Мухаметова Ирина Анатольевна : другие произведения.

Черт возьми, я Дьявола люблю (пьеса)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Ирина Мухаметова
  
  Черт возьми, я Дьявола люблю
  Действующие лица
  
  Николай Юрьевич
  Светлана
  
  Действие 1
  
  Часть 1
  
  Плоская квадратная крыша частного дома. В центре сцены купол, по углам четыре башенки. Две из них спереди у самого края сцены, две - в глубине. Между ними невысокий заборчик. В башенках имеются окошки, которые сейчас открыты. Жаркий летний день. Ярко светит солнце. На переднем плане стоит плетеная - стол и два кресла. В одном из них сидит Николай Юрьевич и читает книжку. Рядом на столе стоит его завтрак.
  Николай Юрьевич (потягиваясь): Интересная мысль! Автор явно не глуп. Но в одном вопросе я бы с ним обязательно поспорил. Русский человек он ведь как ребенок.
  Сверху на крышу спускается парашютистка. Это Светлана.
  Светлана: Привет!
  Николай Юрьевич: Привет!
  Светлана отстегивает парашют.
  Николай Юрьевич: Вы кто?
  Светлана: Подождите вы с вопросами! Лучше помогите. Не видите, что ли, женщина запуталась.
  Николай Юрьевич помогает даме собрать парашют. С трудом им это удается. Николай Юрьевич возвращается в свое кресло.
  Светлана: Уф!!! Спасибо.
  Николай Юрьевич: Пожалуйста.
  а Светлана снимает с головы шапочку.
  Светлана: И как я вам?
  Николай Юрьевич: Вполне.
  Светлана: Спасибо. Вы уж извините. Так получилось, что я к вам прилетела. Это все ветер сильный. Я чувствую, меня несет и несет. А тут вижу - крыша плоская, дай, думаю, приземлюсь. Вот так я и оказалась у вас в гостях. Вы извините, я, наверное, вам мешаю.
  Николай Юрьевич молчит.
  Светлана: Не сердитесь.
  Николай Юрьевич все так же продолжает молчать, но теперь посматривает на Светлану с любопытством.
  Светлана: Я сейчас уйду.
  И опять со стороны Николая Юрьевича в ответ только молчание.
  Светлана: Так я пошла?
  Тишина.
  Светлана: А?
  Николай Юрьевич: Вы меня не боитесь?
  Светлана: Я? Нет. Вы же по виду приличный человек.
  Николай Юрьевич: Спасибо. Значит, я так понимаю, мы друг другу понравились. Правильно?
  Светлана: Это вы к чему?
  Николай Юрьевич: Это я к тому, что нам будет приятно вместе выпить по чашечке кофе. Правильно?
  Светлана: Так вы меня приглашаете?
  Николай Юрьевич: Да.
  Светлана: Большое вам спасибо.
  Николай Юрьевич: Пожалуйста. Сейчас я принесу еще одну чашку.
  Николай Юрьевич подходит к окну одной башни и что-то там в башне делает. Светлана осматривает крышу и все, что на ней находится. Подходит Николай Юрьевич с заставленным подносом и ставит его на стол. Светлана тоже садится за стол. Николай Юрьевич разливает кофе.
  Светлана: Это ваш дом?
  Николай Юрьевич: Естественно. И я живу в нем один, если вас это интересует.
  Светлана: Оригинальная постройка. Я таких никогда не видела.
  Николай Юрьевич: Вам нравится?
  Светлана: Да. А что в этих башенках?
  Николай Юрьевич: В них мои спальни.
  Светлана: Четыре спальни?
  Николай Юрьевич: Да. А что?
  Светлана: Ничего. А зачем это вам?
  Николай Юрьевич: Хочется.
  Светлана: Очень необычно.
  Николай Юрьевич: Я знаю. Понимаете, в детстве мне очень хотелось иметь дом, который медленно бы вращался вокруг своей оси. Но когда я вырос, то понял, что такое решение очень экстравагантно. Поэтому я решил эту проблему в лоб.
  Светлана: Как? В лоб?
  Николай Юрьевич: Да. Решил сделать себе четыре спальни, чтобы каждое утро просыпаться и видеть новый вид из окна.
  Светлана: Потрясающе! А можно на ваши спальни взглянуть?
  Николай Юрьевич молчит.
  Светлана: Взглянуть можно? Надеюсь, вы меня правильно понимаете.
  Николай Юрьевич: Я тоже на это надеюсь. Конечно, вы можете посмотреть, если вам это интересно.
  Светлана подходит к башенке и заглядывает в открытое окно.
  Светлана: Так у вас тут прямо рабочий кабинет. Массивный письменный стол. Удобные кресла. Вы, между прочим, кто по профессии?
  Николай Юрьевич: Будем считать, что я писатель.
  Светлана: Ага. Понятно. Поэтому в вашей спальне так много книг. А можно и на другую комнату посмотреть?
  Николай Юрьевич: Если вам так хочется, хоть на все четыре.
  Светлана: Спасибо.
  Светлана подходит к другой башенке и заглядывает в окно.
  Светлана: Тут все то же самое, только цвет мебели другой и занавеси на окнах другие. Это что-нибудь символизирует?
  Николай Юрьевич: Да, четыре стороны горизонта. Север, Юг, Запад, Восток.
  Светлана: Потрясающе! Мне очень нравится.
  Николай Юрьевич: Я рад.
  Светлана: А что это такое у вас между кроватью и столом в каждой комнате стоит?
  Николай Юрьевич: Это подставка для картин.
  Светлана: Ух, ты! Никогда бы не догадалась.
  Николай Юрьевич: Мне, знаете ли, очень нравится вот так лежать и смотреть на хорошие картины. Даже на их копии. Главное, чтобы картины были со смыслом.
  Светлана: Как я вас понимаю!
  Николай Юрьевич: Надеюсь.
  Светлана идет к третьей башенке и тоже заглядывает в окно.
  Светлана: Потрясающе! У человека четыре спальни!
  Теперь она идет к последней четвертой башенке и заглядывает туда.
  Светлана: Хоромы! А вам не скучно здесь одному жить?
  Николай Юрьевич: Нет, я привык. Я вообще-то всегда один.
  Светлана: Понятно. Я тоже одна. Но вы ничего такого не думайте, это я просто так сказала.
  Светлана возвращается за стол.
  Николай Юрьевич: А я вот подумаю и знаете, что? Я приглашаю вас сегодня на обед. Вы любите пельмени? Настоящие! Любите?
  Светлана: Люблю!
  Николай Юрьевич: Я их сам вчера лепил. Как чувствовал, что ко мне сегодня гости придут.
  Светлана: Ой! А я не одета! Не могу же я в таком виде идти к вам на обед. Мне надо платье красивое и все такое остальное.
  Николай Юрьевич: Все такое будет.
  Светлана: Да? Откуда?
  Николай Юрьевич: Я всю жизнь увлекаюсь девятнадцатым веком, поэтому долгие годы собираю всё, что с ним связано. У меня целый шкаф одежды того времени. И там есть несколько платьев, которые, я думаю, подойдут вам для сегодняшнего случая.
  Светлана: Потрясающе!
  Николай Юрьевич: Если что, то там рядом на столике стоит шкатулка с нитками и иголками. Надеюсь, вы шить-то умеете?
  Светлана: Обижаете. Конечно, умею. Я вообще многое чего умею.
  Николай Юрьевич: Я это я уже заметил. Например, с парашютом на крышу прыгать.
  Светлана: Ну это мелочи!
  Николай Юрьевич: А вы чем в жизни занимаетесь?
  Светлана: У меня своя газета.
  Николай Юрьевич: Да? Надеюсь, вы этот полет затеяли не с целью взять у меня интервью?
  Светлана: Мысль, конечно, интересная, но я не думаю, что вы его мне дадите?
  Николай Юрьевич: Правильно!
  Светлана: Жаль!
  Николай Юрьевич: А мне нет. Но продолжим. Значит, так. Вы сейчас идите вниз и переодеваетесь. А я тем временем варю пельмени и накрываю на стол.
  Светлана: Хорошо.
  Николай Юрьевич: Тогда вперед?
  Светлана: Вперед!
  Занавес.
  Часть 2
  
  Большая комната. Вверху купол, который был виден на крыше. На переднем плане стол, сервировочный столик, стулья, диван, кресла.
  На заднем плане висит большая картина. На ней изображен кусочек зеленого парка в средней полосе России - летний день, двухэтажный белый дом, а перед ним стоят девушка в белом длинном платье и мужчина средних лет.
  Николай Юрьевич заканчивает накрывать на стол, устанавливая большую дымящуюся супницу.
  Николай Юрьевич: Ау! Где вы? Пора садиться за стол!
  Выходит Светлана. Она в длинном платье. Выглядит очень хорошо. Николай Юрьевич сражен её видом.
  Николай Юрьевич: Какая вы красавица!
  Светлана: Правда?
  Николай Юрьевич: Без всякого сомнения.
  Светлана: Я рада, что вам нравится.
  Николай Юрьевич: Я в восторге! Но садимся за стол.
  Светлана: Спасибо.
  Николай Юрьевич разливает вино по бокалам.
  Николай Юрьевич: За встречу!
  Светлана: За нашу встречу!
  Николай Юрьевич: Да, за нашу оригинальную встречу!
  Они пьют и едят.
  Николай Юрьевич: Как вам мои пельмени?
  Светлана: Очень вкусно! Никогда таких не ела.
  Николай Юрьевич: Если хотите, я дам вам дам рецепт.
  Светлана: Конечно, хочу.
  Николай Юрьевич: В фарше должно быть 45% говядины, 33% баранины и 22% свинины.
  Светлана: Всё так сложно? Такая точность необходима?
  Николай Юрьевич: Это рецепт самых правильных пельменей. Раньше они были ритуальным блюдом. Пельмени обязательно должны состоять из трех видов мяса и специальных приправ.
  Светлана: Да? Что только не узнаешь! Потрясающе!
  Николай Юрьевич: Я рад, что вам всё у меня нравится. Но давайте теперь перейдем к пище духовной.
  Светлана: Давайте.
  Николай Юрьевич: Вы любите путешествовать?
  Светлана: Конечно, люблю. По-моему, этот вид отдыха все любят.
  Николай Юрьевич: А по России любите путешествовать?
  Светлана: Да, про Москву и Петербург и так понятно, но особенно я люблю путешествовать на пароходе по Волге.
  Николай Юрьевич: И что вам особенно запомнилось?
  Светлана: Всего не перечислишь! Ярославль, Кострома, Углич, Нижний Новгород - потрясающие города, и потом там до сих пор много мест связанных с нашей историей, например, со Смутным временем. А вот Самара с Бункером Сталина и Волгоград с Мамаевым курганом всегда будут напоминать нам о Великой Отечественной войне. В Саратове мне запомнился музей Чернышевского. Оказывается, у этого писателя в жизни была великая любовь, и теперь все пары из загса едут прямиком в этот его музей и там фотографируются. А в Ульяновске, бывшем Симбирске, рядом с музеем Гончарова стоит металлический обломовский диван и около него лежат металлические домашние тапочки. И каждый может на этот диван сесть, засунуть ноги в тапочки и немного почувствовать себя Обломовым. Представляете?
  Николай Юрьевич: Представляю! Знаете, вы очень интересная женщина!
  Светлана: Да и вы не скучный, как я заметить успела!
  Николай Юрьевич: Спасибо.
  Светлана: Как у вас в доме красиво! И какая замечательная картина на стене висит! Кто ее автор?
  Николай Юрьевич: Вы будете смеяться, но это я.
  Светлана: Так вы еще и рисуете?
  Николай Юрьевич: Ну что вы! Я же не художник. Так! Балуюсь! Но удовольствие от этого получаю огромное.
  Светлана: Нет, очень хорошо получилось. Мне нравится. А что тут изображено? Это какое-то конкретное место?
  Николай Юрьевич: Нет. Это мои фантазии. Скажем так, это образ идеальной России.
  Светлана: Девятнадцатый век?
  Николай Юрьевич: Да, девятнадцатый век. Как вы поняли, я этим временем очень увлечен.
  Светлана: Слушайте, я сейчас представила, что на картине изображены мои любимые герои Тургенева. Например, те же Лиза и Лаврецкий из 'Дворянского гнезда'? Или Елена и Инсаров из 'Накануне'? Или Наталья Ласунская и Рудин? Вообще, тургеневские девушки - это мой идеал! Понимаете? Я вот, например, до сих пор не могу спокойно читать его 'Порог'. Было время, я даже наизусть эти строки выучила. Слушайте!
  '- О ты, что желаешь переступить этот порог, - знаешь ли ты, что тебя ожидает?
  - Знаю, - отвечает девушка.
  - Холод, голод, ненависть, насмешка, презрение, обида, тюрьма, болезнь и самая смерть?
  - Знаю.
  - Отчуждение полное, одиночество?
  - Знаю. Я готова. Я перенесу все страдания, все удары.
  - Не только от врагов - но и от родных, от друзей?
  - Да...и от них.
  - Хорошо. Ты готова на жертву?
  - Да.
  - На безымянную жертву? Ты погибнешь - и никто...никто не будет даже знать, чью память почтить!
  - Мне не нужно ни благодарности, ни сожаления. Мне не нужно имени'.
  Николай Юрьевич аплодирует.
  Светлана: Разве такие строки могут не волновать? Нет, тургеневские девушки - это здорово. Как я мечтала в школе на них хоть немножко походить.
  Николай Юрьевич: Я же говорю, вы дама неординарная.
  Светлана: Слушайте, а может быть на картине изображена Обломовка? Настоящее русское место из романа Гончарова?
  Николай Юрьевич: Такое вполне тоже может быть.
  Светлана: Потрясающе! А вдруг это сам Обломов и Ольга Ильинская? Может ведь быть так?
  Николай Юрьевич: Вполне.
  Светлана: Знаете, а как здорово было бы всё это увидеть своими глазами! Представляете? Встреча с литературными героями на природе! Это было бы нечто!
  Николай Юрьевич: Представляю. А что нам мешает?
  Светлана: В смысле? Я не поняла.
  Николай Юрьевич: У меня в доме есть хорошая библиотека. И там найдется всё - и гончаровский 'Обломов', и тургеневские романы.
  Светлана: Я вас не понимаю.
  Николай Юрьевич: Минуточку! Я сейчас принесу книги, и мы здесь с вами разыграем сцены из них. Это будет незабываемо! А вы пока подберите себе соответствующую одежду и аксессуары, чтобы сыграть, например, Ольгу Ильинскую. Или одну из тургеневских девушек. Шаль, например, веер, еще что-нибудь. Вы знаете, где все лежит. Хорошо?
  Светлана: Хорошо. Нет, кто бы мог подумать! Ну и ну! Конечно, давайте попробуем. Через несколько минут я буду готова.
  Николай Юрьевич: А я скоро вернусь! И мы начнем наше представлении.
  Николай Юрьевич уходит.
  Занавес закрывается.
  
  Действие 2
  Часть 1
  Светлана примеряет платье перед зеркалом.
  Светлана: Вроде для девятнадцатого века я выгляжу соответствующе.
  Входит Николай Юрьевич. Он несет в руках три книги.
  Светлана: Что это?
  Николай Юрьевич: Держите! Гончаров 'Обломов', Тургенев 'Рудин', Чернышевский 'Что делать?'.
  Светлана берет книги в руки и кладет их на стол.
  Светлана: О! Чернышевский!
  Николай Юрьевич: Вы его читали?
  Светлана: Еще бы! 'Новыми людьми' я когда-то даже восторгалась, особенно Верой Павловной.
  Николай Юрьевич: Я рад, что вам она нравилась. Тогда пора начинать! Кстати, я увеличил изображение дома, который вы видите на картине. Минуточку!
  Сверху спускается огромный фрагмент той же картины, но теперь на ней остался только один дом. Прежняя картина теперь не видна, она закрыта фрагментом. Получились как бы новые декорации сцены. Столы, стулья, кресла, диван находятся перед этим фрагментом и поэтому как бы на поляне перед домом.
  Светлана: Потрясающе! И с какого романа начнем?
  Николай Юрьевич: С тургеневского. Я - Дмитрий Николаевич Рудин, а вы - Наталья Ласунская.
  Занавес закрывается. Занавес открывается. Светлана берет в руку книгу и находит нужную страницу.
  Разыгрывается фрагмент романа Тургенева 'Рудин'.
  'Рудин наклонил голову и устремил глаза вдаль.
  - Наталья Алексеевна! - начал он с свойственным ему сдержанным и значительным выражением, которое всегда заставляло слушателя думать, что Рудин не высказывал и десятой доли того, что теснилось ему в душу,
  - Наталья Алексеевна! вы могли заметить, я мало говорю о своем прошедшем. Есть некоторые струны, до которых я не касаюсь вовсе. Мое сердце... кому какая нужда знать о том, что в нем происходило? Выставлять это напоказ мне всегда казалось святотатством. Но с вами я откровенен: вы возбуждаете мое доверие... Не могу утаить от вас, что и я любил и страдал, как все... Когда и как? об этом говорить не стоит; но сердце мое испытало много радостей и много горестей...
   Рудин помолчал немного.
   - То, что я вам сказал вчера, - продолжал он, - может быть до некоторой степени применено ко мне, к теперешнему моему положению. Но опять-таки об этом говорить не стоит. Эта сторона жизни для меня уже исчезла. Мне остается теперь тащиться по знойной и пыльной дороге, со станции до станции, в тряской телеге ... Когда я доеду, и доеду ли - бог знает... Поговоримте лучше о вас.
   - Неужели же, Дмитрий Николаевич, - перебила его Наталья, - вы ничего не ждете от жизни?
   - О нет! я жду многого, но не для себя... От деятельности, от блаженства деятельности я никогда не откажусь; но я отказался от наслаждения. Мои надежды, мои мечты - и собственное мое счастие не имеют ничего общего. Любовь (при этом слове он пожал плечом)... любовь - не для меня; я... ее не стою; женщина, которая любит, вправе требовать всего человека, а я уж весь отдаться не могу. Притом нравиться - это дело юношей: я слишком стар. Куда мне кружить чужие головы? Дай бог свою сносить на плечах!
   - Я понимаю, - промолвила Наталья, - кто стремится к великой цели, уже не должен думать о себе; но разве женщина не в состоянии оценить такого человека? Мне кажется, напротив, женщина скорее отвернется от эгоиста... Все молодые люди, эти юноши, по-вашему, все - эгоисты, все только собою заняты, даже когда любят. Поверьте, женщина не только способна понять самопожертвование: она сама умеет пожертвовать собою.
   Щеки Натальи слегка зарумянились, и глаза ее заблестели. До знакомства с Рудиным она никогда бы не произнесла такой длинной речи и с таким жаром.
   - Вы не раз слышали мое мнение о призвании женщин, - возразил с снисходительной улыбкой Рудин. - Вы знаете, что, по-моему, одна Жанна д'Арк могла спасти Францию... но дело не в том. Я хотел поговорить о вас. Вы стоите на пороге жизни... Рассуждать о вашей будущности и весело и не бесплодно... Послушайте: вы знаете, я ваш друг; я принимаю в вас почти родственное участие... А потому я надеюсь, вы не найдете моего вопроса нескромным: скажите, ваше сердце до сих пор совершенно спокойно?
   Наталья вся вспыхнула и ничего не сказала. Рудин остановился, и она остановилась.
   - Вы не сердитесь на меня? - спросил он.
   - Нет, - проговорила она, - но я никак не ожидала...
   - Впрочем, - продолжал он. - вы можете не отвечать мне. Ваша тайна мне известна.
   Наталья почти с испугом взглянула на него.
   - Да... да; я знаю, кто вам нравится. И я должен сказать - лучшего выбора вы сделать не могли. Он человек прекрасный; он сумеет оценить вас; он не измят жизнью - он прост и ясен душою... он составит ваше счастие.
   - О ком говорите вы, Дмитрий Николаич?
   - Будто вы не понимаете, о ком я говорю? Разумеется, о Волынцеве. Что ж? разве это неправда?
   Наталья отвернулась немного от Рудина. Она совершенно растерялась.
   - Разве он не любит вас? Помилуйте! он не сводит с вас глаз, следит за каждым вашим движением; да и, наконец, разве можно скрыть любовь? И вы сами разве не благосклонны к нему? Сколько я мог заметить, и матушке вашей он также нравится... Ваш выбор...
   - Дмитрий Николаич!- перебила его Наталья, в смущении протягивая руку к близ стоявшему кусту, - мне, право, так неловко говорить об этом; но я вас уверяю ... вы ошибаетесь.
   - Я ошибаюсь? - повторил Рудин. - Не думаю... Я с вами познакомился недавно; но я уже хорошо вас знаю. Что же значит перемена, которую я вижу в вас, вижу ясно? Разве вы такая, какою я застал вас шесть недель тому назад?.. Нет, Наталья Алексеевна, сердце ваше не спокойно.
   - Может быть, - ответила Наталья едва внятно, - но вы все-таки ошибаетесь.
   - Как это? - спросил Рудин.
   - Оставьте меня, не спрашивайте меня! - возразила Наталья и быстрыми шагами направилась к дому.
   Ей самой стало страшно всего того, что она вдруг почувствовала в себе.
   Рудин догнал и остановил ее.
   - Наталья Алексеевна!- заговорил он, - этот разговор не может так кончиться: он слишком важен и для меня... Как мне понять вас?
   - Оставьте меня! - повторила Наталья.
   - Наталья Алексеевна, ради бога!
   На лице Рудина изобразилось волнение. Он побледнел.
   - Вы все понимаете, вы и меня должны понять! - сказала Наталья, вырвала у него руку и пошла не оглядываясь.
   - Одно только слово! - крикнул ей вслед Рудин.
   Она остановилась, но не обернулась.
   - Вы меня спрашивали, что я хотел сказать вчерашним сравнением. Знайте же, я обманывать вас не хочу. Я говорил о себе, о своем прошедшем - и о вас.
   - Как? обо мне?
   - Да, о вас; я, повторяю, не хочу вас обманывать... Вы теперь знаете, о каком чувстве, о каком новом чувстве я говорил тогда... До нынешнего дня я никогда бы не решился...
   Наталья вдруг закрыла лицо руками и побежала к дому.
  Рудин бросился к ней, взял ее за руки. Они были холодны, как лед.
  - Наталья Алексеевна!- заговорил он трепетным шепотом,
   - Я должен вам сказать, чего я не подозревал, чего я не сознавал даже сегодня утром: я люблю вас.
   Руки Натальи слабо дрогнули в его руках.
   - Я люблю вас, - повторил он, - и как я мог так долго обманываться, как я давно не догадался, что люблю вас!.. А вы?.. Наталья Алексеевна, скажите, вы?..
   Наталья едва переводила дух.
   - Вы видите, я пришла сюда, - проговорила она наконец.
   - Нет, скажите, вы любите меня?
   - Мне кажется... да... - прошептала она.
   Рудин ещё крепче стиснул ее руки и хотел было привлечь ее к себе...
   Наталья быстро оглянулась.
   - Пустите меня, мне страшно - мне кажется, кто-то нас подслушивает... Ради бога, будьте осторожны. Волынцев догадывается.
   - Бог с ним! Вы видели, я и не отвечал ему сегодня... Ах, Наталья Алексеевна, как я счастлив! Теперь уже ничто нас не разъединит!
   Наталья взглянула ему в глаза.
   - Пустите меня, - прошептала она, - мне пора.
   - Одно мгновенье, - начал Рудин...
   - Нет, пустите, пустите меня...
   - Вы как будто меня боитесь?
   - Нет; но мне пора...
   - Так повторите по крайней мере ещё раз...
   - Вы говорите, вы счастливы? - спросила Наталья.
   - Я? Нет человека в мире счастливее меня! Неужели вы сомневаетесь?
   Наталья приподняла голову. Прекрасно было ее бледное лицо, благородное, молодое и взволнованное...
   - Знайте же, - сказала она, - я буду ваша.
   - О, боже!- воскликнул Рудин.
   - Я счастлив, - произнес он вполголоса. - Да, я счастлив, - повторил он, как бы желая убедить самого себя.
  - Дмитрий Николаич, - начала она, - нам время терять некогда... Я должна сказать вам, что матушка все знает. Она вчера позвала меня к себе.
   - Боже мой! - воскликнул Рудин, - это ужасно... Что же сказала ваша матушка?
   - Она не сердилась на меня, не бранила меня, только попеняла мне за мое легкомыслие.
   - Только?
   - Да, и объявила мне, что она скорее согласится видеть меня мертвою, чем вашей женою.
   - Неужели она это сказала?
   - Да; и ещё прибавила, что вы сами нисколько не желаете жениться на мне, что вы только так, от скуки, приволокнулись за мной и что она этого от вас не ожидала; что, впрочем, она сама виновата: зачем позволила мне так часто видеться с вами... что она надеется на мое благоразумие, что я ее очень удивила... да уже я и не помню всего, что она говорила мне.
   Наталья произнесла все это каким-то ровным, почти беззвучным голосом.
   - А вы, Наталья Алексеевна, что вы ей ответили? - спросил Рудин.
   - Что я ей ответила? - повторила Наталья. - Что вы теперь намерены делать?
   - Боже мой! Боже мой! - возразил Рудин, - это жестоко! Так скоро!.. такой внезапный удар!.. И ваша матушка пришла в такое негодование?
   - Да... да, она слышать о вас не хочет.
   - Это ужасно! Стало быть, никакой надежды нет?
   - Никакой.
   - За что мы так несчастливы! .. Вы меня спрашиваете, Наталья Алексеевна, что я намерен делать? У меня голова кругом идет - я ничего сообразить не могу... Я чувствую только свое несчастие... удивляюсь, как вы можете сохранять хладнокровие!..
   - Вы думаете, мне легко? - проговорила Наталья.
   Рудин начал ходить... Наталья не спускала с него глаз.
   - Ваша матушка вас не расспрашивала? - промолвил он наконец.
   - Она меня спросила, люблю ли я вас.
   - Ну... и вы?
   Наталья помолчала.
   - Я не солгала.
   Рудин взял ее за руку.
   - Всегда, во всем благородна и великодушна! О, сердце девушки - это чистое золото! Но неужели ваша матушка так решительно объявила свою волю насчет невозможности нашего брака?
   - Да, решительно. Я уж вам сказала, она убеждена, что вы сами не думаете жениться на мне.
   - Стало быть, она считает меня за обманщика! Чем я заслужил это?
   И Рудин схватил себя за голову.
   - Дмитрий Николаич! - промолвила Наталья, - мы тратим попусту время.
  Вспомните, я в последний раз вижусь с вами. Я пришла сюда не плакать, не жаловаться - вы видите, я не плачу, - я пришла за советом.
   - Да какой совет могу я дать вам, Наталья Алексеевна?
   - Какой совет? Вы мужчина; я привыкла вам верить, я до конца буду верить вам. Скажите мне, какие ваши намерения?
   - Мои намерения? Ваша матушка, вероятно, откажет мне от дому.
   - Может быть. Она уже вчера объявила мне, что должна будет раззнакомиться с вами... Но вы не отвечаете на мой вопрос.
   - На какой вопрос?
   - Как вы думаете, что нам надобно теперь делать?
   - Что нам делать? - возразил Рудин, - разумеется, покориться.
   - Покориться, - медленно повторила Наталья, и губы ее побледнели.
   - Покориться судьбе, - продолжал Рудин. - Что же делать! Я слишком хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо; но посудите сами, Наталья Алексеевна, я беден... Правда, я могу работать; но если б я был даже богатый человек, в состоянии ли вы перенести насильственное расторжение с вашим семейством, гнев вашей матери?.. Нет, Наталья Алексеевна; об этом и думать нечего. Видно, нам не суждено было жить вместе, и то счастье, о котором я мечтал, не для меня!
   Наталья вдруг закрыла лицо руками и заплакала. Рудин приблизился к ней.
   - Наталья Алексеевна! милая Наталья! - заговорил он с жаром, - не плачьте, ради бога, не терзайте меня, утешьтесь...
   Наталья подняла голову.
   - Вы мне говорите, чтобы я утешилась, - начала она, и глаза ее заблестели сквозь слезы, - я не о том плачу, о чем вы думаете... Мне не то больно: мне больно то, что я в вас обманулась... Как! я прихожу к вам за советом, и в какую минуту, и первое ваше слово: покориться... Покориться! Так вот как вы применяете на деле ваши толкования о свободе, о жертвах, которые...
   Ее голос прервался.
   - Но, Наталья Алексеевна, - начал смущенный Рудин, - вспомните... я не отказываюсь от слов моих... только...
   - Вы спрашивали меня, - продолжала она с новой силой, - что я ответила моей матери, когда она объявила мне, что скорее согласится на мою смерть, чем на брак мой с вами: я ей ответила, что скорее умру, чем выйду за другого замуж... А вы говорите: покориться! Стало быть, она была права: вы точно, от нечего делать, от скуки, пошутили со мной...
   - Клянусь вам, Наталья Алексеевна... уверяю вас... - твердил Рудин.
   Но она его не слушала.
   - Зачем же вы не остановили меня? зачем вы сами... Или вы не рассчитывали на препятствия? Мне стыдно говорить об этом... но ведь все уже кончено.
   - Вам надо успокоиться, Наталья Алексеевна, - начал было Рудин, - нам надо вдвоем подумать, какие меры...
   - Вы так часто говорили о самопожертвовании, - перебила она, - но знаете ли, если б вы сказали мне сегодня, сейчас: "Я тебя люблю, но я жениться не могу, я не отвечаю за будущее, дай мне руку и ступай за мной", - знаете ли, что я бы пошла за вами, знаете ли, что я на все решилась? Но, верно, от слова до дела ещё далеко, и вы теперь струсили точно так же, как струсили третьего дня за обедом перед Волынцевым!
   Краска бросилась в лицо Рудину. Неожиданная восторженность Натальи его поразила; но последние слова ее уязвили е го самолюбие.
   - Вы слишком раздражены теперь, Наталья Алексеевна, - начал он, вы не можете понять, как вы жестоко оскорбляете меня. Я надеюсь, что со временем вы отдадите мне справедливость; вы поймете, чего мне стоило отказаться от счастия, которое, как вы говорите сами, не налагало на меня никаких обязанностей. Ваше спокойствие дороже мне всего в мире, и я был бы человеком самым низким, если б решился воспользоваться...
   - Может быть, может быть, - перебила Наталья, - может быть, вы правы; я не знаю, что говорю. Но я до сих пор вам верила, каждому вашему слову верила... Вперед, пожалуйста, взвешивайте ваши слова, не произносите их на ветер. Когда я вам сказала, что я люблю вас, я знала, что значит это слово: я на все была готова... Теперь мне остается благодарить вас за урок и проститься.
   - Остановитесь, ради бога, Наталья Алексеевна, умоляю вас. Я не заслуживаю вашего презрения, клянусь вам. Войдите же и вы в мое положение. Я отвечаю за вас и за себя. Если б я не любил вас самой преданной любовью - да боже мой! я бы тотчас сам предложил вам бежать со мною... Рано или поздно, матушка ваша простит нас... и тогда... Но прежде чем думать о собственном счастье...
   Он остановился. Взор Натальи, прямо на него устремленный, смущал его.
   - Вы стараетесь мне доказать, что вы честный человек, Дмитрий Николаич, - промолвила она, - я в этом не сомневаюсь. Вы не в состоянии действовать из расчета; но разве в этом я желала убедиться, разве для этого я пришла сюда...
   - Я не ожидал, Наталья Алексеевна...
   - А! вот когда вы проговорились! Да, вы не ожидали всего этого - вы меня не знали. Не беспокойтесь ... вы не любите меня, а я никому не навязываюсь.
   - Я вас люблю!- воскликнул Рудин.
   Наталья выпрямилась.
   - Может быть; но как вы меня любите? Я помню все ваши слова, Дмитрий Николаич. Помните, вы мне говорили, без полного равенства нет любви... Вы для меня слишком высоки, вы не мне чета... Я поделом наказана. Вам предстоят занятия, более достойные вас. Я не забуду нынешнего дня... Прощайте...
   - Наталья Алексеевна, вы уходите? Неужели мы так расстанемся?
   Он протянул к ней руки. Она остановилась. Его умоляющий голос, казалось, поколебал ее.
   - Нет, - промолвила она наконец, - я чувствую, что-то во мне надломилось... Я шла сюда, я говорила с вами точно в горячке; надо опомниться. Этому не должно быть, вы сами сказали, этого не будет. Боже мой, когда я шла сюда, я мысленно прощалась с моим домом, со всем моим прошедшим, - и что же? кого я встретила здесь? малодушного человека... И почему вы знали, что я не в состоянии буду перенести разлуку с семейством? "Ваша матушка не согласна... Это ужасно!" Вот все, что я слышала от вас. Вы ли это, вы ли это, Рудин? Нет! прощайте... Ах! если бы вы меня любили, я бы почувствовала это теперь, в это мгновение ... Нет, нет, прощайте!..
   - Вы трусите, а не я! - крикнул Рудин вслед Наталье, - я решился уехать. Мне другого выхода нет. Я решился уехать, пока мне не сказали ясно, чтобы я удалился. Отъездом моим прекращаются все недоразумения; а сожалеть обо мне едва ли кто-нибудь будет. Чего же ждать?.. Я расстаюсь с вами, вероятно, навсегда, и оставить вам о себе память еще хуже той, которую я заслуживаю, было бы слишком горько. Я не хочу ни оправдываться, ни обвинять кого бы то ни было, кроме самого себя: я хочу, по мере возможности, объясниться... Происшествия последних дней были так неожиданны, так внезапны... Сегодняшнее свидание послужит мне памятным уроком. Да, вы правы: я вас не знал, а я думал, что знал вас! В течение моей жизни я имел дело с людьми всякого рода, я сближался со многими женщинами и девушками; но, встретясь с вами, я в первый раз встретился с душой совершенно честной и прямой. Мне это было не в привычку, и я не сумел оценить вас. Я почувствовал влечение к вам с первого дня нашего знакомства - вы это могли заметить. Я проводил с вами часы за часами, и я не узнал вас; я едва ли даже старался узнать вас... и я мог вообразить, что полюбил вас!! За этот грех я теперь наказан.
  Мне природа дала много - я это знаю и из ложного стыда не стану скромничать перед вами, особенно теперь, в такие горькие, в такие постыдные для меня мгновения... Да, природа мне много дала; но я умру, не сделав ничего достойного сил моих, не оставив за собою никакого благотворного следа. Все мое богатство пропадет даром: я не увижу плодов от семян своих. Мне недостает... я сам не могу сказать, чего именно недостает мне... Мне недостает, вероятно, того, без чего так же нельзя двигать сердцами людей, как и овладеть женским сердцем; а господство над одними умами и непрочно и бесполезно. Странная, почти комическая моя судьба: я отдаюсь весь, с жадностью, вполне - и не могу отдаться. Я кончу тем, что пожертвую собой за какой-нибудь вздор, в который даже верить не буду...
  Я остаюсь одинок на земле для того, чтобы предаться, как вы сказали мне с жестокой усмешкой, другим, более свойственным мне занятиям. Увы! если б я мог действительно предаться этим занятиям, победить, наконец, свою лень... Но нет! я останусь тем же неоконченным существом, каким был до сих пор... Первое препятствие - и я весь рассыпался; происшествие с вами мне это доказало. Если б я по крайней мене принес мою любовь в жертву моему будущему делу, моему призванию; но я просто испугался ответственности, которая на меня падала, и потому я точно недостоин вас. Я не стою того, чтобы вы для меня отторглись от вашей сферы... А впрочем, все это, может быть, к лучшему. Из этого испытания я, может быть, выйду чище и сильней. Желаю вам полного счастия. Прощайте! Иногда вспоминайте обо мне. Надеюсь, что вы ещё услышите обо мне'.
  Николай Юрьевич уходит. Светлана кладет книгу на стол и садится на стул. Занавес.
  
  Часть 2
  Там же. Входит Николай Юрьевич. Светлана сидит, потом поднимается навстречу Николаю Юрьевичу .
  Светлана: Фантастика! Я как будто, действительно, перенеслась в те давние времена!
  Николай Юрьевич: Вам понравилось?
  Светлана: Не то слово! Это какое-то колдовство!
  Николай Юрьевич: Очень хорошо. А теперь держите роман Гончарова, и мы с вами уже Илья Ильич Обломов и Ольга Ильинская.
  Светлана: Минуточку!
  Светлана уходит. Николай Юрьевич садится в кресло. Занавес закрывается. Занавес открывается.
  Входит Светлана. Она сменила наряд, и теперь это Ольга Ильинская. А в кресле сидит Илья Ильич Обломов, он же Николай Юрьевич. Светлана берет в руки книгу.
  Разыгрывают фрагмент из романа Гончарова 'Обломов'.
  'Дверь тихо отворилась, и явилась Ольга; он взглянул на нее и вдруг упал духом: радость его как в воду канула: Ольга как будто немного постарела. Бледна, но глаза блестят; в замкнутых губах, во всякой черте таится внутренняя напряженная жизнь, окованная, точно льдом, насильственным спокойствием и неподвижностью.
   Во взгляде ее он прочел решение, но какое - ещё не знал, только у него сердце стукнуло, как никогда не стучало. Таких минут не бывало в его жизни.
   - Послушай, Ольга, не гляди на меня так: мне страшно! - сказал он. - Я передумал: совсем иначе надо устроить... - продолжал потом, постепенно понижая тон, останавливаясь и стараясь вникнуть в этот новый для него смысл ее глаз, губ и говорящих бровей. - Я решил сам ехать в деревню, вместе с поверенным... чтоб там... - едва слышно досказал он.
   Она молчала, глядя на него пристально, как привидение. Он смутно догадывался, какой приговор ожидал его, и взял шляпу, но медлил спрашивать: ему страшно было услыхать роковое решение и, может быть, без апелляции. Наконец он осилил себя.
   - Так ли я понял?.. - спросил он ее изменившимся голосом.
   Она медленно, с кротостью наклонила, в знак согласия, голову. Он хотя до этого угадал ее мысль, но побледнел и все стоял перед ней. Она была несколько томна, но казалась такою покойною и неподвижною, как будто каменная статуя. Это был тот сверхъестественный покой, когда сосредоточенный замысел или пораженное чувство дают человеку вдруг всю силу, чтоб сдержать себя, но только на один момент. Она походила на раненого, который зажал рану рукой, чтоб досказать, что нужно, и потом умереть.
   - Ты не возненавидишь меня? - спросил он.
   - За что? - сказала она слабо.
   - За все, что я сделал с тобой...
   - Что ты сделал?
   - Любил тебя: это оскорбление!
   Она с жалостью улыбнулась.
   - За то, - говорил он, поникнув головой, - что ты ошибалась... Может быть, ты простишь меня, если вспомнишь, что я предупреждал, как тебе будет стыдно, как ты станешь раскаиваться...
   - Я не раскаиваюсь. Мне так больно, так больно... - сказала она и остановилась, чтоб перевести дух.
   - Мне хуже, - отвечал Обломов, - но я стою этого: за что ты мучишься?
   - За гордость, - сказала она, - я наказана, я слишком понадеялась на свои силы - вот в чем я ошиблась, а не в том, чего ты боялся. Не о первой молодости и красоте мечтала я: я думала, что я оживлю тебя, что ты можешь ещё жить для меня, - а ты уж давно умер. Я не предвидела этой ошибки, а все ждала, надеялась... и вот!.. - с трудом, со вздохом досказала она.
   Она замолчала, потом села.
   - Я не могу стоять: ноги дрожат. Камень ожил бы от того, что я сделала, - продолжала она томным голосом. - Теперь не сделаю ничего, ни шагу, даже не пойду в Летний сад: все бесполезно - ты умер!.. Ты согласен со мной, Илья? - прибавила она потом, помолчав. - Не упрекнешь меня никогда, что я по гордости или по капризу рассталась с тобой?
   Он отрицательно покачал головой.
   - Убежден ли ты, что нам ничего не осталось, никакой надежды?
   - Да, - сказал он, - это правда... Но, может быть... - нерешительно прибавил потом, - через год... - У него недоставало духа нанести решительный удар своему счастью.
   - Ужели ты думаешь, что через год ты устроил бы свои дела и жизнь? - спросила она. - Подумай!
   Он вздохнул и задумался, боролся с собой. Она прочла эту борьбу на лице.
   - Послушай, - сказала она, - я сейчас долго смотрела на портрет моей матери и, кажется, заняла в ее глазах совета и силы. Если ты теперь, как честный человек... Помни, Илья, мы не дети и не шутим: дело идет о целой жизни! Спроси же строго у своей совести и скажи - я поверю тебе, я тебя знаю: станет и тебя на всю жизнь? Будешь ли ты для меня тем, что мне нужно? Ты меня знаешь, следовательно понимаешь, что я хочу сказать. Если ты скажешь смело и обдуманно да, я беру назад свое решение: вот моя рука, и пойдем, куда хочешь, за границу, в деревню, даже на Выборгскую сторону!
   Он молчал.
   - Если б ты знала, как я люблю...
   - Я жду не уверений в любви, а короткого ответа, - перебила она почти сухо.
   - Не мучь меня, Ольга! - с унынием умолял он.
   - Что ж, Илья, права я или нет?
   - Да, - внятно и решительно сказал он, - ты права!
   - Так нам пора расстаться, - решила она, - пока не застали тебя и не видали, как я расстроена!
   Он все не шел.
   - Если б ты и женился, что потом? - спросила она.
   Он молчал.
   - Ты засыпал бы с каждым днем все глубже - не правда ли? А я? Ты видишь, какая я? Я не состареюсь, не устану жить никогда. А с тобой мы стали бы жить изо дня в день, ждать рождества, потом масленицы, ездить в гости, танцевать и не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили бога, что день скоро прошел, а утром просыпались бы с желанием, чтоб сегодня походило на вчера... вот наше будущее - да? Разве это жизнь? Я зачахну, умру... за что, Илья? Будешь ли ты счастлив...
   Он мучительно провел глазами по потолку, хотел сойти с места, бежать - ноги не повиновались. Хотел сказать что-то: во рту было сухо, язык не ворочался, голос не выходил из груди. Он протянул ей руку.
   - Стало быть... - начал он упавшим голосом, но не кончил и взглядом досказал: "прости!"
   И она хотела что-то сказать, но ничего не сказала, протянула ему руку, но рука, не коснувшись его руки, упала; хотела было также сказать: "прощай", но голос у ней на половине слова сорвался и взял фальшивую ноту; лицо исказилось судорогой, она положила руку и голову ему на плечо и зарыдала. У ней как будто вырвали оружие из рук. Умница пропала - явилась просто женщина, беззащитная против горя.
   - Прощай, прощай... - вырывалось у ней среди рыданий.
   Он молчал и в ужасе слушал ее слезы, не смея мешать им. Он не чувствовал жалости ни к ней, ни к себе; он был сам жалок. Она опустилась в кресло и, прижав голову к платку, оперлась на стол и плакала горько. Слезы текли не как мгновенно вырвавшаяся жаркая струя, от внезапной и временной боли, как тогда в парке, а изливались безотрадно, холодными потоками, как осенний дождь, беспощадно поливающий нивы.
   - Ольга, - наконец сказал он, - за что ты терзаешь себя? Ты меня любишь, ты не перенесешь разлуки! Возьми меня, как я есть, люби во мне, что есть хорошего.
   Она отрицательно покачала головой, не поднимая ее.
   - Нет... нет... - силилась выговорить потом, - за меня и за мое горе не бойся. Я знаю себя: я выплачу его и потом уж больше плакать не стану. А теперь не мешай плакать... уйди... Ах, нет, постой!.. Бог наказывает меня!.. Мне больно, ах, как больно... здесь, у сердца.
   Рыдания возобновились.
   - А если боль не пройдет, - сказал он, - и здоровье твое пошатнется? Такие слезы ядовиты. Ольга, ангел мой, не плачь... забудь все...
   - Нет, дай мне плакать! Я плачу не о будущем, а о прошедшем... - выговаривала она с трудом, - оно "поблекло, отошло"... Не я плачу, воспоминания плачут!.. Лето... парк... помнишь? Мне жаль нашей аллеи, сирени... Это все приросло к сердцу: больно отрывать!..
   Она, в отчаянии, качала головой и рыдала, повторяя: - О, как больно, больно!
   - Если ты умрешь? - вдруг с ужасом сказал он. - Подумай, Ольга...
   - Нет, - перебила она, подняв голову и стараясь взглянуть на него сквозь слезы. - Я узнала недавно только, что я любила в тебе то, что я хотела, чтоб было в тебе, что указал мне Штольц, что мы выдумали с ним. Я любила будущего Обломова! Ты кроток, честен, Илья; ты нежен... голубь; ты прячешь голову под крыло - и ничего не хочешь больше; ты готов всю жизнь проворковать под кровлей... да я не такая: мне мало этого, мне нужно чего-то ещё, а чего - не знаю! Можешь ли научить меня, сказать, что это такое, чего мне недостает, дать это все, чтоб я... А нежность... где ее нет!
   У Обломова подкосились ноги; он сел в кресло и отер платком руки и лоб. Слово было жестоко; оно глубоко уязвило Обломова: внутри оно будто обожгло его, снаружи повеяло на него холодом. Он в ответ улыбнулся как-то жалко, болезненно-стыдливо, как нищий, которого упрекнули его наготой. Он сидел с этой улыбкой бессилия, ослабевший от волнения и обиды; потухший взгляд его ясно говорил: "Да, я скуден, жалок, нищ... бейте, бейте меня!.." Ольга вдруг увидела, сколько яду было в ее слове; она стремительно бросилась к нему.
   - Прости меня, мой друг! - заговорила она нежно, будто слезами. - Я не помню, что говорю: я безумная! Забудь все; будем по-прежнему; пусть все останется, как было...
   - Нет! - сказал он, вдруг встав и устраняя решительным жестом ее порыв. - Не останется! Не тревожься, что сказала правду: я стою... - прибавил он с унынием.
   - Я мечтательница, фантазерка! - говорила она. - Несчастный характер у меня. Отчего другие, отчего Сонечка так счастлива...
   Она заплакала.
   - Уйди! - решила она, терзая мокрый платок руками. - Я не выдержу; мне ещё дорого прошедшее.
   Она опять закрыла лицо платком и старалась заглушить рыдания.
   - Отчего погибло все? - вдруг, подняв голову, спросила она. - Кто проклял тебя, Илья? Что ты сделал? Ты добр, умен, нежен, благороден... и... гибнешь! Что сгубило тебя? Нет имени этому злу...
   - Есть, - сказал он чуть слышно.
   Она вопросительно, полными слез глазами взглянула на него.
   - Обломовщина! - прошептал он, потом взял ее руку, хотел поцеловать, но не мог, только прижал крепко к губам, и горячие слезы закапали ей на пальцы. Не поднимая головы, не показывая ей лица, он обернулся и пошел'.
  Обломов, он же Николай Юрьевич, уходит. Ольга Ильинская, она же Светлана, садится в кресло, кладёт книгу и закрывает лицо руками.
  Занавес.
  
  
  Часть 3
  Там же. Входит Николай Юрьевич. Светлана сидит, потом поднимается навстречу Николаю Юрьевичу .
  Светлана: Потрясающе! Очень волнительно!
  Николай Юрьевич: Вам понравилось?
  Светлана: Очень! Как я рада, что приземлилась к вам на крышу. Это просто какое-то чудо! Мы с вами как бы перенеслись в классические русские романы, и там живем. Понимаете, мне представилась уникальная возможность почувствовать себя Натальей Ласунской и Ольгой Ильинской! В это просто невозможно поверить!
  Николай Юрьевич: Я рад, что вам всё так нравится. Но не будем останавливаться. И теперь нас ждет роман Чернышевского 'Что делать?'. А вы - всем известная Вера Павловна, я же её второй муж Александр Матвеевич Кирсанов.
  Светлана: Один момент!
  Светлана уходит.
  Занавес закрывается. Занавес открывается.
  Николай Юрьевич, он же Александр Матвеевич сидит на диване. Входит Светлана. Она переоделась. И теперь она Вера Павловна, которая усаживается к Николая Юрьевичу на диван и берет книжку. .
  Разыгрывается фрагмент романа Чернышевского 'Что делать?'.
  ' - Саша, какой милый этот NN - он мне привез одну новую поэму, которая ещё не скоро будет напечатана... Мы сейчас же после обеда примемся читать, - да? Я ждала тебя, - все с тобою вместе, Саша. А очень хотелось прочесть.
   - Что ж это за поэма?
   - А вот услышишь. Посмотрим, удалась ли ему эта вещь. NN говорит, что сам он - я говорю про автора, - отчасти доволен ею.
   Ой, полна, полна, коробушка.
   Есть и ситцы и парча.
   Пожалей, моя зазнобушка,
   Молодецкого плеча...
   - Теперь я вижу, - сказал Кирсанов, прослушав несколько десятков стихов: - это у него в новом роде. Но видно, что это его, Некрасова, да? Очень благодарен тебе, что ты подождала меня.
   - Ещё бы! - сказала Вера Павловна. Они прочли два раза маленькую поэму, которая, благодаря их знакомству с одним из знакомых автора, попала им в руки года за три раньше, чем была напечатана.
   - Но знаешь, какие стихи всего больше подействовали на меня? - сказала Вера Павловна, когда они с мужем перечитали ещё по нескольку раз иные места поэмы: - эти стихи не из главных мест в самой поэме, но они чрезвычайно влекут к себе мои мысли. Когда Катя ждала возвращения жениха, она очень тосковала:
   Извелась бы, неутешная.
   Кабы время горевать;
   Да пора страдная, спешная -
   Надо десять дел кончать.
   Как ни часто приходилося
   Молодице невтерпеж,
   Под косой трава валилася,
   Под серпом горела рожь.
   Изо всей-то силы-моченьки
   Молотила по утрам.
   Лен стлала до темной ноченьки
   По росистым по лугам...
  Эти стихи не главные в своем эпизоде, они только предисловие к тому, как та славная Катя мечтает о своей жизни с Ваней; но мои мысли привязались именно к ним.
   - Да, вся эта картина - одна из самых хороших в поэме, но они занимают в ней не самое видное место. Значит, они слишком подошли к мыслям, которые тебя занимали. Какие ж это мысли?
   - Вот какие, Саша. Мы с тобою часто говорили, что организация женщины едва ли не выше, чем мужчины, что поэтому женщина едва ли не оттеснит мужчину на второй план в умственной жизни, когда пройдет господство грубого насилия, мы оба с тобою выводили эту вероятность из наблюдения над жизнью; в жизни больше встречается женщин, чем мужчин, умных от природы; так нам обоим кажется. Ты подтверждал это разными подробностями из анатомии, физиологии.
   - Какие оскорбительные вещи для мужчин ты говоришь, и ведь это больше ты говоришь, Верочка, чем я: мне это обидно. Хорошо, что время, которое мы с тобою предсказываем, ещё так далеко. А то бы я совершенно отказался от своего мнения, чтобы не отходить на второй план. Впрочем, Верочка, ведь это только вероятность, наука ещё не собрала столько сведений, чтобы решить вопрос положительным образом.
   - Конечно, мой милый. Мы говорили, отчего до сих пор факты истории так противоречат выводу, который слишком вероятен по наблюдениям над частною жизнью и над устройством организма. Женщина играла до сих пор такую ничтожную роль в умственной жизни потому, что господство насилия отнимало у ней и средства к развитию, и мотивы стремиться к развитию. Это объяснение достаточное. Но вот другой такой же случай. По размеру физической силы, организм женщины гораздо слабее; но ведь организм ее крепче, - да?
   - Это уж гораздо несомненнее, чем вопрос о природном размере умственных сил. Да, организм женщины крепче противится материальным разрушительным силам, - климату, погоде, неудовлетворительной пище. Медицина и физиология ещё мало занимались подробным разбором этого; но статистика уже дала бесспорный общий ответ: средняя продолжительность жизни женщин больше, чем мужчин. Из этого видно, что женский организм крепче.
   - Это тем резче видно, что образ жизни женщин вообще ещё гораздо менее здоров, чем у мужчин.
   - Есть ещё усиливающее соображение, которым увеличивается ясность вывода, - его дает физиология. Статистика уже показала, что женский организм крепче, - ты читала выводы только из таблицы продолжительности жизни. Но если к статистическим фактам прибавить физиологические, разница выйдет ещё гораздо больше.
   - Так, Саша; смотри же, что я думала, а теперь это обнаруживается для меня ещё резче. Я думала: если женский организм крепче выдерживает разрушительные материальные впечатления, то слишком вероятно, что женщина должна была бы легче, тверже выносить и нравственные потрясения. А на деле мы видим не то.
   - Да, это очень вероятно. Конечно, это будет пока только предположение, этим ещё не занимались, специальных фактов не собирали. Но точно, заключение твое так близко выходит из факта, уже бесспорного, что сомневаться трудно. Крепость организма слишком тесно связана с крепостью нерв. Вероятно, у женщины нервы эластичнее, имеют более прочную структуру, а если так, они должны легче и тверже выдерживать потрясения и тяжелые чувства. На деле мы видим слишком много примеров противного. Женщина слишком часто мучится тем, что мужчина выносит легко. Ещё не занимались хорошенько разбором причин, по которым, при данном нашем историческом положении, мы видим такие явления, противоречащие тому, чего следует ожидать от самого устройства организма. Но одна из этих причин очевидна, она проходит через все исторические явления и через все стороны нашего нынешнего быта. Это - сила предубеждения, дурная привычка, фальшивое ожидание, фальшивая боязнь. Если человек думает "не могу", - то и действительно не может. Женщинам натолковано: "вы слабы" - вот они и чувствуют себя слабыми, и действительно оказываются слабы. Ты знаешь примеры, что люди, совершенно здоровые, расслабевали досмерти и действительно умирали от одной мысли, что должны ослабевать и умереть.
  - Да, Саша, это так. Мы слабы потому, что считаем себя слабыми. Но мне кажется, что есть ещё другая причина. Я хочу говорить о себе и о тебе. Скажи, мой милый: я очень много переменилась тогда в две недели, которые ты меня не видел? Ты тогда был слишком взволнован. Тебе могло показаться больше, нежели было, или, в самом деле, перемена была сильна, - как ты теперь вспоминаешь?
   - Да, ты в самом деле тогда очень похудела и стала бледна.
   - Вот видишь, мой милый, я теперь поняла, что именно это возмущает мою гордость. Ведь ты любил же меня очень сильно. Отчего же борьба не отразилась на тебе такими явными признаками? Ведь никто не видел, чтобы ты бледнел, худел в те месяцы, когда расходился со мною. Отчего же ты выносил это так легко?
   - Вот почему тебя так заняли стихи о том, как Катя избавлялась от тоски работою. Ты хочешь знать, испытал ли я верность этого замечания на себе? Да, оно совершенно справедливо. Я довольно легко выдерживал борьбу потому, что мне некогда было много заниматься ею. Все время, когда я обращал внимание на нее, я страдал очень сильно; но ежедневная необходимость заставляла меня на большую часть времени забывать об этом. Надобно было заниматься больными, готовиться к лекциям. В это время я поневоле отдыхал от своих мыслей. В те редкие дни, когда у меня оставалось много свободных часов, я чувствовал, что силы изменяют мне. Мне кажется, что если бы я неделю остался на волю своих мыслей, я сошел бы с ума.
   - Так, мой милый; и я в последнее время поняла, что в этом был весь секрет разницы между мною и тобою. Нужно иметь такое дело, от которого нельзя отказаться, которого нельзя отложить, - тогда человек несравненно тверже.
   - Но ведь у тебя было тогда много дела, и теперь точно так же.
   - Ах, Саша, разве это неотступные дела? Я занимаюсь ими, когда хочу, сколько хочу. Когда мне вздумается, я могу или очень сократить, или вовсе отложить их. Чтобы заниматься ими в такое время, когда мысли расстроены, нужно особое усилие воли, только оно заставит заниматься ими. Нет опоры в необходимости. Например, я занимаюсь хозяйством, трачу на это очень много времени; но девять десятых частей этого времени я употребляю на него лишь по своей охоте. При порядочной прислуге разве не пошло бы все почти так же, хотя бы я гораздо меньше занималась сама? И кому это нужно, чтобы с большою тратою времени шло несколько, немножко получше того, чем шло бы при гораздо меньшей трате моего времени. Тоже, надобность этого только в моей охоте. Когда мысли спокойны, занимаешься этими вещами; когда мысли расстроены, бросаешь их, потому что без них можно обойтись. Для важного всегда бросаешь менее важное. Лишь только чувства сильно разыгрываются, они вытесняют мысли о таких делах. У меня есть уроки; это уж несколько важнее: их я не могу отбрасывать по произволу; но это все не то. Я внимательна к ним, только когда хочу; если я во время урока и мало буду думать о нем, он пойдет лишь немного хуже, потому что это преподавание слишком легко, оно не имеет силы поглощать мысль. И потом: разве я в самом деле живу уроками? Разве от них зависит мое положение, разве они доставляют мне главные средства к образу жизни, какой я веду? Нет, эти средства доставляла мне работа Дмитрия, теперь - твоя. Уроки приятны моему чувству независимости, и на самом деле небесполезны. Но все-таки в них нет для меня жизненной необходимости. Я пробовала тогда прогонять мучившие меня мысли, занявшись мастерскою гораздо более обыкновенного. Но опять я делала это только по усилию своей воли. Ведь я понимала, что мое присутствие в мастерской нужно только на час, на полтора, что если я остаюсь в ней дольше, я уж беру на себя искусственное занятие, что оно полезно, но вовсе не необходимо для дела. И потом, самое дело это - разве оно может служить важною опорою для обыкновенных людей, как я? Рахметовы - это другая порода; они сливаются с общим делом так, что оно для них необходимость, наполняющая их жизнь; для них оно даже заменяет личную жизнь. А нам, Саша, недоступно это. Мы не орлы, как он. Нам необходима только личная жизнь. Мастерская - разве это моя личная жизнь? Это дело - не мое дело, чужое. Я занимаюсь им не для себя, а для других; пожалуй, и для моих убеждений. Но разве человеку, - такому, как мы, не орлу, - разве ему до других, когда ему самому очень тяжело? Разве его занимают убеждения, когда его мучат его чувства? Нет, нужно личное дело, необходимое дело, от которого зависела бы собственная жизнь, такое дело, которое лично для меня, для моего образа жизни, для моих увлечений страстью, только такое дело может служить опорою в борьбе со страстью; только оно не вытесняется из жизни страстью, а само заглушает страсть, только оно дает силу и отдых. Я хочу такого дела.
   - Так, мой друг, так, - горячо говорил Кирсанов, целуя жену, у которой горели глаза от одушевления. - Так, и до сих пор я не думал об этом, когда это так просто; я не замечал этого! Да, Верочка, никто другой не может думать за самого человека. Кто хочет, чтоб ему было хорошо, думай сам за себя, заботься сам о себе, - другой никто не заменит. Так любить, как я, и не понимать, пока ты сама не растолковала! Но, - продолжал он, уже смеясь и все целуя жену: - почему ж ты видишь в этом надобность теперь? Собираешься влюбиться в кого, Верочка, - да?
   Вера Павловна расхохоталась, и долго они оба не могли сказать ни слова от смеха.
   - Да, теперь мы оба можем это чувствовать, - заговорила, наконец, она: - я теперь могу, так же, как и ты, наверное знать, что ни с тобою, ни со мною не может случиться ничего подобного. Но, серьезно, знаешь ли, что мне кажется теперь, мой милый: если моя любовь к Дмитрию не была любовью женщины, уж развившейся, то и он не любил меня в том смысле, как мы с тобою понимаем это. Его чувство ко мне было соединение очень сильной привязанности ко мне, как другу, с минутными порывами страсти ко мне, как женщине, дружбу он имел лично ко мне, собственно ко мне; а эти порывы искали только женщины: ко мне, лично ко мне, они имели мало отношения. Нет, это не была любовь. Разве он много занимался мыслями обо мне? Нет, они не были для него занимательны. Да, и с его стороны, как с моей, не было настоящей любви.
   - Ты несправедлива к нему, Верочка.
   - Нет, Саша, это так. В разговоре между мною и тобою напрасно хвалить его. Мы оба знаем, как высоко мы думаем о нем; знаем также, что сколько бы он ни говорил, будто ему было легко, на самом деле было не легко; ведь и ты, пожалуй, говоришь, что тебе было легко бороться с твоею страстью, - все это прекрасно, и не притворство; но ведь не в буквальном же смысле надобно понимать такие резкие уверения, - о, мой друг, я понимаю, сколько ты страдал... Вот как сильно понимаю это...
   - Верочка, ты меня задушишь; и согласись, что, кроме силы чувства, тебе хотелось показать и просто силу? Да, ты очень сильна; да и как не быть сильною с такой грудью...
   - Милый мой Саша! ....а ведь ты не дал мне договорить о деле...
   - Я тебе не дал договорить? Я виноват?
   - Конечно, ты.
   - Кто начал дурачиться?
   - И не совестно тебе это?
   - Что?
   - Что я начала дурачиться. Фи, так компрометировать скромную женщину своею флегматичностью!
   - Будто? А я верил тому, что ты толкуешь о равенстве, если равенство, то и равенство инициативы.
   - Ха, ха, ха! какое ученое слово! Но неужели ты меня обвинишь в непоследовательности? Разве я не стараюсь иметь равенства в инициативе? Но, Саша, я теперь беру инициативу продолжать серьезный разговор, о котором мы забыли.
   - Бери, но я отказываюсь следовать за тобою. Я теперь возьму инициативу продолжать забывать. Дай руку.
   - Саша, но надобно же договорить.
   - Завтра успеем. Теперь меня, ты видишь, слишком заинтересовало исследование этой руки.
   - Саша, договорим же то, о чем не договорили... Это надобно, потому что я собираюсь ехать с тобою: надобно же тебе знать зачем,
   - Со мною? Ты едешь со мною?
   - Конечно. Ты спрашивал меня, Саша, зачем мне нужно дело, от которого серьезно зависела бы моя жизнь, которым бы я так же дорожила, как ты своим, которое было бы так же неотступно, которое так же требовало бы от меня всего внимания, как твое от тебя. Мой милый, мне надобно такое дело потому, что я очень горда. Меня давно тяготит и стыдит воспоминание, что борьба с чувством тогда отразилась на мне так заметно, была так невыносима для меня. Ты знаешь, я говорю не о том, что она была тяжела, - ведь и твоя была для тебя также не легка, - это зависит от силы чувства, не мне теперь жалеть, что она была тяжела, это значило бы жалеть, что чувство было сильно, - нет! но зачем у меня против этой силы не было такой же твердой опоры, как у тебя? Я хочу иметь такую же опору. Но это только навело меня на мою мысль, а настоящая потребность, конечно, в настоящем. Вот она: я хочу быть равна тебе во всем, - это главное. Я нашла себе дело. Когда мы с тобою простились вчера, я долго думала об этом, я вздумала это вчера поутру, без тебя, вчера я хотела посоветоваться с тобою, как с добрым человеком, а ты изменил моей надежде на твою солидность. Теперь уже поздно советоваться: я решилась.
  Мой муж медик. Он отдает мне все время, которое у него свободно. С таким мужем мне легко попытаться, не могу ли я сделаться медиком. Это было бы очень важно, если бы явились, наконец, женщины-медики . Они были бы очень полезны для всех женщин. Женщине гораздо легче говорить с женщиною, чем с мужчиною. Сколько предотвращалось бы тогда страданий, смертей, сколько несчастий! Надобно попытаться.
  Да, Саша, тебе придется много хлопотать со мною: милый мой, как мы будем рады, если я увижу себя способной к этому!'
  Светлана, она же Вера Павловна, кладёт книгу и уходит. Николай Юрьевич продолжает сидеть на диване.
  Занавес закрывается. Занавес открывается.
  Светлана входит. Она опять в новом наряде. Светлана подходит к Николаю Юрьевичу и берёт его за руки.
  Светлана: Огромное вам спасибо! Это было просто незабываемо!
  Николай Юрьевич: Я рад. Но теперь уже очень поздно. Мы не заметили, как наступила полночь. Я пойду сварю кофе, чтобы подкрепить наши силы, и через несколько минут вернусь. А пока небольшой перерыв.
  
  Действие 3
  Часть 1
  
  На заднем плане первая картина, на которой изображены дом, мужчина и девушка. Перед ней диван, кресла, столик. Николай Юрьевич и Светлана пьют кофе.
  Николай Юрьевич: А теперь, если вы не против, начнем обсуждение. Как вам главные героини, которых вы сыграли?
  Светлана: Знаете, произнося текст вслух, я героинь этих очень хорошо прочувствовала. И, знаете, нашла в себе какой-то отклик!
  Николай Юрьевич: Правда? Очень хорошо! И как они вам? Например, та же Ольга Ильинская?
  Светлана: Запоминающаяся женщина, что и говорить, даже самому Обломову понравилась. Смогла, значит, чем-то зацепить!
  Николай Юрьевич: А лично вам она как?
  Светлана: Не знаю. Когда я книжку читала, то была полностью на ее стороне, а сейчас всё как-то не так. Зато вот Обломов мне понравился, а должно было быть наоборот. Спокойный такой человек! Симпатичный! Глаза умные! Что ещё этой Ольге было надо?
  Николай Юрьевич: Если вы помните, Штольц ей нужен был! Ей нужно было, чтобы мужчина был активный! Бойкий такой! Одним словом, настоящий живчик!
  Светлана: Насколько я помню, ей и Штольц в конце романа надоел. Хотелось уже чего-то другого.
  Николай Юрьевич: Да, тут вы правы. Какая неугомонная женщина!
  Светлана: Да уж! А вот про Наталью Ласунскую после свадьбы ничего сказать нельзя. История об этом умалчивает.
  Николай Юрьевич: Ну, а если немного домыслить ситуацию?
  Светлана: Знаете, наверное, она тоже не успокоится. Иначе, какая она тургеневская девушка? Уж, наверное, её муж Волынцев идеалом не окажется! А тургеневская девушка должна идти до конца!
  Николай Юрьевич: Понятно. И как вам всё-таки Наталья Ласунская при ближайшем рассмотрении?
  Светлана: Очень одухотворенная дама. И, естественно, чувствуется наличие у нее сильного характера.
  Николай Юрьевич: А Рудин как?
  Светлана: Рудин как Рудин. Про таких говорят - интересный мужчина! Но до характера Натальи Ласунской он точно не дотягивает.
  Николай Юрьевич: Правильно. Чтобы ей под стать быть, надо семь пядей во лбу иметь!
  Светлана: Наверное. Да и Вера Павловна тоже женщина неугомонная. Всё ей чего-то не хватает! Всё ей чего-то хочется!
  Николай Юрьевич поднимает палец к небу.
  Николай Юрьевич: Вот, а разве это плохо?
  Светлана: Не знаю. Но что плохого в том, что женщина активна и не хочет замыкаться в семейной жизни. Вот я ни за что не хотела бы сидеть дома и не работать.
  Николай Юрьевич: Вот-вот. Все современные женщины такие. А почему так, вы не задумывались?
  Светлана: Как так?
  Николай Юрьевич: Очень мало женщин, кто хочет посвятить себя дому, семье, мужу, наконец.
  Светлана: Так женщине самой, наверное, хочется карьеру делать, а не только смотреть, как муж у нее на глазах вперед идет.
  Николай Юрьевич: А что плохого в том, чтобы женщина сидит дома?
  Светлана: Как что? А бросит он её, что она делать будет?
  Николай Юрьевич: А почему муж её бросит?
  Светлана: Да, так. Разонравится она ему. Это раньше один раз женились, а сейчас - сколько хочешь можно.
  Николай Юрьевич: То есть вы всё сводите к материальному вопросу? Женщина, мол, думает, как ей жить, если что, без мужа. Одним словом, она заранее готовится к разводу. Так что ли?
  Светлана: Ну, в принципе так.
  Николай Юрьевич: А нет ли в этом ещё чего-нибудь духовного? Почему нашим главным героиням романов в замужестве так и не захотелось успокоиться? Той же Ольге Ильинской? Или той же Вере Павловне? Уж с материальным достатком у них все было в порядке.
  Светлана: Это вы к чему ведете? Хотите сказать, что в них что-то было не так? В них во всех была какая-то червоточина?
  Николай Юрьевич: Это я вас спрашиваю, что в них было не так?
  Светлана: Так, спокойно. Как я понимаю, вы хотите привести меня к мысли, что наши женщины в любви всегда искали что-то сверхъестественное. И наши писатели на подсознательном уровне это чувствовали. Так, что ли? И таких женщин было не одна, не две, а много! Такая тенденция была. Да?
  Николай Юрьевич: Ну, естественно!
  Светлана: Черт побери! Неужели вы хотите сказать, что все наши женщины были влюблены в какой-то нереальный образ? В принца на белом коне? Так? И всегда именно его искали в жизни? А обычные мужчины им не подходили! Им был нужен идеал!
  Николай Юрьевич: Молодец! Заметьте, это не я сказал, а вы!
  Светлана: Ужас какой-то! Но почему?
  Николай Юрьевич: Надеюсь, вы заметили, что у нас женщины в книгах всегда ярче мужчин, у них более сильный характер. Разве не так?
  Светлана: Так.
  Николай Юрьевич: Вспомним, например, главную героиню романа 'Анна Каренина' Льва Толстого. По сравнению с ней, Вронский и её муж Каренин выглядят намного слабее. Они просто не выдерживают её любовь! Ни физически, ни морально! Она для них чересчур сильна! Вот слова Анны о Вронском - "Моя любовь все делается страстнее и себялюбивее, а его все гаснет и гаснет, и вот отчего мы расходимся... И помочь этому нельзя. У меня все в нём одном, и я требую, чтоб он весь больше и больше отдавался мне. А он все больше и больше хочет уйти от меня. Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны. И изменить этого нельзя". Обычный мужчина разве может подобную страсть выдержать? Конечно, нет!
  Светлана: Тут я с вами согласна.
  Николай Юрьевич: Значит, тут всё ясно. Тогда возьмём других героинь. Например, ту же Наташу Ростову, Сонечку Мармеладову, Катерину из 'Грозы' Островского или другую Катерину - Измайлову! Перечислять можно бесконечно! Писатели чувствовали это, не могли не чувствовать! Женщины у нас ярче мужчин!
  Светлана: И что?
  Николай Юрьевич: А почему так было? Вдумайтесь! Почему у нас, если герой мужского пола, так он лишний человек? А героиня лишней никогда не бывает? Почему так? Не задумывались?
  Светлана: Нет.
  Николай Юрьевич: Сравните тех же героинь, как, например, Вера Павловна, Ольга Ильинская, Вера из гончаровского 'Обрыва', тургеневских девушек и мужчин, которых они выбирали. Кто из них сильнее духом? А? Неужели Обломов или Лаврецкий? И так, заметьте, из романа в роман. Меняются авторы, меняются книги, а тенденция остается. Женщины характером обгоняют мужчин! Почему? Не знаете?
  Светлана: Потому что, наверное, это правда.
  Николай Юрьевич: Вот! В этом вся суть! Не могли же десятки людей ошибаться?
  Светлана: Не могли.
  Николай Юрьевич: И не глупых же людей! Правильно? Лучшие люди страны так думали. С этим вы согласны?
  Светлана: Наверное, вы правы. И что?
  Николай Юрьевич: А то, что из книги в книгу обыгрывается ситуация, что женщины у нас сильнее духом мужчин. А мужчины, которые встречаются им в жизни, слабее. Так? И, следовательно, женщины хотят связать себя с кем-то более мощным духовно. А такого человека в их окружении почему-то никогда не находится. Интересно, почему?
  Светлана: Так! К чему, в конце концов, вы ведете? Кто этот супермен, который мог бы очаровать наших героинь?
  Николай Юрьевич: А вы не догадываетесь?
  Светлана: Стоп! Я поняла. Неужели, этот супермен - Дьявол? О-го-го! Кошмар!
  Николай Юрьевич: Почему кошмар? Это реальность!
  Светлана: Какая реальность? Дьявол - это реальность?
  Николай Юрьевич: Самая настоящая реальность.
  Светлана: Ужас!
  Николай Юрьевич: Да бросьте вы! Вспомните ту же Татьяну Ларина Пушкина. Помните строчки из Евгения Онегина?
  'Ты говорил со мной в тиши,
  Когда я бедным помогала
  Или молитвой услаждала
  Тоску волнуемой души?
  И в это самое мгновенье
  Не ты ли, милое виденье,
  В прозрачной темноте мелькнул,
  Приникнул тихо к изголовью?
  Не ты ль, с отрадой и любовью,
  Слова надежды мне шепнул?
  Кто ты, мой ангел ли хранитель,
  Или коварный искуситель:
  Мои сомненья разреши.
  Быть может, это все пустое,
  Обман неопытной души!
  И суждено совсем иное...'
  Кого она любила? Онегина или всё-таки кого-то другого?
  Светлана: Слушайте, я не могу подобные речи выносить! Это уже перебор! Татьяна Ларина и Дьявол! Это слишком!
  Николай Юрьевич: Разве? Я так не думаю!
  Светлана: А почему именно нам так повезло? Почему именно у нас в России есть такие женщины, которым не нужны обычные мужчины?
  Николай Юрьевич: Не только нам так повезло. Но только у нас в России таких женщин огромное количество.
  'Коня на скаку остановит,
  В горящую избу войдет!'
  Забыли, что ли, знаменитые строчки Некрасова?
  Светлана: Помню.
  Николай Юрьевич: Одни декабристки чего стоили! Про их мужей до сих пор спорят - хорошее дело они тогда начали или плохое. Но в героизме их жен никто никогда не сомневался. Их отъезд за мужьями в Сибирь - великий подвиг.
  Светлана: Известно уж! Женщины у нас - о-го-го!
  Николай Юрьевич: И писатели это понимали! Если не понимали, то чувствовали.
  Светлана: Ой, ужас какой-то! А предположим, что мне кто-то всё-таки понравился. Не Дьявол! Может такое быть?
  Николай Юрьевич: Вполне возможно. Если вы кого-то предпочли Дьяволу, это и есть настоящая любовь. Разве не так?
  Светлана: Не знаю. Наверное.
  Николай Юрьевич: Но такое случается крайне редко и такое чувство быстро проходит. А к Дьяволу тяга вечна! Влечение к нему непреодолимо! Страсть захватывающа!
  Светлана: Ой, у меня всё плывёт перед глазами. Так, спокойно! И что вы всем этим хотите доказать?
  Николай Юрьевич: А то... Мужчины всегда были у нас как бы не при деле. И, естественно, такое положение дел не могло продолжаться долго.
  Светлана: Так, я опять не понимаю, к чему вы ведете?
  Николай Юрьевич: К тому, что Революция в 1917 году в нашей стране произошла неслучайно. Эта вечная неудовлетворенность мужчин должна была куда-то вылиться.
  Светлана: Точно! 'Бесы' Достоевского - это про революционеров.
  Николай Юрьевич: Правильно! Сравняться они хотели с Дьяволом! А всё с женщин началось!
  Светлана: Вот это ужас!
  Николай Юрьевич: Не то слово! Но и это ещё не всё.
  Светлана: Не всё?
  Николай Юрьевич: Был такой критик - Дмитрий Иванович Писарев. Так вот он написал такие строки - 'Что сделает женщина, если она будет развиваться наравне с мужчиной? - это вопрос великий и покуда неразрешенный'. Так вот мы сейчас живем в такой ситуации.
  Светлана: В какой?
  Николай Юрьевич: Что женщина идёт рука об руку с мужчиной.
  Светлана: Но разве это плохо? Так сейчас везде! Во всём мире!
  Николай Юрьевич: Вот и возникает вопрос - куда идет мир?
  Светлана: Да что мир! Куда идет Россия, лучше скажите? Но почему именно нам так повезло? Почему именно в нашей стране больше всего таких женщины, которым нужен для жизни не обычный мужчина, а сам Дьявол?
  Николай Юрьевич: Потому что он Дьявол! Разве не понятно?
  Светлана: Нет.
  Николай Юрьевич: Подумайте!
  Светлана: О чём?
  Николай Юрьевич: Есть такая пословица 'Бог посылает испытание тем, кого любит'.
  Светлана: За что?
  Николай Юрьевич: За всё!
  Светлана: Ой, страшно! Я больше не могу.
  Николай Юрьевич: Понимаете, только мы русские не страшимся прихода Дьявола, нам это даже интересно. И у нас получилась такая великая литература, как вы думаете, почему?
  Светлана: Почему?
  Николай Юрьевич: А потому! Как сказал один известный человек, потому что наши писатели 'заглядывают туда, куда заглядывать опасно. Они делали шаг туда, не боясь падения и надеясь на взлет'.
  Светлана: И почему?
  Николай Юрьевич: А потому что на уровне души мы понимаем, что никакого Дьявола-то нет. Просто это игры такие! Игры!
  Светлана: Знаете - это какой-то код Дьявола.
  Николай Юрьевич: В смысле?
  Светлана: У программистов слово 'код' означает программу, написанную на каком-то языке. Понимаете, получается, что у нас в стране всё идет по программе Дьявола.
  Николай Юрьевич: Правильно!
  Светлана: Страна управляется не людьми, а Дьяволом. Неужели вы не понимаете? Все идёт по его законам. И ничего нельзя исправить. Хотим мы этого или нет. Понимаете, это надо просто принять. Осознать, в конце концов. Помните, Пушкин писал "в поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам". Вся наша жизнь идет по кругу! Это же очевидно!
  Николай Юрьевич: Молодец!
  Светлана: Кошмар! А нельзя этот код Дьявола остановить?
  Николай Юрьевич: Нельзя.
  Светлана: Ужас! Неужели ничего нельзя сделать?
  Николай Юрьевич: Нет.
  Светлана: Но я очень хочу, чтобы Россия вышла из заколдованного круга.
  Николай Юрьевич: Зачем? Разве так плохо, если у нас в стране всё предопределено. Подумайте! Может, это, наоборот, плюс. Сколько людей стремится предсказывать будущее? А для нашей страны все известно!
  Светлана: Нет, это кошмар какой-то!
  Николай Юрьевич: Да успокойтесь вы!
  Светлана: Нет, я не могу. Почему всё так?
  Николай Юрьевич: Страна живет под присмотром Дьявола, хотите вы этого или нет. И это надо осознать.
  Светлана: И какой тут выход?
  Николай Юрьевич: А никакой! Но, с другой стороны, наша страна Россия, поэтому и существовать будет очень долго. Кто же свою любимую игрушку уничтожит?
  Светлана: Кошмар!
  Николай Юрьевич: Слушайте, есть такая пьеса 'Гамлет' Шекспира.
  Светлана: Что? А это вы к чему?
  Николай Юрьевич: Так вот, если вы помните, в знаменитом своём монологе 'Быть или не быть' принц датский задается вопросом, что с людьми бывает после смерти.
  'Какие сны в том смертном сне приснятся,
  Когда покров земного чувства снят?' Помните такое?
  Помню.
  Или в другом переводе
  'Какие сны приснятся в смертном сне,
  Когда мы сбросим этот бренный шум'
  Светлана: Это практически одно и то же.
  Николай Юрьевич: Да, но сейчас я о другом. Почему никто и никогда не удивляется этому вопросу?
  Светлана: Какому вопросу?
  Николай Юрьевич: Зачем Гамлет его задает, если он уже знает на него ответ?
  Светлана: Гамлет знает ответ? Как это?
  Николай Юрьевич: Так. Ведь он в начале пьесы встречается с призраком. Это вы помните?
  Светлана: Ну, помню.
  Николай Юрьевич: Так значит, он прекрасно понимает, что потусторонний мир есть! Какие у него могут быть вопросы?
  Светлана: Вы сейчас всю пьесу Шекспира перевернете с ног на голову?
  Николай Юрьевич: А что? Было бы очень интересно рассмотреть всё там происходящее под таким углом зрения. Но сейчас речь не о ней. Просто я это говорю потому, что не люблю, когда задают вопросы, на которые уже известны ответы!
  Светлана: Слушайте, вы совсем заморочили мне голову! В конец!
  Николай Юрьевич: Да, бросьте!
  Светлана: Нет, теперь уж вы меня выслушайте! Давайте поставим все точки над 'i'! Вы только что сегодня объясняли мне, что нашим женщинам интересен только один мужчина - Дьявол! А вы мне, чего уж скрывать, очень интересны! Поэтому вывод напрашивается только один.
  Николай Юрьевич: Какой?
  Светлана: Логичный! Вы и есть Дьявол!
  Николай Юрьевич: Ха-ха-ха! В какое время вы живете? Сейчас же не Средневековье? Разве до Дьявола можно дотронуться, как до меня? Одумайтесь!
  Светлана: Пытаюсь! Но не получается! И ещё вопрос!
  Николай Юрьевич: Какой?
  Светлана: Вы про Адама и Еву помните?
  Николай Юрьевич: Смешно!
  Светлана: Дьявол уже тогда решил отомстить?
  Николай Юрьевич: Отомстить?
  Светлана: А как это ещё называется? Если вдруг большинство женщин бросится от своих мужчин к Дьяволу? Такое даже в страшном сне не могло присниться!
  Николай Юрьевич: Ну и фантазия у вас!
  Светлана: Нормальная фантазия! И ещё знаете, что я хочу вам сказать одну вещь? Я как-то случайно в одной книге нашла такой сюжет - в город приезжали Фауст и Дьявол, и там сразу начинали происходить странные события. Люди вдруг ни с того, ни с сего принимались совершать нелогичные поступки. То есть всё это можно было определить такими словами - 'бес попутал'! Представляете? А ведь наши знаменитые русские комедии 'Горе от ума' Грибоедова, 'Ревизор' Гоголя, 'Свадьба Кречинского' Сухово-Кобылина и 'Банкрот' Островского прекрасно укладывались в схему, описанную в этой книжке.
  Николай Юрьевич: И что?
  Светлана: Так это тоже, что ли, всё от Дьявола?
  Николай Юрьевич: Я подозревал, что вы умная женщина!
  Светлана: Слушайте! Получается, что Дьявол и Россия и тогда были рядом? Значит, в девятнадцатом веке так уже было? А в двадцатом продолжилось? Скажите честно, вы были в России в начале века? А? Не отпирайтесь! Писатели чувствовали это! Не могли не чувствовать! Тогда, помнится, появились 'Дневник сатаны' Андреева, 'Огненный ангел' Брюсова и другие книжки. Та же 'Пирамида' Леонова! 'Старик Хоттабыч' Лагина! Тот же роман 'Мастер и Маргарита' Булгакова! Вы тогда убедились, что всё идет по вашему плану? А сейчас вы опять здесь! Зачем?
  Николай Юрьевич: В конце концов, это скучно!
  Светлана: Скучно?
  Николай Юрьевич: Вы меня переоцениваете или, наоборот, недооцениваете!
  Светлана: Недооцениваю? Так! Стоп! Недооцениваю! Но этого не может быть!
  Николай Юрьевич: Чего не может быть? Что случилось? Что с вами?
  Светлана: Если это то, о чем я подумала...
  Николай Юрьевич: О чем вы подумали?
  Светлана: Но это настолько чудовищно... Ой! Я все поняла! Какая же я была глупая...
  
  Часть 2
  Там же.
  Николай Юрьевич: Что с вами?
  Светлана: Тихо! Стойте! Подведем итоги! Будем считать, что вы меня убедили, что Дьявол в России присутствовал всегда. Потому что, во-первых, все наши великие комедии как бы в основе своей имели проделки нечистого, то есть у всех пьес был один сюжет. Во-вторых, главные героини известнейших русских романов всегда как бы душевно тянулись не к кому-нибудь, а к самому Дьяволу, и эта ситуация повторялась из книги в книгу. В-третьих, у нас есть немало произведений, где демонические силы буквально вступали в контакт с обычными людьми. Следовательно, наша литература была великой, потому что в её содержании всегда незримо присутствовала схватка с самим Сатаной, и это завораживало. Всё время одно и то же! Кто-то из великих литераторов это понимал, кто-то чувствовал, но эта борьба всегда наличествовала в произведениях русской литературы а, значит, так оно и было. И отсюда закономерно получается вывод - Россия живет по программе Дьявола, по его Коду, и в ней всё предопределено. То есть всё движется по кругу, 'в поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам', как сказал наш классик! А, значит, наша страна опять движется к великим потрясениям и этому нельзя помешать. О, нет! Я не могу это принять! Неужели ничего нельзя исправить? Умом я, конечно, всё понимаю, но душа не принимает. И с другой стороны, даже если Россией управляет Дьявол и всё в ней предопределено, чёрт возьми, я всё равно люблю эту страну! Такие вот дела!
  Николай Юрьевич: Великолепно! Нет слов!
  Светлана: Но, знаете, очень жутко ждать очередных событий по этой программе Дьявола. Понимаете, как будто на тебя мчится огромная машина, и ты не можешь увернуться. Знаете, очень страшно жить в нашей стране!
  Николай Юрьевич: Понимаю. А знаете, мне кажется, я кое-что придумал.
  Светлана: Что?
  Николай Юрьевич: Лучше ответьте на вопрос.
  Светлана: На какой?
  Николай Юрьевич: Когда вы сказали, что я вам интересен, вы не шутили?
  Светлана: Нет, не шутила.
  Николай Юрьевич: Тогда, может быть, попробуем?
  Светлана: Что попробуем?
  Николай Юрьевич: Быть вместе.
  Светлана: Вы это серьезно говорите?
  Николай Юрьевич: Конечно.
  Светлана: Потрясающе!
  Николай Юрьевич: Я чувствую в вас родственную душу. И потом у нас так хорошо получилось с разыгрыванием отрывков из книг.
  Светлана: Это точно. А мы можем еще что-нибудь представить. Замахнуться, например, на зарубежную литературу.
  Николай Юрьевич: Да. Сюжетов вообще мильон. На всю оставшуюся жизнь хватит.
  Светлана: Ой, подождите! Я вам сейчас одну штуку покажу.
  Светлана достает откуда-то маленькое устройство. Включает его. В центре сцены появляется большое изображение украшенной елки.
  Николай Юрьевич: Что это?
  Светлана: Это мой компьютер сгенерировал. У меня тут много красивых картинок.
  Николай Юрьевич: Вот до чего техника дошла! Сейчас середина лета, а у нас Рождество.
  Светлана: Это еще что! Сейчас снег пойдет.
  Начинает идти снег. Звучит музыка.
  Николай Юрьевич: Чудо!
  Николай Юрьевич приглашает Светлану на танец. Они медленно танцуют.
  Николай Юрьевич: Смотрите, на елке ангелы!
  Светлана: Да. Как красиво!
  Николай Юрьевич: Подождите! Я тоже, кажется, начинаю кое-что понимать. Вы здесь оказались неслучайно? Так? Вы неслучайно приземлились на мою крышу?
  Светлана: Как это?
  Николай Юрьевич: Вы ангел!
  Светлана: Ангел?
  Николай Юрьевич: Да! Ангел приходит даже к Дьяволу!
  Светлана: Перестаньте! Я обычная женщина, которая всего лишь умеет прыгать с парашютом.
  Николай Юрьевич: Значит, вы не улетите?
  Светлана: Нет. По крайней мере, до зимней рождественской елки я здесь, если вы хотите, точно останусь. А там посмотрим!
  Николай Юрьевич: И мы будем разыгрывать различные сюжеты?
  Светлана: Конечно.
  Николай Юрьевич: Например, такой - Дед Мороз и Снегурочка. Или Красавица и Чудовище. Или Барышня и Хулиган.
  Светлана: Конечно.
  Николай Юрьевич: Или, например, Ангел и Демон.
  Светлана: Конечно. Потому что по большому счету разыгрывание таких сюжетов и есть сама жизнь. И пусть все идет по коду Дьявола, если ничего нельзя поделать и ничего нельзя изменить! Мы же, в конце концов, русские люди! Правильно? Зато нам не скучно!
  Николай Юрьевич: Это точно! Помните, как в сказке говорится. 'Боялся зайчик день, боялся два, боялся неделю, боялся год; а потом вырос он большой, и вдруг надоело ему бояться. - Никого я не боюсь! - крикнул он на весь лес. - Вот не боюсь нисколько, и всё тут!'
  Светлана: Правильно!
  Николай Юрьевич: А как в песне поется, помните?
  'А нам все равно, а нам все равно,
  Станем мы храбрей и отважней льва.
  Устоим хоть раз в самый жуткий час -
  Все напасти нам станут трын-трава!'
  Светлана: Правильно! Чай в России живем! Нам ли быть в печали? Не в первой! Прорвемся!
  Николай Юрьевич: А теперь точно все, занавес.
  Занавес
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"