отрок в точности исполнял беспоповские уставы и хотел во всем подражать старцам. Даже одевался, как они: в белую холщовую рубашку и лапотки. Стараясь никогда не бывать праздным, в поле и на сенокос он брал книгу и лестовку и, если нельзя было молиться, читал.
  Но такая жизнь не устраивала юношу: он жаждал иноческих подвигов и просил старцев благословить его на житье в уединенной келье по примеру древних пустынников. Старцы согласились. Рассчитывать же на одобрение домашних Анисим не мог и надумал тайно уйти из семьи. Но ему не хотелось покидать дом, не спросившись у родителей, без благословения которых он и воды не пил.
  Как-то в сенокос юношу послали отвести домой лошадь. Он решил воспользоваться этим случаем, чтобы уйти к отшельникам. Придя домой, он налил кружку квасу, подошел к матери, убиравшей на кухне, и сказал: "Матушка, благослови Христа ради!" Глянув на кружку в руках сына, женщина ответила: "Бог благословит". Анисим вышел в сени, поставил кружку и с родительским благословением отправился к старцам, которые проводили его в лес Удельный бор. Здесь юный подвижник поселился в землянке у беспоповских пустынников, строго державших иноческий устав.
  Когда дома хватились Анисима, решили, что он ушел к старикам: он и раньше уходил к ним на несколько дней. Прошла неделя, а юноша не возвращался. Швецовы пошли к старцам, но те сказали, что у них нет Анисима. Огорченные родители, не зная, куда делся сын, стали думать, что он утонул в реке Клязьме.
  Прошло около года, юноше стало жалко родителей, и он решил посмотреть, что делается дома. Благословившись у старцев, Анисим отправился в деревню. Увидев, что дома все живы и заняты обычными делами, он пошел назад. Но навстречу ему попалась соседка, признавшая пропавшего. Она поспешила к Швецовым и рассказала, что видела их Анисима. Мать кинулась догонять и долго бежала за сыном, плача и крича. А тот шел и не оглядывался. Но, поняв, что мать задыхается и отстает, пожалел ее и остановился.
  Бедная женщина нагнала сына, бросилась к нему на шею и зарыдала: "Пойдем домой! Теперь никуда не пущу!" Анисим долго умолял отпустить его к отшельникам, но мать была неумолима, и он возвратился в отчий дом.
  Когда пришло время сыну служить в армии, Швецовы, как тогда было принято, наняли "охотника", согласного за вознаграждение идти за Анисима в солдаты. "Охотник" запросил столь большую сумму, что семье пришлось влезть в долги, которые надо было отработать. Для этого Анисим поступил судовым приказчиком к своим землякам, уроженцам Ильиной Горы, купцам Першиным, промышлявшим хлебной и рыбной торговлей.
  Братья Дмитрий, Федор, Никола и Александр Першины были беспоповцами Нетовского согласия, но формально считались членами Синодальной церкви. Лишь в 1864 году по настоянию своей матери Ирины Лукиничны они заявили о выходе из официального исповедания и переходе в старообрядчество.
  У себя дома, в уездном городке Коврове, Першины пользовались исключительным влиянием и уважением. Братьям принадлежала великолепная библиотека, которой мог пользоваться и Анисим Швецов. Изучая богословские труды, он пришел к мысли, что беспоповское учение о прекращении Христова священства ложно. Тогда юноша стал молиться, чтобы Бог открыл ему истинный путь спасения.
  Однажды кто-то из братьев поехал в Москву и взял с собой Анисима. В городе купец отправился по своим делам, а приказчик пошел смотреть Первопрестольную и разыскивать истинное священство. Случайно ему указали квартиру старообрядческого архиепископа Антония. Тот принял молодого человека и побеседовал с ним о священстве Белокриницкой иерархии. Эта беседа произвела на Анисима необыкновенно сильное впечатление. В Ковров он вернулся убежденным поповцем и начал писать книгу "История о существовании священства в Христианской Церкви".
  Хозяева-беспоповцы, увидев перемену в приказчике, стали говорить Анисиму, что Белокриницкая иерархия неправильна. А он уверял их, что по Писанию священство Христово вечно и ныне содержится именно в Белокриницкой иерархии. Слушая эти споры, Ирина Лукинична Першина качала головой и говорила сыновьям: "Анисим больше вас знает и вам его не победить!"
  В 1865 году, когда долг у Першиных был отработан, Анисим немедленно поехал в Москву, к владыке Антонию и присоединился к Церкви. Архиерей предложил ему остаться в качестве письмоводителя. Анисим согласился и прожил при архиепископе шестнадцать лет.
  Швецов не любил тратить время попусту и часто повторял: "Время наше дорого, не беречь его худо, а во зло употреблять еще хуже того". Поэтому, живя в Москве, он усердно изучал историческую и богословскую литературу из обширной библиотеки архиепископа. Также Анисим учился греческому языку и русской грамматике.
  Занятия отвлекали молодого человека от мирских соблазнов. Он вспоминал: "Я по прибытии в Москву 26 лет тоже боролся со страстью плотской. Как освободится от усильной работы ум, то приходила мысль жену ггоять. А как займется чем, так радовался тому, что нет семейных от сего отвлечений"[180].
  Благодаря обширным познаниям Анисим Васильевич скоро выдвинулся в ряды первейших начетчиков и апологетов старообрядчества. А благочестивая жизнь стяжала ему всеобщее уважение. Все свои силы он отдавал проповеди вечности Христова священства. У себя на родине он много заботился о вразумлении беспоповцев и примирении их с Церковью. Но односельчане и даже родители считали Анисима совсем погибшим, говорили, что он ушел в какую-то новую веру.
  Лишь после того, как сын свозил родителей в Москву и показал старообрядческое духовенство, они присоединились к Церкви. Постепенно нетовцы деревни Ильина Гора приняли священство Белокриницкой иерархии. Образовался новый приход, в котором усердием Швецова был выстроен деревянный храм во имя Пресвятой Троицы.
  Живя при архиепископе Антонии, Швецов встречался со многими интересными людьми. Пожалуй, самой необычной была встреча с авантюристом Антоном Пикульским - самозваным "архиепископом Аркадием", приезжавшим в Москву летом 1881 года. Анисим Васильевич описал эту встречу в сочинении "Самозванец, мнимый беловодского поставления архиепископ Аркадий"[181].
  Пикульский встречался с владыкой Антонием в присутствии Швецова и архиепископского келейника. На вопросы староверов самозванец отвечал уклончиво и неопределенно. Когда его спросили, как можно послать письмо к японскому патриарху, рукоположившему "архиепископа", авантюрист ответил: "По случаю натянутой политики России к Японии туда не имеется почтового сообщения". Архиепископ Антоний заметил: "Если из России посылать писем ему нельзя, то мы пошлем ему из Австрии". Но и тогда Пикульский не назвал адреса патриарха.
  Келейник попросил самозванца объяснить, как он ездил из России в Японию. Авантюрист заявил, что ездил через некий город в Тобольской губернии, откуда калмыки берутся перевозить в Японию тайным образом, беря за такую поездку не более 25 рублей.
  Келейник принес географическую карту, разложил на столе и измерил циркулем расстояния. Получилось, что от Тобольской губернии до Японии так же далеко, как и до Москвы. Староверы возмутились: "Что вы морочите нас? Японская граница от указанного вами города не ближе Москвы! Но свезет ли вас кто из Москвы до него за 25 рублей? Здесь придется уплатить рублей 150 или более".
  Пикульский сконфузился и пробормотал: "Вы очень ловки!" Потом поклонился архиепископу Антонию и сказал: "Простите, я согрешил! Но прошу вас, наставьте меня на путь спасения и дозвольте мне побыть при вашем богослужении". Сходив на службу раз или два, самозванец тайно уехал из Москвы.
  В ноябре 1881 году скончался владыка Антоний, памяти которого Швецов посвятил сочинение "Жизнь и подвиги архиепископа Антония". А в 1883 году по благословению архиепископа Савватия Анисим Васильевич выехал за границу, в старообрядческий Никольский монастырь в Мануиловке (Румыния), для организации типографии: в России староверам запрещалось печатать книги. Здесь он издал свой труд "Истинность старообрядствующей иерархии".
  Вернувшись в Россию в 1885 году, Анисим Швецов принял иночество с именем Арсения и удостоился священнического сана. Он поселился возле села Безводного (Нижегородская губ.), в скиту, основанном иноком Иоасафом (Зеленкиным), ставшим впоследствии казанским епископом. В обители священноинок Арсений организовал гектографическое издание сгарообрядческих книг, перенесенное затем в Нижний Новгород. В этом издательстве увидели свет сочинения Арсения "Оправдание Старообрядствующей Церкви" и "Книга об антихристе".
  В ту пору издание староверческих книг считалось уголовным преступлением. Поэтому требовалось немалое мужество, чтобы с помощью печатного слова проповедовать "древлее благочестие". Но отец Арсений, не взирая ни на какие препятствия, писал и печатал свои труды. Истинный подражатель апостолам, он много путешествовал, объезжая с миссионерскими целями Поволжье, Урал и Украину.
  Во время одной такой поездки по Черниговской губернии в сентябре 1890 года проповедник сподобился апостольской участи - подвергся тюремному заключению за "явное оказательство раскола". В темнице его держали под строжайшим надзором как опасного преступника.
  Но отец Арсений не унывал: "Не бойся судов, ибо кого из святых не судили? Когда и Сам начальник нашей веры Христос осужден был без правды. Но бойся, как бы в чем не прегрешить пред Богом. Но если совесть не зазрит в этом, то уповай на Бога - не будешь навсегда забвенным от Него. Посудят, посудят, да и бросят"[182].
  Из тюрьмы священноинок был освобожден под денежный залог лишь в апреле 1891 года. Он поселился в Нижнем Новгороде, в доме купчихи Веры Михайловны Сироткиной (1837-1902), матери знаменитого миллионера Дмитрия Васильевича Сироткина (1864-1953), судовладельца и биржевика, крупнейшего деятеля старообрядчества.
  Здесь отец Арсений продолжил свои ученые занятия и собирание библиотеки, которая в 1892 году насчитывала 664 книги. Он не только приумножал свои знания, но и охотно делился с ними другими. Учениками и сподвижниками Арсения были прославленные начетчики Федор Ефимович Мельников (1874-1960) и Иван Григорьевич Усов (1870-1942), в иночестве Иннокентий.
  В 1897 году скончался епископ уральский и оренбургский Виктор (Лютиков). Уральские казаки единогласно выбрали кандидатом на овдовевшую кафедру отца Арсения. На имя архиепископа Савватия было подано прошение: "На вдовствующую нашу епархию мы, ниже подписавшиеся представители от городов Уральска, Оренбурга, Илека, Гурьева и с прочими весями, единогласно при собраниях народа избрали известного нам со всех сторон, полезного в наш край, и желаем рукоположить в наместники на вдовствующий епископский престол достойно чтимого и уважаемого нами, но целым сонмом еще доселе остающимися пока в беспоповстве, лежащем камнем иретыкания до первого его появления здесь в епископском сане. Это никого другого, как отца священноинока Арсения Швецова"[183].
  Архиепископ выразил свое соизволение на хиротонию. А отец Арсений смиренно согласился удовлетворить просьбу уральцев. В одном письме он признавался: "Я радуюсь и благодарю Бога за великий дар Божий, мне порученный, но и страшусь тяжести бремени сего, ибо при непослушании многих слову Божию и зависти противу сего врагов наших как бы не сделаться и здесь посмешищем людским, а в день Суда Божия - неключимым рабом Праведного Судии"[184].
  По единодушному согласию всех старообрядческих иерархов и по благословению владыки Савватия епископы Иоасаф Казанский и Кирилл Нижегородский рукоположили священноинока Арсения в архиерейский сан 24 октября 1897 года в селе Елесине (Нижегородская губ.).
  Деятельность епископа Арсения была весьма плодотворна. В 1898 году, после ухода на покой владыки Савватия, свяггитель Арсений был избран местоблюстителем Московской Архиепископии. При его непосредственном участии в октябре 1898 года состоялось избрание и возведение на московский престол архиепископа Иоанна (Картушина, 1837-1915).
  Владыка Арсений много содействовал налаживанию ежегодного созыва Освященных Соборов. Он также был учредителем ежегодных Всероссийских съездов старообрядцев, которые пробудили в Церкви новые силы. Его стараниями в 1903 году был поставлен нижегородским епископом его лучший ученик Иннокентий (Усов).
  У владыки Арсения не было ни минуты свободного времени. Зиму и лето, день и ночь он был занят церковными делами. Каждый год епископ объезжал свою епархию, посвящая этим поездкам целые месяцы.
  Кроме того, ему приходилось временно управлять Нижегородской и Саратовской епархиями. Много сил отнимало ведение обширнейшей переписки и сочинительство. "Как писатель, он очень плодовит и разнообразен. Нет, кажется, ни одного вопроса, важного для старообрядчества, которого бы уральский епископ не коснулся"[185].
  При этом святитель старался следить за книжными новинками. Например, выписал от Л.Н. Толстого книги "Изложение Евангелия" и "Царство Божие внутри нас". Впечатлением о них епископ поделился в одном письме: "Помаленьку ознакомлюсь с его взглядами, чисто антихристовыми, даже и читать отвратительно. Христос не признается Богом, но каждый человек может быть таким же по всему, как и Христос. И чудес никаких не признает, не знаю, как объяснит Воскресение Его - еще не дочел"[186].
  В 1906 году, после дарования старообрядцам свободы вероисповедания, по благословению владыки Арсения в городе Уральске (ныне Казахстан) была организована первая в России легальная старообрядческая типография. Для нее был изготовлен оригинальный шрифт, благодаря которому книги "уральской печати" невозможно спутать ни с какими другими.
  Сам епископ принимал активное участие в работе типографии. Он подготавливал книги к изданию, иногда правя опечатки в старомосковских богослужебных текстах по западнорусским книгам.
  Это вызывало нарекания со стороны некоторых "ревнителей", объявивших владыку Арсения еретиком и "книжным реформатором наподобие Никона". Иногда дело доходило до того, что святителю грозили лишением сана. По этому поводу он писал: "Мне сану не жаль, только не желательно, чтобы свои поставили на меня клеймо еретика. Но что же делать, и Христа свои же нарекли злодеем"[187].
  Эти обвинения огорчали епископа и подрывали его здоровье. Но, несмотря на крайнюю слабость, владыка Арсений не оставлял свою паству без посещения. В последний год жизни он совершил многотрудную пастырскую поездку.
  После Пасхи 1908 года он выехал из Уральска в Саратовскую епархию, а потом отправился по приходам Уральской епархии и проехал более 1000 верст на лошадях. Затем поехал в Москву на Освященный Собор, оттуда - во Ржев и Нижний Новгород. Из Нижнего снова отправился в Саратовскую епархию и вернулся домой только 24 августа.
  В начале сентября владыка Арсений заболел. Он ходил в типографию и простудился, забыв надеть калоши. На следующий день епископ слег. Он и раньше чувствовал себя нездоровым, но пересиливал болезнь. На этот раз он отказался от врачебной помощи, хотя раньше ей не пренебрегал.
  Но и в болезни святитель не оставлял управления епархией, продолжая свою переписку. За пять дней до смерти он наставлял в письме молодого священника: "И хороший дом не сразу отстраивается. А вы поставлены строителями к самому наилучшему дому - Церкви Божией. Посему и нужно не торопясь устраивать его, только бы в конце-то выходило хорошо"[188].
  Почувствовав приближение смерти, епископ причастился Святых Таин в 2 часа утра 10 сентября, а в 5 часов утра тихо скончался. Его смерть оплакало все старообрядчество.
  После кончины святителя Арсения оказалось, что его имущество состояло из одной библиотеки, им собранной и стоящей более 10 тысяч рублей. Денег же не осталось. Хотя благотворители немало жертвовали епископу, он раздавал все деньги бедным приходам и неимущим священникам.
  Не оставив по себе презренного злата, владыка Арсений оставил более ценное - многие сочинения, служащие на пользу Церкви, и талантливых учеников. Рябушинский писал о наследии святителя: "Он оставил школу и, пожалуй, мало найдется среди известных старообрядческих деятелей позднейших годов и современности таких лиц, которые не должны прямо или косвенно считаться учениками или последователями уральского епископа"[189].
  В 2008 году Собор Старообрядческой Церкви, "заслушав свидетельства о богоугодном житии и подвигах в лоне Святой Церкви епископа Арсения Уральского", причислил архиерея к лику святых.
  ГЛАВА XVI И НЕ МОЛЧАТ КОЛОКОЛА
  Краткий период между революциями 1905и 1917 годов принято называть "золотым веком" старообрядчества. Воспользовавшись указом Николая II о даровании свободы вероисповедания, староверы за двенадцать лет наверстали то, что упустили за 250 лет гонений.
  Точное число старообрядцев в Российской империи неизвестно. Официальная статистика утверждала, что в начале царствования Николая I в стране была всего лишь 627 721 душа "раскольников" (1827 г.)[190]. Причем, если верить статистике, число это ежегодно сокращалось, что свидетельствовало о несомненном служебном рвении полиции и духовенства Синодальной церкви.
  Однако, вопреки этому рвению и сведениям статистики, на рубеже XIX-XX веков в стране проживало не менее 15 миллионов староверов. По некоторым данным, "древлему благочестию" следовало до трети всех великороссов.
  К старообрядчеству принадлежали крупнейшие предприниматели, в чьих руках были сосредоточены основные промышленные и финансовые ресурсы России. Имена многих широко известны: текстильные фабриканты Морозовы, промышленники и финансисты Рябушинские, владельцы фарфорового производства Кузнецовы.
  Прихожанином храмов Рогожского кладбища был коммерции советник, купец первой гильдии Козьма Терентьевич Солдатенков (1818-1901), знаменитый книгоиздатель и устроитель Солдатенковской (Боткинской) больницы. По всей Волге гремела слава крупнейших предпринимателей и благотворителей Дмитрия Васильевича Сироткина (Нижний Новгород) и Ивана Львовича Санина (Самара). А о купцах Мальцевых из Балаково (Саратовская обл.), имевших торговлю по всему миру, говорили, что они диктуют цены на хлеб лондонскому Сити.
  Однако эти миллионщики не имели возможности открыто помогать старообрядчеству. В вопросах религиозной жизни они были так же бесправны, как и их простые братья по вере, лишенные многих гражданских свобод.
  Бесправие "раскольников" описал в начале XX века правовед М.А. Рейснер: "Если в общем гарантированная расколу терпимость ставит его наряду с религиями грубого язычества, то в частностях раскольники поставлены даже ниже язычников. Так раскольникам запрещается 'всякое публичное оказательство' веры, тогда как инородцам это не запрещено. Так раскольники лишены права законного церковного брака, тогда как 'каждому племени и народу', не выключая и язычников, дозволяется вступать в брак по правилам их закона или по принятым обычаям, без участия в том гражданского начальства. Даже самое богослужение раскольников стеснено в высшей степени: они не имеют права иметь свои богослужебные книги, а должны приобретать их в 'особой', учрежденной правительством, типографии. Они не имеют права иметь свои особые священные изображения и иконы, и даже вступление раскольников в иконописные цехи может состояться не иначе, как с разрешения министра внутренних дел"[191].
  Между тем даже иностранцы, посещавшие Россию, восхищались староверами и наилучшим образом отзывались о них. Например, итальянский писатель и ученый Томазо Карлетти, несколько лет проживший в России, писал: "Некоторые поповские секты отличаются большою нравственностью: им запрещено пить вино и курить; они любят просвещение и покровительствуют народному образованию. Мы не ошибемся, если скажем, что поповцы представляют собою самую трудолюбивую и зажиточную часть русского населения"[192].
  Уже в XIX веке стала очевидной необходимость дарования религиозной свободы старообрядцам. В том столетии, омраченном войнами, заговорами и покушениями, староверы имели возможность не раз засвидетельствовать российскому императорскому престолу свою искреннюю верность. Недаром премьер-министр С.Ю. Витте утверждал, что старообрядцы "всегда составляли элемент наиболее консервативный, наиболее преданный своему царю и родине"[193].
  Вот один из многих примеров проявления этого верноподданнического чувства. Когда 1 марта 1881 года народовольцами был убит император Александр И, московские староверы-поповцы тотчас испросили у властей разрешения принести присягу новому государю. Разрешение было получено. В Рождественском соборе на Рогожском кладбище была поставлена походная церковь, пожертвованная Солдатенковым, и после торжественного молебна духовенство и миряне присягнули Александру III.
  Правительство этого императора несколько смягчило законодательство о "раскольниках": 3 мая 1883 года был принят закон, дозволявший свободное отправление старообрядческого культа, но без всяких внешних проявлений - без колокольного звона, крестных ходов и облачения духовенства в ризы. Также староверам дозволялось иметь паспорта и с разрешения властей ремонтировать храмы (что было запрещено с 1826 г.).
  В соответствии с этим законом в самый день коронования Александра III, 15 мая 1883 года, в Покровском соборе на Рогожском кладбище была установлена походная церковь, где регулярно совершалась литургия. Но 25 ноября 1884 года временные алтари в кладбищенских храмах были разобраны по распоряжению московского генерал-губернатора. Стало ясно: Александр III не намерен предоставлять старообрядцам полную религиозную свободу.
  Долгожданная свобода была получена староверами лишь после революции 1905 года. Правительство императора Николая II, напуганное массовым революционным движением, спешно искало поддержки многомиллионного консервативного старообрядчества и одновременно начинало демократизацию страны. Провозвестием духовной свободы стало открытие алтарей храмов Рогожского кладбища.
  Накануне Пасхи, 16 апреля 1905 года, в Рогожскую слободу по высочайшему повелению прибыл генерал-адъютант Д.Б. Голицын.
  В Покровском соборе собралось все кладбищенское духовенство и человек триста народу. С амвона Голицын зачитал царскую телеграмму: "Повелеваю в сегодняшний день наступающего светлого праздника распечатать алтари старообрядческих часовен московского Рогожского кладбища и представить впредь состоящим при них старообрядческим настоятелям совершать в них церковные службы. Да послужит это столь желанное старообрядческим миром снятие долговременного запрета новым выражением моего доверия и сердечного благоволения старообрядцам, искони известным своею непоколебимою преданностью престолу"[194].
  Собравшиеся в храме были потрясены. В совершенной тишине Голицын срезал печати с алтарных дверей. Сбили замки с южной диаконской двери (ключи были давно утеряны), зажгли свечи и вошли в алтарь.
  Присутствовавший при этом писатель В.А. Гиляровский рассказывал: "Отворили двери. Пахло сыростью, хотя было светло, так как окна не забивались. Сорок девять лет сделали свое дело. Кое-где упали иконы; на полу, покрытые пылью, валялись скелеты голубей и галок, прорвавшихся сюда в разбитые окна и пропавших с голода. Стены заплесневели. Покровы сотлели... Много, очень много попортилось икон и пропала под плесенью стенная живопись"[195]. Потом был распечатан алтарь Рождественского храма.
  Через несколько часов у Покровского собора собралось более 10 ООО староверов. До сорока человек убирали алтарь, готовя его к праздничной службе, которая прошла на этот раз необыкновенно торжественно. Слова пасхального канона "Смерти празднуем умерщвение, адово разрушение, иного живота вечнаго начало" верующие восприняли как пророчество о начале новой жизни.
  На следующий день, 17 апреля, был издан императорский указ "Об укреплении начал веротерпимости". Он касался всех российских "иноверцев": мусульман, буддистов, сектантов (протестантов) и старообрядцев. Николай II надеялся, что указ обеспечит "каждому из наших подданных свободу верования и молитв по велениям его совести".
  Новый закон запрещал называть староверов "раскольниками", разрешал свободное отправление духовных треб, рассматривал вопросы брака, усыновления, составления завещаний и пр.
  В то же время власти лишний раз заявили поповцам о непризнании Белокриницкой иерархии. Указ повелевал старообрядческим священникам и епископам называться только "настоятелями" и "наставниками", хотя и освобождал их от призыва на действительную военную службу. Архиепископу Иоанну, находившемуся в ссылке, было дозволено Примечание в Москву.
  Этот закон, пусть и не вполне совершенный, был весьма важен для староверов. Наконец-то поповцы и беспоповцы могли облегченно вздохнуть и заняться спокойным устройством своей религиозной жизни. Период с 1905 по 1917 год стал "золотым веком" русского старообрядчества.
  Невозможно в одной главе рассказать обо всех достижениях староверия за эти двенадцать лет. За столь небольшой срок было наверстано то, что старообрядцы упустили за 250 лет гонений.
  Строились храмы, открывались школы и училища, созывались съезды и Соборы, создавались политические партии, выпускались граммофонные пластинки с записями церковного пения, издавались богослужебные книги, христианские журналы и газеты.
  Даже в начале XXI века староверы сохраняют духовный импульс, полученный в 1905 году. Они молятся в храмах - тогда воздвигнутых, по книгам - тогда напечатанным, пред иконами - тогда написанными.
  Дарование свободы вероисповедания в первую очередь коснулось общественной жизни. Открыто созываются Соборы и съезды. Староверы-поповцы устраивают в Москве ежегодные Всероссийские съезды, призванные усилить роль мирян в управлении Церковью. Свои Соборы проводят беспоповцы разных согласий: поморцы, федосеевцы, филипповцы, нетовцы и часовенные.
  Голосом освобожденного староверия стали многочисленные периодические издания. Значительнейшими из них были журналы "Церковь" (в 1914-1917 гг. назывался "Слово Церкви"), "Старообрядческая мысль" (до 1910 г. назывался "Церковное пение") и "Старообрядец" (в 1908-1909 гг. назывался "Старообрядцы").
  До 1905 года староверы не могли легально печатать свои богослужебные книги. Им приходилось пользоваться либо старо-московскими изданиями, выпущенными до патриарха Никона, либо книгами, напечатанными в зарубежных типографиях и тайно привезенными в Россию, либо изданиями московской типографии единоверцев. Но теперь церковное книгопечатание становится свободным.
  Крупнейшую и лучшую типографию открывают федосеевцы на Преображенском кладбище. Высоким качеством изданий была известна печатня федосеевца Луки Арефьевича Гребнева в селе Старая Тушка (Вятская обл.). Большим ассортиментом и изящными шрифтами славилась типография в городе Уральске, основанная епископом Арсением. В 1910 году своей типографией обзавелось Рогожское кладбище.
  Церкви не хватало подготовленных людей, способных преподавать в приходских школах. Эта насущная проблема была решена в 1912 году: на Рогожском кладбище открылся Старообрядческий богословско-учительский институт. На первый курс без экзаменов были приняты 23 человека.
  Директором института стал Александр Степанович Рыбаков - отец известного историка, академика Б.А. Рыбакова. К сожалению, Первая мировая война и октябрьский переворот 1917 года поставили крест на планах церковного образования: в 1918 году институт был закрыт.
  Но наиболее значительными памятниками дарованной свободе вероисповедания стали многочисленные храмы-новостройки. Часто их проектировали знаменитейшие и лучшие архитекторы. Например, прославленный Ф.О. Шехтель по заказу Мальцевых возвел в Балаково величественную церковь во имя Пресвятой Троицы. Талантливый ученик Шехтеля И.Е. Бондаренко построил в Москве и Подмосковье несколько прекрасных храмов в древнерусском стиле.
  Церкви возводились по всей стране. Но, конечно же, особенно много храмов было построено в Первопрестольной столице. Пережившие болыпевицкое лихолетье, не все они, к сожалению, были возвращены законной владелице - Старообрядческой Церкви. Вот лишь некоторые из московских храмов.
  Памятником, посвященным распечатыванию алтарей соборов Рогожского кладбища, стал мемориальный храм-колокольня во имя Воскресения Христова. Он был построен на Рогожском кладбище в 1908-1909 годах по проекту архитекторов Ф.Ф. Горностаева и З.И. Иванова. По преданию, колокольня лишь на один кирпич ниже кремлевского "Ивана Великого". Деньги на колокола (30 ООО руб.) пожертвовала потомственная почетная гражданка Москвы Феодосия Ермиловна Морозова.
  Другим храмом-памятником стал Успенский собор на Апухтинке (у Покровской заставы), возведенный в 1906-1908 годах по проекту Н.Д. Поликарпова. Великолепная церковь со звонницей строилась по образцу кремлевского Успенского собора. Храм украсили древние иконы, собранные из старообрядческих моленных со всей Руси.
  В пятиярусном иконостасе, обложенном серебряной вызолоченной басмой, находились образа XV-XVII веков новгородских и московских писем. В особых киотах помещались иконы "Минеи месячные" строгановского письма. Престол в алтаре был высечен из цельного камня по древнему образцу, здесь же находились иконы корсунских писем XV века.
  В храме хранился серебряный ковчег с частицами мощей многих святых: Иоанна Крестителя, апостола Матфея, Николы Чудотворца, Сергия Радонежского, частью Гроба Господня и Ризы Господней[196].
  Чин освящения церкви совершил 9 ноября 1908 года архиепископ Иоанн. Когда в конце всенощной торжественно загудел большой колокол, весивший 350 пудов, многие богомольцы расплакались от счастья. Уже за праздничной трапезой один из них произнес экспромт:
  Исчезла вековая мгла,
  Кресты и главы заблистали,
  И не молчат колокола,
  Что два столетия молчали!
  Величественный храм на Апухтинке был одним из красивейших в России, а по благолепию и богатству убранства мог поспорить с соборами Кремля и Рогожского кладбища. Не зря искусствовед П.П. Муратов писал: "Впечатление глубокой цельности и тонкой красоты производит такая церковь, как храм Успения у Покровской заставы, созданный не знающим усталости усердием, не знающей ошибок любовью к старине"[197]. К сожалению, эта прекраснейшая церковь была закрыта в 1935 году и перестроена в уродливое четырехэтажное общежитие.
  На деньги богатых доброхотов в Москве были построены и другие старообрядческие храмы, не менее красивые и чудесно убранные. Но к настоящему времени Церкви возвращены только два храма: Никольский у Тверской заставы и Покровский на Остоженке.
  Величественный Никольский храм у Тверской заставы (Бутырский вал) был построен в псковско-новгородском стиле в 1914-1916 годах по проекту архитекторов И.Г. Кондратенко и А.М. Гуржиенко на средства купцов Ивановых и Ивана Ульяновича Ульянова. Из-за трудностей военного и революционного времени церковь была освящена только в 1921 году. И была закрыта через двадцать лет - в январе 1941 года.
  В 1992 году Никольский храм был возвращен старообрядцам. Ныне несколько колоколов с его колокольни находятся в столичной церкви "Большое Вознесение" у Никитских ворот.
  Изящный Покровский храм на Остоженке (Турчанинов переулок) строился по проекту В.Д. Адамовича и В.М. Маята в 1907-1908 годах на средства Рябушинских. В основу проекта была положена новгородская церковь Спаса на Нередице. Храм был убран ценнейшими иконами XV-XVII веков из знаменитого собрания банкира С.П. Рябушинского.
  В 1938 году церковь была закрыта, а уникальные иконы были переданы в Третьяковскую галерею. И только в 1994 году запущенное здание храма было возвращено староверам.
  К сожалению, до сих пор не все московские храмы "золотого века" возвращены Старообрядческой Церкви.
  Краснокирпичная церковь во имя Тихвинской иконы Божьей Матери у Серпуховской заставы (Хавская улица) была построена по проекту архитектора Н.Г. Мартьянова в 1911-1912 годах на месте деревянной моленной, известной со времен Петра I. В 1930 году храм был закрыт. Горькие советские годы, когда здание церкви служило клубом и складом скобяных изделий, были для него не самыми худшими. Настоящая беда приключилась в 1991 году.
  В то время, когда культовые сооружения возвращались прежним владельцам, городские власти продали бывший храм частному акционерному обществу, устроившему здесь гриль-бар. В 2003 году здание купил некий "православный бизнесмен", пожелавший подарить его никонианам - Московскому Патриархату. Этого не произошло, но законным владельцам, староверам, церковь также не возвращена.
  Подобная участь постигла Покровско-Успенский храм близ Немецкого рынка (Малый Гавриков переулок). Необычная двухэтажная церковь, построенная в 1909-1911 годах в русском стиле по проекту архитектора И.Е. Бондаренко, была чудесно убрана древними иконами из коллекции С.П. Рябушинского. Верхний храм, предназначенный для праздничных богослужений, был освящен во имя Покрова Богородицы. Нижний храм, предназначенный для будничных служб, - во имя Успения Богородицы.
  В 1933 году храм был закрыт и разорен: наиболее ценные иконы были переданы в Третьяковскую галерею, а колокола - в Большой театр. В здании располагались клуб и спортивная школа. Сейчас в церкви размещается дом физкультуры. Воссозданная в 1995 году церковная община упорно, но безуспешно добивается возвращения храма.
  Однако староверы "золотого века" не подозревали о печальной будущности своих святынь. Они жили полной христианской жизнью: строительство церквей, книгоиздательство, открытие учебных заведений... Нежданной свободой старообрядцы сумели воспользоваться в полной мере. Но относительно благополучное и спокойное существование в одночасье кончилось в 1917 году. Все было как во дни Ноя: "ели, пили, женились, выходили замуж... и пришел потоп, и погубил всех" (Лк. 17,27).
  ИЗБРАННЫЕ СТАТЬИ
  УМНОЖАЮЩИЙ СКОРБЬ
  Конец XV - начало XVI века - эпоха расцвета Московского государства, который во многом объясняется укреплением его международного положения. В 1472 году великий князь Иван III (1440-1505) женится на Софии Палеолог, дочери деспота Морей Фомы Палеолога, внучке василевса Мануила II и племяннице последних византийских императоров Иоанна VIII и Константина XII.
  Брак этот оказался необычайно политически выгодным для Руси. Вместе с невестой-гречанкой Иван III получил право считать себя преемником императоров Византии, а свое государство - последним на свете оплотом православной веры. Московский князь, вчерашний данник Орды, готовился примерить царский титул, а его столица уже звалась Третьим Римом - наследником Второго Рима, Константинополя.
  Вместе с Софией, получившей воспитание в Риме, при папском дворе, Московия приобретает великодержавный лоск. В свите княжеской невесты на Русь прибывают европейски образованные иностранцы, например, греки - дипломаты братья Дмитрий и Юрий Траханиоты. Для украшения столицы Иван III приглашает итальянских архитекторов.
  Миланец Алевиз Фрязин перестраивает стены и башни Кремля, а другой итальянец из Венеции, Алевиз Новый, используя мотивы зодчества итальянского Возрождения, украшает усыпальницу московских государей - Архангельский собор. Их земляк, Аристотель Фиораванти, заново отстраивает кафедральный Успенский собор.
  И пятиглавые московские соборы
  С их итальянскою и русскою душой
  Напоминают мне явление Авроры,
  Но с русским именем и в шубке меховой.
  (Осип Мандельштам)
  Золотыми куполами на фоне холодного весеннего неба любовался 4 марта 1518 года еще один иностранец, только что прибывший в Москву по приглашению великого князя Василия III (1479-1533), сына Ивана III. Это был ученый инок Максим со Святой горы Афон.
  Максим (в миру Михаил Триволис) прожил удивительную жизнь, достойную любого романа. Он родился около 1470 года в греческом городе Арте, в византийской аристократической семье. Один из его предков занимал престол константинопольских патриархов, а дядя, Димитрий Триволис, был другом деспота Фомы Палеолога. Михаил рос среди умных и образованных людей, в мире книг и рано проявил любовь к "словесным наукам".
  В1492 году Михаил отправляется в Италию для получения образования. Здесь он провел двенадцать лет, принял католичество и слушал лекции лучших профессоров в университетах Флоренции, Болоньи, Падуи, Милана и Венеции. Юноша встречался со многими знаменитыми учеными, которыми была так богата Италия эпохи Ренессанса.
  В 1496 году в Венеции Триволис познакомился с типографом Альдом Мануцием, известным просветителем и гуманистом эпохи Возрождения. В 1498 году он перебрался в Милан, где поступил на службу к племяннику прославленного итальянского философа и ученого Джованни Пико делла Мирандола, автора знаменитой "Речи о достоинстве человека".
  Но из всех впечатлений, полученных Михаилом в Италии, наиболее сильным оказалось впечатление от речей монаха-доминиканца Джироламо Савонаролы. Этот известный проповедник осуждал роскошь, развлечения и "суетное" светское искусство. Под влиянием идей Савонаролы Михаил принял постриг в доминиканском монастыре Сан-Марко. Но в этой обители он пробыл недолго, всего лишь два года.
  В 1504 году Михаил неожиданно покидает Италию и отправляется в Грецию, на Афон. Ученик европейских гуманистов возвращается в православие и постригается в Ватопедском монастыре под именем Максима. Этот момент стал переломным в жизни беспокойного грека: отныне он отрекается от своих прежних убеждений, чтобы целиком отдаться изучению православного богословия.
  Наверное, инок Максим прожил бы созерцательную жизнь аскета и умер в тихой келье, окруженный столь любезными его сердцу книгами, если бы в марте 1516 года Василий III не пригласил его на Русь. Спустя два года великий князь и московский митрополит Варлаам с почестями встретили ученого инока, обласкали и поселили в келье митрополичьего Чудова монастыря.
  Максиму было поручено сделать перевод "Толкового Псалтыря", греческий оригинал которого хранился в княжеской библиотеке (ныне более известной как "библиотека Ивана Грозного") среди книг, привезенных Софией Палеолог.
  Максим Грек прибыл в Москву во время ожесточенных споров в Русской Церкви о монастырском землевладении. Суть споров сводилась к следующему: подобает ли инокам, отрекшимся от мирской суеты и забот, владеть землями и прочим дорогостоящим имуществом? Во главе сторонников монастырского землевладения стоял игумен Иосиф Волоцкий, по имени которого эта партия получила название "иосифлян".
  Им возражали "нестяжатели", возглавляемые старцами Нилом Сорским и Вассианом Патрикеевым. Историк Александр Зимин с полным основанием предположил, что инициаторами приглашения ученого инока с Афона были "нестяжатели", надеявшиеся с его помощью укрепить свои позиции. Впрочем, сначала Максим дипломатично уклонился от участия в спорах.
  Когда перевод "Толковой Псалтыри" был готов, грек стал просить Василия III отпустить его на Святую гору. Но просьба инока не была уважена. Московские власти предпочли оставить его при себе, используя для перевода и исправления других церковных книг.
  Однако для задержки Максима Грека были, конечно, и другие мотивы. О них поведал старцу один знакомый боярин: "Пришел сюда ты, а человек ты разумный, и узнал здесь наше хорошее и плохое. И ты, придя назад, все расскажешь".
  Власти испугались, что Максим может рассказать грекам что-то "лишнее" о Московии. Как тут не вспомнить библейские слова! "Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания - умножает скорбь" (Еккл. 1,18).
  Вынужденный остаться на Руси, ученый инок собрал вокруг себя кружок образованных людей, которые приходили к нему в Чудов монастырь "говаривать с ним книгами". Тогда же Максим сблизился с Вассианом Патрикеевым и принял сторону "нестяжателей".
  Пока митрополитом был незлобивый Варлаам, Максим жил в относительном спокойствии. Все изменилось, когда в 1522 году на московский митрополичий престол взошел Даниил, ученик Иосифа Волоцкого и убежденный "иосифлянин". По его инициативе в 1525 году состоялся церковный Собор, обвинивший Максима в ереси и сношениях с турецким правительством (оба обвинения были ложными). Инок был приговорен к заточению в Иосифо-Волоколамском монастыре.
  В 1531 году состоялся новый Собор, осудивший "нестяжателей", Максима Грека и Вассиана Патрикеева. Теперь ученого старца сослали в Тверской Отроч монастырь под надзор тамошнего епископа Акакия. Благодаря сочувствию Акакия тверская ссылка оказалась менее тяжкой для опального мыслителя - он получил возможность читать и писать.
  Но лишь при митрополите Макарии, знаменитом книгочее и книголюбе, Максим Грек был оправдан и переведен в Троице-Сергиеву лавру. Здесь 450 лет назад, 21 января 1556 года, он и скончался.
  За сорок лет, прожитых в Московии, Максим Грек написал несколько сотен произведений на греческом и церковнославянском языках. Не оставлял он писательства и в заключении. Бесспорно, Максим может считаться одним из наиболее значительных писателей Древней Руси.
  Из-под его пера вышли многочисленные послания (Василию III, Ивану Грозному, митрополитам Даниилу и Макарию), обличительные слова (против астрологии, разного рода суеверий и веры в фортуну) и душеполезные поучения. Особое место принадлежит трактатам, написанным против иноверцев - католиков, лютеран, иудеев и мусульман.
  Важное место в творчестве афонского старца занимают переводы творений отцов Церкви - Иоанна Златоуста, Василия Великого и Григория Богослова. Благодаря сочинениям Максима Грека на Руси больше узнали не только о православном богословии, но и об античной философии и всемирной истории.
  Максим Грек был похоронен в Сергиевой лавре, возле церкви Святого Духа. В лавре он почитался как святой. А в XIX веке над его гробницей была установлена медная доска со стихами:
  Блаженный здесь Максим телом почивает,
  И с Богом в Небеси душою пребывает.
  И что божественно он в книгах написал,
  То жизнию своею и делом показал.
  Оставил образ нам и святости примеры,
  Смирения, любви, терпения и веры!
  Опубликовано: газета "НТ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2006, ? 5 (177).
  ДИВНЫЙ СВЯТИТЕЛЬ и ПАСТЫРЬ
  480 лет назад, в 1526 г., началось архиерейское служение митрополита Макария, знаменитого церковного пастыря и государственного деятеля, проповедника и просветителя, молитвенника и подвижника.
  Будущий митрополит родился в Москве, в семье благочестивых христиан, и во святом крещении был наречен Михаилом. Его отец, Леонтий, рано умер, и мать, возложив упование о воспитании сына на Господа, постриглась в одном монастыре под именем Евфросиния. Юный Михаил последовал примеру матери.
  Оставив мирскую суету, он поступил послушником в прославленный Боровский монастырь преподобного Пафнутия, известный строгой аскетической жизнью и высокой духовностью. Став иноком Макарием, будущий святитель начал здесь свое подвижничество, приобщаясь к книжной премудрости и изучая иконное писание. В смиренных трудах он провел в обители почти 30 лет.
  Но Богу было угодно призвать этого инока на общественное служение, к трудам всероссийского значения. В 1523 г. Макарий был поставлен московским митрополитом Даниилом в архимандриты Можайского Лужецкого монастыря. Так началось служение Русской Церкви ее будущего архипастыря.
  Московские князья имели благочестивый обычай ездить в город Можайск на поклонение чудотворному образу святителя Николы. Часто на богомолье приезжал и великий князь Василий III, молившийся о разрешении неплодия своей супруги Соломонии. Во время этих паломничеств Василий познакомился с Макарием и полюбил умного и начитанного архимандрита.
  По настоянию великого князя архимандрит Макарий в 1526 г. был поставлен архиепископом на самую древнюю кафедру Московской митрополии - Новгородскую и Псковскую, вдовствовавшую до этого 17 лет. Хиротония совершалась в Москве, в Успенском соборе. Из столицы Василий III провожал Макария на кафедру с выражениями своего особого к нему благоволения.
  Новый архиепископ прибыл в Великий Новгород 29 июля. Торжественно вступив в город, в окружении духовенства и ликующего народа он направился в Софийский собор, где "просветився силою Божиею, нача беседовати к народу повестьми многими. И все чудяшеся, яко от Бога дана ему бысть мудрость в божественном писании просто всем разумети" (Псковская летопись).
  Новгородская кафедра, находившаяся долгое время без управления, выглядела неустроенной и неприглядной. Здесь и начинаются первые труды владыки Макария, принесшие ему впоследствии славу как знаменитому устроителю русской церковной жизни.
  Во второе лето своего святительства архиепископ ввел в монастырях епархии общежительный устав. В Великом Новгороде и ближайшей окрестности имелось более 22 обителей, из них общежительство было только в четырех. Макарий созвал к себе настоятелей всех монастырей и увещевал их, чтобУ они ввели у себя общежительный устав, заповеданный преподобными отцами.
  Это дало результат: вскоре в большинстве городских и пригородных обителей такой устав был введен, а по их примеру и прочие монастыри епархии организовали у себя "общее житие".
  Другим важным делом для святителя Макария была проповедь православной веры среди инородцев, живших на территории его епархии. Эти жители Водской пятины - карелы и водь - когда-то были крещены, но, по сути, оставались язычниками, церквей Божиих не посещали, к священникам на исповедь не ходили, а молились по своим капищам.
  В1534 г. архиепископ послал к ним своего домового священника Илью с повелением сжигать капища, а арбуев (жрецов) поучать отречься от язычества и затем отдавать их под надзор местным попам. Владыка Макарий организовал широкую миссионерскую деятельность и среди язычников-лопарей, соседствовавших с новгородской землей. Он не раз посылал к ним проповедников, в числе которых трудились преподобные Трифон Печенгский и Феодорит Кольский.
  Столь же ревностно святитель заботился о созидании и благоустройстве храмов в своей епархии. Украсил новгородскую святыню - кафедральный собор Святой Софии: в иконостасе повелел обложить серебряными позолоченными ризами и снабдить лампадами "большие деисусы", устроил великолепные царские врата и новый амвон. При Макарии в одном только Великом Новгороде строятся, перестраиваются и заново украшаются после пожаров около сорока храмов.
  Летописи сообщают, что, заняв архипастырский престол, святитель творил "людям заступление велие, и сиротам кормитель бысть". Владыка Макарий неустанно ходатайствовал в Москве за опальных новгородцев: "много печалования творя на своей архиепископии о церквах Божиих и о бедных людях, еже во опале у государя великого князя много множества".
  В летописях также записано: "Бысть при сем архиепископе владыке Макарии, во всей архиепископии его, послал Господь Бог милость Свою на люди Своя, молитвами его, времена тиха и прохладна, и обилие велие изобилованна бысть".
  Любя не золото и серебро, но только книги и мечтая о духовном обновлении общества, архиепископ Макарий поставил перед собой великую задачу: собрать воедино все "святые книги чтомые, которые в русской земле обретаются". В 1529 г. Макарий принимает на себя труд собирания и обобщения церковного книжного богатства и сведения его в единые Великие четьи минеи.
  Эти Минеи святитель собирал на протяжении двенадцати лет, "многим имением и многими различными писари, не щадя сребра и всяких почестей, но и паче же многи труды и подвиги подъях". Минеи владыки Макария включают в себя не только жития святых, но и Священное Писание с толкованиями, патерики, Кормчую книгу, сочинения по истории и космографии, а также писания Иоанна Златоустого, Василия Великого и иных христианских писателей, как древних, так и позднейших.
  В 1542 г. в Русской Церкви встал вопрос об избрании нового митрополита на освободившуюся московскую кафедру. "По благодати Святого Духа, избранием святительским и изволением великого князя" выбор пал на новгородского архиепископа Макария.
  В ту пору Русь оставалась единственным в мире независимым православным государством. После падения в 1453 г. Константинополя звание и достоинство оплота вселенского православия - Нового Рима - перешло на Русь, в Москву. Вместе с наименованием "Третий Рим" великокняжеская столица усвоила и царский титул.
  Поэтому, когда на престол взошел новый великий князь Иоанн IV (Грозный), в жилах которого текла кровь византийских императоров, он стал первым русским царем. Митрополит Макарий венчал юного Иоанна на царство 16 января 1547 г. в Успенском соборе.
  Летом того же года в Москве случился небывалый, страшной силы пожар. Из-за того что в тот день, 21 июня, была "засуха велика и ветр силен", огонь быстро распространился по всему городу и достиг Кремля: там сгорели все деревянные сооружения, в том числе царские хоромы, митрополичий двор, Чудов монастырь и многие церкви.
  Владыка Макарий спешно направился в Успенский собор, где начал служить молебен пред чудотворной Владимирской иконой Богородицы и пред образом Божией Матери, написанным митрополитом Петром. Но достигшие храма "от огня зной и дух, и жар" были настолько сильны, что Макарий чуть не задохнулся, и его силой вывели из церкви.
  Он вышел, неся в руках чудотворный образ, писанный святителем Петром, и книгу церковных правил, привезенную митрополитом Киприаном из Константинополя. Все сопровождавшие Макария умерли от ожогов и удушья на площади пред собором, лишь святитель чудом спасся.
  Сначала он ушел было на кремлевскую стену, но не смог там долго оставаться из-за дыма и жара, и его стали спускать со стены на канате к Москве-реке. За три сажени до земли канат оборвался и старец-митрополит, упав, сильно расшибся; едва живого, его отвезли в Новоспасский монастырь. Святителю в пожаре опалило лицо, и правый глаз перестал видеть.
  После пожара началось восстановление Москвы. Вновь построенные церкви освящал сам владыка Макарий.
  Летом 1552 г. царь Иоанн собирался в поход против Казани. "В себе место на Москве" он оставил митрополита. Отправляясь на войну, государь велел служить молебны в Благовещенском, Успенском и Архангельском соборах.
  После молебна владыка Макарий, благословляя самодержца крестом и окропляя святой водой, обратился к нему с напутственной речью, предрекая грядущую победу: "Всемогущий Бог, молитвами Пречистыя Его Матери, подает ти ныне помощь и конечное одоление на супостаты твоя, и на свой престол русского царства здрав и радостен с победою возвратишися" (Казанская история).
  Пророчество Макария сбылось - 2 октября 1552 г. Казань пала. Когда 9 октября в Москве узнали об этом, святитель вместе с многочисленным духовенством "скоро потекоша в великую соборную церковь... повелевше на площади во вся тяжкая звонити, тако же и по всему граду Москве по всем церквам святым звонити и пети благодарственная молебны во всю неделю. И начата молебная совершати преосвященный митрополит со епископы. И у всех реки слез ото очию на брады и на перси проливаху и на землю тецаху" (Казанская история).
  Годы пребывания на митрополии святителя Макария ознаменованы неустанной деятельностью во всех областях русской духовной жизни. Вопросы церковного управления и благочиния, борьбы с ересями, канонизации святых и многие другие митрополит всегда представлял на соборное обсуждение. Так, в 1547 и 1549 гг. владыка Макарий созывает в Москве два Собора, на которых многочисленные местночтимые святые были прославлены как общерусские.
  Ав 1551 г. в Москве в государевых палатах заседал знаменитый Стоглавый Собор, созванный царем и митрополитом. Его возглавляли сам Иоанн и святитель Макарий в присутствии восьми архиереев, множества архимандритов и игуменов. Собор принял важные постановления, призванные способствовать развитию духовного просвещения, расцвету иконописания, укреплению в стране благочестия, искоренению нищеты и пороков.
  Заботясь о единообразии церковных чинов, соборяне единодушно подтвердили некоторые апостольские обычаи. Так, был подтвержден древний обычай двуперстного крестного знамения. Собор постановил: "Так достоит креститися и благословити, так святыми отцы узаконено и указано". Крестящихся иначе, не по церковному преданию, соборяне предали проклятию: "Аще кто двема персты не благословляет, якоже и Христос, или не воображает двема персты крестного знамения: да будет проклят".
  Сурово осудил Собор и тех, кто вопреки апостольскому преданию брил бороды: "Священная правила православным христианам возбраняют не брити брад и усов не постригати". Относительно ослушников, дерзающих преступать церковные установления, соборяне подтвердили древнее правило: "аще кто браду бреет и преставится таковой, недостоит над ним служите, ни сорокоустия пети, ни просвиры, ни свещи по нем в церковь, с неверными да причтется".
  Среди деяний Стоглавого Собора было и постановление о книжном исправлении: "Которые святые будут книги, Евангелии и Апостолы и Псалтыри, и прочие книги в коейждо церкви, суть обрящете исправлении, описливы, и вы те все святые книги с добрых переводов исправили бы".
  Для большего удобства исполнения этого постановления по совету владыки Макария и при его деятельном участии в Москве начинается печатание книг - около 1554 г. так называемая "анонимная" книгопечатня впервые издает Евангелие. По благословению митрополита работал знаменитый печатник диакон Иван Федоров, издавший в 1564 г. первую русскую датированную книгу - Апостол.
  Учреждая книгопечатание, Церковь заботилась не только о единообразии и исправлении книг, но и о просвещении новообращенных в христианство татар, ибо печатные книги распространялись по велению самодержца "во царствующем граде Москве, и по окрестным местом, и по всем градом царства его, паче же в новопросвещенном месте - во граде Казани и в пределах его" (Послесловие к Апостолу 1564 г.).
  Живя в столице, занимая высочайший святительский престол и неустанно заботясь о благе Церкви и государства, митрополит Макарий не оставлял иноческого подвига. Пост и молитва были его повседневным правилом.
  Летописец рассказывает: "Митрополиту же святейшему Макарию, на Москве неподвижно живущу и правящу слово Божие истинное... от зельного воздержания и поста, елико ему едва ходити, кроток же и смирен и милостив по всему, гордости же отнюдь ненавидяще, но иным отсекаше и запрещаше, злобою отроча обреташеся, умом всегда совершен бываше".
  Совершая осенью 1563 г. крестный ход из Успенского собора к Сретенскому монастырю, митрополит простудился. Почувствовав сильное недомогание, он "повеле послати в Пафнотиев монастырь, в свое пострижение, ко игумену с братьею, возвестити свою немощь, чтоб прислали старца духовна для брежения в немощи. Они же к нему прислаша старца Иелисея". У этого старца был обычай утешать всех болящих и скорбящих: когда кто из монастырской братии заболевал, старец приходил к брату, увещевая его последним покаянием и причащая Святых Даров.
  Чувствуя скорую кончину, митрополит со слезами просил царя, чтобы его отпустили на покой, в место его пострижения и иноческих трудов, в обитель преподобного Пафнутия. Однако самодержец желал, чтобы святитель "лег в дому Пречистая Богородицы и великих чудотворцев, в соборной и апостольстей церкви, идеже прежние митрополиты лежат". Покоряясь государевой воле, владыка Макарий вздыхал: "Воля Господня да будет! Судьбы Божия кто исповесть? Что Бог восхощет, то и учинит".
  Наступил праздник Рождества Христова, а жизнь святителя угасала. Он уже не мог сам читать Евангелие и прочие книги, которые обыкновенно читал по ночам, и теперь по его просьбе ему читали келейные старцы.
  Вечером 31 декабря 1563 г. Макарий, чувствуя приближение смерти, повелел читать канон на исход души. Потом, причастившись Святых Таин, митрополит попросил поднять себя на постели и стал испрашивать у всех прощения. Соборный колокол ударил к заутрени, и "преосвященный же, дивный святитель и пастырь русския митрополии всея Руссии предаде душу свою в руце Живаго Бога, Его же возлюби из младых ногтей".
  Современники чтили митрополита как святого угодника Божиего. Уже в 1564 г. царь, возвратившись из военного похода, почтил в Успенском соборе мощи московских чудотворцев и "новейшего чудотворца Макария митрополита". Предполагалась канонизация святителя, которой не суждено было состояться из-за начала опричнины.
  В Русской Православной Церкви прославление митрополита Макария состоялось лишь в 1988 г., на юбилейном Соборе, посвященном 1000-летию крещения Руси. А Русская Православная Старообрядческая Церковь канонизировала владыку Макария на Освященном Соборе в 2002 г.
  В митрополите Макарии воплотились лучшие черты истинного святителя. Он был христианским пастырем и государственным деятелем, проповедником и просветителем, молитвенником и подвижником.
  Недаром в церковном песнопении он восхваляется: "Первопрестольником преемниче и твердый хранителю апостольским преданием, Церкви столпе непоколебимый, истине наставниче, отче всеблаженне Макарие, моли Христа Бога спастися душам нашим".
  Опубликовано: журнал "Истина и жизнь", 2006, ? 5.
  ГЕРОЙ НЕ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
  Вряд ли знатный боярин Степан Колычев мог предположить, что его сын Федор, родившийся в 1507 году, станет когда-нибудь митрополитом Московским и всея Руси - главой Русской Церкви, претерпит мученическую смерть от царя, а затем будет канонизирован.
  Старинный род Колычевых, ведущий свое происхождение от Андрея Кобылы, приближенного великого князя Симеона Гордого (XIV в.), издавна служил московским государям. Дед Федора, Иван Андреевич, ездил послом в Крым, бывал наместником в Великом Новгороде, нес ратную службу. Сын его, Степан Иванович, был дядькой (воспитателем) глухонемого князя Юрия, младшего сына великого князя Василия III.
  Федору Степановичу тоже было "на роду написано" находиться при великокняжеском дворе. Однако в возрасте тридцати лет он почему-то оставил столицу. "Житие митрополита Филиппа" рассказывает, что Федор "во един убо от дней" услышал в церкви чтение Евангелия, где были такие слова: "Никто не может служить двум господам" (Мф. 6,24). Молодой боярин, "утаився от всех", спешно покинул Москву и отправился на Белое море в знаменитый Соловецкий монастырь.
  "Житие" умалчивает об истинной причине, вынудившей Федора бежать из столицы. После смерти в 1533 году Василия III род Колычевых оказался замешан в придворные интриги. В 1537 году младший брат покойного государя, удельный князь Андрей Старицкий, замыслил мятеж. Он решил, пользуясь малолетством великого князя Ивана IV, захватить московский престол, но ему это не удалось.
  Андрея Старицкого схватили и заточили в темницу, где он и скончался, а его соратников казнили. Жизнью поплатились и многие Колычевы. А среди главных заговорщиков оказался родной дядя будущего митрополита, Иван Умной-Колычев. Поэтому бегство Федора из Москвы объяснялось не только тягой к подвижничеству, но прямой или косвенной причастностью к мятежу.
  Религиозный мыслитель Георгий Федотов писал о митрополите Филиппе: "Исторический разлом русской жизни прошел жестоким рубцом через его среду, его семейный круг, раздавив его собственную карьеру. Не озлобленным человеком партии вышел он из кризиса, но зрелым мужем, который зорко видит и по ту, и по другую сторону рубежа, знает цену вещей и умеет различать Божеское от человеческого. Для будущего митрополита не могло быть лучшей начальной школы".
  Покинув столицу, Федор некоторое время скрывался в селе Хижи близ Онежского озера, добывая пропитание пастушеским трудом. Затем с молитвой о "помощи и заступлении" он отправился в Соловецкий монастырь к мощам его основателей Зосимы и Савватия.
  Молодой боярин стал смиренным послушником этой обители. Он исполнял самые трудные работы, и после полутора лет послушания игумен Алексий постриг Федора, дав ему в иночестве имя Филипп.
  В 1546 году в Новгороде архиепископ Феодосий посвятил Филиппа в игумены Соловецкого монастыря. Филипп управлял им 18 лет и за это время успел превратить его в одну из крупнейших обителей Руси.
  Прежде всего, игумен старался облегчить условия жизни на Соловецких островах. Среди лесов и болот прокладывались дороги и каналы. Появились скотный двор, садки для разведения рыбы, а также невиданные технические новшества: с помощью системы особых труб сваренный квас самостоятельно разливался в бочки и погреба. Так же, без участия людей, рожь засыпалась в сушило, а специальное сито позволяло механически насыпать и веять муку и отруби.
  Стараниями Филиппа в обители выстроены два величественных храма - трапезная Успенская церковь и Преображенский собор. Под северной папертью собора игумен выкопал себе могилу, но ему не суждено было лечь в нее.
  В 1566 году московский митрополит Афанасий "за немощию велию" оставил управление Русской Церковью. И царь Иван IV вызвал в столицу соловецкого игумена.
  Филипп долго отказывался от митрополичьего сана. Он не чувствовал духовной близости с Иваном Грозным. Особенно смущала игумена кровавая опричнина. Наконец царь и будущий митрополит пришли к уговору, что Филипп не будет вмешиваться в дела опричнины и в "царский домовой обиход", но и не оставит митрополии в случае, если государь не сможет исполнить его пожеланий. Посвящение Филиппа на московскую святительскую кафедру свершилось 25 июля 1566 года.
  Однако новый митрополит решился противостоять Ивану Грозному. Георгий Федотов писал: "В годы кровавой революции, произведенной верховной властью, митрополит Филипп восстал против тирана и заплатил жизнью за безбоязненное исповедание правды".
  Формальным поводом для разрыва между царем и иерархом стало событие, случившееся в Великий пост 1568 года. В Крестопоклонную неделю, когда Иван Грозный со свитой пришел в кремлевский Успенский собор, Филипп отказался благословить его и начал открыто порицать беззакония, творимые царем и опричниками.
  Самодержец в сердцах ударил жезлом об пол и крикнул: "Доселе я был кроток с тобой, митрополит, с твоими приверженцами и с моим царством. Теперь вы узнаете меня!" С этой угрозой царь ушел из собора.
  На следующий день начались казни бояр и служилых людей митрополита. Многих из них подвергли пыткам, вероятно, в поисках улик против Филиппа. Участь иерарха была решена. Но Грозный хотел соблюсти видимость канонического порядка.
  Над митрополитом был устроен соборный суд. Нашлись лжесвидетели. К глубокой скорби святителя это были иноки и его бывшие ученики из Соловецкой обители. Филиппа обвиняли во множестве мнимых преступлений до чародейства включительно, что было обычно для политических процессов того времени.
  Отвергнув все обвинения, иерарх пытался прекратить суд, объявив о добровольном сложении сана. Но отречение не было принято. Царь настаивал на казни (сожжении) Филиппа, но духовенство вымолило ему жизнь. Глава Церкви был осужден на лишение сана и пожизненное заточение в монастыре.
  Но сначала митрополита ожидало поругание. Уже по вынесении приговора Филиппа заставили служить литургию в Успенском соборе. Это было 8 ноября 1568 года на праздник Архангела Михаила. В середине службы в храм ворвались опричники во главе с Алексеем Басмановым, который громко зачитал соборный приговор.
  Опричники бросились на митрополита, сорвали с него архиерейское облачение и одели в грубое монашеское платье. Затем они вытолкали его из храма и на простых дровнях повезли из Кремля, ругаясь и избивая. Филипп благословлял народ, который в слезах провожал своего пастыря.
  Святителя долго томили в подвалах московских монастырей, держали в оковах, надели на шею тяжелую цепь, а на ноги - колодки. Наконец его заточили в Тверской Отроч монастырь.
  Переезд в Тверь постарались сделать для Митрополита как можно более тягостным. По словам "Жития", "святой на пути многу пакость и унижение прият". Много пришлось претерпеть ему и от приставленного стеречь его "пристава неблагодарна", имя которого сохранила нам история: его звали Степан Кобылин.
  Между тем на Руси продолжал бушевать пожар опричнины. В декабре 1569 года Иван Грозный двинулся со своим войском на Новгород. Путь лежал через Тверь. Не доезжая до города, царь отправил самого лютого из опричников Малюту Скуратова к Филиппу как бы за благословением. Страшный гость вошел в келью страдальца 23 декабря.
  Митрополит узнал опричника и понял, зачем он пришел. Он не потерял обычного спокойствия и не выразил удивления, а только сказал: "Делай, как хочешь, любезный, за чем пришел" - и начал молиться. Малюта схватил "подглавие" (подушку) и задушил святителя. Выйдя на улицу, палач объявил настоятелю монастыря и приставу, что митрополит умер их небрежением от чрезвычайного угара в келье.
  Мученическая кончина и неустанная деятельность митрополита Филиппа накрепко запечатлелись в исторической памяти русского народа. Он являлся не только великолепным устроителем монастырской жизни, но и одним из самых значительных исторических деятелей эпохи Ивана Грозного. Недаром Николай Карамзин увидел в святителе "знаменитейшего из героев древней и новой истории".
  Опубликовано: газета "НГ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2006, ? 14 (186).
  ПАТРИАРХ ТРЕТЬЕГО РИМА
  В русской истории необычайно тесно переплетены судьбы государства и Православной Церкви. Интересы державной внутренней и внешней политики нередко отображались в событиях церковной жизни. Иногда религиозные деятели становились заложниками этих интересов, подобно первому московскому патриарху Иову.
  Будущий патриарх родился около 1525 года в городе Старице (нынешняя Тверская область) и в миру звался Иоанном. Его родители, числившиеся между посадскими людьми, отдали сына на воспитание в Старицкий Успенский монастырь. По словам древней "Истории о первом патриархе Иове Московском", Иоанн "от той же святой обители архимандрита Германа воспитан и грамоте и всему благочинию изучен и страху Божию добре обучен".
  После первоначального обучения грамоте Иоанн тщательно изучил церковные книги. В то время образованные люди уделяли особое внимание развитию памяти. Эта способность у будущего архиерея была развита вполне: "Всю Псалтырь, и Апостол, и Евангелие без книг толкование сказывал и читал". Даже в глубокой старости, потеряв зрение, он совершал литургию по памяти.
  Кроме того, Иоанн был обучен переписыванию книг и так овладел искусством излагать свои мысли на бумаге. Юноша принимал самое близкое участие в жизни монастыря, особенно в богослужении, ибо у него был звучный голос: "Прекрасен бо был в пении и во чтении, яко труба дивна всех веселя и услаждая слухи сердца слушателей".
  
   Царь Алексей Михайлович Романов. Гравюра 1655-1678 гг. Государственный музей А.С. Пушкина
  
   Патриарх Никон. Гравюра 1802 г. Государственный музей А.С. Пушкина
  
   Епископ Павел Коломенский. Роспись в приделе Св Илии Пророка в старообрядческом храме Св. Николы Чудотворца (г. Москва). Художник Б.В. Кисельников
  
   Инокиня Феодора (боярыня Морозова) на допросе. Художник Б.В. Кисельников
  
   Казнь протопопа Аввакума и его соузников. Художник Б.В. Кисельников
  
   Князь Иван Андреевич Хованский. Гравюра 1659 г. Государственный музей А.С. Пушкина
  
   Митрополит Амвросий Белокриницкий.
  Роспись в преиделе Св. Илии Пророка в старообрядческом храме Св. Николы Чудотворца (г. Москва).
  Художник Б.В. Кисельников
  
   Епископ Арсений Уральский. Фотография 1903 г. Из собрания священника А. Лопатина
  
  По достижении совершеннолетия Иоанн принял иноческий постриг и был наречен Иовом. Многие годы провел он в Старицкой обители, пройдя путь от смиренного послушника до почитаемого настоятеля. Как сказано в житии Иова, в христианских добродетелях он превзошел всех: "Во дни же его не обретался человек подобен ему ни образом, ни нравом, ни гласом, ни чином, ни поступью, ни вопросом, ни ответом... Дарование Божие бысть ему паче же прочих человек".
  На эти качества инока обратил внимание царь Иоанн Грозный, однажды посетивший Старицкий монастырь. Государевым изволением Иов был назначен архимандритом этой обители. В1571 году он был переведен в Москву настоятелем Симонова монастыря, а в 1575 году стал архимандритом Новоспасского монастыря, считавшегося царским. В 1581 году Иов был посвящен в епископы на кафедру подмосковного города Коломны, а в 1586 году стал архиепископом Ростова Великого.
  В том же году по воле царя Федора Иоанновича, сына Иоанна Грозного, Иов стал митрополитом Московским и всея Руси - главой Русской Церкви. Ради этого царь и его шурин Борис Годунов, фактически правивший страной, поспешно удалили с московской кафедры митрополита Дионисия.
  Этому архиерею выпал жребий совершить предсмертный постриг в иночество Иоанна Грозного, отпеть и похоронить его, а потом венчать на царство Федора Иоанновича. "Премудрый грамматик" Дионисий слыл за человека умного и образованного, обладающего силой воли и характера.
  Вместе с князьями Шуйскими, некоторыми боярами и купцами он принял участие в заговоре против Годунова. Но тот успел предупредить действия недругов: Шуйские и бояре были отправлены в ссылку, "торговые мужики" - казнены, а Дионисий был лишен кафедры и сослан в новгородский Хутынский монастырь.
  В начале XVI века ученый старец Филофей из Пскова в споре с католиками, утверждавшими, что первенство в христианском мире принадлежит Риму и Римскому Папе, сформулировал и озвучил аксиому русской средневековой национальной идеологии - учение о Москве-Третьем Риме: Первый Рим пал от "латынской ереси", Второй Рим (Константинополь) пал от нашествия турок, Третий Рим - Москва, а четвертому не бывать.
  С этим учением на Руси распространилась уверенность в том, что Московское царство - последний в мире оплот истинной православной веры, а Московская Церковь - единственный гарант неизменности и чистоты этой веры. В это верили и этому учили все старорусские церковные мыслители от Иосифа Волоцкого до протопопа Аввакума.
  Такого же мнения держался и митрополит Иов, писавший константинопольскому патриарху, что у русского самодержца "в его государстве, в царствующем граде Москве и во всех его великих государствах российского царствия Христовою благодатью святая наша христианская вера яко солнце под небом сияет, и благочестивые лучи во всю вселенную испущает, и неверующих души просвещает, и от тьмы на свет обращает".
  Со времен Иоанна Грозного Русь возвеличилась как мировая православная держава, но ее Церковь продолжала считаться зависимой от константинопольского патриарха. Это не соответствовало действительному положению дел: сильная Церковь в сильной, независимой стране должна была подчиняться слабому греческому патриархату, во всем зависевшему от произвола турецких властей.
  Несоответствие это было устранено, когда на Русь прибыл константинопольский патриарх Иеремия. После непростых и долгих переговоров он согласился на учреждение в Москве особой патриаршей кафедры. По желанию царя Федора Иоанновича и Бориса Годунова первым московским патриархом был избран митрополит Иов. В кремлевском Успенском соборе 26 января 1589 года Иеремия возвел Иова на русский патриарший престол.
  Как верно заметил историк протоиерей Георгий Флоровский, это стало событием не столько церковной, сколько политической жизни: "Было установлено московское патриаршество во свидетельство независимости и преобладание скорее русского царства, чем самой Русской Церкви... Это был акт политический прежде всего, и он отозвался в самых глубинах народного духа. Это было решительным отречением от Византии".
  Ревностно исполнял Иов патриаршее служение. Главной целью его деятельности стало укрепление веры и благочестия на Руси. Заботясь об устроении Церкви, он учредил четыре митрополии: Новгородскую, Казанскую, Ростовскую и Сарско-Подонскую. Его стараниями было построено множество церквей, открыты многие обители, например, Донской монастырь в Москве.
  К концу XVI века Русь покорила Сибирь. При Иове эта далекая земля была обращена в христианство: крестились сибирские инородцы, остяки и вогулы, и их князьки. Патриарх также пекся об укреплении благочестия ранее крещенных казанских татар.
  Ревнуя о повсеместной проповеди православия, он заботился об издании и распространении душеполезных книг. При Иове на московском Печатном дворе было издано девять наименований церковных книг. Некоторые из них (Минея общая, Октоих и Служебник) были напечатаны впервые.
  Живя в столице и занимая высочайший святительский престол, патриарх не оставлял иноческого подвига: "Постник всегда был, николи же не имея гортани своей никакого покоя ни в брашнах, ни в питии. И всегда алчбу и жажду держал волею. И гладен был, а глас его был во обличение питающимся и упивающимся... И обычая своего яко в нищете убогого иночества, тако и в величестве, и в богачестве патриаршества никак не изменил".
  Но за относительно спокойными временами последовало кровавое лихолетье Смутного времени. Не оставив по себе наследника, умер 6 января 1598 года "ангел-царь" Федор Иоаннович. Земский Собор избрал на престол Бориса Годунова. Деятельное участие в его избрании принял Иов, приведший народ к крестному целованию новому самодержцу.
  В память о почившем государе святитель сочинил хвалебную "Повесть о житии царя Федора Иоанновича". В этом панегирике он описал не столько то, "что было", сколько то, "что должно было быть".
  Патриарх изобразил болезненного и безвольного Федора Иоанновича благочестивым самодержцем и кротким богомольцем, имевшим единственное попечение - "вечных благ насладиться и Небесного Царствия сподобиться". Борис Годунов был совершенно идеализирован как "изрядный правитель" и "великий воевода", украшенный "зело преизрядною мудростью" и "благим разумом".
  В 1604 году на западных границах Руси объявился самозванец Лжедмитрий. В нем патриарх узнал своего беглого дьякона и писаря Гришку (Юшку) Отрепьева. Стремясь пресечь действия самозванца, святитель рассылал по всей стране обличительные грамоты: "А тот страдник, расстрига, ведомый вор, в мире звали его Юшком Богданов сын Отрепьев, жил у Романовых во дворе и заворовался. От смертной казни постригся в чернецы, и в Чудове монастыре во дьяконах, да и у меня, Иова патриарха, во дворе для книжного письма побыл во дьяконах же. А после того сбежал с Москвы в Литву".
  Иов призывал не потворствовать самозванцу, а выдать властям для наказания. Он предал проклятию тех, "которые государю изменили, а тому вору и богоотступнику последуют и именуют его князем Дмитрием". Но народ был глух к этим воззваниям. Он давно уже ждал прихода "доброго царя", и с этим ничего нельзя было поделать.
  Тогда святитель предал анафеме Лжедмитрия и его сообщников как злодеев и еретиков, замышляющих "церкви Божии разорять, и веру христианскую попрать, и учинить в российском государстве во святых Божиих церквах костелы латынские, и люторские, и жидовские". По указу патриарха анафему возглашали во всех храмах.
  Неожиданно 13 апреля 1605 года скончался от апоплексического удара царь Борис, оставив престол сыну Федору. При его кончине, ярко изображенной А.С. Пушкиным в драме "Борис Годунов", присутствовал и Иов. Великий классик был верен истории, вложив в уста умирающего самодержца слова:
  Все кончено - глаза мои темнеют,
  Я чувствую могильный хлад... Кто там?
  А, схима... Так, святое постриженье!
  Ударил час, в монахи царь идет,
  И темный гроб моею будет кельей...
  Повремени, владыко патриарх,
  Я царь еще. Внемлите вы, бояре!
  Се тот, кому приказываю царство,
  Целуйте крест Феодору... Басманов,
  Друзья мои... при гробе вас молю
  Ему служить усердием и правдой!
  Но "друзья" не спешили присягать юному Федору Борисовичу. Среди всенародного смятения только Иов сохранял твердость духа и до конца оставался верным Годуновым. Он призвал войско целовать крест царевичу.
  Но крестное целование оказалось неискренним, вскоре последовала измена, Федор был вероломно убит, а самозванец вошел в столицу. Святитель отказался признать царем расстригу, своего беглого служку, и разгневанный Лжедмитрий решил свести его с патриаршего престола.
  Через несколько дней после убийства царевича Федора мятежники с оружием и дрекольем ворвались в алтарь Успенского собора, где патриарх совершал литургию. Не дав окончить богослужение, они сорвали с Иова ризы и потащили из храма. Боярин Басманов проклинал святителя перед всем народом, называя "Иудой" и виновником "предательств" Годуновых по отношению к "прирожденному государю Дмитрию".
  Беснующаяся толпа хотела растерзать старца, но тут раздался крик: "Богат, богат Иов патриарх! Идем и разграбим имения его!" Погромщики оставили архиерея и кинулись грабить патриарший двор, палаты и ризницу.
  Измученного Иова в простой иноческой одежде посадили на телегу и повезли в Старицкий Успенский монастырь. Так под конец жизни святитель вернулся в обитель своей юности.
  Здесь его с почетом принял архимандрит Дионисий, ставший впоследствии настоятелем Троице-Сергиевой лавры и руководителем ее прославленной обороны. Лжедмитрий приказал Дионисию держать патриарха "во озлоблении скорбном", но архимандрит не выполнил этот наказ, проявив к узнику уважение и заботу.
  Между тем в Москве по велению самозванца состоялся Собор, который лишил Иова патриаршества и возвел на его место грека Игнатия, рязанского архиепископа. Игнатий приехал в Старицу, желая получить благословение от опального святителя. Но Иов, как гласит предание, несмотря на угрозы, отказался благословить предателя и только сказал: "По ватаге атаман, а по овцам и пастырь".
  Вскоре Лжедмитрий был убит, Игнатий лишился патриаршего сана, а на царский престол был избран князь Василий Шуйский. Бояре и архиереи молили Иова возвратиться на свою кафедру и венчать на царство нового государя. Но патриарх к тому времени ослеп и посему благословил на свое место казанского митрополита Ермогена.
  Ради освобождения Руси от захватчиков патриарх Ермоген и царь Василий призвали народ к церковному покаянию, которое просили принять старца Иова. Он прибыл в столицу, и 20 февраля 1607 года в Успенском соборе состоялось всенародное моление.
  Москвичи, возглавляемые царем и патриархом, со слезами взывали к Иову: "О пастырь предобрый! Прости нас, словесных овец бывшего твоего стада... Мы же, окаянные, малодушные, своими нравами отбежали от тебя, предивного пастуха. И заблудили в дебри греховодные и сами себе дали на снедь злолютому зверю, иже всегда готов губить души наши. Восхити нас, о богоданный решитель, от нерешимых уз, по данной тебе Божественной благодати".
  На это Иов отвечал: "Чада духовные! В сих клятвах и крестного целования преступлении, надеясь на щедроты Божии, прощаем вас и разрешаем соборно, да примите благословение Господне на главах ваших".
  Простив и благословив народ, патриарх вернулся в Старицу. Его земные подвиги были завершены - как жил он в этом мире в совершенной простоте, так и уходил из него: в смирении и бедности, вдали от мирской суеты. Четыреста лет назад, в ночь на 19 июня 1607 года, Иов скончался и был погребен в Успенском монастыре.
  После него не осталось никакого имущества: в скромной келье были найдены пятнадцать рублей, несколько икон и кое-какой домашний скарб. Свое единственное сокровище - келейную библиотеку в 56 томов - святитель завещал Старицкой обители.
  Спустя почти полвека, в 1652 году, при царе Алексее Михайловиче Романове и патриархе Иосифе останки Иова были торжественно перенесены в Москву и перезахоронены в Успенском соборе.
  Глядя на бесчисленных богомольцев, пришедших поклониться первому русскому патриарху, Иосиф плакал и говорил царю: "Вот смотри, государь, каково хорошо за правду стоять - и по смерти слава".
  При погребении Иова царь и патриарх обсуждали: "Кому ж в ногах у него лежать?" И патриарх просил: "Пожалуй, государь, меня тут, грешного, погресть".
  Спустя несколько дней, 15 апреля 1652 года, Иосиф скончался и был погребен возле первого патриарха. С его смертью окончилась целая эпоха русской истории, начавшаяся при Иове.
  Царь Алексей Михайлович и его "собинный друг", новый патриарх Никон, отказались от прежней идеологии Третьего Рима. Начался новый период отечественной истории, когда мнение греков и прочих чужестранцев стало решающим в судьбе Русской Церкви.
  Опубликовано: газета "НГ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2007, ? 12 (206)
  ДВЕ ЧЕЛОБИТНЫЕ ИЗ БОРОВСКА
  Еще в середине XIX века М.П. Погодин призывал своих современников, молодых ученых, обратиться к биографии Павла Коломенского: "Сколько важного и полезного для науки можно еще сделать, познакомясь с письменною литературою и принявшись с тщанием собирать сведения об исторических наших личностях: что известно у нас в общем обороте о каком-нибудь... епископе Павле?"[198].
  Этот призыв сохраняет свою актуальность до настоящего времени, тем более что единственным ученым, откликнувшимся на него, был С. А. Белокуров, собравший и издавший в двух выпусках "Сказания о Павле, епископе Коломенском" (М., 1905).
  Владыка Павел является весьма значимой фигурой не только в трагической истории Раскола, но и вообще в истории русской религиозности. Достаточно вспомнить, что Павел был единственным архиереем, выступившим против реформ Никона, на стороне старообрядцев, что он был единственным в истории православия епископом-юродивым.
  Выступление Павла против Никона, патриаршая опала, ссылка и трагическая гибель в 1656 году получили разнообразные трактовки в последующей старообрядческой литературе. Это было обусловлено тем, что источники биографии епископа немногочисленны, противоречивы и по-разному рассказывают о последних годах его жизни. Обнаруженные в последнее время новые документальные источники позволяют более полно восстановить биографию Павла Коломенского.
  Документы, связанные с жизнью епископа Павла, представляют большой научный интерес, однако до сих пор практически не выявлены. Нам удалось разыскать в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) три подобных документа. Один из них - грамота от 19 марта 1653 года к архимандриту Кирилло-Белозерского монастыря Митрофану. Она опубликована нами в третьем выпуске сборника научных трудов "Старообрядчество в России" (М., 2004).
  Также в РГАДА, в фонде 159 (Приказные дела новой разборки) хранится обширное "Судное дело г. Боровска посадских людей с Пафнутьевым монастырем о пригородных слободах". В этом деле имеются копии двух челобитных 7160 (1652) года, поданных Павлом, тогда игуменом Пафнутьева монастыря, царю Алексею Михайловичу.
  В игумены старинного Пафнутьева монастыря Рождества Богородицы в городе Боровске (Калужская обл.) Павел был определен летом 1651 года. А осенью 1652 года он был поставлен в епископы на кафедру Коломенскую и Каширскую.
  Фактических данных о настоятельстве отца Павла почти не сохранилось: "Имя сего игумена упоминается в одной только грамоте под означенным 1652 годом. По сей грамоте производилось размежевание усадебных мест для градских жителей и монастырских крестьян, принадлежавших Покровскому Высокому монастырю"[199]. Пришедший в упадок древний Покровский Высокий монастырь в Боровске был приписан к Пафнутьеву монастырю и управлялся его настоятелем. К сожалению, эта грамота нам неизвестна.
  Но сохранились копии двух челобитных игумена Павла "з братьею". В первой иноки жалуются Алексею Михайловичу на дворянина Василия Федоровича Шетнева, мерившего по "государеву указу" "монастырские слободки под Боровском" и переписывавшего их жителей. Монастырские слободы оказались приписаны "на посад", т. е. к городу. Недовольные иноки били челом царю, чтобы он не велел слободских жителей "от монастыря на посад взять".
  Алексей Михайлович поручил расследовать это дело князю Юрию Алексеевичу Долгорукому, боярину и первому судье Приказа сыскных дел. Но результат расследования не удовлетворил иноков, поэтому они вторично били челом царю, чтобы "Высоцкой слободке быть за монастырем" и чтобы был издан "государев указ" о "пашенных людишках, которые живут в Никольской слободке".
  Неясно, было ли уважено царем челобитье отца Павла. Но, глядя на значительный объем судного дела, можно предположить, что тяжба между монастырем и Боровском продолжалась еще не один десяток лет.
  ПЕРВАЯ ЧЕЛОБИТНАЯ ИГУМЕНА ПАВЛА
  Царю, государю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Росии. Бьют челом твои государевы богомольцы, Пафнутьева монастыря игумен Павел, да келарь Иевище Панин з братьею.
  В нынешнем, государь, во 160 году по твоему государеву указу велено Василью Шетневу монастырские наши слободки под Боровском измереть от крайнего посацкого двора до крайнего ж двора монастырских слободок, в кольких саженех мерою будет, и в тех слободках росписать всяких людей торговых, и ремесленых, и промышленых, и пашенных. И по твоему государеву указу Василей Шетнев монастырские слободки с посацкими дворами измерел и в тех слободках людей росписал по торгом, и по промыслом, и которые ремеслишком кормятца.
  Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайловичь всеа Русии! Пожалуй нас, твоих государевых богомольцов, вели, государь, нам свой государев указ учинить о тех монастырских слободках, которые крестьянца Василья Шетнева в росписи объявились, огороды пашут и кормятца огородным овощем, ездят по городом и по деревням, лук и чеснок продают, и с ыными небольшими товаришки в отъезд ездят, а иные кормятца своим ремеслишком всяким и пашню на себя пашут.
  Не вели, государь, у нас тех крестьянец от монастыря на посад взять. А которые крестьянца торговые, в лавках торгуют, и откупщики, и о тех крестьянцах, как тебе Праведной Бог известит. А у нас, государь, тех слободок крестьянца в приход воинских людей под Пафнутьев монастырь будут в осаду стрельцы и пушкари, и всякие боевые осадные люди.
  Царь-государь, смилуйся, пожалуй!
  А на челобитной помета: государь пожаловал, велел боярину князю Юрью Алексеевичи) Долгоруково доложить себя государя без молчания.
  ВТОРАЯ ЧЕЛОБИТНАЯ ИГУМЕНА ПАВЛА
  Государю, царю и великому князю Алексею Михайловичи) всеа Русии. Бьют челом твои государевы богомольцы, Рожества Пречистые Богородицы Пафнутьева монастыря игумен Павел, да келарь Иев Панин з братьею.
  В нынешнем, государь, во 160 году по твоему государеву указу посылан в Боровеск Василей Шетнев. А по наказу велено ему, Василью, Пафнутьева монастыря отписные слободки измереть трехаршинною саженью от посацкого крайнего двора до крайнего ж двора монастырских слободок. И Василей Шетнев те монастырские слободки измерел, и людей в них розобрал, и росписал, и учинил одну роспись дальним и ближним слободкам. А указ нам против твоего государева указу не учинил.
  И твой государев боярин князь Юрья Алексеевичь Долгоруково тое Васильевой расписи слушав, указал монастырские слободки - слободку Мякишеву, слободку Мельничную - взять на тебя, государя, с торговыми, и с промышлеными, и с ремеслеными людьми, а молодчих и пашенных людишек отдать в монастырь и свесть их на монастырскую землю. А слободку Высоцкую и Никольскую взять на тебя, государя, без розбору со всеми людьми. А та, государь, Высоцкая слободка от посаду - от крайнего посацкого двора до крайнего ж двора монастырские Высоцкие слободки - по мере двести с лишком сажен. А в Никольской слободке шесть дворишков, а живут в них пашенные людишка, один торговой человек.
  Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайловичь всеа Русии! Пожалуй нас, богомольцов своих, по прежнему своему государеву указу. Вели, государь, той Высоцкой слободки быть за монастырем, что та слободка в дальних саженех от посаду. И о пашенных людишках, которые живут в Никольской слободке, свой государев указ учини.
  Царь-государь, смилуйся, пожалуй!
  На челобитной помета: 160 года, апреля в 8 день. Выписать из росписи Василья Шетнева и из указу, что велено ему делать, и против ли государева указу учинил Василей Шетнев, и о близости - в скольких саженех мерял слободы от посаду. И на пример выписать против серпуховских и против ростовских монастырей, в кольких саженех от посадов монастырские слободы иманы к посаду.
  РГАДА. Ф. 159. On. 1. Ед. хр. 916. Л. 269-271.
  Опубликовано: журнал "Культура и здоровье2011, ? 1.
  ЯБЛОКИ НА СНЕГУ
  Приближается Новый год, излюбленный праздник россиян. Впереди - наряженные елки, шампанское, мандарины и звон бокалов под бой кремлевских курантов. И даже не верится, что триста лет назад царь Петр I буквально силой заставлял своих подданных радоваться наступлению Нового года!
  Государев указ, объявленный в Москве 19 декабря 1699 г., гласил следующее: "С 1 генваря 1700 года лета счислять в приказах и во всех делах по-новому". Указ повелевал горожанам встречать праздник торжественно, с перезвоном колоколов, пушечным и ружейным салютом, поздравляя друг друга "с новым годом и столетним веком". А столичная "чернь" обязывались "для украшения улиц и домов заготовить ельнику и подобных оному зеленых ветвей".
  С самого начала празднеству был придан религиозный характер. В новогоднюю полночь во всех московских церквах началось всенощное бдение, завершившееся поутру литургией и молебном. Сам Петр с придворными присутствовал в Успенском соборе на богослужении, совершавшемся "со всем духовным великолепием". Когда во время молебна было возглашено многолетие царской семье, по всему городу начался колокольный звон и пушечная пальба. Потом участникам торжества, священнослужителям и придворным предложили праздничную трапезу, на которую бояре должны были явиться с женами и в "немецком платье". Простолюдинов угощали на улице вином и пивом.
  И бояре, сидевшие в кремлевских хоромах в куцых голландских кафтанишках, и народ, выпивавший на морозе за государев счет, шепотком поругивали царя. Виданное ли дело, Бог сотворил мир в сентябре месяце, а простой смертный, пусть и всероссийский самодержец, переносит начало года на январь!
  На Руси было принято отмечать новолетие (Новый год) 1 сентября. Этот праздник пришел к нам из Византии вместе со строгими канонами православия. В святцах он назывался "началом индикту, сиречь новому лету". Стоит отметить, что и летосчисление в то время велось от Сотворения мира или от Адама. Церковный устав предписывал в этот день совершать особое "действо" - богослужение с молебном, водосвятием и крестным ходом. Сентябрьское новолетие было понятно мифологическому сознанию русских людей. В это время уже поспевают яблоки, которыми, согласно библейскому рассказу, соблазнились в райском саду Адам и Ева. А зимой яблок не бывает! Значит, рассуждали москвичи, не мог Господь создать мир в январе, значит, царь лукавит, обманывает христиан. Да и не царь это вовсе, поговаривали в народе, а богоборец-антихрист.
  Историки утверждают, что Петр, желая отвлечь подданных от столь непозволительных мыслей, повелел устроить в столице "фейерверки с великим множеством разных потешных огней, с по-следствуемым от многочисленных пушечных выстрелов громом". Москвичи глохли от салюта, вздрагивали от взрывов невиданных шутих, расцвечивавших вечернее небо, и с грустью вспоминали, как степенно и чинно встречал новое лето Господне отец Петра, "тишайший" государь Алексей Михайлович.
  О торжестве сентябрьского новолетия сохранилось немало сведений. Подробно рассказывают о нем "Дворцовые разряды", своеобразные хроники придворной жизни XVII века.
  В первый день нового года совершалось церковное "действо". Из теремов отправлялся на молитву в Благовещенский собор царь в многоценном праздничном одеянии, окруженный нарядными придворными. Бояре и дворяне были "в золотом платье и в шапках горлатных", рынды (царские телохранители) - "в белом платье", а стрельцы - "с ружьем, в цветном платье". В это же время в Успенском соборе молился патриарх с многочисленным духовенством.
  После богослужения царь и патриарх под звон колоколов, в сопровождении икон и крестов выходили на Соборную площадь к храму архангела Михаила, где был устроен специальный помост, устланный персидскими коврами. Здесь по обычаю совершался молебен о начале нового лета и водосвятие, после которого государь выслушивал многословные поздравления от патриарха и бояр. Потом царь приглашал светские и духовные власти к себе на пир, обычно устраивавшийся в Грановитой палате. Царица с ближними боярынями трапезничала в Золотой палате.
  Что же подавали на праздничный стол? В "Дворцовых разрядах" нет описания царской трапезы, но, несомненно, она была великолепной. По обилию яств ей ничуть не уступал постный новогодний обед патриарха. Для примера перечислим лишь некоторые кушанья, поданные 1 сентября 1698 года патриарху Адриану: шесть папошников (хлебов), четыре "пирога долгих с яйцы", оладьи путные, пироги подовые, пироги-сырники, яичница, сбитень, щи и две ухи, икра зернистая, вязига под хреном, две щуки-колодки, полголовы белужьи, полголовы осетровые, рыба паровая (судак, лещ, язь, стерлядь) и рассольная (лещ и окунь). Но, наверное, главным украшением стола было блюдо с загадочным названием "кавардак".
  В новолетие Алексей Михайлович награждал своих приближенных, или "жаловал для своей государской всемирной радости". Жаловались либо чины, либо деньги, либо ценные подарки. Например, в 1667 году царь пожаловал митрополитам и епископам "по кубку, по атласу, по сороку соболей". Этот подарок скромен по сравнению с собольей шубой "под бархатом золотным" стоимостью в 365 рублей 20 алтын, серебряным позолоченным кубком и 140 рублями, пожалованными в 1671 году воеводе Юрию Алексеевичу Долгорукому за подавление восстания Стеньки Разина. А в 1674 году царь раздавал "боярам по 100 рублев, окольничим по 70 рублев, думным дворянам по 50 рублев".
  Все эти патриархальные, немножко восточные, обычаи старо-московского новолетия были отменены Петром I, пытавшимся перекроить Русь по европейскому лекалу. И хотя нашим предкам изначально не понравилась очередная царская затея, Новый год постепенно прижился, хотя всегда уступал по популярности таким церковным торжествам, как Пасха, Рождество или Троица. Но в Советском Союзе и современной России Новый год, без сомнения, стал главнейшим праздником.
  За нарядные елки, долгожданные подарки, искристое шампанское и мимолетное детское счастье россияне должны благодарить царя Петра, властного и крутого самодержца. Если бы не он, не было бы у России праздника, объединяющего всех ее граждан независимо от национальности и веры.
  Опубликовано: газета "НГ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2006, ? 22 (194).
  СВЯТЫЕ ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ
  В 1676 г. пал оплот "древлего благочестия" - Соловецкий монастырь. Но наследие прославленной обители не погибло вместе с ней. Его сумели сохранить и приумножить немногие соловецкие иноки, спасшиеся от казни. По их благословению в Поморье, на реке Выг, был создан староверческий монастырь. Выговской обители принадлежит особое место в истории старообрядчества.
  Безлюдные леса и "топи блат" русского Поморья - побережья Белого моря - привлекали староверов, скрывавшихся от преследований светских и духовных властей. В 80-е гг. XVII в. в этом суровом краю скитались иноки-старообрядцы из разоренной Соловецкой обители, наставлявшие местных жителей в верности "древлему благочестию".
  Среди этих наставников особо выделялся соловецкий иеродиакон Игнатий, еще до начала осады покинувший монастырь из-за разногласий с братией.
  Поселившись вместе с учениками в скиту близ Онежского озера, иеродиакон проповедовал о том, что в мире воцарился антихрист, олицетворяемый государственной Церковью, а его верные слуги - царь и патриарх. "Церкви все и обители святые овладела богомерзкая мерзость их, и воинство антихристово везде и повсюду укрепилося", - писал Игнатий.
  Всякая благодать взята на небо, священство Христово прекратилось, а вместе с ним прекратились и церковные таинства. Поэтому нельзя молиться за царя-"еретика" и принимать крещение, совершенное попами-"еретиками". Впоследствии это учение старообрядческих "радикалов-пессимистов" получило имя "беспоповства", а его приверженцы стали называться "беспоповцами".
  По мнению Игнатия, единственный способ спасения в этом гибнущем мире - мученическая смерть. Обращаясь к царю и патриарху, Игнатий восклицал: "Не желаем при вашем царствии живота себе, но желаем смерти!.. И вы нас скончайте всех во едином месте!"
  Не дождавшись преследований и казней от властей, Игнатий вместе с последователями захватил в марте 1687 г. Палеостровский Рождественский монастырь, где окончил жизнь жуткою самоубийственною смертью - самосожжением. В "палеостровской гари" погибло 2700 человек.
  После гибели Игнатия его скит возглавил бывший церковный дьячок из села Шуньги Даниил Викулин. В 1691 г. в этот скит пришли двое юношей из села Повенец: Иван Белоутов и Андрей Денисов (1674-1730), отпрыск захудалого рода князей Мышецких.
  Жизнь в скиту была "нужною" - тяжелою и голодною из-за недородов хлеба. Поэтому в 1694 г. скитская братия переселилась на реку Выг, земли по которой оказались "вельми годны" к пашне. Там уже жил крестьянин-старовер Захарий Дровнин, выжигавший лес, сеявший хлеб и получавший сносные урожаи. Так возникла Выговская обитель.
  По свидетельству современника, Даниил Викулин и Андрей Денисов активно занимались проповедью беспоповства и, обходя Поморье, учили: "Время настоящее есть время антихристово! Антихрист в церкви боголепно на престоле сидит". Благодаря этой проповеди слух о новом старообрядческом поселении облетел все Поморье.
  На Выг, убегая от антихриста, стали переселяться не только поморы, но и крестьяне, и посадские жители из Москвы, Великого Устюга и Поволжья. Уже через несколько лет посреди дебрей и болот возникла обитель, имевшая хорошо налаженное хозяйство: были распаханы обширные пашни, заведены огороды, разведен скот, организованы торговля, морские зверобойные промыслы и различные кустарные производства. По имени Даниила Викулина новая обитель называлась "Даниловым монастырем", а ее насельники - "даниловцами".
  Подробное описание обители в первые годы ее существования содержится в доносе крестьянина Мартемьяна Никифорова, прожившего на Выгу у "раскольников" несколько месяцев. Крестьянин рассказывал, что уже в 1698 г. здесь была "часовня с трапезою самая большая и четырнадцать келий больших же, а людей в скопе в том месте церковных раскольников из розных городов мужеска и женска полу и чернцов и черниц человек с две тысячи".
  Первоначально мужчины и женщины жили вместе, но с тщательным разделением. Жизнь даниловцев регламентировал строгий иноческий устав, составленный по образцу общежительного устава Соловецкого монастыря. В1706 г. в 20 верстах от Выговской пустыни на реке Лексе построили особую женскую обитель, первой настоятельницей которой стала Соломония - родная сестра Андрея Денисова.
  После того как в 1702 г. ушел на покой Даниил Викулин, общим решением братии киновиархом (настоятелем) был избран Андрей Денисов. Его блестящий организаторский талант сыграл важную роль в обустройстве Выговской обители. Годы настоятельства Андрея стали периодом наивысшего расцвета Данилова монастыря.
  Новый настоятель был человеком образованным, отличался житейским здравомыслием и умением идти на компромиссы с властью, что помогало ему хлопотать о делах обители в обеих столицах.
  В Санкт-Петербурге Денисов встречался со "светлейшим князем" А.Д. Меншиковым. Киновиарху удалось задобрить Меншикова щедрыми подарками, и в сентябре 1704 г. "светлейший" подписал указ, признававший за выговскими староверами право молиться "по книгам московской печати давних лет выходов" и в то же время обязывавший их быть "во всяком послушании, как и прочих погостов жители".
  Приписка старообрядческих поселений к Олонецким металлургическим заводам упрочила положение обители. Указом 1705 г. Выговская пустынь признавалась самостоятельной хозяйственной единицей, которой была обещана защита от всякого "утеснения", что подтверждалось тремя указами Меншикова и Петра I.
  Среди насельников Выговской пустыни было много опытных рудознатцев (онежские крестьяне издавна занимались железоделательным промыслом), поэтому обитель успешно выполняла трудовою повинность по изысканию руды для Олонецких заводов. Заводское начальство, состоявшее по большей части из иноземцев, равнодушных к конфессиональной принадлежности старообрядцев, высоко ценило их успехи.
  В то же время Андрей Денисов познакомился с Прасковьей Федоровной, вдовой царя Иоанна V Алексеевича, старшего брата Петра I. Знакомство состоялось при помощи одного старовера из Олонецкого уезда, имевшего подряд в Москве на строительство дворца для царственной вдовы и порекомендовавшего ей Андрея как ученейшего книгочея.
  Своими знаниями Денисов сумел завоевать расположение Прасковьи Федоровны и был допущен к древним книгам из библиотек кремлевского Успенского собора и Патриаршего двора.
  Царица не раз помогала Выговской пустыни, за что староверы благодарили ее различными подарками, например, живыми оленями. Приезжая с дочерьми, среди которых была Анна, будущая российская императрица, отдыхать на лечебные Марциальные воды, Прасковья Федоровна призывала из пустыни Андрея.
  Киновиарх должен был жить при ней на Олонецких заводах, постоянно навещая для бесед на благочестивые темы и чтения душеполезных книг. Впоследствии, как рассказывает "Житие Андрея Денисова", написанное в конце XVIII в., Анна Иоанновна вспоминала Андрея, который "часто похаживал к покойной матушке моей, Прасковье Федоровне, и книга читывал. Я помню его, ибо часто видывала еще в девицах у матушки".
  Покровительство властей много значило для Выговской пустыни, ведь, как пишет современный историк Е.М. Юхименко, "положение старообрядчества было столь непрочно, что любой донос мог привести к закрытию и разгрому обители; возможность прибегнуть к заступничеству вселяла надежду на благоприятный исход дела и создавала условия для созидательной работы".
  Желая заручиться высочайшей благосклонностью, беспоповцы подносили подарки не только вдовствующей царице, но и самому императору, хотя считали его "антихристом" и не молились за него. Когда Петр I приезжал на Олонецкие заводы и Марциальные воды, Андрей Денисов и Даниил Викулин отправляли к нему посыльных с письмами и гостинцами.
  "Первые киновиархи прекрасно понимали, что для выполнения главной цели - создания своего собственного, старообрядческого мира - было недостаточно только построить кельи, возвести монастырскую ограду, обеспечить известный материальный достаток. В это тело следовало вдохнуть дух" (Е.М. Юхименко).
  Поэтому при Андрее Денисове на Выгу было развернуто настоящее культурное строительство: создавались школы, переписывались книги, собиралась "книжница". В обительской библиотеке, состоявшей из 194 рукописных и 150 печатных книг, были такие раритеты, как "Выголексинский" сборник житий XII в. и список XV в. с "Изборника" Святослава 1073 г.
  Благодаря богатой библиотеке многие "даниловцы" смогли получить хорошее самообразование, стать книжниками и начетчиками. Согласно бытующему в Поморье преданию, в Выговской пустыни некоторое время обучался Михайло Ломоносов.
  Среди братии знаниями выделялся Андрей Денисов, которого современники называли "мудрости многоценное сокровище". Его "Житие" рассказывает, что в юности Андрей ездил в Киев, где "изучися добре грамматическому и риторскому учению".
  Во время поездок по делам обители киновиарх посещал разные города и монастыри, где внимательно изучал церковные древности и посещал книгохранилища для сбора свидетельств в защиту старых богослужебных обрядов.
  Обширные знания Андрея пригодились в сентябре 1722 г., когда на Олонецкие заводы по именному указу Петра I прибыл из Синода иеромонах Неофит "для разглагольствования о происходящем церковном несогласии и для увещания". Неофит потребовал, чтобы к концу года староверы письменно ответили на 106 вопросов догматического и исторического характера.
  Работа над ответами требовала большого труда и времени, поэтому выговцы несколько раз просили об отсрочке. Только в июне 1723 г. начетчики предоставили иеромонаху апологию "древлего благочестия" - прославленные "Поморские ответы".
  Неофит не нашелся, что ответить староверам, и "разглагольствования" не получилось. Замечу, что возражение на "Поморские ответы" не написано по сию пору.
  Основная часть этого грандиозного сочинения, ставшего настольной книгой всего старообрядчества, была написана Андреем Денисовым. В основном вопросы Неофита и "Поморские ответы" касаются старых и новых обрядов. Большая часть книги посвящена защите церковной старины и обличению нововведений патриарха Никона.
  Но иеромонах также задавал каверзные вопросы "политического" характера. Ответы на них требовали большой изворотливости. Например, Неофит спрашивал староверов о царе Алексее Михайловиче, отце Петра I: "Вы как разумеете о сем, православно ли жизнь свою провождал и в правой ли вере скончался или не в православии?" (72-й вопрос).
  Естественно, беспоповцы не могли ответить, что считают отца здравствующего государя "еретиком" и "антихристом", поэтому уклончиво писали: "Не наше дело его государское православие истязать и судить, не наша должность его царское отшествие от сей жизни испытывать и рассуждать. Но нам должно их государское великолепие почитать, нам нужно свое православие соблюдать".
  Кроме того, перу Андрея Денисова принадлежит большое количество полемических сочинений и посланий, проповедей, поучений и слов на церковные праздники, с которым киновиарх выступал в соборной часовне. Андрей стоял у истоков той литературной школы, которую принято называть "поморской" или "выговской".
  Умер Денисов внезапно в 1730 г., несколько дней проболев "вельми тяжко главною болезнью". О том, сколь много значил для старообрядчества Андрей, рассказывает его "Житие": столичные "высокие персоны", беседуя о покойном настоятеле, спрашивали некоего выговца: "Еще ли у вас другой Андрей остался таков в разуме, и в книжной премудрости и поучении?" И сами отвечали: "Негде взять и не сыскать и во всех староверцах! И нет, и впредь не будет!"
  Выговская братия пожелала иметь своим киновиархом Семена Денисова (1682-1740), младшего брата и "правую руку" Андрея. И хотя Семен отказывался, выговцы "неволею" избрали его на настоятельство. Новый киновиарх проявил себя не только как мудрый духовный вождь, но и как рачительный хозяин. Например, в неурожайном 1731 г. Семен умело организовал хозяйство обители, чем спас общину от голода.
  Опала "светлейшего князя" Меншиковав 1727 г. лишила Выговскую пустынь важного покровителя. Относительно благополучное существование обители стали омрачать частые конфликты с духовной и светской властью.
  В 1738 г. по доносу бывшего старообрядца Ивана Круглого началось очередное следствие над обителью. В Выговскую пустынь прибыла следственная комиссия во главе с асессором О.Т. Квашниным-Самариным.
  Комиссия поставила в вину беспоповцам то, что они не молятся за царскую власть, за императрицу Елизавету Петровну. Растерянные староверы не знали, что делать. Некоторые уже готовились к "вольному страданию" - самосожжению, но наиболее рассудительные из братии утверждали, что "страдать не за что". Рассудок возобладал, и выговцы согласились поминать в молитвах царей и цариц, которых еще недавно считали "антихристами".
  Часть беспоповцев, недовольных компромиссом с "еретической" властью, объединилась вокруг инока Филиппа. Филипп, беглый стрелец Фотий Васильев, в 1700 г. оставил цареву службу и пришел в Выговскую пустынь, где принял иночество и предался подвижническому житию.
  В 1737 г. Филипп повздорил с киновиархом, оставил обитель и поселился в скиту на реке Умбе. Сюда стали стекаться староверы, недовольные введением молитвы за царей. Поморское беспоповство раскололось на два течения: лояльных к власти "даниловцев" и бескомпромиссных "филипповцев". В 1742 г. старец Филипп и 70 его учеников совершили самосожжение при попытке правительственной карательной команды захватить Умбский скит.
  В 1740 г. новым настоятелем Выговской пустыни был избран Иван Филиппов. Новый киновиарх оказался нерешительным человеком, что отчасти объяснялось его преклонным возрастом. Он никогда не называл себя "настоятелем", а только "выборным". Житейским хлопотам Иван предпочитал работу над "Историей Выговской пустыни" - фундаментальной летописью поморского беспоповства.
  После Ивана Филиппова обитель возглавляли Мануил Петров, Никифор Семенов и Алексей Тимофеев. Это второе поколение настоятелей уже не пользовалось таким безоговорочным авторитетом, как их предшественники. Поэтому, управляя обителью, новые киновиархи опирались на свою духовную связь с первыми выговскими отцами, прежде всего, братьями Денисовыми.
  К этому времени относятся многочисленные хозяйственные достижения Выга: полное обустройство после пожаров мужской и женской обителей (постройка больниц и новой часовни на Лексе), устройство пристани на берегу Онежского озера и организация широкой хлебной торговли.
  В 1780 г. настоятелем обители был избран Андрей Борисов, родившийся в Москве в семье богатого откупщика. Борисов принадлежал к Синодальной церкви, но еще в молодости заинтересовался беспоповством. Однако московские староверы крайне настороженно отнеслись к юноше, ходившему в европейском костюме - "во всем убранстве немецком".
  В 1754 г. Борисов приехал в Выговскую пустынь все в том же "внешнем уборе". Здесь, пообщавшись с Мануилом Петровым, молодой откупщик решил "отлучиться славы и чести суетного мира". Вскоре Борисов перешел в беспоповство, был перекрещен и поселился на Выгу, пожертвовав все свое состояние на нужды обители.
  Борисов был образованным, умным и энергичным человеком широких воззрений. Настоятелем он стал в мирные времена правления императрицы Екатерины II, как известно, отличавшейся веротерпимостью. Только при "матушке Екатерине" староверы смогли на некоторое время передохнуть от столетних гонений.
  Началось оживление духовной жизни не только в Поморье, но и по всей России. В Москве и Петербурге возникли крупные беспоповские общины, которые стали претендовать на лидерство. Выгу, попавшему в полную материальную зависимость от богатых столичных купцов, стало все труднее сохранять первенство.
  Андрею Борисову удалось восстановить пошатнувшийся авторитет пустыни и вновь сплотить вокруг нее беспоповцев. Несомненно, укреплению позиций Выга могло способствовать создание в Поморье старообрядческой академии, о чем Борисов писал московскому староверу Василию Емельянову: "А мне любо, что наши московские заселят места здесь, и академию заведем, лишь завести! А то наедут, и детей городских обучать станем разным наукам".
  К сожалению, благим мечтам не удалось сбыться: помешали три сильнейших пожара летом 1787 г. Все силы киновиарха ушли на восстановление обители.
  Возвеличиванию Выга способствовало и возрождение поморской литературной школы. Сам Борисов писал поучения и проповеди, исторические и полемические сочинения, а его ученики - не только прозу, но и стихи.
  В конце XVIII в. происходит канонизация поморских отцов (Даниила Викулина, Андрея и Семена Денисовых и др.), составляются их жития, а писатели Григорий Корнаев и Иван Антонов сочиняют в их честь службы с канонами, стихирами, тропарями и кондаками.
  В 1791 г. Борисов умер, так и не осуществив своей заветной мечты. После его смерти в обители не осталось ни одного значимого лица, имеющего влияние на российские общины. Выг вновь потерял самостоятельность и независимость от мира.
  Возрождение Выга при Андрее Борисове нашло отражение не только в литературе, но и в изобразительном искусстве, пережившем в конце XVIII - начале XIX в. настоящий расцвет.
  Нет такой разновидности художественного творчества, которая не получила бы развития на Выгу. Здесь создавались живописные произведения (иконы, лубки и книжные миниатюры), предметы мелкой пластики (резные деревянные кресты и литые металлические иконы) и прикладного искусства (шитье, роспись на мебели и плетение из бересты).
  Безымянный путешественник, посетивший Выговскую пустынь в 1786 г., видел в "Даниловом монастыре" "кожевенный завод, на котором вырабатывается подошва и юфть; медеплавительную о двух горнах фабрику с формовою избою для отливания медных образов". В женской обители черницы упражнялись "в пряже, тканье, в вышивании золотом и серебром".
  В конце XVIII - начале XIX в., при настоятелях Архипе Дементьеве и Кирилле Михайлове, в беспоповском богословии происходит важная перемена, сравнимая с принятием молитвы за царя. Поморье принимает брачное учение.
  Основатели Выговской пустыни Даниил Викулин и Андрей Денисов строго придерживались беспоповского учения о наступлении "царства антихриста" и скором светопреставлении, что делало ненужным супружество и чадородие. Свою обитель они организовывали на строгих иноческих уставах: все, приходившие в "Данилов монастырь", должны были давать обет безбрачия.
  Однако проходили годы, а обещанный конец света все не наступал. Совершенное безбрачие не смогло привиться на Выгу, и живущие вне стен обители стали обзаводиться семьями, хотя против этого выступали киновиарх и начетчики.
  В 1725 г. было принято специальное постановление, которое определяло телесные наказания для обличенных "в блудном согрешении" и не позволяло крестить новорожденных младенцев, "кроме самыя смертныя нужды".
  Однако ничто не могло остановить людей, желавших обзавестись семьей. Это дало повод некоему ревнителю "пустынного жития" скорбно восклицать: "Ныне приходящие к нам слышат везде и видят не полезное, но весьма зазорное поведение. В скиты ли придут? Зрят не вдовствующие чистотою, яко же прежде, мужи и жены, но женящиеся и посягающие видят. Иных же и своих жен от себя изгнавших, с чужими живущих созерцают. В кельи ли внидут? Видят не книги прочитаемы, а колыбели со отрочатами зыблемы".
  Поморские богословы были вынуждены более терпимо относиться к брачному вопросу, смотря "сквозь пальцы" на тех, кто обзаводится семьями. По соборному постановлению 1777 г. таких людей уже допускали к общей молитве (за занавесью) и трапезе (за отдельным столом). А в 1795 г. Поморье окончательно приняло брак.
  В 1762 г. беспоповец Иван Алексеев написал обширное сочинение "О таинстве брака", в котором доказывал, что брак - это "общенародный христианский обычай", а не церковное таинство. Венчание же ("благолепное украшение, случайно устроенное") было введено Церковью для того, чтобы им отличить законное супружество от блудного сожительства.
  Учение Алексеева поддержал и развил Василий Емельянов, духовный наставник беспоповской Покровской часовни в Москве. Он считал, что сила брака заключается не в венчании и молитвах иерея, а во взаимном согласии и обещании жениха и невесты, объявленном при свидетелях. В нынешние "антихристовы" времена, при прекращении православного священства, такие браки может благословлять и простой мирянин. Поэтому Емельянов стал самостоятельно совершать бракосочетания, установив для этого особый чин с торжественным молебном.
  Новое учение приобрело множество приверженцев, что подтолкнуло московского наставника поехать в Поморье и добиваться поддержки насельников Данилова монастыря. Первоначально выговцы отказались признать брачное учение и принуждали Емельянова отказаться от него.
  Трижды наставник "ради мира церковного" подчинялся, однако дело решилось в его пользу в 1795 г. Выговская пустынь вынуждена была признать действительность и законность браков, совершаемых мирянами. Это фактически означало отказ от прежнего эсхатологического учения. Теперь беспоповское учение об антихристе и последних временах приняло весьма условные формы.
  Но последние времена все-таки наступили. При императоре Николае I и настоятелях Петре Иванове и Федоре Бабушкине для Выговской пустыни наступили черные дни. Правительство Николая I настойчиво проводило политику "полного искоренения раскола", закончившуюся разгромом прославленной обители.
  В 1835 г. насельники Выговской пустыни были приравнены к казенным крестьянам "в видах ослабления раскола и установления порядка". Власти не разрешали молодым людям проживать в обители, сняли со звонниц колокола, запретили ремонтировать ветхие часовни и строить новые.
  В 1843 г. на Выг были переселены 53 крестьянские семьи из Псковской губернии, которые были "известны своею любовью к православию". В 1854 г. власти начали сносить ветхие постройки - монастырские ограды, колокольни и кладбищенскую часовню. На следующий год все старообрядцы были высланы из обители по месту прописки. Осталось лишь несколько больных стариков, доживавших свой век в богадельнях.
  А в 1856 г. по распоряжению архиепископа Олонецкого и Петрозаводского Аркадия (Федорова) соборные часовни Выга и Лексы вместе со всем их богатым убранством были отобраны у оставшихся немногочисленных беспоповцев и превращены в приходские храмы Синодальной церкви.
  Так пала, просуществовав полтора столетия, прославленная Выговская пустынь.
  Опубликовано: журнал "Истина и жизнь", 2005, ? 4.
  УСТА БОГОСЛОВИЯ
  В редкой книге по русской литературе XVIII века встретишь имя Семена Денисова. Среди "просвещенных мужей" вроде пиитов Кантемира, Сумарокова или Хераскова, воспевавших на европейский лад "сердца скорби люты", не находится места северному пустыннику, повествовавшему древним слогом "не Ахиллесов гнев и не осаду Трои", а подвиги старообрядческих мучеников.
  Семен (Симеон) Денисов родился в 1682 году в Поморье - в селе Повенец на берегу Онежского озера. Отпрыск захудалого рода князей Мышецких, он был воспитан в верности церковной старине. Огромное влияние на Семена оказал старший брат Андрей (1674-1730), юношей покинувший отчий дом ради подвижнического жития. Андрей был в числе тех, кто в 1694 году основал на реке Выг старообрядческую обитель - знаменитую Выговскую пустынь. В 1697 году сюда переселилась вся семья Денисовых.
  В 1702 году Андрей Денисов стал настоятелем пустыни, а Семен - его незаменимым помощником. В декабрю 1713 года во время поездки по нуждам обители Семен был арестован как "расколоучитель" новгородским митрополитом Иовом.
  Несмотря на все попытки брата освободить его, Семен несколько лет провел в заточении, сопротивляясь усилиям митрополита отвратить своего узника от старообрядчества. Иов даже возил Семена в Санкт-Петербург для увещевания в Синоде, но успеха не имел. В столице Денисова представили самому царю Петру I, который, "взяв оного Симеона пред себе и испытав из тиха на словах и поговори мало, ни его отпустити, ни испытати жестоко не повеле, оставил его тако".
  В темнице Семен написал свои первые сочинения: три послания в защиту "древлего благочестия" к митрополиту Иову. Отвечать на них было поручено ученейшему мужу того времени, греку Иоанникию Лихуду, находившемуся тогда в Новгороде. Полемика с митрополитом и Лихудом подвигла Денисова к усиленным литературным упражнениям.
  В ночь с 7 на 8 сентября 1717 года Семен бежал из тюрьмы. Но "бояся о себе взыскания", он не сразу вернулся в Выговскую пустынь, а около полугода прожил в Москве. Возвратившись в Поморье, Денисов захотел уединиться и заняться словесными науками. Он провел шесть лет, сидя в келье, "книги читая и риторики с Москвы получая, и в тех упражнялся самоукой, время оное препровождая в охоте и тщании книжном". Первым литературным наставником Семена стал старший брат, по преданию, постигший грамматическое учение и риторическую премудрость в Киево-Могилянской академии.
  Скоро Денисов-младший прославился на все старообрядчество как "сладковещательная ластовица и немолчная богословия уста". Вместе с братом он стоял у истоков литературной школы, которую принято называть "поморской" или "выговской". Сочинения авторов этой школы отличались не только красочным языком и выспренним стилем, но и особым историческим подходом, который писатель Борис Шергин определил так: "В противовес мнению высшего общества, будто 'русские всегда были во всем невежды', поморские писатели того времени прямо или косвенно старались напомнить о том, что у русского народа есть славное историческое прошлое".
  В1730 году умер Андрей Денисов. Выговская братия пожелала видеть своим "отцом и наставником" Семена. И хотя тот отказывался, его "неволею" избрали на настоятельство.
  При Семене Денисове на Выгу продолжилось "культурное строительство", начатое Андреем: собирались рукописные и печатные книги, иконы и предметы церковной старины. В обительских мастерских переписывались и украшались пышным орнаментом книги, писались и отливались из меди иконы, составлялись морские карты и лоции. По всей Руси можно было встретить выговцев: они разъезжали по стране, закупая хлеб, совершали миссионерские поездки, ходили на промыслы в суровое Белое море.
  Относительно спокойное существование обители омрачали конфликты с духовными и светскими властями. Священники Синодальной церкви обвиняли староверов в "совращении в раскол" окрестного населения, а чиновники - в укрывательстве беглых помещичьих крестьян.
  В1738-1744 годах против обители велось дело Тайной канцелярии. В марте 1739 года на Выг прибыла следственная комиссия. Настоятель по совету братии укрылся в одной из келий, но его нашли и, заковав в железо, взяли под стражу.
  Дело Тайной канцелярии закончилось благополучно для пустыни. Но Семен вышел из-под ареста полубольным: "Он вельми стал худ и немощен за караулом, истомил себе великим постом и молением к Богу, всенощным стоянием и великою печалию... И в таковом помянутом утеснении вся внутренняя его повредишася, едва жив на ногах своих хождаше".
  Пережитые волнения и тяжкое заключение подорвали силы Семена. Вскоре он совсем слег и скончался 25 сентября 1740 года.
  Перу Семена Денисова принадлежат более ста сочинений, удивляющих разнообразием. Тут и произведения уставного характера, и многочисленные проповеди, и поздравления, и надгробные слова, и послания. Вместе с братом он участвовал в написании прославленных "Поморских ответов" - своеобразного старообрядческого катехизиса.
  Крупным самостоятельным сочинением Семена является "Виноград российский" - свод житий старообрядческих мучеников. Собирая материал для этой книги, Денисов обращался не только к документам, но и к народной памяти. Если же сведений не хватало, то сочинитель вдохновенно заполнял пробелы ярким риторическим узорочьем.
  Вершиной творчества Семена Денисова бесспорно является "История об отцах и страдальцах соловецких", написанная "по умолению отец, паче же по принуждению брата Андрея". Эта книга посвящена знаменитому "соловецкому сидению" - восьмилетнему героическому сопротивлению братии Соловецкого монастыря, отказавшейся принять реформы патриарха Никона и сохранившей верность церковной старине, царским войскам, посланным для ее покорения и усмирения.
  Это эпическое сочинение на протяжении нескольких веков оставалось одной из любимейших книг староверов, о чем свидетельствуют многочисленные издания и рукописи "Истории", дошедшие до наших дней. Можно смело утверждать: старообрядческая литература не создала произведения лучшего, чем "История об отцах и страдальцах".
  В этой книге соединяются две древние литературные традиции: православная церковная агиография и северная народная словесность. Это сочинение сродни не только житиям святых, но и поморским былинам-старинам. Торжественный слог Денисова - дитя не только риторического художества, но и природного северного красноречия, ведь "у наших поморов слово слово родит, третье само бежит" (Борис Шергин).
  И пишет Семен не условным книжным стилем. Язык Денисова - явление первородной мощи. Его стиль близок не только "плетению словес" древнерусской литературы, но и речи поморов, потомков вольных новгородцев, заселивших пятьсот лет назад Белое море. Язык Денисова древен и чист по складу своему, по ритму, по выразительности.
  Остается лишь сожалеть, что такой язык непонятен и недоступен большинству наших современников. Увы, ныне, как никогда, актуально печальное наблюдение Белинского о том, что "славянские и вообще старинные книги могут быть предметом изучения, но отнюдь не наслаждения, что ими могут заниматься только ученые люди, а не общество".
  Опубликовано: газета "НГ-Ех libris" (приложение к "Независимой газете"), 2012, ? 35 (668).
  АНТИХРИСТ ЦАРСТВУЕТ В МИРЕ
  Церковная реформа патриарха Никона и царя Алексея Михайловича не только расколола русский народ на никониан и староверов, но и разделила самое старообрядческое движение на "традиционалистов-оптимистов" поповцев и "радикалов-пессимистов" беспоповцев.
  В конце XVII в. по всей Руси, независимо друг от друга, разные проповедники учили о наступлении "последних времен", воцарении "всепагубного антихриста" и прекращении церковных таинств.
  В среднем Поволжье с такой проповедью выступили Козьма Андреев (? 1716) и Козьма Панфилов (? 1714). Их учение было просто: "Благодати Божией несть ни в церквах, ни в чтении, ни в пении, ни в иконах, ни в какой вещи, все взято на небо". Оба проповедника погибли в застенках Преображенского приказа ("политическая полиция" XVIII века).
  Их последователи составили особую беспоповскую секту - нетовщину (Нетовское согласие). Название согласия происходит от слова "нет", так как, по учению нетовцев, в мире нет ни истинной Церкви, ни истинного священства, ни истинного богослужения. Иногда нетовцев называют "спасовцами" (Спасово согласие), так как они "надеются на одного Спаса".
  В Поморье схожее учение проповедовал Игнатий, иеродиакон Соловецкого монастыря (| 1687). Он верил, что миром правят антихрист и его слуги, "угодник любимый - Алексей (Михайлович) и советник его лукавый - Никон".
  Официальная Церковь, утверждал иеродиакон, не Церковь, но "лукавое сонмище и ересям всеприятелище, римскому костелу соединение". Поэтому Игнатий отвергал крещение и все таинства по новому обряду, перекрещивая никониан, переходивших в старообрядчество.
  Сходного мнения придерживался и Феодосий Васильев (1661-1711), основатель беспоповского Федосеевского согласия, одной из крупнейших старообрядческих деноминаций дореволюционной России.
  Феодосий происходил из захудалой ветви рода князей Урусовых. Его дед, Евстратий, обеднев в годы Смуты и потеряв всех родственников, переселился из Москвы в Великий Новгород. Отец Феодосия, священник Василий, служил при церкви св. Никиты Новгородского в Крестецком Яме.
  После смерти Василия прихожане ходатайствовали перед новгородским митрополитом Корнилием, чтобы Феодосий был рукоположен в священники на место отца. Но митрополит "за младость" удостоил Феодосия только диаконского сана.
  Молодой диакон показал себя ревнителем церковных реформ и преследователем староверов. Однако под влиянием неких "боголюбивейших мужей" Феодосий переменил свое отношение к старообрядчеству.
  В 1690 г. он отрекся от диаконства и был перекрещен. Вместе с Феодосием перекрещивание приняли его жена, два брата, сын Евстратий и маленькая дочь. Вскоре Феодосий стал активным проповедником беспоповства в Новгородском и Псковском краях. Он учил, что "антихрист царствует в мире ныне, но царствует духовно в видимой Церкви... Все таинства ее истребил и всякую святыню омрачил".
  В1694 г. Феодосий уже как признанный беспоповский учитель принял участие в Соборе, состоявшемся в Великом Новгороде. Собор подтвердил необходимость перекрещивания никониан и поповцев, а всех беспоповцев обязал вести девственную жизнь и "соблюдать себя как можно от совокупления с женами". Продукты, покупаемые у "еретиков" на торгу ("торжищно брашно"), объявлялись "оскверненными". Поэтому перед употреблением их надо было "очищать" молитвою.
  В 1697 г. на новгородскую кафедру взошел митрополит Иов, лютый враг староверов. Он приказал изловить Феодосия. Поэтому в 1699 г. проповедник вместе с семьей и последователями переселился в соседнюю Польшу. Здесь, на землях пана Куницкого в Невельском уезде, близ деревни Русановой, по строгому монастырскому уставу были устроены две старообрядческие обители: женская и мужская. В первой жило до 700 человек, во второй - до 600.
  Житие Феодосия Васильева, составленное его сыном, рассказывает, что у поселенцев все ("хлеб и другие потребы") было общим. Одежду и обувь они получали из обительской казны. В этой своеобразной коммуне ежедневно совершалось богослужение "со чтением и со сладкогласным пением по святым старопечатным книгам, все по уставу чинно и красно вельми".
  Не боясь преследований и возможного ареста, Феодосий часто наезжал в Россию и проповедовал среди жителей русских городов и сел. Во время этих поездок он познакомился с некоторыми из "сильных мира сего": с князем Александром Меншиковым и другими знатными царедворцами.
  В 1703 г. Феодосий отправился в Поморье, в прославленную Выговскую обитель, для переговоров с тамошними беспоповцами. Переговоры эти выявили некоторую разницу в учении федосеевцев и поморцев. Прежде всего, это касалось вопроса о браке.
  Выговцы категорически отрицали возможность семейной жизни и чадородия в "последние времена". Феодосий также был сторонником безбрачия. Он так любил "чистоту и целомудрие", что блудников наказывал "не словом токмо, но и делом на теле жестоко".
  При этом Феодосий учил, что пары, повенчанные в официальной Церкви, а затем перешедшие в старообрядчество, и после перекрещивания должны признаваться супружескими. Такие пары назывались "староженами". Людей же, создавших семью после перекрещивания (т. н. "новоженов"), Феодосий называл "блудниками" и наказывал "словом и делом".
  Особо строгое наказание предусматривалось для "новоженов", если у них рождались дети: "детей у них не крестить, и роженицам молитвы не давать, и с ними ни пити, ни ясти, ни на молитве вкупе стояти, и на службу к себе не пускати, разве только при самой смерти" (постановление Собора 1694 г.). "Старожены" тоже наказывались за чадородие, но не так строго.
  Другим вопросом, вызвавшим разногласия между поморцами и федосеевцами, стала надпись на титле (дощечке) креста Христова. Федосеевцы поклонялись кресту с евангельскою надписью "1сусъ Назарянинъ, царь шдейскш" (Ин. 19,19) [200]. Поморцы же молились кресту с надписью "Царь славы, 1сусъ Христосъ", а федосеевскую надпись называли "латинскою ересью".
  Третьим стал вопрос о молитве за "торжищно брашно". Федосеевцы отмаливали продукты, купленные у "еретиков", а поморцы - нет.
  Первая поездка Феодосия прошла спокойно. Он много беседовал с выговскими наставниками "о благочестии и обычаев содержании". Но уже в 1706 г., когда Феодосий с учениками во второй раз поехал в Поморье для собеседования о титле, переговоры приняли совсем не мирный характер. Некий поморец Леонтий стучал кулаками по столу и кричал федосеевцам: "Нам ваш Исус Назарянин не надобен!"
  Оскорбленный Феодосий с последователями покинул Выговскую пустынь. На виду у всей обители он швырнул на землю продукты, данные в дорогу, и картинно отряс прах со своих ног. С той поры федосеевцы порешили иметь с поморцами "в молитвах, в ядении и питии разделение".
  В 1708 г., когда гонения на старообрядцев в России несколько утихли, Феодосий получил от князя Меншикова документ, разрешавший переселенцам Примечание на родину. К этому федосеевцев вынуждали и частые нападения жолнеров (польских солдат) на их обители.
  Староверы вернулись на Русь и поселились на землях Меншикова в Вязовской волости Великолуцкого уезда. Однако моровое поветрие (чума) истребило на новом месте почти всю общину.
  Поэтому в 1710 г. федосеевцы получили дозволение переселиться на Ряпину мызу в Юрьевском уезде. В мае 1711 г. Феодосий с сыном отправился в Великий Новгород к воеводе для получения документов на владение мызой. Тут проповедник был схвачен и выдан митрополиту Иову, который заключил его в темницу при архиерейском доме. Здесь "в великой нужде" Феодосий умер 18 июля 1711 г.
  Федосеевцы похоронили своего учителя на Ряпииой мызе, где было создано новое старообрядческое поселение. Рыболовство и хлебопашество, которому благоприятствовала плодородная земля, позволили обители быстро разбогатеть. На мызе были устроены мельница и кузница, для соборной часовни были приобретены колокола. На обительских промыслах трудились наемные работники - окрестные эстонцы.
  Но недолго процветала обитель. По доносу солдата Петра Тюхова на мызу была отправлена воинская команда для поимки беглых солдат, якобы скрывающихся там. Предупрежденные о приближении карателей насельники разбежались, "кто куда знал".
  Хотя донос оказался ложным, к 1722 г. обитель совершенно уничтожили. Колокола с часовни, книги и иконы были отобраны и переданы в Успенский храм городка Юрьева (ныне - Тарту в Эстонии), а сама часовня обращена в лютеранскую кирху. От старообрядческой обители не осталось и следа.
  Однако Ряпина мыза успела сделать свое дело: отсюда федосеевское учение распространилось не только по России, но также по Пруссии и Польше (нынешние Белоруссия, Латвия и Литва).
  В 1752 г. в Польше состоялся Собор, окончательно сформулировавший учение последователей Феодосия Васильева. Собор установил чин приема поморских беспоповцев в Федосеевское согласие (триста земных поклонов) и принял ряд постановлений о браке.
  Было определено наказывать "староженов" за чадородие: за первого ребенка отлучать от соборной молитвы на полгода, за второго - на год, за третьего - на два года. Особое наказание было установлено для "новоженов". Федосеевцам не разрешалось не только молиться с ними, но и жить под одной крышей, вместе ходить в баню, есть из одной посуды. Детей "новоженов" не дозволялось крестить.
  В середине XVIII в. в Москве насчитывалось не более двадцати семейств федосеевского "состояния". Федосеевцы жили преимущественно в подмосковных селах Черкизово и Преображенское, где находилась их моленная.
  Здесь же располагались кирпичные заводы купца первой гильдии Ильи Алексеевича Кавылина (Ковылина, 1731-1809).
  Познакомившись с беспоповцами, Кавылин решил перейти в старообрядчество, и в 1768 г. был перекрещен федосеевским наставником Ильей Ивановым.
  В 1771 г. во время страшной эпидемии чумы Кавылин подал прошение императрице Екатерине II, "чтобы соблаговолить построить или купить против Преображенского в Земляном валу карантин на нашем содержании для больных. И что потребно будет людей для хождения за оными, также и для предостережения оных, мы определим из нашего состояния".
  Указом Сената федосеевцам было дозволено "в назначенном от них месте для содержания больных больницу построить". При больнице были основаны богадельни и кладбище. На близлежащем Хапиловском пруду (ныне засыпанном) была устроена крестильня для перекрещивания в Федосеевское согласие. Обители были обнесены зубчатыми стенами с башнями наподобие кремлевских.
  Так возникло знаменитое Преображенское кладбище, по сию пору остающееся духовным центром русского беспоповства.
  Кавылин, став попечителем Преображенских богаделен, приложил много сил для организации на их основе федосеевской общины. В 1781 г. он съездил в Выговскую пустынь и привез оттуда монастырский устав для своих единоверцев.
  Согласно уставу, в Преображенском были основаны две обители: мужская (южная) и женская (северная). Всякое общение между ними категорически запрещалось, и насельникам повелевалось жить "целомудренно, кроме плотского совокупления".
  Но часто избежать "совокупления" не удавалось, и в обители рождались дети. Для их воспитания было создано училище, где кроме общих дисциплин преподавались церковное пение и иконопись.
  Всем насельникам была назначена особая одежда. Мужчины носили кафтаны, отороченные черным сукном, на восьми пуговицах и с тремя сборами на лифе. Женщины ходили в черных головных повязках, плисовых или бархатных, черных китайчатых сарафанах и такого же цвета платках. Люди "в немецком платье и с бритыми бородами" в обитель не допускались.
  Все свое огромное состояние (300 тыс. рублей) Кавылин пожертвовал в пользу старообрядческой общины. В 1784 г. в женской обители на его средства началось строительство Кресто-воздвиженской часовни, закончившееся только в 1811 г. В 1805 г. на кладбище была воздвигнута небольшая часовня в готическом стиле для отпевания покойников.
  В 1784 г. в мужской обители построили соборную часовню во имя св. Николы Чудотворца. Существует мнение, что эта часовня и прочие здания Преображенской общины возведены знаменитым архитектором Василием Ивановичем Баженовым.
  В одном отчете 1792 г. сообщается: "Сия часовня каменная представляет наружность церкви, около оной довольно каменного жилого строения, в котором они <староверы> содержат богадельню более 1000 человек". К этому времени число прихожан на Преображенском кладбище выросло до 10 тыс. человек, а в училище воспитывалось 200 детей.
  В лучшие же годы число прихожан Преображенской общины достигало 12 тыс. человек, а количество призреваемых - 2 тыс. Обитель стала духовным центром Федосеевского согласия и поддерживала связи с общинами Воронежской, Нижегородской, Смоленской, Тверской и Тульской губерний, со староверами Кубани, Дона, Сибири и Прибалтики.
  Кавылин тратил деньги не только на строительство храмов и устройство богаделен, но и на собрание древних книг, икон и прочего "редкого отеческого художества". В 1806 г. начиналась о человек, что состояние твое на земле определено вечною премудростию, которая знает сердце твое, видит суету желаний твоих и часто отвращает ухо от прошения твоего из единого милосердия".
  Надпись на левой стороне гласит: "Смертный! Помни, что Святая Церковь или духовное христиан собрание есть одно тело, которого глава Христос, и что всякое несогласие между христианами есть болезнь Церкви, оскорбляющая главу ея. Так старайся убегать всех тех случаев, которые удобны к воспалению вражды и раздоров".
  Опубликовано: журнал "Истина и жизнь", 2005, ? 7-8.
  ПО ТАЙНОМУ СВЯЩЕНСТВУ
  В середине XVII века Православная Старообрядческая Церковь осталась без архиерея - русские епископы побоялись открыто выступить против богослужебных реформ патриарха Никона. Почти два века духовные нужды староверов удовлетворяли "беглые попы" - священники, перешедшие в старообрядчество из официальной Церкви.
  И лишь после многолетних и многотрудных поисков ревнители "древлего благочестия" обрели верховного пастыря: в 1846 году к их Церкви присоединился греческий митрополит Амвросий. Он восстановил полноту церковной иерархии, и староверческое священство распространилось по всей Руси. Старообрядчество укреплялось, что тревожило светские и духовные власти.
  Знаменитый оптинский старец Амвросий (Гренков) размышлял в середине XIX века, сколь усилится старообрядчество, если приверженцам "древлего благочестия" будет дана свобода вероисповедания. "В настоящее время есть мнение некоторых дать перестройка Потешного дворца царя Алексея Михайловича в Кремле. Старинное здание приспосабливалось под жилье и канцелярии коменданта Москвы, уничтожалось его внутреннее и внешнее убранство.
  Кавылину удалось купить парадные ворота дворца, украшенные белокаменными изображениями львов. "Львиные ворота" были перевезены в Преображенское и установлены при входе в женскую обитель. В 1920-е гг. уникальные ворота были варварски уничтожены.
  В последние годы жизни Кавылина его деятельность была направлена на утверждение независимости Преображенского богаделенного дома от Московской духовной консистории, которой подчинялись все благотворительные учреждения. Для этого в феврале 1809 г. он отправился в Петербург.
  Именной императорский указ, освобождавший федосеевцев от опеки консистории, был издан 15 мая. Преображенское кладбище получило все права, "коими пользуются подобные частные благотворительные заведения, и подчинение одному полицейскому надзору".
  На Примечанией дороге из Петербурга Кавылин простудился и 21 августа умер. Тело его было погребено на Преображенском кладбище.
  Ученик Кавылина, Лука Терентьев, откликнулся на смерть учителя горестными словами: "0x1 Увы! Всеобщественный христианский ходатай, любезный дар церковный, неусыпный собратский попечитель, подпора расслабленным, жезл слепым, церковная соль, любезный наш господин Илья Алексеев!.. Жалость наша неисповедимая! Позван Богом к преселению на он век, в уготованное себе место".
  Могила Кавылина бережно сохраняется федосеевцами до сих пор. На правой стороне его надгробия написано: "Не забудь, русским раскольникам полную свободу, чтобы им действовать самим по себе, как знают, без всякого над ними надзора Православной Церкви и правительства... Кто поручится за таких зловредных людей, что они будут невредны для других, если дать им полную свободу? Хорошо знающие свойство раскольников утверждают, что если позволить им жить и действовать так, как они хотят, без всяких ограничений со стороны Церкви и правительства, то число их в один год удвоится, а в несколько лет умножится так, что из простого православного народа мало останется не поврежденных расколом".
  Эти слова не были лишены смысла. На глазах Синода и правительства старообрядчество объединялось в Церковь, не менее значительную и многочисленную, чем официальная Церковь. Долгожданное священство принимали не только поповцы, но и беспоповцы. К этому склонялись даже важнейшие деятели радикального Федосеевского согласия. Но власти узнали о намерениях федосеевцев и поспешили вмешаться.
  Чиновник николаевской эпохи Иван Петрович Липранди рассказывал: "Бывший министр внутренних дел, желая разрушить это соединение прежде, чем оно совершится, успел разрушить эту мысль и возможность исполнения оной, посеяв тайным образом в федосеевцах недоверчивость к поддержанию поповщины, от чего произошел раздор между главнейшими двигателями обеих толков. Мера эта неоднократно увенчивалась полным успехом".
  "Сеяние недоверчивости" - прием, проверенный на федосеевцах, стал излюбленной правительственной мерой "борьбы с расколом". Среди старообрядцев распространялись слухи, порочащие святителя Амвросия и церковную иерархию. Специальные "противораскольнические" миссионеры рассказывали на беседах со староверами и в общедоступных изданиях, будто бы митрополит был запрещен в служении константинопольским патриархом, ради денег перешел в старообрядчество, а перед смертью отрекся от него, любил курить трубку и носить турецкую одежду.
  Самой иерархии было присвоено уничижительное прозвище "австрийской", поскольку в Австрии находился Белокриницкий монастырь - резиденция старообрядческого митрополита. Австрия была врагом России, а значит, врагом "веры, царя и отчества" становился каждый поповец.
  К сожалению, некоторые христиане поверили этой клевете. Они отделились от Православной Старообрядческой Церкви в немногочисленное согласие беглопоповцев. Свое название они получили потому, что продолжали принимать "беглых попов" из Синодальной церкви. Впрочем, сами беглопоповцы предпочитали называть свое духовенство не "беглым", а "тайным", и именовали свое согласие так - "по тайному священству".
  Некоторое время беглопоповцы не могли улучить себе священника, поскольку все "беглые попы" признали над собой архиерейскую власть митрополита Амвросия. В их числе был и священник Павел Смирнов, родившийся в Москве и прослуживший здесь одиннадцать лет при одной из церквей. Перейдя в старообрядчество, он некоторое время служил на знаменитом Рогожском кладбище, а затем в Туле. В 1847 году он с благоговением принял святое миро и Запасные Дары, с огромным риском привезенные из Белой Криницы в Москву. После этого священник неоднократно получал с Рогожского кладбища Запасные Дары для причащения своих прихожан.
  Но по мере распространения священства Белокриницкой иерархии количество духовных детей Павла Смирнова значительно сократилось, а вместе с тем умалились и его доходы. Многие прихожане, особенно жившие в отдалении, перестали обращаться к нему для исполнения треб.
  По этой причине, как свидетельствует современник-старовер, отец Павел был "объят завистию или, просто и справедливо сказать, бесом сребролюбия". Тульский поп объявил, что церковная иерархия незаконна и недействительна, поэтому его духовные дети не должны обращаться к "белокриницким" священникам.
  Прихожане и купцы-попечители тульской общины пытались уверить Павла Смирнова в истинности священства, происходящего от митрополита Амвросия, но тот отмалчивался. Таким образом, как писал современник: "Павел учинил церковный раздор не по уважительным причинам, а единственно из корыстолюбивых видов".
  Староверы, не признавшие Белокриницкую иерархию, с радостью приняли Смирнова. У них он оказался единственным священником, а потому вполне смог удовлетворить свою страсть к власти и деньгам. Для венчания, исповеди и причастия в Тулу съезжались люди со всей страны, поэтому Беглопоповское согласие стали называть Тульским.
  На деньги, полученные от последователей, отец Павел выстроил дом для своих сыновей, которые оставались членами Синодальной церкви, следовательно, были в глазах старообрядцев еретиками. Это соблазняло верующих, ведь церковные правила запрещают клирикам творить "прибыток" сродникам-еретикам (22 правило Карфагенского Собора). Однако беглопоповцам приходилось терпеть такого "пастыря", - других не было.
  Впоследствии Павел Смирнов принял в Тульское согласие из господствующей Церкви двух священников - Димитрия Беляева и Петра Березовского. Однако не все признали новых попов. Тогда беглопоповцы Черниговской губернии приняли к себе священника Бориса Акимова. Тульское согласие разделилось на несколько враждующих группировок.
  Нужду беглопоповцев в священстве царское правительство сумело ловко использовать для борьбы с Белокриницкой иерархией. В 1895 году обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев предложил для ослабления старообрядчества отменить указ 1827 года, запрещающий староверам принимать "беглых попов": "Решительное воспрещение беглопоповцам принимать к себе священников от Православной Церкви имело крайне неблагоприятные для Церкви и государства последствия".
  Если бы не это запрещение, полагал Победоносцев, "не возникла бы, конечно, ложная австрийская иерархия, причиняющая столько смуты в делах церковных и грозящая усилением оной и новыми затруднениями". Министр внутренних дел Иван Николаевич Дурново подал Николаю II соответствующий доклад, на который император наложил резолюцию: "Согласен".
  Уже 7 октября 1895 года Министерство внутренних дел выпустило секретный циркуляр: "В виду обнаруженного за последнее время стремления последователей австрийской секты объединить все поповщинские согласия и почти полного оскудения бегствующего священства во всем беглопоповском расколе вновь разрешить беглопоповоцам временно, впредь до особых распоряжений, принимать к себе беглых от Православной Церкви священнослужителей".
  Таким образом, беглопоповство превратилось в третий сорт "казенного православия". Сюда за длинным рублем потянулись священники, моральные качества которых вызывали недовольство верующих, унизительно зависящих от таких "пастырей". Заветной мечтой беглопоповцев стало обретение собственного архиерея.
  Вопрос об объединении беглопоповцев и поисках епископа обсуждался на всероссийских съездах в Нижнем Новгороде и Вольске (Саратовская губ.). Беглопоповцы хотели найти архиерея где-нибудь на христианском Востоке или в России. Их посольства отправлялись на Балканы и в Грецию, к константинопольскому патриарху и синодальным епископам, но безрезультатно.
  Старообрядческие архиереи неоднократно обращались к беглопоповцам с апостольскими увещеваниями: "Уста наши отверсты к вам, сердце наше расширено" (2 Кор. 6, 11). Епископы призывали поборников "тайного священства" воссоединиться с Церковью, но те были непримиримы.
  Первый съезд в Вольске, проведенный в 1890 году, постановил: "Мы боснийского, еретического и запрещенного митрополита Амвросия, несколько лет не бывшего на престоле, не принимаем и никое же власти его действий не признаем... А последователи Амвросия, отвергая правила святых отец, дерзнули принять его через оные по своему мудрованию, на свою погибель и уловление христианских душ... Сего ради их несть Церковь апостольская, и епископы, и священники - не суть священники, но мирстии человецы. Почему мы и не должны от них принимать ни одного таинства, да не погибнем с ними".
  Об этом старообрядческие иерархи могли только сожалеть: "Они вышли от нас, но не были наши, ибо если бы они были наши, то пребыли бы с нами. Но через то открылось, что не все наши" (1 Ин. 2,19).
  Одним из наиболее ярых критиков Белокриницкой иерархии был "беглый поп" Андрей Вшивцев. Он происходил из семьи беспоповцев-поморцев, но в зрелом возрасте присоединился к Синодальной церкви, был рукоположен в священники и служил в селе Теликовке (Самарская губ.). Из старовера Вшивцев превратился в "противораскольнического" миссионера и неоднократно выступал на страницах журнала "Миссионерское обозрение", посвященного борьбе с "расколом и сектантством".
  Отец Андрей отличался весьма либеральными взглядами и даже одобрял идею перевода православного богослужения на русский язык. В "Миссионерском обозрении" он писал: "Все народы славят Бога на родном языке, а мы, русские, на чужом нашему пониманию, на языке наших предков славян, тысячу лет до нас живших. Отчего это?"
  Неожиданно Вшивцев изменил свои взгляды - из либерала превратился в консерватора и в 1910 году вернулся в старообрядчество. К этому его якобы побудили миссионерские поездки по Самарской губернии и споры со староверами. Уже 18 января 1911 года в Нижнем Новгороде священник читал доклад "О незаконности, недействительности, безблагодатности и неспасительности австрийской иерархии", за что получил пятьдесят рублей вознаграждения.
  Доклад отца Андрея был написан в оскорбительном тоне на основании "противораскольнических" книг. Митрополит Амвросий назывался в нем "покупным рабом диавола", а духовенство - "адскими апостолами". О церковной иерархии Вшивцев говорил: "Все эти происшедшие от Амвросиевой хиротонии епископы и священники не иное что, как только наряженные театральные бездушные мишурные куклы, удельные работники самого сатаны".
  Резкость суждений Вшивцева испугала самих беглопоповцев. Было решено издать его доклад, исключив из него грубые выражения и опрометчивые суждения. Но это издание так и не состоялось, посему в 1912 году священник опубликовал свой опус в журнале "Миссионерское обозрение".
  Активное участие в поисках епископа принимал знаменитый нижегородский старовер-предприниматель Николай Александрович Бугров. По его имени беглопоповство называли Бугровской верой. Приобретение архиерея представлялась Бугрову неким родом покупки, на которую он был готов истратить 27 тысяч рублей. Но ни в России, ни заграницей не удалось найти епископа даже за такие немалые деньги.
  С 1908 года поиски архиерея возглавлял священник Андрей Дмитриевский, автор многих программных сочинений, призывавших беглопоповцев воспрянуть, "стать на новую дорогу", вообще приспособиться к условиям свободы вероисповеданий, дарованной императорским указом в 1905 году. Судьба этого человека сложилась печально.
  В1910 году священник вел переговоры со старообрядческими епископами о присоединении к Белокриницкой иерархии, которую он признал истинной и благодатной. Но по какой-то причине это дело дальше не продвинулось, и тогда в 1911 году Дмитриевский вернулся в Синодальную церковь. А потом и вовсе сложил с себя сан, перейдя на мирскую службу.
  Сотрудником Андрея Дмитриевского был Константин Григорьевич Рубанов. Бесплодные поиски по России убедили его в том, что у беглопоповцев нет надежды на приобретение иерархии от официальной Церкви. Четвертому съезду в Вольске, проведенному в 1912 году, Рубанов докладывал: "Большинство господствующих епископов совершенно не знает старообрядчества и не интересуется им. Как христианские архипастыри они вовсе не хотят остановиться мыслию и сердцем на тяжелом положении ревностных христиан, жаждущих в лице епископа верного и надежного кормчего".
  Во время поездок в Сербию и Болгарию Рубанов пришел к выводу, что здесь крещение совершается небрежно, с искажениями и ошибками, а значит, и отсюда опасно брать епископа. Он понял, что беглопоповцам остается только одно - принять архиерея из Греческой Церкви. Но этому не суждено было сбыться.
  Среди искателей епископства был и Петр Алексеевич Овчинников - купец-хлеботорговец из села Городец (Нижегородская губ.), знаменитый собиратель старины, древних икон и рукописей. Он всегда с большой симпатией относился к Белокриницкой иерархии и в 1911 году присоединился к Церкви. Рубанов, возмущенный этим поступком, послал Овчинникову письмо с упреком, что тот "на закате дней прельстился видимостью митр и саккосов".
  На это престарелый книжник ответил: "Я более десяти лет слежу за духовною литературою и никаких погрешностей за австрийскою иерархиею не вижу. Клеветам же миссионеров господствующей Церкви я не верю, та как они опровергаются фактами. Теперь я совестью спокоен и благодарю Господа Бога, что вывел меня из вашего общества... Состоя в неизлечимой болезни, я крайне сожалею, что ваше общество в недалеком будущем распадется и долго не просуществует. Разбредутся из него кто куда, или в господствующую Церковь и единоверие, или же в беспоповство. Более благоразумные присоединятся к Белокриницкой иерархии".
  Но Овчинников ошибся. Беглопоповство не распалось. Напротив, через несколько лет у него появилась своя иерархия! В 1923 году, во время всероссийской гражданской и духовной смуты, к Беглопоповскому согласию присоединился архиепископ Николай (Позднее) из обновленческой Живой Церкви.
  К сожалению, раздор, учиненный священником Павлом Смирновым и поддержанный архиепископом Николаем, не преодолен до сих пор. Беглопоповцы, сохранив древние обряды, богословие и догматы, но соблюли евангельского мира, заповеданного Христом.
  Опубликовано: журнал "Грани2011, ? 238.
  "НАЧЕТЧИК" - ЭТО ЗВУЧИТ ГОРДО!
  Современному человеку слово "начетчик" кажется безжизненным и косным. Так толкует это понятие и Словарь русского языка Ожегова: "Начетчик - человек, много читавший, но знакомый со всем поверхностно, механически и некритически усвоивший прочитанное".
  Между тем еще сто лет назад слово "начетчик" звучало гордо, и многие россияне считали для себя честью так именоваться.
  Речь идет о старообрядческих начетчиках, пользовавшихся большим уважением и непререкаемым авторитетом среди своих единоверцев. Издавна в староверии "начетчиком" называли грамотея, образованного человека, знатока богословия, истории и церковного права.
  Само понятие происходит от слова "чтение" и указывает на то, что свои знания начетчик приобретал путем чтения книг, самообразования. Начетчик должен был не только читать книги, но запоминать их и правильно толковать. Это было необходимо для того, чтобы он мог просвещать других, а в религиозных диспутах защищать старообрядчество.
  Первые начетчики появились еще среди христиан Римской империи. В эпоху гонений многие верующие не желали обучаться в языческих школах и академиях. Самостоятельно или под руководством опытных учителей они изучали Писание и участвовали в спорах с языческими философами и еретиками. Этих древних начетчиков называли "автодидактами", что по-гречески означает "самоучки".
  Начетчиками были все известные богословы и книжники Древнерусской Церкви. Тогда не существовало особых училищ для подготовки духовенства - знания можно было получить только из книг. Крупные библиотеки существовали в монастырях, поэтому большинство русских начетчиков были иноками. Люди специально уходили в монастыри, чтобы получить образование и приобщиться к "премудрости книжной".
  После раскола начетничество оказалось ненужным в Синодальной церкви, где появились духовные академии и семинарии.
  Оно сохранилось только в старообрядчестве. Не имея возможности из-за притеснения властей создавать свои школы для подготовки богословов и апологетов, староверы вынуждены были самостоятельно черпать знания из книг.
  Эта старомосковская образованность интересовала и восхищала многих русских историков XIX века, например, Н.И. Костомарова, видевшего в старообрядческой грамотности "крупное явление народного умственного прогресса".
  В то время, когда "древлее благочестие" считалось следствием невежества и консерватизма "заскорузлой" мысли русского человека, Костомаров одним из первых и точнее многих ученых сформулировал парадоксальность исторического явления старообрядчества. В нем он увидел "явление новое, чуждое старой Руси".
  Отстаивание традиций, лежащих в основе староверия, по словам историка, породило "новые духовные нужды", ибо то, что было привычно, во что "слепо верили, не размышляя, пришлось защищать, а, следовательно, пришлось думать, многому научиться".
  Старообрядчество ставило вопросы необходимости выбора, "которые вводили русский народ в чуждую ему до того времени область мысленного труда". По выражению Костомарова, староверие "расшевелило спавший мозг русского человека".
  Но для большинства ученых XIX века был характерен совершенно противоположный взгляд на начетничество. Например, марксист Г.В. Плеханов заявлял: "Если раскол и был органом народного самообразования, то неправильность и несовершенство этого органа достигла такой степени, что он являлся в то же время органом народного застоя, а вовсе не прогресса, каким его считал Костомаров".
  Рассуждения Плеханова о "народном застое" напоминают рассуждения его позднейших последователей о "загнивающем Западе". Из этого "застоя", из простого русского народа вышли талантливые защитники "древлего благочестия". Они успешно словом и пером отражали нападки "противораскольничьих миссионеров" из Синодальной церкви.
  Из знаменитых начетчиков XIX века необходимо назвать старообрядческого епископа Арсения Уральского и Оренбургского (1840-1908). Этот энциклопедически образованный архиерей не только радел о приумножении своих знаний, но и охотно делился ими с другими. Его учениками были прославленные начетчики Ф.Е. Мельников (1874-1960) и епископ Иннокентий (Усов, 1870-1942).
  Для более плодотворной деятельности старообрядческие начетчики ежегодно собирались на свои съезды. В 1906 году на первом съезде начетчиков в Нижнем Новгороде было принято решение о создании Союза старообрядческих начетчиков.
  Эта организация имела целью защищать и распространять старообрядчество, развивать деятельность начетчиков, поддерживать их морально и материально, организовывать частные и публичные беседы, издавать богословскую и историческую литературу.
  После 1917 года в "стране победившего атеизма" стараниями большевиков начетничество было истреблено. Многие народные богословы были либо уничтожены, либо вынужденно покинули Родину.
  В современной России уже практически нет начетчиков. Большинство староверов, выступающих в защиту "древлего благочестия", имеют высшее образование, а потому не могут считаться начетчиками-самоучками в строгом смысле этого слова.
  Опубликовано: газета "Культура", 2006, ? 6 (7526). 263
  СТРАННЫЕ ЛЮДИ И ХОЛОДНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ
  В галерее русских типов, созданных Иваном Сергеевичем Тургеневым, есть несколько образов искренне верующих людей. Народная религиозность привлекала писателя, но, как заметил литературовед Николай Леонтьевич Бродский, в вопросах веры классик был "холодным исследователем без интимного интереса".
  Русский интеллигент XIX века мог судить о старой вере преимущественно по "противураскольническим" книгам богословов государственной Синодальной церкви. Официальная историография объявляла старообрядчество "суеверием", происходящим от вековечной безграмотности нашего народа. О "древлем благочестии" и его приверженцах тогда было принято говорить уничижительно: "раскол", "ханжество", "раскольники", "сектанты".
  Конечно, этакое "невежество" не стоило внимания "просвещенной" публики. Но в царствование Николая I общественное отношение к старообрядчеству несколько меняется: начинается увлечение a la russe - всем русским. Входят в моду бороды, косоворотки и квас.
  В "расколе" публика обнаруживает "русский дух" и "народную самобытность". Многих писателей привлекли патриархальный быт староверов и трагическая история церковного раскола. Во второй половине XIX века к старообрядческой теме обращаются выдающиеся прозаики Павел Иванович Мельников (Андрей Печерский), Николай Семенович Лесков и Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.
  Одним из первых отписался на эту тему почтенный беллетрист Михаил Николаевич Загоскин. В 1846 году он издает исторический роман "Брынский лес". Но, пожалуй, наиболее значительным произведением о старообрядчестве становится дилогия "В лесах" (1871-1874) и "На горах" (1875-1881) Мельникова, который был не только талантливым литератором, но правительственным чиновником "по борьбе с расколом", а потому в совершенстве знал описываемый предмет.
  Интересовало "древлее благочестие" и Ивана Сергеевича Тургенева, хотя его произведения не столь плотно "населены" староверами, как романы и очерки Мельникова. Как правило, это одинокие и случайные персонажи вроде начетчика из рассказа "Живые мощи" (1874), поведавшего страдалице Лукерье легенду о Жанне д'Арк - святой девственнице, освободившей некую страну от агарян, а затем добровольно умершей огненной смертью за свой народ.
  К староверию тяготеет Агафья Власьевна, - няня Лизы, героини романа "Дворянское гнездо" (1858). Бывшая барская полюбовница, Агафья, снеся все удары судьбы, "стала очень молчалива и богомольна, не пропускала ни одной заутрени", а потом ушла в старообрядческий монастырь: "Ходили темные слухи, будто она удалилась в раскольничий скит".
  Наиболее ярко и подробно описан Тургеневым старовер Касьян Блоха из рассказа "Касьян с Красивой Мечи" (1851). Касьян - представитель самого радикального старообрядческого течения - беспоповского страннического согласия (бегуны, скрытники). Оно было основано в XVIII веке беглым солдатом Евфимием, окончательно сформулировавшим беспоповское учение об антихристе, который якобы правит миром со времен церковного раскола.
  Евфимий учил, что "апокалипсический зверь есть царская власть, икона его - власть гражданская, дело его - власть духовная". Всякое сношение с государством - смертный грех, поэтому истинный христианин должен отречься от всего "казенного" и "житейского" (от семейной жизни, денег, документов и пр.), постоянно странствовать и скрываться, избегая порочной связи с антихристовым миром.
  Простонародный страх перед антихристом - "Тришкой" живо изображен Тургеневым в рассказе "Бежин луг" (1851). Мальчик Илюша объясняет своим товарищам: "Тришка - эвто будет такой человек удивительный, который придет; а придет он, когда наступят последние времена... Ну, и будет ходить этот Тришка по селам да по городам; и будет этот Тришка, лукавый человек, соблазнять народ хрестиянский... Ну, а сделать ему нельзя будет ничего... Уж такой он будет удивительный, лукавый человек".
  Центром согласия бегунов было село Сопелки в пятнадцати верстах от Ярославля, где в потаенных скитах, устроенных "христолюбцами", находили приют сотни староверов, странствовавших по свету с самодельными паспортами "граждан Небесного Иерусалима" в поисках Беловодья - баснословной страны, где царят правда и справедливость, где процветает "старая вера".
  Более полувека скитники благополучно скрывались от властей, пока в 1850 году их случайно не обнаружили чиновники, присланные в Ярославскую губернию для поиска и поимки разбойников.
  Началось следствие, создалась особая комиссия, членом которой был славянофил Иван Сергеевич Аксаков, поддерживавший с Тургеневым дружеские отношения и переписку. Он-то и заинтересовал писателя историей старообрядчества, сообщал различные сведения о "расколе". Известный литературовед Николай Леонтьевич Бродский в исследовании "И.С.Тургенев и русские сектанты" предположил, что образ странника Касьяна создан под впечатлением от рассказов Аксакова.
  Крестьянин Касьян, "карлик лет пятидесяти", кажется автору, заезжему охотнику, "странным": у него "странный взгляд", "странный язык", "странное выражение лица". Кучер Ерофей называет Касьяна "юродивцем", человеком "чудным", "удивительным" и "несообразным".
  Ерофей рассказывает барину, что Касьян "отбился от работы", "стал дома жить, да и дома-то не усиживался: такой беспокойный, - уж точно блоха... Вот он так с тех пор все и болтается, что овца беспредельная".
  Нелюдимость и недоверие изобличают в Касьяне скрытника. О себе он говорит неохотно. Вопрос "Чем ты промышляешь?" вызывает у мужика беспокойство: "Живу, как Господь велит, а чтобы, то есть, промышлять - нет, ничем не промышляю". На вопрос "Родни у тебя нет?" он отвечает, замявшись: "Есть... да... так..."
  Беспоповцы-бегуны вели безбрачную, бездетную жизнь, отказываясь от семьи. Поэтому девочку Аннушку, чье "красивое личико поразительно сходно с лицом самого Касьяна, хотя Касьян красавцем не был", несомненную свою дочь, крестьянин "с притворной небрежностью" называет сродственницей, хотя обман очевиден даже Ерофею.
  К деньгам Касьян относится настороженно, ведь по учению бегунов на них наложена "печать антихриста". В первый раз мужик не принимает плату за помощь: "Не надо мне твоей платы". Но потом все-таки берет: "Я выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва было не принял, но потом, подумав и подержав их на ладони, положил за пазуху".
  Говорит крестьянин удивительно складно: "Его речь звучала не мужичьей речью: так не говорят простолюдины, и краснобаи так не говорят. Этот язык, обдуманно-торжественный и странный... Я не слыхал ничего подобного". Касьян признается, что разумеет грамоте, которой учит и Аннушку. Сам же он навык книжной премудрости от "добрых людей". А Ерофей замечает, что мужик "поет, однако, хорошо".
  Можно предположить, что грамоте и пению Касьян обучился во время своих странствий, в старообрядческих скитах. В первоначальном варианте рассказа крестьянин говорил: "Случается, так в церкви Божией на крылос меня берут по праздникам". Но в окончательной редакции эти слова были выброшены, как не идущие к образу беспоповца, не признающего церковь.
  О своих хождениях Касьян рассказывает вдохновенно: "Ведь я мало ли куда ходил! И в Ромен ходил, и в Синбирск - славный град, и в самую Москву - золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Цну-голубку, и на Волгу-матушку, и много людей видал, добрых хрестьян, и в городах побывал честных".
  Мечта бегуна - побывать на теплых морях, в благословенном Беловодье, где "живет всяк человек в довольстве и справедливости", где на деревах с серебряными ветками и золотыми яблоками сидит "птица Гамаюн сладкогласная".
  Немногими словами, полунамеками Касьян раскрывает автору смысл страннического учения - истинный христианин должен ходить по миру в поисках правды, отрицая существующий порядок вещей: "Много других хрестьян в лаптях ходят, по миру бродят, правды ищут... А то что дома-то, а? Справедливости в человеке нет, - вот оно что". Справедливость - вот идеал бегуна: "Справедлив должен быть человек - вот что! Богу угоден, то есть".
  Бродский писал: "Образ Касьяна-странника поразил Тургенева тем, что в крестьянине он нашел созвучные настроения собственным, глубоко интимным переживаниям". Впрочем, классика интересовала не только психология старообрядчества, но и его культура, его современное состояние.
  Иван Сергеевич был внимательным читателем прославленного "Жития" протопопа Аввакума, впервые изданного в 1861 году. Ценя сочинение "огнепального протопопа", писатель не раз признавался в разговорах: "Я часто перечитываю его книгу".
  А в конце 1860 года, когда русское общество было взбудоражено слухами о грядущей отмене крепостного права, Тургенев в Париже составил от имени "всех подданных" обращение к императору Александру II с определенными политическими требованиями. Среди испрашиваемых у государя "разумных свобод нашему отечеству" есть и такое: "Мы просим... уравнения раскольников с прочими подданными". Однако это благонамеренное обращение так и не дошло до царя.
  Даже за границей Тургенев следил за новыми изданиями о староверии. Например, в письме из Баден-Бадена критику Павлу Васильевичу Анненкову он просил прислать статьи "Современные движения в расколе" известного ученого Николая Ивановича Субботина (письмо от 1 марта 1866 года).
  Профессор Субботин придерживался устоявшихся официальных взглядов на староверие и видел в нем только "зловредный раскол". Но во времена Тургенева в русской историографии намечается важнейшая переоценка старообрядчества.
  Первым ученым, по-новому взглянувшим на "древлее благочестие", был Афанасий Прокофьевич Щапов, увидевший в нем не "суеверие", а народную оппозицию государству, выступление общинного самоуправления (земства) против крепостного права и самодержавия.
  Лесков в очерке "Печерские антики" нелицеприятно, но верно написал о Щапове, "который о ту пору прослыл в Петербурге историком и, вращаясь среди неповинных в знаниях церковной истории литераторов, вещал о политических задачах, которые скрытно содержит будто наш русский раскол. Щапов стоял горой за то, что раскол имеет политические задачи, и благоуспешно уверил в этом Герцена".
  По мнению Лескова, "мечтательные изъяснения" Щапова принесли старообрядчеству "существенный вред". Действительно, Александр Иванович Герцен и его единомышленники (Огарев и Кельсиев), увлеченные теорией Щапова, порочили верноподданническую репутацию староверов, втягивая их в сношения с политической эмиграцией.
  По некоторым данным, в XIX веке "древлему благочестию" следовало до трети всех великороссов. В руках купцов-староверов были сосредоточены миллионные капиталы, промышленность и торговля. А в руках многочисленных казаков-староверов всегда было наготове оружие.
  Герцену казалось, что умелая пропаганда превратит старообрядческую массу в мощную силу, способную на "русский бунт, бессмысленный и беспощадный". Думая найти в "древлем благочестии" сочувствие к революционному движению, эмигранты пытались наладить связь с российскими и зарубежными староверами и даже издавали для них в Лондоне газету "Общее вече".
  Сами старообрядцы отнеслись к затее Герцена враждебно. Они возражали против придания их религиозным стремлениям противоправительственного и тем более бунтарского характера. На откровенные призывы революционеров белокриницкий митрополит Кирилл (Тимофеев), предстоятель Православной Старообрядческой Церкви, ответил анафемой.
  В особом архипастырском послании он обращался к российским староверам: "К сим же завещеваю вам, возлюбленные, всякое благоразумие и благопокорение покажите пред царем вашим, в чем не повреждается вера и благочестие, и от всех враг его и изменников удаляйтесь и бегайте... наипаче от злокозненных безбожников, гнездящихся в Лондоне и оттуда своими писаниями возмущающих европейские державы".
  По настоянию Герцена, дружившего с Тургеневым, писатель "потрудился" над сочинениями Щапова, но не согласился с выводами историка и не уверовал в готовность русского народа к "бунту". Теорию "земства" он признал "кабинетной, высиженной штучкой".
  Анализируя прочитанное и вспоминая разговоры с "злокозненными безбожниками", Тургенев писал Герцену, что эмигранты "немецким процессом мышления" не понимают русский народ, неготовый к революции. "Потому что народ, перед которым вы преклоняетесь, консерватор par exellence[201] - и даже носит в себе зародыши такой буржуазии в дубленом тулупе, теплой и грязной избе, с вечно набитым до изжоги брюхом и отвращением ко всякой гражданской ответственности и самодеятельности - что далеко оставит за собою все метко верные черты, которыми ты изобразил западную буржуазию в своих письмах. Далеко нечего ходить - посмотри на наших купцов" (письмо от 8 октября 1862 года).
  Тургенев видел в народе, в "земстве" Щапова, в старообрядчестве зародыш добропорядочной буржуазии, а не бунтарского движения. Писатель считал, что консервативное "древлее благочестие" никогда не будет движущей силой революции, что невозможно ожидать от староверов политической активности и даже стремления к свободе.
  Развенчивая иллюзии политических эмигрантов, слепо веривших в народ, Иван Сергеевич писал Герцену, намекая на "обжог" - анафему митрополита Кирилла: "Ты, романтик и художник, веришь в народ... И все это по милости придуманных господами философами и навязанных этому народу совершенно чуждых ему демократически-социальных тенденций... Изо всех европейских народов именно русский менее всех других нуждается в свободе. Русский человек, самому себе предоставленный, неминуемо вырастает в старообрядца - вот куда его гнет - его прет - а вы сами лично достаточно обожглись на этом вопросе, чтобы не знать, какая там глушь, и темень, и тирания" (письмо от 25 декабря 1867 года).
  Свое мнение о "темном царстве" старообрядчества, где уважается только "тирания" сильной личности, Тургенев вложил в уста Потугина, одного из персонажей романа "Дым" (1865-1867): "Видят люди: большого мнения о себе человек, верит в себя, приказывает - главное, приказывает; стало быть, он прав и слушаться его надо. Все наши расколы, наши Онуфриевщины да Акулинов-щины именно так и основались. Кто палку взял, тот и капрал".
  Наверное, человеком "большого мнения о себе", неистовым проповедником, стоящим во главе стрелецкого восстания - "Хованщины", думал изобразить писатель знаменитого защитника "древлего благочестия", суздальского священника Никиту Добрынина (прозванного врагами "Пустосвятом"), мученически пострадавшего за старую веру в 1682 году. Тургенев хотел написать исторический роман "Никита Пустосвят", но замысел этот не осуществился.
  Интерес писателя к старообрядчеству был несомненным, но то был интерес светскою человека, стороннего наблюдателя. Староверы (например, Касьян Блоха) привлекали Тургенева только как психологические типы. Как заметил Бродский, Иван Сергеевич "оставался внутренне чуждым биению религиозной мысли: социально-психологический интерес имели для него изображенные явления и лица (в своем итоге), но не религиозный".
  По мнению Бродского, хотя "Тургенев обнаруживал глубокий интерес к религиозным типам, но то был интерес человека внутренне связанного, не находящего в себе интимно-близкого к тайникам чужой религиозной души".
  Опубликовано: газета "НГ-Ех libris" (приложение к "Независимой газете"), 2009, ? 32 (523).
  ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН
  Вспоминая о Л.Н. Толстом, историк и публицист С.П. Мельгунов сокрушался: "Теперь как чувствуешь, что нет больше у нас таких могикан. Когда, как не теперь, должен был возвыситься такой голос? А его не слышно". Ныне, когда прошло пятьдесят лет со дня смерти самого Мельгунова, то же можно сказать и о нем. Современной России не хватает авторитетного голоса русского писателя, не примирившегося со злом наших дней.
  Сергей Петрович Мелыунов родился на праздник Рождества Христова, 25 декабря 1879 г. (по новому стилю - 7 января 1880 г.), в Москве, в старинной дворянской семье. Его отец, Петр Петрович Мельгунов, учился на историко-филологическом факультете Московского университета у известного медиевиста В.И. Герье, на одном курсе с В.О. Ключевским и Н.П. Кондаковым. Он был талантливым человеком, но не сумел реализовать себя как ученый и всю жизнь преподавал в частных гимназиях.
  Объяснений тому много: слишком разбрасывался, занимаясь то историей, то филологией, то естественными науками, играл в карты и пил вино. Наверное, чрезмерное пристрастие к вину, свойственное многим из рода Мельгуновых, стало причиной распада семьи. Когда родители разошлись, Сергея, младшего ребенка, забрала мать.
  Мальчик, родившийся в великий и радостный день, не стал счастливым. Отец не любил его, называл "маминым лазутчиком", а однажды так схватил за вихры, что на всю жизнь на голове Мельгунова осталась маленькая незаметная плешь.
  Мать, женщина истеричная и раздражительная, в гневе бранила Сережу "мельгуновским отродьем". Ее можно понять: ей приходилось заботиться и о сыне, и о двух старших дочерях, учившихся в Николаевском институте. Семья жила только на скудный заработок матери, и все же Сергей поступил в гимназию.
  Именно в гимназические годы сложился характер Мельгунова, казавшийся многим тяжелым, сформировались его взгляды и интересы. В восьмом классе он впервые обратился к истории старообрядчества ("раскола"), впоследствии ставшей одной из важнейших тем его исследований. Учитель русского языка Н.Н. Покровский предложил гимназистам написать домашнее сочинение на свободную тему. Сергей выбрал такую: "Был ли раскол движением прогрессивным или регрессивным?"
  Впоследствии он рассказывал: "Я с пылом доказывал, что раскол был явлением идейным и как протест - явлением прогрессивным. Покровский был человек консервативный по убеждениям и вообще шаблонный. Ему мои доводы не понравились. И на моем сочинении он мелким почерком написал восемь страниц критики, доказывая необоснованность моих утверждений".
  Критика и незаслуженная тройка, поставленная учителем, раззадорили гимназиста, задели его "авторское самолюбие". Он стал много читать по истории старообрядчества и постепенно сделался специалистом по этой теме.
  В ту пору Мельгунов пережил, по его признанию, "религиозный перелом". Его мать не отличалась набожностью, но свято верила в особую благодать протоиерея Валентина Амфитеатрова, отца писателя А.В. Амфитеатрова. Священник, служивший в Кремле, в маленькой церкви Нечаянной Радости, почитался на Москве пророком и чудотворцем. Мать заставляла Сергея исповедоваться именно у него.
  Как-то, придя к духовнику, гимназист шестого класса Мельгунов отстоял многочасовую очередь, был утомлен и раздражен. Настал его черед идти в исповедальню, но тут прибежал дьячок и объявил: "Алексеева!" Это была жена или мать городского головы Н.А. Алексеева, которую тотчас провели без очереди. Когда же Сергей вошел наконец к священнику, его губы дрожали от обиды. Амфитеатрову показалось, что юнец смеется.
  Протоиерей гневно обрушился на него: "Вы, молодой человек, приходите на исповедь и смеетесь! Это показывает вашу недалекость. У меня сейчас был ваш начальник Зверев и валялся в ногах, а вы себя так вызывающе держите!" Мелыунов вспылил, и духовник выгнал его, отворив дверь и громко крикнув: "Идите!" Сергей шел через всю церковь, сопровождаемый неодобрительными взглядами толпы: чем же согрешил гимназист, что батюшка прогнал его?
  Так Мельгунов навсегда стал нерелигиозным человеком. Всю жизнь он весьма прохладно относился к господствующей Синодальной церкви и писал о ней: "Церковь сделалась одной из отраслей бюрократического управления, одним из многочисленных департаментов сложного государственного механизма. Она впитала в себя идеи старого режима и сделалась консервативной силой, охраняющей своим духовным авторитетом одряхлевшие устои общественной жизни. Она являлась врагом свободы и защитницей бесправия".
  А к старообрядчеству Сергей Петрович испытывал не только ученый интерес, но и глубокое уважение: "Во всем подчиняясь гражданской власти, неся повинности государственные, отдавая себя на служение благу родины, не щадя жизни своей, старообрядцы, однако, свою совесть и душу ревниво оберегали и хранили от посягательства на них гражданских и чуждых им духовных властей. 'Кесарево - кесарю, а Божие - Богови'. Вот тот евангельский фундамент, на котором построены отношения старообрядчества к государственной власти".
  В 1899 г. Мельгунов поступил на историко-филологический факультет Московского университета и был благожелательно встречен ведущими профессорами В.И. Герье и В.О. Ключевским. Он активно участвовал в деятельности студенческих научных кружков. В 1902 г. Мелыунов выступил в Центральном студенческом обществе с чтением реферата "О значении раскола и сектантства в русской жизни", легшим в основу его будущей кандидатской работы.
  Впоследствии он вспоминал: "В своем университетском сочинении в большом предисловии я пытался обосновать значение этого явления в России и связать русское современное сектантство с теми общественно-религиозными течениями, которые были в прошлом... Разве консервативный Аввакум не делался для своего времени крайним революционером в области политической? Посему расколоучителей и казнили за государственные преступления - за хулы на имя государево и на царский дом". В 1904 г. Сергей Петрович закончил университет с дипломом 2-й степени.
  Еще студентом-первокурсником он начал сотрудничать с либеральной газетой "Русские ведомости", и это сотрудничество продолжалось до 1916 г. В редакции он был единственным специалистом по религиозной тематике, поэтому его собственная точка зрения становилась точкой зрения газеты.
  Мельгунов основал кооперативное издательство "Задруга", затем - журнал "Голос минувшего", выходивший до 1923 г. Он печатал историко-публицистические материалы в газете "Русские ведомости", журналах "Русское богатство", "Вестник Европы", "Русская мысль" и др.
  Многие из его книг были посвящены религиозным проблемам, старообрядчеству и сектантству: "Москва и старая вера", "Из истории религиозно-общественных движений в России XIX в.", "Церковь и государство в России", "Старообрядцы и вопросы совести".
  В 1906 г. Мельгунов вступил в Партию конституционных демократов, но вскоре перешел на позиции Народно-социалистической партии. Убежденный демократ и противник полицейского государства, Сергей Петрович смело критиковал ту несовершенную свободу, которая была дарована России после революции 1905 г.
  Он выступал за равноправие всех религиозных объединений и против того привилегированного положения, в котором находилась Синодальная церковь: "Ныне господствующая Церковь должна быть немедленно освобождена от прежней государственной опеки. Она должна быть Церковью автономной, самоопределяющейся и самоуправляющейся. Наряду с уничтожением государственной опеки уничтожаются и монополии господствующей Церкви - монополии пропаганды и уголовной охраны. Организованная на таких началах, господствующая Церковь в правовом государстве не будет воплощать в себе идеи насилия над религиозною совестью, как это было за все истекшее время. По отношению ко всем вероисповедания?! будет признана идея равноправия, и истина будет торжествовать внутреннею своею силою".
  Личные связи Сергея Петровича со староверами были установлены через известного антиквара С.Т. Большакова, торговавшего древними иконами и книгами в лавочке на углу Новой площади и Варварских ворот. Возможно, молодого историка привел сюда интерес к старообрядческой книжности.
  Большаков, старовер-поповец, прихожанин храмов Рогожского кладбища, богатый купец второй гильдии, отличался необычайной простотой. Мельгунов рассказывал: "Хозяин вечно юркий, вечно в каких-то хлопотах, неизменно приветливый, нисколько не смущаясь, при входе почетного гостя брал с грязной полки свою вставную челюсть и пристраивал ее на глазах у посетителя. После этого начинались уже разговоры. Но никогда и здесь он не забывал своих коммерческих расчетов: всякую безделицу книжную продаст по цене хорошей".
  Такой же простотой отличался и домашний быт Большакова. Мельгунов часто бывал в гостях у купца, где знакомился с интересными ему людьми. "Раз даже я попал на какой-то семейный торжественный обед с пирогом, винами и наливками. Впрочем, угощения я старался избегать. У хозяина все делалось с откровенной простотой. Так, на моих глазах все опивки из рюмок и стаканов сливались вновь в бутылку. Представляю себе, какие напитки должны были получаться в этих бутылках! Обиход Большакова был обиход зажиточного мещанства".
  Сергей Петрович познакомил с Большаковым писателя П.Д. Боборыкина, также публиковавшегося в "Русских ведомостях". Боборыкин писал "Обмирщение" - роман из быта староверов, где изобразил и Мельгунова в виде студента-историка, репетитора в богатом старообрядческом доме, ухаживающего за дочерью хозяев. Но молодому публицисту доводилось встречаться со староверами-миллионщиками не только на страницах романов.
  В1909-1910 гг. Боборыкин решил создать специальное общество для пропаганды "положительных идей" в противовес мистической философии, модной в эпоху декаданса. Некоторое время заседания общества проходили на квартире Д.П. Рябушинского, представителя знаменитой старообрядческой династии промышленников и банкиров. Здесь Мельгунов увидел быт, совершенно отличный от обихода Большакова: "хороший кабинет, мягкие кресла, чай со всякими аксессуарами".
  В то же время Сергей Петрович познакомился с Л.Н. Толстым и 10 июля 1905 г. посетил писателя в Ясной Поляне: "Наши мировоззрения, конечно, слишком радикально расходились между собою, чтобы найти точки соприкосновения... Толстой попытался было меня направить на путь истинный и советовал заняться исключительно изучением религиозных движений в России - может быть, единственное положительное и самое важное в современной общественной жизни".
  Занятия Сергея Петровича старообрядчеством вызвали неожиданный интерес со стороны Католической Церкви. В1906 г. он получил из Львова несколько книг от греко-католического митрополита Антония Шептицкого "с довольно уважительною подписью-автографом".
  А вскоре историка посетил "папский эмиссар" - священник Алексей Зерчанинов (в воспоминаниях Мельгуноваон ошибочно назван Зяркевичем), один из основателей греко-католической общины в Петербурге.
  Зерчанинов родился в Нижегородской губернии, где традиционно жило множество староверов. Будучи священником Синодальной церкви, он вел миссионерскую деятельность среди "раскольников", но общение со старообрядцами разубедило его в истинности "казенного православия".
  Духовные поиски Зерчанинова закончились переходом в католичество. И вот он приехал в Москву "со специальною целью прозондировать почву о возможности привлечь притесняемых русских старообрядцев к признанию папского приматства".
  Мельгунов вспоминает: "Зяркевич развил подробно теорию о воссоединении Церквей, мечты некоторых деятелей Ватикана, перед которыми рисуется всесветное владычество над религиозными душами мира, о воссоединении, первым этапом которого было бы признание Папы русским старообрядчеством в форме, как это признает униатское вероисповедание... Мне, однако, пришлось только разочаровать папского эмиссара XX века, указав утопичность подобного начинания по отношению к старообрядчеству".
  Мельгунов приветствовал Февральскую революцию 1917 г. Временное правительство назначило его ответственным за обследование и прием архивов охранного и жандармского управлений, а также документов Министерства внутренних дел.
  Получив доступ к секретным бумагам, Мельгунов решил опубликовать их. Для этого при издательстве "Задруга" была основана серия "Материалы по истории освободительного движения в России", в которой вышел только один сборник, посвященный большевикам. К нему был приложен послужной список секретных сотрудников департамента полиции и охранного отделения, работавших среди большевиков.
  Естественно, такая книга не могла понравиться тем, кто захватил власть в октябре 1917-го. К диктатуре пролетариата Сергей Петрович, противник любой диктатуры, отнесся враждебно. Он занял непримиримую антибольшевистскую позицию, которая должна была рано или поздно привести его к открытому конфликту с новой властью.
  Обвиняемый в контрреволюционной деятельности, Мельгунов пережил 23 обыска и 5 арестов, 6 месяцев провел в подполье, скрываясь от чекистов, полтора года просидел в тюрьме. В 1920 г. он был приговорен к расстрелу, замененному потом 10 годами тюремного заключения, но был освобожден благодаря настойчивым ходатайствам научной общественности. В октябре 1922 г. Мельгунова с женой выслали из Советской России в Германию.
  В эмиграции Сергей Петрович сразу же активно включился в жизнь русского зарубежья. Он издает и редактирует журналы, пишет исторические книги, одним из первых пытаясь проанализировать события 1917 г. и периода Гражданской войны.
  Одновременно он не прекращает антисоветскую деятельность, призывая русскую эмиграцию сплотиться в единый антикоммунистический фронт. Из Германии чета Мелыуновых переехала во Францию, в предместье Парижа Шампиньи-сюр-Марн. Здесь Сергей Петрович скончался от тяжелой формы рака горла 26 мая 1956 г.
  По прошествии полувека многое из исторического и публицистического наследия Мельгунова по-прежнему актуально. Например, статьи, посвященные религиозным вопросам. Написанные сто лет назад, они не утратили своей значимости: проблемы свободы совести и равноправия религиозных объединений остаются в России насущными и злободневными.
  Современно звучат слова Мелыунова: "За истекшее прошлое религия насильственно привязывалась к политике, религией пользовались как орудием властвования, а потому полицейская рука так охотно копошилась в тайниках души у русских граждан. К той же цели она по старой традиции все еще стремится и теперь: казенное тавро благонадежности должно лежать на каждом вероисповедовании".
  Правовое государство, описанное Сергеем Петровичем Мельгуновым, пока остается идеалом для России: "Ни одна Церковь не пользуется никакими прерогативами и особой поддержкой со стороны государственной в" части. Равно охраняя религиозную свободу представителей всех без исключения вероисповедных групп, признавая и атеизм, государство совершенно отделяет себя от вероисповедных интересов и окончательно сбрасывает с себя старую оболочку теократической опеки".
  Опубликовано: журнал "Истина и жизнь", 2006, ? 11.
  "НУЖНО НАМ СТАРООБРЯДЧЕСКОГО УЧИТЕЛЯ"
  Каких-то 100 лет назад о старообрядцах юла слава как о непревзойденных спорщиках и ученых книжниках. В "прях о вере" эти доморощенные грамотеи, купеческие приказчики и простые мужики-лапотники могли запросто переспорить выпускника духовной академии. Не обученный схоластике, риторике и диалектике, старовер часто выходил победителем в богословских спорах с "противораскольничьими" миссионерами.
  Грамотность, начитанность и любовь к книге выгодно отличали старообрядца от представителя официальной Синодальной церкви. В то время, когда Синод издавал указы, запрещающие венчать юношей и девушек, не знающих молитву "Отче наш", староверы знали весь церковный богослужебный круг. Псалтырь и Часослов были в каждом старообрядческом доме, но чтение не ограничивалось только молитвенными книгами. Старовер любил поучения святых отцов (особенно Иоанна Златоуста и Ефрема Сирина), всевозможные жития, притчи и летописи. Многие старообрядцы обладали обширными библиотеками, многие собирали древние рукописные и печатные книги.
  Любовь к книге и постоянная необходимость защищать в спорах свои убеждения делали из старовера начетчика-апологета и бот-слова, начитанного в церковной литературе. Впрочем, для споров с синодальными миссионерами, образованными на западный манер, начетчикам было недостаточно знания одной церковной книжности. Лучшие из них следили за новостями научной жизни, интересовались публикациями памятников древнерусской и византийской литературы, академическими сочинениями по истории.
  XX век поставил перед староверами новые проблемы и жизненные задачи. В 1905 году издание указа Николая II "Об укреплении начал веротерпимости" привело к кратковременному расцвету "древлего благочестия": создавались новые общины, строились новые храмы, открывались приходские школы. Возникла потребность в грамотных священнослужителях и преподавателях для школ, в духовном училище, которое бы их готовило.
  Сто лет назад староверы прекрасно понимали важность народного образования. Энтузиастом открытия церковных школ и училищ был Александр Рыбаков (1884-1977), член общины старообрядческой Покровско-Успенской церкви на Немецком рынке в Москве, выпускник историко-филологического факультета Московского университета, отец известного историка Бориса Рыбакова.
  В 1911 году Александр Рыбаков опубликовал в журнале "Церковь" большую статью "Вопросы народного образования в старообрядчестве и всероссийские съезды". В ней рассказывалось о решениях по вопросам организации приходских школ и училищ, принятых на всероссийских съездах староверов. Участники съездов считали, что образование - это "первая необходимость", что "вся наша надежда в образовании". Они говорили и об организации педагогического училища: "нужно нам старообрядческого учителя или учительницу, нужно построить училище", "училище может принести громадную пользу и развить приход".
  В том же году Совет Министров разрешил открыть в Москве Старообрядческий богословско-учительский институт, который стал преемником образовательной эстафеты, начатой в XIX веке училищем для сирот и подкидышей, существовавшим на Рогожском кладбище.
  Знаменитое Рогожское кладбище в Москве было основано в 1771 году, когда в городе свирепствовала страшная эпидемия чумы. По распоряжению графа Григория Орлова, командированного императрицей Екатериной II для организации борьбы с мором, все кладбища в черте города были закрыты. В их числе оказались два старообрядческих кладбища - у Серпуховской и Тверской застав, известные еще с 1718 года.
  Вместо закрытых кладбищ староверам по указу Сената выделили землю для захоронения умерших от эпидемии в трех верстах от Рогожской заставы (ныне Застава Ильича). Здесь были устроены карантин, больницы и небольшая деревянная Никольская часовня для отпевания умерших. Так возникло Рогожское кладбище - всероссийский центр старообрядчества.
  На рубеже XVIII-XIX веков на кладбище были построены два величественных собора, Покровский и Рождественский, Никольская часовня была перестроена в камне, рядом с храмами были возведены дома для священнослужителей и причта, иноческие кельи, шесть богаделен и палата для умалишенных. Опекаемое купцами-миллионщиками (Кузнецовыми, Морозовыми, Рябушинскими и др.), Рогожское кладбище украсилось великолепным собранием древних икон, ценнейшей библиотекой и богатейшей ризницей.
  В начале XIX века, кроме богаделен, на кладбище находился и сиротский дом, где воспитывались подкидыши и дети бедных родителей. Для обучения мальчиков было создано училище, в котором изучались чтение, письмо, арифметика и церковное пение. Обучались здесь не только сироты, но и дети, отдаваемые на Рогожское кладбище в отроческом возрасте. Из училища выходили те певцы, которыми некогда славилась старообрядческая Москва, выходили из него даже уставщики - знатоки устава церковного богослужения.
  Но в 1835 году, во время очередных правительственных гонений на "раскольников" кладбищенское училище было упразднено, как не находящееся в подчинении Министерства народного образования и не подходившее по своему устройству под устав учебных заведений. При этом учеников было велено раздать родителям, а безродных отдать в кантонисты.
  Староверы, не желая лишаться училища, тайно перенесли его за девять верст от Москвы, в село Новинки, что близ села Коломенское, где оно и просуществовало до 1839 года при тамошней старообрядческой часовне. В том же году оно было закрыто по распоряжению властей. Но в 1840 году обнаружилось, что училище не уничтожено, но перенесено в село Коломенское, которое считалось "филиалом" Рогожского кладбища.
  В 1868 году купец Иван Шибаев (1830-1908) открыл в Москве, на Покровке, училище для старообрядческих детей. Однако в 1869 году полиция по распоряжению Министерства внутренних дел приказала закрыть это учебное заведение.
  В 1879 году московские и петербургские староверы ходатайствовали о разрешении открыть на свои средства и под контролем правительства торговую школу, но в этом было отказано. Во всеподданнейшем прошении императору Александру II старообрядцы писали: "Мы чувствуем крайнюю нужду в просвещении и потому молим о повелении, дабы нам позволено было иметь свои собственные училища, низшие и средние. В них мы желаем воспитывать детей наших в страхе Божием и развивать их способности преподаванием точных наук и нужнейших чужих языков".
  Более 30 лет ждали староверы положительного ответа на свое прошение: 14 октября 1911 года правительство разрешило открыть легальное церковное училище - Старообрядческий богословско-учительский институт. Для заведывания им был создан попечительский совет при общине Рогожского кладбища. В здании этой общины в Николо-Ямском тупике 10 сентября 1912 года начались первые занятия института.
  Попечительский совет рассмотрел рекомендации староверческих общин и принял на первый курс без экзаменов 23 человека. Кроме того, к вступительным экзаменам были допущены еще 15 человек, из которых только 7 выдержали испытание. Из первых студентов 12 были крестьянского сословия, 6 - мещане, 9 - казаки, 13 студентов были сыновьями священников. Средний возраст учащихся составлял 16 лет.
  Открытие института было отмечено торжественным молебном, который совершил предстоятель Старообрядческой Церкви - архиепископ Московский и всея Руси Иоанн (Картушин). После молебна архиерей обратился к Рыбакову, ставшему директором института, с пожеланием, чтобы он, получив доверие московского старообрядческого общества заведовать институтом, воспитал крепких в вере христиан.
  Архиепископ Иоанн говорил: "На вас с надеждой смотрит не только Москва, но и вся старообрядческая Русь. Выпустите людей, знающих быт, нужды и запросы старообрядчества, людей религиозных. От того, каков будет институт, зависит вопрос и о самом образовании в старообрядчестве. Будет удачен пример - еще откроются институты, не будет удачен - старообрядчество оставит мысль о высших старообрядческих школах".
  Так началась деятельность института. Поступить в него мог любой молодой старовер, от которого требовались свидетельство о звании и сословии, метрика, рекомендация духовного отца или местной общины. Обучение было рассчитано на шесть лет: четыре курса (или, как тогда говорили, класса) общеобразовательных и два специальных, богословско-педагогических. Таким образом, училище, хоть и называлось институтом, на самом деле было средним учебным заведением, устроенным по образцу учительских семинарий.
  В первые четыре года изучались катехизис, литургика, история, церковнославянский, русский, греческий и немецкий языки, география, логика, математика, физика, церковное пение и основы иконописи. На двух специальных курсах изучались догматическое, нравственное и сравнительное богословие, Священное Писание, история старообрядчества, церковное право и педагогика.
  Для педагогической практики студентов при институте в 1913 году была открыта начальная практическая школа с пятилетним курсом обучения. Ученики поступали в школу в 8 лет и, окончив ее, могли перейти в институт.
  Основная задача институт а его учебным планом определялась так - воспитание подрастающего поколения в духе истинного православия: "Организация учебного плана должна стремиться дать ученикам за 6 лет достаточно широкую подготовку к практической и церковно-общественной деятельности в среде старообрядчества, подготовить из них желательных кандидатов для выполнения обязанностей священника, диакона и т. д. и выпускать старообрядческих учителей, вполне подготовленных к предстоящему им тяжелому и ответственному труду".
  Опыт института в целом оказался удачным. Поэтому в 1913 году Рогожская община отвела землю под постройку специального здания. Весной 1914 года приступили к постройке двухэтажного строения в русском стиле по проекту архитектора Федора Ганешина.
  В сентябре 1915 года институт переехал в новое здание, постройка и оборудование которого обошлись в 300 ООО рублей. Содержание института также требовало больших затрат. Попечительский совет обратился к староверам с призывом о добровольных пожертвованиях: "Община Рогожского кладбища обременена многими другими нуждами, требующими постоянных расходов, постепенно увеличивающихся. Необходимо создать для обеспеченного существования и развития института специальный институтский капитал. Полное обеспечение института требует не менее миллиона рублей неприкосновенного капитала, т. е. ежегодные расходы по содержанию института в полном его составе в нормальное время определяются в 40-50 тысяч рублей". Среди тех, кто откликнулся на это обращение, был известный фабрикант и благотворитель Арсений Морозов, подаривший в 1914 году институту библиотеку, купленную у наследников старообрядческого священника Елисея Мелехина.
  С богословско-учительским институтом связаны имена многих выдающихся старообрядческих деятелей начала XX века. Например, в нем преподавали знаменитый проповедник - епископ Михаил (Семенов, 1874-1916) и талантливый иконописец и прекрасный знаток церковного пения Яков Богатенко (1881-1941). Ученики Богатенко, институтский хор, пользовались в Москве заслуженной славой, их часто приглашали во многие столичные храмы. Епископ Михаил написал несколько учебников для института и приходских школ: "Учебники по Закону Божию", "Катехизис или Краткое изложение христианской веры", "Учение о богослужении" и другие.
  В 1917 году директором института стал непревзойденный начетчик Федор Мельников (1874-1960). К этому времени в институте обучалось 90 воспитанников, большинство которых было из провинции.
  В 1914 году началась Первая мировая война, что печально отразилось на институте. Не удалось открыть два последних класса, поскольку учеников 4-го класса призвали на военную службу. Журнал "Церковь" писал об этом: "Почти весь состав первого выпуска воспитанников московского Старообрядческого института поступил в мае сего года в московское военное Алексеевское училище. Установленный курс они прошли блестяще и 1 октября получили производство в прапорщики. По случаю этого события воспитатели и преподаватели института устроили с ними, своими бывшими воспитанниками, братскую трапезу, за которой делились своими воспоминаниями из жизни института. Того же 1 октября новые прапорщики отбыли из Москвы в назначенные им войсковые части".
  В сентябре 1917 года институт был преобразован в среднее учебное заведение - учительскую семинарию нового типа с четырьмя основными классами и двумя подготовительными, готовившую к поступлению в университет. После октябрьского переворота финансовое положение института стало крайне тяжелым.
  Со страниц журнала "Слово Церкви" раздавались призывы к жертвователям о помощи и поддержке: "Надлежит выполнить гражданский долг перед родиной и старообрядчеством. Будем верить, что дружными усилиями руководителей и жертвователей институту удастся выйти благополучно из создавшегося положения. Всякая нравственная и материальная помощь особенно дорога теперь, когда институт переживает кризис". Но не многие откликались на эти призывы. А в 1918 году училище было закрыто советской властью.
  Нельзя сказать, что идея о церковном образовании умерла сразу же после закрытия института. Продолжением института явилась Старообрядческая народная академия. Под этим громким названием в 1918 году в Москве открылись курсы по истории и культуре старообрядчества. Их целью было содействие просвещению староверов и ознакомлению общества с "древлим благочестием".
  Одним из организаторов курсов был Иван Кириллов (1891-1974), в ту пору церковно-общественный деятель, а впоследствии крупный советский ученый-экономист. Он надеялся, что академия станет важным духовным центром: "Чем больше старообрядчество проявит в себе центростремительных сил, тем резче оно отграничится от прочего внешнего мира, тем прочнее оно будет в своей внутренней сущности, тем глубже выявится его сокровенная мысль, тем плотнее существо старой веры прикрепится к сердцам современных старообрядцев. Лозунг всего старообрядчества нашего времени должен быть: ближе друг к другу, дальше от всего того, что выходит по своему духу за грань старообрядчества".
  В академии удалось провести только один учебный цикл - с 15 мая по 1 июля 1918 года. За этот срок 117 постоянных слушателей академии прослушали курсы лекций по старообрядческой истории, литературе и искусству. Были также прочитаны лекции по педагогике и экономике. Среди преподавателей были не только староверы, но и представители официальной Церкви. Например, лекции читали философ Сергий Булгаков (о современной обмирщенной культуре), историк Александр Кизеветтер (о строе древнерусского общества), князь Евгений Трубецкой (о русском возрождении в религиозной живописи).
  После закрытия академии старообрядческие учебные заведения в Советской России прекратили свое существование. На долгие годы умерла самая идея возможности церковного образования. Книжная ученость и богословская грамотность вновь стали уделом немногих самоучек-начетчиков. Впрочем, необходимость в этих грамотеях исчезла: новая власть не интересовалась тонкостями богословия и не поощряла подобные интересы у граждан. Религиозные диспуты прекратились.
  Да и некому было спорить и не с кем! Староверие медленно, но верно вымирало. Храмы и часовни заполняли пожилые люди, которым было не до богословских изысков. На многие десятилетия старообрядчество свелось исключительно к соблюдению внешней стороны "древлего благочестия". Богословие начетчика сменило "бабушкино богословие". Пропали любовь и интерес к книгам, пропала и культура книги. Часто со смертью верующих стариков молодежь относила на помойку оставшуюся "рухлядь": книги и иконы, прежде бережно передававшиеся из поколения в поколение.
  Возрождение церковного образования стало возможным лишь в конце XX века, когда в 1996 году на Рогожском кладбище было создано Старообрядческое духовное училище, первый выпуск которого состоялся в 1998 году.
  Опубликовано: газета "НГ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2011, ? 21 (303).
  ЖИЗНЬ И СУДЬБА ВЛАДЫКИ ГЕРОНТИЯ
  В биографии старообрядческого епископа Геронтия, как в зеркале, отразилась история "древлего благочестия" XIX-XX веков: от деревенского быта времен Александра II до лагерного беспредела времен Иосифа Сталина. Но, пройдя все круги исторического ада, владыка Геронтий сумел сохранить искреннюю веру и достоинство сана. Памятник его исповедничеству - бесценные воспоминания.
  Будущий святитель, в миру - Григорий Лакомкин, родился 1 августа 1872 года в деревне Золотилово Костромской губернии, в семье старообрядческого священника Иоанна Лакомкина. Приход был бедным, поэтому поповской семье приходилось заниматься крестьянским трудом. К тому же о. Иоанн постоянно подвергался преследованиям властей, ведь для пристава и урядника он был "раскольником", "лжепопом" и "самозванцем". От тяжелой и беспокойной жизни священник заболел чахоткой и умер.
  Под руководством старшего брата Григорий занялся изучением церковного пения и богослужебного устава. В 1896 году он женился на благочестивой девице Анне Дмитриевне Печневой. Позднее архиерей рассказывал, что по обычаю, принятому в деревне невесты, молодые должны были плясать на свадьбе. Но Григорий сам не стал этого делать и Анне запретил: "Если вы позволите танцевать, то уже будете не моя невеста, а сатаны! Тогда я должен оставить вечер и не считать вас своей невестой". Пляска не состоялась, и это удивило гостей, зашептавшихся, что "староверы упрямые, не хотят исполнять их местные обычаи".
  В1899 году Григория забрали в армию, хотя он "ростом был мал и сильно худ". Епископ вспоминал: "Первый год проходил строевую службу при полной строгости в то время бывшей дисциплины. За отказ петь песни немало получал защечин и побоев. За неядение мясной пищи в посты - подозрение в уклонении от службы. На второй год определили в полковую канцелярию писарем".
  Когда командир узнал, что Лакомкин "раскольник", отказывается ходить в полковую церковь и называет ее "еретической", то хотел предать его суду. Однако за Григория вступился полковой священник, и писаря не только не засудили, но и произвели в старшие писари.
  В 1903 году Лакомкин вернулся домой, а в 1906 году был рукоположен в священники для села Стрельниково близ Костромы, где неожиданно умер настоятель. Рукополагал Григория нижегородский и костромской епископ Иннокентий (Усов). Он предупредил молодого пастыря: "Народ в Стрельниково очень увлечен в пьянство, люди характерные, вспыльчивые".
  Старый Покровский храм в Стрельниково о. Григорий нашел запущенным: "Вместо амвона были шпалы неприкрепленные, иконы на гвоздях, без иконостаса, пожертвованы от прихожан. Кругом грязь и чернота. Потолок того и гляди обвалится".
  Дела прихода были расстроены. Вдова прежнего настоятеля плакалась о. Григорию: "Народ здесь очень плохой, как звери, пьяницы. Дай Бог, хотя бы один месяц вы послужили! С голоду помрете".
  Но усердием о. Григория храм был отремонтирован и перестроен, организована приходская школа, создано Братство трезвости. Стараниями настоятеля церковный хор из Стрельниково стал одним из лучших в России, а сельский приход - образцовым.
  В 1908 году священник внезапно овдовел: Анна Дмитриевна умерла преждевременными родами. "Отец Григорий в это время находился в Нижнем, и там получил неожиданно телеграмму - матушка скончалась, скорее приезжайте. Сразу же поехал. Пароход по пути засел на мель, сутки простоял. Прибыл на четвертый день смерти. Печаль и горе для отца Григория были велики, а тем более что они жили меж собой очень хорошо, в полной любви, уважении".
  В 1911 году на Соборе Православной Старообрядческой Церкви вдового священника избрали кандидатом в епископы для Петербургской и Тверской епархии. В Нижнем Новгороде 27 февраля 1912 года о. Григорий принял иноческий постриг с Ихменем Геронтия, а затем отправился в Петербург, где И марта был рукоположен в епископы архиепископом Иоанном (Картушиным). "Поставленный епископ Геронтий после хиротонии сказал подобающее слово. Немало нужно смелости человеку из деревни, призванному в модную и культурную столицу, сразу же осмелиться говорить к такой аудитории проповедь".
  Владыка Геронтий был одним из деятельнейших архиереев Старообрядческой Церкви. Он участвовал в проведении Соборов, занимался миссионерской деятельностью, пекся о строительстве новых храмов и об открытии приходских школ. При нем в Петербурге был построен и освящен величественный кафедральный Покровский собор на Громовском кладбище.
  Но вот наступил 1917 год. Отречение императора и последовавшая за тем анархия в одночасье разрушили привычный уклад русской жизни, в том числе и религиозной. Красный террор кровавой волной захлестнул страну. Начались новые гонения староверов: были уничтожены тысячи священнослужителей, разорены сотни храмов и все монастыри.
  В Петрограде был взорван кафедральный собор, а в Москве закрыты все храмы Старообрядческой Церкви, кроме старинного Покровского собора на знаменитом Рогожском кладбище. Старообрядческий епископат был практически полностью истреблен. Большинство архиереев было казнено, некоторые томились в тюрьмах, и лишь единицы сумели скрыться за границей, в Румынии и Китае.
  Епископ Геронтий был арестован 13 апреля 1932 года на своей ленинградской квартире после вечернего великопостного богослужения. Его отвезли в "Большой дом" на Шпалерной улице и посадили в одиночную камеру.
  Впоследствии архиерей вспоминал: "Я полагал, что это была какая-то ошибка, так как я не чувствовал за собой никакой вины и думал, что меня должны через два-три дня выпустить, а особенно к воскресению. Но прошло воскресение - пятая неделя Поста, и Вербное пришлось тут же пробыть. И думаю, неужели и Пасху быть мне вне свободы? Да, пришлось. Очень и очень было печально".
  За решеткой - в тюрьме и лагерях - владыке пришлось встретить еще ни одну Пасху. Он был осужден на 10 лет по 58-й статье тогдашнего Уголовного кодекса (антисоветская пропаганда и агитация).
  После объявления приговора епископ спросил: "А больше нельзя?" Узнав, что большего срока не дадут, он сказал: "Слава Богу, что мне теперь 60 лет! До 70 лет я должен жить и честно срок отбыть. Тогда или умирать, или домой". Мужество святителя удивило судей и следователей.
  Тяжело было владыке Геронтию в неволе! Инок, он не ел мяса, посему вынужден был питаться одним хлебом, отчего в тюрьме у него развилась цинга: "Ноги отекли так, что галоши не убирались. Я одну пару белья разорвал на портянки, так как стали зябнуть ноги... Зубы даже все начали качаться, на ногах - пятна цинги, а лечить нечем... Зубной врач предложил все зубы вытаскать, так как их рукой свободно можно было вынуть".
  В лагере епископу позорно остригли бороду: "Нас с бородами было около десяти человек. Применили насилие. Мы все забрались на верхние нары и не шли к парикмахеру. Начальник применил хитрость и вызвал меня, как бы условиться о ношении бороды.
  И как я сошел с нар, четверо взяли меня, кто за руки, кто за голову, и насильно остригли мне бороду, а потом и другим. Это было для меня особое горе и печаль".
  Лагерное начальство, как могло, постоянно унижало верующих. "Среди лагерников были старицы неработающие и старики. Старицы были как монашки, у всех были на платьях и на одеждах кресты. И вот объявили, что их живых будут хоронить. Собрали их до 50 человек. До десяти могильщиков нарядили как духовенство в рогожные ризы, и дьяконы - стихари из рогожи. Вместо кадил - горшки на веревках. Повели их как бы на особое место хоронить. Дорогой злоумышленно пели развращенные как бы молитвы и ектеньи. Осужденные шли спокойно. Народу лагерников вышло смотреть более 1000 человек. Привели к месту похорон, пели издевательски-кощунственно. Нужно бы смеяться, но никто не смеялся. Приказано было кончить. Все разошлись. Также пошли в бараки и осужденные на смерть. Когда узнало об этом высшее начальство, попало всем - и выговоры, и аресты. Так оказалась указанная выдумка бесславна и во вред им самим".
  Между тем в 1934 году скончался архиепископ Мелетий (Картушин), возглавлявший Старообрядческую Церковь с 1915 года. Местоблюстителем московского святительского престола был определен кавказский епископ Викентий (Никитин), но весной 1938 года он был арестован и погиб в тюрьме.
  Церковь оказалась в непростом положении: все архиереи были уничтожены, в живых остались лишь епископ Геронтий и самарский епископ Иринарх (Парфенов), томившиеся в неволе. А на свободе находился только один архиерей - калужский и смоленский епископ Савва (Ананьев), престарелый и больной.
  В 1940 году был освобожден епископ Иринарх. Он поселился в Костроме и был сильно напутан, когда власти предложили ему немедленно явиться к начальнику городской милиции. Владыка ожидал нового ареста, но каково же было его удивление, когда ему сообщили, что архиерея разыскивают московские староверы и просят срочно прибыть на Рогожское кладбище!
  Приехав в Москву, владыка Иринарх вместе с протоиереем Василием Королевым, настоятелем Покровского собора, отправился в Калугу, к епископу Савве, который возвел Иринарха в сан архиепископа Московского и всея Руси.
  Когда началась Великая Отечественная война, староверы старались помочь фронту. В Покровском соборе во время богослужения был организован тарелочный сбор "На оборону родины". Архиепископ Иринарх благословил выпуск патриотических листовок, которые распространялись среди верующих на оккупированных территориях.
  Вот, например, послание архиепископа "возлюбленным во Христе братьям и сестрам, находящимся в Молдавии и Бессарабии", связанное с проведением советской армией Ясско-Кишеневской операции в августе 1944 года.
  В послании говорится: "Радостью наполняется сердце от поступающих с фронтов Отечественной войны вестей: наша доблестная русская армия шаг за шагом очищает от немецких фашистов священную отчизну. Вот и вы, дорогие чада, более двух лет томившиеся под пятой оккупантов, снова можете свободно вздохнуть грудью и трудиться на благо своей родины... Дорогие и любезные чада! Сейчас, когда заря победы над врагом восходит на горизонте, от каждого из нас требуется самоотверженность в служении родине. Поэтому призываю вас, как любящий отец, не прельщайтесь неметчиной, помните заветы наших предков, ненавидевших всей душей ее. Покажите свою готовность любыми жертвами проявить свою любовь к родине и древле истинной вере Христовой! Помогайте быстрее восстановить разрушенное врагом хозяйство, повинуйтесь иже во власти сущим! Помогайте доблестным нашим воинам всем, чем только можете".
  В 1942 году закончился срок владыки Геронтия, и он возвратился в Стрельниково, где прожил год, занимаясь восстановлением Костромской и Ярославской епархии. В 1943 году святитель был приглашен в Москву и назначен помощником архиепископа.
  В мае 1945 года он вместе с владыкой Иринархом и о. Василием Королевым направил поздравительную телеграмму Сталину: "Слава о знаменательной победе вашей не померкнет во веки, и будущие поколения с гордостью будут вспоминать об этих днях русской славы".
  В 1944 году старообрядческая Архиепископия получила разрешение на выпуск церковного календаря на 1945 год. Подготовкой издания занялся владыка Геронтий. Он надеялся, что затем власти разрешат выпуск и другой духовной литературы (например, журнала), а также позволят открыть курсы для подготовки священников. К сожалению, этим надеждам не суждено было осуществиться.
  Выход календаря стал заметным событием церковной жизни, вызвавшим интерес даже у староверов-эмигрантов. В сентябре 1946 года владыка Иринарх получил из Белграда письмо от Дмитрия Васильевича Сиропсина, бывшего городского главы Нижнего Новгорода, богатейшего пароходчика и щедрого благотворителя, немало помогавшего Старообрядческой Церкви в начале XX века. Сироткин, приветствуя выход календаря, радовался, что увидело свет "такое богатое и полезное издание".
  В январе 1950 года Дмитрий Васильевич, одинокий, старый и тяжелобольной, снова писал в Москву, на этот раз владыке Геронтию. Сироткин сетовал, что в Белграде мало староверов, нет священника, не к кому обратиться для исповеди и причастия. Бывший "владелец заводов, газет, пароходов" прбсил епископа научить, "как поступить в случае смерти".
  Но в это время ухудшились отношения между СССР и Югославией, посему владыка, не желая быть заподозренным в сношениях с Белградом, написал секретарю Архиепископии: "На мое имя и мне прислано и получено письмо от Дмитрия Васильевича Сироткина из-за границы, из Белграда. Я никогда не имел и не имею переписки с людьми, находящимися за границей. На означенное письмо отвечать не желаю и не буду".
  После войны Церкви наконец-то удалось пополнить епископат. В1945 году был рукоположен епископ Иосиф (Моржаков), на следующий год - епископ Вениамин (Агальцов), а в 1948 году - епископ Флавиан (Слесарев).
  В 1947 году власти вернули верующим храм-колокольню на Рогожском кладбище, отобранный в 1933 году, где теперь совершались ежедневные богослужения. А в 1949 году в распоряжение Архиепископии перешла бывшая часовня для отпевания покойников. Она была отремонтирована, и сюда переехал архиепископ со своими помощниками. До этого им приходилось ютиться на паперти бывшего единоверческого Никольского храма.
  Постоянным и неутомимым участником всех церковных дел был епископ Геронтий. В 1949 году он написал воспоминания - беспристрастное свидетельство о той эпохе. О себе святитель записал: "Из лагерей и Костромы он прибыл в полном здравии, только в Костроме пришлось вставить новые зубы. А в Москве за шесть лет потерял зрение: вместо двух глаз остался один со зрением не более 50 процентов. За это время пришлось немало поболеть всякими болезнями. Врачебные исследования свидетельствовали, что это сказалось десятилетнее пребывание в лагерях. Но за все слава Богу! Но очень жаль, что мало, очень мало сделано. Нужно было бы сделать больше, но немощь, слабость и суета жизни немало отняли времени в безделье, за что строго придется отвечать перед Богом".
  В октябре 1950 года архиерей заболел воспалением легких. Перенеся две сложнейшие операции и чувствуя приближение смерти, он взялся за составление духовного завещания, исполненного христианской любви и житейской мудрости. Оно будет вечным напоминанием о владыке Геронтии, скончавшемся 25 мая 1951 года.
  До сих пор завещание святителя не потеряло своего значения - через десятилетия слышится глас истинного пастыря: "Помните, дорогие, что мы веруем во Св. Соборную и Апостольскую Церковь, Церковь Христову, и прибываем в той правой старой вере, в которой были св. угодники Божии, почему нас в отличие от других и называют староверами. И мы содержим те св. предания и старые обряды, в каковых пребывали все угодники Божии нашей страны. Вот поэтому нас и называют старообрядцы. Наши предки за эту св. старую веру и за св. предания и старые обряды терпели неисчислимые муки и тысячи их были убиты и пролили свою св. кровь за правоверие... Слезно умоляю и сердечно завещаю вам, твердо и неизменно соблюдайте святую правую веру нашу, ибо она есть истинная. Счастливы вы, что пребываете в ней".
  Опубликовано: газета "НТ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2010, ? 7 (267).
  ТЯЖКИЙ КРЕСТ МЕСТОБЛЮСТИТЕЛЯ
  В апреле 2008 года исполняется семьдесят лет со дня мученической кончины епископа Викентия (Никитина), иерарха Русской Православной Старообрядческой Церкви, местоблюстителя престола Архиепископа Московского и всея Руси в 1934-1938 годах. В судьбе владыки Викентия как в зеркале отразилась судьба российского старообрядчества времен большевистских репрессий.
  История "древлего благочестия" - история дыбы и кнута, каторги и ссылки, преследований и гонений за веру, которые, начавшись при царе Алексее Михайловиче, с незначительными перерывами продолжались до начала XX века. На протяжении 250 лет старообрядчество являлось для светских и духовных властей "расколом", а его последователи - "лютыми неприятелями государству и государю".
  Лишь в конце XIX века стала очевидной необходимость дарования религиозной свободы староверам. В том столетии, омраченном войнами, заговорами и покушениями, они имели возможность не раз засвидетельствовать свою искреннюю верность русскому императорскому престолу. Недаром премьер-министр Сергей Витте утверждал, что старообрядцы "всегда составляли элемент наиболее консервативный, наиболее преданный своему царю и родине".
  Долгожданная свобода была получена староверами лишь после революции 1905 года. Правительство Николая И, напуганное всенародным возмущением, спешно искало поддержки многомиллионного консервативного старообрядчества и одновременно начинало демократизацию страны.
  Поэтому 17 апреля 1905 года был издан императорский указ "Об укреплении начал веротерпимости". Он касался всех российских "иноверцев": мусульман, буддистов, протестантов и старообрядцев. Николай II надеялся, что указ обеспечит "каждому из наших подданных свободу верования и молитв по велениям его совести".
  Этот указ, пусть и не вполне совершенный, был важен для староверов. Наконец-то они могли облегченно вздохнуть и заняться устройством церковной жизни. Период с 1905 по 1917 год принято называть "золотым веком" русского старообрядчества.
  Невозможно вкратце рассказать обо всех достижениях староверия за эти двенадцать лет. Строились храмы, открывались приходские школы, созывались съезды и Соборы, создавались политические партии, издавались церковные журналы и газеты, богослужебные книги, выпускались граммофонные пластинки с записями древнерусского пения.
  Памятником, посвященным дарованию свободы вероисповедания, стал мемориальный храм-колокольня во имя Воскресения Христова, построенный в Москве на прославленном Рогожском кладбище - всероссийском старообрядческом центре.
  Церкви не хватало подготовленных людей, способных преподавать в приходских школах. Эта насущная проблема была решена в 1912 году - в Москве открылся Старообрядческий богословско-учительский институт. На первый курс без экзаменов были приняты 23 человека. Директором института стал Александр Степанович Рыбаков, отец известного историка, академика Бориса Рыбакова.
  Среди студентов института был Василий Семенович Никитин, будущий епископ Викентий, исповедник веры и мученик.
  Василий Никитин родился 28 мая 1892 года в деревне Замолодино Костромской губернии в семье Семена Никитина, казака-старообрядца, верой и правдой послужившего отечеству в Русско-турецкую войну 1877-1878 годов.
  С этой войны он привез черноокую красавицу-турчанку, крестил и женился на ней. В ту пору подобные браки были нередки. Достаточно вспомнить, что Гонората - бабушка писателя Константина Паустовского - была полоненной турчанкой Фатимой.
  Поселившись в Замолодине, Никитин занялся торговлей. Дела шли неплохо, и вскоре он с семьей перебрался в Кострому, в собственный дом. Но жена рано умерла, и Никитину, ревностному староверу, пришлось одному воспитывать детей в "страхе Божием" и в верности "древлему благочестию". Достаток позволил дать детям хорошее образование. А в 1906 году купец отправил сына Василия учиться в Москву, в Старообрядческое городское училище.
  Завершив обучение в 1910 году, Василий возвратился в Кострому. Он избрал педагогическую стезю и начал давать уроки русского языка. Через два года Василий переехал в село Очер Пермской губернии.
  На здешнем Очерском заводе трудилось много староверов, стараниями которых в 1912 году был построен храм, а при нем открыта школа, в которой Никитин поработал год учителем младших классов.
  В 1913 году Василий уехал в Москву и поступил в Старообрядческий богословско-учительский институт. Но доучиться до конца ему было не суждено: началась Первая мировая война.
  В 1916 году Василия Никитина забрали в армию. На Австрийский фронт он отправился в звании рядового, однако благодаря хорошему образованию был определен писарем в штаб. Но вот наступил 1917 год.
  Октябрьский переворот и последовавшие за ним события явили подлинный смысл революции и показали истинное лицо революционеров. Начался "красный террор", на многие годы кровавой волной захлестнувший Россию.
  Борьба с религией была объявлена большевиками "архиважной". Снова начались гонения на староверов, как никогда беспощадные и жестокие. В течение последующих двадцати лет "комиссары в пыльных шлемах" уничтожат оплот Старообрядческой Церкви - купечество, казачество и крестьянство. Будут репрессированы тысячи старообрядческих священнослужителей, разрушены сотни храмов, закрыты все монастыри.
  Война закончилась для Василия Никитина в январе 1918 года, а в феврале он вернулся в Кострому. Здесь он женился на Марье Ивановне Моховой, дочери плотника из Ярославской губернии, руководительнице хора костромского старообрядческого храма. Хотя Марья и была на три года старше супруга, жили они душа в душу.
  Вернувшись с фронта, Василий устроился работать библиотекарем и продолжил свое образование: он окончил годичные учительские курсы и получил звание "учителя первой степени". В июне 1919 года у молодых супругов родился первенец - дочь Калерия. А в августе Василия Семеновича снова забрали в армию, на этот раз - в Красную.
  Никитин оказался в кавалерийском запасе Костромы, где служил до апреля 1921 года "культработником" - учил неграмотных красноармейцев писать и читать. Как великое счастье воспринял он возможность демобилизации. На следующий день после увольнения из армии Василий был рукоположен в священники для прихода костромского села Куниково.
  На следующий год к церковному служению был призван и отец молодого иерея. Почтенный вдовец Семен Никитин был пострижен во иноки, наречен Савватием и 5 июня 1922 года рукоположен в епископы с титулом "епископ Ярославский, Вологодский и Архангельский".
  В конце 1920-х годов владыка Савватий был арестован, но вскоре освобожден. По одним сведениям, он остался на Севере, где скончался "от старости". По другим - престарелый архиерей вернулся умирать в Кострому.
  Вскоре после своего рукоположения отец Василий познакомился со знаменитым владыкой Геронтием (Лакомкиным), старообрядческим епископом Петроградским и Тверским, уроженцем Костромской губернии. Архиерей часто приезжал на родину, помогал землякам строить храмы и устраивать школы. В Куникове его стараниями был построен каменный храм.
  Епископу понравился сельский священник, отличавшийся хорошим образованием и незаурядным умом. Вместе они организовали несколько приходских школ. Не хватало преподавателей, поэтому в 1924 году было решено в тайне от властей открыть курсы для подготовки старообрядческих учителей.
  Предполагалось, что отец Василий будет преподавать русский язык, а владыка Геронтий - церковный устав. Но об организации курсов стало известно властям. Священника арестовали и около месяца держали под арестом, а затем отпустили под подписку о невыезде.
  Оставаться в Костромской губернии было опасно. Поэтому в феврале 1925 года, по рекомендации епископа Геронтия, отец Василий был переведен в Москву, к храмам Рогожского кладбища.
  Но жизнь готовила молодому священнику новое испытание, самое болезненное и тяжелое. В январе 1926 года от саркомы скончалась Марья Ивановна. Горе отца Василия было безмерно, он сильно похудел, осунулся, почернел лицом. Часто ходил на могилу жены и плакал.
  Впоследствии советские газеты обвинят владыку Викентия в том, что он не любил супругу. Якобы, желая скорее достигнуть епископского сана, он "систематическими избиениями" умышленно довел жену до смерти от чахотки.
  Опровергая эту ложь, многолетняя прихожанка Рогожского кладбища Галина Мариничева (1923-1993) писала в своих воспоминаниях: "Все рогожане, еще в бытность служения Викентия священником Рогожского кладбища, хорошо знали и самого владыку, покойную матушку - женщину исключительной, тонкой красоты, ведали, как глубоко он ее любил и как заботливо к ней относился. Видели воочию безмерное и неутешное горе вдовца с малыми детьми... Да, знали все, но никто не решился написать опровержение на явную клевету".
  На руках отца Василия остались дочь Калерия и сын Лев. Помогать ему с детьми и по хозяйству стала одинокая вековуша Дарья Семеновна, отличавшаяся тяжелым характером.
  В сентябре 1928 года состоялся Освященный Собор Старообрядческой Церкви, последний перед многолетним перерывом. На этом Соборе, среди участников которого был и епископ Савватий, отцу Василию было предложено принять архиерейский сан, а вместе с ним бремя ответственности святительского служения в страшные дни новых гонений на веру.
  Священник отказывался, но соборяне с великим трудом уговорили его. Было решено, что он возглавит Кавказскую епархию вместо скончавшегося епископа Феодосия (Монокова). Смиренно соглашаясь, отец Василий со слезаМи умолял: "Только не оставьте моих детей!"
  Прямо во время Собора, 16 сентября, священник был пострижен во иночество и наречен Викентием, а через неделю рукоположен в епископы. Вместе с семьей новопоставленный архиерей отправился в Ессентуки, где поселился в церковной сторожке при старообрядческом храме.
  Время было страшное. Советская власть начала безжалостную борьбу с "религиозным дурманом". Был практически полностью репрессирован епископат Старообрядческой Церкви. Ее храмы закрывались. Угроза разорения нависла над Рогожским кладбищем.
  В 1929 году были прекращены богослужения в величественном Рождественском соборе. Храм был изуродован и переделан в столовую для рабочих. Теперь возле него можно было видеть не благочестивых богомольцев, а сквернословящих пьяных пролетариев.
  Предполагалось, что будет закрыт и перестроен в театр старейший Покровский собор, но он чудом уцелел. В 1930 году были сняты колокола с Воскресенского храма-колокольни. Через три года был закрыт и этот храм.
  Советская власть обложила "тунеядствующее" духовенство огромными налогами. Многие священники не могли уплатить их, а потому отрекались от сана.
  Яркая иллюстрация к бедствиям того времени - письмо епископа Викентия к староверам Вознесенской общины хутора Царицына: "Ваш священник отец Иоаким не раз писал мне о своем затруднительном материальном положении и наконец сам ко мне приехал. Из беседы с ним и из его писем я убедился, что отец Иоаким обложен непосильным налогом и что вы, братие, в уплате налога не оказываете ему почти никакой помощи. Считаю своим пастырским долгом напомнить вам о том, что материальная помощь священнику является непременной вашей обязанностью... Благословляю вас приложить все ваше тщание к тому, чтобы в самом непродолжительном времени собрать сумму на уплату налога за отца Иоакима. Необходимо вам также в будущем позаботиться о помощи священнику. Необходимо помогать ему не только деньгами и продуктами, но и в хлопотах, и в ходатайствах перед гражданской властью. В противном случае я вынужден буду перевести священника на другой приход".
  Впрочем, советская власть боролась со "служителями культа" не только завышенными налогами. Наиболее стойких и упорных ожидали репрессии - расстрелы, лагеря и ссылки. Не миновала эта участь и епископа Викентия - он был арестован 13 апреля 1932 года В этот же день в Ленинграде был арестован епископ Геронтий, которого обвинили в "контрреволюционной деятельности".
  Владыка Викентий был обвинен в "создании и руководстве Северо-Кавказским филиалом Всесоюзной контрреволюционной организации старообрядцев". Он якобы "подготавливал вооруженное восстание против советской власти, для чего члены организации хранили огнестрельное оружие и боеприпасы, вел шпионскую деятельность в пользу Румынии, воспитывал молодежь в антисоветском духе, агитировал против колхозов, распространял и хранил антисоветскую литературу, а также портрет бывшего царя Николая II. Распространял слухи о скорой интервенции японцев. Агитировал молодежь против вступления в комсомол и Красную армию".
  Епископ Викентий был приговорен к десяти годам заключения, но отбыл в Свирских исправительных лагерях только год. Еще во время войны у него заболели ноги, а в неволе эта болезнь усилилась. Поэтому в сентябре 1933 года он был досрочно освобожден по состоянию здоровья.
  В 1934 году скончался глава Старообрядческой Церкви, архиепископ Московский и всея Руси Мелетий (Картушин). Нужно было созывать Освященный Собор для выборов нового предстоятеля, что по условиям того времени было совершенно невозможно. Между епископами началась переписка, в результате которой владыка Викентий был признан достойным стать местоблюстителем московского архиепископского престола.
  Епископ Викентий обосновался в Москве и часто служил не только в Покровском соборе на Рогожском кладбище, но и в уцелевших старообрядческих храмах. После службы он всегда читал проповеди, что по тем временам было очень смело.
  Галина Мариничева вспоминала: "В это время я уже училась в начальной школе. В преподавании главный упор тогда делался на атеизм, причем в очень вульгарной форме. Учебники были напичканы антирелигиозными статьями, даже грязными частушками, которые меня, ребенка из верующей семьи, и оскорбляли, и вместе с тем вводили в смущение. Тогда же я услышала с амвона проповеди епископа Викентия, которые воспламеняли огонь веры в моем сердце, давали ответ на многие недоуменные вопросы".
  Но служение местоблюстителя Викентия оказалось недолгим. В газете "Известия" от 30 января 1938 года была опубликована клеветническая статья некоего А. Юрина "Архиепископ всея Руси", призванная опорочить владыку Викентия в глазах верующих. В статье архиерей обвинялся во всех мыслимых и немыслимых грехах: он, бывший белогвардейский офицер, церковный карьерист, погубивший жену ради архиерейского сана, румынский шпион, горький пьяница, дебошир и пр. Так началась травля епископа.
  Вечером 5 марта 1938 года владыка Викентий был арестован у себя в квартире. Его доставили во внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянской площади. Через несколько дней его перевели в Бутырскую тюрьму, а оттуда - в Лефортовскую. Здесь, в медсанчасти, после очередного допроса святитель скончался ночью 13 апреля от кровоизлияния в мозг. Тело его увезли в крематорий Донского кладбища, а прах захоронили в общей могиле.
  Но время все расставляет по своим местам. В 1990 году Генеральная прокуратура реабилитировала Василия Никитина и признала ложными обвинения в его адрес[202].
  Опубликовано: газета "НГ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2008, ? 7 (154).
  ИЗ КОЛЕНА АВВАКУМОВА
  У писателя Федора Абрамова есть небольшой рассказ "Из колена Аввакумова" о нелегкой судьбе старухи-староверки, дважды побывавшей в лагерях за то, что отказывалась работать по воскресеньям. Но рассказ не только об этом, он - о духовной силе простой русской женщины, которая "через все страдания, все испытания с двуперстным крестом прошла".
  Такую же искреннюю и простую веру пронес через все невзгоды и испытания митрополит Алимпий, 17 лет возглавлявший Русскую Православную Старообрядческую Церковь и скончавшийся два года назад, 31 декабря 2003 года.
  Будущий иерарх (в миру Александр Гусев) родился в 1929 году в Нижнем Новгороде в семье старообрядцев Капитона Ивановича и Александры Ивановны Гусевых.
  О своих родителях митрополит рассказывал: "Отец с матерью познакомились в Лыскове в храме, а поженились примерно в 1925 году. Всего в семье было шестеро детей. Когда родители поженились, начал перестраиваться Сормовский судостроительный завод, отца как квалифицированного кузнеца взяли туда на работу. В семье уже было двое детей, старший брат и я, а квартиры не было, вот и пришлось через три года возвращаться в Лысково".
  В Лысково, тихом поволжском городке, была старообрядческая церковь, священника которой арестовали в 1936 году. Угроза закрытия нависла над храмом. Тогда Виктор Бармин, дядя будущего Митрополита, перенес к себе домой часть церковной утвари и устроил тайную моленную. Нов 1941 году дом Барминых вместе с моленной сгорел.
  Когда началась Великая Отечественная война, Капитон Иванович был мобилизован на трудовой фронт и работал на заводе в городе Дзержинске. В это время Лысково посетил старообрядческий священник Стефан Хапугин из села Красный Яр. Он предложил Александре Ивановне устроить в избе домовую церковь.
  Гусевы всей семьей взялись за это дело: убрали печь, устроили алтарь и клиросы. Священник Кирилл Бушуев, тайно проживавший в Лыскове, освятил домовый храм во имя св. Иоанна Богослова и стал совершать в нем регулярные богослужения.
  В 1945 году власти вернули староверам Успенскую церковь в городе Горьком, а домашний храм Гусевых закрыли. Теперь старообрядцам из Лыскова, чтобы попасть на богослужение, приходилось преодолевать путь в 100 км. Среди ревностных богомольцев, добирающихся до Горького на церковные праздники, был и юный Александр Гусев.
  В послевоенные годы он устроился работать бакенщиком, о чем впоследствии вспоминал: "Работа была тяжелая, постоянно в воде. Ночью пройдет плот, два-три бакена собьет. Какие мы найдем - ставим Примечание, какие не найдем - ставим новые".
  Потом Александр служил в пожарной команде Лыскова, откуда был призван во флот, в морской стройбат в Кронштадте. В 1953 году Гусев вернулся домой и продолжил службу в пожарной части. Парторг команды сочувствовал верующему юноше: "Александр, ну куда ты пришел? Что ты здесь делаешь? Не место тебе здесь, тебе в храме где-нибудь служить надо!"
  По благословению духовного отца, протоиерея Петра Селина из Горького, Александр в 1959 году переехал в село Дурасово Костромской области для помощи 85-летнему священнику Алексию Сергееву. Но в 1961 году по требованию властей Гусев покинул село. Он отправился в Горький и стал исполнять обязанности уставщика при Успенской церкви.
  В 1967 году власти Горького закрыли и взорвали старообрядческий храм, стоявший на видном месте, а вместо него передали верующим заброшенную церковь на кладбище. На освящение нового храма прибыл глава Старообрядческой Церкви, архиепископ Иосиф (Моржаков). Он рукоположил Александра в сан дьякона.
  Митрополит Алимпий рассказывал: "Когда владыка Иосиф предложил мне стать дьяконом, то сказал: или женись, или давай обет безбрачия. Я отца Петра Селина спросил, он и посоветовал принять безбрачие, чтобы каждый день молитвенное правило читать по монастырскому уставу. Так с тех пор я и жил".
  В 1969 году на Освященном Соборе Старообрядческой Церкви дьякон Александр Гусев был избран кандидатом в епископы, однако принял архиерейский сан только в 1986 году.
  Годы застоя тяжело сказались на старообрядчестве, обескровленном сталинскими и хрущевскими репрессиями. Власти запрещали домашнее духовное воспитание, не пускали молодежь в храмы. Казалось, что "древлее благочестие" вымирает.
  Доля правды была в словах "Настольной книги атеиста", посвященных староверию: "Ряды его сторонников уменьшаются в последние десятилетия довольно быстрыми темпами... Пополнение общин идет в основном за счет семей верующих. Однако это не может восполнить потери в численности старообрядцев за последние годы".
  К началу "перестройки" в Старообрядческой Церкви осталось только три престарелых архиерея: архиепископ Никодим (Латышев), епископы Анастасий (Кононов) и Евтихий (Кузьмин). Владыка Никодим тяжело болел и безвыездно жил в Молдавии, в родном селе Старая Добруджа.
  Анастасий, епископ Донской и Кавказский, уговорил диакона Александра принять архиерейский сан. По благословению владыки Никодима в 1985 году Анастасий рукоположил Александра в священники, а затем постриг в иночество и нарек Алимпием.
  Затем, 5 января 1986 года, в городе Клинцы (Брянская обл.) епископы Анастасий и Евтихий возвели отца Алимпия в святительский сан. Предполагалось, что после смерти Никодима Анастасий станет архиепископом, а Алимпий возглавит Донскую и Кавказскую епархию.
  Однако развитие событий приняло неожиданный ход. Архиепископ Никодим скончался 11 февраля 1986 года, а епископ Анастасий - 9 апреля. И Освященный Собор избрал владыку Алимпия новым главой Старообрядческой Церкви.
  В 1988 году, когда праздновалось 1000-летие крещения Руси, российские староверы сумели осуществить свою давнюю мечту - преобразовать Московскую Архиепископию в Митрополию. Решение об этом было принято на Соборе 1988 года, хотя власти до последнего пытались воспрепятствовать этому.
  На этом же Соборе было принято новое официальное название Церкви - Русская Православная Старообрядческая Церковь вместо прежнего Древлеправославная Церковь Христова. А 24 июля 1988 года в Покровском соборе на Рогожском кладбище в Москве состоялось торжественное возведение архиепископа Алимпия в сан митрополита Московского и всея Руси.
  С учреждения Московской Митрополии началось возрождение Старообрядческой Церкви. В годы служения владыки Алимпия в несколько раз увеличилось число приходов, пополнились ряды священнослужителей, верующим были возвращены многие храмы.
  В Москве староверам вернули полуразрушенный Рождественский собор на Рогожском кладбище, Никольский храм на Бутырском Валу и Покровский храм в Турчаниновом переулке.
  Во многих городах и селах церкви были отстроены заново. Большинство этих храмов освятил сам владыка Алимпий, много времени и сил отдававший архипастырским поездкам по России.
  При всей высоте своего сана митрополит вел строго аскетическую жизнь инока. Он не интересовался мирской суетой, читал только духовные книги и, несмотря на телесную немощь, неукоснительно соблюдал строгое монастырское молитвенное правило. От усердного наложения крестного знамения его будничная ряса была до дыр пробита на плечах.
  Председательство на Соборах, освящение храмов, поездки по стране и постоянная забота о решении множества насущных вопросов церковной жизни не могли не сказаться на здоровье владыки Алимпия. Но сам иерарх никогда не говорил о своих недугах.
  Незадолго до смерти митрополита Александр Васильевич Антонов, редактор старообрядческого журнала "Церковь", пытался уговорить его на время воздержаться от участия в богослужениях. На это владыка Алимпий с искренним удивлением ответил: "Да ты что говоришь-то! Я после каждой службы молодею на десять лет".
  В конце 2003 года здоровье митрополита резко ухудшилось - он был госпитализирован в Пироговскую больницу, где и скончался от инфаркта ранним утром 31 декабря. Похороны главы Старообрядческой Церкви состоялись 4 января 2004 года на Рогожском кладбище.
  Люди, знавшие владыку Алимпия, навсегда запомнят его как необыкновенно доброго, скромного и доступного в общении человека. А верующие назовут его подвижником и столпом благочестия, превыше всего ценившим молитву и богослужение.
  Опубликовано: газета "НГ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2006, ? 1 (173).
  ЖИЗНЬ ПО КАНОНАМ
  Древние византийские каноны повелевают раз в году собираться церковным Соборам. Это правило, как и прочие "преданья старины глубокой", твердо соблюдают русские старообрядцы. Даже в эпоху гонений (а староверов преследовали то царская, то советская власть) в Москве, в Рогожском поселке, проходили Соборы Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ). На Соборах всегда присутствовали не только епископы и священники, но и миряне - делегаты со всей огромной России, без участия которых в Старообрядческой Церкви не принимается ни одно решение.
  Так было и на очередном Соборе, проходившем 19-22 октября <2004 года> под председательством главы РПСЦ, митрополита Московского и всея Руси Андриана (Четвергова), сменившего у церковного кормила власти митрополита Алимпия (Гусева, 1929-2003), управлявшего Церковью с 1986 года.
  Митрополит Андриан, став во главе Церкви в феврале этого года, успел объездить всю Россию и побывать в ближнем зарубежье (на Украине и в Молдавии). Во время своих поездок Митрополит не только общался с верующими, но также встречался с представителями светской власти и Русской Православной Церкви (РПЦ).
  Выступая с докладом на открытии Собора, митрополит Андриан отчитался перед своей паствой и наметил некоторые перспективы развития Церкви в ближайшем будущем. Именно этот доклад стал наиболее примечательным событием Собора. В докладе Митрополит заявил, что главная цель его поездок по стране - "на личном опыте познакомиться с реальным положением церковных дел".
  Результаты поездок не удовлетворили митрополита: "По общему впечатлению, приходская жизнь в регионах чаще всего ограничивается совершением уставного богослужения, кое-где к этому еще добавляются заботы о ремонте действующего или о строительстве нового храма. Еще далеко не везде созданы и действуют воскресные школы, недостаточно широко ведется проповедническая работа со взрослым населением... Эти болезненные явления возникли не сегодня, но это не значит, что Церковь готова терпеть их и далее".
  Поэтому митрополит предложил Собору обсудить проблему внешней активности Церкви и меры, способные поднять престиж старообрядчества в современном мире: "Старообрядцы пока еще не привыкли проявлять свою духовную активность во внешнем мире, удовлетворяясь тем, что государство наконец-то оставило их в покое и предоставило возможность заниматься своими проблемами. Однако очевидно, что такие настроения ведут к самоизоляции, ослаблению и вырождению. Это положение нужно решительно менять".
  Впрочем, вырываясь из замкнутого круга многовековой самоизоляции, староверы не собираются объединяться с Московским Патриархатом (МП), взявшим на себя роль собирателя Русских Церквей. Открытый призыв к объединению старообрядцев и "новообрядцев" прозвучал на недавнем Архиерейском Соборе РПЦ в докладе митрополита Кирилла (Гундяева)[203], председателя Отдела внешних церковных связей МП: "Нельзя признать собирание Русской Церкви завершенным, пока мы не объединимся во взаимном прощении и братском общении во Христе с исконной ветвью русского православия".
  На эти слова митрополит Андриан отреагировал достаточно определенно. Высказавшись за "честный, откровенный обмен мнениями", он заявил: "Появившиеся опасения о неоправданном сближении и тем более объединении с РПЦ совершенно безосновательны и неуместны. Ни объединение, ни даже разговоры о нем не входили и не могут входить в наши планы".
  Таким образом, уклонившись от объятий РПЦ, староверы в очередной раз продемонстрировали свой твердый характер, закаленный столетиями гонений и борьбы за существование.
  Опубликовано: газета "НГ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2004, ? 20 (150).
  ТАЙНА СТАРОЙ ВЕРЫ
  Когда в начале Великого поста 1653 года патриарх Никон разослал по храмам Москвы указ о введении новых церковных обрядов, протопоп Иоанн Неронов, настоятель Казанского собора, что на Красной площади, затворился в келье кремлевского Чудова монастыря и в течение седмицы предавался непрестанной молитве.
  Как рассказывает в своем прославленном "Житии" протопоп Аввакум, в это время был ему голос от образа Спасова: "Время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!" Эти пророческие слова на несколько веков определили ход всей старообрядческой истории: вплоть до 1905 года староверы "неослабно" страдали от притеснения светских и духовных властей.
  Начало гонениям на ревнителей "древлего благочестия" положил сам патриарх Никон, когда в том же 1653 году арестовал и отправил в ссылку "строптивых" протопопов (Иоанна, Аввакума и Даниила), подавших государю Алексею Михайловичу челобитную в защиту старых обрядов. В следующем году Никон безжалостно расправился с другим своим противником, епископом Павлом Коломенским, - предал его "на лютые биения и наказания", а затем и "на дальние заточения".
  Со времен царя Алексея Михайловича старообрядцы были объявлены врагами государства - "ворами" и "раскольниками". Так в середине XVII столетия началось гонение на староверов, которое Александр Солженицын определил как "самоуничтожение русского корня, русского духа, русской целости". Это чудовищное самоуничтожение продолжалось с незначительными перерывами до наших дней. Пожар гонений, охвативший всю Россию, то затухал, то разгорался с новой силой.
  При императрице Екатерине II этот пожар обратился в золу и угли. При "матушке Екатерине" староверам наконец-то вышло облегчение. В 1783 году было законодательно запрещено употребление в официальных бумагах и в разговоре слова "раскольник". А в 1771 году в Москве возникли Рогожское и Преображенское старообрядческие кладбища, ставшие всероссийскими центрами "древлего благочестия".
  Однако внук Екатерины II, Николай I, сумел раздуть из, казалось бы, остывших углей новое пламя. Его царствование стало одним из самых мрачных периодов старообрядческой истории. В "богоугодном" деле борьбы с "расколом" императору усердно помогал митрополит Московский Филарет (Дроздов). Репрессивную политику Николая I продолжил "царь-освободитель" Александр И.
  С Высочайшего одобрения и при активном участии митрополита Филарета 7 июля 1856 года были опечатаны алтари Покровского и Рождественского соборов на Рогожском кладбище. В течение полувека в храмах не совершалась литургия, а молящиеся были вынуждены лицезреть на царских дверях иконостаса полицейские печати красного сургуча.
  Лишь Февральская революция 1905 года изменила отношение властей к старообрядцам, верноподданным и благонамеренным гражданам Российской империи. Накануне Пасхи, в Страстную субботу 16 апреля 1905 года, в Москве была получена телеграмма Николая И, повелевавшая "в сегодняшний день наступающего светлого праздника распечатать алтари старообрядческих часовен Рогожского кладбища". В тот же день на Рогожское кладбище прибыл генерал-адъютант Дмитрий Голицын. С амвона Покровского собора он зачитал высочайшую телеграмму и срезал печати.
  На следующий день, 17 апреля, был обнародован указ "Об укреплении начал веротерпимости", который впервые в истории России декларировал равные религиозные и гражданские права д ля всего населения империи. Так начался кратковременный расцвет старообрядчества. По всей стране староверы строили новые храмы, начинали выпуск периодических изданий, открывали школы и училища. Настоящим символом этого "золотого века" стало распечатывание алтарей рогожских соборов.
  Но наступил тревожный 1917 год, вернулось "время страдания". Стали вновь закрываться церкви, сжигаться иконы и книги, преследоваться священнослужители и верующие. Однако старообрядчество пережило и эти гонения. Оно выжило во многом благодаря живительному импульсу, полученному в 1905 году.
  В память столетнего юбилея двух важнейших событий русской религиозной истории 12 мая 2005 года в Государственном историческом музее открылась выставка "Тайна старой веры". Она продолжает цикл историко-патриотических экспозиций, начатый в январе этого года выставкой "1905 год. Первая революция. Первый парламент".
  Открытию выставки предшествовала научная конференция "Новые материалы по истории и культуре старообрядчества". Большинство докладов, прозвучавших на конференции, было посвящено культуре и истории старообрядчества. Выступающие рассказывали и о событиях, предварявших принятие указа "Об укреплении начал веротерпимости", и о судьбах выдающихся деятелей старообрядчества конца XIX - начала XX веков, и о старообрядческой иконописи и книжности. С интересными докладами выступили ученые-староверы, сотрудники Московской Митрополии Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ).
  После конференции в Посольском дворике Исторического музея состоялось торжественное открытие выставки "Тайна старой веры". С приветственным словом выступили директор музея Александр Шкурко и куратор вставки Елена Юхименко. К собравшимися обратился Митрополит Московский и всея Руси Андриан (Четвергов), глава РПСЦ - крупнейшей старообрядческой Церкви России.
  Он выразил духовную радость по поводу "возвращения новой России к старой вере". По словам Митрополита, "сто лет назад благодаря дарованию свободы вероисповедания, проведению культурных, образовательных, благотворительных программ русский народ начал узнавать в старообрядчестве свое, истиннородное, некогда утраченное. Так сын после длительной разлуки с трудом узнает свою мать-старушку".
  К открытию выставки была приурочена презентация великолепного альбома "Древности и духовные святыни старообрядчества: Иконы, книги, облачения, предметы церковного искусства", только что выпущенного московским издательством "Интербук-Бизнес". Перед собравшимися выступил генеральный директор издательства Геннадий Попов.
  Альбом посвящен кафедральному Покровскому собору на Рогожском кладбище и подготовлен при активном участии Московской Митрополии РПСЦ. Как заметил Митрополит Андриан, несомненная научная и художественная ценность альбома в сочетании с прекрасной полиграфией и ограниченным тиражом наводят на мысль, что эта книга "со временем превратится в библиографическую редкость".
  Открытие выставки завершилось выступлением женского хора Духовного училища РПСЦ, исполнившего пасхальные песнопения. Стоит отметить, что в торжественных мероприятиях, посвященных 100-летию указа "Об укреплении начал веротерпимости", принимают участие только представители РПСЦ, хотя в 1905 году свободу вероисповедания получили староверы всех толков и согласий. Наверное, это свидетельствует о том, что лишь Старообрядческая Церковь сумела пройти вековую проверку временем и сохранить творческие силы и потенциал.
  После церемонии открытия гости осмотрели экспозицию, размещенную в двух небольших залах. На этом ограниченном пространстве представлены экспонаты, открывающие поистине безграничную историческую перспективу. История "древлего благочестия" проходит перед посетителем в своих святынях, древностях и образах. На выставке представлены книги и иконы, богослужебные облачения, портреты выдающихся деятелей старообрядчества, мемориальные вещи, а также памятники древнерусской церковной культуры, бережно сохраненные староверами.
  Но, наверное, главным экспонатом выставки является простая веревка с оттисками восемнадцати полицейских печатей, тех самых, которыми в 1856 году были на полвека запечатаны алтари старообрядческих храмов. Это своеобразный памятник религиозной нетерпимости, напоминание и предостережение всем нам!
  Оно особенно актуально сейчас, когда в России, где по Конституции все религии равны, появляется новая государственная религия, новая официальная Церковь, которая "равнее других". Но пока в музеях хранятся и выставляются такие знаковые экспонаты, есть надежда, что Россия никогда больше не потеряет свободу вероисповедания, впервые обретенную сто лет назад.
  Опубликовано: газета "НГ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2005, ? 8 (161).
  МИТРОПОЛИТ СКОНЧАЛСЯ ВО ВРЕМЯ КРЕСТНОГО ХОДА
  Вечером в среду, 10 августа <2005 года>, во время крестного хода в Кировской области скоропостижно скончался от сердечного приступа глава Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ) митрополит Московский и всея Руси Андриан (Четвергов).
  Владыка Андриан возглавил Старообрядческую Церковь в феврале 2004 года после смерти митрополита Алимпия (Гусева), стоявшего у кормила РПСЦ с 1986 года. В отличие от своего предшественника, избегавшего общения с внешним миром, митрополит Андриан был открыт для диалога.
  За полтора года своего пребывания во главе Церкви владыка Андриан сумел найти общий язык с представителями светской власти и СМИ. Он объездил практически всю Россию, посещая старообрядческие приходы, побывал в Молдавии и на Украине. Во время своих поездок митрополит встречался с иерархами Русской Православной Церкви, что дало возможность говорить об улучшении отношений между двумя Церквами, чьи пути разошлись в середине XVII века.
  Сейчас Старообрядческая Церковь, насчитывающая около 1 млн. членов, стоит на распутье. Пойдет ли она дальше курсом митрополита Андриана или вернется к политике изоляционизма, будет зависеть от того, кто станет новым митрополитом, избрать которого может только Освященный Собор РПСЦ. Дата этого Собора будет определена в ближайшие дни.
  К сожалению, достойной смены митрополиту Андриану нет. Скорее всего, ни один из епископов РПСЦ не сумеет набрать 75 % голосов делегатов Собора, необходимых для избрания на митрополичий престол. Вероятно, Собор внесет поправку в Устав РПСЦ, которая позволит избирать Предстоятеля Церкви меньшим числом голосов.
  ИЗ ДОСЬЕ "НЕЗАВИСИМОЙ ГАЗЕТЫ"
  Митрополит Андриан (Александр Четвергов) родился 14 февраля 1951 года в старообрядческой семье в Казани. Закончил Казанский авиационный институт. В 1986 году оставил светскую работу и начал трудиться при старообрядческом храме в Казани. 17 октября 1999 года посвящен в сан диакона, а 14 мая 2000 года - в сан священника. В следующем году был пострижен в монахи с именем Андриан.
  29 апреля 2001 г. возведен в сан епископа и определен на Казанско-Вятскую епархию. 9 февраля 2004 г. Освященный Собор РПСЦ избрал епископа Андриана митрополитом Московским и всея Руси. Распоряжением Владимира Путина от 2 сентября 2004 г. митрополит Андриан был введен в состав Совета по взаимодействию с религиозными объединениями при президенте России.
  Опубликовано: "Независимая газета" 2005, ? 168 (3564).
  СТАРООБРЯДЦЫ ДВИГАЮТ МОЛОДЕЖЬ
  Русская Православная Старообрядческая Церковь (РПСЦ) насчитывает на территории бывшего Советского Союза более 1 миллиона верующих и является одной из крупнейших христианских конфессий России. По данным Министерства юстиции, на 1 мая 2004 года на территории России зарегистрировано 152 религиозные организации РПСЦ, из них 5 централизованных организаций, 146 местных общин и один монастырь. Кроме того, около 100 общин находится на территории СНГ, прежде всего на Украине и в Молдавии. На протяжении многих лет глава РПСЦ - митрополит Московский и всея Руси - был членом Совета по взаимодействию с религиозными объединениями при Президенте России.
  После того как 10 августа сего <2005> года во время Великорецкого крестного хода в Кировской области скоропостижно скончался митрополит Андриан (Четвергов), сразу же начались разговоры о том, кто станет его преемником. Поэтому пристальное внимание многих аналитиков и наблюдателей привлекает Освященный Собор РПСЦ, открывшийся 18 октября в Москве, в Покровском храме на Рогожском кладбище. На Собор прибыли 245 делегатов со всего бывшего Советского Союза. Главнейшим вопросом повестки дня стали выборы нового главы Церкви.
  Наиболее вероятным кандидатом в митрополиты считался архиепископ Костромской и Ярославский Иоанн (Витушкин), старейший иерарх РПСЦ (родился в 1926 году) [204], исполнявший после смерти владыки Андриана обязанность местоблюстителя Московского митрополичьего престола.
  Первоначально соборянам для избрания митрополита были предложены кандидатуры пяти епископов. После двух туров голосования остались только два кандидата - архиепископ Иоанн и епископ Казанский и Вятский Корнилий (Титов). В третьем туре победил владыка Корнилий, набравший 163 голоса соборян.
  Избрание епископа Корнилия стало неожиданностью не только для внешних наблюдателей, но и для многих старообрядцев. Мало кто предполагал, что новым главой Церкви будет человек, совсем недавно рукоположенный в епископский сан. Однако владыка Корнилий известен как грамотный пастырь, талантливый писатель и проповедник, что, несомненно, поможет ему в многотрудном деле управления Церковью.
  Перед Собором много говорилось о том, будет ли новый митрополит следовать курсом диалога и открытости, которого придерживался владыка Андриан? Сумеет ли он выдержать тот активный ритм церковной жизни, который задал его предшественник? Предполагалось, что архиепископ Иоанн будет следовать умеренным, консервативным курсом, которого РПСЦ держалась в 1980-1990-е годы. От епископа Корнилия, наоборот, ожидали верности курсу митрополита Андриана, активности, открытости и готовности к диалогу.
  Еще в 2001 году на страницах журнала "Духовные ответы" будущий митрополит (тогда еще диакон Константин Титов) писал: "В то время как на Руси умножаются упадок веры, засилье греховных пороков, распространение неправославных религий, сектантства, неоязычества, необходимы, как я думаю, не изоляция христиан друг от друга во враждебной полемике, не соперничество и вражда, а совместные усилия по достижению торжества христианства в нашей стране".
  Теперь можно с уверенностью говорить, что Старообрядческая Церковь, избежав опасности самоизоляции, будет и далее следовать курсом владыки Андриана. Пресс-служба Московской митрополии уже заявила: "Ожидается, что владыка Корнилий может сохранить преемственность курса развития Церкви, избранного его предшественником, митрополитом Андрианом".
  ДОСЬЕ
  Митрополит Корнилий (в миру - Константин Иванович Титов) родился 1 августа 1947 года в городе Орехово-Зуеве (Московская область) в старообрядческой семье. Окончив 8 классов школы, стал учеником токаря на литейно-механическом заводе, где и отработал 35 лет. Во время работы учился в вечерней школе, техникуме и Московском автомеханическом институте, который окончил в 1976 году. До 1997 года работал начальником ОТК завода. С 1991 года - председатель церковного совета старообрядческой общины Орехово-Зуева. В 1997 году, дав обет безбрачия, рукоположен в сан диакона митрополитом Алимпием (Гусевым). А в 2004 году митрополит Андриан (Четвергов) рукоположил его в сан священника. Избран кандидатом в епископы на Освященном Соборе РПСЦ в октябре 2004 года. Принял иноческий постриг 14 марта 2005 года. А 8 мая 2005 года митрополит Андриан в сослужении трех архиереев рукоположил Корнилия в сан епископа на Казанскую и Вятскую епархию.
  Опубликовано: газета "Культура", 2005, ? 44 (7503).
  ПОД СВОИМ КРЕСТОМ
  Многим, наверное, известны рассказы о старообрядцах - нелюдимых сектантах, которые запирались ставнями, замыкались в молельнях, навешивали на колодцы замки каленого железа. Лаже в начале XXI века староверы представляются "кержаками" и "кулугурами", угрюмыми фанатиками, сошедшими со страниц исторических романов. Этот образ далек от истинного. В чем непреклонны христиане, составляющие Православную Старообрядческую Церковь, так это в том, что считают только свое общество единственной Святой, Соборной и Апостольской Церковью, о которой говорится в Символе веры.
  Старообрядцы всегда были осторожны в общении с иноверцами, не только с новообрядцами, но и со староверами других согласий. При этом они руководствовались учением апостола Иуды, писавшего об общении с еретиками: "К одним будьте милостивы с рассмотрением, а других страхом спасайте, исторгая из огня, обличайте же со страхом, гнушаясь даже одеждою, которая осквернена плотью" (Иуд. 22-23).
  Но представители разных согласий по-разному понимали это учение. Если поповцы основной упор делали на слова "будьте милостивы", то беспоповцы гнушались "даже одеждою" еретиков.
  Ограничение в общении с иноверцами для поповцев сводилось преимущественно к немолению "со отлученными", что запрещено церковными канонами, например, 10-м и 65-м апостольскими правилами. В остальном поповцы поступали по совету преподобного Иоанна Лествичника (VI в.): "Неверных или еретиков, которые охотно спорят с нами для того, чтобы защитить свое нечестие, после первого и второго увещания должны мы оставлять. Напротив того, желающих научиться истине не поленимся благодетельствовать в этом до конца нашей жизни".
  Беспоповцы создали особое учение о мирщении - осквернении через внешний мир. Верующий мог замирщиться не только через совместную молитву, но и через общую трапезу или простое общение с "еретиками".
  Поэтому беспоповцы старались "блюсти чашку" - не есть из одной посуды с иноверцами; отмаливали "торжищно брашно" - продукты, купленные на торгу; прятали иконы, чтобы "еретики" не оскверняли их даже взглядом. Наибольшей строгостью в общении с миром отличались старообрядцы Федосеевского, Филипповского и Бегунского согласий.
  Подметив за беспоповцами замкнутость и скрытность, люди, не разбирающиеся в многообразии старообрядчества, перенесли эти черты на всех староверов. Расхожее мнение о старообрядцах "озвучил" в рассказе "Дом над кручею" писатель Юрий Павлович Козаков.
  Паренек из провинциального городка рассказывает студенту-москвичу, прибывшему на практику в их захолустье: "Ставнями запираются. Как чуть стемнеет, так и запираются. Народ! У каждого свой колодец - кулугуры, черти! У стариков в сараях гробы да кресты стоят - это они после смерти опоганиться боятся, в своих хотят в могилу лечь и под своим крестом".
  Хотя со времени написания этого рассказа прошло 50 лет, в умах людей мало что изменилось. А открытие в 1978 году в Сибири "таежного тупика" семьи Лыковых еще более укрепило мнение о нелюдимых старообрядцах, живущих в лесной глуши и в одиночку ходящих с рогатиной на медведя.
  И телевидение, и журналы, и газеты продолжают штамповать привычный образ ханжи и изувера, ненавидящего весь мир и избегающего всех благ цивилизации. В рассказах некоторых журналистов старообрядчество представляется замкнутой сектой с бесчеловечно строгим уставом, изнурительными постами и всенощными бдениями.
  Часто можно услышать, что староверы не пользуются паспортами и компьютерами, не смотрят телевизор, не летают на самолетах и не ездят на поездах, полагая, как герои пьес Александра Островского, что в них "огненного змия стали запрягать; все, видишь, для-ради скорости".
  Между тем староверы никогда не чурались внешнего мира и прогресса. Старообрядческие промышленники использовали на своих фабриках новейшие станки. В 1904 году, на заре эры отечественного самолетостроения, старовер Дмитрий Рябушинский, ученик "отца русской авиации" Николая Жуковского, построил на свои деньги гидродинамическую и аэродинамическую лаборатории с самой большой в Европе аэродинамической трубой. А в 1916 году семья Рябушинских начала строительство завода Автомобильного Московского Общества (АМО, ныне ЗИЛ).
  Митрополит Московский и всея Руси Андриан (Четвергов, 1951-2005), возглавивший в начале 2004 года, после кончины митрополита Алимпия (Гусева), Русскую Православную Старообрядческую Церковь, видел в дореволюционном староверии, активном, энергичном, деловом, образец для подражания.
  В интервью газете "НГ-Религии" он говорил: "Нам ежедневно приходится искать некое сочетание непреходящих ценностей с теми задачами, которые ставит перед нами каждый новый день. Поэтому, безусловно, дореволюционное старообрядчество являет нам много знаменательных примеров духовного дерзновения и активного церковного строительства, а его история поучительна и полезна".
  На Освященном Соборе Старообрядческой Церкви 2004 года митрополит Андриан обратился к христианам с призывом быть открытыми к диалогу с внешним миром, проповедовать старую веру новой России. "Для того чтобы вести миссионерскую деятельность, - говорил он, - сегодня вовсе не требуется пускаться в дальние путешествия, пробираться в глухие места, где живут люди, не просвещенные Евангелием. Таких людей сегодня в избытке вокруг нас... Необходимо отметить важность нашей внешней активности. Старообрядцы пока еще не привыкли проявлять свою духовную активность во внешнем мире, удовлетворяясь тем, что государство наконец-то оставило их в покое и предоставило возможность заниматься своими проблемами. Однако очевидно, что такие настроения ведут к самоизоляции, ослаблению и вырождению. Это положение нужно решительно менять".
  Желая быть примером активности для паствы, митрополит, посещая в 2004 году старообрядческие приходы, объехал почти всю Россию, побывал на Украине и в Молдавии. Во время этих поездок владыка Андриан неоднократно встречался с епископами Русской Православной Церкви (РПЦ) и на Освященном Соборе 2004 года докладывал: "В ряде регионов также состоялись встречи с архиереями Московской Патриархии, которые, как мне представляется, способствовали снижению уровня предвзятости и установлению более доброжелательного отношения к старообрядчеству в целом и к местным общинам в частности. Эти встречи убеждают меня, что, не отступая от отеческого благочестия, не изменяя духу дораскольной Церкви, мы сегодня можем обсуждать с Московской Патриархией решение спорных имущественных вопросов, формы совместного противодействия духовному экстремизму, сектантству и прочим болезням нашего общества".
  Но готовность поддерживать добрососедские отношения и совместно решать спорные вопросы не означает, что Старообрядческая Церковь собирается соединяться с РПЦ или какой-либо другой Церковью. Диалог, начатый митрополитом, был многими неверно истолкован как начало объединительного процесса, и владыке Андриану пришлось на Соборе успокаивать свою паству: "Появившиеся опасения о неоправданном сближении и тем более объединении с РПЦ совершенно безосновательны и неуместны. Ни объединение, ни даже разговоры о нем не входили и не могут входить в наши планы".
  Объединение Старообрядческой Церкви и РПЦ совершенно невозможно. Между староверием и прочими конфессиями "утверждена великая пропасть" (Лк. 16,26). Председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Кирилл (Гундяев) определил ее так: "Между нами лежит тяжкий исторический груз жестоких преследований старообрядчества, между нами - память о пролитой крови, невинной и напрасной".
  Но различие между Церквами не сводится к исторической памяти или злопамятству. Непреодолимое препятствие - староверческая экклезиология (учение о Церкви).
  Христиане, составляющие Православную Старообрядческую Церковь, считают только свое общество единственной Святой, Соборной и Апостольской Церковью, о которой говорится в Символе веры.
  Никониан и староверов других согласий они признают еретиками. Поэтому единственно приемлемый для Старообрядческой Церкви вид соединения с РПЦ - возвращение заблудших овец-никониан в стадо Христово.
  Условия этого возвращения оговорил еще в середине XIX века староверческий начетчик Семен Семенов в диспуте с архимандритом Павлом (Ледневым) из Синодальной церкви. "Пусть Церковь сначала признает, что предки наши и мы неизменно соблюли древнее благочестие и раздорниками не были, как она думает, и что она несправедливо и незаконно изнесла на нас клятвы... Пусть греческие и российские архиереи попрощаются у наших за свои на старые обряды дерзости... Когда получат от наших архиереев разрешение, тогда и будем с ними воедино".
  В 1917 году в Нижнем Новгороде проходил единоверческий съезд, выразивший в послании к староверам стремление к объединению двух Церквей. На это обращение старообрядческие епископы ответили, что единство "неосуществимо и даже вредно для чистоты древнего благочестия". Как и Семен Семенов, они указали на условия объединения: "Необходимо, чтобы последователи реформ Никона при участии восточных патриархов соборно отвергли и осудили клятвы и злохуления, произнесенные на святоотеческие предания и обычаи и на православных христиан, содержащих оные. Обязаны раскаяться и испросить прощение как за эти клятвы и злохуления, так и за все бесчеловечные мучения и гонения, каким подвергали они и их предки держателей святоотеческих преданий... Без всего же этого, при настоящем антика-ноническом положении и расстройстве Церкви господствующей... говорить о единстве нас с вами и с господствующей Церковью нам кажется преждевременным и бесполезным".
  Но вряд ли священноначалие Московской Патриархии готово просить прощения у старообрядческих епископов. Тем более что РПЦ не признает законность и истинность Белокриницкой иерархии.
  Экклезиология не единственное препятствие на пути к единству. У Старообрядческой Церкви существует целый перечень спорных имущественных вопросов к РПЦ, которые препятствуют нормальному диалогу.
  Этот перечень открывает Никольский храм на Рогожском кладбище, вместе со всем убранством (иконы, книги, облачения) отобранный у староверов еще в 1854 году. Важное место в этом перечне занимает трехтонный колокол, снятый в 1930 году с мемориального Воскресенского храма-колокольни на Рогожском кладбище и переданный в один из столичных театров.
  Колокол давно уже стал символом непростых отношений старообрядчества и РПЦ. Когда на Красной площади завершилось воссоздание Казанского собора, московские власти подарили этот колокол в храм-новостройку. Власти и представителей РПЦ не смутила ни надпись на колоколе, указывающая истинного владельца, ни его размеры, несоответствующие соборной колокольне.
  Все попытки руководства Старообрядческой Церкви убедить патриарха Алексия II в недостойности столь явного присвоения чужого имущества результата не имели. Для того, чтобы подвесить колокол, пришлось частично разбирать свежую кладку колокольни.
  В провинции процесс передачи епархиям РПЦ имущества, исторически принадлежащего Старообрядческой Церкви, принял необратимый и неконтролируемый характер. Достаточно упомянуть два случая, наиболее болезненно переживаемые староверами.
  В городе Иваново, который в XIX веке был староверческим на 70 %, существовали два храма приверженцев "древлего благочестия". Один - в центре города, многоглавый, каменный. Второй - на окраине, деревянный. Оба храма были освящены во имя Казанской иконы Божией Матери. Первый храм был отнят у верующих в 1930 году советской властью, второй - в 1991 году Московской Патриархией при следующих обстоятельствах Уставщик этой церкви, Лаврентий Селин, сын известного старообрядческого протоиерея Петра Селина, не добившись священнического сана в своей Церкви, перешел в РПЦ где был рукоположен архиепископом Ивановским и Кинегиемским Амвросием (Щуровым).
  Затем, завладев печатью и документами прихода, Селин незаконно зарегистрировал в Казанском храме общину Московской Патриархии. Недовольные были изгнаны, и архиепископ Амвросий принял новый приход, "не поморщившись".
  А в 1993 году власти Иваново передали РПЦ каменную Казанскую церковь в центре города. Хотя законные хозяева, староверы, оставались без крыши над головой, архиепископ принял и этот храм, ибо уже привык жать, где не сеял, и собирать, где не рассыпал (Мф. 25J24). Обращения старообрядческой Митрополии к ивановским властям и патриарху остались без должного ответа.
  Другая история произошла в Самаре, во время празднования в 2004 году Дня славянской письменности и культуры. При участии главы города Григория Лиманского и архиепископа Самарского и Сызранского Сергия (Полеткина) были водружены кресты на бывшую церковь во имя Казанской иконы Божией Матери. При этом архиепископ утверждал, что некогда этот храм принадлежал Синодальной церкви.
  Однако Казанский храм, построенный в 1914 и закрытый в 1929 году, принадлежал староверам, приемлющим священство Белокриницкой иерархии. Жители Самары помнили об этом, и провести их не удалось. Благодаря вмешательству старообрядческой Митрополии и поддержке местных и центральных газет самарские староверы начали борьбу за церковь.
  Но городские власти, имея возможность восстановить историческую справедливость и возвратить Старообрядческой Церкви старообрядческий же храм, стали незаконно требовать согласия архиепископа Сергия на возвращение храма. Поэтому митрополит Андриан вынужден был обсуждать этот вопрос с Сергеем Кириенко, полномочным представителем президента в Приволжском федеральном округе.
  Но, к сожалению, владыка так и не дожил до того дня, когда самарским староверам разрешат молиться в храме, а не на улице?[205].
  Митрополит Андриан скоропостижно скончался 10 августа 2005 года во время Великорецкого крестного хода в Кировской области. Освященный Собор, состоявшийся в Москве 18-21 октября, избрал главой Церкви епископа Казанского и Вятского Корнилия (Титова).
  Сразу же после избрания корреспондент "Газеты. Яи" задал владыке Корнилию вопрос, волнующий всех староверов: "Может ли в ваше правление Старообрядческая Церковь пойти на сближение с РПЦ? Если да, то на каких условиях?"
  Митрополит ответил: "У старообрядцев уже триста лет условия сближения не меняются. Я думаю, в Московской Патриархии о них знают. Это возвращение к дораскольному строю Церкви, о чем сегодня, разумеется, говорить не приходится. Среди ближайших и реальных задач, которые стоят перед нами, мы видим продолжение строительства добрососедских отношений, которые позволили бы приступить к изучению и решению спорных вопросов. При этом, как уже неоднократно говорил Митрополит Андриан, мы не вели и не ведем никаких переговоров с РПЦ о каком-либо соединении или близком сотрудничестве".
  Опубликовано сокращенно: журнал "Истина и жизнь", 2005, ? 12.
  Опубликовано полностью: журнал "La nuova Ewropa", 2006, ? 6.
  СОКРОВИЩА ГРАДА КИТЕЖА
  Древняя Русь подобна неведомому граду Китежу, ушедшему на дно озера Светлояр. Начав погружаться в волны "житейского моря" при царе Алексее Михайловиче, старозаветная Русь безвозвратно сгинула при его сыне, императоре Петре I.
  Но легенда гласит, что жизнь в Китеже продолжается до сего времени. Ежедневно на заре звонят колокола, призывая горожан на молитву. Их загадочный звон может услышать на берегу Светлояра только человек чистый душой и сердцем. Так же невидимо для большинства наших современников жизнь Древней Руси продолжается в старообрядчестве, в иконах и книгах, сохраненных и созданных староверами.
  В наш век космических скоростей и высоких технологий старообрядцы сумели сохранить древнерусскую духовную культуру. Причем сохранили ее не в засушенном виде, не в историческом гербарии, а в живой повседневности. Глядя на староверов, на их молитву, труд и быт, можно представить себе наших далеких предков, скажем, XVII века и их степенное житие, еще не нарушенное реформами Петра I.
  Со времен Алексея Михайловича и вплоть до начала XX века власти преследовали не только староверов, заклейменных презрительной кличкой "раскольников", но даже те книги и образа, в которых находили "доказательства раскола". Если, например, на иконе было изображено древнее двуперстное крестное знамение, то такую икону отбирали у владельцев, предварительно надпечатав сургучом, а затем либо уничтожали, либо записывали заново.
  Власти поступали так даже в "просвещенном" XIX веке. "Святотатственное бесчиние" чиновников и полицейских при разорении старообрядческой молельни описывает Марк Александров, герой знаменитого рассказа Николая Лескова "Запечатленный ангел": "Как они вошли, сейчас дверь на захлопку и прямо кинулись к образам. Одни лампады гасят, а другие со стен рвут иконы да на полу накладывают... Чиновники тем временем зажгли свечи и ну иконы печатать. Один печати накладывает, другие в описи пишут, а третьи буравами дыры сверлят, да на железный прут иконы, как котелки, нанизывают".
  Подобным образом жандармы и чиновники поступали и со старинными церковными книгами. Если такие книги находили у кого-нибудь, то их отбирали и сжигали. В богатых монастырях и церквах старопечатные книги быстро заменялись новыми и сваливались в чуланы и подвалы. Благочестивые ревнители древности тайно выкупали эти книги у монастырских казначеев и церковных старост. Если пропажа все-таки обнаруживалась, то начальству сообщалось, что книги от времени обратились в пыль, а "каковых названиев были эти старые книги, о том уведать невозможно, ибо за нетлением прочесть их нельзя".
  Старообрядцы сумели тщательно собрать и любовно сохранить древние иконы и книги - бесценное сокровище Святой Руси. Если бы не коллекционеры-староверы, не жалевшие сил и денег на поиск и приобретение книг и икон, наши знания о древнерусской культуре были бы неполны. Прав академик архитектуры Алексей Щусев, утверждавший: "В своих скитах и церквах они сохранили много образцов иконописи, которые в противном случае могли безвозвратно погибнуть. Это большая объективная заслуга старообрядцев".
  Сокровищам старообрядчества посвящена выставка "Следуя отеческим преданиям", открывшаяся 2 ноября <2005 года> в Музее древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева, в стенах бывшего Андроникова монастыря. Здесь можно увидеть памятники духовной культуры XIV-XX веков, сохраненные и созданные староверами. На выставке представлены не только древние образа из собрания Музея им. Андрея Рублева, но и книги и иконы из многих музеев России и частных собраний. В выставке принимают участие Государственный исторический музей, Государственная Третьяковская галерея, музей-заповедник "Коломенское", Музей личных коллекций, Российская государственная библиотека и др.
  В открытии выставки принял участие митрополит Корнилий (Титов) - недавно избранный глава Русской Православной Старообрядческой Церкви. Обращаясь к ценителям древнерусской культуры, пришедшим в Музей им. Андрея Рублева, митрополит сказал: "Мы испытываем радостное и трепетное чувство предстоящей встречи со своей историей и культурой, со свидетельствами духовного величия и высочайшего религиозного подвига той части русского народа, которая во времена духовной смуты сохранила верность отеческому благочестию. Мы пришли сюда, чтобы прикоснуться к родным для нас святыням русского православия, с их помощью войти в духовное общение с нашими благочестивыми предками".
  По замыслу руководителя проекта, директора Музея им. Андрея Рублева Геннадия Попова и куратора выставки, старшего научного сотрудника Музея Елены Зотовой, экспозиция разделена на два раздела в соответствии с хронологией. Первый раздел размещен в небольшом приделе бывшей церкви Архангела Михаила и посвящен древностям, собранным и сохраненным староверами. Здесь представлены греческие и русские иконы и рукописи, созданные еще до раскола и сбереженные знаменитыми в прошлом староверами-коллекционерами: Тихоном Большаковым, Егором Егоровым, Анной Мараевой, Петром Овчинниковым, Георгием Рахмановым, Сергеем Рябушинским и Михаилом Чувановым. А также образа, украшавшие старообрядческие храмы: Успенский собор и Никольскую церковь в Москве, "Овражную" моленную в подмосковном селе Коломенское и Покровский храм в Серпухове.
  Экспозицию первого раздела открывает древнейшая икона выставки - греческий образ "Богоматерь Одигитрия" (XV в.), подаренный в 1976 году Музею им. Андрея Рублева старообрядческой Рижской Гребенщиковской общиной. Здесь же можно увидеть древнейшую книгу выставки - фрагмент пергаментной рукописи "Минея праздничная" (XIV в.) из современного собрания старовера Д.В. Пересторонина.
  В первом разделе особого внимания заслуживает деисус (композиция, изображающая Христа, Богоматерь и Иоанна Предтечу) из единоверческого Никольского монастыря на Преображенском кладбище, ныне хранящийся в Третьяковской галерее. По преданию, этот деисус, известный под названием "облачного", написан в XV веке иконописцами школы Андрея Рублева и приобретен в конце XVIII века купцом Иваном Кавылиным для основанных им старообрядческих храмов в селе Преображенское. Однако современные исследователи склонны считать "облачный" деисус искусной работой безвестного старовера-иконописца конца XIX - начала XX века.
  Второй раздел выставки, посвященный художественному наследию старообрядческой культуры XVIII-XX веков во всем разнообразии его направлений и школ, расположился в просторном зале бывших настоятельских палат. Здесь, по словам кандидата исторических наук Елены Зотовой, была сделана попытка "как бы в полете по всей России обозреть разные центры старообрядчества".
  Главная достопримечательность второго раздела - древний манускрипт "Слова постнические Василия Великого" (1402 г.). Эта книга, некогда написанная в стенах Андроникова монастыря, совершила путешествие по всей России. В XVII веке могущественный и богатейший боярин Борис Морозов (брат мужа знаменитой боярыни Морозовой) пожертвовал рукопись в храм своей вотчины села Рождественского Арзамасской волости. Отсюда книга попала в старообрядческий Преображенский монастырь на реке Иргиз (Саратовская обл.). После разорения обители в 1920-е годы манускрипт попал в библиотеку города Куйбышева. И лишь в 1961 году стараниями известного историка Михаила Тихомирова книга вернулась в монастырские стены, где была написана, в Музей им. Андрея Рублева.
  Экспонаты второго раздела - писаные и литые иконы, рукописные и печатные книги, созданные в крупнейших старообрядческих центрах: в Выговской пустыни в Поморье, на Преображенском кладбище в Москве, в монастырях и слободах Ветки (Белоруссия). Замечательные произведения искусства творились прославленными староверами-иконописцами Палеха и Мстеры. Ни в чем не уступали им мастера из поволжской Сызрани и уральского Невьянска, создававшие яркие, запоминающиеся образа.
  Но где бы ни жили староверы, в Москве, на Урале или Поволжье, всюду они хранили неразрывную духовную связь старообрядческого искусства с художественными традициями Древней Руси и Византии. Наглядное тому подтверждение - экспонаты выставки "Следуя отеческим преданиям".
  Опубликовано: газета "НГ-религии" (приложение к "Независимой газете"), 2005, ? 18 (171).
  ВОТ ТЕБЕ, БАБУШКА, И НИКОЛИН ДЕНЬ
  Николай Чудотворец - любимейший святой русского народа. Издревле у нас почитаются его праздники "Никола Вешний" (22 мая) и "Никола Зимний" (19 декабря). В прошлом году на "Николу Зимнего" патриарх Московский и всея Руси Алексий II совершил литургию и молебен в Преображенском соборе Николо-Угрешского ставропигиального мужского монастыря.
  После праздничного богослужения обители был сделан удивительный подарок. Людмила Петровна Колесникова, директор Московского государственного объединенного музея-заповедника (более известного москвичам как музей "Коломенское"), передала монастырю в дар (в безвозмездное и бессрочное пользование) святыни XIX века: икону-мощевик и складень-мощевик из фондов музея.
  Принимая реликвии, патриарх, номинальный настоятель Николо-Угрешской обители, заметил: "Еще в бытность мою на Ленинградской кафедре, мы договорились с директором Музея истории религии, что мощи не являются предметом музейных экспозиций. То, что эти святыни возвращаются Церкви, свидетельствует об осознании этой истины".
  Уникальные иконы были выставлены для поклонения, и к ним сразу же потянулись желающие "приложиться" к святыне. Праздничное торжество и передача икон были освещены многими СМИ и даже показаны по телевидению. Немало было сказано о самоотверженных сотрудниках музея, сохранивших реликвии, о закономерном возвращении христианских святынь Церкви и о торжестве исторической справедливости. Но почему-то никто из комментаторов не обратил внимания на то, что некогда эти мощевики принадлежали не Русской Православной Церкви (РПЦ), которую представляет Алексий II, а старообрядцам.
  Иконы, переданные патриарху, находились в одном из старообрядческих молитвенных домов подмосковного села Коломенское. Он был закрыт в 1939 году, а конфискованные иконы и книги поступили в музей. Среди них были и мощевики XIX века: икона и складень-триптих с частицами Гроба Господня, Гроба Божьей Матери, ризы св. Николая и мощами многих святых.
  В то время, когда патриарх, монастырская братия и прихожане благодарили музей за бесценный дар, староверы недоумевали, почему их святыни передаются не историческим владельцам, а иной Церкви. Ведь старообрядческое происхождение реликвий бесспорно, это признают и музей, и РПЦ.
  Почему музей не вернул мощевики староверам? Вообще почему казенная собственность (музей все-таки государственная организация) передается Церкви, хотя по Конституции "религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом"?
  К сожалению, это не единственный случай передачи РПЦ имущества, принадлежавшего староверам. Передаются не только иконы, но и колокола, и старообрядческие церкви, закрытые при советской власти. Например, РПЦ получила старообрядческие храмы в Балаково, Иваново и Москве (Тихвинский храм на Хавской улице). Староверы, смирившиеся с вековыми притеснениями и несправедливостью, привыкли в подобных случаях отмалчиваться.
  Но передача мощевиков переполнила чашу старообрядческого терпения. С заявлением по этому поводу от имени всех староверов выступила Московская Митрополия Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ): "При передаче этих святынь было бы справедливым возвращать их бывшим законным владельцам... Однако в данном случае никаких контактов со старообрядцами не последовало. Создается впечатление, что для некоторых музейных работников старообрядчество представляется явлением, исчезнувшим еще сто лет назад. Предпринимая такой важный и ответственный шаг, как передача музейных ценностей, было бы логичным согласовывать его как дарителям, так и этот дар приемлющим с историческими наследниками этих ценностей, являя на деле верность законам гражданской этики и христианской любви".
  P.S. 11 января глава РПСЦ митрополит Корнилий (Титов) посетил музей "Коломенское" и обсудил с его директором возможные формы сотрудничества.
  Опубликовано: газета "НГ-религии" (приложение к "Независимой газетер), 2007, ? 1 (195).
  ИЗБРАННЫЕ ПЕРЕВОДЫ Максим Грек
  КРАТКОЕ ПОУЧЕНИЕ ВСЯКОМУ, ОБУРЕВАЕМОМУ В МОРЕ ЖИТЕЙСКОМ
  Раб Божий имярек, возлюбленный друг! Ищешь от меня, грешного, некоего писания, лекарства душе, обуреваемой смущением многих прегрешений. Это твое желание весьма похвально и благоприятно Богу. Если и делом исполнишь его, когда услышишь таковое от кого-нибудь, разумного в божественных <писаниях>.
  Я же ниоткуда не могу предложить тебе столь душеполезное лекарство, разве от самих богодухновенных Евангелий нашего Господа Бога и Спаса. В них же с прочими Его многими спасительными заповедями и учениями содержится и некое таковое повествование.
  Юноша некий пришел к Христу, кланяясь Ему и говоря: "Учитель благой! Какое благо сотворю, дабы получить жизнь вечную?" (Мф. 19,16). Господь же сказал ему: "Если хочешь войти в жизнь вечную, заповеди соблюди". И оный вопросил Господа: "Какие?" Сказал ему Господь: "Не соблуди, не убивай, не прелюбодействуй, не укради, не лжесвидетельствуй, почитай отца и матерь твою и люби ближнего своего как себя".
  Таков ответ нашего Господа, предложенный оному юноше, душеполезный и спасительный для исполняющих делом эти Его спасительные заповеди. И надеюсь на щедроты Господни, что ты соблюл все это, исполняя всегда от юности твоей.
  Слушай же о том и прилежно внимай. Оный юноша сказал нашему Господу: "Все это я сохранил от юности своей. Чего еще не сделал?" И Господь ему отвечал: "Если хочешь быть совершенным, то есть войти в великий и боголепный сан у Вышнего, иди и продай имения твои, и раздай их нищим. И будешь иметь мзду на небесах. И иди вслед Меня".
  Вот - совершенная степень добродетели и жительства по Богу. Вот - тесный и прискорбный путь, вводящий в жизнь вечную ходящих по нему право. И ныне весьма мало обретаем шествующих по нему прямым шествием, ибо мы окаянно побеждены от самолюбия, и властолюбия, и стяжательства, и славолюбия, губительнейшего из всех зол. От него все побуждаемся к тому, чтобы властвовать, и всей силой и усердием тщимся начальствовать.
  Без ума ослушиваемся Владычней заповеди, нам завещающей и говорящей: "Если кто из вас хочет первым быть, да будет всех последним и всем раб" (Мф. 20,27). И еще: "Если кто не смирит себя, как сие дитя, не войдет в Царствие Божие" (Мф. 18,4). Осветившись и научившись от сих божественных заповедей Господа нашего, изберем себе всей душой и усердием жительство и пребывание по силе нашей.
  Здесь услышали мы о двух жительствах, наставляющих нас к нестареющей вечной жизни. Одно совершается по заповедям Моисея, которые тот юноша исповедал совершенным от юности своей. Оно велит с женой законно сожительствовать, и чад творить, и иметь праведным промыслом стяжание и богатство и иное, что потребно и нужно человеческому житию.
  Другому же жительству, высокому и равному ангельскому, научились трудом многим, страданием и великим терпением даже до конца. Это жительство преподобных и неложных иноков совершается нестяжанием и утверждается вольной нищетой, подобно ангелам сияет чистотой и святыней, ограждается смиренномудрием, кротостью, и воздержанием. И всегда очищается слезами и воздыханием, всегда ненавидит всякое сладкое и ухищренное - и несытое чревообъедение, и бесчинный смех, и безумное многословие. Всегда же поминает смертный час и всегда понуждает сетовать об испытании Страшного Неподкупного Судии. И надлежит быть осторожным избравшему таковые постинические подвиги.
  Об ином, кроме этих, третьем жительстве и пребывании не слышали, не научились от Спаса нашего. Напротив, слышим Его, повелевающего нам и говорящего явно: "Никто не может двум господам работать". И еще: "Не можете работать Богу и мамоне" (Мф. 6,24). Сиречь, которое из двух сказанных вам жительств изволите, в том же пребывайте, плодонося Богу, как Ему угодно.
  Если же возлюбили обычное человеческое житие, в нем плодоносите Богу добрыми делами, то есть любовью друг к другу, правдой и истиной, страннолюбием, благостью к нищим и нуждающимся, милостью и милосердием, заступлением сирот и вдовиц, помощью обиженным. Если таковыми добрыми делами плодоносите Богу, всяко получите вечную жизнь.
  Если же возлюбили сверхъестественную жизнь, потщитесь всей душой и мыслью войти в совершенное наслаждение вечных благ узким и прискорбным путем. Отриньте лишние губительные печали сего суетного жития, которые отводят от нашего разумного ума видения и поучения неизреченных вечных благ и пригвождают его всего к плотским похотям и страстям, беспрестанно понуждающим нас всегда собирать всяческие многие и лучшие брашна и пития для угождения гортани и чреву.
  Так в Евангелиях безумный говорил своей душе: "Душа, имеешь много собранного добра: ешь, пей, наслаждайся, почивай". Но услышал против своей безумной мысли от Страшного Судии: "Безумный! В сию ночь заберут душу твою от тебя! И приготовленное тобою кому останется?" (Лк. 12,19-20).
  Бежим, братья, таковой безумной мысли оного плотолюбия, отлучающей нас от Бога и всех в постничестве воссиявших богоносных отцов: Антония, Пахомия, Евфимия, Саввы Освященного, Феодосия Киновиарха и всех преподобных скитских, что в труде многом и страдании непрестанном, и в поте лица своего ели хлеб свой, соблюдая прилежно заповедь, изреченную с негодованием Самим Праведным Судией праотцу Адаму, преступившему заповедь Создателя Владыки.
  Знаем, что "Царствие Небесное трудом берется и труженики получают его" (Мф. 11,12). Сиречь теми, кто трудом и подвигами непрестанными, добровольной скудостью житейских потреб тщится получить вечную жизнь по слову пророка <Давида>: "И утрудился во веки, и жив будет до конца" (Пс. 48, 9-10). Учит святой апостол Павел: "Многими скорбями подобает нам войти в Царствие Божие" (Деян. 14,22). А не всегдашним покоем телесным, изобилием стяжаний и имений, которых добровольно отреклись, когда <при иноческом постриге> волосы на голове остригли.
  Никак невозможно понравиться некоему земному царю и получить у него честь и сан некий, разве прилежнейшим соблюдением повелений его, неложной преданностью ему и скорейшим исполнением того, что он требует. Так же поступаем и мы, верные, желая получить благо от нашего Бога и Спаса.
  Если же не по всем Его спасительным заповедям исправим житие наше, подобны будем тому безумному мужу, что создал дом свой на песке, на него же повеяли сильные ветры, и дожди, и реки разрушили его, и было падение его велико.
  Ты же, возлюбленный, потщись создать дом души своей на неподвижном камне заповедей Бога твоего, да уподобит Он тебя мужу мудрому и сподобит тебя войти свещеносцем с мудрыми девами в небесный чертог Его, где веселье непрестанно празднующих и глас неизреченной радости. Аминь.
  Опубликовано: Православный старообрядческий церковный календарь 7515/2007. М, [2006].
  ВЕЛИКОЕ ЗЕРЦАЛО
  "Великое зерцало" - это сборник назидательных и занимательных рассказов-примеров для проповедников, переведенный с польского на церковнославянский язык в последней четверти XVII в. Польская книга "Wielkie zwierciadlo" восходит к широко распространенному в Западной Европе латинскому "Speculum magnum" - сборнику примеров для проповедников, составленному около 1480 г. неизвестным монахом.
  На рубеже XVI-XVII вв. ученый-иезуит Иоанн Майор дополнил книжку новыми рассказами и систематизировал их по рубрикам. Сборник Майора, многократно издававшийся в XVII в., был переведен на польский язык и выпущен в Кракове в 1612 г. другим иезуитом, Симоном Высоцким.
  По распоряжению царя Алексея Михайловича в Посольском приказе сделали перевод с польского на славянский язык, значительно сократив и отредактировав текст. "В целях освобождения от 'католического налета' исключены имена собственные, ссылки на источники и список авторов, а также проведена последовательная замена лексики: титулы Римского Папы заменены 'Вселенским Патриархом', 'святым отцом', 'Римская Церковь' названа 'Святой Соборной Восточной и Апостольской' и т. п."[206].
  Сохранилось около 150 списков русского "Зерцала", многие из которых бытовали в старообрядческой среде. Например, известно, что в библиотеке прославленной Выговской пустыни хранились два списка "Зерцала". Во время археографических экспедиций ученые часто находят списки "Великого зерцала" в домах староверов.
  С самого своего появления на Руси "Зерцало" было воспринято как сочинение, вполне соответствующее традициям византийской церковной литературы. Несомненный успех книги объясняется сходством сборника с Прологом и разнообразными патериками - излюбленным чтением православного христианина. Католическое по происхождению сочинение так пришлось по душе русскому читателю и так сроднилось с русской словесностью, что утратило характер переводного.
  Отдельные повести из "Зерцала" переходили в другие книги, а через них в фольклор (духовные стихи, легенды). Сборник послужил источником многочисленных сюжетов в старообрядческой книжной миниатюре и лубке. Книжники-староверы черпали из "Зерцала" сюжеты для собственных литературных переработок. Так поступал, например, в XIX в. Иван Мяндин, известный старообрядческий книжник и писатель с Усть-Цильмы (республика Коми).
  Русская народная культура и как одно из замечательных ее проявлений - культура старообрядчества - всегда были открыты для внешнего влияния. Заимствуя сюжеты и образы из иной культурной среды, наш народ по-своему переосмысливал и переделывал их. Яркий пример тому - творчество известной сказительницы-поморки, старообрядки Марьи Кривополеновой (1843-1924).
  Услышав от писателя Бориса Шергина знаменитую французскую легенду "Жонглер Богоматери", Кривополенова пересказала ее совершено по-русски, в духе не то народного сказа, не то церковного поучения. Пересказала так удачно, что впоследствии, как вспоминал сам Шергин, "Озаровская, слышавшая эту легенду из уст Марьи Дмитриевны, запрашивала меня письмом, из каких 'харатейных патриарших книг', как уверяла бабка, вычитал я эту легенду".
  О ДВУХ МОШЕННИКАХ, КАК ОДИН ПОКАЯЛСЯ и ДРУГОГО ХИТРЫМ ОБРАЗОМ СПАС
  Повествует святой Августин.
  Жили два друга, которых объединяли общие лукавые дела. Они крутились среди людей, многих лукаво обманывая и прельщая. Но один из них покаялся, оставил друга своего и скрылся в некой яме или пещере, которую нашел в лесу. И много лет там жил в жестоком покаянии и сделался весьма добродетельным.
  Друг же его удивлялся его исчезновению и не знал, куда он делся. Обошел всю ту землю, тщательно разыскивая приятеля. Услышав от людей, что некий человек в таком-то месте, в таком-то лесу скрывается в пещере, стал думать: "Не это ли друг мой?"
  Немедленно поспешил и пришел с провожатыми в то место. И, увидев, что это тот <друг>, возрадовался и начал его соблазнять и прельщать, рассказывая, что в мире великое изобилие, а люди же просты во нравах. Говорил: "Если ты выйдешь, вместе мы разбогатеем".
  Но оный, утвержденный в страхе Божьем, никак на то не соглашался. А тот непрестанно и неотступно словами выманивал его из пещеры. И тогда оный, вспомнив свое прежнее мошенничество, замыслил не только сам от своего прельщения избавиться, но и друга освободить. Думаю, что это было от Духа Божьего. Он притворно согласился на его слова и сказал: "Брат мой, если можешь отвалить камень от входа и вытащить меня, пойду с тобой на наше прежнее дело".
  А та ямина отовсюду была загорожена и имела только одно малое оконце, и то было закрыто великим камнем. Мошенник возрадовался своему злому успеху, отвалил камень и извлек друга. Возрадовались они друг другу и расцеловались. Пошли, вспоминая, как прежде людей обманывали, и, думая, как бы им ныне на первые дни раздобыть что-нибудь на потребу.
  Вдруг остановился пустынник, бывший в яме, и сказал приятелю: "Брат, я забыл в пещере мешочек серебра еще прежней добычи. Давай возвратимся и возьмем". И жадный приятель с радостью сказал: "Давай возвратимся, любезный мой друг!" И когда вновь пришли они к оной ямине, пустынник сказал приятелю: "Брат, я, просидев много лет в пещере, силы лишился. Спустись-ка ты, возьми в изголовье ложа мешочек с серебром и принеси".
  Тот же немедленно в пещеру спустился. Пустынник же с тщанием завалил вход камнем и так своего друга-мошенника доброй хитростью перехитрил. Подошел к оконцу и сказал: "Мой возлюбленный брат и товарищ, надеюсь на щедроты Божьи, что и ты исправишься, как я. Молю тебя, только сиди и оплакивай грехи, коими мы прогневали Господа Бога, коварно обольщая нашу человеческую братию, которую подобало бы нам любить как самих себя. Мы же дьявола любили и по воле его служили. Прошу, сиди и кайся о грехах своих!"
  Мошенник же, думая, что тот шутит, просил выпустить его. Пустынник же крепче пещеру закрыл и стал возвещать ему грехи, напоминая суд и муку. И увещевал духовными словами. И усердно ему от сердца служил, непрестанно молил о нем Господа, но твердо решил его не выпускать. Тот же сперва гневался и ругался, но помалу умилился молитвами брата и благодатью Божьей обратился на благую волю. И так оба, преподобно пожив в пещере, скончались.
  КАК НЕКИЙ МИЛОСЕРДЫЙ ЦАРЬ НАУЧИЛ БОЯТЬСЯ СУДА БОЖЬЕГО
  Написано, что один царь никогда в своей жизни не был весел, никогда не улыбался. Князья просили брата того царя, чтобы узнал у брата, о чем смущается и скорбит в непрестанной печали. Царь же, когда от брата услышал об этом, то сказал, что однажды расскажет ему.
  Повелел выкопать ров глубокий, засыпать его наполовину углями горящими и над тем рвом поставить престол ветхий и трухлявый. Над престолом повелел повесить на тончайшей нити острый обнаженный меч. А пред <престолом> повелел поставить стол со множеством разных брашен и дорогого вина.
  Позвав же брата, посадил его на оном ветхом и трухлявом престоле над оным углем. И поставил окрест его четырех мужей с обнаженными мечами: одного против сердца, другого сзади и двух по обеим сторонам. И повелел всем им мечи на брата направить. Потом повелел привести музыкантов, чтобы играли.
  И сказал царь брату: "Ешь, пей, радуйся и веселись!" И сказал царю брат: "Как могу веселиться, если отовсюду мне угроза! Посмотрю вниз - там огонь, ввысь - оттуда меч хочет голову мою отсечь, и гак не смею поПримечание на этом престоле, дабы он не разрушился, а я не упал в огонь. Со всех сторон мечи меня могут поразить. Не до веселья мне ныне! Вижу лишь одну неминучую погибель".
  Тогда сказал царь брату: "Как ты, видя устроенное не к погибели твоей, а к поучению, не хочешь пить и есть и не можешь веселиться, так же и я всегда в страхе. Если поднимусь умом моим ввысь, вижу там Судью моего, который будет меня судить. Ему известны все мои деяния, Ему же дам отчет за дела, слова и мысли, и за то приму лютый и ярый ответ. Если вниз посмотрю, помышляю огонь адский и муку лютую и всех осужденных, с которыми и я буду осужден, если хоть в одном смертным грехе отойду. Если на себя посмотрю, вижу грехи мои, которые пред Богом сотворил. Если пред собой посмотрю, помышляю смерть мою, к которой приближаюсь с каждым часом, но не знаю ни часа, ни места, как и где мне будет конец. Если налево посмотрю, то днем и ночью демоны-враги ищут душу мою и мешают избавлению моему. Если направо посмотрю, вижу ангелов Божьих, которые подают мне благие мысли и благие желания, а я их не приемлю и не творю. И когда все это осознаю, никак не могу быть весел в этом прелестном мире и на моем ненадежном престоле".
  О СЛАВЕ НЕБЕСНОЙ И ВЕЧНОЙ РАДОСТИ ПРАВЕДНЫХ
  Некий инок, совершенный в добродетелях, размышлял, желая узнать о славе небесной и о том, почему пред Господом тысяча лет как один день (Пс. 89, 5). И о том непрестанно думал и усердно молился. И однажды, стоя в церкви и размышляя об этом, увидел, как влетела в храм маленькая прекрасная птичка, такая, что не постичь человеческим разумом.
  Инок же птичке весьма удивился. Желая рассмотреть красоту ее, приближался к ней, а птичка отлетала. Направляясь за ней, вышел инок из монастыря. И тут показалось ему поле прекрасных цветов и пречудные деревья. И птичка взлетела на дерево и начала так чудно и сладко петь, что инок пришел в забытье. Не знал, сколько стоял, только веселился и радовался красоте птички и того чудного цветущего поля. А думал, что время между литургией и вкушением трапезы.
  И тут, спев, птичка стала невидимой, а инок оказался у врат монастыря. И хотел войти, но не узнал привратника. И привратник не узнал его и не пускал, словно чужого. Инок просил и объяснял, что он только после святой литургии ненадолго вышел из монастыря. Привратник же скала ему: "Я не видел, как ты сейчас выходил, и не знаю, кто ты". Так они много спорили. И начал старец молить привратника, чтобы тот сообщил о нем наставнику отцу игумену, и привратник сообщил.
  Игумен пришел ко вратам и начал спрашивать <инока>, кто он, из какого места и из какой обители. Старец же начал рассказывать: "Я из этого монастыря, отче! Сегодня после святой литургии вышел и лишь малое время пробыл вне монастыря". Игумен же сказал: "Я тебя не только здесь, но и в окрестных лаврах и скитах никогда не видал". Изумленный инок спросил: "Да ты ли это, отче, наш отец?" И назвал имя своего отца настоятеля.
  И сказал игумен: "Нет, чадо, тот, о ком говоришь, был много лет назад. И, как повествуют книги, уже триста лет минуло по смерти его. Но думаю, что ты от Бога послан к пользе нашей. Поведай, кто ты и что с тобой приключилось?"
  И начал старец все о себе подробно рассказывать: как жил в обители, размышлял о сладости праведных после смерти и о славе небесной, и о том, почему пред Господом тысяча лет как один день, и как прекрасная сладкогласная птичка увела его на прекрасное поле, и в какой радости и сладости слушал ее пение. "И кажется мне, - сказал, - что прошло не более трех часов, как я вышел из сего святого монастыря".
  Прозорливый же игумен понял, что произошло. Весьма удивился Божьему величию и, возрадовавшись душой, сказал: "Преблажен ты, отче! Ты удостоился от Бога великой благодати видеть славу и веселье праведных, потому триста лет показались тебе тремя часами". И, приняв его, ввел в монастырь, созвал братию и велел вновь все о себе рассказать.
  Все, это услышав, в радости и умилении начали многие слезы проливать и большие труды приложили к достижению той славы. Оный же святой старец прожил только три дня и преставился в совершенную и вечную радость, которую уготовил Бог любящим Его.
  КАК ВРАГ НЕ ТЕРПИТ СОЮЗА ЛЮБВИ
  Некая старуха шла по дороге и увидела скорбного юношу, сидевшего с мешком полным серебра. "Почему сидишь невесело и о чем печалишься?" - спросила баба. "Один человек сотворил мне много зла, - отвечал юноша. - Я же хочу воздать ему за это, но не могу. Замыслил поссорить его с женой, но как это сделать - не знаю. Хоть я и дьявол, но в словах не искусен. Знаю, славная женщина, что слова твои действенны. Даю тебе это серебро, дабы ты сотворила, что мне нужно". Баба взяла серебро и сказала: "Сотворю по твоему желанию".
  Тогда оная баба стала приходить в дом того человека (она и до того была знакома с ним) и втерлась к нему в доверие. И начала помалу нашептывать жене: "Муж твой нарушил взаимное обещание с тобой: видела я некую девицу, пришедшую к твоему мужу и получившую некую одежду за нечистое дело".
  Придя же к мужу, сказала: "Когда я была на богослужении, стояла в тайном месте и видела, как жена твоя совещалась об осквернении <супружеского> ложа с неким клириком и назначала место, где бы им сойтись и сделать скверное дело".
  Таково злое начало ссоры от злой бабы. То, что многими лукавыми способами не смог совершить дьявол - мастер всякой злобы, эта баба сотворила за короткое время. Сама тайно купила некую одежду и послала к девице. Жена, узнав об этом, наученная словами бабы, дурно думала о муже. И когда за ужином <она> в печали не захотела есть, пала мужу на сердце мысль о клирике, о котором ему баба сказала. И с тех пор он стал подозревать жену.
  Тем временем оная баба вновь пришла к жене и, якобы весьма жалея ее и желая видеть ее в согласии с мужем, сказала: "Знаю одного человека, который исправит вашу жизнь. Желая вам добра, я спрашивала его о вас. Он же мне сказал, чтобы ты тайно своими руками отстригла бритвой от бороды мужа волосы и подложила их мужу в еду. И тогда он возненавидит блудниц, а тебя вновь сильно полюбит".
  И женщина, желая вернуть прежнюю любовь мужа, запомнила это. И ждала, когда он ляжет в постель, чтобы это исполнить. Баба пришла к мужу и сказала, что жена его, сговорившись с клириком, хочет этой ночью убить его ножом. Пусть будет осторожен!
  Наступила ночь, жена легла, тайно принеся с собой бритву, а муж притворился спящим. И только она захотела тихо отстричь волосы, муж, схватив ее за руки, начал вопить громким гласом.
  Принесли светильник, прибежали позванные соседи и сродники. И была распря и великая ругань. Муж хотел вести жену к судье, а сродники и соседи не давали сделать этого, зная об их чистой жизни. И была брань и великая ругань.
  Увидев это, дьявол сказал оной проклятой бабе: "Я по естеству демон. И много лет думал, как бы сего мужа поссорить с женой. Тридцать лет думал об этом и не придумал! Ты же за несколько дней смогла сотворить ссору. Воистину у тебя особый адский язык! И достойна там получить свою мзду!"
  И, схватив ее с душой и телом, унес в адские места. Узнать обо всем этом было дано некоему добродетельному священнику, который пришел к мужу и жене и научил их Примечание к прежней любви.
  О ПЬЯНИЦЕ, ПРОДАВШЕМ ДУШУ ДЬЯВОЛУ
  Пьяницы седели в корчме и о многом разговаривали между собой. И заговорили: "Что будет <после смерти> и каково душам, отошедшим отсюда?" Тогда один пьяница сказал: "Напрасны эти разговоры о душах! Попы обманывают нас, возвещая жизнь души после смерти, хотят этим разбогатеть". Услышав это, прочие рассмеялись.
  Так они сидели и пили, когда в корчму вошел человек здорового вида, сильный и высокий. Сел вместе с ними и повелел корчмарю поставить доброго вина. И начали пить вместе. И спросил <вошедший>, о чем беседа, И пьяный, над которым смеялись, сказал: "Говорили о душе. Но если бы кто мою душу захотел купить, то я не пожалел бы, продал. И сколько бы за нее ни получил, все бы отдал корчмарю за вино, за всех нас!"
  Услышав это, <пьяницы> снова засмеялись. А пришедший сказал: "Я такого продавца ищу и хочу купить. Какую цену возьмешь?" Пьяница, щелкнув пальцем под щекой, сказал: "За столько!" Купец достал из кармана серебро и положил цену вина. И пили все без заботы, и обносили их большими сосудами.
  Когда же наступил вечер, купивший душу у пьяницы сказал: "Настал час мне идти к себе. Но пока не разошлись, рассудите: если кто купит коня, оный же будет в узде, то не с уздой ли возьмет коня покупатель?" И все ответили: "Так!"
  Тот бедняга, что продал душу, начал от страха трепетать как лист. А купец, злой древний змий, торжествуя, выхватил его и понес ввысь - и душу, и узду, то есть тело. Отнес в тартар, в вечную нестерпимую муку, ибо то был древний враг - дьявол в образе человеческом. Ибо кто покупает души? Только он!
  О ТОМ, КАК НЕКИЙ КНЯЗЬ СОТВОРИЛ ДИВНОЕ ПОКАЯНИЕ И ПОБЕДИЛ ВСЕ ДЕМОНСКИЕ КОЗНИ
  Жил за городом некий иерей, благонравный и святых обычаев. Ради его добродетели, чудного жития, поучения и исправления духовных детей отовсюду шли к нему люди, желающие иметь его своим пастырем. И некогда в святой Великий пост собралось к нему на покаяние множество народа. Князь оного города, увидев это, вопросил, куда и зачем собралось и идет столько народу. Ответили ему, что <идут> к оному святому и чудному иерею, исповедать пред ним свои грехи.
  Князь же, услышав это, начал размышлять: "Надо бы и мне, более всех согрешившему, искать себе такого иерея и лекарства от грехов, ибо я грабитель, губитель и грешник пред Богом и ближними - пред братией моей, пред всеми людьми". И от таких помышлений на иную мысль уклонился: "Может ли мне, такому грешнику, покаяние помочь?"
  Но первая мысль победила. Пошел к тому доброму отцу иерею исповедать свои грехи. Пришел, припал и исповедался. И сказал ему добродетельный отец: "Подобает тебе, чадо, принять епитимью - лекарство от струпьев твоих грехов. Что хочешь? Можешь ли, как Церковь приняла, пятнадцать лет понести заповеданное мной?" Князь же сказал: "Пусть твоя милость знает, не могу".
  Иерей спросил: "А семь лет?" И потом: "А три года?" И потом: "А три месяца?" И князь отвечал: "Не могу, святой отче, этого понести, привык в моих слабостях жить". И сказал отец: "А можешь ли каяться одну ночь, один в храме, что пред городом? Можешь бдеть в нем за отпущение грехов и пребывать в сердечном сокрушении?"
  И князь согласился пробыть одну ночь в том храме. Священник же, наставив его, привел к оной церкви и ушел. Князь же, войдя в церковь, размышлял: "Лучше мне ныне покаяться от сердца, а не когда начнет приступать предсмертная немочь!" И стал пред алтарем в сокрушении сердца, прося отпущения своих грехов.
  Когда настал глубокий вечер, некто из святых увидел, как собрались демоны со всей той страны. И сказал один, старший надо всеми: "Лишимся нашего великого друга, если пребудет в покаянии! Все знаете, что он был нашим. Постарайтесь же так сделать, чтобы он расслабился или устрашился и бежал, оставив покаяние. И если так сделаем, то он опять будет нашим".
  И спросил: "Есть ли между нами такой, кто мог бы его изгнать?" И один <демон> ответил: "Если повелишь, я его изгоню". И тот сказал: "Иди!"
  И демон принял вид сестры князя, которую тот почитал и любил и повелением и советом которой делал все, ибо она была весьма добра и мудра. В таковой фантазии, в наряде княжеском вошел демон в церковь и заговорил: "Любезный брат, как ты совершил такое безумие? Ты можешь и иным образом умилостивить Бога! Как осмелился стоять здесь, в этом храме, в пустынном месте, без слуг, без охраны? Знаешь ведь, сколько у тебя ненавистников, придут - на части рассекут тебя. Уйди, молю тебя. Уйди! Если же не послушаешь меня, то не буду тебе более сестрой".
  И отвечал князь: "Это дано мне в епитимью, чтобы бдеть в этом храме ночь. Если так не сделаю, то не приму отпущения моих великих грехов. Уйди, сестра, не досаждай мне! Не уйду отсюда, даже если и убит буду". И демон, много соблазнявший <князя>, возвратился посрамленным. И поведал все старшему <демону>, сказав: "Тверже камня сделался оный человек. И знаю, что всеми нашими силами не сможем преодолеть его".
  Выслушав это, иной <демон> высмеял своего друга и сказал: "Я пойду и тотчас низложу его". Он принял образ жены князя, держащей на руках сына его, как женщины обычно держат. И пришел в церковь, распустив волосы и горько плача: "Как же ты здесь скрылся ото всех, не переживая за нас, оставил меня и ребенка? Пришли накши ненавистники, твой город взяли, богатство разграбили и людей пленили. Я едва смогла убежать с сыном. Оставь свое начинание! И поспеши с оставшимися <воинами> за врагом, одолей его и свое возврати. Если же ты не выйдешь, куда мы денемся? Я сама убьюсь, а сына твоего пред тобой о пол расшибу!"
  И бросил <демон> мнимого сына на пол. Но князь не поддался ухищрениям врага, мнимой жене отвечал так же, как и <мнимой> сестре. И посрамленный демон ушел с горестью и со стыдом. Рассказал о неосуществившемся лукавом замысле.
  И старший <демон> сказал: "Мы побеждены! Покусится ли еще кто-нибудь из вас одолеть такую крепость?" И иной <демон> сказал: "Я мудрее всех умыслил!" И старший <демон> повелел. Тот же начал делать свою злую хитрость.
  Слышит князь: началась страшная буря, гром загремел, молнии заблестели с небес. И начал храм от бури колебаться. И от молнии весь храм возгорелся. Окрест же храма все демоны собрались и кричали: "Идите, идите! Помогите, помогите!" И вбежали в церковь, говоря князю, будто бы люди из города бегут спасать <его>: "Выйди, князь, господарь наш! Выйди, а не то будешь сожжен и будешь осужден как самоубийца!" И князь сказал: "Не выйду отсюда, даже если и сгорю. Не выйду ради повеления отца и пастыря моего. Если же умру, имею надежду, что от рук Господних приму благо".
  Услышав это, посрамленные демоны исчезли, Князь же, увидев, что ничего нет, удивился. И вновь начали демоны советоваться: "Кто из нас еще покусился бы?" И один взял на себя подобие попа, иной же - пономаря. И вошли в церковь. И велел <поп> пономарю ударить в колокол, будто к заутрени.
  Сам же мнимый поп возжег свечи и, глянув на князя ярым оком, сказал: "Как это ты, проклятый, в святом храме стоишь? И кто сюда пустил тебя, такого осквернителя, убийцу и грабителя?! Уходи скорее! Если ослушаешься, то повелю силой выгнать, ибо не стану служить, пока здесь будешь!"
  Князь же не сдвинулся с места, но более укрепился и отвечал, как и прежде. Демон же и все его друзья-бесы разбежались с уничижением и срамом злобы и своей хитрости. И воссияла заря, и просветился день, и князь вышел из храма, очищенный от всех своих грехов.
  И видел некто из великих отцов (о нем же прежде упомянули), что оный князь сколько противился дьяволу, столько и принял венцов от всемогущей руки Господа. Так же и наставник его славу и просвещение воспринял от Бога. Князь же пришел в город и нашел свою жену и все в доме таким, каким и вчера было. И воздал хвалу Богу.
  Видите, какую принял мзду и славу за истинное покаяние и за терпение стольких козней от дьявола! Какая же мука ждет тех, кто нисколько не противятся дьяволу, но являют себя худшими преступниками дьявольских искушений.
  О ЮНОШЕ И ПОКАЯНИИ ЕГО (ВЕСЬМА ПОЛЕЗНО)
  Некий благородный и юный воин, много грешивший и зла творивший, однажды пришел в страх Божий. И, найдя иерея, покаялся. И в совершение таинства покаяния принял с любовью и усердием епитимью, но не мог ее сохранить. Его духовный отец и пастырь дал ему иную заповедь. Он же не сохранил и этой возложенной епитимьи. Видя это, его духовный отец и пастырь сказал: "Так мы ничего не исправим и не убежим осуждения. Скажи, можешь ли что-нибудь легчайшее сотворить и за грехи свои неизменно сохранить?"
  Воин отвечал ему: "Есть, отче, в саду моем одна яблоня, плод которой столь горек, что никто не может вкусить его. И если ты соблаговолишь и повелишь, да будет это моим покаянием, чтобы не вкусить от него, пока жив буду". Оный находчивый иерей, зная, что там, где заповедь и обещание, там же и искушение дьявола под давлением плоти, сказал юноше: "Хорошо, сын! За все грехи твои даю тебе епитимью, чтобы никогда не съесть от дерева этого, видя плод его".
  Воин ушел в благодушии, полагая легкой эту епитимью, сиречь правило покаяния, ибо оные горькие яблоки он и в руки не брал. Но яблоня стояла на таком месте, что входишь в дом или выходишь - всегда ее видишь, стоит она пред очами. И так он входил, выходил и видел ее. И как-то, глянув на нее, он вспомнил заповедь, и так сильно захотелось ему вкусить от плода ее, что лишь великим усилием стерпел.
  Увидев плод оного дерева, который прельстил первого человека <Адама>, похотью поразил и убил, юноша был сокрушен искушением. И уже к дереву подошел, к яблоку руку простер, чтобы снять и съесть, и опустил руку. И вновь, похотью побеждаем, руку поднял. И так, поднимая и опуская руку, целый день провел в этом сопротивлении. И так скончался под оным деревом, одолев искушение, сотворив достойное покаяние. И в очищении сердца оказался достоин небесного царствия.
  О ТОМ, КАК ДЬЯВОЛ ПИСАЛ СУЕТНЫЕ СЛОВА И ПОМЫШЛЕНИЯ РАЗГОВАРИВАЮЩИХ В ЦЕРКВИ
  Некий благочестивый и добродетельный пресвитер, принося о нас Богу непорочную и приятную жертву примирения, видел при алтаре дьявола, пишущего на большом пергаменте, сиречь на большой телячьей коже. И когда исписал все, что в руке имел, начал по обычаю сапожников зубами натягивать. Оный пресвитер, святую Божью службу совершив, подошел к нему и силой Господа вопросил: "Что на таковом пергаменте пишешь?"
  Демон отвечал: "Писал здесь грехи входящих в храм: полные лжи и праздные слова, клеветы, насмешки, суетные суждения и нечистые мысли, нечестивые взгляды, пестроту и всякую тщету женского украшения и все грехи входящих в сей храм, которые днесь и во все дни совершаются. Таковые весьма оскорбляют и раздражают Бога и привлекают на себя гнев Божий и отмщение, а нас тем весьма увеселяют".
  Пресвитер, силой Божьей и именем Его отнял оный пергамент из рук демона. И воспретил всем выходить из храма Божьего. Собрав всех возле себя, начал читать. Оное писание же ни одного не пропускало, но явственно всех обличало, кто чем согрешил - помышлением или словом, кто на что смотрел и кто что ел.
  Люди, услышав это, весьма убоялись. А еще более <испугались>, когда увидели под запрещением учителя демонский взор. Все припали к тому чудному иерею, каясь каждый о своем грехе и обещая больше такого не творить. И когда каждый о своем грехе покаялся, все оное писание исчезло с пергамента и сделалось невидимым. И посрамленный демон исчез.
  О БОГАТОМ, НЕПРЕСТАННО ПЕЧАЛИВШЕМСЯ, И О БЕДНОМ, ВОЛЬНЫМ СЕРДЦЕМ В ВЕСЕЛЬЕ ПОЮЩЕМ ГОСПОДУ БОГУ
  Некий богатый и весьма достаточный человек жил в большом доме, подходившем стеной к хибаре некоего бедного работника. И богатый в своем большом доме всегда размышлял о приходе и расходе, повсечасно печалился о сохранении богатства и не мог спать. Дивился жизни бедняка, который в своей хижине, в таком убогом жилище непрестанно веселится и поет с женой и детьми. И когда лягут спать, так сладко почивают, что жена его едва может разбудить, чтобы встал и шел на работу.
  Позавидовав ему, богач стал размышлять, как бы опечалить бедного веселого работника. И, много размышляв, такое умыслил. Встал ночью, тихо пришел к хижине бедняка, отворил двери, повесил на них мешок с деньгами и ушел.
  Бедняк же рано встал на свою обычную работу. И на своих дверях нашел мешок с деньгами, понял что это, обрадовался внезапному приобретению серебра и не захотел идти на свою обычную работу. Стал много размышлять, боясь, как бы не украли <деньги>. И стал печалиться, как бы не лишиться такого обретения.
  И стал с места на место переносить оное серебро. Там и сям разрывал землю и прятал деньги, дабы его жена, а от нее и иные не узнали <о деньгах>. И нигде не мог найти места. И никак не мог успокоить мысли, куда те деньги деть. И так много мучился и перепрятывал, напоследок же пришел в свою хижину и положил <деньги> под свою убогую соломенную постель. И притворившись, будто сильно заболел, лег на оном серебре, размышляя, что делать <с деньгами>.
  И так много дней лежал он на серебре, одержимый печалью и заботой, болезненно стонал, вместо того, чтобы петь и веселиться. Богатый, увидев это, понял причину своей печали и весьма удивился этому.
  Пришел в убогий домик бедняка и спросил его жену, где ее муж. Она же сказала, что болеет. Он же сказал: "Я причина скорби твоего мужа, но постараюсь исцелить его". Вошел в хижину, подошел к тому, называя по имени, и тихо сказал: "Той ночью я тайно принес тебе мешок серебра и повесил на дверях твоей хижины. Знаю, что ты взял его. Возврати мне! Если же не возвратишь, сообщу судье, что уличил тебя, и он повелит тебя повесить".
  Услышав это, оный сирый работник убоялся смерти, зная силу слов богачей, и возвратил деньги богатому. И когда серебра лишился, вернулся к прежнему веселью, начал петь и сладко спать.
  НЕ ВСЕГДА БЕС ВИНОВЕН БЫВАЕТ
  Бес, связанный молитвой некоего пустынника, стерег его репу. И некогда пришел к старцу человек красть репу. И начал репу рвать, чтобы себе взять. И бес его окликал, дабы не рвал репу, иначе расскажет пустыннику. Вор же подумал, что чудится ему привидение. И когда хотел уйти, не смог поднять свою ношу от множества репы.
  И бес пошел к пустыннику и рассказал о том. Пустынник же пришел и укорил человека за кражу репы. Вор просил прощения и говорил: "Прости меня, отче! Прости, святой Божий! Бес научил меня так делать".
  И тотчас бес воскликнул: "О неправедный! Не трижды ли я окликал тебя: не рви репу, скажу старцу! Почто ты напрасно злословишь меня и клевещешь на невинного в твоей краже?" И тот человек сказал: "Прости меня, старче, Бога ради! От своей мысли смущен был". И тотчас, простив, отпустил его старец с репой.
  СЛОВО О НЕПОСТИЖИМОСТИ ПРЕСВЯТОЙ ТРОИЦЫ
  Когда святой Августин <Иппонский> начал писать о Пресвятой Троице, таковым славным чудом был от Бога вразумлен.
  Иппон, город славный в Африке, стоит на морском берегу. И святой Августин, утрудившись от писания многих ученых книг, вечером прохаживался по морскому берегу. С ним же шли и клирики, расспрашивая его о церковных делах. И когда он так прогуливался, увидел мальчика чудной доброты и красоты. Он сидел на берегу моря и рыл малую ямку на берегу, как это обычно делают дети. В руках у него была серебряная ложка, которой он черпал воду из моря и лил в оную малую ямку.
  И когда святой Августин увидел благочинно сидящего мальчика, приостановил свою прогулку. И, подойдя, приветствовал ребенка, поздоровался и вопросил, что делает. И мальчик благоразумно отвечал: "Хочу все это великое море вместить в эту малую лужицу".
  Услышав это от мальчика, святой муж пристойно улыбнулся и сказал: "О, любезное мое чадо! Как можешь это сделать? Море неизмеримо, ямка же маловместительна, и ложка мала". И отвечал мальчик: "Мне это более удобно, нежели тебе <сделать> то, о чем помышляешь".
  Услышав это, святой весьма удивился и вопросил: "О чем, чадо, ты говоришь?" И мальчик отвечал: "Ты обращаешь мысли, хочешь разуметь и описать, что есть превеликая и несказанная тайна Неразделимой Троицы. И пока опишешь, я в эту ямку все это великое море волью".
  Сказав это, мальчик стал невидим. Августин же ужаснулся и, поняв, кем был мальчик и что говорил, просил прощения и воздавал хвалу Отцу, Сыну и Святому Духу, в Троице Богу Единому. И оставил начинание свое.
  О НЕКОЕМ БЛАГОЧЕСТИВОМ ХРИСТИАНИНЕ И МУЧЕНИКЕ
  Некий пленный христианин служил нечестивому язычнику. И был христианин в любви и чести у язычника. Но христианин пребывал в великой печали. Удивился хозяин: как, имея столько благодарности от него, в таковой печали пребывает? И начал у него выспрашивать, отчего он с иными слугами не веселится? Он же ответил: "Потому скорблю и печалюсь, что имею в памяти смерть Господа моего и ношу в сердце моем Его страшные страдания и мук раны".
  Услышав это, хозяин весьма разгневался и сказал: "Я хочу проверить, так ли это". И повелел грудь его разрезать. И когда так сделали, увидели ужаснейшее видение: образ нашего распятого Господа на сердце, как на воске, изобразился. Увидев это страшное <видение>, хозяин уверовал во Христа и принял крещение со всем домом своим.
  КАКОЕ ЗЛО, ВЕЛИКАЯ ЗЛОБА И МЕРЗОСТЬ ПРЕД БОГОМ ГРЕХ НЕЧИСТОТЫ - ПРЕЛЮБОДЕЙСТВО
  Некий именитый воин впал в такое зло: от своей жены прелюбодействовал с иной. И как-то ночью он пошел на злое дело, а его жена, думая, что он у некоего друга, сидела у окна и смотрела.
  При свете луны увидела идущего мужа и начала кричать страшным гласом. Домашние услышали глас госпожи, вскочили, и как только увидели господина, все начали бегать от него и кричать: "Демон! Демон!" На этот крик прибежали псы. И как только увидели, завизжали и убежали со двора.
  Увидев это, <воин> понял, что свершился гнев Божий и отнялся <от него> естественный вид. Отошел от своего дома, дабы свои не убили его. И ожидал дня, желая исповедать свой грех. И когда наступил день, поспешил к церкви. На его пути паслись стада коров из той деревни, где была церковь. И когда он приблизился, <коровы> страшным ревом заревели и в разные стороны разбежались, также и пастухи. Так его Бог обезобразил и отнял человеческий вид! Так что испугается всякий от земных, всякий от воздушных и даже сам демон, когда такое страшное привидение покажется.
  Когда же он приблизился к церкви, стоявшей на поле за деревней, то священник, стоявший у дверей и читавший молитвы, как его увидел, знаменовался крестом, едва вскочил в церковь, дверь запер и весь трепетал от страха. Оный воT подбежал к церковным дверям, пал ниц, плакал и взывал к священнику: "Умилосердись надо мной, бедным и скверным грешником! Помилуй меня, лишился скверными делами естественного вида! Прими меня, погибающего, на покаяние. Я не приведение, как кажется, а воин!" И имя свое назвал.
  Священник же не смел выйти, но повелел ему творить покаяние на пороге церкви. Оный же <воин> со многим сокрушением, проливая реки слез, исповедался и принял епитимью. И тотчас скверное обличие от него отнялось, и естественный вид возвратился.
  О НЕИЗРЕЧЕННОМ МИЛОСЕРДИИ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ К НЕКОЙ ЦЕРКОВНИЦЕ И О ПОКАЯНИИ ЕЕ
  В некоем девическом монастыре была Беатрика, девица святого жития и крепкая хранительница своего обета, премного верная Пресвятой Богородице. Была она церковницей (блюстительницей церкви) и в своей службе усердна. Была же столь прекрасна, что многие дивились красоте ее лица. Наущением же врага некий клирик восхотел ее чистоты. Видев же ее помысел удаленным от всякого злого дела, призвал сатану в помощь и злохитростной снастью уловил ее сердце и распалил к похоти так, что невозможно было снести того огня.
  Много <Беатрика> бедствовала, премного постилась, но нисколько не преуспела. Потому, приступив к алтарю, к образу Божьей Матери, с горькими слезами сокрушенного сердца сказала: "О, Благословенная и Честнейшая всех небесных сил Дева! Ведаешь, что, сколь могла, усердно послужила Тебе. И знаю, то было угодно Тебе, Помощнице моей. Ныне же ключи храма Твоего и порученную мне службу Тебе предлагаю, ибо не могу сдержать злые искушения телесные и борения врага. И потому ухожу из обители Твоей".
  И, положив пред образом ключи храма, тайно ушла из монастыря к клирику. И он, окаянный, растлив ее, оставил. Она же стыдилась возвратиться и стала блудницей, дабы приобретать себе пищу. И в таковом зле и в скверном болоте пребыла пятнадцать лет.
  И в некое время помянула свое иночество, чистое и честное монастырское житие, более же свою прилежную веру к Пресвятой Богородице. Ибо, не имея, чем питаться, никогда не забывала имени Пресвятой Богородицы. Пошла в обитель в мирской одежде, в которой ходила. Придя, начала вопрошать привратницу, не знает ли она некогда бывшую здесь церковницу именем Беатрику. И привратница отвечала: "Весьма усердна она в исправлении своих обязанностей и первой приходит к совершению службы. Нет святее ее среди нас! И без порока от детства в сей обители Господу служит".
  Беатрика не поняла, что ей привратница сказала, и пошла от монастыря. И лишь немного отошла, тогда Царица Небесная, всех Спасение, Прибежище и Утешение, явилась ей и сказала: "Где ты доселе была? И куда отходишь от обители, верная и любезная раба Моя? Я за тебя службу твою пятнадцать лет усердно совершала в твоей ипостаси и в одежде вашего звания распоряжалась твоими обязанностями. И благодать Моя от тебя не отступила. Не бойся, любезная, возвратись, покайся, и Я помогу тебе. Если же стыдишься, то знай, что никто из людей не знает о падении твоем".
  Услышав это, бывшая церковница припала к ногам Божьей Матери, реки слез изливая, милости и оставления грехов прося. Много же лежала, слезы горькие проливая, а поднялась с земли и не увидела Богородицы. И, надеясь на Ее милосердие, вошла в обитель и приступила к своим обязанностям. И все ее приняли, будто всегда была тут. И никто ничего не узнал о ней. Только пред Господом сокрушенно покаялась и возвестила все жестокое житие своему духовному отцу.
  Преподобно пожила, Богородицу, свою Помощницу, на всяк час благодаря. И скончалась в благодати Ее. А бывшее с ней по смерти от духовника известил ось.
  СВЯЩЕННИКУ БЛАГОПОЛУЧНЫЕ ЩЕДРОТЫ БОГОРОДИЦЫ
  Некий священник имел к Пресвятой Богородице великую надежду и веру. И молил непрестанными, прилежными и слезными прошениями, да явится ему во славе, в светлости и сиянии доброты, которую Соломон в песнях воспевает: "Вся добра, ближняя моя, и порока несть в тебе" (Песнь песней 4,7).
  Мать милосердия не отреклась его прошения, послала к нему ангела, да возвестит, что хочет показаться ему, как он желает. Только теми очами, которыми кто увидит таковую славу, уже невозможно видеть суетность сего мира. Иерей же сказал: "Хоть и погублю зрение, лишь бы получить желаемое!"
  Но когда отошел ангел, начал размышлять, что с ним будет, когда зрение погубит, - станет попрошайкой и нищим. И пришел к такой мысли: "Так сделаю: когда Царица Небесная придет и явится, тогда одно око зажмурю, другим же буду смотреть. И будет одно в целости!"
  Когда же пришло время явления Прекрасной Зари, явилась в непостижимой славе и красоте. Иерей же от желания лучше рассмотреть открыл и зажмуренное око. И тотчас зрение того ока погибло, а то, которым смотрел, в целости осталось. И явление кончилось.
  Начал иерей плакаться, что не насытился созерцанием славных, солнцеподобных красот Богородицы. Говорил: "О, я, окаянный, если бы и всеми очами стал слеп, какую славу Царицы небес и земли мог бы рассмотреть!" И начал неотступно молить Милосердую Мать со всей силой и усердием, говоря: "Хоть приму слепоту и другим оком, только помилуй меня, Благая, снова яви мне светлость сияния благодатных красот Твоих!"
  Скоропослушная и Щедрая Мать явилась, как и прежде. И зрячее око сохранила, и изгубленное просветила.
  О НЕКОЕМ ОБИДЧИКЕ И МУЧИТЕЛЕ, КОТОРЫЙ УБОГИХ, ПОДВЛАСТНЫХ И ПОДРУЧНЫХ ОЗЛОБЛЯЛ
  Некий человек великого звания, имея во власти множество подручных, озлоблял их и люто утеснял. Сам же непрестанно веселился во всех удовольствиях сего прелестного мира.
  Когда же он на ложе почивал, слуга его, лежавший при дверях, взят был в видение, восхищен пред престол Божий и увидел своего господина, стоящего связанным и осуждаемым от многих, кому здесь зло творил. И за это принял осуждение - схватило его множество бесов и повело во власть сатаны. Тот же, как увидел человека, сказал: "Приведите его ко мне, да поцелую его, как верного моего слугу!" И привели. И сказал <сатана>: "Не имей покоя вовеки!" И еще сказал: "Возьмите его и отведите в баню княжескую!"
  И схватили его, поливая на него огнь, горящую серу и жупел. И положен был в адском месте, о котором говорит пророк Исайя: "Под тобою постелет гной и покров твой червь" (Исайя 14,11). И сказал Люцифер: "Дайте ему пить от чаши гнева Божьего!" И дали ему пить жупельный огнь. И пил его, и вопил, что не хочет. И снова сказал Люцифер: "Привык он к играм и всяким утехам - утешьте его!" И принесли трубы огненные и так в уши его дунули, что из очей, уст, ноздрей и ушей вспыхнул великий пламень.
  Потом снова сказал сатана: "Приведите его ко мне, пусть споет предо мной!" И привели его и сказали ему: "Спой, что умеешь!" И тот <человек> ответил: "Что спою? Только это: будь проклят день, в который я родился!" И сказал Люцифер: "Еще спой!" И тот запел: "Будьте прокляты отец и мать, родившие меня!" И сказал сатана: "Еще лучшее спой!"
  Тогда тот окаянный сказал: "Что лучшее спою? Только это: будь проклят Тот, кто попустил мне родиться!" И сказал дьявол: "Такую песнь я и ждал от тебя. Возьмите его и уведите в то место, что он сам себе уготовил". Тотчас схватили его и ввергли в адскую бездну, и при ввержении его был таковой гром, будто бы рухнул весь свет и все, что на нем.
  От этого слуга проснулся в страхе и трепете, побежал к господину своему и, отбросив одеяло, нашел его бездыханным.
  И поведал всем людям то, что видел и слышал. Сам же оставил все, ушел и постригся. И до кончины верно послужил Истинному Богу, дабы не попасть в оные муки, в которых видел своего временного господина.
  О ТОМ, КАК ВОЗДАВАТЬ ЧЕСТЬ РОДИТЕЛЯМ И НЕ ПРЕЗИРАТЬ ИХ (ВЕСЬМА СТРАШНО)
  Жил в Германии некий богатый человек, имевший единственного сына, о котором радовался и во всем волю ему давал, весьма любя его. В том же городе некий благородный муж начал ему говорить: "Я имею прекрасную дочь, ей же, если благоволишь, твой род возвысится. Отдаю ее в жены твоему сыну, но с тем, чтобы ты ныне отдал сыну все, что имеешь. Сын же твой и дочь моя будут тебя и мать держать во всяком упокоении, чести и изобилии. Чего потребуешь, все по воле твоей будет!" Услышав это, тот человек был в недоумении, но любя сына своего, согласился с тем оным человеком и дал писание, что все сыну отдает. И так заключили брак.
  Сын же с женой в первый год почитали его и выполняли его повеления, а все имение и богатство отчее присвоили себе. И в таковой чести отец и мать были даже до года. На второй год начали их меньше почитать, на третий же год начали их бесстыдно отрицаться, невежливо и гневливо разговаривая с ними.
  В четвертый же год наущением жены сын отселил отца и мать в особый домик, устроенный у врат его дома, потребное же весьма скудно подавал им. И великий голод, тесноту и недостаток претерпевал престарелый отец со сгорбившейся матерью. И никогда они не смели войти в дом сына, но с другими передавали просьбы о своих нуждах.
  И в некий день случилось матери сидеть напротив сыновнего дома. Увидела она, что в доме жарят гуся, и сказала своему мужу: "Я днесь насыщусь скудной пищей, какая есть в нашем домишке. А ты бы пошел к сыну и насытился, как в давние времена мы едали. Видела я у сына жарящегося гуся, уже готового к трапезе".
  Услышав это, престарелый отец, опираясь на костыль, поплелся в дом сына. Когда сын отца увидел, взял гуся и повелел от отца спрятать. Сам же вышел навстречу отцу и спросил: "Зачем пришел?" Отец же, увидев, что произошло, ничего не сказал и в свой домик возвратился, оплакивая свою несчастную старость. Сын же увидел, что отец ушел, и повелел гуся на огонь поставить.
  Хотел слуга взять гуся, но увидел на нем жабу, с самого гуся величиной, обхватившую всего гуся, и закричал. Услышал сын громкий вопль, прибежал и ужаснулся. И хотел чем-нибудь жабу сбросить с гуся, но жаба прыгнула на лицо оного окаянного сына и обхватила все лицо, очи и голову. И так впилась, что никакими лекарскими способами не могли ее снять.
  И так на многие годы наказал Бог сына за злобу к отцу. Никак та жаба на лице сына не изменялась, но всегда жива была, и такова, какова сперва была. Ибо это было от Правосудного Бога чудо и наказание в пример непокорным. Так тот человек, много лет терпя и мучением весьма наказан, направил ум к покаянию.
  И пришел к своему епископу, с великой жалостью и сокрушением сердца исповедуя свой грех. Дал ему епископ в исправление покаянную епитимью: повсюду ходить с открытым лицом и всем грех и вину объявлять, за что такое было ему. Да примут люди от страшного видения и повести пример, да научатся дети родителей не презирать, да познают, каково не воздавать за добро родителям и как мучит Бог согрешающих и не кающихся. По долгом же покаянии тот человек принял здоровье от неких святых Божьих. Скверная жабья липучка отнялась от него.
  КАК В СЛУЖБЕ СВЯТОЙ ЛИТУРГИИ ДЕМОН ОБЛИЧИЛ СВЯЩЕННИКА, РАЗДВОЕННОГО МЫСЛЬЮ
  Некий священник, имея большее попечение о своем теле, а не о душе, всегда водил дружбу с богатыми мирянами. И как-то позвал многах мужчин и женщин к себе на обед, купил много рыбы и повелел <слугам> готовить. Сам же в церковь пошел с раздвоенной мыслью и с сердцем, разделенным и сухим.
  Когда же начал с великой скороговоркой и спешкой литургию, думал немедля закончить ее, желая заняться устройством вкусного обеда. И когда пришло освящение Святых Таин, где следовало бы иметь великий страх и сокрушение сердца, начал он размышлять, говоря себе: "Купил много рыбы и дорогой ценой. Знаю, что без меня не приготовят как надо - иную пережарят, иную переварят, иную пересолят, а иную недосолят".
  И когда он так тревожился и спешил, показался ему демон в гнусной поварской закопченной одежде. Принес с собой и всю рыбу, что была на огне и что солилась. И подошел со всем этим к алтарю и сказал попу: "О, повар и товарищ мой, а не иерей! Погляди и попробуй, какова рыба! И что тебе будет неугодно, то я доделаю. Есть здесь и соль, можешь посолить и приготовить по своему вкусу. Укроти мысль и стань добре!"
  И так поиздевавшись и посмеявшись, демон исчез, а всю принесенную и приготовленную рыбу разметал в скверные места, и так все пропало.
  О, беспокойное и мятежное человеческое сердце, как в таковой страшный час разделяешься? Узри, как твоей суете демоны смеются!
  СЛЕДЫ СОДОМИТА ЗЕЛЕНУЮ ТРАВУ КАК ОГНЕМ ОПАЛИЛИ
  Рассказчик поведал.
  Видел человека, виновного в этом гнуснейшем грехе, о нем же свидетельствовал некий добродетельный иерей, который и рассказал <это> мне. Когда тог человек шел чрез некий луг, на котором росла высокая и зеленая трава, священник шел за ним. И видел, где тот ступит, там трава сжигается как огнем, до корня, а на земле след огня остается. Увидев это, священник стал его увещевать и обращать к покаянию. Он же нисколько не умилился и не обратился. Потом вскоре услышали, что <грешник> умер страшной и лютой смертью. Извещено было оному молившемуся священнику, что осужден мучиться вовеки.
  ЧТО СДЕЛАЛИ БЕСЫ ДЕВКЕ, ПРИВЫКШЕЙ ТАНЦЕВАТЬ И ПЕТЬ
  Некая девица в воскресные дни, когда слово Божье проповедуется, привыкла пребывать в играх, в веселье, в танцах и в песнях. И некогда в воскресенье с утра до вечера проводила день в веселье и танцах. Глубоким вечером возвратилась домой, присела, желая передохнуть, и задремала. Только смежила очи, приснилось ей, будто бесы схватили ее и унесли в геенну огненную. И там так ее опалили, что ни одного волоса на теле ее не осталось. И все тело ее покрылось огромными страшными ожогами, испуская нестерпимый смрад. После опаления один демон сунул ей в рот горящую головню и сказал: "Это <тебе> за песни и танцы соблазнительные". Одежда же ее не имела следов опаления.
  Пробудившись, <девица> страшным воплем от боли кричала. Что с ней случилось, поведала всем - матери и иным пришедшим.
  Был призван к ней священник. И на исповеди не обрелось у нее ни одного смертного греха, только то, что она танцевала и песни пела.
  О ТОМ, КАК ПРЕЧИСТОЕ ТЕЛО ГОСПОДНЕ ПОЧТИЛИ НЕРАЗУМНЫЕ ТВАРИ - ПЧЕЛЫ
  Некий благонравный человек, живший под городом, имел у себя премного ульев с пчелами, любил их, часто посещал и присматривал. И некогда, придя к ним с утра, слышит их необычное и дивное гудение. И начал с весельем и умилением слушать. Так <пчелы> пели весь тот день. И многие дни семикратно в день весьма сладкогласно пели, и ни одна из них в то время на поле не вылетала.
  И однажды ночью человек проснулся и поглядел в сторону пасеки, где пчелы. Увидел над ульями яркую и дивную светлость, также услышал их пение, ужаснулся этому, недоумевая, что происходит, и возвестил о том отцу своему духовному. И пошел с ним к епископу и возвестил все подробно. Епископ же понял, что происходит некое чудо, повелел созвать всех тамошних жителей, желая при них поглядеть, что в том улье. Сам пошел на пасеку в облачении своего сана. И пришел со славословием, повелел открыть улей, над которым был больший свет и множество пчел окрест его.
  И когда открыли, обрели в самом верху улья подобие святой чаши, неизреченно и премудро сотворенное из белого и чистого воска. И в том премудром творении лежала в виде хлеба часть Пречистого Тела нашего Господа и Спасителя. Окрест же нее лики пчел в подобие ангельских чинов обходят со страхом, летают и умильно поют.
  Епископ же со всеми людьми заплакал великим плачем, сокрушая свое сердце, удивляясь и премного славословя. И водрузил епископ на голову Пречистое Тело в оном чудном здании из воска, отнес со страхом и трепетом, проливая слезы, в святую церковь и поставил на святом престоле. На оном же месте создали славный дом в честь нашего Господа для принятия странников и больных.
  Когда же сие великое чудо везде прославилось, некие два вора рассказали о себе, что украли из церкви серебряный ковчег, в нем же хранился Агнец Божий. И ковчег себе взяли, а Тело Спасителя к пчелам кинули.
  КАК ХОРОШО БОЛЕЗНИ БЛАГОДАРНО ТЕРПЕТЬ
  У освященного Феодора, ученика святого Пахомия, сильно болела голова. И некогда просил отца Пахомия, пусть молит Бога, дабы облегчилась болезнь его. Сказал ему великий Пахомий: "Думаешь, сын, что скорби и иные беды, находящие на людей, бывают не по воле Божьей? Знай, что неложно сказано <в Библии>: кого любит Господь, того наказывает (Притчи 3,12). Благодари, сын, Бога! Благодари и поклоняйся своему Владыке, ибо если хочет, то вылечит. А если хочет, то продолжит <болезнь>, дабы. ты стал известен своим терпением. Благодари, ибо хороши воздержание и молитвы, но любящий и благодарящий получит большую мзду".
  ОДИН ИНОК ХОТЕЛ ИЗ МОНАСТЫРЯ УЙТИ, НО АДСКИЙ ПЕС УСТРАШИЛ ЕГО ЛАЕМ И ПРИВЕЛ В ЧУВСТВО
  В день святого апостола Андрея один брат внезапно начал громко кричать и трястись. И стало ясно, что терпит некие муки. Когда же братья сбежались, увидели его лежащим на земле, необычным образом глядящим очами, трясущимся и необычно кричащим. По велению святого Григория[207] братья взяли его, положили пред алтарем святого Андрея и молились о нем.
  Этот брат вскоре исцелился, исповедался и рассказал, что ему явился некий старец и напустил на него черного пса, говоря: "Почему хочешь уйти из сего монастыря?" И <инок> сказал: "Когда я не смог уберечься от укосов пса, пришли некие монахи и просили за меня оного старца, дабы повелел оному псу отойти от меня".
  И так исцелился тот брат. Потом много рассказывал, что это приключилось с ним в тот день, когда хотел уйти из монастыря.
  Опубликовано: журнал "Истина и жизнь", 2005, ? 3и2007,? 1-2.
  Семен Денисов
  ИСТОРИЯ ОБ ОТЦАХ И СТРАДАЛЬЦАХ СОЛОВЕЦКИХ (фрагмент)
  Некий монах, именем Феоктист, выйдя ночью из обители чрез стену, пришел к ратникам. И, оставив обеты свои и отеческую обитель, оставляет и древнее церковное благочестие, лобызает Никоново новое предание. И не только себе и одной душе своей неполезное и злое ходатайствует, но и Иудиной злобе подражает, о предательстве обители помышляя. И чем Эней и Антенор[208] для троян, тем лукавый Феоктист стал своей обители, хотя и другим образом.
  Был в обители пролаз из сушильной палаты сквозь крепостную стену, которым прежде воду в оную палату носили. И вначале, когда затворялись в обители, заделали тот проход кирпичами, но не очень крепко. Знавший ту дверь, оный предатель Феоктист, придя к воеводе Мещеринову, просит воинов, чтобы осмотреть тот проход, и обещает в удобное время сдать без труда обитель.
  Воевода же дал ему пятьдесят воинов на совершение дела. И монах с ними многое время ходил к оному пролазу. Каждую ночь ходили к оному месту и не могли улучить подходящего времени из-за тишины и прозрачности ночей.
  Когда же пришел день вселенской субботы всемирного поминания православных христиан, восхотел Господь чрез тяготы страдания Своих рабов принять в вечное успокоение. В вечер пятницы поднялась великая буря, и великий мороз со снегом спустились на обитель.
  В ту ночь к одному из сотников, Логину именем, которому от начальства киновии[209] была поручена охрана крепости и проверка стоящих на караулах, когда спал он в своей келье, пришел некто и разбудил, говоря: "Логин, встань, что спишь? Воинство ратников под стеной, в крепости будут скоро!" Вскочил он, никого не увидел, и, перекрестившись, вновь лег и уснул.
  Во второй раз пришел некто, говоря: "Логин, встань, что беззаботно спишь? Вот воинство ратников в крепость входит!" Вскочив же и перекрестившись, стал он размышлять, что это будет, что виденное означает? Приснившееся - не некий ли соблазн? Ибо он знал, что стражи усердно несут службу. Лег и вновь уснул.
  В третий раз приступил явившийся, разбудил его и бранил, творя: "Логин, встань! Воинсгво ратников уже в крепость вошло!" Вскочив же в страхе, быстро пошел к стражам И увидал их бодро стерегущими и не слышавшими никакого нападения от ратников.
  Пошел к отцам киновии, разбудил их и поведал о трехкратном явлении. Услышав об этом, они испугались и разбудили всю братию, чтобы принести Богу молебное пение, ибо была полночь. И собравшись в церковь, Господу Богу, Богородице Владычице и преподобным чудотворцам молебны с теплыми слезами сотворили. Потом отпели по чину полуиощницу и утреню. И поскольку была еще тьма великая и утро глубокое, разошлись по кельям.
  В последний же час ночи, когда уже занималась заря, и стражи с караулов ушли в келью на покой, другие же на смену начали готовиться в дневной дозор, тогда прежде упомянутый предатель с воинами, улучив время, выбили ломами железными из окна кирпичи. Один за другим влезли в ту палату, пока вся ими не наполнилась. И, пойдя, разломали замки. И, открыв врата крепости, впустили в обитель воинство ратников.
  А стражи, услышав шум и говор на стене, вскочили и увидели воинство, рассыпавшееся по стенам и во вратах крепости, и ужаснулись, ибо не могли и не знали, что делать.
  Мужественнейшие же из них - Стефан, Антоний и еще тридцать - вышли ко вратам навстречу, как мужи, мужественно испили смертную чашу за отеческие законы: были посечены воинами во Святых вратах. Отцы же киновии и прочие слуги и трудники, услышав, а более неожиданно увидев плачевное дело, разбежались, в своих кельях затворились.
  Как воевода услышал <о том>, долго не смел войти в обитель, но посылал начальников воинов умолять и увещевать иноков, дабы они, ничего не боясь, вышли из келий. Обещался никакого зла им не делать и клятвой крепкой подтверждал свое обещание. Отцы же поверили лису тому и, собравшись, вышли навстречу с честными крестами и святыми иконами.
  Он же, забыв обещание, преступил и клятву: повелел воинам иконы и кресты отнять, а всех иноков и бельцов под караул по кельям развести. Сам, возвратившись в стан свой, приказал привести к себе первым сотника Самуила, мужа доброго и крепкого.
  Когда же его привели, сказал ему: "Почто ты противился самодержцу и воинство посланное отбивал от ограды?" Тот мужественно отвечал: "Не самодержцу я противился, но за отеческое благочестие и за святую обитель ратовал, не пускал в ограду хотящих разорить поты преподобных отцов".
  Мещеринов, разъярившись на то, повелел воинам крепко бить кулаками мужественного Самуила. И до тех пор били его, пока он от тех биений не предал честную душу свою в руки Богу. Умершего же воевода приказал унести и в ров бросить.
  И после этого повелел призвать архимандрита Никанора, который от старости и от многолетних молитвенных трудов не мог ходить ногами. Но посланные, взяв его, привезли на маленьких саночках. Воевода поставил его пред собой, говоря с гневом: "Скажи мне, Никанор, чего ради противился государю? Чего ради воинство в обитель не пустили, а хотящих войти оружием отбивали?"
  На это священный старец отвечал: "Самодержавному государю не сопротивлялись и никогда не помышляли сопротивляться, ибо научились от отцов царям воздавать честь более всех. Научились от апостола Бога бояться и царя почитать (1 Пет. 2, 17). Научились от Самого Христа воздавать кесарю кесарево, а Богу Божье (Мф. 22,21). Но нововведенные уставы и новшества патриарха Никона не позволяют живущим посреди вселенной соблюдать Божьи неизменные законы, апостольские и отеческие предания. Того ради мы удалились от мира, убежали от вселенной и поселились на этом морском острове в обители преподобных чудотворцев, желая по их стопам в преподобном селении руководиться их преподобными чинами, уставами и обычаями. Вас, пришедших в обитель растлить древние церковные уставы, обругать священные труды отцов, разрушить богоспасительные обычаи, правильно не пустили".
  Такое и тому подобное говорил блаженный, на каждый вопрос отвечая свободным языком. Более разгневал воеводу, который укорял отца бесчестной бранью и непотребными словами. На что отец мужественно сказал. "Что величаешься, что высишься? Не боюсь тебя, ибо и самодержца душу в руке своей имею".
  Это более разъярило мучителя и, вскочив с сидения, своей тростью бил он блаженного по голове, плечам и спине. Не постыдился ни иноческого образа, ни святолепных седин, ни великого сана священства. И так жестоко бил, что и зубы выбил изо рта священного блаженного <старца>.
  Потом повелел воинам, веревкой уцепив за ноги, со всякой руганью и смехом (о, бесстыдная наглость!) в одной свитке бесчестно тащить многочестного <Никанора> за монастырскую ограду (на расстояние в пол поприща!) и, кинув в ров глубокий, стеречь, пока не умрет.
  Когда спешно исполнялось повеление, терпел страстотерпец во время волочения хохот и смех волочивших его, удары и ушибы головой о камни и землю. И в глубочайшем рве, на лютом и нестерпимом морозе, в одной сорочке всю ночь с ранами и морозом боролся. И пред озарением дневного света ушел от тьмы настоящей жизни в немеркнущий присносущий свет, и от глубокого рва - в превысочайшее небесное царство.
  Потом повелел <воевода> привести соборного старца именем Макария. На приведенного же зверски глянув, сказал: "О старче злой, откуда такой дерзости научился, чтобы царям не повиноваться, чтобы по воинству посланному стрелять, чтобы приступающих к стенам ограды оружием отгонять?"
  На это отец ответствовал свободным языком: "Стояли против вас, ратников, немилостиво наступающих на святую обитель и бесстыдно стреляющих по святым церквам, ибо вы пришли насилием оружия разорить отеческие законы и разогнать Христово стадо. Того ради не повелели пускать вас в обитель и приступающих с боем прочь отбивали".
  Мучитель вскочил, пораженный этим ответом, как стрелой. И немилостиво бил блаженного руками своими и жезлом по голове и щекам, пока не изнемог. Наконец повелел ноги веревкой связать и с руганью немилостиво волочить на берег моря и положить на смерзшийся лед, дабы мучим тройной болью (от воздуха, льда и воды) болезненно отошел от жизни. Терзаем таковым лютейшим мучением, такой нестерпимой стужей и морозом, страдалец перешел от стужи временного жития к блаженной весне бессмертного царствия.
  Потом воевода допросил Хрисанфа, искусного резчика по дереву, и Феодора, мудрого живописца, с учеником Андреем - мужей сколь знаменитых в обители, столь и усердно ревностных о благочестии. Увидев, что они тверды и непоколебимы в отеческих законах, повелел лютейшей смертью казнить: руки и ноги им отсечь, потом и головы отрезать. С блаженным рвением претерпели это блаженные. С благодатной сладостью приняли отсечение голов.
  Когда они горчайшей смертью ко всесладостному блаженству отошли, повелел <воевода> из-под караула привести прочих иноков и бельцов числом до шестидесяти. И, различно допросив, нашел их твердыми и неизменными в древнем церковном благочестии. Страшной яростью вскипев, уготовил им различные смерти и казни, велел повесить кого за шею, кого за ноги, кого же (большинство), разрезав межреберье острым железом и продевши на крюки, повесить, каждого на своем крюке.
  Блаженные же страдальцы с радостью шеи в веревки всовывали, с радостью ноги к небесным путям уготовляли, с радостью ребра на разрезание давали и просили палачей шире разрезать их. Терпя бесчеловечные пытки таковым неслыханным мужеством, таковым несказанным усердием, взлетели на бессмертное упокоение к небесам.
  Бессердечный мучитель повелел иных отцов, обмотав за нога веревкой, привязать к конским хвостам и немилостиво по острову волочить, пока дух не испустят. Они же, так люто и мучительно волочимы, не являли никакого малодушия, никакой младенческой слабости, но, творя молитву, имели во устах Христа, Сына Божьего. Так честные свои и святые души от страдальческого подвига отпустили на вечный покой.
  Воевода, допросив прочих жителей киновии, иноков и бельцов, слуг и трудников, нашел всех крепкодушными и единомысленными, всех стоящими в древнем церковном благочестии, готовыми умереть за отеческие законы. Предав многим истязаниям и ранам, различным мучениям и страданиям, лишил их нынешнего жития горчайшими и болезненными смертями. Столькими страданиями и таковыми болезненными кончинами отошли к безболезненным обителям.
  И все жители киновии были сжаты серпами мучения, как пшеница в день жатвы. Но не утомился бессердечный воевода от стольких кровопролитий! Не умягчилось мучительское сердце, неправедно мучив стольких многих неповинных, стольких священных и непорочных, стольких иноков преподобных! Но и на оставшихся зверски рыкает.
  А поскольку воевода не нашел здоровых, то повелел болящих (о, жестокость нрава!) выводить и допрашивать. Но, обретя их в отеческих законах тверже здоровых и крепче сильных, распалился мучить их.
  И хотя они от многолетних трудов и подвигов не могли встать с постелей, неподобный новейшее мучение им придумал: повелел связывать их по двое спинами, обматывать ноги веревкой, так немилостиво волочить в одних сорочках на берег морской и оставлять на льду во время лютого мороза.
  Прорубили иордань, но не насквозь, а по подобию богоявленского водоосвящения. И, наполнив ее связанными больничными отцами, пропустили воду. И так в престуденой оной воде, на трескучем льду, давимые лютейшим морозом, эти блаженные трудники, замерзая и леденея, примерзая ко льду тающей своей плотью, благодарно терпели, принимая конец жития.
  Число их было до ста пятидесяти. Никакого малодушия, никакой младенческой слабости они не показали. Но как отцы отечески, как старцы старчески и великодушно немощными удами приняли со сладостью лютые муки и позорные казни, взошли к вечным селениям.
  Всех же пострадавших в киновии, окончивших течение жития различными казнями, иноков и бельцов всякого чина (кроме немногих оставшихся или предавших) было более трехсот и ближе к четыремстам или доходило до пятисот, как некие говорят. Все они единодушно и мужественно поспешили на смерть за древнее благочестие.
  Многие из них дерзновенно кричали воеводе: "О человек, если сладостно тебе видеть нашу смерть, что медлишь? Отпусти нас от странствия нынешнего жития к будущему, никогда не ветшающему и не изменяющемуся дому. Ведь и государь царь немедленно за нами будет и ты сам, мучитель, готовься на суд Божий с нами, чтобы пожать свои кровавые посевы". Эти слова преподобных отцов вскоре делом обернулись...
  И жилища киновии опустели, кельи запустели. Больница была пуста от лежащих, святые церкви были пусты от молящихся, весь монастырь пуст от своих жителей оказался. Но наполнились окрестности обители на острове, наполнились луды[210] и морские берега тел мертвых, висящих и на земле лежащих. Земля острова и камни обагрились неповинной кровью преподобных.
  Мещеринов, одержимый ненасытной жаждой обогащения, улучив время, начал грабить монастырское и церковное имущество, которое в старину пожертвовали благочестивые цари и князья, и прочие из благородных. Даже дерзнул и на святые иконы!
  Тогда один из оставшихся отцов, инок Епифаний, муж благого и постоянного жития, имевший казначейскую службу, бранил его за дерзость. Но сей <воевода> не только не перестал, но и просил ключи, чтоб в казну ходить. И, не получив добровольно, отнял силой. Не имея же на Епифания иной вины, допросил его о благочестии и о недопущении царева воинства в обитель.
  Тот же смелым гласом так отвечал о благочестивых законах и церковных преданиях, как и прежде пострадавшие отцы. Разъярился мучитель, повелел его сильно бить и избитого, за ноги связав, бросить вне обители в ров или на берег морской и стеречь, пока не умрет. Так блаженный, хотя и после отцов пошел, но тем же путем благочестия и страдания достиг их и, радуясь с ними, наслаждается небесным блаженством.
  Но сколько слышали и узнали о разорении киновии и о страдании блаженных отцов, столько прежде и написали. Далее нужно вкратце поведать слово и об исполнении пророчества преподобных отцов (как о смерти государя царя, так и о смерти воеводы Мещеринова), как это рассказано достоверными устами и писаниями.
  Когда воевода приступил на взятие к стенам монастыря, когда лукавый предатель выбирал удобное время, чтобы ввести воинство внутрь киновии, тогда на Москве государя царя охватила телесная болезнь, томился семидневным изнеможением. И поскольку болезнь крепко усилилась, поскольку пришло чаяние смерти, то умилосердился <царь> о киновии. Посылает к патриарху, просит благословения оставить киновию жить по отеческому закону. Говорят, что и соловецкие чудотворцы являлись самодержцу и молили оставить их обитель.
  Всероссийский же патриарх Иоаким
  Был непреклонен к прошениям сим.
  Не столько пекся о царском здравии,
  Сколько о Соловецкой киновии взятии,
  Не так о немощи монарха скорбел,
  Как услышать о разорении киновии хотел.
  Уговаривал оного <царя> о милости не тужить,
  Желая поты чудотворцев упразднить.
  Прошло несколько дней, и так как муки царя участились, вновь посылает к патриарху. Вновь, призвав, молит и увещевает простить соловецких отцов, чтобы оставить их безбоязненно жить в преданиях чудотворцев.
  Патриарх ожесточился как камень,
  Несмотря на царевой болезни пламень.
  Уверил царя милость к отцам отложить,
  Желая кровью святое место залить.
  Как царь патриарху покорился,
  Так лютейший недуг умножился,
  И такие сильные боли он стал претерпевать,
  Что едва-едва мог и дышать.
  Увидел тогда государь, что его пастырь
  Не дает целительный пластырь,
  Но его здоровью делает препону,
  От которой простирается путь к смертному гробу.
  Охватила самодержца такая сильная болезнь, дающая знамение смерти, что он отослал от себя врачей-докторов и все врачебные хитрости. И скорее посылает гонца к Соловецкой обители, прекращая гнев негодования, оставляя отцов жить в древнем церковном предании, прося у них молитвы и благословения. Не спросил ни патриарха, ни иных из духовенства, но своей властью, своим произволением захотел излить милость к обиженным страдальцам.
  Когда же царь явил милость к соловецким отцам, когда послал скорохода, приказывая воинству отступить от обители преподобных, тогда воевода, стоящий под киновией, взял киновию чрез подсказку предателя. И всех жителей как иноческого, так и мирского чина острейшими серпами мучения сжал, как колосья, и окропил святое место телами и неповинной кровью убиенных.
  И когда воевода учинил столькие и таковые кровопролития, разорив обитель чудотворцев, когда совершил оную кровавую жертву неугодную Богу, тогда государь царь оставляет венец своего царствия, оставляет и власть над миром и смертью от сего жития (о, слез!) умирает.
  Воевода Мещеринов, ничего не ведая о смерти самодержца, посылает гонца в Москву, радостно возвещая о взятии обители. И оба гонца встретились в Вологде. Один радостно нес прощение обители, другой печально поведал о ее разорении. И <оба> возвратились к царствующему городу.
  Когда въехали в город, увидели странное зрелище: царский синклит и прочие благородные, облаченные в черные одежды, безгласно свидетельствуют о плачевном происшествии, возвещают всем смерть самодержца, понуждают всех рыдать о своем государе.
  По смерти самодержца сын его Феодор получил скипетр державы Российской как наследие отца и деда. Услышал он от неких, что Мещеринов в Соловецкой киновии грабит имущество церковное и казенное, и повелел указом его в Москву бесчестно взять. И так оный мучитель немилостивый, зверонравный разоритель святой киновии и лютейший кровопийца был с поруганием и в железе свезен к царскому городу. В скором времени от земного суда был взят к небесному и неподкупному суду пожинать горчайшие плоды мучительских и кровопролитных посевов.
  Что же тот прелукавый предатель <Феоктист>? Второй образом и делом Иуда, величайший виновник столь премногого кровопролития по сказанному: "Предавший Меня тебе больший грех имеет" (Ин. 19,11). Разве без наказания, разве без отмщения эту жизнь окончил? Ничуть! Но как многую злобу сотворил, так и многое томление получает и исчезает из жизни.
  Ибо по взятии монастыря посылается в приказ в Вологду и попущением Божьим, повредившись умом, впадает в нечистые страсти, в скверны блудной похоти. Потом впал в неизлечимые болезни, в болезни струпной проказы. Все тело окаянного от головы до ног кипело лютым гноем. Таким тяжким мучением, столькими нестерпимо болящими струпьями многое время зло томим, зло отдал злейшую свою душу, немилостиво взят был от временного мучения к бесконечному.
  Опубликовано: журнал "Истина и жизнь", 2003, ? 4.
  Семен Денисов ВИНОГРАД РОССИЙСКИЙ (фрагменты)
  Гряди же на царственную тризну, на самое поле сражения и узри начальный город Российского царствия, не столь сияющий золотом, сколь обагряющийся неповинной кровью славных страдальцев. Узри суровое и кровавое принуждение к Никоновым новшествам. Узри и крепких оруженосцев Христа моего, храбро страдавших за слово свидетельства Его.
  ГЛАВА I О ЕПИСКОПЕ ПАВЛЕ КОЛОМЕНСКОМ
  Начальник оного доброго воинства был не от простого народа, не от крестьянского сословия, но пастырь Христова стада, бодрый страж церковной доброты, златокованая труба благочестия, ревностью и именем согласный избранному сосуду <апостолу Павлу>, чудный архиерей коломенского города. Богатство ревности, изобилие разума, постоянство твердости в оное время вознесли его на светильник явления и светло всем показали.
  Ибо когда Никон собрал Собор, коварством уверил всех, что подобает исправить старопечатные книги, якобы не согласные с древними харатейными и письменными. Все архиереи и священники простой верой поверили тому, думая, что Никон - истинный пастырь.
  Но не Павел, тезоименный верховному <апостолу>, внутренние очи которого были отверсты! Он познал волка, прикрытого овечьим одеянием. Так противостал дивным дерзновением о древнем церковном благочестии, что Никон писал на него жалобы к вселенским патриархам.
  Говорят же некие, что тогда по Никонову принуждению российские архиереи подписывались под свитком <соборных постановлений>, под написанным или ненаписанным, не могу о том точно сказать. Дивный же Павел, коломенский архиерей, дивное подписание дивно начертал. Показал не некое соединение, не какое соглашение, бывающее от младенческого страха, но мужественный церковный глас чудно объявил: "Если кто от обычных преданий Святой Кафолической Церкви отымет, или приложит к ним, или по-иному развратит, анафема да будет!"
  Этим мужественным начертанием Никоново сердце словно острым оружием так крепко пронзил, что Никон не смог удержать злобную ярость, но, призвав дивного Павла, своими руками (о, злобная ярость!) бил того священного по священному лицу.
  Не усрамился великого чина священства, не устыдился святости честных седин мужа, не убоялся апостольских правил, грозящих извержением дерзающим на такое. Этим заявил о себе, очевидно показав, что не пастырской ревностью, но мучительской лютостью вводит новые догматы.
  Что же славный Павел? Разве убоялся досады, разве смалодушествовал о бесчестии? Никак! Но стоял в древнем церковном благочестии непреклонен, как столп. И патриарх Никон предлагал ему многие увещания и лестные слова и прежде, и тогда, и потом, дабы преклонить его к своему намерению. И обрел не малодушного, но крепкого и великодушного воина.
  Указывал Никон на просторечие старопечатных книг, неукрашенных словесной красотой. А Павел указывал на простоту евангельской истины и рыбацкий язык апостольской проповеди. Никон утверждал, что исправление новопечатных книг необходимо и должно совершаться по правилам грамматического художества, А Павел указывал, что новшества полагаются не по грамматическим правилам: "Какие правила отметают трисоставный крест с просфор? Какая грамматика возбраняет двумя перстами знаменоваться? Какой синтаксис постановляет пятью перстами благословлять? Какая пиитика узаконивает "аллилуйю" троить? Не по правилам грамматики отметаете седмицу просфор в службе, символ <веры> приложениями и отложениями изменяете, поклоны в посты отъемлете. Всему тому грамматика не учит, не наставляет. Но по писанию святых отцов до конца неизменно должно содержаться древнее предание Святой Кафолической Церкви, учительства и гласы святых церковных учителей, греческих и российских, прекрасный древний церковный обычай, неизменно от греков принятый, неизменно сохраненный до нас. Мы же последуем древнему церковному законоположению. Мы соблюдаем заповеди святых отцов. Еще же должно бояться отеческих клятв и запрещений, говорящих: проклят разоряющий отеческие уставы и неизменные церковные уставы, которые положили отцы твои".
  Никон предлагал новопечатные книги греков, нынешние обычаи, сегодняшние чины, которым увещевал последовать. А Павел указывал, что греческие новопечатные книги древнегреческим рукописям весьма не согласны, ибо печатаются в латинских странах и растленно печатаются. В них же указано и исхождение Святого Духа от Отца и Сына, и обливание в крещении, и иные латинские заблуждения насеяны. Оттого и недостоверны.
  И говорил о греках, что нынешние обычаи греческие с древним греческим обычаем и преданием несходны. Троеперстное их знамение и пятиперстное благословение несогласны древнегреческим учителям Феодориту, Мелетию, Петру Дамаскину, Никифору Панагиоту и Максиму Греку. Они своими вдохновенными словами научили двумя перстами креститься и благословлять. Несогласны и всей Древневосточной Кафолической Церкви, иконным изображениям, всегда являющим двуперстное сложение. Несогласны и святым апостолам, чрез дивного евангелиста и живописца Луку показывающим иконным изображением самого Христа Бога, благословляющего двумя перстами Своих учеников.
  Говорил о греках, что живут они неволей под страхом агарянской державы и нуждами стеснены, с оными <агарянами> сообщаются и отступают от многих чинов церковных и преданий, о чем свидетельствует старец Арсений Суханов, посланный от патриарха Иосифа.
  Показывал Никону древний харатейный славянский "Устав", в нем же <земные> поклоны в святой Великий пост и в прочие. Там же повелевается с коленами головы преклонять на прежде-освященной <литургии> и в вечер Пятидесятницы, и прочие уставы и обычаи согласно старопечатным книгам. Такими и иными показаниями Павловы вдохновенные уста явили Никона всего безгласна, всего посрамлена.
  Не сумев увещаниями одолеть духоносного мужа, <Никон> снова обратился на ярость и гнев. Повелел оную книгу "Устав" отобрать, самого богоносного Павла темнице предать. Написал на него константинопольскому <патриарху> Паисию, поведав об упорстве и крепости мужа. И оттуда ответ о нем получил, который обретается в <книге> "Скрижаль", в послании Паисия.
  Также патриарх Никон, когда не смог ни страхом, ни биением, ни темницами и оковами преклонить того <Павла>, в ссылку и заточение посылает, в один из убогих монастырей, именуемый Палеостровский, в северных странах, в Олонецком уезде, лежащий близ студеного моря. Там дивный Павел долготерпеливо препроводил немалое время, ясным гласом и светлой душой свободно проповедуя древнего церковного благочестия светлость.
  Не смогли новолюбцы стерпеть ревность богоносного мужа, отвезли оттуда в новгородские страны (о, немилостивая суровость!). По многом томлении непосвященные священного епископа в сделанном срубе огненной смерти немилостиво предали. Так священный Павел, приносивший Господу священные жертвы, себя принес Владыке в жертву преосвященную. Добре скончался в огне, быв добрым пастырем. За догматы отеческие свою душу предал радостно.
  ГЛАВА II О ПРОТОПОПЕ ДАНИИЛЕ КОСТРОМСКОМ
  Еще же явились и добрые советники, и ревностные свойственники, и дивные сострадальцы предоброму Павлу, как в совете стояния за благочестие, так и в терпении за христианские догматы. В самом начале нововведений дивный и твердый духом муж Даниил, протопоп костромской, вместе с протопопом Аввакумом познал Никоново коварство.
  И от святых древних церковных книг они тщательно собрали <выписки> как о двуперстном сложении крестного знамения, так и о поклонах в Великий пост. Подали прошение царю, жалобу на Никона принесли. В ней же написали, что православно двумя перстами креститься и благословлять, что церковными законами повелено творить земные поклоны, то есть коленопреклонения. А те, кто не крестятся двумя перстами, клятвой осуждаются. Так же и не творящие коленопреклонения в святые посты от Церкви низлагаются и с еретиками анафематствуются.
  Царь же принял их прошение, но ничего не сделал, ибо имел веру лестным ухищрениям Никона. Когда Никон услышал о ревности Даниила и о жалобе к царю на себя, разжегся природной яростью, послал взять Даниила. Когда же его привели <к Никону>, то сколь ругательно обесчестил, сколь немилостиво томил, сколь гневно и яростно умучил! При царе бесчестно голову его остриг, бесчестно одеяние содрал, издеваясь над священным мужем, повелел в хлебницу Чудова монастыря отвести.
  И так великими томлениями того помучив, не смог его крепость расслабить, не смог низложить его твердость духа. Наконец, что умышляет: ищущего небесных селений посылает в заточение, но каким неслыханным бесчестием (о, нрав бесчеловечный!). Возложили терновый венец на дивного Даниила, как иудеи на Христа моего. И так в ссылку привезли в астраханский город, посадили в земляную темницу.
  Но мужественный страдалец, радуясь, претерпел бесчестие, веселясь, язвы Христовы на теле своем носил. Благодатью Владычней осиянный, благодушно в мрачной темнице сидел. В ней же голодом и нуждами довольно томим, благодарственно терпел. И от мрачной темницы, радуясь, взошел к незаходящему солнцу Христу, за Его же законы пострадал.
  ГЛАВА Х О БОЯРЫНЕ ФЕОДОСИИ МОРОЗОВОЙ, КНЯГИНЕ ЕВДОКИИ УРУСОВОЙ И ПРОЧИХ
  Тогда и некие из благородных жен, если можно назвать их женами, дивно и мужественно прошли путь страдания. Великая в страдательном терпении, великая в царедворцах Феодосия из великих бояр Морозовых премногим богатством так изобиловала, что имела крестьян до восьми тысяч, а дворовых слуг - до четырехсот.
  Столь премного сияла славой, что повседневно при царском величестве и в царских дворах бывала. И сестра ее, ревностная княгиня Евдокия из князей Урусовых, и благородная в женах Мария. С ними же их предобрая начальница и учительница спасения инокиня Иустина. Славные жены славно и храбро прошли поприще страдальчества и увенчались победным венцом. Их же страдание таким было.
  Великая и дивная боярыня Феодосия, кравчая царского величества. всегда пребывала в монаршем доме. И когда новины Никоновы начали смущать и колебать Россию, она, будучи благодатной ревнительницей древнего благочестия, стала помалу уклоняться царских дворов и прибывала в домах любителей древнего церковного благочестия. Посему в царском доме царь и царица присно вопрошали, чего ради не обретается присно при царском дворе?
  И когда узнал монарх, что она древнего церковного благочестия держится, того ради и не приходит, тогда призывал ее к себе, увещевая покориться царской воле и архиерейским Соборам. Каких увещаний не явил! Каких обещаний не давал! Каких ласкательных слов не говорил ей, дабы приняла Никоновы новины!
  Но что оная дивная в ревности, дивная в рассуждении боярыня? Дивно монарху отвечала: "Вашему царскому величеству всегда покорны были и будем, ибо от прародителей сему научились. И от апостола учимся Бога бояться и царя почитать (1 Пет. 2, 17). К новинам же патриарха Никона пристать никогда не дерзнем! Ибо от благочестивых родителей рождены и в благочестии воспитаны, с детства научились священным писаниям, от пелен научились Божьему закону. Не откажемся того, чему добре обучились! Не преступим отеческих святых пределов, не загладим писаний, которыми в Священной Церкви были священно воспитаны. Наученные в древнем православии, никогда и никак не посмеем переучиться наново и руководиться новыми законами. Отеческих запрещений и страшных клятв ужасаемся, весьма боимся и трепещем!"
  Увидел самодержец, что славная боярыня не покоряется и к новинам пристать не хочет. Рассказал о том, как отцам, архиереям. Они же, привыкнув свои догматы дивным учением кровопролития утверждать, советуют и увещевают монарха оную славную боярыню и бывших с ней отдать гражданскому суду.
  Когда отдали их на немилосердное истязание, что страшное, что ужасное с ними сделали! Как благородных узами оскорбили! Как славных темницами обесчестили! Как честных мучениями немилостиво растерзали! Слушайте.
  В ночи собрались честные и великие бояре Долгоруков, Воротынский, Сергиев и прочие. Привозится на пыточной двор и дивная в терпении Феодосия. Мучительные приспособления уготовляются, реброломательные орудия предлагаются, великий огонь разводится.
  Как их приготовили, сказал князь Иван Воротынский: "Благородная боярыня Феодосия! Видишь ли огонь? Видишь ли мучительные орудия, уготованные тебя ради и на тебя? Послушай нас, прими новоизданные книги и догматы, тогда первую честь и славу от монарха и от нас примешь".
  Что же храбрая душа? Что мужественная страстотерпица отвечала? "О, бедный князь Иван! Что грозишь мне угасающим и сотворенным огнем, который я всегда разводила для домашних потреб - для печения, для варения, для согревания дома. Так всегда поступала, потому нисколько не боюсь сего огня, обычного и угасающего. Но трепещу вечного и неугасающего пламени, хотящего бесконечно палить всех законопреступников".
  После этих речений судьи повелели прежде взять ее сестру, благородную княгиню Евдокию, повесить нагой на дыбе и мучить немилостиво. Также и саму благородную боярыню, терпеливую Феодосию, повесили нагой.
  О, свирепое немилосердие судящих! Не устыдились такого благородия, не усрамились честности оных, не помиловали слабости женского пола! Но яростно пролили неповинную кровь, растерзали праведные плоти, ранили тела преподобных, без всякого стыда расцветили их спины кровавыми глубочайшими ранами. И не дивно - архиереи на свои головы взяли пролитие праведной крови!
  Потом, сняв с дыбы, нагих на землю бросили. А была великая зима, и много снега лежало на земле. О, конечное бесчеловечие каменных сердец, называющихся христианами! Христиан православных и честных в благородии, соблюдающих святые законы, ненавистно и ругательно мучат более злодеев, более разбойников, не являя ни малейшей капли человеколюбия!
  Что же Всеблагой Господь? Разве презрел, разве оставил Своих страстотерпиц беспомощными в таких лютых <муках>? Никак! Не призрело на них человеческое око, но Божье милосердие призрело. Не согрела их в зимний мороз людская одежда, но Божья благодать и без одежды так одела, так тепло согрела, что и снег окрест них растаял, и благодатную теплоту милостиво подала страждущим. Однако не согрелись милосердием архиерейские души, не растаяли жестокие сердца судящих!
  После тех лютейших пыток, после кровопролитного мучения <судьи> немилостиво осуждают заточить неповинных в городе Боровске, в земляной темнице, как живых в гробу. Ни сего света, ни видимого солнца не дают узреть достойным небесного сияния.
  В оной темнице дивные и многострадальные жены, столь мужественно, столь храбро, столь ревностно претерпели, что даже до самой смерти, до самого исхода душевного великодушно понесли скорби и беды. Вчетвером просидели пять лет, живя в оной темнице, всегда болезненно томимы и мучимы голодом, холодом и нуждами. Преставились от мрачной и прегорькой темницы в вечный и немеркнущий свет будущего блаженного наследия.
  Узрите, как дивные жены пострадали!
  Славьте их, ибо богатство и славу попрали!
  Не держат палаты мучениц святых,
  За подвиги сподобились венцов золотых.
  ГЛАВА XVI ОБ ИЕРЕЕ НИКИТЕ СУЗДАЛЬСКОМ
  Хотя и иные многие ревностно и терпеливо пострадали в царском городе <Москве>, но не могу точно сказать о них, как пострадали, как скончались, откуда были. Посему оставлю их. Только вспомяну терпеливого и усердного священника Никиту, который был иереем из города Суздаля, искусным в чтении книг и в науках.
  Он возревновал о благочестии. И написав челобитные и обличения на новые правленые книги, пришел в город царский. И ревностно их отдал монарху, за что был схвачен новолюбцами. И стал носителем железных <оков> и жителем темницы. И был стеснен долговременными бедами, ранами и мучениями. Какие ему были бесчеловечно нанесены раны! Как ему люто дробили плоть! По-человечески ослабел в оных страданиях и смалодушествовал.
  Почувствовав его малодушие, новолюбцы ласками, увещаньями и различными обещаньями уговаривают его так, что и к своей воле мужа склоняют. Скоро пообещал им покориться (ах, моя немощь!), не смог устоять. Но и со всем их новым исправлением книг согласился, сам себя осудил письмами и анафемами. О, человеческая слабость!
  Дальше что? Со временем на свободу был отпущен. О, как себя укорял! О, сколь многими рыданьями обливался, называя себя преступником и жизнелюбцем! Так покаянием и слезами исправился, снова стал держаться древнего церковного благочестия и ревновать об отеческих законах. Хотел свое преступление вторым страданием загладить, но боялся, как бы ему не впасть в такое же малодушие. Потому присно молил Всеблагого Бога, да сотворит с ним спасительную милость на страдальческой тризне.
  Пришло то время, когда российские воины всех стрелецких приказов стали ревновать о благочестии и усердствовать о древнем церковном православии. Они совещаются, обращаются к своим полковым начальникам и обретают их единодушными. Приходят к начальному воинскому воеводе, князю Ивану Хованскому, и говорят о своем ревностном усердии к отеческим законам. И все совещаются усердно просить царствующих монархов о древнем благочестии.
  По совету и рассудительному указанию того <князя Хованского> призывают дивного ревностного иерея Никиту, бывшего тогда там <в Москве>. И зовут его с собой на подвиг о благочестии. Он же благодатной ревностью возжегся, уразумев Божье призвание. Снова вышел благочестивый подвижник на подвиг о благочестии. Берет с собор! славного отца Савватия, соловецкого постриженика, дивного житием, чудного святостью, премногого в добродетелях, и иных неких иноков и мирян.
  И так, стараясь вместе со всеми воинами, написали умоляющее прошение и покорно подали его самодержцам. В нем же благоговейно молят и умильно просят царей: пусть <они> повелят всюду быть древнему благочестию по древним церковным старопечатным и письменным книгам, по оным и знаменоваться <крестным знамением>, и священникам благословлять, и молитвы творить, и всем отправлять все службы, действия и моления.
  Смиренно просят об этом самодержцев. И самодержцы милостивыми очами на это посмотрели и, человеколюбиво рассудив, посылают к патриарху Иоакиму, чтобы того умолить. Патриарх Иоаким, хотя и неохотно, но прислушался к всенародному молению. Отчего все люди, как воины, так и прочие, веселились дивным весельем и несказанной радостью. Но кто может исследовать неведомые судьбы Божьи?
  Доброе и радостное начало завершилось злым и плачевным концом. Ибо эти воины, как ревностно согласились на доброе усердие о благочестии, так обратились к злым кровопролитным поступкам. Собравшись, начали бесчинным скопом дерзновенно обходить дворы высоких господ и царедворцев. Стали ужасно совершать злодейские убийства. Отчего сердца самодержцев праведно ожесточились таковым кровавым и буйным начинанием. Отчего праведно гневались и члены царской фамилии, видевшие злодеяния. И что далее произошло?
  Благородная царевна Софья Алексеевна, одна из славнейшей царской семьи, тогда царствовавшая со своими братьями-монархами, замышляет нечто хитрое и коварное. Возлагает это на архиереев и прочих священнослужителей, дабы на них это взыскалось от Бога. Говорит <своим братьям>, что они будут от этого свободны и в этом неповинны.
  Так уговорив, призывает начальников воинов - пятисотников, сотников, пятидесятников и прочих. И мягкими увещаньями и ласковыми обещаньями склоняет их к покорности, одарив их хорошим жалованием. Прочих же <одаривает> царскими погребами. И так склоняет всех оставить начинание и более не просить монархов о древней церковной вере. И послушных различно и милостиво обогащает. И все воины на это согласились, стали весьма покорны и покладисты.
  Только воины одного полка, называемого Титовым, усердно стояли за древнее церковное благочестие. Тотчас их лишили воинского звания и разослали в дальние ссылки. Тогда был схвачен дивный священник Никита вместе с ревностным отцом Савватием. Их жестоко предали немилостивым мучениям. Страстотерпцы себя предали на жесточайшие пытки, спины свои - на раны, плечи - на битье, суставы - на раздробление, кровь - на пролитие. И были так жестоко и немилостиво мучимы, что и мучители сострадали их терпению.
  Но славные крепко терпели эти страсти. Радостно крест страдания несли за Владычний крест. Любезно муки претерпевали за дивное благочестие. И были крепкими воинами Христовыми, страдальцами, подобными адаманту и ничего не боящимися. Храбро и мужественно приступали к огню, мучениям и пыткам. Наконец, прекрасной страдальческой смертью - казнью отсечения головы - были прекрасно переселены от настоящей жизни к будущему вечному пребыванию. Радуясь, быстро поспешили славно предстоять Христу - Царю всех.
  Хоть Никита веры прежде отвергался,
  Но потом за веру кровью обливался.
  С Савватием дивно в светлый рай вступает,
  Сладость и бессмертье страдалец почерпает.
  Публикуется впервые.
  
  ПРИМЕЧАНИЯ
  
  Примечание
  1
  Богумилы - так называют себя некоторые иллирийские раскольники (примеч. Пушкина А.С.).
  (Примечание)
  2
  Беллини Джентиле (ок. 1429-1507) - венецианский художник-портретист.
  (Примечание)
  3
  Колла Л.Ш. История Турции. СПб., 1882. С. 20-21.
  (Примечание)
  4
  Успенский Ф.Л. История Византийской империи. Т. 5. М., 2002. С. 539.
  (Примечание)
  5
  Дашков C.Б. Императоры Византии. М., 1997. С. 328.
  (Примечание)
  6
  Успенский Ф.И. История Византийской империи. Т. 5. С. 527.
  (Примечание)
  7
  Памятники литературы древней Руси. XI - начало XII века: Начало русской литературы. М., 1978. С. 84.
  (Примечание)
  8
  Федотов Г.Л. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 183.
  (Примечание)
  9
  Творения иже во святых отца нашего Василия Великого, архиепископа Кесарии Каппадокийския. Ч. 3. М., 1993. С. 331-332.
  (Примечание)
  10
  Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. М., 2005. С. 254 и 296.
  (Примечание)
  11
  Католическая энциклопедия. Т. 1: А - 3. М., 2002. Стб. 919.
  (Примечание)
  12
  Просфора - небольшой круглый хлебец, выпекаемый из пшеничного квасного теста и употребляемый для совершения литургии.
  (Примечание)
  13
  Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. I. Сергиев Посад, 1909 (М., 1996). С. II.
  (Примечание)
  14
  Гумилев Л.Н. От Руси к России. Конец и вновь начало. М., 2010. С. 285.
  (Примечание)
  15
  Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960. С. 65.
  (Примечание)
  16
  Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. I. С. 138.
  (Примечание)
  17
  Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Т. XII. СПб., 1883. С. 139.
  (Примечание)
  18
  Лобачев СВ. Патриарх Никон. СПб., 2003. С. 124-125.
  (Примечание)
  19
  Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. I. С. 147.
  (Примечание)
  20
  Там же. С. 147-148.
  (Примечание)
  21
  Повесть о боярыне Морозовой. Л., 1979. С. 161.
  (Примечание)
  22
  Никонианин - последователь никонианства. Никонианство - церковные реформы патриарха Никона, вызвавшие раскол среди верующих и приведшие к формированию старообрядчества. См.: Ефремова Т.Ф. Новый словарь русского языка: толково-словообразовательный. Т. 1: А - О. М., 2000. С. 1041.
  (Примечание)
  23
  Житие преосвященного Иллариона, митрополита Суздальского// Труды Владимирской ученой архивной комиссии. Кн. X. Владимир, 1908. С. 18.
  (Примечание)
  24
  Там же. С. 21.
  (Примечание)
  25
  Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. С. 229.
  (Примечание)
  26
  См.: Дмитриевский А.Л. Исправление книг при патриархе Никоне и последующих патриархах. М., 2004.
  (Примечание)
  27
  Реферат по книге П.И. Мейендорфа "Россия, обряд и реформа: литургические реформы Никона в XVII веке". Омск, 2012. С. 8.
  (Примечание)
  28
  Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. С. 109.
  (Примечание)
  29
  Реферат по книге П.И. Мейендорфа "Россия, обряд и реформа: литургические реформы Никона в XVII веке". С. 23.
  (Примечание)
  30
  Флоровский Г.Л. Пути русского богословия. Париж, 1937 (Вильнюс, 1991). С. 65.
  (Примечание)
  31
  Брещинский Д.М. Житие Корнилия Выговского в Пахомиевской редакции (тексты)// Древнерусская книжность. По материалам Пушкинского дома. Сборник научных трудов. Л., 1985. С. 81.
  (Примечание)
  32
  Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. I. С. 148.
  (Примечание)
  33
  Солженицын А.Л. "Русский вопрос" к концу XX века// Публицистика. Т. I. Ярославль, 1995. С. 619.
  (Примечание)
  34
  Солженицын А.Л. Письмо из Америки// Публицистика. Т. II. Ярославль, 1996. С. 303.
  (Примечание)
  35
  Канон святому священномученику и исповеднику Аввакуму с кратким жизнеописанием. М., 2002. С. 23.
  (Примечание)
  36
  Здесь и далее сочинения прот. Аввакума цитируются по изд.: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960.
  (Примечание)
  37
  Юрьевец (Юрьевец-Поволжский, Юрьевец-Повольский) - старинный город на берегу Волги, расположенный в современной Ивановской области.
  (Примечание)
  38
  Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. I. С. 392.
  (Примечание)
  39
  Костельники - латиняне, католики. Шиши - разбойники, убийцы. Прелагатаи - лазутчики, соглядатаи.
  (Примечание)
  40
  Малышев В.Л. Материалы к "Летописи жизни протопопа Аввакума"// Древнерусская книжность. По материалам Пушкинского дома. Сборник научных трудов. Л., 1985. С. 219.
  (Примечание)
  41
  Канон святому священномученику и исповеднику Аввакуму с кратким жизнеописанием. С. 31.
  (Примечание)
  42
  Паскаль П. Протопоп Аввакум и начало Раскола. М., 2010. С. 143.
  (Примечание)
  43
  Шушерин И.К. Житие святейшего патриарха Никона. СПб., 1784. С. 4.
  (Примечание)
  44
  Духовная изустная память строителя Макарьево-Желтоводского монастыря Аврамия// Временник Общества истории и древностей российских. М., 1850. Кн. 8. С. 47 (Смесь).
  (Примечание)
  45
  Там же. С. 49.
  (Примечание)
  46
  РГАДА. Ф. 159. On. 1. Ед. хр. 916. Л. 269-271.
  (Примечание)
  47
  РГАДА. Ф. 235. Оп. 2. Ед. хр. 33. Л. 1001.
  (Примечание)
  48
  Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. С. 228.
  (Примечание)
  49
  Там же. С. 227.
  (Примечание)
  50
  Там же. С. 422.
  (Примечание)
  51
  Там же. С, 228.
  (Примечание)
  52
  Ключевский В.О. Курс русской истории // Сочинения в девяти томах. Т. III. М., 1988. С. 298.
  (Примечание)
  53
  Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. С. 229.
  (Примечание)
  54
  Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые редакцией "Братского слова". Т. 1. М., 1875. С. 101-102.
  (Примечание)
  55
  Виноград российский, или Описание пострадавших в России за древлецерковное благочестие, написанный Симеоном Дионисиевичем (княз. Мышецким). М., 1906. Л. 14 об. - 15 об.
  (Примечание)
  56
  Историческое исследование дела патриарха Никона. Ч. 2. СПб., 1884. С. 1096.
  (Примечание)
  57
  Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. С. 229.
  (Примечание)
  58
  Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые редакцией "Братского слова". Т. 1. М., 1875. С. 101-102.
  (Примечание)
  59
  Виноград российский, или Описание пострадавших в России за древлецерковное благочестие, написанный Симеоном Дионисиевичем. Л.15 об.
  (Примечание)
  60
  Титова Л.В. Послание дьякона Федора сыну Максиму - литературный и полемический памятник раннего старообрядчества. Новосибирск, 2003. С. 193.
  (Примечание)
  61
  Федотов Г.Л. Святые Древней Руси. С. 201.
  (Примечание)
  62
  Титова Л.B. Послание дьякона Федора сыну Максиму. С. 193.
  (Примечание)
  63
  Прославление мучеников// Церковь: старообрядческий церковно-общественный журнал. [М.]. 1911. ? 43. С. 1027.
  (Примечание)
  64
  Аввакум, прот. О трех исповедницах слово плачевное// Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 2. М., 1989. С. 448-449.
  (Примечание)
  65
  Гольдштейн С.Н. В.И. Суриков: 1848-1916. М., 1941. С. 36.
  (Примечание)
  66
  Лукаш И.С. Боярыня Морозова// Церковь. Старообрядческий церковно-общественный журнал. М., 1990, вып. 0. [Родина. 1990, ? 9]. С. 87.
  (Примечание)
  67
  Письма Е.П. Урусовой// Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 1. М., 1988. С. 588.
  (Примечание)
  68
  Там же. С, 589.
  (Примечание)
  69
  Лукаш И.С. Боярыня Морозова// Церковь. Старообрядческий церковно-общественный журнал. С. 78.
  (Примечание)
  70
  Аввакум, прот. О трех исповедницах слово плачевное// Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 2. С. 452.
  (Примечание)
  71
  Денисов С. История об отцах и страдальцах соловецких. М., 2002. С. 39.
  (Примечание)
  72
  Житие [инока] Епифания// Пустозерская проза. М., 1989. С. 175.
  (Примечание)
  73
  Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. I. С. 485.
  (Примечание)
  74
  Вознесенский А.В. К истории дониконовской и никоновской книжной справы// Патриарх Никон и его время: сборник научных трудов. М., 2004. С. 155.
  (Примечание)
  75
  Чумичева О.В. Соловецкое восстание 1667-1676 годов. М., 2009. С. 300-301.
  (Примечание)
  76
  Чумичева О.В. Соловецкое восстание... С. 94.
  (Примечание)
  77
  Денисов С. История об отцах и страдальцах Соловецких: лицевой список из собрания Ф.Ф. Мазурина / издание подготовлено Н.В. Понырко и Е.М. Юхименко. М., 2002.
  (Примечание)
  78
  Титова Л.В. Послание дьякона Федора сыну Максиму. С. 204.
  (Примечание)
  79
  "Повесть" опубликована в старообрядческом журнале с Церковь" за 1990-1992 гг.: вып. 0 (с. 50-55) и вып. 2 (с. 32-40).
  (Примечание)
  80
  Лихачев Н.Л. Генеалогическая история одной помещичьей библиотеки [рода Лихачевых]. СПб., 1913. С. 21.
  (Примечание)
  81
  Там же (примеч.).
  (Примечание)
  82
  Дружинин В.Г. Раскол на Дону в конце XVII века. СПб., 1889. С. 72.
  (Примечание)
  83
  Повесть о боярыне Морозовой. С. 140.
  (Примечание)
  84
  Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. Т. XI: (1731 г.). СПб., 1903. Стб. 563-565.
  (Примечание)
  85
  Око всей великой России". Об истории русской дипломатической службы XVI-XVII веков. М., 1989. С. 40-41.
  (Примечание)
  86
  Восстание в Москве 1682 года: сборник документов. М., 1976. С. 20.
  (Примечание)
  87
  Буганов В Л. Страницы летописи Москвы: народные восстания XVI-XVIII веков. М., 1986. С. 142-143.
  (Примечание)
  88
  История в Энциклопедии Дидро и д'Аламбера. Л., 1978. С. 175.
  (Примечание)
  89
  Буганов В Л. Страницы летописи Москвы. С. 149.
  (Примечание)
  90
  Титова Л.В. Послание дьякона Федора сыну Максиму. С. 209.
  (Примечание)
  91
  Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения в восемнадцати книгах. Кн. VII. М., 1991. С. 283-284.
  (Примечание)
  92
  Русское старообрядчество: светское и церковное законодательство XVII-XVIII вв. 2-е изд. СПб., 2012. С. 15-16.
  (Примечание)
  93
  Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. С. 65.
  (Примечание)
  94
  Анисимов Е.В. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке. М., 1999. С. 188.
  (Примечание)
  95
  Карташев А. В. Очерки по истории Русской Церкви. Т. И. М., 2009. С. 225.
  (Примечание)
  96
  Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. С. 102.
  (Примечание)
  97
  Карташев A.В. Очерки по истории Русской Церкви. T. II. С. 223.
  (Примечание)
  98
  Ефимок - русское название западноевропейского серебряного талера.
  (Примечание)
  99
  Ключевский В.О. Курс русской истории // Сочинения в девяти томах. Т. III. С. 334.
  (Примечание)
  100
  Лесков Н.С. Запечатленный ангел // Собрание сочинений в одиннадцати томах. Т. 4. М., 1957. С. 341-342.
  (Примечание)
  101
  Сенатов В.Г. Философия истории старообрядчества. М., 1995. С. 31.
  (Примечание)
  102
  Щусев ВЛ. Живопись и скульптура в русской архитектуре // Русская архитектура: доклады, прочитанные в связи с декадником по русской архитектуре в Москве в апреле 1939 г. М., 1940. С. 97.
  (Примечание)
  103
  Анисимов Е.В. Дыба и кнут. С. 141.
  (Примечание)
  104
  Там же. С. 140-141.
  (Примечание)
  105
  Романова Е.В. Массовые самосожжения старообрядцев в России в XVII-XIX веках. СПб., 2012.
  (Примечание)
  106
  Зеньковский С А. Русское старообрядчество: духовные движения семнадцатого века. Muenchen, [1969] (М., 1995). С. 425.
  (Примечание)
  107
  Феодор Студит. Послания. Кн. I. М., 2003. С. 183.
  (Примечание)
  108
  Памятники истории старообрядчества XVII в. Кн. I, вып. I. Л., 1927. Ст. 825-826.
  (Примечание)
  109
  Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. С. 246.
  (Примечание)
  110
  Анисимов Е.В. Дыба и кнут. С. 142.
  (Примечание)
  111
  Священноинок - иеромонах, священник-монах.
  (Примечание)
  112
  Лилеев М.И. Из истории раскола на Ветке и в Стародубье XVII-XVIII вв. Киев, 1895. С. 173.
  (Примечание)
  113
  Кабанов И.Т. (Ксенос). История и обычаи Ветковской Церкви // Старообрядческий церковный календарь [на 1994 год]. М., [1993]. С. 72.
  (Примечание)
  114
  Кабанов И.Т. (Ксенос). История и обычаи Ветковской Церкви...
  (Примечание)
  115
  Антиминс (антимис) - плат со вшитыми частицами мощей, необходимый для служения литургии.
  (Примечание)
  116
  Мельников П.Л. (Андрей Печерский). Очерки поповщины // Собрание сочинений в восьми томах. Т. VII. М., 1976. С. 227.
  (Примечание)
  117
  Там же. С. 224-225.
  (Примечание)
  118
  Кабанов И.Г. (Ксенос). История и обычаи Ветковской Церкви. С. 71.
  (Примечание)
  119
  Алексеев И. История о бегствующем священстве. М., 2005. С. 11.
  (Примечание)
  120
  Кабанов И.Т. (Ксенос). История и обычаи Ветковской Церкви. С. 71.
  (Примечание)
  121
  Алексеев И. История о бегствующем священстве. С. 13.
  (Примечание)
  122
  Петрухинцев Н.Л. Разгром Ветки // Родина. Российский исторический журнал. М., 1999. ? 7. С. 44.
  (Примечание)
  123
  Кабанов И.Г. (Ксенос). История и обычаи Ветковской Церкви. С. 72.
  (Примечание)
  124
  Там же.
  (Примечание)
  125
  Арсений, еп. Уральский. Оправдание Старообрядствующей Святой Христовой Церкви. Письма. М., 1999. С. 117.
  (Примечание)
  126
  Чиноприятие приходящих от ересей и чин святаго крещения. Уральск, 7416 [1908]. Л. 10-12.
  (Примечание)
  127
  Кабанов И.Г. (Ксенос). История и обычаи Ветковской Церкви. С. 72.
  (Примечание)
  128
  Урушев Д.А. Ветковский патерик. М., 2006. С. 56.
  (Примечание)
  129
  Петрухинцев Н.Л. Разгром Ветки. С. 44.
  (Примечание)
  130
  Никольский Н.М. История Русской Церкви. 2-е изд. М.; Л., 1931. С. 219-220.
  (Примечание)
  131
  Секретнейшее наставление князю Александру Вяземскому императрицы Екатерины II // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских. Кн. I. М., 1858. С. 101.
  (Примечание)
  132
  Соловьев С.М. Сочинения в восемнадцати книгах... Кн. XV. М., 1995. С. 108.
  (Примечание)
  133
  Пыляев М.Л. Старая Москва. СПб., 1891. С. 31.
  (Примечание)
  134
  Мариничева Г.Л. История Рогожского поселка - центра старообрядчества. Воспоминания. М., 2004. С. 26.
  (Примечание)
  135
  Апсида - выступ здания, полукруглый, граненый или прямоугольный в плане, перекрытый полукуполом или сомкнутым полусводом. В христианских храмах в апсиде размещается алтарь.
  (Примечание)
  136
  Макаров В.Е. Очерк истории Рогожского кладбища в Москве. М., 1998. С. 10-11.
  (Примечание)
  137
  Лестовка - разновидность четок у старообрядцев.
  (Примечание)
  138
  Герой Отечественной войны - старообрядец граф Платов // Церковь. Старообрядческий церковно-общественный журнал. 1912, ? 35. С. 837-838.
  (Примечание)
  139
  Из рассказов и записок В.А. Сапелкина // Русский вестник. 1864, ? 11. С. 190-191.
  (Примечание)
  140
  Мельников П.И. (Андрей Печерский) Очерки поповщины // Собрание сочинений. Т. VII. С. 415.
  (Примечание)
  141
  Там же. С. 427-428.
  (Примечание)
  142
  Гиляровский В.А. Москва и москвичи. М., 1968. С. 202.
  (Примечание)
  143
  Гейден А.Ф. Из истории возникновения раскола при патриархе Никоне. СПб., 1886. С. 35.
  (Примечание)
  144
  Титова Л.З. Послание дьякона Федора сыну Максиму. С. 222.
  (Примечание)
  145
  Обливанцы - крещеные не через троекратное погружение в воду, но посредством возлияния воды, по обряду католическому. См.: Дьяченко Г.М. Полный церковно-славянский словарь. М., 1993. С. 364.
  (Примечание)
  146
  Мариничева Г.Л. История Рогожского поселка - центра старообрядчества. С. 27.
  (Примечание)
  147
  Подлинное следственное дело Антона Пикульского хранится в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА. Ф. 1431. On. 1. Ед. хр. 4153)
  (Примечание)
  148
  Сенатов В.Т. Философия истории старообрядчества. С. 15.
  (Примечание)
  149
  Соловьев С.М. Записки Сергея Михайловича Соловьева. Пг., [1915]. С. 15-16.
  (Примечание)
  150
  Кантонисты - несовершеннолетние военнослужащие в царской армии.
  (Примечание)
  151
  Лесков Н.С. О раскольниках г. Риги // Златоструй. Староверческий журнал. 1990, вып. 1. С. 28.
  (Примечание)
  152
  Лесков Н.С. О раскольниках... С. 30.
  (Примечание)
  153
  Пругавин А.С. Раскол и сектантство в русской народной жизни. М., 1905. С. 29.
  (Примечание)
  154
  Лесков Н.С. Соборяне: хроника // Собрание сочинений в одиннадцати томах. Т. 4. М., 1957. С. 33.
  (Примечание)
  155
  Субботин Н.И. История Белокриницкой иерархии. Т. I. М., 1874. С. 367.
  (Примечание)
  156
  Нил, инок. Происшествие господина Амвросия Митрополита // Духовные ответы. Информационный сборник. Вып. 6. М., 1996. С. 37.
  (Примечание)
  157
  Никольский И.И. Греческая Кормчая книга (Пидалион). М., 1888. С. 259.
  (Примечание)
  158
  Мельников Ф.Е. Краткая история Древлеправославной (Старообрядческой) Церкви. Барнаул, 1999. С. 213.
  (Примечание)
  159
  Субботин Н.И. История Белокриницкой иерархии. С. 419.
  (Примечание)
  160
  Древности и духовные святыни старообрядчества. М., 2005. С. 265.
  (Примечание)
  161
  Основание старообрядческой митрополии в Белой Кринице на Буковине и пребывание св. митрополита Амвросия в Австрии // Духовные ответы. Информационный сборник. Вып. 9. М., 1998. С. 113.
  (Примечание)
  162
  Основание старообрядческой митрополии в Белой Кринице...
  (Примечание)
  163
  Нил, инок. Происшествие господина Амвросия Митрополита С. 51.
  (Примечание)
  164
  Письма св. Амвросия цитируются по книге "Переписка раскольнических деятелей. Вып. I" (М., 1887).
  (Примечание)
  165
  Нил, инок. Происшествие господина Амвросия Митрополита. С. 51-52.
  (Примечание)
  166
  Мельников Ф.Е. Краткая история Древлеправославной (Старообрядческой) Церкви. С. 240.
  (Примечание)
  167
  Никольский Н.М. История Русской Церкви. С. 289.
  (Примечание)
  168
  Дубельт Л.Ф. Заметки и дневники // Русский архив. Вып. VI. М., 1995. С. 145.
  (Примечание)
  169
  Боченков В.В. Л.Н. Толстой и освобождение старообрядческих епископов Аркадия, Конона и Геннадия - узников суздальского Спасо-Евфимиева монастыря // Старообрядчество в России (XVII-XX вв.): сборник научных трудов. Вып. 4. М., 2010. С. 83-84.
  (Примечание)
  170
  Ливанов Ф.В. Раскольники и острожники: очерки и рассказы. Т. III. СПб., 1872. С. 531-532.
  (Примечание)
  171
  Юхименко Е.М. Старообрядческий центр за Рогожской заставою. М., 2005. С. 36-37.
  (Примечание)
  172
  Там же. С. 38.
  (Примечание)
  173
  Во время оно... История старообрядчества в свидетельствах и документах. Вып. I. М., 2005. С. 25-26.
  (Примечание)
  174
  Там же. С. 28.
  (Примечание)
  175
  Там же. С. 30-31.
  (Примечание)
  176
  Шергин Б.В. Из недавнего прошлого // Церковь. Старообрядческий церковно-общественный журнал. 2005, вып. 7. С. 43.
  (Примечание)
  177
  РГАДА. Ф. 1431. On. 1. Ед. хр. 866.
  (Примечание)
  178
  Л.В. Собинов: жизнь и творчество. М., 1937. С. 232.
  (Примечание)
  179
  Рябушинский В.Л. Старообрядчество и русское религиозное чувство. М.; Иерусалим, 1994. С. 96.
  (Примечание)
  180
  Арсений, еп. Уральский. Оправдание Старообрядствующей Святой Христовой Церкви. Письма. М., 1999. С. 290.
  (Примечание)
  181
  Арсений, еп. Уральский. Собрание сочинений. Т. 2. М.; Ржев, 2010. С. 197-205.
  (Примечание)
  182
  Арсений, еп. Уральский. Оправдание Старообрядствующей Святой Христовой Церкви. С. 257.
  (Примечание)
  183
  РГАДА. Ф. 1475. Он. 1. Ед. хр. 174. Л. 2-3.
  (Примечание)
  184
  Арсений, еп. Уральский. Оправдание Старообрядствующей Святой Христовой Церкви. С. 254.
  (Примечание)
  185
  Рябушинский В.Л. Старообрядчество и русское религиозное чувство. С. 96.
  (Примечание)
  186
  Арсений, еп. Уральский. Оправдание Старообрядствующей Святой Христовой Церкви. С. 281.
  (Примечание)
  187
  Там же. С. 344.
  (Примечание)
  188
  Арсений, en. Уральский. Оправдание Старообрядствующей... С. 288.
  (Примечание)
  189
  Рябушинский В.Л. Старообрядчество и русское религиозное чувство. С. 88.
  (Примечание)
  190
  Никольский Н.М. История Русской Церкви. С. 277.
  (Примечание)
  191
  Рейснер М.Л. Государство и верующая личность. СПб., 1905. С. 195.
  (Примечание)
  192
  Карлетти Т. Современная Россия. СПб., 1895. С. 145.
  (Примечание)
  193
  Витте С.Ю. Воспоминания. Т. II. М., 1960. С. 361.
  (Примечание)
  194
  Реформы веротерпимости на пороге XX века. Нижний Новгород, 1905. С. 107.
  (Примечание)
  195
  Гиляровский В А. Репортаж с места события // Церковь. Старообрядческий церковно-общественный журнал. 2005, вып. 7. С. 13.
  (Примечание)
  196
  Козлов В.Ф. Москва старообрядческая. История. Культура. Святыни. М., 2011. С. 252.
  (Примечание)
  197
  История русскою искусства. Т. VI. М., [1915]. С. 14.
  (Примечание)
  198
  Погодин М.Л. Замечание о родине патриарха Никона и его противников // Москвитянин. 1854. ? 19, кн. 1. С. 138.
  (Примечание)
  199
  Леонид (Кавелин). Историко-археологическое и статистическое описание Боровского Пафнутиева монастыря. 2-е изд. Калуга, 1894. С. 125.
  (Примечание)
  200
  В старообрядческой традиции имя Спасителя пишется в древнерусской орфографии - 1сусъ или Исус, с одним И.
  (Примечание)
  201
  Par exellence - по преимуществу (фр.).
  (Примечание)
  202
  Статья написана при участии Алексея Юрьевича Воропаева.
  (Примечание)
  203
  Ныне патриарх Московский и всея Руси, глава Русской Православной Церкви.
  (Примечание)
  204
  Архиепископ Иоанн скончался 25 мая 2010 г.
  (Примечание)
  205
  Выделенный курсивом фрагмент был опущен при публикации статьи в журнале "Истина и жизнь".
  (Примечание)
  206
  Ромодановская E.K. Великое зерцало // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3, ч. I. СПб., 1992. С. 166.
  (Примечание)
  207
  Григорий Великий (ок. 540-604) - Римский Папа, почитается святым Православной и Католической Церквами.
  (Примечание)
  208
  Эней и Антенор - герои 4 Илиады" Гомера, жители Трои, способствовавшие тому, что Троя была взята ахейцами.
  (Примечание)
  209
  Киновия - общежительный монастырь, общежитие.
  (Примечание)
  210
  Луда - каменистая прибрежная мель, подводный или выступающий из воды камень.
  
  
  Подборку информации для читателей Интрнет-журнала Максима Мошкова Samlib - выполнил Гребенченко Ю.И.. Волгоград, 2022.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"