Праведный Гнев
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
,
ПРАВЕДНЫЙ ГНЕВ
Приходилось все чаще сплевывать горькую слюну, и чем чаще от нее освобождались дети, тем больше она наполняла рты.
- Вот бы какая-нибудь машина?
Серый ноябрьский день, как хоженая перехоженная дорога со школы домой, медленно уползал в сумерки голого приобочинного кустарника, стертых плугом полей и тоскливо близкого горизонта.
По нарастающей, из-за перекатного косогора длинной ленты шоссе выползал тяжелый гул автомашины.
- Может повезет, сойдем с дороги. - Старший брат потянул за портфель младшего,- смотри, пустая ли кабина, мне плохо видно.
Дети вытянули головы и стали всматриваться в подъем, из-за которого доносилось тяжелое дыхание грузовика.
- Не, не возьмет. Дальнобойщик, эти не берут.
- Попробуем. - И старший поднял руку.
Фура, давя осеннее пространство массой, катилась под гору бегемотной грацией. Старший передвинулся ближе к краю насыпи, оттесняя брата и держа напряженную руку высоко к небу.
- В кабине кто-нибудь есть?- кричал старший.
- Стекла темные, не вижу,- плаксиво и зло кричал младший,- прет, не останавливается.
Старший сделал еще один шаг к крутому скату дороги, обоперся плечом на верстовой столб, заслонил спиной младшего. Синим сиротливо-серым отливом дрожал дорожный знак над головами детей. Фура, набирая скорость, скатывалась с горы.
Каждодневный опыт научил детей защите при встрече с большегрузными
машинами. Резиновая волна сырого вязкого воздуха ударила в согнутые спины детей, заставив сделать спотыкающийся шаг-полшага. Волглый ветер пробрался сквозь одежду. Металлический верстовой знак, сбитый камнем, упал в ноги детей. Младший поднял погнутый знак и камень, размером с куриное яйцо.
- Вот это выстрел... так попасть. Как это?
- Наверно колесом наехал на кругляш, прямо как снаряд.
- Здооорово... Машина, машина легковая!
Старший выбросил рефлекторно руку, все еще что-то соображая глядя на камень, поправил очки.
Новенькая лоснящаяся легковушка бесшумно сияла алым пятном в предвечерних сумерках.
- Спереди сидят, сидят,- одергивал руку старшего младший брат,- пошли.
Но старший, размышляя о важном, недодуманном, упрямо продолжал тянуть руку к верху.
Машина мягко и беззаботно промчалась.
- Пойдем. Пойдем,- хныкал младший,- а то есть хочется.
И повинуясь охватившим его горечи и бессилию, старший замахал кулаком вслед изящной легковушке.
- Побежали, побежали, машина останавливается...
Но, глядя на выпученные красные стоп огни затормозившего вдали алого авто, старший затравленно посмотрел по сторонам. Сердце упало, встрепенулось и затухало напряженно и тупо. Машина, давя придорожную гальку, подкатила задом.
- Брось, брось,- вырывая знак и камень, сипло хрипел старший.
Из машины вылез холеный мужчина в теплом добротном полушубке, рядом с противоположной стороны появилась, как видно, его супруга.
- Как фамилия,- напористо и властно спросил вылезший.
- Отвечай,- резко поддержала своего супруга женщина.
Дети молчали.
- Дневник давай, будешь знать как кулаками грозить.
Старший снял сумку-планшет из-за спины, привязанную в виде ранца и стал ковыряться в застежке.
- В какой школе учимся?
- В первой,- еле ворочая сухим языком, нервно поправляя очки, отвечал виноватый.
- Класс?- это женщина.
- Шестой.
- А другой?
- Четвертый.
- Кто классный?- это мужчина.
Старший тупо справлялся с застежкой.
- Вот сообщу в школу, будешь знать, как хулиганить. Понял?!
Старший расстегнул сумку, поднял глаза, безнадежно попросил:
- Простите, больше не буду.
- Хватит с них, поехали, холодно,- поеживаясь в меховой дохе, закапризничала супруга,- потом сообщим, я его запомнила, очкастого.
Мужчина как бы споткнулся о голос супруги, посмотрел рыбьим глазом на черную хромовую сумку-планшет, другим глазом на влезающую на сиденье супругу, крякнул и полез в тепло. Машина тронулась.
Облизывая пересохшие губы старший попросил:
- Родителям ничего не рассказывай...
От сбитого камнем знака до дома оставалось всего три километра.
ОДИН МИЛЛИОН НА ТЫСЯЧУ
Памяти затурканных фабзайцев
Посвящается
Открытый глаз птица прижала к высушенному зноем пляжному песку, закрытый глаз обволакивало белесое небо. Когда-то черная птица, мертвой, в густо прогретом мареве, сказалась седой на седом песке. А вокруг отдыхающий люд в полной гармонии с окружающей средой впитывал обнаженными телами шоколадно-терпкий дар расплескавшейся горечи. Седая птица на седом песке никому не мешала.
- Вот удивительно,- среди шума и гама беззаботных людей, раздалось надрывное восклицание ни к кому не обращенных слов. - Вот удивительно.
Склонившись, худой долговязый подросток, взяв птицу на руки, повторял:
- Вот удивительно.
Лежащий рядом на покрывале упитанный мужчина открыл мутные глаза, посмотрел на долговязого.
- Смотрите,- обрадовался человеку юноша,- это же один миллион на тысячу... Смотрите, дяденька.
Дяденька, поеживаясь, отклонился.
- Смотрите. Камень попал в висок ласточке. Это же один миллион на тысячу. Так даже если и захотел бы, то не попал бы. Редкий случай.
- Говоришь, один миллион на тысячу, кхе.. А учишься ты где?
- В фабзе.
- А... ну тогда ясно. Один миллион на тысячу.- И дяденька, смачно подтянув элегантные плавки, потрусил к воде.
Подросток, бережно уложив седую птицу, побрел бесцельно по пляжу, сокрушенно шепча:
- Один миллион на тысячу.
Били его постоянно. За что? А просто за все: не так сказал, не так посмотрел, не то сделал. Били беззлобно, по привычке, били третий год кряду, привыкли.
Группа каменщиков-монтажников подобралась крепкая, налитая, сплоченная, один в один. Пацаны самоутверждались по жизни в исполнении неписанного закона: кто сильнее - тот прав. Об отношениях в группе знали и воспитатели и мастера и учителя и администрация училища, знали и - всё.
...Привыкли...
Возвращаться в опостылевшее общежитие не хотелось, а идти не было куда. Побродив по пляжу в одиночестве до темноты, он забрался в кусты и уснул голодный до утра - спать хотелось больше, чем есть. Но и во сне он чувствовал тяжелые тупые удары валенка, наполненного специально для этой цели песком, удары его учебников по голове. Видел студенистые липко дрожащие от возбуждения глаза, слышал злобное шипящее придыхание:
- Ну что, что? понял, убогий, как нужно мне отвечать?.. Да ты еще смотришь, смотришь... на..на..на,- удар за ударом, удар за ударом...
...Приобеденное время. Практиканты дипломники стройным штабелем разместились у строящейся башни в ожидании трапезы. Лежа в густой тени лениво почесывались.
- А где, убогий?- как бы очнувшись ото сна, вдруг с тайной целью в интонации, вздернулась светлая голова статного юноши.
- А кто его знает,- Эй, кто видел убогого?
- Там, там, возле вышки мыкается.
- Смотрите, чё я достал!
- Покажи, покажи, покажи,- протягивались руки,- клёво, вещица. Стальные, хрен разорвешь.
Наручники пошли по рукам. А в небе летали ласточки.
- К дождю видать сороки разлетались.
- Это ласточки.
- Сам знаю. А что если "ласточку" сделать.
- Идея.
- Убогому и сделаем.
- А вдруг опять спать не придет?
- А мы покараулим.
- Лафа, вечером цирк устроим.
- Чур, уговор, до вечера убогого не трогать, ясно.
- Ясно, ясно. Ну уж повеселимся. Во потеха будет, когда убогого в ласточку скрутим, умора.
- Смотрите, как будто что с башни упало?!
- Не... показалось.
- А я говорю, падало.
- Мешок цемента, наверно.
- Ладно, пошли жрать, вечером побалдеем.
В порыве единения и предвкушения вечернего развлечения группа рысью прогалопировала в пищепункт. А под вышкой, одним глазом в багряный песок, другой закрытый, обсыпанный сединой, лежал тот, кто так неумело сокрушался: один миллион на тысячу.
ЕВАНГЕЛЬСКИЙ ПОСТРИГА
- Отвечу тебе, дочь моя, из Священного Писания, ибо к Слову жизни надобно прибегать во всех делах наших.- Священник подался вперед, как бы взирая в раскрытую книгу, стал читать по памяти:
- И ныне, говорю вам, отстаньте от людей сих и оставьте их, ибо если это предприятие и это дело - от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками.
Он замолчал, как бы прислушиваясь к глубокому отзвуку сильного голоса, посмотрел на дородно одетую женщину, с темными наплаканными кругами под глазами, мягко и властно произнес:
- Всякий, кто верует в триединого Бога: Отца Сына и Духа Свята - есть брат во Христе, - и подал крест.- Иди с миром.
Женщина неумело стукнулась носов о холод серебреного распятия, нескладно, как-то по детски закрестилась, и ещё раз, зыркнув по сторонам, облегченно вышла из пустой церкви.
- Что сказал этот служитель культа?- с ехидной полуулыбочкой на жестком до синевы выбритом лице полюбопытствовал, мелко перебирая длинными ногами, хозяин дома. Поправив ручной вязки джемпер, муж приступил к жене.
- Давай, давай... то по бабкам во времена парткома бегала, то по попам сейчас. Вот уж где эта свобода совести и религии,- взял себя за горло, передавил, зашелся в кашле...- Будь моя воля...
- Давай, давай, оборотень, злорадствуй. Как сам с попами на своих заседаниях заигрываешь, так тебе можно, а когда беда в дом пришла - то что, что я тебя спрашиваю?- женщина выворачивалась из натуральной шубы, раскрывала эксклюзивную сумочку, вытирала гигиенической салфеткой рот и глаза, переобувалась в меховые тапочки и кричала, кричала по обыденному негромко и вяло.
Сын, выглянув из своей трехкомнатной детской, досадно решал в нутрии себя задачку - какая физиономно-подобающая поза будет приличествовать данной ситуации. Отец, потрясая кулаком, перед умильно-виноватым отпрыском, откашлявшись, вдруг, разделяя каждое слово, громко прошептал.
- Пойдешь к баптисту, и будешь делать то, что он скажет.
- Он пятидесятник,- заикнулся было сын,- выпрямляя гордую стать.
- Хрен редьки не слаще.- Придвинулся поближе,- пойдешь, и будешь замаливать грехи.
- А деньги?- с горячей надеждой твердо вопросило чадо.
- Деньги...и,- растягивая слова, словно собираясь порвать на части, еще тише, но рубя каждую букву, отец произнес:
- А деньги он не берет - бессребреник. - И опустив на дрогнувшие плечи сына руки, устало закончил:
- Натворил дел, расплачивайся. Я не вечный.
Мать, ойкнув, впервые не произнесла ни полслова.
В элитном клубе на стене висит элитное обращение:
Поиграл - подотри за собой историю!
- Повезло тебе. Да за такое каждому из нас как минимум по трешке влепили бы,- первый.
- Что ж ты хочешь - отеццц!- второй.
- У меня тоже отец не лыком шит,- первый.
- Хватит мусли сосать, играем,- третий.
- Эх, майн камф сливаю на делит,- первый.
- Пятнадцатый уровень за джампером,- он.
- Распотрошить пространство,- третий.
- Майн камф сливаю на делит,- первый.
- Ну чио, пойдешь к баптисту?- второй.
- Он пятидесятник,- он.
- Какая разница. Сектант - он и в тюнере сектант,- второй.
- Его майн камф сливаю на делит,- первый.
- Это точно, режь,- третий.
- Майн камф выпрыгнул из корзины,- первый.
- Бросай гранату,- третий.
- Так пойдешь?- второй.
- Посмотрим, может мои передумают,- он.
- Везунчик! И отмазали, и деньги в семье,- второй.
- Уровень шестнадцать,- он.
- Майн камф сливаю на делит.- первый.
Засиделись за компьютерами до чертиков синих.
Головная боль для устоявшейся жизни номенклатурных работников - назначение нового прокурора. А в друг казачок засланный? Притихли, выжидали. Поселянам вообще-то, что новый, что старый - все едино.
- Ознакомился с вашим делом,- прокурор выдержал мимолетно значимую паузу, поднял глубоко сидящие глаза на пятидесятника со стажем.
- Ознакомился. Что вы на это скажите?
- Я хотел бы забрать заявление,- с хрипотцой волнения произнес проситель.
Прокурор неумеренно заерзал на стуле:
- Я человек новый, но долг мой обязывает - оберегать честь и достоинство всякого гражданина от посягательств различного рода деятельности с чьей бы стороны она не производилась.- Пауза, не то самолюбования, не то честного служаки.- Мы должны стоять на страже закона и искоренять всякую неправду не взирая на лица, звания и заслуги.
- Я имею право отозвать иск,- уже более спокойно сказал проситель и отвел глаза от синего мундира в окно.
Прокурор враз, как лопнувший воздушный шарик, нехотя махнул рукой, приподнялся, протянул вяленую руку, буркнул,- смотрите.
Мужчина после оформления соответственных бумаг, проходя коридором к лестнице, слышал высокий голос аппетитной секретарши в телефон:
- Он забрал, забрал документы.
- Может, пойдешь со мной, па?
- Нет уж. Я и так согласился на это унижение ради дела. Думаешь, я не смог бы тебя отмазать? Ошибаешься. Но тут выборы на носу. Да и что тебе сделается? Ну, посидишь с этим ... законником, ну помолишься часок, зато через месяц делай что захочешь. Да и слово я дал. Ну, пока.
Машина стала отъезжать.
- После всего - сразу домой, к матери.
Сын нехотя сделал машине отмашку, подождал, когда та скроется за поворот, зашел в арку между подъездами и лихорадочно закурил. Выкурив две легких сигареты кряду, он, сутулясь и озираясь, побрел к нужному подъезду, и как в холодную воду, позвонил в домофон.
- Что там было, як ты спасьси?- окружили друзья в клубе.
- Наслышаны, наслышаны.
- Это ж уму не постижимо - целый месяц молиться со старым чертом.
- Да лучше любые деньги отдать.
- Предлагали. Сказал: или месяц по часу молиться или суд.
- А если на него в суд подать за принуждение, например.
- Ладно, ладно, оставьте будущего архимандрита в покое. Может это его судьба така. Пошли, посидим.
Сели за столик, подскочил официант, подал коктейли.
- Рассказывай.
- Что рассказывать,- отхлебнул из бокала.- Ну, захожу; ну, сидит, рукой на кресло указал. Сел. Сижу. Молчу. Он молчит. Я молчу. Потом он тихо что-то там стал читать, я задремал. Слышу, говорит: всё. Я за дверь и сюда.
- Да, дела. Будь.
- Будь.
- Завтра пойдешь?
- А что прикажите делать.
- Будь.
- Будь.
- Пошли играть,
- Отец велел домой идти.
- Бывай.
- Пока.
А элитное обращение хозяин электрифицировал:
Поиграл - подотри за собой историю!
- Я стала замечать, что сын изменился.
- Взрослеет.
- Нет, не то. Когда он стал ходить туда - он стал не такой.
- Ты это брось: такой не такой. Тоже мне иной из "фентози".
- Да ты послушай.
- И слушать нечего. Неделя осталась. А там я этому святоше после выборов сладкую жизнь устрою.
- Не надо.
- Иди, иди, свечку поставь, попу пожалуйся. И так весь город говорит.
Жена закрыла лицо руками.
- Что, правда глаза ест? Знаю, знаю я этих святош. Ну да ладно, когда-нибудь и наше время придет.
А жена молчала. А муж и внимания не обратил, что всегда надменная волевая дама, которая завсегда могла за себя постоять, в последнее время стала иной, другой - тихой и мирной, прямо как сокровенный сердца человек, в кротком и молчаливом духе. И одежда её стала простой и чистой, без украшений и излишеств. Муж закрывал глаза на то, что жена около месяца как не пропускала ни одной службы в церкви - его интересовали только дела.
- Ты что же избегаешь нас, не заходишь?
- Да так.- Он как сквозь дымку смотрел на старого приятеля.
- Как дела?
- Нормально.
- Молиться ходишь?
- Туда иду.
- Сколько осталось?
- Последний раз,- и резкая боль, как иголкой, кольнула в сердце.
- Отпразднуем значит свободу от религиозного рабства. Заходи опосля, тут у нас...- Звонок - и знакомый повис на телефоне.
Сон, явь, полуявь, минуты набегают в часы, часы распадаются на минуты; вода, проливаясь, поднимается к небу и опадает на землю; начало и конец, предел и запредельность, жизнь и смерть, закон и порядок, любовь и смерть, ангелы и бесы, свет и тьма, бытие и небытие - все это на благо человеку, дабы он познал Имя Господне...
- Просыпайся, просыпайся,- тихие слова и бездонно родные глаза.- Иди и помни: что всякий, кто призовет имя Господне - спасется.
Он вышел в пределы первого зимнего снегопада после месячной сырости и слякоти и затосковал по весенне-пасхальному солнцу, имя которому навсегда определил Творец - Сын мой возлюбленный.
А на стол прокурора легла сводка происшествий за протекшие тридцать дней: по всем показателям - прочерк.
Азъ мысли...
Людей разбросало по автобусу, как спелые яблоки вокруг яблони. Кто упал ничком на спинку сиденья и вкушал ароматные сны, кто потешался заоконными краевидами, кто усердно подбивал материально-психологический баланс соразмеряя кредет-дебет, кто жеманно настраивался на легкий флирт с отягченными последствиями, кто... В общем экскурсия плавно неслась по автобану находясь в середине отведенного на это дело времени.
Мелькали и проносились встречные и поперечные авто, деревья, поля, реки, леса, деревни и всякая бывальщина, которой понатыканы наши дороги. День натужно въезжал в призрачное марево вечерней прохлады, суля очередное нервно растревоженное устройство ночлега. А пока экскурсанты переваривали трапезу и обильные впечатления от мест скопления себе подобных. Был тот самый час, когда душа с телом уединились и по обоюдному согласию пребывали в гармонии.
Из общего состояния неги выбивалась разве что фигура водителя, но и он, поддаваясь общему умиротворению, вез свой автокрест вполне сочетавшись с общим духом развинченной млявости. Вот и покрывал экскурсионный фешенебельный автосалон километры, километры в поисках "святых" мест, милых сердцу обладателя отдыха.
В охватившей экскурсантов млявой неги неусыпно, как постукивание пульса, обозначались и растекались по сознанию мысли, мыслишки, думы, пунктиры и штрихпунктирные линии, соединяя со вселенским бытием всякое живое существо невидимыми, но такими значимыми для сущего нитями.
Неусыпно совершается процесс размышления-раздумья - формируя нашу будущность, материализуя её, облекая плотью, приближая или отдаляя её, но в конечном итоге встречающую нас неизбежно.
Мысли, мысли...
Какие только сравнения, метафоры, эпитеты не присваивали вам поэты, в какие одежды не рядили вас писатели, в какие дворцы и хижины не поселяли вас мудрейшие логики мыслители - и только сама суть ваша, ваша тайна открыта немногим: да будут помыслы ваши чисты.
Бродячим полуэскадроном полсотни умиротворенных обстоятельствами людей проносились в разных сферах мироздания: по дороге, по планетной орбите, по круговерти земной оси, по циркулярному движению галактики, по извилистой спирали вселенной. И каждую из этих космических сфер пронизывали мысли, мысли самого разнообразного содержания могущественного и никчемного творения - человека.