Станислав Грабовский

     

     Доминант

      

     Оглавление

     1

     2

     3

     4

     5

     6

     7

     8

     9

     10

     11

     12

     13

     14

     1

     Я - один из самых счастливых людей на планете, потому что в моей жизни появилась…Марта…

     Наши встречи очень редки – пусть; она замужем – да; а я не позволю себе нарушать её семейный «покой» - без комментариев. Мы встречаемся в основном или в пятницу, или в субботу, по вечерам, когда может она, – уж я-то в этот период всегда могу. А во всё остальное время я работаю. Работаю…да, иногда с мыслями о ней… Представляю её на работе, в гостях, по делам; в чёрной, короткой в обтяжку юбочке, в бирюзовом свитерке, с распущенными, чёрными, густыми, подкрученными плойкой волосами, хочу думать, и думаю, что она в чулочках, конечно на каблучках… Красивая, с маленькой аккуратной грудью, тонкой талией и оттопыренным задиком... Заслуживающая всё!

     Иногда моё воображение рисует мне, как она своим красивым ротиком что-то говорит своему коллеге (пусть хоть у неё коллеги и одни женщины, но я представляю кучу коллег мужского пола), а тот, конечно, не может отвести от её рта взгляд, вожделея его, насколько позволяет ему его скудная фантазия, - если вообще это имеет место возникнуть, - и даже не подозревающий, чего хочет эта женщина на самом деле, какая она, ЧТО она.

     А вечером она будет стоять в очереди в кассу в магазине с корзиной набранных домой продуктов, и ни один мужчина, который тайно будет разглядывать её, снова и снова исподтишка скользить по ней взглядом, и ни одна женщина, рассматривающая ЭТУ красиво одетую женщину, никогда не догадаются по ней, чем заполняется внутренний мир ЭТОЙ женщины, так похожий на мир всякой в той части, когда приходится работать, готовить, воспитывать детей, присматривать за мужем... Никто не сможет определить по ней, какой глубины и сложности наслаждения требует её тело, потому что мало кто из людей и жить-то поспевает, а чтоб задуматься, да о плотских утехах высшего порядка… И я не знаю, кому понадобилось, чтобы мы нашли друг друга. Чем я заслужил такую, как она?

     Если хочешь женщину, а она позволяет тебе себя, ты просто обязан окружить её вещами и переживаниями, которые обеспечат ей спокойствие и довольство, начиная от душевой кабины, вымощенной красивой мозаикой и без единого пятнышка грязи на стеклянной затворке, и заканчивая сюрпризами или подарками каждый день, и всё это должно перемежеваться, так я это называю, с окучиванием – женщине, чтобы быть в тонусе, необходимо примерять на себя новые одежды, пробовать разную косметику и касаться различных процедур, если до известного момента она не определила для себя то-то, то-то и то-то. Я б всё это делал для своей Марты, потому что она вошла в мою жизнь и сказала «да», но приходится делать это в части и эпизодически, когда она прибывает подле меня, потому что важно соблюсти баланс во всём, и тогда её семейная жизнь не пострадает от делаемого мною. Хочется думать, что в этом направлении мои устремления благи, но основаны на безбытности, потому что семейная жизнь Марты не пострадает только потому, что эта женщина наделена редкостным даром любить и уважать всё, что ей становится в какой-то момент дорого. Я, будучи таким же, другого и не принял бы. Надеюсь, такие мысли не увёртка моего характера. Не хочется думать, что это я не настолько состоявшийся, что постоянно прибываю в поиске именно таких женщин, которые по жизни перехватывает на себя ответственность с мужчин за происходящие, или, что я состоявшийся ещё менее, и нашёл простую женщину, не создающую мне лишних проблем и сложностей, а мой характер заставляет мой разум выстроить определённую систему взглядов, при которой я смогу прибывать в комфорте и иметь возможность для праздных суждений. Странно, однако, что у меня проскользнули такие мысли.

     Сейчас вечер, вечер пятницы, и моё внимания пульсирует Мартой: задерживающейся, для мужа, на работе, и ею же, но приближающийся ко мне… Госпожой. Так сейчас происходят, я это знаю.

     wНеделя пролетела так, что сразу и не вспомнить. За пять рабочих дней я начал и закончил поиск всех, кто мне понадобиться как плюс к тем, кто у меня уже есть, чтобы наконец создать в Вильнюсе клона своего предприятия, и если никакие очередные политические передряги ничего не подпортят, прибыль от моей торговли возрастёт в полтора раза. Это, в свою очередь, позволит мне содержать убыточную, скорей всего, создаваемую мной у нас в Риге новую фирму, с аналогичной деятельностью, в которой трудится Марта. Потом я «перекуплю» Марту для этой своей новой фирмы, сделаю её директором, и мы будем видеться каждый день. И я даже боюсь заранее фантазировать, что ждёт нас в этом случае!

     Итак. Работа сделана. Красивая квартира с эксклюзивной обстановкой на высоте семьдесят метров от земли, вычищенная по такому случаю двумя сотрудницами из фирмы, занимающейся уборкой помещений, и я, в одних джинсах и часах, медленно, потому что заранее, потому что так надо, заканчиваю наслаждаться безумно мощным и конкретным бренди, которого выпиваю перед нашей сессией только сто граммов, чтобы нагрузить инертностью мышление, придать своим мыслям шальной характер и уменьшить самоконтроль.

     Марта обожает, когда на мне только джинсы и часы, и когда она наступает шпилькой мне на голую ступню, она делает это, чтобы лишний раз посмотреть на неё, а также, чтобы увидеть, как судорогой по всему моему телу пронесётся сигнал боли от ступни в мозг, как я напрягусь корпусом, плечевым поясом, сожму кулаки, и как при этом вырисуется моя развитая мускулатура.

     Допивая последние глотки, не без удовольствия провожаю закат над лежащей под моими вытянутыми в сторону стеклянной стены ногами Ригой: «Старушка», или «Старая Рига», с редкими пиками, Даугава, Пардаугава, или Задвинье, с пытающимися вырасти парой-тройкой многоэтажек. Как говориться, худо-бедно, если подумать параллельно об одной-другой из каких-нибудь европейских столиц. Но Рига красива, и в ней чувствуется душа: бесконечная, неповторимая, невыражаемая и особенная - которая захватывает каждого, кому выпало увидеть наш город, и уже никогда не отпускает, и сладкой тоской удерживает потом на протяжении всей жизни увидевших её. Каждый, кто хоть раз увидел Ригу, потом отводит под неё кусочек своей души.

     Начинаю обратный отчёт: 60, 59, 58…

     Сейчас это наступит и будет происходить. Каждую секунду! Каждое мгновение! Если присмотреться, я не возбуждаюсь, нет - не от этого. От этого меня подтрясывает, рисующиеся предстоящие картины будоражат мой мужской разум, иногда спирается дыхание: ведь через какую-то там минуту, я начну давать женщине, которую хочу, и которая сказала «да», самое желаемое ею, а в ответ получу самое желаемое мной!

     20, 19, 18… Сейчас будет стук в дверь. Она всегда стучит, хоть и знает, что всё, что у меня есть, всегда открыто перед ней для неё, дверь в том числе. Но не дай Бог ей самой открыть дверь! Это должен сделать я, когда ей надо. Нет, мгновением раньше.

     Тук-тук-тук.

     Бывает, что стукнет один раз, иногда два, иногда выбьет такт, а вот сейчас было тук-тук-тук, с маленькими паузами. Пытаюсь угадать по стуку её настроение: задумчива, чем-то озабочена - но она здесь, а значит, повода для беспокойства нет. Она мудрая женщина и знает, какой надо быть на сессии, и знает, что я это знаю, и уверена в себе и во мне. Проблему бы мы решили до её стука в дверь или она будет решена позже.

     Через мгновение, как только убеждаюсь, что стука дальше не последует, открываю дверь. Смотрю на её ноги, на красивые ноги красивой женщины, на то, как она переступает порог. Это первое, что я получаю – могу беспрепятственно пялиться на её красивые ножки. И вроде я должен всегда быть с опущенными глазами, вед я её раб, но что здесь первое: что я должен всегда прибывать с опущенными глазами или что я могу наслаждаться видом её красивых ножек? Она догадывается до моих мыслей. Она вообще до всего догадывается. Поэтому, скорей всего, двигается не торопясь, нарочно «подставляет» свои ножки под мой «испепеляющий» взгляд. Может и сама ловит кайф от этого.

     Кидаюсь к её ногам и начинаю стягивать с неё сапожки. Чуть медленней необходимого тяну вниз собачку молнии, так надо. В такие моменты, я знаю, сладкая и грузная истома разливается по её телу, она обожает смотреть, когда над ней совершают какие-либо действия руки постороннего, не неприятного ей человека. Сняв сапог, отставляю его в сторону. Провожу ладошкой Марте по её ступне, чуть позволяю рукам скользнуть выше, будто поправляю чулки, но на самом деле, это маленький, лёгкий, секундный массаж – ей очень приятно, и я зарабатываю первый бал. Нет, второй! Первый, когда смотрел на её ноги. Снимаю сапог со второй ножки и то же самое проделываю со второй ступнёй, только теперь на мгновение дольше, потому что Марта сходу «привыкла» к тому, что ей сделали с первой ножкой, а значит, обращение со второй должно «усложниться». Пока я это проделываю, она, будто случайно, опирается рукой о моё плечо. На самом деле, это жест, которым она говорит мне, что рада мгновению. Но мы не можем об этом говорить, а я не должен это «замечать». Протягиваю руку и беру бархатную чёрную туфлю с открытым носом и высокой шпилькой. Прежде чем надеть её на ножку Марте, приходит мысль сымитировать смахивание невидимой пыли с подошвы стопы Марты – смахиваю, проводя рукой несколько раз от пяточки к пальчикам, ведь ей так нравится, когда занимаются её ножками! Надеваю туфлю и вожусь с застёжкой, время от времени обхватывая ступню рукой, чего не требуется делать в этой связи, но допускается в случае неумелого и неуклюжего обращения, или имитации этого, но умелой, не обнаруживаемой. То же самое проделываю со второй ножкой и туфлей, только на этот раз нарочно с большей аккуратностью. Всё, затягивать с такими процедурами тоже нельзя. Встаю, выпрямляюсь. Будто гляжу в пол, на самом деле выявляю боковым зрением бокал с шампанским слева от меня на полочке, специально приготовленный для Марты. Театрально, чуть съёжившись, будто с опаской бросаю исподтишка взгляд на бокал, протягиваю к нему руку, беру и подаю его Марте, услужливо подставив вторую руку под его основание. Когда она берёт бокал, решаюсь, и провожу пальцем по её кисте, как попало, лишь бы провести. Пальчики холодные, но я сразу вспоминаю, какими они бывают, когда тёплые, а следом накрывает вереницей сладострастных воспоминаний, которые накапливаются у меня всякий раз от её рук, когда мы с ней уединяемся вдвоём от «мира».

     - Какого хрена ты до меня дотронулся! – кричит она. – А? Я тебя спрашиваю!

     О, как я хочу сейчас взглянуть на её лицо. Хотя и это подходит. Я поднимаю на неё глаза.

     - Ты посмотрел на меня, - вдруг прошептала-прошипела она.

     Началось! Сразу!

     Здесь бы изобразить страх, но на него ничто не указывает у меня внутри, тогда растерянность, которая накрывает следом, потому что мысли спутались, но для неё пока момент неподходящий. Я не хочу «служить» посредственной Госпоже. Моя Госпожа должна быть Высшая, Лучшая! И она нуждается во взвинчивании гнева, ей надо сбросить социальную оболочку, как кобре шкуру. Моей красивой кобре…

     Поэтому я хватаю ошейник, который находился рядом с бокалом на полочке, и протягиваю его Марте двумя руками, смотря в пол. Я не обратил внимания на её замечание, и это должно разозлить её.

     - Госпожа Марта? – и держу на вытянутых руках ошейник.

     - На колени, - говорит она.

     Я с удовольствием выполняю её приказ.

     Она в замешательстве, такое бывает, а значит надо помочь. Ибо женщина, которую ты обхаживаешь, не должна касаться конфуза ни в какой момент и степени. Плохо, если это произошло, хорошо, если ты можешь с достоинством вывести женщину из этого состояния, но лучше, если ты не допускаешь возникновение таких ситуаций.

     Глядя вниз, отмечаю про себя бокал в её руке, который она держит перед собой, перемещаюсь на коленях чуть ближе к ней, повторяю чуть настойчивей:

     - Госпожа Марта?

     И протягиваю ошейник ещё раз в её направлении, но так, чтобы задеть бокал, готовясь поймать его, если он от моего жеста выскользнет из руки Марты. Половина его содержимого оказывается на полу. Шампанским залиты наши руки.

     - О, Моя Госпожа…

     И обречённо опускаю руки с ошейником, опускаясь пятой точкой на пятки, слегка сутулюсь.

     Она демонстративно медленно перекладывает бокал из правой, залитой шампанским руки в левую, и протягивает её мне.

     - Моя Госпожа! – восклицаю я, и с энтузиазмом бросаюсь слизывать шампанское с её руки.

     Но она ударяет меня по щеке, будто назойливого и непонятливого щенка, совершающего не те действия, которые требует от него дрессировщик, и продолжает тянуться рукой. Я делаю вид, что не понимаю, и снова бросаюсь лизать её руку. Следует пощёчина ещё сильней, но ненамного, не настолько, чтобы начать…гордиться Своей Госпожой. И меня не проняло. И я не чувствую силы, которой надо подчиниться. Я снова начинаю лизать тянущуюся к ошейнику руку Своей Марты, и третья пощёчина убеждает меня, что «игра преодолела психологический барьер». Медленно подношу ошейник к её руке, дыхание уже не контролируется, щека горит. Хотелось бы, чтобы она прижала сейчас свою, не успевшую согреться ладонь к моей щеке, но будет другое. Пальчики Марты смыкаются на ошейнике, её рука с ним медленно начинает опускаться вниз, но – замах, и надплечье мне обжигает хлёст. Ошейник был перехвачен ей искусно, застёжкой в руку, чтобы не нанести мне серьёзного увечья – всё продумала заранее.

     - Я же всё могу исправить, Госпожа, - негромко говорю я, откинувшись в сторону от удара.

     - Что? Что ты сказал? То есть ты думаешь, что ты можешь что-то исправить, что ты можешь решать, что что-то можно исправить, что ты вообще что-то можешь? И я не поняла, - вдруг спохватилась она, - ты что, решил, что ты можешь думать?

     - Я только хотел сказать, что твоя одежда там, - указываю в сторону комнат, - и я могу тебя к ней отвести, и помочь одеться.

     Она выпрямляется и начинает рассматривать меня, слегка откинувшись назад и склонив голову, как иногда стараются разглядеть картину. А потом наносит ещё один хлёст уже по плечу. Я напрягаю ударенное место и слегка отстраняюсь в противоположную от удара сторону. Напряжённые бицепс, трицепс и дельта, знаю, доставляют животное удовольствие её инстинкту, и она позволяет себе какое-то мгновение глядеть на представившуюся картину, но тут же переключается вниманием на мою реакцию, которая действительно её занимает в данный момент больше всего.

     Я молчу, зная, что она ждёт от меня раболепных действий, не слов. Но я не простой раб. Меня ещё надо заставить быть рабом. Я не стану служить, если мне не покажут силу, то же, что я увидел, уже не оказывает на меня действие. Поэтому я застываю и молчу.

     Она смотрит на меня с мгновение и третий удар обрушивается на мои собранные на груди руки.

     Я не выказываю реакции, пусть разойдётся, пусть забудет всё, что осталось за этой дверью, через которую она вошла. Пусть забудет, кто она там, а станет тем, чем или кем ей хочется быть у меня. Пусть даст волю устроить свистопляску в ней тому, что время от времени загоняемо условностями в самые дальние уголки и ниши её души. А передо мной потом пусть выступит обнажённой. Как награда. Зрелище для избранных. Зрелище для тех, кто постарается ради неё.

     По её дыханию отмечаю изменения её состояния. Она начинает вожделеть. Но механизм этот тонок и хрупок – одно неловкое движение или слово, и всё придётся начинать сначала. И чем дальше, тем нежнее и хрупче, пока не наступит момент, когда уже ничто не остановит и не собьёт, но наоборот, всё будет только способствовать возбуждению. Сейчас последует первая награда в череде остальных…

     - Госпожа, я… - указываю пальцем на пятно от шампанского на её юбке.

     - Да, ты! Ты видишь, что ты натворил? Это что такое, я тебя спрашиваю? – и она приседает, чтобы поставить бокал на пол.

     Я жадно бросаю взгляд ей между ног, пытаюсь рассмотреть её там, а она встаёт, хватается за пятно на юбке и подносит её к моим глазам, бесцеремонно предоставляя мне возможность видеть резинки чулочков.

     Я внутренне закрываю глаза, и даже делаю это видимо, но лишь на секунду, потому что я не имею права не показать Госпоже, что мне хорошо, но и право показать это тоже не имею. По всему телу разливается что-то тёплое и приятное, оно волнуется и с ощущаемой скоростью проникает в каждую мою клеточку, и я замираю в восхищении и животном желании стоящей передо мной женщины с задранной юбочкой, под которой я за тёмным окончанием чулков успеваю рассмотреть ещё и красные трусики с массой сверкающих камушков на лобке, теряющихся сужающейся змейкой по трусикам там, куда мой взгляд при такой стойке Марты уже проникнуть не может.

     - Что это такое, я тебя спрашиваю? – и продолжает демонстрировать мне свои трусики.

     - Это моя неаккуратность! – отвечаю.

     Она отпускает юбку, руки её опускаются вдоль тела. Ошейник, всё не выпускаемый, а удерживаемый ей за застёжку, зловеще брякает и успокаивается, прильнув к бедру Марты.

     - Ну, наконец-то!

     Броситься бы сейчас к ней, провести руками по бёдрам вверх, задирая юбочку, и прижаться губами к змейке из камушков.

     - Чтобы через час она была постирана и выглажена! – приказывает Марта.

     И стоит, ждёт. Я оттягиваю этот прекрасный момент.

     - Ну?! – восклицает она. – Опять?

     - Мне придётся дотрагиваться до тебя, Моя Госпожа, чтобы снять с тебя юбку.

     - Ты, похоже, не высокого мнения о моих интеллектуальных способностях? – спрашивает она.

     - Что ты, Госпожа! Ты не так меня поняла! Я просто хотел сказать, что… что…- я нарочно делаю вид, что в замешательстве с нужным ответом.

     - Милый, - мягко проговаривает она, но тут же с остервенением приступает к застёгиванию ошейника у меня на шее (всё!); она дёргает за ошейник, поднимая меня на ноги, и я больше чем на пол головы возвышаюсь над ней.

     - Разве мне надо говорить, - с остервенением выворачивает она слова и начинает резкими движениями расстегивать мне джинсы, - слышишь, ты? Разве мне надо говорить, что если мне захочется подержать твой член рукой, мне придётся расстегнуть тебе джинсы, а? - говоря это, она запускает руку мне в расстёгнутые джинсы, нащупывает и вытаскивает наружу, сжимая в кулачке, то, о чём только что проговорила. – Или это, всё-таки, само собой разумеющееся?

     Ожидая моего ответа, она еле заметно перебирает пальцами и даже пару раз двигает ладошкой вперёд-назад. То, как она это всё проделывает, ни в какую не увязываются с тоном, которым она проговорила свою фразу. И я млею. Нега удавом передвигается по всему моему напрягшемуся телу.

     - Заправься, - приказывает она и делает шаг назад.

     Я возбуждён. Начинаю неловко заправляться.

     - Нельзя делать это побыстрее? – спрашивает она и подступает, и начинает делать это сама. – Тебе ещё сейчас с моей юбкой возиться.

     Она пытается уместить и заправить своими маленьким и красивыми ручками в мои тесные джинсы то, что пока туда не готово просто так поместиться, отчего мне становится настолько «хорошо», что я могу не выдержать таких прикосновений и ситуации… И она, почувствовав моё состояние, отстраняется и говорит:

     - Сам.

     Я заправляюсь. Захожу ей за спину. Приседаю и начинаю расстегивать молнию на юбке. Буковкой Т предстают моему взору две тоненькие полоски трусиков, вертикальная устремляется в ложбинку, и по мере опускания юбки вниз, она, на пару с открывающимся видом двух неописуемо притягательных половинок попки, всё больше захватывает и увлекает воображение своим исчезновением где-то там. Я бы мог сейчас же проверить, как и где пролегает эта полосочка, и где начинается переход её в треугольник переда трусиков, или провести руками по бархатным половинкам попки Марты, но это не самое-самое, что можно придумать, да и у меня для Марты в этой связи припасено более «увесистое» переживание. Медленно спускаю юбку к полу. Удерживая по очереди то за одну, то за другую лодыжку, помогаю Марте выступить из юбки. Направляюсь в хозяйственное помещение, отмечаю, как Марта следует за мной. Как бы мне хотелось идти сейчас за ней, а не перед ней! Когда собираюсь закинуть юбочку Марты в стиральную машину, она меня останавливает:

     - Куда-а? Ручками.

     Хватаю средство для стирки, подхожу к раковине, перекрываю сифон и начинаю наполнять раковину тёплой водой. Пока набирается вода, добавляю стиральное средство, тщательно растворяю его, и когда раковина заполняется, опускаю в неё юбку. Тут же приступаю стирать её руками. Марта стоит рядом и смотрит. Это опять тот момент, когда она переживает внутреннюю щекотку оттого, что наблюдает за нежным обращением с её вещью.

     - Застирал?

     - Да, Госпожа.

     - Прополощи, высуши и погладь в машинке, - проговаривает она.

     Отправляю в стиральную машинку отстиранную юбочку Марты, заливаю средство для полоскания, устанавливаю соответствующую программу, запускаю машинку и поворачиваюсь к Марте.

     - Надо идти туда, Моя Госпожа, - говорю, указывая жестом руки на выход из прачечной и примерное направление в сторону комнат.

     - Я сама знаю, куда идти, - отвечает она, уставляясь мне в глаза, и я сразу опускаю взгляд вниз.

     Марта разворачивается и покидает хозяйственное помещение (комнату, где у меня стоит большая стиральная машина, сушилка, шкаф со всякими моющими средствами и прочей химией, есть место для глажки; отсюда раз в неделю, с приходящей домработницы начинается идеальная чистота моей квартиры и одежды). Мы направляемся в комнату, теперь я следую за ней. Снова на секунду прикрываю глаза, чтобы в следующее мгновение открыть их и созерцать одну из самых красивых картинок в мире – идущую стройную женщину, одетую в тёмную полупрозрачную тунику, ниже которой красные трусики, впивающиеся узкой полосочкой ткани в её попку, тёмные чулки, натянутые на стройные красивые ножки и…о! - что делают с нижней половиной фигуры и спинкой женщины обувь на высоком каблуке, особенно, когда хозяйка этой обуви переставляет ножки!

     Не знаю, есть ли противники женской обуви на высоком каблуке, - разве что неврологи, да хирурги, да и то, только когда в них говорят врачи, - но я счастлив, что женщины не могут спокойно жить без такой обуви. И хоть это бесспорно красиво, и даже не то слово, и хоть такая обувь не оставляет Марте ни шанса, чтобы не быть женственной, передвигаясь в ней по моей квартире, для меня важной составляющей на сессии с Мартой служит психологический эффект от такой обуви: надев обувь на высоком каблуке, женщина с трудом может думать о «бытовухе», а то и вовсе забывает о ней, и уж очевидно, не думает о ней так, как думает, прибывая на обуви с удобной плоской подошвой и в практичных джинсах. С удовольствием наблюдаю подтверждение этого в Марте.

     Мы подходим к дивану, на котором я только что сидел. На его краю лежит чёрная, короткая, кожаная куртка с приталенной, по которой тянуться три тоненьких кожаных ремешка, удерживаемые по пояснице и на боках позолоченными металлическими шлёвками. Молния, тоже металлическая и позолоченная, начинается от самого безворотникового верха и заканчивается, немного не доходя до слегка распускающегося низа. Когда Марта в неё облачится, вернее, когда я её в неё облачу, куртка должна будет аккуратно прикрыть Марте попку наполовину, а сама попка будет в чёрных трусиках, которые лежат тут же, поверх куртки, вместе чёрным лифчиком. Каждый рукав куртки перехвачен дюжиной маленьких ремешков, похожих на поясные, с позолоченными застёжками, в некоторых местах между ремешками в материале сделаны поперечные разрезы. Внутренняя половина широкого манжета кожаная, внешняя – металлическая, позолоченная. К дивану прислонены чёрные сапоги на высоком каблуке. Сами сапоги высокие настолько, что они должны будут покрыть Марте колено. Весь сапог отделан небольшими, разных размеров, отполированными черными камушками, у лодыжки «гармошка», от неё к самому носку через союзку идёт грань. Здесь же, рядом с нарядом тонкая, чёрная резинка для волос и расчёска. Поверх всего - скрученный змейкой, плетённый из телячьей кожи, стодвадцатисантиметровый снейк. Внутри снейка тёмным бриллиантом флакончик туалетной воды - наш с Мартой выбор.

     Марта останавливается у вещей и с красивым задумчивым видом начинает рассматривать свой «будущий арсенал», а потом поднимает на меня глаза. Я по её взгляду определяю желание, бросаюсь к шкафу и поворачиваюсь к ней с полотенцем в руке:

     - Моя Госпожа?

     Я чуть стоны не издаю, наслаждаясь произведённым на неё эффектом от подобранного мною для неё наряда на сегодняшнюю сессию, поэтому я даже гадать не принимаюсь, здесь всё становится ясно – она уже готова в душ. Марта продолжает стоять, смотря мне в глаза. Я опускаю глаза и стараюсь быстро сообразить, что же она захотела. Не понимаю, спрашиваю ещё раз, но тише, и уже с несколько другой интонацией:

     - Госпожа?

     Нет реакции.

     Делаю шаг по направлению к ней, но останавливаюсь. Между нами диван, до Марты метра четыре. Полотенце держу на согнутых в локтях руках. Что такое? Может, она решила выразить мне благодарность за заботу? Что ж, лучший способ узнать это, и получить: объявиться в зоне её физической досягаемости. Направляюсь к ней, огибая диван, подхожу на полметра. Марта выбивает полотенце из моих рук, ударяя меня по рукам костяшками своих пальцев и украшениями на них. Становится очевидно, что теперь она вообще ничего не скажет, чтобы я сам догадывался, а она до того времени устроит «представление».

     Это раньше мы «тыкались-мыкались» с ней наугад: то она отдавала команды, которые при внимательном взгляде нисколько не отражали её желаний, то пыталась физически истязать меня ради самого процесса, а я сам может и старался вести себя так, как это принято на таких сессиях, по сути же получалось, как у той обезьяны в зоопарке, которая носилась по клетке, с прижатой к уху одной ладонью. Теперь у нас намечался какой-то путь, мы оба что-то постепенно нащупывали, и продолжаем дальше открывать новое в себе через эту тему. Теперь у нас значительно больше психологических моментов, чем было раньше. Если мне удаётся угадать и исполнить её желание, мы оба переживаем приятный момент. Если удаётся проделать беспрерывно несколько таких актов, у нас у обоих начинает формироваться какое-то эйфорическое состояние, будто исчезает мир вместе с комнатой, в которой мы находимся.

     С большей долей вероятности предполагаю, что её желание оформилось тут, в этой комнате. Так. Что сделала она первое, когда вошла в комнату? Смотрю на наряд Госпожи. Снейк будто «спит», но «дышит», свернувшись клубочком. Подхватываю его двумя руками и протягиваю Марте:

     - Госпожа?

     Ударит опять? Бросаю взгляд на её лицо, но тут же опускаю глаза. Она улыбается, принимая из моих рук плеть – очень завораживающую своим дизайном и назначением вещицу.

     Наполняюсь радостью, но тут же под подбородком у меня оказывается скрученный в кольца дивайс, которым Марта приподнимает моё лицо, а сама, слегка наклонив голову и холодно улыбаясь, заглядывает мне в глаза.

     - Ты улыбаешься? – спрашивает она.

     Мотаю отрицательно задранной вверх снейком головой.

     - Я видела, - продолжает допытываться она.

     Снова мотаю головой.

     Она откидывает голову чуть назад, продолжая смотреть мне в глаза, а затем, дав погаснуть своей улыбке, поворачивается ко мне спиной, и с интересом принимается рассматривать снейк, медленно идя в направлении стеклянной стены. Дойдя до стены, останавливается, щупает красивый и необычный кнут по всей длине; его конец, она уже это, скорей всего, поняла, благодаря своей особой структуре, захватывает при движении достаточно много воздуха, чтобы встретившись с кожей, не повредить её. Я подхожу и встаю так, чтобы лучше видеть её руки и ударный дивайс в них. Марта стоит лицом к стеклянной стене, но даже мельком не взглянула в сторону открывающегося с семидесятиметровой высоты вида вечерней безоблачной Риги. Снейк вдруг начинает извиваться, раскручиваясь, выпущенный Мартой из левой руки, но удерживаемый за рукоятку ею правой, медленно опустившейся вдоль тела. Его конец шлепком приходится на полированный тёмный пол, и напрочь завладевает и удерживает моё внимание, пока окончательно не замирает, найдя для себя самое подходящее место. Я вспоминаю что-то из детства, причём вспоминается что-то тоскливое, успеваю подумать о человеческом страдании, о попытках всевышнего максимально справедливо и гармонично устроить сожительство разумных существ, нет, о справедливом и гармоничном устройстве сожительства разумных существ, и всё не могу оторвать взгляд от кончика снейка: он кажется мне очень красивым и совершенным, а главное - живым. Спохватываюсь, что задумался, всматриваюсь в Марту. Она – чудо! Всё определила до иголочки, всё вычислила, с пониманием даёт мне секунду на то, чтобы я определил для себя перенос анализа своей реакции на потом, ещё секунду на восстановление, и уже в следующее мгновение я снова наблюдаю за ней, рассматривающей снейк. Как не тревоженная змея, на которую так похож снейк, который держит в руке эта красивая женщина, Марта медленно поворачивает лицо в мою сторону. Когда мы встречаемся взглядами, я поспешно опускаю глаза, но успеваю заметить, что у неё на губах вновь появляется улыбка. Достаточно иметь одну десятую от моей проницательности, чтобы определить, что улыбается Марта одним мыслям, а в глазах стоят совсем другие. Мгновение, и она делает шаг левой ногой назад, поворачивается корпусом ко мне, правая рука со снейком остаётся на прежнем месте, и таким образом она оказывается в ударной позиции. Снейк описывает траекторию чуть ниже моего пояса и с оттяжкой «облепляет» мои бёдра.

     Я издаю шипящий звук, инстинктивно отскакиваю назад, хватаюсь за несколько сразу обхоженных мест, потираю их. Хочется рыкнуть в ответ, в случае повторения вцепиться зубами в бьющую тебя руку. Она будто видит, будто догадывается до моей реакции и мыслей. И поэтому решается на ещё один замах. Удар не получается красивым и сильным, и мне с лёгкостью удаётся изобразить лицо, которое от меня ожидают, но неудача удара принимается во внимание, и следует ещё одна попытка поставить на «место» моё душевное состояние. Я оскаливаюсь, но пытаюсь встать ровно. Чтобы добраться до моего смирения, Марта наносит мне ещё два хлыста, и смирение приходит! Откуда?! Я принимаю хлыст обнажённым торсом, но гнев уже не заявляет о себе, как реакция на боль. Лишь мысли, что сейчас я более всего близок к тому, что меня могут пожалеть прекрасные руки, и что я могу приблизить это определённым поведением, мимикой и позой, лишь эти мысли побуждают не двигаться, быть смиренным, и всё, представляется, случится.

     Марта кидает в меня снейк. Я поднимаю его и возвращаю ей обратно. Она, не обращая внимания, уходит из комнаты вон. Я ошибся. Наспех, но чётко укручиваю снейк на своё место, хватаю полотенце и бегу за Мартой. Мы заходим в душевую, она останавливается посередине помещения. Аккуратно укладываю полотенце на стул и подхожу к Марте сзади. Всё ещё думаю о «награде», и вожделею, что нежность Марты может проявиться в любой момент, вот-вот. И если б в другой раз я раздевал её со значением, тщательно избегая спешки, постоянно изыскивая соображая, как бы это сделать поприятней, то сейчас, когда места, на которые приходились хлысты, то и дело отзывались лёгким жжением, у меня получалось быть всего лишь «удобным» и нужным. Марта разрешает взять себя за руку, и я помогаю высвободить ей её из туники, встаю с другой стороны и то же самое проделываю со второй рукой. Потом захожу спереди и аккуратно, чтобы не задеть причёски, снимаю через голову с Марты тунику. Захожу сзади, расстёгиваю лифчик, оказываюсь спереди, просовываю руку сверху под чашечку лифчика, - рука «случайным» образом частично прикасается к груди Марты, - а второй снимаю с плечика бретельку. Подхватываю за чашечку лифчик, снимаю вторую бретельку, осторожно, как что-то очень нежное, кладу лифчик рядом с аккуратно уложенной туникой. Кидаюсь к ножкам Марты и быстро высвобождаю их из туфелек. Начинаю возиться со стягиванием чулочков, запускаю под чулок пол-ладошки и аккуратно стягиваю его вниз, ведя рукой по ноге до самой пяточки. Так же поступаю со второй ногой. О, кто сейчас из нас больше получает удовольствие? Ползая у её ног, постоянно думаю о её взгляде сверху.

     Прежде, чем снять последнюю деталь одежды Марты – трусики – устраиваю шоу: сидя на одном колене перед её голенькими ножками, встряхиваю, разглаживаю и аккуратно укладываю на бедре, выставленной вперёд ноги, её чулочки. Потом приподнимаюсь, чтобы положить их рядом с уже снятой одеждой. Всё время рассматриваю тело Марты. Возвращаюсь и присаживаюсь перед ней на пол. Трусики сами по себе снимаются легко, но ведь для Марты это надо сделать приятно! Быстро нельзя и медленно плохо. Но даже если это делать и не быстро, и не медленно, и то надо будет приложить все усилия, чтобы трепет, который вызовет этот акт, не напомнил ей о получаемом наслаждении – это запустит механизм ассоциативного мышления, и она вспомнит, что она тут делает, как оказалась, кто она есть, иными словами, «включится» мозг. Здесь придётся учесть всё: предыдущий её настрой, настоящее состояние, её ожидание. На всё про всё полсекунды времени - от прикосновения к трусикам, до снятия их на две трети, а уже в этот момент у меня должно будет возникнуть чёткое представление, как надо завершить этот акт: или сразу, как только они окажутся «снимаеваемыми», они должны будут заскользить по икрам, или это надо будет сделать через нужное мгновение, найдя при этом достаточную причину, чтобы не сделать это сразу. Я присаживаюсь спереди у её ног и протягиваю руки к верёвочкам от трусиков на бёдрах.

     - Ртом! – говорит она.

     - Да, моя Госпожа!

     Прижимаюсь губами к рисунку из сверкающих камушков, и пытаюсь захватить ими ткань, к которой приделаны украшения, чтобы немного её оттянуть, а уже в следующее мгновение, как появится возможность, ухватиться за неё зубами, и закончить раздевание Марты. Марта дёргается от наслаждения, когда мои губы с настойчивым трепетом обхватывают её область удовольствия, и содрогается второй раз, когда я делаю вторую попытку после первой неудавшейся захватить ткань губами. Я отстраняюсь, чтобы «подумать» секунду. Ткань сильно облегает и натягивается, так мне не удастся. Я запускаю язык сбоку так глубоко, что неожиданно дотрагиваюсь им до тоненькой полосочки волосков её ухоженности, делаю вид, что нащупываю удобное место для захвата трусиков ртом, и суетой языка «приходится» доставить Марте неожиданное случайное удовольствие. Марта помогает мне, подставляясь нескромно, сладко наблюдая за всяким действием, несущим ей своеобразную ласку. Прижимаю захваченную языком ткань к верхним зубам и тяну своё «сокровище» вниз. Ткань «предательски» выскальзывает, будто и ни специально я это делаю.

     Получаю удар коленом, меня отбрасывает.

     - Очень долго! – кричит Марта. – Я не этого ждала!

     - Да, Моя Госпожа, - поспешно отвечаю и приступаю в более скором темпе выполнить свою обязанность.

     За всеми действиями не упускаю возможности провести кончиком носа по самому чувствительному месту Марты. Пусть по этому жесту она не без удовольствия отметит, какое животное желание её у неё получается породить во мне своими бесстыдными выходками; а я по её изданному выдоху догадываюсь, что действие ей понравилось, но больше всего рад состоянию, в котором уже прибывает Марта. У меня всё получилось.

     Она выступает из опустившихся до щиколоток трусиков и направляется к душевой кабине. Я быстро укладываю трусики к одежде и хватаю заколку, чтобы, пока она направляется в душевую кабину, успеть собрать её волосы на затылке и перехватить ею их. Марта решает подыграть и медлит в движениях, давая мне выполнить по-хорошему минутное дело за десять секунд. Как только волосы оказываются собраны, спешно хвата душевую насадку, вырываю её из держателя, и уже в следующее мгновение у меня получается отрегулировать температуру подачи воды, и установить душ обратно в держатель.

     Закрываю дверцу душевой, отступая назад.

     - Куда? – строго спрашивает Марта.

     - Шампанское для Госпожи!

     - А-а, ну давай-давай.

     Иду быстро к бару, возвращаюсь обратно с бокалом шампанского. Подаю его Марте, приоткрыв, а затем захлопнув обратно дверцу душевой кабинки. Марта стоит за стеклом лицом ко мне, смотрит пристально мне в глаза, вода льётся ей на спину, она делает глоток напитка.

     «Она хочет, чтобы я залез к ней и помыл её, но хочется услышать этот приказ от неё», - думаю я.

     - Лезь сюда, помоешь меня! – говорит она и отпивает ещё глоток.

     - Да, Моя Госпожа… - отвечаю, и начинаю расстегивать джинсы.

     - Я не хочу видеть тебя голым рядом со мной, - говорит она.

     - Как будет угодно Моей Госпоже, - застёгиваю обратно джинсы и устремляюсь к Марте в кабинку.

     Хватаю душ и начинаю поливать прекрасное стройное тела своей Госпожи. Поднимаю по очереди её руки, поливаю бока, опускаю душ вниз, чтобы направить щекочущие фонтанчики на её промежность спереди, потом сзади. Марта только перехватывает бокал из ручки в ручку, отпивает иногда шампанское и подставляет себя для мытья. Обильно поливаю и равномерно распределяю руками по всему её телу гель для душа. Марта своим видом показывает, что она ничего такого не чувствует, что всё – нормальный ход вещей, и достойно, с невозмутимым выражением лица делает глоток шампанского, когда мои руки с гелем оказываются у неё внизу живота и на ягодицах. Наслаждаюсь её стараниями изобразить равнодушие, заряжаюсь мыслями, как бы пробить эту хрупкую защитку, имея, впрочем, уже заранее некоторый план для этой ситуации, для чего хватаю душ и избавляюсь от геля с её тела. Беру массажное масло, купленное там же, где был куплен Марте наряд госпожи, – в магазине интимных товаров, - и выливаю не меньше половины тюбика ей на плечи, спинку, грудь, живот и ножки. Масло стекает по её телу, бесспорно доставляя текущими струйками определённое, щекочущее удовольствие, особенно в зонах с повышенной чувствительностью, над которыми я намеренно нанёс масла больше, чем на остальные места, и когда начинаю размазывать его по всему телу Марты, душевая кабина наполняется каким-то дурманящим ароматом, который в природе не встретишь нигде. Встаю сзади Марты и начинаю массаж. До того, как она получит просто поглаживания по всему телу промасленными руками, следует провести и оздоровительную процедуру её обворожительного тела, отчего оно только отзовётся благодарностью.

     - Сними джинсы, они меня бесят! – приказывает она.

     - Конечно, Госпожа Марта.

     Голым пристраиваюсь сзади Марты и возвращаюсь к прерванной процедуре. Каждый позвонок дави́м и смеща́ем то в одну, то в другую сторону, по каждому проходится палец то по часовой стрелке, то в противоположном направлении. Пальцы скользят между рёбер, по рёбрам. Массируются шея, трапеция, руки. Особое внимание для талии, попки, ножек. Пальчики на руках, пальчики на ногах – вообще отдельная «тема». Каждая зона принимает свой способ, свою интенсивность массажа. Я улетаю, она, уверен, тоже, хоть и делает вид, будто меня рядом нет вовсе, особенно это примечательно, когда я, стоя сзади, массируя ей грудь, спускаюсь руками через подрёберную к пупочной и боковым областям живота, чуть задержавшись тут, опускаю руки на паховые области, избегая лобковую, устремляюсь руками к медиальным областям бёдер и, закончив, собственно, на этом массаж, сосредоточиваюсь нежными поглаживаниями на последних и паховых областях, за чем следует неконтролируемая реакция с моей стороны, а я не могу отодвинуться от её ягодиц, почти прижимаемый ею к стене. Да, Марта! Делай вид, что меня нет рядом! Будто с тобой ничего не вытворяют! Относись ко мне как предмету интерьера! А я постараюсь не возбудиться от твоей скользкой промасленной промежности, сжимающей мой член, чтобы сейчас же не расплющить тебя о стенку душевой, и уже долго не отпускать. Нежно разворачиваю Марту к себе передом, причём через ту сторону, где её рука опущена. Я рассчитывал, но похоже, Марта решила это раньше меня, и она «случайно» задевает, и даже, кажется, с намерением проводит рукой при этом развороте по моему возбуждённому состоянию. Касание её ручки молнией вонзается мне в мозг. Она отпивает, как ни в чём не бывало, отведя руку с шампанским и лицо в сторону, чтобы я мог беспрепятственно нежно погладить подключичные ямки, а потом охватить своими огромными, блестящими из-за масла руками её тонюсенькую шейку и начать водить по ней спереди большими пальцами, а сзади на шейке остальными исполнять пианинную игру. Я чувствую свою и её пульсацию внизу, где мы касаемся. Будто проследовав всем корпусом за движением своих рук, ведя ими ей по спине вниз, «случайно» приседаю - и снова эти обжимающие и скользящие ощущения, но уже она лицом ко мне. Как же она мне позволяет делать это? Запустив руки ей на спину, передвигаюсь ими к попке, мну, вминаю её на себя, и полностью «исчезаю» у неё между ножек. Меня уже бесит, что Марта справляется и выдерживает процедуру с невозмутимым лицом.

     Поворачиваю её к себе боком, той стороной, где её ручка свободно свисает, и начинаю перебирать одной рукой изгибы её спинки, глажу скользкую попку, а второй - грудь, животик. Мои руки иногда встречаются у неё на шее, иногда опускаются вниз, но пока без встречи внизу. С безудержным желанием оказываюсь в сантиметре от её кисти, выдерживаю минуту, задеваю, но она сохраняет отрешённый от процедуры вид, и не замечает этого. Однако, когда в следующее мгновение я опускаю руки по ней вниз и с нескрываемым намерением миную красные черты руками и спереди, и сзади, она закрывает глаза. Вознамериваюсь довести её сейчас же, и у меня получается уже как минут пять смотреть на её лицо с закрытыми глазами, и уже даже мне позволяется исследовать её внутри, когда вдруг она открывает глаза, уставляется на меня каким-то «обнулённым» взглядом и произносит, не прерывая случайного касания своей руки и моего члена:

     - Ты помыл?

     - Ещё чуть-чуть, Моя Госпожа, - отвечаю поспешно и, схватив душ, быстро смываю с тела Марты массажное масло, насколько это позволяет сделать простая тёплая вода и мои руки.

     - Всё, Моя Госпожа, - выключаю душ и распахиваю дверцу душевой.

     Марта развязно покидает кабинку и останавливается по середине душевой.

     Бросаюсь промачивать её полотенцем. Масло частично остаётся на коже, и перспектива прикосновений к ней, такой скользящей, лоснящейся и вкусно пахнущей, будоражит моё наимощнейшее воображение, которое в данный момент служит дополнительным источником моего наслаждения.

     Марта срывается с места и покидает душевую. Я спешу за ней, пытаюсь угадать её дальнейшие намерения и желания. Она направляется к наряду и усаживается на диван. Я бросаюсь к шкафу, чтобы надеть новые джинсы.

     - Куда? – кричит она.

     - Надеть новые джинсы, Моя Госпожа.

     - Я разве приказывала это сделать? Ты опять начинаешь придумывать себе дела? Иди сюда.

     Она берёт снейк.

     - На колени! – следует её команда.

     Я опускаюсь на колени перед ней.

     - Разве я сказала тебе, что ты должен одеться? – она наклоняется ко мне и хватает меня за ошейник. - Или, может, я сказала тебе подумать, что тебе следует сделать? Или я сказала тебе иди сюда и ублажай свою Госпожу? – с этими словами она откидывается на диване, притягивает меня за ошейник, и я оказываюсь лицом, прижимаемый за голову, у неё между ножек. – Может, я у тебя это просила?

     С силой втягиваю ртом всё, к чему им прикоснулся в результате направленного жеста Марты, язык спешит мне на помощь, но не успеваю сделать ничего чуть-чуть стоящего, искусно, как того требует оральный ритуал, как Марта (но ведь насладилась несколько секунд!) отталкивает меня от себя, тянет за ошейник вниз, пока я не распластываюсь на полу перед диваном, и ставит мне на голову ноги.

     - Ну? Разве я просила тебя что-то из всего этого? Ты уже второй раз за сегодня придумываешь себе дела и пытаешься их сделать. Мне это надоело.

     Снейк приходится мне по спине. Я дёргаюсь, а Марта сильней к полу прижимает мою голову ногами. Мгновение боли сменяется осязанием и рассматриванием боковым зрением её ног у себя на голове, вблизи от моего лица: я отмечаю пяточки, которые мне хочется зализать. Как в ней всё совершенно и желаемо!

     Ещё один хлыст. Кожа закипает в двух местах. Я бросаю украдкой взгляд снизу ей между ножек, но желаемое увидеть мешает диван.

     - Ты куда смотришь, скотина? – с улыбкой и лёгким возмущением в голосе произносит она, и ещё один хлыст по ногам.

     Ударив хлыстом меня по ногам, Марта переносит одну ножку с моей головы мне на пятую точку и пододвигается ближе к краю дивана, и теперь я могу рассматривать всё, что не мог увидеть до этого, но не делаю этого, потому что она отругала меня всего лишь за попытку сделать это.

     - Ты почему не смотришь? Или ты опять там что-то себе навыдумывал?

     Я уставляюсь, куда мне приказали. Как можно не терять разум от рассматриваемого, происходящего? И я это ощущаю.

     - Ты почему не отвечаешь?

     - Я побоялся, что ты разгневаешься ещё больше, Госпожа.

     - Ах, так ты меня боишься?

     - Да, Моя Госпожа.

     Марта откидывается на спинку дивана.

     - Не скажу, что мне это приятно слышать или я этому рада, но пусть лучше так. Но разве я приказывала тебе бояться? А сейчас причеши и одень меня. И предупреждаю, если выкинешь опять что-то, что мне не понравится, убью на месте. Понял?

     - Да, Моя Госпожа.

     Она убирает с меня ноги, оставшись сидеть на краю дивана.

     - Сделай мне хвост, - приказывает она.

     - Да, Госпожа.

     Я поднимаюсь, беру расчёску и резинку, которую натягиваю на запястье, становлюсь перед Мартой, снимаю заколку с её волос и начинаю их расчёсывать. Марта выгибает спинку, оттопыривает попку, закрывает глазки и чуть-чуть приподнимает лицо на встречу мне. Сначала легко пробегаюсь по всем волосам расчёской и, не обнаружив нигде слипшихся волосинок, вежливо прошу её наклонить голову. Она наклоняет, и я начинаю расчёсывать волосы от шеи в обратную сторону. Всё выглядит как приказ и его исполнение, но на самом деле Марта принимает одну из своих любимых процедур, получаемых ею от меня всякий раз под тем или иным предлогом. Я спрашиваю себя, всеми ли женщинами обожаема, как Мартой, такая процедура, когда с их волосами что-то вытворяют? Боюсь узнать, что нет, но уверен и тешусь, заявляя себе о своём счастье, а порой и гордости, что в смысле ощущений, которые получает Марта, когда я вожусь с её волосами, я достойно конкурирую с посещениями ею парикмахерской с её мытьём головы и со всеми последующими после, там, процедурами. О чём я говорю? Марта сама парикмахер.

     Уложив расчёской волосы Марты в обратном направлении, приступаю к возвращению их в прежнюю форму. Для этой цели обхватываю голову Марты руками и приподнимаю её. Теперь она сидит прямо, лицом вперёд, и я нервно сглатываю, понимая, на что ей придётся уставиться, если она откроет глаза, когда постепенно я перенесу расчёской её волосы назад - я стою перед ней голый. Возбуждаюсь от этой мысли моментально. Если я начну отодвигаться или начну делать что-то, чтобы не просто избежать соприкосновения с её лицом, но даже постараюсь определить и выдержать зону комфорта для неё, и это покажется явно, она, скорей всего, опять скажет, что я решил себе что-то там подумать, и опять последует наказание. Возможно, если продолжу просто стоять, её «взбесит» это, и тоже последует наказание. Но не наказание тут не желаемо, а что прекратиться такая пикантная ситуация. И я уповаю, что она задумается или слишком сконцентрируется на ощущениях, - или сделает вид того или другого, - и ничего не заметит или не захочет обратить на это внимание, и тогда я продолжу её расчёсывать, что само по себе приятно, и вдобавок начну всё-таки касаться её лица.

     С этими мыслями дотрагиваюсь членом до её подбородка. Продолжаю расчёсывать. Из-за не следовавшей реакции со стороны Марты, обуревающие меня сомнения испаряются, это придаёт новый стимул для возбуждения. Некоторое время делаю вид, что для более качественного расчёсывания мне надо наклоняться то в одну сторону, то в другую, но выпрямляюсь, в конце концов, и оказываюсь в сантиметре от её губ. Теперь любые мои действия могут привести к тому, что я дотронусь до её ротика. И это бесстыдство происходит, на мгновение. И всё! Теперь, получив такое, пусть и мимолётное наслаждение, можно и «наказание» принять. Но опять никакой реакции, и я спокойно продолжаю. Уже дотрагиваюсь снова и снова, через известную паузу ещё раз. И вдруг Марта, без всякого намёка в своём поведении, открывает свой маленький ротик. Я продолжаю расчёсывание. Ставшие теперь медленными мои движения оказываются не реакцией на то, чем меня начинает одаривать эта сумасшедшая прекрасная женщина, но способом, которым я стараюсь повысить качество её наслаждения от проделываемого для неё за проделываемое ею для меня.

     Специальная массажная расчёска, купленная мной в Японии, - которую даже Марта, парикмахер по профессии, с удивлением разглядывала несколько минут, - если правильно держать её в руке, всеми своими тремястами чёрными жуткими щетинками, начинающимися из красной каучуковой основы, вмонтированной в чёрное дерево, и заканчивающимися каждая миниатюрным деревянным набалдашником, за приятным ощущением от производимого массажа оставляет деликатно расчёсанные, с неповреждённой структурой, блестящие и шелковистые волосы. Я это знаю и поэтому стараюсь; и Марта это знает, и поэтому не останавливает меня. Медленно вожу расчёской по волосам Марты от корней до кончиков, всякий раз чётко контролируя давление расчёски на голову. Иногда собираю прядь и тщательно обрабатываю её. В какой-то момент, мысли о том, как можно качественней обойтись с волосами Марты, отвлекают и начинают сбивать возбуждение, я слабею; тогда я переключаюсь вниманием на её действия, щёчки, язычок внутри, и в следующее мгновение вообще теряю контроль над своим мышлением.

     Сколько б я мог такое проделывать с Мартой, не знаю. Мне кажется – часы! Но мне стоит в первую очередь подумать о ней, только в этом случае эта женщина раскроется и тогда… Я отстраняюсь от Мартиных губ и начинаю собирать её волосы в хвост. Надеваю резинку на собранный пучок и жёстко перехватываю тремя кольцами. У неё волосы Госпожи – редкие волосинки, не «попавшие» в хвост, еле обнаруживаемы, а в наступающих сумерках и того не заметны.

     Я беру Марту за руку, помогаю ей встать и отойти чуть-чуть от дивана, потому что следующие минут семь-восемь мне предстоит кружить вокруг неё, одевая её, и мне понадобиться много свободного пространства.

     Слегка отстраняюсь, чтобы посмотреть на Марту со стороны. Когда всё идеально, у меня внутри спокойно – блаженное состояние. И сейчас я переживаю именно это, потому что Марта красива и обнажена; её причёска безупречна, а наряд, ожидающий её на диване, до миллиметров подогнан под её фигуру. Мой перфекционизм получает пищу, порцию за порцией! Для меня сейчас всё начинается, теперь я могу сконцентрироваться. Я сначала бросаю взгляд на наряд для Марты, потом исподтишка приглядываюсь к её лицу - почти всё идеально, только микроскопическая крошка туши под глазом. Она замечает мой взгляд и озабоченность.

     - Мне нужна ватная палочка, Госпожа.

     - Мне тебе её принести? – она спокойно смотрит на меня.

     Бросаюсь в прихожую и мигом возвращаюсь с ватной палочкой чёрного цвета. Марта спокойно даёт смахнуть крошку.

     Это было когда-то моей проблемой. Несовершенный результат работы неприемлем, я долго не мог добиться успеха в своих делах, пока не поговорил с одной женщиной-психологом. Она мне сказала, почему у меня ничего не получается, хоть и способностей на порядок выше среднестатистического человека. И главное, с каким лицом она это сделала! Когда я вышел от неё, меня трясло. Я зашёл в первый попавшийся бар, заказал коньяку, потом ещё. А на следующий день я был другим человеком.

     Сегодня я могу создавать несовершенные системы, и спокойно к ним отношусь, но главное, я не утратил при этом способности и рвения создавать и идеальное. И всё, чем я окружаю Марту – идеально. Поэтому на её лице нет места для крошек туши. Избавившись от этой крошки, бросаю взгляд на её лицо ещё раз, украдкой рассматриваю шею.

     Марта хватает меня за ошейник и притягивает меня лицом к своему лицу.

     - Куда ты собрался деть ватную палочку? – спрашивает она, строя глазки.

     - Я этого не знал, Моя Госпожа, - хриплю я из-за сдавливаемого ошейником горла.

     - У тебя тридцать пять секунд: сделать так, чтобы я даже случайно её потом нигде не увидела, и надеть новые джинсы. Не хочу больше видеть тебя голого!

     - Да, Моя Госпожа!

     Бросаюсь в столовую, чтобы опустить и спрятать в мусорном пакете ватную палочку, да так, чтобы случайный взгляд сюда не обнаружил её – приятно исполнить приказ чужого человека, и не потому, что тебя при этом никто не видит (странно, надо будет это обдумать!). Теперь мне надо быстро надеть джинсы, но когда я бежал в столовую, увидел по пути, что один из сапог Марты согнулся в голенище, поэтому первым делом бросаюсь поправить его. Ведь что было до этого? – приветствие. А теперь то, ради чего мы с Мартой тут – сессия. А значит, всё должно протекать идеально. Убеждаюсь, что оба сапога теперь стоят симметрично и ровно, и уже потом кидаюсь к шкафу, где срываю с вешалки голубые, все в дырках джинсы, и первым шагом попадаю ногой в одну штанину, вторым другой в другую, и суетливо застёгиваю последнюю пуговицу, когда уже подхожу к Марте.

     - Тридцать восемь, тридцать девять, сорок. Вопросы есть?

     - Нет, Госпожа. Но я старался.

     - Что получается у людей, которые стараются?

     - Они достигают цели, Госпожа.

     Марта, вскинув свою ладонь к моему лицу, отшвыривает меня от себя.

     - Я не спрашиваю, что они достигают, я спросила, что получается у человека, который очень старается? – кричит она.

     - Совершенный результат, Моя Госпожа.

     Я возвращаюсь в прежнее положение, поодаль от неё, ожидая повторения или чего-то похожего.

     - Ты не старался.

     - Я… я…

     - Что – ты? А я тебе скажу, что – ты. Ты не старался. Ты совсем не старался, - она делает акцент на «совсем». – А я тебе скажу, ЧТО ты после этого. Ты ничтожество, которое не может сделать элементарное! Ты – чмо, которое не знает, что, как и где должно быть, лежать, стоять. Ты не видишь, что твоя Госпожа ждёт, когда ты поможешь ей одеться? А если сейчас кто-нибудь зайдёт? Мне в таком виде принимать человека?

     От последних слов Марты мне становится плохо, смерч острых, как ежи, и тяжёлых, как слоны, мыслей начинают завихряться у меня под черепной коробкой. Я представил, что кто-нибудь может случайно увидеть такой мою Марту, такую подготовленную, вкусную, вымытую, голенькую, с чётким хвостом на голове, со скрученным змеёй снейком.

     - На колени! Передо мной! Быстро!

     Интонация, взгляд, «чмо», «ничтожество» - не существует абзаца, чтобы описать, какое воздействие оказывает такой реквизит в такой ситуации. Нелепые слова, жесты и мимика при одних обстоятельствах - такие пронимающие при данных! Это как рассматривание интимных женских нарядов на вешалах в магазине. Ты смотришь на них, можешь пытаться представить их на своей или чужой даме, но это ни в какую не идёт с реальностью, когда эти вещи действительно оказываются на них.

     Я опускаюсь на пол.

     - Руки за спину, - требует она. - Целуй, - подставляет колено к моему лицу.

     Я наклоняюсь, чтобы оставить у неё на ноге поцелуй. Чуть выше колена, чуть ближе к внутренней части бедра. Задерживаюсь губами чуть больше необходимого.

     Она отшвыривает меня ногой.

     - Плохо, очень плохо. Будем учиться, - и снейк, размотавшись, касается пола.

     - Ещё раз? – спрашиваю я.

     - Что-о?! – нараспев восклицает она и наносит удар снейком мне по спине. Меня отбрасывает. – Что ты сказал?! Ну-ка быстро, на место, руки за спину, целуй! – как она суетится!

     Я целую ещё выше и ещё глубже внутрь бедра.

     - Плохо, - и Марта делает закручивающее движение снейком в руке так, что он оплетается вокруг меня, и я думаю, что таким сейчас будет предупреждение, а значит целовать надо выше, может сразу туда. Но в момент, когда хлопушка плети соприкасается со мной у меня на пояснице, Марта вздёргивает руку со снейком вверх, и я понимаю, что это был разгон. Второй завиток снейка оказывается свистящим, и, отступив на шаг, Марта опускает мне по ногам кнутом.

     Я издаю «хриплый» вопль и отскакиваю, потирая ушибленные бёдра по всей полосе пришедшего мне на ноги хлыста.

     - Вот - совершенный результат! – говорит она, поигрывая со снейком. – Вот это – совершенный результат.

     Она замахивается плетью в мою сторону, резко отдёргивает её назад, - издаётся щелчок, - тут же резко дёргает рукой куда-то в сторону, оставляя второй щелчок позади себя, и тут же «даёт» снейком влево-вправо, производя ещё два щелчка. Это было в высшей степени исполненная «атака кобры». У меня мурашки пробежали по всему телу.

     - Это тоже совершенный результат. Слышишь? – произносит она.

     - Да, Госпожа, - с благоговением шепчу я.

     Два щелчка кнута, слева и справа от меня, заставляют сжаться мой желудок. Как она играет! И кажется, глядя на изменения, носящиеся по ней, что эта мысль будет последней, которая сегодня посетила мою голову – я теперь просто не буду успевать за настроем Марты.

     - Вот - совершенный результат, ты понял?

     - Да, Госпожа. Что прикажешь, Госпожа?

     - Умница, – засияла Марта, - как быстро и хорошо ты учишься! Из тебя вышел бы толк, если бы ты не был так ленив.

     - Да, Госпожа. Госпожа, как всегда права. Что прикажет Моя Госпожа?

     С некоторое время Марта присматривается к моей реакции и, вероятно, пытается удостовериться, насколько я естественен, или вычисляет, насколько я сегодня «гожусь» к тому или другому.

     - Одень свою госпожу.

     - Да, Госпожа.

     Я бросаюсь к её наряду, но прежде, чем начать одевать свою Госпожу, старательно поправляю всю одежду, лежащую на диване. Всё должно быть безупречно. Марта наслаждается, глядя, как я «устраиваю» начало одеваний, а я наслаждаюсь «выходом». Причёска – это разогрев. Самое интересное для меня начинается, когда мне приходится одевать Марту.

     Я не помню, что привело меня к тому, почему я стал считать, что всякая вещь в этом мире должна быть создана, порождена или каким-либо другим образом привнесена в него в идеальном состоянии. Когда-то это было моей проблемой. Впрочем, как и воображение. Да они и сейчас ещё мои проблемы, просто я изловчился время от времени эксплуатировать их в свою пользу. Скажем, в институте у меня всё никак не удавалось написать дипломную, а чтобы начать свой бизнес, мне приходилось тратить на написание электронного письма из пятнадцати слов на иностранном языке до полутора часа. Или. У меня на «рукопашке» до крови доходило и на руках, и на лице, но чувствовал я себя при этом великолепно, а вот как только к моему зубу стоматолог прикасается бором, я сразу теряю сознание. Почему? Потому что в этом случае я наблюдаю огромную пещеру в горе (дырка в зубе), и туда проникает гигантское сверло буровой установки (сверло бормашины), и оно крушит, чистит и раздвигает стенки пещеры, освобождая их от ненужных пород. Каменные осколки размером с человеческую голову, некоторые больше, некоторые меньше, прежде чем быть выброшены образующимися в результате круговорота сверла воздушными потоками вон из пещеры, до сотни раз кряду ударяются то об вертящееся сверло, то о бедные стены пещеры. И пыль, которая возникает в пещере, она точно такая же, как та, что возникает у меня от бормашины при удалении поражённых кариесом участков эмали и дентина. Как при таком «больном» воображении не упасть в обморок?

     С тем, что я никак не мог написать дипломную или электронное сообщение коллегам-иностранцам, я справился, благодаря уже упомянутой женщине-психологу. Чётко поставив мой диагноз – перфекционизм – она добавила, с эдаким прищуром, что у меня ничего никогда не получится сделать: я никогда не напишу дипломную, никогда не напишу книгу, не смогу начать свой бизнес и, возможно, в отношениях с противоположным полом я тоже останусь с нулевым результатом, а всё потому, что по моему представлению всё должно быть выполнено на десять балов из десяти возможных, меня устроит только стопроцентный результат. Поэтому, если дипломная - то ею дóлжно восторгнуться всему научному свету страны, мира; если это письмо на иностранном языке - то даже самый лингвист не должен найти ни одной ошибки; если это книга - то после неё все женщины земли должны слечь у моих ног; а если это женщина… Здесь она не стала заканчивать фразу, являясь собой, в смысле привлекательности, в общем-то идеальным представителем сорокалетних женщин – с узкой талией, но крутыми выпуклостями, с прекрасными ресницами, тонкими, но эротичными губами, и приковывающими внимание, прям как у актрис или девушек из шоу-бизнеса, завихрениями длинных, мелированных волос. Но самое примечательное - игривый взгляд, собственно, ласковых глаз, легко удерживаемый ею постоянно, и так не сочетающийся с её серьёзным грузом знаний!

     А что касается посещения «зубодробильных» кабинетов, с этим мне помог справиться один мой знакомый стоматолог. Оказывается, если следовать эволюционной логике, что выживает сильнейший, а вернее, наиболее приспособляющийся, то следует понимать, что те из нас, на кого нападали древние тигры, динозавры и прочие монстры, и которые пытались противостоять им, погибали под их когтями и клыками, а те из нас, которые от вида первой полученной царапины теряли сознание, бывало, оставались живы и давали потомство. То есть, потомство-то пошло от таких, как я. Смешно. Но и что-то рациональное тут просматривается. По крайней мере, я спокойно предупреждаю каждого нового стоматолога, что с лёгкостью падаю в обморок, и тогда нашатырь пододвигают ближе. Опять смешно.

     Но теперь… Теперь я начинаю заводиться. Места от удара плетью горят, но приятно. Марта умеет рассчитывать удар. А я начинаю заводиться.

     Первое, что следует сделать, это надеть Марте сапоги. Прикосновение к ним уже будоражит. Мелкие и отполированные камни, покрывающие весь сапог, распространяют упорядоченную жуть. Я беру первый, но тут же откладываю его в сторону.

      - Шампанское для Госпожи, - хватаю бокал с пола и подаю его Марте. Она принимает его. Я протягиваю руку к снейку. Она не обращает внимания на мой жест. Да, Марта! Будь с ним в руке.

     Вдруг вспоминается, как однажды она стояла в одних чулочках и лифчике на четвереньках на кровати, выгнув спинку, с силой сдвинув ножки, а мне было приказано делать всё что захочется, но главное удерживать её руками за талию, и при этом от неё следовал приказ за приказом кончить. Она - безумная в своей красоте и позе; подкатывающий оргазм; осаждающие, напрягающие и охлаждающие её приказ за приказом, чтобы я кончил сейчас же, тут же – эти три фактора несколько минут сходились воедино с трёх разных сторон, пока не «сошлись», как подобает. У меня тогда с середины первого оргазма начался второй. О, как та картина преследует меня!

     Беру сапог, отворачиваю голенище, чтобы Марте было легко погрузить в него ножку. Прежде чем распрямить голенище, просовываю пальцы к своду стопы и скольжу ими до плюсны, затем обратно к пяточке, сильней отворачиваю голенище, чтобы проделать такую же процедуру, но со внешней стороны стопы, насколько получается засунуть туда пальцы, и начинаю распрямлять голенище по ноге, постоянно касаясь кожи Марты пальцами. Фиксирую идеально надетый сапог на ноге своей Госпожи и начинаю медленно тянуть собачку молнии снизу вверх. Перфектно!

     Проделываю то же самое со вторым сапогом.

     Колени Марты становятся чуть прикрыты; теперь она выше ростом; из-за высоких шпилек необходимость прилагать чуть больше усилий для удерживания равновесия отражается напряжением дополнительных групп мышц бёдер и попки, они вырисовываются, хоть и незаметно для глаз, но зато сразу видно, как в несколько крат повышается сексуальность общего вида Марты. Я нахожу способ, как продлить мгновение, чтобы насладиться картиной.

     - Может Госпожа хочет чай или кофе?

     - Ты уже всё сделал?

     - Нет, Госпожа, ещё не конец.

     - Тогда - много говоришь, - кидает она, заканчивая фразу быстрым-быстрым движением шеи и подбородка вперёд и вправо, затем влево, и возвращением их в прежнее положение. Какой-то такой молодёжный жест, кокетливый, не Госпожи.

     - Да, Госпожа.

     Беру лифчик. Это будет поинтересней. Правда, наверно, ей лучше бы это было сделать самой.

     Первой под бретелью проходит рука с бокалом шампанского, и бретель располагается на плечике. Держа лифчик за вторую бретель, жестом руки прошу у Марты подержать плеть. Она даёт мне её, продевает руку под бретелью, и я вкладываю ей в руку снейк обратно. Захожу сзади, протягиваю руки под её руками, чтобы свести их на центральной части лифчика и ухватиться за его чашечки, оттягиваю их вниз и вперёд насколько это необходимо, слегка напираю грудью Марте на спину, заставляя её наклониться, и её небольшая грудь полностью оказывается в чашечках лифчика. Она своими действиями мне помогла, и это, конечно, не был жест Госпожи. Но мы оба этого не заметили. Прижимаю её грудь аксессуаром и, пропуская его бочки между своих пальцев, скольжу руками к застёжке. Отмечаю - лиф расположен параллельно полу, чётко под лопатками. Довольный своей работой, захожу спереди. Никакой эротики! Я слуга, который помогает одеться своей хозяйке! Фиксируя одной рукой чашечку, другой проникаю под неё, чтобы собрать и поправить грудь. Пальцами нащупываю сосок и делаю на нём пару лёгких движений, стараюсь, чтобы это выглядело, как часть от процесса собирания и поправления груди. Нежно массирую грудь, но так, чтобы казалось, что я просто стараюсь тщательно её собрать в руке. Чашечка оказывается полностью заполнена, а сосок расположен в её центре. Те же движения повторяю на левой стороне лифа. Может данный акт и утратил на какое-то мгновение сексуальность с эстетической точки зрения, но зато на чувственном уровне, уверен, был бомбой. Можно было судить даже по Марте – она стояла особенной.

     Наклоняюсь к куртке, показываю Марте, что хочу на неё надеть её. Кладу куртку обратно на диван, чтобы принять от неё бокал и плеть. Красиво, как реликвию, опускаю на пол и то и другое. Она подставляет себя, чтобы я смог надеть на неё куртку. Застёгиваю молнию, ремешки. Опускаюсь за бокалом и плетью, вкладываю их в руки своей Госпожи.

     Видимое заставляет трепетать. Отступаю на шаг, присматриваюсь к деталям, к порядку. Марта даёт обойти и рассмотреть себя со всех сторон.

     На диване остались одни трусики. Теперь надо придумать как - как можно дольше смотреть на Марту в куртке и сапогах, хотя бы две лишних секунды?

     - Можно, Госпожа? – спрашиваю и указываю пальцем на трусики.

     - Что – можно?

     - Надеть их тебе, Госпожа?

     - Я вот даже не знаю, тебя сразу наказать или позже.

     - Я просто подумал, - и осёкся, а трусики уже были у меня в руках, - нет, мне показалось… я хотел сказать… О, Госпожа, они так скорей хотят на тебя!

     Я упал на колени и наклонился к ногам Марты, чтобы попытаться надеть на неё трусики, но мне в бедро «воткнули» каблук.

     Появилась боль, чуть меньше, чем если бы мне в это место стали ввинчивать шуруп. Я подумал, что смогу стойко перенести давление каблука, пока Марта не насладится моментом, но мне на помощь пришло то, что я мало когда себе мог объяснить. Я спокойно смотрю на вдавленный каблуком участок джинсов, а про себя думаю: «Вот, сидит человек, а перед ним стоит другой и причиняет ему боль». Я думаю; мысли приобретают аналитический характер - внимание сосредотачивается на этих мыслях, не поспевая «сгонять» к тем участкам мозга, которые сигнализируют о боли.

     - В глаза смотри, - следует её команда.

     Я поднимаю на неё взгляд.

     Давление каблука усиливается.

     - Проси прощения, - следует приказ.

     Я наклоняюсь, как могу, и начинаю облизывать её сапог.

     Наверно, следует красивый жест Марты, я этого не вижу, но ощущаю, как мне по спине приходится удар плетью. Я лишь выгибаюсь в спине, не останавливаясь в своём занятии.

     - Мне кажется, если тебе сейчас же не преподать урок, потом будет поздно. Тем не менее, - и ты помни это, пока мне не надоест, - если в следующий раз вместо приятного переживания ты предложишь мне какой-нибудь вопрос, я найду себе другого раба, который будет свою госпожу только радовать.

     - Не надо, Госпожа, я всё сделаю. Всё-всё.

     - Не надо? Сколько раз я уже слышала, что ты всё сделаешь? А ты только и делаешь, что расстраиваешь меня. Я уже думала, как меня сейчас будут облачать в эти приятные трусики, а ты? Что сделал ты? Кто ты после этого?

     - Госпожа Марта, ты знаешь, что все ошибки я совершаю только из-за безумного почитания и любви к тебе. Ты, знаешь, что…

     - Я всё это уже слышала, и мне это тоже надоело. Я что, много прошу? Или непонятно выражаюсь? Вот… - она запнулась, подбирая слова, - ты живёшь в каком-то там своём грёбаном мире, и в этом твоём мире, здесь, с тобой сейчас какая-то малолетняя хотелка шоколада и шампанского. И у тебя во всём так! На что тебе не укажешь, ты всё видишь в каких-то долбанутых красках! И в этих своих долбанных красках у тебя нарисовано, что твоя госпожа просто обожает стоять по полчаса полуголой перед стеклянной стеной с видом на потухшую Ригу и давиться шампанским. И заметь, без кофе, без ужина, без перспектив.

     - Да, Госпожа. То есть я хотел сказать – нет. Нет - всем предыдущим моим действиям. Сейчас я всё исправлю.

     Я прекращаю лизать сапог Марты и изготовляюсь для надевания трусиков.

     Марта позволяет мне сделать это. Когда трусики оказываются надеты, начинаю поправлять. Это мой любимый момент. Я стараюсь расположить и распределить ткань, учитывая особенности строения области бикини Марты. Каждая складочка принимает свою полосочку, каждый бугорок - свой шовчик. Я присматриваюсь и анализирую, насколько «своё» место заняла резинка, и поправляю её вверх или вниз, в зависимости от необходимого. Снова и снова возвращаюсь к губкам, где перфектно укладываю ткань, периодически запуская пальцы под трусики, чтобы до нужного оттянуть их от тела и уложить обратно правильным образом. Иногда мне кажется, что в результате моих действий трусики слишком сильно натягивают Марту в самом любимом моём месте, тогда я самым аккуратным образом пытаюсь несколькими пальцами собрать ткань в этом месте, отчего Марта иногда подёргивается, и укладываю её обратно, разглаживая большими пальцами в стороны. Незаметно совершаю неаккуратное действие, чтобы повторить эту процедуру. Сокрушаюсь, что не следует команда Марты сделать ей приятно. Когда заканчиваю, меня можно упрекнуть только в одном, что я слишком долго возился, но зато как оказываются надеты трусики на моей Госпоже! Ни один человек в мире не найдёт ни одной погрешности в последнем.

     Я беру флакон туалетной воды и делаю по пшику на левую и правую сторону шеи Марты, а потом ещё создаю одним пшиком «облако» над ней, чтобы ароматные осадки осели ей на волосы, кожу и куртку.

     - Сделано, Госпожа! – говорю я, и кидаюсь к большому зеркалу, которое не подкатываю, а подношу и устанавливаю перед Мартой.

     Она начинает себя рассматривать, несильно поворачиваясь.

     - Я старался, Госпожа! – говорю, намекая на идеально подогнанный наряд.

     У меня есть снятые мерки с фигуры Марты, и прежде чем какая-то вещь, купленная в магазине, будет на неё надета, она оказывается у виртуозки-швеи, жены одного моего хорошего знакомого; самое главное, они оба умеют держать язык за зубами. Помимо того, что наряд весь ушит и перешит аккурат под фигуру Марты, я хочу услышать от неё восхищение, как я на неё его надел. Разве можно не восхититься безупречностью моей работы? Разве можно не увидеть, как идеально одно дополняет другое, и как все аксессуары являются одной частью? Разве можно не испытывать восторг, как чётко надеты трусики, и как чётко они гармонируют со всем, что сейчас на этой женщине?

     Марта поднимает левую ножку и ставит её на диван, потом опускает её обратно, поворачивается задиком к зеркалу, поднимает и ставит на диван правую, рассматривая через спину себя в отражении. Опять поворачивается передом к зеркалу, смотрит на себя с мгновение и переводит взгляд на меня. Смотрит мне в глаза, и у неё появляется насмешливое выражение, а у меня возникает паника. Марта медленно опускает руку к трусикам, оттягивает резинку и с хлопком возвращает её на место.

     - Хочу кушать, - говорит она, и устремляется в столовую.

     Я с отчаянием констатирую, что она всё испортила – теперь один из элементов её наряда не идеально сидит на ней. Я заламываю руки, всё надо исправить и как можно скорей. Я не смогу служить ей, если она не безупречна. Я скачу за ней в столовую, прыгаю рядом с ней то с одной стороны, то с другой, на ходу пытаюсь поправлять сбивающуюся ткань трусиков на попке, через мгновение оказываюсь впереди неё, и никак не получается исправить то, что она сделала, хлопнув резинкой.

     Марта, не замечая моих стараний, с каменным лицом, вонзая каблуки в пол, целенаправленно идёт в столовую.

     Я паникую, я встревожен, а она спокойна, и грациозно усаживается на стул с высокой спинкой.

     - Госпожа, ужин будет с минуты на минуту. Кофе – сейчас.

     Тревога не объясняемо куда-то исчезает, от неё почти ни следа, и я вознамериваюсь отнести часть заслуги за это на счёт Марты (она что-то прознала во мне? - и теперь у неё получается каким-то образом склонить меня к спокойствию при несовершенном? - о чём она не задержит поведать мне вскоре?), но спохватываюсь, додумавшись: просто Марта присела, и проблема исчезла из поля зрения. Корю себя, что допустил высокое мнение о другом человеке вопреки сформировавшемуся и усомнился в своей внутренней системе. Радость быстро вбирает в себя всё, хоть воспоминание и может, вернувшись, с силой ударить по моей психике. Ненавижу слабость, но здесь вопрос порядка!

     Полностью успокаиваюсь и забываюсь, когда мой взгляд падает на кофейный аппарат. Tonino Lamborghini - один из пары тысяч, выпущенных в прошлом году, космос, а не кофеварка, и ко всему прочему - идеальная симметричная конструкция. Замеры штангельциркулем заставляли шевелиться волосы у меня на голове. Мастерская работа.

     Запускаю автомат на среднюю скорость, чтобы успеть положить мороженое в высокий стеклянный стакан. Заливаю мороженое тонкой струйкой кофе, чтобы они не смешались, мороженное всплывает, сверху выдавливаю взбитые сливки, сливки поливаю шоколадным сиропом, подставляю напиток под вываливающуюся из холодильника хрустящую, ледяную стружку, вставляю в напиток чёрную трубочку и на стеклянном блюдечке с ложечкой подаю Марте.

     - Что на ужин? – спрашивает она, отпивая глясе.

     - Жареный осьминог, Госпожа.

     - Откуда в Латвии осьминог?

     - Его везут из Литвы, Госпожа.

     - Блин, а в Литве откуда осьминоги? Во-первых, ты не вкусно приготовил кофе, - сразу заговорила она, не дав мне ответить на вопрос, - только перевёл продукты (я знаю, что это не так), а во-вторых, ты вроде не понимаешь, что тебе говорят. Я только-только объяснила тебе, чтобы ты не считал меня нигде ни за кого другого, кроме как не за меня, а ты опять начинаешь.

     Объяснять ей, что я знаю, где заказывать такие вещи, чтобы не получить осьминога, неизвестно сколько месяцев или лет провалявшегося в морозилке – это напомнить нам обоим о «жизни».

     - А в Литву его привезли прямо из Адриатического моря, Госпожа, - спокойно стал сообщать я, будто повёл речь о том, как правильно жарить картошку. - Он не больше семнадцати часов пролежал при температуре, не превышающей пяти градусов. Его приготовили три часа сорок восемь минут назад. Сюда его доставляют, сохраняя температуру тридцать восемь градусов, именно такая температура лучше всего способствует его перевариванию. Кофе не холодный, не горячий? Госпожа, прошу, пей маленькими глотками, задерживай напиток во рту, пока он не сравняется температурой с температурой твоего ротика.

     - Я сама разберусь, какой температуры кофе отправлять себе в рот, понял? Или ты хочешь ощутить, какая температура у меня во рту?

     - Нет, Госпожа…

     - Что - нет?

     - То есть да, Госпожа, хочу, если ты этого хочешь.

     - Мне надо, чтобы ты сам хотел.

     - Очень хочу, Госпожа.

     - А теперь не хочу, чтобы ты сам хотел.

     - Не хочу, Госпожа.

     - Дурак.

     - Как скажет Госпожа.

     - Что-о?!

     - У тебя там наверно холодно, Госпожа.

     - Ты даже не представляешь, как. Попробуй пальчиком.

     Осторожно приближаюсь к Марте, неуверенно поднимаю руку к её рту и вытягиваю указательный палец. Она подкладывает под мой палец язык, глядя на меня снизу вверх, держит так, а потом насаживается на него ртом и, дав ощутить холод своего рта, медленно с отсосом отстраняется.

     - Ну, как?

     - Холодно, Госпожа.

     Марата начинает возиться трубочкой в стакане, втягивая при этом его содержимое, и, отыскав горячие кофейные слои, говорит:

     - А теперь? - и открывает рот.

      Я вкладываю ей в рот палец, и она опять выталкивает его с отсосом.

     - Горячо, Госпожа.

     - Вытащи его, - метает она взгляд в направлении моего паха.

     Я подчиняюсь.

     Она начинает втягивать кофе, глядя на моё возбуждение и, дождавшись большей половины от процесса, притягивает меня за джинсы, и делает то же, что только что проделала с моим пальцем, там.

     - А так?

     Я закрываю глаза, у меня вырывается стон.

     - Не слышу, - говорит она, вернувшись к напитку.

     - Очень горячо, Госпожа.

     - Одевайся.

     Я ещё стою полсекунды в надежде, что это может повториться.

     - Кто доставляет осьминога, местные?

     - Курьер из Литвы, Госпожа.

     - Мужчина, женщина?

     - Мужчина, Госпожа

     - Я сама приму.

     - Как будет угодно Моей Госпоже.

     - Вот-вот, как будет угодно твоей госпоже. Ты будешь рядом, подхватишь ношу.

     - Да, Госпожа.

     Она решилась всё-таки. И - такая! Это будет нечто! Если бы курьер был из наших, «местных», как она выразилась, она бы, конечно, себе такого не позволила, и быстрей из-за меня: мне такая слава ни к чему. Но я всё рассчитываю, и меня уже посетила мысль, что Марта может захотеть что-нибудь эдакое, и поэтому решил уже в этот раз попытаться создать подходящие условие. Если бы я не рассчитал всё заранее, нашёлся бы что сказать, чтобы Марта этого не делала, а она б подчинилась: вопросы конспирации наших отношений были в моём ведении; а если бы она не предложила, я бы намекнул на некоторые возможности для неё необычного сексуального переживания. Но всё сложилось, как только возможно хорошо. Марта может даже подумать, что это она инициатор такого околосексуального «приключения». Пусть.

     - Сколько до осьминога?

     - Восемь минут, Госпожа Марта.

     - Тогда займи пока свою Госпожу делом. Под стол.

     Юркая и устраиваясь под стол, с трепетом охватываю взглядом составленные ножки Марты, сжав подбородок рукой, замираю, смотря, с какой грацией она скромно их разводит – немножко - и тут же появляется её неторопливая ручка, направляющаяся к ткани трусиков. Может ли оказаться, задаюсь я вопросом, что у меня будет в жизни ещё такой момент: когда я окажусь в таком положении, с такими намерениями? Неправильно ли здесь и сейчас: не упускать ни одного мгновения, и с жадностью вбирать взглядом каждый сантиметр видимого пространства? Дразня меня неторопливыми и нескромными действиями под столом своей ручкой, над столом Марта, наверно, с беспечным видом другой рукой управляется с соломинкой в стакане, припав к той губками, потому что пока я наслаждаюсь видом, и раздумываю, с чего приступить к исполнению приказа, с поцелуя ли, становятся слышны характерные от втягивания напитка через трубочку звуки. Делаю два раза так, чтобы было очень-очень нежно. Перед глазами Марта, силящаяся сидеть спокойно, губки обжимают трубочку, удерживаемую рукой, взгляд в некуда, вернее на представлении, как её зацеловывают, полизывают и присасываются там, где сопротивляться этому она может меньше всего. У меня появляется безудержное желание довести её за эти восемь минут, и поэтому я начинаю «яростно» разнообразить ласку, чтобы как можно быстрей определить ту, на которую сегодня у Марты окажется самая нежная реакция, но меня прерывает её голос:

     - А где музыка?

     Бросаюсь к пультам, чтобы запустить продолжительные по времени музыкальные композиции Дип-хауса, и возвращаюсь обратно.

     - Почти всё хорошо, - слышу я сверху её голос через минуту, когда мне удаётся вернуть её состояние и восстановить вид и характер моих предыдущих действий.

     На это я отвечаю более нежными движениями языка и рук. Марта шевелиться, и я мигом открываю глаза, закрыв их до этого от наслаждения и для обострения чувствования реакции Марты. Она выгибается в спине. Это является хорошим признаком, значит, ей нравится и ей очень приятно, она втянута в процесс. Тут же Марта откидывается на стуле, раздвигает ножки сильнее. Убирает руку с трусиков, и ткань закрывает от меня почти всё. Я делаю вид, что разозлился и с глухим рыком, но нежно, кусаю её там. Марта – настоящая Госпожа. При всём том, что происходит у неё на «глазах», под столом, у неё чётко получается «играть» королеву на отдыхе и, удерживая одной рукой стакан, а второй направляя в рот соломинку, делать вид, что в первую очередь её интересует напиток и музыка, и она даже иногда что-то «мычит» в такт композиции, не выпуская соломинку изо рта. На мой рык под столом показывается её рука, и я получаю удар ладошкой по щеке и губам.

     - Порычи мне там! – говорит она сверху.

     Хватаюсь руками за трусики, начинаю сдвигать их то на одну, то на другую сторону, продолжая делать приятно губами, языком, а иногда и зубами. Марта начинает ёрзать на стуле, подставляясь желаемыми быть обласканными местами под мой, ни на миг не останавливающийся на одном «месте» рот. Это могло означать и как то, что у неё приближается оргазм, так и то, что ей просто очень приятно – за время наших встреч я не настолько хорошо изучил Марту, чтобы на такой «ранней» стадии мог без ошибки идентифицировать глубину и качество её возбуждения. Интересно, как бы могла Марта описать свои ощущение, свою реакцию на происходящее? Что б я прочитал, если б всё это описывала она? Что б я прочитал, дойдя до этого места? Может: «…у меня получилось, я так хотела это испытать – посидеть однажды или полежать, или постоять, попивая кофе или читая, ковыряясь в телефоне или занимаясь какими-либо делами по хозяйству, и чтобы в этот момент мне кто-то доставлял там удовольствие язычком. И вот, это происходит, я пью кофе, приготовленное отменно, и мне ничего не приходится делать, а мне лижут, и язычок так искусно проходится именно по тем местам, которые больше всего мне нравится, когда обхаживают, и да, если бы ты сейчас, малыш, не соснул мне клиторок…». А может всё это было бы описано и намного пошлей, зная, какими иногда бывают женщины жадными, в хорошем смысле, до таких удовольствий, а может и так уже много пошло, подумалось мной, чем можно переварить?

     Зазвонил домофон.

     Я отстраняюсь, чтобы Марта могла встать из-за стола. Мне тоже предстоит оказаться на ногах как можно скорее.

     Марта встаёт и продолжает стоять, вопросительно глядя на меня. Я догадываюсь и бросаюсь поправлять ей трусики.

     - Ещё раз прекратишь делать то, что я попросила, без приказа… - маскирует она сожаление угрозой.

     - Да, Госпожа, этого больше не повториться.

     - Кто? – спрашивает она, нажав кнопку домофона.

     - Заказ для госпожи Марты.

     - Входите, двадцать четвёртый этаж.

     Как этой женщине удаётся оставаться серьёзной в такой ситуации и улыбнуться, как только я об этом подумал?

     Я опускаю взгляд на трусики, замечаю на них складочку как раз на том месте, где мне больше всего хотелось бы её увидеть и поправить, коснувшись самого чувствительного места Марты пальцем, что я и делаю, воспользовавшись невозможностью, из-за времени, для Марты устроить мне «поучения». Она молча, с придыханием принимает и наблюдает мою заботу, и не выказывает никакой реакции, но я знаю, что в копилку её возбуждения, после такого моего действа, добавляется ещё один приятный «клик».

     Через минуту раздаётся звонок в дверь.

     - Открывай! – командует она, а в глазах и позе след от только что пережитого.

     Я распахиваю первую дверь, а потом открываю замок второй и, толкнув её от себя, делаю шаг назад.

     - Здравствуйте, - говорит с литовским акцентом молодой человек лет двадцати пяти (как я заранее договорился, чтобы не младше), входя в мою квартиру, и осекается.

     Пока Марта, наслаждаясь производимым нами, а в особенности ею, эффектом, смотрит в лицо этому парню, я позволяю себе погасить на секунду «раболепное» состяние, чтобы запустить весь свой аналитический механизм, и в точности воспроизвести у себя внутри состояние этого парня, его мысли, ощущения. Тут же возвращаюсь в роль, уже наблюдая за Мартой. Она намерено выжидает, когда её рассмотрят вконец.

     - Пройдите за мной, пожалуйста, - просит она.

     Парень следует с коробкой за ней. Он явно потерял дар речи. Ведь кроме «здравствуйте» он не смог произнести больше ни одного слова, а следовало бы хотя бы сказать, что он доставил заказ и так далее, и так далее. Что ж, выговориться когда-нибудь, когда будет рассказывать кому-нибудь, к каким клиентам ему порой приходилось доставлять товар.

     Марта идёт впереди него, он за ней, разглядывая её голые ноги, обутые в наисексуальнейшие сапожки, и попку, выглядывающую из-под куртки, круто ходящую из стороны в сторону при её ходьбе, трусики на которой бросались в глаза вот-вот. Я следую за ними в джинсах и с кожаным ошейником на шее.

     - Поставьте, пожалуйста, коробку сюда, - указывает она на стол.

     Парень исполняет и встаёт в такую же позу, в какой стою я.

     - Спасибо, молодой человек, - возвысив до удивления голос, говорит Марта.

     Парень сглатывает и отвечает:

     - П-пожалуйста. Открыть?

     - Есть, кому для меня это сделать, - и не капельки внимания в мою сторону. Какая же она красивая!

     Ему не следовало задерживаться ни на мгновение, но я его понимаю, когда у него так выходит. Голос Марты возвращает всех нас в действительность:

     - Всё?

     - Да, п-пожалуйста, - парень бледен, устремляется к выходу.

     Я провожаю его, закрываю дверь и возвращаюсь к Марте.

     Она стоит с зачарованным видом перед коробкой из белого картона. Её глаза блестят. Мои тоже - из-за того, что у меня получилось доставить ей оригинальное удовольствие. За мгновение, как только в головке Марты чуть не появились мысли, которые могли бы отвлечь её от всего этого, со словами: «Ужин для Госпожи Марты», - я бросаюсь снять верхнюю часть коробки. Какие-то хитроумные загибы и скрепления задерживают открытие её секунд на семь – меня швыряет к грани раздражения. В коробке, ожидаемо, тарелка-баранчик прямоугольной формы. Основание черное, матовое, а клоше ослепительно белое и тоже матовое. Ухватываюсь пальцами за ручку крышки-колокола, выжидаю полсекунды и открываю содержимое баранчика. От увиденного у меня во рту образовываются слюни. Местами нежно-бледненький, местами красненький, местами коричневинький, присосками кверху, с беспорядочно изогнутыми щупальцами, заполняя собой всю прямоугольную тарелку, сантиметров сорок в диагонали, поджаристый, местами до корочки, осьминог. Между щупалец золотятся половинки тушёного картофеля, зеленеются листики петрушки, красуются дольки лимона, и блестят чёрные оливки, чуть сморщенные из-за тушения (единственное, к чему следовало придраться).

     - Ммм, - издаёт довольное мычание Марта, и пока я суечусь за приборами, салфетками, бокалом и вином, она отбрасывает стул в сторону, облокачивается локтями на стол, отставляя свою прелестную попку, и начинает отрывать пальцами поджаристые присоски, отправляя их в рот.

     - Самая вкусняшка, - пищит она, некультурно, но умопомрачительно причмокивая.

     Я подхожу к ней и хочу оформить сервировку стола: извлечь уже содержимое из коробки, убрать коробку с глаз долой, положить приборы перед ней и прочее - но она грубо оттолкнула меня от этого занятия, дав только положить на стол приборы, и впившись ногтями мне в бок, пристраивает меня вплотную к себе сзади, а сама опять облокачивается на стол локтями, нависнув над блюдом, и продолжает отрывать поджаристые присоски от щупалец осьминога, кусать лимончики, и даже умудряется воткнуть в одну оливку ноготок, чтобы тут же отправить ту в рот. Она наклоняется к своей «будущей» трапезе, словно кошка, чтобы вдохнуть аромат и лизнуть лимон, и её ёрзающая от этих действий попка, в которую мне приходится упираться, потому что так меня поставила Марта, и показывающаяся из-под задирающейся куртки спинка затуманивают всю работу моего мозга. Я беру Марту за талию, на что она никак не реагирует, и начинаю гладить, и слегка массировать её, насколько позволяла проникающая способность куртки, водя четырьмя пальцами ближе к её животику, а большими пальцами по спине. Осмелев, запускаю руки ей на живот. Марта продолжает демонстрировать свою нулевую реакцию, а я вдруг испытываю беспокойство, потому что понимаю, что не рассчитал опасность такого своего поползновения, и теперь близок к опасному моменту, когда зайду слишком далеко, и мне будет невозможно остановиться без «негативных» последствий, но она выпрямляется, и я понимаю по её стойке, плотоядному взгляду и потирающей ладошки, что она «созрела» для ужина, и хочет приступить немедленно к трапезе, но именно в данный момент ожидает стул. Бросаюсь исполнить не озвученное Мартой желание, и она опускается на стул, не обращая на меня никакого внимания, но целиком поглощённая зрелищем осьминога. Марта выгибает спинку, положив предплечья на стол, растопырив пальчики, и приготовляется получить вид еды и приборов перед собой, и когда я удаляю со стола всё лишнее, а на нём остаются лишь осьминог в тарелке и приборы по бокам от блюда, Марта бесцеремонно протягивает, не отрывая взгляд от стола, руку к моему лицу и поигрывает перед ним пальчиками. Я смотрю на её руку и играющие пальчики, на них остались остатки еды. Догадываюсь, что она хочет, и облизываю по очереди каждый из её пальчиков. Марта не даёт мне долго наслаждаться процессом, бесцеремонно вытирает свою ладошку об мой живот и хватается за приборы. Остаётся налить Марте вина, которое она не очень-то жалует, но того требует ритуал. Что я и делаю, украдкой наблюдая, с каким аппетитом она набрасывается на трапезу.

     - Ты мне сегодня нравишься, очень нравишься, - говорит она, когда уничтожает одну треть порции и, оказавшись не в состоянии осилить более, откладывает вилку с ножом. – И меня это бесит, - резко заканчивает она, вытерев салфеткой губки и откинувшись на спинку стула.

     Пока она говорит, я стою сзади неё, как и во время всей её трапезы, готовый служить, и разглядываю её, иногда заглядывая на плотно составленные голенькие ножки.

     - Я в растерянности, Госпожа.

     - Это я в растерянности, что плохо уже само по себе! А ты не можешь к ней даже приближаться. Вот. И это, видимо, то, чему тебя не обучить никогда. – Она поворачивается ко мне вполоборота, положив одну руку на стол, вторую на спинку стула и скрещивает ножки. – Глаза вниз и на колени. Как ты разговариваешь с госпожой?! - я исполняю. – Вот. Если бы ты это сделал быстрей, чем я произнесла, мне бы это понравилось, потому что осьминог был вкусный, но ты постоянно мнишь себя каким-то особенным и исключительным…рабом. – Она произносит последнее слово, понизив интонацию. - Ты постоянно думаешь, что возвышаешься над другими, такими же как ты. И вот эта твоя спесь не даёт мне покоя. Смотри. Я сейчас скажу тебе только одну фразу, и ты сразу обнаружишь свой характер, чего у тебя быть не должно, потому что о каком характере у тебя может идти речь? Где он? Ты – комок инстинктов, а будь в тебе хоть что-то ещё, ты сейчас не находился б на полу. Тебе разве ни о чём не шепчет ошейник у тебя на шее? – и Марта с силой ударяет по нему. – Не отвечать! - командует она и наносит ещё один удар. Возвращает руку на место, а через секунду ударяет ещё раз. – Сядь, чтобы мне было удобно тебя бить. Или ты считаешь, что заслуживаешь награды?

     Я вычисляю удобную траекторию для нанесения ударов Марты, сидящей на стуле, по мне, сидящему на полу, и смещаюсь в сторону. Она смотрит на меня две секунды, а потом наносит мне по шее несколько ударов с разными временными промежутками. Что сейчас? Что ты «пережила», Марта? Что за «волну» ты поймала? Пресыщение так подействовало на тебя или именно мясо осьминога вызывает в тебе «странную» агрессию? Ведь, за игривым началом у тебя просматривается темнота, встревоженная с глубины души. Уверен, я правильно считываю это у тебя по глазам. И я озадачен, но рад, что сильней даже этого.

     У нас с Мартой не чистые отношения ни доминирования-подчинения, ни садомазохизма. Что-то от первого, что-то от второго. Я больше за эмоциональную и интеллектуальную составляющую таких отношений, Марта, пока ничего не происходит, лишь грезит доминированием. Мы оба с ней при обсуждении этих сессий пришли к выводу, что истязания будут нужны: ей, потому что только в случае этого - угрозы и применения воздействия физической болью - у неё получится, пожелавшей попробовать доминировать, указывать и получать желаемое, а мне, потому что мне будет мало просто обещания (гарантии) награды за служение, а вот когда за неисполнение или ненадлежащее исполнение приказа будет следовать физическое наказание, а вот когда за болью вообще кроется какая-та тайна (это уже моё) - это совсем другое дело, даже для человека, никак не относящегося к таким переживаниям. Но самое главное – эмоциональная и интеллектуальная составляющая. Не только для меня, знающего это, но и для всякого, кто это даже не допускает. И этим двум составляющим быть, благодаря моим стараниям, явно или в обход, но быть. Я слишком много сталкиваюсь с властвованием, я всё могу просчитать, вижу людей насквозь, и знаю, какая б идея не была мной и мне подобными взращена, не найдётся необходимого количества людей, способных противостоять соблазну или лени, чтобы довести эти идеи до обозначенного счастливого финала, поэтому я не могу жить не беспокойно. Но тут - Марта! Женщина, которая работает парикмахером, оказалась для меня находкой, кладом, подарком. У неё под тонкой и нежной кожей мощная инициация. Я, может, обманываюсь, но признаюсь сам себе, что по некоторым позициям Марта мощней меня. И это приятно. Если бы не было этого её превосходства надо мной (правда, я не могу сказать точно в чём), мы бы с ней вообще ничего не «замутили». Я ещё не расшифровал, что это: сбой в алгоритме мироздания или сознательный акт высшего разума - допустить ко мне человека с таким настроением. Ко всему прочему, она самая вкусная, самая красивая, самая интересная и самая властная женщина из всех, кого я встречал.

     Я гармонично развитый человек, и во мне присутствует сильное начало, чтобы созидать, и слабое, чтобы быть разрушенным, чтобы быть замененным новым созданным. И эта слабая сторона тоже нуждается в стимуляции, чтобы она не стала хиреть, а как результат, не стал хирый наполовину я. И эта слабая сторона может быть простимулирована только сильной стороной другого. Где такие?

     Но сейчас я не слишком понимаю, что делает Марта, и это продолжается полминуты, а по прошествии её я куда-то проваливаюсь. Марта знает, что надо делать, знает, когда надо остановиться. Не думаю, что их в магистратуре Высшей Школы Психологии обучали таким вещам, но видно, что что-то она оттуда вынесла...для нас.

     Я стою на коленях и уже не чувствую боли, лишь какая-то густая и томная среда начинает медленно заполнять моё тело. Сначала я ощущаю это плечевым поясом, потом оно распространяется по рукам, опускается в район живота. Крадущаяся и расползающаяся внутри меня субстанция блаженна и приятна. Она щекочет мне кости, отдаётся приятной пульсацией по мышцам и заставляет ощущать движение крови по сосудам. Я стараюсь сохранить рассудок, чтобы констатировать происходящее внутри меня, пытаюсь запомнить возникшее состояние, чтобы потом, в тяжёлые минуты мочь усилием воли возвращаться к нему, лишь подумав о нём, вспомнив. Осознание того, как действует на меня это состояние, настораживает, а осознание безграничной его градации, напирающего и напирающего, неповторяющегося качеством, пугает своим непрекращающимся ростом. Пытаюсь отслеживать, пытаюсь не перестать отслеживать, как это, зародившись, устремляется к внешней периферии и внутрь моего тела: к коже и ногтям, и в кости, в самую глубину костей, в глубину глубины костей, – но что ожидает меня, когда оно заполнит мне мозг? Стараюсь удержать распространение этого состояния в тех границах, в которых обнаружил, начинаю молить о сне, о забвении.

     - Так не пойдёт, - говорит Марта, удерживая меня рукой за ошейник, – сюда смотри.

     Я фокусирую зрение и нахожу её взгляд.

     - Ты сам пробовал, чем ты меня сегодня накормил?

     Сначала у меня возникает, даже, что-то типа агрессии. То ли оттого, что меня «разбудили», то ли просто, как естественная реакция: реакция на Марту, как на постороннего человека, находящегося поодаль меня в моей квартире.

     - Нет, Госпожа, то есть – да, Госпожа.

     - Так «нет» или «да»?

     - Я пробовал такое же перед этим.

     - Ах ты пробовал такое же перед этим? Ты не должен был так отвечать. Это означает: либо ты не заботишься о сохранности своей госпожи, либо пытаешься отравить меня. Я понимаю, я не всегда ласкова с тобой, но ты даже не представляешь, как страдают другие, такие как ты, у других, таких как я. Ты у меня ещё иногда хорошо себя чувствуешь, веришь?

     Её слова можно отнести, как к нашей игре, так и перенести на жизнь. Момент осознания последнего задевает меня, но я могу позволить себе думать, что она не это имеет в виду, хоть она и настаивает периодически о моём деспотическом отношении к людям и к окружающему миру вообще.

     - Да, Госпожа.

     (Кстати, я действительно допустил ошибку, но это из-за последовавшего после избиения сабспейса, вроде так это называется. Слишком много эндорфинов в крови - и я утратил контроль за происходящим. И Марта не просто так сказала, что я не должен был говорить, что я пробовал то, чем её угостил, до этого. Я, таким образом, обнаружил механизм организации ужина, коснулся «бытовухи» - технического момента организации сессии. А какой человек в здравом уме будет это делать? И в этом была моя ошибка, а не в том, что я хочу её отравить или не забочусь о её сохранности. Но зато теперь я стал на йоту сильней, теперь я с большим количество эндорфинов в крови смогу удерживать чувство реальности. А это в жизни крупнокалиберное оружие. И приобретением его я обязан Марте. Так она делает меня сильней. Так она делает меня состоятельней).

     - Скажи это.

     - Мне очень хорошо у тебя, Госпожа.

     - И всё? Ты бываешь красноречивей. Может, это не так? Может, ты не считаешь, что тебе крупно повезло, что я удерживаю тебя возле себя? Может, ты хочешь посмотреть, как и с каким удовольствием это будет делать другой раб? Или два?

     - Нет, Госпожа, что ты? Я так рад, когда вот ты!

     - А теперь молчать! – перебивает она меня. – Так вот, возьми и попробуй, что ты мне сегодня приготовил.

     С последними словами Марта берёт тарелку и ставит её на пол. С недоумением встречаю предлагаемое, обречённо – отсутствие приемлемого, «цивилизационного» выхода из положения; рисуемые картинки обгоняют действительность. Я наклоняюсь к тарелке, как будто увидел что-то диковинное, мозг генерирует несколько моделей поведения для моего тела, отбрасывает менее эффективные, и я начинаю есть как животное. Неожиданно захватывает какое-то непредсказуемое удовольствие. Удивляюсь, радуюсь. Отбросить ко всем хреням все социальные условности, оказаться на четвереньках и вгрызаться в куски восхитительно приготовленного мяса, коситься на красивые женские сапожки на красивых ножках красивой и доступной женщины, рассматривать исподтишка всю её фигуру, «упакованную» в красивые одежды, грезить, что в любой момент эта женщина захочет секса, и снова наслаждаться жареным осьминогом, выданным тебе, как животному, Хозяйкой...

     Я стараюсь быстро расправиться с пищей, чтобы Марта не заждалась. Захватывать ртом еду таким способом непривычно, приходится придавать жестом головы тяжёлым и большим кускам пищи движение вверх, а потом ухватывать их, раскрывая шире (пасть) рот, пока у них сохраняется инерция. Глотать в таком положении тоже не получается без дискомфорта, для этого хочется вывернуть голову, чтобы пища сама провалилась в пищевод. Все эти вспомогательные жесты, наверно, придают мое трапезе «хищный» вид со стороны. Я догадываюсь по условиям, что я не могу обтереть рот ни пока я ем, ни теперь, когда последний кусок осьминога «скрывается» во мне.

     Марта спокойно рассматривает меня, сложив ручки на своих ножках. Я украдкой, не поднимая глаз на Марту, слизываю, доставляющие мне неприятные ощущения остатки еды вокруг моего рта. Марта продолжает спокойно сидеть и ждать.

     - Госпожа, как и в другие разы, тебе должно было понравиться. Может, я не рассчитал с вином?

     - На, попробуй.

     И она, ухватив меня рукой за ошейник, другой хватает бокал с вином и начинает вливать его мне в рот. Я не успеваю глотать, и вино стекает мне по подбородку на грудь, течёт по животу, заливает джинсы. Через десять секунд она ставит пустой бокал на место.

     - Я имел в виду, Госпожа, что может я не то вино выбрал для приготовления этого придонного моллюска?

     Марта улыбается, скорей всего последним двум словам, какими я обозвал этого головоногого. От её улыбки я мечтательно закрываю глаза.

     - С вином ты всё рассчитал, как мне надо. Оливки некрасивые. Я не пе-ре-ва-ри-ва-ю вид сморщенных продуктов. А оливки ты видел какие у тебя получились? Теперь ты понимаешь, почему ты плох?

     Я предпринимаю попытку вспомнить и воспроизвести состояние, которое я только что пережил. Вспомнить получается, воспроизвести нет.

     - Да, Госпожа.

     Марта берёт меня за ошейник, вздёргивает вверх, поднимая меня на ноги, и поднимается сама.

     - Если ты посмеешь хоть кому-то рассказать, если хоть кто-то узнает, что сделает сейчас твоя госпожа, тебе несдобровать.

     И она притягивает меня за ошейник лицом к своему лицу, и начинает слизывать с моих губ и щёк остатки еды и вина. Я закрываю глаза.

     - Кто тебе разрешил закрывать глаза?

     Исполняю. Смотрю на её лицо, находящееся в «беспространственной» близости от моего, начинаю концентрироваться вниманием на деталях её личика: стрелки на глазах, реснички, щёчки; вдруг до меня «доходит» запах Марты, и я уже ни о чём не могу думать. С силой втягиваю запах ещё глубже – какой же он у неё! Рефлекторно, чтобы усилить обоняние, забыв о запрете, закрываю глаза, ещё раз «прислушиваюсь» к запаху, к ощущениям, которые он вызывает во мне – мозг будто обволакивает и пропитывает свинцом. Открываю глаза. Мягкий язычок Марты так приятно касается области вокруг губ, задевая их. А в следующий момент она просто начинает облизывать мне губы. Марта увлекается, начинает слизывать вино с моего подбородка, переходит на шею, грудь, живот. Она очень красиво наклоняется, чтобы слизывать вино с моего живота, оставляя выпрямленными ноги, это «по-королевски», это как настоящая Госпожа. Если б она согнула при этом ноги или присела, я бы почувствовал себя стоящим над ней, а так у меня сохраняется ощущение, что я стою «у» ней. «Господи» - произношу про себя его имя, и добавляю фразой, в которой выражаю восхищение красотой фигуры Марты. Она у неё чёткая, и вся Марта такая ухоженная. Движением головы Марта перекидывает собранные в хвост волосы на одну сторону, чтобы они ей не попадали в рот, и я, рассмотрев её лицо, глазки, язычок, губки, заостряю внимание на корнях волос, рассматриваю просвечивающуюся кожу там, где волосы начинаются. Очень хочется прикоснуться к этим местам и плавно, без рывков, плотно прижимая подушечки пальцев к корням волос, начать массировать ей голову от височной и нижнезатылочной части к остальным. А потом распустить хвост и запустить пальцы в волосы, нащупывать кожу, массировать её. Можно сейчас рискнуть и сделать так. И Марта, скорей всего, не выразит отказа. И тогда, может, она уже не остановится. Но Игру хочется продлить ещё на не одно или несколько мгновений, хочется ещё чего-нибудь необычного. И в то же время уже ничего не хочется, но лишь быстрей видеть и чувствовать её под собой, вдавливаемую в диван животом, оттопыривающую задик, чтобы глубже принимать меня.

     - Что-то я сегодня добрая какая-то, не злюсь почти ни на что, - проговаривает Марта ласковым голосом и перестаёт меня ласкать. С сокрушением встречаю окончание приятного процесса.

     - Я бы не сказал, Госпожа, - робко отвечаю я, вдавливая голову в плечи, не без намёка поглаживая битые места на бёдрах.

     - А я бы сказала, потому что после этой твоей дерзкой выходки в другой раз ты бы получил, а вот сейчас, видишь? Что ты делаешь?

     - Слушаю тебя, моя Госпожа.

     - Вот именно – слушаешь. Видишь, как тебе хорошо? А может и мне захотеть, чтобы мне было хорошо? А? Что скажешь?

     - Да, захотеть, Госпожа.

     - Не тебе решать! – кричит она.

     - Как захочет Моя Госпожа.

     - А вот сейчас возьму и захочу.

     Я киваю головой, опасаясь сказать что-то, что спугнёт её настроение, и тихо говорю.

     - Н…ну, да.

     - Ай, да ну тебя, - капризно бросает Марта, поворачивается и уходит красивой походкой из столовой.

     Я следую за ней.

     Марта подходит к телевизору в гостиной и останавливается напротив него, не доходя метра четыре. Даёт наслаждаться красивой попкой, отставляя правую ножку в сторону, при этом в сторону откидывает правую руку, прижимая локоть к талии.

     Я угадываю, что она хочет, и вкладываю пульт в её руку, а сам встаю немного за ней.

     Поведя взглядом себе за спину, но не утруждая себя найти меня, она своим видом даёт понять, что я заслужил её благосклонность, угадав желание.

     - Лизать, - следует её команда.

     Я обхожу её спереди, опускаюсь на колени и начинаю исполнять приказ.

     - Как зайти на ютуб? – спрашивает Марта, будто она сидит на диване, а я рядом читаю книгу.

     Отрываюсь от занятия, говорю, не поднимая лица, на что надо жать на пульте.

     Марта выполняет соответствующие манипуляции, бросая взгляд то на кнопки на пульте, то на телевизор, и при этом замечает:

     - Это можно говорить, не отрываясь от дел.

     - Да, Госпожа, - отвечаю, и возобновляю прерванное действие.

     Она ищет подходящую композицию, щёлкает то на один клип, то на другой.

     Я начинаю стараться, очень стараться. Я уже хочу, чтобы Марта перестала мочь прибывать в игривом расположении. Хочу, чтобы она перестала мочь контролировать происходящее. Хочу заставить её ступить в стадию возбуждения, и чтобы она больше не смогла покинуть её сегодня. Перед глазами мелькает лицо Марты, «теряющей» голову от того, что ей сейчас делают, и меня это «заводит» окончательно. «Обратно» возвращаться не хочется. Я давно заметил – люди «читают» мысли друг друга. Поэтому я начинаю фантазировать сексуальную сцену с участием Марты, которая могла бы показаться возбуждающей как мне, так и ей. На ум приходит развить другой сценарий завершения событий с доставщиком осьминога, нежели тот, который имел место быть. Я начинаю представлять, как Марта решила б подразнить меня, используя этого человека, и как он оказывается не таким, каким представила б себе его она, и как наступают непредвиденные Мартой последствия, носящие сексуальный характер. И так далее, и так далее. При этом я начинаю стягивать с Марты трусики, - показывается низ живота, - потому что начинаю чувствовать по ней, что она заводиться, согласна. Марта продолжает, но уже не так спокойно, перебирать клипы. Я перемещаюсь, не поднимаясь с колен, к Марте сзади и продолжаю исполнять её приказ из этой позиции. Марта начинает откровенно наслаждаться. Говорю себе: всё, вот теперь не стоит останавливаться.

     - Ложись на спину головой к телевизору! – командует она.

     Я молча делаю то, что от меня потребовали.

     Марта, продолжая смотреть в телевизор, дожидается, когда я затихаю. Держа в одной руке пульт, второй рукой тянет с себя трусики, выступает из них, и встаёт так, что её ноги оказываются у меня по обе стороны от головы. Я откровенно смотрю вверх, вожделея продолжение. Картина, что сейчас произойдёт, когда Марта опуститься мне на лицо, десятки раз мелькает перед моими глазами. У нас возникает пауза, и я успеваю ещё раз подумать о мутной, спокойной жути, которая исходит от чёрных сапог Марты, находящихся сейчас в такой близости от моего лица, что я могу чувствовать от них запах, запах новой обуви. С мгновение она изображает заинтересованность клипом, но тут опускает на меня взгляд. Смотрит. Тянется к резинке, удерживающей волосы хвостом, срывает и откидывает её в сторону. Распускает волосы, тряхнув головой, и приседает ко мне вниз, остановившись в нескольких сантиметрах от моего лица.

     - А где «Да, Госпожа Марта»? – спрашивает она и наносит мне пощёчину, а я не могу оторвать взгляд от её лица, так изменившегося после изменения причёски, и прекратить поток мыслей, в ожидании, что сейчас будет происходить.

     - Извини, Госпожа…

     - Что?! Нормально тебе так? – и она опять ударяет меня.

     - Нет, Госпожа, сейчас не нормально.

     - А-а, сейчас не нормально? А мне каково? – и снова пощёчина. – Я просто попросила тебя сделать мне приятно - мне становится хорошо. Я просто прошу тебя лечь на пол, и надеюсь, что сейчас мне станет ещё лучше, и я хочу это получить, и жду этого. Но ты, как всегда, забываешься и портишь мне настроение одним словом. Вернее, его отсутствием. Ты же прекрасно знаешь, как ты должен себя вести, я тебе это тысячу раз говорила! Никакие наказания не помогают! Ну, вот что с тобой делать?

     Она поднимается.

     - Лижи сапоги, будем учить тебя ублажать свою Госпожу с самого начала, с низов, так сказать. Смотри, аж буквально получилось. С каблуков начинай, лижи, - добавляет она, и приготавливается начать наблюдать за моей работой с высоты.

     - Да, Госпожа Марта.

     Я начинаю вылизывать то один каблук, то другой.

     - Носок! - Марта поворачивает ножку и упирает мне в лицо союзкой.

     - Пяточку! – мне в лицо упирается задник.

     - С другим так же! – только что вылизанным сапогом она поворачивает моё лицо в направлении другого сапога и подставляет под язык то носок, то задник того. А сама сверху наблюдает. Знаю, сейчас не могу взглянуть ей в лицо, но как же хочется - из такого положения! Уверен, увидел бы умопомрачительную картину: склонившееся, чуть наклонённое вбок, красивое лицо Марты с застывшей у шеи рукой, которой она только что перехватила, собрала и перекинула волосы на одну сторону, и блестящие влажным блаженством её игривые глазки в тени волос и руки, бесстыдно рассматривающие интимное действо в отношении её обуви.

     - За мной! - говорит она, отступает в сторону, выключает телевизор и направляется в мой кабинет.

     Пока она подходит к дивану, ложится на его массивную боковину, вытягивает, перекрещивая ноги, одну руку закидывает на спинку дивана, а вторую, обхватив ею боковину, грациозно растопырив пальчики, укладывает на ложе, я понижаю выключателем освещение до неяркого и располагаюсь в метре от Марты.

     - Начинай опять с сапог и никакого движения вверх, пока я не скажу!

     Честно, не хотелось бы задерживаться на сапогах, уже не хотелось бы. С удовольствием встретил бы предложение или приказ на собственную инициативу, и не потому, что насладился сапожками, просто уже пушками стреляет внутри желание прикоснуться к её обнажённой коже на бёдрах и дальше, или выше.

     Марта начинает руководить:

     - Лижи самый кончик носика… Одно движение языка на десять сантиметров вверх… Каблук… Обкрути языком каблук, да-да, вот так. Поёрзай так по каблуку… А ну-ка расстегни сапог... Здесь полижи… Приятно, молодец… Застегни сапог… Поцелуй меня между ног… Ещё… Поцелуй в губы… Ещё… Ещё… Я сейчас закрою глаза, а ты будешь целовать меня в губы, и остановишься, когда я открою глаза, и ничего больше, а то всё начнём сначала.

     Редкий вариант беспроигрышной комбинации.

     Марта закрывает глаза, и я начинаю целовать её в губы, рассматривая её лицо. Стараюсь делать это нежно, искусно, чтобы вызвать в ней желание начать то, ради чего мы, каждый, проделываем массу «любопытных» действий. Вот-вот Марта должна опустить занавес, чтобы посторонние не увидели, чем мы будем заниматься, но может у неё сегодня другие планы? Она открывает глаза, я отстраняюсь от её рта. Мы смотрим друг другу в глаза. Да – пробежала мысль, но тут же у неё в глазах опять заиграли искринки.

     - Хочешь свою госпожу? – спрашивает она.

     - Да, Моя Госпожа, очень.

     - Ты не должен в этом случае добавлять «очень».

     - Извини, Госпожа, как тебе будет угодно.

     - Именно - как мне будет угодно.

     - Расскажи, что бы ты сейчас хотел сделать со мной?

     - Я хочу тебя голую, Госпожа.

     - Что, прям так и голую?

     - Да, Моя Госпожа.

     - Ну, так раздень меня.

     - Да, моя Госпожа, - восторженно, чуть повысив голос, отвечаю я, и начинаю снимать с неё одежду, пока она не передумала или не придумала другой акт.

     Застываю перед ней голой, стоя на коленях, рассматриваю её тело, останавливаюсь вниманием на деталях.

     - Ещё что-то хочешь? – спрашивает она.

     - Да, Госпожа: положить одну руку тебе на шею, вторую на ноги и полизать грудь.

     - Делай.

     Молча бросаюсь исполнять. Как только позволяю себе обхватить сосок губами, она пресекает:

     - Эй, ты сказал, что хочешь полизать грудь.

     - Извини, Моя Госпожа Марта (специально позволил себе «фамильярность», чтобы попытаться отвлечь и увести её в своём направлении). Можно продолжать, Госпожа?

     - Что ты будешь делать?

     - Хочу оставить руки там же и лизать, сосать и целовать тебе соски, потом руками начать гладить тебя, массировать грудь. Потом хочу спуститься ртом к тебе туда, Госпожа.

     - Ты можешь всё это сделать. Можешь сделать приятное совей госпоже, как хочешь, но не вздумай войти в меня или сделать так, что я не замечу и начну доставлять тебе удовольствие. Ты этого не заслужил.

     - Да, Госпожа.

     И я начинаю ласкать и гладить, и совершать всё, что только на ум приходит, а она через три минуты начинает извиваться, подставляясь под мои язык и руки частями тела, которые бы ей хотелось, чтобы были обласканы. Когда почти сразу я оказываюсь у самого сокровенного, и замечаю, как предательски она возбуждена, мысли об её красоте и вкусе перемешиваются с немыми беззлобными «проклятиями» в адрес женской природы, которая, вознося нас, мужчин, до безумных состояний, позволяет женщинам продолжительное время прибывать в игривом состоянии. Да-а уж: что касается секса и околосексуальных настроений и ситуаций, женщины, в отличие от нас, мужчин, могут там, где мы тысячу раз набросимся на партнёршу, столько же раз просто наслаждаться ситуацией, обстановкой, разговорами.

     Я схватил её под колени и приподнял.

     Она выдохнула:

     - Да, хорошо придумал.

     «Марта, ну хватит», - с улыбкой подумал я, а вслух сказал.

     - Я рад, Госпожа.

     - А уж как я рада, ты себе не представляешь.

     - Может Госпожа хочет что-то конкретное?

     - Госпожа хочет кончить.

     - Конечно, Госпожа.

     Теперь не предвиделось много слов, сдержанность уступила место дозволенности, кокетство обернулось совращением, заигрывание грозило всё погубить.

     Через некоторое время появляются признаки приближения у Марты оргазма. В нужный момент я поднимаюсь и обхожу диван с другой стороны. Теперь, чтобы она кончила, наклоняюсь над ней, обхватываю сосок ртом, запускаю руки к её промежности и, лаская сосок языком, начинаю осаждать самое чувствительное место у Марты самой нежной стимуляцией. Оргазм наступает через полторы минуты. По телу Марты пробегают приятные судороги, я со вниманием отслеживаю угасание оргазма и «добиваю» её нескромными жестами, шепча на ушки разные пошлости относительно её тела и желаний, пока она не замирает. Через минуту тишины и оцепенения, тревожимых редкими подёргиваниями Марты, она произносит:

     - Я хочу тебе дать.

     Когда Марта ушла, я налил себе в бокал несколько глотков того же самого бренди, который пил перед её приходом, подошёл к стеклянной стене, став спиной к дивану, на котором только что она, оставив прошлому роль Госпожи, вела себя как долбаная сучка, предаваясь похоти и наслаждаясь удовольствием от погружения в неё в разных позах, под разным углом, чем доставила одно из редких и приятных переживаний и мне и, надеюсь, и себя, и прислушался к холодящим ощущениям от специального крема с витамином F, который был нанесён мне на мои «царапины» желанной ручкой Марты. Сделал большой глоток коньяка (есть бренди, которые могут быть названы коньяком, но не наоборот), выжигая изнутри мысль, что всё закончилось, что я не могу этого повторить сейчас же, повторить чуть позже и вообще иметь возможность всю сегодняшнюю ночь делать это. И не только сегодняшнюю. Потому что я один? Да. А почему я один? Почему все не одни, а я один? Это оттого, что я задаю вокруг себя непосильный уклад и ритм. Ни одна не выдержит. Но, чёрт, может я и немного того, да не замечаю этого? Но мне кажется, что я в порядке. Я мыслю нормальными категориями, ну может чуть-чуть где-то перебарщиваю с чем-то, но на фоне огульной глупости, неудачности и беспорядочности я должен смотреться королевским пингвином. Надо же, какое идиотское сравнение пришло в голову! А, понятно. Просто при этом о других я подумал, как об обыкновенных пингвинах. Но если я поймал такое лирическое настроение, то как закончить мне сегодня этот вечер, чтобы мысли о Марте, одиночестве и прочее оставили меня? Да, именно так - делаю ещё один глоток. Она ушла, всё окрасилось в тишину и отсутствие, и лишь прохлада от крема там, где недавно жгло от плети, лишь пульсация там, лишь краски, в которые сейчас окрашена моя спина, исключительной претензией на единственную реальность заявляют о себе. Что до ночной Риги, которая уже в редких огнях? Что до бездыханной моей квартиры, которой без разницы, есть я в ней или меня нет – у неё своё, безмолвное существование, нарушаемое, правда, редкими шорохами и изредка издаваемыми техникой звуками. Реальность, реальность… Мы не видим и не слышим вселенную такой, какая она есть. Мы не видим предметы за предметами, не слышим бесконечно большее количество звуков, чем их есть на самом деле. И может того, что мы не видим, не слышим, не ощущаем и нет на самом деле, но появляется, вернее проявляется, как информационное поле, когда мы к нему непосредственно обращаемся, как появляется то информационное пространство внутри компьютера, когда мы включаем его? Не знаю, но лично мне обозвать то, что я вижу и слышу реальностью, не позволяет простая человеческая гордыня. А вот спина – это другое.

     Ненавижу философское настроение.

     Заглушить внутренний монолог не получилось, сбавить обороты хода мыслей тоже, - а как хотелось! - но зато я в мельчайших деталях вспомнил нашу первую встречу.

     2

     Ей, кстати, предшествовала долгая переписка. Я отыскал Марту на одном из откровенных сайтов секс-знакомств. Странно, но в тот раз написал без «надежды», без всяких «этих» или «тих» мыслей, которые я, как правило, сразу выпячивал, обращаясь к той или иной девушке на сайте. Но это тихо и непринуждённо само «возникало» и постоянно пузырилось между нами, причём, что ни фраза - так то и кстати. Дальше, что бы мы не заявляли из своих представлений или желаний, всё заканчивалось отзвуком у противоположной стороны. Иногда такое единомыслие казалось сюрреальностью, и каждый момент грозил стать последним, потому что не бывает, чтобы совпадало на таком высоком уровне столько «долбанутых» мыслей, и не верилось, что все обстоятельства уже уложены в подходящую для наших устремлений мозаику. Переход от общения к делу был вот он, прямо перед нами, но обоим с трудом верилось, что это может произойти.

     У неё было размытое по бокам фото её обнажённой груди, собранной с двух сторон ручками. Марта выставила таймер на камере телефона и, не отходя далеко, наклонилась перед ним, обхватив грудь ручками. В фокусе можно было разглядеть грудь и пальчики с маникюром. Я позабавился, отметив про себя, что у неё не та грудь, чтобы такое с ней вытворять, не такая большая. Я, может, в другой раз и не обратил бы внимание на её профиль, но под её фотографией моргала надпись «в сети», поэтому я написал – я хотел с кем-нибудь пообщаться в эти полпервого ночи. Она ответила. Наиграно, словно актриса какая-то. Мне показалось - с весельцой, но я чётко сразу усмотрел демона тоски, скуки и одиночества. Если приходится вспоминать тот момент, с удивлением отмечаю про себя способность (этой?) женщины иногда уловить сексуальную интригу там, где она возникнуть и быть не может – я не был на неё (на Марту) настроен. Я помню, она уже в ту ночь поделилась со мной своим собственным прозвищем, которым она обозначала характер их отношений с мужем – сосучка тракториста (хотя сомневаюсь, что он у неё тракторист, где у нас тут тракторы?). Я увёл потом разговор от этой темы – не приемлю выслушивать одну сторону. Пока искал и нащупывал интересное и общее для нас обоих, у нас без этого уже получилось интересно пообщаться, а остановились мы на том, что договорились списаться на следующий день. И получилось. И потом мы стали много писать друг другу, делясь своими околосексуальными интересами.

     Меня неожиданно порадовали её интеллектуальные качества, но я с раздражением отмёл ею горделиво заявленное предположение, на мой соответствующий комплемент, что это благодаря её учёбе и диплому магистра психологии. Чушь. Я достаточно просвещённый человек в этой области, благодаря книгам, которых прочитал за свою жизнь столько, что их до луны выстроить можно двумя стопками, и я знаю, что такое психология, и как ей можно обучить и обучиться. Это если не вдаваться в рассуждения, что интеллект вообще величина постоянная... Когда я написал ей, что она такая только благодаря себе, и что более это касается знаний именно в такой области, как психология, где никто, никого, никогда не сможет довести до той черты, откуда начинаешь видеть монстров, сидящих в людях, - а что ещё надо, чтобы быть хорошим психологом и помогать людям? – она со мной согласилась. Я вообще мало встречаю людей, которые бы со мной не соглашались: одних подавляет мой интеллектуальный уровень, других – состоятельность; первых люблю, вторые раздражают.

     С Мартой мы разобщались. Марте почти удалось кое-что мне доказать, у неё почти получилось сделать так, что я согласился с ней. Уже это – редкий случай. И хоть время от времени меня раздражал тот набор психологических клеше, которыми она пыталась обозначить границы и сущность моей личности, я всё-таки решил подыграть ей в навязываемой ею игре. И не потому, что у неё получилось заинтриговать меня попыткой «выбить» из меня посредством физического воздействия – порки - дух нетерпимости людей и всего, что связано с их деятельностью, а главное, мою неколебимую уверенность в скудности человеческой натуры, из-за чего, как ей кажется, я считаю, что всех надо контролировать, и я уже заигрался, что не могу расслабиться, а значит, не в состоянии получать наслаждения от жизни, но лишь по двум своим личным причинам: во-первых, мне захотелось, чтобы со мной сделали что-то, против чего я смогу выступить, но я это не сделаю, и понаблюдаю за собой со стороны, а во-вторых, и это главное, мне показалось, это надо ей. Именно ей. Это ей надо выпустить своего бушующего демона, который питается обидой и раздражением, которые переполняли её уже через край. Это она слабая, а люди это чувствуют, и не пропускают её мимо, чтобы не упустить случай самоутвердиться. Её собственный ребёнок, насколько мне известно, подражая отцу, иногда позволяет себе выходки, за которые ему следует отрубить полпальца и столько же от языка. Её обижают клиенты в парикмахерской, где она работает, придираясь к её неосторожным случайным действиям, и наверно очень наслаждаются, видя её стушёванность. Её обижают прохожие на улице и продавцы в магазине. А наглые типы, решаясь «подрезать» кого-то в очереди, выхватывают глазами в первую очередь её. Чтобы сдать деньги в школе в фонд класса, она ждёт, когда это сделают другие родители, а на остановке она из всех ожидающих последняя садится в общественный транспорт. Ну разве можно быть такой? Ей надо узнать человека. И это я, - а не она, что-то там обо мне, про меня, - понял, что ей надо расширить границы своего жизненного опыта в познании человека. Это ей, а не мне, надо сделать пару лишних движений, чтобы прогуляться к границам своей личности. Ни мне, ей надо столкнуться со своим демоном, который питается её обидами и самобичеванием. А я что? У меня порядок, со мной полный порядок. Более того, я один из тех, у кого в наличии есть такое замечательное свойство, как чувство социальной ответственности, и благодаря мне сегодня около трёх сотен представителей человеческой массы не самого высшего порядка имеют возможность выплачивать ипотеку за свои квартиры в старостройках. Марта думает, что она помогает мне, но всё наоборот. Это я помогаю всем, и ей решил помочь.

     Терпеть ненавижу выражение «терпеть ненавижу», органически не перевариваю выражение «органически не перевариваю», и вообще все эти устойчивые выражения и слова-паразиты, ставшие таковыми в силу ограниченности одних, но гениальности других, чем вторые, время от времени, и оказывают услугу первым по оформлению их сумбурных мыслей в лаконичные и понятные посылы, но всё это ничто по сравнению с раздражением, которые вызывают у меня те, кому в назначенный момент, при случайном стечении благоприятных обстоятельств удаётся «ухватить» что-то от жизни, и они начинают мнить, что смогли схватить рок за яйца. Вот и Марта. Типа нашла подопытного кролика для своих пропсихологических изысканий (а самой бы просто заметить, что выглядит эдаким изголодавшимся по практике психологом), а на самом деле, это мои монстры разбудили её монстров.

     Ещё Марта написала тогда, что я не чувствую людей, потому что бегу силы и напряжения, а это не естественное состояние человека. И якобы через физическое истязание я переживу озарение относительно сущности…обывателя. Она здесь другое слово употребила, это я вставил правильный с моей точки зрения синоним. Я же считаю себя авантюристом и экспериментатором, хоть и всякая деятельность перестаёт доставлять мне удовольствие, и я теряю мотивацию продолжать творимое, если мной перестают восторгаются. Предложение Марты не сулило публичных восторгов, но я позволил ему мягко заполнить пространство моих размышлений, и скоро, без перспективы быть когда-либо замеченным восторженными вздыхателями, согласился, и всё организовал.

     Бить будут меня, поэтому я выбрал какую-то кошку-девятихвостку (на тот момент она для меня именно этим и представлялась – «какая-та кошка-девятихвостка»). Применив законы физики, я счёл, что именно такое приспособление меньше всего нанесёт мне увечий, а выглядело оно внушительно: двадцатисантиметровая обтянутая кожей ручка, чем-то утяжелённая, начиналась кожаным арканчиком, в который можно было продеть руку, а заканчивалась девятью лёгкими кожаными плетёными «хвостами» сантиметров по пятьдесят, концы которых были распушены. Именно структура концов навела меня на мысль, что такая плеть может меньше всего нанести серьёзные раны, потому что концы будут иметь самую большую скорость, по сравнению с основными частями «хвостов», а так как они никаким образом не обозначены, в смысле отсутствия всяческих узлов и прочее, то на тело они будут опускаться «мягко». Плюс, такая конструкция концов будет встречать большее сопротивление воздуха, а значит, будет задерживать движение «хвостов» в целом. Я умножил всё это на возможное бешенство Марты, и у меня получилась, в общем-то, не страшная картина. Да я и не боюсь ничего.

     Марта во всю принимала теоретическое участие при организации встречи. Например, что нам желательно уединиться, потому что кто-то, возможно, будет кричать или взвоет. Она планировала несколько поз, а так же указала на косметические средства, которые необходимы будут в конце, но об этом, сказала она, позаботиться сама, потому что знает о таких средствах на профессиональном уровне.

     Её рекомендации я находил не лишёнными сгустка рациональности, что меня обескураживало. Ведь действия ей нашёптывали демоны, а они не ведают разумного. Другими словами, человек её ситуации всегда будет руководствоваться инстинктами, а не умом. В любом (моём) случае всё было мимо. Я не собирался идти на поводу у её демонов, я собирался сделать её сильней, чтобы она стала такой, которая сможет выносить меня, а уж с жизнью она тогда справится по инерции, что оформится, всего лишь, как вытекающий побочный положительный эффект. И я никогда не ошибаюсь в людях и расчётах.

     Я не стал искать уединённое место, хоть и проскочила мысль снять какой-нибудь одинокий загородный домик где-нибудь в лесу подальше от Риги. Просто я не был уверен, что захочу видеть Марту после сеанса. Предпочитаю, чтобы меня после этого оставляли в полном покое. Поэтому, чтобы не заниматься «эвакуацией» её из этого домика (на такси) по окончании сеанса и, оставшись там, не нервничать, всё ли с ней будет в порядке до дома, тем более, что всё это могло закончиться глубокой ночью, и чтобы не раздражаться, вдруг, из-за обстановки, бог весть о чём предстоящей служить мне напоминанием после проведённого сеанса, а заодно, чтобы не удовлетворять желание одного из её демонов, я не стал ничего предпринимать, а предложил провести встречу у меня, обещая себе и ей не орать, а для поз, которые она изобретала, вполне хватало обстановки моей квартиры.

     На счёт косметических средств ответил, что положусь на её «профессиональный» опыт, но предупредил, что у меня «психологическая» аллергия на те, которые рекламируются по телевизору. На что она меня успокоила, сообщив, что мы будем иметь дело с профессиональной косметикой, которая не рекламируется в широкие массы.

     У верёвок в строительном магазине я задержался чуть больше, чем того требовалось, потому что когда возникла необходимость приобретения этой вещи, и, придя в строительный магазин, я впервые обратил внимание на отдел, где располагалось около двадцати видов канатов и шнуров всевозможного плетения, расцветки, толщины, упругости и растяжения (я до этого даже не подозревал о таком отделе), я не без удовольствия окунулся в приятные фантазирования и представления. С прикосновением к первому же канату средней толщины меня унесло в мою квартиру, где я представил, как Марта будет с ним колдовать. Перебирая его пальцами, прислушиваясь к осязанию, смог до «чёртиков» представить, как это будет выглядеть со стороны и какие тактильные ощущения у меня вызовет этот канат, прикасаясь по всему телу. После этого я захотел повторить опыт с другими, более и менее привлекательными визуально канатами, чтобы наверняка, чтобы вдруг не упустить тот. Самым привлекательным мне показался 24 прядный полипропиленовый канат с диагональным плетением. Своим внешним видом он запустил во мне ассоциативный ряд, содержащий различные сцены из кинофильмов, в которых, воображалось, что именно таким канатом оказывались связываемы жертвы. Благодаря пустоте в центре, он был податлив и мягок, что значительно должно было поспособствовать такому намечающемуся специфическому обращению с ним. Вдобавок, он внушал уважение разрывным усилием, которое можно было себе представить в отношении него. А казалось бы, сантиметр ткани…

     И вот, в назначенный час Марта объявилась у меня. Такое было облегчение, и сразу - и наслаждение, увидеть, какой красивой женщиной она оказалась! Мы не стали обмениваться фотографиями (если не считать пару десятков фото без лица), не стали встречаться предварительно в кафе1, а просто договорились, что если кто-то или что-то кому-то не понравится, не будем продолжать встречу и всё. Я был уверен, что переписываюсь с красивой женщиной, так это и оказалось.

     Я попросил Марту отказаться от смешивания моего бренди с чем-либо, а сделал нам по чашечке кофе и заставил выпить сначала его, а потом, разогрев теплом ладоней снифтеры – бокал для бренди – мы выпили по восемьдесят граммов этого обжигающего напитка.

     Я предложил Марте, пока мы не выпили бренди, пройти к компьютеру и взглянуть на нашу переписку с моей, так сказать, территории, чем самым я хотел сделать паузу и убедиться в нашей (особенно Марты) готовности продолжать. Решимость Марты не убывала, улыбка обнадёживала, зажигала и завлекала, и в какой-то момент я даже чуть-чуть испугался неотвратимости. Я «присмотрелся» к Марте в этой связи, и в результате только сделал себе хуже: меня несколько покорёжило, что в моём сценарии (а я считал происходящее своей «игрой») стали витать неподконтрольные мне моменты, причиной которых был посторонний, ни я, Марта. Её интеллект и характер творили что-то, что пробивалось сквозь созданное мной, окутывающее нас энергетическое поле, а пробившись, дерзко очерчивало и помечало некоторое пространство, как своё. И таким образом, заявленный Мартой от происходящего смысл начинал маячить и угрожать свершением. Это, как если бы я сказал, что для хорошего пенальти нужны хорошие бутсы, а кому-то вдруг удалось доказать мне, что на это влияет ещё и нога, на которую натянут этот бутс.

     Я повёл показать ей купленные мной приспособления. Марта не без интереса взяла «кошку», покрутила её в руках, и у неё неосознанно получилось эротично провести ладонью по рукоятке, после чего она резко взглянула мне в лицо. Меня пробрала сладкая волна.

     - Больно бьёт, не пробовал? – спросила она.

     У нас у обоих в глазах стояло мнение по поводу её случайного жеста.

     - Можно ударить и больно, смотри.

     Я перехватил «кошку» у Марты из рук и слегка дал ей по попке, чтобы сходу разрушить несколько барьеров в коммуникации двух малознакомых людей.

     - Эй, эй, сегодня это не твоя прерогатива, - с настороженной улыбкой забеспокоилась она и потянулась рукой к плети, – верни обратно.

     Я вернул ей плеть.

     Она пару раз ударила себя по бедру, потом по руке.

     - Что ж, сойдёт. Пошли, теперь моя очередь показать кое-что тебе.

     Мы прошли в прихожую, где Марта оставила свою сумочки немаленького размера и пакет. Из сумочки она извлекла несколько тюбиков мази и спрей. Демонстрируя их по очереди, смогла удивить меня развёрнутым комментарием по каждому. Я принюхивался и тщательно тёр между пальцами каждое косметическое средство, и остановился на более-менее похожем на тот, каким я пользовался после бритья.

     - Я бы хотела принять душ.

     - Пошли, всё покажу, извини, что сразу этого не сделал – остолбенел от тебя, - с улыбкой заключил я.

     - Всё нормально, - ответила она, беря свой пакет, - а ты уже принимал душ?

     - Конечно, - мы подошли к душевой. - Здесь гели, шампуни, мыла. Выбирай, что по нраву. Это твоё полотенце. Ты написала, чтобы я не покупал тебе никаких халатов и прочее, и я ничего такого не купил.

     - Я взяла кое-что с собой.

     Она будто немного стеснялась. Я попытался её взбодрить.

     - Джинсовая юбочка будет?

     - Да.

     - Короткая?

     - Очень.

     - Супер.

     Я вернулся в столовую и подлил нам в бокалы бренди. Сделал глоток и стал ждать, когда выключится вода в душевой комнате.

     Через десять минут дверь душевой открылась, и оттуда вышла Марта. Она была одета в короткую джинсовую юбку, по показывающимся иногда мельком из-под юбки резиночкам я понял, что в чулках; в лёгких, чёрных босоножках с чёрными, отбрасывающими блики камушками, в чёрном же лифчике с замысловатым узором. В руке у неё была плеть.

     Я улыбнулся и поднялся из-за стола.

     - Ты выглядишь потрясающе. Правда. Просто потрясающе! – я был сражён видом, которого никогда не видел, а в воображении, оказывается, не дорисовывал сполна. - Только плеть держишь как-то не очень, да взбодрят тебя мои слова, - я отвёл глаза, но тут же не смог не рассматривать её снова, - но всё равно - жути наводишь.

     - Спасибо.

     И она перехватила плеть правильно, просунув руку в петлю и ухватившись за её рукоятку.

     Я наблюдал, как она подходила к столу, покачивая попкой, немного смущающаяся, и цоканье её каблуков в тишине квартиры раздавались, как удары сердца демона, который везде и всегда следовал за Мартой под поверхностью, по которой она, бедная, ступала.

     Мы выпили ещё по пятьдесят граммов бренди.

     - Готов? – спросила она.

     - Жду, - отвечаю.

     - Пойдём туда? – она указала в сторону моего кабинета.

     Я сделал приглашающий жест, но она сказала:

     - Ты иди впереди.

     - Как скажешь, Госпожа.

     - Давай, давай… И, о, да. Госпожа – так приятно, - показав в улыбке свои красивые зубки, заключила она.

     Я направился в кабинет первым и, зная, что она сейчас меня рассматривает, попытался передвигаться как можно грациозней, бросив при этом один раз взгляд на неё через плечо.

     - Иди, иди, не оглядывайся.

     - А когда я ещё насмотрюсь на работу такого красивого психолога в таком необычном наряде? – проговорил я, намекая на какую-то там психотерапию, о которой «пела» мне Марта в переписке.

     Она должна была при этом улыбнуться. Она классно улыбается, когда ей приходится от одних эмоций летать к другим и обратно, и при этом быть осаждаемой, вызывающими смущение обстоятельствами.

     Мы вошли и остановились друг против друга.

     - Всё, решила, всё-таки я тебя свяжу. Мне так будет спокойней, а тебе так надо.

     - Вяжи, - говорю и протягиваю к ней руки.

     Марта наклоняется к связке каната, отделяет от неё один из заготовленных отрезков, подходит ко мне, просит снять рубаху и с решительным видом приступает к процедуре связывания мне рук. Я забеспокоился. Я, конечно, «пробил» её на предмет криминального прошлого и настоящего, но мало ли она умудрилась что-то утаить. И за этими мыслями мне представилось, как она меня сейчас свяжет, а затем сюда ворвётся целая толпа мужиков-извращенцев. Но в Марте можно было прочесть только одну мысль – то, чем она была занята в данный момент. Она нелепо выписывала кренделя своими красивыми пальчиками, кое-как справляясь со шнуром, и неуверенно придавала ему в местах соединения некое подобие узлов, красиво склоняясь головкой над своим занятием. Я же, возвышаясь над ней своим ростом, спокойно, не обнаруживаемый, рассматривал её волосы, мелькавшие ручки, плечики, аккуратную маленькую грудь, прячущуюся за красивым лифчиком.

     - Ляг на диван животом, - просто сказала она.

     Я лёг.

     - Теперь я свяжу тебе ноги.

     И она делает и это. А потом пропускает у меня одну верёвку между вытянутых вперёд рук и привязывает концами к ножкам дивана, и то же самое проделывает со связанными ногами. Не знаю, за какое время я смогу выбраться из такой связки, и смогу ли.

     - Не смотри пока на меня, - просит она и не улыбается.

     - Хорошо.

     Я спокоен, будто сейчас ничего не намечается происходить.

     Марта останавливается сбоку от меня. Я могу видеть её ножки.

     Она кладёт мне на спину «хвосты» кошки-девятихвостки и ведёт ими по спине. Следующий жест повторят предыдущий. В третий раз её рука замирает на половине пути.

     - Можно я налью себе ещё чуть-чуть бренди? – спрашивает она.

     Меня настораживает перспектива, что намечающееся предприятие может оказаться в ручках, контролируемых изрядно одурманенным алкоголем мозгом, но большая моя половина уверена в доминанте разумного начала Марты, и я даже не поднимаю взгляд, чтобы визуально убедиться по внешнему её виду в своих предположениях, а лишь отвечаю:

     - Конечно. Справишься сама?

     - Не переживай. Я мигом.

     Каблучки цокают в столовую, затем обратно. Она останавливается опять рядом со мной, я устремляю на неё откровенный взгляд, чтобы навсегда запечатлеть для себя картину, какая Марта стоит красивая, с приготовленной плетью в одной руке и бокалом в другой, удерживая эти предметы по бокам от себя.

     Теперь она проводит «хвостами» плети мне вдоль спины, от шеи до пятой точки. Возвращается обратно, повторят движение.

     - Нет, тебя надо пороть по попе.

     - Почему не по спине?

     - Я сначала думала так, но теперь вижу, что ты более глубокое существо. Мне кажется, что ты ненавидишь людей из-за внушённого ими тебе страха перед тем, что они сильны. И поэтому ты далёк от истины, чужд естественности и забит, а причина – фантом. Ты можешь ещё много бед натворить, если не станешь думать, что люди не заслуживают твоего пресса за то, какими они ни есть.

     У меня с самого утра появилось и в течение дня периодически возвращалось повышенное сердцебиение - так я реагировал на предстоящую «порку», как мы с Мартой до этого момента называли нашу сессию. Только что, когда я чуть было не пережил, наконец, первый удар, который был отложен, потому что Марта решила ещё что-то выдумать, я испытал лёгкое раздражение. Все мои мысли целый день вертелись вокруг этого первого удара, вокруг первого болевого ощущения, которое я испытаю, и только что я практически сделал последний выдох, а тут такое. Я был настроен на «порку», боль, может кровь, но только не на психологические игры; я хотел уже познать ещё какую-нибудь свою границу, пережить что-то новое, причём такое, которое окружено в нашей культуре каким-то ореолом странности, таинственности и скрытой популярности, и я ни в коем случае не хотел исследовать свою реакцию на внешние препятствия для познания этого, тем более, что я постарался все их просчитать и устранить. И поэтому, Марта, извини, но сейчас я ничего не хочу слышать ни о себе, и ни о ком или о чём-либо ещё. Я хочу узнать, что сейчас будет, прямо сейчас, и хочу это пережить в полной, подлинной мере, а там, будь что будет. Поэтому я счёл нужным поторопить Марту в обоих этих направлениях ответом на её фразу следующей своей:

     - Ты уверена, что мне это сейчас надо?

     Вложив все эти мысли в произнесённую фразу, я постарался не выделять слово «это» интонацией, но именно помысел этого и позволил добиться создания нужного, не примечаемого сознаниям звукового эффекта, который не мог не послужить для Марты источником смятения, что, в свою очередь, породить бешенство от ошибки просчёта моего интеллектуальное состояния, а это уже было оскорблением для её интеллекта. Таков был мой расчёт.

     Я услышал свист. Это было последнее адекватное переживание из «нормальной» жизни в тот день, дальше всё воспринималось под углом, о котором я даже не подозревал. А ведь я думал, что я всё могу контролировать и… Нет! Человек ошибается, думая, что он более-менее знаком с размерами своей личности, находясь в заточении знания себя, своих сил, но он ошибается ещё больше, думая, как размеры эти могут быть познаваемы им ещё и ещё, и что удивительному, в конце концов, может оказаться, не останется в нём места.

     Если у меня спросят, что это было, каково это: физическая боль - я не смогу рассказать, потому что я слабо её помню, именно боль, что больно, самую боль, подлинную, самый её характер, сами болевые ощущения. Или она – боль – была вытеснена из моих воспоминаний в тот же вечер, или её нет как таковой, которой можно было бы ожидать, как явление для человека. Зато я могу сказать, какие три этапа тогда прошли, держась за руки, мои сознание и психика. Первый обозначился для меня как взрыв, последовавший внутри меня после первого удара; второй - мыслительная деятельность после пятнадцати-двадцати ударов, когда, по идее, у нормального человека начинает гореть «проводка» мозга; и третий этап – это выход из этого состояния. Я бы вставил ещё один этап или фазу между вторым и третьим этапами: стадия небытия или нирваны, темноты или блаженства, сновидений или галлюцинаций, стадия текущих изо рта слюней или стадия хрипящего дыхания - но может этого и не было, а я привык говорить, что помню и знаю.

     Первый удар был сразу сильный. Я спросил: «Ты уверена, что мне это сейчас надо?», - когда она «пристреливалась», вернее «примазывалась» плетью к моему телу, водя ей по нему, наскоро осушая бокал. «Ты уверена, - говорю, - что мне это сейчас надо?», - а за мгновение до этого она делает последний глоток бренди (это тоже своего рода озверин) и говорит свою «умную» фразу о том, что я ошибаюсь, и натворю ещё много бед именно потому, что ошибаюсь, и так далее, и прочее, и прочее, а я пресекаю её излияния: «Ты уверена, что мне это сейчас надо?»

     Свист оповестил меня ещё до соприкосновения плети с моей (всё-таки) спиной, что замах был сделан от души, правильней сказать - из неё, из тех её мест, где свернулись клубком отчаяние, ненависть и обида Марты. Первый удар оказался настолько сильным, а второй настолько не заставил себя ждать, что я даже не успел подумать, что у меня…брызнули слёзы. Моментом прилетевший третий, вогнал обратно в нейрон, зародившуюся было мысль, что я этого не хочу. Четвёртый, пятый, шестой…

     Боль от первого оказалась действительно болью, причём, настолько сильной, что она мгновенно преодолела границы моего восприятия, и сейчас я понимаю, что физической боли не существует – нет ничего такого, отчего человек будет страдать физически или ему будет больно. Призванное стать сильной физической болью, не терпится нами, не переживается, оно просто не соприкасается с нами. Мы - ни тело, чуть-чуть - душа, и уж совсем - интеллект. Может, и со вторым ударом мне бы хотелось сказать, что боль была именно болью, но с третьим пришло настойчивое желание, что что-то надо изменить, надо что-то другое, чтобы что-то достать. Или под другим углом должно обрушаться истязание, или чуть левее, или правее того места, куда только что опустился удар, должен опуститься следующий, или вообще просто всё должно начать происходить сильней. И когда четвёртый удар не «достиг» того, что мне подумалось и захотелось, спасением вообще оказался пятый, который изменил ход моих мыслей и, впрочем, обеспечил на девять десятых тем, на что я только что рассчитал при четвёртом. За этим мимолётным удовлетворением, будто по щелчку переключателя, я вдруг ощутил, как где-то внутри меня против боли зародилось и выступило какое-то чудовищное наслаждение, устремившееся сжиться, и тут же благополучно сжившееся с физической болью, и которую оно оттеснило в сторону от моего сознания. Это еле ловимое состояние наслаждения, будто уколы оргазма, не давало даже помыслить, чтобы всё это остановить - с каждым ударом ожидалась и переживалась новая волна этого наслаждения, а о боли думалось как о необходимом условии существования этого наслаждения.

     Потом Марта стала менять углы и характер ударов, и когда их оказалось достаточно, когда они стали принимать для меня вид «очередного» источника некого эмоционального состояния, именно как очередного, мой самый злой монстр, самое чудовищное свойство моей натуры – самоконтроль – стал приходить в себя, меня стало «пробивать» на мысли, размышления. Это случилось где-то в районе тридцати или сорока принятых ударов, если я не ошибаюсь, конечно. Я стал размышлять, что я страдаю. Быть может, эти мои страдания по сути схожи с тем, как страдают все люди на земле. И страдаю я не осознано, я не выбирал это страдание, оно само меня нашло. И в этом мне тоже казалась схожесть моего страдания со страданием человечества. Потому что никто не выбирает страдание, даже если думает, что это так. В какой-то момент ты можешь решиться на какие-то действия, но отдача от них не будет такой, какую ты её для себя спланировал или вообразил. В мире каждая точка уникальна, и между каждой из них вселенная расстояния и непохожести. То же и с расстоянием между нашим представлением чего-то и этим что-то в реальности. Я выбирал другое страдание, не это. Это нашло меня само. И всегда так, и со всем. Никто не может установить с точностью до молекулы, ЧТО принять или отвергнуть от себя. Поэтому всё, что нас находит или отторгается нами, никогда не будет тем, что мы об этом думаем. В этом я вижу одиночество человека. Человек отгорожен от действительности невидимой плёнкой. Мир, который мы привыкли считать реальным, реален для нас настолько же, как всё, что мы видим отражением в зеркале – мы вроде и видим всё, но прикоснуться к этому не можем.

     Я хочу съесть яблоко? Хорошо. Я беру и съедаю его? Отлично. А отлично ли? Уверен ли я, чёрт возьми, что я получил то, чего хотел? А не правильней ли думать, что помимо яблока, как такового, я погрузил в себя нитраты, которые содержались в нём, и которые теперь благополучным образом оросили почву, на которой в необозримом будущем взойдёт привлекательное с точки зрения науки растение - рак? Но это так, в далёкой перспективе. Но и в ближайшей - картина не менее привлекательна! Откуда я знаю, что у меня сейчас в желудке осталось от обеда или какие соки там сейчас блуждают, чтобы яблоко оказалось кстати, а не запустило выделяться что-то там в желудке такое, что вступит в реакцию с тем, что там уже было, и они взаимно не погасят друг друга, и всё что там останется после этого не составит моей проблемы? И разве можно тогда при этом говорить, что я сам всё это выбираю? Ничего из того, что мы применяем на себя, нас никогда не коснётся, потому что это две разные территории: материя со своими явлениями и мысли. А страдания от мыслей.

     И вот, будучи, или находясь, так сказать, в самом эпицентре страдания, сохраняя разум, мне захотелось вывести универсальную форму переживания этого самого страдания. Я «присмотрелся», «прислушался». По всему, у меня уже началось свыкание со страданием, я уже переживал его так, что оно мне не докучало, и я мог пытаться брать от жизни то, что я могу здесь и сейчас – моё обычное состояние. Я мог размышлять – и я это делал. А почему я мог это делать? Что позволяло мне это делать? Потому что всё, что сейчас происходило, происходило зачем-то. То есть было зачем-то нужно. Лёжа под сыплющимися на меня ударами, я думал, почему я позволяю сейчас делать это с собой? Ответ: это надо этой женщине, чтобы освободиться от монстра. А почему меня так волнует, чтобы она это сделала: и нанесла серию ударов, и освободилась от монстра? Потому что потом, когда это состоится, я буду причиной её изменения. И тогда мы с ней будем оба мной восхищаться. А зачем мне надо, чтобы мы с ней оба мной восхищались? Чтобы пережить значимость. А зачем мне надо пережить значимость? Чтобы подтвердить состоятельность. А зачем состоятельность? Чтобы быть счастливым. И вот тут я спрашивал себя, пока Марта задыхалась на шестидесятом, может, ударе. Что помогает мне переносить это: то, что у меня такая высокая цель или сами размышления о ней? В один момент хорошо и нужно одно, в другой момент другое. Вот, что однозначно.

     Я понял, что большего в таких условиях от своей умственной деятельности не добьёшься, поэтому решил сосредоточиться на моменте, на происходящем, тем более что близился конец сессии. Спина и ползадницы горели, и продолжали принимать впивающиеся «хвосты» плети. Было ощущение, что при каждом ударе кожа лопается, но тут же восстанавливается, чтобы противостоять новому удару. Иногда концы плети «залетали» на нетронутые участки кожи на талии или промежности (Марта крутилась вокруг меня и пыталась разнообразить удары), и это обжигало болью и наслаждением, которое блеклым подобием проявлялось в уже «отбитых» местах от ударов. Я стал крутиться телом, подставляя те его участки, в которых, как мне казалось, удар мог породить особый род наслаждения, хоть и, я так понимаю, при присутствии боли.

     И вдруг мне стал «слышаться» звук шуршания полиэтилена. Будто несколько десятков людей на некотором расстоянии от меня стали теребить полиэтиленовыми пакетами в своих руках, и при этом все стали приближаться ко мне. Звук становился всё громче и громче, и всё приближался и приближался, пока не оказался у самых моих ушей. Через мгновение этот звук стал «просачиваться» ко мне через уши, заполняя мозг. Когда я уже ничего не слышал кроме этого шуршащего звука, он стал «учащаться», если можно так выразиться. Интенсивность шуршания становилась всё сильней и сильней. Параллельно внутри возник какой-то такт, который слился с этим шуршанием, и тоже стал «учащаться». Мне стало казаться, что я сейчас начну «скручиваться» от ощущений. Было невыносимо терпеть, что всё, слившиеся воедино: и шуршание полиэтилена, и такт - становились всё интенсивней и интенсивней, а конец всё не наступал и не наступал, постоянно срывая и сдвигая ожидания мозга о границах частоты этого такта, вселенной. Я «сжался»… И тут вдруг раздался хлопок, и наступила эйфория. Я плыл на своих ощущениях, не чувствуя ни своего тела, ни своего мозга, не осознавая кто я, весь на галлюцинациях и в абсолютной сюрреальности.

     Марта закончила свою «терапию», когда нанесла сто ударов, которые планировала, и я могу догадываться, что она в тот момент переживала, смотря на проделанное, видя меня «без сознания»… Потому что приведя меня в чувства, обработав мне израненные места, собравшись (мы, не сговариваясь, решили избежать «кофейного прощания»), будучи провожаема мной в прихожей, когда ей позвонили, что такси подъехало, она опустилась передо мной на колени, а я дал ей это сделать, и даже не бросился её поднимать.

     Через несколько дней после этого, когда кожа почти восстановилась, я мылся в душе. В последнее время, процесс регенерации мест, куда Марта «попала» особенно «хорошо», сопровождался еле переносимы зудом. Вот и сейчас, как только вода заструилась по моему телу, зуд напомнил о себе, чему поспособствовали несколько струек горячей воды, которую я не успел отрегулировать, направив на себя. По телу пробежала щекотка оргазма. Я «прислушался» к организму. Случившееся не повторялось. Тогда я взял душ и стал направлять потоки воды на зажившие почти места. Когда сделал воду погорячей, случилось то, что я испытал секунду назад. Я стал поливать горячей водой почти зажившее заднее место, и по всему телу забегали мурашки оргазма. Было очень приятно. Я стал делать воду ещё горячей, и ощущение повторялось вновь и вновь, но не усиливалось, и нельзя было сказать, что я могу от этого испытать полноценный оргазм. Тем не менее, меня это возбудило, и я разрядился самостоятельно, представляя, что Марта смотрит при этом на меня какое-то время, потом берёт душ и пытается струями воды нащупывать места, от которых я начинаю испытывать сексуальное блаженство, и в конце помогает мне рукой.

     Я поделился с Мартой этим переживанием и попросил её помочь мне пережить и эту ситуацию. Она согласилась. У нас состоялась встреча с таким элементом (сценарием), и Марта отлично повела себя, чётко чувствуя, как надо распределять потоки воды, как регулировать её температуру, чтобы каждый момент не повторил ни одного предыдущего, и когда накатил оргазм, она не стала убирать душ в сторону, как планировалось, и не отняла от меня второй руки, из-за чего я действительно пережил «невменяемое» переживание. А ведь в какой-то момент меня стали сбивать мысли, что когда это наступит, и Марта будет поливать меня кипятком, всё может закончиться не так хорошо, как шло. Я не знаю, почему она так легко согласилась на этот эксперимент, даже мне самому показавшийся после озвучки недостойным быть озвученным между нормальными людьми. Но я ничего не мог с собой поделать, и не мог пройти мимо всех этих новых и волнующих непонятно зачем и почему моментов. Я насторожился перед всеми этими ощущениями от измывательства над моим телом. Я чувствовал, что что-то не так. Моё категорическое неприятие химического вмешательства в биохимию человека, - это же касается и наркотиков, - оповестило меня тихим сигналом тревоги в первое же мгновение, когда я стал приходить в себя после порки. А пару поверхностных изысканий на счёт пережитого мной только подкрепили мои подозрения, приведя меня к понятию «серотониновая зависимость». Я бы с удовольствием продолжил практику получения повышенной дозы гормона счастья таким образом, но, как я уже сказал, я против химии. Я-то и с привычками тяжело борюсь, а уж с привыканием к хорошему вообще не справлюсь.

     Но ничего впоследствии не доставило нам большего обоюдного удовольствия, как с точки зрения безопасности, так и с точки зрения глубокого, подлинного наслаждения, как то, когда меня стало склонять к услужению Марте, а её к управлению мной. Унизительные слова в отношении моей личности, которые она вначале редко, а потом на постоянной основе стала употреблять, чтобы охарактеризовать меня или тот, или иной мой поступок, заставляли мою душу корчиться в «безобразном» наслаждении, потому что я не был такой, каким она меня обзывала, но таким образом, лишний раз в искажённой форме мне сообщалось, каков я на самом деле – высокоорганизованный и чуткий. Чтобы нам с Мартой было непринуждённо придерживаться тех ролей, которые мы для себя определили, мы ввели в свои отношения физическое и моральное меня истязание: для Марты это служило поводырём, который не давал отвлечься, колеёй, задачей, на которой она могла сконцентрироваться, ища удовольствие в командовании, для меня – реальностью, в которой я мог функционировать как человек, у которого нет воли, и всегда мог прибывать в состоянии вынужденного услужения, за что получал «подарок» в конце или наказание, если что-то у меня не выходило как у истинного раба перед истинной Госпожой. Подарком выступал мой оргазм, наказанием – якобы его неполучение, а на самом деле страх перед возможным его неполучением, если Марте вдруг вздумается «перегнуть» и «заиграться», что мне представлялось всегда невозможным. Но всякое её упоминание об этом, о том, что я ещё должен что-то там заслужить, расстраивало меня и поселяло тоску в мою душу. Всё-таки я тихо надеялся, что этого никогда не произойдёт, а максимум наказания, которое я получу, это причинение мне физических и моральных страданий, что само по себе являлось элементом нашей игры.

      Концентрация на рабском состоянии, в которое я себя загонял по приходу Марты, которую мне удавалось организовать усилием воли и разума, отказавшись от них на известное время, захватывало и удерживало мою душу в каком-то состоянии последней инстанции эйфории. Я спрашивал себя: почему? Наверно потому, что в жизни себе позволять такое поведение нельзя, и я себе этого не позволяю. Но какое ж это дико расслабляющее состояние! Ты избавляешься от своих желаний, а следуешь лишь желаний другого человека. Тебе не приходится планировать и прогнозировать события ни на секунду, ни на час, ни на год вперёд, а мир при этом не рушится. Когда ты получаешь высший бал за бездействие, таким как я, действенным, приходится очень хорошо. И не только потому, что ты запределен во впечатлениях своими действиями по указанию другого (это-то я и понимаю, как бездействие, ты совершаешь действия чужой воли, а сам, значит, бездейственен) и способен удивлять, но ещё и потому, что можно безнаказанно не напрягаться, причём не перед другими - перед собой. А это, для натур, которые видят смысл в создании каждой вещи идеальной - оазис в пустыни бесконечных нечеловеческих напряг. И, наконец, я обожаю делать то, что мне приказывают, причём приказывают, относя ответственность за мои действия на свой счёт. Именно относя, а не беря, потому что это максимум соображения большинства в отношении такого понятия, как ответственность.

     Я достал телефон и включил его. Ни сообщений, ни звонков. Это нормально. У меня принцип: на работе мои сотрудники должны забыть, что такое дом, а дома, что такое работа. Нет, я, конечно, не изверг, и каждый из них может общаться с членами своей семьи с работы. Просто сейчас я жду завершение проекта по салону красоты для Марты, и мне могла б случайным образом «упасть» какая-нибудь информация от сотрудников из других компаний, которые подключены к его организации – это могло б добавить перчинку радости к моему вечеру, который я для себя так удачно сорганизовал.

     23:48, 18 минут спустя половины 12-го, значит: 12, 24, 24, минус 1 час 18 минут, равно 58 часов, 42 минуты. Пока производил вычисления, плюс, учитывая время на установку таймера (всё заняло три минуты), устанавливаю его на 10 часов и 39 минут. Завтра с утра это будет одним из моих первых приятных событий, а заодно и напоминанием, что через 48 часов состоится собрание, на котором я узнаю, насколько близко я подошёл к тому, чтобы официально позвонить Марте и пригласить её к себе в мою Группу компаний. Когда с утра таймер сигналом оповестит меня об этом, у меня поднимется настроение, и я переставлю его на 24 часа, чтобы в воскресенье с утра ещё раз пережить событие и радость, и снова установлю таймер на 24 часа, чтобы в момент, когда собрание начнётся, мои директора и руководители отделов услышали этот сигнал, и подумали кто - что. Главное, что каждый подумает при этом, как хорошо, что в момент этого необъяснимого сигнала из телефона босса, он там, где он должен быть, а я вспомню обстоятельства, в каких настроил таймер первый раз, и подумаю о Марте. Отчёт пошёл. Смотрю на утекающие в прошлое секунды. Сейчас они сформируют минуту. Захотелось кого-то убить, потому что с временем это не проделать.

     3

     В 10:25 в понедельник я сидел у себя в кабинете на работе за своим столом, негромко обсуждая с сидящей поодаль секретаршей почту, поступившую за выходные, из которой надо было выявить интересующие меня предложения и ответы на мои запросы, чтобы распределить звонки, встречи и прочие мероприятия на неделю. Боковым зрением и слухом фиксировал, как собираются и рассаживаются директора и руководители отделов, просматривается ли при этом их готовность говорить, слушать и записывать, какое у каждого настроение. Большой монитор на стене засветился, и на нём показалась таблица заданий директоров и руководителей отделов – результат действий второй секретарши, сидевшей в стороне от нас всех, как стенографистка в суде. Таблица была без красного цвета, но с жёлтым, значит что-то задерживалось.

     - Хорошо, Ирина, спасибо, - сказал я секретарше, с которой мы обсудили мои дела на неделю, - теперь мне надо пару минут, чтобы подготовиться.

     - Да, господин директор.

     Она поднялась и ушла. Надеюсь, хоть до этого всё время так и было, кофе появится до того, как начнётся собрание (я её один раз конкретно проинструктировал на этот счёт), или не появится вообще, но меня это сильно раздосадует. А если я не смогу поспевать что-то делать или буду делать это безответственно?! Сколько голов, пусть не полетят, но сотрясутся?

     Я достал телефон и открыл сообщения от Марты. Новых не было. Посмотрел пару её фотографий – пусть все думают, что я, как это часто бывает в такие моменты, просматриваю личностную статистику кого-нибудь из сотрудников, и, конечно, каждый будет думать, что я просматриваю именно его статистику, и сейчас именно к нему и обращусь.

     В дверях появилась Ирина с кофе. Я сделал незаметное отклонение телефоном, чтобы исключить попадание в поля зрения секретарши светящиеся на экране сообщения от Марты, и поблагодарил её взглядом за кофе. Опять вернулся к почте своей Госпожи. Сделал глоток кофе. Засигналил редким, но звучным «пиком» таймер на моём телефоне. Я вспомнил, как я устанавливал таймер в пятницу, чтобы в субботу и воскресение пробуждаться от воспоминаний пятничного вечера, и тем самым поднимать себе настроение, а в понедельник пережить то, что сейчас произошло. Впечатление и картинки от вечера пятницы уже слегка поблекли, но напоминание о наших с Мартой встречах оказалось само по себе приятным.

     Я выключил сигнал на телефоне, удалил установки таймера, но продолжил смотреть в телефон ещё около десяти секунд. А затем отложил его в сторону, сделал ещё глоток кофе и сложил ручки перед собой. Все с готовностью ждали моего слова. Прекрасно работающий механизм. И всё-таки, больше всего меня сейчас волновал доклад директора по развитию.

     - Ещё раз всем здравствуйте, - начал я. – Наталья, вы первая.

     Наталья была руководителем отдела кадров. Её задание в таблице проектов первым светилось жёлтым цветом, и это означало, что ход выполнения какой-то задачи задерживается более чем на двадцать процентов.

     - У нас возникли проблемы с новым директором для Meridian Call. Он оказался каким-то мошенником, и даже был судим за это в Эстонии.

     - Я про это уже знаю, - ответил я, - и никого подходящего? Что вы сделали?

     - Кроме того, что у меня вся неделя будет во встречах с претендентами, я поинтересовалась через знакомых о деятельности одной фирмы, специализирующейся на подборе персонала, у них неплохая база данных, но они требуют абонентскую плату.

     - А как на счёт нам самим иметь такую базу данных, неплохую, как вы говорите?

     - Можно.

     - Вы, наверно, хотели сказать, что для этого надо поработать? У вас загруженность какая? Семьдесят, восемьдесят процентов? А разве нельзя в день выделять какое-то время на создание такой базы данных? У кого-то – это хорошо, но когда такое у нас – лучше. Другими слова, ставлю вам задачу.

     Через полсекунды, когда увидел, что Наталья приготовилась к записи в тетрадь намеченного мной задания, а на мониторе появилось окно с таблицей для создания и занесения в программу нового проекта Компании, произнёс:

     – Создание базы данных соискателей работы.

     Дождавшись, когда Наталья произнесла традиционную, указывающую всем присутствующим их место, фразу: «Да, господин директор», - я сказал, обращаясь больше ко всем:

     - То, что я попросил сделать вас, Наталья, на самом деле могло быть задумано и приведено вами в жизнь самой, и поверьте, я бы заметил это. И вы это прекрасно знаете, поэтому прошу вас, больше никаких разочарований. Маркетинг? Почему у вас жёлтый цвет?

     Татьяна, женщина в возрасте, ответила:

     - Это всё по этой же злополучной фирме. Я посчитала нужным, что корпоративный стиль следует разрабатывать вкупе с новым директором, и мы это начали, но вот теперь придётся ждать другого. Я отложила исполнение задания на две недели.

     Я пропустил мимо ушей слово «злополучной», отметив про себя, однако, общий настрой в отношении новой, создаваемой нами компании. Никто никогда не раскрывает объятий новаторствам. Даже мои отборные профессионалы страдают этим «злополучным» качеством. Я решил отложить промывку мозгов на этот счёт собравшимся на другой момент.

     - Не надо никого ждать, делаем сами, согласовываете со мной. Каждый день десять минут у меня выкрадите для этого через секретаря.

     И снова отследил, чтобы было произнесено: «Да, господин директор». Если не установить и не поддерживать такой порядок, начинается, я это так называю, брожение субординации. Кто-то начинает мнить, что он является солнцем в солнечной системе, а солнцем являюсь я, кто-то начинает взращивать божка в голове, а страдать начинает результат. А мне нужен порядок, группа людей, работающая как часы, тогда будет рост у Компании, тогда можно будет отслеживать свои успехи и просчёты. Я никого поклоняться не заставляю, мне необходимо лишь, чтобы каждый находился, говорил и делал то, сё и там, где, что и когда надо, и всё.

     - Всё, переходим к директорам.

     Это означало, что руководители отделов должны покинуть собрание, а остаются только директора.

     - Господин директор, я думал у меня будет слово, - сказал руководитель отдела логистики.

     - Ну, кстати, да, господин директор, как-то вы их быстро завернули, - вступился директор одного из магазинов, который торговал у нас эксклюзивными телефонами.

     У меня внутри завибрировал механизм: один выразился, другой заступился - и всё это наперекор моему настроению.

     - А я сказал, переходим к директорам.

     Мне надо было увидеть реакцию. Если и сейчас начнут продвигать желаемое, значит, что-то стоящее, если нет – никакие их там предложения внимания не заслуживают (у меня у самого в голове столько предложений, что на несколько жизней таких как у них хватит). Ко всему прочему, здесь попахивает сговором и интригой. Руководитель отдела логистики у меня всегда был на счету, как самый скользкий и глупый тип, но он прекрасно владел испанским, поэтому его стоило попридержать, пока не доработаем до конца весь комплекс документов и реплик, которые были необходимы для работы с испанскими коллегами. Когда мне станет ясно, что любой, заступив на его место, справится с деловой перепиской и заказами от испанцев, я его вышвырну за одни его противные, узкие, как две спички глаза. Итак, если продолжат напор, значит, стоящее, если нет, значит, плетут интриги.

     - Нет, ну просто обычно каждый должен что-то сказать, вы сами старались это всегда требовать от нас, а тут…

     Чёрт, он был прав, просто я быстрей хочу узнать, что там с проектом для Марты. Да и настаивают. А - ни так настаивают, как нужно.

     - Сегодня чуть-чуть изменим порядок, а то, что вы хотели сообщить, - я обращался напрямую к руководителю логистики, иногда косясь на поддержавшего его директора, - сообщите мне завтра, в это же время или чуть позже, глядя на моё расписание. Всё.

     Руководители отделов стали подниматься и покидать мой кабинет. На экране вспыхнула другая таблица – проекты директоров. Пока всё кругом приходило в порядок, я заглянул в свою таблицу проектов и задач. Там уже появилась задача для руководителя отдела кадров, исполненная на ноль процентов. Я установил срок – два с половиной месяца, и написал в комментариях к задаче: «В базе данных должны быть кандидаты не меньше чем с одним высшим образованием, количеством не менее сто, с успехом претендующие на одну пятую из сформировавшихся в нашей компании должностей». Пусть поработают, думаю, немного прошу. У руководителя отдела маркетинга были изменены участники задачи – исчез потенциальный директор будущей Компании.

     Первый и второй отчёты директоров показались предсказуемыми, когда же дошла очередь до директора по развитию, я стал с жадностью вслушиваться.

     Оказалось, что мы уже можем запускать салон красоты, но… И тут я его перебил:

     - Можем или не можем?

     Он с секунду подумал – именно столько, сколько надо, чтобы понять, что я спрашивал его не о возможности уже открыть или нет салон красоты, а об уверенности в принятии им решений. Они знают, что я люблю взвешенные решения, равно как и спрос за просчёты не заставит себя ждать, но больше всего я уважаю уверенность, а она не возникает, если ты не изучил пространство, в которое собираешься вторгнуться.

     - Можем, - ответил он.

     И мне без разницы, ошибся он или нет: завтра Марта будет сидеть в этом кабинете.

     - Тогда у меня есть человек, который будет им руководить. Я с ним уже давно оговаривал эту возможность, - спохватился я, чтобы отвлечь от показавшегося спешным, принятого решения. Все знали, что с судьбоносными решениями я люблю переспать.

     - В рамках проекта я тоже, если что, подыскал вам трёх кандидатов, - ответил директор по развитию. – Вы не хотите на них взглянуть?

     - Нет, Николай, я уже принял решение.

     Чёрт, ещё чуть-чуть, и они станут подозревать меня. А что подумают, когда появится Марта?

     - В конце концов, у нас не у всех критическая загруженность, чтобы вводить ещё одного человека, - не сдавался Николай.

     И это было правдой.

     - Я сделаю исключение на этот раз, потому что, повторяюсь, я с этим человеком давно выстраиваю отношение именно в этом ключе. Она не виновата, что попала в такой период, когда у нас есть незадействованный потенциал, а мы не виноваты, что ей предстоит на оговорённых ранее со мной условиях повести такой не свойственный нашей Группе компаний бизнес.

     - Не слишком много исключений на сегодня? – это опять позволил себе больше терпимого директор магазина эксклюзивных телефонов.

     - Нормально, - отвечаю. – Тогда, пожалуйста, - я обратился к секретарше, которая вела таблицу проектов, - запустите проект «салон красоты», как уже функционирующий бизнес, и отобразите салон в таблице денежного потока. Нам следует взглянуть на первую картину.

     Я уставился в монитор на стене, соображая, что сейчас изумлению моих коллег нет предела.

     - Господин директор, новый директор будет с занятностью в пять процентов… Как я уже говорил, у нас есть собственный потенциал.

     Этот директор по развитию - молодец, я его действительно среди всех уважаю. Своё, вернее, моё дело знает, как того требуется. И намекать ни на что не надо. И я понимаю, что он сейчас говорит. У меня правило, я никогда не привлеку со стороны посторонних, пока свои ресурсы не будут заполнены на восемьдесят процентов. А у нас ещё двое хороших управленцев едва до половины заполнены управляющими функциями. Да и редкое явление, чтобы новый человек начинал с занятости в пять процентов, минимум с тридцати. Я помолчал некоторое время.

     - Мне так надо, Николай.

     Я понадеялся на силу внушения, с которой я когда-то поселил в них всех мысль, что никогда не следует критиковать мысли вышестоящего, потому что вы слухом не слыхивали, что ему указывает стоящий над ним, какие задачи ему ставятся, и какие методы и способы он изобретает и предпринимает, чтобы справляться с поставленными задачами. Двумя словами, всё делается ради развития и движения вперёд, и не всегда всякая человеческая единица знает, что надо для этого. Поэтому в нашей Группе компаний и лучшие управленцы.

     - И это будет третьим исключением сегодня? – вмешался «заступник» руководителя отдела логистики.

     Ах, человеческое…

     - Уволен, - спокойно сообщил я.

     Такая и предыдущая его выскочки говорили только об одном: кто-то вышел из-под контроля, а система кому-то позволила это. Первое отсекаем, как раковую опухоль. Ко второму – системе - пристально присмотреться. Плохой признак, когда начинаются такие брожения субординации. Что-то не так. Следует делать резкие движения.

     - Николай, Борис и Александр, - взглядом я останавливался на людях, которых называл: на директоре по развитию, на менеджере по развитию и начальнике службы безопасности, - останьтесь, остальные все свободны. И это четвёртое исключение, - сказал я, глядя в глаза уже бывшему директору магазина телефонов, но таким образом дал понять остальным, что если кто-то так действительно подумает, последует за этим. А исключением, на самом деле, было то, что я не дал сделать доклада ещё двум директорам. Да с ними порядок, о чём я не упустил обмолвиться для поддержания их духа.

     Когда я остался с выбранными людьми, я сказал:

     - Человека, которого я завтра приглашу, зовут Марта. Николай, начиная с завтрашнего дня, все свои действия по запуску салона совершаете с ней на пару (на такого как Николай она не посмотрит, поэтому даже выражение «на пару» у меня ничем не отозвалось). Борис (кстати, перспективный юноша, даже не знаю, на что его потом пристроить, когда он окончательно впитает всю мою систему; я его принял на работу за десять минут собеседования – чем-то меня самого в молодости напомнил, и я в нём не ошибся), ты возьмёшь всю документацию по этому проекту и введёшь в курс Марту от и до. Обрисуй ей в деталях всю деятельность нашей Группы компаний, наши цели и методы. В общем, расскажи ей всё, что мне понравилось бы (и, ведь, расскажет, и расскажет, что надо – молодец!). Всё, вы двое свободны.

     Борис был единственным, кто не произносил фразу «господин директор», и я ему это спускал.

     Когда дверь за обоими выпровоженными закрылась, я обратился к своей службе безопасности, в лице её руководителя Александра:

     - Я хочу слышать и видеть всё, что твориться в отделе логистики. Не знаю, как это можно сделать сегодня, но как-то это можно сделать вообще. Главным образом – слышать. Не думаю, что это уж очень проблема. Естественно, никто не должен об этом знать. Что скажете?

     - Это можно. Потребуется какое-то время, чтобы не вызвать подозрений, если не представится случая сделать это уже сейчас. Это, что касается прослушки. С видео будет посложней, если, опять же, не представиться случай. Как-никак, скрытое наблюдение - это оборудование, которое надо будет закамуфлировать под интерьер; просто так установить в кабинете руководителя отдела, скажем, статуэтку совы или медвежонка, не вызывая подозрений, не получится. Поэтому пока на случай понадеемся, а то подумаю.

     - Хорошо. Деньги у меня для этого всегда при мне. Всё.

     - А вам этого вашего нового человека не пробить?

     - Я разве когда-то что-то забываю или о чём-то, бывает, не подумаю?

     - Извините, господин директор.

     - Можешь идти.

     - Да, господин директор.

     Как только дверь за начальником службы безопасности закрылась, я стал составлять счастливое сообщение для Марты. Мне предстояло сообщить ей, что завтра мы с ней встретимся тут, где я сижу, ещё в одном из помещений, которое принадлежит мне. Я хотел сообщить ей, что теперь мы сможем с ней «задерживаться» на работе с «официальной» точки зрения. Я хотел сообщить ей, что с завтрашнего дня у нас открываются безграничные возможности для игр, что у неё появится новая работа, причём престижная и высокооплачиваемая, но даже не это теперь ей надо будет по жизни больше всего, тем более, что к большей части её проблем теперь буду приставлен я, поэтому ей эта «высокооплачиваемость» потребуется лишь как прикрытие для наших отношений. Я строчил и строчил ей это письмо, но потом всё стёр. Мне подумалось, что я больше получу наслаждения, видя её реакцию, когда я буду ей это говорить лицом к лицу. Поэтому решил написать кратко, что завтра ей придётся покинуть свою работу и приехать ко мне в офис. Но и это показалось чем-то не тем, что, по моему мнению, ей бы хотелось получить. Попытался написать официально, оповестив, что с завтрашнего дня запускается «её» проект, и поэтому нам предстоит встреча у меня в офисе, а перед этим мы посидим в ресторане. Но и это не показалось мне примечательным и интригующим. Я смог написать, что завтра состоится то, о чём я говорил ей несколько дней назад, и что ей следует приготовиться устремиться в «моём» направлении, и, начиная с завтрашнего дня, мы коллеги. И, хоть и это мне показалось недостойным меня текстом, я всё-таки нажал на иконку «отправить», и поднялся сходить в туалет, чтобы «убить» время до её ответа.

     В туалете я уединился в отдельную кабинку, с намерением, периодически обновляя страницу входящей почты, дождаться письма от Марты и немного почитать читаемую книгу, когда услышал, как в туалет вошли три моих сотрудника: руководители отделов логистики и технической поддержки, и директор магазина эксклюзивных телефонов.

     - Да пошёл он на хрен, я найду другую работу, а вот что будете делать вы тут с ним, это другой вопрос. Он же чёкнутый! – это говорил директор магазина, уволенный только что мной на собрании.

     - Да там не то слово – чёкнутый, там уже клиника! Я ему говорю, что у нас у всех бывают проблемы, которые невозможно решить без него – ну он должен подписывать документ и никто другой, а он в ответ: «Если вы не справляетесь со своей работой, ищите себе замену!». Я ему говорю, что дело не в этом, а он всё про какие-то специальные часы приёма, которые как раз и созданы для упорядочивания таких проблем. Блин, в нормальных фирмах руководители сами лезут в дела чуть ли не уборщиц, а этот к себе только секретарш подпускает. Чё он с ними там делает? – это уже говорил руководитель отдела логистики.

     - Ну, а этот маразм с парикмахерской? – пролонгировал общий настрой руководитель отдела технической поддержки. Правильно, что я уважал его только за профессиональные качества. - Ну, согласитесь, нахрена ему парикмахерская? Мало того, что он в этом ни шарит, так он ещё и других заставляет изучать какие-то профессиональные инструменты, косметику. Ты с Татьяной поговори. Она, знаешь, как плюётся?

     - Знаю, она мне что-то такое уже говорила.

     - А его это «господин директор»? Какой он, нахрен, господин? Кто так просит себя называть? Только тот, кто таковым не является.

     Вот суки, подумал я, и как же вовремя я затеял ремонт душевой с туалетом в своём кабинете (скоро нам с Мартой будет часто надобиться душевая)! И, не продолжая вслушиваться в их разговор, коротко написал руководителю службы безопасности сообщение: «Ко мне. Через десять минут».

     - Кофе, - бросил я секретарше, и ввалился в свой кабинет.

     Телефон просигналил новым письмом. Марта написала: «Ты чёкнулся? Я думала, ты шутишь!». Я не понял, рада она или нет. И написал в ответ: «Что за выражения? (улыбка) Ты рада или нет?»

     В кабинет вошла секретарша с кофе.

     - К вам Александр.

     - Приглашайте.

     - Да, господин директор.

     - Прослушку в каждый кабинет, понял?

     Я был зол, а старался казаться злее ещё больше. Не дай Бог он сейчас задаст уточняющий вопрос!

     - Да, господин директор.

     Да, Александр хороший психолог – мне самому захотелось всё ему рассказать, по крайней мере, гнев у меня сразу сошёл на нет.

     - Какие существуют возможности прослушать мобильные телефоны моих сотрудников?

     - Я знаю только одну такую возможность. Вам надо встретиться с кем-нибудь из топ-менеджмента оператора сотовой связи и купить эту услугу.

     - Должен быть ход полегче.

     - Я пока другого не знаю, господин директор.

     У меня просигналил телефон новым электронным письмом. Вероятность, что это от Марты была примерно один к ста, если ожидать развёрнутый ответ. Если же всё-таки так, то это будет неприятное письмо, написанное быстро, эмоционально.

     - Ладно, - проговорил я, вставая и провожая Александра к выходу, давя ему на спину, - вы задание поняли? В каждый кабинет, во все подсобные помещения, и чтобы я мог в любой момент услышать, где, что говорят, и чтобы всё записывалось. Ещё, найдите сотрудника на неделю, который будет сидеть и слушать все эти разговоры, и отбирать для меня те моменты, которые будут интересны мне. Конкретные инструкции он получит от меня лично. На неделю. Посмотрим, будет ли толк. Сами знаете, каким должен быть этот человек, и чтоб не старше двадцати лет (такого можно запугать до смерти).

     - Почему до двадцати, просто у меня есть на примете подходящий кандидат, - поспешил он закончить фразу, увидев, как я встретил его вопрос.

     - До двадцати, Александр, до двадцати.

     Вторая нога Александра покинула мой кабинет, я, показавшись наполовину из него, бросил секретарше:

     - Татьяну ко мне.

     Надеюсь, секретарша распознала по моему тону, что сейчас же. В противном случае придётся или напомнить ей инструкцию, или искать более расторопного человека для моих поручений. Как они все не поймут? Если они все будут стараться быть достойным продолжением моих ног, рук, глаз, ушей и прочее, для них же лучше будет. Кто их в бой ведёт? Гений. А ведь они могут оказаться и под посредственностью. Ай, люди есть люди.

     Руководитель маркетинга, Татьяна, появилась через шесть минут. Нормально.

     - Присаживайтесь, Татьяна. Как ваши дела?

     Всегда такой вопрос ставит в неловкое положение подчинённого.

     Татьяна растопырила пальцы над раскрытой тетрадкой для записей и забегала глазами, опустив их вниз, влево и вправо, что говорила о том, что она пыталась что-то вспомнить, но и что-то сфантазировать, а значит, выдумать и соврать.

     - Ладно, можете не отвечать. Вы уверены, что вы смогли подобрать для салона красоты (чёрт, письмо от Марты) достойную косметику и технические средства. А то я как-то пропустил мимо этот вопрос, понадеявшись на ваш профессионализм.

     - Конечно, можете не сомневаться. Учитывая бюджет, который вы выделили, это не составило труда. Всё лучшее, с самыми продолжительными гарантиями. А что? Я что-то не так сделала?

     - Я поэтому и спросил, чтобы убедиться, что вы всё правильно сделали. А как вам вообще было окунуться в незнакомую для вас сферу? Ведь вы никогда не касались такой области.

     - Мне без разницы, какой области касаться, если речь идёт о маркетинге. Хоть двигатели для самолётов продвигать. Законы маркетинга, его методология везде одни и те же.

     - Достойный ответ. И, между прочим, я вас в этой связи и позвал. Я хочу, чтобы вы кое-что изучили и ответили мне на такой вопрос: что мне надо сделать, чтобы стать оператором мобильной связи?

     - Господин директор, вы льстите моим качествам. Вы уверены, что это мой уровень?

     - Кто-то только что говорил про самолётные двигатели, - протянул я. – Идите, Татьяна, и ни с кем ни в какой форме не заикайтесь пока по этому вопросу. Слышите? Ни с кем, ни в какой форме. И… Принесите мне документ, описывающий корпоративный стиль салона красоты.

     - Господин директор, ну позвольте вопрос.

     Я взглянул озабочено на Татьяну и приготовился к обороне. Женщина спрашивает – женщина получает правдивый ответ. Женщину провести сложно.

     - Конечно.

     - Ну почему салон красоты?

     Зря, Татьяна, ты так поставила вопрос, а не так, чтобы я ответил да или нет. Например, если бы ты спросила, делаю ли я это для женщины, что бы я не ответил тебе, ты бы увидела правду у меня по глазам, а так…

     - Вы никому не скажете? – спросил я.

     - Никому.

     - А обожаю я прийти в парикмахерскую, подстричься, и чтобы с меня за это плату не брали.

     Татьяна изобразила недоверие на лице.

     - Правильно, шутка, - засмеялся я, - но и это имеет место быть. Вы же меня знаете.

     Всё, дальше она может думать, что угодно. Главное то, что больше и к этому вопросу она не вернётся.

     За Татьяной захлопнулась дверь. Я открыл почту, и с открыванием пришло письмо от Марты, а предыдущее было не от неё.

     «Рада ли я? Трудно ответить сразу на этот вопрос. С одной стороны мы обсуждали уже кое-что с тобой. Ты забыл? Идеально оставаться в таких позах и на таком расстоянии… Я боюсь и за тебя. Ты не умеешь себя контролировать. Следует бояться итак, что всё тайное становится явью, а тут мы своё тайное выставим на обозрение. Ты думаешь, среди людей нет таких, которые считывают всё по глазам, жестам, мимике, ужимкам? Или ты думаешь, что мыслью не поведёшь о нас при других? Но тогда зачем нужно это сближение, если мыслей друг о друге не будет. Но в том-то и проблема, что ты всё это организовываешь ради этих самых мыслей, чтобы они постоянно прибывали в твоей голове. Я тебе очень благодарна за то, что ты проделал ради меня, но я боюсь. Я замужняя женщина, я не хочу касаться моментов, которые разрушат мою семью. Больше сеансов, чем мы с тобой проводили, мы проводить не сможем, а начнём, рискуем разрушить созданные нами отношения, а самое главное - свои миры. Ты думаешь, вызови ты меня к себе лишний раз для «деловой беседы», и этот лишний раз сразу не привлечёт к себе внимания твоих сотрудников, твоей секретарши? И при этом, заметь, я больше о тебе беспокоюсь. Ты не умеешь себя контролировать».

     Это я–то не умею себя контролировать? Но стоп, на Марту злиться нельзя. Я тогда начну плохо о ней думать, эти мысли полетят к ней. Всё, гнать плохие мысли о Марте. Гнать.

     Как-то у меня сегодня не ладятся дела.

     Я написал ответ:

     «Я всё это организовываю, чтобы чаще иметь возможность видеть тебя, и всё. Если бы я не мог себя контролировать, добился бы я того, чего добился? Разве это не есть результат чудовищного контроля? В конце концов, я могу полностью устраниться от твоего салона, и ты сама будешь решать, когда и зачем встречаться со мной. Ты боишься, что не сможешь быть директором? Каким будешь, таким будешь. Ты думаешь, что я ожидаю прибыли от твоего салона? Она мне не нужна. Это для тебя. Я смогу не вызывать тебя «лишний раз» для «деловой беседы». Могу появляться у тебя, сколько того будет требовать бизнес. И тебе не стоит беспокоиться, что я чем-то смогу разрушить наши миры. Ты ошибаешься, что я не умею себя контролировать, ты даже не представляешь себе, как я умею себя контролировать, а главное - других. Поверь, в нашем случае мой самоконтроль, каким ты его себе представляешь, менее всего будет представлять для нас опасность, более всего опасно, как ты правильно заметила, любопытство других. А вот это будет у меня под контролем. Уже под контролем, но так как мы затеваем такое предприятие, то я сделаю так, что контроль будет ещё лучше. Ничего, Марта, не бойся. Я всё сделаю так, что мысли ни у кого не возникнет. А если возникнет, я буду узнавать о них раньше их хозяев».

     Не успел я задуматься, как в дверь постучали.

     - Да! – выкрикнул я.

     Вошла секретарша, закрыла дверь.

     - Господин директор, к вам Татьяна, - сообщила секретарша, когда двумя руками сзади себя ей удалось прикрыть дверь, руки она оставила за спиной. Меня передёрнуло от позы и тона.

     - Ну, пусть войдёт, - ответил я, - а когда она уйдёт, принесите мне кофе.

     - Да, господин директор.

     Вошла Татьяна с документом, который я попросил.

     - Присядьте, - говорю я ей, бегло пробегая взглядом документ.

     Марта ответила так, как не должен был ответить человек, в жилах которого течёт кровь хоть сколько-нибудь руководителя, а значит, её дело придётся вести другим, мне. Пока Татьяна присаживалась, я уже отыскал непонравившийся мне момент.

     - Чёрт, Татьяна, слишком экспрессивный красный цвет вы подобрали. На любом белом фоне, на белой стене, например, логотип будет смотреться, как пятно крови, а это не лучшая ассоциация. Чёрточка у логотипа толстая. Нет. Пока ничего переделывать не будем. Я пока понадеюсь на ваше чувство рекламы. Завтра нас посетит директор этого салона, с ней ещё раз обсудим.

      - Как вы скажите, господин директор, - я заметил нотки раздражения в голосе Татьяны. Выяснять не стоило, и так всё ясно. Конечно, вообще не интересовался проектом, а тут в самые азы полез. Я бросил на неё взгляд.

     - Татьяна, я вас уважаю?

     - Да, господин директор.

     - Поэтому, когда речь заходит о принципиальных вещах, касающихся работы, которую я вам вверил, я бы хотел слышать от вас конструктивное сопротивление моим мыслям, а не слепое согласие. И вообще, вам идёт отстаивать свою точку зрения. Как никому. Ладно, Татьяна, возьмите документ, он скорей может вам понадобиться сегодня, чем мне. Но вышлите мне его электронную версию.

     Татьяна взяла документ и ушла.

     Я повернулся к компьютеру. Так. Кто должен послать Марте приглашение на собеседование на завтра? Не будет ничего страшного, если это сделаю я? Нет, лучше это сделает секретарь, а ведь правильней, чтобы отдел кадров…

     В дверь постучались.

     - Да! – выкрикнул я.

     - Кофе, господин директор, - произнесла секретарша, вплывая в мой кабинет.

     Ах, да. Она так провокационно только что прикрывала дверь руками у себя за спиной, таким заговорщицким тоном сообщала о приходе Татьяны, что мне захотелось посмотреть, как провокационно она поднесёт мне кофе. Я ненавижу откровенный флирт. Хотя – нет, обожаю.

     Она не стала проходить за мой стол, а наклонилась и поставила кофе передо мной. Никакого кокетства. И в одежде она всегда в приличной. Всё чётко. Я сразу догадался.

     - Ирина, в чём дело?

     - Всё в порядке, господин директор.

     Она поняла, что не смогла скрыть своих переживаний, а я увидел, что попыталась. Я ждал.

     - Да нет, всё хорошо, господин директор.

     - Отпустить тебя домой?

     Было видно, что у неё проблема.

     - Нет-нет, что вы…

     - Ирина, езжайте. Завтра будете? – перебил я её, а такому моему тону перечить было нельзя.

     - Да. Вы только не подумайте, что я что-то напридумала…

     - Я никогда ничего не воображаю. Я просто вижу. – Опять перебил я её. – Езжайте, решите свои проблемы, а завтра пусть всё будет хорошо.

     - Спасибо, господин директор.

     Я проводил взглядом Ирину, повернулся к компьютеру и написал Марте письмо.

     «Марта, хочу, чтобы завтра ты уже приступила к делам. Хочу уже завтра тебя пригласить к себе на часик-два, а первое время от тебя именно столько в день-другой и потребуется. Я это к тому, что тебе надо будет разобраться со своим предыдущим работодателем. Итак. Завтра тебе надо ко мне. Я хочу, чтобы ты была очень подготовлена для беседы. Поэтому, через какое-то время я пришлю тебе документы, касающиеся твоего салона: корпоративный стиль, оборудование, косметика и прочее. Просмотри до завтра, чтобы завтра ты смогла что-то отвечать моим директорам и тому, кто вёл твой проект. Но сначала я хочу с тобой кое-чем поделиться и кое о чём договориться. Я тут задался вопросом, как мы тебя вызволим сюда? Мне надо дать твои контактные данные в отдел кадров, но тогда у кого-то, где-то, когда–то может возникнуть вопрос, а откуда они у меня взялись. (И кстати, у меня до сих пор ведь нет твоих «реальных» контактных данных). Или давай я напишу тебе от себя, и кто бы потом что-то у тебя не спрашивал, ты просто отвечаешь, что не знаешь, как на тебя вышли. Во, мне кажется это самый подходящий вариант. А уж у меня никто ничего такого никогда не спросит. Но если… Дай мне указание на себя в социальных сетях или ссылку на какое-нибудь твоё объявление в Интернете, а уже почему я выбрал тебя как кандидата, я обосную. Да, лучше так. Дай мне координаты. Прежде, чем послать тебе письмо «официально», я посоветуюсь с тобой тут. Всё, Марта, действуем».

     Отправил Марте письмо. Сделал глоток кофе, который принесла мне Ирина. Подумал о её проблемах - проблемах простого человека. Сделал ещё глоток и подумал о себе, о своих проблемах. Мне стало хорошо от мысли, что я могу решить так много своих проблем, потому что у меня есть я и много денег. Но самое главное… Самое главное, что у меня есть Марта. Вот источник моего наслаждения и счастья. И я могу окучить этот источник и поднести его к самому своему носу. И я испытал эйфорию. Всё, к чему направлялось наше общение с Мартой, сошлось на посланном ей письме. Я наконец закончил то, что увяжет нас в счастливую связь без риска негативных последствий. Моё состояние дополнилось вскрытием сегодня заговора в моей компании, эффективным наказанием провинившихся, созданием превентивной системы, чтобы подобное впредь стало маловероятным. Первая половина дня оказалась полна принятия интересных и важных решений, вторая не сулила суеты, как это часто бывает у нас во второй половине дня. Кофе, размышления, мечты ожидали меня сегодня, я же добавил в букет бренди вечером, и жизнь показалось интересней…

     Здесь я открыл страницу текстового редактора на компьютере и написал:

     Я - один из самых счастливых людей на планете, потому что в моей жизни появилась…Марта…

     Посмотрел на запись. Произнёс про себя: да. Сама фраза, сколько я не читал-перечитывал её, дышать не переставала. Я спросил себя: и что? И ответил: как – что? Это очень многое. При том, что мы редко встречаемся? При том, что она не моя – замужем? И я написал:

     Наши встречи очень редки – пусть; она замужем – да; а я не позволю себе нарушать её семейный «покой» - без комментариев.

     И вот, в этот момент мне лихорадочно захотелось описать наши с ней отношения, чтобы взглянуть на них «со стороны». Когда я пишу, у меня получается более глубоко проникать в интересующий, рассматриваемый и описываемый мной в данный момент предмет. Но ко всему прочему, от написания этих двух предложений мне стало по-настоящему хорошо, приятно. Наша пятничная встреча промелькнула у меня перед глазами несколько раз, и меня стало не остановить.

     Секретарша ушла. Всю входящую корреспонденцию по инструкции она должна была перевести на другую секретаршу, а та не справится со всем объёмом, поэтому можно было рассчитывать на затишье. Так и произошло. И я около трёх часов смог сидеть и перебирать в памяти и на письме эту нашу пятничную встречу. Два раза, правда, меня отвлекали мысли, что Марта так и не ответила на моё письмо. Я написал ей, выразив свою обеспокоенность по этому поводу. Может и не стоило - возможно, занята работой. Ещё один раз, ровно через достаточное для этого время, я позвал к себе руководителя отдела кадров, чтобы убедиться, что к поискам нового сотрудника на руководящую должность магазина эксклюзивных товаров уже приступили. А заодно и на должность руководителя отдела логистики, потому что через несколько минут после отдела кадров, ещё раз позвал к себе Бориса.

     - Борис, спустись в логистику и не отходи от руководителя отдела. Я сейчас напишу ему, чтобы он передал нам все свои дела. Ты пока поруководи отделом и займись отбором кандидата на эту должность. Я сообщу в отдел кадров, чтобы они к тебе всех претендентов посылали.

     - Хорошо, но там, я знаю, не скоординированы действия с испанцами. Там нужен человек, который сумеет выстроить взаимодействие с ними, описать бизнес-процессы, для этого надо просто брать телефон и обо всём договариваться.

     - Фигня, справимся. А что, от этого есть польза? Он своим испанским только завязывает процессы на себе и становится незаменимым. Нужен новый подход.

     Я отпустил Бориса и написал руководителю отдела кадров соответствующее распоряжение.

     В три засобирался на обед.

     После обеда приступил с новыми силами к своей «писанине» и к проблеме с Мартой. Я послал ей документ, описывающий корпоративный стиль её салона. Запросив у руководителя проекта, занимающегося созданием салона красоты, список продукции парфюмерии, которую закупили для будущего салона, переслал Марте и его. Всё это я сопроводил сообщением, что пока она соберётся с ответом, пусть уже имеет перед глазами документы, которые ей завтра придётся обсуждать, и пусть уже по возможности пытается в них заглядывать. Я испугался, насколько много сегодня мне пришлось издать команд в направлении Марты, причём, будто в отношении рядового сотрудника. А тут ещё и её молчание начинало меня тревожить и бесить. Я второй раз быстро не посмел думать о ней нехорошо, и также быстро переключился и сконцентрировался на описании приятных моментов нашей последней встречи.

     К пяти часам вечера я понял, что затишье, которым я был обязан убежавшей домой секретарше и неспособности второй оперативно справиться с двойной нагрузкой, этим и закончится, и поэтому мне представилось более приятным провести остаток дня дома за бокальчиком и за писаниной, которая меня немного захватила.

     Я захлопнул компьютер, засунул его в чехол и с некоторой тревогой засобирался домой. Почему Марта до сих пор не ответила? Что я скажу завтра, если не смогу с ней договориться о встрече? Будет выглядеть, что у меня что-то пошло не по плану.

     - Если что, звоните мне, до свидания, - бросил я секретарше на ходу и устремился к выходу.

     Мне пришлось пронестись мимо сотрудников с опущенными глазами, словно я был какой-то провинившийся мальчишка, забитый недобиток, только чтобы не встречаться с ними взглядом. Я не хотел, чтобы они прочитали по моим глазам моё состояние. Даже если никто из них не сможет на сознательном уровне разъяснить, что они считали с моего лица, подсознание сделает это для них.

     Перемещаясь по городу на машине, я бросил телефон на переднее сиденье, чтобы заморгавший сообщением дисплей сразу оповестил меня о письме от Марты, и включил громко музыку, не опасаясь, что я не услышу сигнала телефона. Хорошие басы всегда оказывают на меня успокаивающее действие. Подумал, последняя плохая мысль на сегодня, и всё: скорей всего, сообщение от Марты теперь придётся ждать до после десяти вечера, так как обычно в это время, между шестью и десятью вечера, она не на связи. Подумал ещё чуть-чуть об этом, приказал себе забыть, и стал перебирать в магнитоле песни, ловя находящие отклик в душе. Благодаря музыке, домой я поднялся в уравновешенном настроении.

     Письмо от Марты пришло, когда я приступил к описанию, как я её расчёсывал, и как возбудился от этого, и что за этим последовало. Я уже изрядно выпил на этот момент.

     «Самое главное, - писала она, - ты должен знать, что я этого всё никак не могу захотеть. Стараюсь. Пытаюсь отыскать аргументы за, но… Конечно, я опасаюсь, что я не потяну руководство твоим бизнесом, но меня не это беспокоит. Я, как придерживалась ниши, которую считаю своим местом, и из-за чего не имею проблем, которыми страдает большинство, так и не уйду от неё. Ты должен это знать прежде, чем доверишь мне одно из своих предприятий. Я запуталась в способах, которыми ты пытаешься меня интегрировать в свою команду, поэтому «сдаюсь» в твои руки, и собираюсь просто реагировать на твои предложения с оглядкой на главное – моя семья не должна получить ни капельки волнения. Ты хочешь, чтобы я дала тебе свои контакты? Ниже ты найдёшь название моей парикмахерской. Придумай сумасбродную идею, как ты на неё вышел и почему решил предложить мне работу в своей компании. Но я сразу хочу тебя предупредить. Во-первых, ещё не поздно отказаться от идеи и мы всё с тобой переварим, и продолжим наши сессии, тем более, что у меня появилась новая идея. Во-вторых, я ничего не понимаю, что от меня требуется – ведь я никогда не имела дело с такими документами. Я знаю, что ты ответишь на все мои опасения, и знаю, чего ты не видишь. И я б с большим удовольствием оставила всё, как есть. Но если ты хочешь, я помогу тебе и с этим. Завтра в любое время я буду готова приехать на собеседование. Пока».

     Я задумался, но тут же откинул всё, навеянное сообщением Марты. Я сделаю это, и всё. И она будет рядом. А завтра, прямо у меня в кабинете я её возьму. Это будет безопасно, потому что вот так сразу, именно в первые мгновения, вообще никто ничего не подумает. Но Марта ошибается, очень ошибается. У меня всё под контролем, а скоро я даже мысли своих сотрудников буду контролировать. Кстати, а к Марте в салон надо прослушку ставить? Я даже укорил себя за этот вопрос. Марта не из таких, она не станет прятаться по углам и наговаривать на других людей.

     От выпитого бренди и описаний нашей встречи, которая у меня в голове, из-за постоянного прокручивания, из редких, воспроизводимых картинок превратилась уже в устойчивое видео, на меня стала накатывать волна счастья. Я поднялся из-за стола, взял бутылку бренди и направился к дивану. Лёг на него так, как лежала тут Марта, и стал делать глотки прямо из горла бутылки. Направив взгляд внутрь, стал наслаждаться своей личностью. Перебрав в голове две-три бизнес-задумки и сосредоточившись на одной из них, испытал несколько приятных эмоций оттого, как это может изменить мою жизнь. Впрочем, идеи, приходящие в таком состоянии, никогда не получали реализации. А в подвыпившем состоянии всегда казались такими перспективными… Потом я стал злиться: на своих соседей, на своих сотрудников, на Марту… Марта… Я ж не написал ей, что хочу её завтра иметь в своём офисе готовую на всё! Нащупанный в кармане джинсов, извлечённый оттуда, и представший перед глазами зажатый в руке телефон показался какой-то диковинкой. Держа в левой руке бутылку, правой набрал Марте сообщение: «Завтра «покомандуй» у меня в кабинете, когда станет возможным. Лучше до собрания, а то я не выдержу на тебя смотреть. И будь в юбке и чулках. Хочу сделать тебе приятное». Ей написанного должно хватить, чтобы подготовиться ко всему и появиться у меня в офисе загодя.

     Выставил на телефоне время подъёма, делая глоток бренди, и уронил руку с гаджетом на диван. Бутылку аккуратно опустил на пол, засунув указательный палец в её горлышко.

     4

     Будильник несчастно вырвал меня из сна своим трезвоном. С трудом фокусируя взгляд на дисплее, отключил сигнал и уронил руку с телефоном себе на грудь. Ощутил слабый запах спиртного. Сразу догадался о причине, приподнялся и скосился на пол. Бутылка не стояла, а лежала на полу. Рядом с ней было засохшее пятно. Чёрт! Откинулся на диван, чтобы дождаться, когда ровно через пятнадцать минут (вычисленное мной время, когда я успеваю заснуть снова, но проснуться уже бодрым) заиграет второй будильник с топовой на сегодняшний день для меня мелодией. После музыки, настроение стало меняться в нужном направлении. Стал пробегаться по перспективным и примечательным моментам дня, одним из которых, конечно, была предстоящая встреча с Мартой. Марта Мартой, а сейчас душик и кофе. Включил видеоклипы, запустил готовиться чашку кофе и отправился в душ.

     Уже в десять, проходя мимо секретарши, поинтересовавшись у неё, всё ли нормально, намекая на вчерашнее, передал ей информацию о парикмахерской Марты и попросил её связаться с сотрудницей этого салона с таким-то именем, и договориться с ней о собеседовании на 14:00 у нас в офисе. Я подумал, что это будет самый раз – все будут после обеда, менее раздражены, менее наблюдательны. Попросил пригласить на это время ко мне и директоров по развитию, и некоторых руководителей отделов, кого будущая деятельность Марты касается сейчас каким-нибудь образом.

     Марте написал, что в два состоится наша первая деловая встреча, и тут же сразу за работу: будем обсуждать место салона, его корпоративный стиль, косметические средства и инструменты, мебель и бар.

     Так как вчерашний день из-за ухода секретарши у меня выпал, как нормальный рабочий, то теперь до обеда мне пришлось поработать.

     Самое интересное для меня началось в 13:40. Марта вошла ко мне в кабинет. Я попросил её приехать в 13:40, не позже. Она была в юбке.

     - Ты в чулках? - тихо спросил я её.

     Она кивнула. Я расплылся в улыбке.

     - Как ты себя чувствуешь, - спросил я у неё, пытаясь угадать настрой на вещи, на которые намекнул мой первый вопрос, - готова к событиям.

     - Я ещё когда ехала сюда, думала, что может чуть-чуть готова, может с чем-то и справлюсь. Но вот теперь, когда увидела твой кабинет, и когда теперь представляю, какие люди сейчас сюда войдут, понимаю, что буду выглядеть на вашем фоне полной дурой. Я сразу тебя предупреждала, что это не очень хорошая идея.

     Она не ответила на моё предложение, но попыталась отвлечь меня, используя для этого тему, исключающую продолжение участия моего настроения. Это сначала болью отразилось в моём занимающемся воображении, но я подумал, что от меня, как от мужчины, ждут натиска, наглости, рецидива в демонстрации своего животного желания. Всё плохо, если это ни так.

     - Не на «вашем», а на «нашем» фоне. И ничего не бойся, Моя Госпожа, - улыбнулся я, - я тебя защищу.

     - Тихо надеюсь, что тебе повезёт в этом.

     - Во-первых, не повезёт, а удастся, но ещё раньше - не удастся, а будет просто сделано, а в-третьих, Марта, будь спокойной и уверенной. Спокойной и уверенной. Спокойной и уверенной.

     - Ты повторил мой приём.

     - Да. Кофе хочешь? У нас такой же вкусный, как у меня дома.

     - Ну, если такой же как у тебя…

     Я поднялся и пошёл к двери, чтобы, приоткрыв её, попросить для себя и Марты кофе у секретарши. Ненавижу общаться с секретаршей, находящейся за стенкой, через электронные устройства.

     Я имею способность мгновенно ориентироваться в ситуации, и, возможно, другой бы на моём месте пережил конфуз, наложив Марту на фон моей рабочей обстановки, я же спокойно и сразу констатировал, что Марта не произведёт должного впечатления. А если быть точным, то просто - ступит. И не ошибся. Это подтвердилось потом, когда на следующем совещании она стала неуверенно представлять свой взгляд относительно полоски в логотипе, и вопреки моему мнению выражала согласие с остальными, что полоска должна быть потолще.

     Будучи более бдительным сегодня, я смог во время совещания с некоторого момента установить контроль над предметом обсуждения, выстраивать обсуждаемое в нужный порядок, и задавать всему известный тон, чтобы Марте было проще быть. Потом быстро всё свернул, прибегнув к отвлечению общего внимания на такой мегаположительный момент, как то, что знакомство состоялось даже более чем как знакомство, даже получилось немного обсудить дела, и всех, кроме Марты, вернул на рабочие места.

     - Поедем, посмотрим твою новую работу? Салон, я имею в виду, – предложил я Марте.

     - Во-первых, я чуть с ума не сошла; во-вторых, по десятибалльной системе я повела себя на двойку, а в-третьих, ты это ничего не видишь. И меня расстраивает, что ты этого ничего не замечаешь, и будешь и дальше гнуть своё, и в результате всё испортишь.

     - О чём ты?

     - Вот я и говорю. Ты видел, как смотрят на меня? Как смотрят на тебя из-за меня? Я не знаю, может это и нормально, может это и не из-за меня на тебя так смотрят. Может, это ты заставляешь всех себя ненавидеть. Тебе известно, что такое стадный инстинкт? Я с удивлением отмечаю, как ты ему не поддаёшься, но поверь, это не лучше, чем если бы было наоборот. Но зато стадности подвержена я, как всякий нормальный человек, и в результате я стала заражаться всеобщей ненавистью к тебе от твоих сотрудников. Останови всё, прошу тебя. Иначе мы лишимся всего. Я бы могла просто не соглашаться с тобой или просто не идти у тебя на поводу, но я хочу хотеть того, что хочешь ты, тогда мы будем едины, тогда мы сможем планировать своё времяпровождение.

     - Марта, ты сама веришь тому, что говоришь? О какой ненависти меня моих сотрудников идёт речь? Они уважают меня за мои профессиональные качества, что я могу вести их. Лишь пара человек, может, испытывают в отношении меня то, о чём ты говоришь. Да и то, это такие, которые на стадии или при угрозе увольнения. Ненавидят меня только в этот момент – когда получают от меня сообщение, что они уволены, а во все остальные моменты мной восхищаются и боготворят.

     - Так, понятно. Поехали смотреть салон.

     - Нет, ещё пару слов о том, что ты хочешь до меня донести.

     - Ты не чувствуешь, что о тебе думают твои сотрудники?

     - Я это знаю, - соврал я, предвосхищая свою возможность в ближайшем будущем прослушивать, о чём они говорят.

     Меня посетила мысль, что можно расценить появление Марты здесь и иначе: появилась новая женщина в компании и сразу принялась плести интриги, настраивать против меня мою компанию, а меня против моих сотрудников. Причём она взялась за дело с энтузиазмом. Так может и ей прослушку? Нет. Стоп. О Марте так нельзя. Она просто не слишком опытна в делах житейский, да в мире деловых людей.

     - Что ты знаешь? Ты видел, как, не помню имени, руководитель маркетинга разговаривает? Она волком на меня смотрела. А что я сделала?

     - Ты красива.

     - Это не причём.

     - Ей пришлось окунуться в новую для себя сферу, исследовать продукцию, о которой она и не подозревала…

     - И она до сих пор рассуждает в этом вопросе, как дилетант, хоть и изо всех сил старается казаться продвинутой. Ты этого не замечаешь? – перебила меня Марта.

     - …И вот ты – причина этого. И вдобавок красивая и сексуальная.

     - Так, поехали, по пути поговорим.

     Проходя мимо секретарши, я сообщил ей, что мы с Мартой отправляемся в наш новый салон и там, возможно, задержимся до вечера составлением требований и объявлений по набору новых сотрудников, и сегодня, скорей всего, я уже не появлюсь.

     - Пересылайте мне на телефон всю информацию, если что, буду разбираться, - попросил я секретаршу.

     - Да, господин директор, - ответила она.

     Мы с Мартой попрощались с ней и отправились на выход.

     - Продолжай, - попросил я Марту через верх моей машины, когда мы в неё садились, а до машины шли молча.

     - Да ладно, что бы я не говорила, я хочу сказать одно – я очень хочу, чтобы ты сам пришёл к мысли, что это не для меня. Я не справлюсь…

     - Справишься, - перебил я её.

     - Я себя заставила приехать к тебе, заставляю ехать сейчас с тобой, и всё это для того, чтобы найти лазейку и ускользнуть, но, чтобы никому не навредив, чтобы начатое тобой дело продолжило жить и не расстроилось. Вот тебе правда. А там, наверху, я задала тебе вопрос, на который не ждала ответа, но увидела кое-что, что заставляет меня задать тебе его ещё раз. Тебе всё равно, что тебя призирают твои сотрудники?

     - Они не могут меня призирать. Все меня боготворят.

     - Ты серьёзно?

     - Вполне. Я это знаю. Я прекрасный руководитель и редкий генератор идей. За что им меня призирать? Из-за меня они значительно в стороне от путей, на которых были бы глубоко несчастны.

     - О чём мы говорим? – произнесла Марта в окно, затем повернулась ко мне. - А чем ты их осчастливливаешь?

     -Ну, по крайней мере, они все, от директора до уборщицы, приходя в магазин, могут перебирать упаковки с сервелатом, а не смотреть лишь на акционные ценники.

     - Считаешь, если какая-нибудь из твоих сотрудниц притащит домой приличную палку сервелата, все проблемы дома разрешаться сами собой?

     - Большая их половина. И я могу приписать себе это. Поэтому меня они не могут призирать априори.

     - Априори? Странный взгляд.

     Я взглянул на Марту. Она опять отвернулась в окно.

     Мы подъехали к салону.

     - Вот, смотри-осматривай. Мой отдел маркетинга очень хорошо постарался. Мы вычислили примерную твою целевую аудиторию, обратились к мультипликации, которую просматривали эти люди в детстве, а именно там закладываются симпатии к цветам и интерьеру, в результате цветовая гамма должна будет привлекать их на подсознании. Не обошлось и без твоих советов в косметике и технических средствах – в этом убедишься, войдя вовнутрь.

     В прихожей Марта воскликнула:

     - Вау! Это что, стекло?

     - Да.

     Я с самодовольным видом наблюдал за её реакцией. Марта была поражена стеклянными салатовыми стенами. Направо от входа стоял абсолютно прозрачный, весь из стекла, кубической формы, п-образный стол со стойкой и множеством отделений и шуфлядок, за которым будет находиться администратор, который будет встречать посетителей.

     - Как тебе стол для встречи посетителей? Посетитель будет видеть всё, что находится в шуфлядках и даже, как девушка-администратор складывает свою фигуру под столом.

     Марта взглянула на меня как-то странно.

     - Что? – спрашиваю я.

     - Ничего, мне бы было неудобно психологически сидеть за таким столом.

     - Это круто, это я так придумал.

     - Это много объясняет.

     В этот момент меня опять уколола плохая мысль о Марте. Я её отбросил. Я должен думать о Марте хорошо. Но, чёрт, я никогда не ошибаюсь в людях и никогда не совершаю ошибок.

     - Марта, я знаю, ты сильно беспокоишься и переживаешь, что у тебя что-то там не получится, и может пугают ещё какие-то мысли. Но это всего лишь реакция на новое.

     - Я нормально реагирую на новое.

     - Нет, никто нормально не реагирует на новое. Чтобы нормально реагировать на новое, надо не иметь старого.

     - Ладно, хвастайся дальше. Сколько телевизоров! – воскликнула она.

     На каждом повороте помещения, на стене, в вертикальной вставке-подсветке от пола до потолка, висело по маленькому телевизору.

     - Будете транслировать хиты и рекламу, - заулыбался я. – Марта, я закрыл дверь, если что.

     - Я видела, - сообщила она, продолжая интересоваться помещением, трогая предметы своими красивыми ручками.

     У неё в голове сейчас отсутствует секс. Да короче, подумал я, так не должно ж быть. Если мы с ней живём этим, каждый должен думать об этом постоянно, а если она может прибывать в моментах, когда она об этом не думает, значит, она мне врёт, играет, а мне нужны подлинные чувства.

     - Ты не хочешь сейчас ничего?

     - Да я ошарашена.

     Если бы она меня не хотела, она бы с другой интонацией сказала, что видела, как я закрыл дверь, или промолчала б.

     - Здесь есть душ... – протянул я.

     - Ну, пойдём, посмотрим.

     Ох, как я обрадовался.

     У Марты зазвонил телефон. Она взглянула на дисплей, потом на меня, поднесла палец к губам, призывая меня этим жестом к тишине, и ответила на звонок. Говоря, стала увеличивать расстояние между нами, инстинктивно направляясь в самый дальний угол помещения. Разговор состоялся с мужем.

     - Я поеду, - сказала она, когда закончила говорить. – Собиралась спросить тебя через мэйл, но раз мы тут… Какая у нас следующая встреча по плану?

     Я, конечно, очень расстроился, и в какой-то момент мне показалось уловкой её отвлечение моего внимания на встречу. Но я быстро отбросил негативные мысли, потому что Марта не такая. Она не будет прибегать к знаниям психологии, чтобы манипулировать близкими и мной. Я взял себя в руки.

     Мы с Мартой уже некоторое время обращали своё внимание на несколько сценариев, отличных от наших привычных, становящихся не такими уж яркими в последнее время, и я в индивидуальном порядке склонился к самому противоречивому для себя. Может, я б ещё некоторое время не решался, но вопрос Марты заставил меня действовать сейчас же. Меня не пугает, когда я принимаю решения под давлением какого-либо фактора, потому что я давно с помощью различных психологических практик запрограммировал себя на обдумывание каждого своего шага. Поэтому, кажущееся спонтанным всякое моё решение, на самом деле проходит независимую от меня интеллектуальную обработку. Я уверен в своей внутренней работе, как в поверхности под ногами. Ни раз, столкнувшись с не решаемой в определённый момент ситуацией, я говорил себе, что семя проблемы посажено, и потом спокойно выжидал «сваливающегося» решения.

     - Я не умею делать массаж, - спокойно ответил я, намекая на один из рассматриваемых нами сценариев.

     Марта застыла во всём: в движении, в мыслях, в реакции - и медленно протянула:

     - Та-а-ак?

     - Хочу научиться.

     - Я буду твоим подопытным кроликом, но?..

     - Да. Но моим учителем будет профессиональный массажист.

     Марта «расслабилась» на глазах. Вся наша переписка, вся вереница всех сумасшедших представлений, которыми мы обменялись на этот счёт в рамках одной из игр, отобразилась в её глазах, что не могло не порадовать. Значит, она в теме.

     - Я уже веду переговоры. Можем в эту пятницу, как всегда у меня. Будет профессиональный массажист, он привезёт стол, масла, камни, мёд, шоколад, какие-то вибромассажёры, что-то ещё.

     - Меня будут массировать двое мужчин? А если мне это очень понравится? Ты понимаешь, о чём я?

     - Я об этом думал.

     - И мы об этом писали. И-и-и?

     - Всё нормально. Всё будет, как ты захочешь. Мне показалось, что я смогу кое-что для тебя сделать.

     - Это круто! – воскликнула она.

     - Ты даже не представляешь себе, насколько.

     - Ты меня очень обрадовал во второй половине дня.

     - Поверь, первая не сулит тебе никаких неприятностей. Они или не наступят, или им не будет позволено наступить, и при этом никто не пострадает.

     - Хочется верить, что всё так и будет.

     - Есть некоторые правила, по которым я живу, а есть такие, которые об меня разобьются.

     - Ты не бог.

     - А я и не с ним тягаюсь. Я просто оформляю свою жизнь. Жизнь, на которую имею право, и даже у него нет права вмешиваться в неё.

     - Уж такое право, скорей всего, есть у того, кто тебе эту жизнь подарил.

     - По-твоему, если родители дарят ребёнку игрушку, им решать, когда, где и как с ней ему играть?

     - Ты думаешь, всё так просто?

     - Да.

     - Ладно, оставим этот разговор на другой раз. А лучше, будем иметь в виду, что мы над этим работаем.

     Неужели, Марта, ты думаешь, что я такой простачёк, да вдобавок напичкан всякими надуманными тобой ошибками в психике? Неужели я не распознаю тайных мыслей, причём лучше, чем кажется тебе, и лучше, чем ты их распознаёшь? И неужели я не понимаю, что ты сейчас имеешь в виду свою «терапию» (именно в кавычках), которую ты, якобы, со мной проводишь, когда, на самом деле, это даже твои успокаивающие и оправдывающие твои поступки мысли, потому что у тебя не хватает смелости смотреть в лицо своим животным позывам? Но, Марта, нет-нет, я не хочу сказать, что это потому, что ты как все. Ты просто женщина, и это чисто женское. И я этим себя не успокаиваю, а просто констатирую. Интересно, подумал я ещё, а как бы она отреагировала, скажи я ей всё это?

     - Хорошо, - сказал я, пристально глядя ей в глаза, слегка рдея, ожидая продолжения разговора о массажисте.

     - Так к чему мне приготовиться на следующей встрече.

     - Только к приятному и ни к чему более.

     - В чём мне быть.

     - Без разницы, всё равно в конце быть голой придётся.

     - А в начале?

     - Я составлю тебе, как всегда, подробное письмо, и своевременно, чтобы у тебя была возможность внести свои коррективы.

     - Подожди-подожди о деталях, - заулыбалась Марта, - давай в общем. А если мне понравится четыре руки?

     - Мы это уже оговорили.

     - Ещё расскажи.

     - Мне показалось, что мы, как взрослые люди, можем позволить себе маленький разврат. Я немного подумал – как бы это покрасивей оформить, и придумал такой сценарий. Не захочешь, остановишь всё в любой момент. Мне показалось, что можно совместить полезное с приятным. Массажист будет профи. Он будет мне на тебе показывать какие-то приёмы массажа, что-то объяснять…

     - Подожди, - перебила меня Марта, - можешь продолжать рассказывать и ласкать меня?

     Она прислонилась попкой к краешку стола и развела ручки, чтобы опереться ими на стол и поддерживать себя в таком откинувшемся положении. Сумочка повисла на руке.

     - Какая ты, - произнёс я, приблизившись к ней, и, запустив руку ей под юбочку, стал массировать пальцем её через ткань кружевных трусиков. – Я мог бы и просто так тебя поласкать, и не обязательно было бы говорить, например, что тебе придётся ложиться на массажный столик, не знаю, сразу голой или можно будет в нижнем белье, - я стал говорить с разными паузами, прислушиваясь к телу Марты. Каждое движение пальца, каждое слово по-своему оформляли атмосферу, способствуя картинкам, которые стала представлять Марта. – Ты бы как хотела лечь? В чём?

     - В нижнем белье, - ответила она с придыханием.

     - Мы поговорим об этом ещё. Я могу предложить тебе быть в купальнике, я куплю тебе его. Самый откровенный и сексуальный, который бы ты никогда не надела на пляж. Мы поговорим ещё об этом... – Я сменил руку, перейдя на другую сторону от Марты, чтобы разнообразить ласку. - Вот только массажист может сказать, чтоб ты только в трусиках была. Чтобы ты сразу в трусиках легла на кушетку. Сможешь в одних трусиках или плавочках от купальника сразу появиться перед ним.

     - Да, - ответила она.

     - Но ты слишком красива, чтобы такой показаться перед посторонним мужчиной! – попытался я вызвать в ней намёк на стыд, что должно было прибавить частичку возбуждения, и начал нежно пощипывать её там пальцами.

     - Да, - повторила она.

     - И всё равно готова появиться в трусиках перед массажистом?

     - Конечно.

     - Он тебя захочет, Марта.

     Я опять сменил руку.

     - Пусть.

     - Ему придётся массировать тебе грудь, трогать твои соски, и при этом он будет вынужден сосредотачиваться на объяснениях мне техники массажа. Ты можешь себе это представить? – усмехнулся я и стал делать интенсивнее круговые движения пальцем на её трусиках. – То есть, он будет гладить твою грудь, скажем, так, - я провёл рукой по груди Марты, - и при этом ему придётся сопровождать свои жесты комментариями, а ему будет трудно не думать при этом о твоём теле и как он тебя хочет. А когда мы тебя перевернём на животик, можешь себе представить, что будет? Мы будем видеть твою умопомрачительную попку, а ему придётся её ещё и массировать. И не только ему. Я думаю, мы будем с ним делать это вместе. А он будет направлять. – Я сдвинул трусики Марты в сторону, говоря. – Я думаю, он не захочет упустить случай, чтобы не снять с тебя трусики, по крайней мере, стащить их с твоей попки. А тебе ж может это понравится, Марта. Как думаешь, понравится?

     - Да, - диалог поддерживать она, конечно, не могла. Марта просто растворилась в ощущениях, доставляемых ей моим пальцем, и в картинках, которые я пытался вызывать в ней, рассказывая, как может произойти эта встреча, причём в пятницу.

     - Я, может, оставлю тебя с ним на минут пятнадцать-двадцать, отойду попить кофе или пропустить бокальчик бренди. Не испугаешься, оставшись с ним одна?

     - Нет.

     - Скажи, что не испугаешься.

     - Не испугаюсь.

     - А можешь возбудиться от этого?

     - От чего?

     - Оттого, что останешься с ним в комнате одна, одна с посторонним мужчиной, а он будет тебя трогать?

     - Конечно, - она отвечала с закрытыми глазами, ей уже тяжело становилось оставаться одной половинкой мозга со мной и моими словами, а второй - с моей рукой там, и она стала подёргиваться.

     - Блин, Марта, он тебя перевернёт со спущенными трусиками на спину.

     - Да…

     - И будет массировать живот.

     - Пусть.

     - Но он станет массировать тебе там рядом. – Пауза. – А если начнёт дотрагиваться до тебя там?

     - Пусть.

     - Ты же возбудишься!

     - Да.

     - И он начнёт откровенно ласкать тебя, чтобы довести.

     - Наверно.

     - Да не наверно, Марта, точно. Он станет тебя ласкать там. Он просто не сможет не захотеть и упустить случай, чтобы не увидеть, что переживает и как ведёт себя в конце такая красивая женщина как ты. Как думаешь, у него может получится?

     - Не знаю.

     - А если он наклониться и поцелует тебя там?

     - Пусть.

     - А если начнёт лизать?

     - Пусть.

     - Доведёт такими действиям?

     - Наверно.

     - Да конечно доведёт. Блин, Марта, он тебя доведёт! Доведёт, пока меня не будет рядом с вами. А если я в другой комнате услышу это?

     Она ничего не ответила, что я и ожидал.

     - А можно мне будет подслушивать вас?

     - Да.

     - Я охренею.

     Марта усмехнулась.

     - Чёрт, а если он тебя с кушетки поднимет на ноги, а потом положит на неё животом?

     Я отстранил Марту от стола, занял её место, вернул её обратно на себя, прижав её к себе попкой, и, обхватив, стал ласкать её промежность уже двумя руками. Я знал, что надо делать: как и что куда сдвинуть, где провести одним пальцем, где им же сделать круговые или массирующие действия. Вовремя сдвинутая ткань не могла не обострить ощущения у Марты, умелый шепот пошлых картинок уносил её мозгом туда, где это сейчас будто происходило. Я стал периодически испытывать Марту пальцами внутри, чтобы и удовольствие доставить от такого действия, и, смочив пальцы, тревожить её только скользкими прикосновениями и поглаживаниями. К Марте стал «подкатывать» оргазм. Я, почувствовав это, стал интенсивней её ласкать. Она не могла не почувствовать попкой и моё возбуждение. Как только я об этом подумал, ощутил её рука у себя там.

     - Нет, ну ты представляешь, какое зрелище ты ему явишь? Со спущенными трусиками, уложенная им животом на кушетку поперёк. Обласканная только что им, может даже после того, как он тебе сделал приятное или вообще после оргазма! Дашь ему погладить в такой позе попку?

     - Да…

     - А если он тебя за талию возьмёт руками? Ты понимаешь, что это будет означать, что он попытается сделать в следующее мгновение?

     Марта что-то промычала в ответ, вся собравшись для оргазма.

     - Блин, Марта…он же сделает это…

     Марта издала стон, тут же ещё один. Я стал прислушиваться к волнам, сотрясающего её тело оргазма, пытаясь делать так, чтобы мои руки и палец были частью и приятным дополнением его. Для каждой волны её переживания мной было чётко подобрано нужное движение рук и пальцев, чтобы в нужный момент что-то задержать в Марте, а уже в следующий момент продлить это «что-то» у неё внутри. Я тёрся об неё, стараясь быть ненавязчивым, и в тоже время, чтобы она меня ощущала своим телом. Доведя её до последней секунды получаемого наслаждения, застыл вместе с ней. Потом она развернулась и полезла руками мне в брюки.

     Через пять минут она потребовала быстрей доставить её в район её дома, чтобы она успела не задержаться после своего звонка с мужем и своего обещания скоро быть.

     Меня после оргазма охватило странное чувство. Я не хотел думать, что это тоска, не хотел думать, что это как-то связано с отношением Марты ко мне - будто оно изменилась. Ведь вот же, довела меня до оргазма. Ну, не произошло, как того хотелось нам обоим (или мне? Нет – обоим), скажем, были причины (или не было?). Ладно. Марта в шоке от происходящего, от предстоящего. Она сто процентов боится, что не справится. И пусть я редкостен, пусть хоть я один из малого на всей планете, кто умеет, прибывая в любом состоянии, сохранять готовность к сексуальным утехам, но ведь и она переключилась на секс, когда услышала про сценарий следующей встречи, хоть и готова была сорваться и лететь домой после звонка мужа. Да, такое порой сильнее нас, думал я, провожая Марту к выходу и закрывая дверь салона, но не это ж сейчас оказалось причиной нашего сексуального действа, а её готовность к близости со мной. Или нет? О, это непонятное возникшее чувство.

     - Марта, ничего не бойся, - начал я, когда мы сели в машину и тронулись по направлению к её дому, - я ж всё устрою, что у тебя будет получаться. Более того, я устрою это таким образом, что пусть хоть у тебя не будет получаться, все будут относить это не на твой счёт. Поверь, иногда можно жить и такой жизнью.

     - Слушай, да я ни этого опасаюсь, ты не понимаешь? Я тебе пытаюсь сказать, что более частое наше с тобой общение приведёт к тому, что между нами исчезнет то, чем мы так сейчас дорожим. Мы будоражим себя представлениями и ожиданиями встречи, нас это подстёгивает и поддерживает, и никаких забот. Ты не задумываешься, что мне сегодня надо купить в магазине, меня не волнует расписание твоей жизни. Катастрофически мало людей на нашей планете, сближение которых идёт им только на пользу. Меньше процента!!!

     - Мы с тобой такие, - перебил я её.

     - О-о! Да кто тебе сказал?! Один этот диалог уже говорит об обратном.

     - Марта, ты напугана. Я всё устрою, - её восклицание было так неприятно, и, что хуже, свидетельствовало о том, что Марта не на моей стороне. Собственно, чего ей быть на моей стороне, думала я. Ну, как - чего?

     - Вот, мне уже в некоторый раз за сегодня приходится отказаться от продолжения темы. Я тихо надеюсь, что в какой-то момент обстоятельства выстроятся таким образом, что я смогу сориентироваться и повлиять на изменение ситуации без ущерба для наших отношений. Не сегодня, так завтра, не завтра, так в течение недели, допускаю даже месяц, но не полгода. Столько напряжения я просто не выдержу.

     Молнией проскочила мысль, что Марта наихитрющее существо, потому что я почувствовал шевеление своего сознания там, где у меня запрятана отборная хитрость, там, где у меня хранятся самые изощрённые инструменты манипуляции людьми, и, как правило, эта область у меня задействуется лишь тогда, когда против меня выступает незаурядный врун. Это бывает редко. Думаю, я с высокой точностью предположил мысли Марты, которые она боялась сказать.

     - И это может произойти на одной из встреч?

     - Да.

     - И ты думаешь, что твоё образование психолога как-то тому может послужить подмогой?

     - Определённо.

     Я пожалел, что сказал так, потому что получил подтверждение своим мыслям, а не обратное. Марта считает меня не эгоистом – это было бы полбеды. Она считает меня безмозглым эгоистом.

     Как должен поступить тут нормальный человек? Психануть, устроить скандал. Но я не нормальный, в хорошем смысле этого словесного оборота. Я ОЧИЩЕННЫЙ, поэтому я только высматриваю информацию и делаю объективные выводы. И я никогда не ошибаюсь.

     - Марта, милая. Время покажет тебе и мне, как ты ошибаешься.

     - Знаешь, глядя на твою реакцию, мне хочется подумать, что время ничего из того, что ты сейчас сказал, никому не покажет. Мне, потому что меня просто не будет там, где оно будет это показывать, а тебе, потому что ты в такие моменты стараешься отворачиваться в другую сторону, туда, куда нет доступа никому, и где ты можешь ощущать себя королём.

     - Ты хочешь сказать, что продуктивному мышлению я предпочитаю мыслеблудие?

     Нет, Марта не может считать меня безмозглым эгоистом, особенно после этого моего последнего вопроса.

     - Ты задал такой вопрос, на который без разницы, как отвечать, потому что вопрос уже повис в воздухе.

     - Марта.

     - Что?

     - Ничего, просто побудь некоторое время, а там увидишь.

     - Я пока не собиралась не быть.

     - Вот и хорошо.

     Мы некоторое время помолчали.

     - Ты не злишься на меня? – спросил я.

     - Я испытываю к тебе более нежные чувства, - заулыбалась она.

     Нет, она офигенно ко мне относится, она тащится от меня.

     - Я пришлю тебе завтра-послезавтра сценарий, а в пятницу у меня. У тебя ничего на пятницу?

     - Вроде, нормально.

     - Ну и супер.

     5

     Довезя Марту почти до её дома и возвращаясь из Пардаугавы в центр через Каменный мост, я вдруг ощутил смешенные чувства тоски и безграничного блаженства, которые тут же слились в какое-то целостное счастье. Мне представилось, что все люди на земле мне сейчас завидуют. И не только те, которые замечают меня в машине, но и те, остальные, которые предполагают, что есть такие как я. Нет, я, конечно, не так ограничен, чтобы не допустить, что есть удачливее меня, более чётко прознавшие и выхватившие отведённые нам в жизни удовольствия. Одно то, что лет через пять я сам в этом отношении буду более близок к этому, чем сейчас, уже говорило мне, что какой я сейчас и тут - не предел, а есть такие, которые этот предстоящий мой опыт уже прошли. Но осознание, что я владею красивой женщиной и получаю от неё то, что хочу, а она сама с радостью мне это даёт (а в пятницу мы «замутим»), осознание того, что я стал таким человеком, который может сейчас же, совершив один звонок, стать владельцем любого из этих зданий, приближающихся ко мне на встречу, когда я такой довольный несусь по Каменному мосту, глазея по сторонам, восторгаясь зеркалом Даугавы по бокам от моста, своей страной, родиной, и тем, какой я в ней стал, - всё это вдруг в один момент сошлось на мне каким-то сладострастным состоянием, породившим на секунду злорадство, что многие пытаются достичь моего положения и никогда не достигнут, потому что место уже занято.

     Поймав себя на таком высоком настроении, захотел продолжения и усложнения его. Одних мыслей стало тут же мало. Сегодня можно предаться лени, тем более, время перевалило далеко за обед, а значит, многие мои сотрудники уже отчитывают часы, когда они свалят с работы домой, и так как звонков с работы не поступило, остаток дня можно ничего не поделать.

     Я сначала подумал встретиться с массажистом, который будет у нас в пятницу, но тут же доискался до причины своей душевной тревоги и стал звонить своему психологу. Вернее не «своему», так говорить не стоило, «свои» психологи есть у тех, кто постоянно прибывает в состоянии не решения своих душевных противоречий. Просто меня как-то судьба свела с этой женщиной, и с тех пор я нет-нет, да встречаюсь с ней, но не на консультацию, сеанс, так сказать, а просто поболтать, и она меня всегда с радостью принимает. Но, а деньги я ей даю за наши встречи просто, как благодарность…

     - Здравствуйте, Оля! Можно к вам минут на пятнадцать-двадцать подъехать? – сказал я, когда она ответила на мой телефонный вызов.

     Ответ: «Тебе – всегда!», - был ожидаем. Стараюсь не выказывать благодарности в такие моменты, чтобы люди думали, что они ещё чего-то не додали по такому случаю, не досказали, чтобы они, попытавшись отметиться передо мной, остались в недоумении и, как и прежде, должны, а не подумали, что они возвратили долг своим актом пресмыкательства сполна.

     «Я точно не сбиваю вашего графика? И всё нормально?» - спросил я. Что-что, а время я ценить умею, и чужое в том числе.

     «Нет-нет, у меня всегда для таких случаев есть в запасе те минуты, о которых ты сказал».

     «Что ж, хорошо, я рад. Тогда минут через пятнадцать буду у вас».

     «Жду».

     Эта Оля на своём психологическом поприще добилась неплохих результатов. Помимо приличного количества приобретённых, подобаемых такому случаю дипломов, она за свою не короткую жизнь успела окунуться, как можно судить по её набору психологических приёмов, и побывать во многих ведущих современных течениях, специализирующихся на врачевании человеческих душ. Её уравновешенное и адекватное отношение к своему внутреннему и внешнему миру доказывалась её внешностью. К своим сорока-сорока трём, станом она выглядела, как удавшаяся тридцатипятилетняя. У неё была чёткая женственная фигура, светлый взгляд, всегда ухоженные, мелированные, русые волосы, и только кожа выдавала в ней женщину в возрасте (не хотелось бы на это указывать), но это начисто перекрывалось всеми её достоинствами так, что общение с ней было настоящим удовольствием (о, да, общение с ней было настоящим удовольствием!), и я даже иногда помещал её в свои сексуальные фантазии.

     Помещение, где она проводила свои групповые тренинги, оказалось перестроенным с прошлого раза моего посещения. На вход с другого конца мне указала девушка знаками (у неё появилась новая сотрудница) из-за стекла. Оля вышла ко мне на встречу, когда я шёл по коридору, инстинктивно предполагая направление, куда идти. Мы прошли с ней в её кабинет.

     - Боюсь спросить, с какой ты проблемой.

     Я улыбнулся, скрыв реакцию на её неосторожное высказывание. Ведь что означает её фраза, как не предвзятое отношение ко мне, как к психологическому ипохондрику, или как комплемент, указывающий на мой психоустойчивый склад, или недосуг возиться со мной вообще? Один плюс против двух минусов. Не тонко, не профессионально, неудачно.

     - Я не называю такие вещи проблемой, скорей - приключение.

     Оля и в этот раз выглядела хорошо, как и несколько месяцев назад, как и несколько месяцев ещё раньше, когда я наведывался к ней. Меня иногда смущал её проницательный взгляд, который я наблюдал лишь в зеркале, который я наблюдал вообще лишь у пары-трёх человек за всю свою жизнь, а тут в довесок – женщина.

     - С каким же ты приключением?

     - С женщиной, - уже с ухмылкой продолжал я.

     - Тогда это будет просто беседа?

     - Да, как и всегда.

     - Нет, всегда я роюсь в твоей реакции на что-то и пытаюсь её изменить. А на этот раз нет смысла менять реакцию? Хочешь просто побеседовать?

     - Почему же нет? Или в тебе заговорила женская солидарность?

     Кстати, я из тех людей, которые легко и ловко оперируют с другими или на «ты», или на «вы» без всяких оговорок и предупреждений, в зависимости от ситуации. Этим качеством редко кто может похвастаться, но оно вне конкуренции, если ты хочешь быть хозяином момента.

     - Женская солидарность? Смеёшься? Хотя нет, не правильно задала вопрос. Ты не смеёшься. И у меня это чисто человеческое вырвалось. Стыжусь.

     - Нет. Как то, так и это – твои психологические приёмы, которыми ты меня обхаживаешь, чтобы получить объективную картину.

     - Главное, что тебе от этого не уйти.

     - Уйду.

     - Нет, я уже всё поняла. Ты приносишь себя в жертву этой женщине.

     - Это можно сказать о каждом, кто вступает в отношения.

     - Можно и о каждом, но не о тебе, и ты не вступил, как ты выразился, в отношения.

     - Почему ты так думаешь?

     - К какой части моего предложения относится твой вопрос?

     - Ко второй.

     - Ты не способен на отношения с окружающими тебя женщинами.

     - Опа, почему?

     - Потому что никто не выдержит вставать, когда встаёшь ты, ложиться, когда ты решаешься на это, поглощать пищу там, где ты вздумаешь, нападать и обороняться, когда ты предпочитаешь устраивать эту игру, а ты не станешь делать всего этого, как это принято делать другими в «среднем», берём это слово в кавычки, мире.

     - А всё почему?

     - А всё потому, что ты прокладываешь себе путь в пространстве одним… Кстати, чем ты прокладываешь себе путь в пространстве?

     - От беседы мы перешли к терапии?

     - К собеседованию. Итак? Чем ты обычно прокладываешь себе путь?

     - В смысле?

     - В смысле: интеллектом, эмоциями или мачете, рубя направо и налево бамбук и лианы?

     - Интеллектом, озираясь на душевную реакцию.

     - И если сердце тебе подсказывает пожалеть человека, ты идёшь на поводу у него?

     - Ну, не всегда.

     - А можешь вспомнить, когда в последний раз ты прислушался к сердцу?

     - Да вот, взять хотя бы ситуацию, с которой я к тебе пожаловал. У меня есть одна знакомая…

     - С которой ты состоишь в сексуальной связи? – перебила меня Ольга.

     - Да.

     - И эта связь чем-то отличается от подобных между такими же подобными мужчинами и женщинами?

     Мне не понравилось, что меня сравнили с другими, что кто-то может претендовать на «подобное» в отношении меня.

     - Наша связь отличается от той, которая есть у неё с её мужем.

     - О, она замужем?

     - Да.

     - Вот смотри. Я сейчас пыталась вывести тебя из равновесия. Почему у меня это не получается?

     - Потому что я пока только собираю информацию. Может потом, когда проанализирую нашу беседу или когда буду анализировать, именно в этом месте и выйду из равновесия.

     - Ладно, давай дальше.

     - Я для этой знакомой решил сделать подарок. Я придумал организовать её жизнь так, чтобы она находилась всегда подле меня. Она показывает мне, что она недовольна, хотя я и знаю, что это ни так. Чтобы ты лучше понимала, о чём речь, приведу такую аналогию. Я решаю, что ты мне нужна чаще для наших бесед. Я выдумываю у себя в компании должность кадрового психолога, который будет отслеживать психическое состояние моих сотрудников, нанимаю для этого тебя, делаю тебе жалование, которое на пять процентов больше, чем то, что ты получаешь сейчас, и всё. И тебе хорошо, и мне. Ну и конечно за каждую беседу я по нашим тарифам с тобой расплачиваюсь отдельно. Разве у тебя будут причины не согласиться? Всё, что у тебя было, останется, только прибавиться пять процентов денег. К тому же, рядом со мной всегда приятно работать – я думаю о будущем и о людях, которые от меня зависят.

     - Я бы не согласилась.

     - Да все вы так говорите, но это не так.

     - В этом и проблема. Что тебе говорит сердце, когда ты прокладываешь эту дорогу?

     - Ну, здесь сердце мне ничего говорить не должно.

     - Только что в этом контексте ты привёл схожую ситуацию, но с другим человеком. И не я моделировала аналогичную ситуацию, а ты. А значит, описанное тобой максимально близко приближено к твоей ситуации. А уже это означает, что тебе нет необходимости говорить, что это разные ситуации. Итак, в этом случае, как в моём, так и в случае с твоей знакомой, сердце твоё не должно ничего говорить или не говорит. Внимательно вспомни всё, что ты говорил, я не прошу прислушаться к своему внутреннему миру, и скажи ещё раз: или что говорило и говорит тебе сердце, когда ты оформляешь обстоятельства жизни чужого человека, или скажи, что душа твоя в этом процессе не участвует.

     - Моё сердце говорит, что и тебе, и ей должно стать хорошо.

     - Поэтому ты это делаешь?

     - Да, но ещё и потому, что мне станет хорошо. Нет - лучше. А разве не каждый стремится по-всякому делать себе лучше?

     - Каждый именно это и делает.

     - Так в чём же дело?

     - А ведь ты и сам мог бы сказать, в чём дело.

     - Конечно! Просто вы, люди, с трудом перестраиваетесь на новое.

     - И я?

     - Ну, ты может исключение.

     - Ты понял, что я хотела сказать?

     - Думаю, да. Знаешь, я поеду лучше домой. Чувствую, что сегодня мне нужна приличная физическая нагрузка.

     - Ты расстроился, - сощурила она глазки.

     - Ни капельки. Я просто не понимаю, почему не следует ухватиться и ценить, что тебе подкидывает судьба?

     - А, это судьба ей сейчас подкидывает то, что ей подкидывается?

     - Да, через меня.

     - Ну, кто бы или что бы ей сейчас не подкидывали, вывод, я так понимаю - она этого не желает, а ты бы хотел, чтобы это состоялось.

     - Да.

     - Ради чего?

     - Ради того, чтобы мы стали ближе, чем сейчас.

     - А как это повлияет на её спокойствие?

     - Вот, я же говорил, что в тебе солидарность женская заговорила.

     - Нет. Как ты находишь, как бы я должна была реагировать, когда ты предлагаешь ей перебраться спать из спальни, где она спит с мужем, в прихожую, и таким образом то, что между вами, станет ближе к вам. Ведь это так – расстояние между вами сократиться метров на десять. И ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. А нет? Я добавлю. Разве, сократив расстояние между вами на десять метров, это тоже самое, что воспроизвести в точности до молекулы всю её жизнь, плюс те пять процентов денег, о которых ты говоришь?

     - Но здесь больше, чем десять метров! Здесь: продуманный план, подставные люди, под распорядок её прежней жизни подогнан распорядок новой, плюсом – побольше зарплата и это ещё не конец, я готов для дальнейших обсуждений и изменений, только чтобы…это состоялось, что ли. А тут тебе нате: да, но нет.

     - А можно чуть поконкретней?

     - Можно. Она работает парикмахером. Я предлагаю ей руководство новым, выстроенным для неё салоном красоты.

     - И что ей не понравилось?

     - Что мы будем близко друг от друга.

     - Какие у неё отношения с мужем?

     - Говорит, что уважительные.

     - Что ещё говорит?

     - Говорит, что если мы сблизимся, потеряем то, что имеем.

     - А ты не согласен?

     - Нет. Чуть почувствуем холодок, будем думать, что изменить.

     - Как долго она сможет играть в эту игру?

     - Пока я живой и рядом.

     - А если она тебе надоест?

     - Исключено.

     - А если?

     - Тогда у неё не будет никаких сожалений. И осложнений, прошу заметить, - возвысив тон, заключил я.

     - А куда ей возвращаться потом? В парикмахерскую?

     - Главное, что не будет никаких сожалений.

     - А как потом перестроиться членам её семье, когда им придётся пересесть из хорошей машины в худую, перейти с дорогих продуктов на бюджетные? Я уже не говорю, если им придётся съехать из красивой и дорогой квартиры в такую, в которой они живут сейчас. И уж конечно ты и не думал о её состоянии и мыслях, когда у неё перед глазами всё это будет происходить, а она единственная будет знать причину происходящего.

     - Ну, не заглядывал так далеко. Я просто оформляю ближайший момент на десятку и не вижу смысла меняться.

     - Как думаешь, много из того, как отразится изменение её нового уклада на её жизни, мы сейчас озвучили?

     - Не мало.

     - Насколько мало?

     - Пятьдесят процентов.

     Ольга продолжала ждать ответа.

     - Ты сегодня не на моей стороне, - заключил я.

     - Благо, я всегда могу позволить себе быть с тобой в сторонке. Но я на твоей стороне, как всегда. Что тебе сказать другое?

     - Ты считаешь, нельзя так делать?

     - Как?

     - Как, как. Оля, я хочу получить ответы на свои вопросы, а мне постоянно приходится отвечать на твои.

     - Ну, извини, у меня такая манера общения, я люблю, когда люди сами отвечают на свои вопросы. Так - как?

     - Я боюсь, если я произнесу, мне всё станет ясно самому.

     - Тебе и так всегда всё ясно. О, да! Тебе ясней других порой всё ясно.

     - Это хорошо или плохо?

     - Как посмотреть.

     - Так мне продолжать задуманное?

     - Ты разве пришёл сюда за моим одобрением тобой задуманного?

     - Нет.

     Она состроила вопросительную позу.

     - Да я просто нуждаюсь в приличной физической нагрузке. Заждалась она меня.

     - Ты будешь в порядке?

     - Не то слово. А ты?

     - Я буду.

     - Тогда, я погнал.

     - Езжай.

     Я заплатил Ольге и покинул её кабинет, не провожаемый ею, потому что мои движения были резки.

     Никогда у меня с ней не получалось такой непродуктивной беседы как сегодня. Я её, наверно, просто закормил.

     Никто не понимает происходящего.

     6

     Задуманное нами с Мартой, и организованное мной мероприятие в пятницу было достойно высшей похвалы, я так считаю.

     Во-первых, чтобы Марта не была с плохим настроением и загруженная всякими тяжёлыми мыслями, я отложил «начало её карьеры» на понедельник следующей недели – разве одно это не стоит отметить вниманием?! Марта с этим, кстати сказать, с удовольствием согласилась. Дальше, и во-вторых, и в-третьих я отыскал для массажа Марте: во-первых, схожего по физическим параметрам со мной; во-вторых, массажиста-профессионала; а в-третьих, в-четвёртых и так далее, человека, который умеет держать язык за зубами, у которого уже был опыт подобных встреч, и для которого слово конфиденциальность, обставленная известной суммой денег, кое-что да значит. За время, пока мы с ним общались, - когда по телефону, когда по мэйлу, - он достаточно изучил мои претензии, повадки и спрос, поэтому, когда наступил вечер пятницы, ровно в 18:50 я открывал ему дверь своей квартиры. Я определил, что сорока минут ему будет достаточно, чтобы приготовить массажное место, разложив и расставив все свои аксессуары, а нам оговорить последние детали. Главное, чтобы не возникло ситуации пустого ожидания Марты.

     В 19:30 пришла Марта. В этот раз мы были с ней на «равных». Думал, от меня потребуются лишь учтивость, внимательность, да такт, но с первого взгляда на Марту понял, что ещё и немалая эмоциональная поддержка. Марта нервничала - мне даже на ум пришло такое слово - неистово. У неё были ледяные руки, глазки, терзаемые тревогой, бегали от предмета к предмету, и с надеждой, в глубине, останавливались иногда на мне. Я притянул к себе самую спокойную улыбку, которую только смог натренировать за всю свою жизнь, и стал обхаживать Марту, помогая ей снять плащик, поглаживая ей плечики, сколько как для того, чтобы самому получить наслаждение, так и чтобы она успокаивалась. Ободряюще оповестил, что мы её уже заждались, причём достаточно звучно, демонстративно, с намерением придать «публичности» эту информацию, чтобы для Марты стало явно, что и мужчина в другой комнате это услышал, и таким образом это послужило для Марты первым контактом с ним. Уж скорей всего она не боялась встречи, как самого́ первого контакта, но я тут же дал ей возможность его пережить и убедиться в его безболезненности. Говоря ей, что она опять выглядит хорошо, гладя по спинке, ввёл её в гостиную, остановившись рукой на низе спины, чуть зайдя ладошкой на попку.

     - Я тут подумал, - сказал я, когда Марта с мужчиной оказались друг против друга, - что мы не будем представлять тебе, Марта, этого человека. А это - Марта, - добавил я, обращаясь к массажисту, указывая рукой на Марту.

     - Очень приятно, - ответил он.

     - Марта, у тебя есть три пути, - продолжил я, – сразу лечь на стол (я указал на разложенную массажную кушетку ядовито-красного цвета), покинуть нас (специально так сказал, чтобы она уже ощутила общность нашего формата и расслабилась ещё больше) и уйти в душ, или пойти и выпить со мной кофе или бокальчик бренди, или что-то из этого всего с чем-то одновременно.

     - Я хочу чуть-чуть бренди с тобой, потом столько же в душе, а потом столько же, пока буду обтираться полотенцем, - проговорила она, рассматривая смотрящего на неё мужчину, и переведшая взгляд на меня на последней фразе.

     По её реплике и её концовке можно было определить, что что-то пошло так, и Марта мгновенно ступила на путь к самой себе, что, в свою очередь, окатило радостью какого-то редкостного характера. Всё последующее тут же представилось неизбежным, в отличие от предполагаемого и предполагаемого до этого, и уж представилось сулящим такое эмоциональное переживание, что я висками почувствовал пульсацию крови, мысли же о возможном, всё-таки, несвершении того, что наметилось и уже к этому шло, оборачивались раздражением и наводили грусть.

     - Я тебя понял, Марта! – в радости воскликнул я и потащил её в столовую. – Присаживайся.

     Я стал доставать бокалы и наливать нам по половинке.

     - А ему не предложишь? – спросила она тихо.

     - Если ты не против.

     - Даже за.

     Я налил порцию в ещё один бокал и отправился с ним в гостиную.

     - Не обидьте, не откажитесь. Если вы ценитель, тогда оцените, - протянул я бокал мужчине.

     - А ведь я вас обижу, если откажусь, - не спросил, а сказал он.

     - Ага, - промычал я, не открывая рта, и состроил подходящее случаю выражение лица. Где и когда мы разучились принимать гостей и быть ими, подумал я о всех, кроме себя?

     Мужчина взял от меня бокал и сделал глоток.

     - Ну, как?

     - Я не могу сказать, - ответил он через несколько секунд, попытавшись «прислушаться» ко вкусу, - что я ценитель или знаток хороших алкогольных напитков, я быстрей реагирую, если есть что-то раздражающее во вкусе, и мне кажется, что я пока ничего такого не чувствую. Вроде неплохо. Даже, очень неплохо, - продолжал он смаковать.

     - Эти бренди ещё две недели назад были в бочках, я вам это гарантирую. Скоро мы придем, - добавил я и пошёл обратно к Марте.

     Марта быстро справилась с половиной содержимого своего бокала.

     - Отчего такая спешка? – спросил я.

     - Хочу быстро или начать, или кончить.

     - Кончить?

     - Кончить, закончить, какая разница? Правда?

     - Конечно, как скажешь.

     - Я в душ.

     - Не подливаю, - бросил я взгляд на её бокал в руке.

     - Ага, не надо. В нижнем белье? – заговорщицки затараторила шёпотом она, намекая на комплект, который мы с ней выбрали, и который ждал её в душевой.

     - В нижнем белье. Там, - указал я подбородком в сторону душевой.

     - Не в полотенце?

     - Нет. В трусиках и лифчике.

     - И в лифчике?

     - Да.

     Мы с мгновение смотрели друг другу в глаза.

     - Твой взгляд о чём-то говорит, я не могу прочесть, - растерялась она.

     - У, какая. Я рассматриваю всякие варианты развития событий и их десятки. Я не смогу описать один, не умалив значения другого, но все вместе они составляют силу, к которой следует подготавливаться.

     - Теперь мне неуютно.

     - Может случится так, что ты передумаешь в какой-то момент продолжать, так пусть это произойдёт, когда ты будешь не так оголена, как не хотелось бы.

     - Не совсем тебя понимаю, но главное, что не исчезла тревога.

     - Ну, мне кажется, что у тебя больше сформируется сожалений, если ты будешь голой в момент, когда настанет, если настанет, неблагоприятное событие, когда тебе, вдруг, что-то не понравится, и ты сделаешь негативный вывод о встрече вообще. И чем меньше времени от начала встречи, тем больше вероятность наступления такого момента. А я не хочу потом не иметь возможности повести с тобой речь о повторении этого опыта.

     - Выпей лучше. Расслабь свою мозговую деятельность, - улыбнулась она, и я увидел её сзади.

     У меня промелькнула мысль: «Вы все - идиоты!», - но я быстро её загасил, и не потому, что мне не хотелось портить себе вечер, но потому, что Марта попала под это описание, а мне не хочется думать о ней плохо. Нет, в этом смысле я, конечно, с собой соглашусь. Очень многие люди не просчитывают до мелочей грядущие или планируемые события, а потом с удивлением, в лучшем случае, задаются вопросом, что же пошло не так. Зато мне, как я себе уже это говорил не раз, не следовало объяснять своего поступка. Начинаешь объяснять свои поступки - так тебя сразу начинают рядить в сумасшедшего. А возьми, разложи поступок каждого на мысли, откроется точно такая же картина. Такая же… Как же! У некоторых наличие мыслей, и то редкость, а чтоб ещё повести речь об их упорядочении…

     Вот, возьмём эти чёткие бренди. В них всё идеально: цвет, форма, игра теней. Качни бокал, и жидкость идеальной плёнкой обволочет стенки сосуда, придавая ему живость, дополнительную привлекательность, игривость и блеск. Этот бокал и жидкость в нём идеальны – идеальный объект в мире неказистых предметов - редкое явление. Как и редкие люди, которые умны, но скромны, целеустремлённы, но гиперсоциальны, проницательны, но снисходительны, чётки, но позитивны и активны. Может мне бы хотелось иметь такого друга. Ольга сказала, что я не живу эмоциями. Оля, Оля. Ты хороший человек, продвинутый психо-, кто ты там, но тебе незримы эмоции силы высшего порядка. Вот почему ты могла сказать такое. Ты просто не видишь, какой силы эмоции испытываю я. Твой эмоциональный приёмник, как человеческое ухо, которое улавливает звуковые волны в определённом диапазоне от восьми до двадцати тысяч герц, ограничен и настроен на определённый диапазон силы эмоции, и если человек чуть больше переживает ситуацию или чуть меньше, ты не проймёшь это, а скажешь, что человек этот не руководствуется в своих представлениях эмоциями. Нет, Оля, мои эмоции тебе даже не снились.

     В душе выключилась вода. Через две-три минуты начнётся такое... Сейчас Марта обтирается: наклоняется голенькая, проводит полотенцем от стопы по голени к бедру, ещё раз, потом то же проделывает с другой ножкой. Постоянно поглядывает на себя в зеркало, довольная и недовольная одновременно своей фигурой. Картинка становится ещё красивей, когда Марта натягивает на себя нижнее бельё (хоть и посоветовала мне унять мою мозговую деятельность, но сделает, как я сказал) и делает последние глотки бренди, всё так же рассматривая себя в зеркало. Потом направляет взгляд на халат.

     Марта выходит в «своём» белом халате. Мгновение я смотрю ей в глаза. Какая она красивая, просто идеальная. Лицо – сказка. Губки, глаза, щёчки, волосы – всё под всё. До мурашек по коже.

     - Ну, пойдём, - говорю, приглашаю.

     Мы входим в гостиную, я ободряюще приобнимаю Марту за талию, хотя, как мне кажется, она в этом уже не нуждается. Моя квартира действует на неё расслабляющее, я тоже, да и времени с первого, самого щекотливого момента прошло немало, чтобы у неё уже хотя бы чуть-чуть, но получилось успокоиться и расслабиться.

     - Это мы, - сказал я.

     Мужчина смотрел в окно, и оказался к нам спиной, когда мы вошли.

     Когда он появился в моей квартире, ещё было светло, теперь, благодаря серым облакам, затянувшим небо, были сумерки. Зажёгшиеся фонари, подсвеченные здания и движущиеся огни фар машин, ползущих в пробках, являли собой завораживающее зрелище. Я поставил себя на его место: красивая и просторная комната с минимумом декоративных подсветок по разным углам, достойный напиток, в перспективе массаж красивой женщине, который может закончиться неизвестно чем (мы с ним оговаривали возможные развития сценария, и он был не против, если всё плавно перейдёт в откровенную ласку Марты); а сейчас он повернулся и видит, какая перед ним стоит эта женщина, действительно красивая, после душа. Сомневаться ли, что он уже мысленно «раздел» её и прошёлся представлением по её голому телу, и что только себе не нарисовал в своём «ожидающем» состоянии? Я позавидовал его первичному впечатлению. Если я заслуживаю такой отдых, то ему это как подарок судьбы. Я бы сам не отказался от какого-нибудь подарка, на который наша жизнь порой расщедривается.

     - Очень хорошо, мы можем приступать, - ответил он спокойно.

     Мужчина хорошо держится, как и надо, как я и рассчитал, выбирая его из некоторого количества откликнувшихся.

     Не знаю, оказался бы кто-то из них двоих рад собственной инициативе, но я решил, что пресеку ситуацию, когда у кого-то возникнет вопрос, что произойдёт дальше, особенно, если это подумает Марта, поэтому я сразу сказал:

     - Располагайся, Марта, поудобней, - и подтолкнул её в сторону кушетки, - и можешь пока халатик не снимать. Начнём с твоих ножек. Можно ж? – обратился я к мужчине. - Ведь нет определённой процедуры: с чего начинать, чем заканчивать?

     - Порядка, как такого, нет, но я вижу, что у неё зажат плечевой пояс, и я бы начал с него, но, повторюсь, нет никакой определённой процедуры в таком случае.

     Массажный стол располагался сразу за диваном, так сказать перпендикулярно входу, если войти в комнаты и повернуть сразу направо. Марта улеглась животиком на массажный стол, ногами к окну. Её попка, обхваченная халатиком, так и явилась нашему взору своим заманчивым округлением. Марта не стала вытягивать руки вдоль тела и не легла на них головой, используя их как подушку, как это обычно хочется сделать во время массажа, а собрала их под собой, скрестив кисти, и опёрлась на локти, удерживая плечевой пояс в полувертикальном положении, и так приготовилась смотреть, поглядывая себе за спину то слева, то справа, что же сейчас с ней начнут делать.

     Мужчина чуть-чуть стушевался, но тут же взялся за дело. В ход пошло предложение массажных масел.

     - Марта, у меня есть цитрусовое масло, есть с очень приятным запахом магнолии, пиона и лотоса, есть нейтральное. Какое хотите испытать на себе?

     - Нейтральное.

     - Конечно.

     Мужчина взял чёрный флакончик без единой надписи.

     - Очень хорошо для массажа, скажем, для спортивного, когда масла берётся только-только, чтобы придать блеск коже, этого, как правило, хватает, но если вы хотите, чтобы разум девушки затуманился, надо брать столько масла, сколько удержится на её теле.

     Говоря это, мужчина залил маслом ноги Марты от пяточек до самого халатика, который доходил Марте почти до колен, а сейчас задрался до середины бёдер, отставил в сторону тюбик и стал быстро распределять масло по её ногам. Его рука на мгновение прошла границу халата, и пол ладошки исчезли по бедру под ним, но он быстро вернул руку на «безопасную» зону.

     - Когда между руками и телом массируемой много масла, у массируемой происходит, так сказать, короткое замыкание в мозгу. Вроде, предсказуемые движения и какая-то часть мозг объясняет, почему ощущения такие-то и такие-то, но некоторая часть мозг прибывает в ожидании естественных ощущений от этих прикосновений. Вот столкновение этих разных представлений и порождает эффект короткого замыкания. Другими словами, некоторая, пусть и мизерная часть массируемой утрачивает такое качество, как разумность. Что произойдёт с животным, если ему дать крупицу разума? Можно попытаться представить, что произойдёт с человеком, если у него эту крупицу отнять, - так он говорил, приступая к массажу после того, как равномерно распределил массажное масло по ногам Марты.

     - Что сейчас? - спросил я.

     Мужчина массировал Марте стопы.

     - На стопах собран весь человек. На стопах находит отголосок каждый внутренний орган человека и не только внутренний. Массируя стопы, мы массируем весь организм, но в данный момент я лишь делаю расслабляющие организм движения. Нет ничего лучше, когда наш организм просто расслабляется. Та его часть, которая не умеет расслабиться, или уже проблемная зона, или в будущем. Всякому массажному приёму или процедуре предшествует поглаживание, оно же и завершает процедуру. Вообще, женское тело достаточно слабое, и одних наших поглаживаний порой ему хватает, чтобы и помассировать и расслабить те или иные участки. Скажем, можно делать так.

     Мужчина стал медленно вести руками, обхватив щиколотку одной ноги Марты, вверх. Я смотрел, как кожа Марты приподнималась при подходе его промасленных рук, а затем исчезала под его ладонями, и уже это место появлялось с полосками масла за пройденными по участку ладонями. Его руки ползли и ползли вверх, и я спрашивал себя, где они остановятся. Он дошёл до халата, вернулся обратно к пяткам, проделал тоже самое повторно. Я стоял рядом, с бокалом.

     Марта ещё один раз посмотрела на второе поползновение рук от пяточек до халата и улеглась на подголовник, протянув руки вдоль тела. Я с жадностью наблюдал за её движениями, а когда она застыла, захотел наклониться и поцеловать её ладошку.

     Как и следовало ожидать, по крайней мере я б тоже так сейчас поступил, как только Марта улеглась, третье движение рук массажиста продолжилось за границы халата. Его ладони на половину скрылись под ним, заставив его задраться ещё сильней. То ли он хорошо сыграл, то ли действительно массирование стало каким-то заторможенным, но через три минуты массажа чуть выше колен мужчина обратился к Марти со следующими словами:

     - Здесь уже не хватает масла и это сразу чувствуется. Марта, позвольте мне снять с вас халат и покрыть вас им, а не чтобы вы были в него укутаны.

     Он потянулся к завязанному на животике ремню халата и ловко справился с развязыванием двойного узла одной рукой, не дожидаясь согласия Марты, но она сама с готовностью приподнялась на локтях и дала высвободить себя из него. Оглядев фигуру Марты в кружевном нижнем белье, задержавшись взглядом на попке, он покрыл Марту халатом. Только теперь халат прикрывал одну треть её бёдер.

     - Сейчас мы нанесём массажное масло вам, Марта, на бёдра, поэтому сделаем так, - говоря это, он ухватился пальцами за ткань халата на попке Марты и потянул его вверх.

     Попка стала только-только прикрываться, а при некотором «напряжении» трусики уже можно было рассмотреть. Мужчина схватил тюбик и стал поливать Марте бёдра массажным маслом, сразу растирая его свободной рукой. Движения его рук ничуть не обнаруживали его переживания или какое-то сексуальное желание. Со стороны его действия не выглядели, будто это не просто массаж, и даже пальцы, скользящие время от времени в одном сантиметре от мартиных трусиков, нисколько не намекали на его похотливые намерения. А если всё это сложить, получалось, будто не собрались в комнате женщина и двое мужчин, чтобы возбудить эту женщину и, может, отыметь её как…не произнёс я про себя окончание шальной мыслишки. Всё выглядело пристойно, даже по-деловому. Да что там говорить? А разве я сам не вёл себя пристойно?

     Через полминуты у меня предательски сбилось дыхание, я опрокинул в себя остаток бренди, и уже как завороженный не мог оторвать взгляд от того, как этот мужчина гладит ноги моей Марты. Я ли сразу ошибочно определил его поведение или оно действительно было таково вначале - сексуально безучастное? Сейчас-то я видел, с каким намерением его пальцы подбирались всё ближе и ближе к трусикам Марты, и больше всего внутренних вопросов возникало потому, что он не говорил при этом ни слова. Я бы мог начать расспрашивать, что да как, но тут у меня внутри что-то перещёлкнуло, и мне стало казаться, что уже что-то началось из того, ради чего всё это было организовано. Марте, может, казалось, что она не выказывает волнения, но её застывшая поза, а главное, неподвижно склонённая голова, говорили об обратном. Может она ещё думала, что со стороны выглядит, как спокойно принимающая массаж? Но если незнакомый с её телом мужчина уже угадал, что время становиться нежнее наступило, - что уже можно было считывать с медленных, усыпляющих бдительность движений кистей его рук и любопытно растопыривающихся пальцев, пытающихся под «благовидным» предлогом массирования отхватывать сантиметр за сантиметром «недозволенной» области в направлении трусиков Марты, - то, что говорить обо мне? Я посмотрел на массажиста. При очевидности «возникшего», он старался сохранить отрешённый вид и даже пытался сосредоточено продолжать именно массаж, но когда его руки оказывались у промежности и попки Марты, его пальцы переставали двигаться так же уверено, как до этого. Меня стал развлекать его плотоядный взгляд, направленный на промежность и попку Марты, когда он окончательно подобрался и остался руками на этом месте. Ещё мгновение и его пальцы стали «случайно» касаться обеих половинках попки Марты. Через какое-то время под видом массажа пальцы стали «оказываться» под трусиками. Сначала один, потом «случайным» образом два, через мгновение под трусиками скрались пол-ладони, а ещё через мгновение эти пол-ладони стали там буквально хозяйничать. Так и не прознав границы дозволенности, ему ничего не оказалось перебраться тут же руками на другую половинку попки, и спустя какое-то мгновение остаться там одной рукой, а второй вернуться на оставленную половинку. То и дело он опускался руками по ногам Марты вниз, чтобы, ведя ими снизу вверх, плотно прижимая их к её ногам, доставлять на попку очередную порцию забранного с ног массажного масла. Я увидел, как под трусиками его руки на попке Марты стали сближаться в своём массаже. Их полное сближение могло оказаться слишком интимным. Марта перевернула ручки ладошками вниз, будто собралась подняться – когда ей пришлось забыть о спокойствии, почувствовав такие откровенные жесты на себе. Руки массажиста сошлись под трусиками на попке Марты, она дёрнулась, выгнулась в спинке и подалась попкой кверху. Боковым зрением я уловил, как вибрирует на мне рубаха в районе сердца, в такт последнему.

     Массажист опустился руками по ногам Марты вниз, ухватился за щиколотки и развёл её ноги в стороны. Мы оба с ним уставились на ту часть трусиков, которая скрывала губки, а затем посмотрели друг на друга. У меня не было протеста внутри, я не испытывал ревности, лишь чуть-чуть зависти по отношению к новизне ощущений, получаемых этим мужчиной, и к тому, что он делает, потому что сам сейчас не против был бы проделать дальнейшее, - что представил, как дальнейшее, - с разогретой Мартой. Разгадав, возможно, по мне часть моих мыслей, мужчина в следующую секунду выразил понимание глазами, и с мелькнувшей осторожной улыбкой, а затем с откровенно изменившимся взглядом, приступил к массажу более вдохновенно.

     Он аккуратно собрал халат с Марты и уложил его на диван. Затем он опрокинул на ладонь приличную дозу массажного масла из бутылочки, поставил её на место и, распределив одинаково количество масла между ладонями над талией Марты, роняя на неё капли, приступил к поглаживаниям спины. Его руки тут же прошлись по бретелькам и застежкам лифчика, будто в первые мгновения стоило указать на них, как на ненужные препятствия. Он стал сосредотачиваться движениями именно там, где была ткань лифчика, сбросил с плеч бретельки, чтобы качественней поводить ладонями по лопаткам, и тут же, прежде чем кому-то из нас могло показаться, что лифчик очень даже будет мешать дальнейшему, он потянулся к его застёжке и расстегнул её. Лифчик «разошёлся» и упал по сторонам. Мне это показалось каким-то сверхэротичным актом. Картина оголённой таким способом спина Марты пришлась микроскопическими оргазмами по всему моему телу, у меня пересохло во рту, руки блаженно затряслись. Я не успел опомниться от переживания этого видения, как участок спины Марты, от которого я не мог оторвать взгляда, накрыли большие, блестящие от массажного масла, волосатые руки массажиста и стали нежно её не массировать, а гладить. Пальцы мужчины то и дело проскальзывали Марте в подмышки, и с каждым их новым поползновением туда, заходя всё глубже и глубже, становилось ясно, а Марте ощутимей, что мужчина устремился осторожными движениями к её груди.

     Я подумал, что мне пора что-то сделать или начать что-то говорить, потому что ещё чуть-чуть и Марта «уйдёт» в мысли, в анализ, в оценку, потом её оттуда уже будет не вытащить такой, какая она нужна. Ситуацию следовало подстегнуть, несмотря на явный характер её щепетильности. В том-то было и дело, что происходящее становилось настолько горячо, что кое-кто мог перегореть.

     Я подошёл и встал у Марты над головой. Массажист стал периодически «спускать» руки Марте на бока, возвращаясь ими на спину, а уже через мгновение, как я и ожидал, и увидел, его руки стали гладить Марту по бокам, и при этом они стали периодически исчезать в чашечках лифчика, который ещё скрывал от нас одну из самых соблазнительных частей Марты.

     Всё. Я решил или начинать действовать, или сделать хоть что-нибудь, чтобы хоть как-то унять свои мысли и переживания. Первое, что мне захотелось, это увидеть руки этого мужчины, ласкающие Марте грудь. Я подхватил Марту под плечи и стал слегка приподнимать её. Она открыла глаза и посмотрела на меня. Я продолжил предлагающее ей приподняться движение, присовокупив к нему ещё и соответствующий взгляд. Марта приподнялась на локти. Лифчик остался на кушетке. Я наполовину улыбался, чуть-чуть щурился, в общем, делал всё, чтобы она не разглядела, как я балдею и нервничаю одновременно, и что думаю. Я посмотрел на её грудь, зажатую с обеих сторон её руками, на острые плечики, покатую спинку и массируемую, пригвождаемую к кушетке руками массажиста талию. Отметил про себя ещё надетые на ней трусики. Ещё раз прошёлся взглядом по всему её красивому, тёмному от искусственного загара телу, лоснящимся от масла ножкам и спинке, и тоже приступил к поглаживаниям Марты, просто не смог не приступить: одной рукой стал гладить голову, шейку, второй – плечики, чуть-чуть спинку. Сразу ухватился за лифчик, чтобы, помогая ей по очереди приподнять то одну руку, то другую, отнять его от неё. Удерживая её рукой, настоял остаться в этом положении: приподнятую на локтях. Опустившись на корточки, а потом, встав на одно колено, чтобы быть лицом на одном уровне с её лицом, стал гладить её руки, плечи, иногда заходить руками на спинку. Теперь она находилась в самой выгодной позе, чтобы массажист смог добраться до её груди. Я поцеловал Марту в губы. Не прекращая своих поглаживаний, я вновь переключился вниманием на массажиста. Стоя сзади неё, он не мог не замечать часть груди и соски. Он занёс свой корпус над телом Марты, чтобы иметь её перед собой максимально симметрично, и таким образом добился, что ощущения Марты от его рук на обеих частях её тела стали одинаковые, и продолжил массировать ей талию уже из этого положения. Его руки то и дело «подкатывали» кверху, то есть всё приближались и приближались к груди Марты. Я всё чётко рассчитал - ещё минута и грудь Марты окажется в его руках. И как же мне не терпелось увидеть, когда это произойдёт, как он аккуратно обхватит руками её грудь. Он стал заходить руками Марте на живот, гладить рёбра и наконец стал откровенно подбираться к груди. Марты ещё раз выгнулась в спине, словно кошка, и заглянула под себя. Чёрт, это говорило об уже возникшей заинтересованности – заинтересованности ею чужими руками на своём теле. Мне пришлось подавить оттенок ревности, чтобы начать генерировать мысли, способствующие благополучному продолжению встречи. Я приподнялся на ноги. Я понимал, что мужчина подбирается к груди Марты, чтобы окончательно завести мою женщину, но и я желал последнего не меньше его, поэтому мне представилось, если наши руки с некоторой синхронностью проделают свой путь, а потом одновременно встретятся на её груди, это станет бомбой. Я достаточно внимательно присматривался и изучал движения мужчины во время массажных процедур, и теперь решил постараться чётко повторять их. А я - хороший ученик. Я дал своим рукам медленно опуститься с шеи Марты на её ключицы, потом подушечками пальцев стал соскальзывать по коже ниже, приложился тыльной стороной пальцев к верхней части груди Марты, погладил её таким образом, перевернул кисти ладошками к груди Марты, находясь ими пока в верхней её части, изредка позволяя пальцем скользнуть по её середине.

     Грудь Марты «ожила», я почувствовал её лёгкое движение. Это руки массажиста подобрались и оказались на ней. Через мгновение ещё раз. И ещё. Я увидел его пальцы, скользящие в сантиметре от сосков Марты. Я затаил дыхание, мне показалось, что из меня вырвался глухой хрип, и тут я увидел его пальцы уже на её сосках. Пальцы замерли, будто их хозяин сам не ожидал и опешил от случайного прикосновения к тому, чему, может, не следовало. Но уже в следующее мгновение мужчина ухватился одновременно за каждый из сосков тремя пальцами, от чего Марта так и съёжилась, а затем стал медленно делать пальцами круговые движения вокруг них, и я увидел и почувствовал, как наслаждение Марты перешло в возбуждение. Она выдохнула с едва уловимым звуком. Происходящее оказалось на грани моих сил, я потерял контроль над управлением своего взгляда, и уставился сквозь предметы. В сознание меня вернули ощущения от прикосновения пальцами к пальцам мужчины, который всё не отнимал их от сосков Марты, а я подобрался к ним в каком-то полусознательном состоянии. Когда он на мгновение вернул руки обратно на спину Марте, я взял полностью грудь Марты в свои ладошки. Массажист своими действиями добился, что соски Марты стали твёрдые. Не то, чтобы Марта окончательно потеряла разум, но всё её тело стало слегка извиваться в попытках «поймать» наши руки в другие места, кроме тех, в которых они находились в настоящий момент. Будто она испугалась, что какие-то места недополучат таких нескромных ласк, если вдруг что-то остановит происходящее вообще, и она пыталась этими движениями заранее их заполучить.

     - Сними ей трусы, - скомандовал я массажисту.

     Он поднял на меня глаза с вопросом не требующим ответа, улыбнулся так, что и не рассмотришь, и ухватился за резинку трусиков Марты.

     - Очень красивые трусики, - сказал он.

     - Да-да, - ответил я с такой же улыбкой.

     - Да, и наверно масла добавим, - проговорив это, мужчина стащил аккуратно с Марты трусики ей на бёдра, дотянулся до бутылочки массажного масла и стал капать его содержимым Марте на попку.

     Его руки стали растирать лужицы масла по её ягодицам, в то время как из тюбика масло продолжало капать и капать на них редкими капельками. В следующее мгновение капельки стали падать прямо между половинок попы Марты, а ещё через мгновение мужчина одной рукой раздвинул слегка Марте попку, чтобы масло закапало, я даже попытался не думать куда, чтобы окончательно не потерять разум. Марта издала стон, когда он, не вызывающим никаких хитрых подозрений, чисто профессиональным жестом стал, еле дотрагиваясь, размазывать масло пальцем там.

     Я как стоял перед лицом Марты, так и продолжил стоять, а от увиденного оказался близок к тому, чтобы схватить Марту за шею, и уже ни на что не обращая внимания, расстегнуть прямо перед самым её лицом джинсы, и заставить её успокоить себя, потому что моё физическое и нервное напряжение зашкаливали. Чтобы ничего не испортить, чтобы не прекратить ни для себя, ни для Марты такое неповторяемое переживание, я сделал полшага от Марты и сказал:

     - Я пойду выпью кофейку, а вы не останавливайтесь, продолжайте делать ей массаж, - обратился я в конце к мужчине.

     - Тогда, Марта, если вы не будете против, я предлагаю вам… - тут он сделал паузу, потому что потянулся за халатом, в котором до этого была Марта, - предлагаю вам перевернуться на спину, - и он уложил халат Марте на спину и попу так, что когда она должна будет перевернуться, халат окажется прикрывающим ей область бикини и грудь, чем и «усыпил» бдительность, и не дал возникнуть стеснительности и нерешительности у Марте после своей просьбы.

     Я внутренне застонал и отправился в столовую, затылком «слыша» возню Марты, но, переступая порог гостиной, не удержался от полусекундного взгляда на Марту; массажист поправлял на ней халат, аккуратно прикрывший область бикини и грудь.

     Как только запустил готовиться кружку кофе, меня посетила и сильно возбудила мысль вернуться незамеченным, и постараться понаблюдать за происходящим тайком. У них был приглушённый свет, меня же окружала тьма, поэтому я смог, еле заглядывая в комнату, достаточно подглядывать, не опасаясь, что меня застанут за этим занятием. Мужчина встал у изголовья Марты и подтянул её к себе. У Марты оказалась слегка свешена голова. Мужчина сразу запустил свои руки Марте на грудь под халат. Мне пришлось воображать, как он медленно сжимает ей её, и что делает именно это, потому что его руки были прикрыты халатом, но уже в следующее мгновение халат, в результате совершаемых действий под ним, соскользнул, и я увидел завершающую стадию жеста – соски Марты исчезли в сжимающих грудь его руках.

     На тот момент я не сказал себе, но сейчас могу: видимое, обстоятельства, в которых мне пришлось это наблюдать, оказалось самым сильным эмоциональным переживанием в моей жизни! И это не преувеличение. Ни одно предприятие, ни одно приключение или происшествие, ни одно переживание в моей жизни никогда не оказало на меня такого воздействия, какое оказало то, что я стал подглядывать. Будто я всю жизнь не знал, что мне надо, но получил это, а с получением этого получил и соответствующее знание. Я будто разверзся, и из моего нутра вырвалась и зафибриллировала, в своём фосфоресцирующем потоке, душа, - при этом, ничуть не заботясь о том, что она оказалась обнаруживаема мной, - и ни с чем-либо, а с одной, конкретной целью: отодвинуть, отстранить моё тело и разум, отбросить их, «выключить», но всецело раствориться в ситуации самой, пережить каждой своей частичкой каждую частичку происходящего в пространстве, времени.

     Массажист сделал обратное движение, будто расплющивая и прижимая грудь Марты, и стал гладить её ей то внутренней частью ладоней, то тыльной; по очереди побывал на сосочках каждым из пальцев, от большого - до мизинца, от одного на нём – до пяти, попытался каждый по очереди поласкать сразу десятью пальцами. Я ушёл за кофе, испугавшись признака возникающего анализа ситуации, но главное, за «откатом» в ощущениях, чтобы вернуться с чашкой и будто заново начать переживать то, что пережил несколько секунд назад.

     У Марты были закрыты глаза, массажист находился на прежнем месте, массаж груди состоялся очень быстро.

     - Такое положение самое удобное для массажа внутренностей живота, - говорил он, спустившись руками Марте на живот, сдвинув халат туда же, - если у вас бывают проблемы с пищеварением, как для массирующего, так и для принимающего массаж.

     Как же, подумал я про себя и усмехнулся, но к месту, к месту.

     - Кстати, у вас полный порядок везде, - сказал он.

     Он наклонялся животом над лицом Марты, чтобы без усилий дотягиваться руками до талии и – уже - низа её живота, и стал гладить и массировать эти места. Движения были чётко массирующие, но пальцы периодически «ныряли» под халат, прикрывающий Марте то, что недавно скрывали трусики. Быстро наступил момент, когда под халатом, прикрывающим Марту голенькую там, полностью скрылись его кисти, и задержались чуть больше, чем это делалось до этого. Он не вытащил руки оттуда и тогда, когда мне показалось, что пора, но стал медленно ими делать невидимые из-за халата движения. Вот его руки соединились под халатом, он продолжал производить ими там какие-то манипуляции. Марта подрагивала, по ней с уверенностью можно было сказать, что она принимает ласку. Мужчина медленно повёл руками вверх по животу и груди Марты до самой шеи, а затем перешёл, чтобы стать сбоку от неё. Сначала он ухватился за трусики и снял их. Затем налил масла себе на ладони и принялся гладить руками бёдра Марты. Через мгновение его руки стали периодически скрываться и задерживаться у Марты под халатом уже со стороны бёдер. Прошло минуты две-три, и из-под халата, задираемого и задираемого вверх по бёдрам методическими действиями его рук, показалось, чуть-чуть, последнее, что мы ещё сегодня с ним не видели.

     Если, чтобы сделать короткое замыкание в мозгу Марте, массажисту потребовалось выполнить целый ряд сложных и продуманных действий, то Марте, чтобы добиться такого же эффекта в мозгу массажиста, достаточно оказалось показаться из-под сдвинутого халата своей привлекательной и ухоженной промежностью, такой бесстыдно доступной и согласной, и такой красивой сотни раз, с какой стороны не посмотри. Жест, отбросивший халат под самую грудь Марты, показался необдуманным и торопливым со стороны массажиста, но и таким, что не сделано быть уже не могло – для нас, мужчин. С мгновение он застыл, рассматривая почти всю голенькую, с наброшенным лишь кое-как халатиком на животике, Марту, лежащую с закрытыми глазами, потом устремил и откровенно задержался взглядом у неё между ножек, и без всяких предупреждающих действий, неожиданно наверно даже для самого себя, положил одну руку Марте на грудь, а второй стал гладить её между ног. Марта вцепилась руками в кушетку. Я не мог разглядеть всех деталей, но результатом его действий оказался вырвавшийся из Марты стон. Потом он отнял руки от Марты, отбросил халат и стал гладить её всю-всю: от пяточек и носочков до лица. Движения его были плавные, но и ни медленные, я бы даже сказал красивые, профессиональные. Марта стала успокаиваться под его руками. И когда, казалось, её дыхание восстановилось, мужчина, гладя живот ей одной рукой, а второй одновременно две сдвинутые теперь ножки, наклонился и поцеловал её в самое сокровенное место. Просто поцеловал и выпрямился. Марта выгнулась, а я убежал избавиться от недопитого кофе, чтобы поскорей вернуться к Марте, «массажу» и массажисту.

     Я постоял немного в столовой, переводя дыхание, и сделал ещё пару последних, как я подумал, на сегодня глотков бренди. Когда с готовым выпрыгнуть сердцем я появился у них, происходящее уже массажем назвать было нельзя. Марта, прижимаемая одной рукой массажиста, лежащей на её груди, а второй на её ногах, к массажной кушетке, принимала оральную ласку массажиста, изредка издавая тихий стон, который я раньше от неё на стадии такой ласки никогда не слышал.

     Я уже тогда (сумасшедший!) постарался дать описание своему ощущению от видимой картины, но и сейчас не могу подобрать достойных слов. Я чувствовал себя так, будто во всём мире остались только мы втроём и вечный секс с этой сумасшедшей, ненасытной и дающей женщиной.

     Когда я ещё не придумал, с чего мне начать своё участие в первом в своей жизни групповом сексе, мужчина, доставив Марте потрясающее наслаждение и возбудив, как мне показалось её так, как редко получается возбудить женщину, встал и стал массировать Марте грудь и промежность одновременно. Я чуть было не дёрнулся в «их» направлении, хоть и стоял рядом, когда мужчина самостоятельном движением высвободился из джинсов и, продолжая массировать Марту, дотронулся до её кисти, чем можно было постесняться, по крайне мере так скоро, придя с массажем к незнакомой женщине в первый раз.

     Марта никогда не притворялась и не выказывала реакции большей, чем ту, которую переживала. И вот она постанывала. Постанывала так, что было приятно смотреть, а каждая уходящая секунда провожалось с тоской. Марта не заставила мужчину долго себя ждать. Разжав руку, отпустив массажный стол, она накрыла ладонью его член, прижав его к красной кушетке, и стала его гладить. Здесь я шагнул вообще в другой мир. Я, вдруг, резко испытал какое-то животное возбуждение. Запредельное, мечтательное. Во рту пересохло. Вот редкие моменты жизни! Мозг перестал соображать. Всё что происходило, и всё, что начинал хотеть сделать я, думалось мной, как вещи постыдные, но в тоже время всё это не могло не произойти. Если я не сделаю это сейчас, то когда? Какую сказочную предрасположенность к дикому, животному возбуждению, такому проклинаемому порой за совершаемое, но удерживающему прочнее прочного, вложил в нас Господь! И мы имеем право добиваться его каким угодно способом, главное, чтобы при этом ни одному из его созданий не делалось плохо, но наоборот, чтобы каждому участнику было только хорошо, одинаково хорошо, чтобы по воле...

     Я присосался к губам Марты, косясь на её руку, с которой во мне всё началось, и которой она уже вовсю работала, не стесняясь доставить удовольствие чужому мужчине. Мне захотелось, чтобы и мне она сейчас же стала так делать, и стоило мне только об этом подумать, как я ощутил её руку.

     Я бы ещё поиграл с Мартой, как кошка с мышкой, вернее, как один из двух котов с мышкой, но тот, второй, стал поворачивать Марту к себе и раздвигать ей ноги. Дальше уже не было никакого смысла что-то думать, придумывать, выдумывать… Кофе, бренди, красивая обстановка… Сексуальная брюнетка, порнографические позы, о-очень нескромные жесты… Всё стало терять границы и наполнение. Осталась только она: отражающая своим промасленным, промассированным и возбуждённым телом тусклый свет ночного освещения; дающая и раздираемая сразу двумя; дышащая так, что ей, казалось, тяжело было дышать, и дыхание это было – дыхание возбуждения.

     Марта издала стон, как при оргазме, и выгнулась, когда массажист притянул её поближе к себе за раздвинутые ножки, и без стараний и затруднений вошёл в неё, прижимая на неизвестный случай её за живот одной рукой к кушетке. Посыпались движения. Я прижал Марту за шею к массажному столу. Она не сопротивлялась, она подчинялась, она притихла, она давала. Удерживая её за шею, расстегивая джинсы, я вдруг вспомнил, как она совсем недавно выпячивала своё мнение относительно мною задуманного по поводу салона красоты. Я вспомнил, что не был с её стороны удасужен полной порцией восхищения и уважения. Я немного испугался, что агрессия, которая у меня тогда хотела возникнуть в связи с этим (всё-таки была она у меня тогда, а я думал, показалось), что эта агрессия сейчас вырвется и выльется в истязательства над Мартой. Я испугался, что она это почувствует, а почувствовав, никогда больше не сможет меня принять и вынести. Но остановиться уже не мог. Будто всё делалось за меня само. Руки сами с остервенением рвали ширинку джинсов, и в какое-то мгновение мне захотелось в последний раз взглянуть на Марту, обласканную до этого, потому что со следующего момента наступал «жесткач». И я, хоть и задумывался, а выдержит ли она это (напарник, между прочим, под стать), но что-то внутри меня накладывало полнейший «игнор» на эти мысли. И у меня не получалось сдержаться. Я с силой и на полную меру овладел Мартой, продолжая удерживать её за шею, удивляясь, как она справилась с приёмом меня, наблюдая, как она начинает принадлежать одновременно двоим, и стал захватывать для себя одно за другим воспоминание от каждого сильного движения или медленного погружения в неё. Марта завелась: её «сексоохотливое» прилежание выжгло в нас такт и умеренность, а беспричинные старания возбуждали до дикого желания «порвать» её. Обхождение женщины состоялось.

     Я даю ей глотнуть воздуха, но бешенство моё продолжает прибывать в тонусе. Я жду секунд пять, когда её дыхание немного успокоится, чему совершенно не способствуют действия другого мужчины, даю управиться с полным ртом слюнок, и продолжаю. Мне начинает казаться, что я уже достаточно зарядился для следующей недели, не говоря о том, что ещё ничего не закончилось, да и вообще, переживания сегодняшнего вечера ещё долго будут отдаваться во мне отголоском, поэтому я сбавляю напор, пока мы не переворачиваем Марту на живот и не меняемся местами. Вид голой Марты сзади, расположившейся руками и грудью поперёк на массажном столе, так скоро уже принявшей другого мужчину, как только что она принимала меня, и так управляемой умелыми, мелькающим руками этого мужчины у себя то на голове, то на спине и плечах, вновь напоминает мне о её грубости и неблагодарности, когда я организовал для неё такое предприятие. И вот, мне выпадает прекрасная возможность наказать её за это, а она об этом даже не догадывается. Никто не заботится о её оргазме, никто даже не думает, хорошо ли ей. Несколько горячих шлепков по её заднице вырываются неконтролируемо. Через десять минут мы укладываем Марту на стол и заставляем руками довести нас до финала.

     Оргазм затухает, я открываю глаза, смотрю на то, что осталось после нас с мужчиной на лице, шее и груди Марты, скольжу взглядом по её голому взмыленному телу. У меня проскакивает первая мысль, что неплохо для нас с ней, никогда не участвовавших в групповом сексе – поток мыслей быстро восстанавливается, быстрей чем обычно. Я начинаю переживать стыд за произошедшее. Следы встречи: массажный стол, голая Марта на нём, взглянув на которую можно сказать, если ни что сейчас происходило, то что произошло, посторонний мужчина в моём доме, хлопоты по уборке им, которые отнимут сейчас у него восемь минут, и как бы мне этого всего не хотелось наблюдать, и как это всё действует раздражающе. Но это состояние и мысли растают в ближайшие секунды, не успею я о них подумать. Навалилось угрызение совести из-за того, что подумал несколько минут назад в отношении Марты, и как же это теперь никуда не денешь, и как же теперь придётся с этим жить!

     Марта очень сексуально, оттопыривая пальчики, избавляется от следов оргии на лице (ну вот, я уже отмечаю сексуальность в её действиях, уже не чувствуется стыда, уже восстанавливаюсь, через полминуты я уже начну заново возбуждаться).

     - Сама дойдёшь до душа? – спрашиваю я её.

     Её глаза светятся, она, видно, переживает большое удовольствие.

     - Конечно, - отвечает она с приятной улыбкой и вкладывает свою ручку в мою, чтобы подняться. – И вам спасибо, - обращается она к другому мужчине.

     - Это вам спасибо, - ошарашено пытается он парировать её фразу, заправляясь и приступая к уборке. Сразу, как я попросил.

     Я провожаю Марту до душа, обнимаю её перед ним, целую в ушко и говорю:

     - Я поморгаю тебе светом, когда тебе можно будет выходить.

     Она бросает на меня вопрошающий взгляд, но я молчу, лишь пытаюсь изобразить загадочную улыбку, включаю свет в душевой и подталкиваю Марту под задик внутрь.

     Сам отправляюсь в столовую, подхожу к своему недопитому бокалу бренди. Да уж, думаю, что не говори, но то, что сейчас произошло… Хотел сделать большой глоток бренди, смачно, будто киногерой в каком-то фильме после такой-то и такой-то сцены, но, уже поднеся бокал ко рту, передумал продолжать в таком настроении, вместо чего сказал себе, чтоб не выпендривался, достаточно вести себя естественно.

     Мужчина собирается быстро, до меня доносятся звуки, которые не интерпретируются иначе, как суета суеты. Ещё раз прокрутил в голове произошедшее. Господи, как хорошо! Наверно, подумал, не стоит упоминать Его имя в такой атмосфере.

     Решаюсь пойти что-то сказать мужчине.

     - Всё чётко, спасибо, - говорю, - всё, как договаривались. И вы повели себя как надо.

     - Ну, я не знаю, что вам сказать, но и вам спасибо. Надеюсь, что всем всё понравилось, и может вы захотите ещё раз встретиться.

     «Всем всё», подумал я о его словах: значит, он беспокоится, чтобы понравиться Марте; значит, она ему понравилась. Но нет, скорей всего, мы больше никогда не увидимся, и не потому, что тебе понравилась моя женщина, и ты становишься потенциально опасным, просто я ненавижу, когда всё возвращается на круги своя. Хм, а что же я тогда люблю? Я люблю формировать реальность, да. Я люблю управлять реальностью, воздействовать на неё, видоизменять, подчинять. Природа нас выхватила из непонятно и неизвестно чего, и поместила в эту реальность, и теперь, если задуматься, нам предоставляется всё от этой реальности. Поэтому больше таких встреч с тобой, массажист, не будет. Возможно, будут другие, но не ты. И не потому, что ты можешь понравиться Марте, а уж тем более потому, что Марта может на тебя запасть. Просто не надо этого повторять, чтобы не возникло сожалений хотя бы от сравнения первого и второго раза. Так что…

     - Я тебя довезу, Марта, - ответил я ей, когда мы сидели в гостиной с бокалами, «подводили итоги», и она сказала, что уже следует вызвать такси, - я хочу прокатиться. У меня завтра пустой день, вставать некуда. Так что прокатимся вместе.

     - Уверен? Просто у меня на этот счёт другая точка зрения.

     - В другой раз такой ответ спровоцировал бы волну гнева с моей стороны, но сейчас я добрый, я тебя прощаю.

     Надеюсь, в моей шутке была маленькая доля правды.

     - Хотела бы я испугаться, да не могу. А на что тут гневаться?

     - Ты не поймёшь.

     - А ты попробуй объяснить.

     - Я тебе предложил гостеприимно отвезти тебя домой, а ты отказываешься. Или тебе не нравится машина, на какой я тебя повезу, или я. Вы, - ладно, мы, - европейцы, мало что смыслите в гостеприимстве. Вам кажется, что вы не хуже других обхаживаете гостя яствами, вы находите достаточным окружить его неплохой обстановкой, но вы слыхом не слыхивали о состоянии гостя, а это главное. Поэтому, оскорбления среди вас, принимающего вас, как гостя – норма. Многие из вас уже привыкли к этому состоянию, не замечают его, но есть «несчастные», более устойчивые перед дурным, они вынуждены напрягаться и выдумывать целые системы моральных ценностей, чтобы получилось оправдывать свои унижения принимающего их, как гостя, чтобы унижения унижениями не казались, но нормой. Но это, по сути, побочный продукт насаждения конформизма и апатии в нашем современном европейском обществе. Вы даже не замечаете, что не умеете быть ни гостями, ни хозяевами. И поверь, это одна из основ доброго сосуществования людей, наций, государств, если хочешь.

     Марта удивлённо и насмешливо смотрит на меня.

     - Я же говорил, что не поймёшь.

     - Дело не в этом.

     - В этом.

     - Ты очень тяжёлый человек.

     - Если бы ты хотела что-то сказать, ты бы сразу сказала, в чём дело, равно как не сказала б, что я очень тяжёлый человек. Нет, Марта, я наоборот очень лёгкий человек, потому что слишком знаю природу людей. Это я с тобой расслабляюсь, несу тебе свои внутренности, а так, ты же знаешь, я просто констатирую, кто есть кто и зачем, и отталкиваюсь от этого, задумывая, исполняя и притворяя в жизнь то-то и то-то, с оглядкой на всякое задействованное лицо.

     - В чём моя проблема?

     - Поехали, по дороге, - сказал я, поднимаясь и подавая Марте руку.

     - Ты ж выпил! – вдруг осенило её.

     - Поедим по навигатору, объезжая полицию, да и деньги, в принципе, есть.

     - Вот из-за таких, как ты…

     - О, нет, только не начиная. Такие как я задумываются о большем количестве народа и их спасении, чем уничтожает простая человеческая глупость, поэтому, таким как я ноги мыть надо. Но я до таких высот не падок, будь спокойна, - заключил я с улыбкой.

     - Ай, ладно, нашли о чём говорить после такого! – с сияющей улыбкой произнесла она.

     - И то - правда.

     Мы вырулили из подземной стоянки и понеслись по полуночной окраине центра Риги. Ещё три минуты и мы уже были в центре. На улицах было мало народа, но это потому, что мы ехали по деловой части центра. Когда-то я тут жил, ребёнком.

     - Ой, ты обещал мне сказать, в чём моя проблема! – вспомнила Марта.

     «Марта», - подумал я.

     - Обещал? Скажу. Но о таком после такого?..

     - Давай, я ж не засну с этим интересом.

     Я был не против «поумничать». Впрочем, этого я никогда против не бываю.

     - На самом деле, у тебя очень серьёзная проблема. Скажем, у тебя одна из самых серьёзных, не хотелось бы так сказать, проблем, которые можно встретить у женщины. Вы, женщины, существа достаточные. В том смысле, что даже будь из вас кто дурой, она всё равно имеет в голове «умность». И таким образом получается, что вы все умны. Наверно, в приготавливаемой смеси, которой потом заполнили вас, ум был основным ингредиентом, который в котёл просто опрокинули из другого котла, а не присыпали, как приправкой, когда создавали месиво для нас, мужчин. Вот, чем объясняется чудовищная общность и одинаковость ваших взглядов на многие вещи. Именно общность и одинаковость. И вот, умность – ваше благословление, но одинаковость – ваше проклятие. Твоя проблема в том, что во всякий момент, при соприкосновении с любой вещью ты пытаешься думать и реализовываться умней других женщины. Из-за этого ты не бываешь творческой в двух разах через раз, а уже там, где такова оказываешься, у тебя не получается быть просто быть поэтому. Как думаешь, кого в этом случае в первую очередь ты обвинишь в следуемой по пятам неудовлетворённости, читай здесь, от каждого момента?

     - Допустим, а что в этом плохого?

     Как правило, свои напористые и проникновенные речи я заканчиваю вопросом. Это унимает негодование и пресекает возражения, которые обязательно возникают в таком случае в результате анализа поступающей информации и формирования ответа. Таким образом я преследую несколько целей: умничанье, говорение, прочее - но главное: сказанное, тем в большем объёме и быстрей будет имплантировано в мыслительную структуру человека, чем меньше подвергнется критике его разума. На Марту, однако, судя по её вопросу, это не возымело действия.

     - Об этом я не собирался говорить, - улыбнулся я.

     - Говори, - Марта ударила меня кулаком в плечо.

     - Тебе сегодня всё понравилось?

     - Всё. Не увиливай.

     - Да я и не увиливаю. Я выжидаю: тебя, очередной твоей выходки - когда ты попытаешься быть оригинальной, чтобы сказать: «Вот, вот об этом и речь!»

     - Говори.

     - Думаю, такое качество у женщины формируется в юношеском возрасте, в результате переживания, что у неё, у девочки, нет мальчика.

     - Слушай, ну это такая чушь!

     - Чушь? Ладно. Не продолжаю.

     - Нет, продолжай.

     - Так чушь, ведь.

     - Чушь прекрасная.

     - Кстати, вот и дождались. Чушь прекрасная - это выражение поведения, о котором я только что тебе говорил. И тебе оно не чуждо, что является одним из доказательств моей теории в отношении тебя. Ладно. В чём проблема? В том, что при таком подходе женщина не способна полюбить. Она не способна восхищаться, не способна переживать события ярко, эмоционально. Как перфекционист, который постоянно спрашивает себя, насколько уже совершенно им сотворённое, из-за чего творение всё и не наступает, но лишь постоянно пульсирует в направлении этого вместе с самим вопросом, так и такая женщина: вместо того, чтобы просто пережить момент, она будет постоянно оценивать, насколько оригинальней по сравнению с другими её подход в нём. И пока она задумывается над этим вопросом, и решает его, впрочем, для неё подходит уже другой момент для её аналитического качества, но в том-то и дело, что два-три таких же её уже миновали, пока она там себе думала, и она попросту уже что-то, да упустила, а теперь вот этот, который тоже будет решён с опозданием. А главное, пользы от этого никому никакой. Не, ну самой женщине, да, польза. Ведь она думает, что она поражает этим других.

     - Тебе и не возразишь.

     - Я бы возразил, - засмеялся я.

     Мы помолчали. Я положил руку Марте на ногу. Ощущение нейлона под рукой искрами рассыпалось у меня в мозгу. Я стал гладить ей внутреннюю часть бедра. У нас, как всегда у меня в машине, играл дип-хаус, и, так как Марта дала мне гладить себя по колготкам, а едем мы под впечатлением от немыслимого, теперь звучащая композиция западёт мне, как оставленная на дереве зарубка, и всякий раз, когда я буду слышать её, я буду вспоминать этот вечер, а через несколько лет, может, и целую пору из своей жизни. Нет, всё-таки я крутой.

     Мы остановились примерно в трех-четырёх домах от дома Марты. Она мне не говорила и не показывала, где она живёт, а я сам и не искал. Мне не хотелось за ней шпионить. Она просто однажды попросила высадить её тут, а я подумал, что это на расстоянии двух-трёх домов от её дома.

     - Ну, до понедельника? С понедельника начинаем совместную жизнь? – заулыбался я.

     - Ну, вот зачем ты напомнил?

     - Марта, расслабься. За тебя уже всё решили, всё продумали, тебе остаётся просто быть, помнишь? На самом деле, всё не так страшно, поверь. И вообще: есть проблема? – есть решение, – это мой девиз!

     - А мой девиз: все люди ежи, и ни у кого из нас не получится в стужу согреться, прижавшись друг к другу - очень редко, когда колючки по длине совпадут у обоих, одному всегда придётся терпеть колючки другого.

     - Звучит пессимистично и, - я сделал паузу, - творчески, - и засмеялся.

     - Ррррррр, - зарычала Марта.

     - Ну всё, шучу-шучу. Пока.

     - Пока.

     Я до самого конца, пока Марта не скрылась за поворотом дома, разглядывал её. Как приятно на неё вот так смотреть! И какая она стройная! Я почувствовал какое-то счастье. У меня всё есть.

     7

     За выходные Марта успела сообщить, что ей ни за что невозможно быть в понедельник раньше одиннадцати у меня в офисе, что есть такие дела, которые она просто обязана сделать с утра. Я возмутился перспективой изменить привычный распорядок в моей Компании, но тут же успокоился тем, что внешний облик Компании меняется с приходом Марты и началом нового бизнеса, и возможно потребуются не только такие изменения, как перенос совещания с привычных десяти тридцати (одиннадцати) по понедельникам, на четырнадцать. Да может и день со временем придётся поменять.

     На моё сообщение о переносе совещания резво отреагировал руководитель отдела логистики. Я не знаю, кому он звонил со своего мобильного, находясь в своём кабинете, но его фраза, что это всё из-за новой женщины, перед которой я стелюсь ковриком и как-то странно себя веду, заставила меня моментом вызвать к себе руководителя отдела кадров и менеджера по развитию Бориса.

     Когда они появились оба, я сразу выстрелил:

     - Наталья, начиная с сегодня руководителя отдела логистики чтоб я больше тут не видел в нашем офисе. Штрафы, тяжбы, мне всё равно. Есть вопросы?

     - Нет, господин директор.

     - Борис, займись отделом логистики поплотней, не дай ему загнуться. Там одна сотрудница остаётся, она немало знает. Ты справишься. Про салон забудь, я сам. Хорошо?

     - Хорошо.

     Я достал телефон и набрал нашу информационно-технологическую поддержку.

     - Приветствую, Александр! Пришли мне, пожалуйста, сейчас же, новый логин и пароль на доступ к нашей базе данных для должности руководителя отдела логистики. А у прежнего логина оставь доступ, как у уборщицы… Да, ничего не менять.

     - Всё! – сказала я, таращейся на меня Наталье и спокойно сидящему Борису.

     - Да, господин директор, - быстро ответила она, а Борис спокойно поднялся, и они оба покинули мой кабинет.

     Вот тебе и прослушка. А стоит ли это того? Мало ли что про меня будут думать, говорить? Я, ведь, изведусь. А уже не извёлся? Уже не с манией какой-нибудь?

     Я полез в интернет поискать признаки мании преследования, потом переключился на сайт интернет-магазинов, чтобы поискать себе домой красивый, большой, вогнутый монитор и прозрачные колонки к нему, которые: и монитор, и колонки - я как-то увидел в проскочившем каком-то кадре по телевизору; тут же перекинулся на сайт секс-знакомств – вдруг там новенькая какая-нибудь разместила объявление. Оставил и эту затею.

     Меня что-то бесило, что-то с силой сбивало все настройки и швыряло в дурное расположение уха. Мне подумалось о близком человеке, который мог бы сейчас меня успокоить. На ум пришла Марта, но в другом контексте, как причина этого моего непонятного состояния. Чуть было не нагрянувшие следом неприятные мысли в отношении её, были пресечены мной усилием воли, я почти произнёс про себя, что о Марте надо думать или хорошо, или не думать о ней вовсе. Чертыхнулся про себя, что так обычно выражаются о покойнике. Испугался этого. Да, пожалуй, иногда нужен близкий человек. Очень близкий человек. Родственная душа. Но как быть с «Мартиными» иголками, вспомнил я её аллегорию? Ни писать, ни читать, ничего не захотелось. Можно поехать упиться кофеем где-нибудь, погулять по парку, а потом к двум приехать. Да, это будет правильно.

     - Я буду недалеко, - сказал я секретарше, - звоните, если что.

     - Да, господин директор.

     Я подумал, что можно было бы поискать какие-нибудь интересные приключения в каком-нибудь захолустье, например, попытаться обратить на себя внимание какой-нибудь «далёкой» от моего окружения девушки, женщины, которая потом во всю свою жизнь не встретит такого, как я, пофлиртовать с ней, пообщаться, может раскрыть немного перед ней душу, а может это обернётся и каким-нибудь сексуальным приключением. Поэтому я вырулил на улицу Бривибас и отправился по ней подальше от центра, ища примечательного поворота, который покажется захолустьем. Припарковал машину где-то между серыми пятиэтажками в районе Тейки и отправился искать кафе.

     Как я и ожидал – трущобы. Люблю иногда понаблюдать за жизнью в таких местах. Или, бывает, едешь по трассе и видишь - стоит одинокий дом с небольшим хозяйством. Думаешь, вот кто-то ж тут живёт. И правда, живут. Или иногда приходится проехать мимо какого-нибудь посёлка городского типа, где жителей человек сто-двести, и все знают друг друга. Присмотришься к декорациям, заметишь пару людей, детей. Подумаешь, что вот, тоже ж живут тут люди, может, надеются на красивую какую-то жизнь потом, что что-то у них изменится, и они отправятся в большой город, где этот город скатертью постелится перед ними. А может и не думают они так вовсе, даже не подозревают о мире больших городов, потому что имеют в своём посёлке пару государственных ТВ-каналов, по которым никогда не могут определить красок этих больших городов, а мобильных и прочих ресурсов для этого не хватает. В общем – трущобы.

     Я вышел из машины и огляделся по сторонам. Подумал: «И тут тоже живут люди».

     Весь первый этаж длинного шестиподъездного пятиэтажного дома старой постройки, рядом с которым, не со стороны подъездов, я припарковал машину, был занят каким-то хозяйствами (скорей всего прачки, швейные и еже с ними). Скользнув взглядом по латышским названиям, и не восприняв ни одно из них, как информационный источник, а лишь отметив, что «Kafe» или «Kafejnīca» среди них нет, пошёл вдоль этого дома. На перекрёстке в глаза бросилась школа. Русская, латышская? Запущенная. Ну да, мы ведь в таком отдалении от «цивилизации» (пять километров от официального центра Риги)! Я шёл по «вылизанному» до идеальной чистоты, тёмному-тёмному асфальтовому тротуару, в конец испорченному корнями близстоящих деревьев. В одном месте корень вылез сантиметров на пятнадцать и являлся взгляду в виде щупальца гигантского осьминога. Даже будто присоски просматривались, чётко покрывая корень. Приклоняюсь перед человеком, подметавшем эту улицу - так начисто убирать могут только нормальные люди.

     Впереди заметил вереницу полицейских машин. Здание полиции? Да. Машины стояли у полицейского здания. Я попытался заглянуть в окна первого этажа. Это был спортзал. Несильно замедлив движение, попытался уловить среди жалкого его убранства какую-то современную атрибутику, тренажёры, например, ведь здесь полицейские проходят физическую подготовку. Не из-за таких ли вот спортзалов малая часть наших полицейских, как мне кажется, не могут подтянуться на турнике, пробежать пять километров, проплыть километр, стрелять, а уж тем более попадать по мишени? Да, в том числе и из-за этого – закончил я быстро, потому что уже пустился в размышления об устройстве в нашем государстве полицейской системы, об отношении государства к полиции, а я ненавижу думать о политике.

     Я окинул взглядом само здание. Не реставрировалось лет двадцать. Самая подходящая декорация для съёмок фильма о каких-нибудь криминальных группировках из «лихих» девяностых, даже дополнительных затрат для наведения кинематографического лоска не потребовалось бы. Вероятно, что и внутренняя отделка помещений отвечала тем же.

     Мне как-то довелось посреди ночи оказаться в кабинете одного из следователей в одном из наших полицейских зданий, которое уже подверглось какой-то внешней реставрации. На протяжении всей беседы я вынужден был с грустью взирать на симпатичного, сильного, молодого человека, принимающего моё заявление, готового в любую секунду нестись в темноту ночи с оружием, чтобы пресечь преступление, чтобы простые жители могли прибывать хоть в какой-то защищённости, работающего в кабинете, стены которого были отделаны крашеной фанерой и то не во всех местах. Поэтому, о чём тут можно говорить?

     Впереди показалось какое-то скопище похожих на торговые лавки строений, а значит, поблизости должно быть какое-нибудь кафе. И я его тут же увидел.

     Мне нравится угадывать стоимость кофе по внешнему виду и убранству заведения. Я предположил, что здесь, куда я вошёл, и где сидела сомнительная пожилая парочка, - мужчина и женщина, - пившие пиво из бутылок, и тройка, - двое мужчин и женщина, - разговор которых я, сразу для себя отметил, постараюсь подслушать в процессе, так вот, я подумал, что кофе тут будет стоить восемьдесят евроцентов. Я ошибся - евро.

     Продавщица показалась мне привлекательной, она с любопытством взглянула на меня, и мне это понравилось, на это я рассчитывал, отправляясь в такую даль. Брюнеточка, худенькая, лет двадцати пяти, волосы собраны в хвост, но, наверно, немытые уже пару дней. Дешёвенькая, тёмная одежда, то ли одичавший, то ли одинокий взгляд, но красивые губки между красивых щёчек. Из такой можно было бы сделать писаную красавицу. Она откровенно уставилась на мои наручные часы, сверкнувшие отсветом барной подсветки, которые уже десятки раз привлекали внимание многих мужчин и женщин – очень удачную модель купил, однако - когда я извлекал из стопки бумажных денег, из бумажника, десять евро за заказанный мной чёрный кофе. Такую бы, я имею в виду девушку, отчистить, отмыть, накормить, напоить, да спать уложить, и можно было бы рассчитывать на старательную благосклонность благодарного тела, не то, что зажравшаяся «элита», с которыми ты вынужден обращаться, как со свиньями, потому что тебя они тоже ни как человека обнимают, а как силуэт, вырисованный денежными купюрами, как я видел недавно карикатуру.

     Я рассчитывал, что подслушаю интересную беседу у тех трёх, будто встречающихся инкогнито вдали от «цивилизации», но там были только глупое ржание женщины, поддакивания, скорей, её мужа, и попытки их визави произвести на них впечатление, неся нечто о каких-то своих допотопных делах, чем он, якобы, занимается, и, наверно, кажущихся ему привлекательными в глазах этой парочки, но полностью не соответствующих его облику. Я знаю людей, которые занимаются таким делом, он может и в теме, но только снизу, а не на самой вершине, как он преподносит. И зачем, спрашивается?

     Барменша уткнулась в телефон. Я ещё раз бросил взгляд на убранство кафетерия. Эмблема нашего хоккейного клуба «Динамо» Рига над барной стойкой упиралась входящему прямо в лоб. Я стал искать глазами телевизор и сразу его нашёл. Вот он – основной доход заведения. Трансляция спортивных игр – футболов, хоккеев, прочих – и как следствие барыши от болельщиков, любителей понаблюдать за игрой из такого заведения. Бедная девочка в такие моменты, подумал я о барменше.

     Не найдя для себя привлекательным сидеть с умным видом и пить кофе, я полез в электронную почту, где оказалось письмо от Марты, в котором она сообщала о делах, с которыми справляется в данный момент, чтобы успеть на совещание. Письмо показалось мне очень скучным, от Марты я всегда ожидаю только «нашу» тему. Она скорей должна б была написать мне о какой-нибудь новой фантазии, которая будоражит её «голодное» тело, за чем следовал бы мой ответ, где я должен был бы набросать примерный вариант реализации этой фантазии. А чтоб так, дела да заботы. Это мои проблемы, а ей предписано просто быть. Быть и наслаждаться.

     Что ж, тогда книги. Можно почитать. Я открыл книгу в телефоне.

     Через десять минут я заказал ещё кофе.

     Книга читалась с трудом, и вообще, такое времяпровождение скорей стало выводить из себя, чем захватывать.

     Я допил кофе и той же дорогой вернулся к машине. Можно было поехать к себе в офис и продолжить описание нашей с Мартой связи. Правда, порыв и настрой, с которыми я несколько дней назад написал первые предложения, куда-то исчезли. Всё чаще на ум шли мысли негативные, и мне приходилось прилагать усилия, чтобы придерживаться объективного взгляда и не поддаваться изменившемуся настроению. Что возьмёшь с настроения? Сегодня оно такое, завтра противоположное. Мне кажется, у меня получалось выхватывать и фиксировать только положительные моменты в описании, как у меня получается жить, придерживаясь только положительной стороны вещей. В этом-то и проблема: что касается Марты, то здесь всё с ног на голову, с Мартой на меня обрушивается всё, я бы сказал – жизнь, но это не может быть так. Жизнь - не проблема, Марта – проблема, значит, Марта - не жизнь.

     Через тридцать минут я уже сидел у себя в кабинете и занимался этой писаниной, постоянно отслеживая бегущее время. В какой-то момент я чуть не написал: «Время и мысли, из-за моего этого помешательства когда-то, а теперь неспособности изменить ситуацию, бесполезно провожались моим внутренним зрением. Да, как будто что-то оставило меня. Я всегда чувствовал помощь, мои мысли всегда были легки, а теперь помощь исчезла, голос, с которым я разговаривал, молчит. У меня под носом происходят вещи, которые никогда не происходили, а женщина, которой я прокладывал путь из самой дорогой брусчатки, и с которой сдуваю пылинки, не замечает моих ухаживаний и не обнаруживает благосклонности за мои хлопоты».

     Как, чёрт возьми, мне определённо не нравилось в тот момент моё состояние, когда я приехал и стал писать о нас с Мартой, но я даже не подозревал, что дойду до таких мыслей в отношении её. Неужели может быть хуже?

     Тогда, в 14:00 началось собрание. Марта приехала.

     - Так, - начал я, когда все собрались, - на повестке корпоративный стиль нового салона. А именно – логотип. Татьяна, пожалуйста, вы, как руководитель нашего отдела маркетинга, лучше которого мало в нашей стране, что вы думаете?

     - Вполне эргономичный, цвета и фон подобраны правильно. Я б только, пожалуй, сделала б полоску потолще, очень тоненькая.

     - Ширина полоски, насколько я знаю, равно ширине полоски нашего логотипа. Это ж хорошо. Для нас это молекула рекламы, незримая связь…

     - У нас другая ситуация, специфика. Для идентификации услуги салона красоты на соответствующем рынке, я бы предпочла сделать полоску чуть шире. При этом, я рекомендую отслеживать степень воздействия полоски вместе с отделом статистики, которые будут отслеживать посещаемость.

     - Для этого отдел статистики необязательно. На входе в салон установлена камера, которая способна считывать количество посещений за день. Но ваша идея хороша и понятна, впрочем, как и все ваши идеи.

     - Спасибо, господин директор.

     - Отдел развития?

     - А я считаю, что полоску следует оставить той ширины, что и полоска на нашем логотипе. Это в большей степени будет способствовать идентификации деятельности всей нашей группы. Вот даже на йоту отступать нельзя. Пусть хоть толстая полоска добавит тридцать процентов посетителей. Все мы вместе представляем большую ценность. Поэтому никаких игр. Да и никто не даст гарантий, что через какое-то время и салон, и мы не станем выступать под единым логотипом. И здесь легче лёгкого будет производить промежуточные действия по трансформации или слиянию наших логотипов.

     - Тогда мозговой штурм, - объявил я.

     Посыпались всевозможные предложения и мысли. Секретарь только успевала записывать.

     Я старался встречаться с Мартой взглядом ровно столько, сколько и с каждым другим участником совещания. Она не произнесла ни одного слова. Это не было признаком, что её головка до краёв заполнена идеями, но гарантировало отсутствие в ней пустоты. Тем не менее, по моим расчётам она должна была хоть что-то сказать. Впрочем, Марта могла быть незнакома с методом мозгового штурма, и не знала, что в данный момент от участников приветствуются любые высказывания, даже фантастические.

     Когда закончился мозговой шторм, приступили к обсуждению выдержавших критику выдвинутых идей. Я стал томиться тем, что Марта не участвует в обсуждении. Мне стало казаться, что всех это немного конфузит. Я стал искать момент, когда привлечь её к обсуждению. Кто-то из наших, не помню кто, сказал, что нынешнему успеху мы обязаны мне и директору по развитию, когда мы настояли на светло-голубом цвете для нашего логотипа, а теперь, разве можно представить другой корпоративный стиль для нас? Вот и сейчас, раз уж мнение разделились практически поровну, следует просто прислушаться ко мне и директору по развитию.

     - А что ты думаешь, Марта, по этому поводу? Я понимаю, тебе, как человеку новому, сложно вступить в общий разговор. Но мы тебя подбадриваем.

     Я всё просчитал, кроме ответа Марты: и тишину, которая возникнет вмиг, и внимание, с каким каждый обратит на неё взгляд, и её неловкость в этой связи - всё это затрётся в памяти, никто об этом не вспомнит, если не завтра, так через неделю; не через неделю, так через месяц; не через месяц, так через полгода. Но лучше б я выбрал другой момент, способ и повод, когда, как и для чего втягивать Марту в беседу.

     - Безусловно, я пока мало что могу сказать по такому делу, потому что мало, что понимаю вообще. Я пока просто запоминаю, - ответила она, и как ей не шёл этот деловой тон и растерянный вид.

     - Марта, вам организовывать работу салону, и эта одна из немногих трудностей, с которыми вам придётся сталкиваться. Правильное ли решение вы примите или ошибётесь, время покажет, но вы должны будете принимать их тогда, когда от вас этого будут требовать обстоятельства. А вот вашим подчинённым это не грозит. В этом отличие.

     Не знаю, мне ли только подумалось, что Марта среди всех была единственной, кто пока не доказал, что она не та, которой не грозит принимать решения, не подчинённая по жизни, не простой исполнитель, или эти мысли проскочили у всех, кроме неё?

     - Тогда, я бы предпочла толстую полоску.

     - Аргументируйте, - предложил я.

     - Кто будет посещать салон красоты? В основном девушки, женщины. В этом случае, если это полоска, то толстая.

     Это было, как если бы она сейчас, вместо сказанного, молча надула шарик из жвачки до его лопанья, да так, чтоб ошмётки от пузыря облепили ей губы.

     - Вы сейчас о чём-то интимном?

     - Да, - ответила она, - контингент же в основном женский.

     Я или чего-то «недопросчитал» в Марте, или я вообще перестал просчитывать людей.

     - А, ведь, аргумент, Марта, - попытался я сгладить ситуацию, глядя Марте в глаза, а затем скользнул взглядом по лицам своих сотрудников.

     Все сидели сфокусировав вниманием на чём-то своём, внутреннем, что и не позволяло их улыбкам тенью скользнуть по их лицам. Я это быстро разглядел. Почему-то больше всего меня взбесили опущенные глаза Татьяны, руководителя маркетинга.

     - Вот я и говорю, - ответила Марта, глядя мне в глаза.

     Я засуетился в поисках последствий от высказывания Марты.

     - Сделаем, как сказала Марта. Это её дело, она будет отвечать, - резюмировал я.

     Я откинулся на кресле, скрестил руки, обвёл глазами присутствующих и продолжил:

     - Телефоны. Есть смысл купить для салона красивые номера?

     Меня шпарило мыслями Марты, которые я считывал от неё, проводя анализ её поступка и слов.

     - Лишние растраты, - ответил директор по развитию.

     - Пока это затраты, а не растраты, - ответил я. – Есть продуктивные соображения?

     Все молчали. Предыдущий ответ Марты пульсировал у меня в голове. И даже не постольку, поскольку она им заставила сконфузиться окружающих, чего не предусмотрел я, но больше оттого, что я оказался частью этих окружающих. Теперь она вбирала в себя слишком много энергии от других, и мне это не нравилось. Или она могла кому-то показаться симпатичней, чем есть на самом деле, или меня до некоторого момента будут помнить «поскользнувшимся».

     - Марта? Хотя, нет, можешь не отвечать, - заулыбался я, – позволь мне ответить за тебя. Только ничего такого не подумай, всё ради сплочения нашего коллектива и вовлечения тебя в него. Мне кажется, я знаю твой ответ, судя по предыдущему. Если уж и покупать красивые номера, то, раз уж целевая аудитория девушки и женщины, несомненно телефонные номера должны будут содержать числа шестьдесят девять, повторяющиеся несколько раз, - в этом месте я понял, что меня занесло, очень занесло, я, может, в жизни не плюхался так в лужу, как сейчас, но мысль закончил, - и тогда в рекламных буклетах эту пару чисел можно будет размещать через тире. Но, шучу, шучу.

     Улыбки на этот раз появились на всех лицах. Марта тоже попыталась улыбнуться.

     Мы ещё раз прошлись по всем моментам: какие косметические, какие технические средства, да какие мероприятия приемлемы на стадии запуска салона. На это ушло минут сорок.

     Я подытожил тем, что поблагодарил всех за заинтересованность и участие. Это было правдой – мне понравилось, как все себя вели (что-то произошло, может слухи об инциденте с руководителем логистики так на всех повлияли?). И мне показалось логичным, когда я сказал, что сейчас мы с Мартой отправимся в её новое рабочее место, а все остальные свободны.

     До машины мы с Мартой дошли молча. Чувствовала ли она моё состояние, моё разочарование? Наверно, да. Между женщинами эти рецепторы распределены в огромном, но беспорядочном состоянии. Я засуетился в поиске высокой позиции, чтобы на мысленном уровне сгенерировать эмоциональное состояние, которое передастся и закрепится в Марте как знание, что моё разочарование проигрывает моему отношению к этому. Уже этого должно было оказаться достаточно, чтобы перестать ей терзаться, заручиться моей поддержкой, преисполниться надеждой. Но с каждой секундой понимал, что не в силах это сделать. Она меня делала. Делала своей слабостью, своим неудавшимся свойством - закваска из эмоций приводила у неё к параличу интеллекта, это исключало диалог. Она оказалась женщиной, слишком пасующей перед неурядицами. Женщиной, для которой спасением является ни свет в конце тоннеля, но проливающийся свет.

     Я отбросил эмоциональную составляющую, оставив лишь информацию, и мне стало легче. Мысль первая - не думать о Марте плохо.

     Когда мы сели в машину, я, улыбаясь, сказал:

     - Марта, зачем ты так выразилась? Я о толщине полоски, когда речь идёт о девушках.

     - Нет уж, извини. Я изначально говорила, что я не подхожу на эту роль, и продолжаю настаивать на этом. Но ты ж сейчас скажешь, что мне не о чем беспокоиться? А я беспокоюсь. О тебе беспокоюсь. И о нас. Я всё тебе испорчу, но самое неприятное, что нам.

     - Как, господи? Я что, что-то тебе такое сказал? Я просто спросил, зачем ты выразилась шуткой ниже пояса?

     - Это была не шутка. Я действительно так думаю. Но я ни этого боюсь. Пойми, чем больше мужчина проводит времени с женщиной, тем больше они должны рассказывать друг другу о своих мыслях и переживаниях, если они хотят иметь эротическое настроение. У нас начинает происходить так, что мы начинаем с тобой видеться всё больше и больше, а общения, нужного нам, не прибавляется. А значит, у кого-то из нас начнут появляться ревность и обида.

     - А, это твоя теория ежей?

     - Смотри-ка, запомнил.

     - Ладно, там будет видно. Я хочу ждать от тебя письма по поводу следующей встречи.

     Марта покачала с разочарованием головой и уставилась в окно. В продолжение остатка времени, проведённого с Мартой в этот день, мы всё больше говорили о делах, у нас ничем не получалось развеселиться, и меня это сильно тяготило. Мне пришлось отставить в сторону свою жизнерадостность, я стал жёстко собран и целенаправлен, в общем, сделал всё, чтобы она поняла, что имеет дело с сильным и умным человеком, способным её удивлять и нравиться ей, но и этим не смог добиться желаемого. Марта скукожилась внутри, словно потревоженная гусеница, и все усилия развернуть её не несли никакого результата.

     Покидая Марту, на прощанье я ещё раз напомнил ей о своём желании получить от неё «нужное» письмо, и она ответила: «Хорошо». Я с грустью и стыдом осознал, что произношу последнюю фразу, будто с вымаливанием. И какую ж жалость к себе я ощутил после её ответа! Может я когда-то и переживал что-то подобное, но оно напрочь было забыто. Сейчас мне казалось, что я впервые испытываю такие потрясения. И мне это, да, пришлось не по душе. Я изо всех сил старался оттолкнуть от себя мысли о своём униженном положении, пытался объяснить всё через возникшие непривычные для Марты обстоятельства, но меня пугала перспектива не разрешения вопроса до пятницы, более того, мне уже завтра надо было, чтобы Марта обрисовала, чего бы ей хотелось поиметь в пятницу, чтобы я успел всё организовать, и если завтра я ничего определённого не получу, у меня будет очень плохое настроение, у меня его вообще не будет. Но я ж не знаю, что это такое! Или забыл? Я вспомнил всех, кто когда-либо сказал мне «забыл», а я им в ответ «плохо, когда не знал, а ещё и забыл», а сейчас мне пришлось напрячься, чтобы исключить «плохо, когда забыл, но знаешь». К чёрту всё. Любые заблуждения и себяобман, в настоящий момент, это попытка разума найти нестандартное, иррациональное решение – это истина. Марте надо помочь – это задача.

     Я оставил Марту осваиваться на её рабочем месте, а сам решил отправиться домой хорошенько подумать.

     Пока дошёл до машины, настолько взвинтил своё умонастроение, что мелкой мыслью проскочила картина гибели Марты от несчастного случая, что слишком бы облегчило мне существование на следующий день. Я основательно, ох как основательно выругал себя за такие мысли, потому что сразу вспомнилось, как когда-то такая же примерно мысль посетила меня в отношении моего опекуна. Мне было тогда лет шестнадцать, и я заподозрил, что он собирается каким-то коварным способом что-то предпринять в отношении моего движимого и недвижимого имущества до наступления моего совершеннолетия, чтобы оно как можно в меньшей части осталось за мной. Мне пришлось ехать потом с полицейским опознавать того в морге. До сегодняшнего дня помню ощущение, с каким я тогда подумал о его смерти, и с тех пор ни раз пугался, когда проскальзывали такие мысли в отношении каких-нибудь других людей. Я не суеверный, не мнительный, но тот акт до сих пор представляется мне в необъясняемом виде, а за ним и само явление, когда у меня возникают помыслы о желательности смерти кого-либо, и это происходит, видится мне преследуемым роком. Я старался внушить себе, что всем, в той или иной степени, не хватает трагизма или комедии в своей жизни (а я искоренил в себе это, со всем ему присущем, до размеров воспоминания), и это обстоятельство, связь гибели человека и своего желания оного, убеждал себя отнести именно на счёт этого: побочное происшествие, так сказать, в прошлом от моих ранних саморазвлечения или самобичевания - вот только я никак не мог избавится от явности связи между моим сильным, очень сильным желанием смертельной участи опекуна и произошедшим, и осознанием, что такой опыт, как правило, не находится в пределах развлечения человека. Правило «бойтесь своих желаний – они исполняются» не распространяется на желания смерти другого человека. Слишком уродливым был бы тогда наш мир, а он прекрасен, должен быть прекрасным.

     Я почувствовал, что мысль о смерти Марты проскочила у меня с той же степенью насыщенности красок, с той же силой, как и тогда. Может в тот раз я скорей мог признаться себе, что искренне желал, чтобы это произошло без моего участия, а может даже и тогда я не признался бы себе в желании такого, сейчас не вспомню, но зато помню, как я подумал, что если силой мысли можно убить, я даже смогу в этом признаться, всё равно никто не примет это во внимание. Я лишь больше сыщу сочувствия, как горемычный, на которого обрушилось ещё и это несчастье. А сейчас? Сейчас я мог с уверенностью сказать, что я не хочу, чтобы Марта умерла. Да о чём речь? Нет, нет и ещё раз нет! Даже к чёрту эти мысли. Нет! Как, откуда меня могла посетить эта мысль? Я представил Марту, лежащую замертво на асфальте после какого-нибудь ДТП, и замер, чтобы не услышать следующих мыслей. Ни облегчения, ни сокрушения - ни с чем из этого не хотел столкнуться, представив эту ситуацию. Концентрировался на не думать об этом, но мысли, от которых я старался себя отмежевать, как сквозь какую-то липкую и гадкую пелену просунулись и протиснулись ко мне. Нет, я не желаю смерти Марты! – крикнул я своему внутреннему монологу своим внутренним командиром.

     Было почти пять вечера, когда я вошёл в свою квартиру. Я установил на журнальный столик бокал и бутылку бренди, и развалился на диване, раскинув в стороны вытянутые ноги. Решил не звонить в офис и не просить, чтобы меня не беспокоили. Пусть, если потребуется. Скорей всего я сегодня уже никому не понадоблюсь.

     Я откупорил бутылку и налил полбокала. На четвёртом глотке, с маленькими паузами между всеми, пришёл оптимизм и чёткое видение дальнейших событий. Чёрт, Марта, нашла из-за чего беспокоиться! Мало общаемся, но много стыкуемся… О, Марта! Нам ли, нам ли с тобой, познавшим природу наслаждения, роптать об этом? Да мы с тобой можем извлечь для себя сексуальное переживания из чаепития! А ты говоришь, у нас пропорции нынче не те. О-о! Завтра же, завтра же последует от меня предложение создания должности заместителя директора салона красоты. Вот и нет проблемы. Людей, которые заикнуться, что у нас кто-то не до конца загружен, уже не осталось, я от него избавился, и ты, Марта, с завтрашнего дня приступишь к функции декорации этого салона. Все твои заботы перехватит на себя, назначенный мной твой заместитель. А ты будешь ходячая презентация – роль, озираясь на твою внешность, самая для тебя подходящая. Вот и всё. Есть проблема? - есть решение! Мой девиз, Марта, победил твою теорию ежей. И чем дальше, тем сильней ты будешь проникаться ко мне доверием и благодарностью. Потому что у меня дела спорятся, а люди тащатся, получая те наслаждения, которые заработали.

     Просто, Марта, ты не видишь в себе многое, а я вижу почти всё. Поэтому я к тебе отношусь лучше, чем ты сама к себе. Ты такая положительная, такая хорошая, такая великолепная... Ты умна, но успеваешь спокойно относиться к людям. Вот почему я бесконечно очарован тобой. Ну и, конечно, сексуальность. Ты живёшь ею, ты открыта ей, а это один из важнейших атрибутов нашей жизни. Всё делается ради секса, и когда видишь такую как ты, понимаешь – вот та вещь в мире, ради которой ты живёшь, пусть хоть ты и не посмотришь в сторону так подумавшего. Вот - что есть моё зацикливание на Марте. Она идеальный сосед по жизни, и пусть не кажется, что я примечаю её только в сексуальном плане.

     А ещё она во мне нуждается. Те комплексы и фобии, которые насажены ей предыдущим временем, могут быть с успехом мной из неё выкорчеваны или трансформированы в положительные и перспективные её свойства. Возьмём её страх общения с незнакомыми людьми. Раньше она боялась ситуации, когда она новичок в компании. В такой ситуации она казалась сама себе глупышкой, боялась вставить слово, боялась мужчин в этой компании, думала, что все читают её мысли. А теперь она свободно принимается в такой ситуации за любую тему, потому что я расширил её интеллектуальный горизонт, сделал из неё эрудита, подвёл ближе к мужской природе и много, много чего ещё перспективного и положительного положил на неё, чего уже не перечесть. Я вижу, как она тешит себя мыслями, что она проводит в отношении меня какие-то там психологические исследования и пытается менять мою природу, но я не меняюсь, Марта. Я не меняюсь, потому что однажды, уничтожив в себе грубость и невежество, прошёл чуть дальше, став монстром, и теперь представляю из себя практически самый удачный человеческий экземпляр. Сегодня я такой, что если кто-то попытается здесь и сейчас сделать мне плохо или хорошо, он будет вынужден искать путь для этого, потому что ни у кого нет под рукой в достаточном количестве и подходящих для этого инструментов, а поиски их, приведут человека к новым открытиям внутри себя, и, что самое главное, к положительным открытиям. Это определённо. Я устроен так, что трус никогда не победит меня, не став бесстрашным, но и тогда ему придётся продолжать ещё делать что-то, потому что я всегда буду на шаг впереди. Равно и скупой не причинит мне неприятности, пока не трансформирует это отстойное качество в нормальное человеческое свойство – расчётливость. Но и расчётливому, опять же, придётся продолжать свои изыскания, потому что не успеет он охомутать во мне одно, как перед ним будут поставлены новые цели, которые не достигнуть он не захочет. Таким я себя вылепил, когда занялся поиском истины, когда непосредственно через книги и исследования бросился на вникание в конкретные темы за темами. Теперь я как наждачная бумаги, от сближения с которым у всякого происходит заострение ума.

     Я решил сделать две вещи: пить и писать о нас с Мартой, и обнулиться – то есть пить, пока не вырублюсь. Главное – завтра выспаться. А ещё, желательно, чтобы было на утро, вернее часам к десяти, когда уже не утро, мороженное, минералка и кола: чему-то из этих трёх завтра я обрадуюсь, как ребёнок, что-то из этих трёх завтра мне поможет вернуться к ощущениям жизни. Я поднялся, допил последний глоток из бокала, подошёл к своему рабочему столу, достал из шуфлядки сигареты и зажигалку (иной раз очень люблю покурить, когда выпиваю, главное – не злоупотреблять). В прихожей накинул куртку, надел макасины и отправился магазин.

     Можно было поехать на машине, но я, конечно, когда такая перспектива вечера, решил прогуляться. Первую сигарету выкурил, стоя у подъезда. Постоял, пока действие сигареты закончилось, и пошёл.

     Прогулка в магазин и обратно не принесла никаких приключений, хоть я и пытался быть приветливым, и ждал случая, чтобы присоединяться к какой-нибудь ситуации разговором или делом.

     Провожая по ленте перед кассой свои продукты: колу, минералку и два вида одного, и два вида другого любимого мороженного - подумал, а как бы на меня посмотрела кассирша, если б вместо всего этого к ней приближались бутылка водки, верёвка и мыло? Интересно, попыталась бы она со мной заговорить, чтобы выяснить моё настроение? Надумала б вызвать охрану или менеджера, а может кого-то другого, кто, по её мнению, смог бы провести со мной белее успешные переговоры. Дальше стал смешить себя ещё больше. Предположил, что мне б продали все эти аксессуары без всякой суеты, а я б потом вернулся через несколько минут и попросил, чтобы у меня приняли товар обратно, правда, без чека, потому что я его уничтожил случайно. Было бы потешно посмотреть на их лица, если бы они вздумали отказать принять товар. Я б тогда изобразил глубокое расстройство и сказал: «Ну, значит, так надо», - и пошёл бы домой… Но нет, не думаю, что всё б так произошло. У нас, в Латвии, может народ и очерствел в последнее время, но в моменты опасности многие с гордостью и удовольствием для себя переживают свой сильный и справедливый характер. А это уже серьёзный вопрос, кстати. Капитализм говорит на такую ситуацию «продать», а потом призвать все силы, чтобы оставить покупателя с купленным. А мы ведь к капитализму устремившиеся…

     Хоть и без приключений, прогулка до магазина и обратно подействовала благотворным образом. Хотя, может это ощущение создавалось благодаря бренди, нескольким сигаретам и перспективой вечера. Я редко позволяю себе сигареты, - прибывая в абсолютной уверенности, что это убийца номер один у человечества, учитывая масштабы смертей и изощрённость, с которой сигареты удерживаются, поселившись, в сознании человека, - но позволив, будто жизнь отпускаю попастись в сторонку. У меня из головы напрочь вылетело то, что произошло сегодня, а завтрашний день вообще не маячил, будто и нет, и не было, и вообще не существовало «завтра» как явления. Какое-то животное состояние. Вот только какое это животное состояние, когда наряду с ним могут уживаться мысли, которые я сейчас, когда приду домой, аккуратно уложу на твёрдотельный накопитель компьютера в виде слов, словосочетаний, предложений и так далее? Нет, это не может быть животное состояние. По дороге домой, я выставил в телефоне режим «не беспокоить». Теперь до меня могли дозвониться только три человека: Марта, директор по развитию и менеджер по развитию.

     Я принёс на столик компьютер и перевернул в бокал донышком кверху бутылку, и сразу вернул её в нормальное положение. Часть спиртного из бутылки со смачным бултыханием перелилось в бокал. Я чуть не визжал от удовольствия, предвосхищая, как я сейчас проведу вечер. Пепельница! Я ж ещё и курить буду. Это было последнее, что оставалось сделать из этой жизни, чтобы стопроцентно окунуться в мир, как сказал бы кто-нибудь, творения, но у меня не возникает желания это так обозвать. Не вижу в таком времяпровождении больше, чем просто возможность прервать текучесть своей жизни, остановить мгновение, пережить прикосновение к свое душе…

     8

     Задавшись желанием укрыться на некоторое время от «жизни», сесть, пить и выдать очередные абзацы с прекрасными мыслями о прекрасной Марте, неожиданно для себя решил описать совсем другое - как я к ней отношусь на самом высоком уровне «мышления» (может, я в неё влюбился?). Меня обурила мысль глубоко проанализировать свои чувства к Марте, описать их ярко и скрупулёзно, подойти к вопросу титанически, со всей отдачей, чтобы потом этот труд спас многих от ошибок жизни.

     В этом месте я подумал: «Чёрт возьми, я тонко (сегодня, правда, даже болезненно) реагирую на каждое Мартино действие или слово, которые идут из области ниже пояса, но и то, что исходило у неё из сердца и из головы тоже имело для меня значение».

     Меня волновала так же её внешность, и как она сама относилась к ней. Я бы не стал менять жизнь Марты, если б она от этого становилась менее счастлива.

     Мне предстояло разобрать, обозначить и изложить каждый элемент пути, от нуля до состояния, когда даже при мысли, что я без Марты, я переживал ощущение, сродни надутому шарику, в котором перестали удерживать воздух, разжав пальцы от его отверстия. Но я-то сильный, я мужчина. Нет, «мужчина» тут не причём.

     Я уже сгенерировал тогда приличную массу соображений и приступил, пока всё мысленно, к концовке, собирался закончить красиво, но меня отвлекла мысль об обнулении, и я встревожился, что трезвею быстрей, чем напиваюсь. А я всегда тревожусь, когда у меня что-то идёт не по плану. Почему-то меня потянуло на улицу. Прислушавшись к себе, собрался, и вышел порисоваться и скурить пару сигарет перед снующим туда-сюда редким народом. На последних затяжках я задумался, что описание моего отношения к Марте не может быть не написанным сильнее сильного, и я с остервенением отшвырнул окурок, поднялся в квартиру, и стал пить и думать, пить и думать. Ходил курить на террасу, курил в комнате, и всё думал, думал, а когда сел за компьютер, у меня зазвонил телефон. Чёртово, чёртово совпадение! Когда я хотел написать, что я по-прежнему счастлив, потому что у меня есть Марта, у меня зазвонил телефон.

     - Господин директор, у меня очень плохая новость, - начал директор по развитию, - мне только что звонили из полиции. Сегодня около пяти, прямо рядом с нашим салоном вашу женщину, директора этого салона, Марту, сбила насмерть машина. У неё нашли документы на салон, а там я значусь, как учредитель, поэтому мне позвонили.

     Я подумал, правильно, ведь ни меня, ни каких-либо моих контактных данных нет ни в одном из наших документов. Но мысль эту накрыло цунами. Это было цунами серого цвета, горящая, глушащая, отупляющая. Незнакомое мне переживание и дьявольский страх возникли из ничего, и со скоростью звука раздулись до размеров всего, натянув границу моего разума, грозя прорвать её. Мне стало надо или заорать, или хотя бы завыть. Быстро углядев пафос и комичность в первом, не находя достаточным для выражения своего отношения в последнем, обхватил телефон руками, зажав его между ног, и дал вырваться из своего горла чему-то среднему между криком и завыванием. Меня затрясло, сильно. И вдруг я подумал, что может я что-то неправильно понял или недослышал.

     - Скажи мне ещё раз чётко ту информацию, которая мне нужна, - сказал я в телефон.

     - Около пяти вечера Марту насмерть сбила машина. Она в морге, в полиции заведено дело. Это точно, информация проверена.

     Я раскачивался с закрытыми глазами.

     - Меня не беспокоить, сколько я захочу. Если через месяц я не появлюсь, начинай действовать по обстоятельствам. Всё!

     Я выключил телефон и положил его на стол. Потом включил опять – мне захотелось слышать дозванивания ко мне. Я представил, с каким диким упоением буду игнорировать звонки и даже не смотреть, кто звонит. Потом поднялся и пошёл закрыть входную дверь на все замки. Закрыл все окна, опустил жалюзи. Потушил везде свет. Подошёл к кровати, посмотрел на неё – она звала меня; почти физически ощутил её душу. Перенёс к кровати телефон и компьютер. Залез под одеяло, сняв носки, и свернулся на боку калачиком, подбив под голову подушку. Натянул одеяло на голову, сразу закрыл глаза. Теперь ничего не стало, и ни о чём не надо заботиться. Так начался мой сон.

     Заснул я быстро. Удивляюсь: почему? Сначала я стал «высматривать» во мраке закрытых глаз лица. Я знаю, стоит мне увидеть одно, сосредоточить на нём внимание, как оно начнёт видоизменяться – это моментально приводит к дремоте. В этот раз всё началось с какого-то бородатого лица греческого типа. Потом черты этого лица стали меняться: с лица исчезла борода, на нём появились очки, затем лицо стало толстым, потом это вдруг оказалось лицо худой цыганки. Удерживая внимание на такой метаморфозе, я, как правило, мгновенно прохожу первую стадию сна. В этот раз я лишь чуть-чуть помучался. Интересно, что о Марте во время засыпания я вспомнил один или два раза, но конкретно. При этом у меня резко начинало колотиться сердце, я покрывался потом, и мне казалось, что у меня подскакивает температура. Для себя, на будущее, я отметил, что воспоминание об этом состоянии сможет мне потом послужить отвлекающим от чего-либо фактором. Неспокойно, но я заснул. Простым сном без сновидений.

     Когда проснулся, на улице было светло. Вспомнил, что несколько раз проигнорировал звонки телефона. Я встал, сходил в столовую попить воды. Взял колу и минералку и отправился снова в кровать. Я снова залез под одеяло, снова свернулся калачиком, подбил под голову подушку, и снова начал «ловить лица». Марта, Марта, Марта! Работа, работа, работа! Я перевернулся на другой бок, но подумал, что не следует засыпать на стороне, где сердце. Перевернулся на живот и засунул голову под подушку, оставив щель для дыхания – когда-то это была единственная поза, в которой я мог заснуть, когда кругом стоял галдёж таких же, как я, а теперь никогда не получалось. Опять лёг на правый бок калачиком. И через несколько мыслей о Марте опять заснул.

     Проснулся, когда смеркалось. Был вечер. Вспомнил деталь, а следом всю пору молодости, в которую обратил внимание на эту деталь: чем больше спишь, тем больше хочется. Дотянулся до минералки. Попил, поленился закрывать бутылку и опять уснул. Проснулся – день. Посмотрел на бутылку с водой. Если, думаю, не потянуться к ней, если не пошевелиться, то можно будет сразу, и легче, заснуть снова. Проснулся – ночь. Глубокая, тёмная; тишина. По всей комнате колонны. Углы комнаты из вогнутых стали выпуклыми. Снова заснул. Проснулся, когда кругом всё белое. Потом проснулся, когда кругом всё стало чёрно-белое. А вот, теперь порядок, подумал, когда проснулся посреди дневного света и увидел квартиру в том виде, в каком привык видеть.

     На столе стояли пустые бутылки из-под колы и минералки, валялись обвёртки от мороженого и сырков, а ещё сжатые кулаком и надкусанные куски заплесневелого хлеба и пустая коробка из-под конфет. Я приподнялся на локти, чтобы осмотреть стол – откуда на нём это? - и тут же, повернув голову в сторону стола, почувствовал плечом какую-то мочалку. Господи! Я потянулся рукой к подбородку. У меня была борода, какой я ни разу не отращивал. Длина волос показалась примерно полтора-два сантиметра. Что такое, подумал я, что за хрень? Мысль, что прошло сколько-то там времени, но никак не один-два дня, показалась мне нереальной. И я не мог сейчас быть участником какого-либо реалити-шоу - исключено. Я потянулся к телефону, тело во всех частях отдалось болью. Телефон оказался севший, я попытался включить компьютер – за замигавшем светодиодом раздался резкий звуковой сигнал, оповещающий о разряженной батарее, светодиод погас, и компьютер перестал подавать признаки работы. Я откинулся на подушку. Мысль работала чётко, ясно, и мне это показалось удивительным явлением. Я перевернулся на живот и встал на четвереньки. Больно было по всей спине. Больно было рукам, ногам. Я стал сгибать ноги и опускаться на них пятой точкой, оставив руки вытянутыми. Потянулся. Сейчас обратил внимание, что я был в одних трусах. Кто же меня раздел? Заставил себя сесть на кровати. Пошевелил суставами. Смог подняться, взял телефон и направился с ним к зарядке – с каждым шагом казалось, что меня лупят деревянными палками по всему телу. Поставил телефон заряжаться, сам опустился на пол рядом. Подумал, что предстоит ждать минуты три, пока заряда в батарее накопится достаточно, чтобы он смог включиться, и решил не ждать, а отправился в душ, избегая взгляда в зеркала. В душе уселся в сидение и направил на себя струи воды.

     Через двадцать минут, побрившийся (с каким же удивлением провожал я в канализацию комки волос!) и ободрившийся на восемьдесят пять процентов, подошёл к телефону. Среда, 27-ое апреля! Последняя дата, которую я помнил, было 13-ое апреля. Куда исчезли две недели? Известно – куда. Я умудрился их проспать. Но как? И почему? Марта…

     Я всё вспомнил. Марта. Марта погибла. Погибла! Чёрт, что же мне теперь делать? Но как, как и почему это произошло? Ведь всё было так хорошо? Но тут «брякнул» мой внутренний голос: «Отпала проблема с салоном». А ведь он тянул меня вниз, все мои интеллектуально-психические ресурсы забирал своим неказистым возникновением и необходимостью поддержания. Я выругался на себя, что в такие минуты так думаю. Но «голос» продолжал: «Теперь ты всё восстановишь, всю свою империю. Теперь ты сможешь быть тем, чем был всегда – почти богом для своей жизни. Теперь твои желания будут исполняться, как исполнялись всегда, и не найдётся ни одного человека, который сможет учинить препятствие, но наоборот - теперь всё в мироздании будет объединяться, чтобы исполнить каждое твоё чётко выраженное желание!»

     Но как? Как такое могло случиться, кому это стало надо? Кому она мешала – эта безобидная овца. Нет – кролик. Я вспомнил, как я подумал о её смерти, когда отъезжал от салона, расставшись с ней. Чёрт, чёрт! Это произошло второй раз в моей жизни! И как же я этого не хотел, и как же меньше всего был подготовлен, что это произойдёт с женщиной, в которой я буду нуждаться больше всего! Второй, долбанный, чудовищный раз на моих глазах происходит материализация моих мыслей. Если я с этим не справлюсь, я сойду с ума. Если я не найду конструктивных техник, чтобы преодолеть этот кризис, завтра обо мне забудут. Так, а что думают обо мне сейчас, что помнят обо мне сейчас?

      Я стал носиться по комнате от стены к стене. Это всё не кино, это всё не кино, это – жизнь, самая настоящая жизнь, бубнил и бубнил я себе под нос вслух. Мне срочно нужны ориентиры и цели, мне нужна мотивация, я должен заново ощутить почву под ногами! Стоп! Это – не кино! Жизнь – не кино, и в ней ничего не будет происходить по сценарию. Только я сам смогу наметить направление и следовать ему. Если я сильный. Или пережить, или преодолеть – что-то из этого не произойдёт в ближайшем будущем. Я остановился по средине комнаты, присел на корточки и обхватил голову руками, сокрушаясь мыслям, прошлому, будущему и себе, потихоньку с ума сбегающему здесь и сейчас. «Это - не кино, не кино, и нет никакого сценария, – бурчал я себе под нос, - и если я ничего не буду делать, жизнь надаёт мне пинков, но подтолкнёт вперёд, вот только уже в нужном ей, а для меня случайном, направлении».

     Мне казалось, что я чувствую, как у меня седеют волосы от переживания. Решение не пришло, но пришло ощущение принятого решения, и мне стало легче, что я перестал быть дезориентирован и закончился этот бедлам мыслей.

     На стеклянном столе в столовой был бардак: целлофан, фольга и прочая упаковка от продуктов – я ничего не мог вспомнить, но было понятно, что я не раз «кусковал» здесь за столом. Схватив пакет для мусора, сгрёб в него всё со стола вместе с посудой и засунул его между кухонным шкафом и стенкой, чтобы он не бросался в глаза. До блеска протёр стол проспиртованными салфетками. Сделал себе кофе, установил чашку на блюдце и поставил их на вылизанный стеклянный стол. Вид идеального порядка и чистоты всегда приводил меня в умиротворённое состояние - и ослепительно белая кружка дымящегося кофе на такого же цвета блюдце, да всё это на сверкающем чистотой стеклянном тёмном столике, оказались именно тем, что мне сейчас было надо. Попивая кофе и поглядывая на эту приятную глазу картину, я, не спеша, облачился в белоснежную рубашку, оставив расстёгнутыми две верхние пуговицы, и чёрный строгий костюм. На середине недопитой кружки натянул новые чёрные носки, обулся в начисто вычищенные чёрные туфли и дополнился любимыми часами. Сегодня был особенный день, каких в году бывает два-три, поэтому я извлёк из тумбочки и нацепил своё любимое украшение: прямоугольный с выпуклыми малыми сторонами, чёрный с серыми прожилками, отполированный кусок метеоритного камня на кожаном шнурке. Таким я себе нравился больше всего. Осталась парикмахерская.

     - Всех руководителей ко мне. Запускать по очереди. Начальника службы безопасности пригласить первым! - скомандовал я секретарше, когда появился у своего кабинета.

     Сотрудники, с кем я столкнулся в коридорах своего офиса, ровно направляясь к себе в кабинет, здоровались ошарашено и чуть ли не бросались врассыпную при виде меня.

     - Да, господин директор, - с удивлённым видом быстро ответила она (мы с ней даже не поздоровались).

     Я остановился, взявшись за ручку двери своего кабинета. «Это артистично, - заговорил голос у меня в голове, - ни так, ни то, что ты захотел сделать, делать не стоит!». Но я сделал.

     - Виктор Андреевич, - проговорил я, посмотрев на секретаршу, - у меня есть имя и отчество, - и замер, ожидая нужной реакции.

     - Да, Виктор Андреевич, - сразу ответила она.

     - Да, - сказал я и добавил, - и кофе, - и вошёл в свой кабинет.

     Чистота, проветренное и эргономичное помещение поприветствовали меня. Я подошёл к столу для посетителей, присел в одно из кресел и уставился на своё место. Отсюда ты видим людьми, подумал я, а сейчас ты будешь сидеть там.

     Вошла секретарша с кофе и остановилась, я смотрел на неё. На её лице читалось смятение, она принимала решение, куда поставить чашку: передо мной или перед моим пустующим креслом. До чего я дожил, вещь, простая вещь – кресло - конкурирует со мной. Надеюсь, это я наделяю силой вещи, а не просто настолько неуважаем другими, что они даже не могут выбрать между мной и креслом. Мне стало интересно, какая мысль победит в ней? Девушка прошла к моему пустующему креслу и поставила кофе там. Мо-ло-дец!

     - Начальник службы безопасности готов войти, Виктор Андреевич.

     Я улыбнулся, как быстро усвоила она новый порядок. Мне даже показалось, ей с каким-то облегчением даётся такое ко мне обращение.

     - Пусть заходит.

     С лица секретарши не сходила тень кучи вопросов, но она боялась обронить лишнее слово. Определённо, кое-что из прошлой жизни я оставлю за собой.

     - Ирина, после всех зайдёте вы, я готов ко всему, что у нас накопилось, и отвечу на все ваши вопросы.

     - Хорошо, Виктор Андреевич, - и она стала направляться к двери.

     - Ирина, что такое, почему у вас не исчезло это выражение лица? Что вы хотите сказать?

     - Нет-нет, ничего.

     - Я вижу. Я же сказал, вы после всех. Или что-то срочное?

     - Нет, мне просто захотелось сказать спасибо, что вы разглядели, что у меня тоже есть проблемы, и выделили для меня время.

     - Ах, это, - протянул я, улыбнувшись, - давайте сюда начальника службы безопасности.

     Через мгновение открылась дверь, я сидел к ней спиной.

     - Добрый день, господин директор.

     - Виктор Андреевич, Александр, Виктор Андреевич, хорошо? – ответил я на его приветствие, поворачиваясь к нему всем корпусом.

     - Понял, Виктор Александрович.

     - Здесь было не обязательно, - улыбнулся я, привстал и, сказав, - и вам доброго времени суток, присаживайтесь, - освободил ему места для посетителей, а сам направился в своё кресло.

     Каким спокойным я был, как ясно видел ситуацию, а главное, какими прозрачными мне теперь были мысли окружающих! С каким упоением я читал чужие лица, теперь не на секунду не сомневаясь в их содержании!

     - Всю прослушку демонтировать и утилизировать. От камеры до жёстких дисков и даже проводов. И здесь я требую точного исполнения сказанного.

     - Можете не беспокоиться. Будет сделано именно так, как вы сказали.

     - Узнай для меня, - для меня, - где похоронили Марту. Ты понял, о ком речь?

     - Да.

     - Для меня.

     - Я понял.

     - Есть какие-то проблемы, Александр?

     - Нет.

     - Предложения?

     - Два: надо полностью исключить возможность сохранения информации на локальных устройствах сотрудников компании, вся работа должна происходить на удалённом сервере. Время предлагает нам новые возможности. У сотрудников будут только мониторы, клавиатура и мышка. Мы сможем по щелчку пальцев контролировать несанкционированное обращение за информацией компании, а её утечка станет не бесследной. И второе: салон. Я думаю там просто «пожарка» будет…

     - Забудь, - перебил я его, - о салоне забудь. Этим займутся другие, - я заранее предположил, что он должен забеспокоиться после таких моих слов, и решил удостовериться в точности предсказываемой реакции – выражение лица предсказал на сто процентов, - в другом формате, - успокоил я его, помыслившего было о своей вероятной замене.

     - Понятно.

     - На счёт переноса информации мне понравилось. Распишите, что по деньгам и суете, скиньте, что почитать об этом, а там посмотрим.

     - Хорошо.

     - Тогда, если больше ничего нет, пока свободны.

     - Хорошо, Виктор Андреевич, всё понял.

     - Хорошо.

     За начальником службы безопасности в кабинете появилась руководитель маркетинга.

     - О, здравствуйте, Татьяна, вы мне тоже нужны. Вернее, не обращайте внимания на слово «тоже», это я для завязки диалога так неудачно выразился. Первое: с салоном деятельность прекращаем. К вам будет обращаться, скорей всего, Борис. Консультируйте, прошу вас, его по всем вопросам. Ему предстоит избавиться от салона в материальном смысле, думаю, у него возникнут сложность в оценки того или иного имущества и так далее. Хорошо?

     - Да, господин директор.

     - Теперь можете обращаться ко мне по имени отчеству. Вы их знаете?

     - Извините, не запомнилось, но я буду обращаться к вам по имени отчеству.

     - Ох, Татьяна, я всегда наслаждаюсь, когда вы говорите одновременно две вещи. Ладно. Значит по салону всё. Всё что будет просить Борис, постарайтесь исполнять без вопросов. Со мной больше на тему салона не заговаривать. И ещё. Закажите для меня статуэтку: два обнимающихся кролика из белого мрамора. Вот листик и карандаш. Набросайте эскизы пары вариантов, какой вы видите такую статуэтку.

     Татьяна взяла листик и карандаш.

     - Какие габариты? Насколько вырисованными окажутся детали животных? Где будет стоять статуэтка? Какие эмоции она должна вызывать? – посыпались несколько вопросов от Татьяны.

     Я ответил, что и как мог, и она быстренько накидала на листике три варианта.

     - Этот, - указал я на один из рисунков, где оба кролика будто обнимают друг друга, приподнявшись на задние лапки, а один немного возвышается над другим.

     - Я нарисую сначала это в трехмерном измерении.

     - Хорошо, Татьяна.

     - Когда вы хотите получить эту статуэтку?

     Я припомнил, что проспал две недели, задумался, когда б я хотел водрузить эту статуэтку на могилу к Марте? Будет символично, если в течение сорока дней, поэтому, сделав оглядку на всякого рода человеческий фактор, сказал:

     - Максимум - в течение двух недель.

     - Мне надо забить это в программу проектов?

     - Нет, проницательная вы наша, нет. Если бы ещё, не спросив, не разместили этой информации на сервере нашей компании, цены б вам не было.

     - И вы б смирились с тем, что что-то случилось без вашего соглядатайства?

     - Татьяна, не перегибайте. Вот вы чётко чувствуете, что мне нравится, а что нет, того и бегите, а то нам придётся распрощаться. Мне бы этого не хотелось. Вы отличное продолжение моих маркетинговых качеств. Вот так.

     - Прошу прощения.

     - Принято. Идите, Татьяна.

     Я поднялся, чтобы проводить Татьяну до двери. Надавив на дверь, первым оказался в комнате, где уже собрались все руководители отделов и ждали своего приглашения. Пока мимо меня проходила Татьяна, я выхватил глазами Бориса.

     - Борис! – и махнул головой в направлении своего кабинета.

     - Как здесь дела, - отчеканивая каждое слово, произнёс я, уставившись в глаза своему менеджеру.

     - Есть потери, - улыбнулся Борис.

     По тону своего менеджера по развитию я понял, что потери – не потери, а так.

     - Кто-то отвык?

     - Не без этого.

     - Борис, у меня для тебя будет самое трудоёмкое задание. Надо ликвидировать салон, чтобы от него не осталось и воспоминания. Всё что можно - перевести в деньги, а что нельзя - уничтожить. Думаю, справишься в одиночку.

     - Справлюсь.

     - Как ты никогда не задаёшь вопросов?

     - Ну почему, иногда я переспрашиваю, когда что-то не расслышал.

     - Вот-вот. Обращайся ко всем, кому считаешь нужным за консультацией и помощью. Деньги через финансового директора.

     - Расскажите, что с вами случилось? Вы очень сильно изменились. Мне для обогащения жизненного опыта.

     Вот это наглость! Но я ни капельки не вышел из себя. Такова была моя позиция в отношении этого молодого человека, я его воспринимал, будто часть себя. Я присмотрелся в упор к Борису, и больше, чем когда-либо прежде увидел себя, только будто в зеркале времени, показавшем мне меня в прошлом. Передо мной сидел я - лет пятнадцать назад: те же мысли, та же пытливость ума, та же наблюдательность и желание оседлать каждое попадающее на дороге явление. Я знаю, сколько ему стоило усилий, и сколько не стоило труда вообще, чтобы произнести эту фразу, будучи таким, такому как я. Я знаю, каким бы я оказался счастливым тогда, и в тоже время, каким равнодушным и спокойным, и безучастным, спустись до моего уровня тогда такой человек как я сейчас, и ответь он тогда на такой мой прямолинейный вопрос, когда я только-только начинал сталкиваться по-настоящему с таким загадочным, но разгадываемым явлением, как жизнь. Я знаю, как ему, наделённому такой жаждой познания и хорошей памятью, всё тяжелей и тяжелей случается удивляться в последнее время, и как он удивится тому, что со мной произошло, и я решил не лишать его этой возможности, и доставить ему редкое удовольствие.

     - Я проспал две недели.

     - И это не летаргия?

     Спокойствие заряженного пистолета.

     - Летаргия.

     - Нет слов.

     - Мне кажется, что я сейчас столько же не засну, - улыбнулся я.

     Борис, наверно, хотел бы сидеть с выпученными глазами, но такт, субординация, а главное самообладание ловко удерживали его невозмутимым.

     - А вообще, ощущение, будто ты покидал землю на несколько лет. Таким чужим себя ощущаешь, и таким странным всё кажется, будто в театр попал. Постоянно ощущаешь, что дадут отмашку, и начнут разбирать декорации.

     Я понял, что сболтнул лишнее, но очень хотелось с кем-то поделиться состоянием, в котором мне приходилось преодолевать каждую минуту своей жизни, а этот парень не станет делать из этого шоу.

     - Есть что-то, что надо оговорить сейчас? – спросил я.

     - Нет. У меня всё можно решать в порядке живой очереди, так сказать.

     - Ты, как всегда, радуешь. Иди, работай. С этого момента, помнишь, о салоне ни слова, а ещё б и ни воспоминания… – улыбнулся я.

     - Да.

     - Давай. Пусть финансовый директор войдёт. Хотя, стоп, я сам.

     Ирине, своему финансовому директору, как и всем остальным руководителям отделов, я говорил ровно столько и то, сколько и что касалось ликвидации салона красоты для Марты, каждого оповещал, чтоб больше со мной никто об этом не заговаривал, но главное, просто заявлял каждому о себе и смотрел их настроения.

     Я бы с удовольствием уничтожил некоторые моменты из прошлого, из той области, которую раньше контролировало моё сумасшествие, чтобы эти моменты больше никогда не будоражили моей и других памяти, и уже сегодня, в области, которую формирую я другой, нормальный, не имелось повода для насмешек, и таким образом ничто не мешало б мне спокойно идти вперёд. Это было бы наверняка. Но благо, память людей коротка, и я должен просто помнить, что добьюсь этого эффекта постепенно. Главное – помнить это и не сомневаться, и надеется, что именно эта единственная позиция и окажется правильным и верным пособником в принятии моих решений. Да, я боюсь, что знание посторонними моего ляпа с этим салоном и всего, что тем или иным образом оказалось с ним связано, пробудет некоторое время зажимом для моего мышления и предприимчивости, ну вот поэтому я и должен постоянно напоминать себе, какая короткая память у людей, а им внушать это. Только в этом случае я, как и прежде, смогу рассчитывать на рациональность и генерацию идей от себя… Мне нравился новый я. Более проницательный, более расчётливый, более дальновидный…

     Вечером я боялся заснуть. Спиртное не стал употреблять - для меня это никогда не составляло труда, хоть и являлось редким явлением. Как только я лёг в кровать, воспоминание об утреннем пробуждении, о бороде, о том, что я пережил, когда мне представилась возможность узнать, сколько я проспал, - а вот теперь ещё и неизвестно откуда взявшееся воспоминание, будто я открыл глаза с ощущением, что я проснулся в морге или в могиле в момент своих похорон, - все эти воспоминания напомнили о себе и стали докучать мне с каждым десятым ударом сердца. Я подумал, что эта фобия исчезнет, как только я пересплю с ней один раз - а нет, так у меня есть Ольга, доверюсь ей, она справится. Я не мог сказать, чего я конкретно боялся. Заснуть и проспать опять долго? Проснуться посреди ночи от жути, что я сплю? И всё-таки я заснул. Я заснул, проклиная свой страх, свой возникший новый страх. Заснул крепко. С нейтральным сновидением. И проснулся утром по будильнику с редким состоянием высыпания. Наверно потому, что не стал употреблять алкоголь и ничего не ел вечером.

     9

     Неделю спустя, - после того первого утра, в которое я проснулся и понял, что никаких «больных» состояний ко мне не вернулось, я отлично провёл ночь во сне (первую ночь после двухнедельной спячки) без всяких кошмаров, проснулся бодрым, с хорошим настроением, с некоторой тревогой, да, но с хорошим настроением и каким-то наивным оптимизмом, - явившись на работу, я решил, наконец, дописать нашу с Мартой историю. Просто дописать. Для себя.

     Всякий раз, открывая компьютер, да и не только, в течение недели мысль о незаконченном в нём документе напоминала, как о незавершённом мною деле. А я из тех, кто всякое дело доводит до конца. Я никогда не останавливаюсь на полпути, даже если что-то пошло не так. Если я приступал к этой рукописи с одним настроением, а обстоятельства изменились, это не значит, что следует прекратить начатое. Я решил, что закончу, как оно есть, и всё.

     Отмеченные мной в течение недели изменившееся отношение к спорту (лень) и несильный (слабый) аппетит, в момент открывания этого написания дополнились ещё одной странностью, доставившей мне мелкое нервное потрясение - я не мог вспомнить, на чём я остановился. Вообще, это не свойственно для меня. Отменная память - одно из моих ключевых качеств, поэтому нелепость, коснувшаяся её, внесла непонятный сбой в моё чистое, лишённое каких бы то ни было изъянов состояние.

     Открыв документ, я после некоторых усилий вспомнил, что в вечер, когда мне сообщили о гибели Марты, я собрался углубиться в описание своего к Марте отношения. Я хотел до полнейшей ясности пройти интеллектом по своим чувствам, которые я к ней испытывал, и всё-таки не столько, сколько для кого-то описать их, сколько для себя, чтобы не навредить своему организму, себе, неконтролируемыми внутренними субстанциями. Но в тот вечер у меня, вероятно, совпали амплитуды физического, эмоционального и интеллектуального состояния, причём в высших своих точках, что повлекло гиперотличное настроение, и я решил пролентяйничать на гребне волн этих амплитуд и напиться до беспамятства – то есть сделать всё, чтобы пополнить на тот момент счастливейшую и беззаботную человеческую массу ещё на одну единицу. Не получилось. Даже наоборот.

     Прошла ещё одна неделя с того момента, как прошла неделя после моего пробуждения после двухнедельной спячки. Я снова вернулся к тому, что мне стоит закончить нашу с Мартой историю, для себя, и когда я открыл этот документ, вспомнил, что в прошлый раз не смог сразу вернуться к тому, на чём остановился, и сейчас был раздражён рецидивом в этой связи. С грустью констатировал, что ничего не написал ни тогда, не потом, ни сейчас не соберусь. Да – много работал, да - пытался вернуться в своё прежнее состояние, но провёл-то лишь одну тренировку в спортзале! Зато каждый вечер напивался чуть больше, чем привык это делать, и стал курить. При этом не думал о Марте. Не думал о ней, как о потере. Чаще вспоминал, каким замечательным образом мы оформляли пятницы, когда у неё не случались «дела», но даже и в такие моменты умудрялись придумать что-то. Мы с ней были суперские.

     Я у себя в кабинете и у меня на столе стоит статуэтка из белого мрамора, изображавшая двух кроликов. Я всё делаю правильно, потому что статуэтка была такой, какой я вообразил её сразу, как только Марта поведала мне о своём желании иметь такую на своей могиле. По фигуркам животных сразу можно было определить, кто мальчик, а кто девочка. Девочка-кролик как-то даже не бросается в глаза, льня к своему партнёру, нависающему над ней и обнимающему свою самку. Пристальное рассмотрение выявляло, что харизма, благодаря которой кролик-самец забирал на себя всё внимание, являлась ничем иным, как его персональным, счастливым и отчаянным средством, с помощью которого он отводил внимание от своей крольчихи вообще, обеспечивая ей таким образом полную безопасность, ведь она, благодаря этому, избегала «замечаемости». Но самое важное, и надо выказать хвалу скульптору, он сумел отразить, что сила и харизма кролика, это попытка превзойти себя, выйти за рамки своих возможностей ради крольчихи, кажущейся наделённой половиной от силы самца, а на самом деле слабей его в семь раз. А он изображён слабым в отношении её до помешательства, из-за чего ему приходится быть сильным, чтобы сохранить её для себя. Очень хорошая и качественно соструганная скульптурка. Думаю, Марта именно такую и представляла, когда мне в мгновение нежного отдыха говорила, что она хотела бы на своей могиле иметь маленькую белую статую двух обнимающихся кроликов.

     Чтобы лишний раз размять тело, я поднялся и вышел к секретарше.

     - Пригласите начальника службы безопасности ко мне.

     Мог бы, конечно, и позвонить или написать ему сообщение, но я люблю иногда пройтись даже те же пять метров, лишь бы не засиживаться в кресле.

     - Александр, присаживайтесь. Есть деликатное дело. Помните Марту, которая чуть не стал у нас работать? – заговорил я со своим начальником службы безопасности, когда он появился и уселся по моему приглашению на один из стульев.

     - У нас, Виктор Андреевич?

     Если бы мне сейчас предоставили доказательства, что он подтрунивает надо мной, я бы порвал его голыми руками.

     - Я имею в виду салон. Салон красоты.

     - А, да, конечно, помню.

     Я всмотрелся в него пристальней.

     - Вы знаете, что она погибла?

     - Конечно.

     Что означает это его «конечно»? Марта у нас стала достояние общественности?

     - Узнайте, пожалуйста, где она похоронена. Только чтобы об этом никто не знал.

     - Виктор Андреевич, я уже это давно сделал, вы же меня уже просили.

     - Я обрадуюсь, если вы сообщите мне это в течение пятнадцати минут.

     - Да, Виктор Андреевич.

     - Вот и спасибо. Свободны.

     Я вспомнил, что я уже просил его об этом. Как я мог это забыть!? Что это такое!? Главное, что я сохранил лицо, а дальше - разбираться, разбираться, разбираться. Может это и приближение старости.

     Начальник службы безопасности быстро исчез из моего кабинета. А ведь я не источал раздражение после его реплики. Или и это уже у меня не под контролем, и я стал читаем простыми людьми?

     Через пятнадцать минут начальник службы безопасности вернулся с бумажкой, на которой было указано, на каком кладбище и даже участке была захоронена Марта.

     Я себе давно случайно обронил, что отправлюсь со статуэткой на могилку к Марте, как только получу её в руки. И вот она была у меня. Я уже в пятый или шестой раз с сомнением бросал взгляд за окно, отрываясь от дел, прогнозируя, закончится ли это моё мероприятие благополучно или я попаду под дождь, а я ненавижу попадать под него. И ведь спокойно ж мог отложить поездку на завтра, послезавтра, на когда угодно. Но я оказался в ловушке случайного самопрограммирования, когда, помышляя об этом, слишком живо нарисовал себе, как я это совершаю, когда оказываюсь владельцем статуэтки, и это настолько заполнило мой мозг, что теперь я не мог думать как-то иначе, чем как подумал об этом сразу.

     Это теперь всё хорошо, теперь я спокоен, потому что мне открылось потом, что моя нерешительность тогда, плюс, что произошло позже, были следствием утраты моей способности спрогнозировать события, на что явилась объективная причина - меня слегка подкосила смерть Марты. Но «спасибо!» всем случаям, когда, погружая в себя по молодости все книги, которые только попадались мне в руки, подвергая себя постоянно психологическим тренингам, черпаемым из этих книг, я создал из себя сильное существо, способное противостоять серьёзным потрясениям. Просто на тот момент…

     На тот момент мне стало невыносимо это состояние нерешительности. У меня не получалось подумать ни об этом, ни о работе. Я откинулся в кресле. За окном было пасмурно, но нельзя было с очевидностью сказать, будет дождь или нет, и будет ли конкретный. Минуты две я просидел неподвижно, а потом встал и прошёлся к секретарше.

     - Принесите мне кофе, - попросил я её и вернулся в свой кабинет, и стал ходить от стены к стене.

     Через пять минут появилось кофе.

     Я вспомнил несколько самых пораженческих и несколько самых триумфальных моментов из своей жизни, чтобы сбить настроение ума, и заставил себя размышлять. Что такого, подумал я, если я сейчас возьму и поеду? Ну, даже если попаду под дождь. Что такого? Зато я доведу до завершения наше с Мартой сношение. Перестану думать о ней. Освобожусь, в конце концов, от этого груза. Ведь, что бы я себе не говорил, но я слишком много думаю о Марте, а это поставит точку, и тогда гарантировано высвобождение некоторой массы потенциала, который направится на жизнь, и таким образом ускориться восстановление всего, что я имел до встречи с этой замечательной женщиной. Правда, хочу ли я этого – восстановления всего?

     Я сделал глоток кофе. Что было во всей этой истории плохого? Она подобрала меня под себя. Я стал виться вокруг неё, забыв, кто я есть и куда я стремлюсь. До неё я наметил пути и дороги, возвёл мосты, и конец развития не предполагался, а она смешала мне всё, и повела по выстроенной одной из своих тропинок. Если мне пришлось приложить усилие, чтобы организовать свою жизнь, ей ничего не стоило разрушить её простым своим появлением подле меня. Сто пятнадцать человек там и сям работают над продвижением моей идеи, зарабатывают для меня деньги, но явилась она, и я перестал думать обо всех них, кроме неё.

     Ещё один глоток кофе. Как туго я стал соображать! Нет, я не должен думать о Марте плохо, тем более сейчас. Вообще, думать плохо – признак бессилия. Ладно. У меня достаточно сильный жизненный опыт, я могу просто положиться на него. И всё-таки, тугодумие – четвёртое неприятное, что я обнаружил в себе. Я погрузил вопрос, ехать ли мне к Марте на могилу сейчас, в себя. Пока буду сидеть без мыслей, что-то там у меня внутри найдёт самый победоносный ответ на него.

     Да, вот оно. Пока я пил кофе, я не удивился себе. И спрашивается, почему? Какой я стал? Я стал неказистый, вот какой. Мои мысли утратили силу. Читать! Вернуться к чтению! Вот, какой совет дало мне моё подсознание, когда я обратился к нему с вопросом, ехать ли мне сейчас на могилу к Марте. Вернуться к себе двадцатипятилетнему! Спорт, чтение! Это должно снова стать моим, как раньше.

     Я захлопнул ноутбук и рывком схватил чёрный пакет с белыми мраморными кроликами. Интересно, насколько запала от этого вывода хватит во мне, когда я уже стал ощущать затухание сигнала через минуту?

     - Звоните мне, если что, - сказал я секретарше, когда вышел из своего кабинета, и больше ни на что не обращая внимания, покинул офис.

     Возможно, сегодня я был последним посетителем на кладбище. Вдобавок, я оказался тем, кто приехал, когда все другие спешно собирались его покинуть, потому что дождь уже начался, правда, мелкий.

     Я вышел из машины и почему-то с ненавистью взглянул на всех, суетящихся вокруг меня. Я решил не брать зонтик, а выстрадать уже всё до конца. Если я правильно расставляю обстоятельства, после этого я о Марте не захочу вспоминать никогда, а вспомнив, наскоро буду отбрасывать эти мысли, как сорняк, не вызывающий во мне никакой симпатии.

     Я отправился сначала по асфальтовой дороге, одной из нескольких, пересекающих кладбище тут и там, затем свернул на песочные тропинки, лишь кое-где перед могилками вымощенными разношёрстным камнем или плиткой, а то и вовсе клеёнкой. Колышки с номерами участков указывали мне направление. Я понял, что идти придётся долго, потому что последние захоронённые были в значительном отдалении от входа на кладбище. Чтобы развлечь себя, я стал читать надписи на могильных плитах. Через сто пятьдесят метров подумал, что лучше бы взял зонтик.

     Колышки с номерами вели меня к показавшейся вдалеке песчаной, с редким количеством сосен, занимавшейся новой части кладбища, разительно отличавшейся от заросшей, со старыми захоронениями, засаженной на могильных участках сосновыми, низкими кустарниками и обрезаемыми с верхушек лиственными деревьями: елями, туями (символы скорби), подубами, берёзами, ивами, вязами.

     Песчаная часть, куда я, наконец, добрался, была рыта-перерыта. Здесь были редкостью надгробники, а многолетней ухоженности ещё только предстояло быть. По большому счёту, могилы были завалены хвойными ветками, но было много и простых песчаных холмиков с воткнутыми католическими и православными крестами. Я смотрел на даты смерти. 2012, 2013, 2014… Я приближался. Когда я достиг своего участка, я стал присматриваться к каждой могиле. А вот и Марта.

     Дождь ещё не набрал всей силы, это чувствовалось. Я ещё пару раз смахивал воду со своего лица, но уже перестал это делать, наслаждаясь страданием, на которое обрекал себя сознательно. Уже я был единственный посетитель, если посмотреть по сторонам.

     Марта, Марта, Марта… Её могила была покрыта сосновыми ветками и цветами, выращенными где-то, срезанными кем-то, и уложенными сюда от кого-то. А я пришёл без цветов – не чувствую в них душу – и слава богу, что никто сейчас кроме него этого не видел. Я зашёл и стал лицом к кресту. У его основания была фотография Марты с чёрной ленточкой на уголке. Я стал всеми силами сопротивляться наваливающимся воспоминаниям и разного рода больным представлениям, как, например, вот если бы Марта сейчас улыбнулась мне с фотографии или что-то в этом роде.

     Я представил, как я сейчас установлю среди всей этой хвои, всех этих убитых растений и пустых подсвечников своих, её, кроликов. Представил, как они будут стоять здесь, день, ночь… Неизвестно, когда и кто первый их увидит и удивится. И тут я представил, что этим первым увидевшим, или первыми, будут её муж и дети. Нарисовал себе, как придут её маленькая дочка и её братик с папой, и конечно детское воображение будет поражено таким обстоятельством, не говоря о тех эмоциях, которые эти кролики в них вызовут. Конечно, все начнут спрашивать у отца, откуда это, да что всё это значит, а тот очень даже растеряется, и к его горю добавиться ещё и этот неприятный факт, и ему придётся выдержать разговор с детьми, а потом ещё с самим собой...

     Нет, Марта. Конечно, мы так не поступим. Конечно, ты только взглянешь на то, что ты хотела бы видеть тут у себя, и всё. Я тут подумал, что я мог бы периодически приезжать к тебе с этими кроликами, но я не стану делать и этого. Мы прощаемся с тобой. И… Ты не винишь меня в своей смерти? Ведь, если бы я не задумал этот чёртовый салон, если бы не подумал о твоей смерти…

     На мгновение сверкнула молния. Первая в этом году. Я ждал грома и он разразился. С меня текло так, будто я стоял под душем. Я подумал, как же сильно намочу сидение в автомобиле, когда плюхнусь в него – ещё одно досадное обстоятельство. Но я продолжал стоять и смотреть на Марту.

     Первый раз в жизни мне захотелось навести порядок на чьей-то могиле. Я присел, чтобы начать избавлять могилу от некрасивых засохших цветов и веток, но когда моя рука потянулась и дотронулась до первой сухой гвоздики, я подумал, что и на это я никаких прав не имею. Кто для меня Марта? Нет - кто я для неё? А друг для друга мы те, кто не существует в обществе. Нас нет, и то, что мы делали, не происходило, и всё. И по-другому быть не может. Как случилось, что я был никем и не замечал этого? Как я мог допустить ситуацию, в которой окажусь никем? Незначимым! Я поднялся на ноги. Пока, Марта, сказал я про себя спокойно, пока, пока и ещё раз пока. Навсегда, насовсем. Больше тебя нет, да и не было. Пока…Марта.

     Я развернулся и стал быстро удаляться от могилы, к которой так сильно стремился. Под ногу мне попалась клеёнка, которой была устлана песчаная тропинка, она оказалась, естественно, мокрой, а я шёл, чуть не бежал, и поэтому я поскользнулся и упал, сильно ударившись голенью об какую-то плиту. Громко выругался, поднимаясь. Думаю, разбил ногу до крови. Брюки и руки оказались испачканы мокрым песком, песок на руке стал окрашиваться кровью. Я вспомнил картину из детства, когда сильно порезал палец на ноге о стекло, купаясь в речке. Несколько раз я пытался тщательно отмыть рану в речке и доковылять до своей одежды и сандалий, опираясь в глубокий песок пяткой порезанной ноги, но мне всё никак не удавалось добраться с чистой раной - сколько я не пытался, всякий раз, когда я оказывался у своей одежды, мой порезанный палец невозможно было рассмотреть от налипшего, окрашенного кровью песка, и я плюнул на это, и поплёлся домой с грязной раной. Под вечер палец распух до размеров трёх, и я обливался слезами, уверенный, что мне его отрежут. Отделался десятью днями уколов, хоть и надо было ещё столько же проходить, но уже не мог присесть на заднее место.

     Я остервенело бросился дальше, держа руку так, чтобы дождь хоть как-то отчистил рану от песка.

     Ещё одна молния. Гром.

     Впереди я заметил огромный мусорный контейнер. Я думал до этого, что я мог бы оставить себе этих кроликов, мог бы иногда смотреть на них и вспоминать Марту, иногда приезжать с ними к ней сюда. Но этим мыслям у меня было суждено побыть в голове недолго. Вот ваше самое достойное пристанище, мраморные животные! Мусорный контейнер. Он почти доверху был набит использованной растительностью с могил и пластиковыми бутылками. Мой чёрный пакет с мраморной экспозицией внутри, мягко опустился на кучу хвои, прогнувшейся под его большой тяжестью. Вот и всё. Почти всё. Я быстро пошёл к машине. Кажется, у меня была перекись в багажнике, может с истёкшим сроком годности.

     Я не стал этого проверять, когда добрался до машины, а просто залил дезинфицирующей жидкостью несколько безобразно рваных ран на ладони. Сел в машину. Держа кровоточащую руку под дождём над асфальтом, другой рукой полез в бардачок, откуда извлёк длинную ленту салфеток и замотал в неё руку. Здоровой рукой с силой захлопнул дверцу. Злость, убийственное состояние духа из-за того, что я был промокший до самых трусов, испачканная грязью машина, и ещё неизвестно, как я доеду; хлопоты по приведению себя и машины в порядок, бестолковость поездки… Я готов был рычать от всего этого. Дождь «фигачил» по крыше и переднему стеклу раздражающе.

     Управлять пришлось одной рукой, это не было совсем неудобно. Но прибывать в таком состоянии полчаса! Я, который мог провернуть любое дело, как бездомный щенок был сейчас унижен и угнетён каким-то дождём, каким-то кладбищем. А всё потому, что я решил, что изменение своим принципам на йоту пойдут мне и окружающим меня на пользу. И какая польза теперь им, этим окружающим, от такого как я сейчас? Чёрт, чёрт, чёрт.

     10

     Я жду Олю. Своего, сказали бы другие, личного психолога. Пока она не пришла, я откинулся на диване в её кабинете и поглаживаю пластыри на своей ладони – так мне легче удаётся удерживать воспоминание о том дне. Наверно, я странный. Были сотни случаев, когда мне казалось, что они, каждый в своё время, разделили мою жизнь на до и после себя. Поездку на кладбище я воспринимал точно так же, за исключением, что мне казалось, что теперь это действительно так. Всё, что со мной происходило до этой поездки, и что происходит теперь, после, иначе, как две разные жизни не назовёшь. Может, я ошибаюсь, думая так, как ошибался, думая так же о сотне других, показавшихся в какой-то момент значимыми случаях, но мне нравится придавать больше трагизма тем или иным происшествиям, чем они того заслуживают, потому что от этого я начинаю получать подпитку жизненной энергией. Может - странный.

     - Привет! – услышал я осторожное приветствие и поднял глаза на входящую в кабинет Ольгу.

     Она, как всегда, была безупречна в своей внешности и своём стане, и меня покоробило от этой её невозмутимости перед жизненным укладом. По чётко подобранной и прилаженной к её женственной фигуре одежде, по причёске, наведение которой, должно быть, отнимает у неё утром не менее полтора часа, что ей, как видно, абсолютно не лень проделывать каждый день, по её спокойному, даже насмешливому взгляду можно было прочесть только одно: я живу умнее всех. Я ещё раз пересмотрел сумму, которую собирался сейчас ей, такой, отвалить за услугу, о которой пришёл попросить. Возможно, ещё полтысячи евро лучше добавить, иначе я буду беспокоиться.

     - Здравствуйте, Оля, - сказал я, приподнимаясь, - как ваши дела?

     - Спасибо, хорошо, а у тебя?

     - Тоже неплохо. Пойдём?

     Я договорился с ней встретиться в её обеденное время, чтобы пообщаться в умиротворяющей или близкой к тому обстановке.

     - Идём, - ответила она.

     Мы пешком дошли до красивого кафе, где можно было перекусить, которое я подыскал неподалёку от её работы. Мне нравятся такие. Шесть столиков, расположенных каждый у окна. Окна затянуты тяжёлыми, бархатными, бордовыми шторами, схваченными по бокам шнурами с кисточками и драпированными в верхней части шторной композиции ламбрекенами. Мы сели за самый дальний столик, Марта лицом к выходу, всё как полагается. (Господи, я же об Оле!). Ольга, Ольга села так. Стенка за Ольгой была безупречно окрашена горизонтальными полосками четырёх разных цветов, шириной сантиметров по десять каждая. За почти чёрной полоской, шла малиновая, затем тёмно-серая и светло-серая. Лёгкий диванчик за спиной Ольги, был оббит тканью с уже вертикальными узкими полосками, - золотыми, белыми, серебряными, - стол, покрывала серая скатерть с глубоким мелким орнаментом. Очень красивая Оля облокотилась на стол. Созерцаемое кричало о том, что до полной картины не хватает кружки дымящегося кофе перед ней и её задумчивого взгляда, устремлённого в окошко. Мне представилась фотография, сделанная со стороны улицы: ничего не подозревающая Оля обхватывает двумя руками кружку с кофе, подносит её ко рту, но задерживает её у него, устремляет взгляд метра на четыре от себя; блики на стекле, окрашенная в серый цвет штукатурка по бокам от окна, тени штор в глубине; задумчивый её взгляд, худенькие предплечья с тонким браслетом, ниспадающие волосы… Как же красивы женщины!

     К нам подошла и поздоровалась девушка с двумя меню в руках, которые тут же уложила каждое перед нами с Олей. Вежливое, навязчивое выжидание.

     - Принесите нам, пожалуйста, пока, кофе в белых кружках на белом блюдце. А потом мы вам скажем, что мы будем кушать.

     - Конечно, - ответила она и удалилась.

     - Ну, Оля, выбирайте, - предложил я, и сам ухватился за разблюдник.

     - А что это было, - спросила Ольга, - я про цвет кружек и блюдец?

     Я посмотрел на неё, оторвав взгляд от картинок яств.

     - Долго рассказывать, - и некультурно снова опустил глаза на названия блюд.

     - Расскажи.

     - Лень. Просто захотелось увидеть на фоне тебя такую картину.

     - У тебя всё нормально?

     - Более, чем раньше. Более, чем когда бы то ни было.

     - Мне кажется, ты догадываешься до моих мыслей, когда я слышу такой ответ.

     - Что это означает наоборот? – перебил я её.

     - Да. А ещё ключевое слово-прокол «раньше».

     - Не знаю, Оля. Ты у нас психолог, вот и скажешь мне после нашей беседы.

     - Ладно, - ответила она и опустила взгляд в раскрытое меню.

     - Выбрала, Оля? - спросил я, когда стало похоже, что она определилась.

     - Да, тушёные овощи, сырный салат и яблочный сок.

     - Спиртное не хочешь?

     - Нет, - ухмыльнулась она.

     И нам как раз принесли кофе.

     - Так: тушёные овощи, сырный салат и стакан яблочного сока для дамы, и полтора порционных прожаренных стэйка мне. Без гарнира, только овощи.

     - Пить что-то будете?

     - Тоже яблочный сок, два.

     - Сырный салат с чесноком.

     Я посмотрел на Олю. Она отрицательно замотала головой.

     - Можно выковырять серединки, запаха не будет, - предложил я.

     - Не-не-не, - заулыбалась она.

     - Всё, - посмотрел я на официантку.

     - До двадцати минут, - сообщила девушка о времени приготовления наших блюд и ушла исполнять заказ.

     - Оля, посмотри в окно, - попросил я.

     - Что такое? - с улыбкой проговорила она, и сделала, как я попросил.

     - Задержи взгляд там, - предупредил я её, чтобы она не отвернулась скоро.

     Она исполнила.

     - Спасибо, - сказал я.

     - А это что было? – спросила она, повернувшись ко мне.

     - Просто красиво.

     - Приступай уже к изложению! Что у тебя на уме? - озорно вскрикнула она, польщённая «нештатным» комплиментом и моим восхищением ею.

     - Сейчас, еду принесут, хорошо?

     - Как скажешь.

     - Оля, у тебя есть люди, скажем, твоего профиля, с кем ты поддерживаешь связь?

     - Конечно, есть.

     Я не стал обращать внимание на гордость, с которой она произнесла свою фразу, и подумал об Оле с жалостью.

     - Хорошо, но, пожалуй, я зря с этого начал. Может нам никого и не придётся задействовать.

     - Ты меня уже настолько заинтриговал, что терпеть нет сил. Ты изменился. Причём, не в лучшую сторону.

     - О, Оля. Что ты знаешь о лучшей стороне? О худшей? Ты моралист, а значит – зануда. Или тебе было свыше дано узреть истину?

     - Так. По-моему я расслабилась в последнее время с тобой.

     - Нет, Оля. Всё в порядке. Извини. Просто я иногда забываю, что есть в моём окружении нормальные люди.

     - Вот даже не понимаю, обидится мне или обрадоваться?

     - Оставь. Мне просто не хватает в последнее время подвижности. Вот я и пришёл, чтобы ты помогла мне кое-что вернуть из прошлой жизни.

     - Из прошлой? Что же такое произошло, что у тебя их стало две?

     - Да, кое-что случилось, но это не имеет отношения к нашей встрече и тому, что я собираюсь у тебя попросить.

     - Тебе помочь начать делать это?

     - Нет, я взрослый мальчик.

     - Давай уже, не томи, рассказывай.

     Я с самодовольным видом извлёк из сумочки конверт и сложенный вчетверо листок белой бумаги.

     - Здесь полторы тысячи евро, Оля. Это тебе за будущую работу.

     У неё получилось изобразить изумление.

     - И я так понимаю, - сказала она, - мне предстоит много поработать?

     - Очень много. А здесь параметры и описание девушки, - я указал на сложенный листок, - можешь взглянуть.

     Ольга развернула листок и побежала по нему глазами.

     - Брюнетка, рост 170 (не выше), вес 52,5 килограмма… – Ольга вопросительно уставилась на меня.

     Я услышал слабый окрик из кухни у себя за спиной, убедился, бросив осторожный взгляд назад, что стали сервировать и передавать официантке наш заказ, дождался, когда нас обслужили, и, приступив сразу к трапезе, возобновил разговор:

     - Да. А ещё, чтобы была, желательно, не замужем. Чтобы не первой свежести, но красивая. Идеальный вариант, чтобы лет так тридцать три, но чтоб сохранилась лучше, чем к этому времени обычно сохраняются девушки. И далее по тексту.

     - И что мне с этим всем делать? – не понимала Ольга.

     - Тебе предстоит дать мне координаты такой своей пациентки. Критерии, понятно, примерные, Оля. Мне нужна девушка, подпадающая под примерно такое описание, и которая проходит у тебя лечение. Или, может, не проходит у тебя, но ты знаешь о примерно такой, с кем занимается кто-нибудь из твоих коллег, или ты знаешь такую, но она вообще не обращается за помощью к таким людям как ты, но ей бы следовало.

     - Что всё это значит? – всё не понимала Ольга, а мне хотелось смеяться от её серьёзности и озабоченности.

     - Хочу завести положительное знакомство с такой девушкой.

     - Но что за странный способ знакомства? И я так понимаю, ты в поиске психически неуравновешенной девушки?

     А вот на такие вопросы я Ольге отвечать не собирался. Да, она вызывает порой глубочайшее доверие, располагает к обнаружению перед ней своих переживаний, своего характера, но у неё слишком хорошая память для таких сокровенных мыслей, какие порождает мой мозг. Я не хотел пускаться в объяснения, что ни неуравновешенную, я собрался искать, но из тех, которые десятками носятся по психологам, типа вот этой Ольги, и которые пытаются, якобы, разобраться в своих отношениях с действующими или бывшими вторыми половинками, партнёрами, а по сути, просто страдают из-за отсутствия секса. Скажи я ей сейчас такое, что она подумает? Ну и конечно, о каком благополучном исходе моего дела с её участием тогда может пойти речь?

     - Нет, но допустимо с некоторыми отклонениями чтоб.

     - Но почему так? Почему такой странный способ и вообще. Нет, ты у нас, насколько мне помнится, в психическом плане личность эпатажная, но всё же. Ответь, мне очень интересно.

     Я откинулся на диване и собрался уже ответить ей красивым, «многоликим», заготовленным заранее монологом, который долго составлял и прокручивал в своей голове, когда решал, что мне надо, и с чьей помощью я это получу, и теперь только ждал случая, подходящего вопроса со стороны Ольги, чтобы ввернуть этот монолог. И этот момент настал.

     - А знаешь, Оля, а я сейчас тебе отвечу. Может, чересчур красноречиво, и ты, может, даже скажешь, что мне бы книжки писать.

     - О, нет, - перебила она меня, - тебе книжки писать не стоит. Любая написанная тобой книга будет сродни описанию мира душевнобольного человека.

     Я уставился на Ольгу.

     - Это комплимент, - попыталась с улыбкой сгладить ситуацию она.

     - Собираюсь ей помогать по жизни, - ответил я коротко, и о моём высокопарном монологе не могло быть и речи после такого.

     - Точно?

     - Очень точно.

     - Как? – спросила она, всем своим видом показывая, что нисколько не сомневается, что я на что-то такое способен.

     - Просто быть рядом с ней, особенно, когда она в этом будет больше всего нуждаться.

     - И как мне вас свести, извини? Назначить где-то нам троим встречу? Представить тебя, как спасителя её души и тела?

     - Нет, Оля. Просто дашь мне номер её телефона, а дальше я сам. И поверь, твоё имя никаким образом в этом деле не пострадает, ты это знаешь.

     Она быстро успокоилась на радость мне.

     - Как только я получила представление, что тебе надо, - продолжила она, - я сразу подумала об одной женщине. Правда, ей 39 лет, но во всём остальном она соответствует твоим запросам.

     - Может и такая подойдёт. Сведи меня с ней, пообщаюсь. Но и ещё варианты подумай.

     - А ты не хочешь традиционным способом подыскать себе партнёра?

     - Этим, и не только, я тоже занимаюсь. Так что, меня не в чем упрекнуть, - попытался я вывести её из равновесия, доведя ход её мыслей до абсурда, чтобы иметь её перед собой уязвимой, на случай, если мне придётся ей что-то указать или приказать. Да и её замечание по поводу написания мной книги запустили во мне внутреннего палача, хладнокровно перебирающего инструмент не для убийства, нет, она мне ещё будет нужна, но для пытки.

     Ольга попыталась пропустить мимо себя мою издёвку, тряхнув головой и на мгновение закрыв глаза, и, видно, у неё получилось, потому что она выдала другое:

     - А ведь это может оказаться и неплохой идеей.

     - Ага, - теперь я не дал ей договорить, да в той же манере, какой она минуту назад усекла меня, - и самое хорошее в этом то, что ты сможешь приписать успех операции своей терапии. Ведь ты позволила этому случиться.

     - Я ни это имела в виду.

     - Это-это, не стесняйся. О человеческой подлости я знаком не понаслышке, но я уважаю всякое явление, которое прибывает в человеке, если не сказать больше. Я трепещу перед всем, что в нас инсталлировал Создатель! Ведь того коснулись его персты и очи.

     Ольга с мыслью уставилась на меня.

     - Что, непонятно серьёзен ли я?

     - Да.

     - Если нет, то я богохульник, если да, то меня можно рядить в сумасшедшие, опять же, так? Ведь разве по нынешним меркам человек, разговаривающий с богом, нормален? Другой мог бы пройти мимо этого вопроса, а тебе здесь надо иметь мнение, отсюда твоя проблема. Ладно, Оль, не обращай внимания. Просто у меня на сегодняшний день мысли не поспевают за делами, а дела за мыслями, вот я и несносный.

     - Я заметила.

     - Надеюсь, это не отразиться на нашем проекте?

     - Нет.

     Я задержал взгляд на Оле. Решил, что на сегодня издевательств над ней хватит, и не стал уточнять, а не означает ли это, что на дураков не обижаются. А вместо этого перекинулся вниманием на оставшуюся, самую красивую и вкусную часть стэйка, к которой постепенно подбирался, отхватывая от него ножом и вилкой менее привлекательные части. Вонзил вилку в этот последний кусок и отправил его себе в рот, и стал рассматривать овощи, чтобы подхватить самый подходящий для закуски такой вкуснятины, которую сейчас перемалывали мои крепкие челюсти - здоровый аппетит теперь не покидал меня никогда.

     - Ты сейчас на работу? – решил сделать я шаг назад в беседе, чтобы потом сделать два вперёд.

     - Конечно, куда же ещё?

     - Вот ещё, кое-что, - проговорил я, некультурно допустив в сопровождающем говоримое жесте руки участие зажатого в ней ножа с остатками еды, - ты часто в разговоре употребляешь слово «конечно». Это ничего страшного, но не всегда. Иногда, давление и рамки, которые сопровождают это слово, провоцируют помехи для мыслительных процессов слушателей. Не знаю, это слово-паразит и меня оно бесит.

     А то бы я сказал ей ещё, что если уважаешь оппонента, не будешь так завуалировано не давать ему самостоятельно мыслить.

     - Да нормальное слово! – отреагировала она эмоционально, проигнорировав содержание и намёк.

     - Хорошо. Что мне ждать?

     - Я тебе сообщу, когда увижу её.

     - Оля, смс или мэйл с номером телефона.

     - Да-да, я поняла, я другое хотела сказать. Я хотела сказать, что прежде, чем передам её тебе, - она ухмыльнулась, - хотела сказать «на экзекуцию», я бы хотела ещё раз на неё посмотреть.

     - А-а, это? Ну, посмотри. Только зачем? А-а, понял.

     - Да. Я просто пока сомневаюсь, ты ли решение её проблемы?

     - По крайней мере, не наврежу.

     - Уж, постарайся.

     - Уж, постараюсь. Точно не хочешь выпить чего-нибудь? Ещё кофе?

     - Нет, будем уходить.

     Я отыскал глазами девушку, которая нас обслуживала, и когда она подошла, попросил пятьдесят граммов конька и счёт.

     - Спасибо тебе, Оля. Спасибо, что согласилась мне помочь. Из всех вариантов у меня самая большая надежда на тебя, потому что ты лучше всех знаешь меня, а значит, ты мой лучший сообщник. Жалко только, что ей тридцать девять. За самое удачное завершение этого проекта! – чуть восторженно произнёс я, и уничтожил коньяк одним глотком.

     - Ты же за рулём!

     - От этой дозы трезвыми останутся даже те триста граммов мяса, которые устраиваются в моём желудке, а что говорить о моих девяноста пяти кэ-гэ?

      Ольга цыкнула, мотнув головой и опять прикрыв глаза.

     - Пошли? – спросил я, когда вложил в расписную, чёрную, тяжёлую коробочку, в которой нам принесли чек, деньги за обед.

     - Пошли.

     Я вскочил, и в своей галантности готов был отодвинуть стол, чтобы ей было легко подняться, но, конечно, не стал этого делать. А вдруг бы получилось с душераздирающим скрипом по полу?

     Я проводил Ольгу до офиса, сел в машину и покатил на работу. После такого обеда –неприлично жирного куска мяса и коньяка – мне всегда хочется пойти и завоёвывать города.

     Чем замечательно состояние, когда отправляешься на охоту? Я не имею в виду охоту человека на зверя или зверя на зверя. И вообще, я не об убийстве. Нет, здесь я говорю об охоте человека на человека, на женщину, в моём случае. Каждый человек в чём-то уязвим. К каждому можно найти подход. Каждый готов дать тебе то, что тебе хочется. Не всегда всё и сразу, но при определённых обстоятельствах всё, что тебе потребуется.

     Я соврал Ольге, что использую и традиционный способ, чтобы завести знакомство. Я даже и не думал делать что-то, кроме того, чем обязал Ольгу. Во-первых, у меня нет времени; во-вторых, это требует огромных интеллектуально-психологических затрат; в третьих, то что мне надо не найдёт отклика среди участников, вернее участниц, традиционного способа знакомства. Четвёртое, пятое и так далее уже не имеет значения, когда первые три причины занимают больше половины от мотивации. Я сформулировал для себя чётко, что хочу, и это заложено не в девушках, которые уйдя за тридцать, так и не пережили ярких отношений, потому что всегда были критически настроены к представителям противоположного пола и имели завышенную оценку, этого нет и в проститутках по жизни и по существу, но в скрытой, загнанной и нереализованной форме находится в таких, которые коснулись в одно время своей животной стороны, были траханы хорошо, но оказались оставлены или отставлены. И это не блондинки, и никто между ними и иссиня-черными женщинами, но лишь последние, жгучие брюнетки. Здесь ответ кроется в устоявшихся словосочетаниях, характеризующих женщин, деля их по цвету волос. «Яркая блондинка» - этой надо просто светиться, быть яркой, смотреться, выглядеть то есть. Этих заботит только, как они на фоне такого-то белья, а как на фоне такой-то стены. Не зря о них в анекдоте говорится, что они во время грозы стоят у окна, потому что думают, что их фотографируют. Не привлекают меня и рыжие. «Огненно-рыжая», как говорят. Эти хоть и обжигают, но им надо ещё и гореть, то есть яркими быть, как первым. А так как в продолжение долго времени в своей потребности выглядеть эффектно они настолько сильно развивают в себе чувство красоты, что со временем начинают «делать» меня, это начинает выбивать меня из колеи. Поэтому смело себе признаюсь – я таких не тяну. Я раздражаюсь, когда обнаруживаю чёткую рыжеволосую женщину. А вот «жгучая брюнетка» - это другое дело. От вида красивых чёрных волос у меня поднимается температура. Жгучая – её заботит только чувственность. Если блондинок заботит только внешняя сторона происходящего, если рыжих – внешняя сторона и чувственность (кстати, вынуждаемые разрываться и на ту область, и на эту, они растрачивают себя, не добиваясь успеха ни там, ни тут), то брюнетки – это комок чувственных наслаждений. Именно их, брюнеток, меньше всего будет заботить, не сильно ли растрепались у них волосы во время того или иного (сексуального) действа, если тебе вдруг вздумается провести рукой им по волосам, по этой же причине их не станет волновать, как они выглядит с потёкшей по щёчкам тушью, если ты чуть-чуть переборщишь. Брюнетка всегда думает только о том, что испытывает она и её партнёр, и никогда не обойдёт мужчину моментом, который ему нравится. Тогда как первые даже слюнки, бывает, у губ стараются подтереть. Это могло бы быть сексуально, если бы это делалось ради этого. Кстати, именно этим и занимаются брюнетки. Конечно, описанное не аксиома, и я не настолько зигзанутый, чтобы установить для себя такое ограниченное пространство для маневрирования. Тем не менее, это имеет место быть, равно как и исключение из этого. Но за своей исключительной редкостью данные случаи не заслуживают энтузиазма.

     Итак, охота. Да. Не думаю, что Оля будет тянуть. Она ж не вся заинтересована интеллектуально в продвижении проекта, чтобы удовлетворить своё любопытство, что же из этого получится - определённая её часть получила полторы тысячи евро. Завтра, максимум после завтра, я даже не хочу думать, что это может затянуться больше, чем на три дня, я получу от неё номер телефона той девушки, женщины, и я очень, очень хочу думать, что мне сразу попадётся то, что мне надо.

     Я не стану эту девушку сильно изучать без неё самой, так я обеспечу себя редким удовольствием совместного переживания от познания друг друга. Но я выведаю о ней, что будет необходимо, чтобы вовлечь её в то, что составит в дальнейшем мой и её источник радости, удовольствий и наслаждений. Я буду накручивать вокруг неё круги, чтобы дождаться, когда она попадёт в те обстоятельства, в которых её поведение станет предсказуемым, предложение максимальным, а цена вопроса минимальна. Конечно, любая девушка хочет партию, каждая свою. Одним от своей второй половинки требуется двенадцать часов в сутки физической близости, другие хотели бы иметь рядом безропотное подтверждение, что она не больная на голову или что-то в это роде, и у которых, тем не менее, начинает болеть голова, как только количество слов, услышанных в течение дня от «любимого», начинают переваливать за пятьсот. Все мы разные, но в чём-то однородном нуждаемся. И всё тут. И мне нужна партия. Но только по пятничным и субботним вечерам, иногда в дневное время. Это зависит от занятости, погоды, времени года и прочее, над чем лучше не задумываться, чтобы оставаться в здравом уме и при памяти.

     И есть ещё кое-что. Есть свидетели моего падения. Они никогда не забудут моей ситуации, и в этом смысле я постоянно буду мало того, что испытывать неловкость, я не смогу ими руководить. Всякий раз, когда я буду приказывать совершить действие, которое им будет казаться абсурдным, они будут вспоминать «провальный» период моей жизни. Или я его буду вспоминать, а они чувствовать это, и ничего хорошего думать по этому поводу не будут. В общем, в моей команде есть люди, которые будут знать моё уязвимое место. А если я не могу избавиться от этого места, значит…

     Так я думал по дороге в офис после того, как расстался с Ольгой, которая не дала мне сказать красивую, заготовленную речь в защиту всего человечества.

     Проходя по коридорам своего офиса, я написал сообщение Борису, чтобы он зашёл ко мне не раньше, чем через пятнадцать минут, но как только сможет. Менеджер по развитию появился через пятнадцать минуты.

     - Присаживайся, Борис. Разговор может быть долгим, а может и нет, как пойдёт.

     Борис присел.

     - Что ты обо мне думаешь? – спросил я его, усевшись напротив, потому что до этого ходил от стены к стене, ещё и ещё раз спрашивая себя, стоит ли связываться с Борисом, потому что задуманное сомнений не оставляло, а вот Борис... Но мне кто-то нужен, и всегда будет нужен, на кого я смогу положиться. Конечно, не в последний момент, когда каждый не может не думать только о себе.

     Даже сейчас, какой я ни есть, со всем багажом знаний, а уж в возрасте Бориса и подавно, да хоть бы мне времени на раздумье дали полминуты, но на такой вопрос я б ответил: «В смысле?».

     - В смысле? – спросил он.

     - В смысле? – переспросил я. – Да вот взять, хотя бы, когда я обижаю людей.

     Мой первый вопрос и его первый ответ были похожи как е2-е4 и е7-е5, самое распространённое начало игры в шахматах. Зато второй мой вопрос исключил его пассивное участие в разговоре. Я для себя попытался представить его позицию. Если он не дурак, а он не дурак, то он должен уже понять: либо он остаётся в игре со мной, либо покидает её окончательно, причём вычеркнутым из неё он окажется ещё до того, как покинет мой кабинет. Я бы, отвечая на такой вопрос, апеллировал бы примерно к тому, что для всех хорошим не будешь.

     Борис на мгновение сощурил глаза.

     - Я знаю, что такое принятие решения. Я знаю, что такое развитие бизнеса – иногда тебе необходимо усилить одну область за счёт ослабления другой. Некоторым не хватит и жизни, чтобы понять, почему, если всё стремиться к совершенству, их деятельность в какой-то момент оказывается ненужной или требует изменений. Я не видел, чтобы вы кого-то обидели. Я видел, как вы увольняете, но эти люди либо сами напрашивались, либо это было необходимо, чтобы, убив - в кавычках - одного, дать жизнь другим двум. Это не обида.

     - А если мне взбредёт уволить тебя сейчас?

     Не дай бог не ответишь прямо, а начнёшь утомлять уточнениями, подумал я. Я ненавижу, когда люди на прямой вопрос реагируют уточняющими вопросами. Это, как было с моим необразованным другом, по юности, когда мы с ним катались в общественном транспорте. Я, чтобы насмеяться и потешить соседей по троллейбусу или автобусу, начинал спрашивать у него математические примеры: сколько будет семь плюс четыре или три плюс восемь, или семь и два? Он, шестнадцати лет отроду, реально не владел этими знаниями на рефлекторном уровне, потому что просто перестал ходить в школу во втором классе. Именно в этом возрасте у него не стало родителей, а два старших брата, один из которых сам был несовершеннолетним, не могли повлиять на него, потому что сами не были наделены необходимыми знаниями о жизни и располагали сомнительным набором ценностей. Каждый мой вопрос: например, два плюс четыре - встречался с его уточняющим вопросом, и у нас получался примерно такой диалог, сопровождаемый мои диким весельем:

     - Тёма, сколько будет семь минус четыре?

     - Что-о-о?

     - Семь минус четыре?

     - Три.

     - А два плюс девять?

     - Что?

     - Два плюс девять, говорю? – я начинал веселиться.

     - Ну, одиннадцать.

     - А девять минус шесть?

     - Чего-о-о? – он повышал голос, будто раздражался, но на самом деле пытался действовать беспрецедентно, наивно полагая, что этим можно скрыть своё невежество.

     - Я говорю, девять минус шесть?!

     - Ну, три-и..

     Таблицу умножения я у него даже не спрашивал.

     - Девятнадцать минус одиннадцать?

     - Что-о-о? – ещё громче.

     - Слышишь, а давай без переспрашивания? Сколько – девятнадцать минус одиннадцать?

     - Девятнадцать минус одиннадцать?

     - Блин, без переспрашивания! Отвечай сразу!

     - Восемь, - при этом пытался, главное, сохранить спокойствие и создать видимость отсутствия усилий в производимых им вычислений.

     - А корень из девяти? – и вот тут я закатывался смехом, а от него следовало всенепременное: «Да пошёл ты!».

     Надо сказать в его защиту, что при всей его неотёсанности и грубости, усматривающихся в нём разительней, чем у всякого другого беспризорника из нашего круга, такая ситуация оказывалась для него удручающий. Его лицо, тёмное и так от въевшейся грязи, делалось темней ещё сильней, а выражение беззаботности и веселья сменялись на сокрушение и мрачную задумчивость. Мне становилось жалко его в такие моменты, и единственное, что я мог сделать для него тогда, это просто быть рядом, чтобы он видел, что у него есть друг, что он не один. Пусть он с несчастливой судьбой, невезучий, необразованный, бесперспективный, одинокий (ведь что для него были его братья - так, попутчики), неказистый, маленький…но у него есть я - друг.

     Это я позже понял, насколько разными будут у нас пути…

     С тех жалких попыток моего друга отвести внимание от своего тупого ума, да таких же презрительных способов моих образовывающихся однокурсников в ВУЗе, пытающихся «уточняющими» вопросами спровоцировать публичное обсуждение и решение задачи, я возненавидел терпеть всякого рода наводящие уточнения при гипотетических вопросах. Мне повезло оказаться среди тех, кто рано начинает воспринимать проблемы по жизни никак препятствие, а как вызов. Поэтому, когда я стал учиться в институте и столкнулся с неведомым мне до этого стадным тупорыльством, я с ещё большим удовольствием и рвением устремился, приступая к какой-либо задачке, не роптать и спорить по поводу её условий, а тупо моделировать ситуацию, дополняя её своими измышлениями, и решать поставленную задачу. И никогда не оказывался неправ.

     - Я бы опечалился, я бы удивился, - таков был ответ Бориса.

     - Поясни, - предложил я.

     - Опечалился б, потому что мне б не хотелось потерять такую работу. Пусть временами я не создаю дополнительной ценности нашему продукту, но бывают моменты, когда я приношу реальную пользу. Говорить ли, что я каждый день, уходя с работы, выношу для себя что-то новое? Не буду скрывать, мне иногда приходится заниматься допотопным, с моей точки зрения, но компенсация в виде интересного проекта, как правило, не заставляет себя ждать, и тогда я начинаю улетать - в кавычках - от своего роста и опыта, которым обзавожусь. Говорить ли о зарплате, если я смог купить себе машину без всяких кредитов? Я благодарен вам за материальный достаток и предоставленную возможность для самореализации там, где мой характер встречает отголоски. Удивился бы, потому что в данный момент не вижу оснований для избавления от меня. Более того, если присмотреться, возможно, всё наоборот.

     - Поясни теперь это, только покороче.

     - Сейчас наступили времена, когда каждый с утра пытается уловить: кто сегодня пришёл на работу – господин директор или Виктор Александрович? Мне будет трудно закончить мысль.

     Я не стал придавать новый виток разговору, решив пробежаться по нашему диалогу от начала до конца и обратно; выдержал несколько секунд его взгляд, откинулся в кресле, заведя обе руки на затылок, и перевёл взгляд за окно. Я это и сам всё знаю с некоторых пор, поэтому ты и тут, думал я. Но вот это знает и он, да и все, наверно, знают. Я, правда, не для этого набирал их всех, наделённых проницательностью, но.

     Я стал теребить часы и, изобразив уличённого в слабом качестве человека, спросил у Бориса, бросив на него взгляд, а потом сразу понурив его:

     - Ты знаешь, что мне это известно?

     - Ну, вы сейчас не о том, что мне трудно закончить предложение?

     - Да.

     - Честно? Мне кажется, вы улавливаете всё, что витает в воздухе.

     - Как ты?

     - Наверно, чуть больше.

     - В своё время, для себя дай оценку своей оценке нашей с тобой разницы в улавливании витания в воздухе событий, выраженной тобой словами «чуть больше». За сколько бы ты меня убил? – спросил я его.

     Он подумал с секунду, посмотрев вправо и вверх – признак того, что информацию сейчас он моделирует, а не извлекает из памяти.

     - Наверно, ни за сколько. Потому что я не смогу убить человека. Я представил миллион, но тут же подумал, что кишка у меня тонка.

     - Ты считаешь, в этом вопросе диагностируется толщина кишок.

     - Нет, просто воспользовался заготовленным клише, извините.

     - За что извиняешься?

     - Ммм, показалось - уместно, - проговорил он после попытки сообразить, за что же ему захотелось извиниться.

     - Ладно, а продал бы меня за сколько?

     - Наверно, за полмиллиона евро, - улыбнулся он.

     - Откуда такая цифра? – я повеселился.

     - Я подсчитал, что примерно столько мне понадобиться до конца жизни, чтобы заниматься тем, что нравится, даже если мне это не будет приносить доход.

     - А чем бы ты хотел заниматься?

     - Скульптуры лепить.

     Я опять задумался, постукивая пальцами по столу.

     Может спросить напрямую и прочитать реакцию по нему? Но уже конкретно, отбрасывая все сомнения: да - так да, нет - так нет. Нет, пусть сам выскажет эту мысль, а вот там и будем смотреть. Будет забавно, если он сразу догадается, о чём речь. Но, невозможно. Я бы не догадался. Так, до деталей, каких-то третьестепенных фактов – да, но чтоб всё - нет.

     - Как думаешь, к чему весь этот разговор?

     - Вы либо собираетесь меня уволить, либо собираетесь доверить мне какую-то конкретную тайну, о чём мало кто здесь будет знать.

     - А там? – я махнул головой за окно.

     - А там – это другое, - улыбнулся он, потому что обрадовался, что угадал с ответом на такой сложный вопрос.

     - Ладно, Борис, слушай. Во-первых, я в любой момент могу прекратить этот проект…

     Борис неуверенным жестом стал тянуться к своей тетради для записей, глядя на меня.

     - Нет, никаких записей.

     Она медленно откинулся обратно на стул, а я начал сначала:

     - Итак. Во-первых, я в любой момент могу перечеркнуть всё, на что я сейчас тебя наставлю, вместе с тобой. Причём сделать это смогу, если мне потребуется, очень быстро, а главное – до полного стирания проекта. Сейчас во всём остаёмся ты и я. В конце моего монолога я спрошу тебя о понимании сути. Во-вторых, делаемое будет носить секретный характер, об этом будем знать только ты и я. Случайная утечка информации может привести к тому, о чём я сказал во-первых, и мне будет очень жаль. У нас не страна, а деревня – легче попасть на приём к президенту, чем найти толкового человека, и ты такой человек. Поэтому мне будет очень жаль расстаться с тобой. Но я это сделаю так же легко, как я сейчас буду расставаться со всей своей командой. Почти со всей.

     Я замолчал, ожидая его реакции.

     - Что это будет? – спросил Борис, он стал очень серьёзен, даже обеспокоен. Мне понравилась его серьёзность и потешила обеспокоенность.

     Я тянул последние мгновения.

     - Это будет полная смена состава нашей команды. Тайное, повторюсь. И ты этим займёшься. Я, может, помогу, а может и нет, не знаю, в зависимости от настроения и других дел. Ты знаешь структуру нашей компании, у тебя есть она в нарисованном виде. Найди каждому замену, - мрачно произнёс я и сделал паузу, и тут же вернулся к прежнему тону. - Отводим на это месяц. Сними помещение, здесь этим заниматься, конечно, недосуг. Сообщишь мне, где будешь находиться, буду иногда наведываться смотреть результаты. Работай мощно, прошу тебя. Теперь следующее: обращение новых сотрудников ко мне должно начинаться со слов «господин директор». Зарплаты всем сразу те же, что и у нас, но с испытательным сроком, разумеется. Я возьму список зарплат и передам его тебе. Ты знаешь, какие нам нужны люди. Тебя надо наставить, что ты будешь говорить, как всё организовать?

     - Нет. Все мэйлы, телефоны и прочее будут созданы заново.

     - Правильно, но тебе пока хватит мэйл, да телефон.

     - А что мне делать, если ко мне заявится наш директор по развитию, чтобы познакомиться с конкурентами?

     - Я знаю, что ты хочешь сказать.

     Я задумался, затем продолжил:

     - Поэтому и месяц. Всякие поползновения в твою сторону я пресеку откладыванием на число, в которое тебя не должно будет находиться по тем адресам и телефонам, с помощью которых ты будешь набирать новую команду.

     - Это такое трудное задание! Проблема – люди.

     - Я знаю, - сказал я, откинувшись в кресле, испытав облегчение по поводу успешного прохождения первой стадии, и опять забарабанил пальцами по столу.

     Пару секунд я присматривался к Борису.

     - Как думаешь, справимся? – спросил я его.

     - Думаю, будут проблемы: немного - когда будем набирать народ, чуть больше - когда им всем резко придётся приступить к работе, а мы должны будем ввести каждого в курс дела. Если вы мне доверили такое предприятие, думаю, вы не против таких оборотов в моей речи?

     - Нормально, даже за. Более того, начиная с момента, когда мы приступим к выполнению этого плана, меня станет волновать любое твоё настроение, поэтому я попрошу тебя быть предельно откровенным.

     - Понимаю.

     - Что ж, - я сделал паузу, - тогда скажи мне, что ты думаешь по этому поводу?

     - Пе-реп-лёт, - улыбнулся он, - вот, куда я попал. Но я с удовольствием останусь при вас, и вы можете на меня рассчитывать. Чтобы доказать вам, что я на вашей стороне, я озвучу следующую мысль: я бы отказался идти с вами дальше в таком формате, если бы думал, что всё это результат вашего психического расстройства, но я считаю, что всему виной та женщина. Больше себе сказать не позволю, но это мне надо знать, услышав от вас.

     Я заулыбался.

     - На три четверти из-за неё, а на одну четвёртую, действительно, моё изменившееся психическое состояние. Я так думаю. Ответ?

     - Ответ.

     - Тогда продолжай.

     - Я никогда не хотел иметь критический взгляд на ваши поступки, желал просто наблюдать за вами для расширения своего опыта, но обстоятельства, я так понимаю, сейчас изменились. И теперь мне придётся прибегать к своим знаниям, чтобы попытаться быть вам дополнением, а не продолжением. Что ж. Остановите меня, когда я заиграюсь, но сейчас мне бы хотелось сказать, что вы немного заигрались.

     - Это оттого, что ты не знаешь всех нюансов до конца.

     - Ну, может я что-то путаю, но вы должны знать - я как и прежде считаю, что вы имеете право на любой поступок, и этот ничем не выделяется, чтобы о нём так не думать.

     - Ладно, Борис, давай начнём. Испытательный срок нашему проекту – неделя. Через неделю оценим ход проекта по нескольким критериям, по десятибалльной шкале. Я захочу знать: твоё отношение к проекту, его посильность тебе, перспективы набора команды – три момента. Не стирай историю с гаджетов, чтобы можно было всё просмотреть, составить примерную статистику звонков, встреч, сообщений, чтобы понимать, что следует ожидать. Подумай, может тебе поможет, если ты найдёшь сразу на своё место человека и подключишь его к поискам сотрудников? Кстати, я тебе уже нашёл одного человека на должность директора по развитию – это будешь ты.

     Я улыбнулся.

     Борис немного помялся.

     - У меня проскользнула такая мысль, конечно. Ничего страшного?

     - Всё правильно, у тебя теперь особый статус, поэтому от тебя теперь потребуются мысли и такого характера. Итак, всё понятно, Борис?

     - Да, всё понятно.

     - Тогда, пока. Появись завтра вечером у меня тут. Мне всё-таки интересно, какой у тебя будет день. А, да. Ликвидацию салона закончит директор по развитию, прямо сейчас и позвоню, - я взял в руку телефон. – А ты прямо сейчас отнеси ему всё, что у тебя на руках по этому проекту.

     - Хорошо.

     - Давай, партнёр, - с улыбкой проговорил я.

     - Да, хорошо.

     11

     Через два дня я получил от Ольги мэйл с телефоном и электронным адресом Наташи. Так звали девушку, которую она решила мне «передать» по моей просьбе. В ответном письме я попросил у Ольги прислать мне какие-нибудь записи о ней. Ведь ведут же психологи какие-то дела своих пациентов?! Не думаю, что Ольге сколько-нибудь этических страданий доставила моя маленькая просьба, ведь стоимость оказанных ею мне услуг ещё не вышла за рамки тех денег, которые она от меня взяла, а я такой надёжный партнёр…

     Поиск в интернете информации об этой Наташе не выявил никаких результатов, а обращаться к начальнику своей службы безопасности я не стал – тому осталось работать у меня месяц, поэтому всякая информация обо мне теперь была для него лишняя.

     Я приготовился терпеливо ждать, что мне пришлёт Ольга. Под вечер я получил от неё мэйл с приложением отсканированных копий результатов их бесед, а также она выслала мне историю электронной переписки с Наташей. Я горячо поблагодарил Ольгу, заверив её, насколько позволило всё моё красноречие, что я ни секунды не пожелаю воспользоваться ничем из того, что она предоставила в моё распоряжение, во вред Наташе или ей, Ольге, самой. При малейшем намёке на непонимание или антипатию в случае с этой девушкой, я просто сгину с её пути и начну поиски другой. Таким образом, Ольга должна была быть спокойной, будто вообще ничего не произошло. Я умею хранить тайны, потому что умею их создавать. (Наверно поэтому долгое время было так, что самые заядлые сплетники стаями крутились вокруг меня – этим людям очень тяжело было быть хранителями чужой тайны, а дальше меня информация никогда не распространялась, поэтому они с удовольствием облегчались, рассказывая мне, доверенное им по секрету). Оля написала в ответ, что надеется, что не совершив ошибки до сих пор, не совершает её и сейчас.

     Наташа уже несколько месяцев не могла вернуть своего любимого. Очень привлекательным для меня моментом показалось, в результате чего, похоже, у них произошёл разрыв. Ей было тридцать девять лет, её мужчине сорок пять. Какое-то время они встречались, так сказать, целомудренно, под чем я подразумеваю классический секс. Это я почерпнул из записей Оли. У Наташи с этим мужчиной даже были поездки заграницу - очень даже неплохой, в общем, конфетно-букетный период, получше, чем у некоторых. И вот, в один из моментов высокого эмоционального переживания она решила удивить своего избранника одной из (надеюсь из многих) своих бурных сексуальных пристрастий. А уж что может захотеть девушка её возраста, когда она подпила и хочет позаниматься сексом на такой ранней стадии знакомства, потому что полна надежды, что ввязываема в формирующиеся удачные и долгожданные отношения, да при отсутствии оных до этого, можно только фантазировать и тихонько наблюдать за своим учащающимся сердцебиением. Видимо, тому её мужчине что-то в этом не понравилось, потому что с этого момента у них началось непонимание и отдаление друг от друга. Здесь я на её стороне. Господи, почему бы и не подурачиться, тем более с хорошенькой женщиной? Как бы там ни было, но в данный момент она находилась в приятном моему сознанию уязвимом состоянии. Внимание со стороны такого как я - это пять процентов; прекрасный вечер - это ещё пять процентов; именно состоявшееся осторожное завязывание разговора в публичном месте – ещё пять процентов к тому, что уже имеется; «мистическая» догадливость до её обстоятельств, примется ею за мою проницательность, а понимание и принятие того, якобы становящегося мне известным из наших с ней разговоров, будет принято ею за мой хороший тон и вкус, а это уже сорок процентов. Оставшиеся сорок пять процентов заполнятся так-сяк, не имеет значения.

     Я не буду приглашать её в ресторан, но предложу встретиться в каком-нибудь кафе одного из торговых центров. Как правило, там бывает возможность поболтать, чтобы не быть услышанными посторонними, и уже там изложу ей всё, если увижу, что она к этому готова и соответствует моим требованиям.

     После работы Наташа обычно шла через Бастионную горку, чтобы сесть на пятнадцатый троллейбус, который увозил её на улицу Ломоносова. Я приказал себе пару раз побывать в этом парке, чтобы с некоторого расстояния понаблюдать за ней. У неё было худое, изнеможённое лицо, плюс немаленькие мешки под глазами; но усталость лица результативно скрывалась под слоем косметической работы, да так, что с языка готово было сорваться слово «изящно». Волосы уходом с лицом не конкурировали, однако они были неплохи сами по себе: длинные и чёрные, слегка волнистые, с привлекательными бликами и здоровыми концами. Зелёные глаза – о, да! - смотрелись как феномен на всём её фоне. Я не такой уж фанат красивых глаз у людей, но при истинно красивых моя душа замирает. Я тогда задался вопросом, как они, должно быть, красивы, когда в них отражается заинтересованность, радость, довольство, приятное переживание? И я предвкушал момент её взгляда, довольствуясь постоянно склонённой головкой.

     Во время ходьбы она всегда, казалось, смотрела на носки своих туфлей. У неё была небольшая грудь, узкая талия, очень выраженная попка, и она была хозяйкой плоского животика. Ножки ровные, но всю их прелесть я не мог оценить из-за белых брюк, которые наблюдал на ней все эти два раза, которые за ней подглядывал. Она была невысокая, даже скорей маленькая и, наверно, была в половину от моего веса. В общем, она производила хорошее впечатление тем, какой была в свои тридцать девять лет, и можно было предположить, что и голая она будет не менее обещающая. Я был рад, что она оказалась такой – на восемь десятых от моего ожидания. Через неделю-две работы над собой, если она позволит мне предоставить ей эту возможность, она окажется для меня тем, что мне надо. Конечно, если у нас совпадут и интеллектуально-психические ожидания в отношении друг друга.

     Я выбрал приближающийся тёплый солнечный вечер, облачился в спортивные ядовито-жёлтые штаны с мелкими белыми надписями и ядовито-синюю майку (и то, и другое было мной куплено с расчётом под расцветку велосипеда), надел спортивные часы с жёлтым резиновым ремешком – напоминание об Австралии – и отправился кататься на Бастионную горку. Сколько такая прокаченная фигура, облаченная в такие яркие цвета, могла привлечь внимания? - самодовольствовался я.

     Я катался по Бастионной горке туда-сюда, с удовольствием отмечая подрагивание своих бицепсов и трицепсов, изредка задумываясь о работе, и останавливаясь, чтобы записать ту или иную заметку для себя в телефон. Наташа должна была появиться вот-вот.

     Когда я заметил, как она показалась на входе в парк, я покатился к его выходу в другой стороне, чтобы спокойно подъехать к ней сзади, когда она была уже на середине парка. Я сделал вид, что притормаживаю, будто примеряюсь к ней, как к пешеходу, решая, в какую сторону она отойдёт, чтобы дать мне проехать. Она бросила взгляд назад, давая понять, что услышала, как сзади подъезжает велосипед, и сделала пару шагов, смещаясь правея. Я одновременно с ней, будто неправильно разгадал её намерение, тоже сместился правее. Она оглянулась с каким-то автоматическим страхом и попыталась взять ситуацию под контроль - хотела, продолжая идти, сдвинуться влево. Я, под стать ситуации, сделал вид, что не разгадал её манёвр во второй раз, и предпринял попытку объехать её с левой стороны. Мне пришлось остановиться.

     - Оп, - сказал я, когда мы встретились взглядами, остановившись оба, чтобы теперь обоим точно определиться, кто, где и в какую очередь пройдёт, проедет.

     Мы улыбнулись друг другу, как воспитанные европейцы.

     - Извините, - сказал я, - не угадал ваших мыслей.

     - Всё нормально, - ответила она.

     Я надавил на педаль, чтобы поехать дальше; проезжая мимо сказал:

     - Ну, всё равно.

     Когда я был метра полтора от неё, до меня донеслось:

     - Просто будьте осторожны в следующий раз.

     Я замедлил движение, развернулся, проехал мимо неё – мы посмотрели друг на друга – развернулся опять, подъехал к ней, замедлив ход, и, катясь рядом, спросил:

     - Что вы сказали?

     Я собирался сделать так без всякого повода, она же облегчила мне работу, и более того.

     Её глаза подёрнул страх. Показалось, это место часто посещаемо им. Меня это удручило. Мне стало больно за неё. Зачем такой девушке быть так близко от своего страха? Или ему так владеть ею?

     - Я просто сказала, чтобы вы поосторожней были в следующий раз. Больше ничего такого.

     - Значит, не послышалось. Мне только показалась какая-то озабоченность в голосе. У вас всё нормально? Почему вы так сказали?

     - А, понимаю, просто я сегодня прочитала в новостях, что каждый день по Риге три-четыре пешехода попадают в больницу из-за столкновения с велосипедистами.

     - А-а, - протянул я, вторя ей интонацией, - могу объяснить. Я видел пару таких, которые считают, что если они едут по велодорожке, дорогу им уступать должны даже дети. Это, конечно, ненормально. Так вы под впечатлением от статьи? Но вам можно не беспокоиться – на вас нет печати, что вы пострадаете в каком-нибудь транспортном происшествии или природном катаклизме.

     - Хм, да? - улыбнулась она. – Этого никто не может знать наверняка.

     Я замедлил движение настолько, что смог спокойно катиться с ней рядом.

     - Вам легче так думать? Разве не тешит мысль, что всё-таки на вас этой печати нет?

     - Тешит, но как такое может быть?

     - Очень просто - небольшое наблюдение за людьми. Вернее, большое. Вы тут часто ходите?

     - Каждый день, по рабочим.

     - Значит, сейчас с работы? – спросил я.

     - А может на работу, - ответила она.

     Я демонстративно присмотрелся к ней. Если бы не знал наверняка, что с работы, я мог бы ошибиться из-за её мешков под глазами, и предположить, что она работает в ночные смены.

     - Нет, с работы, хотя кому-то могло б показаться, что на работу. Но нет, с работы. У вас другая проблема, - заулыбался я.

     - Отчего это мы вдруг заговорили, да к тому же как-то странно?

     - Да? По-моему, ничего необычного, а разговор нормальный, опять же, обычный. У меня просто тьма мыслей в голове пронеслась, когда я услышал, с каким вы трагизмом пожелали мне осторожности в пути, и я не смог промолчать. А уж ваше «а может на работу…». Не нравится работа?

     - А кому она нравится? Я не из тех редких счастливчиков. А другое пока не находится.

     - И это мне сразу показалось, и теперь я склонен думать, что у вас какое-то сильное душевное переживание. Знаете, из меня порой неплохой советчик получается.

     - Нет, спасибо, - тень улыбки снова коснулась её личика.

     - У вас красиво улыбаются глаза, честно. Но когда вы улыбаетесь, у вас опускаются плечи, как будто вы сразу ожидаете, что вас тотчас лишат причины радости. Сколько вас женщин окружает по жизни, ответьте, не обороняйтесь от этого вопроса, прошу вас.

     - Две? – немного подумав, неуверенно ответила в вопросительной форме она.

     - Мама и подруга, – предположил осторожно я.

     - Да.

     - А мужчин?

     - Опять странный разговор.

     - Вы на велосипеде катаетесь?

     - У меня нет велосипеда.

     - А давайте я вам его куплю?

     Она посмотрела на меня.

     Я специально задал этот вопрос, чтобы сразу очертить перед ней границы своих возможностей и своего характера. Конечно, она откажется, но пару баллов я заработаю сейчас же.

     - Не надо, спасибо, - ответила она.

     - Конечно, я знал, что вы откажетесь. Но даже если бы не угадал вас, как несколько минут назад, я бы ответил поступком за свои слова. Но дело не в этом. Я просто хотел вас развлечь. Не зная вас, я время от времени могу ошибаться в словах, что будет выглядеть странным, но поверьте, злого умысла у меня нет. Да вы и сами это знаете. Вы сейчас куда?

     - На троллейбус.

     - Далеко осталось?

     - Там, на том углу, - кивком головы она показала примерное направление в сторону дома, - остановка.

     - Почти пришли. Вы не будете возражать, если я кое о чём подумаю, а потом, если вас здесь ещё раз встречу, спрошу?

     - Ладно.

     Если бы она сказала, что будет против, пришлось бы придумывать более увесистый повод для встречи, но я уже видел, что я ей не неприятен.

     - Спасибо. Может даже завтра, если будет такая же классная погода. Хорошо?

     - Хорошо, - и она даже чуточку засмеялась.

     Это было отличным знаком.

     - А если я буду не на велосипеде?

     - Можно. Но вам придётся сюда как-то добираться. Судя по всему, вы живёте не близко, и этот парк не то место, где вы совершаете свои велосипедные вылазки, а то б мы раньше встретились в этом парке.

     А вот это было уже круто. Она не случайно проговорилась, что обратила бы на меня внимание, увидь она меня раньше. Она стала нравиться мне ещё больше. Я даже допустил сексуальную фантазию с ней. Всё складывалось замечательно, она становилась мне нужна.

     - Я недалеко отсюда живу, но этот парк не место, куда я постоянно совершаю свои велосипедные вылазки. А вы далеко живёте отсюда? Это на случай, если я приду пешком, и мне предстоит вас проводить пешком домой?

     - Для этого очень далеко.

     - Тогда, на всякий случай, я буду на машине. Ты сейчас, наверно, скажешь, что опять странный разговор? Давай на «ты», на «вы» раньше врагов называли, - предложил я.

     - Нет, не буду.

     - Ты это про «разговор» или про на «ты»? – спокойно спросил я.

     - Про разговор.

     Мы стояли на обочине тротуара, ей предстояло пересечь проезжую часть, когда загорится зелёный сигнал светофора для пешеходов.

     - Сегодня классная погода, - говорю, - вечер будет тихий, ночь спокойная.

     - Кому как, - отвечает она.

     - Вот я и думаю… - пауза, постарался со всей проницательностью заглянуть ей в глаза. – Ночь, вот в чём проблема. Извини, я не могу не отмечать и не решать задачи. Ты что-то употребляешь для сна?

     - Ты имеешь в виду алкоголь?

     - Нет - таблетки, но и алкоголь тоже можно сюда присовокупить, и наркотики. Всё нормально. Я знаю, что приходится делать одним, чтобы быть кем-то, а что приходиться делать другим, чтобы оставаться самим собой.

     Она с интересом посмотрела на меня. У неё в глазах стоял вопрос. Я выждал мгновение.

     - А если к этому добавляется и человек со стороны, проблемы могут перерасти в кризис. Если вовремя не найдётся вещи, которая остановит разрушение человека, ему уже ничто не поможет.

     - Вообще ничто?

     - Ничто.

     - Звучит удручающе.

     - Поэтому создатель избавил нас от таких потрясений. В подобных случаях нам либо посылается такая вещь, либо предлагается что-то в утешение.

     - А если это несчастная любовь? Что может заменить любовь?

     - Обстоятельства, в которых она перестаёт иметь верховое значение.

     - О чем ты хотел подумать, чтобы потом спросить меня?

     - Что составляет твоё горе на сегодняшний день.

     - Зачем тебе это?

     Я пожал плечами, стараясь изобразить несильный интерес к этому вопросу.

     - Мне хорошо - хочу, чтобы и другим было хорошо.

     - И почему мне должно стать хорошо благодаря тебе?

     - Я сегодня ни с кем на велосипеде чуть не столкнулся, кроме тебя.

     - А-а.

     - Спасибо за приятную беседу. Пока?

     - И тебе спасибо. Пока.

     Я приготовился надавить на педаль.

     - Ты ж не последний раз сегодня тут прошла?

     - Ну, ты же сказал, что меня никакие транспортные и природные катаклизмы не остановят. Тогда да, если меня за эту ночь не уволят, и мне уже завтра не надо будет ехать на работу.

     - Не уволят, - улыбнулся я, - не сегодня.

     - Мм, обнадёжил.

     - Всё будет хорошо.

     - Конечно. Ладно, пока.

     - Пока.

     Я дождался, когда она сделал шаг с тротуара на проезжую часть, и надавил на педаль.

     Как же мне всё понравилось. С ней всё было просто, напрягаться не приходилось, и мы даже неплохо углубились в некоторые темы, а ведь мы только-только столкнулись друг с другом. И она оказалась умна. Обожаю умных женщин. Перспективы были, и неплохие. Я уже предвкушал всё. Всё, что навоображал, напредставлял, напланировал. Пятница следующей недели…

     На следующий день я поджидал Наташу, облачившись в строгий чёрный костюм и белую рубашку с расстёгнутыми двумя верхними пуговицами. Я ощущаю огромную силу, когда надеваю новые туфли, поэтому я сделал это сегодня - купил чёрные, простые, кожаные и сейчас был в них, сверкая нетронутыми улицей боковинками подошв. Расхлябанный, но в тоже время деловой и собранный.

     Наташа появилась в легком тёмно-синем плащике, брюки уступили место тёмным колготкам и юбке чуть выше колен, на ногах полусапожки на шпильках (обожаемый мной вариант женской обуви). Если она хотела произвести на меня впечатление (а может ли быть иначе?), то у неё получилось. Однако, мне пришлось сокрушиться бедностью её наряда.

     - Привет! Тебе всё идёт, - поприветствовал я первым.

     - Спасибо и привет! – ответила она.

     - Ну, традиционно до троллейбуса медленным шагом?

     - Давай, - она выглядела веселей, чем вчера.

     - Скажи, у тебя есть сейчас кто-то?

     - И есть, и нет.

     - Это и есть несчастная любовь, про которую ты вчера упомянула?

     - Может быть.

     Я выдержал паузу.

     - Завтра пятница, возможно, нам обоим на работу, но ты не возрази против небольшого сабантучика.

     - Ну, если небольшого. А что такое?

     Через пять секунд, нежданно для самого себя, я предложил:

     - Пойдём куда-нибудь покушаем, попьём, пообщаемся. А потом я доставлю тебя домой. Вот мои документы, - я вытащил водительские права, - если ты боишься чего-то, ты можешь сейчас же их сфотографировать и послать эту фотографию себе на мэйл с припиской, что если с тобой что-то случиться, виноват я.

     - Всё нормально, - ответила она, - я вижу, что ты абсолютно адекватный и нормальный человек, Виктор, - сказала она, демонстративно наклонив на последнем слове свою головку к водительскому удостоверению, чтобы прочитать и произнести моё имя.

     - А ты?

     - Что я? Адекватная ли?

     - Нет, а тебя как зовут?

     - Наташа.

     Я улыбнулся.

     - Тебе всё идёт, а имя нет.

     Она попыталась ударить меня в шутку сумкой по животу, но я подставил руки и рассмеялся. Довольно-таки фамильярный жест для первого свидания с её стороны. Умею я моментально расположить людей к простому и задушевному общению. Наверно потому, что сам выступаю с открытой душой. Я всегда готов ответить правду на любой, даже самый неожиданный вопрос. Наверно, люди это чувствуют и устремляются ко мне с раскрытыми объятиями. Я думаю, каждый человек наделён таким качеством с рождения, но теряет его, как только один раз солжёт или в разговоре с третьим лицом взболтнёт лишнего из интимной беседы с другим человеком.

     - Не обижайся, у меня просто ассоциации с этим именем не очень, но думаю, сегодня я пойму, что не все Наташи – Наташи, - с комическим трагизмом произнёс я последнее слово, её имя, и она опять замахнулась сумочкой, но только чтоб пококетничать.

     - Тогда, Наташа, сейчас я повезу тебя в кафе, из которого виден мой дом, то есть настолько близко от моего дома. Это для того, чтобы после кафе мы пошли или ко мне, только ничего не думай сразу, или я доставлю тебя к тебе домой в обход моего, как решим. В разговоре тебя ждёт сюрприз. Да сам разговор будет сюрпризом уже потому, что не каждый день такие беседы происходят между мужчиной и женщиной. – Я выдержал паузу и спросил, - не передумала ещё?

     - Я ещё и думать-то как следует пока не начала. Можешь продолжать.

     - Тебе ничего не угрожает, тебе нечего бояться. Я буду настолько откровенен и прямолинеен, что ты быстрей поверишь именно тому, что я тебе скажу, чем тому, что я таким образом хочу тебя вовлечь в какую-нибудь неприятность.

     - Ладно, пошли в кафе.

     - Поедим. Тогда поворачиваем назад, моя машина там.

     - Что это за машина? – спросила она, когда я снимал с сигнализации свой джип, который был почти на две головы выше её.

     - Додж.

     - Зачем тебе такая большущая? Как ты с ней управляешься?

     - Высоко сидишь, далеко глядишь. А вообще, она харизматичная, вот и всё.

     - Никогда в машине так высоко ещё не сидела, даже не думала, что так высоко в таких сидится, - сказала она восхищённо, когда расположилась на переднем сидении.

     - Да, это приятное ощущение. Ехать ещё приятней. Я, бывает, стресс в ней снимаю. Кто-нибудь чем-нибудь выступит неподходяще, пока от злополучного места добираюсь до следующего, обязательно с музыкой, уже забываю, что плохого недавно случилось, вот так.

     Мы поехали по бульвару Зигфрида Анны Мейеровица в сторону Красной Двины, потом я свернул на улицу Кришьяна Вальдемара, потом Калпака, Пулквиежа Бриежа, и уже отсюда стал высматривать различные кафеюшки, чтобы из окна можно было увидеть мою высотку.

     Наташа всё время разглядывала машину изнутри.

     - Господи, как здесь всего много. Сколько всяких кнопочек! Ты все знаешь?

     - Да не, на самом деле их здесь ни так много. Начинаешь тыкать и понимаешь, что здесь кнопок раз, два и обчёлся.

     - Ну, не знаю. Очень красиво внутри.

     - Потому что чисто, - пошутил я, вызвав в ней смех.

     Я заметил кафе.

     - Ты любишь вечером покушать сытно?

     - Нет.

     - Тогда давай в этом. Не против?

     Наташа ответила, что не против, ещё до того, как у неё получилось выхватить взглядом не бросающуюся в глаза одинокую современную постройку, когда мы оставили за собой основную и ухоженную массу архитектурных творений 19-го века.

     - Эй, вот там, на втором этаже, - сказал я, смотря за её взглядом, направленным вообще в другую сторону.

     Она засмеялась.

     - Да пойдёт, пойдёт, всё пойдёт, я уже увидела, что у тебя хороший вкус, - и тут, видимо, спохватилась и добавила, - и выбор некоторых вещей можно доверить тебе без оглядки.

     Я внутренне рассмеялся – лучше бы она спохватилась и промолчала, иногда женщины не успевают за своими мыслями. Мне не понравилось вторая часть её реплики. Получается, что выбор не всех вещей можно мне доверить. Мне кажется, в этом проблема многих людей при устройстве сожительства с другими людьми. Все скорей остановятся на том, чтобы позволить партнёру быть инициатором половины или части от окружающего, чем думать о себе, как о готовом принять любые переживания, вносимые в его жизнь другим человеком. В этом смысле чета рабов могут оказаться свободней четы своих господ.

     В кафе Наташа заказала салат и булочку с чаем, а я коньяк, мясное ассорти и фисташки.

     - Наташа, есть два пути начала нашей беседы. Или ты мне рассказываешь о своей проблеме, и это связано, я так понимаю, с каким-то мужчиной, или проблемы нет, и тогда я могу начинать излагать своё дело. Учти, если проблема есть, мы не сможем двигаться дальше.

     Наташа стала ковыряться вилкой в салате. Пару раз бросила на меня спокойный взгляд. Я ждал. Наконец она сказала:

     - Да нет никакой проблемы, - и выдержав мой взгляд, поразив меня в очередной раз своими зелёными глазищами, спокойно отправила в рот первую порцию салата.

     - Хорошо, - проговорил я после секундного раздумья (есть проблема), - тогда я начну. Я не знаю, сильно ли раздосадуюсь, если ты меня вдруг решишь перебить, не дав мне высказать мысль до конца, тем хуже, если уже в самом начале ты сразу и заранее отвергнешь всё, что тебе покажется, что я хочу тебе предложить. Ведь согласись, одно дело сделать вывод по намёкам, другое дело выслушать всё до конца.

     Я сделал паузу, проверяя её послушание, готовность выслушать меня. Сделал глоток коньяка.

     - Наташа. Я такой человек… У меня много дел, вернее одно большое дело. В силу некоторых причин, не узнав о назначении и реальной ценности семьи, я, не пожелав создание своей, в какой-то момент мог с лёгкостью разрушить чужую. Но у меня появился уже положительный опыт в этом вопросе, поэтому можно надеяться, что такого больше не случится. Вообще, если со мной осторожно обращаться, я даже могу в какой-то части оказаться полезным. В данный момент я испытываю дефицит человеческого внимания, - ещё глоток коньяка, - вернее, дефицит женского внимания, но я много чего себе позволить не могу и помимо этого. Наташа, я знаю, что построенное на лжи, даже доброе и разумное обречено в быстром времени на провал, но всякое, но на правде, может просуществовать века, поэтому я хочу быть с тобой предельно откровенен. Может, непривлекательно прямолинеен, может, неромантичен, но я скорей распластаю перед тобой свою душу, чем попытаюсь укрыть от тебя что-то, чтобы поиметь искомое – твоё распростёртое передо мной тело. Я хочу сделать тебя своим партнёром. В данный момент тут и там по нашей Риге проходит с десяток таких свиданий, как наше, тем более, что вечер четверга. Если хочешь максимально отдохнуть в выходные, отдыхать надо начинать уже с вечера четверга, - отвлёкся я на шутку. - Поверь, мы с тобой сейчас являемся участниками одного из самых необычных из всех свиданий. В двух-трёх случаях, сегодня-завтра у таких как мы, свидевшихся, получится установить партнёрские отношения: у кого-то появятся намерения в отношении другого, где-то взрастёт надежда, кто-то заключит брачный контракт. Ай, разве я озвучил самое интересное? То, что я собираюсь тебе предложить, может тебе показаться странным, а оказаться губительным. Учти, есть вероятность, что в некоторой степени ты потеряешь стимул для ведения той жизни, которую ты вела до этого. Есть два вида надежды. Один вид гласит: когда же всё это закончится? - второй: когда же наступит то-то? С моим вмешательством может возникнуть иллюзия, что появились основания для прекращения страданий по первому или второму виду. Хочешь задать вопрос?

     - Пока нет, продолжай.

     Я стал зубочисткой накалывать мясные кусочки и отправлять их себе в рот.

     - За всё, что я не умею сделать сам, я плачу вдвойне тому, кто это делает за меня. Я не скуп на благодарность, если человек ради меня расходует самозабвенно свои силы. В этом смысле со мной можно иметь дело… Я некоторое время прибываю в состоянии поиска партнёра. Сексуального партнёра. Рабыни. Но только рабыни, которой приказывают отдавать приказы, рабыни, которой предстоит нацепить корону королевы, урей царицы, прикид госпожи…

     Я сделал паузу и отправил в рот несколько кусочков мяса и пару фисташек, незаметно подглядывая за реакцией Наташи. К этому времени я закончил извлекать все до последней фисташки из их скорлупы и установил тарелку с очищенными орехами посередине стола между Наташей и собой.

     - Угощайся – вкусно, полезно.

     - Спасибо.

     Мне показалось, что Наташа если и не проникается моим предложением, по крайней мере, не отвергает его. Я спросил:

     - Как тебе такое начало нашего разговора?

     За то время, которые мы с ней провели, находясь близко друг против друга, я уже успел отметить и начать наслаждаться некоторыми её жестами и мимикой. Например, когда она была развеселена и смеялась, её глаза превращались в щелки, мешки под ними «исчезали», и всё её лицо становилось лицом двадцатипятилетней кокетки. Это оказывалось настолько эффектно, что я ловил себя в такие моменты на утрате связи с действительностью и не мог оторвать взгляд от её лица. Или вот - постоянные изгибания корпуса. Накалывая продукт на вилку, она еле заметно выгибала тело в одну сторону, а когда подносила вилку ко рту, успевала изменить направление изгиба позвоночника в другую, и при этом бросала на меня взгляд, и было видно, что её нисколечко не беспокоит, замечаю я всё это или нет. Розовый язык, когда она открывала ротик, действовал гипнотически. В один из таких разов, для меня остановилось время, когда я представил, как она выдвигает язычок, чтобы слизнуть им сливки с протягиваемой мной в руке клубнички, но уже с этого момента моё воображение увлекло меня в ещё большее переживание, нарисовав картину, как Наташа даёт мне потрогать язычок пальцем, а следом... К слову, брейнгазмы с Наташей оказались штукой не редкой, и то и дело приходилось оказываться быть увлекаемым различными приятными наваждениями.

     Я спросил: «Как тебе такое начало нашего разговора?» - а она ответила, отправляя в рот порцию салата, подцепленную вилкой: «Не очень романтично», - и засмеялась.

     - Я предупреждал, - с лёгкой улыбкой покачал я головой и, выдержав паузу, присмотревшись пристальней в лицо Наташи, решил сумничать. - Романтика - это натянутое кокетство мужчин. Мне даже задерживаться на этой стадии не хочется – намерения ни те. Итак, я продолжу. У меня уже была такая партнёрша… Я хочу, чтобы в этом вопросе между нами сразу установилась ясность. Случилась трагедия, повлёкшая очень серьёзные последствия. Думаю, этого достаточно. Нет? Любопытствуй. У меня есть теория: если человеку что-либо было уже дано, - было, - то вернуть он это сможет легче обычного. Я не поэтому пытаюсь вернуть то, что у меня уже было, а потому что хочу этого снова. Пусть для тебя пока что-то непонятно, может ты вообще, как я уже говорил, всё это сейчас находишь странным. Я недостаточно романтичен, изящен, игрив? Соглашусь. Но время всё расставит по местам. Я не собираюсь быть таким в дальнейшем. Вместо романтики, я предпочитаю заботу, вместо изящества – внимание, а вместо игривости – чуткость. Я безошибочно отделяю цинизм от подлинной любви человека к красивой вещи. Я могу быть правдив, но взамен я буду требовать откровение. Я могу быть хорошим, но рядом с добрым. Там, - я показал рукой в направлении крыш нескольких новостроек-многоэтажек, - на самом верхнем этаже моя квартира. Из нею потрясающий вид на пол Риги. Я не предлагаю стать тебе хозяйкой этой квартиры, но гостьей. Единственной гостьей этой квартиры. Как, когда – это всё детали. Если «да», если ты согласишься на мою игру, я начинаю окучивать твою жизнь, и буду навязчив. Мне это надо, потому что я одинок, и потому что я живой человек. А надо ли это тебе – это другой вопрос. Итак, - я сделал паузу, - итак. Я всё не соберусь, чтобы выложить всё, как есть.

     Здесь я постарался свести на нет свой «возвышенный» тон, чтобы она переключилась с внимания, с которым меня слушала, на мышление. Поэтому она сразу ответила, не вспоминая, что игнорирует мою просьбу не перебивать меня, пока я не выскажу свою мысль до конца:

     - Тебе можно сказать то, чего не сказать не сможешь, задумывая всё это, потому что для тебя результат будет в любом случае положительным: или я соглашусь на твоё предложение, или ты избавишься от сомнения по этому поводу.

     - Да, это так.

     Я сделал глоток коньяка и ухватился за две фисташки.

     - А скажи мне, - предложил я, - что у вас произошло, почему всё, что было - хорошо?

     Я сделал акцент на «было».

     - Долгая история, а уже вечер.

     - Ещё вечер.

     - Для истории – уже.

     - Тем не менее.

     - Скажем, я переборщила со спиртным, самую малость, но этого хватило, чтобы моё желание показалось аморальным.

     - И что ты сделала? Давай, попробуй меня удивить.

     - Одного уже попробовала, - засмеялась она.

     Я поддержал её лёгким смехом.

     - У нас случилась с ним поездка в Венецию, - грустно, трогательно и мечтательно начала она. – Мы сидели в одном из сотен, наверно, ресторанов под открытым небом. В нашем ресторане играла живая музыка, причём мы слышали только её, хотя там в каждом из ресторанов играло что-то своё. Как такое достигается? Представь, когда кругом люди пили только вино да шампанское, я сидела с омлетом с красным лососем за сто пятнадцать евро. Ты пробовал омлет за сто пятнадцать евро?

     - Пробовал, - кивнул я, оборвав её лирический поток, и постарался не слишком снисходительно улыбнуться.

     - Я это к чему? Попытайся представить состояние девушки, которая сидит в ресторане в Венеции. Ты был в Венеции?

     - Был, - повторился я и тоном, и мимикой, и действием.

     - Там красиво?

     - Очень.

     - Очень-очень?

     - Одно из самых красивых мест в своём роде, ночью, когда на улицах ни одного человека, - засмеялся я.

     - Ну, так вот, - она проигнорировала мой сарказм. - Можешь себе представить состояние девушки, сидящей в Венеции в ресторане под открытым небом, тогда как она за пределы Риги выезжала за свои тридцать девять лет только два раза - в Сигулду. Не перебивай!..

     - Не перебиваю, - уже с облегчением заулыбался я.

     Наташа сверкнула на меня в шутку гневным взглядом.

     - И вот такой вечер. Потом шампанское в одном ресторане, в другом, в третьем. Потом с бутылкой в номере, причём он пил не сильно…меня развлекал.

     Она замолкла. Но тут же продолжила.

     - В какой-то момент я поплыла от ощущения блаженства. Мне показалось, что ему очень понравится, если я устрою ему эротический сеанс с элементами стриптиза. Я думала, всем мужчинам нравится смотреть на женщину. У нас в номере была железная кровать, а на углах вертикальные стойки с набалдашником, у изголовья длинные, в ногах чуть выше самой кровати. Я даже не подумала – что такого? – я рассчитывала на восторг и исполнила танец у одной из этих маленьких стоек, потеревшись о набалдашник. И вдруг замечаю, что он в состояние шока наблюдает за мной. Когда я нырнула к нему в кровать, мне показалось, что он меня боится. А я помню, что уже не могла остановиться. Мне и секса хотелось, и ситуацию выпрямить, и показалось, что это две совместимые вещи. В общем, я попыталась заставить его сделать, как мне захотелось. Честно, я кое-что вспомнить не могу. Я спрашивала его тысячу раз, что такого случилось там, отчего он теперь так ко мне относиться, а он только твердит, что всё в порядке. Но я же чувствую.

     - А что такого ты сделала, помнишь?

     - В том-то и дело, что я, я так понимаю, не помню, что сделала, после чего он стал не свой.

     - Может, покомандовать решила? Решила побыть госпожой, со всеми вытекающими из этого?

     - Не исключаю и такого варианта, но не помню.

     - Насколько оцениваешь по десятибалльной шкале адекватность его реакции?

     - Понимаешь, я не знаю, на что последовала его реакция.

     - Бери в общем – ты женщина, решившаяся расслабиться, отдохнуть и подурачиться.

     - На три.

     - Ого, я думал, скажешь на четыре.

     - Ха.

     - Когда-то я был подростком, и одна мысль о девушке поднимала во мне жар и вздыбливала волосы. Потом я стал с удовольствием думать о вас, но под страхом потери сознания боялся до вас дотронуться. А сейчас мне бы хотелось, чтобы девушка каждой клеточкой своего восхитительного тела тысячу раз обволокла каждую клеточку моего. На какой стадии тот человек, как думаешь?

     - Между первым и вторым.

     - Соглашусь. А ты бы смогла побыть госпожой?

     - Иногда такое желание возникает.

     - Чужая душа - потёмки. Это я к тому, что мне мои мысли известны, но почему наш разговор сместился к теме, о которой я хотел тебе сказать? То есть не совсем об этой теме, но и об этом тоже. Я закажу нам по кофе. Не против?

     - Давай.

     Я посмотрел в сторону барной стойки, встретился взглядом с девушкой-официантом, дождался, когда она подошла, и заказал нам по кофе. Пока несли кофе, я допил коньяк и съел всё мясо.

     - Теперь скажу, - улыбнулся я, - теперь мне стало легче. Ты, кстати, закончила? – спохватился я.

     - Да.

     - Ну хорошо. Я рад, что ты доверила мне свою тайну.

     - Я об этом даже своему психологу не рассказывала, - парировала она.

     - А зря, может, поэтому ты до сих пор не разобралась с собой. Им стоит это говорить или не посещать их вообще.

     - Я подумаю.

     - Не представится.

     - Что не представится?

     - Случая.

     - Почему?

     - Потому что отныне я твой психолог. Шучу.

     - А-а.

     - Итак. Раз семь уже начинал говорить, - усмехнулся и посокрушался я, - и всё никак не получается закончить. Я ищу партнёра по сексуальным играм. Мне нужна взрослая, игривая, не нуждающаяся в воскрешении, в переносном смысле, конечно, женщина. Имеет значение всё: внешность – как у тебя; интеллект – просто умная, можно больше; психические качества – моральна, но развратна; падкая до красоты и красивых вещей, но не проститутка. Самодостаточная, но не чинящая мне препятствие принять участие в её жизни. И всё это должно базироваться на искренности. Не тянешь – скажи, не хочешь – уйди. Об набалдашник кровати может придётся не только потереться, но и полизать его. Придётся делиться своими сексуальными фантазиями и разделять мои. Придётся выделять для таких встреч определённое время, например, пятничный или субботний вечер, и иметь меня бешенного, раздосадованного и разочарованного, если такая встреча не происходит не по моей причине. Придётся на каждую встречу быть готовой облачаться в разные одежды. Да и мало ли что ещё может быть порождено в этом смысле двумя взрослыми, адекватными, не чуждыми глубоких физических переживаний людьми? Мне нужна такая, которая может избить и сама может быть бита. А что я предлагаю? Всё самое красивое, что можно добыть, используя деньги для удовлетворения той жизни, которую ты ведёшь. Я уверен, так же, что смогу удовлетворить девяносто девять из ста твоих сексуальных потребностей. По крайней мере, не было ещё ничего, что бы меня отбросило в страхе или брезгливости. Мои табу – это никакой крови и грязи, всё остальное приемлемо. Я люблю игры, эксперименты. Я готов и могу пригласить на встречу помощника или помощницу, или помощника и помощницу, или помощников и помощниц, но всё в рамках разумного, всё по договоренности и безопасно для здоровья. Ты смотришь порно?

     - Смотрю.

     Наташа сидела сосредоточенная. Никакой ухмылки, никаких посторонних мыслей. Она слушала и слушала, внимательно. Это не могло не нравится.

     - У тебя есть какие-нибудь сексуальные фантазии, которые до сих пор остаются фантазиями? Это вопрос. Тавтология получилась, но ответь.

     - Конечно, а у кого их нет!

     - На меня слово «конечно» не действует. Поверь, тысячи людей живут без таких фантазий. Вернее, они у них настолько глубоко, что эти люди о них даже не подозревают. Не хочу ни на кого роптать, у каждого своя судьба, но я хороших людей не встречал, а ты?

     - Я бы никогда не решилась ставить перед собой такой вопрос.

     - Почему? – удивился я.

     - Во-первых, то, что ты не встречал хороших людей, не означает, что их нет. Наши знания не могут выходить за пределы нашего опыта. Что я буду ожидать, если я к людям, которых не коснулся мой жизненный опыт, буду подступаться с мыслью, что среди прочих я не встречала хороших? Во-вторых, тысячелетия до нас существовали религии и философии, а некоторые из них существуют и по сей день, которые в самом своём начале утверждают, как основное, и насаждают, как данное, что каждый человек хороший. Отчего ж мне не смотреть в рот тем, кто явно превзошёл меня по части копания в человеческой натуре? Иногда, стоя на кухне у плиты, я думаю, что люди хорошие, а кто-то, помнится, чтобы что-то понять из этого, в бочке прожил всю жизнь или с тысячами людей встретился, или ещё что-то там такое сделал, из-за чего углубился в понимание человеческой природы куда глубже моего. Ничего себе я сказала! Я никому никогда такого не могла сказать, а тут словно прорвало.

     - Это нормально.

     Об меня заостряются умы, подумал я.

     Мы замолчали. Обожаю возникающее молчание, а затягивающееся тем более - своего рода перезагрузка разговора. Жду и наблюдаю, как запускаются одна за другой программы, обеспечивающие коммуникации между людьми.

     - Наташа, - остановил я её мятежное состояние, - я много уже сказал. Я хочу теперь услышать что-то от тебя.

     Она молча отпила кофе.

     - А ты считаешь, я подхожу тебе?

     - Да.

     - Что будет вначале?

     На меня накатила волна неги. Это действует расслабляюще на мозг, поэтому иногда мне хочется дать себе в мыслях пинка в такой момент. В этот раз я позволил себе расслабиться. Переход от конструктивного мышления к представлениям, как я буду иметь Наташу всю, везде и по-всякому, после её «что будет вначале?» вместо, например, «нет, но…» или «да, но…», произошёл с щемящим блаженством, растёкшимся по всему моему телу. Я представил её смятение по тому или иному поводу, но и подлинное желание, и готовность испытать что-то новое; я одевал её в юбку, блузку, чулки и сапоги Марты, тут же в наряд госпожи; ставил голую под душ, представлял заходящую ко мне в шубе и с распущенными волосами. Моё чёртовое воображение, составляющая мне проблемы в одном, но доставляющие удовольствие в другом, там, где другие его и искать не предполагают, захлестнуло меня, вырвав из действительности на несколько мгновений. Мне захотелось окончания и развязки.

     - Вначале, - начал я мечтательно, медленно, - будет встреча, с которой всё началось. Тебе это сейчас мало о чём скажет, но что скажет тебе о чём-то, так это то, что я попрошу тебя побыть надо мной. Роль госпожи тебя не испугает? Ты попыталась кого-то заставить сделать, как тебе хотелось – у тебя снова будет такая возможность. Только теперь тебе это придётся делать ни для примирения и успокоения, а ради удовольствия. В первую очередь, ты должна получить то, что тогда недополучила, чтобы идти дальше. Если не поможет это, будет другой сценарий, будут просто встречи, связь. Если потребуется, мы сможем с тобой повторить весь ваш тогдашний путь. От омлета за сто пятнадцать евро, шампанского там и сям, и заканчивая бутылкой шампанского именно в том номере, в котором были вы. Мне это надо, чтобы ты раскрылась передо мной, и чтоб у тебя не было никакого балласта. Если этот балласт рассосётся сам по себе, и тебе ничего не потребуется из моих безумств, да будет так. На первой встрече, которую мы с тобой организуем, - если ты сможешь, на следующей неделе в пятницу, - я хочу видеть тебя в безумно красивом наряде госпожи. Для этого мы сначала определим по картинкам примерно твои предпочтения, твой вкус, потом ты мне сообщишь свои параметры. Я скажу, как тебе себя замерить, чтобы я смог для тебя подобрать костюм. Одежда будет ждать тебя у меня. Я сам переодену тебя в неё. И это произойдёт в следующую пятницу. Сейчас можешь не говорить, согласна ли ты. Мы расстанемся и будем держать связь через мэйлы и смс. Я бы только хотел узнать, смогла бы ты попробовать?

     Она состроила неопределённую гримасу.

     - Наверно.

     - Супер! Я ничего больше не хочу слышать, прошу тебя. Меньше слов, меньше сомнений…

     - Я решаю попробовать, - перебила она меня, - потому что не могу ни сделать этого. Надеюсь, я не сильно ошибаюсь относительно того, что надо тебе и того, что ты знаешь, что надо мне.

     - О, будь спокойна! Я достаточно опытный человек по жизни, и в этих делах также. Ты уже со мной видишься два раза, был ли у тебя конфуз хоть раз? Думаешь, я заставлю тебя смутиться? Только, если озвучу твоё желание. Думаешь, ты испытаешь неловкость, не зная, как сообщить мне что-то? Я настолько осторожен в таких вещах, что ты даже не заметишь, как ты сделаешь то, что, может, никогда не собиралась. Но в этом я надеюсь на взаимную склонность к авантюрам, - заключил я, стараясь расположить её к себе спокойной улыбкой.

     - Пока меня всё устраивает, если мне всё это не мерещиться - не каждый день встречаешься с таким. Что-то у меня внутри говорит, что как-то всё ни так, но я стараюсь думать, что у меня в жизни давно как-то всё так – ни так. Ты меня не обидишь?

      - Нет, что ты! – воскликнул я. – Сейчас рано ещё, чтобы предоставить доказательства, но поверь. Да, ещё не подвернулось случая, когда бы я мог воспользоваться твоим доверием злонамеренно, и поэтому не могу указать на это, как на не произошедшее, но ты можешь устроить мне любые проверки.

     - Ладно, ладно, на душе у меня спокойно.

     - Вот и классно. Мне бы хотелось тебя больше успокоить, я даже сказал уже себе, что не упущу случая сделать это. А сейчас. Сейчас, если ты не очень хочешь тут сидеть, я хочу тебе предложить сходить туда.

     Я указал в сторону своего дома.

     - Куда, зачем? – выступила она с пояснительными вопросами.

     - Я хочу предложить тебе подняться ко мне домой, чтобы ты знала, как потом ко мне доехать. А потом я отвезу тебя домой.

     - И это безопасно?

     - А мы сделаем это безопасным.

     - Как?

     - Мы постоим перед моим домом, чтобы на нас насмотрелись соседи, я заставлю тебя всё-таки послать себе на мэйл информацию о себе: с кем ты тогда-то и тогда-то, и куда направилась. Ты девушка - глупо вот так с незнакомым мужчиной увязываться за ним туда, куда он ведёт. Напиши, нам обоим станет легче и спокойней от этого. Ты почувствуешь некоторую защищенность. Преступление не предотвратишь, но возмездие обеспечишь, - заулыбался я, - ведь полиция одним из первых действий броситься проверять твою переписку с друзьями, родственниками и знакомыми. А там имя, фамилия и адрес твоего этого, как его, ну, который заманил тебя к себе, и… - я улыбался, и мне казалось, что она чувствовала безопасность, с которой был сопряжен поход ко мне в квартиру, и которую я так пытался ей внушить.

     - Ты уже делал так, как со мной?

     - Именно, как знакомлюсь с тобой, первый раз. Знакомился через сайты, но некоторые повторения есть.

     - Я не знаю, что ещё сказать.

     Я выпрямился и стал крутить головой, чтобы поймать взгляд того, кто принесёт нам счёт.

     Расплатившись, мы покинули кафе и отправились в машину.

     - Можешь уже начинать описывать события, в которые ты вовлечена, и отправлять себе на почту, - предложил я Наташе, когда мы ехали уже в машине.

     - Да ладно, всё нормально, и ты успокойся.

     - Если честно, хотелось бы, чтобы ты напрочь отбросила все сомнения относительно моей порядочности и моих намерений, и уже перестать думать, как убедить тебя в том, что я ищу в тебе только партнёрство.

     - Вот и скажи себе это. Я чувствую себя в безопасности с тобой. Я только не представляю, чего мы хотим друг от друга, и совпадают ли наши желания, а это – катастрофа по-своему в каждом нашем случае.

     - Согласен. Скажу честно, ты мне нравишься, мне кажется, я тебе не противен. Это уже больше, чем полдела.

     Наташа действительно начинала мне нравиться всё больше и больше. Более того, она начинала мне нравиться очень. Я всё приглядывался и приглядывался к ней, и всякий раз обнаруживал для себя тяготение к ней по возрастающей. С каким бы удовольствием я сейчас оказался с ней в жаркую пору, когда б на ней было только какое-нибудь лёгкое платьице. Или вообще на пляже, чтобы посмотреть на неё в одном купальнике. В следующий раз буду знакомиться на пляжах. То, что она начинала мне очень нравиться, наполняло меня диким восторгом, но теперь я задумался об её личностных качествах: насколько она пунктуальна, собрана, инициативна? У неё достаточно высокий уровень интеллекта, насколько можно судить, а он имеет свойство прибывать в своём хозяине, не покидая его и тогда, когда в нём никакой нужды нет, что может послужить препятствием, например, для подлинных чувственных переживаний. И потом, насколько она артистична, легко ли обучаема, хорошая ли у неё память. Все эти вопросы требуют разрешения, чтобы потом только оставалось получать наслаждение от неё, да делиться с ней тем, что надо ей.

     - Мне как-то в детстве запала фраза одной женщины (хоть это и был мужчина, но Наташе будет легче прислушаться к тому, что сказала женщина), что она ненавидит ждать и догонять. А как ты к этому относишься?

     - Я догонять не люблю, а вот ждать терпимо, вернее дожидаться.

     - Это означает, что на встрече ты появляешься раньше назначенного срока?

     - Вообще, смотрю по человеку. Но да, старюсь появиться пораньше.

     - А почему б не появляться секунду в секунду?

     - Минута в минуту, ты хотел сказать? Очень многих людей такой факт может моментом вывести из равновесия, потому что люди чаще указывают в своих резюме, что они собраны, а на самом деле…Ума не приложу, почему нельзя быть просто нормально чётким.

     - А если всё-таки секунда в секунду? – спросил я, оторвав взгляд от дороги и бросив его на неё, подчёркивая этим самым важность задаваемого вопроса.

     - Слишком идеально для нашего мира – невозможно.

     - А если таковым будет тот, который будешь создавать ты?

     - Что ты хочешь спросить?

     - Я ненавижу ждать и догонять. Поэтому предпочитаю секундную точность. Для меня это привлекательно ещё и тем, что я могу чётко всё распланировать, и никогда не быть подверженным разочарованиям и неудачам. Мне просто выстроить всё с точностью до секунды и миллиметра, а потом наслаждаться содеянным, равно как и тем, что ты человек, тогда как в противном случае я рассматриваю остальных, как животных, которые лишь подвергаются обстоятельствам и гонимы временем и вещами, над которыми нас бог поставил хозяином.

     - Иногда ты резко судишь.

     - Ты сейчас о пунктуальности или о людях как о животных.

     - О людях.

     - Значит, если мы возьмём за правило, что секунды в нашем случае будут иметь значение, ты не будешь против?

     - Нет.

     - Секунды, Наташа.

     - Я поняла.

     - Хорошо. Тебе это не доставит неудобство?

     - Не думаю. Я ж тоже в свою очередь могу что-то взамен потребовать?

     - Взамен? А тебе самой это не нужно?

     - Я могу выдержать такой ритм, но для меня секунды не принципиальны. И, честно говоря, ты меня пугаешь этими секундами. Но в то же время это и моё, с той лишь разницей, что я могу гарантировать секунды границами своих возможностей. Например, заранее, чем заранее, отправится в нужную мне сторону, но порой обстоятельства…

     - Я понял. Значит, можешь. Со временем ты поймёшь, что я имею в виду. Вот мы почти и приехали. Мне припарковаться на стоянке под домом или поодаль?

     - Как хочешь. Почему ты спрашиваешь?

     - Минимизирую своё участие, чтобы максимально показать тебе что наша поездки ни от чего принципиального для меня не зависит.

     - А, ты всё о моей безопасности печёшься?

     - Да, и о своей репутации. Я вдруг подумал, что мог бы припарковаться поодаль, на случай, когда в следующий раз ты будешь подъезжать ко мне на такси или на общественном транспорте, не знаю, чтобы ты уже увидела дом со стороны, запомнила, как к нему подходить, а то там шлагбаумов понаставлено, заборов понатыкано. И тут же подумал, что тебе может показаться странным, что это я за хозяин такой, что в километре от своего дома паркуюсь. И так, и так свои минусы, и то, и другое одинаково важно. Так что сама выбирай.

     - Я разберусь, ты паркуйся, где надо.

     - Ладно.

     Я снова набрал скорость, направляясь на свою подземную стоянку.

     - Здесь всё в камерах, - сообщил я, когда мы выходили из машины, - можешь посмотреть по сторонам, чтобы твоё лицо сфотографировали.

     - Да хватит уже, - засмеялась она.

     - Нет-нет, извини, так надо. Я не хочу, чтобы ты чего-то боялась, ты мне нужна бесстрашная, - засмеялся в ответ я. – Выйдем на воздух?

     Я повёл (опять, чуть не написал Марту, потому что точно таким же путём я вёл её) Наташу к выходу из подземной стоянки, и мы вышли во двор.

     - Вот тут мы и живём. Высоты не боишься?

     - Когда меня от неё отделяют стены и окна.

     - О, прям как я. А ещё, когда к этому добавляется привычка. Тогда тоже неплохо переносится, даже как само собой разумеющееся. Вот сейчас поднимемся ко мне, сама всё увидишь.

     Наташа задрала голову.

     - Сколько тут этажей?

     - Двадцать четыре, - ответил я.

     - Представляю, какой оттуда вид.

     - Даже не представляешь, - ухмыльнулся я, - пошли.

     - Охрана, - с улыбкой предупредил я, когда мы проникли, преодолев электронный замок, в вестибюль.

     Наташа стала озираться по сторонам.

     - Лестница весёлая, - обратил я её внимание на пёструю лестницу, которая вела на балкон, нависающий метрах в четырёх от пола и тянущийся по всем стенам вестибюля, и на котором были расположены ослепительно белые диваны и кресла вокруг журнальных столиков. Я редко видел, чтобы тут устраивались посиделки, дом, ведь, жилой, но бывали. Лестница действительно была необычная. Я никогда не трудился присмотреться, но по-моему, под её лаковым блеском скрывались не просто мелкие кропали чёрного, коричневого, жёлтого, белого и разных оттенков зелёного цвета. Все эти мелкие цветные крапинки состояли, скорей всего, в чёткой геометрии, образуя не что иное, как стерео картинку, и если определённым образом сфокусировать зрение, можно, наверно, было увидеть какой-нибудь трёхмерный рисунок. Возможно, это моё воображение. По крайней мере, рисунок крапинок и линий напоминал стереокартинку, которая живёт в ожидании, когда ж на ней сфокусируют зрение люди.

     - Да, - растерянно произнесла она.

     - Давай сюда, - попытался я вернуть её в нормально состояние, направляя нас к лифту.

     Мы молча поехали наверх, Наташа подглядела за собой в зеркала, я наблюдал за её изумлением.

     - Теперь сюда.

     Мы подошли к двери моей квартиры.

     - Запоминаешь дорогу? - решил пошутить я, открывая дверь.

     - Запоминаю.

     - Ну-ну, смотри, два раза повторять не буду. Кстати, как меня бесило это выражение в детстве! Как я недоумевал, а почему бы и не повторить, дело, ведь, житейское!

     - А меня бесило выражение «пеняй на себя». Я его не понимала.

     - А такое у тебя было: ноги вырву, спички повставляю?

     Она рассмеялась.

     - Нет, у меня другое было: на одну ладонь положу, другой прихлопну – мокрого места не останется? Я представляла себя маленькой точкой на ладони после этой экзекуции, ничуть при этом не переживая страха, но в упор не понимала, почему не останется мокрого места.

     Настала очередь рассмеяться мне.

     - Я тоже с этим выражением сталкивался! – восторженно воскликнул я.

     Мы развеселились, пережив одинаковые эмоции по поводу своего похожего советского прошлого, когда мы были детьми, и того небольшого набора психологических клише-уловок, которыми нас: когда урезонивали, когда веселили, а когда и с острасткой осаждали наши родители и родственники.

     Я распахнул дверь и пригласил Наташу входить. Зашёл за ней и закрыл дверь на замок, переживая, что щелчок от закрывания замка внесёт в Наташу тревогу. Быстро скинул обувь, намекая, что обувь снимать следует, она стала снимать свою. До этого я гадал, придётся ли услышать от неё вопрос, снимать ли обувь, на что мне пришлось бы ответить, что я сказал в следующее мгновение.

     - Я помогу, мне это ничего не стоит, только ты ничего не бойся. Это, как пример, что я буду делать впредь. А ты переживи этот момент сейчас.

     Я опустился к полу и быстренько помог ей избавиться от полусапожек, поставив их аккуратно у стеночки – они у неё оказались симпатичные, лёгкие, ухоженные и приятные.

     - А теперь иди сюда.

     Я осмелился взять её за руку и повёл к стеклянной стене с видом на Ригу.

     - О, господи, - остановилась она, не дойдя и до середины комнаты, - мне плохо.

     - Всё хорошо, не бойся. Всё нормально, постой тут, сейчас пройдёт. У меня тоже самое было в первый раз, - старался ободрить её я. – Ну же, давай, ещё шаг. Я тебе говорю, не бойся. Мы окружены бетоном мощнейшей конструкции.

     - Мне кажется, мы сейчас упадём прямо туда.

     - Не упадём. Уже почти десять лет не падаем, и сегодня не упадём, - улыбался я. – Ладно, иди сюда.

     Я повёл её из комнаты в столовую.

     - Приготовлю нам кофе. Ты как, будешь? Очень вкусный, самый вкусный и самый настоящий.

     - Давай.

     - А ты пока подойди к этому окну, здесь ни так страшно.

     Наташа стала приближаться к окну столовой, которое была меньше чем в гостиной. Собственно это и было настоящее окно. Но всё равно она остановилась сначала в метре от него, а потом стала вытягиваться, и постепенно приблизилась.

     - Какое всё маленькое! – с детским восторгом воскликнула она.

     - И как всего много.

     - Ой, а там я живу.

     - Пока кофе готовиться, может ещё раз в гостиную?

     - Ай, подожди. Как всё видно: библиотека, «Латвия», а «петушок» не такой уж и высокий.

     - Не «Латвия», а отель Рэдисон Блю, - съехидничал я.

     - Ой, не умничай! «Латвия» и – «Латвия»!

     - Наверно она от этого названия никогда не избавится, и никакое новое к ней не прилипнет. А ведь достойный и раскрученный брэнд, надо бы его в достояние нации, - размыслил со смехом я. - А «петушок» высокий, просто пика теряется.

     - Блин, и ты каждый день наслаждаешься таким видом?

     Я изобразил удивление.

     - Наталья, что за выражения?! – она показала мне язык (мммм, я б с удовольствием сошёл с ума, не сходя с места, если б мне удалось упросить её показать его ещё раз, только медленно). – Бывает и получше, - не оставил я её вопрос без ответа, думая о её розовом языке.

     Я достал блюдца, ложечки, сахар, распечатал коробку конфет. Поднёс конфеты Наташе, она взяла одну.

     - Вон салфетки, - указал я ей взглядом, - а конфеты я уношу в гостиную, так что, если ты захочешь ещё одну, придётся преодолеть препятствие. Кофе будем пить там.

     Она состроила недовольно-довольную гримасу.

     Вернувшись из гостиной, я стал устанавливать чашки с кофе на блюдца.

     - Пошли?

     Я стоял с двумя кофе. Наташа стала отходить от окна, но остановилась передо мной, игнорируя мой пропускающий её вперёд жест. Я цыкнул и с улыбкой двинулся первым. Зайдя в гостиную, обогнул диван и присоединил к лежащей на журнальном столике коробке конфет наши кофе. Наташа остановилась через метр от двери, смотря в раскидывающееся безграничное пространство за стеклянной стеной.

     - Ты можешь перелезть через диван и сразу в него плюхнуться – сидя не так страшно, - попытался я её рассмешить. – Иди сюда, - сказал я поспокойней, когда обнаружилось, что ей действительно не до шуток.

     Я протянул к ней руку, она дала повести себя за свою.

     - Разглядывай кожу дивана, - улыбнулся я.

     Уловленное ею боковым зрением отразилась паникой на её лице. Она даже побледнела.

     - Согласись, уже лучше?

     - Лучше.

     Мы расположились на диване.

     - Тебе станет легче, если я подойду ближе к стене или пока не стоит?

     - Не стоит, мне даже неприятно подумать об этом стало.

     - Хочешь, я тебя прямо с диваном разверну в противоположную сторону?

     - Ты с ума сошёл?

     Я рассмеялся.

     - Шучу, шучу.

     - Я от такого перемещения сознание потеряю.

     - Шучу, шучу. Я ж тоже не перевариваю высоту, поэтому легко и представил, что ты ощутишь от таких слов. Этот скрежет, тяжёлое громыхающее перемещение, когда покажется, будто дом содрогнулся.

     - Ой, хватит, хватит, - завизжала она, закрыв ладошками уши.

     - Конечно. Давай сладеньким успокоимся, кофеинчиком взбодримся.

     - Да, давай.

     - Могу жалюзи опустить.

     - Нет-нет, когда я ещё насмотрюсь таким видом?

     - В следующую пятницу…

     Я бросил вопросительный взгляд на её профиль.

     - Что ты делаешь, когда ты чего-то не хочешь, но надо?

     Как я испугался, если она своим вопросом имела в виду то, что я подумал. Да и что можно было подумать, услышав такой её вопрос, принимая во внимание, каков предмет обсуждения у нас сегодня происходит весь вечер? Я апеллировал к тому, что она неудачно выразилась или обращается ко мне за помощью по житейскому вопросу.

     - Пойди навстречу желанию, и оно пойдёт навстречу тебе.

     - Так просто?

     - А всё просто. Настолько просто, что даже не доставляет удовольствия. Главный наш секрет нисколько не закамуфлирован бытием, он лежит перед нашими глазами. Например, чтобы добиться успеха в чём-либо, достаточно поставить это на первое место в своей жизни. Однако, надо быть готовым к тому, что во второстепенных вещах тебе придётся столкнуться с незавершённостью и несостоятельностью, но хуже - реакция самого человека на это. Порой, это мелкое разочарования, иногда - депрессия, а самое печальное – паранойя и самоубийство. Если бы люди могли думать о двух вещах одновременно, о трёх, четырёх и так далее, они бы могли и делать одновременно много дел. Но это не происходит нигде, и не происходило никогда. Как нельзя одновременно делать вдох и сглотнуть, так и только что-то одно может быть обдумываемо, и только каким-то одним делом человек может заниматься в какой-то известный момент. Из десятков дел, которые можно сделать в ближайшие три минуты, ты выберешь то-то и то-то, остальные свершаться в той мере, в какой их «потрогают» другие люди, бытие, и по ним будет результат, не тобой желаемый. То же самое можно сказать и о делах дня. Это правило распространяется и на дела недели, месяца, года, жизни. Что устанавливаешь на первое место, там и достигнешь высшего результата, а проще – того, что хочешь.

     - Это тяжело принять. Жизнь имеет намного больше граней, чем их можно разглядеть, послушав тебя.

     - Ты как все, - улыбнулся я.

     - Что у тебя на первом месте?

     - Зарабатывание денег.

     - Значит, ты согласишься, что вопросу об устройстве мира с его главным секретом ты отвёл в своей жизни второе и более место, а значит, в этом вопросе ты столкнёшься с незавершённостью и несостоятельностью? Ты не имеешь достаточных знаний в этом вопросе, потому что никогда по-настоящему им не занимался, как ты это делаешь, зарабатывая деньги, поэтому, извини, но ты не можешь быть гуру в таком деле.

     Я слегка взбесился. Так меня ещё никто не осаживал. Кроме Оли. Я мог бы выкрутиться, сказав и о ней тоже самое, равно как и о том, что давать оценку людям тоже не входит в её приоритеты, поэтому она вообще должна быть осторожна, бросая такие слова, а мог бы сказать, что вопрос «главного секрета» это вообще из придаточной области главного направления движения моих мыслей. Но я решил, что эту победу оставлю за ней. Изредка людям надо давать себя победить, чтобы они не хирели вообще.

     - Но кое-что из того, что я тебе сказал, я мог бы доказать тебе прямо сейчас с помощью любой вещи. Но не будем об этом. Ты хотела бы, чтобы я рассказал тебе ещё что-то из того, что я тебе предлагаю.

     - Да, расскажи.

     - Что-то надо тебе, что-то надо мне. Я хочу заполучить, в разумных пределах, естественно, твоё тело, твои эмоции и твой разум, ты же вправе попросить что-то от меня. Надеюсь на твоё благоразумие, и сам постараюсь быть таковым. Благоразумным, то есть. В следующую пятницу я хочу пригласить тебя к себе сюда. Я хочу обставить это как сексуальное приключение. Я куплю всё, что необходимо для этого случая. Ты знакома с культурой подчинение-доминирование и садо-мазо в сексе?

     - Смотрела видеоролики.

     - И всё?

     - Да.

     - В принципе, я и сам не очень-то в этом вопросе, но скажу, что знаю. Доминирование-подчинение - это передача власти от одного человека другому. Это надо осознать, и это стоит того, чтобы это осознать. Ты девушка, и ты быстро сориентируешься в ситуации, но всё-таки кое-что я хотел бы тебе сказать. Я передам тебе власть над собой. Ты будешь вольна делать со мной, что захочешь, и для этого необязательно тебе испытывать ко мне безумное влечение, а я буду рад подчиняться всем твоим прихотям. Второстепенно, что всё должно носить околосексуальный характер. Второстепенно! Для меня важно на определённый момент отключить волю. Очень важно! В жизни мне приходится каждую секунду контролировать мысли, поступки и настроение окружающих меня людей, чтобы добиваться своей цели, но иногда это исторжение воли становится тягостно. Тягостно настолько, что жизненной энергии начинает хватать только-только, чтобы переваливать из мгновения в мгновения. Мне надо иногда расслабляться. Я бы хотел знать, что ты улавливаешь из того, что я говорю, насколько то, что я говорю, сколько-нибудь находит отражение в тебе, и таким образом иметь возможность судить твой предыдущий опыт. Итак: что ты улавливаешь из того, что я тебе говорю?

     - Мне резануло слух, когда ты сказал, что что-то должно носить околосексуальный характер.

     - Так? Почему?

     Я насторожился.

     - Потому что я буду решать это.

     Её взгляд изменился после произнесённых слов. Я одной половиной опешил, а второй стал анализировать. Опешил, потому что если всё так, как мне сейчас показалось… Если она сейчас смягчится взглядом… Взгляд её смягчается.

     - Ты сейчас попыталась сыграть?

     - Да, больше для себя, но хотела посмотреть и твою реакцию – понравится ли мне это.

     Я откинулся на диване и скрестил на груди руки. У меня это признак довольства и мышления.

     - Подумай не сейчас, что тебе надо. Но до следующей среды мы должны знать восемьдесят процентов от этого.

     - Хорошо.

     - Чёрт, я будто сон вижу.

     - Почему?

     - Да как-то нравится мне всё происходящее.

     - Мне тоже.

     - Честно?

     - Да.

     - У нас у каждого свой интерес?

     - Да.

     - И я могу рассчитывать на секунды, которые так уважаю?

     - И с помощью которых ты пытаешься удерживать людей в напряжении? Да.

     - Я хочу тебе кое-что показать.

     Я поднялся и подошёл к комоду. Оттуда извлёк кошку-девятихвостку и вернулся с ней к Наташе на диван.

     - Держала такие штучки в руках? – спросил я её.

     - Только в фантазиях.

     Я изобразил изумление.

     - Класс! На, возьми, подержи.

     Наташа приняла от меня плётку и стала её с любопытством рассматривать и ощупывать, и даже понюхала. Смотреть на это было уже удовольствие.

     - Можешь даже лизнуть, - пошутил я.

     - Лизну, когда заслужишь.

     - О-о-о! Спасибо!

     Не могла девушка, не имеющая опыта в этой теме так себя вести на первом свидании. Значит, что-то от всего этого в ней уже зародилось до меня. Это успех.

     Я с удовольствием созерцал, как она ознакомляется с новым ей предметом.

     - По чему можно ударить? – спросила она, скосив взгляд на диван по правую сторону от себя, сделав едва заметный жест замаха.

     - Я попрошу тебя применить эту вещь на мне во время нашей игры. Но никакой крови. Поэтому, чтобы не в пятницу на следующей неделе сталкиваться с актом первого удара, я тебе предлагаю избавиться от психологического барьера прямо сейчас.

     Наташа с секунду переваривала информацию, мы смотрели в глаза друг другу.

     - А куда? – спросила она.

     - По бедру, - моё правое бедро, отставленное в её сторону, представляло выгодную мишень для такого случая.

     Наташа медленно отвела руку назад и несильно ударила меня по ноге.

     - Ударь посильней, - попросил я.

     Она исполнила.

     - Ещё сильней!

     На этот раз боль «брызнула» в мозг чем-то кисло-горячим и секундной темнотой. Я вгрызся анализом в наступившие за этим ощущение. Тысячи мыслей, как и подобает в экстремальной ситуации, пронеслись вихрем в моём мозгу. Среди прочего, я мельком подумал о странности в задумке создателя, чтобы мы испытывали физическую боль, но и тут же понял его, потому что только такая - пугающая, не принимаемая и отталкивающая конструкция внутри живого существа могла способствовать уклонению и избеганию им объектов и явлений, ведущих к его уничтожению. Чтобы прийти к такому выводу, я успел произвести некоторые изыскания чего бы то ни было, что способно заставить живое существо избегать уничтожения от чего-либо, но без сигнала болевых ощущений, и обнаружил, что альтернативы нет. Смерть следует за болью, и чем вероятнее смерть от чего либо, тем сильнее должна быть от этого боль. Моменту же наступления смерти всегда предшествует самая сильная боль. За этим я ещё успел подумать, какими счастливыми существами мы живём, переживая постоянно такое приятное и блаженное состояние в нашем физическом теле, когда в нём нет переживания боли, которое всенепременно приятное и блаженное из-за этого. Это я смог сравнить тут же, с тем мимолётным состоянием, отмеченным болью, которую мне «подарила» Наташа. Иметь физическое тело, не испытывать в нём боли, но наоборот, постоянно иметь в нём такую приятность! Какие силы способствовали сгущению атомов именно в такой порядок и состав, которыми мы располагаем, благодаря чему теперь мы можем прибывать в таких переживаниях?! Эти мысли наполнили меня эйфорией. И что это?! – эта эйфория - как не космическая энергия, энергия мироздания, которая, как награда устремляется и заполняет всякое существо, коснувшееся истины? Я коснулся её только что своим разумом, осознав, каким блаженством пропитано наше тело, которое нам создатель преподнес на короткий период, и последовало «поглаживание» по головке. Но кто мог преподнести нам такой подарок? Только тот, кто любит нас больше всех. Но кто может любить нас больше, чем мы сами любим себя? Никто. А значит, есть какая-то связь между нами и тем создателем, преподнёсшим нам этот подарок, в том смысле, что мы и есть этот создатель, может быть, части его, но без каждого из нас нет и его.

     - Супер! – сказал я, даже не утруждая себя потереть то место, куда Наташа опустила плётку. – Знаешь, что происходит в такие моменты с мозгом того, кого ударяют?

     - Что?

     - Мозг воспринимает ситуацию, как экстремальную, и мобилизует свой потенциал. У меня уже было такое, и я знаю, что через некоторое время я извлеку из своей памяти много, тысячи мыслей, проскочивших в момент удара, о которых я сейчас даже не догадываюсь. А что касается физического состояния, то, при физической боли в нашем организме вырабатывается эндорфины. Они соединяются с какими-то рецепторами, и, грубо говоря, на всех нервных путях, которые тянуться от периферии тела до центра удовольствия в нашем мозгу зажигается зелёный свет светофоров. Сразу по окончании боли можно некоторое время жить только приятными переживаниями своего тела, потому что они глушат неприятные своим количеством, что является непривычным состоянием, и тело просто улетает. Можешь себе представить, как в таком состоянии работает мозг, и как это отражается на том, что стоит у тебя на первом месте? – с улыбкой вернул я Наташу чуть-чуть назад в нашем разговоре.

     - Странно, у тебя всё везде просто, а тут ты такие сложности рассказываешь.

     - Тебе урок на будущее: никогда не объясняй своих поступков. Мнение относительно твоего психического состояния у людей всегда будет строиться обратно пропорционально этим твоим объяснениям. Другими словами: чем больше и лучше объяснишь, тем более сумасшедшим тебя сочтут.

     - Никогда не думала так.

     Я замолчал. Уже и так было много сказано, в том числе и лишнего.

     - Я хочу теперь отвезти тебя домой. Теперь я хочу, чтобы ты начала всё обдумывать. Я попрошу тебя быть доступной для связи с тобой каждый день: или смс, или мэйл. Могу я тебя попросить пока никаких звонков?

     - Конечно.

     - Тебя это не обижает?

     - Мы же партнёры!

     - Я имею в виду просьбу, а не сам факт.

     - Ответ тот же.

     - Чёрт, кто-то очень хорошо переставляет фигуры.

     - Что ты имеешь в виду?

     - Ай, это я так, для себя, чтобы потом подумать кое о чём.

     - Ты сейчас о работе подумал, когда со мной говорил?

     - Угу, - соврал я, но это было очевидно.

     Я выдержал паузу, чтобы не получилось, что я так скоро её выгоняю, и предложил:

     - Ну, поедим?

     - Поехали.

     Когда мы вышли в прихожую, я сказал:

     - И так это примерно будет также.

     Я наклонился к её обуви, взял один полусапожек в руку, и изготовился помочь ей в обувании, а когда она не среагировала должным образом, вопрошающе посмотрел ей в глаза снизу:

     - Я помогу.

     - Я уже поняла, - ответила она, выставив ножку вперёд.

     - Вот и правильно, - ответил я, и ухватился за ножку Наташи, чтобы она пережила прикосновение моих рук, а я ощущение от прикосновения к ней.

     Мы подошли к лифту.

     - Хорошо поговорили, - говорю.

     Она усмехнулась.

     - Может, у тебя такая беседа не первый раз состоялась в жизни, я ж даже представить не могла, что такие диалоги случаются.

     - Я бы был скованней, окажись на твоём месте.

     - Ты этого не можешь знать.

     Мы спустились на лифте в помещение подземной стоянки.

     12

     Высадив Наташу возле её дома и возвращаясь к себе, я стал думать, как мне убить время до следующей пятницы, особенно выходные. И быстро нашёлся. У меня мало записано телефонных номеров гостиниц в моём телефоне, но если записан какой-то, то значит гостиница хорошая или единственная в этом городе. Отель Эзери в Сигулде не дотягивал до первого, но и о многообразии гостиниц в Сигулде думать не приходилось. И хотя там мне убийственно в прошлый и единственный раз приготовили рыбу за тридцать евро, не говоря о рыбном супе за, что-то там восемь евро, йогуртовый коктейль за три или четыре евро, который тоже был бе-е, и, наконец, наипростейшее мороженое, – я выбрал мороженое ассорти, где упоминалось моё любимое крем-брюле, - их телефон у меня сохранился. Единственная вещь, которую мне довелось тогда осилить с удовольствием, был шарик крем-брюле, который как раз шефом-поваром этого ресторана и не был приготовлен. Но так как это пришлось на ужасные рыбные извращения, мой вечер не оказался тогда таким, каким я рассчитывал, он окажется.

     - Чтобы порадовать вас, наш шеф-повар подготовил новое меню. Приходите и убедитесь! На протяжении всего года ресторан «Гадалаики» («Времена года» по-латышски) будет радовать вас своими предложениями, для каждого сезона найдётся что-то особенное и неповторимое. А благодаря богатому разнообразию латвийских зелёных чаёв, найдёте в нашем ресторане и пятое время года!

     Я, как говориться, выпал в осадок. Мало того, что явно просматривалось чтение подготовленного текста, так она (девушка-администратор) ещё и выбрала рекламировать то, что у них меньше прочего получается предоставлять своим посетителям. Правда, может с прошлого года там поменяли шеф-повара, но «разнообразие латвийских зелёных чаёв», но «пятое время года»! Да чёрт с ним – с зелёным латвийским чаем – «латвийским»! - но «пятое время года»! Это ж какой и сколько этого чая надо выпить, чтобы потом знать, между какими (временами года) и что следует засунуть? Но я бы с удовольствием сказал: «Простите, что вы сказали?», - только чтобы ещё раз прослушать такой сексуальный девичий говор с приятным латышским акцентом в своём телефоне.

     - Девушка, номер, просто номер, всё остальное я куплю отдельно. Спа, бассейн – всё работает?

     - Да.

     - Не запланированы ли на эти выходные какие-нибудь корпоративы, свадьбы?

     - Нет. Если вы ищете оазиса на природе, чтобы набраться сил, и хоть на мгновение укрыться от повседневных забот…

     - Оазиса на природе?

     Не знаю, может на латышском это звучит и правильно, но я не такой утончённый ценитель отдыха на природе, чтоб даже углубляясь в лес, утопая в зелени, с машиной, оставленной на парковочной стоянке, с рюкзаком пищевых припасов за спиной искать какой-то там оазис для пикника.

     - Оазиса на природе? – перебиваю я следующую, скорей всего вычитываемую из рекламного буклета фразу девушки-администратора, - нет, но спасибо, что предложили. Я просто хочу убить выходные, чтобы они не убили меня, а с понедельника по пятницу я как-нибудь протяну за работой, - спаясничал я; она, конечно, поняла по-своему.

     - Тогда только номер? С завтраками?

     - Да, только номер и завтраки.

     - С пятницы по воскресенье.

     - Да.

     - Спасибо, что подождали. Забронировано на ваше имя, будем вас ждать.

     Это было необычное для меня решение – отправиться в отель Сигулды на все выходные. Но я так за зиму соскучился по углепластиковой раме, воздушно-масляной конструкции вилки профессионального уровня, того же уровня заднего и переднего переключателя, манеток, тормозов, двадцати семи с половиной дюймов колёсам, в общем, по своему скоростному монстру-велосипеду Cube Stereo, который я купил в прошлом году в сентябре за шесть с половиной тысяч евро, и на котором в прошлом году я прокатился всего лишь пару раз, что придуманная случайным образом велосипедная прогулка по некоторым любимым местам в Сигулде неожиданным перечеркнула переживание, что я ни чем не смогу заглушить в себе томительное ожидание в тихие выходные у себя в квартире рабочей недели, а там и пятницы в конце неё.

     На следующий день, в 15:00, на два часа раньше окончания рабочего дня я покинул свой офис. В 16:00 я уже выезжал из подземной стоянки с закреплённым в автомобильном креплении велосипедом. В 17:28 я въехал во двор отеля – пятьдесят минут времени выезжал из пятнадцати километров Риги. Поднявшись в свой номер, я быстренько переоделся в спортивный костюм и кроссовки. В сумке брякнула главная драгоценность на сегодняшний вечер – бутылочка бренди.

     Мой план был таков: прокатиться до бобслеисткой трассы, в её окрестностях есть несколько точек, откуда открывается великолепный вид на речку Гаую и вообще красивый пейзаж, и до каждой из этих точек я собирался долететь; потом спа, сауна в отеле; потом я зайду в ресторан, чтобы определить, изменилось ли там что-то с прошлого раза, и если да, то остаться и поужинать там, а если нет, то поехать в центр и поужинать в любом другом ресторане, а когда вернусь, совокупиться с парочкой бокалов бренди, пепельницей, пачкой сигарет и зажигалкой, да всё это на террасе или перед открытой на неё дверью… Вот почему бутылочка бренди представлялась мне «главной драгоценностью на сегодняшний вечер». После активного отдыха, хорошего ужина, да такое расслабление от занятий, дел, мыслей…

     Я сделал всё, как спланировал: выезжать из ворот отеля на велосипеде в тихий, тёплый и безоблачный вечер, нестись потом по безлюдной асфальтовой дороге с безграничным горизонтом во все стороны в направление центра города, найти места, которые хотел, и даже открыть для себя новые, - потому что до этого я тут проезжал несколько раз только на машине, а на велосипеде возможностей юркнуть, куда попало, больше, - оказалось сильным, красивым, а главное полезным для моего тела началом пребывания в гостинице; а возвращаться и подъезжать потом к отелю взмыленным, но бодрым, весёлым и счастливым, идти потом коридорами отеля в сауну, вспоминая путь, которым ходил один раз в прошлом году, принимать её, поплавать немного в бассейне, да всё это на уже зашкаливаемое количество эндоморфинов – оказалось приятным завершением фазы активного отдыха на сегодняшний вечер.

     Я старался действовать осмотрительно, осторожно, дозировано, всего по чуть-чуть, чтобы не столкнуться с усталостью, чтобы не перестать хотеть двигаться, чтобы с лёгкостью пойти потом в ресторан при отеле или уехать в центр, чтобы встретить начало ночи хорошо поужинавшим и сильным, и пройти потом на террасу с настроением подумать, а не с иссякающей энергией.

     И это всё мне удалось. Я даже в сауне успел пережить приятное, столкнувшись там с двумя посетителями – с супружеской парой. Девушка была очень красивая, а главное притягательная, что не прибывает без сексуальности. Я тайно наблюдал за ней, как она перемещалась с мужем то в сауну, то в бассейн, как они развалились в шезлонгах. И пару раз тайком взглянул на её плавный бугорок между ножек на красивых и узеньких плавочках-бикини.

     Зайдя в ресторан, обнаружил, что ничего не изменилось, особенно депрессивная драпировка бордовыми тканями. Поэтому, сделав три шага внутрь ресторана, я развернулся и отправился к автомобилю.

     Вообще, Сигулда – это не то место, где можно найти хороший современный ресторан, всё-то здесь заполонено нашим местным колоритом, так и норовят сигулдовские предприниматели общепита усадить вас покушать за каким-нибудь, чудовищных размеров поленом, а впрочем, всё, как и подобает провинциальному городку.

     Оказавшись в центре, привлечённый высотой второго этажа торгового центра, на котором расположилась пиццерия Чили Пицца, я отложил решение вопроса, куда поехать поужинать, пока не буду поставлен перед фактом, что все места у окошка в этой самой Чили Пицца, откуда просматривается трасса, проходящая через Сигулду, заняты. Странно, что народу было полно, но я сел за пустой шестиместный стол у окна, и он не оказался ни зарезервированным, никаким иным образом для меня недоступным, о чём мне, как мне почему-то ожидалось, должны были подскочить и сообщить.

     Я заказал острое куриное филе по-испански под острым испанским соевым соусом и ещё под десятком различных овощей, блинчики с курятиной и кофе, которое попросил сразу, и мне его принесли. Пока пил кофе и ждал заказ, решил посмотреть топ ресторанов в Сигулде. Оказалось, я сижу в топовом. Так что можно было расслабиться. Тем более, что курятина по-испански за 4,99 евро оказалась даже вкуснее, равно как и блинчики, чем говяжий стейк на гриле с в печи жареной картошкой, да под чем-то там, да с чем-то там, за 20 евро и специальное предложение от шефа-повара ресторана в моём отеле, – филе красного лосося с той же картошкой, да с теми же овощами, да с каким-то спецсоусом, за 36 евро, - которые я буду рисковать заказывать для себя в ресторане своего отеля в течение всего своего отдыха.

     У меня в жизни сохранились воспоминания, с каким наслаждением я уплетал пельмени с бульоном, приправленным уксусом, которыми нас с другом угощала его мама, когда мне было двенадцать, а также блинчики с маслом и сахаром, которыми нас с другим другом угощала его бабушка, когда мне было десять лет, но, что с таким же настроением я поглощал всякие специальные предложения от шеф-повара в моём отеле, сказать не могу.

     Я сделал и это: очень вкусно поужинал и вышел из торгового центра, купив в магазине минералку и мороженое, которое съел, стоя у машины. А потом покатил к своей бутылочке бренди.

     Расположившись на веранде, первым делом закурил, созерцая блики от пустого бокала и стоящую рядом бутылку спиртного. Достал телефон и покрутил его в руке. Я смог. Cмог провести заранее обозначенное время именно таким образом, чтобы оказаться в млеющем состоянии перед бокальчиком бренди и спокойно предаться размышлениям на счёт Наташи. И раз это самое время наступило, не стоило больше бегать от своих мыслей. Я налил себе полбокала и отпил приличный глоток. Наташа…

     На втором бокале я открыл почту в телефоне и послал Наташе сделанную по приезду панорамную фотографию вида, который открылся передо мной, когда я только зашёл в номер отеля, с припиской: «Два с половиной часа назад…и я всё ещё тут». На фотографии был яблоневый сад с ровными рядами невысоких яблонь, насколько хватало взгляда, справа и далёкие редкие жилые сооружения и невысокие технические вышки на холмистой местности слева. Затем я стал писать сообщение. Алкоголь задорил меня написать основательное, детальное, но и веселящее, и развлекающее сообщение.

     В первую очередь я запросил у Наташи её параметры, как когда-то попросил их у Марты. Чтобы не ошибиться, замеры чего, откуда и докуда надо, залез в переписку с Мартой и нашёл шаблон, который мне составила, ещё для Марты, моя знакомая швея.

     Странное дело, роясь в переписке с Мартой, я попытался воспроизвести в памяти наше с ней времяпровождение, наши встречи, но упорно смог наблюдать одну единственную картинку, будто её фотографию, и всё. Причём, даже на этой «картинке» фон смытый, а её лицо застыло с каким-то скучном нейтральном выражением, нисколько не говорящим о том, что мы хорошо проводили с ней время. У меня бывает такое с обстоятельствами и людьми, с которыми у меня завязываются негативные ассоциации. Например, тут же навеяло, я никак не могу вспомнить, как погиб один мой сотрудник, и ведь вроде проработал с ним около года вместе, но никак не припоминаю, кто, где, и как мне сообщил, что он погиб. Помню, что его нет, я точно знаю, что его нет, его не может быть, а вот как он погиб, что было в первые мгновения после, был ли я на его похоронах, что главное, не помню. Может, при напряжении всё и вспомню, но вот без напряжения - такая странная пустота, даже пугающий пробел вместо всего периода того времени. Вспомнив этот случай, вернулся к мыслям о Марте, ещё раз подумал, как она вспоминается мной теперь, будто затушёвывается постепенно в памяти, затягивается, как прорубь льдом; с настороженностью замираю перед грядущим полным забвением о ней. Трудно представить, что я не вспомню её потом, не буду помнить, как она погибла, как я об этом узнал, как ходил к ней на кладбище. Очень странно.

     После просьбы к Наташе прислать мне свои параметры, я попросил её описать мне свои табу в сексе, и наоборот, свои предпочтения. Описал, чего ожидаю и что неприемлемо для меня. Попытался задеть её за «живое», написав, что надеюсь, у меня получится быть приятным, когда в свих играх она ту или иную мою часть подпустит к той или иной своей части. В общем, алкоголь, да жаждущее плотской утехи моё натренированное и накормленное тело выдало на этот раз интересное сообщение.

     Единственным предприятием, которому суждено было сбыться из всех, которые я навыдумывал этой ночью, как по работе, так и по жизни, оказалась поездка на следующий день на велосипеде за двадцать километров от Сигулды в местечко под названием Иерики. Там находится один самых уважаемых мной парков в нашей Латвии под названием «Парк водяных мельниц и водопадов Иерикю Дзирнавас». Я не мнимый, а слово энергетика вместе со всем, что с ним связано, напарываются на мой всегда настроенный скептически интерес. И только в этом парке ЧТО-ТО глушит все мои каналы, которыми я исследую явления нашего мира, и целиком и полностью загружает меня каким-то положительным настроем и энергией. Я всегда готов сопротивляться всему, что я не могу объяснить, но только тут позволяю чему-то взять надо мной духовное верховенство.

     Парк начинается деревянной лестницей, тянущейся вниз от входа, и я спускаюсь по ней, и думаю, что ступаю по раю уже, хоть и весь (сам) парк ещё впереди. А когда уставляюсь в журчание невысокого водопада, к которому подходит клинообразная смотровая площадка, возникает ощущение, что мир начинает крутиться вокруг меня, в то время как на самом деле, именно сейчас я менее всего с ним. Возникает ощущение, что я нужен всем, хоть и понимаю, что я не нужен никому. Но ЧТО-ТО пытается вогнать в меня, тугого как заросли бамбука, мысль, что каждый нужен всем, каждый важен, каждый должен быть почитаем и ни один не заслуживает бранного слова, плёвого обращения и даже плохой мысли. Парк поистине источает какую-то необъяснимую энергию.

     На обратном пути я заехал в самое любимое моё место в Латвии, на Райскую гору. Это уже было в Сигулде. Протяжённость обзора с Райской горы, с высоты примерно сто метров, составляет около двенадцати километров, но кажется, что все тридцать. А здесь со мной происходит обычно какая-то перезагрузка. Обычно я покидаю это место, думая о себе как о полном дураке. Около шести часов обычно мне требуется, чтобы выправить своё внутренне состояние посредством возобновления установок и правил, которые необходимы в этом мире для достойного выживания.

     Вот почему я ненавижу такой отдых – в одиночестве. Лучше дома посидеть. Постоянно меня занесёт не туда, куда надо, и как результат – дебильные мысли.

     Здесь, на высоте, я вдруг осознал, почему я сегодня в Сигулде. Наташа, рассказывая о поездке в Венецию, упомянула, что она из Риги выезжала до этого всего два раза, и то в Сигулду. Это-то и «похозяйничало» у меня в подсознании, когда я решал, как мне «убить» выходные. А я наговорил себе: «я так за зиму соскучился по углепластиковой раме, воздушно-масляной конструкции вилки профессионального уровня, того же уровня заднего и переднего переключателя… что я ни чем не смогу заглушить в себе томительное ожидание в тихие выходные у себя в квартире рабочей недели»… Всё просто для человека, который грамотен и умеет анализировать. Однако, такое тривиальное объяснение причины моей поездки в Сигулду не могло не разозлить.

     В 15:30 стейк с в печи поджаренной картошкой в «моём» ресторане оказался таким, что я не наелся. Десерт из мороженого, сливок и фруктов был красив, но я его не доел. Всё это добро обошлось мне в 28 евро. Я не скряга, но я ненавижу платить за товар или услугу, на месте хозяев которой я бы потёр ладошки между собой и ехидно добавил, мол, «ещё одного дурочка развели на деньги». Я срочно нуждался в подкреплении, и в какой-то момент подумал, что мне вообще ничего к тому, что уже у меня было в желудке, совать нельзя, настолько я чувствовал, как мои внутренности всё находящееся там не принимают, однако мысль о двух-трёх простых гамбургерах с колой заявила о себе в спасательном качестве, и я отправился к машине, а на ней в ближайший «макдончик».

     Наташа прислала мне свои параметры и написала, что она вся в позитивной (поспешила меня успокоить) задумчивости над таким моим письмом, и что ответит, как только сможет, просто пока занята семейными делами. Я знал из записок Оли, что у неё есть двадцатилетний сын. Её бывший мужчина пообещал ему авто и устроил его на курсы получения прав на вождение, но любовь «прошла», а парень продолжает обучаться, и чтобы ему пройти практические занятия, я думаю, маме приходится выкладываться. Вечером, читая от неё долгожданный ответ, усмотрев для себя очередное «да», подпив (но не в этом дело), я окончательно решил, что она заработала подарок – у нас что-то намечалось, и она приложила к этому себя, и это был подарок с её стороны. А я обожаю делать и получать подарки. И тем более, когда мне делают подароки первыми.

     Я написал Наташе, что при таких обстоятельствах, дальнейшее нашего развивающегося случая требует внесения некоторого колорита, о котором я попрошу, как одолжении, а она пусть решает, принимать ли ей от мне такой подарок в ответ на её подарок. Я попросил у неё номер банковского счёта, пояснив, что если у нас получится встретиться в пятницу в обсуждаемом формате, то мне бы хотелось, чтобы она появилась у меня в квартире в черных чулочках, короткой чёрной юбке, в чёрной полупрозрачной тунике и чёрных сапожках, а для этого я хочу попросить её что-то докупить из этого к тому, что у неё есть, а то и вовсе всё купить новое, для чего хочу выслать ей деньги. Я написал, что не думаю, что не имею права просить её поступить так. А если она не уверена, что сможет всё это купить, я могу сделать это за неё, но уверен, что у неё это получится лучше, чем у меня. Поэтому мне нужен номер её банковского счёта. Ещё я попросил, чтобы она сходила пару раз в солярий, если она не имеет ничего против этой процедуры. Она может толковать как угодно мою просьбу, но мне кажется, что ей самой будет приятно от себя, если она предпримет некоторые шажки в этом (я тактично не стал указывать в каком) направлении. А может ей будет даже более приятно, чем я могу предположить, я ж не девушка. И Наташа выслала мне номер своего счёта в банке. Я, не откладывая, послал ей шестьсот евро, о чём сообщил сразу письмом, спросив, сможет ли она потратить эти деньги на приобретение обозначенных вещей без остатка или потратить их вообще? На что получил ответ, что она поняла, потратит как сможет. Ну и хорошо, подумал я, значит, практические занятия по вождению своему сыну оплатит частично. Я не собирался покупать её с головы до ног, мне необходима некоторая не купленная её часть, её инициация, участие её души, когда дело дойдёт до встреч. Если же я оплачу по всем счетам, у неё не останется места для протеста, бунта, мне придётся иметь дело не с «живым» человеком, а с товаром.

     В воскресенье я пробудился в 8:30. Первой мыслью явилось, что я еле-еле провёл выходные лучше, чем если бы остался дома. Нигде здесь больше оставаться я не хотел, и уже рисовал себе картину, как захожу в свою квартиру. Тем не менее, душ, сауна, бассейн и снова душ, хоть и показались мне вкупе каким-то мещанским удовольствием, - а большего от перемножаемых друг на друга моих возможностей и окружающих меня предложений ждать не приходилось, - были приняты мной, и именно в этом порядке, и даже, как я и рассчитывал, подняли мне настроение. Но настроение было поднято лишь до такого уровня, что я снизошёл попить кофе в нашем ресторане «Времена года» (можно ли придумать название для ресторана хуже?), а завтракать уехал в Чили Пицца, откуда, позавтракав двумя порциями блинчиков с сыром, погнал в сторону Риги, домой.

     Покидая черту города Сигулды, отмеченную соответствующей табличкой, вспомнил опять о причине, которая меня сюда занесла – сообщение Наташи о том, что она была тут пару раз. Чертыхнулся выявленному таким случайным образом отсутствию собственного желания побывать тут, понёсся домой с чудовищным превышением скорости, поглядывая на радары и полицию в навигаторе.

     Впереди меня ждала рабочая неделя. С одной стороны, она будет наполнена томительным ожиданием пятницы, с другой - это будут понедельник, вторник, среда и так далее, каждый день, заполненный своими мероприятиями и особенностями, выстроенными мной таким образом, чтобы было интересно жить, а с третьей стороны, меня осенило (и как же я благодарен порой своему неизменному помощнику – оригинальному мышлению), я постараюсь как можно рациональнее распределить связанные со встречей волнующие моменты по всем будничным дням, чтобы каждый из них оказывался по отношению к пятничной встрече незаметно отвлекающим, но чувствительно приближающим. Например, теперь перед работой, в 8:00, сразу с открытия я буду посещать тренажёрный зал, который располагался двадцатью тремя этажами ниже моего, и уже в понедельник вечером я отправлюсь в магазин интимных товаром, где подберу наряд Госпожи для Наташи. Во вторник я отвезу наряд к знакомой девушке, швее, которая ушьёт Наташин наряд до идеального для её фигуры состояния. В какой-то из дней я узнаю от Наташи её кулинарные предпочтения, чтобы вечером в пятницу её ждал приятный ужин. Спиртное и сладкое выберу в другой день. Неделя сама породит вопросы, которые, при продуманном распределении во времени, обеспечат мне нескучное времяпровождение и незаметное протекание этого самого времени. И вот, таким образом ко мне вернётся счастье. То счастье, с которого всё началось. Ведь я помню, что это было что-то удивительное, иначе я бы не обратил на это внимание.

     13

     Есть - понедельник, я спускаюсь на лифте в тренажёрный зал. Теперь всё пойдёт и будет иначе. Сегодняшнюю тренировку я не собирался делать тяжёлой, чтобы с непривычки не переборщить, и чтобы ничего потом не болело. Я тренировался максимум пятьюдесятью процентами от веса, который мог поднять, делал много повторений и постоянно думал о предстоящей пятнице. Попытки подумать о работе перебивались с какой-то безусловностью мыслями о встрече, которую я организовывал с Наташей, и о встречах, которые потом у нас с ней будут. Я с трепетом предвкушал, как я теперь разгружу свой интеллект от пульсации сексуального желания, каким адекватным и уравновешенным стану после того, как у нас всё с Наташей наладится. Я смогу жить и работать с чистой головой и прозрачной психикой. О, это будет прекрасная пора. Я был рад заранее.

     Придя на работу, я понял, почему мысли о ней мне не лезли в голову. Я вспомнил, что я поставил крест на всех сотрудниках, и что Борис занялся поиском новых. Я сказал себе, что не сделаю ни движения в сторону работы, а что меня найдёт само, то найдёт, но что если Борис прибежит в числе первых и как можно раньше, это будет означать, что у него положительные сдвиги в сознании и в том, чем он сейчас занят.

     В дверь постучались. Вошла секретарша.

     - К вам Борис, Виктор Николаевич, и…хотите кофе?

     - Да, и кофе, и Бориса давай сюда, спасибо.

     Через полминуты вошёл Борис.

     - Подожди секунду, - сказал я ему.

     В этот момент я отправлял Наташе сообщение: «…и да, можешь стучать? Не звонить, а стучать в дверь. Мне кажется, звонок не оповещает, а вещает о посетителе, а стук – это всегда опасность, непредсказуемость, необъяснимость. Тебе же лучше, чтобы я на цыпочках подкрался к двери, трепеща, чем открывал тебе дверь как другу или соседу. Впрочем, ко мне никто на заходит, я даже уже не помню, какая у меня мелодия на звонке. Надо будет сегодня напомнить самому себе, а то ещё не обращу внимания, когда мне в дверь будут звонить (шучу)».

     На самом деле, так считала Марта, а мне кажется, я бы мог с ней согласиться, не знаю, но очевидно одно – если я хочу начать с того, чем закончил, мне нужно максимально точное воспроизведение конца с начала. Не думаю, что это большая ложь, которую я позволяю себе с Наташей. В конце концов, я могу считать такие мысли, как своими.

     - Ну-с, как дела, - обратился я к Борису.

     - Всё идёт полным ходом. Я создал базу данных, куда заношу потенциальных кандидатов. Послушайте, - продолжал он, - я тут подсчитал. Если вы захотите побеседовать с каждым претендентом, то, зная вас, зная, что вы тратите на разговор, как правило, минут двадцать, вы потратите примерно два дня своего времени.

     - Ну и что, это не так много. Я уже давно это сам посчитал.

     - Я просто подумал, я бы хотел сэкономить вам время, если б вы вдруг решились оставить для меня рядовых сотрудников, а лично побеседовали б, скажем, только с руководителями отделов.

     - Борис, это твоё предложение можно воспринять и так, что ты собираешься создать свою теневую команду из низов. Количественно «твоих» будет больше, чем «моих». Я, конечно, сразу отброшу мысль о каком бы то ни было коварстве с твоей стороны, но прошу тебя, взвешивай свои слова и предложения. Я не хочу тебя обидеть, и не хочу быть обижаем тобой. Ты меня понял?

     Отработанным движением я обновил электронную почту на телефоне, это совпало с окончанием моей последней фразы. Ответ Наташа ещё не написал, да и слишком быстро б было, но мне хотелось.

     - Извините, я не хотел…

     - Я знаю, знаю, Борис, всё нормально. Это я хотел сказать тебе, что от тебя теперь потребуется более высокий уровень. Ты потянешь. Что по кандидатам?

     - Я понял свою ошибку, - сказал он и сделал паузу. - Так. Есть и проблемы, и успехи. Я впервые сталкиваюсь с таким массовым набором людей на различные должности и слегка удивлён уровню подготовки людей у нас в Латвии. Теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда говорили, что Латвия – это большая деревня.

     Я улыбнулся.

     - Что, поражает уровень интеллекта и культуры наших выпускников ВУЗов, а так же уже опытных специалистов?

     - Если не сказать больше.

     - То ли ещё увидишь. Есть результаты?

     - Конечно. Я собственно, по одному человеку пришёл поговорить. Какой-то чересчур конкретный попался, много вопросов правильных задавал, я чуть не отложил его для вас. Собственно, я с ним и пришёл к мысли, а не переложить ли на вас руководящие должности. И я спотыкнулся на вопросе зарплаты, а ведь я и дальше буду спотыкаться на этом.

     - Я тебя понял, я пришлю тебе список наших зарплат. Во время испытательного срока семьдесят пять процентов от наших ставок обещай, в дальнейшем, как у нас. По-моему, мы это уже оговаривали. Я должен был выпросить для тебя список зарплат наших сотрудников. Извини, забегался. Ещё есть вопросы?

     - Да, и вы говорили о полной зарплате сразу. Так. Мои внезапные и бессистемные исчезновения и появления в офисе вот-вот начнут порождать объяснения. Может мне в отпуск уйти?

     Я задумался. В принципе, никаких опасностей за этим не предвидится.

     В дверь постучали, вошла секретарша с кофе. Ставя его передо мной, она бросила на меня вопросительный взгляд, слегка скосив его в сторону Бориса. Я велел ей никогда не предлагать ничего посетителям у меня в кабинете, а у неё хватило проницательности, чтобы оценить исключительность моего отношения к Борису, и тактично намекнуть на нарушение данного запрета. Я поблагодарил за кофе, послав глазами сообщение, что ничего делать больше не нужно. Она ретировалась. Но ещё она могла так поступить, если ей что-то известно из нашего заговора с Борисом. Может ли у них с Борисом быть интимная связь?

     - А почему бы и нет, - обратился я к Борису, - пиши заявление. И да, пусть сразу будет полная ставка. Ещё что-то?

     - Всё, вернее ничего.

     - Тогда отметь для себя – секретаршу оставляем эту.

     - Я вас об этом не просил, - улыбнулся Борис, - и ни коим образом к этому не подводил, хоть и тоже так думал.

     - Я рад, что у нас даже по таким мелочам совпадет взгляд. Счастливо, Борис. Я очень доволен, да столкнёшься и ты с таким же довольством.

     - Да, спасибо.

     Борис покинул кабинет. Нет, не может быть у них с секретаршей связи, они бы это не пытались скрыть. И когда я успел сказать ему, чтобы полную ставку обещать новым сотрудникам сразу? Хм. Внутреннего противостояния я такому положению вещей не ощущаю, а значит, мог сказать такое, но когда успел? Мы с ним говорил только один раз об этом, значит, тогда и сказал. От, чёрт.

     Наташа ничего не ответила ещё и через полчаса, и я написал ей вдогонку: «Наташа, я ещё хотел бы напомнить тебе о необходимости быть точной до секунды. Я не слишком навязчив с этой своей просьбой? Ну, отшлёпаешь меня потом за это (смайлик)».

     А собственно, почему я решил вернуть себе то счастье? Да хотя бы потому, что людям свойственно устремляться от вещей, доставляющих меньшее удовольствие, к вещам, доставляющим большее; от страданий вообще - к наслаждениям; или от вещей, несущих нам боль и смерть, к вещам, доставляющим нам приятное переживание и утверждающим жизнь. А в моём случае подспорьем служит ещё и то, что у меня это было. У меня была уже женщина, которая смогла обеспечить мне высокое переживание, а, как известно, всё возвращается на круги своя, и поэтому, если кто-то решит вернуть себе что-то, что у него уже было, то сам космос со своим этим законом о возращении на круги своя всего и вся станет мощнейшим помощником для реализации задуманного. Вот почему я устремился на поиски Наташи, вот почему я её нашёл, вот почему у меня получилось завести с ней знакомство, почему состоялась переписка, почему получилось всё купить, и, в конце концов, оказаться в пятничный вечер дома в ожидании своей новой Госпожи.

     14

     …И я оказался более счастлив, чем ожидал…из-за Наташи.

     Это наша первая встреча. Какой она сейчас будет? Какой Наташа сейчас войдёт? С такими мыслями я сидел на диване в ожидании всего...

     Я знаю женщин, их тело, кожу, ужимки, ухваты… Но это ничего не означает… Как всякий новый день, хоть ты и знаешь наперёд, что тебя сегодня ожидает, до молекул отличается от предыдущего, так и всякая женщина всегда будет уникальна и непредсказуема ни даже на дробную часть процента. Как во всякий день может произойти непредвиденное, так всякая женщина в конце может одарить тебя непредставляемым.

     Перед этим я прочитал, чтобы освежить в памяти, описание нашей с Мартой встречи, после которой мне захотелось написать, что я самый счастливый человек на свете. И я бы хотел, чтобы много чего из того повторилось, и даже в той же последовательности и формате, и я постараюсь сделать так, чтобы это произошло, потому что очень хочу пережить ещё раз те же ощущения.

     А теперь оставалось шестьдесят секунд. Я знаю, что теперь я не скоро выпью, ведь не известно, что захочет Наташа, поэтому я оставил последний глоток на последнее мгновение, чтобы между последним и тем, когда я смогу выпить ещё, прошло минимум времени.

     Пятьдесят секунд.

     Я сижу точно так же и такой же, как в ту встречу, после которой я пережил высокое ощущение счастья от осознания связи с Мартой, и как и тогда, предвосхищая встречу, только теперь с другой женщиной: сижу на диване, раскинув ноги, на мне только джинсы и часы (есть надежда, что Наташе такой я тоже понравлюсь). Время мы выбрали - чётко время заката, Наташа не оказалась против. Всё почти так, как тогда. Справа от меня наряд для Наташи. Я посмотрел на часы.

     Сорок секунд.

     Что может произойти самое плохое? У нас не получится «игры», в какой-то момент это станет явно со случайно проскочившим пассивным жестом, «опусканием рук» или не завуалированной фразой одного из нас, что что-то идёт не так. В этом случае мы просто посидим, даже не предпримем попытку «поиграть» ещё раз, выпьем, пообщаемся, и банальный трах, скорей всего, состоится, это определённо. Но хотелось бы «игры», поэтому от Наташи я ожидаю старательного подхода, а не обезьянничества. Лучше искренние желания чего угодно, лучше естественные стремления, неловкие жесты, чем копирование поведения из порнографических видеороликов на тему доминирования-подчинения, которыми мы с ней обменялись, как понравившимися, чтобы насадить друг другу представление о своих эстетических представлениях в этой области.

     Тридцать секунд.

     Я смотрю на секундную стрелку часов. Сейчас останется двадцать секунд.

     Время во всякий момент воспринимается по-разному. Иногда за минутами не поспеваешь, иногда мгновения еле-еле сменяют друг друга, а иногда хочешь ощутить тягучесть времени, и вроде всё для этого под рукой, и ничего сбивающего, и ты пытаешься отследить секунды, но они пролетают, угрожая лишить тебя совершить задуманное. Ты начинаешь паниковать, что не успеешь что-то сделать, тогда как мог, и к чертям летит вся твоя способность прогнозирования и планирования. На какой секунде сделать последний глоток бренди, чтобы послевкусие пришлось на стук в дверь? На двадцатой? На пятнадцатой? Но уже четырнадцать, тринадцать…

     Я делаю последний глоток алкоголя и опускаю руку с пустым бокалом на диван.

     Четыре, три, две, одна.

     Тук-тук-тук.

     Я уже у двери, отмериваю столько же ударов своего сердца, сколько стуков послышалось за дверью, и открываю её.

     На улице погода не для сапог, но Наташа в них, как я и просил. Переодела перед дверью? Туфли сейчас в сумочке? Скорей всего да, сумочка пухлая. К чёрту анализ. Я что, мало выпил? Нет, это последствия моего воздержания теперь удерживают мой интеллект в постоянном тонусе. Ну что ж, пора расслабиться, и на счёт: «Раз, два, три», - мы начнём, я начну. И назад дороги не будет. Пожалуйста, дай мне силы. И ей. Дай нам сегодня пережить то, что заслуживает каждый. Мы всё сделали для того, чтобы получить сегодня редкое и оригинальное плотское утешение, сбежать на противоположный полюс своих душ и очистить разум.

     Раз, два, три.

     Бросаюсь на колени, спиной к Наташе, замираю, склонив голову. Ну же, Наташа, начинай, поддержи! От тысяч мыслей остаётся несколько сотен, сейчас я ощущу последние их десятки, а через мгновение останутся единицы. Слушаю. Дверь закрылась, сработал щелчок замка, дверь проверяется на открывание, закрывается вторая дверь. Продолжаю стоять, опустив голову. Наташе сейчас трудно.

     Она медленно, но естественно и красиво ступает мимо меня, останавливается спиной ко мне в полутора метрах, я исподлобья рассматриваю её ниже пояса. Она в короткой юбке, короткой более, чем позволяют приличия, но для такой ситуации, что надо. Какая у неё в юбке красивая попа, как красиво её плотно облегает чёрная полуматовая ткань. О, сколько мыслей сразу бежит при взгляде на такую попку! Но уже нужных. Я бы часами с удовольствием имел стоящую животиком к стене Наташу в такой одежде и гладил бы её прекрасный задик. Ножки у Наташи суперские, обхват бёдер и икр отдаёт математической пропорциональностью. И я бы мог сейчас протянуть руку и погладить их, но из этой ситуации Наташа не выкрутиться. Я замечаю, что она смотрит на меня себе за спину, и демонстративно опускаю взгляд. Наташа начинает прохаживаться передо мной туда-сюда. Как томно отстукивают каблучки по паркету каждый её осторожный шаг! Она направляется в столовую, сейчас каблучки зацокают по глянцевой плитке. Я поднимаюсь и следую за ней.

     - Я не говорила тебе подниматься, - спокойно бросает она, не оглядываясь.

     Я падаю опять на колени. Как чётко она уяснила правила игры! Даже я не заметил нарушения их со своей стороны. Но я бы выкрутился. Но так ещё лучше.

     - Кофе! – просит она тем же тоном и облокачивается попкой, подставив под неё ручки, на столешницу, скрестив ножки.

     Я не бросаюсь исполнять её просьбу, потому что это было сказано мило. А я никогда не буду валяться у ног того, кто слабее меня.

     - Кофе для Госпожи? – многозначительно отзываюсь я, бросив на неё взгляд, подёрнутый дерзостью.

     - Кофе для Госпожи, да, - отвечает она протяжённо, и я с удовольствием замечаю, что мне удалось встревожить муравейник её мыслей.

     - Мне кажется, Госпожа несильно хочет кофе. Может мне попробовать угадать желание Госпожи? – я делаю акцент на слове «мне».

     - Очень сильно, - бедная Наташа не знает, куда себя деть, хоть и пытается быть спокойной.

     Но зато со всей радостью можно отметить, что для неё открывается новая страница в её жизни, она начинает что-то понимать, а главное – хочет.

     - Ну да, я поэтому и говорю… - я делаю паузу, начав говорить, не зная, впрочем, чем окончу говоримое, а свои слова сопровождаю жестами рук, пожиманием плеч, в общем, начинаю позволять себе поведение, которое не может быть поведением того, у кого нет свобода выбора, - просто, если Госпожа очень хочет кофе, то она могла бы…

     - А ну-ка замолкни, - выстреливает она, сощурив глазки, и в мгновение оказывается передо мной. Каблуки отчеканивают по кафелю и паркету четыре жёстких шага.

     Я зависаю руками на половине жеста, смотря в её глаза на пути ко мне. Так мы и замираем друг против друга. Наташа в упор всматривается в мои глаза, гипнотизируя моё внимание своим прищуром, и я не могу сообразить, где сейчас фокус её поиска: во мне или у неё внутри. Что она пытается найти: свою точку доминанта или мою – подчинения. Во мне всё затихает, и я с намерением стараюсь придать кротость своим глазам, уставившимся на её красивое лицо. А лицо у неё действительно красивое, Наташа за неделю очень похорошела: лёгкий загар, мешки под глазами почти исчезли, не узнал бы о них раньше, сейчас бы не обратил внимание на их намёк. Волосы, приподнятые у корней, слегка вьются - с такой причёской её можно смело выталкивать на сцену под какой-нибудь нещадный сценический свет, и она будет смотреться там, как поп-звезда. Приятно оказывается быть подавляемым уже одной её причёской, не говоря об остальном... Я разглядываю её с удовольствием. Со своей тоненькой шейкой, острым подбородочком, маленьким ротиком и большими глазками она кажется такой по-женски чёткой, такой завлекающей.

     - Ляг на пол, - говорит она и, повернувшись спиной, делает от меня пять красивых маленьких шагов, а затем поворачивается ко мне лицом.

     К тому моменту, когда она поворачивается, я ещё не успеваю выполнить её команду, которая прозвучала наполовину как просьба. Она ждёт. В итоге я делаю, что она попросила.

     - Перевернись на спину.

     Я переворачиваюсь, а она начинает ходить вокруг, приближаясь ко мне.

     - Вытяни руки по швам.

     Выполняю.

     Наташа подходит и останавливается над моей головой, которая оказывается между её сапог. От видимого меня хватает истома.

     - Тебе понравилось, когда тебя используют не по назначению?

     «Любовное настроение» мгновенно улетучивается, я теряюсь: это часть игры или она сдалась, и сейчас всё серьёзно? Но тогда меня унижают! Я напрягаюсь. Её слова тянут меня в одну сторону, а ели улавливаемый контур её чёрных трусиков под юбочкой в другую.

     - Мне никогда…

     - Я спросила тебя не для того, чтобы ты подумал над ответом.

     - Хорошо.

     - Что?

     - Хорошо! – возвышаю я голос.

     - Ты последний раз сказал так громко. Скажи так, чтобы мне понравилось. Без вопросов.

     Вопрос «а как?» застревает у меня в горле.

     - Я сделаю, как ты скажешь, Госпожа, - уже тише.

     - Кла-ас-с, - выдыхает удовлетворённо она и задирает головку кверху, но тут же опускает бесстрастный взгляд на меня снова.

     - Покажи мне свою преданность.

     Вскочить и сделать ей кофе? Конечно она не об этом. И ноги гладить я не могу, это можно расценить, как сексуальное домогательство, да и разве я могу дотрагиваться до своей Госпожи без её разрешения? А главное, я вообще забыл, что я хотел, чтобы у нас всё происходило как с Мартой…

     Поворачиваю голову и начинаю лизать её сапоги.

     - Вот та-а-ак, кла-ас-с, а теперь тут, - она подставляет к моему рту каблук, - молодец. А теперь другой.

     Лижу другой сапог.

     - Забирайся языком выше.

     Отрываю голову от пола.

     - Теперь, ещё выше.

     Приподнимаюсь на локтях.

     - Другой.

     Переключаюсь на другой сапог.

     - Выше.

     Миную границу сапога и перехожу языком на чулок.

     - Выше.

     Поднимаюсь своим лобзанием выше её колена.

     - А сейчас не говорила «выше».

     Возвращаюсь языком на прежние пару сантиметров вниз, с которых инициативно устремился вверх по внутренней части бедра.

     - А теперь выше и задери чуть-чуть юбку. Да-а, - снова выдыхает удовлетворённо она на выполненную мной команду.

     Теперь это были команды, но команды, в которых ещё не появилось силы, но исчезла слабость.

     - Задери юбку выше трусов.

     Выполняю чётко.

     - А теперь лижи их.

     С щемящим удовольствием вцепляюсь в бугорок на её трусиках, и начинаю делать, что мне приказали, пытаясь нащупать и массировать языком то место, после ласки которого она уже не захочет останавливать меня. Наташа даёт нам обоим потерять голову, я продолжаю выполнять команду, и уже где-то позади, что теперь это не будет не происходить.

     - А теперь отстань, - и она отталкивает меня коленом, - это будет тебе уроком, чтобы больше не давал мне то, что я не хочу. Понял?

     - Да, Госпожа.

     - То, что я заставила сделать тебя сейчас, больше от тебя не потребуется. Ты для этого не нужен – неподходящая персона.

     Состояние от ожидания, что следующий момент будет ещё приятней, и никак не наоборот, с окончанием её фразы сменяется на такое разочарование, что я оказываюсь близок к тому, чтобы всё остановить.

     - А тебя можно иметь, - говорит Наташа.

     - Да, Госпожа.

     - Да? – Наташа изготовляется.

     От её интонаций всё приятное опять возвращается, хоть я и не понимаю ход её мыслей, и не могу определить, что она хочет услышать.

     - Госпожа?

     - Госпожа Наташа, - поправляет она меня.

     - Да, Госпожа Наташа.

     Она умолкает. Я застываю в ожидании.

     - Я хочу шампанского? – спрашивает она.

     Бросаюсь к бокалу с шампанским, который стоит тут же на подоконнике, и подаю его ей.

     - Пошли, - говорит она, приняв от меня бокал и отпив один глоток.

     Я следую за ней. Поведение Наташи начинает отдавать развязностью, сквозь которое пытается пробиться дерзость.

     Она следует в душевую, я за ней, потом покидает её, отпивая на ходу шампанское, идёт к двери, которая ведёт в хозяйственное помещение. Наташа нагло осматривает один за другим помещения моей квартиры, открывает тумбочки, шкафы, трогает вещи – это определённым образом начинает сказываться на моём состоянии. Её ухоженные ручки, хватающие за мои пиджаки, висящие на вешалках, и резко раздвигающие их в стороны, будто она ожидает за ними что-то увидеть, доставляют мне неописуемое удовольствие своими замираниями после резких движений; цоканье её каблучков, резво перемещающейся из одного помещения в другое, действуют на меня как маятник Ньютона. Мне начинает казаться, будто с каждым ударом каблучка я утрачиваю какую-то свою часть, и всё уменьшаюсь и уменьшаюсь... На время, когда ей нужны две руки, она протягивает мне, не глядя в мою сторону, бокал с шампанским, а потом таким же жестом возвращает его для себя обратно. Она ничего не говорит.

     (Я не поверю, что она сознательно устроила это шоу, потому что она не могла спрогнозировать последствия, которые явились. В противном случае она чудовищно умна! Или мудра. Ну не могла она знать, что все эти её наглые лапание, двигание, тормошение и прочие действия в отношении моих вещей, перемещение предметов с одного места на другое и невозвращение их на свои места, приведут к тому, что я постепенно буду утрачивать осознание себя, как хозяина тут, как собственника всех этих вещей, но это постепенно стало происходить, пока, в конце концов, я не перестал думать вообще. Я не мог думать!)

     - Мне жарко, сними с меня блузку! – круто выговаривает она, продолжая неистовствовать по моей квартире.

     - Да, Госпожа Наташа! – лихорадочно бормочу я.

     Незакрытый до конца шкаф посылает мне в висок копьё за копьём, из открытых шуфлядок тумбочки вытекает зелёная пузырящаяся слизь, норовя оторваться и плюхнуться на паркет, я слышу треск выгибающихся ножек невидимых моим глазам стульев в столовой, оставленных там стоять в бессистемном порядке, и я со страхом рассматриваю Наташу, грудь которой видится мне единственной шевелящейся вещью в застывшем мире, когда она останавливается у своего наряда, который я ей купил, и, указывая на него пальцем, уставляется на меня. Я опешивший, встрёпываюсь и…пугаюсь. Но пугаюсь не её. Я не понимаю, почему она без блузки. Я всегда был рядом и я бы увидел, как она её снимает. Но я не помню, чтобы это случилось. Я с десяток раз прокручиваю всё от начала до конца, и везде помню, что она была в чёрной прозрачной блузке, она должна была быть в ней, потому что так была одета Марта, но сейчас передо мной стоит женщина в одной юбке, чулках, сапогах и лифчике. У меня проскакивает мысль сказать «стоп», чтобы разобраться в этом вопросе, и для меня это принципиально, и для этого мне требуется точка, на чём остановить свой взгляд… Но вопрос о блузке испаряется, как его и не бывало, за проблемами, которые я вынуждено начинаю отмечать: брошенный на пол бокал, сдвинутая со своего места и теперь уродующая интерьер, чёрная, пупырчатая, почти метровая ваза с искусственными чёрными и одной белой розами, незакрытая дверь в хозяйственное помещение(!)…

     Я не могу выговорить ни слова, лишь пару раз дёргаюсь, а не качаю головой, протягивая руку в сторону «её» вещей.

     Наташа опускает руку, я свою. Затем она наклоняется и берёт туалетную воду. Читает название, открывает крышечку и, поднеся флакон к своему носику распределительной головкой, втягивает запах.

     - Тебя нравятся эти духи?

     - Д-да, Госпожа Наташа!

     - Очень-очень?

     - Да, Госпожа Наташа, очень-очень.

     - Они подойдут мне?

     - Более чем, Госпожа Наташа!

     На самом деле, я стою и не могу вспомнить ни самого запаха, ни того состояния, которое он во мне вызывает, ни тех мыслей, которые он у меня запускает. А ведь при моей нулевой памяти на запахи, помнить этот было для меня всегда предметом изумления, не говоря уже о действии, которое он оказывал на меня. И вот, это оказывается следующим, за что я не могу ухватиться, чтобы начать раскручивать происходящее в другую сторону закручивающемуся, подобно водовороту, и утягивающему меня по спирали в бездну, где мыслей становится всё меньше, а оставшиеся всё слабее, где небо перестаёт иметь оттенки, и исчезают люди, но лишь голос неизвестной мне женщины сохраняет силу, лишь маячивший передо мной её милый женский образ имеет власть и волю, лишь её мысли остаются единственным, на что можно опереться, чтобы жить.

     Я вспоминаю, что рассчитывал на этот запах, но не могу вспомнить – на что именно?! Внутреннее сражение длиться несколько секунд, и я вспоминаю: этот запах должен был придать нашей с Наташей встрече более глубокое переживание, уподобив её через ассоциативный ряд сценарию одной из последних, запавших мне встреч с Мартой, когда материализация её желания в отношении меня достигли высшей точки, проявляясь в физическом контакте.

     На моё «более чем» Наташа неоднозначно улыбается. Затем укладывает духи на место и смотрит на них. Я слежу за ней, смутно догадываясь, что что-то не произошло, а должно было произойти. Через пять секунд она опять наклоняется, хватает флакон и уверено направляется с ним в прихожую. Я трушу за ней. Она подходит к своей сумочке и начинает в ней рыться свободной рукой, а потом вытаскивает оттуда рубиновый, узкий и продолговатый предмет, который оказывается другим флаконом духов. Наташа смотрит на один, потом на другой, суёт мой себе в сумочку, а со своим отправляется обратно в гостиную. В гостиной она подходит к дивану, где лежит приготовленный для неё наряд со скрученной в несколько витков плетью на нём. Только что внутри этой плети красовался чёрный бриллиант, а теперь она укладывает на это место ярко-красный с фиолетовым отливом рубин. Чёрный диван, чёрная одежда на нём, витки чёрной плетёной кожи и рубин в самом центре.

     - Полижи его! – приказывает мне Наташа.

     Я смотрю на губы, сказавшие это (в глаза уже не смотрится само по себе). Мне думается, что ни эти губы сказали это, не могли эти губы это сказать. И почему она сказала «его», ведь это были духи, она ж не может догадываться, что для меня это сейчас «он» - «рубин»? Неизвестный источник заполняет меня куда бо́льшим желанием сделать то, что она попросила, чем это хочется ей самой, как видится, и чтоб она непременно на это смотрела, и я опускаюсь на колени на пол, и начинаю лизать флакон, к которому только что прикасались её руки, и куда-то уходит тревога. Это так странно, но натурально, так не осязаемо, но явно. Остаются только я и мой язык, скользящий по граням и гладкой поверхности стекла. Еле улавливаемый запах духов окутывает меня приятным неожиданным дурманом. Я пытаюсь представить его продолжение, то есть распыление его на этой женщине, на той, которая его только что сюда положила…

     - Снимай джинсы, - командует она сверху.

     Ещё странность - я воспринимаю говоримое ей, как команды, но Наташа не командует, она просит, это просьбы. Однако, замечательным в её просьбах оказывается именно не наличие силы, которой подчиняешься, как силе, но отсутствие слабости, и это действует. Иной раз можно услышать громкий приказ, но голос приказывающего дрожит, и ты бежишь от этого человека, только чтобы не заразиться его несостоятельностью и слабостью, и ничто тебя не преследует, но исходящее от Наташи, лишённое всего лишь слабости, не порождает вопроса «зачем?», а воздух наполняется какой-то мрачной торжественностью.

     Я исполняю её просьбу, не прекращая предыдущего действия. Сейчас она получит зрелище, которое окончательно дезорганизует меня в её глазах – меня голого, стоящего на коленях. С этого момента или она станет относиться ко мне как к рабу, или сконфузится, может растеряется, и игре конец.

     - Больше не хочу ничего делать, - говорит она.

     Я продолжаю облизывать флакон её духов.

     - Встань, возьми духи и побрызгай ими меня.

     - Да, Моя Госпожа

     - Твоя Госпожа, да.

     Я изготовляюсь с флаконом.

     - Под волосы на шею, - говорит она, и при этом остаётся стоять, как стояла.

     В этот момент или что-то следуемое возвращает меня в сознание, или что-то отступившее из предыдущего позволяет этому произойти, но я приятно радуюсь, и говорю себе, что настал мой черёд «лишить» её разума.

     Огибаю Наташу, отложив флакон с духами в сторону, и подступаю к ней сзади. Одними пальцами захватываю локоны её волос, свисающие по бокам её лица, и притягиваю их ей на спину. Затем подхватываю большими пальцами с исподу всю копну волос, а ладонями накрываю всю затылочную часть, и собираю волосы в один хвост, который зажимаю в одной руке. Я стараюсь действовать нежно, забочусь, чтобы ей было приятно, но в то же время вкладываю в свои движения некоторую силу, чтобы нежность заставляла трепетать её внутренности, а сила щекотала её женское начало. Удерживая хвост в руке, дотягиваюсь до флакона и спрыскиваю одну его дозу ей на шейку.

     Я никогда не жду, чтобы выветрился спирт, а сразу принюхиваюсь, а потом повторно, а через некоторое время, отдышавшись, втягиваю аромат в третий раз, и по тому, чем представляется мне тот или иной запах духов на каждой из стадий его вдыхания, стараюсь судить, каким он будет вообще. Впрочем, на каждой девушке один и тот же аромат будет «звучать» по-разному, не говоря уже об одежде, которая сегодня на девушке одна, завтра другая, что тоже определённым образом влияет на «звучание» аромата.

     Но сейчас я не могу наклониться и понюхать, что это за «водичка», я не получил на это разрешение, и я делаю это украдкой. Очень сладкий, безумно дурманящий запах заполняет собой всё моё мироощущение, как несколько минут назад это сделал голос Наташи, вытеснив из меня все внутренности, и поселившись в нём единственным числом. Я понимаю по началу запаха, что быть ему «бомбой»-воспоминанием мне в будущем, когда через некоторое время на него аккуратно уложатся все наши пакостные, но приятные действа.

     - Теперь прижмись ко мне, - говорит Наташа.

     - Как захочется Моей Госпоже, - отвечаю я и выполняю её приказ.

     - Возьми меня за подбородок, задери его и побрызгай на шею спереди: слева и справа.

     - Да, Госпожа Наташа.

     Её приказ совпадает с моим настроением. Мне очень захотелось сейчас же сделать с ней что-то такое, и как минимум прижаться к ней сзади.

     Я обхватываю её за живот правой рукой, в которой духи, и прижимаюсь к ней сзади, делая рукой едва ощутимый жест, прижимая Наташу навстречу к себе. Её круглая и упругая попка приходится мне на бёдра, и оказывается прижата к ним, и это принимает форму какого-то просто дикого эротического акта. Пока я выпускаю Наташины волосы, беру ею за подбородок, задираю его и покрываю ей шейку по дозе духов на каждую из её сторон, как она и приказала, я возбуждаюсь настолько, что она не может не почувствовать это своей попкой. Отпустить её сейчас представляется для меня пыткой, которую я не готов вынести, и я позволяю себе подумать, что с меня хватит, что на сегодня хватит, нам хватит, уже можно просто что-то сделать!..

     - Отступи, - следует её спокойная команда.

     - Да, Госпожа, - отвечаю я, и голос мой отмечается хрипотцой.

     - Рассматривай меня, - говорит она, - но прежде налей мне чего-нибудь крепкого.

     - Да, Моя Госпожа.

     Я бросаюсь к бутылке бренди и чистому снифтеру, и заполняю его до края широкой части. Затем подхожу с бокалом к Наташе и протягиваю его ей двумя руками, отступаю.

     Стоя с опущенным лицом, украдкой бросаю взгляд на носки сапожек Наташи, позволяя себе незаметно скользнуть взглядом чуть выше, но чтобы она это заметила, равно как и то, что я пытаюсь быть не обнаруживаемым. Дожидаюсь, когда Наташа делает первый глоток, и тогда уже принимаюсь к исполнению второй части её приказа – начинаю откровенно её разглядывать.

     Сначала устремляюсь взглядом в область шеи. В глаза решаю не смотреть, но зато подольше задерживаюсь на лице и волосах боковым зрением. Ещё раз отмечаю про себя очень тонкую шейку Наташи – это так по-женски. Я делаю для себя тут же окончательный вывод, видимо достроенный очередным, ставшим последним в этой цепи наблюдением из жизни: чем тоньше шея у девушки, тем больше она нуждается в заботе, а значит, тем больше она будет благодарна за неё. Хочешь хорошую девушку иметь рядом с собой, выбирай ту, у которой худенькая и аккуратная шейка.

     Наташа оказывается худее, чем казалась в одежде. На ней можно рассматривать косточки, руки худенькие по всей длине, лифчик очень красиво собирает маленькую грудь. Бижутерия дешёвенькая, но привлекательная: набор, состоящий из сверкающих овальчиков серёжек и кулончика на цепочке. Если серёжки подчёркивают красивые, прижатые ушки, то кулончик на цепочке задерживает на себе взгляд, не давая ему проникать до видимых рёбер верхней части груди. Мне захотелось тут же, зайдя сзади, снять с Наташи лифчик, и, оставшись там же, протянуть руки у неё под руками, и пальцами легко погладить места, где лифчик уже некоторое время доставляет ей дискомфорт!

     У неё оказалась серёжка в пупке. Никогда б не сказал, что нахожу эту вещь сексуальной, но в случае с Наташей обнаруженная диковинка оказалась ещё и символической: вот, как можно было обнаружить эту вещь, лишь раздев Наташу, так ореол эротичности заявлял о себе вокруг неё только после того, как над ней начинался совершаться акт её раздевания. Руки, как к магниту тянулись к её талии, чтобы ухватиться за неё. Она, ничего не делая, просто своей фигурой заставляла хотеть себя. Сколько же минут мне отведено на рассматривание? Я уставился на юбочку, обтягивающую попку, такую бесстыдно коротенькую! Из-под неё выглядывали умопомрачительные ножки, обтянутые тёмным нейлоном – вот уже где нескончаемо сексуальная вещица.

     Мне хочется обойти Наташу сзади и попялиться на неё с той стороны, но это может оказаться неуважительным действием по отношению к её высокому статусу Госпожи, и я не двигаюсь с места. Пока мне не дано указание на похоть, приходится вести себя «прилично», а в ином случае и подобострастно. Только что вернувшееся сознание начинает снова становиться фрагментарным. То ли вид Наташи, делающей глотки бренди и с интересом наблюдающей за мной, начал лишать меня каких-то умственных инструментов, отвечающих за последовательность и логичность, то ли у меня уже развилась интуиция на неё, и я уже впал в предчувствие следующего её помысла.

     - Насмотрелся? – спрашивает она.

     - Нет, Госпожа.

     - Нет, Госпожа?

     - Нет, Моя Госпожа.

     - Пусть так, тебе же хуже. А дай-ка мне плеть.

     Я бросаюсь к снейку и обеими руками подаю его ей.

     Наташа берёт его за рукоятку, а остаточная часть плети, раскрутившись, плюхается на пол (мы встречались с Наташей в середине недели, и я передал ей похожий снэйк для ознакомления). Я провожаю взглядом раскручивание и падение мягкой части ударного дивайса, пока он не замерает окончательно, щёлкнув концом по тёмному полированному паркету. Я засматриваюсь на этот кончик, у меня возникает ощущение дежавю. Мне кажется, что я уже это где-то и когда-то видел. Вот сейчас, думаю я, он покажется мне очень красивым и совершенным, и он тут же принимает для меня такие характеристики и свойства, а сейчас, продолжаю «вспоминать» я, я подумаю, что он покажется мне живым, и уже в следующее мгновение всё так и оказывается.

     - Госпоже, наверно, следует быть с ним очень осторожной, чтобы не пораниться, - произношу я, не отрывая взгляда от конца плети.

     - Она будет осторожна, - с серьёзным видом кивает Наташа, - но кое-кому надо быть ещё осторожней, чтобы не быть им пораненным. Ты так не думаешь?

     - Думаю, Госпожа.

     - Покажи, как.

     Я подхожу и глажу плеть.

     - Молодец.

     Наташа протягивает мне отпитый наполовину бокал, я выхватываю у неё из рук его двумя руками.

     - А теперь забудь всё, что было до этого, ничтожество.

     - Я уже сделал это, Моя Госпожа.

     Мне становится мало происходящего. Чувствует ли она это? Почувствовала ли? Её грубое обращение - примитивный приём - доставляет мне редкое удовольствие. Мне понравилось, как это сорвалось с её губ! Но этого мало, и вдобавок усугубляемо до тоски пониманием, насколько редки, так удающиеся такие моменты, и до следующего теперь невесть сколько времени. Для меня неожиданно, что мне хочется, чтобы она ещё что-нибудь такое сказала.

     Наташа скручивает плеть, укладывая кольца в руку, которой удерживала до этого дивайс за рукоятку. Оставив сантиметров пятьдесят свисать, произносит:

     - Я что сказала тебе сделать?

     - Забыть всё, что было до этого, Госпожа, быть ничтожеством.

     - А ты что сделал?

     - Я ничтожество, Моя Госпожа, я забыл.

     - Ты пытаешься быть учтивым, а надо быть правдивым.

     - Моя Госпожа совершенно права, - киваю я.

     - Ты думаешь, ты даёшь мне оценку - на что же ты способен ещё, чтобы не быть тем, кто ты есть?

     - Ради тебя, Моя Госпожа, я готов на всё.

     - И ты можешь оскорбить свою госпожу, только чтобы она продолжала ею оставаться?

     - Это для меня непонятно, Моя Госпожа.

     - Конечно, непонятно, потому что ты думаешь, что ты не сукин сын, который попирает вселенную со всеми её существами, в голове которых теплиться частичка разума.

     - И это мне не понятно, Моя Госпожа, но я сделаю, как ты скажешь.

     - Пошёл ты на хрен, - будто обречённо, вот только что без мата говорит она.

     Я не шевелюсь.

     - Я сказала, пошёл на хрен! – кричит она.

     Я разворачиваюсь, чтобы покинуть комнату, но меня останавливает её окрик, когда я ступаю ногой в район порожка.

     - Стоять!

     Я останавливаюсь в дверях.

     В памяти возникает её взгляд с отражённым в нём неопределённым намерением, когда она, скручивая плеть, оставила свисающей некоторую её часть, и теперь я с большой вероятностью предсказываю, что сейчас произойдёт. Напрягаюсь в ожидании этого. Судя по цоканью каблуков, приближается она чётко, без сомнений, а полосование по диагонали спины кончиком плети приходится ровно, без долей, на счёт пять после четырёх, спонтанно отсчитанных мной стуков каблучков по паркету.

     Я не знаю, первая ли это вещь, совершаемая ею столь идеальным образом в её жизни, потому что, разложив её поступок на молекулы, констатирую, что действует она абсолютно сознательно, на сто процентов контролируя ситуацию. Если б она действовала неуверенно, приближение её не оказалось бы ни быстрое, ни медленное. Между остановкой и ударом возник бы продолжительный временной промежуток или бы удар совпал с последним шагом. Но всё происходит чётко, мои мысли не обгоняют её действия, но и на йоту не оказываются позади их. Я ничего не успеваю обдумать: ни предугадываю ни следующий момент, ни даю оценку канувшему - потому что…боль. Резкая, жгучая, колкая - сразу. Наташа умудряется «провести» по спине самым кончиком дивайса, насколько позволяет овалообразная траектория последнего. За переживанием боли в голове вихрем проносятся ассоциации. Мне представляется, что такое же б пришлось испытать, если бы по спине резко полоснули строительным ножом или, скажем, засунули под кожу спины шампур, а потом резко рванули его наружу. Я дёргаюсь, вдавливаю голову в плечи, но уже в следующее мгновение оцениваю и наслаждаюсь естественным состоянием человека – когда его тело не подвергается акту, причиняющему ему физическое страдание. Быть живым, заключённым в физическую оболочку – величайшее наслаждение! Истязания Марты, вроде, не порождали во мне такие космические мысли.

     - А теперь в душ! – командует Наташа и резко устремляется прямо на меня.

     Я отскакиваю в сторону, как только слышу за её фразой первый уверенный шаг, и поэтому она не «входит» в меня, на что она, наверно, и рассчитывала.

     - И бокал мой принеси.

     Бросаюсь к бокалу Наташи, который она не допила, и уже с ним догоняю её у самой душевой, еле-еле успевая включить свет и открыть перед ней дверь. Естественно, моя учтивость и азарт игнорируемы. Наташа делает два с половиной шага внутрь душевой и останавливается. Я забегаю за неё и поворачиваюсь к ней лицом. Протягиваю ей бокал двумя руками. Наташа стоит в красивой позе, согнув одну ножку, и я смотрю, как она ручкой принимает бокал, пристально смотря мне в глаза. Опускаю взгляд. Проходит несколько секунд, и она двумя глотками допивает то, что оставалось у неё в бокале. Ещё через несколько секунд произносит:

     - Раздевай меня.

     - Да, Моя Госпожа Наташа.

     Протягиваю руки в направлении снейка и пустого бокала, и она вкладывает мне их в руки. Отложив плеть и бокал в сторону, захожу со спины Наташи и кладу свои пальцы на застёжку лифчика. Застёжка поддаётся моментально. Перебегаю и встаю спереди Наташи, чтобы ухватиться за лямочки лифчика и стянуть его с неё, ненароком коснувшись тыльной стороной пальцев предплечий Наташи. Затем перемещаюсь и присаживаюсь сбоку, чтобы медленно расстегнуть молнию на юбке. В образовавшемся разрезе вижу трусики. Однако, мне кажется, что Наташа принимает раздевание, как какое-то средство для чего-то, и не особо обращает внимание на процесс, поэтому я не затягиваю, не попытаюсь доставить ей удовольствие от этого, и самому его получить, несколько быстро раздеваю её и отступаю в сторону.

     Времени на тайно рассмотреть её, постараться увидеть выражение её лица, оказывается мне достаточно, хоть это и происходит мгновение - Наташа сразу, как только я отступаю от неё на «правильное» расстояние, командует мне зайти в душевую кабину. Немного алкоголя подействовало на неё расслабляюще: движения её теперь привлекательно плавны и соблазнительно развязны, довольное хмельное личико призывает к лёгкому разврату.

     Я вхожу в кабинку и сразу поворачиваюсь к входящей следом Наташе лицом.

     - Дверь, - говорит она.

     - Конечно, Госпожа Наташа.

     Огибаю Наташу корпусом, чтобы дотянуться до дверцы душевой кабинки и затворяю её.

     - А теперь иди и принеси сюда полотенце, сам сразу не мог догадаться?

     - Да, Моя Госпожа, конечно.

     Выскакиваю из душевой кабины, хватаю приготовленное для Наташи полотенце и хочу заскочить с ним обратно, но оказываюсь остановлен ею:

     - Ни это - сколько раз можно повторять? Мне это нравится. В этом я люблю быть закутанной после душа.

     - Конечно, Моя Госпожа.

     - Что?

     - Да, Моя Госпожа Наташа, это лучше подойдёт.

     - Да, это лучше подойдёт.

     Я заскакиваю в душевую кабину с другим полотенцем, приготовленным на некоторый случай для меня.

     - Сложи его в три раза, стань к стене, брось полотенце к своим ногам и возьми в руки шампунь.

     - Да, Моя Госпожа.

     Через восемь секунд её приказание исполнено.

     И тут она опускается передо мной коленями на полотенце, упирается руками в стенку по сторонам от моих бёдер и говорит:

     - А теперь мой мне голову.

     Закрываю на мгновение глаза от удовольствия и втягиваю в себя огромную порцию воздуха. Я знаю, что она не наблюдает за моим лицом, поэтому опускаю взгляд, чтобы посмотреть, как красиво Наташа сейчас стоит на коленях передо мной, как эротично у неё оттопырена попка, как изящны ручки, раз в десять тоньше моих бёдер, упирающиеся в стенки по обеим сторонам от моих голых ног, будто установившие мне границы, из которых я не могу сделать ни шага в сторону, пока я не сделаю то, что надо этой девушке, и как вообще красива она вся, создавшая такую ситуацию, ожидающая приятную процедуру.

     Я могу не один раз представить, что меня сейчас ждёт, но я рьяно принимаюсь за исполнение её приказа. Первым делом намачиваю её волосы и, чтобы поддерживать тепло в кабинке, закрепляю, отрегулировав воду погорячей, душ в держатель, направив потоки воды обрушиваться рядом с нами. Потом наливаю полную ладошку шампуня и начинаю распределять пенную массу равномерно по волосам Наташи. Опасная близость её лица там, внизу, возможность смотреть на всё это, приятные ощущения под руками от прикосновения к её шейке, ушкам и подбородку, редкие мгновения, когда я осмеливаюсь обхватывать голову Наташи руками, придавая ей «нужное», имитирующее фантазируемое, положение, не могут, конечно, не привести к тому, чтоб у меня не началась эрекция. Наташа делает вид, что она ничего не замечает, и её это не касается. А касается, причём в самом прямом смысле слова.

     - Ты не о том думаешь, - говорит она, - от этого может пострадать качество мытья.

     - Госпожа может не беспокоиться, всё будет сделано самым лучшим образом.

     Наташа поднимет на меня лицо, открыв глаза. Я устремляю свой взгляд мимо её глаз.

     - Как ты разговариваешь? Тебя заносит?!

     Продолжаю упорно исполнять приказание, перехожу на массирование головы, просто глажу по волосам Наташу, запуская руки ей на спину. Мгновениями мне действительно удаётся сосредоточиться на том, чтобы доставить ей именно это удовольствие, но в своё время она «случайным» образом придвигалась так, что теперь по её шее и подбородку оказываются скользящими не только мои руки, и это проявляется таким эротичным моментом, что я начинаю опасаться, как бы не потерять сознание от возбуждения и пара-жара, которым наполняет кабинку горячий душ.

     Десять минут такой пытки пролетают, как сгорает щепотка пороха.

     - Помой меня всю, - произносит она и встаёт, и теперь упирается руками о стенку по сторонам от моих рук.

     Я оказываюсь слишком широк для неё, чтобы она смогла упереться своими маленькими ручками в стенки по бокам от моих рук, и не оказаться слишком близко ко мне. Мне захотелось схватить её, поднять, развернуться с ней, и пригвоздить её к стене, но пришлось отбросить такую сладкую фантазию, и быстро справляться с мытьём верха, а чтобы заняться низом, соскользнуть спиной по стене вниз. Не пропустив ничего внизу, поднимаюсь обратно. Наташа поворачивается ко мне спиной, и будто случайно сокращает пространство между нами сантиметров до двадцати. Я не люблю находиться на таком расстояние с человеком, это не моя зона комфорта, и эта мысль проскакивает, но факт близости именно с обворожительным женским телом, а не с каким-нибудь коллегой или соседом в лифте, мгновенно вбирает в себя все мои умовыводы. Как и в случае, когда она стояла ко мне лицом, быстро управившись со спинкой и ручками, я сползаю по стене вниз, чтобы из этого положения поводить руками по её ногам, помассировать их, помыть пяточки, затем икры, потом бёдра. Стараюсь уделить побольше внимания попке и, так как мне было сказано помыть всю, мою, не стесняясь бывать пальцами везде.

     Поднимаясь, «поддеваю» Наташу под попку своим неопадающим членом, что позволяет мне сделать безнаказанно слишком близкое расстояние между нами, я тихо надеюсь, что таким жестом спровоцирую её сейчас же на ласку.

     - А теперь смывай, - говорит она, делая в очередной раз вид, что не замечает моего действия, и усаживается в сидение душевой кабины, прикоснувшись затылком к стене.

     Я тянусь за душем, ощущая пульсацию крови уже не только в голове, но и в груди, а Наташа протягивает ручку к мылу. Быстрыми жестами намыливает лицо, вознамерившись избавиться от косметики, и опускает ручки как раз в тот момент, когда я изготовляюсь с душем перед ней. Я направляю потоки воды таким образом, чтобы они побежали по её лицу, и она пользуется этим, чтобы избавиться от мыла на нём – мы действуем согласовано, молча, но Наташа могла б попросить всё это сделать и меня, я бы справился, пусть, хоть, данная процедура и не могла похвастаться эротическим окрасом, как это, например, происходило при мытье головы. Наташа, не открывая глаз, опускает руки вдоль тела, и я приступаю к смыванию с неё мыла и шампуня уже без всякого её участия. Я смотрю на её позу и задаюсь вопросом: а не хочется ли, собственно, ей уже тут, при явном не завершении впрочем начальной стадии нашей игры, что-нибудь эдакое? И решаю угадать, во что бы то ни было. С этой целью, нежно, но с бо́льшей небрежностью, чем только что смывал мыло с её шейки, рук и груди, избавляю от мыло её талию и живот, заходя руками и душем за спинку, и продолжаю действовать так же, когда спускаюсь руками к низу живота. Однако, как только оказываюсь близко-близко от заветного места, перехожу на нежность. Меня не останавливают, и я продолжаю нежно смывать мыло, касаясь пальцами области рядом с губками. Наташа не реагирует протестом и на это, и я осторожно перехожу пальцами на губки, постепенно позволяя себе всё более и более призывающие к приятным переживаниям жесты. Наташа начинает учащённо дышать, я стараюсь делать вид, что меня тут даже нет, чтобы не спугнуть её настроение, и продолжаю ласкать, ласкать и ещё раз ласкать пальцами её промежность, направляя туда же душ, рассчитывая на приятность и от него, и каждое мгновение стараюсь быть оригинальным в своих движениях, чтобы мысль об окончании процедуры никогда со второго места у Наташи не перескочила на первое…

     Она молча поднимается и поворачивается ко мне спиной. Я тоже поднимаюсь и начинаю смывать мыло с неё сзади. Понимаю по ней, что предыдущему действу конец; пытаюсь убедить себя, что на недолгое время. Наташа ещё пару раз крутиться передо мной и командует прекращать.

     Резко смываю мыло с себя, выключаю воду, и выскакиваю из кабинки, чтобы принять Наташу в белое полотенце. Начинаю обтирать её: ручки, ножки, спинку, грудь. Слегка подсушиваю полотенцем ей волосы. Она подставляется, всё даёт с собой делать, и снова не выказывает должного вида, когда я нежно касаюсь полотенцем её промежности. Меня и досадует, и умиротворяет, как она себя держит. Помогаю ей надеть белый халат.

     - Продолжай, что надо Госпоже.

     На секунду предполагаю, что она хочет продолжения возникшего в душе, но тут же отбрасываю эту мысль. Хватаю полотенце и начинаю вытирать ей тщательно волосы, как это, видел, делают женщины.

     - А теперь стул, кофе и фен.

     - Да, Госпожа Наташа.

     Через пятнадцать секунд кофейный аппарат заработал, делая кофе. Этим временем я бросаюсь со стулом в душевую и ставлю его перед Наташей. Сразу бегу за журнальным столиком, который приношу и ставлю перед Наташей. Через полторы минуты перед Наташей оказывается чашка с кофе, а я держу в руке фен, который неуверенно протягиваю ей.

     - Ну, - глядит она снизу на меня, - продолжай, продолжай.

     - Конечно, Моя Госпожа.

     Я лишь словом обмолвился в нашей переписке о вынашивании такой фантазий, причём так, что никто б не догадаться о границах и объеме её содержания, а Наташа устроила мне полное переживание её. И я ей очень за это благодарен…

     Когда я уже почти заканчиваю, и больше для своего и её удовольствия расчёсываю ей волосы, она вдруг говорит:

     - Поласкай-ка меня рукой там, - и слегка раздвигает ножки, прикрытые халатом, делая при этом глоток кофе.

     - Да, Госпожа.

     Пока я отправляю на места фен и расчёску, и приступаю к исполнению её приказа, она спокойно делает ещё один глоток кофе. Через четыре минуты мне начинает казаться, что она близка к оргазму, и я становлюсь ещё нежнее и внимательней, трогая её под халатом пальцем.

     - Ты хорошо служишь, тебя можно наградить, правда? – говорит она приятным тоном, откинувшись бесстыдно на стуле, и медленно прикрывает и открывает глазки.

     - Не знаю, Моя Госпожа.

     Было видно, как разрывается Наташа между тем, что хочет говорить и ощущениями от моей руки у неё под халатом.

     - Чтобы ты хотел получить в награду? – мурлыкает она, глядя на меня так, что у меня мурашки начинают носиться по спине.

     - Это решать тебе, Моя Госпожа, - отвечаю я.

     - А тебе, значит, решать, кому это решать? – и таким тоном!

     Что я не угадал?!

     - О, нет, Госпожа, я неправильно понят.

     - Ты неправильно выражен, неправильно сидишь, неправильно смотришь и вообще никакой, чтобы быть понятым или нет, понял? Была б моя воля, я б сделала так, чтоб ты вообще был не замечаем. Ну, и какого у тебя дёрнулась рука? Я почти кончила. Или для тебя оргазм Госпожи не важен?

     - Это самое важное для меня, Моя Госпожа.

     - Я это слабо замечаю. Почему ты не стараешься?

     - Я стараюсь, Моя Госпожа.

     - Ты делаешь это плохо, старайся лучше! – смягчившись, говори она. И через мгновение, – ещё лучше! – в голосе появляется строгость. - Ещё! Ещё! Ещё! Стоп! Убери руку.

     Почему? Её последнее «ещё» было таким истомным, а её подлинное глубокое переживание подтверждалось для меня самым доказательным – моей эрекцией. Или она кончила? Может, чего-то не хватило до нормального оргазма и получился слабый?

     - Плеть! А ведь ты мог сегодня получить награду. Ты мог бы трахнуть свою Госпожу, а теперь ты будешь наказан.

     - Да, Госпожа.

     У меня «кипит» мозг. Пытаюсь угадать, что сейчас произойдёт. Я уверен, что что-то хорошее, всё это наиграно, она придумала что-то приятное для меня. Но тут меня осеняет и ещё одна мысль: я постоянно думаю, я не расслабляюсь, у меня не получается перестать анализировать, прогнозировать и искать нишу, которую следует заполнить.

     Бросаюсь в гостиную за плетью, а когда разверачиваюсь, не найдя её, чтобы вернуться в душевую, напарываюсь на входящую в комнату Наташу. Она приближается ко мне в распахнутом халате, а за ней по полу волочится плеть, удерживаемая ею опущенной расслабленной рукой. Я пячусь, неотрывно смотря на плеть.

     - Ко всему прочему мне пришлось наклоняться за этим! - говорит она, демонстрируя мне снейк.

     Я смотрю на плеть и думаю: «Как ты появилась у неё в руке?»

     Наташа скручивает её, как в предыдущий раз, но теперь оставляет максимум сантиметров сорок.

     - Надень мне сапоги, - командует она.

     - Да, Моя Госпожа.

     Я тянусь за сапожком, который стоит прислонённым к дивану, на котором лежит весь наряд Наташи. Моему движению с ним навстречу она выставляет свою ножку. Через полминуты я уже застёгиваю молнию на втором – ничто не говорит, что она ожидает от меня сейчас какой-то эквилибристики в этом акте, наоборот, ощущается спешка.

     - Встань, - командует она.

     Я молча исполняю.

     - Награда, - как-то по-королевски, но спокойно и задумчиво произносит она, наклонив медленно голову чуть-чуть вбок.

     Но тут же резко выпрямляется и подходит ко мне вплотную.

     За всё время, пока я её мыл, а потом высушивал и расчёсывал ей волосы, у меня эрекция случалась несколько раз, и теперь, как это часто у меня бывает после такого, я получил такую, которая грозила удерживаться очень долго, а оргазм становился трудно достижимым.

     Это я потом пойму, насколько целенаправленно действовала она, и с какой бестолковостью за анализ цеплялся я.

     Наташа специально попросила меня надеть ей сапоги на высоком каблуке, потому что в следующий момент, когда она приближается ко мне вплотную, мой член исчезает у неё чётко между ножек, и я ощущаю им тепло её губок. Она выдерживает так некоторое время, а следующим мгновением слегка отстраняется, и я ощущаю там её ручку.

     - Награда, - повторила она, и с силой заносит мне по спине снейком.

     В то время, когда я всем своим внимание прибываю на её опытной руке, пальцами которой она еле заметно то нажимает, то гладит самые чувствительные у меня там места, спину мне обжигает полоской солёной боли. И сразу я весь изготовляюсь превратиться в наслаждающееся существо, но…

     Как правило, от боли физической я устремляюсь в область анализа, чем и избавляюсь от первой мгновенно, пока на мою защиту не приходят зародившиеся из-за физической боли, и начинающиеся носиться по всему моему телу гормоны счастья, на выработку и запуск которых моему организму и мозгу требуются всегда какие-то доли секунд; странно, однако, какой однородной и повторяющейся всегда приходит боль, но какое, всякий раз разного и необычного характера наслаждение сопровождает «приход» этих гормонов.

     Только-только от её руки и ощущения её промежности я оказываюсь насильно оторван жгучей болью, только-только хочу что-то «подумать», как тут же вынужден оказываюсь переключиться внимание на её руку и то, чем она меня сжимает там, помимо руки, снова, потому что Наташа умудряется упредить все мои попытки анализа, усилив и усложнив свои действия. Нагрянувшие с гормонами микрооргазмы, призванные отвлечь меня от боли, переплетаются с ощущениями от ласки Наташи, и меня обволакивает щипанием от наслаждения. Я даже не пытаюсь предполагать, сколько продлиться такое эйфорическое состояние, а просто бездумно прибываю в ложном умозаключении, что так было всегда, и что прекратить это состояние ничто не в силах, как ничто не может сделать так, чтобы никогда не наступала ночь. Что? Воспоминание об ударе? – оно бесследно исчезло, я не помню, что был удар, я вообще ничего не помню и не соображаю, когда мне по спине вновь приходится плеть. Дёргаюсь, погружаясь Наташе в промежность между ножек. На спине – жгучая боль, внизу – непристойная приятность: тёплое, мягкое, нежное, скользкое... Я задерживаюсь – получается - вниманием на последнем. Захотелось схватить Наташу за талию. Снова следует хлёст. Глаза я закрыл уже на втором ударе, пытаясь определить для себя условия окружающей среды, чтобы избежать нежелательных, но оказаться в тех, в которых я буду чувствовать себя в максимальной безопасности и комфорте. Очередной удар заставляет меня дёрнуться в противоположную от удара сторону, будто я пытаюсь убежать от него, что уже несвоевременно, но таким образом только оказываю дополнительную стимуляцию для Наташи своим членом, который она то удерживает и направляет рукой на свои чувствительные места, то отпускает, хватая меня этой же рукой за шею сзади, чтобы прижимать к себе. И тут к ней, по всей видимости, начинает подбираться оргазм, потому что у неё обмякают плечи, а каждый её удар начинает сопровождаться характерным замиранием её тела. Будто после каждого удара она прислушивается к чему-то у себя внутри и переживает какое-то время что-то эдакое. Удар – затихает, ещё удар – опять замирает. Не уверен, что понимаю, что её взвинчивает: моё ли каждое очередное подёргивание после её совершаемых ударов, доставляющее ей удовольствие внизу нужным ей прикосновением, или её представление, как всё это выглядит со стороны, или какие-то её собственные мысли - но промежутки между ударами начинают сокращаться. Ох, как же она не думает обо мне, но о себе, в этот момент, чтобы ей было приятно!

     Мне уже не больно. Вещество, которое распространилось по моему организму, призванное притупить ощущение боли, казалось, заполнило все мои места, которые в этом нуждались. У меня возникает паника, что в скором времени я лишусь ощущения от прикосновения её руки, прижимающей меня за шею к себе. Я начинаю бояться прекращения физического истязания моей спины, не в состоянии всего лишь вспомнить, что за этим последует, но, как всякий человек видит во всём новом только плохое, верю и боюсь наступления чего-то, следующего за окончанием физического измывательства надо мной, как нового и этого самого плохого. И чем приятней мне становится, чем большего приятного касается моё сознание, тем большее плохое мне рисуется в грядущем. Я так не хочу, чтобы истязание остановилось, что у меня от желания продолжения «жизни» даже готовы брызнуть слёзы.

     Я почти приближаюсь к страху смерти!.. Не к тому, который будоражит детское воображение до истерики, а потом угомоняется случайными знаниями и переживаниями жизни об этом. А к тому страху, от которого, как водится порой, седеют волосы у взрослого человека, который переворачивает представление о жизни с ног на голову, от которого происходит переосмысление ценностей, а по сути, человек становится психологическим калекой. Я не готов умереть, но сигнал о мощной физической боли на подсознание проецировался приближением смерти. И вот, прикоснувшись к этому страху, я, получается, оказываюсь в состоянии остаться самим собой.

     Не успеваю я в достаточной мере осмыслить начавшееся, как чувствую, что Наташа с силой хватает меня за член рукой, делает ещё один удар плетью мне по спине, ещё, и начинает кончать, массируя свою промежность тем, за что с такой силой только что ухватилась, и что уже долго оставалось без внимания её руки. Её бесстыдные действия в отношении моего члена и прекращение физического истязания сливаются во мне в два мощнейших оргазма, пусть хоть мне это и кажется. Наташа удерживает и доводит меня опытными движениями до последней капли, а потом отстраняется, легко подталкивает в сторону дивана, куда швыряет и плеть, и говорит:

     - Сиди тут и не выходи, пока я не уйду.

     Я плюхаюсь на диван, положив локти на колени и расставив ноги, и пытаюсь бороться с выдающим моё состояние дыханием. Нагнувшись вперёд, сотрясаемый накатами чудовищных ощущений после оргазма, одолеваемый редко вгрызающимися, но так же быстро исчезающими мыслями о сладко-жгучих болях в спине, украдкой бросаю взгляд на стекающую по ножкам Наташи сперму.

     - Как скажешь, - хриплю и выдавливаю в ответ я.

     Наташа исчезает в направление душевой.

     Я восстанавливаю дыхание, встаю и подхожу к своему бокалу, с ним к бутылке. То, что и как сейчас произошло – явь - рассматриваются мной мгновение с омерзением. Разложенная на диване одежда, уготовленная для Наташи, небрежно брошенный снейк и бардак кругом эту явь утверждают, а состояние ума олицетворяют, подумал я. Но я знаю, что это состояние пройдёт уже через три-две-полминуты. Никогда прежде я не тянулся к бутылке так скоро после оргазма, но и никогда до этого женщина не исчезала из моего поля зрения сразу, как только кончит или когда кончу я. Глоток бренди перечёркивает всё и моментом возвращает меня в мою жизнь. Я встаю и подхожу к стеклянной стене. Кто меня мог сейчас разглядеть голого, когда Рига подо мной была засыпающей, а я был словно космос над ней?

     Прислушиваюсь к суете Наташи через десять минут. Она собралась одеться и уйти? Вот так? А это означает хорошо или плохо? Через несколько минут слышу, как хлопает входная дверь.

     Подхожу к комоду, откуда извлекаю сигарету и прикуриваю её. Ступая босыми ногами по полу, перемещаясь по своей квартире, молюсь, чтобы не вернулось то состояние, когда я был вне себя оттого, что все мои вещи потеряли свои места. Слава Богу, состояние не возвращается, зато финальная сцена нас с Наташей не покидает меня, сладко будоража. Не дойдя до столовой, возвращаюсь обратно и включаю телефон – что-то должно прояснить ситуацию. Пепел с сигареты сбрасываю где попало: в бокалы, фужер, кружку, раковины. Наконец, докурив, понимаю, что встреча окончательно меня отпустила, и теперь настало время действовать.

     Поприветствовав возникшее намерение навести кругом порядок, привести в порядок и себя, чтобы завтра, проснувшись утром, меня ничто от сегодняшнего не застало, я вдруг почувствовал внутри себя образовывающийся сгусток. Я и забыл о таком своём состоянии – да что там в последнее время! – с того времени, как мне сообщили о смерти Марты, - нет, ещё раньше, когда она инстинктивно отправилась от меня в дальний угол, говоря по телефону с мужем, - и держался по жизни исключительно интеллектом. Образовывающийся сгусток был ничем иным, как той неисчерпаемой энергией дня, счастьем, которое толкало меня вдыхать жизнь полной грудью, радоваться каждому мгновению, быть полезным (для себя?) каждую секунду. Но это был всего лишь сгусток той энергии, тогда как раньше я был заполнен ею до отказа, и даже не подозревал об этом до этого момента. Теперь я смог увидеть со всей широтой, насколько пустым я был в последнее время. Теперь у меня вообще возникли мысли, а с ними и надежда, что то состояние вернётся, что сгусток будет расти, пока опять не заполнит пустоту внутри меня. Я попытался взглянуть по-новому на все вещи, которые меня окружали: людей, работу, квартиру. Подумал о Наташе, но тут же выделил для неё особое место в своей вселенной, только если…

     Я посмотрел на телефон в руке. И в это момент он издал сигнал о пришедшем сообщение. Сообщение было от Наташи: «Извини, посчитала нужным сразу исчезнуть. Мне показалось, нам обоим окажется комфортней сейчас такая ситуация».

     Да!

     Я написал в ответ: «Всё хорошо?»

     Она ответила: «Более чем».

     Я: «Тогда, мы ещё «замутим»?»

     Она: «Конечно, я ведь так ещё и не примерила, что ты мне купил».

     Я: «Сколько процентов, что мы встретимся в следующую пятницу?»

     Она: «99».

     Я: «Ты вернула меня к жизни».

     Она: «А ты меня».

     Я: «Обещай, что в следующий раз не убежишь так».

     Она: «Посмотрим… Да я и сегодня хотела по два нам оргазма…»

     Я: «Два и было. Ох, какая ты…»

     Она: «В смысле? Ага…»

     Я: «Напишу тебе завтра».

     Она: «Буду ждать. Пока».

     Я: «Спокойной ночи…»

     Всё было просто супер. Я опустился на диван. Опять отыскал «свой» сгусток. Он был на месте. Я мысленно пожелал ему роста.

     Теперь предстояло навести в квартире порядок, уничтожить следы пребывания Наташи и прошедшей встречи. Я натянул джинсы и стал исполнять задуманное. Всё отмыл, высушил и разложил по местам. Всё делалось легко, всё хотелось делать, я готов был не останавливаться. Такой маленький сгусток той прошлой энергии, и снова всё на местах, снова плещущее через край желание заниматься жизнью.

     Я принял душ и надел любимые шорты. Потом пришёл в столовую, достал чистый бокал и налил себе ещё немного бренди. Закурил, открыв окно.

     Я посчитал себя в этот момент положительно заряженной частицей, и потешился этой мысли, потому что я, всё-таки, был ядром. Мало кто сейчас стоял у открытого окна такой мощный и перспективный, и выпускал дым в ночное небо, запивая уходящий вечер одним из лучших бренди в мире. До лучшего я не дотянусь, да оно мне и не надо. Я хотел сохранить баланс между всем иметь, и чтобы за это ничего не надо было отдавать, поэтому лучшее мне было не надо. Ещё глоток. Как же всё-таки хорошо, и сколько я теперь смогу сделать! Бокал пуст, сигарета почти докурена. Докурена. Бокал на подоконнике завтра не выступит раздражающим фактором, наоборот, ведь им я запил один из лучших своих вечеров, им я будто поставил печать под возвращением энергии счастья. А вот окурок следует уничтожить. В последнее время я стал чаще использовать сигареты, но теперь они отойдут вместе с пустотой, которая постепенно вытиснится разрастающимся сгустком. Я прошёл в туалет и несколько раз спускал воду, пока окурок не исчез в канализационных дебрях.

     Потом я отправился в спальню. Подойдя к кровати, я остановился. События ПРЕДпоследнего времени нарисовались мне образом меня, спящего в этой кровати две недели, но тут же этот образ был снесён Наташей, прижимающей меня к себе за шею. Я сказал себе на могиле Марты, что мне надо найти человека, для которого я стану сексуальным партнёром, и в котором я воскрешу Марту, но у меня ничего не получилось и не получится, как я понял. Уже многое, связанное с Мартой затушёвывается тёмно-серой краской забвения, но из-за этого мраморные белые кролики только явственней выступают на передний план, грозя остаться единственным предметом, безапелляционно напоминающим мне о чём-то потерянном и уничтоженном. Кто разорвёт мне потом эту связь? Кто успокоит потом мою терзаемою фантомом психику, когда единственной причиной моего невроза будет образ белых кроликов, не вызывающий в моём сознании никаких волнений, а в подсознании носясь бурей? Оля? Сомневаюсь. Сомневаюсь, что вообще кто-то потом сможет отследить эту связь, ведь я никому не смогу об этом рассказать сейчас, а значит, никто мне не сможет помочь потом, когда все такие незаконченные формирования у меня внутри объединяться в одну большую раковую психическую область. Я обратился за помощью к возникшему сгустку, и мне сразу предстал ответ - Наташа. Да, она заберёт на себя мою проблему, она для этого нехитра, но умна. Зато в ней ещё слабее мудрость, поэтому хитрость сыграет с ней невыгодную для неё партию. А я? Я на своём месте, и ничего никому не навязываю - можете хоть мимо пройти. Если бы я не знал ваши мысли и мысли ваших друзей, я бы не был так счастлив, я даже не был бы счастлив, если б только думал, что это так. Наташа…

     И голос, мой внутренний голос, который так чётко умеет выговаривать каждое слово, который настолько силён, что мы с ним на равных, голос, о котором я уже забыл, как о сдохнувшей внутри меня твари, ожил, предложив мне «дуркануться» и упасть театрально ничком на кровать, и так и остаться засыпать. И этот голос означил для меня ещё один виток в возрождении моей «энергии дня».

     Только бы не оказалось под одеялом какого-нибудь твёрдого, случайно забытого предмета на уровне лица или, скажем, не удариться, или не задеть болезненно голенью о края кровати, подумал я, приготовившись исполнить указание «голоса».

     Стоп, а пробелы в памяти? - вспомнил я и остановился на полпути. Вот и снейк забыл, куда сам положил - очередная «глупость». Почему я не вспомнил сразу, что принял его от Наташи в душевой и положил на стул? А моё представление, что я встречался в кафе с Мартой предварительно нашей встрече?! И мой внутренний голос ответил мне: «Это всего лишь последствия летаргии».

     Ну конечно, подумал я, и улыбнулся.

     Только бы не оказалось под одеялом какого-нибудь твёрдого, случайно забытого предмета на уровне лица или, скажем, не удариться, или не задеть болезненно голенью о края кровати, подумал я снова, падая на неё плашмя, лицом вниз, и так и остался лежать и засыпать в своих любимых шортах.

     Заметки

     [

     ←1

     ]

      Странно. Перечитывая второй раз написанное (очень стало интересно перечитать), я был сражён одной маленькой неприятностью, с которой мне ещё предстоит разобраться. Описывая свою встречу в кафе с Наташей, я определённо помнил на тот момент, и даже визуально, как я точно так же в этом кафе знакомился с Мартой. Но сейчас, прочитав, что мы с Мартой не встречались предварительно в кафе, я завис на несколько минут, сведя брови к переносице. Может, я хотел скрыть этот факт, когда приступил к описанию этого момента с Мартой? Или я там (с Наташей) решил сочинить, чего не было? Но, зная себя, я не стал бы этого делать: ни того, ни другого. И это как дважды два – четыре. И сейчас, знание всего этого определённо, имеет ещё более важное значение для моей сильной стороны, и ещё более безразлично для слабой, потому что значение имеет вообще то, что забывается, но если начинает помниться то, чего не было… Я определённо помню облегчение, увидев Марту «впервые» у себя в квартире, а это могло возникнуть только, если мы действительно не виделись до этого. Я могу забыть мысли, обстоятельства, но не чувственные переживания. Значит, не было кафе. Значит, в кафе с Наташей я помнил то, чего не было? А сейчас я не помню, что я когда помнил… Я продолжу повторное чтение… Может дойдя до описания встречи с Наташей я что-то пойму?