Если бы я знал, тогда, сидя на кухне и потягивая "Нарзан", как круто изменится моя жизнь буквально через мгновения, то, наверное, рассмеялся бы. В тот день перемены не обещало ничего. Мои мысли были далеки от судьбы и от рока, голова трещала с похмелья, а лицо явственно отражало все изрядное количество спиртного, выпитого накануне.
Основная мысль, призраком носящаяся в моей пустой голове, звучала приблизительно так: Почему нельзя пить без похмелья? Вернее, почему я не могу. Ведь дал же другим господь бог это благословение, слышали мы про них и лично знали. Взять, к примеру, Татьяну с работы. У нее не бывает похмелья никогда. Настоящий дар, с большой буквы. Наверное, поэтому она, после очередной попойки так заботливо ухаживает за каждым безнадежно больным. Сочувствует. Переживает. А каждый больной завидует ей в этот момент черной завистью.
Я же сидел на табуретке и ощущал себя космонавтом, оказавшимся волею судеб на неизвестной планете без надежды на возвращение домой. Хотя, конечно, вернуться-то можно было. Где-то в холодильнике (я чувствовал это шестым чувством, которое вырабатывается довольно часто у молодых и еще полных сил начинающих алкоголиков) в недрах замороженного мяса и умерших от старости кур в полной темноте и пронзительной зимней стуже поблескивал заветный пол литровый ключик к возврату. После третьей стопки обычно родная планета распахивала объятия. А после седьмой... Но, черт возьми, не в рабочий же день!
Время было утреннее, плавно переходящее в дневное, именно то неловкое состояние, когда работу уже проспал, а к обеденному перерыву еще не придумал на чем добраться. Настенные часы, приобретенные на родительский юбилей, и напоминавшие мне в моем теперешнем состоянии раздавленный на обоях перезрелый арбуз, весело тикая, стремительно отмеряли секунды.
Каждый день ездить по тридцать кэмэ от Москвы, несомненно, удовольствие маленькое, которое никак не компенсируешь ни неплохой зарплатой, ни прекрасными, разворачивающимися по дороге видами. Я глянул на календарь. Оказывается, ездил я за тридцать кэмэ уже целый год с хвостиком. И хвостик получался приличный. Почти два месяца, однако. Сорок километров до Рублевки и тридцать по ней... Больше года...
Жаль, что никто еще не придумал телепортации.
Про нее уже исписали тонны бумаги, сняли кучу фильмов, а придумать почему-то не могут.
Сейчас бы раз...
Я лениво представил себе, как в таком вот виде - взъерошенный, заспанный, в трусах и бутылкой "Нарзана" в руке - материализуюсь в приемной Сергеича, забитой клиентами, растопырившими пальцы до такой степени, что секретарям приходится протискиваться вдоль стен и с удовольствием улыбнулся. Это было бы отличное завершение карьеры опытного и подающего надежды программиста. Интересно, что сказал бы шеф? Коротко бросил: "Уволен"? Хм, вряд ли... Было бы что-нибудь длинное и жизнерадостное, как питон из "38 попугаев". А я бы высказал в ответ все затаенное и давно для всех очевидное, накопившееся за год с хвостиком беспримерного служения делу. А секретаршу Лидочку угостил бы "Нарзаном", за беззаветное служение тому же. И гордо ушел, хлопнув входной дверью... Для последующей телепортации в родные пенаты.
Однако, надо было что-то решать.
Либо звонить Пашке и, натужено кашляя в телефонную трубку, умирающим голосом извещать о приблизительном времени своих похорон, либо начинать поступательное движение в сторону офиса. Первый вариант сулил избавление от мук в виде пол литровки из холодильника и горизонтальный просмотр очередных творений Голливуд и Ко, второй же - чистую совесть, трудовой подъем и раскалывающуюся башку.
Я пристально всмотрелся в недра своего организма.
Первый вариант манил, как россыпь бриллиантов прирожденного уголовника. Впрочем, если после шестой стопки пристально всмотреться в бутылочные грани в них тоже можно разглядеть настоящее сокровище...
Кухонная дверь скрипнула, и в кухню проник Степа, черный и пушистый толстый котяра. Воровато огляделся и неторопливо проследовал к своей миске у окна. У нас с ним был стойкий нейтралитет. Я не замечал его, а он, как настоящий джигит, в отместку, не гадил в мои ботинки. Бока его в последнее время стали отдаленно напоминать блестящий фюзеляж самолета со всеми, оставшимися неизменными, остальными кошачьими пропорциями, поэтому ходил он теперь неторопливо, даже, как мне кажется, с некоторым трудом.
Обычно его появление предвещало скорое появление мамы.
Я внутренне собрался из последних сил.
Но на этот раз повезло.
Следом за Степой появилась сестра.
- Ты чего не на работе? - осведомилась она, без лишних разговоров открывая вторую бутылку "Нарзана", припасенную мной на дорогу.
- Проспал, - грустно ответил я.
- А... Когда поедешь?
- Скоро.
Мы совершили одновременные глотательные движения.
- Как вчера прошла встреча?
- Завернули.
- Опять?
- Снова.
Мы глотнули еще.
- Напился вчера с горя?
- Ага.
- Теперь болеешь?
- Точно.
- И много выпили?
- Много.
- Ходили куда?
Я глотнул самостоятельно.
- Ты что, не пила ни разу? - поинтересовался я, прищурившись.
- Пила.
- Так чего привязалась? Мне даже разговаривать трудно.
- А... - кивнула сестра. - Видать крепко вы вчера...
- Крепко...
- Так, ходили куда?
- Тебя зациклило? - вздохнул я. - Вечером в папке "Мои документы" будет лежать полный отчет. Название - "Как твой брат вчера надрался". Прочитаешь, если время будет.
Она усмехнулась.
- Если тебя ни в одном издательстве не читают, думаешь, я буду? Тоже мне, писатель...
Это была ужасная и непреложная истина.
Меня не хотели печатать.
Никто, нигде и никогда.
А страсть оставалась.
Я писал со второго класса, и моя учительница по русскому языку проверяла орфографические ошибки. Я писал в институте, и сокурсники говорили: "Хорошо". Я писал дома для друзей и подруг, и от меня требовали еще. Окружающим нравилось... Только не редакторам журналов и издательств. Или, просто, их не было в числе окружающих...
Конечно, отчасти, меня успокаивала мысль, что в нашей стране писатели становились, обычно, известными после смерти. Приятно, все-таки, сознавать, что на твоей могиле будут попадаться и свежие цветы, возложенные дрожащей рукой молоденькой поклонницы. Но, черт возьми, тратить кучу времени на просиживание в кресле у монитора, лысеть, обрастать пузом, пить кофе неизмеримыми количествами, выкуривать горы сигарет... Н-да... И бросить невозможно, и жить нельзя... Наверное, любая настоящая страсть так или иначе ассоциируется с женщинами...
Вчера меня завернули в очередной раз.
Большой сборник рассказов.
Огромный, можно сказать.
Тринадцать историй, готовых к бою, как патроны в магазине.
Детективная мистика вперемежку с фантастикой и ужасами.
Окружающие, те, кто читал, сказали: "Гуд".
Кроме, естественно, редакторши.
- Необходимо сделать еще многое, - сказала она, обнадеживающе улыбаясь. - Не раскрыты многие образы. Нет, толком, ни начала, ни конца. И, кроме того, самое главное, не выдержан объем. У нас ведь речь шла о двадцати авторских листах, а у вас сколько?...
- Около семнадцати, - буркнул я, чувствуя, как моя бешеная писательская популярность, толпы страдающих от любви фанаток у подъезда и белый "Мерседес" с водителем растворяются вновь в небытии. - Но это ведь только середина трилогии.
- А нам не нужна середина. Нам нужны начало и конец... На двадцать авторских листов плюс минус один. Вот и все. У вас еще все впереди, молодой человек.
И я остался один на один со своей нетленкой. И со всем, что где-то там было у меня впереди.
Грустно посмотрел на обложку.
Лаконичное название: "Полночь над городом".
Тринадцать придуманных с нуля, переписанных по пять -шесть раз историй. Плод почти двух лет жизни, так, к сожалению, и не дозревший. И который вновь придется переделывать заново.
Слава богу, в баре, где мы встречались, было много виски. И, слава богу, мой старый товарищ, Серега Ольнин, оказался на удивление свободным и готовым к выслушиванию моих соплей, которых накопилось, оказывается, в избытке. В три часа ночи, когда я, наконец, закончил плакаться ему в жилетку, он усадил меня в такси и, загрузив следом папку с нетленкой в авоське, помахал на прощанье рукой. Наверное, до следующего четкого отказа из печатных органов.
- Ну и как, - вытащила меня из тяжких раздумий сестра в очередной раз, - не надоело тебе еще?... Это какой отказ - третий?
- Четвертый, - вздохнул я. - Буду, как Мартин Иден...
- И так же кончишь?
Я помолчал, пытаясь вспомнить, чем же там все закончилось у Джека Лондона. С похмелья вспоминалось с трудом. Так хорошо или плохо?... Помню только, что читать было чертовски скучно...
И, с горя, наверное, я брякнул фразу, с которой, собственно, и изменилась моя жизнь:
- Что же мне написать такого, чтобы сразу напечатали?...
Иногда одна фраза способна изменить все.
Правда, если произносится она при людях близких и к твоей судьбе не безразличных.
Впрочем, об Ирке, любимой младшей сестре, как раз, в тот самый момент, сказать такого было нельзя. Она сидела напротив, заспанно отхлебывая из бутылки с "Нарзаном" и, наверное, никак не могла решить какое из мест личной гигиены посещать в первую очередь: ванну или туалет. Но ведь ответить-то она ответила... И стала моим личным проводником в другую, неведомую мне, тогда еще, жизнь...
- Что написать, - буркнула она. - Тратишь ты время впустую... Маньяки, оборотни... Инопланетяне какие-то... Кому это все нужно?
- А что нужно? - с некоторым интересом посмотрел на нее я.
- Писатель, - процедила она с презрением. - Горе-романист... Истории про любовь нужны народу, вот что...
- Он прижал ее к своему сильному телу, и она немедленно ощутила его твердеющее желание... - процитировал я, ухмыляясь. - Что-то из серии "Наслаждение"?
- А что ты смеешься? - с недоумением оторвалась она от бутылки. - Знаешь, какой у них тираж? Знаешь, сколько народу их читает?
- Сколько?
- Да пол страны... Я сама пару штук осилила...
Я уставился на нее изумленно.
Девушку, одолевшую Достоевского со всеми Толстыми, Конан-Дойля, Дюма и прочих Творцов, невозможно было даже заподозрить в чтении такого рода литературы.
- А зачем? - в некоторой растерянности поинтересовался я.
- Интересно было, почему весь народ в метро с этими книжонками сидит. Вот и прочитала. А что?
Действительно - а что?
Я в затруднении почесал затылок.
- Но это же - дерьмо.
- Ну и что? Зато читают эти романы все. Не то, что твоих мутантов и вампиров из космоса.
- Их тоже любят, - обиделся я. - Не надо... Вон, на работе у меня...
- Делать им нечего, вот и читают... А, может, просто обижать тебя не хотят... Ты ведь привязаться можешь, как банный лист...
Очередная горькая истина.
Жесткий удел графомана со стажем.
- Ладно, - сказал я. - Но ведь в дамских романах ничего нового нет. Они ж все одинаковы, как однояйцевые близнецы.
- А ничего нового и не надо, - ответила Ирка. - Да, все стандартно и просто. Жизнь такая, ничего в ней нового нет. Различие только в нюансах, - она прищурила глаз. - Меняю информацию на твою бутылку воды.
Я посмотрел на нее в сомнении.
Перспектива написания подобного чтива представлялась мне несколько, мягко говоря, странной. Перейти с подобия приключенческой литературы, как я оценивал свои опусы, на нечто, очень напоминающее источник для удобрений - такое даже в страшном сне присниться не могло. Это все-равно, что декана института поставить торговать женскими лифчиками на рынке. Хотя, в нашей истории таких примеров хоть отбавляй. Вон, они, примеры, стоят на лотках и спокойно торгуют. Даже покрикивают при этом, очевидно, окончательно обжившись и найдя свое защищенное диссертациями место в уже окончательно сформировавшихся рыночных отношениях. Жить захочешь, как говорится... И, кроме того, с деканом, я, пожалуй, хватил лишку... Больше чем на зеленого выпускника аспирантуры мы с моей "Полночью" явно не тянули...
- А ты, думаешь, у меня получится? - поинтересовался я.
Она выразительно покрутила у виска пальцем.
Я еще разок приложился к бутылке для храбрости.
- Тогда давай, - сказал я. - Излагай свои нюансы.
- Воду?
В Ирке всегда была сильна коммерческая жилка.
Вздохнув, я помахал "Нарзану" рукой.
Страдающий от склероза Степан произвел ревизию миски и, не обнаружив в ней ничего нового, с достоинством удалился, разочарованно подергивая хвостом.
Мы проводили его взглядами.
- Все просто, - произнесла Ирина. - Сюжеты одинаковы, словно написаны под копирку. Есть она, есть он. Всю книгу, вот такой толщины, - Ирка показала пальцами. Выходило что-то очень напоминающее бестселлер из собрания сочинений великого основоположника ленинизма, - они страдают. Он в одной стороне, она - в другой. Сопутствующие антуражи прилагаются. Ну, там, местные конюшни, дворцы, хижины в джунглях Амазонки... Романтика так и прет. Книгу условно можно разделить на три части. Часть первая. Знакомство.
- Трахаются? - оживился я.
- Знакомство, - строго повторила она и сделала глоток из экспроприированной бутылки. - Обычно происходит на вечеринке, в кругу друзей. Они обязательно должны поругаться. Причем, персонажи тоже должны быть стандартными. Она - умная, начитанная, остроумная, работает либо медсестрой, либо учительницей, немного рассеянная, с обалденной фигурой и такой внешностью, что голливудские продюсеры не сняли ее еще нигде только из-за того, что все свободное время она проводит дома с книгой... Или рисует... Или музыку сочиняет... Возможны варианты, короче... Не дай бог, она наденет вечернее платье и попадет на какой-нибудь званный вечер!... Поголовно все мужики рухнут к ее ногам, а она, естественно, как девушка скромная, будет пребывать в полном недоумении - чего же, собственно, происходит?... А, да... Чуть самое главное не забыла... Девственность - обязательный атрибут. Без нее ни туда, ни сюда... Нашему чуду обычно лет 28 - 30 ...
- Тридцатилетняя девственница? - с сомнением переспросил я, размышляя, попутно, где это такие сказочные страны находятся. У нас, по-моему, сейчас и в пятнадцать лет девушку, не знающую о том, что там, у мужчины ниже пояса, а у джигита ниже колена, днем, с огнем не сыщешь. - И все время дома сидит? Что, ни в клуб, никуда?...
- Какой клуб?! - искренне возмутилась Ирка. - С работы - домой, никакого б... - и тут она вставила народное, но совершенно не литературное выражение. - И, не перебивай. Продолжаю. Тридцатилетняя девственница, красоты неописуемой, умница, домашняя и хозяйственная. Добрались до него. Он. Орел, красавец-мужчина. Обязательно высокий, стройный, косая сажень в плечах. Атлет и спортсмен. Красив настолько, что любая готова немедленно прыгнуть к нему в постель, в седло, в машину... Не нужное зачеркнуть... Та-ак... Однозначно, миллионер. Куча вилл, машин и баб... От стодолларовых купюр он раскуривает сигару... Хотя, чаще всего не курит, спортсмен же... Ты, кстати, чего сегодня куришь?...
Я кинул ей пачку "Явы - Золотой".
Она с сомнением оглядела пачку, извлекла сигарету и, поморщившись, прикурила.
- Да, пора тебе за дело браться, - усмехнулась она, - если уж ты на "Яву" перешел.
- А чего, хорошие сигареты, мне нравятся...
- Не понтовые, - отрезала она, затянувшись. - Ну, продолжаем... Итак, наш герой. Денег - горы. По натуре - экстремал. Либо альпинист, либо охотник, либо... Бэтмэн, короче, Индиана Джонс отдыхает... Напористый, наглый, сильный. Из женщин он, скорее, привык выбивать дурь, нежели читать сопливые стихи под окнами и цветы дарить. Настоящий мачо... И, вот, представь себе, первая встреча. Она одела, ну, по рассеянности, наверное, самое сексуальное свое платьице, голая спинка, глубокое декольте, и приперлась на вечеринку... А там, сам понимаешь, шампанское рекой и все такое... Ну, взяла она фужерчик, сама-то не пьет, естественно, так, просто, чтобы руки занять, порасстраивалась на отпадающих во все стороны мужиков... И, конечно, в полных непонятках, какая-то нелегкая заносит ее на балкон. Жарко ей, видите ли, стало... И тут, - Ирина закрыла глаза и вдруг процитировала завывающим голосом, как читают, обычно, свои плохие стихи плохие и пьяные поэты:
- Вдруг она ощутила сильные руки, обвившие ее стройный стан сзади и почувствовала на своей шее горячее вожделенное дыхание... А? - она открыла глаза. - Каково?
Я неуверенно хмыкнул.
- Неужели все так плохо?
- Это еще ничего, - успокоила она. - Дальше круче... Итак, они познакомились. Она посылает его на три буквы, он хамит, может быть даже целует, но это редкость... Но, пусть будет... И они разбегаются... Она - к своим книгам, вышиванию и больным в госпитале, он, конечно, к своему подледному лову, конюшне и женщинам.
- А когда постель?
- Ты так всю высокую литературу, отрок, к члену сведешь, - процитировала Ирка старый анекдот. - Слушай дальше. Начинаются страдания. Она не может его забыть, мучается, страдает, а он, лежа в постели с очередной умопомрачительной красой, все время думает о ней, прекрасной и недоступной. Страдания занимают ровно треть книжки.
- О чем же там пишут? - искренне удивился я. - Тут семнадцать авторских еле из себя выжмешь, а ты говоришь - треть. О чем?
- О страданиях, - строго посмотрела на меня сестра. - Подошла к зеркалу - его вспомнила, заглянула в туалет - тоже, в магазин за хлебом - опять, двадцать пять!... Страдает человек, понял?
- А что, так бывает?
Она всплеснула руками.
- Ты же про марсиан своих пишешь! Вот и придумай, елки-палки! Талант из народа...
- Нет, ты скажи, так в жизни бывает?
- Бывает.
- А у тебя бывало?
- У меня?... - она задумалась, а потом призналась:
- Ну, было пару раз...
Я ехидно смерил ее взглядом.
- И долго?
- Что долго?
- Это длилось?
- Страдания?
- Да. У тебя. На треть книжки хватит?
- Даже на пару страничек не наберется, - с достоинством ответила Ирка и погасила сигарету, которой она размахивала, как учитель указкой у доски. - Ты слушать будешь?
- Да, - кивнул я и придвинулся поближе.
- Второй этап, - сказала Ирка. - Они случайно встречаются. Снова. Ну, там, разные ситуации, но суть одна... Встретились... Он ее, естественно, тащит в самый крутой кабак в их деревне, она, конечно же, соглашается... Потом, ежу понятно, едут к нему домой... Толи картины смотреть, толи охотничьи трофеи, толи его любимую коллекцию нагрудных значков... И каким-то образом, только представь, они оказываются в спальне... Во чудеса... И тут наступает облом.
- Ну... - протянул я разочарованно.
- Обязательно. Толи там графин падает, толи любимый питон хозяина под подушку заползает, толи у нашей мадам, вдруг, ни с того, ни с сего, включается мозг и она подрывается... Уносится, как вихрь...
- Хм... И оставляет туфельку...
- Какую туфельку! Они там все ходят на тонюсенькой подошве с тесемочками, такое хрен потеряешь... Значит, унеслась она... Теперь, ее необходимо запрятать. Ну, в космос, естественно, запустить нашу деваху сходу не получится, а вот в другой город - легко... Лучше всего подходит другая страна... Причем, Европа явно предпочтительнее... Ну, там, знаешь, Париж с Эйфелевой башней, Прага со своим пивом и соборами, короче, полный простор воображения...
- А на Кипр можно? - с надеждой осведомился я, потому как нигде кроме него не был. Шесть раз за границей - и больше нигде. Да и то, все больше в бессознательном состоянии.
- Кипр не подойдет, - покачала Ирина головой после минутного раздумья. - Мало там романтического... Тем более, там русских больше чем местных стало... А уж где наши, там романтика коньки отбросила... Ничего... Возьмешь книжек о Париже... В Интернете полазишь, на крайняк... Нужен Париж - и точка, понял?
- Ага, - кивнул я. - Ты дальше давай.
- А что - дальше? Следующую треть книжки они опять тоскуют. Она готовится к самоубийству, а он ее ищет... Исступленно... Используя свои связи, свои деньги и своих баб...И находит... В Европе... Под Эйфелевой башней... И все... Последнюю треть занимает очень живое и очень аллегорическое описание полового акта...
- Треть?!
- А ты что хотел?... Включишь воображение, обложишься учебниками по анатомии и - сочинишь... Знаешь, как эта последняя треть, обычно, воображение развивает? Там такие сравнения... Господи, да это не описание занятий любовью, а просто камера пыток!... Он ввел ей свой огненный ствол, раскаленный клинок, нефритовый стержень и так далее... Уфф... Бедные женщины!... Погоди, дай водички хлебнуть, а то горло пересохло митинговать...
Я задумчиво закурил.
Любопытно, черт!
Написать такую шикарную халтуру!
Может, и в самом деле попробовать? Что с меня убудет, что ли?... Черт, да я же заикой стану от смеха...
В дверь позвонили.
- Знаешь, что, - останавливаясь на пороге кухни, сказала Ирка. - Ты только прочитай их хотя бы пяток... Чтобы быть в курсе нюансов... И, ради бога, не вздумай туда своих гуманоидов приплести...
Она ушла открывать дверь, а я сидел и представлял себе, как в самый разгар введения нефритового стержня рядом, прямиком в наследственный сарай со столетним конским навозом, падает подбитая нашим доблестным ПВО летающая тарелка. Последний оставшийся в живых инопланетянин, путаясь в парашюте, катапультируется прямо к ним в спальню... Ух, и веселуха начнется!...
Ладно, решил я.
Дождется меня, пожалуй, заветное лекарство в холодильнике.
Пора на работу.
А то придется мне любовными романами заниматься на пособие по безработице...
В коридоре стояла наша соседка тетя Катя и окаменевшим взглядом рассматривала развалившегося у ее ног Степана. Сделав вид, что трусы для меня парадно-выходная форма одежды и, степенно поздоровавшись, я прошмыгнул в комнату. Уже закрывая дверь, и, судорожно обводя пространство взглядом в поисках штанов, я услышал голос сестры:
- Вот, тетя Кать, ножницы.
- Спасибо, Ир. А чего это у вас кошка, беременная что ли?
Я еле сдержался, чтобы не загоготать, но во время заткнул кулаком рот.
- Нет, - с достоинством ответила Ирка, - что вы, тетя Кать. У нас, вообще-то кот, а не кошка...
2.
Я, наверное, самый счастливый человек на земле.
Я люблю свою работу.
Я обожаю суету и постоянные проблемы, когда не знаешь, чем может начаться и чем закончится день. Я боготворю своего шефа, Валентина Сергеича, талантливейшего человека, за то, что он может на ровном месте придумать готовую идею, за то, что только он способен повернуть вроде бы знакомую и приевшуюся ситуацию так, что только рот откроешь и за то, что сорвавшись в редком бешенстве, он может запулить в тебя первым попавшемся под руку настольным прибором, а потом мучается и переживает. Я наслаждаюсь своими компьютерами и самоуверенными пользователями, которые, в процессе наладки умничают и понимающе кивают головой, а через мгновение уже звонят с очередным дурацким вопросом. Иногда, засиживаясь допоздна в отделе, ковыряясь в пыльных глубинах какого-нибудь очередного допотопного монстра эпохи микрокалькуляторов и счет, я проклинаю свой день появления на свет и готов немедленно бросить все к чертовой матери. Иногда я с ужасом думаю о том, как снова появлюсь в офисе с жизнерадостной улыбкой бездельника - двоечника, которому словно вечно нечего делать, а главная жизненная ценность заключена в округлых бедрах давно замужних секретарш.
Но стоит мне только переступить порог моего громыхающего музыкой отдела, увидеть унылое лицо Пашки, вылезающего из недр раскуроченного сервера, и ощутить горечь утренней чашки кофе - жизнь немедленно обретает смысл. Я снова готов лететь договариваться, что-то утрясать, получать нахлобучки от шефа и до хрипоты спорить о необходимости выделения денег на восстановление и ремонт очередного сгоревшего концентратора.
Сегодня же, я по-партизански проскользнул в кабинет и, плотно закрыв дверь, разложил перед собой на столе пять приобретенных по дороге дамских бестселлера. Картинки на мягких обложках манили и зазывали, как сирены бедного Одиссея. Названия говорили сами за себя: "Ночь любви", "Страстное желание", "Скажи ему - да", "Изгибы страсти" и "Поцелуй на прощанье". По поводу последней нетленки я сомневался довольно долго, тупо изучая крепкого удальца на обложке, страстно стиснувшего миловидную особу с полу расстегнутым лифом платья и мучаясь вопросом: то или не то. Название странным образом напоминало мне боевик, недавно просмотренный на видеокассете и навевало отнюдь не романтические мысли, однако продавщица - крепкая коренастая барышня в синем переднике, бывшая, по совместительству, главным критиком, обозревателем и продавцом в одном лице - уверила, что передо мной несомненно шедевральное произведение, не попавшее в школьные программы лишь по причине маленького тиража.
- Вы уверены? - интеллигентно уточнил я, все еще ошеломленный огромным выбором интересующей меня литературы, как, наверное, в свое время, русский народ обалдело узнал о том, что мировая колбасная промышленность не замыкается на "Останкинской" и "Юбилейной". - Это точно не боевик?
- Совершенно точно, - улыбнулась мадам, обнажая ряд зубов, несомненно, слабо знакомых с "Бленд-А-Мед". - Мы ведь вам не АО "МММ"...
Последнее меня, как человека, потерявшего на этой афере, подобно миллионам доверчивых москвичей, решивших за одну неделю переехать на Канары, итоговую сумму за три года работы, сразило буквально наповал.
Я уже упаковывал набор страстей в сумку, с ненавистью вспоминая лоснящееся лицо легендарного Лени Голубкова, специализирующегося на приобретении очередных сапог для жены из телевизионной рекламы, как продавщица поинтересовалась:
- Извините, а вы сами такие романы любите?
Я поднял глаза, в которых явно поблескивал нездоровый огонек онаниста-одиночки.
- Конечно. Очень красивый литературный язык.
Ее глаза стали похожи на два натертых содой серебряных блюдца, такие же круглые, крупные и блестящие.
- Да, нет же, - поспешил я ее успокоить. - Сестре беру почитать... Она такое любит.
- А..., - покачала продавщица головой, выходя из оцепенения, - А я-то подумала...
Ее удивление искренне меня порадовало. Значит не все еще потеряно в нашей самой читающей стране мира...
Ну, ладно, подумал я, снимая дубленку и не отрываясь от разложенных на столе шедевров. Так, наверное, ведет себя филателист со стажем, заприметивший в руках старого врага редкую негашеную марку. Приступим.
В глаза сразу бросались две вещи: первая, все авторы исключительно были женщинами, и второе, женщинами не советскими. Складывалось ощущение, что западные продвинутые мадам все сплошь и рядом не удовлетворены жизнью, сексуально озабочены и имеют патологическое влечение к профессиональному освоению "Ворда". Может, из-за этой их тяги и появляется в обществе развитого капитализма такая острая сексуальная нехватка? Я ведь сам почти писатель, знаю, сколько на писанину времени требуется... Естественно, у нашей трудовой, обремененной авоськами и детьми прекрасной половины населения на подобное творчество времени просто не остается, а то уже давно бы появились свои Достоевские и Толстые женского рода.Ведь наши всегда впереди на лихом коне...
И тут я все понял.
Прикинул стоимость (20 рулей 00 копеек) за экземпляр и тупо умножил на тираж, пропечатанный сзади. Сумма получалась настолько смешной, что, даже с учетом различных дополнительных тиражей, наши героические издательства просто разорились бы в пух и прах. Сколько там процентов составляют авторские отчисления на диком западе? Наверняка не три рубля за экземпляр... Ловко.
Я немедленно представил себе комнату с непризнанными талантами вроде меня, упоительно и со смаком живописующих картины непонятной простым смертным иностранной любви, и удовлетворенно ухмыльнулся. Судя по всему, для написания подобного творения, мне придется окончательно и бесповоротно сменить не только писательскую ориентацию, но заодно и пол. Решительно и твердо... В конце-концов, потом всегда можно будет прикинутся дальним родственником популярной писательницы женских романов, у которого после "Секретных материалов" бесповоротно съехала крыша на инопланетянах, вампирах и оборотнях...
Я вспомнил, как совсем недавно со своей знакомой девушкой посещал рекомендованный друзьями мексиканский ресторан и как, окончательно сбитый с толку витиеватыми названиями блюд в меню, на вопрос официанта, сдавшись, ответил: "На ваш вкус". В ответ мне произнесли нечто непереводимое и, кивнув, удалились. Моя же спутница, наделенная житейской мудростью, которая через края переполняет любую женщину, не мудрствуя лукаво, заказала банальный кусок мяса с картошкой. Она уже с аппетитом приступила к еде, когда мне, томимому самыми нехорошими предчувствиями, наконец, принесли заказанное блюдо. И не одно. Четыре!... С разноцветными салатами, какими-то пастами, огромной шипящей сковородкой мелко порезанного мяса и горой белых и тонких, как оберточная бумага, лепешек. С ужасом взирая, как нескончаемая череда тарелок вытесняет оставшееся жизненное пространство, я думал о том, дадут мне инструкцию по эксплуатации сего мексиканского деликатеса или нет. Не дали. Правда, минут через пять неловких попыток упаковать вываливающееся содержимое в лепешку и напряженной борьбы с шипящей сковородкой, я, все-таки, почувствовал себя настоящим мучачос, который с молоком матери впитал любовь к текиле, пейотам и конструированию мексиканской шаурмы. В тот раз повезло. Правда, с тех пор, в мексиканских ресторанах я всегда гордо осматриваю меню с видом знатока и непременно заказываю дымящиеся фахитос, рассуждая попутно о преимуществах "Набора для умелых рук", подаваемого в том или ином заведении...
Проклятая проблема выбора...
Как жаль, что некому сказать: "На ваш вкус"...
С какой же книжки начать?
Дверь распахнулась и в кабинет просунулась голова Пашки.
- Ты чего не заглянул? - поинтересовался он. - Проспал что ли?
Я молниеносным движением, при виде которого, наверное, вся семья Кио разрыдалась бы от зависти, одновременно выдвинул ящик стола, смел туда всю мою разноцветную макулатуру и поднял серьезное усталое лицо руководителя отдела технической поддержки, обремененного тяжелыми раздумьями о туманных перспективах развития. Не хватало еще, что б меня застукали за чтением литературы более чем легкого содержания в рабочее время. Хватит и того, что весь отдел знает - их шеф талантливый писатель, не ставший Хемингуэем только по причине своей занятости...
- Ты стучать когда научишься? - строго спросил я.
- А... Ты занят? - растерялся Пашка.
- Да, - кивнул я, ногой пытаясь попасть в кнопку включения компьютера. - Все нормально?
- Валерка звонила только что, чего-то у нее с сетью не ладится... А так все в порядке... Кофе хочешь, я "Нескафе" купил, хорошее...
- У меня все уже закончилось, - ответил я, вспомнив намозолившую глаза рекламу. - Попозже, Паш...
И сейчас же зазвонил телефон.
Показав Пашке взглядом, что разговор окончен, я поднял трубку.
Это оказалась сестра.
- Ты где? - сразу спросила она.
- Не нарывайся на рифму, - вздохнул я с облегчением. - На работе, где же еще?
- Подумал?
- Ага.
- И что?
- Буду писать.
- Молодец, - одобрила она. - Книжек купил?
- Ага. Пять.
- Я уже подружек обзвонила, к вечеру будет еще штук десять...
- Ты, я надеюсь, не объяснила зачем? - у меня неприятно засосало под ложечкой.
Она хмыкнула.
- Сказала, перечитать хочу...
- И они поверили? - удивился я облегченно. О ее подругах мнение у меня было более высокое.
- Да им-то что? Давай, приезжай пораньше, обсудим сюжет. Хорошо?
- Пора тебя брать в соавторы, - усмехнулся я.
- Спасибо. Я подумаю. Ну, давай...
По всем фронтам намечается серьезное наступление, подумал я, опуская трубку. Враг затаился, подтягивает резервы, роет траншеи и нервно курит.
Ну-с...
Почему же Валерка никак не может с сетью справиться? Сколько ее учить можно?
Я открыл выдвижной ящик стола и быстро произвел ревизию содержимого. Писательницы с таким именем на обложках не значилось. Видать, писательская братия еще не обратила внимания на столь нежное, отдающее влажными после напряженного секса шелковыми простынями и наполненное страстью вперемешку с томлением сочное заморское имя. Валери... Вот и назвали мы тебя, девочка... На половину... Я задумался, напряженно перебирая в уме известные и не очень фамилии. Делать мою писательницу правнучкой товарища Форда или Филиппа Морриса не хотелось. В голову, почему-то, настойчиво лез Билл Гейтс. Валери Гейтс... Н-да... Никакой романтики... Молодые девушки, просиживающие ночи на пролет за компьютером в поисках романтической виртуальной любви, тусующиеся с хакерами или, скорее с теми, кто так себя называет, и слишком хорошо знающие на своей шкуре некоторые творения Большого Билла сразу отвернутся от такой фамилии. Не поможет даже история о внебрачной, брошенной после рождения бессовестным папашей несчастной дочке, выросшей в местном детдоме вместе с насильниками, убийцами и хулиганами. Ведь вся молодежь в Интернете знает, что Гейтс - это плохо переводимое на русский язык, почти, у них там, матерное слово Сакс. Н-да... Сакс?!... Валери Сакс?...
На меня романтично повеяло ветрами туманной страны Саксонии, которая, я точно знал, где-то существует, причем ветер этот неуловимо отдавал интимной горчинкой, словно дымным и грустным запахом сожженных осенних листьев.
Я поднялся и взволнованно заходил кругами по кабинету.
Такое, наверное, выражение лица было у Архимеда, когда он из своей ванной с криком - Эврика! - сиганул на скрижали истории прямо в чем мать родила.
Валери...
Девочка моя.
Будь спокойна, мы сделаем из тебя человека...
В дверь просунулась было голова Коли, второго моего талантливого сотрудника, отработавшего всего лишь три месяца, не перешедшего еще с начальством на "ты" и по этой причине, очевидно, явно меня побающегося, несколько мгновений понаблюдала за руководством, погруженным в напряженный мыслительный процесс и, несомненно, убедившись в невозможности разрешения своих мелких перед лицом вечности вопросов, исчезла, как галлюцинация. Машинально я посмотрел на часы. Половина второго, обед. Но есть, как, впрочем, и работать, не хотелось совершенно.
Я вернулся к столу, невидящим взглядом уставившись в монитор.
Писатель дамских романов, хм...
Себя я никогда не видел в такой роли.
Куча слов об одном и том же.
Море сравнений и эпитетов.
Слащавая сентиментальность вместо действия и закрученного сюжета.
В принципе, этот эксперимент начинал меня даже отчасти радовать. Своего рода проверка на вшивость. На состоятельность человека, думающего, что умеет писать.