Гречин Борис Сергеевич : другие произведения.

Евангелие Маленького принца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    После развода и кризиса тридцатидевятилетний юрист Олег Поздеев встречает человека, способного дать ответы на сущностные вопросы. Это знакомство не длится долго, но значительным образом меняет взгляды главного героя на мир. "Евангелие Маленького принца", посвящённое теме духовного воспитания, является продолжением "Русского зазеркалья": среди его героев - персонажи первого романа.
  Б. С. Гречин
  
  

ЕВАНГЕЛИЕ МАЛЕНЬКОГО ПРИНЦА

  
  роман
  
  УДК 82/89
  ББК 84(2Рос=Рус)
  Г81
  
  Б. С. Гречин
  Г81 Евангелие маленького принца : роман / Б. С. Гречин - Ярославль, 2024. - 208 с.
  
  После развода и кризиса тридцатидевятилетний юрист Олег Поздеев встречает человека, способного дать ответы на сущностные вопросы. Это знакомство не длится долго, но значительным образом меняет взгляды главного героя на мир. "Евангелие Маленького принца", посвящённое теме духовного воспитания, является продолжением "Русского зазеркалья": среди его героев - персонажи первого романа.
  
  УДК 82/89
  ББК 84(2Рос=Рус)
  
  Б. С. Гречин, текст, 2024
  
  Всем, кто поддержал меня осенью 2023 года.
  
  

Глава первая

  
  1
  
  Текст, который лежит перед читателем, является попыткой рассказать о моём знакомстве с замечательным, выдающимся человеком необычных талантов и особенной глубины: качество, очень редкое для нашего мелкого времени. Художественная проза - нечто вроде повести или романа - сейчас кажется мне лучшей формой для такого отчёта. Так ли это на самом деле, я, увы, не знаю.
  Против художественной формы говорит её легковесность. Кто только сейчас не пишет прозы! Число пишущих давно перевалило за число читающих, и надежда на то, что мой "художественный отчёт" прочитают многие, крохотная. Но ведь я пишу в основном для себя. Или не только для себя? Правильнее будет сказать: для немногих. Примерно так, видится мне, для очень немногих записывались первые Евангелия, и читались они тоже в узком кругу, в каком-нибудь римском подвале...
  (Какое нескромное сравнение! Собирался его вычеркнуть, но подумал, что лучше оставить, или кто-то подумал это за меня. Видимо, написание прозы сродни магии: вначале вы наивно считаете, что будете повелевать воображаемыми людьми, царствами и континентами, а потом вокруг вас летают одушевлённые предметы и всяческие страшилища, вы же ничего не понимаете и только с оторопью наблюдаете эту пляску.
  Сравнение с первыми Евангелиями - вызывающее, но сейчас, после того, как его выронил, я уже не могу им самостоятельно распорядиться, потому что оно может быть правдой, а от правды лучше не уходить в сторону, как лучше не уходить в сторону от правды в исковом заявлении, даже если истцу очень этого хочется. Да, эта работа - куда тяжелее, чем мне казалось.)
  Если писательское дело сродни магии, то я - плохой маг, маг, который не знает заклинаний, и это - второе соображение против моей затеи. Моя писательская квалификация явно недостаточна. Я умею связно и грамотно излагать факты и мысли на русском языке: в конце концов, это часть работы юриста. Но у меня нет никакого представления о так называемых художественных приёмах, тем более нет никакого навыка последовательно их использовать. (Использует ли их кто-нибудь из больших писателей последовательно и сознательно, или это - один из тех мифов, ответственность за создание которых лежит на средней школе? Вопрос, на который мне никто не даст правдивого ответа, хотя, конечно, ответов можно найти сколько угодно, на любой вкус.)
  Скажу больше: если бы у меня и был навык в обращении с фигурами речи, мне было бы даже противно украшать ими своё почти документальное повествование.
  Почти, но, выходит, не совсем, не зря же я в прошлом предложении написал это "почти". Мой рассказ будет стремиться к наибольшей возможной точности и достоверности, но не может её обещать. Мои способности ограничены: боюсь, мне до сих пор непонятно многое из того, что случилось со мной в последний месяц (неполный месяц: июнь ещё не закончился). Рассказу десятилетнего ребёнка о запутанном судебном процессе едва ли можно верить полностью, хоть сам этот ребёнок и будет убежден в том, что он всё передал слово в слово, да и как иначе, ведь он - уже зрелая и ответственная личность. Как хорошо, что я вижу сейчас: можно быть "зрелой и ответственной личностью" в нашем обыденном мире, а в другом мире - даже не подростком, а кем-то вроде младенца.
  Месяц назад я не видел даже этого, хотя, наверное, предчувствовал. Предчувствовал ли?
  Все важные для меня недостатки художественной прозы по сравнению с, например, дневниковыми записями названы, а я всё-таки продолжаю. Значит, в ней есть и достоинство. То, что является недостатком - легковесность, необязательность, - оказывается и достоинством. Стóит мне произнести это стандартное писательское заклинание, единственное, которое я пока разучил - "Все имена и герои вымышлены, все совпадения случайны", - и я могу не бояться ничьих упрёков в искажении совершившегося. Для читателя всё, что я пишу, - уже вымысел, всё заранее умножено на ноль, и этот вымысел я могу излагать как Бог на душу положит. Среди гор словесного мусора про стреляющие лазеры, остроухих эльфов, мохноногих оборотней и красоток с узкой талией найдётся, наверное, место и моему сочинению.
  (Но ведь сам для себя я не могу отклониться от правды: это будет бесчестным поступком, даже если никто, кроме меня, не обнаружит эту бесчестность. Не могу - а при этом и сам не знаю окончательной правды, да и кто может похвастаться тем, что знает? Пилат с его вопросом и с его развитым юридическим сознанием это, кажется, хорошо понимал. Вот, теперь откуда-то взялся Пилат, о котором я, честное слово, за миг до его появления даже не думал, явился и нахально уселся посередине этого абзаца на своём трёхногом табурете или на чём там сидели римские прокураторы. Писательство - адское занятие, и, видимо, ещё не раз пожалею, прежде чем дойду до конца.)
  Птица зимородок с её длинным тонким клювом иногда врезается в дерево и застревает в нём. Так и я: не успел пролететь и двух страниц, как уже застрял в своих мыслях о том, как писать, для чего и для кого это делать. Единственный выход - поскорее переходить к началу моей истории. Однако перед собственно её началом вынужден сказать несколько слов о себе самом. Не то чтобы моя скромная персона может быть интересной читателю - я и самому себе не очень интересен, - а просто так, кажется, принято. Умения у меня в этом новом деле немного, оттого буду следовать сложившимся традициям.
  
  2
  
  Меня зовут Олег Валерьевич Поздеев, мне тридцать девять лет ("...И я алкоголик", - подсказывает мне насмешливый ум, но нет: никаких по-настоящему пагубных привычек у меня никогда не было. Не считать же общую бесцветность личности пагубной привычкой. А я действительно бесцветен? Другие люди по-разному отвечают на этот вопрос.)
   Я являюсь юристом общего профиля в федеральной юридической компании с названием "Восход", имеющей представительства почти во всех крупных городах. Вы можете обратиться к нам и воспользоваться нашими услугами, впрочем, это упоминание не является рекламой, а к дальнейшему рассказу место моей работы не имеет никакого отношения. До "Восхода" я работал юрисконсультом в крупной частной клинике, а до того - на аналогичной должности в муниципальной поликлинике.
  Я почти люблю свою теперешнюю работу, в основном за разнообразие задач и обязанностей: оно не даёт мне ни заскучать, ни заржаветь, ни скатиться в тупую рутину. В любом случае, я стараюсь делать её добросовестно, и в фирме я на хорошем счету.
  Пару лет назад я думал об аттестации на статус адвоката и открытии собственного адвокатского кабинета. Я и сейчас не распрощался с этими планами полностью, но, видимо, придётся с ними повременить...
  Я живу в однокомнатной городской квартире, купленной мной после развода, и езжу на работу на десятилетней Daewoo Nexia, одной из трёх рабочих лошадок современного офисного пролетариата (другой считают Renault Logan, а третьей - "Ладу Гранту"). Мои коллеги уже несколько раз сказали мне, что моя машина "ниже моего статуса", но меня эта старушка пока полностью устраивает. На случай внезапного увольнения у меня в банке на депозите лежит финансовая подушка, примерно равная моему окладу за полгода.
  Словом, я самая обычная "офисная креветка" (вот моё первое сравнение, первая "фигура речи", над которой настоящие литературные мастера только посмеются), совершенно заурядная личность, незаметная часть людской массы, кто-то, о ком мне самому и в голову бы не пришло писать роман. Да и никому бы не пришло в голову, разве только некий новый Гоголь захотел бы меня сделать новым Акакием Акакиевичем. Нет, неправда: чтобы быть Акакием Акакиевичем, нужна какая-то особая согнутость перед жизнью, так чтобы униженность доходила до настоящего удовольствия. Акакий - маленький человек, а я - средний, и комплексами в отношении своего имени я тоже никогда не страдал.
  Вероятно, крупному писателю даже маленький человек интереснее, чем средний: этот безнадёжный тупик духа, "киевский мещанин" и убийственный в своей пошлости обыватель. Наверное, это именно про меня и людей вроде меня пролетарский поэт предлагал: "Скорее головы канарейкам сверните, // Чтоб коммунизм канарейками не был побит!" Вот уж спасибо, danke schön (в школе я учил немецкий). Канарейки у меня, кстати, никогда не было (была в детстве собака, о ней расскажу где-нибудь дальше), и о реставрации коммунизма я тоже не мечтаю: при нём, глядишь, каждому третьему лишённому героических порывов обывателю и правда свернут голову. Социализм с человеческим лицом - другое дело, но его государство построит и без моих ценных советов. На всех прошедших выборах я голосовал за действующего президента, дай Бог ему здоровья. Пишу последнее с лёгкой иронией, но без всякого сарказма, озлобления или горечи.
  Думаю, что люди, подобные мне, не интересны никакой литературе, ни бульварной, ни большой. (Замечаю, что повторяюсь, и беспомощно гляжу на этот повтор, не зная, как от него избавиться, чтобы не обрушить прошлый абзац. Наверное, настоящие писатели избегают повторов инстинктивно, механически.) Тому, что я всё же продолжаю писать этот текст, есть лишь одно оправдание: он - не обо мне. Сравнение с настоящими Евангелиями действительно очень нескромно, но разве в Евангелии от Матфея много сказано о Матфее? А ведь Матфей был всего лишь сборщиком налогов: профессия вроде моей, вполне себе "офисная" и невыразительная. (Забыл сказать, что в начале своей карьеры я всерьёз рассматривал службу или в налоговой, или в таможне. Решись я на последнее, стал бы сейчас, наверное, уже майором таможенной службы.) Вот хотя бы этим первый евангелист мне близок. В моей квартире есть "красный угол", и небольшая иконка слева от Спасителя - образ Левия Матфея. Одно время я почти стыдился своего красного угла и убирал его перед приходом гостей, а теперь перестал так делать. Гости смотрят на образ Спаса, иногда меняются в лице, но ничего не говорят. Впрочем, не то чтобы у меня много гостей...
  Приходит мне на ум, что были и у Матфея в его мирской профессии свои непостыдные удачи, достижения, яркие события, всякие прищученные еврейские толстосумы, которые в Евангелиях не упомянуты. Да и то: много для них чести. Упомянут, однако, он сам - и тем, что Священное Писание не побрезговало моим коллегой, обычной офисной канарейкой, даже вознесло его до апостола, оно обнаруживает себя гораздо милосерднее любой художественной литературы. Я при этом не фанатик и вовсе не считаю, будто все книги на свете нужно свести к проповеди, а из остальных устроить большой костёр. (Какое там "фанатик", если я даже не знаю, не знаю до сих пор, верующий ли я человек, и во что верующий! Это несмотря-то на красный угол? Да, несмотря на красный угол: он в любом случае никому не вредит.) Я не считаю так. Но я бы устыдился писать просто для чужого развлечения, и я смею надеяться, что мои мотивы хотя бы немного схожи с мотивами первого евангелиста, который по традиции тоже изображается с книгой в руке.
  
  3
  
  Выше я упомянул про свой развод. Почти половина всех браков в России заканчивается разводом, и здесь в моей истории нет ничего необычного. Правда, люди в России редко разводятся дружелюбно, и я рад, что хотя бы в этой мелочи отклоняюсь от статистической нормы.
  С Кристиной мы познакомились во время моей службы юрисконсультом в частной клинике - она в той же клинике работала секретарём регистратуры. Странно сказать, но до Кристины длительных отношений с девушками в моей жизни не складывалось: только короткие знакомства, некоторые - с бурными переживаниями, но отчего-то ни одно не закончилось ничем серьёзным.
  Девичья фамилия Кристины - Ромашова, что для меня стало дополнительной "точкой притяжения": я очень люблю Куприна вообще, "Поединок" и трагическую фигуру подпоручика Ромашова в частности. Я в принципе со школы люблю русскую литературу, хотя у меня никогда не возникало желания заняться ей, что называется, профессионально. Я не понимаю содержательной части этой профессии, хотя моё непонимание очень далеко от желания бросить камень в школьных учителей или университетских преподавателей. Воспитание гуманизма - дело, само собой, важное, но "гуманизмом мальчики в детстве занимаются", как сказал адмирал флота в одном из современных фильмов (кажется, в "Дне радио", именительный падеж - "День", хотя и "Дно" тоже бы сгодилось). Очень грубо, и Кристине, пожалуй, не понравилось бы, но что-то в этой грубой шутке есть, что описывает моё, да и не только моё, отношение к литературе. В конце концов, всё хорошо в своё время, поэтому оставим Куприна детству и юности.
  В самой Кристине, вопреки её девичьей фамилии, не содержалось и сейчас не содержится никакой трагической непóнятости, никакой неприкаянности; свою фамилию она, когда пришло время, без колебаний поменяла на мою, хоть я и предлагал ей оставить добрачную: всё же "Кристина Ромашова" звучит лучше, чем "Кристина Поздеева". Она только с улыбкой отмахнулась: мол, не говори ерунды.
  Но, хоть в моей бывшей жене не имелось ничего от подпоручика Ромашова, будет несправедливо изображать её этакой циничной прожжённой бабёнкой. Совсем напротив, все восемь лет нашего брака она была для меня почти идеальной женщиной: физически привлекательной, неглупой, деликатной. Никогда я не замечал в Кристине никакой чисто женской вульгарной истеричности, которая так осложняет иные браки. Больше того, никогда за всё время нашего брака кроме, пожалуй, последнего его месяца мне не приходило в голову, будто нашим отношениям что-то угрожает или может угрожать.
  А между тем люди иногда расстаются, даже если у них, казалось бы, всё хорошо: на Западе - всё чаще, в этом смысле моя семейная жизнь оказалась очень "западной". Между нами не сложилось всё совсем уж хорошо, и началось это, пожалуй, в самый первый год, в период привыкания друг к другу.
  Не смогу сейчас точно сказать, что же именно оказалось не так. Может быть - это, оговорюсь, только предположение, - так вот, может быть, Кристине виделось, что я словно чуть-чуть, самую малость молчаливо осуждаю её и её "приземлённость". Нет необходимости говорить, что и в помине этого не было. Я не считаю сам себя неким высокодуховным человеком, и мне, конечно, даже в голову не пришло бы жаловаться, да хоть полусловом намекать на узость чьих-то интересов. Этой узостью она попрекала сама себя, всё время в шутку: дескать, вот такая ограниченная жена тебе досталась! Но нельзя же всё время безнаказанно шутить одну и ту же шутку, так можно в неё и самому поверить...
  Выше я написал, что ничего "ромашовского" в Кристине не имелось, но полной правды этим не сказал. Это - правда на девять десятых, даже на девяносто девять сотых, но одна, не пóнятая мной сотая, остаётся, как остаётся она во всякой женщине для любого мужчины. Кристина всегда хотела чего-то большего, чем просто работать регистратором частной клиники, а после - менеджером мебельного салона (неожиданная и удивившая меня смена профессии), и дело вовсе не в том, будто она честолюбиво целилась в кресло главврача, директора мебельной фабрики или, скажем, жены олигарха. Ей не нравилось, что в этом мире, достаточно, правда, сносном, нет ничего, кроме вот этой его повседневной переносимости. Ей не нравилась она сама - но ей недоставало сил, времени, таланта изменить себя в лучшую сторону. "Мне хотелось бы развить фантазию, - обмолвилась она однажды со смешком, - но я ума не приложу, как это делать. Мне не хватает фантазии".
  Задним числом я думаю: какая, должно быть, знакомая картина для сотен женщин в наше время! Наверное, для сотен мужчин тоже.
   Возможно, она и за меня-то вышла замуж потому, что разглядела во мне, "в глубине этих честных серых глаз" (её собственное выражение) надежду на некое тайное знание о том, как устроить жизнь самым верным и безупречным образом. Если и правда так, то - поразительно: ведь я ни её, ни кого-то другого никогда не уверял, будто обладаю таким знанием.
  Помню, в первый год нашего брака мы активно путешествовали, на выходных, а иногда и взяв день-другой за свой счёт, и всегда её глаза загорались, когда мы начинали обсуждать, что вот, хорошо бы в этот месяц добраться до Плёса, Суздаля, а то и, подумай-ка, до Великого Новгорода. Эти короткие поездки словно обещали раскрытие важной тайны: казалось, ещё чуть-чуть - и мы всё поймём о жизни. Может быть, мы просто не умели смотреть под нужным углом, но эти обещания так и остались только обещаниями...
  
  4
  
  На второй год нашего брака у нас родилась дочь, которую мы - после некоторых споров - назвали Мирой. Мира - это усечённый и переделанный на русский лад вариант Розамунды, к которому мы пришли в качестве компромисса. Моя жена вначале всерьёз хотела назвать дочь именно Розамундой! Она как раз в последние месяцы беременности читала "Джейн Эйр". (Русскую литературу Кристина, в отличие от меня, не любила.) Розамунда Олеговна, просто замечательное сочетание, и мне в итоге удалось донести до Кристины, как комично такое имя звучит рядом с таким отчеством. У моей жены всё же было чувство юмора, ну, или чувство буржуазного здравого смысла, и в итоге она согласилась на Миру, с одной "р", чтобы ни у кого не появилось ненужной мысли о еврейских корнях нашего ребёнка.
  Первые год-два всегда утомительны и почти у всех родителей одинаковы, но Мира даже в своём младенчестве не создавала особых хлопот. Она развивалась очень быстро, рано заговорила, а читать начала в пять лет - не посещая никакие кружки раннего развития, как-то незаметно. Мира любила сказки и легко, без всякого видимого труда запоминала стихи, что Чуковского, что Бориса Заходера, что "Царя Салтана" - всё это я поспешил ей купить в современных изданиях. Меня радовал, да что там, просто восхищал её хороший вкус. Ей были малоинтересны мультфильмы, особенно современные. "Свинку Пеппу" Мира, к примеру, терпеть не могла и однажды детским языком, но с недетской серьёзностью объяснила мне, чтó именно ей не нравится в этом шедевре британской мысли. Я не воспроизведу её речи буквально, но, по её словам, вся семья Свинки Пеппы, а именно сама Свинка, её братишка Джордж, Мама Свинка и Папа Свин, в одном из выпусков с удовольствием перемазались в грязи, будто так и должно быть. Куда же это годится! Ничего в этом нет ни весёлого, ни смешного.
  После я отдельно посмотрел серию, о которой говорила Мира, и, конечно, с ней согласился. "Свинки Пеппы" в нашем доме больше не было. Не хочу звучать как Никита Михалков или любой другой седовласый столп отечества, мне не к лицу, но серия-то действительно пророческая. Зреет новое поколение - и сначала само лезет в грязь, а после тащит в ту же грязь своих отцов и матерей, и это - духовное лицо современной культуры.
  "Маша и медведь" задержались в нашем доме подольше, но тоже скоро наскучили. Так же быстро ей надоедали всякие куклы и кукольные домики, на которые Кристина не жалела денег: дня два-три наша дочь возилась с новой покупкой, а потом давала ей отставку.
  Напротив, в том, как Мира смотрела на меня, я всегда читал искреннее любопытство, трогательное и совершенно неожиданное, даже, думалось мне, незаслуженное. Ей были интересны почти все мои занятия и почти всё, что я говорю, особенно когда я не подделывался под специальный "детский" тон, а разговаривал с ей "как с большой". Разгадав эту её черту, я почти всегда так и поступал. Например, порой я брал работу на дом, и, когда Мира спрашивала меня, чем это я занимаюсь, отвечал теми же словами, которыми ответил был коллегам из "Восхода". Не знаю, как многое она понимала, но её такие ответы устраивали гораздо больше, чем что-то вроде "Папа читает бумажки, чтобы заработать денежек". Упрощённых пояснений она терпеть не могла, даже сердилась на них. Этот её маленький гнев выглядел очень комично в четыре года, но я быстро обнаружил, что совсем не хочу развлекать себя за её счёт и видеть в живом человеке подобие комнатной собачки. Кристина была меньше чувствительна к таким вещам, для неё "Олег, смотри, как забавно она надулась!" было в порядке вещей.
  Странно, но между Мирой и Кристиной так и не родилось никакой настоящей теплоты. Мою жену я ни в чём не мог упрекнуть, со своей дочерью она всегда была приветлива - ну да, с оттенком лёгкой насмешливости, снисхождения, такого естественного от взрослого к ребёнку. Но с каждым годом эта приветливость всё больше начинала напоминать вежливость медсестры по отношению к глубоко пожилому пациенту. Я понятия не имел, в чём тут было дело, и никогда даже и не пробовал заговорить об этом с Кристиной: такие разговоры мне виделись, и видятся, глубоко бестактными, да и в чём я по существу мог бы её упрекнуть?
  Мира словно платила Кристине тем же. Нет-нет да и возникала у меня фантазия, будто когда-то в раннем детстве дочь однажды осмотрела свою маму очень внимательным взглядом с головы до пят, а, осмотрев, дала ей оценку, и оценка эта оказалась всего лишь "проходным баллом". Такое ведь обидно знать про себя, правда? Мира с самого раннего детства была достаточно деликатной и никогда не огорчала маму, никогда не давала понять то, о чём я только что написал, но всё же я угадывал отсутствие большой сердечности, причём с обеих сторон, а ведь я - всего лишь мужчина, мужчины же, как считается, в таких делах приглядчивы куда меньше, чем женщины. Кристина и тем более должна была это замечать. Замечала ли моя жена, что и мне это заметно? Скорее всего...
  Рискую предположить, что в отстранённости Кристины от Миры была доля ревности - или "обиды" будет более точным словом? Это ведь сравнительно легко - быть папой час или два в день: забрать из детского сада, ответить на десяток "Почему?", почитать книжку. Быть мамой растущего ребёнка гораздо сложнее, и "сложнее" должно бы по справедливости вознаграждаться большей привязанностью, большей любовью. Но не вознаграждалось: люди отчего-то любят нас не за то, что мы для них делаем, а за что-то совсем другое, и к маленьким людям это тоже относится. А ещё в Мире - я всё это расчисляю, понимаю задним умом, уже после, недаром же я "Поздеев", вечно опоздавший, как кто-то истолковал мою фамилию, - ещё в Мире виделось то самое "ромашовство", та необычность, которую Кристина тщетно пыталась в себе как-то воспитать, где-то найти, которую её дочь откуда-то брала не думая, просто поднимала с полу. Мире никогда бы, например, не пришло на ум пожаловаться, что ей не хватает фантазии: ей фантазии всегда хватало, а также хватало интереса, ума, внимания к тому, что по-настоящему важно, наблюдательности...
  Я забыл, верней, просто, не успел рассказать, что Мира любила слушать моё чтение, причём преимущественно стихов, причём - когда ей однажды, после её же вопроса о том, что ещё написал автор "Сказки о царе Салтане", открылся зрелый Пушкин, - серьёзных, "больших" стихов (так что мне пришлось освежить библиотеку, достать кое-что из кладовки, прикупить несколько новых изданий). Она их слушала с каким-то восторгом, полуоткрыв рот, округлив глаза: ритм звучащей речи действовал на неё гипнотически. В этом слушании отсутствовала бездумность наивного новичка, напротив, в нём была своя взыскательность, своя, я бы сказал, высокая избирательность. Например, Даниила Хармса и Николая Олейникова Мира с негодованием отвергла, заявив, что это ерунда, невзаправду, детский сад, что эти "взрослые мужчины" (она именно так и сказала) кривляются как дети. И наоборот, Лермонтов, поэт совсем не детский, сражал её наповал, и чем сложнее оказывалось стихотворение, тем больше оно впечатляло. От "Бородино" моя дочь только морщила носик. "Как часто, пёстрою толпой окружён" она выслушала притихшая, не проронив ни слова. А "Печальный демон, дух изгнанья" - о, это был наш хит! Особенно диалог Демона и Тамары, отдельные фразы из которого Мира заучила наизусть и бормотала себе под нос. Марина Цветаева, помнится, вспоминала где-то, как её в раннем детстве поразили Татьяна и Онегин, и я, когда пишу это, с трудом могу удержаться от самодовольного смешка: моя-то дочь в философски-метафизическом смысле оказалась разборчивей Цветаевой...
  Кристине всё это не нравилось, то есть нравилось, что я добросовестно исполняю обязанности отца, но всему же нужно знать меру! И что за стихи такие, которые даже в школе не проходят? Я точно уверен в том, что это полезно ребёнку? "А наказанье, муки ада" - что это за средневековый мрак, Олег? - и ведь Мира даже не крещёная! (Не знаю, как одно увязывалось с другим, и какая опасность читать некрещёным детям про "наказанье, муки ада", если для них это всего лишь сказки и безобидные страшилки? С другой стороны, крещёным детям читать про это сам Бог велел.) Мы с женой, можно сказать, никогда не ссорились, но однажды почти поссорились, и, смешно, всё из-за того же "Демона". Одна из самых странных претензий, которые я в тот раз услышал от жены, состояла в том, что ей я никогда не читал Лермонтова, даже в период ухаживания! На следующий день мы оба были само дружелюбие и такт, причём Кристина пошла на примирение первой: неправа, погорячилась, нашёл шалый стих, ты - прекрасный отец... но всё же с "наказаньями, муками ада" будь, пожалуйста, осторожнее. И ещё хотела тебя предупредить: то место, где "он слегка // Коснулся жаркими устами // Её трепещущим губам", тоже читать не надо, не по возрасту. (Я и так обычно выпускал это место, что вызывало у дочери подозрение и законное негодование. Думаю, она его нашла в книге и прочитала в моё отсутствие.)
  Однажды Мира сообщила мне, что, когда вырастет, обязательно будет сама писать стихи.
  - Почему бы тебе прямо сейчас не попробовать? - спросил я, больше в шутку.
  - Господь с тобой! - ответила мне Мира с полной серьёзностью. - Я ведь ещё не умею.
  Не знаю, где уж она подхватила это старообразное "Господь с тобой", в детском саду или от бабушки Лиды. Тогда словечко меня просто заставило улыбнуться, а сейчас задевает какую-то тяжёлую струну. Эта струна звенит внутри и никак не может успокоиться. "Господь с тобой!" Если бы точно знать, что со мной!
  
  5
  
  В начале 2020 года весь мир, как об этом хорошо помнят мои читатели, накрыла эпидемия коронавируса, вернее, одного из его штаммов под названием COVID-19. В марте, когда первый случай заболевания зарегистрировали в нашей области, и меня, и жену перевели на удалённую работу, прививки мы оба тоже сделали (возможно, одними из первых). О прививке для Миры вопрос не стоял: детей не прививали, так как считалось, что они болеют сравнительно легко.
  Несмотря на все меры, в мае мы оба всё-таки подхватили эту гадость. Кажется, заболели мы одновременно - может быть, Кристина немного раньше, на день или два. (Важно ли теперь?)
  Если даже моя жена и была первой, она перенесла вирус легко, что называется, "на ногах", и убеждала меня, что это пустяк, сезонный весенний грипп. Она и сама в это верила, да и я, конечно, ей верил.
  Тем не менее, почувствовав у себя первые симптомы болезни, я честно отправился ко врачу, в клинику, где раньше трудился юрисконсультом. Я обратился в частную клинику просто ради того, чтобы не создавать лишней нагрузки на государственных врачей: Сеть каждый день приносила жуткие новости об их работе на износ в эти тяжёлые месяцы. Дружелюбная молодая врач внимательно меня выслушала и, кроме прочего, ради проформы назначила тест на коронавирус, которого я сам у себя не подозревал, которого и она у меня не заподозрила (кстати, больных с этим диагнозом не принимали, о чём предупреждало объявление сразу на входе). Против всяких ожиданий, тест оказался положительным. Стоило мне переслать результаты теста в клинику, как я обнаружил, что внесён в негласный чёрный список: я не мог больше дозвониться в регистратуру. И так они поступили со своим бывшим сотрудником!
  (Замечу в скобках, что сейчас, задним умом, с холодной головой, я не могу кинуть камня в руководство медицинского центра: у них не было ни опыта, ни инструкций, ни, предполагаю, даже возможностей законно работать с этой новой неизученной болезнью. Умом я всё понимаю - но это молчаливое выбрасывание меня за борт до сих пор кажется совершенно неприличным, хамским поступком, и Бог с его юридической сомнительностью. Иные хамы ведут себя безупречно с точки зрения закона, и что-то в последние годы число таких хамов в моём отечестве только увеличивается. А мы ещё считаем себя богоспасаемой нацией и последним оплотом традиционализма...)
  На негодование и тем более на судебные действия уже не оставалось времени: я свалился с температурой под тридцать девять и около недели почти задыхался от кашля. Лекарства принёс врач (по виду, скорее, медбрат) из муниципальной клиники, которого Кристина вызвала по телефону.
  С 2020 года коронавирус, как говорят биологи, успел мутировать, так что теперь он не причиняет своему человеческому носителю большого вреда, переносится как грипп средней тяжести. Но тогда было не так, и все гадкие симптомы ранней разновидности этого проклятого вируса в виде непрерывного сухого кашля, быстрой утомляемости, нехватки воздуха, даже мрачных мыслей в духе "Ну вот и всё, пожил" - всё это я испытал в полной мере. Вот моё смягчающее обстоятельство, если судить меня за то, что о безопасности Миры я полноценно не подумал и не сделал никаких практических шагов. Да, идея ей переселиться на время к "бабушке Лиде" (моей тёщи, Лидии Васильевне) обсуждалась, но как-то мы оба, Кристина и я, пришли к мысли, что несправедливо рисковать здоровьем пожилого человека, что дети, в конце концов, любые болезни переносят легче, что всё обойдётся...
  Когда дочь заболела, Кристина лечила её теми же лекарствами, что и меня, благо она могла дойти до аптеки и у нас на руках были все рецепты. Мира переносила болезнь стойко, но симптомы с каждым днём становились всё более пугающими. Одну ночь жена почти не спала, а наутро пришла ко мне в комнату, чтобы сказать: ей кажется, пора вызывать неотложку. Я сел на кровати, и некоторое время мы сидели молча, не решаясь принять окончательное решение.
  Я произнёс какой-то довод против: мол, в ковидных госпиталях врачи сбиваются с ног, а больные сидят друг у друга на головах. Слабым этот довод был и слабо прозвучал.
  - У них на крайний случай хотя бы есть аппараты искусственной вентиляции лёгких, - измученно возразила Кристина. - А у нас что?
  Я, закрыв глаза, кивнул. Кристина ушла на кухню и с кухни вызвала "скорую помощь".
  Это произошло пятнадцатого мая, в конце рабочей недели. Четвёртого июня, в четверг, дочь умерла от двухсторонней пневмонии. Ей ещё не успело исполниться семи.
  
  6
  
  После я узнал, что от всех детей, заболевших новым вирусом, в России умерло лишь пять тысячных процента: какие-то несколько сотен на всю страну. Увы, это знание не утешало... Впрочем, Мира скончалась не от самого вируса. Её пневмония была, скорее всего, бактериальной. Она развивалась в ослабленном организме рядом с вирусом, параллельно ему. Будь диагноз более точным, будь антибиотики назначены вовремя, нашу дочь можно было бы спасти - кто знает?
  Или, напротив, её нельзя было бы спасти в любом случае. Что толку гадать сейчас? Тот год прошёлся по многим семьям, не в одной есть похожая история, поэтому книга, которую я сейчас пишу, не приглашает к медицинской дискуссии и не призывает возмущаться действиями врачей.
  Сразу после гибели Миры мы с женой отдалились друг от друга. Во-первых, мы боялись потревожить один другого лишний раз и обращались друг с другом так же бережно, как обращаются с тяжёлым больным. Во-вторых, нам не очень хотелось разговаривать. Наконец, каждый из нас, предположительно, винил самого себя - и, может быть, втайне также винил другого.
  Помню, что в какой-то момент я бросился читать всё об этом отвратительном вирусе, чтобы выяснить, действительно ли он имеет искусственное происхождение, правда ли он - биологическое оружие, склёпанное в американских биолабораториях. Моя голова была полна цифр, цитат из статей, картинок белковых шипов, кадров расследований или, быть может, псевдорасследований. Мнение, к которому я пришёл, стóит, пожалуй, оставить за рамками книги: я, во-первых, не биолог и не могу с достоверностью судить о том, что прочитал; во-вторых, всё моё тогдашнее состояние слишком напоминало горячечный бред, чтобы надеяться на точность и непредвзятость моих выводов. Да и, самое главное, важно ли это было в нашем случае? Краем ума я понимал бессмысленность моих поисков и тогда, а всё же не мог остановиться.
  Кристина пошла по другому пути, ударилась в иную ненормальность. Ей казалось, что мы совершили некий "грех": во-первых, назвали дочь нехристианским именем, во-вторых, не крестили её в младенчестве, в-третьих, неправильно её развивали, давали её уму преждевременную пищу, и она, бедняжка, надорвалась. Странно это всё звучало, учитывая, что раньше-то моя жена не была активной православной прихожанкой (ну, а разве я до того был любителем биологии?). Кристина разыскивала в Сети короткие видео, на которых немолодые батюшки изрекали глубокомысленные истины, а также начала своё паломничество по храмам нашего города с непременной исповедью в каждом, словно искала некую волшебную духовную таблетку от всех горестей. Увы, ещё не придуманы такие таблетки, чтобы можно было ими воскрешать людей... Впрочем, не хочу иронизировать: мы оба тогда под действием горя творили что-то, не свойственное нам в обычной жизни и едва ли очень умное.
  Наши "помешательства" были слишком разного характера, и оттого однажды мы поссорились по-настоящему, самым прозаичным и пошлым способом: громко, со взаимным бросанием обвинений - чего за все годы брака никогда, кажется, не делали. Я, кричала мне Кристина, мог бы хотя бы год-два подождать со своим богомерзким "Демоном"! Само название мне не подсказало, что это не детское чтение, нет? Ты, кричал я ей, могла бы позвонить матери, чтобы она забрала ребёнка, или могла бы сама переехать к ней на время, а не заправлять нам арапа про весенний грипп! ("Заправлять арапа" - экая вульгарщина! Где вы, уважаемый Олег Валерьевич, набрались этой пошлости?)
  На следующий день мы успокоились, извинились друг перед другом - и после этого примирения с ещё большей деликатностью относились один к другому, как следствие - разговаривали ещё меньше.
  Мы были похожи на двух деловых партнёров, которые затеяли совместный проект - а проект прогорел, и вот каждому из этих двоих неловко первому заговорить о том, что пора бы, пожалуй, остановиться, поделить не тронутые крахом активы, разойтись по-хорошему...
  Мои читатели - если, повторюсь, у этой книги они вообще будут - мне, пожалуй, скажут: прагматичный и буржуазный дух нашего союза красноречиво свидетельствует о том, что никакой подлинной любви не было ни с той, ни с другой стороны. Ведь, продолжат они, большинство браков переживает смерть ребёнка, даже становится крепче. Очень ценные рассуждения, спору нет, которые также очень легко сделать со стороны. Вздор, полный вздор! - включая и мысль про отсутствие любви. Есть любовь долготерпеливая, мужественная, героическая, а есть любовь хрупкая, оранжерейная, и наша просто оказалась из последнего разряда. То, что случилось с нами, было хоть и не чрезмерно тяжёлым, но всё-таки сверхобычным испытанием для двух совершенно обычных людей. Эти два обычных человека, которые себе казались взрослыми, эти два по существу ребёнка не справились с тем, что свалилось на них, повели себя именно как дети - а перед лицом чего-то, что называю Невидимой Жизнью, мы почти все дети. Да, можно сделать двум детям строгий выговор: зачем-де они не оказались более взрослыми? Но угомонитесь, педагоги: дети и так уже достаточно наказаны.
  Примечательно, что мне не приходила в голову даже мысль о разводе - до того момента, пока жена не вошла в мою комнату (мы после смерти дочери так и спали в разных комнатах) и не предложила поговорить.
  Это был очень утомительный, изматывающий, не дающийся в руки разговор, с отводом глаз, недомолвками, начатыми и не законченными фразами. Кристина намекнула, что, дескать, на её горизонте появился другой человек. До сих пор не знаю, правду ли она сказала или просто пыталась облегчить расставание. Я всё же привёл несколько доводов в пользу сохранения брака. Помнится, я даже предложил, чтобы мы повенчались, коль скоро всё дело в том, что над нашим союзом витает "духовное неблагополучие" или там "отсутствие благословения". Кристина только как-то ознобно передёрнула плечами, услышав это - и сидела молча, а потом вдруг ударилась в слёзы, и сквозь эти слёзы я расслышал, как гадко она себя чувствует, потому что я-то делаю всё как нужно, как правильно, просто как образцовый муж, а ей всё равно не хочется... Ну, разве можно спорить с "не хочется"! Насильно мил не будешь. Хотя, помнится, Алексей Александрович Каренин именно с "не хочется" своей жены и спорил, сопротивлялся ему как мог. Но он-то был чиновником в ранге министра, то есть человеком априори выдающимся, а я - всего лишь юрист широкого профиля в русской провинции: моих воли и ума не хватило, чтобы стать кем-то ещё. А ведь даже у него так ничего и не получилось. Куда уж мне было пытаться?
  Наша двухкомнатная квартира была куплена в ипотеку, срок которой истекал в марте 2021 года (так быстро она заканчивалась из-за большого первоначального взноса). Мы дождались последней выплаты, продали квартиру и разделили сумму пополам. Я почти сразу купил однокомнатную, взяв сравнительно небольшой кредит, который сейчас уже погасил. Кристина тоже, кажется, купила себе квартиру или комнату, о чём однажды обмолвилась. Подробностей она не рассказывала, а я посчитал бестактным спрашивать.
  Мы обошлись без суда, разойдясь через ЗАГС, что называется, полюбовно. На мою машину Кристина не претендовала. Да и то: едва ли многое удалось бы выручить за продажу восьмилетней Daewoo Nexia.
  
  7
  
  Вскоре после развода на меня навалилась глухая тоска. Надо было работать, чтобы выплачивать заём, да просто чтобы не умереть с голоду - и с этим я худо-бедно справлялся. Ничего больше не хотелось: ни заниматься спортом, ни осваивать новые хобби, ни читать, ни искать новых знакомств. Какое-то время я бездумно смотрел короткие видео в Сети, листал новостную ленту. Но и это тоже вдруг расхотелось делать. Дурная привычка иссушила себя сама, пересохла и отвалилась, как подрезанная ветка дикого винограда на кирпичной стене.
  Чем я занимался в нерабочее время? В иные дни выезжал на машине куда-то за город, находил безлюдное место, сидел на складном стуле для рыбалки, глядя перед собой, пил кофе из термоса. Иногда я делал то же самое, но на электричке: толпа людей создавала какую-то иллюзию жизни. У меня возникали случайные разговоры с попутчиками, которые (и которых) я забывал почти сразу, как выходил из вагона. Иногда сил не было даже на это: я лежал на кровати, смотрел в потолок, следил за обрывками мыслей: они текли, не связываясь одна с другой.
  Я боялся себе сказать, что, видимо, нездоров, и с раздражением отгонял все подобные рассуждения: в конце концов, я исполняю свои обязанности, чего ещё вам от меня сдалось? Но перспектива провести остаток жизни в качестве человекообразного робота вдруг так меня ужаснула, что я - спустя почти два года после развода! - нашёл список психологов, занимающихся частной практикой, и записался на приём к ближайшему. Опять же, отзывы на этого специалиста были хорошими.
  (Выбирать врача по отзывам пациентов - разве не дурацкая затея? Хуже - только выбирать учителя по отзывам учеников. Стóит прикрутить к школьным учителям их "оценку" наподобие той, что пассажиры "Яндекс-такси" выставляют водителям, как те, кто разрешает классу ходить на голове или рассказывать на занятиях похабные анекдоты, получат твёрдые пять звёзд из пяти. Тоже - одно из соображений, сделанных задним умом: я с моей фамилией им особенно крепок.)
  История моей "терапии" - это отдельная глава, из которой писатель вроде Зощенко сумел бы сделать юмористический рассказ. Но у меня нет таланта юмориста, оттого расскажу эту историю как придётся.
  Эльвира Витальевна, дама примерно моего возраста, энергично заинтересовалась мной с первых минут. По её словам, я был приятным исключением в её практике, поскольку одинокие мужчины психолога почти не посещают. (Да неужели?) Приходят или женщины, или мужья, которых жёны привели за ручку, или такие потасканные жизнью экземпляры, с которыми и работать не хочется. Я, видимо, пока ещё не попадал в категорию сильно потасканных жизнью: что ж, и на том спасибо.
  Первое занятие было посвящено проективным методикам (помню, в частности, цветные карточки, из которых я должен был выбирать всё новую и новую, постепенно уменьшая их число), долгому разговору и, так сказать, постановке общего диагноза. После меня заставляли вести "дневник записи автоматических мыслей", проводили через "техники прогрессивной релаксации", ставили задачу вне сессий совершать "поведенческие эксперименты" (вроде того, чтобы заговорить с пятью первыми попавшимися привлекательными девушками) и так далее. Не буду описывать шаг за шагом всего, в чём на мне (в качестве гимнастического "козла") неутомимо упражнялась Эльвира Витальевна: едва ли в этом есть большой смысл. Проблема состояла в том, что я почти сразу как-то почувствовал: мой терапевт применяет ко мне негодные, легковесные средства - или, возможно, средства были годными сами по себе, но использовались с недостаточной серьёзностью, тщательностью, настойчивостью. Вообще, неимоверно утомлял, даже под конец стал меня раздражать вечный "позитивный настрой" моей психологини, не сходящая с её лица улыбка - улыбка то ли вежливого "поставщика услуг", то ли взрослого, который снисходительно смотрит на копошение в песке глупого дитяти. Где-то я однажды вычитал, что подавленные горем люди ищут в окружающих не утешения. Им важно признание их горя в качестве важной части их жизни. Постоянная комсомольская бодрость оставляет для такого признания очень мало места.
  Оговорюсь, что не хотел бы в глазах читателя выглядеть как злобный пенсионер, который лучше всех всё знает и всем всегда недоволен. Может быть, психолог делала всё грамотно и верно, может быть, это я, неблагодарный и упрямый пациент, был всему виной.
  Приведу в качестве примера один из моих типичных диалогов с Эльвирой Витальевной - в рамках упражнения, которое, кажется, называлось "Падающая стрела".
  - Давайте поговорим ещё раз о том, что вас беспокоит!
  - Ничего.
  - Не может быть, чтобы вас ничего не беспокоило: зачем-то ведь вы ко мне пришли?
  - Верно, пришёл: мне стало страшно, что я до конца жизни буду вести себя как робот, который по выходным лежит на спине и смотрит в потолок.
  - Попробуем применить технику "И что теперь?". Что будет, если вы до конца жизни будете по выходным лежать на спине и смотреть в полоток?
  - Ничего не будет. Я доработаю до пенсии, выйду на пенсию и продолжу лежать целыми днями, потом умру, и меня похоронят за счёт государства.
  - И что дальше? Почему это страшно?
  - Ничего, вернее, я не знаю, что дальше. А вы разве знаете?
  - Нет, я тоже не знаю... Так почему это страшно?
  - Я и сам не знаю, почему, и вообще это даже не страшно.
  - А что - страшно?
  - Страшно, например, то, что сегодня я снова оставлю две тысячи за визит, и снова без результата.
  - Так, а это почему страшно? Вы боитесь потери денег?
  - В разумных пределах - да, как все люди.
  - Что случится, если вы потеряете все свои деньги?
  - Я заработаю новые, а до получки перехвачу в долг у коллег. (Как родившийся в Советском Союзе, я нарочно говорил "получка" вместо "зарплата", даже будто бравировал своей "древностью".)
  - Если вас уволят?
  - Буду искать другую работу.
  - Если не найдёте?
  - Наверное, кончатся деньги, и я помру от голода.
  - Может быть, это и есть когнитивное искажение, манифестация иррационального страха?
  - Может быть, вам видней. Я и слов-то таких не знаю. (Здесь я, скорее, прикидывался дурачком.)
  - Когда вы впервые пришли к этой мысли? Вспомните: когда вы испугались умереть от голода?
  - Прямо сейчас, это вы меня на неё навели. Я и не испугался, просто понял, что так будет.
  - То есть умереть от голода - не страшно?
  - Думаю, немного неприятно, но не сильно неприятнее того, что со мной уже происходит. Нет, не страшно. Бессмысленно.
  - И что делать теперь, когда вы точно знаете, что можете умереть от голода?
  - Я всегда это знал. Вот если бы мне кто сказал, что делать!
  - Никто, кроме вас, вам этого не скажет.
  - Знаю.
  - Это страшно?
  - Нет, не страшно. Не хочется.
  - Чего именно не хочется?
  - Отвечать на вопрос "Что делать?". А вообще, ничего.
  - Что будет, если вы, как вам кажется, умрёте от голода? Вы боитесь подвести близких? Втянуть их в долги своими похоронами?
  - Нет, не боюсь: я же сказал, меня похоронят за счёт государства. Хотел бы я знать, что будет и что вообще происходит после смерти! Может быть, вы знаете?
  И так далее, снова и снова по кругу. Пусть читатели, для которых психология является профессией, определят сами, кто здесь был виноват: вопросы ли промахивались мимо цели или это я свинским образом их саботировал, не желая взаимодействовать с добрым доктором и проявлять Genesungswille .
  Моя терапия продлилась два месяца с небольшим - до тех пор, пока я не принял решения не идти на очередное занятие. Определённую пользу эти "сессии" мне, вероятно, всё же принесли: по крайней мере, у меня появилось некое весёлое бесстрашие, что-то вроде древнегреческого стоицизма, далёкого, правда, от настоящей воли к жизни и тем более от смысла её жить. Больше, чем этот стоицизм, занятия с психологом мне, вероятно, дать не могли. Была и ещё одна причина прекратить их: Эльвира Витальевна, кажется, положила на меня глаз. Руки на отсечение не дам, но, по крайней мере, её смешки, интонации голоса, взгляд - всё стало напоминать Кристину на каком-то раннем этапе нашего знакомства. Следовало остановиться. Начать терапию только для того, чтобы закончить романом со своим терапевтом, - странное приключение и сомнительное достижение.
  
  8
  
  В кабинете Эльвиры Витальевны имелся журнальный столик, на котором в беспорядке лежали пара журналов вроде Psychologies, рекламные проспекты, её собственные и чужие визитки. Не знаю уж, какую функцию выполнял этот столик: может быть, чисто декоративную; может быть, своей "милой небрежностью" он настраивал посетителя на непринуждённый лад и помогал расслабиться; может быть, доктор зорко наблюдала за тем, какой именно предмет возьмёт со столика скучающий посетитель, и на основании этого делала свои выводы...
  Одна из визиток выглядела ярче прочих, просто неприлично ярко, и во время предпоследнего занятия, я, каюсь, её стащил. В своё оправдание скажу, что сделал так не совсем по своей воле, а в рамках "домашнего задания": мне нужно было совершить какую-то глупость, которая в обычной жизни мне бы даже в голову не взбрела. На следующей сессии я как раз собирался раскаяться и вернуть эту карточку вырвиглазной расцветки, но как-то до этого не дошло.
  Визитка гордо сообщала:
  
  Делия Вячеславовна ПОЛЕЖАЕВА
  Космоэнергет высших посвящений, контактёр
  
  Ниже шёл номер телефона и адрес электронной почты.
  "Делия", ты подумай! Я и не знал раньше, что бывают такие имена...
  Слово "космоэнергет", по всей видимости, являлось современным синонимом колдуньи, а "Делия", вероятно, была переделанной "Лидией". В прошлой своей жизни мне бы в страшном сне не приснился мой визит к знахарке. Но, похоже, Эльвира Витальевна меня кой-чему всё-таки научила: я теперь не боялся не только придумывать самые разные "поведенческие эксперименты", но и осуществлять их, руководствуясь убеждением, что хуже уже не будет. Куда, действительно, хуже! Я будто находился в самой нижней точке своей жизни, прибыл на станцию Дно, словно государь император в марте 1917-го, а из этой точки все пути должны вести вверх - ну, или так мне казалось.
  Делия Вячеславовна, мадам со слегка обрюзгшим лицом, чёрными глазами навыкате и царственной осанкой, приняла меня в полутьме своей большой квартиры в "сталинском" доме с высокими потолками. Гостиная была освещена одной-единственной лампой с зелёным абажуром. На стенах слабо угадывались портреты не знакомых мне людей. На круглом столе с ажурной скатертью громоздились большой хрустальный шар, гипсовая пирамида, тибетская поющая чаша с пестиком, зеркало, спиралевидный маятник, свисающий с изогнутой ножки, заполненный водой стеклянный цилиндр, колода карт Таро, свеча, склянка с медицинским спиртом и прочие инструменты магического ремесла. Неужели, подумал я, на каждом сеансе ей нужны все эти предметы без исключения? Госпожа космоэнергет куталась в шаль со стеклярусом. Стёклышки в свете зелёной лампы поблескивали таинственно и почти зловеще.
  
  По ночам на кладбище Хозяин
  Приготовил мраморный столешник,
  Ждёт своих начальников на ужин,
  Приготовил он кагор кровавый,
  Приготовил шпагу и свечу...
  
  - пришли мне в голову непочтительные атеистические стишки детского писателя Эдуарда Успенского, прочитанные в далёком детстве в журнале "Пионер", и неудержимо захотелось засмеяться. Я, конечно, подавил это желание: я ведь воспитанный человек, в конце концов.
  - Положите руку на зеркало и держите так десять секунд! - приказала мне магиня. - Боже мой, почему левую?! Кто вас учил класть левую руку, вы что, женщина или кастрат?! Правую!
  Я послушно исполнил требование. Космоэнергет поднесла зеркало к лампе и какое-то время придирчиво изучала отпечаток. Изученным она, видимо, осталась недовольна, но никакими умозаключениями со мной не поделилась. Вместо этого мне вручили куриное яйцо, велели держать его между ладоней и сосредоточиться на нём, "спроецировать на него свой ум". Не уверен, что я точно понял, что от меня требовалось, но честно постарался выполнить и эту просьбу тоже. Делия Вячеславовна отобрала у меня яйцо, разбила его о край стеклянного цилиндра - это оказалась просто большая чашка - и верную минуту рассматривала плавающее содержимое на просвет.
  - Как вы думаете, что означают эти сгустки? - спросила она меня неродственным голосом.
  - Понятия не имею! - признался я.
  - Ваш скепсис! - с неудовольствием пояснили мне. - Ваше неверие! Вы бредёте по равнине жизни, словно Девятая карта старшего аркана, но разница в том, что у вас нет в руках фонаря, а глаза ваши - завязаны! Закройте глаза!
  После того как я закрыл глаза, мне их действительно завязали. Некоторое время я сидел в темноте и тишине, полностью дезориентированный. Чесался нос, в плечах начало как-то неприятно покалывать.
  - Что вы чувствуете, ЧТО ВЫ ЧУВСТВУЕТЕ?! - вдруг возопила Делия где-то прямо над моим ухом. - Впрочем, молчите! Я вижу, что вы НИЧЕГО не чувствуете! Вы глухи к тонким энергиям! Снимите повязку!
  - Значит, так! - она уже переместилась на своё место и, не глядя мне в глаза, принялась рисовать треугольники пальцем по зеркалу. - В одной из прошлых жизней или даже в нынешней - я видела не ясно - вы оскорбили Высокое Женское Существо. Возможно, одну из дочерей Великой Матери. Из-за этого - все ваши беды. В центре вашего существования - пробоина, серая дыра. Заметьте, я не сказала "чёрная"! И в эту серую дыру улетают ваши жизненные силы, ваша юность, ваш талант ("Вы мне льстите", - захотелось мне отшутиться) - всё, всё!
  - Что же мне делать? - робко спросил я.
  - Установите контакт и просите прощения! - возвестила мне Делия. - Если потребуется - на коленях: ползите на коленях семь вёрст до образования кровавых волдырей! СЕМЬ вёрст, и КРОВАВЫХ волдырей!
  - Да, я тоже так думаю, - согласился я. - Как раз недавно вспоминал одно стихотворение про кровавый кагор...
  - Никакого кагора! - пригвоздили мою жалкую попытку юмора не терпящим возражения тоном. - Алкоголь - яд! И никакого заигрывания с растлевалищем официальной церкви - я всерьёз вас предупреждаю! Три, - переход был таким внезапным, что я не сразу понял: речь идёт о сумме за консультацию. - Что это? - поморщилась Делия Вячеславовна при виде трёх зелёных купюр. - Нет, я не беру деньги в руки, извините! И вам не советую. Положите в коридоре в ящик для пожертвований.
  Выйдя на улицу, я всё же рассмеялся. Давно я так не смеялся!
  
  9
  
  Смех смехом, но не было ли в словах ясновидящей крупицы истины? Да, совершая своё священнодействие, она, конечно, играла роль, но играла её, нимало не заботясь о том, какое впечатление производит. Наверное, так поступают или люди насквозь циничные, или полностью, клинически убеждённые в том, что совершают высокое служение, а произносят не иначе как святую правду. Без крохотного зёрнышка подлинности делать это совсем тяжело. Может быть, и Кристина была не так уж неправа? Забудем про "дочь Великой Матери" и прочую мифологическую белиберду в духе Роберта Грейвса. Но если я действительно настолько дурён, что... вот даже Бог меня наказал? Что же это за Бог такой, который казнит детей за грехи взрослых? С другой стороны, смерть Миры могла быть наказанием только для меня, а для неё - облегчением.
  Делия категорически запретила мне заигрывать с "растлевалищем официальной церкви", но у меня запреты со стороны кого-то, кого я не избирал своим духовным отцом или духовной матерью, вызывают только раздражение. Думаю, я не одинок в этом: почти любой взрослый человек про себя скажет то же самое.
  Следующим днём после посещения "провидицы" было воскресенье. Приходские храмы в нашем городе своих сайтов обычно не имеют, а я пунктуальный человек и не люблю приходить с опозданием. Зато имеют свои сайты крупные соборы и монастыри. Так и вышло, что апрельским воскресным утром я оказался на литургии во Введенском женском монастыре.
  Присутствовала, кроме меня, ещё дюжина мирян, не больше. Молоденькие певчие пели красиво, пожилой батюшка совершал службу со всей строгостью и тщанием.
  Человеку, который, как я, в храме появляется три-четыре раза в жизни - на крещение, венчание да на отпевание дорогого усопшего, - литургию с непривычки отстоять тяжело, но не это меня беспокоило. Служба шла своим чередом, она постепенно захватывала, она устремлялась куда-то внутрь, мимо рационального ума, говоря своим древним языком... Почти полностью не понятным разуму языком, который я по лени, точнее, из высокомерия современного образованного скептика никогда не потрудился освоить. Церковная вера открывалась как путь - и этот путь проходил от меня далеко в стороне. Вставать на него надо было гораздо раньше, лет этак в семь, ну хорошо, в четырнадцать. Пожалуй, и в двадцать было бы не слишком поздно... Условная Маргарита Павловна, главный бухгалтер предприятия, бабушка нескольких внуков и обладательница перманентной завивки, с тем же чувством в первый раз смотрит на сцене театра "Лебединое озеро", с каким я соприсутствовал литургии. "Мы чужие на этом празднике жизни" (эту пошловатую фразу Великого Комбинатора я едва не произнёс вслух). Вот и к причастию уже выстроился народ, а мне куда? На улицу, не иначе.
  На улице я присел на скамью рядом с цветочными клумбами в тени высоких елей. Бог мой, православный ли я вообще? Христианин ли вообще?
  - Молодой человек! Да, да, вы!
  - Вы - мне? - опешил я: меня давненько никто не называл "молодым человеком".
  - Вам, кому ещё! - монахиня неопределённого возраста уже стояла передо мной, невысокая, полная, резвая, словно чёрный колобок на ножках. - Вы обиделись, что я вас "молодым человеком" назвала? Ну, простите, и вас Бог простит. Я за вами наблюдаю. К причастию что-то не подошли...
  - Я не исповедовался.
  - Ну и подумаешь, хоть бы даже не исповедовались, - легко возразила она. - У вас... горе какое-то? Вдовец?
  - Разведённый.
  - И что же, и это тоже горе. И другое есть?
  - Есть, - я сам себе не нравился со своей лаконичностью, но предыдущая жизнь меня не учила вести разговоров с церковниками.
  - Вы... не откажитесь, пожалуйста, обойдите со мной вокруг храма! Я на ногах порой не очень стою, вот, если что, и подхвáтите.
  Про то, что стоит на ногах не очень, честнáя сестра сказала "просто так", в качестве невинного обмана, но я поднялся с места, и мы пошли рядом вокруг здания Введенского собора: нелепая парочка. Монахиня молчала. Заговорила, ни к кому не обращаясь:
  - Вот иногда... ищут люди, ищут, а всё не находят... Иногда и в храм придут, и в нём тоже не находят...
  - Бывает... - отозвался я неопределённо, словно не про меня шла речь.
  - Да, бывает... А я подумала: я вам дам адрес и телефон одного человека? Знакомая моя, не пугайтесь.
  - Для чего? - не понял я.
  - А поговорить, - пояснили мне бесхитростно. - Знаете, ходят к ней люди...
  - Х-хорошо, - согласился я. И правда, что ещё мне оставалось? Да и к тому же: я, человек с высшим образованием, сам, по собственной воле, навестил "Хозяйку кладбища" с её "семью верстами кровавых волдырей", ещё и три тысячи заплатил за визит, дурень. Что ещё страшнее этого со мной могло случиться?
  - Вот, пожалуйста, - монахиня мне уже протягивала картонную карточку размером не больше банковской, на которой чья-то аккуратная рука убористым почерком написала фамилию, имя, отчество, номер телефона и адрес электронной почты. Я, хмыкнув, убрал карточку в кошелёк. Сдержанно поблагодарил:
  - Спасибо. Кто она вообще?
  - Она - мастерица по шитью игрушек, - пояснила мне инокиня. - Живёт одна, круглый год у себя на даче. Насчёт мужского полу - ни-ни, словно как мы живёт, держит себя чисто. Она... ну вот навроде как Ксении Блаженной. Слышали про такую?
  - Слышал, - подтвердил я, хотя о Ксении Петербургской не знал ничего, кроме имени. - Так эта ваша знакомая... нездорова психически?
  - Федорушка-то нездоровая? - изумилась монахиня. - Господь с вами! Вы... позвоните! А то не думайте, я ведь не неволю!
  Я пробормотал слова благодарности: дескать, не уверен, что позвоню, но спасибо вам ещё раз в любом случае: в наше время люди так нечасто помогают друг-другу бескорыстно, я очень ценю такие жесты... Монахиня, улыбнувшись, отмахнулась рукой от всех этих слов как от мусора. Улыбалась, правда, она по-доброму.
  
  10
  
  Прошло, однако, почти два месяца, прежде чем я решился позвонить Дарье Аркадьевне Смирновой. (А вовсе никакой и не "Федоре" - видимо так, на церковный лад, монашествующие перекладывают простые русские имена, но человеку с именем "Федора" я бы, скорее всего, не позвонил. "Но ответило корыто: // "На Федору я сердито!" // И сказала кочерга: "Я Федоре не слуга!"" - вот и всё, что у меня в голове всплывало при звуке этого хтонически-унылого имени. Подозреваю, что не только у меня.) Вся ситуация, в которой одна незнакомка рекомендует мне другую - и рекомендует в качестве "блаженной": что это, профессия?! - мне казалась крайне натянутой, почти невозможной. Прочитай я про такое в книге, я бы посчитал, что автору, словно моей бывшей жене, не хватило фантазии. Нет, действительно, монашествующие - люди не от мира сего! И их друзья - тоже, и диковинные, должно быть, у них друзья... Прекрасно, что они такие, кто-то должен помолиться о нас, грешных, но самому вставать на эту скользкую дорожку?
  Кроме того, я не чувствовал себя совсем уж плохо. Визит к Делии, а особенно мой смех, когда я наконец от неё вышел, взбодрили, позволили ненадолго почувствовать вкус к жизни. Увы, именно ненадолго: нельзя же всё время утешать себя мыслями о чужой глупости. Делия могла сколько угодно рассуждать в глубине своих апартаментов о человеческих грехах и способах их врачевания, сколько угодно вращать глазами, вопить новым жертвам на ухо и бить в свои тибетские барабаны, но ведь это не отменяло моего собственного знания о том, что я живу не вполне правильно. Поэтому... неужели позвонить? Небось не съест меня женщина с такой "смирной" фамилией? Фамилии на наш характер влияют гораздо больше, чем мы сами замечаем, это я как юрист авторитетно утверждаю...
  И что же я скажу Дарье Аркадьевне? "Здравствуйте, мне дали ваш телефон в монастыре, предложили с вами поговорить". "Так я ведь не психотерапевт, - ответит мне госпожа Смирнова. - Я мастер по шитью игрушек. Вам разве нужна игрушка?"
  Будет неправдой сказать, будто я только и делал, что думал об этом всём. Мысли о переданной мне монахиней картонной карточке всплывали как курьёз, как "А помнишь, тогда? - вот умора!", как "Ну подумай, бывают же такие люди?", и я старательно их прогонял. Оттого мне потребовалась половина апреля и почти весь май, чтобы понять: а ведь мне действительно нужна игрушка! Я мог бы попробовать воскресить Кару.
  
  11
  
  Про Кару требуется рассказать отдельно.
  У моего отца была сука породы колли, чёрная с рыжими подпалинами, по кличке Кара. ("Кара" на тюркских языках означает именно "чёрный"). Говорю "у отца", потому что именно он её завёл: мать относилась к Каре без большого дружелюбия. Отец не являлся заядлым собачником и вообще-то брал щенка "на передержку", ради знакомого, который клятвенно уверял отца, что ему нужна собака именно такой породы, именно такой масти. Видимо, клятвы немного стоили, и Кара так и жила у нас до самой смерти.
  Я вспоминаю Кару как существо не просто с прекрасным характером, но очень умное, сдержанное, вежливое. Смешно сказать, но самоограничению и такту я будто бы учился от неё: Кара постоянно подавала мне зримый пример того, что иногда лучше молчать, а не скулить, не лаять и не скалить зубы. Кара многое замечала, многое понимала. Она умела утешить, но умела - великое качество, которого и многим людям не хватает! - не быть назойливой. И ещё в ней была грациозность, достоинство движений, как, может быть, у всех собак этой породы, да ещё у русских борзых: порой она казалась мне заколдованной принцессой.
  По поводу этой её грациозности скажу то, что современное поколение, испорченное множеством пошлых субкультур, с большой вероятностью поймёт неверно, услышит в самом низком физиологическом регистре, которого я, конечно, не имел в виду, поэтому пишу с некоторым сомнением и неохотой. В юности у меня не возникало никакой робости перед девушками, и они вовсе не казались мне существами с другой планеты. Говорят, это характерно для мальчишек, у которых есть сёстры. Человеческой сестры у меня, конечно, не было, но Кара послужила мне кем-то вроде старшей сестры. В детстве я едва ли это осознавал - но она, думаю, понимала. Отец со смехом рассказывал мне, как "старшая сестра" стащила меня с какой-то шаткой лестницы, на которую я по молодости и неразумию пробовал забраться. Смешно, но я этого случая совсем не помню. Может быть, отец просто создал семейную легенду из бытовой мелочи, приукрасив её, как это часто бывает. Или, может быть, моя память меня подводит, и с каждым годом больше и больше.
  Вот, всплыло неожиданное воспоминание! Одной своей развязной знакомой в ранней юности я однажды в компании сказал: "Ты ведёшь себя в сто раз вульгарней, чем собака, которая у меня была в детстве". Я схлопотал тогда пощёчину, но дружный смех стал подтверждением того, что я не один так думал. Совсем ведь не помнил эту историю, пока не написал про свою плохую память, значит, мог забыть и про лестницу.
  Я становился всё старше, умней, способней; Кара тоже старела, но, и старея, она как бы застыла в одном умственном возрасте, который я лет в четырнадцать перерос. (Недаром некоторые учёные говорят, что социальный интеллект собаки - на уровне примерно четырнадцати человеческих лет.) Мне было грустно это сознавать, и часто я глядел на неё с любовью и тоской, думая про её законсервированный возраст души, дальше которого ей не шагнуть. Она же ловила мой взгляд и отвечала мне взглядом, в котором я вычитывал следующее: "Да, ты будешь с каждым годом талантливее, а я вечно останусь на уровне твоих четырнадцати. Я - всего лишь собака. Я никогда и не претендовала на большее. Но, поверь мне, любую жизнь прожить нелегко. Свою я живу честно, и в ней есть собственное негромкое достоинство".
  Умерла Кара, можно сказать, типичным образом для колли: её пришлось усыпить, потому что у неё отнялись задние лапы. Такое часто случается с пастушьими собаками, которых держат в городской квартире. (Кажется, за последние десять-двадцать лет шотландские овчарки у городских собачников вышли из моды. К счастью, правда?) Усыпили Кару, когда я был в школе, а мне сказали, что причиной смерти стала старость, но я знал, что это не так: я накануне подслушал разговор родителей.
  (Вот мысль, которую думать не хочу, но которая назойливо думает себя сама, нерациональная, абсурдная, ужасная. Может быть, если бы Кару не усыпили, и моя дочь осталась бы жива?
  А вот ещё мысль, не такая жуткая, но не менее глупая. Может быть, я и Миру-то назвал по созвучию с Карой?)
  Игрушек у Миры было много - я уже рассказывал, что Кристина не скупилась на игрушки, - но одной из любимых была небольшая пластмассовая лиса, ещё советского производства, потёртая настолько, что почти вся краска с неё сошла.
  - На Кару похожа, - заметил я, войдя однажды в детскую.
  Мира не пропустила это мимо ушей и заставила меня рассказать о собаке, бывшей у меня в детстве, в мельчайших подробностях. Мой рассказ имел неожиданные последствия: дочь попросила купить три вида краски: чёрную, оранжевую и белую. Это показалось мне забавным и трогательным - конечно, я исполнил её просьбу. Кстати, краску я купил не в магазине товаров для творчества, а в строительном: так называемые колерá, то есть пигменты, используемые для колеровки белой красочной основы для стен, потолков и фасадов. Кристина, узнав об этом, долго смеялась. Не сопроводила никаким обидным комментарием, и то хорошо: тогда её ещё умиляло, что я провожу с дочерью, пожалуй, больше времени, чем обычные отцы.
  Одним вечером мы раскрасили лису в три цвета: я наносил карандашные контуры, а Мира орудовала кистью. Она управлялась с кисточкой куда ловчее детей её возраста. Вышло, на мой невзыскательный взгляд, очень похоже.
  После смерти дочери я - глупый, безотчётный поступок - забрал эту новую Кару себе и закрепил её в автомобиле на облицовке передней панели, чуть выше того места, где обычно клеят иконки. Позже Кара переехала на стол в мой рабочий кабинет, став предметом сдержанного интереса и беззлобной иронии посетителей и сослуживцев. Однажды, увы, я её не нашёл, хоть обыскал в кабинете каждый угол. Сергей, один из моих коллег, даже предложил мне найти и купить такую же лису, видя, что я совсем "спал с лица". Спасибо ему, конечно, но невозможно было купить такую же!
  Или всё-таки возможно? Я понял, что у меня есть законный, разумный, непостыдный предлог позвонить мастерице по шитью.
  Голос в трубке звучал приветливо и предложил мне прислать фотографию, картинку, набросок фигурки, которую я хотел бы заказать.
  - Фотографии нет, игрушка утеряна, - пояснил я. И добавил, дивясь собственной дерзости: - А что до наброска, то я плохо рисую, но... будет очень нескромно напроситься к вам в офис, чтобы пояснить детали?
  "У меня нет офиса, я работаю на дому, - ответил голос в телефоне. - Приезжайте, скажем, завтра, около четырёх".
  - Боюсь, меня с работы так рано не отпустят, - повинился я. - Полшестого?
  "Да, годится! Это время ничуть не хуже".
  Мне назвали адрес.
  
  12
  
  Мастерица жила на собственном дачном участке, как меня и предупреждала монахиня, имени которой я так и не спросил. Домик её, хоть и небольшой, был, однако, не щитовой времянкой, а, можно сказать, капитальным строением: деревянный сруб из толстого бревна, окрашенного для дополнительной защиты цветной пропиткой, что придавало ему нарядный, почти игрушечный, "кукольный" вид, только резных наличников не хватало ("...Да курьих ножек", - подсказал тот саркастический наблюдатель внутри меня, с которым каждый из нас борется до старости). Над коньком крыши поднималась кирпичная труба, а из трубы шёл дымок, прямо как в советской книжечке для детей про какую-нибудь трудолюбивую мышку. Мышка всё сделала правильно, будь как мышка.
  Хозяйка встретила меня у калитки, к которой подошла вместе со мной. Была Дарья Аркадьевна в длинной, в пол, тёмно-оранжевой юбке с несколькими прямоугольными декоративными заплатами (кажется, этот стиль называется "пэчворк"), светло-серой блузе с закатанными рукавами и в рабочем фартуке. "Женщина как женщина, - отметил я про себя. - Доброжелательная, располагающая, но черты лица, пожалуй, крупноваты. Что-то крестьянское в ней есть. Кристина куда красивей..." Да, мы, мужчины - биологические существа, и неосознанно оцениваем внешность любой новой знакомой, даже если никаких видов на неё не имеем. Впрочем, и другой пол ведь поступает так же.
  Дарья поздоровалась со мной, едва встряхнув мою руку очень лёгким, почти незаметным рукопожатием, и пригласила меня в свой "кукольный домик".
  "Сколько ей - двадцать восемь? Тридцать? Тридцать два? - гадал я про себя, пока мы шли к дому. - Эта толстая девичья коса у женщины смотрится несколько нелепо, хотя, конечно, на вкус и цвет товарищей нет, да и не моё дело". Вообще же я окончательно успокоился и даже поскучнел: нет, она никак не походила на Ксению Блаженную! Безымянная монахиня, видимо, ошиблась по обычной православной доброте и склонности приписывать людям несуществующие качества, которая иногда развивается у аскетов и вообще людей не от мира сего.
  Внутри дома оказались две комнатки: первая - уютная кухня, в которой топилась печь, верней, нечто среднее между "шведкой" и камином. Хозяйка провела меня дальше, в мастерскую, где я обнаружил целых два стола, один - для шитья, другой - для поделок из дерева и глины. Над каждым столом на настенных полках размещались материалы и инструменты. Где же она, интересно, спит? - соображал я. Ага, вот на этой кушетке, сейчас покрытой пледом. Да уж, лаконичное жильё! Моя городская квартира, пожалуй, и то больше. Кстати, где же лестница на мансарду? Я поискал лестницу глазами, но не нашёл.
  - Так и по дереву работаете? - спросил я, чтобы начать разговор.
  - По дереву - больше для забавы, - охотно пояснила мастерица, - а уж керамист из меня - смех один... Присаживайтесь вот сюда! У меня, видите ли, нет печи для обжига. Иногда собираю всю эту мелочь да отвожу к одной знакомой, у которой есть такая печь. Но надо уходить от этого: плохо быть навязчивой... Ещё - гипс, искусственный камень, эпоксидная смола, - она быстрыми движениями показала мне фигурки, отлитые из разных материалов. - Хочу попробовать в работе 3D-ручку - слышали о такой? - да вот думаю, что одно баловство выйдет. Так что у вас за игрушка?
  У неё был интересный тембр голоса и какой-то еле заметный говорок, чуть напевный, не московский, не южный, но и не вологодский. Или всё же вологодский, северный?
  Я вздохнул и принялся рассказывать про Кару то, что уже рассказал читателю в предыдущей главке.
  Ничто не изменилось в лице Дарьи, когда она услышала про смерть моей дочери, и ничем она не выдала своего сочувствия - только дрогнул карандаш, которым она делала быстрый набросок на листе бумаги, приговаривая:
  - Так, так и так... Похоже?
  - Похоже! - признался я. - Вы будто из моей головы её взяли.
  - Ну уж, скажете тоже, "из головы", все собаки одной породы похожи одна на другую... Если, допустим, взять фетр, будет... - Выполнив несколько операций на калькуляторе, мастерица показала мне стоимость. - Или вам не мягкая игрушка нужна - статуэтка?
  - Я и сам не знаю... ("Хорош клиент! - упрекнул я себя. - Из вас двоих блаженный здесь - только ты".)
  - Ну, подумаем ещё... А срочность какая?
  - И срочности большой нет, то есть никакой даже срочности... Дарья Аркадьевна! - решился я наконец. - Простите меня: возможно, я обманул вас. Всё, что я рассказал, правда, но не в игрушке дело.
  Дарья положила карандаш и смотрела теперь на меня, внимательно, не мигая, чуть-чуть нахмурившись (или про "нахмурившись" мне показалось?).
  - А откуда же мне знать, в чём дело? - продолжал я, спотыкаясь, чувствуя острый, жгучий стыд. - Игрушка - это так, соломинка: цепляюсь сейчас за неё, чтобы не утонуть, а вдруг уже утонул... У меня нет жизни. Непонятное выражение, да? Говорю случайными словами, беру слова, как придётся. Мне сказала про вас монахиня в монастыре...
  - Это сестра Елизавета, наверное, была, - задумчиво произнесла моя новая знакомая.
  - Да, то есть откуда же мне... Может быть, вы знаете, как...
  Здесь я окончательно сбился: "мой бензин кончился", говоря словами старого анекдота про Штирлица, который напоил кошку бензином. Мы помолчали, наверное, полминуты. Молчать с ней было приятно: вас никто не торопил, не вынуждал говорить. Если бы ещё не этот острый, жгучий стыд! Зачем вообще начал? Со своим психологом никогда я не чувствовал стыда: как-то так устраивала она занятия, что с ней стыдиться было нечего, да и не перед кем. Вот, езжай-ка ты к ней, заплати две тысячи за посещение, проведи ещё один бесполезный разговор о том, что тебе страшно, а что не страшно...
  - Вы хотите, - мягко начала Дарья, - чтобы я вам открыла, что вам делать. Это радостно слышать, только ведь я - никакая не прорицательница, не пророчица, даже не психолог. Я так... игрушечки шью...
  Да, конечно, она была права на все сто! Именно то, чего я боялся услышать, она и сказала, и почти теми же словами. Кто в наше время работает с чужими душевными травмами без образования и должности? К моему стыду добавилось чувство раскаяния. Куда, действительно, я сунулся? Огорчил фантастически неуместной просьбой честную женщину, которая каждый день своими руками зарабатывает свою трудовую копейку. Вот и верь православным с их восторженными советами!
  Я встал и пробормотал скомканные извинения. Уже и не помню, что именно я сказал; не уверен, что даже тогда понимал, что говорю. От неловкости я забыл пожать мастерице руку на прощание. А она вообще давала мне руку, чтобы попрощаться? Этого я тоже не помню. Что же, вот свойство памяти: зарастать, покрывать травой неприятное.
  
  13
  
  Я забыл про свой заказ. Да и какой это, с позволения сказать, был заказ, если соглашения даже на словах мы не заключили и задатка я не отдал? Вместо этого опозорился как подросток, как и подростком не позорился... Можете представить себе моё удивление, когда через четыре дня на экране моего телефона высветился смутно памятный номер.
  "Олег Валерьевич? Я всё сделала!"
  На мой вопрос о том, когда я смогу приехать и забрать работу, мастерица пояснила, что ей и самой будет несложно занести фигурку: она, дескать, бывает в городе, делает покупки, развозит заказы. Мы договорились, что она зайдёт ко мне домой около пяти вечера следующего дня. Я назвал адрес своей городской квартиры, одновременно подумав: "Вот ведь бесстрашная! И не боится заходить к чужим людям. Будто в какой-то другой России живёт. Всё-таки есть в ней что-то от блаженной!" ("А с моей стороны не бестактно ли - приглашать к себе ещё молодую женщину?" - пришла другая мысль. Но как пришла, так и ушла: моя новая знакомая явно была не из сложных от чрезмерного ума людей, рядом с которыми вы и чихнуть боитесь.)
  В пять вечера в прихожей раздался звонок. Дарья, пройдя в квартиру всего лишь несколько шагов, вынула из своей большой наплечной сумки и с лукаво-хитрым выражением поднесла мне на двух ладонях новую Кару.
  Да, это была она, конечно! Похожая и на игрушку дочери, и на "шерстяную сестру" моего детства разом. Что-то детское, невинное, игрушечное в выражении мордочки - и одновременно высокое жизнеподобие, не фотографическое, а какое-то иное, харáктерное, сущностное.
  - Можжевельник - лаконично пояснила мастерица. - Лаком покрыла.
  Я спохватился и пригласил гостью выпить чаю.
  За чаем мы рассчитались, причём я по собственному почину к названной сумме добавил ещё одну купюру.
  - Это лишнее, - со спокойным достоинством сказала Дарья, - но я чиниться не буду, возьму. Спасибо!
  - У вас, наверное, не каждый день заказы? - не мог я не спросить.
  - Не каждый, - подтвердила она. - Вперёд не предскажешь.
  - Неужели вам хватает на жизнь? - как-то вырвалось у меня. - Простите: не моё, конечно, дело...
  Собеседница улыбнулась. Пояснила:
  - Вы и представить не можете, на какой малости я могу выживать в месяц!
  - На какой? - полюбопытствовал я.
  - Да хоть на какой! - доверчиво ответила она. - Вот сколько вы мне сегодня заплатили - этого мне хватит на месяц, если на самое необходимое.
  Я только покачал головой, дивясь этому подвигу самоограничения.
  Настала та минута, когда все приятности сказаны, пора бы и честь знать. А я вместо приличных моменту слов - вот, снова какая-то дикая муха меня укусила! - вдруг произнёс:
  - Дарья Аркадьевна, мы сейчас попрощаемся и, наверное, уже никогда не увидим друг друга, я вас больше не потревожу. В связи с этим могу ли я вам задать один вопрос, на который вы, скорее всего, мне и не ответите, но я хоть буду спокоен про то, что всё же его задал?
  Дождавшись её молчаливого кивка, я откашлялся и произнёс будто не своим голосом:
  - Если бы Кару не усыпили, может быть, и дочь сейчас была бы жива?
  Дарья не удивилась моему вопросу. Она сидела несколько секунд, будто прислушиваясь к чему-то внутреннему, склонив ухо к не слышному мне голосу. Потом попросила как о чём-то само собой разумеющемся:
  - Вы бы рассказали всё с самого начала, подробно? Про дочь, про жену - всё?
  И я начал рассказывать.
  Мне казалось, что мой рассказ растянется на пару часов, но шло легче, проще, чем обычно. Молчание моей собеседницы было приглашающим, не равнодушным, но и не назойливо-цепким, а вот именно таким, чтобы моя речь свободно текла, ни больше, ни меньше. Я вставал, прохаживался по кухне, открывал форточку, закрывал форточку, варил себе кофе в турке, спохватываясь, предлагал ей - а она всё это время сидела, наверное, в одной и той же позе, не перебив меня ни разу, не выронив ни словечка. Правда, в момент моего повествования о визите к "космоэнергету высоких посвящений" она рассмеялась звонко, как шестнадцатилетняя девочка - я и сам рассмеялся! Но в целом, конечно, было мало весёлого в моей истории.
  - Не думаю, что одна из-за другой умерла, - начала Дарья медленно, осторожно, когда я наконец выдохся. - Едва ли здесь есть... прямая связь. А всё же виноваты вы перед собаченькой вашей.
  - Чем? - поспешно спросил я. - За то, что усыпили?
  - Нет, не за это, это не вы решали, но вы же знали заранее, что её усыпят? И перед этим не простились. А ей обидно было!
  Я тяжело вздохнул.
  - Ну-ну, - примиряюще сказала Дарья. - Не раскатывайтесь шариками по полу, как ртутный градусник, а то не соберёшь. Вы ведь... не всё мне рассказали!
  - Не всё? - удивился я. - Что же я забыл?
  - Не знаю, - лаконично пояснила собеседница. - Чего-то важного не хватает.
  - А вы не знаете, чего именно?
  - Мне-то откуда знать, Олег Валерьевич? Я мыслей не читаю. А и читала бы... Разве можно говорить вслух о чём угодно, пока человек сам этого не скажет вслух?
  - Значит... значит, я однажды вспомню и однажды вам расскажу, - нашёлся я. - Не прогоните?
  - Нет, не прогоню, - ответили мне даже с некоторой торжественностью. - Мне однажды не отказали, поэтому и я не отказываю.
  ("Удивительно, - подумал я, - как она на все шуточные вопросы отвечает совершенно серьёзно, словно даёт понять, что в жизни на пустяки слишком мало времени".)
  - Вот ведь забавно, - заметил я вслух, - что сейчас вы говорите "не прогоню", а несколько дней назад...
  - ...Чуть не прогнала? - поняла она с полуслова. - Я и тогда не прогоняла! Просто так полагается...
  - Кем полагается?
  - Ну, во-первых, нужно так, сама чувствую. Во-вторых, в Евангелии написано.
  - Не припомню такого в Евангелиях! - честно признался я.
  - Это не из тех Евангелий! - пояснила Дарья чуть виновато. Это из Евангелия Маленького принца.
  Я сидел секунд десять, заворожённый этим своеобычным названием. Произнёс осторожно, боясь насмешкой спугнуть замерцавший смысл.
  - Что же, Маленький принц написал своё Евангелие?
  - Н-нет, - видно было, что моя собеседница не уверена в том, стоит ли со мной делиться всеми подробностями. - Или да, как хотите, только мы о разных людях говорим... Вообще, по стилю не совсем это Евангелие. Больше напоминает "Заратустру"...
  - О господи, "Заратустру"? - поразился я. - Ницшеанского "Заратустру"? - Дарья смущённо кивнула. - А прочитать можно... этот ваш удивительный текст?
  - Он не мой. Когда-нибудь, - ответили мне почти неохотно. - Я бы не обещала...
  - Хорошо, не обещайте, но буду надеяться. Вам ведь само ваше имя велит делать дары и подарки, - попробовал я шутливо подольститься.
  - Видите ли, - отозвалась Дарья без всякого юмора, снова показывая, что не хочет понимать никаких шуток, сказанных из праздности, ради пустой игры слов, - это не совсем моё имя.
  - А чьё же? - не понял я.
  - Я не так выразилась: "Дарья" - моё повседневное имя, а по паспорту - другое.
  - И какое?
  - Дорофея.
  - Час от часу не легче... - пробормотал я. Дарья издала короткий смешок. - То-то мне сестра Елизавета говорила... Ведь Дорофея, Dorothea - то же самое, что Теодора, только слоги переставлены?
  - Ну да, - спокойно подтвердила она. - "Дорофея" и "Федора" - одно по сути имя. Что вы как внимательно на меня смотрите?
  - Да вот пытаюсь понять, похожи ли вы на Достоевского или нет, ведь он, как ни крути, ваш тёзка.
  - Бог с вами, Олег Валерьевич! - моя собеседница весело рассмеялась. - Ничем я на него не похожа, хоть он мне и тёзка! И, если разрешите признаться, даже не особенно его люблю.
  - Почему?
  - Потому что он берёт какую-то маленькую ранку, или даже большую рану, и расчёсывает её, расчёсывает... Это, наверное, чтобы показать, как нельзя, как нехорошо - но устаёшь. Хотя кто я такая, чтобы его судить? Многое он предсказал, многих спас, оттого спасибо ему, земной ему поклон. Куда мне до него, что за сравнение? Смешно даже. Ещё бы с Теодорихом сравнили...
  - С каким Теодорихом? - не сразу сообразил я.
  - Ну как же! - пояснила мастерица. - С тем, вокруг которого розы, чтобы он "о буре жизни не мечтал". И я не мечтаю. Нет в бурях ничего хорошего.
  Автор этой книги слегка помотал головой, ошеломлённый лёгкостью, с которой она процитировала Блока. Признался:
  - Вы - словно горная порода: снаружи невзрачная - простите, если обидно звучит! - а если копнуть - чистое золото. Вы сама - как ваше двуслойное имя. Я не устаю восхищаться вами!
  Дарья Аркадьевна негромко хмыкнула, что могло значить и сомнение, и смех, и всё разом.
  - Вот и ещё один барашек, - вдруг сказалось у неё.
  - Я барашек? - поразился я.
  - Вы, вы, кто же...
  - И много у вас других?
  - Да есть парочка...
  - Ладно, потом расскажете. Не знаю, обижаться или гордиться таким обозначением...
  - Гордиться здесь особо нечем, а обижаться - тоже не обижайтесь... Хорошо, Олег Валерьевич! - она светло улыбнулась мне, протянула руку для прощания. - Вы ко мне можете приезжать в любое время, только предупреждайте заранее. Если буду занята - посидите поскучаете, но я, когда работаю руками, могу и слушать, и говорить, а для важного и отложу своё рукоделие. Вспомните, вспомните, что с вами случилось в юности! Авось, тогда и сложится мозаика. А то и просто так приходите.
  Глупая мысль выскочила у меня, когда я пожимал её руку, и я озвучил эту мысль:
  - Спасибо! Надеюсь, вы про меня не подумали дурного: того, что... - здесь я замялся, понимая, что лучше было и не начинать.
  - ...Того, что вы сражены моей неземной красотой и записались в ухажёры? - легко закончила она за меня, еле удерживаясь от смеха. - Не волнуйтесь, и в голову не пришло! Вы мне уж говорили ещё вчера, что ваша бывшая жена красивее, а у меня лицо совсем крестьянское.
  - Я правда это говорил? - испугался я. - Вслух?
  - А что, не вслух? Извините. У меня ещё несколько клиентов ждут моих поделок сегодня, поэтому простите, побегу!
  И она была такова.
  Я же после её ухода некоторое время бродил по квартире, силясь как-то уложить, оформить вихрь мыслей, чувств, впечатлений. Добрёл до ванной комнаты, заглянул в зеркало. Приставил к голове изогнутые рога, изобразив их руками.
  - Ты действительно баран, Олег, - сказал я сам себе вслух. - Настоящий баран, который ничего не понимает в жизни. Но ты, в отличие от многих других, хотя бы в зеркало поглядел и понял про свою баранью сущность. Шерсть твоя уже седеет, да и вообще пользы на ферме от тебя немного, но - ты поживи ещё, ладно?
  "А что, если Кара меня - в детстве, как минимум - воспринимала именно бараном, которого нужно пасти?" - пришла в голову слегка обидная для самолюбия мысль. Я вернулся в кухню, взял в руки статуэтку и внимательно рассмотрел её.
  Кара глядела на меня с весёлым прищуром. Точь-в-точь как Дарья Аркадьевна, когда она только-только переступила порог моей квартиры.
  
  

Глава вторая

  
  1
  
  "Не было ни гроша, да вдруг алтын", - говорит русская пословица. Когда человек не хочет жить, он и окружающим не интересен, а, стóит ему хоть немного встрепенуться, как, откуда ни возьмись, в его жизни снова появляются люди, о которых он и думать забыл. Утром следующего дня - в первую субботу июня - я получил целых два письма.
  Первое оказалось от случайного юного знакомого, которому я, разговорившись с ним однажды, дал свою визитку. Я с трудом вспомнил этого парнишку. Поди ж ты, целое большое письмо!
  
  Олег Валерьевич, здравствуйте!
  Вы, наверное, даже не помните меня. Вы мне в вечерней электричке примерно год назад сказали, что жизнь не кончается, а мне тогда действительно казалось, что она кончилась (мальчик). Вы и сами тогда были, кажется, не в лучшей форме, а всё же нашли для постороннего человека какие-то слова поддержки, спасибо. Поэтому, конечно, я Вас помню.
  Жизнь - тяжёлая вещь, и кто-то наивно считает, что для молодых она легче. Ага, конечно (sarcasm intended). Никто не знает, как её жить, ни молодые, ни старые, никто, никто, все тычемся в неё, как слепые котята, а после падаем в яму...
  Может быть, Вы за это время открыли, зачем живут люди? Я не смеюсь. Я серьёзно спрашиваю.
  Мои одноклассники о таких вещах не задумываются, и мои вопросы им смешны. А мне смешно то, что для них важно. Всё в их жизни - ненастоящее, и они сами словно пластмассовые, что девочки, что мальчики. Чувствуешь себя какой-то Клариссой МакЛеллан... Это вообще лечится? А надо бы уже лечиться, потому что уже через год школа кончится, начнётся дивный новый мир взрослой жизни. Те же, извините, testicles , только вид сбоку.
  Родители - бесконечно милые люди. Но родители любого человека - это как, простите, его рука или нога. Вы же не советуетесь со своей рукой или ногой? А если советуетесь, у меня для Вас плохие новости.
  Последняя фраза была зря. Но оставлю.
  У меня к Вам предложение. Давайте однажды встретимся, погуляем по городу? Вы мне расскажете про свою жену, которая от Вас ушла, я снова, как в прошлый раз, ляпну что-нибудь бестактное в попытке утешить...
  Послушайте, ведь и Вам было шестнадцать лет! Как Вы их прожили? Дрались с кем-нибудь? Защищали кого-нибудь? (Кого в этой жизни нужно защищать?) Слушали какой-нибудь trash, курили траву, или что у вас там было в "святых девяностых"? Простите эти глупые вопросы, но я хочу знать, я очень хочу это всё знать.
  Вот мой телефон: [номер телефона]. К нему привязаны мессенджеры. Не стесняйтесь, пишите. Кстати, пользуюсь электронной почтой первый раз в жизни. Чувствуешь себя взрослым человеком, забавно.
  Вы, наверное, удалите моё письмо не читая. Ну и всё, второй попытки делать не буду. Но если не удалите, то считайте, что это - сигнал о помощи. Три точки, три тире, три точки. Потому что иногда бывает очень плохо, очень плохо.
  Теперь думаю, как подписаться. У меня явные проблемы с принятием своего имени, через два-три года, подозреваю, это кончится, но пока не кончилось. Поэтому, чтобы ещё усугубить, подписываюсь
  
  Карлушей
  
  Не сердитесь, пожалуйста, если что-то было грубо. Мне шестнадцать с половиной, я даже не понимаю, какие именно вещи грубы. Хотелось бы, чтобы и это кто-то объяснил...
  
  Вот такое послание, одновременно дерзкое и трогательное, читая которое, я и хмурился, и улыбался. Действительно, совсем ещё "мальчик", как этот Карлуша сам себя аттестовал во втором абзаце, но я в его возрасте, конечно, так много о жизни не думал (и не надумывал). Мы, дети девяностых, были грубей и проще. Какой из меня воспитатель для десятиклассников? А между тем отвечать что-то нужно: мы ведь "в ответе за тех, кого приручили", и оттого, что эту фразу за последние семьдесят лет истаскали все, кому не лень, она ведь не потеряла своей правдивости. А я его, похоже, приручил тем единственным разговором, даже странно. Неужели я этому пареньку рассказал про Кристину? Да уж...
  Стоило мне вспомнить про Кристину, как от неё, вы не поверите, пришло сообщение.
  
  Ты очень занят сегодня утром? Если нет, я бы к тебе зашла?
  
  2
  
  Кристина за два года почти не изменилась: чёрные волосы приглядно уложены, губы слегка тронуты помадой. Всё та же стройная фигура, узкая талия. Вокруг глаз морщинки... Бывшая жена подставила мне щёку для поцелуя на французский манер.
  - Ты хорошо выглядишь, - сообщила она мне, оглядев меня с головы до ног. Взгляд был более придирчивым, чем слова, и более критичным. - Чем занимался?
  - Так я тебе сейчас возьму и расскажу, чем я занимался два года, за которые ты даже не позвонила, - ляпнул я вдруг совсем не то, что собирался сказать. Я, конечно, хотел, чтобы этот упрёк прозвучал шутливо. Не знаю, насколько у меня это удалось в действительности. Судя по всему, нет, потому что её брови удивлённо поползли вверх:
  - А должна была?
  - Нет - так и я не должен отчитываться.
  - Ну зачем ты, зачем, я совсем не с таким настроением приехала... Пройдём в гостиную, а то что мы застряли в коридоре? Древний у тебя диванчик - от прошлых хозяев остался? Женщины, судя по дивану, у тебя так и не появилось... Так вот, - она присела, этим предлагая присесть и мне. - Так вот, Олег... Даже не знаю, как начать: фу, глупость! Подожди, соберусь с мыслями...
  Я... тоже долго думала о том, что с нами тогда произошло, - продолжила Кристина спустя полминуты. - Говорю "тоже", потому что и ты, кажется, искал причины, в своём стиле, в материалистическом...
  - Да, вот такой я бездуховный человек, представь себе, - снова не удержался я от реплики, и снова брякнул не то, что хотел.
  - Ну, началось опять: зачем ты на мне отыгрываешься? Это неумно, и неблагородно, и вообще... Я нашла духовника, Олег. Он дал, и продолжает давать, ответы на мои вопросы! Если бы ты знал, как он мне помогал всё это время!
  - Ну что же, искренне рад, - пробормотал я.
  - Не очень искренне, возможно, судя по тону голоса... Вот, ты и меня заразил своей мстительностью, а не хотела! Плохо, плохо... Но на все мои вопросы он ответить не может.
  - Почему? Кстати, прости, отвлекусь: он в каком храме служит?
  - Савелий Иванович не служит, - пояснила Кристина. - Он действительно был настоятелем - забыла, где, мне говорили, - но попросил разрешения владыки уйти на покой по здоровью. Он сейчас руководит издательством православной литературы.
  - А так разве можно? - усомнился я.
  - Что можно - руководить православным издательством?
  - Нет! Как же это... окормлять духовных детей, выйдя на покой?
  - Конечно, можно - какое у тебя армейское, казарменное представление о церковной жизни! Диву даюсь, Олег... Ты меня спросил, почему Савелий Иванович не может ответить на все вопросы. Потому, что для этого нужны двое.
  - Двое?
  - Оба родителя безвременно... погибшего ребёнка. Кстати, он считает, что родовой грех матерей обычно проявляется на сыновьях, а отцов - на дочерях.
  - А где об этом написано? - скептически уточнил я.
  - Нигде об этом не написано, это частное богословское мнение, но... Ты мне, похоже, не веришь?
  Я встал с дивана и подошёл к окну, повернувшись к ней спиной.
  - Я не то чтобы не верю, Кристина, просто ты так неожиданно сваливаешься на мою голову с просьбой взять и немедленно тебе поверить...
  - Я не прошу немедленно...
  - Ты хочешь вместе со мной поехать к этому своему отцу Савватию, чтобы он тебе ответил на твои вопросы, переложил всю вину на меня и снял камень с твоей души? - понял я наконец.
  - Савелию Ивановичу, Олег, Савелию, не перепутай, пожалуйста, не назови его в лицо Савватием... Ну да! Ты так резко формулируешь это всё, такими недружелюбными словами, что мне становится стыдно - а я вроде бы ничего плохого тебе не сделала...
  - Чем бы дитя ни тешилось... - вздохнул я: в конце концов, суббота была выходным днём. - И когда отец Савелий хочет нас видеть?
  - Ой, ты правда согласен? - Кристина радостно всплеснула руками. - Если бы ты согласился, то... сегодня. Если честно, он нас пригласил к себе на сегодня, и именно двоих...
  Я усмехнулся этой наивной православной бесцеремонности. Пояснил свою усмешку:
  - Так с этого и надо было начинать!
  - А я и пыталась, Олег! Ты мне просто слова сказать не давал...
  
  3
  
  Православное издательство "Кирилл и Мефодий" находилось на первом этаже дома современной постройки, с разноуровневой крышей, выступами, колоннами, эркерами, так что сложно было составить представление об облике здания и замысле архитектора. В названии издательства, как объяснила мне Кристина по дороге, имелась отсылка к фамилии главного редактора.
  Савелий Иванович Мефодьев принял нас в своём кабинете, не огромном, но из-за малого количества предметов мебели казавшемся просторным. В кабинете имелся рабочий стол (задвинутый в угол и чисто прибранный: похоже, пользовались им редко), большое покойное кресло (в него опустился хозяин), короткий диванчик для посетителей (его отвели нам) да торшер - больше ничего, если не считать полок с книгами и документами. На каждой стене помещалась застеклённая фотография одного из русских монастырей - или, возможно, это был один и тот же монастырь, снятый с разных ракурсов и в разное время года. Остроумно и, пожалуй, стильно; я не мог дать себе отчёта в том, почему это оформительское решение слегка раздражало. Икон, против обычного православного обыкновения, не имелось. Может быть, иконы в рабочем кабинете и правда лишние...
  Что-то неуловимо смущало - ну да, вот это единственное небольшое окошко высоко под потолком, непрозрачное: про него нельзя было сказать с уверенностью, чтó за этим окном - улица или просто ниша с лампочкой.
  "Ты здесь гость, - напомнил я себе, - поэтому критиковать - не твоё дело. Твои иконы кому-то тоже, наверное, кажутся безвкусными. Помалкивай!"
  Сам Савелий Иванович производил, скорее, приятное впечатление. Уж не знаю, почему по дороге я вообразил, что он будет этаким прилизанным вертлявым красавчиком. И близко не угадал: грузное телосложение, рост почти исполинский, большая голова; окладистая борода, начавшая седеть, но ещё достаточно чёрная; выразительная прямая осанка. Некто вроде Тургенева в возрасте или, может быть, русского купца дореволюционных, даже дораскольничьих времён. Мне пожали руку широким мощным движением, пригласили садиться. Мы с бывшей женой сели бок о бок, еле-еле поместившись на диванчике вдвоём.
  - Кристина мне про вас рассказывала, - открыл беседу главный редактор.
  "Голос у него тоже приятный, - отметил я. - Этакий рокочущий басок, но негромкий". Вслух признался:
  - А мне про вас, Савелий Иванович, рассказали только сегодня утром.
  - И как - хорошее? - он улыбался в бороду.
  - Да, только хорошее...
  - ...Но вы всё равно меня побаиваетесь, - закончил он мысль. - Перепугали русского человека сначала комсомольские вожаки, а потом рьяные не по уму православные бабки, так что он теперь бежит от попов и церковников словно от чумы. Ах, как зря!
  - Вы, наверное, правы, - согласился я.
  - Конечно, конечно, прав! Поглядите: разве у меня когти на руках, или рога на голове, или копыта, или хвост? Да разве я, по сути, церковник? То светское служение, которое владыка благословил исполнять, кто угодно мог бы совершать, вот хоть вы, например... Просто так уж у православных людей заведено, что человек, по внешности совершенно светский, а иногда и вовсе юродивый, берёт на себя право подать совет. Хотя какие же советы мы можем подать один другому? Почти что и никаких, потому что все мы - грешные люди...
  Он примолк, соединяя и разводя кончики пальцев своих мощных рук.
  - Мы вас готовы внимательно слушать, Савелий Иванович! - слегка помогла ему Кристина. Это "мы" меня немного покоробило, но приходилось сдерживаться: сам сунул шею в хомут.
  - Ах, да... Видите ли, Олег и Кристина, дорогие мои существа, многие пары проходят свои испытания и свои скорби. Ропот на Бога при таких скорбях едва ли не неизбежен, едва ли не простителен. И кто мы, чтобы осуждать тех, кто ропщет, кто, подобно Иову или Ивану Карамазову, сотряс всё небо гордым словом: "Где этот Бог, что нуждается в смерти семилетних?"? - его голос приятно успокаивал, обволакивал, будто мы сами были семилетними, будто нам, двум хорошеньким детишкам, читали сказку. - Но оглянемся сначала на себя, поищем в своей памяти. "Грехами юности" называют иногда то, что мы творим, когда вступаем в жизнь: выражение стёршееся, почти пошлое, но точное. А разве можно избыть грех каким-то волшебством? Нет, ни ворожбой, ни заклятиями, ни магией, ни таинственными письменами, ни заступничеством восточных божков, ни всякими другими иноверческими ухищрениями его избыть невозможно.
  ("Неужели Кристина ему рассказала про Делию? - испугался я. - Ерунда: она ведь и сама не знает...")
  - Только покаянной молитвой, - продолжал Савелий Иванович свой урок катехизиса для младшей школы, - и сознанием греха, молитвой - и пониманием, никак иначе. Как обнаружить в памяти этот грех, мои хорошие? И опять же не открою вам секрета: молитвой!
  Савелий немного помолчал, будто ожидая, чтобы мы прониклись всей весомостью его рецепта.
  - Но если вы думаете, что всё это делается наособицу, - снова начал он, - то вы ошибаетесь. Не наособицу от православного мира, и не наособицу друг от друга тоже. Супруги огорчены родительской неудачей и прячут друг от друга лицо своё, они даже разошлись, они даже кесарским произволением провозглашены и объявлены друг другу чужими людьми, но неужели навсегда? Страшно вымолвить это "навсегда"! И скажу вам, что именно здесь взаимное прощение могло бы стать первым камнем в фундаменте союза - вначале духовного только союза. А дальше - чему не попустит Господь? - Он снова соединил кончики пальцев и переводил с Кристины на меня и обратно.
  Вот, значит, как... Я украдкой глянул на бывшую жену: неужели эти двое обо всём условились заранее? Похоже, нет: та приметно покраснела, опустила глаза. С трудом заговорила:
  - Мы ведь не венчаны, батюшка, я уже вам говорила, и никогда не были венчаны...
  - А!.. - Савелий Иванович досадливо разомкнул руки, бессильно положил их на ручки кресла: дескать, я вам о важном, а вы мне приводите в качестве доводов такие пустяки. - Сколько раз уже объяснял вам, Христина, что бюрократическому умопомышлению нет места в духовном царстве, в котором всё - дышит, всё - свободно! Ужели Бог - чиновник из собеса?
  - Не знаю, кто такой Бог, но Он точно не чиновник из собеса, это верно, - пробормотал я. Савелий Иванович степенно, с удовлетворением кивнул и, огладив свою бороду, уставился на меня. Мол, сам со мной согласился - так что же?
  Теперь они оба смотрели на меня: взгляд Кристины я чувствовал правой щекой. Хоть не было сказано, но в воздухе молчаливо повисло: мне с бывшей женой нужно примиряться (а мы разве ссорились?), может быть, даже и сходиться вновь, совершить какую-нибудь совместную паломническую поездку, припомнить и повиниться в "грехах юности" - и тогда нам Бог обоим "жизнь пошлёт" (откуда это?), и чего только нам не попустит, пожалуй, ещё и новыми детьми наградит, словно Иова, и старость наша через пару десятков лет окажется милой и радостной, а не одинокой, тоскливой и позорной. Все в этом кабинете, кроме меня, уже это поняли, и дело только за мной, упрямцем.
  Думать при таком пристальном внимании к своей особе тяжело, но я задумался, даже закрыл глаза, пренебрегая нормами приличия. Всё в рассуждениях Мефодьева было не просто гладко, а, его же словами, едва ли не безупречно. Отчего не полностью безупречно?
  Да оттого, понял я вдруг, что два года, пока я барахтался в своей чёрной тоске - да и не барахтался, просто плыл по течению, словно кусок дерева, - эта сидящая справа от меня женщина забыла о моём существовании напрочь. Поведение, для бывшей жены ничем не постыдное: до тех пор, пока она остаётся именно бывшей, нет у меня к ней никаких обид. А для вечной спутницы жизни, для той, с которой "Бог соединил, человек да не разлучает", как назвать такое поведение - предательством? ""Предательство", - наверняка возразил бы мне Мефодьев, - слишком весомое слово, которым неприлично бросаться". Да и вообще, коль на то пошло, сам апостол Пётр предал Христа, но Христос после воскресения не погнушался Своим учеником. А лучше бы всего мне вместо рассуждений о предательстве перевернуть страницу и всех простить. Только разве прощают тех, кто даже пока ещё не постыдился за свой поступок, и разве много пользы в таком прощении?
  Всё это я мог бы сказать напрямую - и слова прозвучали бы, конечно, неуместно обстановке, враждебно, злобно, гадко. Вместо этого я, открыв глаза, заговорил (откуда и взялась находчивость?):
  - Дорогая Кристина, уважаемый Савелий Иванович! Мне, пока сидел и слушал вас, пришла на ум одна сказка. Вы готовы её послушать?
  - Сделайте одолжение, - улыбнулся Мефодьев.
  - Спасибо! - поблагодарил я его. - Моя сказка будет сказкой про барона Мюнхгаузена.
  Жил да был на свете барон Мюнхгаузен, и, устав от холостяцкой жизни, женился он однажды на дочери одного убитого на дуэли русского подпоручика. В замок, где он поселился вместе с женой, на восьмой год их брака попала молния и расколола его надвое. Барон Мюнхгаузен, который как раз сидел на балконе, полетел с того балкона вверх тормашками и очутился в болоте. "Ну вот, как неприятно! - заметила баронесса. - Был ты бароном, а стал жабой. Соберу-ка я вещи да поеду в Баден-Баден!" "А что же делать мне?" - проквакал бывший барон, и то, голос его теперь сильно смахивал на жабий. "Тебе? Вытаскивай сам себя за волосы, как уже однажды делал!" И баронесса пропала: поминай как звали. А Мюнхгаузен продолжал сидеть по шею в болотной жиже.
  Брела через ту местность говорливая цыганка, размахивая своей пёстрой восьмицветной шалью, и, попросив вознаграждение вперёд, протянула ему руку, но не вытащила его из тины. Проходила колдунья - обитательница кладбища, но тоже не помогла. Наконец, шла мимо простая крестьянка в лоскутной юбке - и подала бывшему барону стакан воды. Набравшись сил от её воды, Мюнхгаузен кое-как вылез из болота, и, хоть всё ещё стоит на его краю, стал из хвороста складывать себе шалаш. Выбившись из сил, в этом шалаше он и уснул.
  Кого же он увидел, выйдя из своего шалаша поутру? Баронессу, сидевшую на чемодане!
  "Мудрая птица сова, которая обитает в развалинах часовни, поведала мне, что супруги должны быть вместе, - сказала ему баронесса. - Зачем тебе этот гадкий шалаш? Ещё не поздно починить наш замок".
  "Правда? - поразился барон. - Хорошие и мудрые слова. А где же ты была, дорогуша, когда я сидел в болоте и с каждым днём всё больше становился похожим на жабу?"
  Конец этой сказки не дописан: здесь мы оставляем наших героев. И здесь, уважаемый Савелий Иванович, я тоже вынужден вас оставить. Извините, дела!
  Встав, я протянул руку Мефодьеву, рукопожатие которого при прощанье уже не было таким хватким, и сам он выглядел слегка сконфуженным. Смутилась ли Кристина, не знаю: на неё я, уходя, даже не посмотрел. Мне, с одной стороны, было неловко за этот бесцеремонный уход, с другой стороны, я всё ещё на неё сердился.
  
  4
  
  Обедая в столовой в торговом центре (обычный мой способ пообедать, когда лень было готовить, а лень было частенько), я пытался понять, за что же именно так рассердился на них обоих. Случись это всё полгода, даже месяц назад, я бы послушно кивал всем катехизическим поучениям Савелия и соглашался бы с каждым словом. Что-то изменилось во мне, что-то сдвинулось с места, и причиной была мастер по шитью игрушек, больше некому (не Делия же Вячеславовна!). Почему? Неужели очаровала меня моя "простая крестьянка", приглянулась как женщина? Кажется, нет: ведь и сегодня я с грустным удовольствием отметил про себя, как в Кристине до сих пор много женственности, притягательности, изящества. Правда, она и моложе меня на два года...
  Не повинилась моя баронесса за то, что уехала в Баден-Баден, оставив меня сидеть в болоте, и потому я на неё сердился? Что же, выходит, за последний месяц рассердился окончательно? Так ещё повинилась бы, может быть, даже сегодня - а я и времени ей не дал...
  Были съедены оба блюда и выпит компот, когда я вдруг понял: дело в том, что все мы трое, включая даже и Мефодьева, и уж, конечно, не исключая меня, - обычные люди, а моя новая знакомая - сверхобычная. Попробовав на вкус сверхобычного, уже не хочется возвращаться в заурядность. "Вкушая, вкусих мало мёда..." Откуда это? Кажется, эпиграф к "Мцыри". Мира любила "Мцыри"... А прав ли я, думая про её сверхобычность, или вижу её на пустом месте?
  Я набрал номер Дарьи Аркадьевны, но трубку на другом конце номера не взяли. Тогда, сам дивясь на себя и свою бесцеремонность, я сел в свою "рабочую лошадку" и через полчаса стоял у калитки её дачного участка.
  Калитка, против ожидания, оказалась не запертой. "Я всего лишь обойду вокруг дома, чтобы убедиться, что с ней всё хорошо, - сказал я себе. - Даже стучать в дверь не буду".
  Но стучать и не потребовалось: сделав всего десяток шагов, я вдруг увидел Дарью.
  Она, сидевшая на коленях в траве, кивнула мне, слабо улыбаясь, и пригласила меня подойти жестом, каким гладила бы невидимую собаку. Я понял, что могу приблизиться, но осторожно, тихо - так и поступил. Присел рядом с ней на корточки.
  В траве сидел ёж.
  - Я траву косила и наткнулась на него, - вполголоса пояснила Дарья Аркадьевна, опустив приветствие, будто видела меня четверть часа назад. - Не бойтесь, не повредила! Кажется, это ежиха, и, кажется, беременная... Кормлю яблочными огрызками и морковной ботвой.
  И верно: ежиха, не боясь, брала огрызки с её руки.
  - Потому и не убегает, что беременная, - сообразил я.
  - Да, - подтвердила Дарья, - верней, не совсем. Я её попросила не уходить.
  Я посмотрел на свою новую знакомую примерно так, как взрослые смотрят на ребёнка. Она перехватила мой взгляд. Спросила:
  - Сомневаетесь в том, что выкормлю?
  - Не то чтобы сомневаюсь... (Я, конечно, сомневался: в том, что ежиха послушала её просьбу, да и в нужности всей затеи, показавшейся мне дамской прихотью вроде кормления уток зимой.)
  - Может быть, и не выкормлю, - легко согласилась она. - Я ведь не ежиный заводчик, или как их там называют... Ну, если не справлюсь, то не судьба.
  Я устыдился: пока я бесполезно умничал о том, что она предаётся лишней сентиментальности, она делала маленькое, но вещественное дело, кормила ежа.
  - Пойдёмте пересядем под можжевельник, а то вы не садитесь на колени и скоро устанете, - предложила Дарья. - Там и лавочки есть, целых две.
  - Я потому не сажусь на колени, что клещей боюсь, - пояснил я по пути к высокому, выше дома, можжевельнику. - А совсем не из брезгливости.
  - Здесь не бывает клещей, - ответила собеседница. - Ни разу ни одного не видела.
  - Что так? - полюбопытствовал я.
  - Пижмы много, полыни, они не любят. Я не сажала, сами насеялись... И вообще, Олег Валерьевич: пока вы здесь, с вами ничего дурного не случится. Обещаю.
  - Можно без отчества... Какие скамейки симпатичные!
  - Их ещё Принц ставил, - пояснили мне. - Или даже его отец.
  - Отец Маленького принца? - переспросил я, улыбаясь. - Сент-Экзюпери?
  - Нет, вы меня не понимаете... Что, думаете, я из ума выжила? С ежом разговариваю, скамейки у меня принцы ставят...
  - Господь с вами, Дарья Аркадьевна! - испугался я. - Ничего я такого не думал... Просто что мне вообще предполагать, если вы ничего не рассказываете про своего Принца? Обещали ведь при случае.
  - Меня тоже можно без отчества... Так вы и не спрашивали!
  - Сейчас спрашиваю.
  - Лучше я первая спрошу: вы, наверное, не просто так приехали? Вы... посоветоваться хотели?
  - Верно - и снова вы читаете мысли!
  - Неправда, неправда, зачем смущаете девушку? Рассказывайте, что у вас стряслось! Только подождите: схожу в дом, возьму плед. Вам принести другой, не нужен? Холодный июнь, не припомню такого.
  Хозяйка дома быстро вернулась и, укутавшись в плед, уставила на меня свои внимательные зелёные глаза.
  
  5
  
  Я вкратце пересказал все события той субботы, начиная с письма Карлуши и заканчивая сказкой про барона Мюнхгаузена, скормленной Мефодьеву и рабе Божией Кристине. Слушая мою сказку, Дарья с трудом удерживалась от улыбки.
  - Что? - покаянно спросил я, закончив. - Вы считаете, что я дурно поступил?
  - Ничего я не считаю, ничегошеньки...
  - Мне нужно было дать ей шанс?
  Дарья пожала плечами - или, может быть, просто зябко передёрнула ими.
  - Давать или не давать ей шанса, вы уж, пожалуйста, сами решите: я не сводница и не разлучница. Но сказки рассказывать вы умеете!
  - Уж не знаю, радоваться или огорчаться... А про Карлушу что скажете?
  - Напишите мальчишке, найдите ласковое слово, - серьёзно посоветовала мастерица. - Глядишь, и доброе дело сделаете. Сколько ему, говорите: шестнадцать? Как нужно человеку в шестнадцать-семнадцать лет такое слово! Мне самой было только семнадцать лет, когда...
  - Когда?
  - ...Когда я услышала такое слово - и больше, чем одно слово, гораздо больше!
  - От того, кого вы называете Принцем?
  - От кого же ещё? Но я... лучше расскажу вам сказку, хорошо? Мне, во-первых, понравилась ваша. Во-вторых, хочется знать, как много вы угадаете в моей и что поймёте...
  
  Сказка о Принце и Розе
  
  В некотором царстве, в некотором государстве имелся Сад, а в нём - цветочная Клумба.
  Сад регулярно навещали Садовники: они формировали кусты своими ножницами и исправно вносили в землю нужное количество перегноя и минеральных веществ. По-научному их труд назывался питанием стебля, или "оси", иначе говоря, "в-ось-питанием". Цветы томились, обсуждали новости Клумбы, плели свои мелкие интрижки. Так делают все цветы испокон веку. Наши Цветы, почти все, только-только готовились цвести, а цветку перед цветением лезет в его очаровательную головку много глупостей.
  Росла в том саду прекрасная, ещё не раскрывшаяся Роза...
  
  - ...И этой Розой, конечно, были вы!
  
  - С чего это вы взяли? - Дарья почти обиделась. - Не была я Розой никогда, ни единого дня в своей жизни! Я была на той клумбе куда более скромным цветком... И вообще: если вы будете прерывать, я перестану рассказывать!
  
  - ...Роза - и к нашей Розе повадился прилетать большой чёрный Жук.
  "Я вовсе не Жук, - заявлял Жук. - Я - Шмель! Всем прочим я не понятен, но ты - особенная, и ты будешь моей избранницей!"
  Другие Цветы качали головками, видя такое безобразие, но Садовникам жаловаться не спешили.
  Выросло на той клумбе и ещё одно растение с двумя бутонами на двух разных стеблях от одного корня. Первый бутон уже раскрылся, и каждый видел, что перед ним - обыкновенный Василёк, с осуждением поглядывающий на другие цветы за их "излишнюю красивость". А второй никак не хотел раскрываться. Внутри второго бутона таился Страстоцвет. Как попал Страстоцвет в холодную северную страну? Отчего вырос от одного с Васильком корня? Бог весть! Сказка об этом не говорит.
  Так продолжалось до тех пор, пока в Сад не пришёл Принц.
  Явился он в простом фартуке Садовника, из тех, что щёлкают своими ножницами и вносят в землю скучное в-ось-питание. Но Роза услышала шаги Принца - и затрепетала.
  Опознал Принца и Жук - и каждый день жужжал всё громче, всё недовольней. Жук ревниво наблюдал за Розой, а та цвела всё пышнее и пышнее.
  Одной весенней ночью Роза призналась Жуку, что любит Принца. На следующий день Жук устроил на Клумбе большой переполох, когда смыл свои жёлтые полоски и гордо заявил: он - не полезный Шмель, а вредоносное насекомое, которое сознательно подгрызает молодые побеги!
  Цветы так разбушевались, обсуждая новости, что Розе пришлось бы несладко - если бы Принц осторожно не выкопал её и не отнёс в свой Замок.
  Поздним вечером того же дня Роза вернулась в Сад, но злоязычные и завистливые Цветы - Василёк среди них был первым - успели пожаловаться на "похитителя" Главному Садовнику. Главный Садовник решил, что Принца следует изгнать из Сада. Розу её владельцы во избежание новых "краж" переместили в отдалённую оранжерею.
  Принц снял свой фартук Садовника и приготовился уйти. Все цветы легли спать под действием навевающего сон тумана.
  Но проснулся Страстоцвет, развернул свои лепестки в первый раз и, как было предсказано, уронил блестящую слезу.
  "Я не могу быть вашей Розой, да и не хотела бы, - прошептал Страстоцвет. - Но я, как и Роза, знаю, кто вы. Ваше высочество! Позвольте мне быть рядом!"
  Тогда Принц волшебным образом отделил Страстоцвет от корня, переместил его в Тайное Убежище и обратил в своего Лиса - ибо так заведено от века, что у каждого Принца есть свой Лис, и никакие законы на свете не способны этому противостоять, включая законы природы. Никто не спохватился о том, что на одном из растений пропал один невзрачный бутон.
  Целый месяц Лис оставался у ног Принца, поучаясь царственным наукам.
  После же Принц вернулся на свою планету - ведь этим заканчивают все Принцы. Лис же переместился в Замок - тот, где один вечер пребывала Роза.
  Так заканчивается сказка.
  
  6
  
  - Ваша сказка звучит чудесно! - признался я. - Только, боюсь, я мало в ней понял...
  - Ну, расскажите же, что поняли!
  - Попробую... Сад с цветами - это ведь какое-то... образовательное учреждение?
  - Угадали! Православная гимназия.
  - Что ж, это было несложно... Страстоцвет - вы сами, а Василёк - ваша родственница - верно?
  - Верно! Ольга, двоюродная сестра.
  - Роза - общепризнанная красавица вашего класса?
  - Красавица, так и есть, правда, не знаю, общепризнанная ли... Я ей просто любовалась, и радовалась за неё! Про других не скажу. Православные девушки имеют, как правило, все изъяны обычных молодых девушек вроде зависти, а сверху добавляется дешёвое, начётническое усвоение своей веры. Оттого красота в нашем одиннадцатом классе была немодной, красивые девушки не обсуждались больше прочих, никто им не подражал...
  - В этом, пожалуй, есть и достоинство, а не только недостаток, как думаете? - перебил я.
  - Да, - легко согласилась Дарья. - Есть, конечно, и достоинство.
  - Красавицу в самом деле звали Розой?
  - Да что вы! Немодное имя, что четырнадцать лет назад, что сейчас.
  - А настоящего имени Розы вы мне не откроете?
  - Нет, Олег Валерьевич, не открою, - улыбнулась собеседница. - В сказках должна ведь быть недосказанность, разве нет? Иначе они становятся былинами или даже хуже - газетными статьями.
  - Сложно поспорить... Чёрный Жук, притворявшийся Шмелём, - это ведь мальчишка из вашего класса?
  - И здесь вы снова ошиблись! Наша гимназия была женской.
  - Тогда кто же? - растерялся я.
  - Думайте, гадайте...
  - Стесняюсь предположить, но - мужеподобная девушка с, э-э-э... лесбийскими наклонностями?
  - Вы говорите, - подтвердила Дарья Аркадьевна. - И рада, что мне не пришлось.
  - Неужели в православных гимназиях расцветают... такие вот страсти? - усомнился я.
  - Чего там только не расцветает... А я сейчас выгляжу словно клеветник на веру, правда? - она коротко рассмеялась. - В любой однополой школе с общежитием может случиться такое, и не православие в этом виновато.
  - Само собой... Неужели ваша Жужелица, или как её там, совершила "публичный каминг-аут", как сейчас принято это называть?
  - Её звали На... молчу, молчу! Мне тоже не нравятся англицизмы в русской речи - но совершила, увы! Прямо во время урока...
  - Могу вообразить, как это прозвучало в православной школе... Значит, после тарарама, который поднялся, Розочку из гимназии от греха подальше забрали родители, а нового педагога, которого вы называете Принцем, руководство "попросило", - сообразил я. - Но ещё до того Принц и Роза провели ночь вместе...
  Собеседница укоризненно подняла брови:
  - Разве я сказала "ночь"? Вечер.
  - Гм! - хмыкнул я. - Знаете, а ведь можно понять родителей, да и администрацию школы тоже...
  - Всех и каждого можно понять в этой истории, Олег Валерьевич, - живо возразила Дарья. - Но я верила тогда, верю и сейчас, что между теми, о ком вы говорите, ничего не случилось, верю как Бог свят!
  - Credo quia absurdum? Простите, если это звучит резко.
  - Не на чем - но хоть бы и quia absurdum. То, что Бог есть и есть бессмертие души - это, знаете, тоже quia absurdum.
  - И вновь соглашаюсь... - я шуточно поднял перед ней ладони. - Больше всего в вашей сказке меня поражает и меньше всего понятно ваше... объяснение с Принцем. Как же вы не ревновали? Простите, Дарья Аркадьевна, что спрашиваю со всей прямотой...
  - Ревновала? - даже несколько беспомощно переспросила собеседница - и сидела молча несколько секунд, прежде чем сообразила, о чём я. - О, как вы неправильно всё поняли, Олег Валерьевич! С чего бы мне было ревновать? Я ведь не была влюблена!
  - Нет? - поразился я. - Ни даже самую малость?
  - Ни даже самой малости!
  - Но тогда... как сложно с вами! - пожаловался я, отчасти в шутку.
  - Сложно, - подтвердила Дарья с полной серьёзностью. - Только я никому и не навязываюсь.
  - Бог с вами, это уж так сказалось... Объясните мне, дураку: если вы даже не были влюблены, то как доверились почти чужому человеку? Чего в нём искали? Почему просили быть рядом?
  - Многое зависит от того, поймёте ли вы мой ответ, Олег Валерьевич, - проговорила Дарья, слегка улыбаясь, но грустно. (Я поёжился, так как со всей ясностью в моей голове высветилась мысль: а если не пойму, то мне, чего доброго, сейчас укажут на дверь, вернее, в направлении калитки. И то, зачем тратить время на такую недалёкую персону.) - Как просят быть рядом у чужого человека, в которого даже не влюблены, и зачем? Понимаете ли, есть люди, которые - словно источник живой воды. Может быть, они таким источником являются лишь для трёх-четырёх человек или даже только для вас и больше ни для кого в целом свете! Но вам-то что за дело? И, когда вы понимаете это про другого, всё остальное оказывается нетрудным. И обычные приличия забываются, и нужные слова легко говорятся.
  - ...При том условии, что ты - Страстоцвет, конечно.
  - Пожалуй, - согласилась она. - А я вам хочу напомнить, что страстоцвет назван так по страстям Христовым. Не людским.
  Я призадумался, боясь спугнуть новое понимание. Проговорил медленно, осторожно:
  - Правдой ли будет сказать, что вы в новом педагоге тогда разглядели того, кто для вас стал духовным учителем? Что отношения с духовным учителем не меряются обычной меркой?
  Дарья кивнула, посветлев.
  - Да - пусть будет так. Вот, нашли ярлык, и ваша душа спокойна. И моя тоже...
  - А этот ярлык разве негодный?
  - Годный - да и как говорить без ярлыков! Все слова - ярлыки, все без исключения. А про ваш ярлык сам Принц сказал бы, что недуховных учителей не бывает.
  - Как насчёт учителей физкультуры?
  - Будто бы учитель физкультуры не может научить стойкости, мужеству, преодолению себя? - возразила Дарья - Вы, кажется, уже замерзать начали?
  - Нет, терпимо... О, как же я вам завидую, Дарья Аркадьевна! - вдруг сказалось у меня совсем не то, что я собирался сказать.
  - Что так-то? - она глянула на меня весело, искоса.
  - А то, что я в семнадцать лет слушал группу "Руки вверх", а вы - мудрости от живого духовного наставника.
  - Так ведь кто что ищет, тот то и находит, - заметила Дарья Аркадьевна с бесхитростной и чуть-чуть обидной прямотой. - Не завидуйте, Олег Валерьевич! Нечем мне похваляться: все в землю ляжем... Пойдёмте лучше в дом: совсем я вас заморозила!
  
  7
  
  В доме мне пришлось подождать, пока хозяйка растопит печь-камин. Справившись с этим, она вышла из кухни и пропадала верных пять минут. Возвратилась - и положила передо мной на стол "Личный дневник для девочки" (так сообщала надпись на обложке) с крохотным замком на боку. Четырнадцать лет назад эти девичьи дневники были модными, да и сейчас можно купить такие.
  - Не стоило бы вас баловать, но мне нужно закончить заказ, - пояснила мастерица. - Вот, чтобы вы пока не скучали, и принесла вам... чтение. Открыла на нужной странице!
  Она снова пропала в своей мастерской, из которой через некоторое время полетел стрёкот швейной машинки.
  На развёрнутой странице я прочитал запись, которую воспроизвожу по памяти - насколько немолодой мужчина способен воспроизвести личный дневник юной девочки.
  
  3 апреля 2009 года
  Какой сегодня день!
  Последний день А. М. в школе. Он уходит "по собственному".
  Глаза на него не поднимают (кроме меня). Боятся.
  Последние уроки с ним, пятый и шестой.
  Без пяти минут конец шестого урока в класс вошла Р. М. Всем велено идти в актовый зал. Приехал чин из МВД, он будет для всей школы читать "очень важную" лекцию. Присутствие обязательно.
  И хорошо, и прекрасно.
  Все ушли. Я вышла из класса со всеми, чтобы не привлекать внимания, отстала от них и вернулась. А. М. собирает сумку, и вот уже собрал. Раздумывает, брать ли с собой красный резиновый мячик или оставить его на столе.
  Я подхожу ближе. Кровь шумит в ушах. Он поднимает на меня глаза.
  - Я очень благодарна вам, А. М., - говорю я. - Думала сказать раньше, просто не было случая. Я, конечно, самая бесталанная из ваших учениц...
  - Да неправда, Долли, - он улыбается.
  - Ну, судя по оценкам...
  - А вы не судите по оценкам.
  - Я очень рада, что вы по ним тоже не сýдите людей. Вот... - лепечу я. - Так многое хотела сказать вам, а сейчас стою, и ничего не говорится...
  - Долинька, пишите мне, если нужно, - это, наверное, он так отвечает из вежливости. - У вас есть моя электронная почта?
  - У всех есть, вы всем давали...
  Очень мило, но я выдохлась. Никогда-то не была умной, а теперь и остатки ума растеряла. Он сейчас уйдёт, не век же ему тут стоять. Да и уходил бы уже. Он мне - не жених, не любимый, не близкий: посторонний человек.
  Интересно, поймёт ли кто-нибудь когда-нибудь на всей земле то, что я ему сейчас скажу, и, главное, зачем скажу? Не поймут, и не надейся. Посчитают влюблённой идиоткой. Как объяснить, что это не о том? Невозможно.
  Я делаю глубокий вдох. И говорю, глядя ему прямо в глаза:
  - Ваше высочество! Я обращаюсь к вам с просьбой, про которую думала целую неделю. Разрешите мне быть вашей Лисой!
  
  Дочитав до этого места, я закрыл "Личный дневник для девочки" и отложил его в сторону.
  Читать это было так же увлекательно, но, после одной страницы, так же невыносимо, как "Историю одной души", жизнеописание Св. Терезы Маленькой, французской подвижницы девятнадцатого века, однажды попавшееся мне в руки у кого-то в гостях, по форме - тоже "личный дневник", и тоже "девчачий".
  Я, конечно, не подозревал Дарью Аркадьевну в сознательном обмане, но всё же до этого мига предполагал, что она немного приукрасила свои воспоминания: такое естественное, в конце концов, занятие для человека, и что ещё делать с воспоминаниями, как не приукрашивать их? Да время и само искажает: время - толстая линза, и чем больше лет проходит, тем выпуклее становится эта линза, тем больше преувеличивает события прошлого. То, что юной Дарье виделось отношениями Ученика и Учителя, на поверку могло бы оказаться всего лишь естественной подростковой влюблённостью; "похищение" Розы - обычной совместной прогулкой педагога и красивой старшеклассницы; Жужелица-Наталья едва ли вслух заявила о том, что, хм, опустим, а просто ляпнула во время урока какую-то глупость; Таинственное Убежище, скорее всего, существовало только в воображении (не из дому же сбежала рассказчица?), и так далее, и тому подобное.
  Лежащее передо мной свидетельство - документальное свидетельство, которое невозможно было подделать за пять минут, - камня на камне не оставляло от моих снисходительных предположений. Реальность оказывалась не беднее, а богаче сказки. "Разрешите мне быть вашей Лисой!" - каково! И ведь нашёлся же он, что ей ответить: не прогнал, а - что? А сделал своей Лисой...
  В возрасте семнадцати лет Дарья Аркадьевна самостоятельно, без всякого принуждения, не следуя никакой пошлой моде, разыскала духовного учителя и сколько-то времени внимала его наставлениям, уподобившись всем этим какому-нибудь Вивекананде или иному герою седобородой древности. (В том самом возрасте, в котором автор этих записей, как уже было упомянуто, слушал группу "Руки вверх!" - постыжусь ещё раз.) Прошло четырнадцать лет, а эти наставления в её памяти не выцвели, не поблекли. Чего же я удивляюсь тому, что сейчас она способна к чтению мыслей! А что будет делать через пару лет - ходить по воде?
  
  8
  
  Хозяйка дома, выйдя из мастерской, забрала "Дневник" и унесла его, прокомментировав с грубоватым юмором:
  - Хорошего понемножку!
  Возможно, ей было чуть неловко выставлять на мой суд себя семнадцатилетнюю...
  Вернулась. Села напротив. Объявила:
  - Не всё же развлекаться! Нужно и поработать чуток. Вы так и не вспомнили то, что хотели?
  - Нет! - удивился я.
  - Похоже, не очень и пытались.
  - Не очень, это правда, - сознался я. - Но, если я что-то забыл, то даже и не знаю, как вспомнить!
  - Что ж, придётся вам помочь самую малость...
  - Как же вы мне поможете? - весело, но недоверчиво хмыкнул я. - Уже двое до вас пробовали...
  - Знаю, знаю: и психолог с дипломом, и колдунья ваша. Дед бил-бил - не разбил, баба била-била - не разбила, а мышка пробежала, хвостиком махнула... Одевайтесь, Олег Валерьевич! (Я успел снять куртку.) Пойдём.
  - Куда это? - опешил я, разомлевший в тепле кухни.
  - Вспоминать, - лаконично пояснили мне.
  Не успел я глазом моргнуть, как мы уже выходили из дома и Дарья запирала дверь на ключ.
  - А в доме вспомнить не получится? - попробовал я посопротивляться.
  - Кто ленится, тот не ценится, - одарили меня бесценной жемчужиной народной мудрости. - Не бойтесь, здесь пять километров всего.
  - "Всего" и "пять километров" в одном предложении для меня не рифмуются, - вздохнул я и предпринял последнюю попытку: - На машине мы не сможем проехать эти "всего" пять километров?
  - В детстве у моих родителей была коза, - не давая прямого ответа, сообщила мне мастерица. - Так вот, она иногда так же упрямилась...
  Я коротко хмыкнул, представив, как Дарья Аркадьевна берёт заранее припасённый прут и выписывает мне, словно непослушной козе, им по хребту... Смех смехом, но с неё, пожалуй, сталось бы?
  И мы пошагали. Вышли из садоводческого товарищества, перешли шоссе, затем железную дорогу - и продолжали двигаться через поле, трава на котором оказалась выше человеческого роста.
  - Дарья Аркадьевна, пожалейте офисного работника! - шутливо причитал я. - Вы осиротите моих клиентов... Я человек, непривычный к таким дистанциям! А тут небось ещё и звери водятся...
  - Крупней ежа тут зверей нет, Олег Валерьевич, - бросала мне проводница, даже не оглядываясь через плечо.
  - А если собаки?
  - Диких здесь нет! А деревенские сидят по дворам на привязи.
  - И правильно делают, между прочим... Куда мы вообще идём?
  - На Сафроново, - поясняла Дарья. - Но в Сафроново мы не пойдём, а возьмём левей, на пригорок.
  - Ещё и пригорок... - стонал я.
  Шутки шутками, но, когда мы забрались на пригорок - длинный июньский день уже клонился к вечеру, - я с непривычки совсем обессилел. Дарья расстелила на траве плед, который несла на плечах в виде шали. Попросила меня лечь на спину и немного поспать.
  Я с удовольствием выполнил первую часть просьбы, а на предложение поспать легкомысленно заметил:
  - Не хочется...
  - Я сейчас коснусь вашей макушки, - предупредила моя спутница, не вступая со мной в ненужный спор. - Вы не против? Никаких любовных видов на вас у меня нет, не волнуйтесь.
  Не успел я подтвердить, что не против, или, к примеру, обидеться про отсутствие любовных видов, как она действительно положила мне на макушку обе руки. От её ладоней шла мягкая, спокойная, вежливая сила, с которой не хотелось спорить. "Это обычный эффект плацебо, - сказал я себе. - Плацебо в сочетании с моим легковерием. Я ждал, что меня усыпят, потому и засыпаю. Все ведь знают, что, если ждешь чего-то, это и случа... ну конечно, коне..."
  
  9
  
  Я проснулся, когда полностью стемнело, и спросонья мне показалось, что силой колдовства меня переместили в фильм с футуристическими декорациями.
  Но это было не колдовство, конечно, и совсем не декорации: во всё небо прямо надо мной раскинулся Млечный Путь.
  - В городе его не увидишь, - шепнул я. - Световое загрязнение.
  - Вот и смотрите сейчас, внимательно! - ответила Дарья, тоже шёпотом. - Смотрите, слушайте и молчите.
  Я поступил, как мне было сказано.
  Не знаю, сколько времени я так лежал, наблюдая одну из двух вещей, что приводили в изумление Канта, и одновременно нарастающую тревогу внутри себя. "Тревога" - слово негодное: ощущение больше походило на рокот барабанов, которые предвещают что-то грозное и совсем близкое.
  Дарья заговорила. Это были стихи, в тот момент не узнанные. Голос её звучал без всякого говора, холодно, очень ясно, отчётливо - а у меня, будто только и радостно ждали этого, при звуках её голоса все волосы на голове стали дыбом.
  
  Да, очень странно - жильё земное оставить,
  Только затверженных навыков больше не знать, позабыть их,
  В розах и прочих вещах, что нечто нам обещали,
  Смысла не видеть и не искать в них надежды,
  Быть перестать тем, кем был в робких ладонях другого,
  Даже имя отбросить, как дети бросают игрушку.
  Странно забыть, как желать; странно видеть впервые,
  Всё, что было своим, и его трепетанье в эфире.
  Трудно быть мёртвым, и надо привыкнуть, пока постепенно
  Вечность почувствуешь; правда и то, что живые
  Смерть отделяют от жизни, и в этом неправы.
  Молвят, что ангелы будто бы часто и вовсе не знают,
  Среди живых они или средь мёртвых. Вечная сила,
  Словно поток, через оба пространства влечёт все сознанья,
  Ведь эта сила громче звучит, чем оба пространства.
  
  Только, когда она закончила читать, я понял, что эти строки принадлежат Рильке, что я, вероятно, даже знаю их, читал однажды, вернее, проглядывал наискось. Это постороннее, ненужное знание никак не мешало ужасу - снова неточное слово, которое использую, чтобы обозначить новую степень "тревоги", которая к повседневной тревоге имела такое же отношение, что и этот ужас - к бытовому страху, пусть даже самому сильному. Все эти пятнадцать строк нечеловеческой поэзии настигли меня, и каждая своим рычагом приподняла крышку черепа, а хватило бы, наверное, и одной.
  - Кира, - произнёс я.
  - Что вы говорите? - откликнулась моя спутница.
  - Говорю: я вспомнил!
  - Вот и хорошо, но сейчас, если сели, хотя бы не вставайте.
  - Почему?
  - Поверьте...
  Она оказалась права: у меня потекли слёзы, неожиданные, лишние, как будто не мои. Я никак не мог их унять, даже не пытался. Дарья несколько раз провела ладонью по моей спине: так, наверное, успокаивают большое, но испуганное животное.
  К дому мы вернулись молча. Я пару раз порывался начать рассказывать - она останавливала меня. Уже войдя в дом и обернувшись, мастерица сказала:
  - Разматывать такие клубки по горячим следам хорошо, но беспощадно. Лучше всего вам поехать домой и отоспаться как следует. А то, может быть, постелить вам в часовне?
  - Нет, спасибо, - промычал я: мысль про какую-то часовню, до которой пришлось бы чесать через поле новые шесть километров, привела меня в ужас, не космический, а самый обычный, земной. - Домой... Только в машине посплю часик...
  Нет необходимости говорить, что, забравшись на заднее сиденье, я провалился в сон и проспал совсем не "часик", а до самого рассвета.
  
  10
  
  Проснувшись рано утром (шея болела), я мог бы постучать в "кукольный домик" и напроситься к его хозяйке на завтрак - а между тем пересел на водительское сиденье и, стараясь не шуметь, отправился к себе домой.
  Мне нужно было принять душ, почистить зубы, побриться, посмотреть почту (письма от клиентов прилетали иногда и на выходных), но первее всего, главнее всего - осмыслить произошедшее, сделать паузу. Я изнемогал от этого спринтерского бега по вечернему полю, от этих овидиевых метаморфоз ума.
  За рулём одна за другой приходили в голову непричёсанные мысли. Ниже - некоторые из них, без всякой последовательности, логики или рифмы.
  "Кто она всё же такая? Психолог-самоучка? А давно ли психологи ходят в забрызганном краской фартуке и кормят диких зверей с руки? Женщина-маг? Мага я уже видел, и что-то не похожа она на "обычного" мага... Блаженная "на грани юродства"? Ах, болван: сам ты на грани юродства... Духовный лидер, гуру? Тогда какого культа? "Православный наставник"? Бывают ли такие вообще? Ну, как не бывает: вот, Мефодьев успешно подвизается в этой роли... Но если оба - духовные учителя, то как непохожи! Один только и делает, что мягко стелет, а спать ни разу не уложил. Другая слов не тратит, а, будто козу, ведёт меня на свой "пригорок", где сразу и оглушает космическим ужасом по голове. Где хоть научилась?"
  "Да нет же, нет! Нет в православии женщин-наставниц - ну, за редкими исключениями пожилых игумений. Никакая она не игуменья, и не монахиня даже. Православная ли Дарья Аркадьевна вообще?"
  "А если и нет, мне-то какое до этого дело? Или есть мне до этого дело? Если есть, то почему? А если нет, то не предам ли я таким равнодушием родную веру? Ох ты, Боже мой: в храме два раза в жизни побывал, а туда же - "вдруг предам родную веру?"! Самому-то не смешно?"
  "Слишком много сомнительного в истории про Принца - верней, не сомнительного, а - театрального? Девически-восторженного? Пронзительного на грани дурновкусия? Но ведь и ей тогда было семнадцать, а не тридцать один... А что, если всё - легенда для наивных неофитов, включая и "Личный дневник", который не в семнадцать лет написан, а сочинён гораздо позже, холодным, хитрым и циничным умом?"
  "Но, с другой стороны, какая странная легенда! Самозваному гуру куда проще возвести свою "линию передачи" к гималайскому йогину, махатме Шамбалы, да хоть к старцу из лавры, чем к школьному учителю... литературы? В "Долли" и "Долинька" явно есть что-то толстовское, особенно если вспомнить, что Долли Облонская на самом деле была Дарьей... Невероятная легенда, ни во что не укладывающаяся! И именно этим похожая на правду".
  "Ученик ли я? Если - уже ученик? И это - накладывает на меня обязанности послушания? Может быть, и десятину платить придётся, и имущество на неё переписать? Держите карман шире".
  "Ах, и дурак же ты, Олег Валерьевич! Какой ты ученик? Хоть и вовсе не звони ей больше, хоть пропади совсем из её жизни - ей-то что за дело! Тебя забудут на следующий день. А ты не забудешь... Как точно она сказала про источник живой воды! Живую воду, знаешь ли, можно и не пить, никто не принуждает. Есть бутилированная, с этикеткой "Мефодьев и Ко.", люди всю жизнь пьют, и за счастье почитают. А, живую-то найдя, сам всё бросишь и сам на край света побежишь... Или не побежишь - испугаешься?"
  "Может быть, иначе всё? Может быть, я - просто глупое дитё, которое источником живой воды посчитало дешёвую газировку личной харизмы? Разве не может такого случиться? Дети не знают, чтó им полезно, а я в этих вещах - именно ребёнок. У кого бы узнать, кого бы спросить... Кто в них не ребёнок? Если и есть люди, которые в "этих вещах" - не дети, может быть, их не больше дюжины на земле..."
  Не было у меня ответов на мои собственные вопросы. Было - желание осмыслить всё трезвым рассудком, не превращаться в восторженного мальчишку на сороковом году жизни. И - отказывала моя рациональность, не находила объяснений.
  
  11
  
  Приехав домой и съев скромный завтрак, я понял: всем старым и новым знакомым, нечаянным попутчикам в электричке, бывшим жёнам - всем, до кого вчера не дошли руки, пора садиться и писать письма. Начал я с самого приятного.
  
  Карлуша, здравствуйте!
  Смешно сказать, а я Вас почти не помню. Я и правда год назад был не в лучшем состоянии, и рад, что не оказался записным хамом, а даже ещё и нашёл для постороннего человека доброе слово.
  Ваше письмо меня тронуло и напомнило мне себя самого. Правда, я не был таким чутким: жизнь в конце девяностых не оставляла много времени для чуткости. Не завидуйте тому, что их не застали: поверьте, о том времени не стóит жалеть.
  Ваши родители, надеюсь, не против общения их пока несовершеннолетнего ребёнка с каким-то дядькой? Можете успокоить их тем, что дядька хоть и скучный, но насквозь понятный: у него есть документы и место работы. Не ахти какое, но бывает и хуже. Кстати, не хотите прийти в "Восход" на практику? Или сейчас в старших классах нет никакой производственной практики?
  Сегодня я занят почти весь день. У меня назначена встреча, на которую ещё не знаю, пойду ли. Но, если и пойду, к восьми вечера надеюсь освободиться. Если Ваше желание встретиться не пропадёт, то давайте к вечеру найдём бар, пропустим по баночке? Или что Вы там предложили - погулять по городу? Strange but OK , как говорят люди Вашего возраста.
  Мой телефон, кажется, был на визитке, которую я Вам оставил; дублирую его заново. Не стесняйтесь звонить.
  У меня та же проблема, что и у Вас: я не знаю, как подписаться. Только именем? Легкомысленно. Полными фамилией, именем и отчеством? Полагаю, что для шестнадцати лет - очень занудно. Оттого подписываюсь:
  
  Дядя Олег
  
  Да, не самая умная подпись, но больше ничего не смог придумать.
  Простите и Вы меня, если что не так. Молодёжь ранима, а люди нашего возраста циничны. Если я Вас чем-то нечаянно обидел или обижу, то, поверьте, это не со зла. Я не блестящий собеседник и в целом, наверное, обычный серый обыватель. В моей серости наметились в последние дни кое-какие краски, но они - не моя заслуга. Вот, честно предупредил Вас, поэтому подумайте сто раз, перезванивать ли.
  
  Вот такой ответ, как бы отзеркаливший письмо собеседника, нарочито небрежный, но поверьте, достаточно продуманный. Я бы, пожалуй, и не стал писать письмо этому десятикласснику, в любом случае, ограничился бы одной вежливой фразой, если бы не Дарья Аркадьевна. Появиться перед ней снова и сказать, что, мол, спровадил мальчишку восвояси, отказался от роли массовика-затейника, было бы позорно: она-то, посмотри, и ежей, бездушную скотинку, кормит морковной ботвой, а я на целого живого человека времени жизни пожалел... Письмо Карлуше, правда, не решало вопроса, хочу ли я вообще когда-либо видеть Дарью. Но не стоит пробовать справляться со всеми делами одним махом! Личных дел это тоже касается.
  
  12
  
  Покончив с этим, я сел за письмо Кристине. Ей можно было бы, строго говоря, и ничего не писать, но без письма мой уход в субботу становился - ну, или мне казалось, что становился - просто хулиганским поступком. Мне не нравится быть хулиганом: я и в школе-то никогда не участвовал ни в каких пакостях, чем заслужил кличку Зануды.
  
  Кристина!
  Моя сказка, наверное, выглядит грубостью. Прошу за неё прощения. Но если и прошу, делаю это не очень искренне, из простой вежливости. В конце концов, ты ушла первой...
  Пожалуйста, пойми, что это письмо - не упрёк, не способ поквитаться, не форма мелкой мести. Мы расстались добровольно, мы друг другу чужие люди.
  Или Ты не хочешь, чтобы мы были друг другу чужими людьми?
  Или всё-таки хочешь, и "миротворчество" Твоего духовника на Тебя тоже свалилось как снег на голову?
  Если верно первое, об этом нужно разговаривать, и разговаривать нам вдвоём, без посторонних людей, даже если они самые лучшие духовные отцы и матери на свете. В конце концов, ни мать, ни отца не берут на свидание с девушкой. Всё придётся строить с самого начала. То, что не является проблемой в чужом человеке, в близком может быть огромным изъяном.
  Я не смогу поддерживать переписку в мессенджерах. Я отвык от социальных сетей, и не жалею. Я не совсем здоров, хоть уже и пошёл на поправку, и прошу это учитывать.
  Буду рад Твоему звонку.
  
  Олег
  
  Это письмо мне пришлось отослать именно через "мессенджер", приложение для обмена сообщениями в одной из социальных сетей. Сразу после этого я изменил настройки своего профиля таким образом, чтобы Кристина не могла мне написать. Должен признаться, что терпеть не могу диалога в "мессенджерах"! Какое-то сомнительное развлечение для дураков: в нём нет ничего из достоинств полноценных, длинных писем и ничего из преимуществ даже телефонного, тем более живого разговора. Удивительно и приятно, что "Карлуша" мне написал именно настоящее, обстоятельное письмо. А меня вот на обстоятельное письмо для бывшей жены не хватило, но даже такое далось с трудом. Над одним началом я просидел минут двадцать, наверное, перебирая разные варианты, среди которых были и "Кристиночка" (но свыше моих сил было соответствовать такому любяще-всепрощающему тону), "Кристина Викторовна" (слишком уж прохладно, слишком напоминает о моей профессии), "Дорогая Кристина" (ни в пир, ни в мир, ни в добрые люди, и словно содержит в себе некий намёк, мало того что обидный, так ещё и несправедливый), "Кристина, здравствуй" (в этом, может быть, на пустом месте мне чудилась слащавая манера эстрадного исполнителя: "Просто здравствуй, просто как дела... Плачь и смотри..." - чур меня, чур). Нет, простое имя с восклицательным знаком было лучше всего, а вообще каждое предложение вызывало трудность: то мне казалось, что я слишком критичен, немилосерден, недобр, то, напротив, виделось, что я слишком быстро сдаю свои позиции. Уже нажав "Отправить", я едва не пожалел об этом - но оправить, конечно, всё же стоило: не пропадать же было такому образцу вымученной прозы.
  
  13
  
  Мучения, однако, на этом не кончились. Предстояло самое сложное.
  Долго ли, коротко ли - я даже успел пообедать за это время - на свет появился следующий текст.
  
  Дарья Аркадьевна, здравствуйте!
  Простите за то, что не попрощался с Вами с утра: дел оказалось много, а сил - мало.
  Кира, о которой я вспомнил вчера (спасибо Вам), была моей сокурсницей: я учился с ней в одной группе до конца четвёртого курса, когда она трагически погибла при невыясненных обстоятельствах: ушла с чужого дня рождения, но так и не вернулась домой.
  Я поддерживал с ней дружелюбно-ровные отношения, которые в последние дни нашего знакомства стали, пожалуй, несколько более дружелюбными, чем обычно (по инициативе с её стороны). Так продолжалось до того момента, пока она не совершила дурной или, в любом случае, не вполне достойный поступок, вызвавший общее осуждение. Вышло, что именно меня группа выбрала для того, чтобы донести до неё коллективную оценку её поступка - которая при этом полностью совпадала с моей оценкой, иначе бы я, конечно, отказался от этого поручения.
  Как бы там ни было, я мог бы, наверное, найти другие слова... До сих пор я не разобрался с той историей и своей ролью в ней до конца. Даже не знаю, важна ли она. Если важна, то почему я её забыл и много лет не мог вспомнить?
  Это - не единственный вопрос, который я хотел бы Вам задать. Но... должен ли я задавать эти вопросы? Хотите ли Вы их слышать и отвечать на них? Мне неловко, что я отнимаю Ваше время. Сейчас, когда я, с Вашей помощью, докопался до этой юношеской травмы или как бы там её ни назвали психологи, я, предположительно, способен справиться с ней и сам.
  Или всё-таки мне лучше увидеть Вас? Но в качестве кого? Кто я, собственно, Вам, и кто Вы, собственно, мне? Спрашиваю это с юмором, но и вполне серьёзно. Надеюсь, в моём тоне не слышится никакого упрёка. Я очень далёк от желания упрекать - я всего только пытаюсь разобраться. Простите меня, человека заурядного и не имеющего Ваших талантов, способностей и откровений, за то, что я пытаюсь это сделать как умею.
  Мне не нравится то, что я написал, но едва ли даже через пару часов я справлюсь с этим нелёгким вызовом лучше, а уверенность в том, что я вообще должен писать Вам, уменьшается с каждым часом, поэтому, пока она совсем не пропала, отправляю "как есть". Вы имеете полное право не отвечать на это послание, если оно покажется Вам неуместным, нелепым, оскорбительным и пр. Если так случится, заранее говорю Вам "прощайте" и "спасибо".
  С уважением и благодарностью,
  
  Олег Поздеев
  
  14
  
  Письмо Дарье было отправлено около двух часов дня. Сразу я начал ждать ответа, и ждал с нарастающим нетерпением, ругая себя за это нетерпение, а её поругивая за равнодушие к моим сомнениям. "Хорош духовный учитель! - злился я. - Уеду сейчас из города и пропаду на целый день!" "Ага, - иронически комментировал это решение в моём уме кто-то посторонний. - "Назло бабушке отморожу уши"".
  Около четырёх я, доведённый до последней точки нетерпения, не выдержал и набрал её номер.
  "Очень рада, что вы позвонили, Олег, - произнесла моя новая знакомая в трубку, пренебрегая обычными для живущих в обществе людей нормами вежливости, сразу переходя к сути: это и слегка раздражало, и восхищало. - Я прочла ваше письмо, но у меня не было времени ответить. Да и сейчас, если честно, нет: у меня гости..."
  - Простите, ради Бога! - тут же устыдился и раскаялся я. - Я не вовремя.
  "Нет, нет, не кладите трубку! А лучше всего - приезжайте".
   - Это неудобно...
  "Это совершенно удобно: не думайте никаких глупостей! А я, больше того, буду вам благодарна".
   - Вы... в опасности? - предположил я.
  "Нет-нет, что вы... - ответила Дарья как будто не очень уверенно. - Но вы приезжайте всё равно! И, если можно, не очень задерживайтесь".
  Стóит ли пояснять, что я принял эту просьбу к исполнению и поспешил на выручку!
  
  15
  
  Прямой опасности для хозяйки дома, кажется, не имелось. В уже хорошо знакомой кухне из-за стола поднялся и приветствовал меня рукопожатием молодой темноволосый бородатый мужчина с масляными глазами. Впрочем, симпатичный, хотя, разумеется, я не разбираюсь в мужской красоте. Было в нём, кажется, что-то от индуса.
  - Ава, - произнёс "индус".
  - Э-э-э... - только и сумел выдавить я.
  - Его зовут Ава, - пояснила мне Дарья, улыбаясь одними глазами. - Полное имя Аврелий, но он предпочитает "Ава". На "Авель" Аврелий тоже откликается.
  Я назвал своё имя-отчество, на что "Ава" радостно уточнил приятным бархатистым голосом:
  - Можно ведь просто "Олег"?
  Я промычал что-то неопределённо-утвердительное.
  Мы разместились за столом, по обе его стороны. Хозяйка села в торце стола на табурет.
  - Чай уже остыл, - пояснила она, извиняясь, - но я не успела сделать новый. У меня буквально минутки свободной не было! Он заговорил меня своими разговорами!
  - Да, да! - охотно подтвердил Ава. - Всегда такое большое удовольствие - совершать духовную беседу! Это же самое важное, что может быть в жизни! Дарья Аркадьевна - это же источник, источник мудрости!
  Я всё не мог понять, что меня неуловимо царапает в его голосе - и, наконец, сообразил: он говорил с теми же слащавыми интонациями, растягивая отдельные гласные, особенно "а", с которыми в наше время говорят молодые и, увы, недалёкие девушки. Я почти уже заметил ему это вслух - но вовремя сдержался. Чудовищной бестактностью было бы это с моей стороны, да и какое моё дело? Но что же, однако, Дарья Аркадьевна не объяснит своему духовному ученику, как он нелепо выглядит? Снова я почувствовал нарастающее раздражение.
  - Вы знаете, что я иногда называю её Шри Дари? - продолжал Аврелий.
  - Это с какого языка? - поинтересовался я.
  - О, это на санскрите! Мне кажется, я в прошлой жизни рождался в Индии... А она не хочет подтверждать, что я там рождался! Только смеётся... "Шри" - это "досточтимая". Вы не изучали санскрит? Я, правда, тоже не изучал, но меня просто чарует этот язык. Я могу слушать его часами!
  - А "Дари" что значит на санскрите?
  - "Дари"? - растерялся Аврелий. - Наверное, что-то вроде "Око зари", или "Откровение", или "Истина"...
  - Если вы не уверены, давайте посмотрим в словаре, - предложил я. - Существуют же сетевые санскритско-русские словари! - и потянулся было за телефоном.
  - Пейте чай! - строго сказала мне Дарья. - И не смущайте моих гостей. Мне неинтересно, что моё имя означает на санскрите. Пусть будет "Око зари". Вам разве жалко?
  - Да и вообще! - назидательно добавил Аврелий. - Нужно доверять интуиции, а не всяким холодным машинам. Вы, Олег, разве не согласны?
  Нет, это и впрямь секта какая-то! Что я здесь делаю?
  - Я планирую поездку в Индию, - продолжал меж тем Аврелий. - Когда заработаю достаточно денег. Пока не получается... Но думаю, что можно ехать и автостопом тоже. Это будет очень значимый духовный опыт... Хотя ведь Дарья Аркадьевна утверждает, что неважно, где мы находимся! Очень глубокая мысль, очень... Важна радость, счастье, которые мы испытываем каждую секунду и дарим другим людям. Я иногда чувствую так много счастья, что мне даже стыдно перед другими людьми: почему я так счастлив? Вот вы, например, не очень счастливы: я это вижу... Я бы хотел давать "уроки счастья". Я думаю, я смог бы. Меньше эгоизма! И будет больше счастья. Человек - как сосуд. Если он наполняется эгоизмом, в нём нет места для счастья. Если он наполняется счастьем, в нём нет места эгоизму.
  - Что насчёт эгоистичного счастья? - уточнил я, попутно вспомнив "Отроков во вселенной" и роботов, которые хотели сделать своих пленников счастливыми насильно.
  - Эгоистичного счастья? - переспросил Аврелий. - Оно не настоящее, не подлинное. Ведь "когда ты счастлив сам, счастьем поделись с другим"! Об этом пела Алла Пугачёва, и должен вам признаться, что в некоторых её песнях сокрыто большое количество духовных истин. Я мог бы учить людей счастью! У меня только две проблемы. Первая - помещение: мне никто не даёт помещения бесплатно. Я пришёл во Дворец молодёжи, и мне не дали. Не понимаю, почему! Разве они не хотели бы, чтобы молодёжь была счастлива?
  - Понятия не имею...
  - Кстати, Олег, а где вы работаете? Может быть, у вас на работе найдётся помещение? Мне нужен буквально час в неделю.
  - У меня очень строгое начальство и оно, боюсь, не одобрит этой идеи.
  - Как жаль, как жаль! - непритворно огорчился Ава. - Как же люди не понимают, чтó есть самое главное в жизни...
  - А вторая ваша проблема? - поспешил спросить я, чтобы увести счастливого человека в сторону от мрачных мыслей.
  - Моя вторая проблема - вот! - он протянул руку в сторону хозяйки. - Шри Дари не даёт мне благословения учить других. Не понимаю, почему! Поговорите с ней, Олег!
  - Я, конечно, поговорю, - ответил автор этих строк. - Только вот не обещаю, что...
  - Но вы попробуйте!
  - Я, признаться, за тем и...
  - Олег приехал именно за тем, чтобы со мной поговорить, - перебила меня Дарья. - И это важный разговор, Авель. Его нельзя вести втроём.
  - О! - воскликнул Аврелий, совсем по-детски. - Понимаю! Вы хотите, вы намекаете мне, чтобы я ушёл. Понимаю! - он встал и протянул мне руку для прощания. - Но вы поговорите с ней? Вы позвоните мне после? Вы расскажете, в чём дело?
  - У меня нет вашего телефона, Аврелий, - попытался я уклониться от исполнения этой сомнительной просьбы.
  - Просто Ава, для близких всегда Ава, в крайнем случае можно Авель... Она вам его даст, обязательно! Вы очень интересный человек, Олег! Мы могли с вами быть знакомы в одной из прошлых жизней. А пока прощайте! Кланяюсь вам! - он действительно мне поклонился, сложив руки у сердца. - Намастэ!
  
  16
  
  Дверь закрылась, через некоторое время мы услышали стук закрывшейся калитки.
  - Раньше бы мне позвонили - раньше бы приехал и вас спас, - буркнул я.
  - Он сегодня утомил, - призналась хозяйка. - Но вообще-то он очень хороший, чистый человек.
  - Он же дурак! - брякнул я, не в силах больше сдерживаться.
  - Да, он дурак! - вздохнула Дарья. - К сожалению... Тяжело иметь больше одного таланта. А вы, Олег, уж иногда слишком умный.
  - Так вы видите, что он дурак! - обрадовался я. - Видите, какие люди вас окружают! Кстати, ваши "духовные дети" все на него похожи? Или он - у вас единственный ученик?
  - Нет, не единственный, есть ещё трое: совсем молоденькая девочка, сорокалетняя женщина, пенсионер. Все разные... И вы, значит, брезгуете находиться среди таких... недалёких людей? Которые даже звук "а" выговаривают...
  - ...Словно они - самка человека с утиными губами, - закончил я за неё. - Извините. Нет, не в брезгливости дело...
  - У меня у самой говор!
  - ...И не в говоре - но это именно то, о чём я хотел вас спросить, то есть не о вашем говоре, конечно, которого у вас, кстати, и нет совсем... Дарья Аркадьевна, кто я вам? И вы сами - кто?
  - Вот, начали, - она нахмурилась. - Неужели нельзя было без этого...
  - Начал, и продолжу, и не остановлюсь, пока не получу ответов! Простите великодушно за то, что не могу быть таким непритязательным, как ваш Аврелий!
  - Вот это сейчас, что сказали, вас тоже не красит... Кто я? Простая русская женщина. Частный мастер по изготовлению безделушек.
  - Неправда, вы не "простая русская женщина", и не хуже меня это знаете!
  - Не знаю! Не знаю, видит Бог! Не надо, Олег Валерьевич, не пытайтесь высадить в моей голове семена честолюбия! Не втягивайте меня в ваши пошлые игры!
  - Хорошо, оставайтесь "простой русской женщиной", если вам так угодно! Тогда ответьте мне, пожалуйста: кто я вам?
  - Кто вы мне? - она внезапно успокоилась. - Да никто! Случайный знакомый.
  - Правда? - я ощутил и облегчение, и опустошение. Причудливо устроен человек! Разве не этого я и хотел, разве не за свою свободу собирался побороться, когда ехал сюда? - А Авель вам тоже - случайный знакомый?
  - Ну нет: он же себя считает учеником, а меня - Шри Дари, сами слышали, - поддела меня "Шри Дари". - Кем человек себя считает, тем он и является.
  - Всегда?
  - Часто.
  - Если вот это всё нужно, чтобы быть вашим учеником, я уж, знаете, лучше постою в сторонке, - пробормотал я.
  - Нет, это всё не нужно, но "стойте в сторонке" сколько хотите, никто вам не мешает.
  - Спасибо... Так что же мне сейчас, вставать и уходить?
  - Я вас не гоню.
  - Не гоните - но и не очень мне рады?
  - Перестаньте вести себя как ребёнок! - вдруг прикрикнула на меня Дарья. - А то и правда выгоню!
  И вышла в мастерскую, оставив меня одного в кухне.
  
  17
  
  Вернувшись через пять минут, она нашла меня тихим и присмиревшим. Видит Бог, мне нужны были эти пяти минут! Я за них многое передумал...
  - Ну-ну, - пробормотала хозяйка примиряюще. - Вы виноваты и хотите извиниться, - я покаянно закивал. - Всё понятно. Опустим. Вы убедились, что вас никто не держит на привязи: можете уходить хоть сейчас. Вот Бог, а вот порог. А пока вы не ушли - не надумали, нет? - пока вы не ушли, я хотела бы вас, Олег Валерьевич, расспросить о той вашей давно погибшей знакомой. Вы не против? Ну и славно. Но хочу предупредить: когда буду спрашивать вас, я это буду делать всерьёз, не так, как спрашивают "случайного знакомого". По-другому не умею. Вы готовы?
  - Готов, - усмехнувшись, я добавил: - Вы озвучили условия, а я их акцептовал.
  - Очень рада, что... акцептовали. Рассказывайте!
  - Мы учились с Кирой Евстафьевой на юридическом факультете государственного университета, - приступил я к рассказу. - Девушкой она всегда была немного не от мира сего...
  - Почему вы так говорите?
  - Почему? - я растерялся. - Да вот, видите ли, нипочему: не могу, если честно, за ней припомнить никаких особых странностей. Просто её такой все считали...
  - А вы, выходит, повторяли за всеми.
  - А я, выходит, повторял, - согласился я.
  - И сейчас, спустя почти двадцать лет, повторяете за чужими людьми... Опишите её!
  - Я и описать её затрудняюсь, Дарья Аркадьевна: какой из меня портретист! Да и она - что про неё сказать? Глаза с косинкой, нос с горбинкой, зубы с щербинкой, вот, даже в рифму получилось...
  - Сильно её это портило?
  - Нисколько не портило, только интересности придавало. Красивая девушка, высокая, стройная...
  - Значит, про косинку и горбинку снова вы повторили вслед за её завистливыми подругами - так?
  - Может быть, и повторил... Вы ко мне будто недоброжелательно настроены!
  - Никак я к вам не настроена! Просто хочу доискаться правды.
  - Знаете, а она ведь на мою бывшую жену немного была похожа! - вдруг признался я сам себе. - Или та на неё...
  - Очень интересно! Вот и жену себе под неё подобрали...
  - Не подбирал!
  - ...И дочку по ней назвали...
  - Не называл!
  - А хоть бы и назвали, мне-то что? Я не психолог, мне эти загадки разгадывать недосуг. Как вы к ней относились?
  - Никак, в общем-то! Как к сокурснице, одной из - то есть до конца четвёртого курса. Боялся приближаться: слишком уж она была...
  - Какой?
  - Харáктерной, непредсказуемой. Кира не лезла за словом в карман, говорила прямо, что думала, могла учудить нечто совершенно из ряда вон. В итоге и учудила! А я что? Я человек простой, был им и остался. Зачем мне лишние трудности в общении с девушкой?
  - Самоуничижение паче гордости, Олег Валерьевич, так что не притворяйтесь, вам не идёт.
  - Беру с вас пример, Дарья Аркадьевна, с кого же ещё...
  - С меня он берёт пример, вы посмотрите... Что случилось в конце четвёртого курса?
  - Случилось то, что Кира стала мне оказывать знаки внимания. Ненавязчиво, по-детски, не так, как делают девушки её возраста. То пирожок захватит для меня из столовой, то как бы нечаянно попадётся мне на глаза после занятий и предложит: "Пойдём гулять! Погода хорошая, что ещё делать?"
  - И гуляли?
  - Да, то есть совершенно невинно, даже не помню, представляете, держались ли за руки. То есть, может быть, и держались, но не вспоминается...
  - Как вы относились к этому сближению?
  - Меня оно полностью устраивало.
  - Ну ещё бы, красивая девочка, да сама в руки плывёт... Но события вы не торопили.
  - Не торопил, - согласился я.
  - Почему?
  - А должен был?
  - Нет, просто хочу понять.
  - Да, понимаете ли, кто-то пустил слух, что Кира якобы недавно рассталась, или ещё в процессе расставания, со своим молодым человеком, и я предполагал, что меня она рассматривает то ли как способ мести, то ли как запасной аэродром. Кому приятно быть просто запасным аэродромом? Потому и выжидал.
  - Очень разумно... А языка у вас, Олег Валерьевич, не было, чтобы спросить её саму? Язык - это такой орган, находится во рту. Используется для общения людей между собой.
  - Вы злы, Дарья Аркадьевна, и вы несправедливы, - пожаловался я. - Почему это вы её защищаете, а меня не жалеете?
  - Действительно, с чего бы... Может быть, потому, что вы ещё живы, а она уже нет? И вас тоже пожалею, успеется. Чего такого учудила ваша Кира, что вся группа против неё взбунтовалась?
  - К этому я как раз и перехожу! В нашей группе учился один "анархо-пацифист", по его собственному определению. Легендарная личность! Звали его Александр Назаров. Саша ходил в длинной шинели и с кудрями до плеч, аки Христос по Гефсиманскому саду. Только бороды не хватало...
  - Ему только бороды до Христа не хватало? Ну-ну...
  - Нет, не только, но не комментируйте же вы каждую мелочь! И так тяжело... Назаров был, не помню теперь, почему, резко настроен против действующего президента, который тогда как раз избрался на второй срок. Саша вёл очень энергичные антиправительственные речи в студенческом дискуссионном клубе - на факультете тогда имелся такой, под руководством Алексея Ильича Бердичева, аспиранта кафедры философии, и что мы только по молодости там не говорили! Думаю, сейчас администрация университета не допустила бы этого: изменилось время... Когда ему и этого показалось мало, Саша начал на свои средства печатать листовки - крошечные, меньше ладони - и разбрасывать их по факультетам вуза.
  - Что было в этих листовках?
  - Да разве сейчас припомнишь? Обычный юношеский вздор: "Голосуй булыжником!", "Мутен судак", "Убей чиновника, пока чиновник не убил тебя!", "Камо грядеши, Россия?" и так далее. "Убей чиновника", помню, сопровождалось "звёздочкой" и сноской: "в себе", чтобы автору нельзя было "пришить" экстремизм. Что вы как сурово, без всякой улыбки смотрите на меня, Дарья Аркадьевна? Я, вспоминая, улыбаюсь: молодые годы! Такие вещи даже тогда не оставляли без внимания, и в один прекрасный день в вузе появился "человек в штатском". Под него освободили аудиторию, и целый день в эту аудиторию вызывали "на беседу" студентов старших курсов. Все, конечно, молчали как рыбы! Но кто-то Сашку всё же сдал, и Назарова прямо после этой беседы забрали в наше местное управление ФСБ. Сделали ему там внушение и отпустили - обошлись удивительно гуманно. Он вернулся, конечно, героем и любимцем девушек, но с листовками с тех пор завязал.
  И, представьте же, кто-то пустил слух, что, мол, это именно Кира заложила Назарова! Набрались смелости и спросили её напрямую, а она сразу и призналась. Вообразите себе степень дерзости!
  - Дерзости? - Дарья смотрела на меня нахмурившись, исподлобья.
  - Неудачное слово: вызова!
  - Вызова?
  - Да, вызова: открыто объявить всем и каждому, что это она совершила такой, с позволения сказать, поступок!
  - То есть вы до сих пор убеждены в том, что это был именно дурной поступок?
  Я остолбенел. Кажется, даже рот распахнул. Пролепетал что-то:
  - Но как же... Своего собственного товарища...
  - А он ей был прямо настоящим товарищем? Таким, который за тебя в огонь и в воду? Или вы ей не оставили выбора, считать или не считать этого патлатого дружка товарищем? А когда этот "товарищ" предложил убивать людей, она тоже должна была помалкивать?
  - Но, Дарья Аркадьевна, это ведь не то же самое...
  - Нет, Олег Валерьевич, это именно то самое! Сегодня ваш красавец и любимец девушек пишет: "Голосуй булыжником!", завтра кто-то берёт в руки булыжник - и в азарте борьбы задевает, ранит, убивает вашего ребёнка. И вы до сих пор считаете, что Кира поступила дурно? Вам сорок лет!
  - Тридцать девять...
  - И вы по-прежнему думаете, что двадцатилетнему обалдую разбрасывать листовки с призывом "Убей чиновника!" - лихость, удаль и героизм, а сообщить про этого обалдуя государству - низость и позор? Да как вы, с такими верованиями, всерьёз, всерьёз ходите на свою работу, сидите в кресле с важным лицом, толкуете людям государственные законы, деньги получаете, и не стыдитесь это всё делать?!
  - Дарья Аркадьевна, Дарья Аркадьевна! - взмолился я. - Не оправдываю Назарова - верней, это воспоминание как бы вмёрзло в моей памяти, а теперь оттаяло, и вижу, что пахнет оно действительно не очень... Но были ведь вы сами молоды, совершали ведь вы сами дерзкие, бунтовские, попирающие общественные приличия поступки, должны же вы понять...
  - Такого, извините, я не совершала! А знаете, кто тогда действительно "попрал общественные приличия" и настоящее мужество проявил? Кира! А совсем не ваш... безбородый Иешуа!
  Мы оба замолчали. "Ишь как рассердилась, - почти мстительно проговаривал я про себя. - Всякое благообразие потеряла. Какой же из неё духовный учитель?" Увы, упрёки эти мне и самому не казались особенно убедительными.
  
  18
  
  - Мне продолжать? - уточнил я дрогнувшим голосом.
  - Да, пожалуйста... Извините за то, что на вас накричала.
  - Что уж... Кира действительно не понимала, что дурного... И судя по вашей воинственной защите, может быть, и не было дурного... я запутался! Но то, что группа её осудила, - этого она не понимала, конечно! Не то чтобы кто-то принял формальное решение её бойкотировать, просто - все от неё отстранились...
  - И вы тоже?
  - Не могу сейчас припомнить... Я, наверное, находил те или иные предлоги, чтобы видеться реже, тем более, что мы и не были, строго говоря, парой - так, "ранняя стадия", и даже не ранняя стадия, а смешное полудетское ухаживание без всяких последствий, то есть ухаживание только с её стороны... В конце июня был сдан последний экзамен летней сессии, который совпал с Вовкиным днём рождения. Намечался грандиозный сабантуй. Родители у Вовки оказались понимающие и, чтобы дать свободу молодёжи, уехали на дачу. Меня, само собой, пригласили, Киру, конечно, нет...
  - Разумеется!
  - ...Но она от кого-то узнала и пришла сама. Тогда этот негласный бойкот стал особенно заметен. Глядеть на неё, одинокую среди общего веселья, было особенно неприятно и грустно.
  Ребята поактивней собрались на кухне и приняли решение: кто-то должен ей сказать, что здесь ей не рады, и особенно почему не рады. Выбор пал на меня, в основном из-за наших прогулок, которые уже становились заметными, более того, кое-кто начал над ними подсмеиваться...
  - Вам казалось.
  - Н-нет, не совсем казалось, потому что... Хотя, может, и казалось. Какое смешное слово: будто в нём целых два животных, домашнее и дикое... Мы с Кирой уединились на балконе, и я ей всё объяснил. Помню, её большие чуть раскосые глаза всё раскрывались, раскрывались, будто для неё то, что я говорил, стало каким-то откровением...
  - А если - стало?
  - Не могу сказать, но какой же степенью наивности нужно обладать, чтобы...
  - И какой степенью чёрствости, чтобы любящей вас девушке всё это говорить!
  - Про "любящую" вы, наверное, преувеличили.
  - Кира, конечно, спросила вас, как вы сами отнеслись к её поступку, верно? - продолжала пытать меня Дарья. - И вы не постеснялись "высказать вашу оценку" - так вы мне написали?
  - Всё так, но в своё оправдание скажу, что вызвался её проводить домой. Девушка отказалась. Кира вышла...
  - Так надо было настоять, болван!
  - Дорофея Аркадьевна, я протестую! Такие выражения, от вас ли... Мы же с вами, в конце концов, не пили на брудершафт... Кира, повторюсь, вышла в начале одиннадцатого. Домой она так и не вернулась. Пропала без вести. Тело не нашли, поэтому иногда я надеюсь, что...
  Дарья встала - всё это время она сидела за столом - и скрестила руки на груди. Это был совсем не её жест - и оттого особенно пугающий, особенно жуткий.
  - Вы убили её, Олег Валерьевич, - объявила она. - Виновна вся группа, но на них не перекладывайте. До них вам дела нет. Убили вы. А вместо раскаяния вы спрятали память о том, что сделали, в тёмную кладовку, на дальнюю полку. У нераскаявшихся убийц жизнь редко складывается счастливо. Вот и дети у них не родятся, а, родившись, долго не живут.
  - Вы хотите сказать, что Мира... поэтому? - спросил я негромко, побелевшими губами.
  - "Иисус сказал ему: ты говоришь".
  - О, вы любите эту евангельскую фразу, я уже заметил...
  
  19
  
  В этот раз молчание продлилось гораздо дольше, и живописную парочку мы, наверное, представляли из себя. Впору было рисовать с нас иллюстрацию да размножать её в назидательных целях для старших классов воскресной школы.
  Дарья наконец вздохнула, подошла ко мне, положила мне руку на плечо. Я поднял на неё глаза из своего согбенного положения. Она слабо улыбалась. Заговорила:
  - Бог с вами, Олег Валерьевич! Я вам не прокурор. Хватит казниться!
  - Но что же мне делать, Дорофея Аркадьевна! - простонал я. - Мефодьев, например, советует покаянную молитву. Как думаете, попробовать?
  - Про молитву - не знаю, - она вернулась к своему месту, села. - Худа никакого нет, но у вас с непривычки не получится. Нет, а я бы на вашем месте призналась в убийстве.
  - Прилюдно? На площади?
  - Зачем на площади, на какой площади? Говорят, трём людям достаточно. Мне вы уже сегодня сказали. Найдите ещё двоих.
  - И тогда мне "Бог жизнь пошлёт", как сказала Сонечка? - я вспомнил, откуда именно это выражение.
  - Что за Сонечка, из "Преступления"? Не знаю! - Дарья развела руками. - Я, во-первых, не Сонечка, поэтому, пожалуйста, меня с ней не сравнивайте. Я другая. И про то, пошлёт вам Бог жизнь или нет, тоже не скажу. Я ведь не Бог! И не в каких-то особенно близких отношениях с Ним.
  - Знаю, знаю, вы "простая русская женщина, мастерица по изготовлению безделушек", - я усмехнулся.
  - Именно, - подтвердила Дарья. - Вот умру я, похоронят меня, именно это на могилке и надо будет написать. Или нет: ещё что поскромнее. Вас душеприказчиком назначу.
  - Спасибо за оказанную честь, весьма польщён... Дарья Аркадьевна! - идея-надежда сверкнула молнией. - Двум людям я признáюсь, обязательно, но у меня будет к вам просьба. Дикая, ни с чем не сообразная, неприличная, в которой вы мне, видимо, откажете, и верно сделаете, что откажете, но... мог бы я каким-нибудь способом поговорить с покойной?
  - Так - а отчего ко мне эта просьба? Спиритизмом не занимаюсь. Обратитесь к колдунье своей!
  - Нет, не спиритизмом! - заторопился я объяснить. - Вчера я был свидетелем вашей способности перемещать сознание другого в особое состояние. Если вы это можете, то неужели не можете перенести ум человека в те миры, в которых обитают души умерших?.. Я видел в одном фильме...
  - Меньше бы вы фильмов смотрели, Олег Валерьевич! - мягко попеняла хозяйка и задумалась.
  Пока она думала, я успел пожалеть о своей просьбе. И как мне хоть пришло в голову?
  - Никогда такого ещё не делала, - сказала Дарья наконец. - А попробовать даже интересно. Ох, и достанется же мне однажды за это всё на орехи... Будут у меня, однако, условия.
  - Я весь внимание!
  - Первое: никому до моей смерти об этом не рассказывайте. После - сколько угодно. Второе: не сердитесь на Авеля, хоть он и дурачок! И вообще, старайтесь не сердиться на людей. Третье: попробуйте примириться с Кристиной. Хоть попытку сделайте, ладно?
  - Как странно, что ваш совет повторяет совет Мефодьева! - с удивлением заметил я.
  - Отчего странно? Я Церкви не враг, как ваша... ворожея. Посильны вам условия? Принимаете?
  - Принимаю, - вздохнул я.
  - Тогда идёмте!
  - Снова на пригорок? - спросил я упавшим голосом.
  - Зачем на пригорок? - хозяйка взяла нечто, похожее на кочергу, ловкими руками вставила эту кочергу в малозаметную скважину в потолке, повернула, потянула на себя люк и разложила крепившуюся к нему складную чердачную лестницу. - В часовню! Не забудьте, пожалуйста, снять обувь на первом этаже.
  
  20
  
  Под "часовню" было отведено всё пространство мансарды. Строгие белые стены с женскими портретами на них (я насчитал шесть, по три на каждой стене). Все лица казались смутно знакомыми, но с уверенностью не получалось назвать ни одно. Никакой мебели, кроме небольшого столика. Ворсистый ковёр на полу. Два окошка, через одно из которых заходящее солнце осветило "часовню" косыми лучами.
  - Это - моя девичья светёлка, куда я пускаю только очень близких людей, - пояснила мне хозяйка, присаживаясь на пол в позе, похожей на южнобуддийскую, и жестом предлагая мне садиться рядом. - Уж будьте так добры, Олег Валерьевич, не рассказывайте о ней никому, пока я жива!
  - Понимаю, sacred space , - догадался я. - Не беспокойтесь, не расскажу. Как же вы "случайного знакомого" пускаете в ваше святилище?
  - Выходит, не совсем случайного... Не волнуйтесь, - утешили меня. - У вас память как у рыбки: вы всё, что не по вам, забываете, и светёлочку мою, если не поменяетесь, тоже забудете...
  - Вы здесь проводите какие-то ритуалы?
  - Да что вы: разве я священница, ритуалы проводить? Это личная комнатка, для души, а душе ритуалов не нужно. Так... молюсь, пока никто не видит. Свечечку иногда зажгу...
  И верно: на низком столике стояли свечи в самодельном глиняном поставце.
  - Дарья Аркадьевна! - решился я. - Вы позволите задать вам вопрос, которым я мучаюсь сегодня с самого утра?
  - А что бы нет?
  - Вы - православная?
  - Так вы прямо мучаетесь этим вопросом? - негромко рассмеялась Дарья. И задумалась, ушла в себя. - Не знаю! - призналась она в итоге. - Никем другим никогда не была, а православная ли сейчас - не знаю, видит Бог. А... разве важно?
  - То есть как? - растерялся я.
  - Так! Важно ли? А если важно, почему?
  Я не нашёлся, что ответить. Тысячу причин я мог бы привести, зачем люди определяют свою принадлежность к той или иной религии или её ветви и почему это может быть важно. Но здесь, в тишине домашней часовни, их было приводить бессмысленно: моя собеседница меня спрашивала не про то. "Тигр, о тигр, светло горящий // В глубине полночной чащи! // Кем задуман огневой, // Соразмерный облик твой?" - "Эволюцией и борьбой за существование, господин Блейк!" - так или примерно так выглядели все ответы, которые я был способен ей дать.
  - Вы - мужчина, Олег Валерьевич, - добавила Дарья, пожалев растерявшегося меня, - а ещё юрист, законник, образованный человек. Вот вы, пожалуйста, и ответьте на вопрос, кто я такая, в какую категорию меня определить. А мне самой всё равно!
  - Вы мне действительно даёте такое поручение? - с сомнением произнёс я.
  - Не даю - вы его сами на себя взяли, и теперь, пока не выполните, не успокоитесь. Ложитесь на пол и глаза закройте! Я сяду у изголовья, как вчера.
  Мысль о том, что сейчас, уже через пару минут, я, возможно, увижу "ту, кого убил", наполнила вдруг меня таким волнением, даже страхом, что мне неудержимо захотелось спать. Я не уследил, сколько времени прошло между последними её словами и моим сном. Время перестало быть, как перестал быть этот мир, а начался совсем другой.
  
  21
  
  Я нахожусь на зелёном лугу. (Не знаю, что заставляет меня писать эти строки в настоящем времени. Здесь нет нашего времени, а тому времени, что здесь есть, наши грамматические категории не нужны.) Цвета луга и неба нежные, словно они нарисованы акварелью. Через акварель просвечивает бумага - вот и в этом мире через вещи просвечивает подоснова вещей.
  Солнце угадывается, но небо затянуто дымкой.
  Начинает идти тёплый дождь. Крупные капли почти невесомы: касаясь земли, они рассыпаются на мелкие брызги.
  Из почвы, ответствуя дождю, тянутся цветы самых причудливых форм. Цветы раскрываются, превращаясь в животных.
  Здесь кошки, собаки, серые попугаи Жако. Здесь же - бывшие плюшевые звери: чебурашки, медвежата, львята, свинки, овечки.
  Передо мной почти от самой земли вырастает и распахивается большой бутон.
  В бутоне - Кара, почти такая же, какой я её помнил. Впрочем, нет: в ней произошли неуловимые изменения. Глаза поменяли форму, теперь это - чисто человеческие глаза (в ином месте такие глаза, пожалуй, смотрелись бы жутко, но я знаю, что в этом мире со мной не случится дурного). На голове Кары - небольшая золотистая диадема.
  - Я так рад тебя видеть, - говорю я, смущённый, первое, что приходит в голову.
  - Я тоже рада, - отвечает мне моя "шерстяная сестрёнка".
  - Как ты хорошо говоришь по-русски...
  - Это не я хорошо говорю по-русски, милый и глупый человек! Это ты теперь меня понимаешь...
  - Кара, - тороплюсь я сказать что-то важное, - я виноват перед тобой. Я так с тобой и не попрощался!
  - Ну что же, - замечает она с невозмутимостью, свойственной ей и на земле, - зато сейчас ты нашёл время. Спасибо, что навестил меня! Мне приятно. Я, наверное, скоро рожусь человеком, ты знаешь?
  - Добро пожаловать к нам! - нахожу я снова не самые умные слова. - Непонятно, конечно, понравится ли тебе мир людей, он очень так себе. Извини, мы не сумели сделать лучше.
  Мы понимаем, что приходит время снова прощаться. Кара шутливо, в память о детстве, даёт мне лапу. Эту лапу сложно отличить от человеческой руки.
  Я, склоняясь, так же шутливо целую её руку.
  
  22
  
  Мои глаза по возвращении были полны бессмысленных слёз.
  - Тише, тише, - услышал я голос Дарьи. - Вот платок... Давайте спустимся.
  Мы спустились на первый этаж и некоторое время отдыхали по обе стороны стола. Дарья Аркадьевна была бледней обычного, и я заметил вслух:
  - Вам... утомительно, наверное, это делать?
  Она совершила молчаливое движение головой, то ли отрицая, то ли, напротив, соглашаясь.
  - Как у вас это удаётся? - продолжал я спрашивать.
  - Наудачу, всё наудачу, будто у сороконожки, которая ходит, а спроси её, как она ходит, так сразу и упадёт. Не думайте, у меня есть перед началом чувство, хватит ли сил или нет. Это вроде волн: они накатывают, отступают. Я поэтому и не стала откладывать в долгий ящик: поймала волну. Вообще-то, Олег Валерьевич, не очень хорошо: глупостями занимаемся, нарушаем нормальный ход вещей, лезем в незаколоченные форточки с риском для здоровья...
  - Я виноват, простите!
  - Не виноваты: я сама согласилась... Что? - она весело глянула на меня. - Ошиблась в одной букве? Вашу Кару я просто во всех деталях запомнила, пока вырезала, а где девушка ваша, даже и ума не приложу.
  - Ну, вы технически меня не обманули: обещали же встречу с покойницей... - отшутился я. - И она действительно скоро станет человеком? Не понравится ей здесь...
  - Да, - согласилась Дарья. - Мир что-то совсем с ума сошёл.
  - ...А таких людей, как вы, - продолжил я, - так и хочется спросить: зачем вы, с вашими дарами, прячетесь от мира, вместо того чтобы пытаться его исправить?
  - Вот здрасьте-приехали: что значит "как я", с какими "дарами"? - Дарья нахмурилась. - Мир - не порванный носок, чтобы его взять и заштопать. Ну-ка, попробуйте сами! И не в "дарах" дело: "дары" - это так, кино для сорокалетних детей. Здесь выгрызаем их зубами, а на том свете бесплатно достаются. Ну и стоило ли?
  - А в чём тогда дело, Дорофея Аркадьевна? - спросил я нетерпеливо. - Что важно?
  - Я вам не учитель, и никому я не учитель, поэтому как мне сказать, чтó важно?
  - Даже Авелю?
  - Ой, хватит... Чтó важно? Чувство звенящей свободы внутри, - с выражением произнесла она. - С неё и "дары" начинаются, и вообще всё. Не той свободы, о которой говорит мир! Мир нам бесстыдно, каждую секунду лжёт в глаза о том, что мы уже свободны. Дождевому червю рассказывают, что он - королевская кобра, а тот верит. Уже приплыли рыбы, которым он пойдёт на корм, а он всё верит, дурашка...
  - Почему свобода - звенящая?
  - Потому, что должна быть до звона, до готовности умереть в каждый час. С неё всё начинается.
  - Эти наставления вы получили от Принца? - сообразил я.
  - Не только эти...
  - Каким он, видимо, необыкновенным человеком был!
  - Для вас - был, - подтвердила Дарья. - А для меня он - был и есть. Я, когда думаю о нём, не думаю в прошедшем времени.
  
  23
  
  Словно рифмуясь со словами о звенящей свободе, у меня коротко звякнул телефон: текстовое сообщение.
  - Карлуша спрашивает, осталось ли у меня желание встретиться, - пояснил я. - Отключу...
  - Не отключайте! - попросила мастерица. - Я и вас утомила, и себя. Карлуша - тот парнишка, что вам письмо написал? Подите, пообщайтесь с ним, разговаривайте с молодёжью, пока она сама к вам приходит.
  - Я говорю "до свиданья", Дарья Аркадьевна, но, надеюсь, не навсегда?
  - Нет, не навсегда: навсегда ничего не бывает. Что это вы, Олег Валерьевич: удумали мне руку целовать? Собаке своей целуйте! А я женщина простая. Нет, нет, я не сержусь на вас, только до двери провожать не пойду, хорошо? Устала, на ногах не стою...
  
  ...От памятника поэту-демократу, у которого мы условились встретиться, отделилась тёмная фигурка. Я, беря пример с Дарьи Аркадьевны, пожал чужую руку несильным движением. Ладонь у нового знакомого была тонкая, белая, такое же тонкое и белое лицо. Короткая стрижка, мешковатый чёрный плащ на размер больше. Кому-то этот паренёк подражал, кого-то "косплеил", выражаясь молодёжным языком, но кого, понять я не мог. Да и недосуг мне, тридцатидевятилетнему дядьке, разбираться в субкультурах, молодёжных идолах и иконах стиля!
  - Дядя Олег?
  - Он самый, - подтвердил я. - Вы - Карлуша? Странным имечком вас наградили родители, конечно...
  - Как насчёт "Чарли"?
  - "Чарли" мне нравится даже меньше, хотя что-то от Чаплина в вас, может быть, и есть. Котелок вам, тросточку, усы отрастить... Не бреетесь вы ещё, нет?
  - Н-нет! - вопрос его, похоже, застал врасплох.
  - Ну, нет так нет, просто так спросил... Куда предлагаете пойти?
  - По набережной? - предложил паренёк. - Выбор тривиальный, но за неимением лучшего... Очень бесстыдно было с моей стороны напроситься на прогулку?
  - Нет, просто необычно. Вы, надеюсь, родителям сказали?
  Карлуша хмыкнул:
  - Мои родители будут только рады, что я в компании взрослого положительного человека, а не моих ровесников. Мне они и сами не нравятся.
  - Кто - родители?
  - Ровесники. И, заметьте, любого пола. Девочки ведут себя как рыбы: в глазах ровно столько же мысли.
  - Как вы их сурово приложили!
  - Да, надо быть мягче, - признал Карлуша. - Пытаюсь! Не получается... Или как лягушки, причём с короной на голове. Они убеждены, что будут управлять мужиками посредством физиологии, вы знаете, о чём я, и какое-то время у самых удачливых получится, но это же просто тошнотворно. Разве не тошнотворно? Скажите, вами никогда не пыталась управлять такая царевна-лягушка?
  - Нет, Бог миловал... Понимаю вас! - сочувственно подтвердил я. - Конечно, вы не можете не задумываться: через сколько-то лет захочется создать семью, а кругом одни...
  - А это здесь при чём? Мне мысль о семье вообще не интересна! - огрызнулся мальчишка высоким голоском.
  - Ваше дело, и не считайте, будто я вам навязываю семью, - отыграл я назад. - Я никого не собираюсь учить жизни, не думайте! Вас - меньше всех.
  - А может быть, стоило бы, - неожиданно признал мой юный собеседник. - Мы втайне и хотим, чтобы нас кто-то поучил жизни, потому что взрослые вдруг все демонстративно умыли руки от нашего воспитания, сказали, чтобы мы устраивались в этой жизни своим умом... Вообще, мир стал очень холодным, никому ни до кого теперь нет дела. Вы заметили?
  - Сложно не заметить...
  - Так я продолжаю про ровесников! Парни - ещё хуже девчонок: они себя ведут как... как...
  - Подростки? - предположил я.
  - Сравнили тоже, "как подростки"! Много чести! Как простейшие, как инфузории, причём даже задаю себе вопрос, кто лучше. У инфузорий - одноклеточная, конечно, жизнь, но серьёзная, взрослая, на их, то есть, уровне, они добывают еду, насмерть борются за существование, а эти? Эти учатся только потреблять: еду, курево, видеоконтент, игры, девочек. Ах да, девочек заменило порно, едва ли не полностью...
  - Сказано интересно, но очень зло...
  - Да: мне тоже не нравится моя злость! - охотно признал Карлуша. - Стыжусь - не могу справиться! Гормоны, наверное, будь проклят этот возраст! Скажите: это ведь пройдёт?
  - Видимо, да, гормоны, - подтвердил я. - Голос, однако, у вас ещё не сломался...
  - А он должен будет как-то сломаться? - полюбопытствовал юноша.
  - Когда случится, сами увидите... Не сомневайтесь: это точно пройдёт! Юность, - усмехнулся я, - единственный из недостатков, который всегда и без всяких исключений проходит.
  - Поскорее бы... Дядя Олег, где красота отношений между людьми? Я имею в виду не только людей разных полов, а обычную дружбу. Хотя и разных полов тоже... Скажите: вот вы были счастливы со своей женой?
  - Я не образец праведной жизни, Карлуша, но восемь лет нашего брака я... не был несчастен, - нашёл я ответ. - Да и вообще: годы жизни, какие бы они ни были, нельзя выбрасывать в мусорную корзину.
  - Очень возвышенно, очень красиво: в этом чувствуется зрелая мудрость, - признал он. - Но у меня пока слишком мало этих лет жизни, чтобы её понять. Мои годы жизни все можно выкинуть в помойку, будет не жалко.
  - Ну, не спешите разбрасываться...
  - По-обывательски дрожать над накоплениями тоже не хочется! - парировал он. - Так вот, про красоту... У меня скачут мысли: это нормально? Вы от меня ещё не устали? Про красоту: иногда мне снится, что у меня выросли крылья, и я летаю над миром...
  - Удивительно, что вам снятся такие сны, до сих пор! - искренне поразился я. - Значит, вы чистый, невинный человек.
  - ...Да, как на картинах Шагала... Про мою невинность не льстите мне, пожалуйста: я "порочное дитя порочного века", увы, увы... Но сон заканчивается, наступает утро, и снова нужно переться в ненавистное воспиталище, где на одной скамье сидят лягушки с рыбьим мозгом, на другой - инфузории, и ко всему сбоку приставлены функционеры, которые следят, чтобы мы высидели положенное число человеко-часов, а до остального им нет ни малейшего дела, просто ни малейшего!
  - Вы про учителей? - догадался я. - Плохо, что вы их всех мажете одной чёрной краской, плохо и несправедливо. Неужели нет энтузиастов, которые...
  - Энтузиасты, дядя Олег, были в ваше время, - перебил меня Карлуша. - А в наше если остались, то где-нибудь там... - он сделал неопределённый жест рукой. - В Сибири, в Донецке, в новых регионах. В нашей школе - это я вам точно говорю! - энтузиасты не выживут: мы их съедим, съедим и выплюнем кости! Для примера: в прошлом году в нашу гимназию пришёл новый физрук, незаурядный, требовательный. Девчонки обсуждают в раздевалке, что долго он у нас не задержится: они обвинят его в том, что он кого-нибудь "щупал", и - фьють! - с волчьим билетом из школы вылетит ваш энтузиаст! Хорошо, если без уголовного дела.
  - Ну, не верьте же вы всему, что вам расска... хотя, пожалуй, именно этот рассказ выглядит правдиво, - пришлось признать мне.
  - Большинство учителей, - продолжал паренёк, - знает это и ведёт себя соответствующе, как равнодушные чиновники - или, пардон, как проститутки, "Чего изволите?", хуже проституток, потому что проститутке хотя бы платит деньги клиент, а мы ведь деньги не платим, за нас их платят родители...
  - Да, мрачная картина, - согласился я. - Но поглядите, Карлуша, вы сами себе противоречите: то у вас взрослые эгоистичны и равнодушны, а то, выходит, вы сами их такими делаете, верней, выживаете тех, кто ведёт себя по-другому. Может быть, не одни мы виноваты?
  - А разве я виню только взрослых? - воскликнул собеседник с надрывом. - И не ждите, пожалуйста, логики от подростка: у меня сплошные гормоны, а не логика! Да, конечно, мы все виноваты, все! "Мрак покрывает волна, над которой находится другая волна, над которой туча; один мрак поверх другого, и если человек вытянет руку, то не увидит её" , как говорит Коран. Знаете, исламисты, конечно, - изверги, но что-то в них есть: по крайней мере, им не всё равно...
  - Если им не всё равно ценой жизни других людей, то грош цена такому "не всё равно"! - возмутился я.
  - Да, и это тоже аргумент, с другой стороны, - согласился парнишка. - Мне нравится, что вы меня слушаете всерьёз, приводите доводы, разговариваете со мной как со взрослым человеком, а не просто в стиле "Щебечет пташка - пусть себе щебечет". Вопрос: то, что говорят по телевизору, правда? Который я, кстати, не смотрю. Верней, не так: какому из двух главных "информационных пузырей" верить? Вы были в Европе, Америке? Что, там действительно дичь, угар, содомия, царство победившего Антихриста, как говорят провластные СМИ? Как-то не полностью верится...
  - В Европе я был не дальше Чехии... Скажу честно, мне не понравилось, - признался автор этих записок. - Помню плакат на стене дома в Праге: за годы фашистской тирании погибло шестьсот, а за годы коммунизма - шесть тысяч. Мне показалось, что чехи активно и бесстыже торгуют своей русофобией, вот прямо как... продажные женщины, о которых вы только что вспоминали. Пусть уж тогда запретят совсем въезд русским туристам, если их "историческая травма" настоящая и если им до сих пор больно! Но нет, с русского Вани, как и с британского Джона, чешский Ян тоже стрясёт свою копейку. Разве это честно?
  - Хорошо! - похвалил меня Карлуша. - Вы говорите негромким голосом, то, что видели сами, и вам я верю. А этим "турбопатриотам", которые на "Воскресном вечере" Соловьёва визжат, как поросёнки... поросята, им, скажите, разве можно верить? Другой вопрос, похожий: как относиться к президенту, которого в следующем году снова выберем? Вы не подумайте, так-то он мне симпатичен. Но сам срок, выше всяких разумных пределов! Вам не кажется, что в России можно умереть и снова воплотиться здесь же - а он всё будет править? Друзья отца мне все уши прожужжали про то, что остатки демократии в нашей стране при "обнулении" было опрокинуты и втоптаны в грязь полицейским сапогом! Были или не были? Вы - юрист по профессии, у вас должно быть своё мнение об этом!
  - Я не хочу спорить с вашим отцом, Карлуша, и будет очень дурно, если он станет вам говорить одно, а я другое! - заметил я. - Но...
  - Но? - ухватился за это словечко паренёк. - Отец молчит, он отделывается от меня общими фразами, он не видит во мне собеседника! Но?
  Я вдруг понял, что одну из просьб Дарьи Аркадьевны могу частично исполнить прямо сейчас. Странно, конечно, было признаваться в старом грехе этому юному существу, которое ещё так ребячески воспринимает жизнь! С другой стороны, и этот мальчик, глядящий на меня, кажется, снизу вверх, имеет ведь право, даже должен знать про тот мой дурной поступок. Вдруг, узнав, он мне и руки подать не захочет? А ведь, пожалуй, и не захочет, и кончится эта причудливая дружба старого и малого, не успев начаться. Грустно, если так - но, с другой стороны, и к лучшему: какой из меня воспитатель молодёжи? Ubi nihil vales, ibi nihil veles - эта римская пословица входила, и входит, в число моих самых любимых мудростей.
  Откашлявшись и предупредив, что мой рассказ займёт какое-то время, я начал рассказывать Карлуше про Киру.
  Против ожидания, паренёк слушал меня очень внимательно. Он вставлял, конечно, свои реплики или уточняющие вопросы - но ближе к концу всё меньше. Сам же конец истории на него подействовал так, как я и не ожидал: мальчишка весь побелел - хоть и некуда больше ему было белеть! - и, что-то пробормотав, сел на скамью, мимо которой мы как раз проходили.
  - Вот так и случилось, что теперь у меня - грех убийства на душе, - закончил я, присаживаясь рядом. - А всё почему? Потому, что у меня были чёрно-белые, линейные представления о добре и зле, и жизнь я в свой двадцать один год хотел обязательно втиснуть в простенькую, глуповатую, не продуманную даже мной самим схему. Живой же человек оказался сложнее схемы... Послушайте, Карл, с вами всё хорошо?
  - "Карл", как забавно, - улыбнулся паренёк через силу. - Знаете, есть мем про Карла, вы наверняка видели... У меня как-то даже сердце заболело от этой вашей истории.
  - По-настоящему или образно говоря? - встревожился я. Шестнадцать лет - ещё не возраст для сердечных заболеваний, но нынешние молодые больны через одного.
  - Образно, образно... У Пристли есть похожая пьеса, мы разбирали из неё отрывок, но мне и в голову не могло прийти, что в жизни так тоже бывает...
  - Не знаю, не читал, даже имени такого не слышал. Вы очень впечатлительны, слишком уж впечатлительны, Карл! - попенял я ему. - Наверное, это говорит о том, что вы - интересный, тонкий человек, но мальчишка, будущий мужчина, всё же должен быть покрепче. Как жить-то дальше будете?
  - Мальчишка? - растерянно переспросил паренёк - и беспомощно уставился на меня во все глаза, даже рот приоткрыл.
  Уставился и я на него. Какое, однако, тонкое, изящное лицо!
  Уголки губ у Карлуши начали подёргиваться.
  - Простите, это так неожиданно, мне... Вы... Значит, вы всё время...
  Юный человек рядом со мной спрятал лицо в ладони, будто силясь не рассмеяться. Резво вскочил на ноги.
  - Так смешно, что я не могу продолжать, - пояснил он. - И стыдно тоже. Простите, мне нужно домой! Я ещё позвоню, обязательно!
  Отбежав от меня шагов десять, Карлуша развернулась и, улыбаясь, крикнула во всё горло:
  - Я девушка!
  
  

Глава третья

  
  1
  
  Новая рабочая неделя началась дождями. Эти заунывные дожди немного скрашивало только ожидание близкого, уже с четверга, отпуска. Перед отпуском многие из нас пытаются сделать как можно больше, и оттого весь понедельник я работал - тоскливо и без всяких происшествий. Вечер тоже прошёл заурядно.
  А поздним вечером на меня навалилась острейшая тоска - смешно сказать! - по Кире. Не столько много в ней было раскаяния, сколько собственно тоски. Я пытался вспомнить, как выглядела девушка, от которой у меня даже не осталось фотографий, и ругал себя последними словами за то самодовольство, с каким принимал её доверчивую симпатию. И что она во мне нашла, Бог мой? Разве лишь "честные серые глаза" (выражение не её, а Кристины), только вот обманули её эти глаза с их глупой, недалёкой честностью...
  Моё восьмилетнее супружество с Кристиной, которое и я, и все окружающие наверняка считали примером самого "настоящего", "серьёзного" брака, в свете Киры начинало казаться каким-то суррогатом, пробной версией отношений с женщиной (пусть не прозвучит это в качестве укора моей бывшей жене: я и сам был, наверное, посредственным мужем, чего уж там). Дурак, дурак! Женись я тогда на Кире, наша дочь (почему непременно дочь?) сейчас уже достигла бы возраста "Карлуши", например. В любом случае, эта воображаемая дочь осталась бы жива...
  Как, спрашивал я себя, меня вообще угораздило променять живую и искреннюю девушку на чисто умственную, головную верность "товарищу", лозунги которого даже тогда мне не казались очень уж привлекательными, который никому из нас за нашу верность не сказал спасибо, восприняв эту верность как естественную дань своему уму и таланту, который даже по-человечески меня отталкивал своей самоуверенностью и снисходительностью? Поди-ка разбери, отчего молодёжь, и именно русская, совершает такие чудовищные глупости! История с Кирой и Назаровым могла бы случиться во времена Достоевского, Лескова, Салтыкова-Щедрина; за исключением имён, в ней бы не пришлось менять ни слова. О, когда мы повзрослеем как нация!
  "Что толку винить "нацию"? - комментировал насмешливый внутренний наблюдатель. - Это "нация", что ли, тем вечером тебя заставила принять роль публичного прокурора?"
  И неужели теперь до самой смерти таскать на себе это сожаление о своей невероятной юношеской глупости в виде огромного уродливого горба? - спросил я себя в понедельник, и поёжился от этой перспективы.
  
  2
  
  На следующий день, однако, вспоминать о прошлом стало некогда: жизнь завертелась.
  Во вторник я вёл приём новых клиентов - и, в очередной раз оторвавшись от бумаг, увидел Савелия Ивановича собственной персоной! Его монументальная фигура еле втиснулась в кресло для посетителей.
  Мефодьев явился в "Восход" как рядовой клиент (кстати, он заплатил за консультацию, не понадеявшись, что я приму его в качестве хорошего знакомого, "за так"). Передавать рабочую часть беседы с ним во всех подробностях я, пожалуй, не стану, скажу лишь, что его вопросы касались работы православных воскресных школ, с которыми "Кирилл и Мефодий" был естественным образом связан: это именно церковным школам в первую очередь нужна православная литература. Ироничный бесёнок внутри толкал меня спросить: кто же ещё, кроме воскресных школ, покупает книги его издательства? Я удержался, конечно. Будто мало православных людей! И не вина "Кирилла и Мефодия" в том, что многие из тех, кто мнит себя православным, никаких книг не читают. А я сам давно держал в руках книгу? Вот, то-то и оно...
  Любая воскресная школа в наши дни работает в "серой" зоне законодательства. Согласно закону "Об образовании", обычное религиозное учреждение заниматься образовательной деятельностью не может. Согласно же другому закону, религиозная организация не только имеет полное право "обучать религии своих последователей", но это право ей вменено чуть ли не в обязанность. Обучение религии при этом вполне способно иметь признаки образовательной деятельности, как-то: регулярность, периодичность, наличие учебного плана, оценивание учебных достижений и пр. Так что же делать бедному приходскому батюшке, чтобы не нарушить ни тот закон, ни другой? Как, например, выдать свидетельство о выпуске из воскресной школы, коль скоро благочестивые родители благочестивых деток хотели бы повесить это свидетельство на стену? Что должно быть в нём написано, чтобы ни областное управление министерства юстиции, ни МВД, ни прокуратура не "возбудились" (простите профессиональный жаргонизм) при его виде?
  Разумеется, я дал главному редактору "Кирилла и Мефодия" все нужные пояснения. В какие-то законы мне пришлось вчитываться и искать примеры правоприменительной практики по ним прямо в ходе консультации. "Зачем же нужен юрист, если клиент всё может прочитать и сам?" - спросит меня кто-то. Боюсь, этот вопрос можно задать представителям огромного большинства существующих сегодня профессий. Клиенты, отвечу я, боятся делать выводы из прочитанного самостоятельно: нет сноровки, нет навыка, нет уверенности в том, что собственное толкование окажется верным. Едва ли нужно говорить о том, что такой уверенности нет и у юриста, но люди с большим удовольствием платят деньги за то, чтобы переложить на "профессионала" хотя бы часть ответственности за принимаемые решения. Коль скоро они это делают без всякого принуждения и даже в охотку, кто мы такие, чтобы им отказывать?
  Второй вопрос Мефодьева касался катехизаторов, их правового статуса и подтверждающих этот статус документов. Савелий Иванович поделился со мной: он мечтает, чтобы молодые выпускники, а то и старшекурсники духовных семинарий шли по городам и весям да несли слово Божье; чтобы они, настойчивые, энергичные, талантливые, соперничали бы с дурманом азиатских культов, вульгарностью светской психологии и медийной пошлостью. По словам главного редактора, эта "дерзновенная" идея обсуждалась на епархиальном совете, и было получено предварительное осторожное одобрение владыки. (Что уж в ней Мефодьев нашёл такого особо дерзновенного? Правда, реалистичности идее не хватало, это точно. Кому и где проповедовали бы эти юные православные гуру?) Так вот, какими документами должен запастись молодой проповедник во избежание проблем со светской властью? Разумеется, и здесь я постарался дать самые подробные ответы.
  Проще говоря, содержательная часть консультации была насыщенной и явно не выглядела как простой повод увидеть мою скромную персону. А между тем меня не покидало чувство лёгкой странности, натянутости происходящего. Разве мало в городе хороших юристов? Неужели вопрос катехизаторов так срочен, что потребовалось его решать немедленно?
  Всё было спрошено, растолковано, записано, пришла пора пожать друг другу руки. Савелий Иванович уже начал было подниматься из кресла, опираясь на подлокотники, когда спохватился:
  - Да, чуть не забыл! Олег Валерьевич, дорогой, я отниму у вас ещё пять минут, вы не против?
  Вот оно! Я напряжённо кивнул.
  - Я, видите ли, всё думаю про вашу сказочку, которую вы рассказали намедни, - продолжил Мефодьев. - И талантливо рассказали, должен заметить: вам бы себя попробовать в творчестве для детей - не хотите? Написали бы вы полдюжины сказочек, а мы бы нашли иллюстратора, издáли... Шутка, как вы понимаете! - весёлости в его юморе было столько же, сколько алкоголя - в безалкогольном шампанском. - Хотя в каждой шутке... Талантливо - но несправедливо. По-вашему выходит, будто "баронесса Мюнхгаузен" бросила своего барона и укатила в Баден-Баден с юным привлекательным графом, например. Ну, а в действительности совсем не так всё произошло...
  - Я не знаю, как именно всё произошло, и имелся ли "юный привлекательный граф", - осторожно ответил автор этих строк. - Мне, по крайней мере, баронесса намекала, что он действительно существовал. А какое мне дело? Все мы - несовершенные люди.
  - Вот-вот, - охотно подхватил Мефодьев. - Тем более что жизненный путь барона тоже пересекла какая-то симпатичная селянка... Олег Валерьевич! - заговорил он прямым языком, без экивоков. - Христине тяжело, плохо, тоскливо. Да, в вашем упрёке есть большая доля правды, да, она не поддержала вас в трудную минуту. Так ведь и вы её не поддержали!
  - Нет, не так! - возразил я, чувствуя, что меня пытаются обвиноватить в том, в чём я не видел никакой своей вины. - Я хотел сохранить наш брак - я ей предложил венчаться!
  - И очень хорошо, и похвально, - согласился он со мной, кивая большой головой. - Ну, а она проявила женскую слабость. У вас же не хватило настойчивости её удержать. А это ведь именно мужчина должен на свои плечи брать груз такой настойчивости!
  - Но не против воли женщины, Савелий Иванович?
  - Ах, Олег Валерьевич, "против воли", "не против воли"... В вас говорит, вы уж простите, мой хороший, юридическая душа, не христианская. Кто из нас действительно знает, чтó в нашей воле? Даже и мужчины не знают этого, а женщины - меньше всего.
  - Да, возможно, именно она во мне и говорит, - признал я. - И, если честно, не хочу её стыдиться. А по поводу моей ответственности и особенно по поводу того, что я должен был свою жену "держать и не пущать", боюсь, мы с вами расходимся.
  - Олег Валерьевич, я пришёл к вам не как враг и не ради споров! Люди делают ошибки. Сейчас вы стоите в гордой наполеоновской позе, убрав руки за спину, и всё это - из-за одной-единственной минутной слабости Христины. Разве не милосерднее протянуть друг другу руки? Или вы вслух говорите мне сейчас, что кладёте камень в протянутую вам руку?
  Он даже как-то привстал, возвысил голос и действительно тянул по направлению ко мне свою лапищу, в которую мне и вовсе нечего было положить, не имелось у меня в кабинете соразмерных его ладони предметов, если не считать архивных папок. Всё это выглядело несколько театрально - я с неудовольствием подумал, что ещё немного, и коллеги, привлечённые его зычным голосом, начнут просовывать в дверь кабинета любопытные головы, - но беспокойство, написанное на его лице, казалось самым сердечным и искренним. Не мог я понять этого человека. Что им двигало? Ведь не корыстные соображения! Любовь к красивому жесту? Такую любовь не стоит недооценивать: на какие поступки она только не толкает людей! Пожалуй, она, а ещё больше - удовольствие от мысли, чтó за богоугодное дело совершает он, благородный старец - и почти без усилий! Правда, за мой счёт...
  - Я и без того думал попробовать сойтись с Кристиной заново, - сообщил я собеседнику - и увидел, как он весь посветлел, разгладил в улыбку складки лица. - Только ведь пробовать придётся "с нуля", а мы оба за эти два года изменились, оттого ничего обещать не могу.
  - Господь с вами, Олег Валерьевич, кто и когда мог бы дать гарантии в таком тонком, сложном деле? - легко согласился он. - Значит, мне можно передать рабе Божией Христине, что, не без моего скромного участия, ваша дверь для неё теперь не будет запертой?
  - Сделайте такое одолжение.
  - Ах, как приятно видеть и думать, что пять минут моего времени оказались небесполезны для уврачевания старых ран... Между прочим, девятнадцатого июня я готовлю в областной библиотеке презентацию своей книжечки "Уроки наставничества" - всё написано из живого опыта! Хоть опыт мой, конечно, сравнительно скуден, и даже не мыслю, чтобы меня кто-то поставил в один ряд с подлинными светочами нашей русской святости... Не хотите прийти?
  - По возможности, Савелий Иванович, всё по возможности, - уклонился я от прямого ответа. - Мы не всегда хозяева своему времени, но я буду иметь ваше приглашение в виду.
  Встав, мы пожали друг другу руки и обменялись всеми любезностями, которыми прилично заканчивать такую доброжелательную и плодотворную беседу.
  
  3
  
  С бывшей женой я созвонился тем же вечером - и она радостно сообщила мне, что всегда верила в силу убеждения своего духовника, вопреки моему холодному и недружелюбному письму, которое её так огорчило, что она даже отвечать мне не собиралась... Но, кажется, я не совсем безнадёжен!
  Вечером среды мы договорились о "свидании": я приглашал бывшую жену в кафе. Это совпадало с началом моего отпуска - вот и имелся формальный повод его отпраздновать.
  В самóм кафе мы говорили очень немного: обменивались приятными и пустыми фразами, приглядывались друг к другу. Я с удовольствием рассматривал её продуманный макияж, её причёску, её тёмно-зелёное вечернее платье. Кристина замечала всё это и купалась в моём внимании.
  За десертом я всё же сделал попытку заговорить о серьёзном, хоть и предпочёл начать с юмора. Я стал рассказывать про появление Савелия Ивановича в "Восходе", а также про его вполне домостроевское убеждение в том, что я должен был два года назад проявить настойчивость, не допустив до развода. Подавалось это, конечно, под соусом "Не правда ли, забавные взгляды бывают у людей?". Кристина, однако, и бровью не повела.
  - В настоящей православной семье всё именно так бы и произошло, - заявила она мне на голубом глазу. - И, знаешь, в любом мужчине, который способен принимать решения и за себя, и за женщину, есть что-то очень притягательное.
  - Правда? - изумился я. - И, кажется, два года назад мы не были "настоящей православной семьёй"?
  - Никогда не были... Ты не думай, Олег, я своей доли ответственности с себя не снимаю, - она приметно вздохнула.
  Десерт был съеден, вино выпито, счёт оплачен - а мы поняли, что только-только приступили к настоящему разговору, даже ещё и не приступили, а лишь к нему подобрались. Встал не заданный вслух вопрос, где продолжить беседу.
  - Вези меня в свою холостяцкую берлогу! - с улыбкой распорядилась Кристина. - Я её так и не рассмотрела в прошлый раз. То есть я не напрашиваюсь, конечно... - тут же уточнила она.
  Такси довезло нас до моей "холостяцкой берлоги". Едва войдя в комнату, Кристина включила верхний свет и действительно принялась её осматривать - с тем же вниманием, с каким мать изучает первое съёмное жилье уже взрослого сына, недавно съехавшего из родительской квартиры. Я едва успел убрать с рабочего стола статуэтку Кары. Или стоило оставить? Но я не оказался готов делиться ею "так сразу". От Кристины не укрылся мой жест.
  - Что это ты прячешь? Покажи! - потребовала она.
  - Покажу, но... позже. Хорошо?
  Бывшая жена пожала плечами:
  - Ну и храни свои секреты, ради Бога... Так, а где у тебя фотография твоей "простой крестьянки"?
  - Какой крестьянки? - я притворился, что не понял её.
  - Той самой, "в лоскутной юбке", которая тебе "поднесла стакан воды". Или это у тебя случилось так - минутное? Как её, кстати, звали?
  - Неужели тебе интересно? Этот "стакан воды", Кристин, был совсем не тем, что ты себе вообразила...
  - А я и не воображала ничего - вот ещё, больно нужно! Я не ревнивая, Олеж, - прибавила она другим, неироничным тоном. - И не завистливая. У каждого свои грешки... Так как её звали? Неужели тайна?
  - Богдана, - решился я выдать часть правды, переведя греческие корни паспортного имени Дарьи Аркадьевны на русский язык. Брови у Кристины удивлённо взметнулись вверх:
  - Украинка, что ли? Странный выбор! Поди разбери вас, мужчин...
  - Присаживайся! - предложил я. - В ногах правды нет.
  Мы сели - она на диван, я за свой письменный стол, - и я понял, что про Дарью мне придётся однажды рассказать. Дарья Аркадьевна успела стать для меня важной, тихими шагами зашла в мою жизнь, заняла в ней ощутимое место. Скрывать её от будущей жены - если только к этому всё шло - стало бы неверным, нечестным, даже дурным поступком. Итак, нужно было открыться... Но начать следовало, пожалуй, с Киры: в конце концов, моя "наставница", если я только мог называть её так, вытащила из моей памяти именно эту историю и попросила меня признаться другим в моей вине.
  - Кристин, ты помнишь, что я учился на юрфаке? - начал я с места в карьер. - Так вот, ты не всё знаешь о моей учёбе...
  Мой рассказ Кристина выслушала терпеливо, вежливо, как послушная девочка, рассматривая кончик своей туфли, будто показывая, что она вообще-то не очень заинтересована. "Какой контраст с "Карлушей"! - невольно подумал я. - Впрочем, чего ты хочешь: каждый из нас старше "Карлуши" больше чем вдвое. Неизбежно с возрастом черствеет человек..." Подняла голову, когда я примолк, чтобы произнести:
  - Очень трогательно. А... к чему ты это всё говоришь?
  - Как к чему? - растерялся я. - Покаяться...
  - Покаяться? В чём тебе каяться? Ты, что ли, её лично задушил? Ваша группа хором постановила, что твоя Кира сама была кругом виновата.
  - Понимаешь, иногда и целая группа людей вся без исключения может ошибаться, - заметил я.
  - Не получается у меня этого понять!
  - Почему?
  - Потому что есть, и даже я это осознаю своим слабым женским мозгом, такая вещь, как общественная мораль, и потому что эта мораль создаётся обществом, Олег! - она встала и начала ходить по комнате. - Тот, кто идёт против коллектива, вредит людям, он и виноват. От гордости это всё, понимаешь? От себялюбия, от гордости! Не думай, я твоего Назарова тоже не оправдываю! - немедленно добавила она. - Он и Кира - одного поля ягоды.
  - Я не готов согласиться с тобой потому, что малая часть общества вроде студенческой группы, революционной ячейки или банды разбойников иногда вредит всей стране, - возразил я.
  - Ой, не начинай: так уж и банда разбойников! А ты мне хочешь сказать, что твоя пассия поступила как подвижница, спасла страну от террориста? Да неужто?
  - Не была она моей пассией!
  - Видимо, плохо я тебя поняла, или ты плохо рассказывал.
  - Евреи, я тебе напомню, Христа осудили коллективно, всей толпой. Что же ты не спешишь рассуждать про общественную мораль и про себялюбие того, кто пошёл против коллектива, в их случае?
  - Ух ты, Христа! Уже целого Христа? Так ты Христа и Кирочку свою ставишь на одну доску? Что же она руки-то на себя наложила, если была без пяти минут святой?!
  Я осёкся. Разговор принимал неожиданный, слишком личный и несколько хамский оборот.
  - Кто хоть тебя научил этому всему... - пробормотала бывшая жена раньше, чем я сумел придумать достойный ответ. - Неужели тоже твоя крестьянка? Может, ты мне о ней наконец расскажешь, а не о своих любовях двадцатилетней давности?
  - Я не готов тебе ничего рассказывать с таким твоим настроем, беспощадным, несправедливым и откровенно злобным! - бросил я ей.
  - Это пожалуйста, Олег Валерьевич, это сколько вам будет угодно... Но ты хоть понимаешь, что в жизни порядочного мужчины не может быть двух женщин одновременно? Мы не в Саудовской Аравии живём!
  Я хмыкнул:
  - Ну, тогда и в твоей жизни что-то уж очень много Мефодьева.
  - Как ты можешь сравнивать! А если и есть в твоих словах доля правды, - неожиданно быстро сдалась она, - то ведь ты же и виноват!
  - Я?!
  - Ты! Это ты, ты меня два года назад оставил без всякого духовного руководства! А муж обязан быть жене духовным руководителем!
  - Ты, моя милая, помнится, два года назад не хотела никакого духовного руководства - или ты забыла?
  - Хотела - ты меня даже не спросил!
  - Ах, вон что...
  Мы немного помолчали, истощённые этим крикливым спором.
  - Мы взяли неверный тон, - признался я с огорчением. - И всё, что мы делаем сейчас, неверно. Одного не могу понять: зачем я тебе вообще снова сдался?
  - Да, неверный тон, - согласилась Кристина с горечью в голосе. - Я просто наивно думала, что ты оценишь доброту Савелия Ивановича, который потратил на наше примирение своё личное время...
  - Целых пять минут, как он сам сказал, - перебил я. - Я знаю другого духовного учителя, Кристин! Учителя, который не считает, будто серьёзные изменения в человеке можно совершить за пять минут, и который не мелочится, подсчитывая каждую потраченную секунду.
  Кристина, оскорблённо поведя плечами, без слов вышла в прихожую. Я помог ей надеть пальто. Она молча приняла мою помощь и так же молча ушла, закрыв за собой дверь.
  
  4
  
  Минут пятнадцать после ухода бывшей жены я сидел в прострации, а после набрал номер Дарьи.
  - Дарья Аркадьевна, я только что попробовал примириться с бывшей женой, а вместо этого разругался с ней вконец, - выпалил я, едва она взяла трубку, и запоздало прибавил: - Здравствуйте!
  "Приезжайте и всё расскажите", - легко предложили на другом конце провода.
  - Мне немного неловко, - замялся я. - Уже десятый час...
  "А вас кто-то держит? - уточнила собеседница чуть насмешливо. - Мама из дома не отпустит?"
  - Ах, какая вы... Хорошо, я приеду, но потом не жалуйтесь, что я к вам зачастил под вечер!
  "Некому мне жаловаться... Буду ждать!"
  Прошло ещё, однако, сколько-то времени, прежде чем я сумел вызвать такси до садоводческого товарищества.
  В кухне Дарья поставила передо мной кружку дымящегося приятно пахнущего напитка.
  - Выпейте! - попросила она. - Взбодрит. И от алкоголя мозг прочистит, а то чувствую, приняли на грудь.
  - Один бокал... Что это?
  - Саган-дайля.
  - В чайном магазине, значит, заказывали? - сообразил я.
  - Да нет же: у меня на участке растёт... Сама высаживала! - похвасталась она. - Тысяча за кустик, однако: дорого...
  Травяной чай приятно горчил и действительно взбадривал ум - ну, или мне так казалось.
  - А теперь рассказывайте! - велела хозяйка. - Только подождите, вязание возьму. Вам не будет мешать, нет?
  Я, как мог, передал спор, состоявшийся меньше часу назад. Моя слушательница вязала.
  - Приревновала, значит, ко мне ваша дамочка, - определила она суть дела в одной фразе, когда я закончил, поджимая губы, словно удерживаясь от улыбки.
  - Дарья Аркадьевна, я бы не хотел, чтобы вы это именно так видели...
  - А что тут видеть... Не берите в голову, Олег Валерьевич! - попросила меня мастерица. - Люди всё мерят по своему уму и обычно не на то дерево лают.
  - Не слышал такой поговорки.
  - Со школьных лет в памяти застряло, - пояснила она. - Плохо я училась! Вот только такая ерунда и держится в голове...
  - Кстати, уж если мы заговорили про ваши школьные годы... До сих пор нахожусь под впечатлением вашего "Личного дневника для девочки"! - признался я.
  - Что так? - весело уточнила собеседница. - Поражены его огромными литературными достоинствами?
  - Нет, не поражён, уж извините. Поражён зияющим несоответствием между его формой и содержанием. Открывая его, ждёшь записей вроде "Саша постригся... Вот идиот! Теперь никаких чувств к нему не испытываю", - Дарья Аркадьевна коротко рассмеялась, услышав мой образец девочковой прозы. - А читаешь, как вы школьному педагогу говорите: "Ваше высочество!" Почему, кстати, вы использовали именно эту сказку?
  - Потому что у меня больше ничего не было! - охотно пояснила хозяйка. - Прочти я к тому времени, например, что-то из Платона, попросила бы его быть моим Сократом. А так вышло, что история про мальчика с далёкой планеты оказалась единственной философской книгой, которую я успела прочитать.
  - Именно философской? - с сомнением уточнил я.
  - А какой же ещё?
  - Впрочем, вы, наверное, правы... Ваш педагог - он хотя бы понял вас?
  - Конечно, понял, с первой секунды! "Это из "Маленького принца"? - уточнил он. Я кивнула. - "А что вы понимаете под "Лисой"?" - "Я хочу, чтобы вы были моим учителем". - "Но я ведь ухожу из школы". - "Это не имеет значения! Мне не нужны уроки английского. Мне нужны... - здесь я немного застряла, потому что не знала, как это назвать. Но договорила: - Мне нужны уроки жизни".
  - Английского! - воскликнул я.
  - Да, английского, а что вас удивляет?
  - Я был уверен, что ваш Принц - литератор! - признался автор этих строк. - Из всех школьных предметов мне меньше всего мог прийти в голову английский: самый прагматичный, деловой и, уж извините, бескрылый предмет.
  - Ну-ну, скажете тоже... Вы знаете сестру Ниведиту, Олег Валерьевич?
  - Нет, откуда? Среди моих знакомых вообще нет монахинь...
  - Она уже умерла.
  - Так, стоп! - сообразил я. - Сестра Ниведита, она же Маргарет Нобл. Конечно, я её знаю. Ученица Вивекананды? - Дарья кивнула. - Слышал о Вивекананде в юности в дискуссионном клубе на нашем факультете - освобождение Индии, борьба с косностью кастовых предрассудков, всё такое прочее, - но то, что вам она знакома, даже и представить себе не мог.
  - Конечно, мы ведь здесь лаптем щи хлебаем... Не только знакома, но её портрет - у меня в светёлке. Я с ней...
  - Что? - я ожидал концовки вроде "...не раз говорила".
  - Нет, ничего... Ничего! Наставления своего мастера она наверняка слушала на "бескрылом" английском языке, правда? Видите, ей это не помешало.
  - Сражён вашим аргументом в самое сердце.
  - Вы используете так много лишних слов, в которые почти ничего не вкладываете, - попеняли мне.
  - Виноват, буду исправляться, - повинился я. - Моё глупое удивление прервало ваш рассказ. Так что случилось дальше?
  - Принц предложил спуститься на первый этаж, и мы так и сделали. Взяли наши вещи в раздевалке: она была единой для учениц и педагогов. Не сговариваясь, вместе вышли на улицу. На улице он меня с сомнением осмотрел и сказал что-то вроде: "Вы ведь знаете, Долли, что первый и последний раз, когда я пригласил ученицу к себе домой, кончился моим увольнением?"
  - Ах, вот почему "Долли"! - перебил я. - Теперь всё сошлось...
  - Да, только не прерывайте меня на каждом шагу! "Но ведь вас уже уволили! - возразила я. - Теперь вам ничего не грозит!"
  Мы оба - Дарья и я - рассмеялись.
  - И мы действительно отправились к нему домой, - продолжала собеседница. - Он жил попеременно то в квартире своей мамы - она была чем-то больна и, кажется, умерла несколько лет спустя, - то на своей даче.
  - Как странно: и он жил на даче тоже...
  - Да вот в этом самом доме, где мы сейчас находимся!
  - Вы его унаследовали?! - поразился я.
  - Нет, получила в дар, через дарственную.
  - Ничего себе! - непочтительно присвистнул я. - Мужик через дарственную отписал вам свою единственную недвижимость! Я вас явно недооценивал...
  - Мужики, Олег Валерьевич, - терпеливо разъяснили мне, - это другой социальный класс, выражаясь учёными словами. Он был не мужиком, а Принцем.
  - Прошу прощения. И что же случилось дальше?
  - И дальше мы всё обсудили. Принц предлагал, чтобы я писала ему письма. Нет, возразила я: не годится! Я - не книжный человек.
  - Кому другому расскажите, - пробормотал я с сомнением. - И Блок, и Рильке, и сестра Ниведита...
  - Ну, прочитала несколько книжек, - легко согласилась Дарья. - Это разве что-то меняет? Не книжный я человек, так и сказала. Мне нужна была живая речь. Но как и когда? Он растерялся. "Я ведь негоден в качестве "учителя жизни", - пояснил он мне в какой-то момент. - Верней, никогда не пробовал. Вы - первый человек, который меня об этом попросил, и, наверное, последний". - "А вы не гонитесь за количеством! - возразила я. - Хоть бы и один-единственный. В вашей квалификации я не сомневаюсь: про Жаберволка я слушала очень внимательно".
  - Жаберволк - что это ещё такое?
  - Всему своё время, а будем забегать вперёд - никогда не закончу! "Гимназия - чтó гимназия? - продолжала я семнадцатилетняя. - Я из неё и уйду, если очень нужно. Хотя есть идея получше".
  Тут же, не откладывая в долгий ящик, я при нём позвонила нашему завучу. И поставила её перед фактом: я собираюсь снимать жильё в городе. Почему? А потому, что стала невестой семинариста-выпускника и готовлюсь выйти за него замуж! И нет, не могу я "любить на расстоянии": у нас уже далеко всё зашло. Вот, солгала ей, взяла грех на душу... Занятия, сказала, я буду посещать вместе с "городскими": у нас не все девочки жили в общежитии.
  - Но, видимо, многие... И неужели вам разрешили? - усомнился я.
  - Что же им оставалось! А вообще, Ольга ещё раньше мне рассказывала, что одна невеста семинариста переехала к своему жениху и что администрации школы пришлось с этим молчаливо согласиться. Были, конечно, охи, вздохи, увещевания, но я не дрогнула. Я ведь могла уйти из школы насовсем! Ну, и кто же хотел нового скандала, когда только что еле-еле, чудом избежали другого? Вы знаете, что когда Али... когда Роза пропала, они даже милицию вызвали? И потом, Олег Валерьевич, вы забываете, чтó это было за учреждение! Основной задачей ставилась подготовка благочестивых православных женщин, в идеале - матушек. А тут их ученица именно в матушку и превращалась, немного раньше срока, но зато очень благолепно.
  - Постойте, а ваши родители?
  - Я за год до того осиротела... У меня была опекунша - Любовь Сергеевна, мать Ольги, моя тётя! - но ей оказалось всё равно. Думаю, она только обрадовалась тому, что сбагрила меня с рук.
  - Да, это многое объясняет, иначе откуда бы вы набрались дерзости...
  - Конечно! - подтвердила рассказчица с серьёзным лицом. - Девочки-одноклассницы относились ко мне хорошо, считали кем-то вроде блаженной, проще говоря, немного тронутой, жалели... и всё равно ни с кем я по-настоящему не дружила и чувствовала себя одна-одинёшенька во всём свете!
  - Психологические причины вашего шага понятны. Тем не менее слушаю вас, Дарья Аркадьевна, и не могу поверить. То есть верю, что именно так и произошло - но не укладывается в голове, как вам всё удалось: юной, неопытной и, в конце концов, несовершеннолетней!
  - Я ни секунды не сомневалась в том, что всё получится... В жизни нельзя сомневаться: надо идти вперёд без всякого страха. Я, хоть и юная, уже тогда это знала.
  - ...А ещё думаю о том, что своим решением вы не оставили выбора и вашему Принцу тоже.
  - Он был только рад, наверное... Да, кажется, не оставила! - Дарья рассмеялась. - "Царство небесное силою берётся" - знаете это?
  - Теперь буду знать... Почему, интересно, Розе из вашей сказки не пришёл в голову этот же способ? Ведь и она могла притвориться невестой будущего батюшки!
  - Почему ей этого не пришло в голову? Бог весть, Олег Валерьевич! Не такой смелой оказалась - кстати, у неё были живы родители, она не чувствовала себя полностью свободной... Думаете, я не представляла себе ни разу, что случилось бы, окажись она посмелей? Но, в итоге, всё вышло к лучшему: чтó она потеряла, я приобрела. Роза после уехала в другую страну: то ли в США, то ли в Англию, то ли в Канаду.
  - Ожидаемо... Стесняюсь спросить: а что произошло дальше? Вы с Принцем... стали жить вместе?
  - Типун вам на язык, и как вам только не стыдно! Он снял мне квартирку.
  - Целую квартирку?
  - Да: на втором этаже двухэтажного деревянного дома. Навестить бы этот дом однажды, если он ещё стоит... Смешно, но у меня вся жизнь прошла в деревянных домах! Вот и сейчас тоже...
  - Похоже, труд учителя православной гимназии четырнадцать лет назад оплачивался лучше, чем я могу себе представить...
  - Нет, не так! - возразила собеседница. - Видите ли, ему предложили летом того же года уехать в одну из ближневосточных стран, переводчиком, и он согласился. Он мог бы и не вернуться - он сам был даже уверен, что не вернётся. В последнем письме Розе он высказал надежду на то, что через год снова будет в России, но лишь чтобы она не казнила себя понапрасну. Сам он всё знал... У нас оставалось всего полтора месяца. В течение этих полутора месяцев мы виделись почти каждый день. Он приходил ко мне и оставался у меня часа два или три, не больше, уходил после заката. Мы говорили обо всём на свете! Эти разговоры никогда мне не наскучивали. Иногда и молчали: это молчание тоже не тяготило.
  - А иногда, - продолжил я, - он читал вам своё "Евангелие" - которое, видимо, и написал под вдохновением от того вашего изумительного вопроса.
  - Да, читал...
  Дарья снова взялась за вязание, и молча вязала около минуты. Я не прерывал её занятия.
  - Я знаю, Олег Валерьевич, - снова заговорила она, - чего вы ждёте: чтобы я вышла, вернулась сюда с его рукописью и прочла вам из неё что-нибудь. Но это ещё сложнее, чем ввести вас в светёлку. До вас я показывала эту книгу только одному человеку: он уже старик, и от него не ждёшь подвоха. Понимаете, она - не моя. И больше всего я боюсь вашего пренебрежительного, равнодушного, умствующего отношения к ней.
  - Я обещаю молчать, - заверил я её. - И во время чтения, и после.
  - Так не получится: у вас всё всегда на лице написано! Ну хорошо, пусть. Пусть, - она вздохнула. - Нельзя же всё время хранить её как бабушкин сервиз и никому никогда не показывать...
  Выйдя из кухни, Дарья через некоторое время вернулась с толстым ежедневником в чёрном переплёте.
  - "Евангелие" совсем небольшое, восемь главок всего, - пояснила она. - И сами главки тоже крохотные. Я вам прочитаю сегодня две.
  - Руководствуясь принципом "хорошего помаленьку"? - догадался я.
  - Хоть как это называйте...
  
  5
  
  Глава о достоинстве
  
  1. Каждый может стать Принцем. Для этого не нужны деньги, власть, знатное происхождение.
  2. Принцу нужно лишь одно: чувство щемящей свободы и бездомности во всём мире. Этот мир - не мир Принца. Принц прибыл с другой планеты и никогда этого не забудет.
  3. Есть несколько свойств, что делают Принца Принцем и отделяют его от других людей.
  4. Принц не опускается до грубости. Он брезгует вульгарным.
  5. Принц не позволяет другим людям водить себя за нос.
  6. Принц не живёт чужим умом и чужой совестью. Он проводит много времени для того, чтобы выковать свои собственные принц-ипы. Он ни у кого не берёт их взаймы.
  7. Принц легко относится к деньгам и не трясётся над ними. Он - Принц, а не Скупой Рыцарь.
  8. Принц не озабочен накоплением благ. Он приходит в мир с пустыми руками и так же уходит.
  9. Принц не гнушается любого труда. Но Принц не пляшет со скоморохами под чужую дудку. Принц не изменяет принципам.
  10. Принц всегда готов ко всему. Он способен как взойти на трон, так и всю жизнь провести в изгнании, никем не узнанный. И есть своё благо в том, чтобы никогда не быть узнанным!
  11. Принц живёт в миру, но он - не от мира.
  12. Принц - не Сверхчеловек. Сверхчеловек - гордец, который считает, что для него не писаны законы.
  13. Принц пишет свои законы и сам судит себя строже, чем его судили бы люди.
  14. Принц - сам свой высший суд. Нет никого, кто мог бы судить его. Неужели позволим даже Розе судить Принца? Почему тогда не баобабу и не верблюжьей колючке?
  15. Автор мысли о Сверхчеловеке желал пошатнуть Царя Царей, словно каменный идол, опрокинуть его, низвергнуть в сточную канаву.
  16. Но Царь Царей - не каменный идол, не железный и не золотой.
  17. Христос - пространство.
  18. Кто может низвергнуть пространство?
  19. Да случится так, что эта малая благая весть о Принце опрокинет лживого божка - Сверхчеловека! Кто из нас "сверх" других людей, и где находится "сверх"?
  20. В Мировом Пространстве, через которое летит планета Принца, нет верха и низа.
  
  6
  
  Глава о Розе
  
  1. Иной Принц одинок. У другого есть Роза.
  2. Правда, бывают и те, кто живёт в пустыне, и Роза вовсе им не нужна. Сладка их участь!
  3. Есть тысячи цветов, похожих на Розу, но Роза может быть только одна.
  4. Как Принц ищет Розу, так пусть Роза ищет своего Принца и не обманывается ложными царевичами: их короны - картонные и промокнут под дождём.
  5. Принц не спешит говорить "Ты - моя Роза" чертополоху, репью, верблюжьей колючке.
  6. Но пусть он знает, что и верблюжья колючка лучше искусственной розы.
  7. Искусственным розам место только на кладбище жизни. Мир - кладбище всякой жизни. Вот отчего нужно жить в миру, но не быть ему родственником. Кто захочет породниться с кладбищем?
  8. Принц заботится о своей Розе. Он терпеливо переносит уколы её шипов.
  9. Но и, заботясь о Розе, он не уподобляется ей. Принц, даже самый маленький, - воин, а не цветок.
  10. Принц не устраивает из своего сада пошлой оранжереи. Он не хвастается Розой перед друзьями. Правда, у Принца обычно и нет друзей.
  11. Плох тот Принц, который из-за аромата Розы забудет всё на свете!
  12. Человек, что упился ароматом цветов, становится Пьяницей. Быть Пьяницей - грустная судьба.
  13. После смерти самые горькие Пьяницы попадают на Планету Пьяниц. Трудно сбежать с этой планеты.
  14. Но глупо и вовсе не знать аромата цветов. Для кого и цветёт Роза, как не для Принца!
  15. Впрочем, есть царственные Князья пустыни, и это сказано не про них.
  16. Немногие способны сравниться с Князьями пустыни в их царственности! Им подражают, но подражающие - обычные жулики.
  17. Когда Торговец предложит Принцу продать ему Розу, заплатив своим княжеским достоинством, пусть Принц отвергнет такую нечестную сделку.
  18. Подлинную Розу невозможно купить. Продаются только искусственные розы - кладбищенские цветы.
  19. Корону Принца нельзя отнять - во всём мире нет силы, чтобы отнять её! Но иные расстаются с ней по своей воле.
  20. Мир полон людей, бывших когда-то принцами: горько бредут они по кладбищу жизни, одураченные жадным Торговцем.
  21. Кто спасёт их? Никто, даже Принц, не знает ответа.
  
  7
  
  Закончив читать, Дарья закрыла ежедневник и отложила его в сторону.
  - Вы зря беспокоились о том, что я буду разочарован! - заговорил я спустя некоторое время: нужно ведь было что-то сказать. - Красивая, поэтичная проза со своим внутренним ритмом, который иногда приближается к стихотворному; в нём слышится что-то ближневосточное, и даже странно, что это было написано под нашим серым небом, а не под египетским. О содержании мне судить сложно: оно слишком личное, слишком особое, и будет звучать в унисон с одним человеком, а другого оставит равнодушным. Это - текст, написанный мыслителем, и вы были правы, когда сказали, что он напоминает "Заратустру" - вернее, "Анти-Заратустру", потому что первая глава явно полемизирует с Ницше. О его весе, значимости, правдивости я судить не могу - разве я философ или мистик? Я всего лишь заурядная "офисная крыса", поэтому куда мне рассуждать о таких материях! Куда мне думать о том, является ли Христос пространством, и как это понять обычному человеку? Но сама задумка впечатляет: немного я знаю людей, которые рискнут бросить вызов Ницше - да, пожалуй, никого. Вот разве что, - я усмехнулся, - духовник моей бывшей жены, который прямо сейчас дописывает свои "Уроки наставничества" - и издаст их на хорошей бумаге, неплохим тиражом, будьте уверены! Даром что их прочитают две-три православные кумушки...
  - Вы не крыса... Я не знаю, Олег Валерьевич, - со спокойной грустью (или грусть мне только показалась?) заметила Дарья, - сколько людей прочитают эту книгу. Может быть, те же два-три человека.
  - Вы никогда не пробовали этого изменить?
  - Нет, никогда! И не думаю, что нужно.
  - Вы... позволите мне переснять рукопись на камеру телефона? - видя, что собеседница явно сомневается, я добавил: - У вас единственный экземпляр: вдруг с ним что-то произойдёт? А так у меня, по крайней мере, сохранится копия.
  - Хорошо, - согласилась она. - Но я прошу вас: пожалуйста, будьте очень, очень разборчивы в отношении того, кому вы дадите эту книжечку в руки!
  Вооружившись телефоном, я переснял восемь коротких глав "Евангелия", пока Дарья чем-то занималась в соседней комнате. Вернувшись в кухню, она объявила:
  - Я постелила вам в мастерской на раскладушке для гостей. Сама пойду в светёлку.
  - Дарья Аркадьевна, мне неловко у вас оставаться...
  - Бывшая жена не одобрит? - догадалась собеседница. - Всё-то ей не нужно рассказывать... Поглядите лучше на время: сюда так поздно такси не поедет! Ну хватит: придумали ещё спорить со мной... Спокойной ночи!
  Спорить с Дорофеей Аркадьевной действительно не получалось: это ведь именно она, будучи ещё одиннадцатиклассницей, оказалась упрямей всей школьной администрации. Постояв в недоумении посреди тёмной кухни, я отправился спать на отведённую для меня раскладушку.
  
  8
  
  В четверг я проснулся рано, около семи. Перебрался на кухню и поставил чайник греться на электрическую плитку, надеясь, что шум воды разбудит Дарью Аркадьевну, видимо, ещё спавшую сном праведницы. Включил телефон - и обнаружил, что мне пришло большое письмо. От кого, как вы думаете? От Карлуши!
  
  Дядя Олег, здравствуйте!
  Простите за то, что целых три дня молчала. Наконец-то собралась с духом и написала Вам. (Я верно использую выражение "собраться с духом"? Викисловарь говорит, что верно, но вдруг это безнадёжное старьё, и вызовет у Вас только усмешку... Что же, тогда будем квиты. Ещё одно выражение, про которое я не знаю, грамотно ли я его употребляю...)
  Вы всё это время считали, что я мальчик! Теперь сошлось: и вопрос о том, не бреюсь ли я, и Ваше беспокойство о том, как я создам семью, если кругом одни "царевны-лягушки", и что там ещё... Очень смешно и самую малость неловко. Но говорит в Вашу пользу: значит, у Вас точно не было про меня никаких нескромных фантазий и т. д. (Это очень дерзко с моей стороны - писать такие вещи?) Значит, Вы видели во мне юного человека в первую очередь, а девушку... А девушку, получается, ни в какую. Глупо признаваться, но это даже чуточку обидно...
  Я бы и хотела остаться в Ваших глазах мальчиком! Но теперь уже никак. Скажите, это сильно помешает нашей... дружбе?
  Дядя Олег, у меня будет к Вам две просьбы - из-за них и пишу. Первая - достаточно простая, а вторая - такая бесцеремонная, что просто дух захватывает.
  Итак, просьба первая. В одном из писем Вы предложили мне пройти практику в той фирме, где Вы работаете. Нам, десятиклассникам, и правда "крайне желательно" этим летом пройти профориентационную практику, чёрт бы её совсем побрал. Отец в мае обещал меня устроить к себе на работу, но теперь вдруг "ему неловко", "это выглядит как кумовство", "мы должны подавать пример безупречности", и пр. Круто! Ещё круче мне было бы узнать об этом пораньше... Ваше предложение в силе? Меня можно будет оформить в качестве бесплатной кофеноски на две-три недельки? Я готова и что-то более сложное делать, только прекрасно понимаю, что более сложное мне не доверят. Пишу легкомысленным тоном, так как боюсь, что Вы мне откажете, и тогда Лё Папан придётся поступиться своими хрустальными принципами о недопущении непотизма в отношении родной дочери, и это станет ужасно неприятно. (Моё лингвистическое образование идёт ускоренными темпами: кумовство, непотизм, квиты...)
  Просьба вторая. И здесь даже не знаю, как к ней подступиться.
  Давайте допустим, что мы друзья. (То есть если Вы меня не погоните из своих друзей поганой метлой.) Но дружба взрослого человека и ещё несовершеннолетней девушки выглядит немного сомнительно, и мне будет сложно ответить, если вдруг кто-то до... хорошо, используем литературное слово, прискребётся ко мне с вопросом о том, почему у меня такие взрослые друзья. Как же быть? Я думала, думала... Вот моё предложение к Вам.
  Я избираю Вас (только не смейтесь, пожалуйста!) своим учителем, своим духовным наставником. Вы всё-таки смеётесь? Так и вижу, как Вы смеётесь... Отсмеялись? А теперь послушайте меня всерьёз.
  Да, я знаю, что Вы - не какой-то великий гуру, даже вообще не гуру. Так и я, простите, не образец высокой нравственности. Вы - не Амвросий Оптинский, так и я - не Достоевский. (Смотрите, смотрите, какие я знаю факты из нашей истории! И безбожно ими хвастаюсь, чтобы меня похвалили: самой смешно.) Мне понравились Ваши ответы на мои вопросы. Это хорошие, честные ответы. Ещё больше, чем ответы, мне понравился - нет, никудышное слово, - поразил Ваш рассказ про Киру. Меня прямо там, на скамейке, накрыло сильнейшее deja vu: будто однажды я уже сидела на этой скамье, а Вы мне говорили то же самое. Это было очень, очень смело. И - человек, который шестнадцатилетней соплюшке (терпеть не могу это слово, но здесь оно как нельзя кстати) не побоялся рассказать такое воспоминание, не может ведь быть плохим? От него можно же кой-чему научиться?
  Или, откуда мне знать, вдруг Вы специально со мной поделились таким личным, чтобы я развесила уши и дала себя затащить в тёмный подвал, где... Фу, какие гадости пишу. Хотела стереть, но оставлю. Должны же Вы знать, какая масса мыслей пролетает через мою глупую молодую голову, и какой я не подарок.
  Итак, я своё предложение сделала. Решение за Вами. Боюсь, Вы мне на мою глупость ничего не ответите. Нет, скорей всего, выйдет иначе: Вы мне скажете, что "очень тронуты" и "цените мою дружбу", а про вторую часть письма притворитесь, что её и не было никогда. Ну, будет мне наука. Вот так тыкаюсь о других людей, набиваю шишки, потихоньку взрослею... А разве есть иной способ?
  Как закончить письмо - не знаю. Всё мне хочется произвести впечатление получше, и прекрасно понимаю, что все эти попытки выглядят словно кувыркания щенка в глазах старой опытной собаки. (Теперь Вы, наверное, обидитесь на собаку. Не обижайтесь, пожалуйста!)
  Написала. "Осенив себя крестным знамением и препоручив себя милости Божией", отсылаю. И чем скорей, тем лучше, а то ещё передумаю.
  
  Каролина
  
  P. S. Да, да, я именно Каролина, по паспорту. Ля Маман меня назвала в честь - только не падайте - Кэролайн Элис Элгар. Вы о ней слышали? O snow, which sinks so light // Brown earth is hid from sight - и прочая тоска смертная. Они у меня вообще те ещё англофилы.
  На "Карлушу" я тоже откликаюсь. И даже "Кэри" годится. Есть такая актриса - Кэри Маллиган. Вам она нравится? Будь я мужчиной, была бы её поклонницей. Жаль, что я на неё совсем не похожа!
  Простите за ошибки, если найдёте. Если не хватило запятых, то возьмите отсюда: ,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
  
  Дочитав письмо до конца, я не удержался - начал смеяться, сперва тихо, а потом всё громче.
  
  9
  
  Я всё ещё смеялся, когда входная верь отворилась и в кухню вошла незнакомая мне женщина в фиолетовом спортивном костюме. Вошла - и уставилась на меня во все глаза, как и я на неё. Она нашлась первой:
  - А вы, собственно, кто такой?
  - Я? Я - ученик Дарьи Аркадьевны, - отрекомендовался автор. - Вот, сижу, жду, когда проснётся...
  Женщина, хмыкнув, присела на скамье рядом с дверью.
  - Вы пройдите, выпейте чаю! - предложил я, несколько, конечно, нагло: меня ведь никто не оставлял распоряжаться кухней.
  - Нет, спасибо... Надеялась, первой буду... У вас надолго?
  Я сделал руками какой-то неопределённый жест.
  - Понятно... Вы на чём приехали? - продолжала спрашивать спортсменка.
  Говорить ей, что я приехал на такси вчера вечером, да и остался здесь ночевать, показалось мне неразумным: что за впечатление это произведёт! И репутация Дарьи Аркадьевны пострадает... Поэтому, выбрав из двух зол меньшее, я ляпнул:
  - На автобусе.
  - От остановки пешком шли?
  - А как же.
  - Ага... - иронично прокомментировала новая знакомая. - То-то я гляжу: ночью дождь был, а у вас кедики совсем чистенькие...
  - Это... это, понимаете ли, сменная обувь! - нашёлся я.
  - Сменная?
  - Конечно! - на меня накатила волна вдохновения, и захотелось подурачиться. Не иначе детское, забавное, озорное письмо Карлуши было тому причиной. Обычно мне желание дурачиться вовсе не свойственно: я человек серьёзный, даже занудный. - Конечно! Я рассматриваю дом Дарьи Аркадьевны как храм! А в храме полагается снимать обувь. Но поскольку прохладно, то и беру сменную... Матушка Дорофея очень, очень многое сделала для меня!
  - Что именно?
  - О, я вам расскажу! - я чувствовал, что начинаю сбиваться на "блаженные" интонации Аврелия. Кто бы мог подумать! Вот уж правда: чему посмеёшься, тому и послужишь. - Во-первых, в детстве у меня была собака. Прекрасная чёрная сука! "Сука" - это литературное слово, когда речь идёт о собаке, не вздрагивайте вы так. И она умерла, как можно догадаться... Но Дарья Аркадьевна изготовила её снова, один в один.
  - Изготовила её снова?! - воскликнула женщина в фиолетовом.
  - Да, то есть не совсем её, а её фигурку, но это мелочи... Её фигурка мне приносит большое утешение! Ещё же у меня в юности была девушка...
  - Дайте-ка угадаю: и она тоже умерла?
  - Вы правильно угадали...
  - И Дарья Аркадьевна снова её изготовила? Один в один? Чтобы приносить вам большое утешение?
  - Нет, не так, я её об этом не просил... Вы думаете, нужно? - спросил я, изобразив лицом крайнюю степень наивности.
  - Не знаю, что вам посоветовать... Что ещё у вас случилось?
  - Ещё я, вы только вообразите, вчера поссорился с женой... Бывшей!
  - Ваша жена стала бывшей после того, как вы с ней поссорились?
  - Не совсем, это произошло два года назад.
  - А из-за чего, если не секрет?
  - Из-за того, что она посчитала, будто я ставлю Христа и эту погибшую девушку на одну доску.
  - Ясненько... Фигурку?
  - Какую фигурку? - не понял я.
  - Фигурку девушки вы поставили рядом с распятием, я спрашиваю?
  - Почему фигурку? Живую!
  - Но она ведь уже умерла... А собаку или, как вы выражаетесь, суку вы на ту же самую доску поставили?
  - Что вы, разве можно! Я ведь ещё не настолько тупой...
  - А кажется, что именно настолько, простите... Послушайте, как вас там?
  - Олег, - представился я.
  - Вот, и имя соответствует... Дина, очень приятно.
  - Про имя сейчас обидно было... - пробормотал я.
  - Значит, ошиблась... Олег! Вы ведь меня разыгрываете?
  Уголки моего рта начали подёргиваться. Я бы непременно рассмеялся, если бы входная дверь не открылась снова и внутрь не вошла - кто, как вы думаете! - Дорофея Аркадьевна с большой вязанкой хворосту собственной персоной! Я-то думал, она спит десятым сном наверху.
  - А, кого тут вытянуть хворостиной? - весело крикнула Дарья, роняя вязанку на пол. - Здрасьте, здрасьте... Динка, небось снова к мужчине приставала?
  - Что вы, Дарья Аркадьевна, как можно! - зарокотала Дина низким обидчивым контральто.
  - Ну и Бог с тобой, всё равно правды не скажешь... Олег, нам с Диной нужно по-женски посекретничать!
  - Всё понял - ухожу, - откликнулся я.
  - Совсем уходить - не уходи, и тебе пару слов скажу после, а лучше выйди на двор да сгреби грабельками скошенную траву в кучу! - велела хозяйка. - Грабли у входа справа.
  Шутливо козырнув, я отправился исполнять. На "ты" меня назвали, видимо, ради общего настроения, и ещё неделю назад мне бы такое тыканье показалось обидным. А сейчас, гляньте-ка, послушно шёл искать грабли...
  
  10
  
  Несложная работа была сделана минут за двадцать. Покончив с ней, я присел на одну из двух лавок под высоким можжевельником и быстро, за пять минут написал ответ Карлуше.
  
  Кэри, здравствуйте! (Или "Каролина" - как Вам будет угодно.)
  Вы бесконечно милая и забавная. Я, прочитав Ваше письмо, действительно рассмеялся, но не обижайтесь на меня. Да ведь Вы этого и добивались! Разве нет?
  Устроить Вас на практику совсем не сложно, и характеристику мы Вам тоже напишем. Вы - не первая практикантка, а я на хорошем счету в фирме, поэтому не предвижу никаких проблем. Есть только одна небольшая трудность: сегодняшний день - первый день моего отпуска. Терпит ли Ваша практика до начала июля?
  Нет, я не притворюсь, будто второго Вашего вопроса и вовсе не было на свете! Я просто честно скажу Вам, что духовный учитель из меня - как пуля из одной всем известной малоаппетитной субстанции. Если бы можно было пройти краткие курсы духовного наставничества! Вероятно, они даже где-то есть: один знакомый редактор рассказывал, что епархиальный совет задумал в ускоренном порядке готовить катехизаторов. Только, боюсь, учат на этих курсах совсем, совсем не тому, что нужно! А что нужно? Если б знать...
  Но и "нет" говорить Вам тоже не хочу, потому что с моим "нет" кончится наша странная дружба старого с малым. Я, правда, не очень стар, да и Вы не очень малы. В Вас много ребяческого, но в Вашем ребячестве нет инфантилизма нашего времени, от которого, знаю, Вас и саму тошнит, - и это так замечательно! Ладно, не буду Вас больше хвалить, а то боюсь сглазить.
  Предлагаю Вам компромиссное решение. Гуру из меня никудышный, но я готов быть для Вас старшим товарищем, который нет-нет да и подаст какой дельный совет. Годится?
  Пишите, звоните, буду всегда рад.
  
  Дядя Олег
  
  Отправив письмо, я обнаружил, что за это время мне пришло короткое сообщение. Сообщение, судя по его стилю, было от Мефодьева, которому я вчера в качестве простого жеста вежливости дал свою визитную карточку. Вот он, значит, и воспользовался...
  
  Уважаемый Олег Валерьевич! Христина очень обеспокоена тем, в каком состоянии нашла Вас. Не было бы Вам затруднительно на днях посетить мой скромный приют, а именно редакцию "Кирилла и Мефодия"? Вы, конечно, можете отказаться. Но Ваш отказ и будет камнем вместо хлеба, змеёй вместо рыбы, положенной в протянутую Вам руку, и руку друга, а не врага. С. И. М.
  
  Я ничего не преувеличил: именно в таком стиле этот человек и писал свои короткие сообщения. Запятые, уж конечно, все были расставлены где нужно. Пригоршни запятых, в отличие от Карлуши, он мне не предложил, да и вообще не обнаруживал способности к юмору. Не помещалась эта способность в его большом и благообразном теле.
  Настроение подыспортилось. Можно было пренебречь сообщением, даже добавить отправителя в чёрный список, чтобы не слышать о нём больше никогда. Но поступить так означало, пожалуй, порвать последнюю ниточку, которая меня связывала с Кристиной, коль скоро именно этого крупного дяденьку моя бывшая жена избрала своим доверенным лицом. Я не хотел порывать эту ниточку... И что толку откладывать в долгий ящик?
  Скрепившись, я перезвонил Мефодьеву и договорился о том, что заеду в издательство после полудня.
  
  11
  
  Дверь "кукольного домика" открылась, выпустив Дину, которая попрощалась с хозяйкой, а мне только помахала рукой издали. Дарья подошла к моей скамье.
  - Пойдёмте, накормлю вас овсяной кашей! - предложила она. - Краюшка хлеба ещё где-то оставалась...
  - Сколько я вам буду должен за кашу? - уточнил я отчасти в шутку, а отчасти и вполне серьёзно.
  - Ох, дурак! - вздохнула хозяйка вместо ответа. - Правду, видать, Динка мне сказала, что вы - дурачок совсем...
  
  - Быстро вы управились с Диной! - заметил я за завтраком.
  - Угу, - неопределённо отозвалась Дарья Аркадьевна. - И сорока минут не прошло...
  - А... в чём её проблема? - рискнул я спросить. Дарья посмотрела на меня с сомнением, чуть нахмурившись.
  - Извините! - сразу исправился я. - Не моё, должно быть, дело.
  - Верно, не ваше... Нельзя одному человеку говорить о хворях другого. Но и не знаю, как быть: должна же я вас предостеречь, если вы вдруг станете... ей интересны. Поэтому... поэтому я так ничего вам и не скажу - но вы, наверное, и сами догадались?
  Я кивнул, хоть и не вполне уверенно. Мы немного помолчали.
  - Ах, люди! - темпераментно воскликнула Дарья. - Всё вы ищете чего-то, пытаетесь отыскать секрет того, как бы больше не рождаться, спрыгнуть с этой карусели! Вот - главный корень! Кто это желание победит, тому уж и другие несложно.
  - Разве... можно его вообще победить? - с сомнением уточнил я.
  - Не всем! - призналась Дарья. - Не всем, а то бы и мир закончился. Не всем, но кому дано.
  - А какие же способы есть... если не полностью победить, то хотя бы уменьшить... это желание? - продолжал я спрашивать.
  - Вы просто из любопытства интересуетесь, или вас оно самого беспокоит? - уточнила Дарья, немного бесцеремонно (впрочем, подумал я, "бесцеремонно" здесь подходит плохо, не называют же врача "бесцеремонным", когда он просит вас снять рубашку). Я покраснел. - Способов - тысяча и один. И все не работают, верней, плохо работают, изнашиваются. Только испробует человек какой-то способ, только облюбует его себе, как возгордится - и начинай сначала. Лучше всего - не допускать вообще, даже самой малой мысли. Именно то, что сказано в "Евангелии" о Князьях пустыни. Меня, Олег Валерьевич, Бог уберёг, я не жила плотской жизнью, оттого от жгучести этого желания знаю только половину. Моей заслуги в этом нет. Как мне поэтому давать советы тем, кто всё испил сполна? Их борьба тяжелей... Знаю только, что если желание толкает на грех, то надо бороться: тысячу раз упали - тысячу раз и встаньте. И тогда в тысяча первый авось и удержитесь. А вообще, сойдитесь с вашей Кристиной заново! И желаний этих поменьше будет, и, глядишь, Бог вам снова ребёночка пошлёт...
  Я вздохнул и объяснил свой вздох:
  - Я бы и рад с ней сойтись! Да вот пока не выходит, потому что...
  - ...Потому что по-старому вы с ней жить не хотите, - закончила она за меня. - А по-новому не умеете.
  - Ах, как вы точно каждый раз видите суть дела, и как вам двух слов хватает, чтобы её обрисовать... Дарья Аркадьевна, прежде чем я уеду, можно ли мне попросить вашего совета по ещё одному вопросу? - собеседница кивнула. - Вы ведь помните Карлушу? Она мне прислала очень забавное письмо...
  - Она? - удивилась Дарья. - Думала, мальчик был.
  - В том-то и дело, что и я так думал... И в этом письме, на которое я, если честно, уже ответил... А, впрочем, читайте сами! - секунду поколебавшись, я протянул ей свой телефон.
  "Кто бы мне сказал, что буду делиться с ней личными письмами! - пришла в голову мысль. - Я ведь и Кристине не давал читать свои письма. Так и поймёшь Мефодьева, который "обеспокоен моим состоянием"! Неужели через пару лет гляну на себя теперешнего и изумлюсь тому, как мог дойти до такой слепой некритичности, обнаружу в себе оболваненного сектанта?"
  - Что ж вы чужие-то письма мне читать даёте? - мягко попеняла мне Дарья.
  - Она же почти совсем девочка! - пояснил я извиняющимся тоном. - Оттого и даю: не наделать бы беды...
  - Всё равно ведь говорите, что уже ответили ей, так стóит ли... Глупости меня заставляете творить...
  Дарья Аркадьевна прочла письмо Каролины с улыбкой на лице, а, закончив, рассмеялась звонким девичьим смехом.
  - И, небось, спросите, что ей отвечать? - весело узнала она у меня. - Ничего вам не посоветую, ни-че-го! Что бы ни посоветовала, всё равно не угадаю... Глядите только! - она неожиданно погрозила мне пальцем. - Или не догадываетесь, чем кончается большинство таких случаев, когда ученик и учитель - разного пола?
  - Ведь, кажется, отношения Вивекананды и сестры Ниведиты ничем таким не закончились? - возразил я. - И, осмелюсь заметить, ваши отношения с Принцем тоже?
  - Почём вы знаете, что ничем таким они не кончились? - она лукаво глянула на меня.
  - Дарья Аркадьевна, вы меня пугаете, - растерялся я. - То есть вовсе не собираюсь совать свой длинный нос куда не надо, но вы ведь сами говорили, что не были влюблены в него ни одной минуты, ни одной секунды...
  - Говорила, и сейчас говорю, я вас не обманула. А между тем предложи он мне тогда выйти за него замуж, согласилась бы не думая.
  - Почему?!
  - Почему? Из желания быть полезной. Из верности, из послушания. Каждый несёт свой крест, этот - не хуже других.
  - Но как же - без любви? - изумился я.
  - Без любви ли? Эх, Олег Валерьевич, как вам мало ещё понятно... Такая вот верность учителю бывает порой очень мягкой, очень даже похожей на отношения между влюблёнными. В ней, конечно, отсутствует желание - и слава Богу, а то вышла бы пошлость. Но из верности на всё бывает готов человек... Нет, Принц никогда не посмотрел на меня как на женщину. А так легко могло бы сделаться: протяни руку да возьми. Но он был Принцем, а не разбойником! После в разное время двое ко мне сватались, и оба раза без толку. И я не жалею, ничуть! Я не нашла женского счастья - видимо, уже и не найду, - но моё счастье другое: тонкое, незаметное, интересное. Я - особый цветок на клумбе: неяркий и неароматный, но с длинными корнями, и эти корни касаются глубоких озёр и подземных рек, о которых почти никто не знает, и славно, что не знает, и зачем другим знать? Неужели воспретите мне быть такой?
  Я только открыл рот, чтобы спросить об этом жутковатом "Видимо, уже и не найду", как она другим тоном прибавила:
  - Да ступайте же, ступайте! У вас дела, а я вас задерживаю: стыдно...
  
  12
  
  - Здравствуйте, мой милый, драгоценный человек! - зашумел Савелий Иванович, когда я вошёл в его кабинет. ("Кто ему, интересно, дал право меня называть милым и драгоценным? - мелькнула досадливая мысль. - Правда, у него это не по злобе, не ради обмана, а именно из дружелюбия. Но как легковесно...") - Что за облегчение! - рокотал он, протягивая мне руку. - Уже и не ждал... Да садитесь же, садитесь!
  Не буду тянуть кота за хвост, - продолжил Мефодьев почти сразу, едва я приземлился на всё тот же короткий диванчик, на котором сидел в прошлую субботу. - Христина испугана тем, что вы попали под влияние некоей дурной женщины. Сначала думали, что у вас это так... гусарское! Но сообразили, что нет: эта женщина вам, если верить вашей бывшей супруге, диктует нормы и правила жизни! Вы и нахвалиться ей теперь не можете, глядите на неё словно на старицу и матушку-игуменью... А ведь я, милейший Олег Валерьевич, знаю её имя, знаю! Верней, догадываюсь! Ну-ка, проверьте мои способности к угадыванию? Дорофея Аркадьевна Смирнова. Правильно?
  Я несколько оторопело кивнул, вслух спросив очевидное:
  - Как вы вычислили?
  - Так я ж сектовед! - охотно пояснил Мефодьев. - Конечно, не такой сектовед, как Александр Леонидович Дворкин, столь высоко не летаю, интересуюсь больше практической стороной вопроса, краеведческой даже... Мне известны все секты в нашем регионе! И нигде нет женщины-лидера! За исключением одной мелкой буддийской группы - но в симпатии к буддистам вас подозревать было бы дико! - да вот ещё... матушки, гм, Дорофеи. Ваш ребус с "Богданой" я быстро раскусил.
  - Секта - это, выходит, официальное, государственное определение её деятельности? - уточнил я, про себя подумав: "А почему, интересно, "дико" подозревать меня в симпатиях к буддистам? Разве ему так много про меня известно, чтобы так самоуправно решать за меня, во что я должен верить?"
  - Нет, нет, нет! - замахал руками собеседник. - Нет здесь никаких официальных определений, а государство, если хотите знать, словом "секта" и вообще почти не пользуется! Только мы, грешные... И какое подобрать для неё определение, если она даже не уведомила власти о создании религиозной группы? Живёт незаметно, тише воды ниже травы. А между тем кое-кто в епархиальном совете считает, что именно она - один из самых серьёзных наших... оппонентов!
  - Да не может быть! - не удержался я от восклицания.
  - И очень даже может! Вы знали, что бывший церковный староста храма святой великомученицы Параскевы Пятницы оставил приход и примкнул к её, с позволения сказать, рядам? Семён Григорьевич Качинский, если вам интересна фамилия. Что же это будет, если так дальше пойдёт?
  - Нет, не знал... А мне во Введенской обители, напротив, посоветовали её посетить! - изобразил я наивное удивление.
  - Кто же именно вам посоветовал такую... - он, видимо, хотел сказать, "чушь", но сдержался. - ...Такой необдуманный поступок?
  - Не помню имени, - уклонился я от ответа, поняв, что сказал лишнее.
  - Вы дурно о нас думаете, Олег Валерьевич, подозреваете в наших методах сталинизм! Просто хочется знать, кто там раздаёт такие советы.
  - Говорю же, не помню! Да мне и не представились.
  - Чёрт-те что творится во Введенском, - ругнулся он. - То есть простите за "чёрта", виноват! Принимаем, живя в миру, эти вещи близко к сердцу, изнашиваемся раньше времени... И весь наш разговор я подвожу к одному вопросу, который мне нелегко задать, но задать его я вынужден! Я спрашиваю вас, русского и православного человека: в какой мере вы теперь зависимы от Дорофеи Аркадьевны? Чем из ваших убеждений и свободы вашей совести вы уже успели пожертвовать? Насколько далеко зашла ваша индоктринация?
  Я задумался.
  Вопросы Мефодьева были исключительно беспардонными. Они автоматически лишали меня всякой субъектности в деле веры, объявляли болваном, школьником, который потянулся к недолжному удовольствию, сошёл с надёжной тропинки и бултыхнулся в канаву. Рассориться с ним вдрызг, сказав это всё, можно было бы прямо сейчас. Но... опять Кристина! Во-вторых, ссориться немедленно оказалось бы немудро: кто знает, для чего ещё мог бы пригодиться главный редактор православного издательства? И, в конце концов, я ведь не являлся врагом православия! Так с чего бы я вдруг стал добровольно записываться во враги?
  - Дарья Аркадьевна... мне помогла в тяжёлый час моей жизни, - заговорил я, взвешивая каждое слово.
  - Это, простите, каким образом? - вклинился Мефодьев. - Что же она, ведёт психологическую практику без соответствующего образования?
  - Подождите, Савелий Иванович, дайте сказать! - прервал я его с неудовольствием. - Я ведь делюсь с вами, считайте, по-дружески, а могу и ничем не делиться. Могу сейчас выйти вот в эту дверь и не возвращаться больше. - Он глупо захлопал глазами: неужели ему не приходила в голову такая очевидная мысль? Или так с ним никто из "чад Божьих" не разговаривал? - ...В тяжёлый час моей жизни, но содержанием дальнейших наших разговоров вы будете разочарованы. Мы обсуждали поэзию, воспоминания юности, детские сказки...
  - Поэзию? - поразился собеседник. - Воспоминания юности?
  - Именно так.
  - Что же, ей действительно стоило бы вспомнить юность: то, как она, учащаяся православной гимназии, была просватана за будущего батюшку, очень порядочного и симпатичного молодого человека - и безобразно, самым свинским образом бросила его, практически сбежала из-под венца, чтобы предаться своим... оккультно-сектантским опытам!
  - Даже и симпатичного? - не удержался я от вопроса.
  - Очень! Мне показывали его на общей фотографии выпуска того года, правда, с ним самим я не встречался, как у бедняжки сложилась жизнь дальше, не знаю...
  - И чего, действительно, ещё хотелось девке, - иронически прокомментировал я. Моя робость улетучилась полностью. Собеседник, наверное, был неплохим человеком, но этот хороший человек со всей его "религиозной дальнозоркостью" не сумел отличить правду от легенды, выдуманной семнадцатилетней девочкой. А претендовал, между прочим, на духовное водительство! Легенда не могла не обрасти материальностью, понял я вдруг. Требовалось придумать семинариста, хорошего и милого мальчика, ведь иначе что выходило? То, что девчонка обвела вокруг пальца целое учреждение со взрослыми православными дядями и тётями, сбежала из-под надзора, полтора месяца жила на квартире, снятой для неё сомнительным лицом, на уроках которого будущие матушки, опора и надежда нации, совершают лесбийский каминг-аут! Ах, лопухи, лопухи...
  - Вот и я о том же! - согласился главный редактор, не услышав в моём голосе никакой иронии.
  - Савелий Иванович! - я решил перейти в наступление. - Всё, что вы говорите, справедливо, только если считать группу Дорофеи Аркадьевны - а я даже не уверен, есть ли группа, - повторюсь, только если считать её группу сектой, то есть некоей общиной, которая откололась от господствующей Церкви и толкует её учение вкривь и вкось. Но я - и это я говорю как юрист, заметьте! - во-первых, не уверен, что религиозная деятельность вообще ведётся. У такой деятельности есть конкретные признаки, и определение того, присутствуют ли эти признаки, - предмет юридических действий, а не наших с вами отвлечённых рассуждений. Если же мы признаем, что некая община всё-таки существует, то кто вам сказал, что перед нами - именно христианская община?
  - Простите? - Мефодьев вновь глуповато захлопал глазами. - Какая же ещё?
  - Да какая угодно! Сегодня, например, Дорофея Аркадьевна мне рассказывала про "карусель бытия" и про то, что окончательная победа над половым влечением позволяет с неё "спрыгнуть". Чем это не буддизм с его колесом сансары? Ну, или индуизм: я не силён в востоковедении...
  - Интересные же вещи она вам рассказывает: вот, значит, о какой "литературе" и о каких "днях юности" вы ведёте разговоры...
  - Оставлю ваш комментарий без внимания. Если Дарья Аркадьевна следует индуизму, то пусть главный индуист нашей области, как бы там его ни звали, печалится о том, секта её группа или нет!
  Мефодьев тряхнул головой.
  - В этом есть смысл! - признал он. - Хотя не укладывается в уме: дочка Аркадия Венедиктовича - и не христианка! Позор... Пока, Олег Валерьевич, в ваших рассуждениях я вижу лишь игры рассудка, плетение словес адвоката, который зачем-то взялся защищать свою подопечную любой ценой, ценой даже выхода её из лона христианства!
  - Ну, анафематствуйте её тогда... Разве мы уже в зале суда, чтобы вам видеть во мне адвоката? Я ведь не обязан вас ни в чём убеждать, верно? - возразил я. - Я и сам ни в чём не убеждён. Савелий Иванович, я не философ, не мистик, не семинарист и не проповедник! Не наивный двадцатилетний мальчик, которому покажешь "Ом" на футболке, и он уже пускает слюни. Не православная старушка, при всём уважении к ним. Я юрист! И меня деятельность Дорофеи Аркадьевны интересует во многом в моём профессиональном качестве.
  - Хотелось бы верить! - ответили мне. - Говоря откровенно, верится пока с трудом...
  Я еле удержался от того, чтобы посоветовать ему оставить при себе любые беспокойства на мой счёт, мне совершенно не интересные. Вместо этого как бы между делом обронил:
  - Кстати, а вдруг дочь Аркадия Венедиктовича в итоге окажется чистой воды православной, и вы воюете с человеком, который ещё станет украшением Церкви? Это вроде бы называется "своя своих не познаша"?
  Мефодьев развёл руками, состроив кислое лицо: мол, всё в руках Божьих.
  - Давайте пофантазируем, - продолжил я, - что мне удастся раздобыть один из "священных текстов" этой группы. Вообразим, что такой текст попадёт в руки специалистов - вот хотя бы и в ваши. Разве не смогут эти специалисты ответить на простой вопрос "Что перед нами?"? И действительно: что именно перед нами? Произведение глубоко православного автора? Сектантское писание? Текст, не имеющий к христианству никакого отношения? Или, может быть, сказка для детей?
  - А разве... есть шансы, что вам удастся заполучить... сей документ? - спросил главный редактор, с сомнением глядя на меня. Эх, знал бы он, что в памяти моего телефона уже хранится "сей документ"...
  Я, подражая ему, развёл руками:
  - Бог весть! Ничего обещать не могу. Но постараюсь держать вас в курсе событий. Разве не продвинет это нас к понимаю того, что за феномен представляет собой Дорофея Аркадьевна?
  - Продвинет, продвинет, любезнейший Олег Валерьевич, конечно, продвинет... Может быть, даст возможность и меры принять в её отношении...
  - Или, напротив, понять, что перед вами - не враг, а друг, и, обрадовавшись тому, что найден ещё один друг, издать его хорошую книгу, - ввернул я. - Ведь мы стремимся быть объективными? Ведь не стоит задачи непременно осудить, заклеймить и "принять меры"?
  - Само собой! - согласился он. - Само собой.
  Мы перебросились ещё парой маловажных фраз и наконец пожали друг другу руки, прощаясь. Не могу сказать, насколько искренними при этом прощании были наши улыбки.
  
  13
  
  Вернувшись домой и наскоро пообедав, я занялся привычным для юриста делом: вчитывался в текст законов на экране ноутбука, изучал статьи, посвящённые конкретной правоприменительной практике, мерил комнату шагами, думал...
  Предложил я "Евангелие" Мефодьеву, конечно, сгоряча. Но каким, действительно, мог оказаться его вердикт? Именно одним из четырёх, уже названных в ходе нашей с ним беседы: православная книга, сектантский вздор, нехристианский текст, сказка.
  А ведь и первую, и последнюю ему как раз с руки было бы издать. Вот пусть "Кирилл и Мефодий" и включит "Евангелие" в свой редакционный портфель! Предлагал же он мне продолжить сочинять сказочку, а к ней подобрать иллюстратора.
  Или мог главный редактор решить, что перед ним - книга, никакого отношения к христианству не имеющая. Что ж, пусть он придёт к такому выводу и оставит Дарью в покое: и то хлеб, как говорится.
  Что произойдёт, если Мефодьев увидит в книжечке Принца лжеучительное, псевдохристианское и вообще богопротивное писание? Неприятно это будет, но, в конце концов, на Савелии Ивановиче свет клином не сошёлся. Его взгляд окажется всего лишь частным мнением одного-единственного православного клирика, да и то клирика "в запасе". (Извините, "на покое".) Не от имени ведь всей Русской православной церкви он выскажет своё "Фи"! Можно ли даже в таком исходе обнаружить что-то хорошее? Можно: я буду знать, что духовник моей бывшей жены - человек глупый, недалёкий, ограниченный; что он - не друг. А мне что с того? Именно ничего: ubi nihil vales, ibi nihil veles. Мысль о воссоединении с Кристиной, заглядывающей ему в рот, придётся тогда похоронить, но эта неприятная окончательность, пожалуй, окажется лучше неопределённости, как ни крути, ещё более неприятной.
  Есть, правда, и другая сторона дела. Получив ещё одно подтверждение того, что группа, собравшаяся вокруг Дарьи, является в его терминологии "сектой", редактор "Кирилла и Мефодия", а вслед за ним всё его священноначалие уже не будет сдерживаться в... В чём? Опустим мысль о глупых хулиганских выходках: для столь благообразных людей - несолидно. Могут ли господа из епархиального совета повредить моей знакомой на юридическом поле?
  Религиозной деятельности Дарья не ведёт. Или ведёт? Как посмотреть... Вдруг однажды все её "гости", включая меня, соберутся в одно время? Нечаянно обратится она ко всем собравшимся с наставлением - и уже можно будет расценить такое наставление как проповедь. А домашняя "часовня"? Да, это частная часовня, часовня на одного человека, личное молитвенное пространство - но поди-ка объясни это какому-нибудь недалёкому полицейскому чину! А несовершеннолетние? Рассказывала ведь она про "совсем юную девочку" в числе своих учениц... Что, если родители этой девочки начнут писать кляузы во все инстанции?
  В моём "законническом уме" вызрела мысль: Дарью Аркадьевну нужно оградить от возможных будущих претензий. И лучший способ ей самой оградиться - это "выйти из подполья", создать религиозную группу официальным манером, с уведомлением управления министерства юстиции и получением соответствующего ответа из государственного органа. Благо сделать это в наше время совсем не сложно! Такая вновь созданная религиозная группа вовсе не должна быть околоправославной, да и христианской она быть не обязана. Пусть тогда епархиальный совет сидит несолоно хлебавши. Сложно будет убедить мою знакомую в пользе всех этих бумаг, но бумаги правят взрослым миром. Вот и профессия моя окажется не бесполезной...
  Решившись, я набрал номер "одного из главных оппонентов епархии".
  - Дарья Аркадьевна, я, наверное, надоел вам хуже горькой редьки! - заговорил я, пропуская приветствие. - Уже днюю и ночую у вас...
  "Нет, не надоели, - ответил мне голос в телефонной трубке. - Когда надоедите, я скажу, не постесняюсь. Что у вас произошло?"
  - Есть важные мысли, которыми хочу поделиться.
  "Так приезжайте, не томите душу! Если на машине, то захватите меня, пожалуйста, с остановки автобуса. Стою здесь и мокну под дождём".
  
  14
  
  Излагать свои мысли я начал ещё в машине, при этом нет-нет да и поглядывал на спутницу, чтобы узнать, какое впечатление производят мои слова. Та хмурилась.
  - Не нравится мне это всё, - призналась она, когда я закончил говорить. - Никакой я не веду "религиозной деятельности". Вздор... Что вы из меня, Олег Валерьевич, лепите... лидера культа!
  - Другие люди способны подумать иначе, Дарья Аркадьевна!
  - Пусть думают, что их душеньке угодно!
  - Так ведь правовые последствия тоже могут наступить! - пояснил я. Собеседница прерывисто вздохнула, но ничего не ответила.
  Я решил зайти с другого края.
  - Мне... можно спросить вас, отчего именно Принца уволили из вашей гимназии?
  - Его не уволили, он сам ушёл...
  - Не будем буквоедами. Только из-за Розы? Верней, из-за пропажи несовершеннолетней? Между прочим, Принц правда её "похитил"?
  - Нет, конечно! Она сама выбежала из школы, вся в слезах, когда Ольга на собрании класса заявила, что нездоровые симпатии Жужелицы к Розе были, похоже, взаимными.
  - А они были взаимными?
  - Одно время...
  - Мда! - крякнул я. - Как бы там ни было, публично указывать на чужой порок, да ещё и тот, который остался в прошлом, - не самый умный способ духовного воспитания грешника. Удивительно, что ваша Розочка от всей этой "дружеской критики" в петлю не полезла.
  - Она, кто знает, и полезла бы в петлю, - заметила Дарья. - Если бы...
  - ...Если бы ваш учитель её не перехватил где-то уже вне школы, - догадался я. - А это, кстати, многое меняет! Может быть, он даже не любил её, а просто жалел?
  - Не могу вам сказать, Олег Валерьевич! - откликнулась моя спутница. - Я ведь не спрашивала. Своего учителя неловко о таком спрашивать. Да мне отчего-то и не было важно...
  - Понимаю! Но, о чём бы эти двое ни говорили, поздним вечером того дня Роза всё же вернулась в гимназию, верно?
  - Верно! - подтвердила Дарья. - Ольга до того всех подняла на уши и с порога набросилась на неё: где, мол, ты пропадала, голубушка? Мы все морги и все больницы обзвонили! А та заявила: я, дескать, была с любимым человеком...
  - Вот это да... Что же: ваша Розочка совсем ничего не соображала?
  - Она, как бы вам сказать... Она немного опьянела от счастья. И содержался в этом вызов, понимаете?
  - В стиле "Старый муж, грозный муж, // Режь меня, жги меня!"?
  - Да! Какая удачная строчка из Пушкина, как она отлично объясняет... А наутро Ольга пошла к директору со своим гадким "коллективным письмом", которое из нашего класса не подписали только четверо, я в их числе. Или это называлось "протокол"...
  - Ух ты, целый протокол! - удивился я. - Кто-то был юридически подкован...
  - Да, протокол собрания класса... В этой бумаге класс "высказал решительный протест" против действий педагога, который в православной гимназии ведёт пропаганду западных содомитских нравов.
  - Как-как, простите?
  - Что уж повторять! - сердито откликнулась Дарья. - Вы и так всё слышали.
  - Интересно, каким путём они пришли к этой потрясающей формулировке?
  - Дело в том, что Але... что Принц в начале марта принёс на урок статью о содомитах в британских школах...
  - Кстати, зачем он это сделал? - перебил я. - Я бы на его месте поостерёгся.
  - Как вы не понимаете! - разгорячилась Дарья. - Чтобы задать вопросы! Чтобы обсудить, почему содомия - грех, и почему дурно, когда государство сдаётся перед грехом! Чтобы, когда у них появятся собственные дети, эти вчерашние школьницы могли бы объяснить им то же самое простыми словами русского языка, а не ссылаться на святоотеческий опыт! Отсутствующий...
  - Мысль благородная, но, судя по всему, немногое вышло из его затеи...
  - Почему же немногое? Я поняла - прекрасно!
  - Да, но... кажется, ваш Принц не проводил чёткой границы между духовным наставничеством и работой обычного учителя для обычных детей в средней школе, - возразил я.
  - А она точно существует, эта граница, Олег Валерьевич? Может быть, многие наши беды от того, что мы всё время проводим такие границы?
  - Не знаю, я ведь не педагог... И, как могу припомнить, через пару недель Жужелица, неровно дышавшая к Розе, во время урока встала и заявила о том, что является открытой лесбиянкой, - вот ваш класс и соединил две точки прямой линией. Кстати, зачем она это сделала?
  - Из ревности, конечно!
  - Ну да, ну да... Смотрите, Дарья Аркадьевна! Ваши подруги...
  - Нашли тоже слово!
  - ...Хорошо, одноклассницы ведь явно не очень соображали, что творят, правильно? Спроси вы их в ту секунду, зачем они подписываются под протоколом, они бы совершенно искренне вам ответили, что защищают православную веру от инородной нечисти. Они, пожалуй, и сами так думали. А между тем вышло, что они - оклеветали человека! И эта клевета имела последствия. Можете ли вы поручиться в том, что вас саму никто никогда не захочет оклеветать? Бог мой, да вас ведь уже оклеветали! - вдруг сообразил я. - Мефодьев сегодня рассказывал, что вы сбежали из-под венца от выпускника семинарии, разбили ему сердце и поломали парнишке жизнь. То ли ещё будет! И вы клевету в ваш адрес хотите встретить совершенно безоружной? Словно маленькая девочка с пластмассовым совочком в руке?
  - Что должно случиться, всё равно произойдёт, - упрямо проговорила моя спутница. - Ученик не выше учителя, и если меня оклевета... оклевещут, я буду даже счастлива: значит, не совсем негодная оказалась ученица! Знаете, я рада, что тогда вышло именно так! Ох... можно я открою окошко? От этих воспоминаний даже сердце защемило...
  Я помог ей опустить стекло с её стороны и прибавил скорости, то и дело бросая направо беспокойные взгляды. Дарья Аркадьевна выглядела бледнее обычного. Я с запоздалым раскаянием сообразил, что "мокну под дождём", сказанное мне по телефону, не было фигурой речи: стоя под дождём на остановке, она действительно промокла. Ещё и простудится...
  
  15
  
  В выстывшей кухне "кукольного домика" его хозяйка бессильно опустилась в одно из двух плетёных кресел, а я принялся разжигать печь на правах единственного здорового человека. Дарья немного насмешливо следила за моими усилиями.
  - Откройте форточку, и вьюшку выдвиньте, а то тяги не будет, - пояснила она наконец негромким голосом. - Вьюшка - это заслонка на дымоходе. Так, а теперь возьмите вон ту картонку и раздуйте... Хорошо пошло. Я согласна.
  - Что, простите? - даже не понял я сразу.
  - Я согласна на эту вашу... группу. Будь дело только во мне, ни за что не согласилась бы! Вы серьёзный человек, Олег Валерьевич, юрист, профессионал, старше меня на восемь лет...
  - А чувствую себя младше на полвека, - признался я.
  - Ну-ну, глупости всё. Я вам верю. Сейчас поверила, глядя, как вы трогательно хлопочете. Может быть, и вы ошибаетесь, но если ошибаетесь вы, специалист, то мне и подавно не разобраться. Что от меня понадобится?
  - Я очень рад! - сказал я искренне и пояснил: мне требуются всего лишь телефоны её учеников. Протокол учредительного собрания группы я был готов оформить сам и сам же собирался отправить его в надзорный орган. Дарья протянула мне свой кнопочный телефон с открытыми "контактами" и спросила что-то одновременно обидное и невероятно трогательное:
  - Сколько я вам буду должна?
  - Миллион, - буркнул я. - Как вам... Как вам только не совестно предлагать мне деньги!
  - Ну, не совестно же вам было предлагать мне деньги за овсяную кашу... Нисколько? Спасибо, добрый человек!
  Уютно потрескивали дрова, видные через жаропрочную стеклянную дверцу.
  - Осталось дело за малым, - заметил я. - Нужно решить, как будет называться новая община и какую религию она исповедует.
  - Придумайте любое название, - предложила Дарья, всё ещё бледная. - Любое, мне всё равно. Я верю, что у вас хватит вкуса не написать в этом - протоколе ведь, да? - не написать в протоколе "Орден трансвеститов-огнепоклонников". "Стадо баранов" тоже не надо.
  - Нет, - хмыкнул я, - до такого бы я не додумался... Вы... не почитаете мне из "Евангелия"? Глядишь, оно нас и наведёт на мысль, как назвать.
  - Лучше вы мне, - попросила она. - Если только вам не трудно и если почерк разборчивый.
  - Не трудно, и почерк тоже разборчивый, но мне, Дорофея свет-Аркадьевна, не очень-то нравится, как вы выглядите. С вами часто такое происходит?
  - Пустяки, - откликнулась Дарья. - Это просто давление: оно иногда проваливается до неприличных цифр. Читайте!
  
  16
  
  Глава о свите
  
  1. Иному Принцу не нужно и Розы, как не нужно ему никого на свете. "Ты царь, живи один" возвещено и о Принце.
  2. Вокруг другого Принца собирается свита.
  3. Настоящий Принц не ищет свиты, не огорчается, когда та уходит, не пробует её купить красивыми словами. Те, кого нужно подкупать, - не свита, а сборище наёмников.
  4. В свиту Принца, как возвестил Автор Сказки, входят Барашки и Лисы.
  5. Барашек - существо бесхитростное и простое. Барашек следует, куда ему скажут, и пасётся там, где прибит его колышек.
  6. Не стоит считать Барашка очень добрым. Барашек ждёт чуда вроде источника в пустыне и злится, когда не видит чуда.
  7. Иные Бараны сталкиваются и крепко бьют друг друга рогами. Иногда и Принцу достаётся от них. Так досталось Царю Царей от еврейских Баранов.
  8. Иногда Барашков похищают звери пустыни, о которых скажем отдельно.
  9. Не нужно гнать от себя Барашков, не нужно на них и надеяться. Не числом Барашком измеряется достоинство Принца, ведь он - Принц, а не владелец стада. Больше, пожалуй, нечего сказать об этой породе.
  10. Лис - иное дело.
  11. Кто такой Лис? Тот, кто приручён, хоть его сердце осталось диким.
  12. Не каждый Лис приручается быстро. Он изживает свои сомнения и своё недоверие. Иногда Лис кусает руку, протянутую, чтобы его погладить. И всё же благородный труд - приручить Лиса.
  13. Другой Лис узнаёт Принца сразу, в каком бы обличье тот ни явился. Так было, и так будет.
  14. Лис верен и умён, мужественен и настойчив. Лис - добрый друг и хороший защитник.
  15. Как много Лисов было в земной свите Царя Царей? Пусть каждый сочтёт сам.
  16. "Нарисуй мне Барашка!" - попросил Принц у Лётчика. Но не "Нарисуй мне Лиса!" Лиса нельзя нарисовать: никто не знает, где взять пригодные перо и карандаш, и нет лекал, по которым рисуют Лиса. Лиса можно только найти.
  17. Пусть каждый Принц встретит своего Лиса!
  18. Благо - побыть Лисом перед превращением в Принца! Молодёжь перестала становиться Лисами. Да и Принцы почти исчезли.
  19. Таковы видимые друзья Принца. Есть и невидимые, но о них Принц не может никому рассказать. Не можем о них рассказать и мы.
  20. Змея - ни друг, ни враг. О Змее - отдельная глава.
  
  17
  
  Глава о встрече со Змеёй
  
  1. Мир - ярмарка пошлого тщеславия и кладбище истины. Жизнь в мире тяжка для всех. Тяжка она и для Принца.
  2. Вот какое достоинство отличает Принца от простолюдина: Принц всегда готов ко встрече со Змеёй и к возвращению на свою Планету.
  3. Большинство ужасается Змеи. Но иные немногие ждут встречи с ней с самого детства, считая эту встречу высшим счастьем жизни.
  4. Иные дождутся Змеи быстро. Иным до встречи придётся стоптать не одну дюжину пар башмаков.
  5. Говорят, что Змею победил Царь Царей. Но Принц - не Царь Царей. Он всего лишь Принц, да к тому же и Маленький.
  6. Нельзя бежать от Змеи, и никто не избегнет встречи с ней.
  7. Не нужно и торопить Змею, а хуже всего - покупать змеиный яд в аптеке.
  8. Употребившие змеиный яд до времени встречи со Змеёй попадают на Планету Скорби. Жизнь на ней тосклива и безрадостна. Самая однообразная пустыня веселее, чем Планета Скорби!
  9. Пусть Принц перестанет бояться Змеи, коль скоро никому не избежать знакомства с ней! Пусть он помнит о ней постоянно. Эта память наполнит его великой царственной свободой.
  10. Есть преимущество в жизни Принца: он слышит тихий шелест Змеи раньше, чем произойдёт встреча, и он часто знает время.
  11. Иной Принц учится говорить со Змеёй. Змея - хранитель мудрости, и много тайн можно выведать у неё.
  12. Пусть не отчаивается ни один Принц! Пусть идёт он только прямо, и скоро достигнет своего колодца.
  13. Тому же, кто отчаялся, есть последнее средство: Молитва ко Змее.
  14. Не счесть пользы от этой молитвы: она дарует новые силы, излечивает от уныния и исцеляет страхи.
  15. Таково действие лишь искренней молитвы, в которую веришь всем сердцем. Не сообщай молитвы каждому встречному, иначе истреплешь её.
  16. Эту же Молитву ко Змее читают перед тем, как увидеть её.
  17. Молитва ко Змее звучит так.
  
  Ангел смерти! Будь ко мне милосерден.
  
  18
  
  - Страшно! - выговорил я, закончив читать "Главу о встрече" и откладывая ежедневник в сторону. - Так и хочется спросить: а ваш Принц... умел говорить со Змеёй?
  Дарья кивнула и тихо добавила:
  - Он поговорил с ней за несколько дней до отъезда.
  - Так вот почему он был уверен в том, что не вернётся! - осенило меня. - Я-то думал, он просто собирался эмигрировать, переехать на постоянное место жительства... Простите! Ну я и тупица!
  - Да, на постоянное... - она слабо улыбнулась. - "В безвестный край, откуда нет возврата".
  - Это ведь из "Гамлета"? - сообразил я. - А говорили, что, мол, к книгам вы равнодушны.
  - Хотите знать, откуда все эти книги, образы, цитаты? - спросила меня собеседница вместо ответа. - Да от него же! Я просила его делиться самым важным, самым любимым, и он часто приходил с книгой, пересказывал содержание, читал их, открывая в любом месте, пояснял. Это были не только художественные тексты, а ещё и философские, иногда - религиозные, и его собственным "Евангелием" дело не ограничивалось. Разве возможна такая свобода в классе, даже при самом лучшем учителе? Почти любой школьный учитель скован наручниками программы. Как было бы здорово разрешить каждому учителю рассказывать только о тех книгах, которые он любит, которые в него проросли до глубины сердца...
  - Тогда, боюсь, в школе появилось бы много проходимцев? - предположил я.
  - Как будто их сейчас нет! Принц забрасывал в мой ум семена, и эти семена взошли позже, некоторые - много позже, но все, все до единого! Мне бы добиться такой всхожести с моей рассадой! - она звонко рассмеялась.
  - С удовольствием наблюдаю, как вы и приободрились, и порозовели... А ещё - знаете ведь, о чём я думаю?
  - Знаю, - подтвердила Дарья, посерьёзнев. - Об умершей девушке.
  - Мне вчера моя бывшая жена швырнула в лицо: ты её сравниваешь со Христом, а она - самоубийца, - продолжил я, кивнув. - Это, наверное, справедливо, но, Господи, как обидно! До сих пор саднит...
  - Есть разные причины, по которым человек лишает себя жизни... А знаете, - проговорила хозяйка дома особым голосом, с блеском в глазах, - я ведь могла бы вас провести... туда. Вам... интересно?
  - В то место, которое "Евангелие" называет Планетой Скорби? - догадался я и поёжился. - Позвольте немного подумать...
  - Я вас не тороплю! - откликнулась Дарья. - У меня сейчас прилив сил, и это не навсегда, но я вас не тороплю.
  Ещё какое-то время мы посидели, ничего не говоря.
  - Я готов, - шепнул я.
  В полном молчании мы поднялись в светёлку. Почти уже привычным движением я лёг навзничь на ковёр и закрыл глаза.
  
  19
  
  Я иду по очень длинному неширокому виадуку, сложенному из чёрных камней. У виадука нет никакого ограждения, так что к краю его боязно подходить. Света не больше, чем бывает при звёздах при ясной погоде, но небо пасмурно, однотонно-серо. Сыро, промозгло. Туман настолько густой, что через четыре-пять шагов уже сложно различить очертания предметов. Впрочем, в этом мире не то чтобы много предметов... Ничего похожего на светящуюся подоснову вещей, на нежные акварельные краски: здесь всё плотное, холодное, твёрдое и такое унылое, какими на земле не бывают даже ноябрьские ночи.
  - Кира! - зову я негромко. - Кира!
  Я готов к её появлению в любом виде, но девушки нигде нет. Да и вообще есть ли в этом мире кто-нибудь?
  Навстречу, выплывая из тумана, движется, проходит мимо и уходит вдаль скелет ежа размером с крупную собаку, не обращая на меня ни малейшего внимания. Может быть, так выглядят самоубийцы? У кого бы спросить об этом? Разве можно поговорить со скелетом ежа?
  Виадук заканчивается.
  Теперь я бреду через поле вдоль единственного ряда мёртвых деревьев. Воздух наполнен звуками: то мне кажется, что вдали кричит болотная птица, то до меня долетает лязг тормозящего состава. Иногда я слышу бормотание, похожее на человеческое, иногда почти различаю слова, но эти слова не складываются в осмысленные фразы.
  - Кира! - зову я ещё раз.
  Под ноги мне падает тушка размером с сову и рассыпается старыми жухлыми листьями.
  Завершается и поле: я упираюсь в кирпичную стену и долгое время движусь вдоль неё. Когда в стене появляется пробоина, я пролезаю через неё и начинаю двигаться по узкой горизонтальной шахте, вдоль которой тянутся металлические трубы, довольно изношенные. Шахта сворачивает под углом, превращаясь в больничный коридор.
  Пол в коридоре выложен щербатой плиткой, стены до уровня плеча выкрашены тёмно-зелёной краской самого гадкого оттенка. Коридор через каждые десять метров освещают еле горящие электрические лампы.
  Я понимаю, в чём мучение этого мира. Все унылые пространства здесь тянутся, тянутся - и в итоге превращаются во что-то другое, но никогда, никогда, никогда не заканчиваются. Негде присесть (я вспоминаю, что на виадуке даже не было перил), не на чем остановить взгляд, не с кем поговорить.
  Впрочем, не так: остановившись и прислушавшись, в больничном коридоре снова можно разобрать шёпот многих голосов. Я пробую поговорить с этими голосами, тоже опускаясь до шёпота, но голоса не слышат меня - они не слышат даже себя. У них не получается договорить до конца ни одного предложения.
  - Кира, - шепчу я. - Господи Боже мой... Есть здесь хоть кто-то?
  Коридор выбрасывает меня на длинный деревянный пирс, выступающий далеко в море. Моросит дождь (прямо как в мире, из которого пришёл, вспоминаю я).
  Некто идёт мне навстречу.
  В первый миг я, обрадовавшись, спешу вперёд. Но радуюсь я недолго: это не Кира.
  Я останавливаюсь в нескольких шагах от Незнакомца. Передо мной - мужчина высокого роста в пиджачной паре, галстуке, дождевом плаще, шляпе. Его лицо лишено всякого выражения.
  - Добрый вечер, - приветствую я его.
  - Добрый вечер, - отвечает Незнакомец и слегка приподнимает шляпу в знак приветствия. - Вы кого-то ищете?
  Его голос одновременно равнодушен и весóм: такими голосами пожилые судьи объявляют приговоры.
  - Девушку, умершую восемнадцать лет назад, которую звали...
  - Я знаю, о ком вы говорите, - перебивает меня Незнакомец. - Её здесь нет, - добавляет он без тени сомнения.
  - Откуда вам известно? - недоверчиво спрашиваю я.
  - Поверьте, я знаю. Идите за мной.
  Я подчиняюсь, и долгое время мы идём вдоль пирса. Незнакомец бытовым движением поднимает воротник плаща.
  - Вы спрашивали меня, откуда я знаю, - произносит он своим голосом пожилого судьи.
  - Верно, - подтверждаю я. - Так откуда?
  - Я - Ангел Смерти.
  Сбившись с ноги, я догоняю его.
  - Киры здесь нет, - продолжает Ангел Смерти, не оборачиваясь. - Она не убивала себя. Она была убита.
  Я открываю рот, чтобы спросить его, как именно.
  - Если вы пробудете здесь ещё пару минут, - сообщает Ангел Смерти без всяких чувств, - вы умрёте тоже.
  С этими словами он грубо - и милосердно - сталкивает меня в чёрную воду.
  
  20
  
  В полном молчании мы снова спустились в кухню, где Дарья накинула на мои плечи плед и поспешила поставить чайник.
  - Не будь вы духовным учителем, попросил бы вас чего покрепче, - заметил я.
  - Не надейтесь... Сколько раз вам говорила: я мастер по пошиву безделушек, а не духовный учитель. Вам дать зеркало?
  - Что, ритуал такой есть?
  - Никакой не ритуал! Просто у вас все волосы на голове стоят дыбом.
  - Охотно верю на слово... Вы, Дарья Аркадьевна, никогда не задумывались о том, чтобы делать платные туры? Уйму денег заработали бы. Умершим от разрыва сердца деньги не возвращаются.
  - Нет, не думала. Какая бизнес-идея пропадает... Найдём мы вашу Киру! Найдём, не огорчайтесь. Если успеем...
  - Ну их к лешему, эти поиски... А почему можем не успеть?
  - Я завтра вам скажу, хорошо?
  - Само собой! Не думайте, я не собираюсь вам долго мозолить глаза, - спохватился я, понимая, что хозяйке надо отдохнуть. - Допью чай и уеду.
  - Что мы шепчемся, словно покойники! - вдруг возмутилась Дарья своим обычным голосом. - Открою окошко, хорошо?
  Я с облегчением кивнул.
  - Снова дождь, - заметила она, раскрывая створки окна. - А на завтра не передают... Я вам сегодня показала Долину самоубийц - может быть, Олег Валерьевич, и вы мне не откажете в одной просьбе?
  - Всё что угодно.
  - Не захвáтите меня с собой, когда поедете в город?
  - Конечно, захвачу. Куда это вы собрались в девятом часу?
  - Да, понимаете ли, тут такое дело.... - начала она объяснять чуть виновато. - Лиственница у меня насеялась на участке - сама. Растут они быстро, уже сейчас она с меня ростом. Боюсь, затенит соседей да по осени забросает их иголками. Выкопала я её вчера из земли и поместила в пластиковое ведро. Хотела пересадить в лес, но вот подумала, что в лесу она без надобности, и тесновато ей там будет... Может быть, в городе найдётся местечко?
  Я только головой покачал, дивясь её самоотверженности. И тут же вспомнил:
  - Во дворе моего дома рос тополь, его этим летом спилили. Вместо него как раз бы не помешало деревце...
  - И давайте к вам во двор! - обрадовалась хозяйка. - Можно?
  
  Приехав в город, мы обнаружили, что забыли лопату. Верней, не забыли: Дарья специально не взяла её с собой, боясь, что лопата заставит меня возвращать инструмент вместе с его хозяйкой. Я в любом случае собирался после отвезти её домой, оттого деликатность была несколько излишней. По счастью, у меня имелась дома сапёрная лопатка: осенью прошлого года после объявления частичной мобилизации я на всякий случай собрал небольшой тактический рюкзак. (Так сделало огромное множество мужчин по всей стране, оттого никакого героизма в этом рюкзаке, разумеется, нет, да ведь он так и остался лежать на полке стенного шкафа.)
  Дивясь лёгкости и прочности этой лопатки (изготовили её в Китае - и когда наши научатся производить похожие вещи?, почему мы создаём ядерные ракеты, а не умеем сделать надёжной сапёрной лопаты?), я достаточно быстро выкопал яму во дворе своего дома. Несколько соседей, возвращаясь с работы, прошли мимо, но не обратили на наше занятие никакого внимания, даже не повернули головы в нашу сторону.
  Дарья осторожно посадила питомицу в яму, я присыпал дерево землёй, которую мы вместе слегка утрамбовали.
  - Хорошо, что в дождь сажаем, - одобрила Дарья. - Поливать не придётся...
  Охнув, она вдруг опустилась на землю, в чём была (была, правда, в дождевике и рабочих джинсах, которые не так жалко испачкать).
  - Что такое?! - всполошился я.
  - Ничего, ничего... Пройдёт. Я посижу немного... Олег Валерьевич, не беспокойтесь.
  - О, чёрт побери! - ругнулся автор этих записок, досадуя на себя и на то, что дал себя уговорить на эту вечернюю авантюру. - Неужели до завтра мы не могли подождать? Каждого голодного ежа накормим, иначе что это за жизнь, а о себе заботиться не хотим!
  - Завтра передавали ясную погоду, для посадки плохо...
  Подхватив Дарью Аркадьевну на руки - она оказалась неожиданно лёгкой, - я донёс её до своей квартиры и уложил на диване. Порылся в домашней аптечке и откопал цитрамон, который, кроме прочего, повышает давление. Принёс ей две таблетки (она, слабо улыбаясь, выпила одну - думаю, больше для того, чтобы не огорчать меня). Поставил кофе вариться.
  - Я не люблю кофе, спасибо... Мне уже лучше, видите?
  - Так, может быть, стóит полюбить! - возразил я тоном разумного опекуна. - Некоторые вещи нужно делать через "не хочу", Дарья Аркадьевна!
  Мою проповедь о том, что некоторые вещи надо делать через "не хочу", прервал звонок в дверь.
  
  21
  
  На пороге стояла - нарочно не придумаешь! - Кристина собственной персоной. Я с кислым видом открыл ей.
  - Извини, что поздно, - сообщила бывшая жена как ни в чём не бывало. - У меня две причины для визита. Первая: я... Ты, может быть, всё-таки дашь мне пройти? Спасибо. Первая: я хочу забрать вещи и книжки Миры, любые, какими тебе не жалко поделиться. Я мать, а не машина для родов, и у меня тоже есть чувства, представь себе... Вторая: я хотела бы поговорить с тобой о...
  - У меня гости, - прервал я. Брови у Кристины взметнулись вверх, на лице нарисовалась ироническая улыбка.
  - Надо же? - уточнила она. - В половине десятого? Значит, ты совмещаешь?
  - Что именно?
  - Духовное с плотским... Не расстраивайся, тогда я только заберу игрушки.
  - Два года ты о них не вспоминала, и вдруг вспомнила...
  Пока Кристина возилась с сапогами, я вынес ей коробку с немногими игрушками, оставшимися от нашей дочери (большинство мы раздали). Да, не очень вежливо было не приглашать её пройти, но и приходить без предупреждения с её стороны тоже было не очень вежливо.
  - Вот и отлично, спасибо, что принёс, - невозмутимо поблагодарила она меня. - Я возьму это, это и это. А тебе останутся... ну, пускай тебе останутся алфавитные кубики. Ты и так лису уволок без спросу. Думаешь, я забыла?
  - Неужели мы сейчас подерёмся из-за лисы? - горько спросил я.
  - Да что ты! Никто не собирался драться. Мы оба - цивилизованные, приличные, современные люди... Ура, сняла наконец! Молния, видишь ли, заедает...
  Только я хотел заметить ей, что, не ходи она в сапогах летом, не заедала бы и молния, как бывшая жена, сбросив второй сапог, стремительно прошла в комнату. Я не успел её остановить - да и как, спрашивается, останавливать даму?
  - Здравствуйте! - услышал я громкое приветствие Кристины, обращённое к моей гостье.
  Я запоздало метнулся на кухню и принёс на подносе три крохотных кофейных чашки. Поставил поднос на письменный стол. Сел на стул, развернувшись к женщинам, которые поместились на разных концах дивана.
  Сидели они и выглядели очень по-разному. Дарья, такая уверенная, естественная, даже прекрасная у себя дома, здесь, в городской квартире, вся обесцветилась, сжалась. В своей рабочей блузе и слегка запачканных землёй джинсах Дарья Аркадьевна, забившаяся в уголок дивана, явно проигрывала Кристине в её элегантной юбке и изящном кашемировом пуловере (добавьте к этому красиво уложенные волосы и неброский, но продуманный макияж). Кристина с ласковой улыбкой приняла у меня чашку из рук:
  - Благодарю, Олег, так мило... Что же ты не предложил гостье? Ах, Дарья не пьёт кофе? Гипертония, наверное? Наоборот? Но при низком давлении как раз полезен кофе: вам надо бы пересилить себя... Вообразите, Дарья: он ведь чуть не прогнал меня сейчас из дому, не хотел открывать дверь! Но всё же образумился: видимо, это вы на него благотворно повлияли: женщина, любая, всё-таки облагораживает мужчину...
  Я, словно находясь в дурном сне, слушал болтовню Кристины, её вопросы моей гостье об общих православных знакомых. К моему удивлению, Кристина знала Ольгу - и целую минуту расточала похвалы её уму и трудолюбию: ах, какая Ольга молодец, как она много делает для прихода, как она любит деток... У вас ведь нет своих детей, Дарья? Тогда вам, боюсь, не понять...
  К чему, зачем ей требовалось это мелочное торжество? А в том, что Кристина торжествовала, я не сомневался: каждая её улыбка, каждый взгляд, брошенный в мою сторону, словно говорили мне: "Разуй глаза! Кого ты в итоге выбрал? На что ты меня променял?"
  - Скажите, Дарьюшка: вы ведь учились в Православной женской гимназии? - заливалась соловьём моя бывшая жена. - А я уже знаю об этом от своих знакомых: земля, как говорится, круглая! Кажется, в этой гимназии четырнадцать лет назад вышла какая-то история - вы с нами не подéлитесь? Что, вы не следили? Какой вы интересный человек: живёте в своём мире и не видите того, что происходит прямо под носом! Нет, мне, грешной, не понять. А мне рассказали ту историю! Сейчас, постараюсь вспомнить... Ну да: одна старшеклассница, которую звали - удивительно, её звали вашим именем, вот ведь совпадение! - фамилии, правда, не помню... Одна старшеклассница влюбилась в пятикурсника нашей семинарии, так что даже бегала к нему на свидания ночью, чуть ли не спускалась из окна на верёвке. Дело молодое, даже замечательное дело - но, представьте себе, она его в итоге бросила, когда на горизонте замаячил зрелый мужчина. Этакий бывший рокер, весь в коже и заклёпках, со взглядом лермонтовского демона, прокуренным баском и лозунгом "Я не подарок, детка, бери от меня то, что оставила жизнь". А другие рассказывают, он был чем-то вроде оккультиста, мага, астролога... Из тех персонажей, которые расплодились в девяностые, наверное: из этих, как их, "Василий Чёрный Дол, потомственный колдун в третьем поколении, сделает егильет и наведёт порчу". Вы не знаете, случаем, что такое егильет? Даже звучит неприлично... В егильете было дело или нет, но ваша тёзка так присохла к своему колдуну, что отбила его у подруги по гимназии! Девушки с гораздо более эффектными внешними данными, но... любовь творит чудеса! Что бы мы ни понимали под этим словом...
  Само собой, пятикурснику дали отставку, - продолжала Кристина. - А мальчик оказался однолюбом: другой матушки, мол, мне не нужно. Но принимать постриг он тоже не хотел. Сами понимаете: что же это за будущий батюшка, у которого ни жены, ни монашества? Его и не рукоположили. Пять лет учёбы улетели коту под хвост - обидно, правда? Мальчик с горя то ли начал пить, то ли скурился... К чему он пристрастился, точно не знаю, наговаривать дурное на человека не хочу. Подался в художники, но большого успеха не нашёл. После его видели где-то в Петербурге, этом последнем пристанище всей творческой богемы. Рассказывают, сейчас он рисует портреты на улице чуть ли не за еду. Получаются больше шаржи, чем портреты, но кто что умеет...
  Дарья внезапно поднялась с места - я с опаской проследил, может ли она устоять на ногах.
  - Я совсем забыла, что мне нужно идти, - тихонько выговорила она. - До свиданья, Олег Валерьевич, до свиданья, Кристина Викторовна. Нет, не провожайте меня, пожалуйста!
  Дверь в прихожей закрылась.
  Кристина, улыбаясь, сложила руки на груди и явно собиралась мне сказать что-то насмешливое.
  - У неё, скорее всего, нет денег на проезд, - заговорил я первый, вставая. - Тебе придётся подождать, пока я вернусь. Если уйдёшь раньше, закрой, пожалуйста, за собой дверь.
  
  22
  
  Дарья не успела уйти далеко. Она вообще никуда не пошла, а - Господи Иисусе Христе! - сидела у свежепосаженной лиственницы на коленях, снова прямо на земле.
  Я подошёл к ней. Что делать дальше? Возвышаться над ней, как взрослый над ребёнком? Это кто тут ребёнок и кто тут взрослый...
  Проклиная всё на свете, я сел на колени напротив, копируя её позу. Участливо спросил:
  - Дарья Аркадьевна, вам снова плохо?
  - Нет... Да... Нет... - она обозначила губами слабое подобие улыбки. - А Принц-то, оказывается, был колдуном, который "делал егильет и наводил порчу". Вы слышали, Олег Валерьевич? Я вот всё жила и не знала - спасибушки, просветили...
  - Простите её, ради Бога! - повинился я. - И меня тоже простите.
  - Вас-то за что? Вы мне никакого худого зла не причинили.
  - Не надо было ей открывать дверь, вот за что.
  - Ну, придумали тоже, - мягко попеняла мне собеседница. - Как это не открыть? Кристина вам жена, хоть и бывшая, и мать вашего ребёнка, а я вам кто? Ладно, Олег Валерьевич... Идите домой! И я тоже пойду.
  - Куда? - оторопел я.
  - На автобус, - бесхитростно пояснила она. - Вечерние автобусы долго ходят, последний и вообще в половине двенадцатого. Лопатку возьмите свою, забыли. Хорошая лопатка, лёгкая...
  - Дайте мне хотя бы отвезти вас домой!
  - Не нужно! Говорю же, автобусы ходят. И Кристина тоже не будет долго ждать. Вы бы... возвращались, а? Ей сейчас станет стыдно, вот, глядишь, как раз у вас всё и сладится.
  - Я никуда не пойду, - упрямо пробормотал я.
  - Ну и... зря. А я вот пойду скоро. Поговорю с лиственницей и пойду.
  Она ведь скоро действительно уйдёт, сообразил я. После всего хорошего, что Дарья мне сделала, моя бывшая жена своей сплетней выгнала её из моего дома, и вот, она уходит. Где мне найти слова, чтобы её остановить? А ведь существуют, должны существовать такие слова.
  - Подождите ещё пару секунд, - попросил я. - Господи, как же это говорится...
  - Никак не говорится, - ответили мне. - Всё хорошо, я ни на кого не сержусь. Спасибо вам, и вашей жене спасибо тоже.
  "Кристине-то за что спасибо? - спросил внутри меня голос взрослого человека. - Она же нездорова, ты разве не видишь? Да и ты нездоров, если собираешься ей сказать, что приготовил. Куда ты впутался, идиот, мальчишка! Тебе тридцать девять лет, ты - ведущий юрист широкого профиля. Ну, попробуй только, рискни! Я тебе до конца жизни буду это припоминать, перед сном каждый день! Ты всё-таки скажешь? Ай, делай что хочешь, пропащий человек..."
  - Ваше высочество! - негромко позвал я.
  Дарья подняла на меня удивлённый и тёплый взгляд.
  - Ваше высочество! - повторил я более уверенно. - Разрешите мне быть вашей лисой!
  
  

Глава четвёртая

  
  1
  
  4. Сведения об основах вероисповедания
  
  Религиозная группа "Оазис" исповедует направление христианства под названием "христианство Маленького принца". Последователи этого учения рассматривают "Маленького принца" А. де Сент-Экзюпери (и ряд других текстов) не в качестве детской сказки, а в качестве философской притчи, даже вероучительного источника, руководствуясь словами Христа, восхваляющего "Владыку земли и неба" за то, что Он "скрыл это от мудрых и разумных и открыл малым детям" (Матфея 11:25). Исповедующие "христианство Маленького принца" не противопоставляют религию светской власти; их вера не накладывает на них никаких обязанностей, препятствующих их жизни в обществе.
  
  2
  
  Именно указанный выше абзац я и поместил в четвёртый пункт "Формы уведомления о начале деятельности религиозной группы" (РГ0001), взвесив в нём каждое слово. Вообще, как может догадаться читатель, пятницу второй недели лета я посвятил именно созданию (на бумаге) нового религиозного объединения. Это заняло у меня - с перерывами - весь день. Вероятно, более опытный человек справился бы куда быстрее, часа за три - но то, что я делал, не являлось моей специализацией, а я даже в "Восходе" считаюсь работником хоть и хорошим, но несколько медлительным. (Оговорюсь, что именно моя "медлительность", верней, основательность часто выручала моих клиентов. Вот эту единственную оговорку я позволю сделать себе - и хватит на ней о моей юридической практике.)
  Прежде всего, следовало разобраться в "механике" дела: она оказалась несложной, но её понимание заняло некоторое время. После я принялся обзванивать учеников Дарьи, заранее предупредив каждого о звонке коротким сообщением: в конце концов, телефонных мошенников в наше время много, и все мы стали недоверчивы.
  Каждому новому абоненту я называл себя и кратко пояснял, что звоню по поручению Дорофеи Аркадьевны Смирновой, которая вчера дала согласие на создание общины. Готов ли уважаемый имярек поучаствовать в учредительном собрании общины, которое состоится предположительно в воскресенье? Согласен ли уважаемый указать свои фамилию, имя, отчество и адрес регистрации в форме, подаваемой в надзорный орган, в графе "Сведения о гражданах, входящих в религиозную группу"? Может ли уважаемый прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, ответить на два вопроса? Вопрос первый: голосует ли он за учреждение религиозной группы с условным и временным названием "Оазис"? Вопрос второй: следует ли избрать Дорофею Аркадьевну Смирнову руководителем группы и уполномочить её на совершение всех видов религиозной деятельности?
  
  Всё это легко и быстро пишется на бумаге, но уже с Аврелием, которому я решил позвонить первому, начались некоторые трудности. Ава не был против, он горячо приветствовал идею. Но почему именно "Оазис"? (Я пояснил: это связано с метафорой воды в пустыне из "Маленького принца".) Ах, "Маленького принца"? Как здорово! Но отчего тогда не "Колодец жизни"? Нет, лучше "Колодезь жизни" - так звучит поэтичнее. А есть у него и ещё варианты: "Сад веры", "Сад надежды", "Сад любви". (Только "Сада любви" нам и не хватало... Ну, тогда уж лучше "Сад Дорофеи", попытался я отшутиться - но он так и вцепился в моё предложение: да-да-да, именно! "Сад Дорофеи" - изумительное название!) Также прекрасными именами для новой группы, по мнению Аврелия, были бы "Восхождение", "Заря новой жизни" и "Аврора". Что там мелочиться, почему сразу не "Крейсер "Аврора"" и не "Заветы Ильича"... Свои мысли про "Крейсер "Аврору"" я, правда, не озвучил, а просто ответил, что название - рабочее, окончательное же будет установлено во время учредительного собрания посредством голосования. Ещё одна причина, чтобы на это собрание прийти лично ему. Прийти господин Хвостов - да, это было его фамилией; не знаю, чем руководствовались родители, давшие ему имя "Аврелий", и почему их не беспокоило, что их сына будут звать Аврелий Витольдович Хвостов, - итак, прийти господин Хвостов вызвался с большим воодушевлением. Но, может быть... в понедельник? (Наступающий понедельник выпадал на День России и автоматически становился выходным.)
  
  Качинский выслушал меня очень внимательно и сразу вник в суть дела.
  "Давно пора! - проговорил он если не с надрывом в голосе, то с каким-то кряхтением. - Значит, вы получаетесь новым церковным старостой?"
  - Семён Григорьевич, я с удовольствием уступлю вам эту должность! - немедленно нашёлся я, боясь задеть его честолюбие и поссориться с пожилым человеком на ровном месте.
  "Нет-нет, куда уж мне, на седьмом десятке... Чувствительно вам благодарен за то, что взвалили на себя все хлопоты".
  Также Качинский посоветовал неожиданный и интересный ход: публично объявить о том, что собрание пройдёт в воскресенье, а провести его всё же в понедельник. Зачем? - сразу не понял я.
  "А вы никого не боитесь?" - задал он мне встречный вопрос.
  - Кого же нам бояться? Неужели всяких... мóлодцев-семинаристов, - догадался я вдруг, - которые придут на собрание да начнут выкрикивать "Долой сектантов!", размахивая чётками над головой или чем там обычно машут семинаристы? И вы такой пакости ожидаете от... своих бывших собратьев по вере?
  "Да ведь они и ваши бывшие собратья по вере тоже, мил-человек", - заметил мне Качинский по телефону.
  - Я, Семён Григорьевич, с православием вроде как не разрывал...
  "Да и ведь и я не разрывал, - пояснил он. - И Дорофея Аркадьевна, сколь мне известно, не разрывала".
  - Что ж, подумаю, - согласился я, слегка озадаченный.
  Прийти на собрание Качинский обязался и просил отдельно его уведомить о точной дате, времени и месте.
  
  С Диной я проговорил дольше, чем с другими. Она всё не могла понять, чего именно я от неё хочу, задавала массу уточняющих вопросов и ближе к концу разговора вдруг вывезла:
  "Послушайте, Олег! Как так выходит, что сегодня вы - умник-умником, а вчера утром были дурак-дураком?"
  - Да ведь я прикидывался, Дина Евгеньевна! - пришлось пояснить мне.
  "А отчего прикидывались?"
  - Оттого что вы меня застали врасплох вашим замечанием про кроссовки, которые мне удалось не испачкать.
  "Вы ночевали у неё дома со среды на четверг? - сразу взяла она быка за рога. - Я так и подумала!"
  - Да, в мастерской, а Дарья Аркадьевна - в светёлке, - принялся я пристыженно оправдываться.
  "Вы могли этого не пояснять! Взрослый человек, а ведёте себя словно школьник... Если бы даже у неё рота солдат ночевала внизу, я бы за неё не волновалась".
  Я хмыкнул и пояснил смешок:
  - Рота солдат в её домике не поместится. Отделение - и то с трудом...
  "Ну-ну, начал умничать, тоже мне. Вы правда ученик? - я подтвердил. - И правда адвокат?"
  - Юрист широкого профиля, хотя об открытии своего адвокатского кабинета периодически подумываю...
  "И правда в разводе?"
  - Да - но прямо сейчас пытаюсь снова сойтись с бывшей женой, - зачем-то поспешил я добавить. (Бог знает, так ли это всё ещё было!)
  "Рада слышать, - иронически прокомментировала Дина. - Очень интересное занятие, увлекательное... и, главное, перспективное!"
  На собрание (видимо, понедельничное, коль скоро уже двое высказались в пользу понедельника) она прийти обещала - с тем условием, что ей не нужно будет ничего подписывать. Данных о себе для заполнения формы к отправке в минюст - не дала. Я не настаивал: закон не ограничивает минимальной численности религиозной группы, и трёх человек, вероятно, должно было хватить.
  
  Юле Уточкиной, от которой у меня имелись, как и до сих пор имеются, лишь её имя, фамилия да телефон, я не дозвонился: она попросту не взяла трубку. Правда, поздним вечером, когда я согласовал с Дарьей Аркадьевной дату и время - полдень понедельника, - а после разослал информацию ученикам, от неё пришло лаконичное сообщение: "Я приду".
  Кроме того, я успел сделать следующие шаги:
  - заполнил форму и приготовил её к почтовой отправке в управление министерства юстиции заказным письмом (для того, чтобы подать форму лично, у меня по логике стандартного нормоприменения должна была иметься доверенность от группы - но ведь группа юридически ещё не существовала!),
  - создал страницы религиозной общины в двух популярных социальных сетях;
  - оформил срочную публикацию объявления о проведении учредительного собрания в одной из городских газет.
  Газеты в наше время почти никто не читает, но совсем не в этом было дело: свежий выпуск номера оказывался документальным, можно сказать, историческим свидетельством появления новой общины!
  Два последних шага с точки зрения достаточности являлись лишними - закон от создателей новой религиозной группы не требует их совершать, - но я привык всё, что делаю, делать добросовестно, с резервом прочности. То, что в данном случае я выполнял свою работу безвозмездно, никак не могло снижать её качество.
  Мой журнал успел утомить меня самого; наверняка эти сухие, лишённые живости и фантазии записи о моей пятничной работе успели утомить и читателя. Я с удовольствием выпустил бы их, если бы они не были важны для дальнейшего повествования.
  
  Вот последнее, что я успел вечером пятницы: обработал фотографии рукописи "Евангелия" в программе распознавания текста, сохранил получившийся материал и отправил его главному редактору "Кирилла и Мефодия" с просьбой высказать своё мнение о том, чем именно является книга.
  Разрешение сделать это я получил накануне поздним вечером (или уже ночью?), когда отвозил Дарью Аркадьевну домой во второй раз.
  - Вам не нужно моего разрешения: не я автор! - сказала она мне тогда. И добавила: - Я не жду от вашей затеи ничего очень уж дурного. Ничего хорошего не жду тоже.
  - Разве не следует знать, кто друг, а кто враг? - возразил я.
  - Мне не интересно это знать, и я не хочу создавать врагов, - ответили мне. - Хотя, может быть, от этого никуда не деться! Ведь Принца тоже обвиноватили именно в том, против чего он и боролся.
  - Если у вас есть дурное предчувствие, то я откажусь от своей идеи спрашивать мнения Мефодьева, - предложил автор этих записок. - Я к ней не прикипел.
  - Нет, нет, пусть, дадим ему шанс. Да и нужно же для вашей... для нашей группы понять, кем нас считают. Пошлите, выясните. Ответственность за эту... нелепость я беру на себя. Вы же мой, - она коротко рассмеялась, - вы же теперь мой ручной лис! Если кто-то приручит лиса, а лис кого покусает, спрашивают с хозяина.
  - Постараюсь никого не кусать - и торжественно вручаю в ваши руки поводок.
  - А я расстёгиваю этот поводок и отпускаю вас на волю, - ответила Дарья. - Что за лис такой - на поводке? На поводке выгуливают только собак. Вы разве собака? Вот, то-то же...
  
  3
  
  Утром субботы мне позвонила Каролина и попросила с ней встретиться - по возможности не откладывая!
  Я дал согласие - и через час поджидал её у того же памятника, у которого первый раз встретил "паренька". "Паренёк" в этот раз явился в чёрной юбке до колена, чёрной футболке и чёрной кожаной куртке.
  - Отлично выглядите - одобрил я её "прикид" (теперь, кажется, это зовётся словом look, - хотя, возможно, и оно уже устарело). - Вам не хватает только ярко-красной помады и рюкзака в виде гробика за плечами.
  - Про гробик не поняла?
  - Ну, так выглядела Жанна Фриске, когда играла ведьмочку в "Дневном дозоре", - пришлось пояснить мне.
  - Слышала про этот фильм, но не смотрела. Кажется, какая-то жуткая древность?
  - Да нет же, отчего древность? - удивился я. - В две тысячи шестом году вышел.
  - В две тысячи шестом! - темпераментно воскликнула Кэри. - За год до моего рождения! Говорю же - лохматая древность: ещё бы "Покровские ворота" вспомнили или этих, как их там, "Кубанских казаков"... Вам категорически не нравится, как я выгляжу?
  - Очень нравится! - ответил я почти искренне. - И вы ведь не ради обсуждения своей внешности меня вызвали, Кэри? Кстати, это имя не вызывает возражений?
  - Не вызывает; само собой, не для этого! Простите, я волнуюсь и говорю глупости. Ваш отпуск продлится до начала июля? Да? Ах, как жалко! Скажите, дядя Олег: а нет никакой возможности взять меня на практику в июле, но в бумагах написать, что я будто бы проходила её с конца июня, с двадцать шестого числа? А ещё бы лучше со следующего понедельника...
  - ...Который всё равно будет выходным, поэтому со вторника, - поправил я её. - Можно, но зачем?
  - Неужели можно? - осветилась она. - Родители летят в Турцию и собираются взять меня с собой, а мне это путешествие ни разу не упёрлось.
  - Поздравляю, - сдержанно одобрил я. - А почему, извините за сленг, "ни разу не упёрлось"?
  - Сленг, да? Исправляйте меня, пожалуйста, а то кто же ещё меня окультурит... Думаете, это будет историческая Турция, Айя-София, Цистерна Базилика, Галатская башня, вот это всё? Ага, конечно! Самая что ни есть пошлая и туристическая! Я хочу в последнее школьное лето просыпаться рано утром, бродить по незнакомым улицам, садиться на неизвестные маршруты, брать велосипед и ехать за город, пока сердце не застучит от усталости - а не лежать безмозглой тушкой в шезлонге, покрываться противным розовым загаром, жрать мороженое и отбиваться от приставаний стареющих альфонсов!
  - Я в свои шестнадцать, наверное, решил бы иначе - но вы, возможно, и правы, а в том, как это описали, почти наверняка правы, - пришлось мне согласиться. - Да и кто не хочет вырваться из-под родительского крыла хоть на недельку... И практика, значит, вам в этом поможет?
  - Ещё бы! Отец и сам не горит желанием на отдыхе везде таскаться с дочерью-тинейджером, мы с ним оба ищем благовидные предлоги освободить его от этой обязанности, и оба пока не придумали. Вы... можете с ним поговорить? Михаил Сергеевич, я предупредила, что вы позвоните. Я многого прошу, да? Простите. Я пойму, если вы откажете: поеду в ненавистную Турцию... - она вздохнула.
  Прежде чем звонить Михаилу Сергеевичу Устинову, я, разумеется, набрал личный номер своего начальника и, разузнав последние новости, со смешками и прибаутками пересказал ему ситуацию. Дмитрий Вячеславович заверил меня, что характеристику на практикантку я буду писать сам и сам же проставлю в ней даты. Если эти даты не совпадут с реальными, он, так и быть, закроет на это глаза.
  Отец Каролины Михайловны оказался человеком вежливым, доброжелательным и очень дотошным. Его, в частности, интересовало, в чём именно будут заключаться обязанности его дочери в "Восходе". Я пояснил, что едва ли мы ожидаем большой помощи от вчерашней десятиклассницы. Главной обязанностью Каролины станет смотреть, слушать и учиться. Ближе к концу практики мы, возможно, начнём ей давать несложные поручения: сделать звонок, написать простое письмо, подготовить справку, отыскать судебное решение в сетевом архиве, проработать его, выделив маркером самую важную информацию, и так далее. Впрочем, с этим не следует спешить, да и вообще профориентационная практика нужна как для тех немногих, кто после свяжет свою жизнь с профессией, так и для тех, кто хочет убедиться, что какое-то занятие - точно не для них. Пусть Михаил Сергеевич не беспокоится: она - не наша первая практикантка, и, скорее всего, не последняя. Верно, обычно мы работаем со студентами, а в шестнадцать лет ещё рановато думать о карьере; с другой стороны, и прекрасно, что Каролина, э-э-э, Михайловна так ответственно относится к своим будущим жизненным выборам. Лучше всего Каролине выходить на практику по три часа в день, займёт это недели две с конца июня - с двадцать шестого числа, скажем, бестрепетно заявил я (на том конце провода вздохнули - или выдохнули с облегчением: чувства собеседника не понятны, когда не видишь его лица). Тем не менее папа Каролины не отпустил меня до тех пор, пока не выведал обо мне всех подробностей, включая едва ли не год окончания вуза и тему моей дипломной работы. Нормальное беспокойство, я бы на его месте делал то же самое, пойди Мира на практику хоть даже в цветочную лавку. Где-то сейчас Мира, в каких областях пространства?
  Нажав на кнопку отбоя, я повернулся к сияющей Каролине и объявил ей:
  - Всё! Я освободил вас от "ненавистной Турции"! Делайте теперь что хотите: катайтесь на велосипеде, посещайте выставки, ходите на концерты, встречайтесь с мальчиками! Потом, глядишь, и помянете меня добрым словом.
  Её лицо вытянулось:
  - Вы меня прогоняете?
  - Нет... - растерялся я, не удержавшись от мысли: "Как же теперь тебя развлекать?"
  - Дядя Олег, неужели даже в отпуске вы ничем не заняты, не работаете, не помните про какое-то дело?
  - Так вышло, что именно сейчас я даже в отпуске и правда "работаю" над небольшим "делом", причём безвозмездно, - признался я. - Едва ли вам оно будет интересно...
  - Как вы плохо обо мне думаете и как меня недооцениваете! Считаете, я избавилась от Турции - и сразу отправилась гулять с мальчиками? Говорила вам уже, как вижу современных мальчиков, - ну, или мне просто с мальчиками не везло... Даже если ваше "дело" - про то, как Иван Ильич и Илья Иванович не могут поделить сарай, мне - жутко интересно! Знаете что? Давайте мы сядем в кафе за уличный столик, вы мне купите мороженого, себе - пивка по случаю отпуска - и не спеша расскажете про ваше "безвозмездное дело", - распорядилась она. - Или нет, зачем мне мороженое: я разве ребёнок? Купите мне лучше кофе, чёрный. Нет, с молоком. Нет, всё-таки чёрный...
  
  4
  
  Так мы и поступили, причём я взял для девушки и кофе, и мороженое: пусть решает сама, и пусть получает удовольствие от детства, которое вот-вот закончится...
  Я начал рассказывать про "Оазис", напирая, конечно, на сугубо юридическую сторону истории, а вовсе не на вероучительную. Особенно подробно я остановился на причинах, по которым решение о создании группы созрело и, пожалуй, перезрело: косвенные обвинения в сектантской деятельности; распространение сплетен, которые, не сочини Дарья сама легенду о юном семинаристе и не пусти её в жизнь, стоило бы квалифицировать как клевету; желание главного редактора православного издательства "принять меры" - в нём можно было, пожалуй, услышать и скрытую угрозу... Всю суть правовой механики создания религиозной группы Кэри схватила на лету, но ещё больше, чем сама эта механика, её заинтересовала моя беседа с Савелием Ивановичем и вечерний приход Кристины ко мне домой (эту часть истории не получилось выпустить). Девушка слушала меня не отрываясь, едва ли не считывала мысль раньше, чем я успевал её произнести.
  - Мне уже неприятен ваш Мефодьев, хоть я его ни разу не видела! - призналась она.
  - Что уж так? - улыбнулся я. - Мне он, кстати, не неприятен.
  - Ну признайтесь же, признайтесь, что неприятен, будьте честны с собой!
  - Юрист, Кэри, не должен руководствоваться чувствами, особенно мелкими, - назидательно проговорил я. - Его главный мотив, его, в идеале, единственный мотив - польза его клиента, который часто даже не знает о том, что закон предоставляет ему то или иное право, - как, к примеру, Дорофея Аркадьевна не знает о том, что имеет полное право вести любую религиозную деятельность, включая и публичную, без всякого одобрения епархиального совета.
  - Да, это важно, и в этом есть стóящее! - признала моя юная "ученица". - Это - не работа в секс-шопе, этим не стыдно заниматься, этому можно и жизнь посвятить... Я вам говорила, дядя Олег, что пересмотрела уйму фильмов про адвокатов, и My Sister"s Keeper, и Michael Clayton, и Official Secrets с Кирой Найтли? - уйму, уйму! Скажите, почему у нас в России не появилось идеала адвоката как защитника несчастных, как рыцаря законности? Мы - неполноценная страна?
  - Нет, у нас просто другая национальная ментальность. У нас "аблакат - нанятая совесть", - усмехнулся я.
  - Как-как, "нанятая совесть"?! Это откуда?
  - Из "Карамазовых", кажется. А про рыцарство что-то было в "Евангелии"...
  Едва сказав, я пожалел об этом: Каролина, уже знавшая про "Евангелие" - мне пришлось ей рассказать, иначе не прояснилась бы суть вопроса с религиозной принадлежностью группы, - потребовала от меня, чтобы я немедленно, немедленно прочитал ей соответствующую главу!
  - Надеюсь, вы понимаете, Кэри, в какое неловкое положение ставите меня своей просьбой, - признался я. - Вы - несовершеннолетняя, и прóсите меня прочитать вам фрагмент из текста с названием "Евангелие", что, хоть и с натяжкой, можно квалифицировать как религиозную деятельность, на каковую деятельность у меня нет согласия ваших родителей, и я очень не уверен, что...
  - Дядя Олег, - перебила она меня, - я правильно помню, что в России возраст согласия - шестнадцать лет?
  - Именно так, - опешил я. - К чему вы?
  - Значит, простите мой французский, спать со мной можно, а читать мне "Евангелие" нельзя?! - взвилась она. - Вы сами-то не видите, какой это лютый бред?! Что за вздор вы вообще мелете?! - простите, конечно... Какая религиозная деятельность?! Вы делитесь со мной подробностями вашей работы в рамках профориентационной практики. Читайте уже!
  - Хорошо! - сдался я. - Как вы сами сказали, "в рамках профориентационной практики"...
  
  5
  
  Глава о битвах
  
  1. Принц - не цветок. Даже и Маленький принц есть воин. Недаром же Автор Сказки изображает его со шпагой.
  2. С кем воюет Принц? С пошлостью своего собственного ума. Каждое утро, каждый вечер он добросовестно пропалывает семена дурных мыслей, чтобы они не выросли в целый баобаб.
  3. Сражение с пошлостью ума - не единственная битва. Есть и более суровые.
  4. Нет покоя, нет счастья созерцания заката. Всякий день, всякая жизнь посылают в новый бой.
  5. Не следует отправляться в бой, не обретя рыцарства сердца. Его же называют бронёй сердца.
  6. Нет единого рецепта того, как выковать эту броню. Но пусть создающий её помнит о двух: Высоком и Великом.
  7. Пусть в каждом жизненном начинании, каждом голосе, который слышит, каждом источнике, из которого пьёт, он прежде всего ищет высоты и величия.
  8. Пусть не боится он бурь жизни и не страшится встать на защиту несчастных!
  9. Да не избегает он своих страданий ради чужого блага, зная, что каждый удар судьбы куёт броню его сердца!
  10. Вооружившись рыцарством сердца, Принц способен выйти на бой с самим Жаберволком.
  11. Учение о Жаберволке передал Автор иной Сказки, а друг его изобразил Светозарного Мальчика, мужественно поднявшего на чудовище свой меч. Принц и есть предсказанный Светозарный Мальчик.
  12. Жаберволк суть совокупное зло мира. Мир - кладбище истины, и нечего удивляться тому, что кладбище иногда рождает кладбищенских упырей.
  13. Не с Жаберволком ли разговаривал Царь Царей в пустыне? Пусть мудрецы в досужий час поспорят об этом.
  14. Жаберволк имеет разные формы, приходит в разных обличьях. Дух его хитёр и умён, стар и могущественен.
  15. Всех людей на земле хотел бы покорить Жаберволк и сделать послушными жабер-овцами.
  16. Жалкую жизнь проживают уже покорённые им жабер-овцы, а после нисходят в ещё более жалкий Овечий Загон.
  17. Не будь овцою! Возьми в руки меч, выступи против Жаберволка, и пусть оружие не дремлет в твоей руке!
  18. Едва ли поразишь Жаберволка насмерть, едва ли срубишь хоть одну из его змеистых голов.
  19. Но иди вперёд, и нанеси Господину пошлости хоть самую малую рану.
  20. Не устыдишься этого, когда придёт твой черёд возвращаться на свою планету.
  
  6
  
  "Глава о битвах" произвела на Каролину гораздо более сильное впечатление, чем на меня, хоть внешне это было не так легко понять: она, когда я закончил чтение, некоторое время просто молчала, слабо перебирая пальцами по столу, глядя в одну точку. Заговорила наконец:
  - Эта книга - о самом важном. Без предисловий, без ерунды, сразу - о главном.
  - В ней много непонятного! - пожаловался я. - Хоть вот этот Жаберволк несчастный...
  - Жаберволк как раз понятен! - возразила мне девушка. - Это Jabberwock из "Алисы в Зазеркалье".
  - Как-как?
  - Чудище из отзеркаленной книги, на русский его обычно переводят словом "Бармаглот", - пояснила она. - Жаберволк круче Бармаглота, конечно! Бармаглот, если судить по имени, просто бормочет и глотает, а в Жаберволке есть и волк, и вервольф, и жаба, и жабры...
  - Такое ощущение, что автор "Евангелия" из детских сказок вычитывал больше, чем в них содержится, - озвучил я вслух свою мысль.
  - Такое ощущение, что вы, взрослые, из сказок вычитываете меньше, чем в них содержится! - парировала Кэри. - Хотя что это я: "Вы, взрослые..." У меня уже нет права так говорить, я прямо сейчас меняю пух цыплёнка на постоянные перья. Выгляжу, наверное, очень смешно... Знаете, в чём особенность этого "Евангелия"? Автор не стесняется быть смешным! Ведь "жабер-овцы" - забавно же! - улыбнулась она. - А ему всё равно, что мы скажем. Какая в этом... королевская гордость! Или не гордость: не знаю, годится ли слово... Взрослые обычно боятся быть нелепыми. Я вот последнее время всё чаще боюсь, значит, уже всё, безвозвратно оперяюсь... Он или не был взрослым, или действительно был тем, о ком писал.
  - То есть Маленьким принцем? - уточнил я.
  - Ага.
  - Едва ли этот текст создал очень юный человек, - заметил я как бы между делом. - Скорее, кто-то моего возраста или даже постарше. ("А и вправду, сколько же ему было? - пришло мне в голову. - Так ведь и не узнал...")
  - Да что вы говорите? - отозвалась Кэри, но без большого удивления: в ней происходила какая-то работа мысли, и мне она отвечала вполсилы. - А и неважно. Мне надо подумать про это всё, основательно подумать. В одиночестве. И прямо сейчас. Мне для этого никто не нужен, даже вы. Поэтому... я пойду, ладно? - она встала из-за столика. - Простите, пожалуйста: это, наверное, очень грубо выглядит? Ну, спишите на мой дурацкий возраст, говорю же вам. Вообще, заведите себе специальную тетрадочку и записывайте в неё все мои грехи, а через два года мне предъявите, хорошо? Нет, вы правда не обижаетесь?
  - Господь с вами, Кэри! - рассмеялся я. - Вы - свободный человек.
  - Ну вот и чудесно... Я позвоню! Или звоните первый... Пришлите мне эту главу на почту! Всё, ушла! Cheers!
  "К мороженому так и не прикоснулась, - мелькнула у меня мысль. - Оперяется птенец..."
  "Пожалуй, философские книги благотворно читать именно в юности, - догнала её другая мысль. - И, пожалуй, именно для юности написано "Евангелие"".
  
  7
  
  Я вернулся домой и успел пообедать, когда мой телефон сообщил о прибытии письма. Письмо было от Мефодьева.
  
  Уважаемый Олег Валерьевич!
  Без всякого удовольствия, а только из чувства долга шлю Вам обещанный отзыв на "сказочку".
  На поставленный Вами вопрос о том, чтó перед нами, мне сложно Вам дать окончательный ответ. Могу сказать Вам одно: это - не православный текст. Даже верно бы написать частицу "не" с прилагательным слитно, а ещё правильнее - заменить её на частицу "анти". В чём именно состоит его антиправославие, мне определить сложно, я ведь не выдающийся богослов, а всего лишь иерей на покое, который в меру своих скромных сил продолжает подвизаться в нравственном наставничестве. Но выражений, ранящих душу православного человека, здесь избыточно много.
  Вот некоторые:
  - "Христос - пространство" (1:17; что это за супружество между христологией и астрофизикой?);
  - "Подражающие - обычные жулики" (2:16; неужели камень в огород христианского монашества?);
  - "Досталось Царю Царей от еврейских Баранов" (3:7; может быть, и правда - но какая формулировка!);
  - "Как много Лисов было в земной свите Царя Царей?" (3:15; здесь читается некоторое оскорбление в адрес апостолов Христовых);
  - "Говорят, что Змею победил Царь Царей" (4:5; что значит "Говорят"? Выходит, "смертию смерть поправ" для автора - не более чем слух, сплетня?!);
  - "Ещё одни, словно гиены, растаскивают трупы Больших Зверей" (6:10; наверное, я чрезмерно мнителен, но сложно отделаться от ощущения, что это сказано обо всех честных христианах);
  - "Пей лучше проверенные напитки" (8:9; Вы, наверное, улыбнётесь, но кажется, что ирония над "продавцами напитков" - это инсинуация в адрес любого издателя православной литературы).
  Текст также содержит
  - неканоничные молитвы (см., например, 3:17; что уж сразу, не "Азазелло, помилуй мя" или даже не "Воланд, милостью твоей и щедротами"?! - простите такой дерзновенный пример, и свят, свят, свят!);
  - авторскую и, видимо, нехристианскую мифологию (Сатану автор называет Жаберволком - и кто поручится, что именно Сатану он называет так?!);
  - диковинные нравственные акценты (мир автор считает "кладбищем жизни", в то время как для православных людей мир - поприще радостного труда, а совсем не кладбище).
  В общем, доказывать, что перед нами - неправославный, возможно, и нехристианский текст, означает ломиться в открытую дверь.
  Равным образом перед нами, конечно, не детская сказка: детям скучны, непонятны и даже ужасны подобные, Господи прости, "сказочки", и детей от подобных "сказочек" нужно держать как можно дальше. Если когда-нибудь Вы думали, что присланный Вами текст может быть издан "Кириллом и Мефодием", то вынужден Вас огорчить: литература такого рода едва ли будет интересна нашим читателям, добрым именем которых мы слишком дорожим, чтобы позволять себе столь сомнительные эксперименты.
  Из всех обозначенных Вами вариантов ответа, коль скоро Вы заставляете меня избрать из них один (понимаю - юриспруденция требует точности!), я больше всего склоняюсь к третьему. Перед нами, по всей видимости, текст, никакого отношения к христианству не имеющий, о чём Ваш покорный слуга уже сказал выше. И вновь повторюсь: приставка "не" представляет собой чистый логический ноль, а этот текст - не просто ноль, но отрицательная величина. То, что невозможно в математике, в богословии очень даже возможно! В философском отношении текст ничтожен, а в нравственном он, предположительно, опасен.
  Взял на себя смелость отослать текст (вместе с некоторыми собственными мыслями)
  1) вашей бывшей супруге,
  2) Ольге Николаевне Смирновой, двоюродной сестре "матушки Дорофеи",
  3) Алексею Ильичу Бердичеву, доктору философских наук, заведующему кафедрой философии ***ского государственного университета.
  Именно Алексей Ильич может дать более качественное заключение о "философском содержании", конечно, если оно здесь вообще присутствует.
  Теперь, уважаемый Олег Валерьевич, когда Вам стало понятно, с чем именно Вы имеете дело, хочу спросить Вас: чтó Вы собираетесь предпринять? Ожидаем от Вас не слов, но поступков, "по плодам их узнаете их" (Мф 7:16). А если Вы даже не думали ничего предпринимать, если вероучительный текст данной секты интересен Вам лишь умозрительно, спекулятивно и академически, настойчиво прошу Вашего совета о том, какие меры должны принять мы, недостойные, чтобы в будущем оградить честных прихожан Православной церкви от влияния "матушки Дорофеи"!
  Жду Вашего ответа!
  С уважением,
  С. И. Мефодьев
  
  "Ну признайтесь же, признайтесь, что неприятен, будьте честны с собой!" - всплыл у меня в памяти звонкий голосок Каролины.
  
  8
  
  "Дарье Аркадьевне мы это показывать не будем, - оформилась мысль. - А вот Каролине - в самый раз..."
  - Простите, что отвлекаю вас от размышлений, - повинился я, то ли в шутку, то ли всерьёз, когда девушка ответила на мой звонок. - Нет ли у вас желания выполнить небольшое поручение в рамках вашей профориентационной практики?
  "Смотря о чём будет поручение?" - эта манера произносить обычные предложения с вопросительной интонацией была, похоже, или поколенческой особенностью, или даже чисто личной её чертой: за другими я такого не замечал.
  - Мефодьев прислал письмо, - пояснил я сразу. - Перешлю его вам, как только положу трубку. Не могли бы вы его посмотреть и сочинить ответ? Любой, какой придёт в голову. По содержанию - насмешливый, саркастический и даже, допустим, немного хамский. Но только по содержанию! По форме он должен быть безупречно вежливым. И, по возможности, в моём стиле, без англицизмов и так далее.
  "Поняла! - весело воскликнула Каролина. - Мне кажется, я справлюсь..."
  Минут через пять она, видимо, успев прочитать письмо главного редактора "Кирилла и Мефодия", перезвонила мне сама.
  "Дядя Олег, - начала она с места в карьер, - а у вас никогда не возникало желания оторвать другому человеку голову?"
  - Ни разу: я всё же не Бегемот какой-нибудь, да и Савелий Иванович - не Жорж Бенгальский... У вас возникло? - догадался я.
  "Ага! Материться, говорите, нельзя?"
  - Изысканную вежливость нужно продемонстрировать, Кэри, - подтвердил я. - Собственно, проявлять её тогда, когда хочется материться, и составляет значимую часть нашей работы.
  "Похоже, не только работы, а всей взрослой жизни тоже, - вздохнула она. - Хорошо, я постараюсь... Я очень постараюсь!"
  И она, вопреки своему юному возрасту, постаралась отлично, просто на пять с плюсом. Через полчаса - мне за это время уже успела позвонить Ольга - на почту прилетел черновик письма.
  
  Уважаемый Савелий Иванович! Искренне благодарю Вас за Ваш подробный ответ. Ваш богословский опыт, лежащий в основе Вашей экспертизы, бесценен.
  Вы просите меня подать Вам совет юридического характера. Поразмыслив, могу предложить Вам целых два совета.
  1. Я советовал бы Вам смириться с тем, что другие люди имеют религиозные взгляды, отличные от наших. Более того, государство даже разрешает им - при соблюдении соответствующих норм и единых для всех законов - проповедовать эти взгляды и приобретать новых последователей. Как это ни ужасно, мы ничего не можем с этим поделать. Миритесь же Вы с существованием мусульман, буддистов, правоверных иудеев, лютеран и католиков в пределах Вашей епархии! Придётся теперь смириться и с "последователями Маленького принца". Вам, имеющему опыт наставничества, будет особенно просто и радостно упражняться в смирении, если мы вспомним, что это свойство - подлинно христианская добродетель, которой "последователи Маленького принца" в качестве нехристиан, видимо, лишены, и пусть их собственная порочность послужит их же наказанию.
  2. Кроме смирения, посоветовал бы Вам и осторожность. Савелий Иванович, дорогой, Вы так радеете об общем благе, что оказываетесь беспечны! В предпоследнем предложении Вашего письма можно при большом желании увидеть Вашу готовность действовать вне правового поля. Вдруг кто-нибудь из этих неприятных сектантов в ближайшее время пострадает, и вдруг Вас заподозрят в том, что Вы косвенным образом "способствовали"? Нельзя ведь так неаккуратно... Беспокоюсь о Вас же!
  С уважением,
  
  О. В. Поздеев
  
  Вслед за черновиком мне, тоже по электронной почте, прилетела от Кэри хвастливая записка.
  
  Обновила свой тезаурус! Знаю теперь русские слова "печься", "радеть" и "промышлять".
  
  Да, так, как она это сделала, я бы и сам не сочинил - верней, стиль, пожалуй, был мой, но я изначально не стал бы писать нечто подобное взрослому, уважаемому и уже немолодому человеку. Дерзко. С другой стороны, в чём она оказывалась неправа? Нет, это поколение ещё даст нам фору... Впрочем, что я знаю об этом поколении? Знаю одну Кэри - а она, возможно, бриллиант на общем фоне.
  На записку о тезаурусе я ответил:
  
  То что надо! Можно отсылать.
  
  Всё сделано!
  
  - рапортовала она мне через несколько минут. Я немедленно перезвонил ей.
  - Как это: "Всё сделано!"? Ты что же, со своей почты ему отправила? - в волнении я даже перешёл на "ты".
  "Со своей... Не нужно было? Дядя Олег, извините, пожалуйста..."
  - Да нет, это я виноват: надо чётче формулировать задачи... - я рассмеялся и пояснил свой смех: - Всё к лучшему, Кэри! Всё к лучшему...
  И верно: если господин главный редактор считал в порядке вещей пересылать моё письмо посторонним для меня людям, то отчего мне было нельзя отвечать ему с почты своей временной ассистентки, даже её собственными руками? Такт между людьми хорош тогда, когда его придерживаются обе стороны, а в игру "Будем вежливыми, но беспардонными" можно играть и вдвоём. После такого письма, ещё и отправленного с чужого адреса, надеяться на продолжение дружелюбных отношений с Мефодьевым, видимо, не приходилось. И Бог с ним, однако: мне с ним детей не крестить.
  "Звоните мне в любое разумное время, дядя Олег! - отозвалась Каролина по телефону. - Давайте новые поручения! Мне понравилось... И ещё хотела предложить: говорите мне уже "ты", пожалуйста".
  - У меня сейчас нечаянно сказалось... Это, наверное, грубо? - обеспокоился я.
  "Нет! Это... нормально. Будь я вашей племянницей, вы бы мне тоже "ты" говорили".
  Мы тепло попрощались.
  
  9
  
  Итак, с Мефодьевым мы, похоже, поссорились, но запущенная им машина проворачивалась: его эмиссары продолжали ко мне ехать и писать мне письма. Первой была Ольга, которая объявилась ещё раньше, чем Кэри успела справиться с поручением.
  Ольга Николаевна Смирнова, двоюродная сестра Дарьи Аркадьевны, позвонила мне и попросила меня о встрече. Я предложил ей кафе в качестве места.
  "Старовата я уже - по кафе ходить! - с неудовольствием оборвала меня Ольга Николаевна. - Я бы к вам пришла на работу, если у вас есть свой кабинет. Что, вы в отпуске? Тогда домой".
  Мысль о том, что православной матушке напрашиваться в гости к одинокому мужчине несколько неприлично, её, видимо, никак не обеспокоила. Вздохнув, я продиктовал ей свой адрес.
  В пятом часу в дверь позвонили. Я открыл гостье и пригласил её пройти на кухню, где предложил ей чаю. Она согласилась, даже поблагодарила, но так рассеянно, равнодушно, дежурно, что было видно: совсем не ради чая она ко мне явилась.
  Мы сидели, разглядывая друг друга, она - меня, а я - её. Широкая чёрная юбка в пол, серая полностью закрытая блузка с длинными рукавами, жёлтый поясок (почему хоть жёлтый, а не белый?, что сказал бы об этом Чехов, например?). Брошь из финифти в районе шеи, с изображением одного из древнерусских храмов. Волосы собраны в клубок на затылке и украшены узким костяным гребнем, который она, едва сев, вынула и положила на стол. Что это означало: чистоту намерений? Брошенную перчатку? Или являлось повседневным, бытовым жестом, в котором я зря искал символический смысл? Губы сжаты в ниточку. За исключением этих тонких губ да несколько большей отчётливости, даже изящества черт лица, сходство между кузинами оказывалось поразительным: их можно было бы посчитать родными сёстрами, а не двоюродными.
  - Чем обязан? - ляпнул я какую-то нелепую дореволюционную фразу.
  - Хотела посмотреть на вас, Олег Валерьевич. Узнать, как выглядит... - она усмехнулась, - создатель новой веры!
  - Вы, наверное, меня с кем-то перепутали: я новых религий не создавал!
  - Не создаёте, так помогаете создать, - парировала она. - Слýжите бабкой-повитухой сектантства... Слышала, новую молельню завтра учредят?
  - Откуда вам, кстати, известно? - ответил я вопросом на вопрос, в еврейском стиле.
  - А в газете прочла! Обратили моё внимание добрые люди... Дашеньку, выходит, священницей назначат?
  - У нас её принято называть Дарьей Аркадьевной, - отозвался я, иронично выделив "у нас" голосом.
  - Ну да, знаем, а также "матушкой Дорофеей"... Одного не могу понять: какая ваша в этом личная выгода?
  - Не все вещи делаются из выгоды, Ольга Николаевна, - назидательно возразил я.
  - Понимаю! Некоторые - из забавы.
  - Считайте так, - легко согласился я. - Не буду с вами спорить.
  - Что на вас, кто вас... Ума не приложу: как она вам, умному, взрослому человеку, сумела застить глаза?
  - Мы, кажется, живём в разных мирах, - проговорил я, сдерживая раздражение. - Вероятно, в вашем мире принято "застилать глаза", "одурманивать", "околпачивать" и что там ещё. Но есть другой мир, где люди добровольно соглашаются доверять друг другу.
  - Идея про разные миры - это, позвольте уточнить, тоже часть "новой веры"? - перебила Ольга, даже забыв обидеться на нелестную характеристику "её" мира. - Откуда хоть взяли: из буддизма, что ли? Шутки шутками, но понимаете ли вы, какой серьёзный вред способна нанести эта идея? Прямо сейчас мы воюем с Украиной. Почему воюем? Да вот благодаря защитникам веры во множество субъективных миров и воюем! В украинском мире именно мы - лютые вороги и кровопийцы. А вы и такие, как вы, стоите над схваткой и ведёте благостные рассуждения о множестве миров, о том, что у каждого, мол, своя правда!
  - В том, что вы говорите, есть какая-то истина, - пришлось признать мне. "Умна!" - подумал я про себя. - Но поглядите, пожалуйста, и на опасность противоположной мысли, мысли о том, что "правда всегда одна"! На том же самом примере, если угодно. Коль скоро "правда всегда одна", а от идеи о том, что именно они правы, наши противники не откажутся, они будут сражаться до тех пор, пока не положат в землю десять-двадцать миллионов своих граждан.
  Собеседница кивнула.
  - Так, наверное, и случится, - подтвердила она. - Это - сущностный, цивилизационный спор.
  - Но спор между разными верами в России - разве сущностный и цивилизационный? - возразил я. - Неужели вы хотите истребить всех мусульман, буддистов и далее по списку, установив монополию православия?
  - Жизнь покажет... - отозвалась Ольга. - Больше всего меня поражает то, что такая... такое недоразумение, как моя Дашенька, скоро заделается целой... начальницей языческой кумирни. Она же всегда, всю жизнь была беспомощной! Складывала лапки и мяукала словно котёнок, ждала, пока кто-нибудь, сжалившись, не возьмёт её за шкирку и не перенесёт в нужное место. Как вы все вдруг разглядели в ней ведунью и пророчицу? Что вы в ней высмотрели? Вот уж правда, кого Бог хочет наказать...
  - Нет пророка в своём отечестве, - возразил я другой пословицей. - Вообще, вам, кажется, не с руки завидовать сестре: ваша жизнь, судя по всему, с чисто внешней точки зрения сложилась куда удачливее.
  - Но сколько я трудилась ради того, что ей упало даром прямо в подол! - немедленно и с чувством отозвалась сидящая напротив женщина.
  "Вечный спор между Моцартом и Сальери, - пришла мне мысль. - Как странно, что в религии тоже есть свои моцарты... и свои сальери!"
  - А на Дашеньку, вы подумайте, скоро уже и епитрахиль возложат... Как можно на женщину возлагать епитрахиль?! - продолжала вслух изумляться Ольга.
  - Кто вам сказал, что в этой "новой вере", как вы её называете, вообще будут использоваться епитрахили и прочее православное богослужебное облачение? - возразил я, стараясь звучать мягко. - Здесь, судя по всему, всё окажется скромней.
  - Жёлтый шарф тогда...
  - Что ещё за жёлтый шарф? - не понял я, с лёгкой оторопью подумав, что собеседница заговаривается.
  - Атрибут учительства! - пояснила Ольга. - В мае две тысячи девятого я разными правдами и неправдами вызнала, где живёт моя пропащая сестрёнка. Пришла к ней в гости и увидела жёлтый шарф, приготовленный ею для её... гуру, - слово она выговорила, даже физически содрогнувшись от прошедшей по ней волне неприязни. - Что-то я, видимо, сказала непочтительное про этот шарф или про него самого - и она меня прогнала, выставила за дверь! Я так растерялась, что позволила... Отчего все сектанты так озабочены своими смешными детскими символами? Отчего они относятся к ним со звериной серьёзностью? Можете вы мне ответить?
  - Встречный вопрос, Ольга Николаевна, - нашёлся я. - Представьте, что Дорофея Аркадьевна посмеялась бы над священнической епитрахилью. Что бы вы сделали в этом случае?
  - Уж, наверное, не выгнала бы её из дому... Как вам пришло в голову сравнивать эти вещи?! - возмутилась гостья.
  - Сравниваю, и буду сравнивать. Как вы, "воцерковлённые православные", любите играть в вашу православную "Монополию"! - воскликнул я с досадой. - И ради Бога, на здоровье, внутри ваших приходов играйте в неё сколько влезет! Только будьте добры помнить, что перед законом, хотя бы чисто номинально, в России все веры равны.
  - Конечно! - саркастически отозвалась собеседница. - Все равны, "нет мужеска пола, ни женска", и даёшь содомитские браки, аминь! Узнаю учение Азурова! За которое его из гимназии с моей помощью, слава Богу, и выперли.
  - Кто такой Азуров? - не понял я.
  - А вы не знали фамилии? - удивилась Ольга. - Как же, её духовный, с позволения сказать, "наставник"! Обычный неудачник, кухонный философ, каких в России тысячи, чудик с завиральными фантазиями. Помню, в конце декабря, в нашем одиннадцатом классе, занятия сактировали из-за мороза, но он всё равно пришёл. Получился "свободный урок", без записи в журнал - и на этом свободном уроке он нам вдруг начал рассказывать, что "Бармаглот", оказывается, плохо переведён на русский, что в действительности эта нескладушка - героическая баллада, которую нужно в переводе излагать прозой, причём лучше всего - языком "Слова о полку Игореве". Вы можете представить себе степень оторванности от реального мира и от родной культуры учителя, который вещает такую... ахинею?
  - Какие вы с Дарьей Аркадьевной всё-таки разные, - невольно сказалось у меня. - Что ж, по крайней мере, он был талантливым педагогом, если хотя бы две девушки из вашего класса его внимательно слушали. Или даже три: поглядите-ка, ведь и вы до сих пор помните тот урок! - шутливо заметил я.
  - Не требуется много таланта, чтобы уложить семнадцатилетнюю дурёху в постель! - неожиданно выдала новая знакомая, будто держала эту карту наготове и собиралась её скинуть при первом удобном случае.
  - А кто вам, извините, сказал про постель? - вежливо полюбопытствовал я, про себя подумав, что мадам, кажется, злоупотребляет моим гостеприимством.
  - Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два плюс два... Вы хоть знаете, что перед его отъездом моя сестра жила со своим "гуру" супружеской жизнью? Простите, неточное слово использовала: служила ему бесплатной наложницей?
  - Разрешите вам не поверить.
  - Не верьте! - хмыкнула гостья. - Дело хозяйское.
  - Ольга Николаевна, даже если Дорофея Аркадьевна в юные годы жила бы супружеской жизнью с целым взводом солдат, это едва ли оказалось бы для меня важно, - заметил я, вспоминая фразочку Дины. - И также в упор не вижу, какое вам до этого может быть дело.
  - Почему ей всегда всё сходит с рук?! - воскликнула Ольга, беря и с силой ударяя о стол свой костяной гребень. - Ей вы готовы извинить целый взвод солдат - тоже мне нашлась, Мария Египетская! - а мне самого мелкого грешка никто не простит! Чтó, не так?
  - Не могу знать, ваше благородие, - уклонился я от ответа. - Я бы не хотел фантазировать про взвод солдат ни в вашем, ни в её случае... Давайте начистоту, если можно. Зачем вы приехали?
  Ольга Николаевна с полминуты, наверное, сидела молча, сжав губы, прежде чем произнесла:
  - Я считаю, что я должна быть кем-то вроде церковного старосты или секретаря приходского совета в новой общине. Я хотела бы знать, как мне стать им.
  - Зачем?! - искренне изумился я, одновременно поражаясь её бесцеремонности или, лучше сказать, наивности.
  - Что значит "зачем?"?! Потому что я её двоюродная сестра!
  - Нет, вы не поняли, я не спрашиваю вас: "Почему?" Я спрашиваю: "Зачем?"
  - Затем, что тогда мой авторитет как матушки и руководительницы воскресной школы при храме святого Андрея Первозванного позволит владыке и епархиальному совету смотреть на новую общину терпимей, не как на секту чистой воды, а скорее как на подготовительную группу, как на ступеньку к истинной вере, как на "христианство для духовных детей"! - пояснила Ольга. - Если и будете вы считаться сектантами, то неопасными. А я уж прослежу за тем, чтобы "духовные дети" с моей сестрицей во главе не наделали непоправимых глупостей. Мы разговаривали с Савелием Ивановичем и сошлись на том, что такой вариант мог бы всех устроить... Неужели не ясно?
  Вон оно как... Что ж, с её точки зрения план, пожалуй, имел некоторый смысл. В идее имелся только один недостаток: её авторы были свято уверены в том, что "Оазис" не проживёт без терпимого отношения к нему церковных властей.
  - При всём уважении к названным персонажам, нам всё равно, насколько ласково или неласково на новую общину посмотрит епархиальный совет и даже правящий митрополит, - возразил я, стараясь звучать спокойно. - Уж извините. Если вы считаете нас антихристианской сектой, как мне сегодня дали понять, то нам не нужен ваш "пригляд", - забавно, у меня впервые выговорилось это "нас", до того я считал себя не более чем консультирующим юристом. - А если всё же хотите "приглядывать" за нами, то будьте любезны признать Дорофею Аркадьевну, со всеми её особенностями и "странностями", лидером полноценной православной общины! Чего вы почти наверняка не сделаете...
  Моя собеседница встала, забирая с собой свой костяной гребень.
  - Не вам диктовать условия... Правильно я поняла, что вы сейчас окончательно отрекаетесь от православной веры? - спросила она.
  - Нет, - ответил я, принуждая себя говорить как можно тише и медленнее. - Я просто не ставлю знака равенства между православием in toto и епархиальным советом - хоть не сомневаюсь, что его составляют вполне достойные люди. Но даже и достойные люди способны заблуждаться. Что там, даже святые порой заблуждаются! - мне самому показался удивительным приток моего неожиданного красноречия. - Наш последний русский царь наделал множество политических, даже юридических ошибок, но между тем прославлен в чине страстотерпца. А ведь епархиальный совет нашей епархии составлен всё-таки не из одних страстотерпцев, правда?
  Поджав губы и не тратя на меня больше слов, Ольга Николаевна вышла в коридор, где мы сказали друг другу до свиданья.
  
  10
  
  Поздним вечером субботы, когда я уже считал дневные злоключения оконченными, на мою почту "упала" копия письма от Бердичева.
  
  Уважаемый Савелий Иванович, уважаемый Олег Валерьевич!
  Направляю вам обоим отзыв на присланный Савелием Ивановичем "священный текст" одной из новейших сект. Настоящий отзыв не является попыткой религиоведческой экспертизы, считайте его просто моими досужими размышлениями.
  Начну, пожалуй, с того, что так называемое "Евангелие Маленького принца" действительно обнаруживает знакомство его автора с мировой философией. В частности, в прочтении "Христа как пространства" можно увидеть следы учения Гегеля о пространстве и времени; недалеко такое понимание Бога и от теологической концепции Спинозы. В предложении "не бояться бурь жизни" усматривается эстетика Шопенгауэра. "И пусть оружие не дремлет в твоей руке" является почти дословной цитатой из "Иерусалима" английского поэта-визионера Уильяма Блейка. Полемика с идеей Сверхчеловека очевидным образом отсылает к Ницше, к которому имеются и иные, неявные отсылки. "Глава о путешествии к другим планетам" на уровне тематики перекликается с мыслями русских космистов. "Послушные жабер-овцы" заставляют вспомнить "Легенду о Великом инквизиторе". И так далее: при желании список можно было бы продолжить.
  При этом текст сложно атрибутировать: он синкретичен и не относится ни к одной из известных мне философских школ. Возникает неизбежный вопрос о том, насколько синтез разноуровневых, разновременных и потенциально противоречащих друг другу идей способствует логической безупречности самого текста. Но оставлю этот вопрос за рамками настоящего отзыва.
  Гораздо более существенный недостаток "Евангелия" - то, что оно не создаёт целостной онтологической системы, не отвечает на ряд фундаментальных вопросов, стоящих перед философией. В конце концов, для ответа на них текст слишком короток. Разумеется, очевидной данностью является то, что центр тяжести почти любого религиозного сочинения с онтологии смещён на сотериологию. Но имеются ли здесь сугубо сотериологические ответы? Описывает ли "Евангелие" связный и понятный "путь ко спасению"? Как будто попытки эти ответов и сделаны, но каждая из попыток оказывается изолированной от последующих или предыдущих. В частности, четвёртая глава в качестве "метода духовного делания" предлагает молитву Ангелу Смерти, а пятая - битву с Жаберволком. Каким образом Ангел Смерти соотносится с Жаберволком? Являются ли эти персонажи частью одной мифологии или произвольно взяты из разных мифологических систем и употреблены автором ради сиюминутной цели, чтобы потом быть отброшенными? Каков их онтологический статус? Обнаруживаемы ли и Ангел Смерти, и Жаберволк в "мире вещей", или место их обитания - умопостигаемый мир, или они населяют некие "небеса", о которых "Евангелие Маленького принца", в отличие от настоящих Евангелий, не говорит, или, наконец, их следует искать только в пространстве собственной фантазии?
  Текст не даёт нам ответов, да и вообще предпочитает общаться со своим читателем не философски-рациональным языком, а языком мистического откровения - что ставит перед нами проблему верификации этого самого откровения, которая в мировых религиях частично снимается традицией и значительным количеством верующих, готовых признавать авторитет того или иного писания. Смею предположить, что в настоящем случае и то, и другое отсутствует.
  Обязан обозначить и другие недостатки "Евангелия", которые бросаются в глаза образованному читателю: его антисемитизм, его намеренный и преувеличенный обскурантизм, его общий антиинтеллектуальный тон, его воинствующий милитаризм, наконец, его маскулиноцентричность, граничащую с отрицанием значения женщины в современном мире. Женщине отводится всего лишь роль "цветка", о котором следует заботиться, "не уподобляясь ей". Подобное упрощённо-патриархальное понимание женщины осталось за рамками общественной мысли ещё в XIX веке.
  Подводя итоги, замечу, что перед нами - интереснейший образчик псевдорелигиозного текста, который демонстрирует, что создатели теперешних культов активно обслуживаются всем арсеналом доступных их пониманию философем, стремясь уловить в свои "сети" как можно большее количество последователей. Увы - или к счастью, - "Евангелие" не имеет сколь-нибудь значимого интеллектуального потенциала для того, чтобы привлечь к новому культу, доктринальнообразующим писанием которого является, по-настоящему искушённого читателя.
  Ещё раз просил бы не рассматривать моё письмо в качестве полноценной религиоведческой экспертизы: оно заслуживает всего лишь скромного названия философского эссе. Благодарю вас за интереснейший повод к его созданию!
  
  С уважением,
  
  Д. филос. н., профессор,
  заведующий кафедрой философии
  ***ского государственного университета _________ А. И. Бердичев
  
  Бердичева я помнил со времени учёбы в вузе. Именно он, симпатичный аспирант с хорошо подвешенным языком, руководил нашим дискуссионным клубом, в котором Назаров подвизался политическим оратором. За прошедшие без малого двадцать лет молоденький аспирант успел защитить докторскую и сесть в кресло заведующего кафедрой. И Бог бы с ним... но мне никак не удавалось избавиться от чувства, что отзыв, при всей улыбчивости и обходительности ещё молодого профессора, является плевком в душу "Оазису". Бердичев подошёл к "Евангелию" со своей портняжно-академической меркой, замерил его, обнаружил несоответствие предписанным или просто модным стандартам мысли - и заклеймил, навесив на книгу все возможные пошлые ярлыки, которые оказался способен навесить. Мог бы и больше фантазии проявить: даже неловко от доктора наук читать такие банальности. "Антисемитизм"... Как насчёт Нового Завета: не находит ли и в нём Алексей Ильич агрессивной юдофобии? "Воинствующий милитаризм..." Да неужели? "Женщине отводится всего лишь роль цветка..." Но между мужчиной и Принцем не стоит знака равенства: Принц, выражаясь высокоумным языком Бердичева, - духовная категория, а не биологическая! Неужели доктор философских наук этого не понял? А как бы, с другой стороны, он мог это понять? Он ведь не стоял на коленях у той лиственницы...
  И что за самомнение! "Считайте мой текст философским эссе"! О, безусловно, и в посмертном собрании сочинений тоже опубликуем, не сомневайтесь...
  И ведь этот человек был наставником молодёжи! Уж сколько лет подряд...
  А не странно ли, что матушка Ольга и Бердичев винят учителя Дарьи в прямо противоположном: первая - в пропаганде гей-браков, второй - в "патриархальной маскулиноцентричности"? Впрочем, религия и наука очень часто не ладят. Кое в чём, однако, они проявили единодушие: не наш! - и не наш! - ату его, ату!
  Некоторое время я соображал, чтó мне написать в качестве ответа, и боролся с минутным желанием переслать бердичевский отзыв Каролине. Но Каролина не справилась бы с этим "гигантом мысли", не нашла бы в свои шестнадцать лет остроты и отточенности ума, нужной, чтобы спорить с многоголовым академизмом. Какое там "в шестнадцать лет" - я в свои тридцать девять не мог ничего придумать! Да и стоило ли придумывать? Алексей Ильич, направляя мне свой отзыв, наверняка был полон самого искреннего дружелюбия и, конечно, считал, что делает доброе дело. Читая его письмо, я почти физически ощутил упругость стенок переливающегося всеми цветами философских концепций пузыря, в котором пребывал его по-своему счастливый и доброжелательный ум. Куда мне было пробивать этот пузырь? Каким оружием? Ради чего?
  Так я и лёг спать несолоно хлебавши, оставив рецензию доктора наук без ответа и в качестве утешения прочитав перед сном шестую главку "Евангелия".
  
  11
  
  Глава о хищниках пустыни
  
  1. Где лучше жить: на кладбище или в пустыне? Пусть каждый решает сам.
  2. Кладбище увлекательно пестротой могил, яркостью кладбищенских цветов, разнообразием форм надгробий, лживым глубокомыслием памятных надписей. Но не осудим Принца, который часто выбирает пустыню.
  3. В пустыне один день похож на другой, всё то же солнце днём и те же звёзды ночью. Эта повторяемость шлифует ум, делая его гибким и чутким.
  4. Полюби пустыню, если можешь жить в ней! Нигде не найдёшь так много пищи для сердца, нигде не испытаешь такой же тихой радости. Недаром Автор Сказки назвал пустыню прекраснейшим местом на земле.
  5. Сам Царь Царей удалялся в пустыню, предаваясь возвышенным мыслям, и имел там дивные и страшные встречи.
  6. Между тем и в пустыне заводятся хищники.
  7. Как муравьиный лев создаёт воронку в песке, так и лжепророк образует вокруг себя воронку, в которую скатываются несчастные.
  8. Иные устилают склоны своей воронки черепами мёртвых мыслителей и громогласно взывают: придите к нам! Какое у нас богатство мысли и какой пир знания! Как весело эти черепа сверкают на солнце!
  9. Другие кричат: лишь у меня, на дне моей воронки, источник воды жизни! Но найдёшь там один сухой песок да челюсти хищного насекомого.
  10. Ещё одни, словно гиены, растаскивают трупы Больших Зверей, тщательно обгладывают кости и ревниво следят за тем, чтобы всякому, вставшему в очередь за ними, не досталось недолжной части.
  11. Но Принц - не гиена и не станет обгладывать кости, пусть даже и Больших Зверей. Он, когда придёт ему время, отправится искать ныне живущих Гигантов, а не тех, что оставили после себя один скелет.
  12. Есть и иные разбойники: они соблазняют путника глядеть на миражи.
  13. Миражи выглядят ещё обольстительней, чем пёстрые цветы кладбища. Но они - всего лишь миражи. Желающему глядеть на миражи не стоило бы и покидать кладбища: венки на могилах недолговечны, но их хотя бы можно взять в руки.
  14. Тяжела жизнь в пустыне! Так мало странствующих, и так много за ними охотников!
  15. Но пусть Принц облачится в свою повседневную галабею, наденет куфию от палящего солнца, возьмёт в руки посох терпения и идёт через пустыню, никуда не сворачивая! Ни муравьиные львы, ни гиены, ни созерцатели миражей не имеют никакой власти над тем, у кого есть достоинство Принца.
  16. Встретив хищника пустыни, не вступай с ним в спор. Пройди мимо. Не оборачивайся, услышав за спиной рычание, визг и тявканье.
  17. Лишь ради охраны своих Барашков Принцу можно вступить в борьбу с хищником. Много ли проку в такой борьбе, пусть покажет время.
  18. Но и редко бывает так, чтобы Барашки шли за Принцем в глухую пустыню. Барашки любят сочную кладбищенскую траву.
  19. Только Лис верно следует за Принцем в любое место и терпеливо переносит все невзгоды.
  20. У лис пустыни большие уши. Пусть тот, кто идёт вслед за Принцем, обзаведётся большими ушами! Пусть слушает он Принца, пока ещё есть время!
  
  Да, восьмой стих этой главы был бы удачным ответом Бердичеву! Впрочем, Алексей Ильич, прочитав его в качестве лаконичного возражения на свой блестящий, остроумный и словоохотливый отзыв, только улыбнулся бы, заметив что-то вроде: "Когда у сектантов заканчиваются логические аргументы, они начинают ссылаться на свои священные тексты, не понимая, что их писания не имеют авторитета ни в чьих глазах, кроме их собственных". Оттого лучше примем к исполнению шестнадцатый...
  
  12
  
  Воскресенье, как и суббота, оказалось насыщенным днём, который с самого утра принёс новые хлопоты.
  Утром мне позвонила Кристина и объявила, что в полдень собирается быть у меня дома.
  - Последний шанс наставить заблудшую овцу на путь истинный? - с иронией уточнил я.
  "Не знаю насчёт овцы - но да, это последняя попытка, Олег! - подтвердила бывшая жена по телефону. - Если ты меня и теперь не выслушаешь, то..."
  - ...То ты со спокойной душой умоешь руки, - закончил я за неё. - Приезжай!
  Читатель, пожалуй, подумает, что автор записок слишком покорно сносил все женские прихоти и даже дурные поступки своей бывшей, но истинная причина заключалась в том, что я, подобно Кристине, решил сделать всё для очистки своей совести. Как знать, вдруг она ехала ко мне для того, чтобы извиниться? Вот забавно: Кристина давала шанс мне, а я - ей. В конце концов, мы прожили восемь лет бок о бок, у нас родился ребёнок, и этот ребёнок тоже сколько-то жил на белом свете...
  Надо же было такому случиться, что, едва я повесил трубку, мне поступил звонок от Каролины.
  "Дядя Олег, здравствуйте, как дела? Нет новых поручений? У вас всё хорошо?"
  - У меня всё... сложно! - признался я - и немедленно рассказал о предстоящем визите бывшей супруги.
  "Я правильно помню, что именно Кристина заставила вашу... наставницу убежать, сплетничая про неё? - спросила девушка тихим голосом (накануне мне пришлось рассказать и это тоже). - Так... Вам... нужна помощь?"
  - Ума не приложу, чем ты мне здесь можешь помочь! - честно ответил я.
  "А вы не спешите... обесценивать мои усилия! - обиделась Кэри. - Они хоть и детские, и смешные... Знаете, я ведь всё равно хотела поговорить с вашей Кристиной!"
  - Ты? - поразился я. - С Кристиной?! В страшном сне не мог бы себе представить, чтобы ты стала с ней говорить... Скорей всего, ничем этот разговор не кончится: она тебя проглотит и ещё облизнётся.
  "Значит, будет мне наука! - не сдавались на другом конце провода. - "Пусть не боится он бурь жизни!" Так вы мне разрешаете приехать и поговорить с ней?"
  - Как я могу тебе запретить? - резонно заметил я. - Кристина - свободный человек, за которого я никакой ответственности не несу. Что ж, приезжай и ты, kleine Hexe Annabel, и устрой здесь тарарам! По крайней мере, будет не скучно...
  "Кто такая кляйне хэксэ Аннабэль?" - с подозрением уточнила Кэри.
  - Ведьмочка Аннабель, - пояснил я. - В детстве у меня была книжка про неё для внеклассного чтения на немецком языке. С картинками!
  "Да уж, разные книги мы с вами читали в детстве, дядя Олег... Собираюсь и еду! Пришлите адрес!"
  
  13
  
  Кристина позвонила в дверь минут через сорок после нашего с ней разговора по телефону. Прошла, гордо неся голову, в комнату; уселась на диване, закинув ногу на ногу. "Эта тёмно-красная блузка ей явно идёт! - отметил я про себя. - Словно пасхальное яичко. Правда, самую малость не по возрасту..."
  - Ты, мой милый, совсем разума лишился, - начала она без всяких предисловий. - Поссорился со всеми, с кем мог поссориться, причём на ровном месте. Это ведь даже твоей карьере может в будущем повредить, понимаешь? Кто захочет держать в фирме такого скандалиста, который не умеет разговаривать с людьми? Олежек, ты сошёл с ума! Когда уходила в четверг, видела тебя под этой ёлкой: душераздирающее зрелище... Я рада была узнать, от Савелия Ивановича, что твоя Дарья тебе всё же не любовница; с другой стороны, ты обращаешься со своей гуру словно с любовницей, даже хуже: словно влюблённый мальчик - с предметом своей любви. Просто неприлично... Как ты дошёл до такой жизни?
  "А она ведь уверена, что её тёмно-красная блузка даёт ей на меня дополнительные права, - подумалось мне. - Почти любая женщина живёт, убеждённая в том, что у неё есть её "командная высота": преимущества красоты, молодости, здоровья. Верно, но преимущества изнашиваются, она же, не замечая или предпочитая этого не замечать, продолжает себя вести словно капризная девочка. Какая обыденная история, и какая грустная! Кстати, что за слово такое - "любовница"? Разве им обозначают подругу неженатого мужчины?"
  - Долго рассказывать, - произнёс я вслух. - И едва ли будет понятно.
  - Так попробуй, найди время! - предложила она. - Я никуда не тороплюсь. Я хоть не Эйнштейн, но не совсем же тупенькая.
  - Ты-то не торопишься, а я...
  - Неужели ожидаешь юную любовницу? - улыбнулась Кристина, снова используя это раздражающее меня слово. - Не беда, подождёт твоя любовница! У вас весь день впереди.
  - Ответь мне лучше сама: у тебя в прошлый раз не возникло... ну, хоть чувства неловкости?
  - За тебя неловкости? Конечно, возникло! Потому и приехала.
  - За себя, - терпеливо пояснил я. - За свой поступок.
  Кристина вздёрнула брови вверх:
  - Какой ещё поступок? Я, что ли, соблазнила и бросила мальчишку? Умеете вы, господа сектанты, перекладывать с больной головы на здоровую!
  Что ж, на этом стоило бы и закончить... Я собирался перейти к главному вопросу, который уже, правда, озвучил в конце нашего неудавшегося свидания. На что я ей был нужен? Любила ли она меня ещё? Если любила, то где два года пропадала её любовь?
  Я не успел: топот юных ног послышался в прихожей.
  
  14
  
  - Простите, добрые люди, у вас не заперто! - Кэри ворвалась в комнату, юная, свежая, в приталенном и расширяющемся книзу летнем платье цвета, среднего между светло-зелёным и бежевым (кажется, его теперь прозвали фисташковым?). Я так и рот раскрыл: первый раз за всё время нашего знакомства я видел её в платье. - Разрешите представиться: Каролина! Помощница Олега, прибыла на утренний инструктаж. А вы, скорей всего, его бывшая жена - ага! - Кэри не таясь, со всей бесцеремонностью молодости оглядела Кристину с головы до пят. - Извините, я всё время забываю, к какому часу назначено... Но ведь вы не выставите меня за дверь?
  - Не знала, что у юристов в "Восходе" есть помощники, - наконец нашлась Кристина Викторовна.
  - Да, их выписывают на "Госуслугах", - подтвердила Кэри с невозмутимым видом: только нарочитая серьёзность её лица и выдавала иронию. - Захóдите в личный кабинет, выбираете помощницу и заполняете заявку. На блондинок повышенный спрос, поэтому Олег рискнул и взял чёрненькую. Кажется, он доволен! - Кэри шумно плюхнулась на диван, заставив Кристину подвинуться на край, именно в тот угол, где три дня назад сидела Дарья Аркадьевна.
  - Я поражена, Олег, что она тебя зовёт просто по имени... Вы, деточка, ещё в школе учитесь? - обратилась Кристина к новой гостье с благосклонной снисходительностью.
  - Женщины, - сентенциозно изрекла Кэри, игнорируя вопрос о том, учится ли она в школе, - должны поддерживать друг друга перед лицом патриархального угнетения, а не использовать эйджизм как оружие в борьбе с соперницами, реальными или воображаемыми. Потому что это оружие легко обращается против них самих. Про вас, Кристина, никто не подумает, что вы учитесь в школе, не волнуйтесь за себя...
  - Кэри, это некрасиво, - пробормотал я, смущённый её поведением.
  - Может быть! - согласилась девушка. - Как и намекать на то, что я совсем юная, и, значит, совсем дурочка. Я, возможно, и дурочка, но не полная, и сейчас это докажу. Немного поспрашиваю вас, Кристина: вы не против?
  - Для вас, - с достоинством отозвалась моя бывшая жена, - я Кристина Викторовна.
  Кэри коротко хмыкнула:
  - Хорошо, тогда для вас я Каролина Михайловна... Скажите, пожалуйста: вы ведь с Олегом в разводе? И что же, он вам изменил с какой-нибудь длинноногой цыпой, или вы развелись "просто так", без всякой его вины? Кажется, даже первая этого захотели?
  - Вы сами знаете ответы, хотя я не ожидала... - растерялась Кристина. - Позвольте, какое это имеет к вам отношение?
  - Сейчас станет ясно, - невозмутимо откликнулась моя "помощница". - Потерпите самую малость. Мне рассказали, что вы завели духовника. И у Олега, представьте себе, тоже появился духовник - духовница! Какой глупый феминитив... В общем, spiritual director - надеюсь, всем понятно, о чём я. А вы, вот неприятность, пару дней назад выгнали её отсюда, рассказав сплетню о том, что она полезла в штаны к какому-то колдуну, - это ведь тоже правда?
  - Послушайте, кто вы вообще такая?! - воскликнула Кристина энергичнее, чем позволяли нормы хорошего тона. - Кто вам дал право вмешиваться?!
  - Вмешиваться во что? - насмешливо уточнила Кэри, наблюдая её через полуопущенные ресницы. - В ваши отношения? Только ведь вы разведены, вот беда... Но я не буду "пакостить по-мелкому", как выражается мой дедушка: разведённые люди тоже иногда сходятся заново. И вот об этом я как раз и хотела с вами поговорить - вы позволите? Я, конечно, для вас никто, но даже и кошке разрешают смотреть на короля - а в России королей после семнадцатого года и вообще отменили!
  Итак, вы с Олегом развелись добровольно, - продолжала шестнадцатилетняя девушка, а я всё не мог прийти в себя от изумления перед её бойкостью, её смелостью, связностью её речи. - "Расторгли договорные отношения по взаимному согласию", выражаясь юридическим языком. Сейчас же вы хотите возобновить эти отношения на прежних условиях. Но - простите меня, пожалуйста, за циничные термины, которые я собираюсь использовать! - "рынок" за эти два года поменялся. Изменилось предложение, изменился спрос, что-то упало в цене, что-то, напротив, выросло. Спрос на Олега, к примеру, немного вырос: он одинокий интересный мужчина со своим жильём, неплохой работой, не алкоголик, не бабник; он преодолел затяжную депрессию; он к сорока не успел умереть от инфаркта - да таких в его возрасте ещё и поискать! Спрос на красоту женщины с каждым её годом, напротив, падает... Поверьте, я не торжествую, когда это говорю: я в одной с вами лодке, и мне вас искренне, искренне жаль. Едва мы взрослеем окончательно, как начинаем притворяться, что нам меньше лет, чем на самом деле - обидно, несправедливо, но, увы, природа так устроила! И вот, вы думаете, что можете вернуться на рынок и заключить старую сделку на прежних условиях. Увы, нет! Вам нужно начать всё сначала, договариваться с продавцом заново. Но что же вы делаете? Выгоняете важного контрагента! Это значительно ухудшает ваши шансы: вы рискуете тем, что вашего продавца перехватит другой покупатель!
  Кристина сидела, совершенно, как и я, ошарашенная красноречием этой "крошки" и тем, как по-взрослому звучат её слова.
  - Кристина Викторовна, я вам не враг, - добавила Кэри иным тоном, сострадательно глядя на мою бывшую жену - и едва не положила руку поверх её руки, но в последний миг остереглась. - Я совсем не против побыть медиатором в ваших "переговорах", хоть меня никто и не приглашал на эту роль. Если вы снова сойдётесь, я буду только рада! Наверное... Но сойдитесь заново с учётом взаимных интересов, хорошо?
  Насмешку ещё можно было вытерпеть, но вот сострадания от "школьницы" Кристина Викторовна уже не вынесла: её лицо, почти всегда спокойной и уравновешенной, пошло от гнева красными пятнами.
  - Что эта пигалица себе позволяет?! - взорвалась она. - Кто её уполномочил? "Медиатор", надо же... Или меня здесь не будет, или её! Олег! Прими решение, наконец!
  - Каролина никуда не торопится, - отозвался я, глядя в одну точку на полу. - У нас с ней ещё есть дела.
  Кристина встала с дивана.
  - Вас проводить? - спросила Кэри участливым тоном как ни в чём не бывало.
  - Нет уж, милочка! Меня проводит бывший муж.
  Мне пришлось вслед за ней выйти в прихожую, где Кристина, надев уличные туфли, долго, долго смотрела на меня. Я наконец поднял на неё взгляд. Произнёс:
  - Пожалуйста, прости её за все грубости, которые она наговорила. Но знаешь, Кристин, я ещё никогда не видел такой убедительной и быстрой демонстрации восточной доктрины о карме. Ведь три дня всего прошло...
  Развернувшись и не прощаясь, моя бывшая жена вышла из квартиры.
  
  15
  
  Возвратясь в комнату, я нашёл Кэри совсем иной: робкой, присмиревшей.
  - Садитесь ближе: куда вы так далеко сели, - попросила она меня тихим голосом. - Я... очень дурно поступила?
  - Честное слово, не знаю! - признался я. - Вначале мне казалось, что всё это действительно дурно. Но из по-настоящему дурного здесь был только цинизм, только та откровенность, с которой вы говорили о "рынке отношений".
  "Ты", которое я легко и просто использовал в обращении к ней с утра, теперь снова никак не выговаривалось.
  - Сейчас такое время, циничное, - заметила девушка. - А вообще - она меня задела, и мне стало очень, очень, очень за вас обидно...
  Её глаза вдруг наполнились слезами.
  - Не огорчайтесь, пожалуйста, - пробормотал я. - Взрослый мир жестокий, если плакать о каждой мелочи, никакого сердца не хватит. Вы прекрасно выступили, словно защитник на суде, ярко, убедительно, я с удовольствием наблюдал. И платье вам тоже идёт...
  - Ну вот, зачем вы! - в сердцах воскликнула девушка. - Я же не ради этого приехала! Я ехала вас спасать, а не затем, чтобы слушать, как мне идёт платье!
  - Простите! - я совсем смутился, осознав, что сказал комплимент хоть и совсем юной, но девушке, а вовсе не воображаемому пареньку. И да, мы установили отношения по типу дяди и племянницы, но ведь она мне не настоящая племянница. Кстати, племянниц обычно и не называют на "вы"...
  Кэри благодарно глянула на меня, услышав это "Простите". Слабо улыбнулась.
  Неизвестно, чем бы всё закончилось, но, к большому облегчению для меня, зазвонил телефон. Я обозначил жестом, что мне нужно принять звонок, и вышел в кухню.
  "Олег Валерьевич, здравствуйте! - заговорила в трубку Дарья. - Простите, что тревожу вас в воскресный день, да ещё и сама звоню, но... Не откажетесь ли вы исполнить одну мою небольшую просьбу? Можете и отказаться, никакой беды не будет..."
  - С удовольствием, Дарья Аркадьевна! - откликнулся я.
  Просьба состояла в том, чтобы отвезти её по адресу в городе, а после вернуть к ней домой. Мы договорились встретиться минут через сорок-пятьдесят.
  Вернувшись в комнату, я обнаружил, что Кэри нет. На столе меня ждала записка.
  
  Ушла. Позвоню завтра. Во мне снова всё вверх дном! Последнее время я только и делаю, что ухожу, чтобы разобраться в себе, это звучит как анекдот...
  P. S. Лиса на вашем рабочем столе - очаровательная!
  
  16
  
  Я думал, что Дарья Аркадьевна попросит меня отвезти к очередному заказчику или, скажем, в магазин. Я ошибался. Навигатор привёл нас на тихую улочку в провинциальном районе города.
  Дарья попросила меня припарковаться напротив невзрачного деревянного домика в шесть окон на фасаде, по три наверху и внизу, той же крестьянской избы, только двухэтажной. В нашем городе кое-где ещё можно встретить такие. Век их, конечно, на исходе.
  Выйдя из машины, она долго, долго - я потерял счёт минутам - смотрела на этот ничем не примечательный домик. Я заметил в её глазах слёзы, что меня совершенно поразило: до того я как-то не думал, что Дорофея Аркадьевна вообще способна плакать, будто обычная женщина.
  Ах, да: кажется, у Паустовского я однажды прочитал, что лишь глубоко пожилые люди плачут, не стыдясь своих слёз. Дарья плакала не таясь, как очень старый человек.
  Положив руку на сердце, моя спутница низко поклонилась дому. Перешла дорогу и, присев на корточки, что-то оставила в траве у нижнего яруса брёвен. Вернулась ко мне.
  - Что вы там положили? - робко спросил я.
  - Фигурку из эпоксидной смолы, - она улыбнулась мне, упрямо мотая головой, чтобы стряхнуть слёзы. - Фигурку учителя и девочки, сидящей у его ног на коленях.
  - А! - наконец сообразил я (воистину, я Поздеев, проще говоря, настоящий русский Эпиметей). - Это, должно быть, дом, в котором вы прожили полтора месяца четырнадцать лет назад!
  - Именно! - закивала она. - На втором этаже. У меня была крохотная кухонька, комната и кладовка. Видите сени? Это - отдельный вход. Нет драгоценнее мест, где мы получали учение, вам кто угодно это скажет. Фу, Господи, что же я - вся изревелась, даже стыдно... Так-то не нужно плакать, никакой в этом нет стойкости. А я женщина, иногда сложно удержаться. Ну вот, глядя на меня, вы и сами теперь... Поедемте, мой хороший.
  
  17
  
  В машине Дарья произнесла:
  - Можно вас попросить сегодня побыть со мной, не уходить далеко? Дурно я, конечно, поступаю: я ведь вам не сестра, не жена, не любовница, чтобы так распоряжаться вашим временем...
  - Вы мне... - я вспомнил смешное слово Кэри "духовница" и улыбнулся. - Вы мой - Принц, оттого охотно слушаюсь, - произнеся это, я окончательно понял, что "Принц" в "христианстве Маленького принца" - понятие, с полом человека никак не связанное. - А что до сестры, то не всякую сестру нужно слушать, особенно двоюродную... Вы знаете, что Ольга приезжала ко мне вчера?
  В немногих словах я рассказал о своём разговоре с Ольгой. Дарья выслушала меня внимательно и даже не улыбнулась.
  - Может быть, и стоило ей разрешить быть "церковной старостой", - задумчиво заметила она. - Худой мир лучше доброй ссоры. Оля и в классе-то завидовала нашей старосте, хотя уж чему завидовать, будто должность велика...
  - Ни в коем случае! - энергично запротестовал я. - Что это за чисто русская покорность судьбе и ненужная жертвенность? Ни в коем случае, Дарья Аркадьевна, уж поверьте! В духовных делах вы, может быть, и профессор, а в мирских - прямо дитя малое!
  - Я не люблю кусаться! - жалобно протянула она. - Я ведь не зверёк...
  - Кусаться я вас и не прошу, я сам за вас всех покусаю, а вот показывать зубы иногда точно не повредит. Что-то вы снова бледная сегодня...
  - Я недавно говорила со Змеёй.
  Эта её реплика даже не сразу дошла до моего сознания. Мало ли с какой змеёй могла говорить Дорофея Аркадьевна! Она же постоянно со всеми разговаривала: и со старым домом, и с лиственницей, и с беременной ежихой... Только спустя несколько секунд по мне прошла волна ужаса.
  - Как, - потерялся я, - со Змеёй? Той самой? В пиджаке, плаще и шляпе?
  - Все её по-разному видят.
  - И... вы уже знаете дату?
  Моя спутница кивнула.
  Я постеснялся спросить, когда - но Дарья через пару секунд произнесла сама:
  - Скоро, очень скоро.
  - Что-то... хроническое? - предположил я.
  - Нет! Просто - как бы вам объяснить? - просто "Ох, доска кончается, // Сейчас я упаду!"
  - И - ничего нельзя сделать?
  - Нет, - светло улыбнулась она. - Говорю же: доска кончается. Никто не виноват, кроме меня. Я в прошлой жизни совершила большой грех в моём теперешнем возрасте, поэтому. Не тужите, всё к лучшему.
  - Но... ведь не сегодня? - уточнил я с опаской.
  - Нет, не сегодня! Не волнуйтесь, мы ещё попрощаемся.
  Я с облегчением выдохнул, решив про себя: на следующей неделе отвезу её ко врачу. Все ошибаются, даже святые! Почему, спрашивается, мистики не могут ошибаться?
  
  18
  
  Когда мы прибыли к "кукольному домику", Дарья не пошла в дом сразу, а решила обойти весь участок по кругу. У каждого дерева она останавливалась на минуту-две, прикасаясь к его стволу руками, а иногда лбом. Кажется, так делают буддисты, принимая или получая благословения. Я брёл за ней в некотором отдалении.
  Пару раз, оглянувшись на меня, она виновато улыбнулась: мол, потерпите ещё немного.
  Дойдя до высокого можжевельника, хозяйка дома словно без сил опустилась на одну из скамеек, оперлась на дерево спиной и негромко запела песню на музыку Александра Морозова и стихи Николая Рубцова - простую и всем известную песню о том, что в горнице светло от ночной звезды, так похожую на народную (я сам долгое время считал её народной, прежде чем не нашёл в Сети информации об авторах). У неё был несильный певческий голос, но точный слух; в её пении больше, чем в речи, проявлялся неуловимый областной говор.
  "Бог мой, она ведь даже, в сущности, некрасива! - думал я с острой нежностью, глядя на неё. - А между тем, попроси она меня сейчас на ней жениться, я бы согласился не думая. Жил бы с ней "просто так", как брат с сестрой, хотя бы для того, чтобы было кому поутру принести воды из колодца. Или предложить?"
  Дарья перехватила мой взгляд. Отрицательно повела головой - ну, или мне это показалось.
  - Ступайте в дом, затопите печь, - предложила она мне. - Вы теперь умеете.
  
  19
  
  - Вы ведь знаете, что "Евангелие" требует от Лиса слушать, пока ещё есть время? - спросил я, когда хозяйка через несколько минут присоединилась ко мне в кухне (дрова уже весело потрескивали в печи). - А чтобы один слушал, нужно, чтобы другой рассказывал.
  - Вы хотя бы обедали, Олег Валерьевич? - ответили мне вопросом на вопрос. - А то соловья баснями не кормят.
  - Да, перехватил шаурму к вам по дороге.
  - Ну и славно... Что же вам рассказать?
  - Например, как вы Ольгу выгнали из своей квартирки из-за жёлтого шарфа, - с юмором предложил я.
  - Верно, случилась такая история, - подтвердила она, чуть нахмурившись. - Принц оставлял мне деньги на житьё - я первое время очень смущалась, но брала, потому что откуда иначе мне было взять? Я ещё не зарабатывала тогда сама, хотя разные поделки уже мастерила. И вот, с этих денег я, немного поужавшись, купила ему красивый жёлтый шарф.
  - Кстати, почему жёлтый?
  - Ну как же "почему"? Потому что жёлтый шарф у Принца был на картинке в книжке Сент-Экзюпери, неужели не помните? А вы искали таинственных смыслов? Нет, я всего только хотела показать, что признаю в нём того, о ком он пишет свою книжечку, - хоть в мае шарф уже и без надобности. Он был очень тронут! Но ещё раньше заявилась Ольга: она по телефону у меня выпытала мой адрес. Заявилась - и начала расспрашивать меня про моего "семинариста".
  - На правах старшей сестры, - догадался я. - Кстати, она действительно вас старше?
  - Если только на пару месяцев... Мы одногодки! Как бы мы иначе учились в одном классе? Подождите, возьму в руки шитьё, - вдруг попросила мастерица. - Надо бы целых два заказа доделать и сдать в скором времени, да не успеваю: ничего не успеваю...
  Я с раскаянием подумал, что мог бы в качестве "ученика" тоже назначить ей небольшую стипендию, а не заставлять её зависеть от непостоянного заработка. Впрочем, она, пожалуй, не взяла бы? Правда, я ведь никогда и не предлагал...
  Вернувшись из мастерской с шитьём и настольной лампой, кладя аккуратные мелкие стежки, Дарья продолжила:
  - ..."Семинариста". Её интересовало, не оттого ли я переехала, что жду ребёнка, и всякие такие подробности. Я отвечала всё скупее, потому что врать не хотелось, а сказать правду я, конечно, не могла. Вот тогда я и поняла, что самые близкие к тебе по крови, по возрасту, по воспитанию люди способны быть так же далеки, как... как другая планета!
  - И наоборот, - добавил я. - Человек, бесконечно далёкий от нас по опыту, образованию, по языку, может быть так же близок, как родной брат или сестра.
  - И наоборот, - согласилась собеседница. - Удивительно, но даже по религии. Стань мой учитель, например, буддистом, меня бы и это мало заботило. Что - скажете, грех? (Я, разумеется, ничего не сказал и не подумал.) Ой, а мне всё равно... Тут взгляд Ольги упал на шарф. "А это что такое?" - "Оставь, не трогай, - попросила я. - Это подарок". "Ух ты! - шарф она действительно не тронула, но вытащила чек из пакета, который мне дали в магазине, и присвистнула: - Какие тебе твой семинарист делает дорогие подарки!" - "Не он мне, а я ему. Положь!" Помню, что так и произнесла: "Положь!" По-грамотному надо бы ведь "Положи!", верно?
  - Кажется, так, - подтвердил я.
  - Никогда не была грамотной! - пожаловалась Дарья. - Пишу-то с ошибками до сих пор...
  - Бросьте: что вы наговариваете на себя!
  - Да отчего ж наговариваю! Вы меня заставьте написать хоть страницу, потом возьмите и посчитайте ошибки. Штук шесть наберёте, не меньше... Ольга положила чек - и стала на меня внимательно глядеть, а я на неё, и вся обмерла от ужаса.
  - Почему "от ужаса"?
  - Потому что не было ей никакой возможности догадаться! Нас, когда мы с Принцем выходили из гимназии, никто не видел, и уж после, конечно, я не открыла ни одной живой душе! Но она догадалась...
  - Как?! - воскликнул я.
  - Я к этому и перехожу. На столе рядом с шарфом лежали "Диалоги" Платона. Их оставил Принц: прочитав мне что-нибудь, он иногда оставлял мне книгу на ночь.
  - Неужели Платона? - перебил я, сердясь на самого себя за своё нетерпение. - Вам, школьнице, наверное, сложен был Платон?
  - Нет, ничуть! И когда, если не в этом возрасте, нужен Платон? Нам с вами уже поздновато... Принц давал мне эти премудрости небольшими порциями, лишь то, что нравилось ему самому, - и, главное, то, что, он знал, я тоже не отвергну. О, какой он был умница! Как он сумел подобрать всё, нужное именно семнадцатилетней девочке, этой странной, лишённой друзей, замкнутой девочке! Всё, что он читал, входило в мой ум, как нож в масло, - и я до сих пор всё помню!
  Я промолчал, подумав о том, что с точки зрения здравомыслящих взрослых людей эти наставления выглядели невероятно абсурдными. Ольга на моём месте наверняка сказала бы, что "один чудик с завиральными фантазиями" нашёл другую "тронутую" - и беспрепятственно делал впечатлительную девушку - вчерашнего подростка ещё более ненормальной, вкладывая в её мозг мысли не по её уму. Что Ольга! Я и сам месяц назад, верно, сказал бы то же самое.
  - Кроме Платона, кто ещё из философов лежал на вашем столе? - продолжил я спрашивать.
  - "Поющее сердце" Ивана Ильина, - спокойно ответила Дарья, кладя свои ровные стежки. - Кьеркегор.
  - Кьеркегор? - это имя я раньше только слышал.
  - Да: Принц однажды прочёл мне его небольшую проповедь, целиком. "Рассуждение о том, почему пред Богом мы всегда во всём виноваты". Удивительно сказать, смешно даже, но я её помню так, как будто это было вчера! Не дословно - но, спроси вы меня, я вам прямо сейчас растолкую, отчего перед Богом мы всегда во всём неправы.
  - Сомнительный посыл, - заметил я. - Мне в нём видится какое-то добровольное рабство, вечная униженность.
  - Нет, нет! - живо воскликнула собеседница. - Это же не про рабство! Когда знаешь, что всё равно виноват, и не только ты, а любой, самый святой человек на земле, начинаешь дышать легче. Меньше суетишься.
  - Сложная мысль, и не вполне уверен, что созрел для неё, даже не знаю, полностью ли её понял, - пришлось мне признать. - Понимание у меня забрезжило, когда вы сказали про "дышать легче", но уйду от вас - и потеряю его. И вы, способная к таким непростым мыслям, пишете с ошибками!
  - С ошибками, - согласилась она. - И что важнее: писать без ошибок или знать, что перед Богом мы виноваты?
  - Как же я вам страшно завидую! - задумчиво повторил я то, что уже говорил ей несколько дней назад. - Почему мне, в мои семнадцать лет, не попался подобный учитель?
  - А вы его ждали? - строго, без улыбки отозвалась она. - Вымаливали по ночам?
  - Верно: не ждал, не вымаливал... Но что же произошло дальше, когда Ольга увидела на столе "Диалоги" Платона?
  - Она взяла их в руки и с ухмылкой спросила: кто это у нас интересуется языческими мудрецами? Уж не мой ли семинарист меня развивает? Переоценил же он мои способности, переоценил... "Положь немедленно! - приказала я, гораздо более сердито. - Не твоё!" Но её шаловливые ручки уже раскрыли книгу и вытащили записку Принца.
  - Надеюсь, не любовную? - сорвалось у меня с языка.
  - И не стыдно вам? Нет, не любовную: это было четверостишие из Россетти, написанное его отчётливым, красивым почерком.
  - Россетти, - повторил я, перебирая в памяти полузабытые имена. - Данте Габриэля Россетти?
  - Нет, Кристины: сестра... Вам бы нужно её знать: у неё то же имя, что и у вашей бывшей жены! - поддела меня Дарья. - Прочитать вам вслух?
  - Если только вам нетрудно...
  
  Does the road wind up-hill all the way?
   Yes, to the very end.
  Will the day"s journey take the whole long day?
   From morn to night, my friend,
  
  - проговорила моя собеседница без усилий и с неплохим произношением, не отрываясь от своей работы.
  - Вы и английский знаете? - подивился я.
  - Да нет, не знаю, просто запомнила пару стишков, прочитала пару книжек... Про это четверостишие я вам поясню особо. Я сама попросила Принца написать мне что угодно на листе бумаги, во-первых, как память, и во-вторых... во-вторых, мне было очень страшно! Мне казалось - какое "казалось", я свято верила! - что в целом мире меня никто не понимает, кроме этого единственного человека, но учитель уедет, и я останусь одна, одна, одна во всём свете! Меня уже в тринадцать лет стали посещать очень яркие сны, и постепенно я научилась следовать за этими снами, погружаться в них в бодрствующем состоянии... Но кто, скажите, мог это оценить, кому я, кроме Принца, могла это объяснить? Как бы у меня получилось сочетать эту способность, которую я не хотела предавать, со взрослой жизнью, заработком, семьёй, детьми? Кем я стала бы для своей будущей семьи? Полная неизвестность - а жизнь впереди такая долгая! Иногда я от ужаса целыми ночами ревела в подушку... Всё это я ему рассказала. "Я не знаю, Долли, какой будет ваша жизнь и как вы её сумеете прожить, - ответил он. - Но, если только получится, попробуйте следовать вашему особому пути, как бы ни было трудно, до самого конца!" Тут же он присел за стол и по памяти написал мне четыре строчки из стихотворения Кристины Россетти, а после прочитал их вслух. Я до сих пор храню ту записку, меня, наверное, с нею и в гроб положат...
  А Ольга уже её разворачивала. Конечно, она узнала почерк! Именно этим почерком он писал новые слова на доске.
  "Во-он что! - протянула она. - Во-от, значит, кто тебе носит Платона... А Светлана Борисовна знает?" Светланой Борисовной звали нашего директора.
  Вот тут у меня, Олег Валерьевич, - Дарья грустно улыбнулась, - выражаясь грубым мужским языком, и упало забрало. Я отняла у неё записку, схватила "Диалоги" и готова была её прибить! Пальцы ей переломать - это уж точно. Прогнала. Стыдно мне за это - до сих пор. Не надо ни с кем ссориться без самой крайней нужды, а всем, кто вас обидел, надо говорить спасибо.
  - Это ведь чистой воды мазохизм, - пробормотал я.
  - Нет, отчего мазохизм? - удивилась собеседница. - Простой здравый смысл. Если вас обидели, вы вашу обиду или заслужили, или нет. Когда заслужили, то вернёте старый долг. Когда нет, то закалите себя, станете прочней. Потому и говорите спасибо: в обоих случаях есть за что! Прогонять сестру не стоило, и моё сердце до сих пор не на месте. Но простите и вы меня: мне было семнадцать лет! Ещё думаю: лучше в семнадцать лет быть горячей, чем холодной, благоразумной и скользкой, как рыба! Что, прощаете?
  - Вы у меня просите прощения? - оторопел я.
  - У кого же ещё? Больше здесь никого нет.
  - Мне... мне, виноват, нужно ненадолго выйти, - признался автор этой рукописи.
  - Само собой... Туалет в углу участка, - буднично сообщила хозяйка.
  Мне, однако, требовался не туалет. Выйдя на крыльцо, я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Закурил бы, если бы курил...
  
  20
  
  Вернувшись, я заявил (в том числе, чтобы поскорей уйти от темы "прощения" и того, что я будто бы должен её "прощать"):
  - Так и хочется увидеть, как проходили ваши "уроки"! Вы и вправду сидели перед ним на полу, на коленях?
  - Иногда, - подтвердила Дарья. - Закутавшись в плед. Его это умиляло, заставляло улыбнуться и одновременно немного сердило, но я объяснила ему, что мне так удобнее, и, в конце концов, кто он такой, чтобы говорить, как мне лучше слушать? Не каждый раз, да это и мелочи... Подождите, я снова принесу вам "Дневник"!
  Вернувшись с уже знакомым мне "Дневником", она открыла одну из майских записей.
  - Читайте! Там наверняка точнее написано, чем я сейчас вспомню...
  
  4 мая 2009 года
  Принц задерживается, и я волнуюсь. Собираюсь позвонить, но не решаюсь. Кто я такая, чтобы узнавать, где он? У меня нет на него никаких прав.
  Наконец он приходит.
  - Вы пропустили ужин, А. М., - я стараюсь, чтобы мой голос прозвучал строго. - Теперь останетесь голодным.
  - Это к лучшему, - поясняет он. - Я принёс вам такой текст, что у вас кусок не полезет в горло.
  - А я уже поела. Не ждать же вас было!
  - Вы смешно сердитесь...
  - Нарочно теперь не буду сердиться, чтобы не доставлять вам удовольствия!
  Мы проходим в комнату, и он достаёт из сумки новую книгу. Платон.
  Всё моё насмешливое настроение слетает разом.
  - Это, наверное, очень сложно, А. М., - говорю я негромко, робко. - Я вряд ли пойму.
  - Вы прекрасно поймёте, Долли! В вас есть сердце, которому всё будет ясно.
  - То есть, проще говоря, надежда только на сердце, потому что мозг у меня для этой задачи не годен, - продолжаю я упрямиться.
  - Какая вы насмешливая... Я вас не неволю! Давайте отложим Платона, поговорим о чём-нибудь другом.
  - Нет, не отложим, - тут же исправляюсь я. - Некогда откладывать... Простите!
  - Не на чем! Сначала - пара слов об Афинах того времени.
  Он рассказывает мне про Афины и про суть выдвинутых против Сократа обвинений. Затем читает "Апологию Сократа", полностью.
  Какая это страшная книга!
  Я закуталась в плед, но меня пробирает дрожь. Как я ещё час назад могла шутить о всяких глупостях вроде его ужина!
  У меня по щекам катятся слёзы.
  - Это ведь именно то, что случилось с вами, - шепчу я. - Вас оклеветали, как его, и вас обвинили в том же самом! В развращении молодёжи...
  - Очень лестно для меня, - он, кажется, улыбается, одними кончиками губ. - Только, боюсь, неточно: меня никто не казнил, вот он я, перед вами, живой!
  - Пока ещё... Хотя что я... Я вам обещаю и клянусь, что вы для меня будете всегда живой.
  Он качает головой:
  - Не создавайте из меня мумию для поклонения, Долли. Никогда не мечтал лежать в Мавзолее.
  - Я не создаю, - живо отвечаю я. - Но разве это грех - думать о человеке как о всегда живом? Сократ знал, что смерти нет. Иначе откуда его мужество?
  Принц кивает.
  - Смотрите, как вы ухватили в "Апологии" самое важное! - замечает он. - А боялись, что не поймёте.
  После мы говорим о разном. Я показываю ему кладовку, которую оборудовала для своих "снов наяву". Он полностью одобряет мою задумку. Произносит:
  - Вам, пожалуй, нужны пособия по медитации.
  - Меня пугает слово "медитация", - возражаю я.
  - Слово пугает, а дело не пугает? - ему, похоже, забавно меня слушать. - Вы как хозяйка, которая испекла уже сто караваев, но боится вслух сказать "тесто".
  - Да, представьте себе! Я же всё-таки христианка...
  - Боэций не стеснялся рассуждать о медитации, а он тоже был христианином.
  - Ах да, Боэций... - вспоминаю я из позавчерашнего.
  - Как думаете, - спрашивает он, - Теодорих не мог казнить Боэция именно потому, что тот слишком много медитировал? А учитывая, что Теодорих был вашим тёзкой, понятна ваша воинственность...
  Смерть мученика - не повод для смеха, но мы оба смеёмся. Этот смех - не о Боэции: он именно про мою "воинственность".
  Удивительно: Теодорих был моим тёзкой!
  - Хорошо, - сдаюсь я: мне не хочется быть такой же злобной и тупой, как Теодорих. - Я посмотрю ваши "пособия по медитации", одним глазом. Но не ждите, что я буду поклоняться восточным идолам!
  - Идолам вообще не нужно поклоняться, - задумчиво говорит он. - Ни восточным, ни христианским.
  - А разве и христианские идолы тоже существуют?
  - Существуют, - отвечает Принц, - и, чем дольше вы будете жить, тем больше будете их замечать.
  В этом - какая-то мудрость, и я её пока не понимаю. Нужно ещё над ней подумать.
  Мы прощаемся. Принц уходит. Я слежу за его фигурой в окно, щуря глаза против заходящего солнца.
  Что-то заставляет меня распахнуть настежь створки окна.
  - Александр Михайлович! - кричу я ему, высунувшись почти по пояс, и сама пугаюсь собственной дерзости. - Александр Михайлович!
  Он слышит и возвращается. Встаёт под моим окном и поднимает ко мне голову.
  - Александр Михайлович, - говорю я тише. - Я всего лишь хотела... Вы можете ко мне приходить в любое время, слышите? В любое время!
  Едва я произношу это, на меня накатывает ужас. Что это, для чего? Понимаю ли я сама, что говорю?
  Принц спокойно улыбается мне и отвечает:
  - Долли, я приду завтра в обычное время.
  
  - Ну, что? - спросила меня Дарья, вынимая из моих рук "Дневник": она всё это время ревниво за мной наблюдала. - Что сейчас скажет ваш язык... без костей?
  - Мой язык без костей, Дорофея Аркадьевна, скажет лишь то, что придёт в голову его хозяину... А у хозяина в голове несколько мыслей. Первая: и где только ваш учитель приобрёл свою универсальную образованность, глубину своего ума, свой широкий взгляд на вещи?
  - Я бы и рада вам ответить! Да и сама, увы, не знаю...
  - Вторая моя мысль: вы, похоже, превзошли его, и он знал, что вы его превзойдёте! Принц был всего лишь интеллектуалом, философом, а вы - медитатор и мистик.
  - Как вы можете так говорить! - возразила мне собеседница с укором в голосе. - Как вообще можно мерить людей, словно они куклы разного роста? Разве важно, кто кого превзошёл, и превзошёл ли? Правда в том, что меня теперешней не было бы без него. Была бы совсем другая я, и эта другая могла бы не стать ни медитатором, ни мистиком. Или этой другой меня вообще бы не существовало. Положим, я, не зная, как должны друг с другом обращаться люди, выскочила бы замуж впопыхах, в восемнадцать лет, муж таскал бы меня за волосы, и я однажды шагнула бы под поезд. Что, не верится? И мне даже вообразить страшно. Страшнее же всего вообразить, что я бы тогда, третьего апреля, струсила и не подошла к нему! Вот что важно, а не ваши "превзошёл", "не превзошёл"... А о чём ещё вы подумали?
  - О том, что... но я лучше промолчу, - уклонился я от ответа.
  - Нет уж, говорите, будьте добры!
  - Если бы знать, что вы на меня не рассердитесь...
  - Это моё дело - сердиться мне или нет. Говорите!
  - Я подумал: и после всего, что вы написали в "Дневнике", вы продолжаете утверждать, будто не были в него влюблены...
  Здесь случилось неожиданное. Дарья Аркадьевна слегка покраснела. Аккуратно закрыла "Дневник". Встала. И раза три не то чтобы больно, но чувствительно ударила меня им по голове, приговаривая: "Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!" Звонко рассмеялась и объяснила свой смех:
  - Видели бы вы, какое у вас сейчас было лицо!
  - Дорофея Аркадьевна, я действительно не мог себе представить...
  - Ай, ладно... Не убила? Нет, ничего, даже шишки не будет...
  Отсмеявшись и сев на своё место, она совершенно спокойно пояснила:
  - Нет, Олег Валерьевич, вы всё-таки не правы. Не верьте всему, что пишут девочки в свои дневники в семнадцать лет! Я и сама могла невесть что себе сочинить в тот вечер, но в действительности я просто путала любовь с благодарностью. А настоящей любви к мужчине, той, от которой пресекается дыхание, я так никогда и не испытала. Ну, а теперь хотите послушать, какие у меня были ухажёры?
  
  21
  
  Замечаю, что, насколько добросовестно ни отношусь к записи наших разговоров, у меня не получается воссоздавать их точь-в-точь. Диалоги в жизни всегда шероховатей, чем на бумаге, если только мы не наблюдаем за театральной постановкой или не смотрим художественный фильм. Говорящие забывают простые слова, молчат, предаваясь воспоминаниям, прерываются на бытовые мелочи вроде упавшего мотка ниток, который нужно поднять с полу, пока он не закатился совсем далеко... Наконец, есть беседы, припоминая которые, желаешь сохранить каждую букву, и есть сравнительно менее важные. Вот почему следующую историю я перескажу в третьем лице.
  "Женихов" у Дарьи Аркадьевны за всю жизнь было двое: Виталий и Даниил. Первого присватала ей Ольга: сёстры к тому времени не то чтобы совсем помирились, но, по крайней мере, возобновили общение. Второго нашли подруги по техникуму.
  Витя действительно оказался семинаристом и будущим батюшкой в поисках матушки! Ольга словно пыталась воплотить однажды созданную легенду и задним числом оправдать пропажу сестры из гимназии.
  Витя запомнился как балагур, хамоватый, но обаятельный. Он не был неприятен восемнадцатилетней девушке, с ним, пожалуй, всё бы и сладилось... если бы Дарья не вздумала рассказать будущему мужу про Принца. Услышав рассказ, без пяти минут батюшка осунулся, помрачнел. Пропал на какое-то время под невнятным предлогом. Потом объявился заново, но начал задавать каверзные вопросы, становился всё грубее, подозрительней. Не выдержав очередной грубости, девушка выставила его за дверь.
  Даниил, начавший своих ухаживания, когда Дарья уже оканчивала швейный техникум ("Могла бы и не учиться: никто, Олег Валерьевич, и никогда у меня не спросил диплома!"), внешне выглядел полной противоположностью: тихий, скромный, обходительный, симпатичный мальчик из хорошей семьи. Все эти качества не помешали "скромному мальчику" однажды зажать свою невесту в углу, чтобы попытаться, так сказать, ускорить развитие отношений. После того, как девушка, освободившись из этих объятий без большого труда - она была физически сильнее, - поинтересовалась, что, чёрт возьми, происходит, слегка сконфуженный мальчик выдал длинную тираду: его, дескать, удивляет, что ему задают такие вопросы. Его, Даниила, она должна была бы на руках носить, ведь у неё, Дарьи, нет ни нормального образования, ни путной профессии, ни городского жилья, ни, что уж там, ярких внешних данных. В активе у неё - только смешной говор да её нелепое старорусское имя в паспорте. Всё это представляло бы достоинство, подайся она в Москву играть харáктерные роли в историческом сериале или, скажем, работать аниматором в ресторане русской кухни. Но, так как она не в Москве... Дело происходило на квартире у мальчика. Дарья молча собралась и вышла, чтобы больше не возвращаться.
  - После Даниила, - говорила Дарья Аркадьевна, - я решила: как ответит Евангелие, так пусть и произойдёт.
  - "Евангелие Маленького принца?"
  - Нет, обычное! Достала Новый Завет и сказала себе: что сейчас открою - то и выйдет. Нужно будет - пойду в монастырь или за первого встречного. Перекрестилась. Открыла книгу. Выпало "К римлянам", глава четырнадцатая, стих шестнадцатый: "Да не хулится ваше доброе". Тогда и подумала: а ведь и правда во мне есть доброе! Невзрачное, неяркое, незаметное. Но - моё. Слабый ручеёк живой воды, но - кто-то и к моей воде придёт однажды? Пусть даже этим кем-то будет один-единственный человек! В браке я этот слабый ручеёк не сохраню. В монастыре - тоже, пожалуй, не сумею. А мастерицей-надомницей - может быть, и удастся. Права ли я была? Бог знает! Сейчас уже не беспокоюсь, да и поздно беспокоиться...
  
  22
  
  Мы уютно сидели до самого заката, который летом в этих числах наступает в начале десятого. Иногда Дарья говорила, иногда и я рассказывал что-то своё, иногда мы оба молчали. Помню, что несколько раз я пытался выведать у мастерицы её метод - но она только отшучивалась или отделывалась общими фразами.
  - Все "методы" на свете - глупости, - пояснила она наконец после одного особенно настойчивого моего вопроса. - Тысячи книг написаны про "методы" - кто из этих книг стал умней? "Метод" - словно инструкция про то, как пить воду. А у вас нет воды - что вы будете пить: инструкцию? Надо делать добро, стыдиться зла, смотреть внутрь себя, бояться Бога - вот вам и весь метод. Нравится?
  - И всё? - не понял я.
  - И всё, - подтвердила она. - А вы пробовали?
  - Н-нет, - пришлось мне признаться.
  - То-то... Попробуйте! Хотя бы лет десять подряд.
  - И что будет? - наивно спросил я. - Начну, как вы, читать мысли?
  - Дались вам эти мысли! Стукну вас сейчас снова книжкой по голове... Знаете, что лучше "метода"? Искать друзей!
  - Вокруг себя? - не понял я сразу.
  - Нет, не тех, и живой друг редко-редко когда находится... Пойдёмте, я вас познакомлю с сёстрами!
  Осторожно ступая, мы поднялись в светёлку. Дарья, взяв меня за руку, словно младшего брата, подвела меня к портретам.
  - Это - Бернадетта, - полушёпотом начала она моё знакомство с "сёстрами". - Девочка почти неграмотная, вот прямо как я, а прославилась на всю Францию. Это - Кристина, о ней сегодня уже говорили. Поэтесса и умница, свой нелёгкий путь она тихими шажками прошла до конца. Это - Ниведита, и о ней мы с вами тоже однажды разговаривали. Бросив родную Англию, уехала за своим Принцем в чужую страну - и ни разу не жалела о своём решении! Это - Элла, она же Елизавета. После смерти мужа от лап убийцы стала матушкой-игуменьей, а жизнь закончила мученицей. Это - Жаклин. Мастер виолончели, в двадцать восемь лет она оказалась прикована к инвалидной коляске, но каждый год до самой смерти совершала свой не видимый другим труд, телесный и сердечный. Это - Нельза. О ней мир и вообще не слышал, даже и портрета её нигде не найдёте: во сне однажды встретила её и по памяти нарисовала. А между тем был и у неё свой Принц, даже один из Великих Князей. Вот...
  - Больше всего меня удивляет, - отозвался я тем же полушёпотом, - что на вашем "иконостасе" нет ни одного мужского портрета. Например, есть Ниведита, но нет Вивекананды.
  - Бог с вами, Олег Валерьевич! - она улыбнулась. - Это разве иконостас? Это вот как портреты родственников или близких друзей вешают на стену. А Вивекананда ведь мне не подруга, хотя и восхищаюсь... Я не создательница нового культа, и я в затруднении, что делать с этими портретами, когда меня не будет. Решите уж без меня... Присядьте!
  Мы приземлились на ковёр. Дарья долго глядела на меня, верней, чуть поверх меня, словно что-то хотела высмотреть.
  - А солнце-то заходит... - заметила она. - Знаете, я недавно общалась с... одним существом, и... в общем, отругали меня!
  - За что? - не понял я.
  - За вас! За то, что устраиваю вам парк аттракционов, трачу силы понапрасну. Справедливо отругали, за дело. Но сейчас-то уж всё равно... Выбирайте, куда поедем!
  - Дарья Аркадьевна, - забеспокоился я, - учитывая то, что вы сказали, вашу усталость и, кажется, ваше нездоровье, наверное, не стóит?
  - Нет-нет, я в силах, и лучше именно сегодня, - возразила она. - Выбирайте! Иначе потом жалеть будете.
  Подумав несколько секунд, я произнёс:
  - Я по-прежнему хотел бы разыскать Киру или, по крайней мере, увидеть того, кто её убил. Это... очень неразумно с моей стороны?
  Читатель меня, наверное, упрекнёт в том, что моё желание и вправду было глуповатым: на что мне сдалась именно Кира, когда я мог заглянуть почти в любой мир? Но я - всего лишь добросовестный тугодум, который привык до конца доводить каждое начатое дело.
  Дарья глубоко вздохнула и закрыла глаза, полностью уйдя в себя. Так она оставалась несколько минут.
  Открыв наконец глаза, она скупым жестом попросила меня лечь на спину. Я подчинился.
  
  23
  
  Вокруг меня пустыня, но не песчаная, а по образцу солончаковой. Безжизненная серая земля покрыта сетью чёрных трещин.
  Слабый свет льётся с неба - фиолетового, даже лилового.
  Дуют холодные ветры. Обгоняя меня, проносятся мимо несколько шаров перекати-поля, в которых мне на миг чудятся ухмыляющиеся черти.
  - Видит ли меня кто-нибудь? - спрашиваю я вслух и поднимаю глаза к небу.
  Прямо надо мной, в зените, в небе открывается глаз, подобный человеческому.
  Тут же там и здесь, словно только и ждало этого, небо начинает открывать глаза. В какой-то миг оно оказывается усеянным ими.
  Из глаз текут слёзы и падают на серую землю в виде крупных хлопьев снега. Я бреду по этому снегу, ни на что не надеясь.
  Кое-где пустыня всё ещё хранит остовы деревьев - мёртвые, чёрные, будто сгоревшие. У одного из таких сгоревших деревьев я останавливаюсь.
  На корявом суку сидит первое встреченное мною и, возможно, единственное в этом мире живое существо. Это паук или, может быть, насекомое достаточно отвратительного вида. Сложно понять, какое именно: жук, гусеница причудливой формы или, скажем, личинка муравьиного льва.
   Насекомое начинает расти. Вот оно размером с бурозубку - с мышь-полёвку - с крупную жабу. Да, сейчас оно больше всего напоминает жабу! Причудливую, впрочем: из бородавок на теле этой жабы то и дело вытягиваются наружу крохотные когтистые лапы, щупальца, трубчатые зубастые рты, глаза на стебельках.
  Зверь не прекращает роста. Теперь он размером с ежа - с зайца - с крупную собаку (здесь мёртвый сук под ним трещит, и он наконец падает на землю, что ничуть не мешает ему расти дальше) - с телёнка - с корову - со слона. Всякий раз рост происходит неким жульническим способом: нельзя утверждать, что существо изменяется приметно, но словно ужас заставляет меня на короткое время закрыть глаза, а, открыв, тут же забыть, что закрывал их, - и за этот миг тварь раздувается, чтобы нагло притвориться, будто она всегда была именно такой.
  Омерзительный зверь вырастает до размеров восьмиэтажного дома (здесь, конечно, нет домов, и наверное, никогда не было). Я, задрав голову, рассматриваю его пузырящуюся поверхность, которая кишит животными и человеческими орудиями убийства.
  "Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй", - вспоминаю я эпиграф к самой известной книге Радищева. О, Радищев, пожалуй, проходил здесь, если даже только во сне! Как глупо верить, что строки эти могли быть написаны о чём-то вроде русского самодержавия! Старое доброе земное самодержавие здесь, у подножия стозевного чудища, кажется плюшевой детской игрушкой.
  Ах, Бердичева бы сюда! Увы, у Алексея Ильича нет никаких возможностей побывать в этом мире...
  - Что ты, чёрт возьми, такое? - шепчу я, запоздало раскаиваясь за "чёрта".
  Я ожидаю некоего утробного гласа, но Зверь избирает другой способ общения. Из его туши стремительно вылетает человеческая голова, прикреплённая к мохнатой змееподобной шее. Голова зависает прямо на уровне моего лица. Это, похоже, мужская голова, судя по кадыку и изящным чёрным усикам, - но губы её тронуты блестящей помадой, глаза подведены, на веках - лиловые тени. Голова облизывает губы, прежде чем сказать:
  - Месье незнаком со мной? Я - Жаберволк.
  Имя произнесено утробным рыком: на секунду или две человек превращается в волка, по обеим сторонам которого шевелятся жабры. Это не обычный волк, а исполинский волк-людоед, с оскаленными зубами и налитыми бешенством глазами.
  - Вы, простите, сражаться или так - зацепиться языками? - спрашивает меня голова, почти сразу вернувшись в обычную человеческую форму. Из её рта тянется и почти касается моего длинный, словно у хамелеона, язык. Я брезгливо отшатываюсь.
  - Это ты убил Киру? - спрашиваю я тихо, но твёрдо, глядя чудищу в глаза.
  Голова раскачивается влево-вправо на стебле шеи.
  - Убивают всегда люди! - сентенциозно сообщает она. - Я только сею семена в их умах, а проращиваете вы их сами. Смотри!
  Превратив голову в исполинскую ладонь, Зверь погружает её внутрь себя и, зачерпнув из груди, выбрасывает в воздух великую тьму чёрных металлических шариков, которые тут же со свистом и скоростью пуль разлетаются по всей пустыне. Шарики скатываются в трещины на земле, и из тех немедленно начинают расти к небу, едва не достигая его, цветы на узких жёстких стеблях, колючие, словно сухой репей. Небесные глаза моргают и закрываются.
  - Я хочу знать, где она сейчас, - продолжаю я беседу.
  Каждый из пальцев исполинской ладони превращается в карикатурную морду, отчасти похожую на морду морского конька с продолговатым ртом. Эти пять ртов подлетают к моей голове и, окружив её со всех сторон, трубят на разные голоса:
  - Вздор, вздор! Кто тебе сказал, что Кира вообще была убита? Ангел Смерти? Верь ему больше! Ты думаешь, он существует где-либо, кроме твоей собственной фантазии, как и я сам? Твоя "наставница" - не мистик, а обычная колдунья вроде первой, которую ты видел. Но всё её умение лишь в том и состоит, чтобы проецировать цветные движущиеся картинки на внутреннюю сторону твоего черепа. Даже этот мир не самостоятелен! Она взяла его из какой-то латышской сказки, мультфильм по которой видела в детстве. Я - продукт воображения, да и то чужого. Каких ты ждёшь от меня ответов? В своём ли ты уме?
  - Я хочу знать, где сейчас Кира! - повторяю я вслух.
  Длинная шея, словно удав, обвивает меня по спирали. Голова обращается в голову гигантской змеи, которая теперь нависает прямо надо мной.
  - Я тебя проглочу, и ты всё забудешь, маленький смелый рыцарь, - шепчет мне рот, вылезший из шеи сбоку. - Тебе будет без надобности знать, что Кира уже вопло...
  Пасть приближается.
  И вдруг всё пропадает так же стремительно, как гаснет выдернутый из розетки электрический прибор. Я открываю глаза в привычном для себя мире, в "горнице" на ворсистом ковре.
  
  24
  
  Пару минут я просто лежал на спине, отходя от этого кошмара.
  Дарья молчала, и я наконец забеспокоился за неё - сел на колени.
  Моя проводница сидела, закрыв глаза, еле-еле перебирая по ворсу ковра пальцами руки. Слабый свет вечерней зари не позволял мне разглядеть её лица.
  - Дарья Аркадьевна! - позвал я осторожно. - С вами всё хорошо?
  - Со мной всё замечательно... - тон голоса находился в явном противоречии со словами.
  Не церемонясь, Дарья прямо на четвереньках подползла к стене; оперлась на неё спиной. Подтянула колени к животу. Нашла силы мне улыбнуться.
  - О, я снова виноват! - устыдился я. - Каждый раз забываю о том, насколько это для вас небезопасно. Когда хоть войдёт это в мою дурную неотёсанную голову!
  - Нет, ничего... Зато он проговорился...
  - ...О том, что Кира уже вновь воплотилась, - продолжил я за неё. - Ну и стоило ли это знание таких приключений? У вас есть лекарства в доме, любые?
  - Мне не нужны лекарства! Но буду благодарна вам, Олег Валерьевич, если вы, спустившись вниз, заварите для меня целый термос чаю пополам с молоком. Молоко ещё оставалось в холодильнике...
  Я так и поступил, что заняло у меня около десяти долгих минут. Вернулся в светёлку с полным термосом.
  - Спасибо! - поблагодарила меня Дарья обычным живым голосом, принимая термос из моих рук. - Этого мне, пожалуй, хватит до самого утра.
  Проворно она перебралась в центр комнаты и села на колени, обратившись лицом к уже чёрному восточному небу в просвете окошка.
  - Что вы собираетесь делать? - с опаской спросил я, присаживаясь рядом.
  - Молиться, - лаконично пояснила хозяйка. - Вы же видите: Жаберволк опять разбушевался! Кто-то должен противостать ему и молиться.
  - Неужели на всей планете никто сейчас не молится?
  - Я не могу отвечать за всю планету! - возразила она. - Я несу ответственность только за этот маленький клочок земли. На этом клочке сейчас действительно никто не молится.
  - И... долго?
  - До самого утра, я ведь говорила! Или пока не засну.
  - Дарья Аркадьевна, - умоляюще пробормотал я, - завтра такой непростой день, учитывая назначенное на полдень учредительное собрание группы... Вам бы лучше выспаться...
  - Ничто не может быть важней одинокой войны против Жаберволка! - ответили мне шёпотом. - Ничто.
  - Хорошо, пусть, - сдался я. - А... мне-то что делать?
  - Вам? - она соображала несколько секунд. - Вы можете присоединиться ко мне.
  - Если честно, я не привык к таким всенощным бдениям, - едва сказав это, я устыдился своей слабости. "Кстати, "всенощное бдение" в обычной церкви уже давно не длится всю ночь - только часок-другой, - пришла в голову мысль. - А здесь всё серьёзно..."
  - Ну вот, теперь вам совестно, и зря, - спокойно прокомментировала она. - Вы действительно к ним не привыкли: у вас другая война и другое поле битвы.
  - Да и буду я вам сейчас полезен как малый ребёнок - солдату, - тут же согласился я.
  - И ребёнок иногда может быть полезен солдату... Но езжайте домой, Олег Валерьевич! Выспитесь хорошенько, и будьте завтра вовремя. Станем "мастерить лодку", как предсказал Николай Рубцов.
  - Какую лодку? Ах, да, лодку... Вы точно не сердитесь на меня?
  - Точно! - она лёгким, воздушным движением перекрестила меня и повернулась ко мне в профиль.
  Стараясь не шуметь, я сошёл на первый этаж, осторожно прикрыл за собой дверь и калитку.
  Окно горницы, когда я глянул на него в последний раз перед тем, как сесть в машину, осветилось слабым светом: наверное, Дарья Аркадьевна зажгла свечу.
  "Не спросил у неё, какой молитвой она будет молиться, с каким оружием выйдет на свою одинокую войну, - подумал я с запоздалым раскаянием. - Хотя важно ли? Наверное, что угодно сойдёт... Пока горит это окошко, у нас есть надежда. А когда некому станет зажечь внутри свет, что будем делать? Молиться сами, наверное... Будем ли? Казалось бы, такое это простое дело - молиться, а не выполняем его. Почему? Не умеем. Смешно даже: как можно не уметь молиться? Это как не уметь есть, пить, дышать. Но мы именно не умеем, не приучены... Что это ты всё о грустном? Лучше отвези её завтра после собрания ко врачу, хорошо?"
  
  25
  
  Приехав домой - одиннадцатый час вечера шёл к концу! - я включил свой телефон и почти сразу получил четыре коротких сообщения, все - от Семёна Григорьевича Качинского. Старик в них каялся, убивался и просил ему перезвонить.
  Так я и поступил. Только я успел извиниться за поздний звонок, на меня хлынул встречный поток извинений и сожалений.
  Дело было вот в чём. Примерно в то же время, когда я находился от этого мира с его проблемами достаточно далеко, некий "епархиальный чин", оставшийся неназванным, дозвонился Качинскому и ультимативно потребовал от него назвать настоящую дату и время учредительного собрания религиозной группы "Оазис". Семён Григорьевич не подчинился сразу - не сдался и после под давлением угроз не просто лишить его сана (он являлся дьяконом, "почисленным за штат"), но и вовсе сделать всю его службу в РПЦ "яко небывшей" и даже запретить после его смерти поминать его имя на заупокойных молитвах в пределах всех епархии. (Кто мог бы такие угрозы вообще воплотить в жизнь, и каким образом? Вправду ли ему угрожали именно этим, или пожилой человек плохо расслышал собеседника, а неуслышанное досочинил? Все вопросы до сих пор остались без ответа.) Итак, не сдался - но всё же дрогнул и предложил неназванному собеседнику мой телефон. Мой телефон у функционера епархии, однако, уже имелся - и тогда, сгорая со стыда, Качинский назвал тому телефон Аврелия...
  На этом месте я витиевато выругался. После мне пришлось ещё три или четыре минуты утешать Семёна Григорьевича, убеждая его в том, что ничего непоправимого не произошло.
  Насилу я с ним развязался и, пренебрегая всеми нормами приличия, стал вызванивать Аврелия Витольдовича, которому в итоге дозвонился с четвёртого раза.
  Да, как ни в чём не бывало сообщил мне любитель Индии духа (на заднем фоне играла какая-то весёленькая музыка), он и в самом деле недавно назвал православным друзьям место, время и дату собрания. А что в этом такого? Люди должны быть братьями друг другу, они должны по всему миру с радостной улыбкой протягивать друг другу руки! Неужели мне кажется, будто он сделал что-то неправильно? Лично он, Аврелий, готов со мной поспорить...
  Я поскорей свернул этот бесполезный разговор. Положив трубку, я хотел было завернуть трёхэтажную конструкцию - но имелся риск разбудить соседей.
  "Завтра, всё завтра! - сказал я себе. - Все беды, если они настанут, пусть будут в новом дне, и с новыми силами поборемся с ними!"
  Ложась спать, я отправил Кэри по электронной почте короткую записку с просьбой, если её не слишком это затруднит, присоединиться к завтрашнему мероприятию - само собой, не в качестве одного из учредителей религиозной группы, а в качестве моей практикантки, исключительно чтобы иметь возможность пронаблюдать за тем, как проходят собрания общественного объединения и как пишутся протоколы таких собраний.
  
  

Глава пятая

  
  1
  
  В ночь с воскресенья на понедельник, перед самым пробуждением, мне приснились один за другим два странных сна, не связанных между собой. Приведу вначале первый.
  
  В одном из южных морей недалеко от России терпит крушение военный корабль - краса и гордость русского флота.
  (Чтó это за корабль, мне разобрать не удалось: самого корабля я не видел. Едва ли им мог быть крейсер "Варяг" или подводная лодка "Курск": ни Жёлтое море, ни тем более Баренцево нельзя назвать южным.
  Задавшись этим вопросом после, я выяснил, что, пожалуй, больше всего на роль корабля из моего сна подходит "Евстафий Плакида", парусный линкор, погибший в 1770 году в Чесменской битве у берегов Турции. Настаивать на именно таком соотнесении я не буду: во сне у вещей часто нет имён, и на вопрос о том, как соотносятся предметы из наших снов с реальностью, пусть отвечают мистики и духовидцы, а не юридические работники.)
  Кораблю отданы последние почести, но полдюжины моряков не нашли успокоения. Глупая ли ошибка военного бюрократа или простая случайность оказались тому причиной, но по ним не прочитали заупокойных молитв.
  Дарья Аркадьевна спускается на глубину и выводит всех шестерых на некий полуостров. Зачем ей потребовалось погружаться в воду, если речь шла об умерших, и почему молитву нельзя было прочитать на берегу? Этот вопрос я задал себе ещё во сне, и во сне же отбросил его как маловажный.
  Собрав моряков вокруг себя, она прикладывает палец к губам и просит их никогда никому не рассказывать о совершившемся.
  
  2
  
  Едва я успел осмыслить первый сон - да и успел ли?, он до сих пор остаётся для меня загадкой, - как за ним последовал второй.
  
  Судят Сократа. Заседание совершается не в Афинах, а в одном из судов нашего города, скорее всего, в Арбитражном. Узкие, тесные залы Арбитражного суда нашей области, размером не больше школьного класса, мне хорошо знакомы по моей работе. Кричащая несообразность того, что дело Сократа, обвинение против которого является уголовным, разбирает Арбитражный суд, бросается мне в глаза сразу и не даёт покоя всё время сна.
  Сократ именно таков, каким мы его знаем: он невысок, почти лыс, коренаст, бородат, одет в сероватую тогу, обут в сандалии. Неуместность этой тоги и этих сандалий, как и самого Сократа, в зале российского провинциального суда тоже совершенно очевидна - но никто на эту неуместность не обращает ни малейшего внимания.
  На местах для зрителей - юный Платон и несколько других учеников Сократа, которых я не знаю по именам. Платон трогательно-беззащитен в своём беспокойстве.
  Я нахожусь на заседании в качестве защитника - но моя помощь, увы, не требуется: Сократ отказывается от представителя и ведёт свою защиту сам. Впрочем, и суд не похож на обычный: судья-женщина с равнодушным лицом объявляет, что нормы российского законодательства к умершему философу не применимы (ну, хотя бы здесь проблеск здравого смысла! - радуюсь я), оттого судить его будут по законам Афинского полиса (а здесь здравый смысл, увы, нас покидает, но я даже не успеваю этому улыбнуться). Более того, поскольку суд уже был произведён ранее, требуется лишь формально утвердить приговор. Тем не менее, подсудимому дают возможность сказать последнее слово.
  Сократ поднимается и произносит речь - изумительную, полную достоинства, вошедшую в века. Он заканчивает её - в полном соответствии с текстом Платона - словами:
  - Время идти: мне - умереть, вам - жить, а кто идёт на лучшее, не известно никому, кроме Бога.
  Эти слова, вероятно, исторически точные, я слышу впервые. До утра понедельника я не читал "Апологии" и не мог их знать. Или всё же знал с университетских лекций по философии и успел основательно забыть? Ответа у меня нет. Да и важно ли? Я повзрослел за последние две недели, и теперь не ищу чудес и необъяснимых происшествий, не ожидаю их, даже не читаю слишком значимыми.
  Судья выходит в совещательную комнату и, почти сразу вернувшись, оглашает приговор. Сократа берут под стражу прямо в зале суда. Он успевает посмотреть на меня долгим выразительным взглядом и проговорить, словно в утешение мне:
  - То, что должно произойти, не заканчивается.
  
  3
  
  Проснувшись, я записал оба сна в блокнот, иначе, пожалуй, позабыл бы их. Так и вышло, что утро понедельника, готовя себе несложный завтрак, я провёл в мыслях о Сократе. Не самая ожидаемая тема для размышлений в моей профессии, но о чём только в отпуске не думает человек!
  Суд над Сократом совершился в полном соответствии с юридическими нормами его времени. Никакого суда над Александром Михайловичем Азуровым, которого я лично не знал, но которому сейчас, останься он жив, было бы всего пятьдесят четыре года, не состоялось. Тем не менее, в общественном мнении, мнении учащихся и администрации Православной женской гимназии, он, как верно заметила его ученица, оказался осуждён за то же самое, что и древнегреческий философ.
  Азуров - или я должен в знак уважения к Дарье Аркадьевне называть его Принцем? - "развращал юношество" тем, что ставил перед будущими матушками вопросы об их отношении к вызовам современности, ожидая на эти вопросы искреннего и личного ответа. Неужели следует считать это преступлением или хотя бы проступком? Отчего, наоборот, не доблестью? (Оба заданных вопроса не были риторическими: ответов я и в самом деле не знал, да и теперь их не знаю. Педагогика - не моя профессия, и я боюсь вторгаться в не известную мне науку со своим невежественным мнением.) Однако большинство девушек в одиннадцатом классе, сейчас ставших женщинами на четвёртом десятке, посчитали его виновным, и даже виновным в том, что в Афинах каралось смертной казнью.
  Большинство, как я недавно понял в случае с Кирой, тоже может ошибаться. Только ведь судит нас именно большинство - и Киру, и Сократа, и учителя Дарьи.
  Пусть читатель не ждёт от меня, что я на этом месте соглашусь с записными борцами с режимом, вечно причитающими: мол, в России "народ не тот". Какой же "тот" им нужен? И в стране идеальной прямой демократии он тоже оказался "не тот". Не "народ не тот" - человек слаб, что в одиночестве, что в толпе. (Страшно, страшно!) Пожалуй, в одиночестве он даже сильнее: у него остаётся больше спасительных возможностей поразмыслить и разобраться.
  Не льстил ли мне мой утренний сон, сделав защитником, а не обвинителем? Откуда моя уверенность в том, что я, окажись я в Афинском суде, не подал бы за Сократа именно чёрного шара? Я теперешний уже, наверное, не поступил бы так. Ну, а я месячной давности?
  Но между тем именно кричащая несправедливость суда над Сократом сотворила Платона, и похожим образом судилище над Азуровым создало из Дарьи ту, кто она есть сейчас, - ведь иначе она побоялась бы подойти к своему уже бывшему школьному педагогу и обратиться к нему с дерзновенной, ни на что в мире не похожей просьбой. Значит, всё оказалось не зря? Да, Александр Михайлович ради этого "не зря" пожертвовал добрым именем, но жертва, кажется, оправдала себя? Люди вроде Дарьи Аркадьевны совершают шаги в неизведанных областях духа, а для этого, наверное, ничего не жалко? Впрочем, легко распоряжаться чужим добрым именем и чужой жизнью, своей - гораздо труднее...
  Новая мысль пустила ход моих размышлений по иному руслу. Принцу, в отличие от Сократа, четырнадцать лет назад никто не вменил в вину "непочитание существующих богов". (Не вменил ли? Достоверно я этого не знаю, я ведь не читал той коллективной жалобы, или как её назвали? - ах, да, "протоколом собрания класса"!) Но то, что не успели соделать будущие матушки, теперь успешно довершали развёрнутые, многословные письма бывших батюшек, которых Азуров со своей "антицерковной сказкой" беспокоил даже из могилы. Дорогие и уважаемые коллеги и единоверцы, так ведь и сам "Маленький принц", если руководствоваться вашей логикой, - антицерковная сказка! А "Синяя птица" Метерлинка? А "Снежная королева" Андерсена? А что скажете про "451 градус по Фаренгейту?" Книга хоть и не сказочная, но глубоко по своему характеру неправославная. Подумайте сами: никто из героев не посещает храма, не подходит к причастию, более того, главный герой, желая убедить профессора Фабера встать на его сторону, вырывает одну за другой страницы из Библии. Чтение же Евангелия в романе Брэдбери прерывает реклама зубной пасты. Экое безобразие! Экое кощунство!
  "Зря ты судишь всё православие по двум-трём дуракам", - пришла ещё одна мысль. "Конечно, зря, - догнала её другая. - Беда лишь в том, что дураки пусты и, будучи пустыми, легко всплывают на поверхность: получают церковные чины и авторитет в глазах современников, пусть и несколько дутый. Люди же внимательные, сосредоточенные, самоуглублённые, напротив, часто "опускаются на дно": ссылаются своим священноначалием в дальние приходы, уходят в никому не известные обители, проживают свои тихие, незаметные молитвенные жизни. Так всегда было и, видимо, всегда будет. Но что же вы, драгоценные мои единоверцы (единоверцы ли?), молчите об этой беде?"
  
  4
  
  Мои интересные размышления прервал звонок в дверь. Кого ещё принесла нелёгкая в десять утра?
  На пороге стояла Каролина - в том же наряде, в котором я принял её за мальчика. Кажется: как давно это было! А ведь всего только восемь дней назад.
  Я открыл дверь. Девушка вошла в прихожую, виновато глядя на меня.
  - Я не вовремя? - спросила она очень по-взрослому. - Отвлекаю?
  - Всегда рад вас видеть...
  - Вы снова ко мне на "вы"?
  - Само так получается... Кофе? - сообразил я.
  - Спасибо, не откажусь, только я вам ещё за тот кофе не вернула деньги. И за мороженое...
  - Я про "тот кофе" уже и думать забыл.
  - Я просто тогда пробовала себя в качестве девочки, точней, "дева-ачки", проверяла, способна ли я "развести" мужчину хотя бы на чашку кофе, - продолжала пояснять Кэри. - Что, вы так и поняли? И вроде бы даже не сердитесь? А я сержусь на себя - ужасно: как это, по сути, отвратительно, гадко, Боже мой... Разок сумела - спасибо: на всю жизнь наелась...
  Мы прошли в кухню, где я принялся готовить кофе, стоя у плиты. Кэри тоже стояла.
  - Вы даже не спрашиваете, почему я приехала так рано, и сразу к вам, а не на собрание! - обратилась она ко мне с полуупрёком.
  - Поссорились с родителями? - предположил я.
  - Нет, не поссорилась! Они рады-радёшеньки сбыть меня с рук! Чем бы ребёнок ни занимался, лишь бы не мозолил глаза! Никудышный из вас психолог.
  - Никудышный, и даже не претендую, - охотно согласился я. - Тогда, наверное, потому, что вы боитесь не найти участка, а я вас всё равно могу захватить на машине, так как сам поеду?
  - Нет, и здесь тоже мимо... Мне страшно!
  - Страшно? ("Удивительно, - подумалось мне: - размышляя о Сократе, я совсем недавно пришёл к этому же слову".)
  - Да! Спасибо: это свежесваренный? Редкая на самом деле гадость, только не обижайтесь. Ничего, пара лет пройдёт - и полюблю свежесваренный. А дальше начну есть лук, оливки, подсчитывать калории, окончательно перейду с кроссовок на туфли - и всё, нет пути назад... Мне страшно, во-первых, от той скорости, с которой во мне всё меняется. Я сейчас за день проживаю неделю - или месяц. Это обычные возрастные изменения, а не какой-то там "духовный путь": не надо врать себе. Так, должно быть, со всеми. С вами ведь тоже было, дядя Олег?
  - Да, только лет в восемнадцать, - признался я. - Мальчики созревают медленней.
  - Понимаю... Понимаю - и завидую! Ещё два года точно бы не помешали. Я ложусь спать ребёнком - просыпаюсь юной женщиной, и чем дальше - тем больше. Это не очень бесстыдно с моей стороны - рассказывать такие вещи?
  - Я вас остановлю, если будет "совсем бесстыдно", не волнуйтесь, - улыбнулся автор этих записок. Кэри, кивнув, продолжила:
  - Я начинаю понимать значение мужских взглядов, слов, комплиментов. Даже ваших...
  - О Господи! Вы про вчерашнее платье? - догадался я. Девушка снова кивнула, на этот раз густо покраснев. Предполагаю, что и я в тот момент покраснел тоже.
  - Но не думайте: я совершенно на вас не сержусь, - смущённо пробормотала она. - Верней, вчера была близка к тому, чтобы рассердиться. А сегодня мне даже приятно... Смотрите, какая большая дистанция пройдена - и всего за один день! Кстати, я тут успела разгадать тайну того, как становятся лесбиянками. Лесбиянки - это женщины, которые умственно застряли в одном-единственном дне своих шестнадцати лет. Впервые почувствовали на себе мужской взгляд, сказали себе: "Фу!" - и в этом "Фу!" остаются всю свою жизнь. Скажете, я неправа?
  - Вы взрослеете не по дням, а по часам, Кэри, - заметил я.
  - Опять смеётесь? - с подозрением уточнила девушка.
  - Нет, говорю искренне. И разве я над вами когда-то смеялся?
  - Никогда! - признала она. - Вы чудесный, это я мнительная. Вчера пополнила словарь словом "мнительный"! Вот, хвастаюсь такой ерундой: и где тут взрослость?
  - Хвастовство, увы, не признак одного детства... "Во-первых, от скорости, с которой во мне всё меняется", - говорите вы, - вспомнил я начало разговора. - А вторая причина какая?
  - И ум у меня тоже скачет: просто позор... А вторая - предчувствие!
  - Предчувствие?
  - Да, предчувствие! Боюсь, что сегодня случится что-то, к чему я не совсем готова, - да и не во мне дело. Сны ещё совершенно дурацкие мне снились сегодня...
  - И мне, - внезапно сказалось у меня.
  - И вам?! - девушка была поражена этим тривиальным фактом настолько, что уставилась на меня во все глаза и, кажется, забыла, как дышать. - Разве бывает, что двум разным людям в один день снятся важные сны? Про что был ваш?
  - Про "Евстафия Плакиду" и про Сократа.
  - Нет, мне не про Сократа...
  Кэри вдруг кинулась мне на шею. Ничего романтического в её объятии, думаю, не имелось: я ощущал, как от волнения перед неясным предчувствием колотится её сердце.
  Я осторожно похлопал девушку по плечу, мягко освободился из её рук. Усадил за стол и сам сел напротив.
  - Вы понимаете, что я просто боюсь? - настойчиво спросила она меня. - Что я это сейчас... не по другой причине?
  - Не только понимаю - вижу! Я и сам боюсь...
  - Ну-ну, - она улыбнулась мне сквозь слёзы, успевшие собраться в её глазах. - Сложно поверить в то, что вы прямо уж боитесь...
  - Сердце, по крайней мере, у меня не на месте, - пришлось мне признать. - Хотя с чего бы? Гораздо более сложные вещи делал в своей практике, чем ведение протокола учредительного собрания религиозной группы.
  - Что-то в вас есть от оловянного солдатика, - без связи с предыдущим задумчиво проговорила Кэри, наблюдая за мной.
  - Мир вокруг горит, а он стоит на одной ноге и не плавится? - догадался я.
  - Именно! Вообще, Кристину можно понять... - обронила девушка загадочную фразу. И попросила: - Почитайте мне "Евангелие Маленького принца", пожалуйста! Я хочу привести себя в немного менее растрёпанный вид, и мне для этого нужно что-нибудь мужественное. Только не рассказывайте мне всякой пошлости о том, что ведёте религиозную пропаганду несовершеннолетней! Глядите на меня хоть немного как на младшего товарища, а не как на источник опасности! Какая я грубая, однако, какая нетерпимая, и с чего бы? Вы очень недовольны моей грубостью?
  - Ваша грубость по сравнению с моей в том же возрасте - просто образец деликатности, уж поверьте... Седьмая глава подойдёт? - уточнил я.
  - Спасибо, даже если неправда! - поблагодарила девушка. - Подойдёт любая.
  
  5
  
  Глава о путешествиях к другим планетам
  
  1. Принц, пока добрался до Земли, успел побывать на планете у Короля, Честолюбца, Пьяницы, Делового человека, Фонарщика и Географа.
  2. Настоящие ли это планеты? Нет, всего только астероиды - состояния души.
  3. Большинство людей - Дельцы или Честолюбцы. В мелких заботах проходит их день, и ничтожными радостями разукрашена их жизнь.
  4. Хуже их - лишь Пьяницы, которые пьют ради того, чтобы забыть ужас бессмысленного существования, опьяняясь женщинами, играми или дурманом.
  5. Развив свой ум, Делец становится Географом. Географ имеет имена для всех вещей и способен прослыть знатоком среди таких же умников, как и он сам. Но ничем значительным Географ не превосходит Дельца.
  6. Делец хотя бы иногда делает дело. Учёный же любит слова больше всяких дел. Со словами он бесстыдно изменяет реальности, создавая эфемерный рай мысли. Хрупок этот рай, и ничтожна мысль, оторванная от жизни.
  7. Фонарщик - вот тот, кто выше на голову и Пьяницы, и Дельца, и Учёного.
  8. Труд Фонарщика внешне бесполезен, ведь никому не нужен фонарь на одиноком каменном обломке. Но то же скажем и про любой земной труд.
  9. И всё-таки в жизни Фонарщика есть служение. Лишь со служения начинается величие души. Не брезгуй трудом Фонарщика, если желаешь в будущем стать Принцем!
  10. И точно ли ты знаешь, что бесполезен труд Фонарщика? Разве не сгодится кому-то и твой светильник? Триста шестьдесят четыре раза в году зажги его без всякой видимой пользы, и на триста шестьдесят пятый услышишь "Добрый вечер!" от одинокого путника. "Добрый вечер! Как рад я, что вы не позабыли зажечь свой фонарь!"
  11. Фонарщик уже близок к тому, чтобы однажды стать Лисом, а Лису лишь шаг остаётся до превращения в Его Высочество.
  12. Прыжком переходят с астероида на астероид.
  13. Легко свалиться вниз, но тяжело идти вверх! Так отвечал Сократ блуднице, и не забудем слова Сократа, разговаривая с блудницами современности. Слишком умножилось их число, и редко кто избегнет встречи с ними.
  14. Таковы остановки на пути, имеющие каждая своё название. Но иди по пути, не останавливаясь, и не слишком думай про то, кем назвать себя. Меньше всего размышляй о названиях для других! Иначе вновь свалишься на тот астероид, на котором живут Географы.
  15. Иди по пути - и однажды обретёшь способность переходить из мира в мир.
  16. Увидишь и радостные области посмертного отдыха, и горькие обиталища для дурных умов. Чего только не увидишь, когда развернёшь крылья!
  17. Но не спеши на своём пути, не перепрыгивай через ступени, не желай крыльев раньше срока! Иначе окажешься обычным Честолюбцем и всю жизнь просидишь на астероиде честолюбия.
  18. Немногим, кто прошёл путь почти до самого конца, открывается Большой Космос.
  19. Эти Гиганты воистину путешествуют от планеты к планете, и так оправдывается сказка.
  20. Не торопись быть Гигантом! Ты пока всего только Маленький принц. Есть и у Маленького принца свои дела, свои области попечения, своя Роза, которую нужно укрыть от ночного холода, свои Барашки, свои Лисы. Смешными кажутся они для Космических Летунов, но и с улыбкой вспоминают те о своих прежних Барашках, как мы вспоминаем о детстве.
  
  6
  
  - Все настоящие книги говорят о том же самом, - заметила Каролина, когда я закончил чтение. - Разными словами - но всегда о том же самом! Почему в школе изучают так мало настоящих книг?
  - Вы сгущаете краски, Кэри! - возразил я. - Разве, например, "Война и мир" - не настоящая книга?
  - "Война и мир"? Настоящая. Только я бы её сократила раз в восемь! - откликнулась девушка с забавной прямотой юности. - А "Хамелеона" Чехова зачем мы читали на уроках литературы, скажите, пожалуйста?
  - Наверное, чтобы получить представление о неподражаемом юморе Чехова? - предположил я.
  - Представление о юморе можно получить из юмористических пабликов! - отрезала она. - А молодым, включая меня, и без того трагически, трагически не хватает серьёзности! Все только и делают, что заигрывают с нами, заглядывают нам в рот и нас развлекают, работая бесплатными клоунами! Не жизнь, а долбаный цирк с конями! Извините за язык...
  - Настрой на сражение успешно произведён, - заметил я миролюбиво. - А вообще, вы звучите как матушка-настоятельница. Верней, не так: как ядерная смесь шестнадцатилетней девушки и старообрядческой игуменьи.
  - Вам не нравится? - она глянула на меня исподлобья. - Кстати, учитель вашей наставницы - тот самый, что написал "Евангелие", - он ведь ей наверняка не "Хамелеона" читал? И не "Лето Господне", эмигрантскую нудотень неудавшегося нациста?
  - Очень нравится, и думаю, что вы - редкость для своего поколения. (Девушка порозовела.) Нет, не "Хамелеона", и не "Лето Господне", это правда... О, чёрт побери! - вдруг вспомнил я. - Звонок из епархии! А мы балакаем о русской литературе...
  В сжатых словах я рассказал о вчерашнем телефонном разговоре с Качинским. Кэри вся обратилась в слух.
  - Звоните всем участникам объединения! - велела она, когда я закончил, не тратя времени на вежливости. - Звоните, сдвигайте собрание на вечер! Могу я вам чем-то помочь? Хорошо - молчу, не путаюсь под ногами!
  Да, в её предложении имелось здравое зерно...
  Я стал набирать номера "общинников" - но не дозвонился никому, кроме Аврелия, этого благодушного проповедника любви вместо войны и образа человечества как единой дружной семьи. Аврелий сообщил мне, что уже едет - выехал заранее, желая насладиться летним днём, - и, конечно, не станет разворачиваться на полпути. Если честно, ему немного неудобно держать телефон в одной руке и руль самоката - в другой. Нет, он ни на что не намекает, ведь с хорошим человеком всегда приятно поговорить. Разве не прекрасная погода сегодня?
  - Нам тоже нужно ехать! - решил я, согласившись с тем, что погода действительно прекрасная, пожелав ему осторожности на дороге и завершив звонок. - Приедем за полчаса до начала - и что-то, авось, сумеем придумать на месте.
  Кэри кивнула, молчаливая, сосредоточенная, боевая.
  - Мне нравится такая жизнь! - обмолвилась она, когда мы садились в мою старенькую Daewoo Nexia. - Каждый день - бой!
  - Труд юриста, как правило, гораздо прозаичнее, - пояснил я. - Сам бы предпочёл поменьше волнений... Но вы меня восхищаете! В вас, в этом безразмерном плаще, есть что-то от Токугавы Иэясу.
  - Кого-кого? - не поняла она.
  - Имелся в шестнадцатом веке такой великий самурай и военачальник.
  - О, я хочу быть самураем! - воскликнула девушка, больше в шутку. - Я научусь владеть длинным мечом! Глупости, да? Смешно вам? Мне и самой с себя смешно - а иногда очень хочется! Как точно подметил автор "Евангелия", что Принц первый раз появляется при шпаге! Кстати, вы читали "Мальчика со шпагой" Владислава Крапивина?
  
  7
  
  Дарья Аркадьевна сидела на одной из двух лавок под большим можжевельником, опираясь на палку - обычную длинную палку из тех, что можно подобрать в лесу. Я с содроганием увидел, что лицо у неё не просто бледное, а даже какое-то землистое.
  - Что, Олег Валерьевич, совсем плохо выгляжу? - проговорила она со слабой улыбкой, завидев нас с Каролиной.
  - Плохо! - признался я и присел на другую скамью, стоявшую под углом к первой. - Съезжу в аптеку?
  - Не нужно, милый, спасибо.
  - Дайте-ка мне обещание, что сразу после собрания не будете сопротивляться, когда повезу вас ко врачу. Ладушки?
  - Там посмотрим, - уклонилась Дарья от ответа.
  - Не "посмотрим", а пообещайте мне, пожалуйста! Может быть, и ну его, это собрание, к лешему? Тем более что...
  - Нет-нет, нельзя! - забеспокоилась хозяйка. - Неудобно: людей пригласили. Поедем ко врачу, обязательно поедем... Милая, не заплетёшь мне косу? - по-свойски обратилась она к Кэри. - Гляди-ка, совсем я растрепалась...
  Кэри, присев рядом на скамью, послушно начала заплетать ей косу, пока я уже во второй раз пересказывал свой разговор с Качинским и приводил доводы в пользу того, что учредительное собрание группы стоило бы перенести на более позднее время, или на иную дату, или вовсе провести в заочном виде. Дарья слушала меня с закрытыми глазами, изредка кивая.
  - Поздно, мой хороший, - подытожила она. - Поздно переносить. Ничего страшного не случится, а что будет, то будет. То, что должно произойти, не кончается, - произнесла она фразу Сократа, от которой у меня пошли мурашки по коже.
  - Вы будто были в моём сегодняшнем сне! - вырвалось у меня.
  - Не была! Недосуг было... Смотри-ка, уже люди приходят.
  И действительно: только я успел улыбнуться сочетанию обращения ко мне по имени-отчеству и на "ты" - очень трогательному, - как калитка стукнула. К нам уже шёл Аврелий и катил по садовой тропинке рядом с собой электросамокат. Он действительно на самокате проделал весь неблизкий путь! "Тебе только лавандового рафа в левой руке не хватает", - не удержался я от мысли, но на лице, конечно, изобразил полное дружелюбие.
  
  8
  
  Аврелий порывался рассказать мне какую-то очередную идею о том, как сделать счастливыми всех людей на земле. Я не дал этому совершиться и приставил его к более прагматическому занятию: носить стулья для собрания.
  Вместе с молодым человеком мы вынесли из дома и расставили рядом с уличными скамейками в подобие неровного круга два плетёных кресла и табурет из кухни, а также стул из мастерской. Иной мебели для сидения в доме не имелось. Скамьи, впрочем, были достаточно длинными: на каждой легко помещалось двое, а при некоторой тесноте могли сесть и трое. Аврелий Витольдович объявил, что ему никакого стула не требуется: он сядет на траву в восточной манере, "у ног учителя". Я только пожал плечами. Предложение естественное, даже дружелюбное, с заботой о других, так чем оно меня неуловимо раздражало? Эх, тяжело воспитывать в себе терпение к ближним...
  Снова и снова стучала калитка, и я снова шёл приветствовать собравшихся. Пожал руку Качинскому - пожилому сутулому дяденьке невысокого роста с опрятной небольшой бородёнкой и невинными голубыми глазами. Семён Григорьевич вновь вслух повинился за своё малодушие и, скосив взгляд в сторону Аврелия, полушёпотом уточнил:
  - Этот... им сдал и место, и время, конечно?
  Я, кивнув, поспешил ответить вопросом на вопрос тем же полушёпотом:
  - Семён Григорьевич, вы ведь не ждёте настоящей провокации? В крайнем случае можно и полицию вызвать...
  - Ах, полицию, полицию... Полицию, конечно, всегда можно вызвать, но какой скандал! Какое неблагочиние...
  - Благочиние мы с вами, похоже, навеки потеряли, когда вышли из лона материнской церкви, - вздохнул я, подделываясь под его тон. - Не до благочиния уж теперь.
  - Думаете, так-таки уж навеки и потеряли? - прищурился он. - Кстати, вы богословию где учились?
  - Нигде не учился, и в церковном деле полный невежда! - честно признался я. - Не моя профессия.
  - Что и к лучшему, Олег Валерьевич, к лучшему! - ободрил меня Качинский. - Именно Ной, любитель, построил ковчег, а мы, профессионалы, строим только "Титаники".
  - Вы правда считаете Православную церковь безнадёжным "Титаником"? - спросил я напрямую.
  - Сложный вопрос, не для сиюминутного разговора... Глядите, как ладно вы всё организовали!
  - Постучите по дереву, Семён Григорьевич, дорогой! - шутливо попросил я.
  Я ожидал, что почисленный за штат дьякон мне возразит стандартным православным клише о языческом происхождении всех бытовых суеверий, но Качинский, сделав пару шагов в сторону, охотно постучал по ближайшей яблоне и даже плюнул через левое плечо.
  
  9
  
  До полудня оставалась, наверное, минута, когда калитка стукнула в очередной раз.
  К кружку собравшихся - что ж, этого следовало ожидать, хоть я и надеялся до последнего, что обойдётся! - итак, к кружку собравшихся приближалась Ольга Николаевна, гордо неся голову. На ней был всё тот же наряд, что и в предыдущую субботу: чёрная юбка, жёлтый поясок, тёмно-серая глухая блузка. Что-то в её облике имелось от боярыни Морозовой, с поправкой на современность, конечно.
  С болью в сердце я в очередной раз подумал, что Дарья Аркадьевна - та по случаю надела светло-серую рабочую блузу и оранжевую юбку с декоративными клетчатыми заплатами, в которых я увидел её в первый раз, - на фоне двоюродной сестры выглядит, словно дворняжка рядом с породистой призовой собакой, словно крестьянская лошадка - рядом с арабским скакуном. Всё это, разумеется, было чисто внешнее, важное только для тех, кто не проникал дальше оболочки вещей. Но как многие способны проникнуть дальше этой оболочки?
  Ольгу сопровождал неулыбчивый дюжий мóлодец лет двадцати в чёрной рубахе: семинарист или, может быть, просто ревностный прихожанин.
  Не дойдя до собрания шага три, Ольга и её сопровождающий остановились.
  - Я пришла к тебе в гости, Дарья, - громко и неродственно объявила Ольга Николаевна. - Или ты меня прогонишь, как и раньше?
  - Бог с тобой, Оля, - отозвалась Дарья Аркадьевна тихим усталым голосом. - Ты же знаешь, что я дала обещание больше тебя не прогонять.
  - Ещё могу, хоть и с трудом, понять присутствие на собрании Ольги Николаевны, - вмешался я. - Но чем объяснить присутствие совсем посторонних людей, которых мы даже не знаем?
  - Оставь их, - попросила меня Дарья. - Ольге, кажется, нужен телохранитель. Видимо, она боится, что её обидит её собственная сестра... Присаживайтесь! Ещё есть места.
  Места действительно имелись: два плетёных кресла из кухни, которые никто не занял, уступая их другим как самые удобные: Дина, к примеру, села на простой деревянный стул, а Юля - на табурет. С возмущением я (и, наверное, не только я) наблюдал, как Ольга и её "телохранитель" без зазрения совести уселись в эти кресла, будто они были на нашем собрании почётными, жданными гостями, да что там, главными действующими лицами.
  
  10
  
  Собрание следовало начинать вопреки всему.
  Автор этих записок, откашлявшись, встал со своей скамьи, которую занял вместе с Семёном Григорьевичем, объявил о цели собрания и о вопросах в повестке дня.
  - Название группы ещё! - добавил улыбчивый Аврелий, благодушное спокойствие которого ничто не омрачило. - Я буду голосовать за "Сад Дорофеи".
  - Да, название группы, - согласился я с ним, чувствуя, что не вполне владею голосом. Не так я представлял себе это, совсем не так! - На роль председателя собрания предлагаю себя, на роль секретаря - свою... своего помощника. ("А ведь Кэри - несовершеннолетняя! - мелькнула мысль. - Впрочем, кажется, секретарь собрания не должен избираться непременно из участников объединения: Гражданский кодекс не требует этого в обязательном порядке". Каролина, будто только того и ждала, кивнула мне и уже раскладывала на коленях папку, готовясь писать протокол. Глядя на её уверенное, непроницаемое, повзрослевшее лицо, я немного успокоился.) Попрошу голосовать за предложение! Раз, два, три... единогласно!
  Ни Ольга, ни её спутник, само собой, не голосовали. В сторону Ольги, усевшейся, как назло, прямо напротив нашей с Качинским скамьи, я лишний раз и глянуть боялся. Женщина и без того буравила меня взглядом.
  - Что ж, - ни шатко ни валко продолжил я, - переходим к первому пункту повестки дня. У нас здесь нет трибуны или кафедры, поэтому попрошу выступающих вставать. Для единичных реплик вставать не обязательно. Есть ли у кого что сказать по существу вопроса?
  Стоило мне приземлиться на скамью, как Ольга поднялась с места и, будто ей ещё было этого мало, стала рядом со своим креслом, опираясь на него правой рукой.
  - Люди добрые, простите меня! - заговорила она громким, отчётливым, хорошо поставленным, хотя и немного тусклым голосом. - Простите за то, что вас обманули!
  На этом месте она не спеша поклонилась собранию низким, преувеличенным поясным поклоном. Что это за пошлый театр разворачивался перед нашими глазами?! Или даже "долбаный цирк", используя утреннее выражение Кэри...
  Приходилось слушать: это мы сами пригласили "боярыню Морозову", верней, забыли ей напомнить, где находится выход. Дарья Аркадьевна, видимо, упражнялась в терпении, а нам что оставалось делать? Только терпеть вслед за ней.
  - Не знаю уж, что вы хотите здесь создать и в каком чине возвеличить мою сестрицу, - между тем говорила Ольга, - но виновата я. Мы, я и мать, обе за ней недоглядели.
  Вы разве знаете правду? - она встала за спинку своего кресла и положила на неё обе руки. - Нет, вы не знаете правды! Кто же вам её скажет? Никто, кроме меня, и не откроет вам глаза - одна я не побоюсь!
  Правда в том, что моя сестра - авантюристка, фантазёрка, сочинительница, да просто обычная лгунья! Четырнадцать лет назад она выдумала себе "жениха" и, пользуясь этим несуществующим женихом, сбежала из школы-интерната, в которой вместе со мной училась! Насилу я её разыскала - а меня выставили за дверь. Своего так называемого гуру она себе тоже выдумала, верней, посадила на царский трон простого социального неудачника: не только он не был никаким "духовным учителем", а и самым обычным учителем не был. Её "наставник" даже не имел педагогического образования!
  Кого, посмотрите, кого вы хотите сделать священницей вашей новой веры? Дарья и сама - социальная неудачница. У неё - ни семьи, ни настоящей работы, ни детей. Пострига ваша, с позволения сказать, "матушка" тоже не приняла - и никогда не примет: нет в монашестве места таким... своенравным ослицам! Живёт она на вот этой даче круглый год, перебивается случайными заказами, будто... будто какая "вечная Сонечка", прости Господи! - Ольга размашисто перекрестилась. - Закончила лишь техникум, от всех своих женихов - настоящих, не придуманных! - отказалась, пресмыкается на самом дне общества... И это - ваша будущая жрица?!
  Да поглядите же, поглядите вы на нищету той эрзац-веры, того псевдохристианства, которое она создала взамен настоящего! Сравните её "жёлтый шарф" с подлинной священнической епитрахилью, сравните с истинным Евангелием убогое сочинение этого фантазёра - её единственного мужчины, который от её прелестей сбежал в другую страну, где и помер! Сравните её, Господи прости, дом на куриных ногах с любым православным храмом! Как вы, взрослые люди, а кто-то и с сединой в бороде - да, Семён Григорьич, да, я к вам обращаюсь! - ослепли настолько, что всё это убожество приняли за "новое слово" и за новое откровение?
  Я закончила! - произнесла двоюродная сестра Дарьи и с достоинством опустилась в своё кресло. - Делайте теперь со мной что хотите, если только у вас поднимется рука на беззащитную христианку.
  "Всё, что сказала Ольга - невероятно банально, - подумалось мне. - Если бы напечатать все её слова на бумаге, они показались бы карикатурой; любой читатель подумал бы, что никто в здравом уме не станет произносить таких пропагандистски-пошлых, прямолинейных и скудоумных речей. А между тем как действенно это кажущееся скудоумие! Мощь клеветы - в её настойчивой банальности. Да ещё и в полуправде, смешанной с ложью, причём полуправды - больше..."
  
  11
  
  Выходка Ольги произвела сильное впечатление. Аврелий, к примеру, даже рот открыл. На его лице отражались желание что-то возразить и напряжённая работа мысли, боюсь, недостаточная, чтобы привести убедительные доводы против сказанного. Семён Григорьевич, не поднимая глаз, смотрел в одну точку на земле: ему было глубоко стыдно и больно за всё это бесчинство. Юля, отвернувшись в сторонку, кажется, тихо плакала.
  Взгляд Дины красноречиво говорил: дай мне только знак, и я уж помогу тебе вышвырнуть отсюда эту мадам! А то и без тебя справлюсь... Я отрицательно помотал головой.
  Здесь совершилось ещё одно, совершенно неожиданное.
  Дарья Аркадьевна встала, опираясь на прислонённую к можжевельнику палку.
  - Сестра права, - сказала она спокойным, даже немного безжизненным голосом. - Поделом, выходит, мне. Ольга ошибается в том, как видит и как толкует мою жизнь, но почти во всём, про что говорила, она формально права. Я действительно социальная неудачница, я и впрямь закончила только техникум, своих женихов я и вправду прогнала. Я и в самом деле живу от заказа до заказа, словно "вечная Сонечка". Я и поесть-то в иной день забываю... Куда мне быть руководителем общины? Смех один. Зря мы, наверное, всё затеяли, да и важно ли теперь? Простите. Я... пойду, пожалуй.
  Это сообщение вызвало небольшой переполох. Большинство присутствовавших вслед за ней поднялись на ноги, беспомощно переглядываясь, не зная, что предпринять. "Куда она собралась?" - раздались негромкие вопросы, а за ними - тревожные восклицания в полный голос: "Куда вы пойдёте, Дарья Аркадьевна?!"
  - Недалеко, - лаконично пояснила хозяйка дома. - Так... просто пройтись, подышать воздухом.
  Опираясь на палку и тяжело ступая, она прошла между Ольгой и её "телохранителем", даже не повернув головы в сторону сестры.
  Приблизившись к дому, она коротко поклонилась ему, положив руку на сердце и, развернувшись к нам, поклонилась всем нам отдельно тем же манером, говоря безмолвное спасибо. Произнесла:
  - Я прошу никого не винить и особенно прошу никого из учеников или родственников не идти вслед за мной.
  При полном молчании собравшихся Дорофея Аркадьевна добрела до калитки и вышла за забор. Негромко стукнул засов.
  
  12
  
  Я пересел на соседнюю лавку - туда, где только что сидела покинувшая нас хозяйка дома, - и шёпотом попросил Кэри идти за той, не терять её из виду!
  - А протокол? - шепнула она мне в ответ. - Хотя кому он сейчас нужен, и что я за дура - спрашивать про протокол...
  Как будто бы еле слышный вздох облегчения вышел у каждого из груди, когда девушка выбежала в проход между участками, хлопнув калиткой.
  Собрание, однако, надо было вести дальше: не столько ради самого собрания, юридическая суть которого рассыпáлась на глазах, сколько ради того, чтобы не оставить без ответа всю эту монструозную "правду", повисшую в воздухе. Я, откашлявшись, поднялся на ноги и заложил руки за спину, обхватив левой рукой запястье правой.
  - Дамы и господа, наша работа продолжается! - объявил я зычным голосом. - Попрошу всех садиться! Благодарю... Дважды два, дайте что-нибудь сказать и черепашке!
  ("Из какого глупого анекдота это прицепилось?" - пришла мысль. В следующую секунду я вспомнил и сам анекдот - но не было времени о нём думать.)
  - Выпады, прозвучавшие в адрес Дорофеи Аркадьевны Смирновой, настолько весомы, что в другом месте сошли бы, пожалуй, и за обвинения, - уверенно продолжилось у меня. Я находился в своей стихии, я знал, что делать. - Мне, и не только мне, странно было видеть, как эта летняя лужайка стала каким-то подобием зала судебных заседаний. Но, коль скоро так произошло, у обвиняемой должен быть не только обвинитель: она имеет право и на защитника!
  - Я никого не обвиняю! - бросила со своего места Ольга. Я иронически наклонил голову в её сторону, соглашаясь:
  - Разумеется! Да и я никого не оправдываю. Я просто собираюсь сказать, что мне приходит на ум, и прошу у всех минуты внимания.
  Дарью Аркадевну заподозрили в том, что она - авантюристка и выдумщица. Истина в том, что безобидную легенду о женихе она выдумала только ради того, чтобы иметь возможность получать наставления от своего настоящего учителя и чтобы сбежать от удушливой заботы своей "любящей сестрицы". Всю меру любви и заботы Ольги Николаевны о своей сестре каждый из нас только что наблюдал и мог полностью оценить.
  Обычные люди лгут, чтобы представить себя лучше, чем они есть, и получить блага, которых они не заслужили. Дарья Аркадьевна, распространив никому не повредившую легенду, изобразила себя хуже, чем она есть, чтобы получить то, на что имела полное и бесспорное право. Ольга Николаевна продолжает считать это ложью? Что ж, у меня с ней разное понимание того, чтó называть ложью, а чтó - нет; чтó является постыдным, а чтó - достойным.
  Рассуждения про "дно общества" настолько нелепы, настолько проникнуты суетной тревогой человека, укоренённого в миру, настолько не в духе христианства, про которое Ольга Николаевна самоуправно решила, будто может быть его монопольным истолкователем, что даже не считаю нужным всерьёз опровергать их. "Лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнёзда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову" - похоже, сам Христос был "социальным неудачником", большим, чем каждый из собравшихся! Кстати, уж коли на то пошло: Сын Человеческий и техникума не закончил. И напомните мне, пожалуйста: кто именно из выдающихся православных подвижников имел педагогическое образование?
  Что до сравнения этого симпатичного домика, который незаслуженно обозвали "домом на куриных ногах", с любым из православных храмов, то мне живо представляется картинка из первых веков христианства. Полутёмный подвал, где о чём-то перешёптываются первые ученики Христовы. Вдруг, "гремя огнём и сверкая блеском стали", в этот подвал спускается римский центурион и громогласно возвещает: "Взгляните на ваше убогое логово, которое вы на всеобщую потеху назвали храмом! Сравните его с величественным Храмом всех богов в славном городе Риме! И после этого вы смеете лепетать о превосходстве вашей веры? Да не сошли ли вы с ума?"
  Дамы и господа, друзья и товарищи, я был бы понят неправильно, если бы вы решили, что я противопоставляю официальное христианство - вере "матушки Дорофеи", что я пророчествую, будто дни христианства сочтены так же, как в первые века нашей веры уже были сочтены дни римского многобожия. Всё это неверно хотя бы потому, что Дарья Аркадьевна не создавала никакой новой веры. Если вы непременно хотите найти автора этой "новой веры", то вините её учителя - но лучше освободите и его от несправедливых обвинений. Она - не жрица некоего таинственного культа, и её сила совсем в другом.
  Все собравшиеся знают, что Дорофея Аркадьевна обладает сверхобычными способностями, воспитанными годами упорного внутреннего делания, а вовсе не "упавшими ей прямо в подол", как об этом позавчера в разговоре со мной завистливо обмолвилась её двоюродная сестра. Мы недооцениваем зависть в качестве движущей силы наших поступков... Но чувствую, что аргумент про сверхобычные способности - мелкий, недостойный, что я не должен его использовать, ведь дело не в этих способностях вовсе. Дарья Аркадьевна - человек той степени мужества, цельности и нравственной стойкости, которые достаются одному на сотню или на тысячу. Она - родник живой воды на кладбище жизни. Так получилось, что этому роднику потребовалось ограждение, а пришедшим набрать воды - крыша над головой. Вот почему я просил бы всех собравшихся голосовать за создание религиозной группы "Оазис" поднятием руки.
  - Браво, Олег Валерьевич! - с неожиданной силой произнёс со своего места Качинский и первый поднял руку. Аплодисментов не раздалось, да я и не ждал их, но от оставшихся соучредителей религиозной группы, один за другим голосовавших за, звучало "Браво!", "Браво!".
  Ольга сидела с каменным лицом, демонстративно сложив руки на груди, закинув ногу на ногу.
  - Мы голосуем против, - не очень уверенно произнёс её молодой спутник. Это были первые и единственные слова, которые мы от него услышали.
  - Простите, но вы не входите в группу, - вежливо возразил я ему, еле сдерживая улыбку, думая про себя: "Сосунок, так ты хочешь потягаться со мной на юридическом поле!" Вслух я, конечно, произнёс другое:
  - Будь вы действительно участником объединения, вы едва ли могли бы голосовать против его создания: это же бессмыслица какая-то! Но не станем придираться к мелочам. Каждый имеет право на бессмыслицу, и я буду только рад внести особое мнение меньшинства в протокол. Только вот беда: не знаю, как записать вас, ведь вы даже не представились! Не потрудитесь ли вы назвать ваши фамилию, имя, отчество, чтобы мы знали, как зовут соучредителя "новой секты"?
  В этот миг зазвонил мой сотовый телефон.
  
  13
  
  Звонила Каролина, и по тревожному тону её голоса я понял, что дело обстоит очень, очень скверно. Пары её слов хватило мне, чтобы поспешить к калитке, едва успев пояснить остальным, куда и зачем я тороплюсь.
  - Я с вами? - рванулся было помочь мне Семён Григорьевич.
  - Лучше приготовьте постель в мастерской и откройте все окна! - крикнул я ему на бегу.
  
  Участок Дарьи Аркадьевны находился совсем недалеко от входа в садоводческое товарищество. Сразу за входом начинался сосновый бор, через который к остановке городского автобуса шла тропинка.
  В лесу я и увидел их обоих.
  Дорофея Аркадьевна сидела, прислонившись - точней, прислонённая, - спиной к дереву. Неужели уже всё?!
  Подхватив её на руки, не зная, живую или мёртвую, я поспешил к её дому, слушая торопливые, сбивчивые объяснения Каролины.
  Где-то посередине пути, рассказывала Кэри, Дарья обернулась и ласково поманила её рукой. Они побрели рядом, очень небыстро, так, как ходят старики.
  - Она пару раз сказала: "Я уйду, уйду далеко, стану ходить по миру", - торопилась передать мне девушка. - "Помилуй Бог, Дарья Аркадьевна, куда вы уйдёте? - отвечаю я ей. - Вас все любят, уважают, души в вас не чают!" - "Нет, - заладила она, - уйду куда глаза глядят!"
  Всё это длилось недолго. Дойдя до леса, Дарья пошатнулась и начала оседать. "Она падала на землю медленно, как высокая кирпичная башня", - запомнил я сравнение Каролины. Причудливый образ, но какие только образы не приходят человеку в минуты волнения и горя!
  Кэри была так испугана, что даже не сообразила вызвать "скорую". Но, к счастью, позвонила мне. Остальное читатель уже знает.
  
  На полдороге к дому меня встретил запыхавшийся Семён Григорьевич. Не нужно ли мне помочь, не понести ли вместе? Нет, помощь мне была не нужна: я совсем не ощущал веса.
  
  Едва я ступил на участок, путь мне преградила Ольга Николаевна.
  - Что с ней происходит?! - спросила, даже потребовала она объяснений ультимативным тоном. - Куда вы её несёте?
  - О, леший бы тебя совсем побрал... - эту нелестную фразу я, кажется, произнёс вслух.
  - Я имею право знать! - продолжала настаивать Ольга. - Я сестра!
  - Кэри, милый человек! - простонал я. - Сделай что-нибудь, вытури этих двоих отсюда! Видишь, я не справляюсь...
  Какая помощь от юной девочки в таком деле? Но будущее показало, что Кэри отлично справилась с моим сложным поручением. Не знаю уж, как именно: может быть, пригрозила "этим двоим" полицией, а может быть, пообещала немедленно позвонить в областное епархиальное управление и всё рассказать об их художествах. Второе вернее всего.
  
  Дарью положили на кровать в мастерской - комнатке неожиданно маленькой для всех пяти учеников, которые столпились у её постели. Тут она, к нашей радости, открыла глаза - и даже попыталась немного приподняться. Это ей не удалось: у неё получилось только приподнять голову.
  - Как много мне деток послал Господь, - проговорила она негромко, слабым языком. - И всё такие славные детки, хорошие, и уже совсем большие...
  Здесь, кажется, раздались всхлипывания.
  - Ведь вызываю "скорую", Олег Валерьевич, верно? - подсунулся Качинский.
  - Нет! - воскликнула Дарья, услышав его (уже без всякой силы в голосе: примерно так гневаются совсем маленькие дети). - Нет, никакой "скорой"! Дайте мне подышать спокойно!
  Я жестом показал Семёну Григорьевичу, что вопрос лучше отложить, не волновать больную понапрасну.
  
  Время, пролетевшее с момента звонка Кэри, вдруг начало замедляться, сгущаться. Оба окна в комнате были открыты, а между тем всем нам стало душно, тревожно, страшно.
  Но Дарья Аркадьевна ещё была с нами. Она, хоть ей и стало крайне нелегко делать малейшее усилие, периодически открывала глаза и говорила - скорее, шептала - отдельные фразы, не связанные между собой, но вполне осмысленные. Эти фразы, сколько сумел упомнить, я привёл ниже, уменьшенным начертанием.
  
  Не плачьте, пожалуйста. Не очень долго, но я жила. Всё было в моей жизни. Вы даже не знаете, как многое было!
  
  ***
  
  Слова ничего не значат. Люди не понимают, как мало значат слова! Торговка собой в наши дни читает проповедь о морали. А кто я такая, чтобы её осуждать? Я даже хуже её, много хуже.
  
  ***
  
  Юленька, возьми мой "Личный дневник для девочки", лежит в столе, и храни! Не давай никому. Олег пусть возьмёт блокнот с "Евангелием".
  
  ***
  
  Не волнуйтесь, ничто доброе не исчезает.
  
  ***
  
  Аврелий, славный мой! Повзрослей уже однажды.
  
  ***
  
  Семён Григорьевич, не корите себя! Что вы, милый, на вас прямо лица нет. Вы ещё поживёте и сделаете кое-что хорошее.
  
  ***
  
  Там, на рабочем столе, осталось три игрушки. Возьмите себе, кому что нравится. Олег может не брать, иначе кому-то не хватит. У него есть моя лиса.
  
  ***
  
  Олегу тоже что-то надо дать. Найдите на моём столе клубок жёлтой пряжи. Вот спасибо, мои хорошие. Повяжите лисе в виде шарфика на шею! Она будет рада.
  
  ***
  
  Диночка, неужели думала, что я тебя забыла? Живи как можешь, только женатых не трогай и большого зла не делай. Разве ты грешница? Я и больше тебя грешница...
  
  ***
  
  Каролинке передайте привет. Ах, вот ведь она, уже здесь. Какая девочка чудная! Лишь бы не испортилась.
  
  ***
  
  Два заказа так и не отдала. Ну, Бог простит. Деньги вперёд не брала.
  
  ***
  
  Там у меня, в ящике стола, немного отложено, на такой случай. Возьмите, используйте. Подешевле сделайте всё. Кремируйте меня, если можно. Простите, не успела накопить больше. Простите все за всё, что не успела. Олег, не нашла твою Киру, хотя и есть у меня догадка. Потом скажу тебе, потом.
  
  ***
  
  Господи, как устала, как устала...
  
  Это "Как устала..." было последним, что сказала Дорофея Аркадьевна. Закрыв глаза, она верные полчаса или больше дышала ровно, тихо, еле слышно. За это время кто-то всё же успел вызвать карету скорой помощи. Мы, успокоившись, расселись по углам комнаты на принесённые с улицы стулья, а Дина даже поставила в кухне чайник.
  В тридцать пять минут второго дыхание хозяйки дома резко участилось, заставив нас всех переполошиться. Но немного же мы могли сделать! Ещё через пять минут это дыхание прервалось полностью.
  Семён Григорьевич, находившийся к постели ближе всех, утверждал, что губы перед наступлением последнего мига беззвучно шевелились. Слов он не разобрал; не разобрал их, конечно, и никто другой.
  
  14
  
  "Скорая", прибывшая минут двадцать спустя, установила смерть. Основным диагнозом стал инфаркт миокарда на фоне предположительной ишемической болезни сердца. Назывались и альтернативные диагнозы вроде стрессовой кардиомиопатии - словосочетание, которое мне сложно даже запомнить, тем более уж выговорить, поэтому сомневаюсь в его нужности для читателя.
  Думаю, я также должен избавить читателя от излишне тщательного описания остатка того грустного дня и последующих трёх дней. "Все счастливые семьи похожи друг на друга", - сказал великий русский классик - но забыл упомянуть, что все похороны, увы, также похожи одни на другие.
  Мне пришлось объявить себя гражданским мужем покойной: именно этот сомнительный статус не вызывал вопросов у медиков и ритуальной службы, так что я мог беспрепятственно заняться организацией похорон. Подозреваю, что это решение - вероятно, несколько поспешное - после даст повод к некрасивым пересудам разного рода: разумеется, не в узком кругу последователей, каждый из которых знает, как всё было на самом деле, а в "большом мире". Но что большому миру за дело до одного человека? Мир - кладбище истинной жизни, повторяю я вслед за учителем моего учителя; это кладбище постоянно хоронит своих мертвецов, чтобы прямо среди могил предаться натужному веселью, поэтому какое и нам дело до этого кладбища? Последнее предложение звучит, боюсь, несколько по-сектантски, но исправлять его я не буду.
  Между прочим, слухи начали расходиться и так. До меня уже долетела совершенно дикая сплетня о некоей одиозной новейшей секте, которая вначале произвела своего лидера, а по другой версии - "лидершу", в символические цари, чтобы потом, в том же день, отдать этого царя или царицу на заклание, совершив таким образом ритуальную жертву. Бороться с этой ахинеей юридическими способами, что было моим первым побуждением, похоже, совершенно бесполезно: остаётся только переждать, пока о нас посудачат и забудут: ничто в этом мире не длится вечно.
  В столе Дорофеи Аркадьевны действительно нашлась небольшая денежная сумма, которая покрыла примерно треть расходов на её похороны. Её последняя воля о кремации была исполнена.
  В среду той грустной недели мне позвонили два человека, услышать которых снова я никак не ожидал.
  Первой стала Кристина: ей о смерти Дарьи сообщил Мефодьев, а тому, видимо, Ольга. Нет, на похороны Кристина, конечно, не собиралась, но... не нужна ли мне какая-то помощь? Я, отказавшись, искренне поблагодарил её за это трогательное предложение. Разговор состоял из одних неловкостей, но мы знали, что, положив трубку, уже, наверное, больше никогда не увидимся и не созвонимся, оттого, наверное, проговорили - и промолчали в трубку - дольше, чем можно было ожидать от этого звонка.
  Второй позвонила Ольга и предложила взять на себя все затраты на похороны - но с тем обязательным условием, чтобы кремация, процедура "нехристианская" и даже "богопротивная", была заменена обычным погребением. Вежливо поблагодарив, я отказался.
  Забегая вперёд, скажу, что второй раз двоюродная сестра покойной позвонила мне вечером четверга. Её интересовал один-единственный вопрос: Дарью кремировали в белом платье?
  - Н-нет, - ответил я, застигнутый врасплох её поразительным вопросом. - Она об этом, если честно, и не просила...
  "А вы разве не знаете, что невинных девушек полагается хоронить в белом платье?" - продолжил голос в трубке.
  "Се человек!" - подумалось мне. Вслух я произнёс иное:
  - Ольга Николаевна, вы ведь сами не так давно меня уверяли, что ваша сестра жила со своим учителем супружеской жизнью. Как у вас рифмуется одно с другим?
  "А вы мне поверили?" - с подозрением уточнила Ольга на другом конце провода.
  - Нет, не поверил.
  "Тогда почему вы не позаботились о белом платье?"
  О Господи, почему! По кочану! Потому что мы не связываем себя тысячей суеверных условностей! "Не меня вы будете хоронить, а моё мёртвое тело", - сказал ученикам Сократ. Что же люди, называющие себя честными христианами, до сих пор не могут усвоить даже этой "языческой" премудрости?!
  Но по телефону я сказал:
  - Уважаемая Ольга Николаевна, за каждое праздное слово человек даст ответ, кто-то после смерти, а кто-то при жизни. Это ведь вы пустили сплетню про её "единственного мужчину"? Вот теперь и корите саму себя за отсутствие белого платья: больше некого.
  Ольга, ничего мне не ответив, положила трубку.
  
  15
  
  Похороны состоялись в четверг. Присутствовали все ученики Дарьи Аркадьевны. Каролины не было. Перед этой девушкой я и вообще испытывал неловкость: приглашая её в понедельник на учредительное собрание группы, я вовсе не думал, что ей, такой юной, придётся воочию наблюдать за чужой смертью. Я даже отправил ей письмо с соответствующими извинениями. На это письмо она мне ответила короткой запиской.
  
  Какую пошлость, какую ужасную пошлость Вы написали! Значит, если мне шестнадцать лет, я - не человек, а лайт-версия человека?! Значит, меня нужно держать в специальном манеже для грудных детей?! Простите. Сама не понимаю, что говорю. Мне нехорошо, очень нехорошо. Мне больно так, как будто невидимое холодное лезвие дошло до самого сердца. Вы в этом ничуть не виноваты, дядя Олег, перестаньте уже посыпать пеплом свою голову. Я обязательно Вам ещё напишу! Когда-нибудь позже. А если никогда, то не поминайте лихом. Простите, простите, простите! Пишу - и не могу удержаться от слёз, которые падают на клавиатуру...
  
  Несколько чрезмерно драматично, но кто осудит юность за драматизм? В этом возрасте благотворнее преувеличивать, чем быть чёрствым прагматиком (кажется, я повторяю мысль Дарьи Аркадьевны, просто другими словами). Что ж, вот и ещё одно грустное прощание совершилось...
  Возвращаюсь к четвергу. Мы, "друзья покойной", как нас стали называть, отказались от гражданского церемониймейстера, отказались и от священника. В этом решении не содержалось никакого вызова, никакого желания бросить перчатку в лицо официальной церкви, никакой злопамятности. Мы всего лишь не были уверены в том, что покойная одобрила бы церковную панихиду. Просьбы о том, чтобы её отпевали по православному обычаю, её последние слова не содержали, между тем успела она распорядиться и о кремации, и даже о денежной стороне дела. Стоило ли тогда совершать ритуал, который для самой Дорофеи Аркадьевны был, вероятно, безразличен, а для Дины - так и вовсе неприятен? Дина винила в смерти Дарьи, называя эту смерть не иначе как гибелью, "всё православие", и о каких православных молитвах над гробом усопшей могла в этом случае идти речь? Должен сказать, что в своей ожесточённости она оказалась одинокой: из прочих учеников никто не ставил, и не ставит, знака равенства между Русской православной церковью и Ольгой Николаевной Смирновой. Да и последняя так ли уж, если разобраться, была виновата?
  Семён Григорьевич накануне уточнил, получится ли у меня на церемонии прощания сказать несколько слов. Всех "друзей", если верить ему, восхитила моя "речь в защиту", и неужели я не смогу снова произнести нечто подобное? Не смогу, ответил я: повод слишком печальный. Но не будет ли группа против, если я во время прощания прочитаю вслух последнюю главу "Евангелия Маленького принца"? Это предложение полностью устроило всех участников похорон.
  
  16
  
  Глава о воде жизни
  
  1. Вода нужна сердцу, сказал Автор Сказки. Но где найти воду для сердца?
  2. Весь мир умирает от жажды и стонет, по всем закоулкам мира разносится этот стон: о дайте же, дайте воды для сердца!
  3. Не найдёшь воды на кладбище. Не требуется воды мёртвым кладбищенским цветам.
  4. Ловкие торговцы снуют меж могил, предлагая прохладительные или горячительные напитки. Но пить нельзя эти напитки. Выпьешь - и обратишься в козлёночка или настоящего большого козла, как предсказала другая сказка, народная.
  5. Верьте сказкам, люди!
  6. Но и в пустыне вода - редкость. Долго, долго бредёт путник, прежде чем сумеет отыскать колодец.
  7. Что есть колодец? Глубина умудрившейся души. Что есть вода, прозрачная, утоляющая жажду, смеющаяся, искрящаяся на солнце? Живое слово Учителя.
  8. Найдутся хищники пустыни, созерцатели миражей, торговцы прохладительным и горячительным - и все они, слив голоса в общий хор, закричат тебе: "Не пей, не пей этой воды! Вдруг она отравлена?"
  9. "Пей лучше проверенные напитки, и возвеселишься ими! Смотри: каждый изготовлен на заводе, который поручился за качество, и на каждую бутыль наклеена акцизная марка!"
  10. "А если брезгуешь заводскими напитками, не пей, пожалуй, и ничего. Кто сказал, что непременно нужно пить воду? Многие достойные люди живут, до самой смерти не зная вкуса воды, не испив ни глотка".
  11. "Наши отцы и деды держались от воды подальше, а иные даже заваливали колодцы камнями. Что же теперь, неужели в свою очередь кинешь камень в отца и деда?"
  12. Не слушай этот хор, не верь причитающим. Без воды умирает человек.
  13. Если боишься отравы, то открой глаза и смотри, чиста ли вода; проверь, не пахнет ли она злобой, завистью, жёлчью бесплодных умствований, пошлостью скудоумия. Не зря ведь даны тебе глаза, и не зря прикреплён нос к твоей голове!
  14. Тем же, кто рассуждает о невидимом и лишённом запаха яде, отвечай так:
  15. "Выпив отравленной воды - умираем. Но и без воды умираем. Поэтому - ищу колодец. Иди со мной, путник, если хочешь и если способен!"
  16. Облачившись в галабею повседневного труда, надев куфию бесстрашия к нападкам, взяв в руки посох терпения, ступай прямо в поисках родника! Не устанешь, пока сам не позволишь себе устать.
  17. И вот он, твой колодец! Найдя его, не теряй из виду. Позволь себе при виде источника даже стать самую малость безумным. Никому не разрешай отнять у тебя то, что добыл трудом усталых ног.
  18. Приведи друга к колодцу; приведи к нему Лиса; приведи, пожалуй, и Барашка: иногда хотят пить и Барашки.
  19. Но врагу не рассказывай про родник. Пьянице, равнодушному или любопытному знать о нём тоже без надобности.
  20. Нет ничего дороже воды жизни, никакими деньгами не купишь и единственной капли. Добудешь её только трудом ног и только стойкостью сердца.
  
  17
  
  На следующий день после похорон, в пятницу, заранее попросив разрешения приехать, ко мне в гости наведался Семён Григорьевич.
  Сев на кухне за чаем и немного натужно улыбаясь, мы потолковали о разных пустяках - настолько, насколько в нашем положении вообще удавалось говорить о пустяках, - прежде чем Качинский перешёл к цели своего визита. По его словам, группа уже приобрела жёлтый шарф.
  - Для чего? - не понял я.
  - Как же! Поднести вам, Олег Валерьевич.
  - Это, простите... какой-то ритуал? - увы, я всегда был, да и остаюсь, тугодумом.
  - Никакой это не ритуал, кроме знака того, что мы избираем вас нашим Принцем. В свете "Евангелия", конечно, а не в смысле создания независимого феодального государства на территории России или иного сепаратизма от светской власти.
  - Семён Григорьевич, а отчего именно меня?
  - Ну, подумайте сами, Олег Валерьевич: кого же ещё, как не вас! Вы собрали группу вместе. Вы подали уведомление о создании общины в управление министерства юстиции...
  - Ещё, извините, не подал, - прервал я его.
  - Так подайте уже, очень прошу вас! Вы, словно некий рыцарь, выступили против клеветнических выпадов Ольги Николаевны и разрушили её доводы своим замечательным красноречием. Наконец, именно про вас Дарья Аркадьевна сама велела так сделать! Как мы можем не уважить последнюю волю покойной?
  - Когда же, позвольте, она про меня велела это сделать?
  - В понедельник, попросив повязать жёлтую пряжу на шею лисице, - пояснил Качинский. - Ведь вас единственного возвели в этот сан?
  - Вот, значит, каким образом вы истолковали... Поскольку попросил, постольку и возвела, - пробормотал я. - И не так велик "этот сан", чтобы называть его целым саном.
  - Ну, вот видите! - согласился собеседник. - Вы - нашли смелость попросить. А мы - язык проглотили.
  - Я ведь вовсе не чувствую себя достойным принять звание Принца! - продолжил я отбиваться от его идеи.
  - А кто чувствует?
  - Какой из меня Принц, Семён Григорьевич, подумайте только! Коллегам моим по работе скажите ещё, что хотите из меня сотворить князя... Мышкина! Вот не оберусь смеху и позору...
  - Неужели вам так важно, что скажут коллеги по работе, и неужели не снесёте ни смеху, ни позору? - с серьёзностью ответили мне.
  - Снесу, конечно... Только я ведь не буду настоящим Принцем! Куда мне, поразмыслите сами, до Дарьи Аркадьевны? Я человек насквозь светский, порочный, бесталанный, да и времени на духовные практики у меня нет. Выйдет из меня фальшивый Принц, пластмассовый, самый заурядный лже-Дмитрий, то есть, простите, лже-Олег.
  - Лже-Олега из вас никак не получится, ведь не на чужое имя вы претендуете... Понимаю, Олег Валерьевич, понимаю ваши страхи, понимаю и разделяю ваше волнение! Только ведь без Принца, любого, даже самого завалящего, группа совсем распадётся.
  - Так пусть бы и распалась...
  - А вы вправду считаете, что так будет лучше? - без улыбки, вдумчиво ответил мне старик.
  Я примолк. В самом деле, будет ли это лучше? Если бы знать с достоверностью, чтó лучше...
  - И почему вы тогда вчера читали нам последнюю главу "Евангелия", и как у вас хватило духу её читать? - продолжал собеседник с удивляющей меня твёрдостью. - На словах говорим одно, а дела делаем другие?
  - Собственно дел мы даже почти не начинали... Я ведь не источник живой воды, Семён Григорьевич!
  Семён Григорьевич, будто умная ворона, склонил голову набок и несколько наискось, показывая, что частично соглашается со мной, но немедленно и возразил:
  - Вы, однако, последний, кто пил из источника, и вы к источнику стояли ближе всех.
  - Вот-вот, так и создаются секты! - подхватил автор этих записок. - Сначала возвеличим того, кто стоял ближе всех к источнику, даже если он - обычная сухая палка, потом и того, кто ближе всех стоял к первому стоявшему... И что будет делать группа, какие молитвы читать, какие ритуалы совершать? Сама Дарья Аркадьевна до ритуалов, как вы знаете, была небольшой охотницей...
  - Найдём и молитвы, придумаем и ритуалы, - не сдавался мой визави.
  - Верно, придумаем! - согласился я. - И, придумав их, мы сказку о Принце, которая для нашей основательницы и её учителя была не более чем красивой дидактической метафорой, овеществим, уплотним, примем с полной церковной серьёзностью и совершенно буквально. Разве не создадим мы этим новой секты, разве не отколемся от веры, внутри которой выросли? И, поступив так, хорошее ли дело сделаем?
  Качинский развёл руками.
  - Неужели полагаете, Олег Валерьевич, будто сам я не мучился этим вопросом? - проговорил он. - Уже который день спрашиваю себя то же самое... Знамо дело, создадим, знамо дело, отколемся! Всё живое пускает побеги. Даст Бог, и наша веточка на дереве христианства сколько-то поживёт...
  - А ведь лиственница в моём дворе выжила, - вдруг вспомнил я, вероятно, несколько некстати. - Да, поживёт, пока не явится садовник с садовыми ножницами.
  - Это вы про Святейшего или про Поместный собор? Посмотрим ещё, посмотрим про садовника... О, я так виню себя за своё малодушие в прошлое воскресенье! - неожиданно перескочил он, как мне сначала показалось, на новую тему - но тема была всё той же. - Испугался, что меня после смерти в храме не помянут - да и беда ли мне в этом, старому дураку? Кто меня заставил выдать телефон нашего блаженного, какой дьявол меня потянул за мой поганый язык?! Вот теперь и стремлюсь вашими руками заново выстроить, что сам сломал, да проку-то... Я ведь... Я - один из главных убийц! Что скажете?
  - Ну уж вы и сочинили, Семён Григорьевич! - воскликнул я - и ради его утешения принялся рассказывать о последнем дне предыдущей недели, включая "Я говорила со Змеёй" и "Ох, доска кончается..." Качинский слушал меня очень внимательно, а, услышав стишок Агнии Барто, весь просветлел лицом.
  - Вам бы записать все эти события и разговоры, а? - попросил он. - В виде дневника, или хроники, или даже, например, романа. Бесценное дело сделаете!
  - Уже посещала меня такая мысль... Хорош будет роман, написанный ровно для четырёх читателей!
  - Хоть бы и для одного! - парировал собеседник. - У учителя самóй Дарьи Аркадьевны была ровно одна духовная ученица, а он этим не стеснился.
  - Да, это... убедительный аргумент, - признал я.
  - Так что скажете про жёлтый шарф, Олег Валерьевич? Когда проведём торжественную церемонию?
  - Позвольте мне всё же вначале подумать несколько дней! - попросил я. - Надо ведь решиться перед таким делом...
  - Думайте, мой милый, думайте! - согласился Качинский. - Только не слишком долго. А не то появится у нас искушение на стороне искать Принца, и ломанёмся к постороннему пастырю через заросли, обдирая себе бока, глупые бараны...
  Мы дружелюбно попрощались, и я пообещал бывшему дьякону не затягивать с ответом.
  
  18
  
  Теперь расскажу об удивительном, невероятном или даже вовсе не случившемся.
  В ночь с субботы на воскресенье меня во сне ненадолго посетила Дорофея Аркадьевна. В качестве "декораций сна" она выбрала мою собственную квартиру, оттого всё происходящее казалось до жути правдоподобным, настолько, что я даже задался вопросом, сплю ли я на самом деле или грежу наяву, проснувшись среди ночи.
  Мой друг и учитель приснилась мне помолодевшей или, в любом случае, отдохнувшей, но черты лица её значительно не изменились. Были на ней те же юбка и блуза, которые мы видели на ней в день смерти.
  - Привет! - весело обратилась она ко мне. - Что, не совсем скверно выгляжу?
  - Замечательно выглядишь, - только и нашёлся я.
  - Не страшно с покойницей-то беседовать? - поддела она меня.
  - Какая ты покойница...
  - Это верно: несолидная из меня покойница... Хотела девятого дня дождаться, да не утерпела.
  - Семён Григорьевич заходил ко мне вчера, нет, уже позавчера, - вдруг вспомнил я важное.
  - Знаю, - кивнула она. - Вот бы и соглашался!
  - Ты мне позволишь подумать? - попросил я. - В ночном кошмаре не мог себя раньше вообразить лидером культа!
  - Думай-думай, упрямая твоя голова! Люблю тебя за твою упрямость. Всех вас люблю. Считаешь, просто так к тебе пришла, ради баловства? Обещала, вот и пришла. Отыскала я, кажется, твою Киру!
  - Где?!
  - Не кричи, соседей разбудишь... Среди ближайших знакомых посмотри.
  - Да кто же?
  - Сам догадайся! Две буковки в имени всего и надо переставить... Не буду задерживаться, а то устроят мне головомойку.
  И - как не было её, а я через некоторое время обнаружил, что лежу в кровати, полуприподнявшись на локтях. Проснулся ли я после окончания "разговора" или наблюдал собеседницу в некоей дрёме? А может быть, всё это я выдумал?
  Встречи с духами для меня не относятся к числу достоверных источников информации, равно как и книги или фильмы о привидениях - не мой любимый жанр. Вот почему я некоторое время сомневался, стóит ли включать этот фрагмент в итоговый текст. Фрагмент, как может видеть читатель, включён, но, чтобы не потерять лицо, делаю важную оговорку: прошу относиться к только что написанному как к художественному вымыслу и литературному приёму. С какой целью был использован этот приём, что именно хотел им сказать автор? Об этом пусть спорят критики - если, конечно, моё скромное сочинение заинтересует хоть одного критика.
  
  19
  
  Девятнадцатого июня, в понедельник, в областной научной библиотеке состоялась презентация книги Савелия Ивановича Мефодьева "Уроки наставничества".
  Про эту презентацию я заранее сказал себе, что не пойду на неё, нечего мне на ней делать, - и всё же не утерпел, поехал. Духовник моей бывшей жены в моём уме был связан со всем недавно случившимся, стал чем-то вроде фона моей истории, и сам фон странным образом казался мне дорог, как дорога нам деревянная беседка, в которой мы объяснились в любви девушке, пусть эта неказистая беседка и успела почти развалиться. Так я, во всяком случае, объяснял себе свои мотивы, но, наверное, имелась в глубине моего сознания и менее христианская, менее благостная задумка...
  К началу мероприятия я опоздал, так как замешкался на входе, где у меня, уже два десятка лет забывшего дорогу в библиотеку и давно потерявшего читательский билет, потребовали оформить временный пропуск. "Бюрократизм всех этих учреждений культуры поражает, - думал я, поднимаясь по лестнице в читальный зал. - Нет бы порадоваться ещё одному посетителю! Или пропуск - способ подчеркнуть элитарность происходящего?"
  В читальном зале я, никем не замеченный, сел на свободное место в заднем ряду складных кресел, постаравшись спрятаться за чьей-то широкой спиной.
  Мефодьев, как всегда высокий, осанистый и красивый, проникновенным рокочущим баском повествовал о том, из каких мельчайших крупинок - исповеди, увещевания молодёжи, беседы с несчастными супружескими парами, разговоры со случайными попутчиками, паломнические поездки, размышления над страницами любимых авторов или красотами нашей русской природы - складывались его "Уроки", какие важные умозаключения и заметки извлёк он сам из своей без малого сорокалетней деятельности наставника и проповедника. Вот почему, собственно, книга и называется "Уроки наставничества", хоть это название и показалось непонятным редактору, который на титульной странице рукописи, подчеркнув "Уроки", поставил рядом три жирных красных знака вопроса - но именно об извлечённых уроках идёт речь, уроках сердцеведения, уроках мудрости, ведь тот, кто обучает, обучается сам, оттого он, автор, даже в свои шестьдесят четыре года всё ещё чувствует себя словно мальчишка, сидящий за школьной партой ранним утром погожего весеннего денька, - а день ещё такой долгий и одновременно такой радостный...
  У всякого юриста, особенно юриста с опытом защиты своих клиентов в суде, имеется навык в чужой устной речи почти машинально отличать действительно важное от ритуального речекряка и последний слушать вполуха. Всё выступление Мефодьева не то чтобы полностью вписывалось в категорию речекряка, но как-то постоянно балансировало на его грани, и это, признаться, раздражало, с каждой минутой - всё больше. Савелий Иванович произносил хорошие, верные и умные слова, но слова, за которыми не виделось реальности. Какое именно признание, сделанное на исповеди, заставило его что-то переосмыслить, и почему? Если боялся он нарушить тайну исповеди, то нам бы и намёка хватило. О чём рассказывал тот случайный попутчик, что заставил его открыть глаза на не замеченное раньше? На какой именно странице любимой книги задержался однажды его взгляд, и о чём была эта книга? Мефодьев говорил уже двадцать минут с небольшим, а я так не услышал ничего, что разрешило бы моё недоумение. Может быть, автор просто был косноязычен или не сумел преодолеть смущения перед аудиторией; может быть, живые, убедительные, трогающие за душу примеры содержались в самом тексте - кто знает? Чтобы выяснить это, следовало купить книгу. А мне, вот беда, совсем не хотелось её покупать.
  Выступление наконец завершилось, и приветливая библиотекарь предложила задавать вопросы.
  Я поднял руку, а затем поднялся и сам. Едва ли не половина присутствующих развернулась ко мне, и в читальном зале настала тишина.
  Увидел меня, разумеется, и Савелий Иванович, увидел и узнал. Нас разделяло всего лишь семь или восемь метров: на таком расстоянии сложно не узнать человека. Мне почудилось, что его лицо как-то перекосило. От ужаса?
  О, я многое мог бы спросить, а сказать - ещё больше! По пути в библиотеку я набрасывал в голове, чтó мне следует произнести и в каких именно выражениях заклеймить это пустопорожнее благостное сладкоречие!
  Но фантазия сыграла со мной злую шутку.
  За пару секунд до того, как заговорить, я услышал в своей голове голос Дарьи с её неподражаемыми интонациями и свойственным только ей лёгким говором.
  "Уймись, - сказал мне воображаемый голос. - Повзрослей и ты, малое дитя. Кому от твоих обвинений будет прок? Чем ты сейчас отличаешься от Ольги? Тем, что скажешь правду? Так и она верила в то, что говорит правду! Ты - словно злой ребёнок, который собирается поломать чужие игрушки. Не стыдно?!"
  Откашлявшись, я миролюбиво произнёс:
  - Савелий Иванович, благодарю вас за очень интересное выступление! Хотел бы узнать: что именно послужило первым толчком к созданию ваших "Уроков"?
  
  20
  
  Моя история близится к концу. Собственно, сама история уже и закончилась - из прошедшего времени я могу переключиться в настоящее, в середину четвёртой недели июня, на которой стал писать эти заметки. "Писать" в моём случае - глагол неточный: я не пишу их - надиктовываю на свой телефон, а после пропускаю через программу распознавания речи, чтобы получить печатный текст.
  Мои записи хаотичны: мне вспоминается то одно, то другое. Но из того, что вначале было полной неразберихой, постепенно начинает проглядывать образ целого, и целое всё больше напоминает художественный текст. Когда-нибудь у меня, наверное, дойдут руки заняться этим текстом как следует, слепить из этих заметок настоящий роман. Романы я писать ни разу не пробовал, оттого придётся мне, видимо, найти соавтора, кого-то более мастеровитого, более опытного в этом ремесле, и поставить его фамилию на обложке будущей книги второй - или первой, если ему так захочется. Или даже единственной? Мои собственные литературные амбиции ничтожны, оттого я не буду против, если этот ещё не написанный роман выйдет под чужим именем, - до тех пор, конечно, пока мой ещё не найденный соавтор не вздумает искажать произошедшие события. Всё, что случилось, нам придётся назвать "художественным вымыслом", но я готов принести и эту жертву, совсем не такую большую, как это кажется на первый взгляд.
  Читатель, следивший за текстом лишь ради его сюжета, прямо здесь может закрыть книгу. Заранее говорю такому читателю "прощай" и "спасибо". Но и, попрощавшись с ним, я, скептик, рационалист, дитя своего века, продолжаю задавать самому себе вопросы - и продолжу их задавать, пока не найду ответов или пока не пойму, что мне никогда не найти этих ответов. Даже когда разойдутся все зрители и погаснет свет в зрительном зале, на тёмной сцене я буду задавать себе свои вопросы.
  
  Отчего умерла Дарья Аркадьевна?
  
  Диагноз, поставленный врачами, нам известен, и я не оспариваю их диагноза. Но кроме сугубо медицинских причин имеются ведь в её случае и иные? Может быть, её утомили и преждевременно износили её сердце невидимые для мира путешествия и погружения? Должны ли мы поверить ей, сказавшей, что в прошлой жизни она совершила большой грех, который искупила краткостью нынешней? Послужила ли эскапада Ольги настоящей причиной гибели, или толчком к смерти, или просто совпала по времени с тем, что и так должно было совершиться?
  
  Насколько я сам виноват в её скорой смерти?
  
  Могло ли случиться так, что я под действием профессиональной деформации своего ума преувеличил грозящие группы опасности? Вероятно, именно публикация объявления о создании общины и вызвала враждебное отношение к нам - не так ли?
  И разве волнения, связанные с созданием группы, не подорвали здоровье нашего учителя окончательно? Может быть, без этих волнений она прожила бы и дольше?
  Да, я слышал сам от неё о том, что "доска кончается", слышал собственными ушами. Но не я ли укоротил эту доску? А ещё думаю, что с неё бы, пожалуй, сталось и слукавить, лишь бы не огорчать меня понапрасну...
  
  Кем был её учитель?
  
  Читатель, вероятно, помнит, что однажды я попросил Дарью Аркадьевну рассказать о своём учителе подробней, и на это она бесхитростно ответила: "Я бы и рада! Да и сама почти ничего о нём не знаю".
  Как случилось, что нам почти ничего не известно об Александре Михайловиче Азурове? Ярким и быстрым метеором прочертил он небо русской провинциальной жизни. Откуда прилетел этот метеор? Где учился Александр Михайлович, в каких учреждениях приобрёл свои познания и свою широту ума? Кто, в свою очередь, был его учителем или учителями? В конце концов, какую веру он исповедовал? Упражнялся ли он в тех или иных духовных практиках? У меня нет ни малейшего способа узнать ответы.
  
  Кем была сама "матушка Дорофея"?
  
  Вот вопрос, что называется, всем вопросам вопрос, вопрос на миллион. Дочь православного клирика из маленького городка, как и по каким ступеням взошла она к своим талантам? В конце концов, наставления от учителя она получала всего только полтора месяца, а после оказалась целиком и полностью предоставлена сама себе, своему внутреннему голосу. Этот голос вёл её ровной тропинкой и ни разу, похоже, не ошибся.
  Впрочем, имелись ли таланты? "Что вы в ней высмотрели?" - продолжает звучать в моих ушах фраза Ольги. Ученики Дарьи Аркадьевны убеждены, что я произнёс прекрасную речь в её защиту. Я сам убеждён в этом гораздо меньше, как и в нужности своей тогдашней речи... Чтó мы все в ней разглядели, я лишь чувствую: некое особое качество, которое автор, хоть и стесняясь этого торжественного выражения, мог бы назвать "ароматом праведности". Редким цветком, короткоживущим дивным страстоцветом расцвела она на нашей холодной земле. Ещё не полностью написанная книга является попыткой сохранить аромат этого цветка. Но разве такой аромат, как и вообще любой, можно передать словами? Предприятие почти безнадёжное, и с грустью предчувствую, что известное число читателей, вероятно, перейдёт на сторону Ольги. Что ж, люди, подобные Ольге, будут этому, наверное, только рады, и с них ещё станется сказать мне спасибо за мой саморазоблачающий памфлет, который вопреки воле автора служит делу обличения сектантства.
  
  Правдой или "проекцией фантазии" были мои странствия по иным мирам?
  
  Про духовный мир и его устройство я, человек насквозь прагматичной профессии, ничего не понимаю. Здравый смысл и чувство естественного скепсиса говорят мне, что "проекция фантазии" (моей собственной или моей проводницы) - вещь гораздо более лёгкая, чем подлинное путешествие по горним высотам. О том же самом, впрочем, сказало мне и многоголовое чудовище, встреченное во время последнего путешествия.
  Но какой же обманщик свидетельствует против самого себя? И разве можно доверять бесам, даже настоящим? А доверять бесам воображаемым и вовсе нелепо...
  Наконец, невероятная детальность и жгучая реальность моих "снов" готова поспорить с любой логикой. Оттого вопреки здравому смыслу я предпочитаю верить, что где-то действительно существуют и чудесный мир радостных зверей, и Долина самоубийц, и выжженная пустыня, по которой бродит жуткий Жаберволк. Это - то самое credo, к которому Тертуллиан добавил quia absurdum, но коль скоро credo quia absurdum является непостыдным для любого христианина, да будет позволено и мне держаться своего несовременного убеждения.
  Удивительным образом записанный выше вопрос мне теперь кажется маловажным. Отчего бы?
  
  Является ли "христианство Маленького принца" отдельной ветвью христианства, крохотным новым побегом на могучем тысячелетнем дереве? Следует ли вообще видеть в нём именно христианство? Не правильнее ли посчитать его, скажем, самостоятельной миноритарной религией?
  
  Всё, обозначенное выше курсивом, - поле для раздумий и толкований учёного богослова. А какой из меня богослов! Пожалуй, поздновато в мои тридцать девять лет обучаться новой профессии...
  Да и может ли существовать точность в богословии? Во всяком исследователе вопроса о том, чем считать то или иное религиозное объединение, нужно изначально подозревать заинтересованное лицо, ведь любой такой исследователь или исповедует ту или иную веру - а значит, настроен против прочих, - или является атеистом, а отсюда с высокой вероятностью предубеждён против всех религий сразу.
  Парадоксальным образом лишь люди, подобные Принцу, учителя, не боящиеся соединять христианскую молитву с восточной медитацией, мыслители, что своим ученикам советуют сегодня - Платона, завтра - Боэция, послезавтра - Кьеркегора, а ещё через день - Вивекананду, обладают достаточной непредвзятостью, чтобы сказать, чем считать ту или иную веру. Но с их широтой мировоззрения этот вопрос, возможно, вообще теряет смысл?
  Не настало ли и мне время хотя бы попробовать воспарить к умственным высотам, на которых "несть ни эллина, ни иудея"? Но как страшно даже думать об этих высотах с их разреженным высокогорным воздухом...
  
  Отчего "Личный дневник для девочки" был завещан Юле?
  
  Перефразируя: есть ли в этом "Дневнике" нечто, чего мы не должны знать, что бросило бы тень на биографию основательницы "Оазиса"?
  Автор записок (которые он должен уже отучиться называть записками, чтобы присвоить им более солидное жанровое определение) ни секунды не сомневается в том, что ничего такого в "Дневнике" не содержится и содержаться не может. В конце концов, даже звонок Ольги в день похорон говорит в пользу моего убеждения. (Говорит ли? Порой думаю, что Ольгой могло руководить желание поймать меня на противоречиях, а не забота о чести сестры.) Но если предположить хоть на секунду - предположение, которое я отвергаю всей душой, - хоть на миг, будто страницы "Дневника" действительно таят нечто, что заставило бы покраснеть верных "дорофеевцев", то... то, Господи, какое это имеет значение?
  Объяснить, отчего это не имеет значения, я почти не в состоянии. Вот слабое, неудовлетворительное, да, вероятно, и малопонятное объяснение: победителей не судят. Дарья Аркадьевна в моей памяти останется именно победительницей. Она победила пошлость этого мира, словно форель двигаясь против общего течения примитивной и недоброй человеческой жизни. Victores non iudicantur - и больше мне нечего сказать о чужих подозрениях.
  Предполагаю, что весь этот ответ для скептически настроенного читателя прозвучит как голос человека, попавшего под влияние сектантского лидера и начисто утратившего последние остатки критического мышления. Увы!
  
  Что означал мой сон о военном корабле?
  
  Может быть, ровно то, что мне увиделось, и зря я ищу в нём иной, символический смысл? Или под утонувшими моряками следует понимать нас самих, учеников Дарьи? Но отчего тогда моряков оказалось шестеро?
  Если поверить, что корабль из моего сна в самом деле являлся "Евстафием Плакидой", то связан ли сон с Кирой? Фамилией Киры было именно Евстафьева...
  
  Действительно ли несколько дней назад я общался с покойной, или моему сну, как и большинству снов, не следует придавать никакого особого значения?
  
  Этот вопрос - тоже не из числа тех, которые посильны разуму. Разрешать такого рода сомнения способна только вера.
  Кажется, я проговорился, ведь немного раньше назвал ту беседу вымыслом, а в нереальности вымысла сомневаться невозможно. Зачем, кстати, я обозначаю это особо, коль скоро весь свой роман собираюсь объявить именно художественным вымыслом, и как может существовать вымысел внутри вымысла? То, что я делаю, подобно умножению на ноль одной небольшой части длинного математического выражения, которое после, взятое в скобки целиком, умножается на ноль ещё раз. Умный читатель уже догадался, что и первый, и второй ноль сами являются фиктивными... но лучше не будем об этом распространяться.
  
  Если допустить, что я действительно беседовал с Дарьей после её смерти, то... неужели?
  
  Загадку с "перестановкой двух букв" я давно уже разгадал, как, вероятно, разгадал её и любой, читающий эти строки. Даже и некоторое внешнее сходство прослеживается, не говоря о сходстве характеров... Или я вижу сходство на пустом месте?
  Но разве такое случается? А если случается, то - почему мне должно быть дело? И отчего сама Дарья Аркадьевна придала столь большое значение этому - курьёзу? (Каким ещё иным словом назвать произошедшее?)
  
  Должен ли я принять жёлтый шарф, предложенный мне группой?
  
  Нехорошо заставлять Семёна Григорьевича ждать слишком долго, и решать рано или поздно придётся. А между тем к принятию этого решения я с прошлой пятницы не продвинулся, кажется, ни на миллиметр.
  Принц из меня действительно никудышный, и той царственной внутренней свободы, о которой говорит первая глава "Евангелия", я в себе никак не обнаруживаю. Вся моя предыдущая жизнь прошла вдали от церковного служения в любых его видах. Нет у меня ни нужных навыков, ни подходящих свойств ума, ни банальной уверенности в своих способностях к религиозному труду.
  Но... что, если попробовать? И начнём мы не с молитв, а, к примеру, с совместного чтения "Апологии Сократа". На такое сравнительно несложное дело, я, быть может, ещё сгожусь? А там, сделав шаг, авось и увижу, куда дальше ставить ногу.
  Да, с местом для встреч группы пока нет никакой ясности. Дом и дачный участок Дарьи Аркадьевны, скорее всего, унаследует её двоюродная сестра; шансы того, что православная матушка уступит дом тем, кого считает сектантами, призрачны. Единственное, что она, вероятно, согласится нам отдать, - портреты "сестёр" из "горницы". Но ведь именно на этом доме свет клином не сошёлся.
  Положим, из меня выйдет никуда не годный учитель, хуже того - проповедник лжи, "отравленный колодец". А что говорит об этом "Евангелие Маленького принца"?
  Его ответ прост: "Выпив отравленной воды - умираем. Но и без воды умираем".
  Какие очевидные и какие жуткие слова!
  Почему, однако, я вообще должен верить сочинению не знакомого мне человека, отчего обязан считать его, написанное в досужую минуту, вероучительным текстом?
  А вот на этот последний вопрос у меня, как ни удивительно, есть ответ, и очень простой.
  Потому, что его считала таким Дарья Аркадьевна.
  
  Post Scriptum
  
  Мой роман справедливо, разумно, уместно было бы закончить предыдущим фрагментом. Но к этому фрагменту неожиданно добавляется постскриптум. Сегодня, в самый длинный день в году, Каролина, от которой я уже не чаял ничего услышать, написала мне письмо. Полагаю, роман - если он когда-нибудь выйдет в свет - будет существовать в двух версиях: для широкой публики и для близких людей. Только последние смогут прочитать письмо Каролины, которое, при всём его личном характере, тоже часть этой истории.
  
  Олег Валерьевич, здравствуйте!
  Называю Вас по имени-отчеству, а не "дядя Олег", потому что какая же я Вам племянница? И не ребёнок, чтобы использовать "детское" обращение. И не ученица, да ведь Вы и сами не хотели быть мне учителем: беру назад свою просьбу. Кажется, Вас вполне устраивало быть для меня "старшим товарищем". Но сейчас мне даже это, очень удачное, определение не нравится. А почему - будет ясно позже.
  
  Простите за то, что пропадала десять дней. (Вы ещё хотите меня видеть? Я что-то уж слишком самоуверенна.) У меня есть кое-какое извинение, хотя и никудышное: сначала долго не могла Вам написать, а потом долго не решалась.
  Мне действительно несколько дней подряд было очень плохо. Я даже температурила и не выходила на улицу. Родители обеспокоились ровно настолько, насколько обязаны беспокоиться родители. Спасибо им за это.
  Нет, дело не в наблюдении за чужой смертью (до сих пор сержусь на Вас за то, что Вы посчитали, будто я - тепличное растение). В прошлый понедельник я наблюдала, кроме смерти, и человеческое благородство - в том числе Ваше, - и низость, причём гордую низость, низость со знаменем достоинства, заботы о другом, даже религии...
  Мир полностью безжалостен. Умом я знала это и раньше, но моё знание было обычным баловством подростка, который заигрывает с цитатами из Корана, которому нравится закутываться в чужую одежду не по размеру и в чужие слова. Теперь - увидела всем сердцем. По счастью, в этом мире всё ещё есть редкие источники тепла. Вы для меня - такой источник.
  
  Вчера - уже сегодня - меня во сне навестила Дарья Аркадьевна, которая открыла мне... Что именно, не скажу. Или она то же самое открыла Вам, и тогда Вы уже знаете, или этого не случилось, и тогда Вы всё равно мне не поверите.
  То, что она рассказала, многое объясняет. Помните мою смешную реплику про президента во время нашей первой прогулки? "Здесь, в России, можно умереть, заново родиться, а он всё будет править". Как точно...
  Ваш "долг" передо мной выплачен. Дарья Аркадьевна попросила меня передать Вам именно это. А дальше - моя полная воля. Разобраться бы с моей волей...
  
  Я очень повзрослела за эти полторы недели - года на два, наверное. (Внешне я - всё такая же, и даже забавно смотреть на себя в зеркале. Девочка-девочкой!) Женская часть моей души повзрослела тоже.
  
  Должна Вам кое-что рассказать о Вас самих, ведь иначе Вам никто этого не скажет.
  В Вас есть одна удивительная черта. Всех и каждого буквально с первых минут знакомства Вы начинаете убеждать, что Вы - самый заурядный человек на свете. Мол, и работа у Вас скучная, и жизнь серая, и образование так себе, и вообще Вы звёзд с неба не хватаете.
  Серые у Вас только глаза. Ничто, ничто, ничто не подтверждает Ваших слов. Милый, хороший, чудесный...
  Достаточно, ни слова больше. Я ни в чём не призналась, но всё равно сгораю со стыда, думая, что это письмо могут увидеть мои родители. (Вы ведь им не покажете, не сделаете такой подлости?) Да девушка должна и быть стыдливой. Впервые мне нравится ощущать себя девушкой.
  
  А теперь мы переходим к самому главному вопросу, тому, ради которого всё и затевалось. Только когда написала половину, я поняла, ради чего пишу.
  Мне - только шестнадцать. До моего совершеннолетия - полтора года. Уйма всего может случиться за полтора года, так что мой вопрос окажется неуместным.
  Но если за полтора года ничего ужасного не произойдёт, то -
  (сердце стучит, когда я пишу это всё, и не знаю, как его усмирить; неужели в шестнадцать лет уже пора пить лекарства?, не рановато ли?)
  - Вы меня дождётесь?
  
  1 апреля - 4 мая 2024 г.
  Правка от 23 мая 2024 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"