Рабочий день иерея Варсавы (в миру -- Михаил "Бугай" Ломаев) начался, как обычно: просмотр социальных сетей, новостных лент и форума приходского сайта. Потом Варсава провел обряды по видеочату: причащение (двадцать долларов) и исповедь (пятьдесят долларов). Причащаемый покупал в онлайн-магазине две картинки -- с изображением вина и хлеба. Исповедуемый просто гнал контент, который хранился на сервере в течение месяца. При желании клиент мог пересмотреть свою исповедь, а за скромное пожертвование -- и чужую. Самые занимательные материалы иерей хранил в отдельной папке -- для правоохранительных органов. Обращались часто.
Выполнив утреннюю норму, Варсава помолился на веб-конференцию из столичного храма Новой Церкви и приготовился к изгнанию бесов из американского фильма, снятого очередным исчадием ада. Это была общественная нагрузка, правда, особых сил для выполнения работа не требовала. Нужно заблаговременно взять виски и мясное ассорти (во время Поста сойдет и суши), отсмотреть мерзость и написать качественную рецензию в журнал "Наш приход". На него миряне подписывались автоматически, оплачивая годовой аккаунт на сайте паствы.
Петров Пост закончился три дня как, поэтому Варсава взял за пузатое горлышко бутылку "Чивас Ригал" и налил "на палец" в квадратный бокал с двумя кубиками льда.
Не успели пройти начальные титры, как зазвонил телефон. Иерей нажал паузу и взял трубку. Точнее -- нажал зеленый значок на сенсорном экране коммуникатора.
-- Привет, Ваня, могу. Но если опять будешь уговаривать...
-- Да какой там! Слушай, срочно нужна статья в "Факел" по поводу вреда легких наркотиков. Как всегда, под рубрикой "Церковь проклинает".
-- Ничего они не вредные, -- пробурчал Ломаев и добавил: -- Если в меру. Впрочем, это всего касается.
-- Вот чудак-человек! Ну представь, что они вредные. Ты же классный копирайтер, поэтому я тебе по сто долларов за тысячу знаков плачу.
-- Брось свои речи медовые в уши лить. Я -- пресвитер, а не копирайтер.
-- Тоже неплохо звучит. Возвращался бы ты, Миша, мы бы таких дел накрутили...
-- Мне и в лоне церкви хорошо. И вообще, я предупреждал!
Он нажал отбой, выпил виски и сунул в рот кусок балыка. Телефон зазвонил снова.
-- Так что насчет статьи?
-- Иди ты... -- Миша налил полбокала и выпил одним глотком. -- Когда дедлайн?
Михаил Ломаев приехал в Харитонов из районного центра -- зажиточного, но далекого. С легкостью поступил в политехнический университет на "обработку металлов давлением" и так же легко его окончил. К концу обучения из ста человек на потоке осталось пятнадцать, понижать без того убогую статистику вуз не хотел. Будучи на третьем курсе, Миша стал автором телевизионной программы. Он и раньше обнаруживал талант к написанию сюжетов, но когда за это заплатили, силы удвоились.
За пять лет плавания в информационном эфире Ломаев повидал и написал многое -- от рекламных роликов до сценария фильма, который, впрочем, так и не сняли. Миша считался одним из лучших журналистов в городе и зарабатывал весьма недурственно. Сменить профессию заставило слишком живое воображение.
Дар видеть написанное и услышанное не просто как текст, а как жизнь, проснулся у Миши до школы. Похожее относилось к музыке и картинам -- Ломаев "наблюдал" их, будто по встроенному в голову телевизору. Поэтому ему с трудом давались детские сказки, в которых бал правили чудовища, злые волшебники и главные герои -- дураки. Миша отрывался от книги, смотрел вокруг и не находил разницы между выдумкой и реальностью. Талант позволил добиться вершин в журналистике, он и сыграл с обладателем злую шутку. Для расширения творческого сознания Михаил выпивал -- не часто, но крепко. Однажды, в разгар корпоративного праздника, на экране показали шуточный клип, в котором участвовали сотрудники телеканала. Сценарий писал Ломаев. Пребывая в состоянии грогги, автор открыл в смартфоне текст, перечитал его и исчез.
Целый год никто из коллег не видел Бугая. А когда увидели, на Пасху, Ломаев был в рясе и епитрахили. Оказывается, окончил экстерном духовную семинарию и стал диаконом Варсавой. Впрочем, хорошие пропагандисты в Новой Церкви надолго не засиживались внизу. А тут как раз преставился старый харитоновский иерей, и Михаил занял "свято место".
Из прежних друзей он поддерживал связь с одним Иваном Сгущенко, и то -- по работе. Ваня добился должности директора информагентства, первым пересилил стыд и предложил Бугаю подрабатывать на журналистском поприще. Статьи и комментарии святого отца пользовались хорошим спросом у недалекой в вопросах писательской культуры и искусства рассказа публики. То есть -- у большинства.
-- Алло, Ваня? Благослови тебя бог. Текст отправил.
-- Спасибо, отец. Деньги -- на карточку или сам заберешь?
-- Давай на карточку, в ближайшее время вряд ли к вам выберусь.
-- Ну, приятного аппетита тебе. Слышу -- жуешь.
-- Аминь, -- ответил Варсава и допил виски.
Из послеобеденной дремы выдернул телефонный звонок -- по шнуровому телефону с двенадцатью кнопками, по числу апостолов.
-- А я смотрю, ты мобильный не берешь, значит, работаешь. Извини, что отвлек, -- прозвучал в трубке не по годам твердый голос архиерея.
Варсава закрыл микрофон ладонью и откашлялся.
-- Благословите, владыка.
-- Бог благословит. Дело к тебе есть. У вас сегодня пройдет выставка-аукцион.
-- Ничего не ведаю, ваше высокопреосвященство.
-- Брось казенный тон, просьба личная, по дружбе звоню. Ты ничего и не должен был знать. И не знал бы, не случись оказии. Мероприятие закрытое, картины свозились давно, все -- подлинники. Часть от выручки -- пожертвования Новой Церкви, поэтому и колочусь. Один шедевр застрял у вас на таможне, без него не начнут. Таможенники соседские уперлись, антихристы, не дают свершиться благому делу. Ты бы разрулил вопрос, я в долгу не останусь.
Иерей прикинул, какие есть козыри в общении с таможней. Выходило не много. Хотя по Конституции государство -- светское, служители культа имеют некоторую власть над умами и душами человеков в погонах. Но контрабанда -- дело серьезное, к ней цитату из святого писания не приплетешь.
-- Покорнейше прошу простить, владыка, но не сподручней ли вам...
-- Было бы сподручней, кабы не африканские шаманы. Нагрянули без предупреждения, тулят контракт зело выгодный. Мол, откажемся от языческой веры в пользу Новой Церкви, будем принимать электронные обряды и проводить их, согласно тарифам. За долю малую, как понимаешь. А доля на самом деле совсем не малая -- у них нефти полно, вопрос государственной важности. Так что решать с ними надо, недосуг мелочевкой заниматься.
-- Понял, ваше высокопреосвященство, уже в пути.
-- Благослови тебя господь, Варсава.
Иерей освежился в джакузи, оделся по сану, нацепил на ухо серьгу блютуза. Вышел на улицу и "оседлал" внедорожник представительского класса. Седанов не любил -- в них лежишь, как в кресле, а хочется сидеть по-человечески.
Харитонов -- приграничный город, до контрольно-пропускного пункта всего тридцать километров. Проехав без препятствий родимый кордон, Варсава подрулил к администрации соседской таможни. Его мигом провели к начальнику.
В душном кабинете с открытыми окнами сидели трое. Подтянутый полковник говорил по телефону, отбиваясь от каких-то приказов. Полный и скользкий от пота человечек с линзой в руке рассматривал лежащую на столе картину. В углу на диване курил небритый красавец-мужчина в пляжных тапочках, легких брюках и расстегнутой рубашке. Виднелась волосатая грудь и золотой крест на внушительной цепи.
Когда полковник договорил, Варсава поклонился и сказал:
-- Мир вам, дети мои. Благослови вас господь.
Таможенник отдал честь, скользкий на секунду отвлекся и продолжил исследование полотна, а пляжник вяло махнул рукой, вроде поприветствовал.
-- По прошению архиерея Еввула нахожусь я в этом храме зоркости и справедливости, дабы снискать разумение и забрать богоугодного дела ради картину Тициана "Портрет Папы Павла III с кардиналом Алессандро Фарнезе и герцогом Оттавио Фарнезе".
-- То есть, как это? -- удивился полковник, -- прямо так забрать?
-- Нет, сначала перетрем, конечно, -- согласился Варсава и сел перед таможенником, не дожидаясь на то разрешения.
Оказалось, что патриархат соседнего государства предупредил таможню о необычном грузе, но полковник попался с принципами и нарушать закон не собирался.
Суть проблемы объяснил человечек с линзой -- эксперт по картинам. По документам, которые показал небритый курьер, "Портрет Папы Павла III" -- копия кисти неизвестного мастера того же века. В багаже и была копия, но при обыске обнаружили подлинник -- свернутый в рулон, без рамы. На него таможня не дала "добро", а задекларированную подделку -- провозите.
Варсава вздохнул с облегчением, хотя в духоте кабинета сделать это было непросто. Своей образованностью иерей воспарил над людской серостью, потому что правильный ответ давно нашли средневековые галерейщики.
-- Вставьте подлинник под одну раму с подделкой, -- обратился Варсава к эксперту, -- а на обратной стороне поставьте печать.
-- Но обратная сторона -- часть фальшивки.
-- Не совсем. Это -- оригинал, но другой картины. Вы об этом и свидетельствуете -- объект тот, который указан в декларации. -- Варсава повернулся к полковнику: -- Таких аргументов достаточно? Эксперт установил подлинность, а то, что мошенники подложили в раму другую картину -- вы не могли заметить. Реально?
-- Реально, -- буркнул таможенник, -- если бы вы не разыграли эту комедию на моих глазах. А так я не могу согласиться с подлогом. -- Он потупил взор и зашаркал туфлей по линолеуму. -- Ну или нужны более веские причины...
Эксперт ловко управился с заданием, шлепнул печатью по заднику картины, предварительно сдув пыль. Варсава бросил беглый взгляд на полотно и почему-то сразу захотел выпить.
В центре композиции сидит Папа, по левую его руку стоит герцог в полупоклоне, по правую -- кардинал, который без эмоций смотрит на слащавую угодливость Оттавио. Варсаве на миг показалось, что фон картины совпадает с интерьером кабинета начальника таможни, но видение исчезло.
Иерей подошел к столу, осенил служивого знамением и протянул руку для поцелуя.
-- Более веские причины, сын мой, это когда светлейший Патриарх отказывает в благословении главе таможенной службы из-за лишнего упорства начальника маленького пропускного пункта. -- Иерей достал из-за пазухи висящий на шнурке телефон и показал, что говорит в трубку. -- И тогда главный таможенник звонит подчиненному и объясняет причины увольнения. Очень веские.
Полковник снял фуражку, вытер пот со лба и попросил всех на выход.
-- Идемте, -- сказал он, запирая дверь в кабинет, -- будем пропускать груз.
Курьер остался невозмутимым, эксперт заметно оживился, Варсава вышагивал последним, вскинув голову, как подвижник, свершивший вероутверждающий поступок.
Когда машина проехала под открытым шлагбаумом, Варсава уселся в свой автомобиль, чтобы сопроводить груз дальше. Завел мотор и тронулся, но его окликнул полковник:
-- Ваше преподобие! -- На бегу фуражку сдуло, и начальник таможни заглянул в открытое окно простоволосым. -- Благословите! У дочки завтра вступительный экзамен.
-- Говори номер, -- ответил Варсава, доставая телефон, -- да твой мне зачем -- дочкин. С утра сброшу благословение смс-кой. Говорят, роуминг усиливает благодать.
Полковник остался бить поклоны, а иерей поехал на свой пропускной пункт, где, впрочем, машина с грузом давно и успешно прошла в сторону Харитонова. У местных таможенников вера в бога и Церковь была несравнимо крепче соседской.
В муниципальной галерее Варсаву встретил директор -- утонченный мужчина с седой бородкой, средних лет, по фамилии Чреславский. Он принял от иерея картину, рассыпался в благодарностях и постоянно теребил повязанный на шею цветастый платок. Варсава не собирался тратить время на торговлю картинами и поспешил откланяться. Но Чреславский ухватил святого отца за рукав.
-- Как же мы забыли?! -- убивался директор, -- ведь даже не подумали! Такое событие -- и не освятить! Грешники, гореть нам в аду!
На возражение, что под рукой нет святой воды, веника и кадила, директор отвечал:
-- Пустяки! Организуем!
Пока организовывали, пришлось перездороваться с богемой. Мэр пришел в изысканном костюме без галстука, что подчеркивало неофициальный статус мероприятия и уголовное прошлое мэра. Начальница отдела культуры пленяла взоры узким платьем до пят и замысловатой шляпкой. Даже генерал из главного управления внутренних дел в парадном мундире выглядел, как полководец царских времен, несмотря на живот пятого размера и сплющенное запоями лицо.
В зале было много одетых со вкусом и приятных в общении людей. Наряды из каталогов знаменитых кутюрье и купленные в авторских бутиках костюмы могли бы ходить по залу без хозяев -- настолько самодостаточными были одежды. Варсава знал это наверняка, потому что совсем недавно склепал статейку для журнала "Побудись!" на тему "мода как тяжесть бытия".
На фоне феерического торжества дизайна иерей в рясе смотрелся маргиналом.
Наконец, нашли все необходимое для обряда освящения. Вместо кадила -- дымящийся кальян, заправленный, правда, первоклассным ладаном; в ведре для льда плескалась святая водичка; веник заменила малярная кисточка, отмоченная в ацетоне -- от нее исходил характерный запах.
Что святить -- непонятно.
Поднялись на второй этаж, где перед аккуратно расставленными стульями на импровизированной сцене возвышалась трибуна, вокруг которой стояли накрытые шелком картины. Варсава ходил между рядами: сначала накурил кадилом, потом окропил гостей ледяной водой. Из-под кисти иногда вылетали не растаявшие кубики, рикошетя о головы. Действо сопровождалось песнопением иерея, периодически оно сбивалось на мотив шлягера "Верь, я люблю тебя, детка".
Присутствующие с охотой подпевали, атмосфера в зале установилась доверительная.
Варсаву уговорили постоять с первыми лицами, пока те говорили вступительные речи и фотографировались. Во время официальной части ему пришло на телефон сообщение, подтверждающее перевод суммы в размере двойного тарифа за освящение.
Иерей поклонился Чреславскому. Тот состроил гримасу и отмахнулся -- пустяки.
Более находиться в галерее не имело смысла, и Варсава спустился на первый этаж, чтобы покинуть здание через парадный вход. Стоящий на дверях лысый громила в штатском преградил дорогу широкой грудью:
-- Выходить не положено. Закрытое мероприятие. Только по окончанию.
-- Окстись, отрок. -- Варсава сделал пасс руками. -- Выпусти святого отца, не доводи до греха -- прокляну.
-- Проклинай, отче, мне твои камлания, что слону дробина. Я верю только в устав караульной службы и приказ старшего офицера.
-- А где твой старший офицер?
Громила показал пальцем вверх, имея в виду то ли второй этаж, то ли горние эмпирии. Варсава сделал резкий шаг в сторону, а потом к двери, но служивый протянул руку -- она уперлась в грудь иерею.
Понурив голову, Варсава поплелся обратно в аукционный зал.
Торги начались резво. С молотка уходили какие-то статуэтки, подсвечники и старинные монеты. Покупатели поднимали руки с такой частотой, что лицитатор не всегда успевал договорить цену. Видимо, участники сильно спешили, что давало Варсаве шансы еще сегодня досмотреть рецензируемый фильм.
Несколько раз иерей показывал Чреславскому руками, что неплохо бы уйти, но директор морщился, показывал на левое запястье, крутил около него пальцем и отворачивался к ведущему. Подойти к директору не было возможности -- он стоял на сцене и руководил процессом, нашептывая то лицитатору, то девушкам-распорядителям.
Скучное пребывание в зале скрасили спиртные напитки, которые разносили на блестящих подносиках официанты. Варсава начал с шампанского, продолжил коньяком, а на исходе часа обнаглел и попросил виски.
Пузатый граненый стакан мигом принесли.
Гости аукциона перестали казаться напыщенными толстосумами. Милые человечки, играющие во всемогущих людей, своей лихой торговлей доставляли Варсаве эстетическое удовольствие. Он и сам на доходы не жаловался, но кичиться перед другими не собирался. Некрасиво как-то, да и грешно.
Оказалось, что гости действительно спешили, но не закончить аукцион, а перейти к самому интересному -- картинам. Варсава присел на ажурный диванчик в углу и оттуда полулежа наблюдал за перипетиями. Он почти задремал, когда на сцену вынесли и сняли покрывало с "Портрета Папы Павла III".
По залу прокатились вздохи восторга. Взметнулись несколько рук, хотя ведущий еще не называл начальной стоимости. Изучать картину не собирались -- очевидно, в зале сидели изощренные ценители Тициана, в помощь которым был каталог с описанием лотов.
Варсава сперва привстал, потом поднялся с дивана и, как зачарованный, побрел боковым проходом к сцене. Свет падал на картину под углом, но иерей и так сумел рассмотреть шедевр.
С картины смотрели три лица Михаила Ломаева по прозвищу "Бугай". Умудренное опытом интриг -- Папы, заискивающее -- герцога, снисходительное -- кардинала. Варсава был уверен, что именно с молчаливого согласия Алессандро Фарнезе происходило лицемерие, изображенное художником. Все трое посмотрели на Варсаву, перемигнулись, сошли с полотна и окружили иерея.
И тут выключили свет...
...Когда опять стало светло, Варсава обнаружил себя лежащим на диване. Перед ним суетились странного вида люди, одетые по моде разных времен -- от первобытных шкур до футуристических серебристых трико. При этом иерея облачили в кроссовки, джинсы и рубашку -- все фирменное, но недорогое.
-- Куда рясу дели? -- спросил Варсава, поднимая голову.
-- Принесите еще воды, -- распорядился порхающий Чреславский, на котором красовались женская блузка, кружевные панталоны и шикарный красный плюмаж.
-- Лучше пива, -- поправил иерей.
-- Угрался святой отец до ляли, -- прокомментировал увиденное городской голова в спортивном костюме и кедах на босу ногу.
-- Да помогите же ему, кабальеро! -- пищала начальница культуры, поправляя кожаный корсет. Еще на ней были лаковые сапоги, чулки в крупную сетку и черная мушка в углу рта. Лицо оттягивал слой косметики, второй подбородок дрожал при каждом слове.
Чреславский принес колотого льда, сделал из носового платка компресс и положил Варсаве на лоб.
Не помогло.
Иерей прикрыл глаза, надеясь, что кошмар исчезнет. А гости решили, что батюшка отошел ко сну, и вернулись на места. Торги продолжились.
Когда Варсава пришел в себя повторно, то встал и окинул взглядом благородное собрание. Оно напоминало бал-маскарад: уличные гопники, дешевые проститутки, глупые солдафоны, больничные пациенты, геи, рыночные торговцы, побирушки в лохмотьях... От разнообразия костюмов рябило в глазах, а запах шел, как от мясокомбината.
На сцене по-прежнему стояла картина Тициана. Расфуфыренный Чреславский порхал возле нее, облизываясь длинным черным языком. Толпа нечисти собралась вокруг шедевра, безобразные твари тянули к нему передние конечности. Круг постепенно сужался.
-- Стойте! -- возопил Варсава и кинулся в вонючую гущу. -- Не сметь!
Он прорывался к картине, расталкивая нечеловеческую массу и получая удары в ответ. Спотыкался, падал, чувствовал подошвы на лице и опять вставал. Впереди уже виднелась рогатая голова ведущего, когда Варсава увяз в сплетении податливых рук и кислых подмышек.
Его подхватили и уволокли прочь из зала.
Несли небрежно -- роняя, наступая и пиная. Иерей перестал сопротивляться, силы покинули его, он превратился в грузное чучело, готовое хоть к сожжению на масленицу. Кстати, совершенно языческий обряд. Но те, кто пленили Варсаву, были даже не язычниками, а натурально порождениями ада. Странно, как раньше никто не заметил их внутренней сущности. Или замечали, но не смели сказать, потому что сами такие же?
Варсаву занесли в темную подсобку, где томились швабры, ведра, банки с краской и прочая хозяйственная утварь. Иерей из последних сил хотел освободиться, вырвал из лап пленителей руку и ногу, но его схватили за волосы, задрали голову и связали руки епитрахилью, а ноги -- рясой. Бросили в пыльный угол, закрыли дверь и ушли.
В голове шумело от выпитого и произошедшего. Отчаяние накрыло Варсаву тяжестью скорбных мыслей. Таким он не помнил себя со времени, когда понял, что журналистика в его исполнении -- чистой воды лицемерие; что он не может говорить открыто и выражать собственные мысли; что пора очиститься и отойти от дел мирских.
Тогда он ушел в божью обитель, теперь решил обратиться напрямую к господу.
Повалился на бок и начал биться виском о пол, чтобы включить серьгу блютуза. Телефон лежал в переднем кармане джинсов -- Варсава ощущал его бедром.
После безуспешных попыток на виске проступила кровь, а в ухе зазвучал вожделенный сигнал вызова.
-- Алло, господи, ты меня слышишь?
На том конце заскрипело, раздалось тяжелое дыхание. После паузы низкий надменный голос ответил:
-- Слышу, сын мой.
Варсава перевернулся на спину, смежил веки и зашептал молитву:
-- Прости, господи, что обращаюсь к тебе произвольно, не по каноническому тексту. Но мне кажется, с тобой нужно разговаривать от души, не по писаному. Каково тебе каждую секунду слушать от миллионов людей одно и то же. -- Иерей откашлялся и продолжил. -- Вокруг меня сплошное лицемерие, господи. Спасибо тебе, что дал возможность увидеть это. Я и сам лицемер, отче, моя вера в тебя -- всего лишь работа, хороший бизнес. Я обманываю, чтобы заработать, спекулирую. Когда обвешивают в магазине, это кража, но от нее никто не умрет. А мы обвешиваем души -- придерживаем чаши весов, ставим легкие гирьки и живем с мелкого базарного навара. Стыдно признаваться, господи, но еще страшнее жить за таким прилавком. -- Спина заныла, и Варсава повернулся на бок. -- Знаю, господи, что это наказание мне -- лежать связанным в чулане муниципальной галереи, окруженный порождениями тьмы, без права выбраться из их порочного круга. Знаю и то, что заслуживаю более сурового наказания. Однако прошу тебя, вседержитель, выпусти меня отсюда, укажи путь и дай возможность исправиться. Отбери все блага земные, но выведи в свет божий, чтобы не мучили твари мерзкие. По всем понятиям умоляю тебя. Аминь!
В трубке громко выдохнули, где-то вдалеке заиграла ангельская музыка, Варсава с жадностью и дрожью в теле внимал ответу.
-- Спаси меня, господи! -- не выдержав, повторил иерей.
-- Спасу, болван, -- ответили с того конца и повесили трубку.
Окрыленный словом божьим, Варсава, терпя боль, несколько раз перекатился, как рулон, и оказался возле двери. По ту сторону играл живой диксиленд, едва перекрывая гомон людей. Видимо, аукцион закончился, гости развлекались в холле галереи. К своему удивлению Варсава почувствовал, что руки свободны -- епитрахиль сползла с запястий.
Не иначе, как чудо господне!
Он высвободил и ноги, отбросил рясу в угол и достал телефон, чтобы посмотреть последний набранный номер. На экране была сплошная темнота, как не верти -- включилась камера, которой Варсава теперь снимал темень чулана. Бледный отблеск подсветки боролся с мраком и вчистую проигрывал.
Это знак! Вот твое, оружие, Ломаев, воюй!
Хлипкую дверь с китайским замком он вынес со второй попытки. Держа перед собой телефон с включенной камерой, поставленной на запись видео, Бугай ринулся через коридор на звуки оркестра.
В холле исступленно веселились вурдалаки. Городской голова слизывал порошок с объемной груди начальницы культуры, а она совала руку ему в ширинку. Мужественный генерал милиции в танце обнимался с Чреславским -- оба закатили глаза от истомы. За столиком у окна трое играли в карты -- очевидно, на желания, потому что один из картежников вдруг стал на четвереньки, задрал "лапу" и помочился на ножку стула. Видевшие эту шутку ржали всем табуном.
Варсаву с телефоном в вытянутой руке заметили, истошный визг директора галереи перекрыл гам и заставил оркестр смолкнуть:
-- Вали попа!
Упыри помоложе бросились выполнять приказ -- подскочили к Варсаве, но при направлении на них объектива камеры остановились, зашипели и захрюкали. Иерей повернул телефон в другую сторону -- произошло то же: нечисть укрывалась за мебелью, падала на пол, как при взрыве, или просто отворачивалась.
Варсава крутился волчком, отмахиваясь телефоном, и потихоньку пробивался к выходу. На первом этаже обросший шерстью дикарь в гламурной набедренной повязке изловчился и схватил иерея за ногу. Варсава несколько шагов тащил за собой сволочь, потом направил на дикаря объектив и щелкнул затвором. На экране появилась фотография вцепившегося в ногу молодого человека в узких брюках и рубашке с неимоверно широким воротом. Варсава узнал дикаря -- мелкий чиновник городской Управы, должность увязалась за ним по наследству. Пока врага рвало, Варсава увеличил отрыв от хлюпающей по пятам погони и подскочил к парадному выходу.
Дверь оказалась запертой. Через секунду она открылась, в проеме появился тот же охранник в штатском.
-- А вы не изменились, -- удивился Варсава. Громила действительно остался в прежнем виде.
-- Спасибо, -- ответил охранник в растерянности, будто услышал комплимент. Но тут же одернул пиджак и сменил тон: -- Выходить не положено. Закрытое мероприятие.
Иерей сунул охраннику под нос телефон с включенной камерой. Громила посмотрел на аппарат и ухватил Варсаву за грудки. Сзади набросились упыри и свели руки за спину.
-- Покайтесь, грешники! -- успел вымолвить Варсава и получил удар под дых. Согнулся, захрипел, обмяк. Телефон упал и разлетелся на части.
Приоткрытая входная дверь распахнулась. На пороге стоял Ваня Сгущенко -- в футболке, шортах и сандалиях. Оценив ситуацию, толкнул в спину охранника, тот влетел в неровный строй богемы и там затерялся. Воодушевленный явлением, Варсава рванул вперед и ударился лицом об дверь.
-- Снимай их на телефон, Ваня! -- крикнул он, вытирая рукавом кровь, льющуюся из разбитого носа.
-- Зачем? Ты что, отец, умом повернулся?
-- Снимай, говорю, бога душу твою мать! Да не меня -- на них наведи!
Дрожащей рукой Ваня выполнил просьбу. Нечисть отшатнулась, укрываясь от взгляда оптического глазка. Громила вырвался вперед и кинулся на нарушителей порядка.
Без всяких потусторонних сил Варсава поймал охранника прямым ударом в челюсть. Он запрокинул голову, будто напоролся на неожиданную преграду. Постоял, не понимая происходящего, и с шумом рухнул.
-- Что значит сила теософского убеждения! -- хвастал Варсава, потирая правую руку, когда они с Ваней бежали к машине. Впрочем, спешить не стоило -- выходить на божий, хоть и вечерний, свет адовы твари побоялись.
Сели в хэтчбек Сгущенко, потому что ключи от иерейского авто остались в рясе.
-- Нет, брат. Вези меня в столицу. И телефон заряди -- отбиваться будем!
-- Ну это тебе будет стоить, святый отче.
-- Отработаю. -- Варсава пошарил по карманам новой одежды и, найдя привычную пачку сигарет, закурил. -- Слушай, Вано, а ты как меня нашел?
От смеха Сгущенко чуть не врезался в светофор на перекрестке.
-- Чую, зацепило тебя, Миша, крепко. Ты же сам позвонил -- исповедался и попросил вытащить из галереи. Я, честно говоря, сначала думал -- шутишь. Но что-то внутри подсказало, что нет. Глас божий! -- Ваня снова засмеялся.
Глядя в окно на вечерний город, Варсава обнаружил, что по улицам в большинстве своем ходит нечисть всех возможных мастей. К иным особям даже название не подбиралось, настолько причудливыми и страшными были они. Попадались и нормальные люди, но так редко, что тонули в адском потоке.
По дороге Ломаев пересказал события вечера, чем привел друга в замешательство. Во всяком случае, хохотать он перестал и сосредоточенно всматривался в сумеречную трассу. Возле придорожного кафе Сгущенко остановил машину и попросил Бугая выйти.
-- А ну смотри, -- скомандовал Ваня, -- кого видишь?
Миша присмотрелся к фасаду кафе и обнаружил толстенного мохнатого оборотня, заливающего в пасть бурую жидкость.
-- Это ГАИшник, -- поправил Сгущенко. -- Кофе пьет.
Затем он указал на освещенную фонарями заправку.
-- А там кто?
-- Мужик какой-то машину заправляет. "Жигули", пятая модель, по-моему. Колымага... впрочем, и хозяин побит жизнью. Зато выглядит человеком.
-- Значит, со зрением у тебя порядок. Тогда я насчет головы беспокоюсь. Интересно, кем мы видимся окружающим -- парочкой кровососов или дуэтом леших?
-- Я вижу одного холеного директора и одного полупьяного журналиста.
-- Твои бы слова... -- Ваня выбросил окурок и постучал носком ботинка по покрышке.
Сели обратно в автомобиль и погнали без остановок.
-- Скажи, Вано, а ты веришь в то, что делаешь?
-- ???
-- В смысле, на работе всегда честен сам с собой?
-- Вполне. Журналистика -- это товар, он, как и все, продается и покупается. А я, вроде как, продавец в киоске -- смотрю, что лучше берут, и на завтра заказываю больше.
-- А как же независимая пресса?
-- Бред. Ты представляешь себе независимую колбасу в магазине? Какой у нее вкус, если ей все равно -- купят или нет? У нее такой принцип -- независимость. Потому валяется до истечения срока годности.
-- Но колбаса не умеет врать -- она такая, какая есть, а люди...
-- Миша, я понимаю, что у тебя был трудный день. Не лезь обывательскими пальцами в пирог с вишенкой. Независимая пресса -- это надписи на заборах. Если хочешь прочитать что-то вразумительное, за это нужно платить. -- Ваня переключил передачу и притопил в горку. -- Твой Тициан, кстати, творил по заказу королей и вельмож, продажный рисовака. Прошло время, оказалось -- не так уж плохо творил.
Некоторое время он молча смотрел на дорогу, а потом продолжил:
-- Мне тоже иногда мерещится разное. Подчиненные -- неандертальцы, способные лишь есть и спать. Заказчики -- вообще животные без зачатков мышления, действуют на сформированных деньгами инстинктах и общаются запахами. Даже твой голос по телефону мне пару раз казался кикиморским. Да я порой и сам себе кажусь каким-то пришельцем, смешным с точки зрения землян. Во всяком случае, мой язык они не всегда понимают.
Ломаев покосился на Сгущенко. Тот косо глянул в ответ и скорчил жуткую "инопланетную" рожу.
Ранним утром въехали в столицу. Солнце вылезло из-за крыш и разминало жаркие лучики, готовясь ударить ими наотмашь к полудню. Машина ехала по не проснувшимся улицам, свободным от заторов.
-- Куда дальше? -- зевая спросил Ваня.
-- К Новому Монастырю, -- тоже через зевоту ответил Ломаев.
Когда подъехали, разум его окончательно избавился ото сна. Вместо куполов и белокаменных стен Миша увидел громадный деловой центр из стекла и бетона.
-- С самого посвящения здесь не был. Когда отгрохать успели?! -- удивился Бугай.
-- Веке в одиннадцатом. -- Ваня не понял, о чем говорит собеседник.
Варсава шел по прохладным коридорам, дивясь стерильной чистоте и изобилию офисной техники. Навстречу в ранний час попадалось немного народу -- монахи готовились к заутрене. Пробежал какой-то писарь в брюках и рубашке, с ноутбуком; встретился один протоиерей среднего звена, в костюме не по погоде; напевая нечто в стиле "рэп" мимо развязной походкой прошел молодой дьячок в наушниках-лопухах.
В приемной архиерея прямо за столом спал отец секретарь в мятом итальянском костюме и развязанном галстуке. Видимо, с ночи задержался. Значит, шеф на месте. Варсава взял чистый лист, ручку и быстро начертал заявление об уходе по собственному желанию. Осторожно постучал в кабинет начальника, но все равно разбудил секретаря. Он вскочил с места и, будто совсем не спал, вклинился между Варсавой и дверью.
-- Да что ж меня никуда не пускают уже второй день! -- громыхнул иерей.
-- Великодушно прошу простить, -- секретарь, как мог, показывал, что нужно говорить тише, -- но Его Святейшество всю ночь работал с африканскими паломниками, под утро угомонились. Ради бога, зайдите позже.
-- Позже не могу, меня машина ждет. -- Варсава прижал секретаря к двери.
-- Тогда со следующей оказией зайдите, -- хрипел секретарь. Руками и ногами он уперся в дверную коробку.
-- Пусти!
-- Не могу!
В кабинете послышалось шевеление, спорщики замолчали.
-- Кто там? -- простонал архиерей.
-- Благословите, ваше высокопреосвященство! Это я, Варсава!
За дверью раздались шаги, звон, похожий на стук бутылкой по стакану, и отрыжка.
-- Пусти его! -- велел архиерей.
Беспорядок в кабинете напоминал забегаловку после свадьбы -- недоеденные блюда, грязная посуда и окурки в тарелках, по полу разбросаны вилки и салфетки. Архиерей Еввул в форме офицера службы безопасности стоял возле окна и целился в восходящее солнце из пистолета.
-- Садись, -- приказал он и направил на гостя пистолет. Им же показал, куда садиться -- за стол. -- Выпей с дороги.
-- С вашего позволения, владыка, воздержусь.
Еввул пожал плечами и снова отвернулся к окну.
-- Насчет аукциона -- слышал. Спасибо тебе, все прошло, как надо. Только, говорят, начудил ты немного.
-- Беда со мной, ваше высокопреосвященство, бесов постоянно вижу. На картину Тициана посмотрел -- и началось...
Вертя пистолет на спусковой скобе, архиерей сел напротив Варсавы. Прицелился.
-- Это известный приход. Пьяный, небось, был? -- Еввул подмигнул. -- О чудотворных иконах слыхал? Та же тема. Не расстраивайся, пройдет. Нужно привыкнуть, и бесы снова обретут человеческий облик.
-- Но по сути останутся бесами?
Еввул обошел заваленный мусором стол, остановился за спиной у Варсавы и приставил ему пистолет к виску.
-- Убивать бесов внутри -- наша работа, -- сдавленным голосом сказал архиерей. -- А если всех перебьем, от кого спасать прихожан будем? Поэтому ты, Варсава, вчерашний день забудь, возвращайся в Харитонов и служи богу верой и правдой.
Обливаясь потом, Варсава положил на стол заявление. Его нижний угол сразу пропитался разлитым кетчупом.
-- Хоть стреляй меня, владыка, а не могу я видеть этих тварей. Они везде. Все, кто лицемерит -- упыри. Раньше только по пьяни было, теперь и на трезвую... не могу так всю жизнь! Например, вас, высокопреосвященство, я вижу полковником безопасности.
Еввул отнял дуло от виска иерея и погладил его пистолетом по голове.
-- Далеко ты видишь, брат Варсава. Сильно, видать, тебя зацепило. Смотрю, церковные одежды на мирские сменял. По всем правилам надо бы потерять тебя где-то в лесу, но уж больно ты человек толковый и работник ладный. Чую, пригодишься.
Взял бумажку, подписал ее и ударил круглой печатью. "ООО "Новая Церковь"" -- рассмотрел Варсава оттиск печати, когда архиерей вернул заявление.
-- Ну, стременную? -- предложил Еввул, поднося стаканы.
-- Теперь можно. -- Ломаев выпил и зажмурился -- водка пошла колом.
Открыл глаза и увидел, что архиерей одет в саккос, епитрахиль и митру. В руке вместо пистолета Еввул держал символ веры, крутя его на пальце за золотую цепь.
Беспорядок в кабинете остался прежним.
-- Отпустило? -- спросил архиерей.
Миша кивнул. Бывший начальник прицелился символом веры и сделал шуточный выстрел губами: "Пф!".
-- Всегда ждем обратно, -- услышал Ломаев на прощание, -- хорошие агитаторы нам нужны. Ничего личного, Миша, просто бизнес.
Событий последних суток иному хватило бы для умопомешательства. А Ломаев вышел из кабинета в ясном сознании, с четкой мыслью, что сюда никогда не вернется.
В приемной сидел отец секретарь в черной рясе.
Бизнес-центр потерял офисный лоск -- к выходу Бугай добирался по каменному полу, полутемными коридорами, уберегаясь от капающей с потолков воды. При свете дня оказалось, что купола, звонница и белые стены вернулись на место.
-- Ну что, позавтракаем? -- крикнул Ваня из открытого окна машины. -- Садись, я знаю одно место, там такое мясо под водочку подают...
-- Насчет водочки, я пас, -- ответил Ломаев, садясь на переднее место, -- а то и у тебя на работе долго не задержусь. Поехали домой.
Столица проснулась. Людские потоки разноцветными струйками лились по улицам и размазывались по проспектам, сливаясь в одну картину, на которой изображена лицедейская маска. Загляни под нее -- народ зажмурится от света и натянет маску обратно. В темноте жить гораздо удобней.
-- Хорошая тема для статьи -- итальянское возрождение нашего века, -- вслух размышлял Ломаев, рассматривая пузатого ГАИшника, беседующего с водителем на трассе. -- Хотя, давай первое время обойдемся без шедевров.
-- Может, будешь и дальше подписываться иереем? -- спросил Ваня. -- А то реально тираж потеряем.
-- Нет, не буду.
Миша посмотрелся в зеркало заднего вида и увидел вполне человеческое лицо. Опухшее, но это пройдет.