Хлеб в том году уродился на славу, да так обильно, что всех свободных мужиков в поля нагнали бабам помогать. Зной стоял сильный, мужиков с обеда разморило. Сидят у платка с пищей на травке в тени березовой рощи, да беседу ведут неспешную:
-...а вот закон, знаешь каков там закон? У нас же как оно бывает: мужиков судит суд мужицкий, бар - барский, вельмож всяких - княжий суд разнимает, а ежели мужику с барином судиться надобно или барину с князем - тут уж самый честный, царский суд рассуживает. И каждый сам за себя слово держит, аль родня за родню - так споры и решаются. А у них там, в Верхнемышске? Я бывал раз там, иду по каменной мостовой, рот разеваю - фонари у них синие горят без пламени, ночью как днем светло на улице, музыка из кабаков играет - а музыкантов и нету! Ну засмотрелся-заслушался, отдавил ногу какому-то франту. Не успел я в пояс поклон отвесить, да извинения молвить, как ладонью своей девчачьей по мордасам мне съездил, как бабе какой крикливой! Не стерпел я такого обращения, да и дал тому франту кулаком в напомаженную харю. А он, малахольный, возьми да и плюхнись о мостовую головой! Голова треснула, крови натекло - народ суетится, по грудине ему стучит, сердце завести хочет, а я стою - не знаю куда деваться, хоть под землю провались! Подбегают городовые, это у нас они со свистульками и дубинами бегают, а тут при сабле да пистолете, в нагруднике - неспокойно, видать, в Верхнемышске с таким-то поганым людом. Вяжут руки мне, псы, в цепи одевают и ведут в темницу. А тюрьма там у них, я вам скажу, ничем не лучше нашей - светло там только, да и то - это чтобы худого не сделали чего сидельцы. Даром, что семиградец я - меня одного заперли, а в других клетях такие уроды находились, что по мне аж гуси топот устроили!
Пробыл я там день или два - окон там нет, весь свет из шаров стеклянных, пришел за мною земляк - помощник целого посла. Повели меня в суд, ну а я по пути думаю - чего говорить буду, как оправдываться. Пришли - там люду не меряно, важные такие сидят все, глазами меня буравят. В париках седых, с лицами белыми - срамота! Поклонился я всем, да сел на лавку - а из них один выходит в центр и как начнет меня словами чудными обкладывать. Я из слов его понял только, что он не родня покойному, а местный толмач законов и задача у него не рассудить по справедливости, а сгноить меня в темнице али вообще умертвить сразу. Мне даже слова сказать не дали - у меня свой толмач был, который в тех же словах чудных и непонятных за меня ответ держал. Главный в парике всех молча послушал, постучал молотком и ушел куда-то. Чего дальше было - не знаю, увели меня назад в темницу. Потом, через дня три наверное, пришел за мной мой толмач, забрал из темницы, посадил на ладью и бумагу дал с собой. Хмурый был, ничего не рассказывал, руки только потом мыть бегал - заразился от местных чем что ли?
Бумагу сию дома держу, хоть читать и не могу - не по нашему написано там. Думаю, вольная там - дескать невинный я, случай франта убил моею рукой.
Куривший трубку Федот выпустил кольцо сизого дыма и, погрозив рассказчику пальцем, ответил:
-Ты, Ерёма, мужик простой и добрый, но многое не разумеешь. У них в Верхнемышске свой закон, суровый и злой - там за любую провинность наказывают строго. Так вышло от того, что жизнь там сладкая - спят досыта, едят разное и много, работают мало - вот от безделья и праздности там нравы и загнивают. А от нравов и лихость плодится. Повезло тебе, Ерёма, что консул за тебя шапкой бил - сгинул бы ты. И бумагу тебе дали со словами, что видеть тебя боле в Верхнемышске не желают, а ежели наглости хватит явиться - повесят над воротами! Худое там место - дым над градом не рассеивается, упырей они в театре показывают как диво какое, Хозяина не уважают - потому в леса без оружия не ходят. Когда воевали мы с ними - ох и лютовали они, не кормили пленников, не лечили, а мучали без резона, увечья чинили - лишь бы секреты выведать. У них и оружие лучше было, и дирижобли энти, из которых они огонь нам на головы лили. Чуть не одолели нас тогда - к самому Семиграду подбираться начали. Но отвергла их земля наша - вся чудь против них встала, Мать Ветров их корабли летающие изломала, да людей обморозила.
Федот ласково погладил ствол березки:
-Любит нас земля наша, а мы ей ласкою отвечаем. Пришел тогда мириться король ихней с колдуном чудным своим. Всякое про колдуна того говорят, это он виноваты в том, что Верхнемышск в такое чудо обратился - как объявился, так начались перемены. И свет холодный явился, и фактории выросли, паровоз верхнемышцев возить начал - люди говорят, что чужак он, его даже земля, говорят, не держит - отторгает. А он там выше короля заправляет, сам все выдумывает - и войну тоже он, говорят, начал. С оружием всегда ходит, да так искусен с пистолем своим резным, что нет ему ровни в стрельбе! Давно по нему костер плачет. - на этих словах Федот поморщился, явно не собираясь рассказывать всех деталей своего знакомства с Вергом.
Сам Верг в это время сидел в своих покоях в Верхнемышске и вдумчиво записывал новую страницу своих летописей, которые он вел с первого дня прибытия в этот мир.