Аннотация: Вторая глава первой части. Начинается...
Глава вторая.
1.
Всю ночь Наталью мучили кошмары.
Наконец, под утро, когда она все-таки уснула, ей приснился Костя со страшными фиолетовыми губами и почему-то Катька Верховцева, воспоминания о которой давно были для нее запретными. Во сне они бежали друг за другом по лужам в темноте, Костя смеялся, оскаливая оказавшиеся у него вдруг волчьи клыки, а Катька заливисто, задорно хохотала, как умела только она.
- Бежим с нами, - махала она Наталье рукой, - бежим, не пожалеешь.
Одета она была в то самое сиреневое платье, в котором ее нашли, а через всю шею шли кровавые рваные порезы.
- Бежим, - смеялась она, а Наталья, с ужасом слушая ее смех, вдруг поняла, что это будильник.
В результате ночных перипетий проснулась она совершенно разбитой.
Несколько минут Наташа приходила в себя, сидя на кровати и пытаясь хоть как-то связать воедино новую картину мира, увиденную во сне, только что. Ну, ладно, Костя - понятно. Вчера он был просто велик. Но почему - Катька? Ведь о ней я не вспоминала целый год. С последнего нашего визита на кладбище. Она почувствовала, что кошмар тех дней, страх тех дней, леденящий ужас тех дней вновь подкатил, при воспоминании о Катьке и помотала головой. Только не это, хватит. Я же дала себе обещание вспоминать об этом только два раза в год: в ее день рождения и в годовщину. И все. Хватит! Хватит! Хва -а- а - тит!!!...
- Ты чего орешь? - голова заспанной матери просунулась в комнату. - Приснилось чего?
Наталья помотала головой. Вот тебе раз, оказывается я тут ору в полный голос. Она внимательно прислушалась к своему расшалившемуся организму и еще раз тихо сказала: "Хватит".
Утренний кофе всегда казался ей удивительно горячим. Горячим и, не смотря на сахар, горьким. Она осторожно отхлебывала, соглашаясь мысленно со своим этим давним наблюдением, по телевизору жужжала очередная реклама "Бленд-а-мед", а мама с чем-то возилась у плиты. Все было мирно и хорошо. Потом мама обернулась и сказала:
- Тебя вчера твой ухажер искал. Костя, одноклассник твой. Два раза звонил.
Наташа чуть не поперхнулась.
- Мам! - с обидой произнесла она.
- Что?
- Я ведь так и подавиться могу.
- Ой, дочка, - язвительно сказала мама и повернулась к плите, - извини, что не подготовила.
Наталья посмотрела на нее.
- Я вчера с ним виделась, - задумчиво произнесла она.
- Ну и что? Любовь закрутилась с новой силой?
Она пожала плечами.
- Странный он какой-то стал. Какой-то, чокнутый. Я толком так ничего и не поняла.
- Он хоть чем сейчас занимается? - через плечо спросила мама. - В армии?
- Да нет, вроде... Хотя я не знаю... - она помешала ложкой в чашке, и внезапно ее осенило. - Мам, а ты не слышала, случайно, про нашу школу никакие сплетни ни ходили?
Краем глаза она уловила, как напряглась мамина спина.
Мама отодвинула стул и села напротив, сложив на столе руки. Даже сейчас, в свои пятьдесят лет пальцы у нее были длинные и красивые, с ровным аккуратным маникюром. И как она умудряется не ломать ногти? - мельком подумала Наташа.
- Про школу разное говорят, дочка, - сказала мать. - Много - и хорошего, и плохого. Но все почему-то сходятся во мнении, что там не чисто. Говорят, что каждый год там кто-нибудь умирает. Ты разве ничего не слышала об этом? Ты же сама в ней училась...
- Да нет, слышала, конечно, - неохотно призналась Наташа. - Но всегда считала это детскими сказками. Знаешь, которые дети рассказывают друг другу по ночам замирающим шепотом. Что-нибудь поконкретнее бы, а?
- Да какая уж тут конкретика, - вздохнула мама. - Помнишь же историю с Катей, светлая ей память? Через год парень из параллельного класса под машину попал. Потом через год еще что-то... Одним словом, нечисто. Не даром же священника два раза вызывали...
- И что? Приезжал?
- Приезжал, - кивнула мать. - В рясе, как полагается. Походил, кадилом подымил, святой водой по углам побрызгал. Говорят, после этого все и прекратилось.
- Два раза - то зачем?
- А бог его знает, - пожала плечами мать и поднялась. - Ты иди уж, а то опоздаешь. Наговоришься сегодня еще.
По дороге в школу она обдумывала разговор с мамой. Что-то зацепило ее в нем, что-то показалось очень странным. Она неторопливо шла, а сама все никак не могла понять - что. То ли материнская интонация, то ли жесты... Она вспомнила, как напряглась мамина спина, когда она спросила про школу. Странно. Надо будет продолжить с ней этот разговор.
Потом все посторонние мысли вылетели у нее из головы, потому что она подошла к ней. К своей школе.
Это было строгое здание, настоящий авангардистский храм Знаний, воздвигнутый десяток лет назад, каким-то архитектором не от мира сего.
Два монолитных серых параллелепипеда, расположенных перпендикулярно друг другу соединялись между собой толстым стеклянным переходом. Может быть, этот проект вызрел в недрах архитекторских голов под воздействием репортажей со станции "Мир", а может, это просто был некий дизайнерский вывих. Наталья до сих пор не могла понять, зачем здание разделили на две части. Раньше школы выглядели огромными пятиэтажными кубами - и в них, в этих кубах, был какой - то уют и очарование. Да, коридоры казались в них тесноватыми, столовая - маленькой, лестницы - неудобными и громоздкими, но классы, то ради чего и строится школа, то место, где в основном протекает школьная жизнь - они были просто замечательны. Это была квинтэссенция уюта, покоя и домашнего тепла. Хотя, конечно, очень многое зависело от учителя.
В новой же школе, в ЕЕ ШКОЛЕ, все было по-другому.
Огромные рекреации, гулкие пустынные коридоры, холодные просторные классы - все это давило и удручало, и на фоне всего этого размаха ребенок сам себе казался маленьким и беспомощным. Свои личные ощущения по этому поводу Наталья помнила до сих пор и иногда школа, особенно вечерами, ее пугала. Иногда она панически боялась душераздирающей школьной пустоты.
Впрочем, днем эти ощущения мало притуплялись.
Днем школа смотрела на мир десятками оконных глазниц, в некоторых из них горел свет и двигались люди, с большой подъездной крыши, заваленной снегом и подпертой колоннами, свисали сосульки, а сам подъезд зиял, как пасть голодного зверя и заглатывал в свое чрево все новые и новые партии детей. Там, внутри, веселые и жизнерадостные ребятишки терялись под громадными сводами и строение жадно поедало их эмоции, надежды и страхи.
Наталья даже остановилась, содрогнувшись от таких своих внезапных сравнений. В чем дело? - спросила она себя. Успокойся. ТЫ ЛЮБИШЬ СВОЮ РАБОТУ. И ШКОЛУ СВОЮ ТЫ ЛЮБИШЬ ТОЖЕ. И ничего не помешает тебе пойти сейчас к Кузьминичне и получить здоровенный клистир за Славика.
- Здравствуйте, Наталья Сергеевна, - услышала она рядом и словно очнулась.
- Здравствуйте, - автоматически откликнулась она и увидела, что это Маша и Оля Зелинские из ее класса, уходящие туда, в распахнутый зев школьного подъезда, взявшись за руки. Постойте, чуть не вырвалось у нее.
Хватит, сказала она сама себе. Так не долго и в психушке оказаться. Хотя не слишком ли часто я стала говорить себе: "Хватит"? Стиснув зубы и проклиная свое не в меру разыгравшееся воображение, она вступила под своды школы.
В классе все было как обычно.
Суета и обычная рутина учебного дня захватили ее с головой.
На третьей перемене она пересказала вчерашнее происшествие завучу и к огромному облегчению узнала, что ни в чем не виновата.
- Присматривайте за ними, Наташенька, - сказала та, - вы же знаете, какие они непоседы. А родители- то у него, оказывается, паникеры.
- Да нет, что вы, - удивилась Наталья. - Я вчера поговорила с его отцом. Все, вроде было, разрешилось благополучно.
- Как так - благополучно? - искренне удивилась в свою очередь завуч и, приподнявшись, извлекла из стопки бумаг на столе, писчий лист. - Вот, - сказала она и протянула его Наталье, - ознакомьтесь.
Предчувствуя нехорошее, Наташа взяла лист.
Это было стандартное заявление об отказе от группы продленного дня. Она машинально пробежала его глазами и наткнулась внизу на подпись: "Новиков А. М." и дату. Дата была позавчерашней.
- Но почему? - спросила Наталья в полном недоумении. - Славик рассек веко вчера, а заявление позавчерашнее. Что он, в таком случае, вообще на продленке делал?
Завуч в затруднении сняла очки.
- Странная история, - кивнула она. - Может быть его папа ясновидящий?
Наташа вначале даже не поняла, что это шутка. Потом до нее дошло, но улыбка получилась довольно жалкой.
- Не понимаю я ничего, - сказала она и положила заявление на стол. - Вообще ничего не понимаю.
- Ладно, - сказала завуч и сунула злосчастную бумажку в стопку, - не забивайте себе голову ерундой.
Из кабинета Наташа прямиком направилась в классный кабинет второго "Б".
Лидочка Цаплина, выпускница пединститута, красавица, умница и, по совместительству, педагог, сидела на своем учительском месте и красила губки. Дети резвились на перемене и только какой -то одинокий малец сидел на "камчатке", прилежно перелистывая толстенную книгу. Наташа, глянув на его углубленное лицо, плотно закрыла дверь класса.
- А, привет, - оторвалась на секунду от своего занятия Лидочка, - как дела, Натик?
- Где сейчас Слава Новиков? - сразу спросила Наталья.
- А... Славик... - Лида подняла голову и с интересом на нее посмотрела. - У тебя, говорят, он вчера на продленке глаз расшиб, да?
- Где он, Лида?
- Не знаю, - пожала плечиками та. Даже простое пожатие плечами она превращала в вверх кокетства. - Не было его сегодня в школе. А что?
Наталья в затруднении потерла висок. Действительно, а что? Ну, подумаешь, родители решили забрать сына из группы. Правда, накануне ЧП. Может, его папа действительно экстрасенс? На пару с Костей ...
- Да ничего, - рассеянно сказала она. - Хотела узнать, как там его глаз...
- А... -протянула Лидочка разочарованно - была она великой сплетницей - и вернулась к макияжу.
У двери Наталья остановилась.
- Слушай, - обернувшись, сказала она, - а у них домашний телефон есть?
- Да, - кивнула Лидочка и лицо ее вновь озарилось интересом. - А клевый у него папа, да? Говорят, крутой бизнесмен...
- Был бы крутым, его сын не учился б у нас в школе.
Минут через пять, когда телефон Славы и его клевого папы был, наконец, извлечен на свет божий, а Наташа успела узнать все последние новости, прозвенел долгожданный звонок.
- Ну, ладно, пойду, - с облегчением сказала она, поднимаясь. В руке у нее была бумажка с телефоном. - Спасибо, Лид.
- Если у его папы будет клевый приятель - свистни, - деловито напутствовала ее Лида, а в двери уже ломились архаровцы из второго "Б".
Это был последний урок, и у Натальи намечалась самостоятельная по арифметике.
Она раздала задания, оглядела притихший сосредоточенный класс и села за стол.
Читать не хотелось, исполнять полицейские обязанности - тоже, поэтому она просто подперла голову руками и принялась думать. Все мысли у нее крутились вокруг разговора в кабинете завуча. Вариантов, при здравом рассуждении, оставалось всего два: первый - родители хотели Славу забрать из ГПД, вчера почему - то не сумели, поэтому он оказался в группе. Авария на санках никак с родительским желанием не связана. Хм... Почему же его папа мне ничего не сказал о своем решении? Почему? Да просто забыл, ответила она себе тут же. И вариант второй: папа в заявлении просто перепутал дату. Надо бы узнать, когда все же он это принес, подумала она. Но причем тут Костя? Он совершенно не вязался в эту банальную, в общем- то, ситуацию. Особенно его странные разговоры, намеки какие- то. Она вдруг поняла, что ломает голову над заявлением только потому, что Костя спрашивал о них, о Новиковых. О Славе и его отце. Представился, чуть ли не другом семьи... Бред какой -то... Совсем у него в армии крыша, что ли поехала?
Она задумчиво глянула в окно и немедленно напряглась. У нее даже похолодело между лопаток.
Там внизу, прислонившись к колонне, стоял собственной персоной потерявший в армии свою крышу, живой и здоровый Константин Васильев, стоял в дубленке и во вчерашней несуразной шапке, стоял и неторопливо курил.
Наташа даже приподнялась на стуле, вытянув шею, как вдруг услышала странный шорох в классе.
Она немедленно оглянулась. Ряд у окна тоже уже изучал Костину шапку. Средний ряд делал лихорадочные попытки увидеть хоть что-нибудь. А третий, судя по всему, находился в тягостных раздумьях, и жалел о своем географически невыгодном положении.
- Так, - строго произнесла Наталья и поднялась.
Шуршащее множественное движение - и вот, все опять прилежные ученики, грызущие гранит знаний.
Она вышла из-за стола и как бы невольно подошла к окну, ощущая на себе внимательные вороватые взгляды.
Кости не было.
Только что стоял здесь и курил, а теперь его не было.
Она наклонилась, в надежде разглядеть хоть что-то и вновь услышала шорох.
- Значит так, - не поворачиваясь, сказала она через плечо, выпрямляясь, - каждый, кто не успеет написать все - получит двойку. А теперь, давайте, будем смотреть в окно...
2.
Он сидел на банкетке в приемном отделении, катая ярко-оранжевый мандарин по колену.
В этом году цитрусопроизводители явно решили отметиться и побить все мыслимые рекорды - огромные, напоминающие скорее апельсины, фрукты в изобилии заполняли каждый лоток. Супермандарины нового тысячелетия... Мутанты, припасенные к наступлению новой эры... Отличный подарок для Веры, которая мандарины обожала. Как-то раз она умудрилась смолотить три кило. Смотри, диатез выскочит, помнится, шутил он. Прямо по всей твоей аппетитной попке...
Тогда еще можно было шутить...
Когда я загонял "Катапульту" в угол ей стало плохо, когда пил пиво с ребятами в кафе, она потеряла сознание, а когда кокетничал с Женей, ее уже везли на машине с визжащей сиреной, разрывающей снег, холод и темноту...
Когда сидел у себя в комнате, вспоминая отца, она лежала в реанимации...
Сознание Сергея словно раздвоилось.
Малая часть его отрешенно следила за почти идеально круглым оранжевым шаром на колене, а вторая, большая половина, стремительно неслась назад, в прошлое, к истокам.
Школа.
Верка рядом за партой.
Две косички, за которые было так приятно и здорово дергать, слыша вслед: "Отстань, дурак...". Пальцы, перемазанные чернилами авторучки и высунутый от старания кончик языка. Ее почерк был лучшим в классе. Ее рисунки считались идеалом, на который стоит равняться. Ее первой из класса приняли в пионеры.
Все это Вера в начальной школе.
Грудь у нее появилась первой у девочек из класса. Потом она рассказывала, что специально перетягивала ее эластичным бинтом, чтобы не было так заметно. Балда... А как я по двадцать раз на уроке ронял ручку, чтобы хотя бы краем глаза разглядеть цвет ее трусиков...А потом в туалете, на перемене, авторитетно заявлял ребятам из класса: "Белые, сам видел..." Герой, настоящий...
Поцеловались мы первый раз классе в шестом.
На день рождении у Толика Гаршина...
Дурацкая и детская игра в "бутылочку"... Смазанный поцелуй, тепло ее губ и бешенная ревность, когда на твоих глазах она целовалась с другими...
Потом была драка с Андрюхой, лучшим корешом школьных дней.
Было это в классе седьмом, когда прогуляли в очередной раз школу и, нацедив в "автопоилке" пивка, пошли к третьему приятелю, тоже Андрею... После приема пива разгорелся неистовый спор, кто кого больше любит: я - Верку или Андрюха - Татьяну, лучшую Веркину подругу. Дебаты вышли нешуточные, благо хозяин квартиры оказался товарищем понимающим и сочувствующим обеим сторонам. В результате, из-за прекрасных дам, которыми даже не пахло, начался бой. Я, помнится, Андрюхе подвесил синяк и выбил зуб, а он, гад, гуляючи, сломал мне нос. Не сломал, а так... Надломил...
Помню отчетливо лицо мамы, когда после четырех уроков, любимый сын с носом на пол лица, изгаженной кровью рубашкой и сильно пахнувший спиртным прибыл домой в семь часов вечера, поспев к апогею телефонного общения с персоналом близлежащих моргов. И горячее, доходчивое внушение отца, после которого сидеть невозможно было несколько дней...
Естественно, вся школа была в курсе событий.
Мы с Андрюхой смотрели друг на друга волками, а предметы наших вожделений словно начали светиться изнутри, напоминая не девочек-отличниц, а, скорее, лампочки. Тогда, в тот самый день после побоища, Вера в первый раз разрешила проводить ее до дома...
Впрочем, Андрюха тоже, как настоящий стойкий боец, не остался без вознаграждения...
А потом был последний звонок, экзамены, пляж в перерывах между ними с обязательным пивом и горой учебников. И Верой, лежащей рядом, на полотенце, так близко, что, казалось, мы одно целое.
И выпускной вечер.
И выпускная ночь.
И утро на Красной площади, когда толпы не протрезвевших выпускников стекались со всей Москвы к смене караула у стен Мавзолея. Утреннее солнце слепило глаза, а Верина нежная ладонь лежала в моей руке и, казалось, разлучить нас тогда может только...
Только...
Только...
Боже!
Что же мне теперь, делать-то, Господи?!
Сергей непонимающе поднял руку, истекающую липким желтым соком.
Мандарины...
Кому теперь они нужны, эти мандарины?...
Он поднял голову.
Из полупрозрачной двери выходила заплаканная Анна Сергеевна, Верина мама, сразу, за один короткий день постаревшая, казалось лет на двадцать. Рослый молодой врач в белоснежно белом халате заботливо поддерживал ее за трясущуюся руку, а на лице его было написана усталость и боль.
И сразу стало тихо.
Словно кто-то повернул огромный небесный рубильник, отвечающий за звук.
Мертвая тишина, в которой Сергей услышал далекое назойливое жужжание мухи, чудом выжившей до зимы и громкое тиканье часов на стене над гардеробом. Мертвая тишина, ватная тишина, убивающая тишина. Во всем огромном зале, где люди ждали приемных часов, где больные встречались с родными и любимыми, где шуршали одеждой, сдавая ее в гардероб, где смеялись, плакали и шутили только что.
Только гудение мухи, тиканье часов и шаркающие усталые шаги седой Анны Сергеевны в перекрестии взглядов.
Следом за ней появился Вадим Викторович, Верин папа, высокий, сухой, неловкий и странно неуклюжий, словно не понимающий где он и что ему надо делать. Его душа осталась в другом месте. Где-то, укрытая белой простыней в недрах бесконечных больничных коридоров.
Он молча плакал.
Невидящими глазами смотрел вперед, а по идеально выбритым щекам его бежали слезы. Одна за другой. В полной тишине.
Все понимали.
Все были уверены, в том ужасном, что только что случилось.
И словно эта тишина, это общее людское сострадание вдруг порвали тонко натянутую струну внутри Сергея, которая звенела внутри все сегодняшнее холодное морозное утро, натягиваясь сильнее и сильнее с момента невозможного известия.
Через мгновение Сергей ощутил себя на улице, давясь рыданиями.
Плакать он уже не мог.
Он не мог дышать.
Он задыхался от бессилия и злости, измазанной в мандариновом соке рукой разрывая воротничок рубашки, который душил, давил и не давал декабрьскому воздуху вонзиться в сведенные судорогой легкие. Больничный парк, заваленный снегом, плыл и кружился перед глазами. Боже, за что? Почему?! Зачем?! Как ты, сволочь, мог допустить такое?! Почему ты не мог забрать к себе сто, двести подонков, топчущих впустую нашу землю?! Почему ты забрал именно ЕЕ?!... Где же твоя поганая справедливость, БОЖЕ?!... Он плакал... Он давился взявшимися вдруг откуда-то слезами, которых уже не должно было остаться, размазывая грязный снег, сопли, сок по ставшему внезапно чужим и онемевшим лицу...Вера... Моя девочка!... Куда же ты?...А как же косички в школе, как же наша первая ночь у твоих родителей на даче, как же дети, мальчик и девочка, которые должны были быть у нас?... Наша жизнь, наше утро выпускного вечера... Малышка моя... Зачем?! Зачем же...ВЕРА!...
Кто-то подхватил его под мышки.
Не оборачиваясь, он отмахнулся локтем, коротко и резко.
Он сидел в огромном сугробе и ничего не видел.
Ни лиц, прилипших к стеклам, ни падающего мелкого мокрого снега, ни усаживающихся в машину Вериных родителей. Перед ним проносились картины его жизни, метались друг за другом, как в калейдоскопе.
ЕЕ плечо... "Ты опять, Тихонов, списываешь?"... Короткий ехидный взгляд... Она, спящая на его плече... "Вер?"... Дрожание ресниц... "А?... Уже утро?..." Совет отряда... Строгая, с комсомольским значком... "Рекомендую для вступления Тихонова"... Смешки по классу... "Знаем, знаем, почему ты его рекомендуешь..." Катька Верховцева, светлая ей память, настоящая змея... "Кто считает Тихонова плохим и ненадежным товарищем, пусть скажет"... Малышка моя... Как же я теперь без тебя?...
Я потерял не только ее.
Я потерял половину себя.
Половину своего детства и своей жизни.
Я потерял веру.
Навсегда.
ПОЧЕМУ?!!!
ПОЧЕМУ ЖЕ, ГОСПОДИ?!
Наверное, иногда сознание играет роль предохранителя, спасающего мозг от перегрузки и не дающего ему отправиться в дорогу с одним концом.
Сергей очнулся в машине.
За окнами быстро проносились занесенные снегом московские улицы. Он повернул голову и увидел рядом человека, которого меньше всего ожидал увидеть. Которого увидеть именно сегодня было просто невозможно. Он даже подумал, вначале, что это галлюцинация.
- Костя? - прохрипел Сергей. - Ты-то откуда?
Костя Васильев, практически не изменившийся со школьных времен, сидел рядом на пассажирском сидении и улыбался одними губами.
- Ты не поверишь.
- Поверю... Чему угодно поверю... Только не говори, что я свихнулся...
- Я был в больнице, рядом, - просто сказал Костя. - Тебя, кстати, уже совсем забирать собирались.... А я не позволил, когда разглядел, кто это там, в снегу, по пояс зажигает...
Правда, подумал Сергей отрешенно.
Все - правда.
Он поднял к лицу грязные руки.
- Вера Тулицкая сегодня умерла, - надтреснуто произнес Сергей. Он даже удивился, как у него эта фраза получилась настолько спокойной.
- Я знаю, - кивнул Костя и, отвлекшись на мгновение, сказал водителю: "Здесь остановите".
Когда Сергей вылезал из машины, что-то желтое стремительно выскользнуло из кармана. Огромный мандарин-мутант, откатившись, замер в снегу.
- Что встал? - поинтересовался Костя, подходя сзади.
- Я нес ей эти мандарины, - выговорил Сергей, чувствуя уже знакомую тяжесть в груди. - Два кило. Она их очень любила, Костя...
Костина рука легла на плечи.
- Так всегда и бывает, дружище, - сказал он, глядя на оранжевый остаток другой жизни. - Смерть всегда забирает достойнейших и любимых. Пойдем-ка, брат, а то простудимся...