Аннотация: Полноценно переполненная всеми соками жизни человеческая сущность, руководствуясь именно теми издревле еще ей присущими - фактически каждодневными - стандартами, попросту никак не потерпит в самой глубине своих искрометно искренних чувств, а тем паче в ее почти незыблемом менталитете даже и признака невероятно безбрежной пустоты нисколько небезызвестного космического вакуума. Причем всякое, то считай исподнее содержание буквально каждой той или иной человеческой души без каких-либо излишних прикрас всегда составляют именно те вещи, что у каждого из нас в его личном пространстве будто бы совсем давно оставленного позади детства некогда были в самой-то безупречно непосредственной от кого-либо более чем явственной близости. Правда, конечно, и вся та до чего неуемная взрослая жизнь, донельзя беспорядочно созидает саму основу для всяческих грядущих размышлений, сколь еще неизменно бурлящих внутри буквально-то всякого на этом свете людского сознания. Да только все те взрослые и зрелые мысли сколь непосредственно берут начало как раз из той ныне подчас весьма же далекой юной поры. И это именно всякое то, считай зачастую ныне весьма стародавнее детское бытие со временем и выковывает из самых зачатков личности все те ее довольно-то безыскусно наглядные, и крайне приметные, совсем недвусмысленно определенные контуры. Однако при всем том сама по себе та чисто внешняя сторона души и близко не столь вездесуще принципиально важна. Поскольку та наиболее затаенная суть всеобъемлюще исподнего содержания сосуда чьего-либо сущего же нутра, безусловно, и впрямь более чем безукоризненно скрыта за кромешным мраком всяческой той или иной чисто подспудной и обыденной вполне же конкретной чьей-либо повседневности... И это как раз считай от того, чем это тот сосуд, так или иначе, вообще еще окажется весьма ведь порядком заполнен, и будет на самом уж деле зависеть, а бросится ли человек спасать чужого ребенка, на которого с бешеной скоростью несется автомобиль с сильно загулявшей веселой компанией отдав свою жизнь во имя спасения ближнего. Ну или чего еще доброго совсем наоборот - не пошлет ли тот вполне всесторонне просвещенный человек кого-либо, дабы с кем-то вовсе же не тем сколь, эффективно и бескомпромиссно разом вот чисто по-свойски более чем сходу разделаться... Уж все при этом однозначно, со всею суровою многозначительностью только-то и списав на один лишь тот исключительно скверный и несчастный случай. Чужая душа - частенько разве что той еще беспросветно черной мглы сущие потемки, и до чего нередко в ней совсем неизбежно как раз и имеется нечто сколь тщательно скрываемое, словно бы в некоем глубоком потайном кармане. Даже и при том самом максимально же близком контакте всегда остается нечто такое, что никак не будет раскрыто полностью и нараспашку, а потому и окажется оно крайне же завуалировано, а в том числе и от того наиболее пытливо-остроглазого взора. Поскольку слишком надежно оно в тех самых безумно далеких глубинах души и было до чего же надежно упрятано от всех тех сколь нескромно любопытствующих, чужих глаз. Человек - он, собственно, оказывается весь, как он есть, считай на ладони, только при самых наиболее экстремальных обстоятельствах, которые при всем том подчас ведь и будут, считай уж на деле ежесекундно опасны для самого его чисто так физического существования. И именно эдаким образом, а вовсе-то и близко никак не иначе (в момент наиболее величайшей же своей необычайной радости) почти всякий тот или иной индивидуум всецело раскрывает то, что сокрыто в наиболее дальних уголках его души. Да только таковым тому быть разве что в то как-никак немыслимо страшное время и впрямь-то без тени сомнения поистине разом же выпавших на чью-либо долю никак не мимолетных жизненных испытаний. И это как раз тогда какой-либо индивид до чего полноценно весьма ведь сходу и впрямь же проявит всю свою доподлинно настоящую суть, то есть то заветное, что доселе было в нем до чего надежно сокрыто за всеми теми подспудными, внешними и, попросту говоря, крайне малозаметными факторами всей уж его сколь неизменно одеревенелой и невзрачной обыденности. А между тем все те самые отчаянные передряги, коли явно довелось им весьма неприглядно, на редкость всласть еще выпасть на чью-либо более чем изрядно прискорбную долю, попросту считай набело вскоре сотрут с человека все его, так называемое обыденное лицо... Ему или ей как раз вот и быть тогда именно теми, кто до самого дна порою испил безнадежно бездонную чашу горя, а посему их сердцем и станет, затем заправлять как раз-таки тот чисто внешний, и попросту напрочь выедающий всяческую радость жизни тихий же ужас. Да и сколь при всем том вполне вероятно, что в них до чего сходу тогда разовьется сущая та чисто сиюминутная неуверенность во всяком том ныне лишь где-то до чего и впрямь вдали назревающем вовсе никак заранее неопределенном и на редкость совсем так туманном грядущем завтрашнем дне. Правда, не то, чтобы со всем этим им будет явно как есть необходимо уж до чего еще удрученно жить всеми теми необычайно долгими, безмерно томительными годами, а тем более теми-то нескончаемо длительными десятилетиями...
|