Первым слово взял Тихон, поставив кружку на стол он обвел собравшуюся компанию глазами. В трактире было шумно, все лавки заняты, мёд с квасом лился рекой. Тихон наклонился вперёд и начал свой рассказ:
-Давеча бывал я на лобном месте, мужики, такого там насмотрелся, ни в жизнь не поверите! Вот стою я с честным народом да глазею на казнь - лиходеям головы рубят. Дюжин пять разбойников на четверых катов! И вот стоят эти заплечные со своими секирами, скучают, ждут пока глашатай отбрешется. Ну и мы ждем, стоим. Убрался глашатай восвояси и повели стрельцы лиходеев по четыре за раз к плахам, а за ними сразу почти и следующих ведут, без ожидания! А каты только секирами машут, как брюкву секут! Раз-два, покатились головы в корзины. И так всё оно ладно выходит у них, что все эти пять дюжин без голов стались, как и не было. Ну а я стою близко, мне хорошо видно - смотрю как глаза в головах тухнут, пока они катятся и прямо вижу дух из них выходящий. И так много в одном месте сразу умертвили, что к последнему покойнику над плахой аж весь воздух шевелится - духи толкаются, не могут никак друг за другом на тот свет сгинуть!
-Брешешь, пёс! - грохнул по столу кружкой Пахом, - не бывает такого! Я сто пар сапог стоптал под барабан воеводы Орлова, у меня на руках мозоли от топора никогда не сойдут, я видел смерть, не бывает так, как ты тут лаешь! Раз шли мы по лесу в тумане, двести стрельцов, да попали в засаду - у нас ружья да секиры, а у верхнемышцев - аж два пулемета было. Я испугаться не успел, как пять десятков, да-да, вот те крест - пять десятков мужиков в кучу свалилось покойниками и никаких духов над ними толчею не чинили!
На шум прибежала девица с полными кувшинами кваса, а меж тем застольная беседа продолжилась. Тихон не нашел слов против Пахома, он помнил, какая у того тяжёлая рука, так что решил помолчать, лишь робко добавив:
-Я вот, знаете, только одно не могу в разум взять - заплечных дел мастера извели пять дюжин человек за раз и даже глазом не моргнули! Как такое может быть, чтобы человек человека убивал и даже не морщился? Как брюкву!
Молчавший до сего момента Федот вдруг негромко ответил Тихону:
-А я знаю, как такое бывает, чтобы ужасное дело становилось обычным и человек греха убийства уже не разумел больше.
Все взоры обратились к нему, Федот много странствовал, почту возил по стране да особые поручения хозяйские выполнял, а от того историй знал много, хоть и делился ими неохотно. А сегодня был как раз такой день, когда молчаливого Федота прорывает и вся честная компания наслаждается захватывающим сказанием:
-Расскажу я вам, мужики, быль одну. Недалеко да недавно случилась она, никому еще не рассказывал. Шёл я Тихим лесом в Семиград из Желтоуса, при мне краюха хлеба была, воды на день, вяленой курятины горсть - не обожрёшься. Ну и решил я, чтобы лесного Хозяина не тревожить охотой, срезать немного. Сами знаете, Хозяин в Тихом лесу добрый, путников не обижает, за порядком следит, так что я ничего не боялся и пошёл прямо через чащу, прочь от тропы. Полдня шел и вышел на опушку, а там - домик стоит ладный. Небольшой, с наделом, оградка вокруг. Дай, решил, зайду отобедать к доброму человеку. Ежели сытно живет - угостит меня, ежели голодно - я сам с ним поделюсь. Подошел к калитке -вижу, навстречу мне выходит огромный детина, еле в проем пролез, заросший весь с доброй такой бородою курчавой. Рубаху его на парус пустить можно было бы, такой большой был! Махнул я ему рукою, а он мне в ответ, ну так и знакомы стали. Жил он там второй десяток лет уже, по государеву делу приписан был Хозяину леса помогать за порядком следить. Ну Хозяин и принял его, гадостей не чинил. Звали его - Михаилом, хороший честный мужик. Позвал он в дом отобедать, ну я и не отказался - пошел. Захожу в горницу, а там у порога ружье стоит, красивое такое - медью обитое, резное с прицелом дальним, с линзами. И топор прислонен, а у самого, я только заметил, нож огромный на поясе! Смутился я от такого вида - лихих людей в лесу нет, Хозяин леса им жизни не дает тут, а для охоты уж слишком оно все.
Сели, значит, есть - разговоры разговариваем. Мужик он оказался словоохочий - один тут живет, редко людей видит, ну и разъясняет мне, чего тут у него и как, как пчел растит, как морошка уродилась. Я, значит, расслабился, разморило меня даже. Тут - шум какой-то у калитки, гляжу в окно - девочка махонькая стоит в сарафанчике и платочке, калитку дергает, улыбается. Нахмурился Михаил, поставил чай, вздохнул устало и поднялся из-за стола. А я думаю - чегой-то он мне заливает, что людей не видел год, ежели рядом где-то еще селятся, раз кроха сама до него пришла? А меж тем он подхватил ружьё, зарядил, толкнул дверь, прицелился и как даст! Девчужка так и хлопнулась в грязь - лежит, ворочается, плачет. А у меня все отнялось - ложка из руки выпала да прямо в кашу - брызги всюду, а я шевельнуться не могу. Как так - кроху, да из ружья! И вижу в окно, подошел Михаил к девчужке, а она уже не ворочается и не плачет, посмотрел, да вернулся в дом. Глянул на меня, да и говорит - ты, говорит, не удивляйся глазам своим, так нужно было, я тебе расскажу все сейчас. А я - ни жив, ни мертв, бежать бы - да ноги отнялись! А он сел - дальше кашу ест, как ничего не случилось! Я ему говорю - умом ты, Михайло, повредился, пошто девочку убил, изверг? И меня изведешь? Али на ужин схарчишь? А он спокойный, как корова, говорит, чтобы я послушал его, а потом судил уже: завтра, говорит, опять придет, днем позже - снова. Не просто девочка это - это само лихо приходит. Как он прибыл сюда - пришла к нему девочка, годков 6-и, сирота, заблудилась. Веселая, улыбчивая, озорная -приютил он ее, играл с нею, кормил, а она сразу как давай расти! Час от часу на глазах росла, да речи ее все злее становились, игры все коварнее. Понял Михаил, что худо дело, да поздно было - бросилась на него с ножом она - уже не узнать было - кожа синяя, глаза белые, одним словом - Навь!
При этих словах Федота пламя свечи дернулось как от порыва ветра, мужики молча ждали продолжения, пока Федот смочил горло квасом:
-Просил он ее, умолял - лишь смеялась она, ножом тыча. Дал он ей обухом по затылку и свалилась она замертво, а дело к утру уже было. Долго слезы лил, рукавом утирался, да схоронил ее за домом. Идет в дом упиться да сном свалиться, гляди - а в калитку снова девочка лет пяти-шести стучиться, веселая такая, смеется. Перекрестился он, решил - наваждение нашло, умылся студеной водою - а девочка никуда не делась. Решил он не впускать ее - может уйдет, да спать пошел. Просыпается - в светлице шумят да хохочут, спустился - уже женщина молодая посуду колотит, увидала его, да как бросится - заколол он ее ножом. Так и приходят каждый день к нему девочки в сарафанчиках, веселые и озорные, так и губит он их сразу же, не дав вырасти в чудищ. Машеньками он их зовет. Да уже не хоронит, за 11 лет устал хоронить - сжигает. Как видит - сразу стреляет или топором рубит, боится, что если упустит время - загубит его она. 11 лет детей добрых и веселых жизни лишает и уже тоже ничего не ощущает от сего действа в душе - как хлеб маслом помазать. Вот вам, мужики, и сказ про то, как ужасное становится обычным. А сам я прикинул - ведь как раз лет 11 назад и перестала навь мужикам в Семиграде голову морочить, так что можем Михаилу поклон отбить за такое дело доброе.
Мужики помолчали, обдумывая услышанное, почесали бороды, но тут Тихон расхрабрился решил обличить рассказчика:
-Брехня! Все знают, что навь ушла после того, как ведьмины гнезда пожгли кругом Семиграда!
-Не мели, дурак, гнезда пожгли два года позже, чем навь ушла из Семиграда, так что дело Федот говорит, а ты бы учился у него так ладно рассказывать, а не рот бы открывал не по делу! - поставил точку в споре Пахом.
Застолье продолжалось до самого утра, а меж тем в Тихом лесу огромный как медведь мужик горевал один у окна, вспоминая каждого загубленного своими руками ребенка, пусть даже само Лихо насылало их на него в наказание за больше зло, что чинил Михаил в младые годы. Не всю правду он рассказал путнику, да много и вовсе - соврал.