Аннотация: Надбытовое состояние порождает истинное ощущение, которое иногда является открытием для самого автора...
‘ИГЛИ...
Маленький острый предметник в кармане стального жилета с пронзительным, пробивающим солнцем на самом, самом конце. Он лежит и ждет. Чего? Того момента, когда по стуку сердца поймет, что пора, пора начинать свой рейд. Это милливибрация, миллисбой в ритме, не долетающий до сознания, не выраженный в словах и даже жестах, он может лишь хвостом едва заметной тени спуститься легкой сразу же исчезающей дымкой на глаза. Секунда, полсекунды, четверть и ее уже нет, но дан сигнал, и скоро тончайшее острие будет пущено в действие.
Щелчок, и некогда здоровое тело начинает ныть. И это нытье расползается текучей, невыносимой, заклинивающей жидкостью по всем углам и выемкам, даже кончики ногтей изнывают, царапая, выцарапывая, выгрызая стол. И ничего ведь не произошло, только что-то влетело и разворотило все внутри. Тонкая, как волосок игла, жестким металлическим блеском вонзилась и разлилась. Узел, еще некогда крепко связывавший две руки, ослабленный ее прикосновением, начинает постепенно расползаться. И вроде ничего не утеряно, а руки начинают дрожать. Кроткий взгляд, едва заметный сбой. А маленькая иголочка торчит, искусно размывая некогда рожденный гранитный берег, тихо, тихо унося частицу за частицей. И вроде бы ничего не произошло, да только листья желтеют. Где же ты сидишь, маленький? В какой же даже не эхилесовой пяте ты застрял?
Какой-то дурацкий круговорот, быть может, тех же иголок, куда-то уносит, бросает под другие берега. Что-то ноет. Лишь заглушенное криком, это что-то не дает о себе знать. А сердце начинает неистово стучать, надрывая, прерывать себя. И откуда они взялись эти полчища пустых, обозленных малявок? Они несутся и впиваются, развращая, чернят кровь, выворачивая в одно громадное месиво все: руки, глаза; превращая некогда хранителей гранитных берегов в ершей, сотканных из маленьких стальных волосков, далеко корнями ушедших в черный песок, разносимых противоположными течениями, хлипко старающихся связать плавниками обрывки протертой веревки.
А сердце мечется, давно забыв, что значит ритм, каждый раз, натыкаясь на сотни иголок, раня себя и как по эстафете аукая боль по всему телу.
И уже ничем не связанные ерши-ежи разлетаются, блестя хвостами, разнесенные раздавшимся взрывом. Невозможная боль, невозможный крик, невозможный стук.
И вот тысячный арсенал тысячного войска движется, ища некогда разрушенные гранитные берега.