Гриневич : другие произведения.

Путь молнии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   ПУТЬ МОЛНИИ
   книга Рождённого На Заре Уходящего Года
   Оформление А. Мунк
   Художественное издание
   Гриневич Геннадий Владимирович Џ
   ПУТЬ МОЛНИИ
   (книга Рождённого На Заре Уходящего Года)
   Издано в авторской редакции
   Ответственный редактор С. Плотникова-Завгородняя
   Художественный редактор Ю. Курицына
   Технический редактор А. Cавченко
   Компьютерная верстка А. Анисимов
   Корректор А. Каретников
   ООО "Кюзар", 2006 г.
   Москва, ул. Марксистская, 15
   Подписано в печать с готовых монтажей 10.06.2006
   Формат 61х88 1/16. Гарнитура Times New Roman. Печать офсетная.
   Тираж 500 экз. Заказ 7437.
   ОАО "Тувинская укрупненная типография"
   166024, Кызыл, ул. Чульдум, 5
   Автономия воли есть такое
   свойство воли, благодаря
   которому она сама для себя
   закон.
   Кант
   Люди заблуждаются, считая
   себя свободными. Это мнение
   основывается только на том,
   что свои действия они сознают,
   причин же,которыми они
   определяются, не знают.
   Спиноза
   Все наши поступки подчинены
   фатальности, управляющей
   нашей частной системой так,
   как она управляет совокупной
   системой вселенной.
   Гольбах
   Ненавижу своё лицо, боюсь заглядывать в зеркала.
   @@@
   Пожалуй, всё началось в один из прохладных августовских вечеров 1993-го.
   Впрочем, наверное, гораздо раньше, только об этом позже. Итак, торча, как слива
   в жопе, тем вечером на набережной Свислочи напротив Троицкого предместья,
   грохотавшего мажорным аккомпанементом хитовых "Ace of Base", я внутренне
   активничал.
   "Тебе двадцать три, - шумели в башке сэмплы. - Конфуцию, когда тот
   начинал, было столько же. Ты ещё не начал? К манифесту Маркс в двадцать
   приступил, а Гайдар-Голиков в семнадцать уже полком командовал. А ты? Твоя
   дзеновская бездеятельность симпатична, однако ты обитаешь в мире людей, чей
   закон прост: кто ленится напрягать извилины, тот вынужден расслаблять дупло.
   Или - или. Или ты, или тебя. Диалектика социума: либо опухшие мозги, либо
   разорванная на британский флаг жопа. Все выбирают. А ты? Чтобы вещать
   правду, её надо знать. В противном случае, изречённое - ложь. Потому-то люди и
   лгут (в том числе и себе). Только в том нет их вины. Вина их в том, что правды
   им знать не хочется. А ты? Хочешь? Ты - говно на палочке".
   Картина моей жизни представляла собой печальное зрилище, причём с
   плохим запахом. Закомпановываясь в шлак, возле бурлившей рядом и булькавшей
   чужой жизни, я, тем не менее, зависти и классовой неприязни не испытывал. Они
   1
   не мешали мне. Только вдруг среди гоготавшей, сгрудившись, компании душных
   парней с похожими массивно голдовыми цепурами да гимнастами на
   перекладинах и навазелиненными кулаками-крагами, я заметил смазливенькую
   девчушку, смотревшую в меня любознательно и откровенно, точно в телевизор.
   "Не врубаешься кто я? - телепатировал ей я. - Думаешь, волк? Или ягнёнок?
   Нет. Пёс без ошейника, вроде Лапши из "Однажды в Америке", романтичный
   негодяй, мытарь-неудачник. Впрочем, возможно, когда-нибудь меня нарекут
   мучеником, причислят к лику святых или даже объявят пророком и станут мной
   торговать по лоткам да ларькам, как Пятикнижием Моисея. Пойдём, я вдохну в
   тебя жизнь по самые помидоры. Не сомневаюсь, тебе понравится. Ты накормишь
   меня в благодарность, а я расскажу тебе кучу презабавнейших историй. Обещаю,
   ты будешь смеяться. А потом, сделавшись серьёзной, ты чмокнешь меня в лоб и
   в руку".
   - Купите жабу, - предложил мне пацанёнок лет семи.
   - Сволоки на Макаёнка. К юннатам. Или зажарь с луком, - посоветовал я.
   - Тогда сигаретку дайте.
   - Иди в жопу, мальчик.
   Высунув язык-котлету, изборождённый глубокими рытвинами, и злобно
   зыркнув колючими буркалами, проныра понёсся вдоль усеянного народом
   парапета, размахивая ряпухой, испещрённой бородавочными пупырышками,
   бойко рекламируя и побираясь. Кто-то покупал, совал под нос кому-то и та орала,
   будто ей шило в глаз воткнули, а отброшенное за ненадобностью земноводное
   недолго радовалось свободе, потому что предприимчивый мальчуган строго
   отслеживал, ловил и прилипчиво навязывался уже другому.
   Каждый выживал как мог. Криминальный беспредел, властная неразбериха,
   стачки и митинги протеста за лучшее против худшего, суматоха карточной
   системы (два пузыря водки в месяц!), пустые прилавки, длиннющие очереди за
   хлебом и ювелирными изделиями, финансовые пирамиды, набивавшие мошну
   единицам, при этом почти всех опустошая, эмиссия, бегущая горькой парочкой
   с инфляцией, банковские потуги за контролем над денежной массой и
   невыносимые напряги населения оттого, что из некогда полновесно-деревянной
   эта масса на глазах превращалась в пенисто-невесомую, дикие кульбиты с
   обменами денег, нововведённые биржи труда, радиопередачи "АУМ синрикё" с
   астральной музыкой Сёко Асахары, сладко мечтавшего о зариновых атаках в
   токийском метрополитене, фундаментальный "Мein Kampf" Адольфа Гитлера в
   книжных развалах и базисные труды пророка нового Эона с номерным знаком
   666 и мистическим именем Мегатрион (Алистер Кроули), неуверенность в
   завтрашнем дне, подчастую разоряющая одних до скотского состояния и
   заставляющая других крысятничать, появившиеся в промышленном масштабе
   иномарки и нищие, и ещё, и ещё, и ещё... Атрибутов-примет времени в
   западных пределах бывшего СССР хватало с избытком. Власть опять поставила
   Народ раком! Подбадриваемый и убаюканный, запуганный Властью, Народ
   опять думал, что это любовь. Незамысловатые отношения Народа и Власти,
   2
   характерные для эпохи первой половины 90-ых XX века на постсоветском
   пространстве, замечательно отобразил Рыжевич, современный белорусский
   поэт:
   Беленькая шубка
   тоненькая юбка
   круглые коленки
   вдруг прижали к стенке.
   Вот уж сняли шубку
   вот задрали юбку
   вот уже нагнули
   трусики рванули.
   Ой ты моя мама
   он такой упрямый
   твёрдый и горячий
   не могу иначе.
   Сильно не брыкаюсь
   не сопротивляюсь
   лучше отдаваться,
   чем ходить и мяться.
   Пригибала хроническая депрессуха, в карманах гулял сквозняк, в утробе -
   вакуум, посему от неконструктивного самоуничижения я перешёл к
   прагматическим размышлениям о насущном: ползти ли в конуру и жрать там
   кашу ячневую, неуклонно превращавшую меня в лошадь, или нагрянуть в
   материнские пенаты на благотворительный обед и умыкнуть из холодильника
   какого-нибудь силоса альтернативного.
   - Молодой человек, помогите женщине утром в понедельник.
   - По правде, я старый. Просто хорошо выгляжу. Салют. Замуж вышла?
   - Выхожу постепенно.
   Ведь всё просто: "да" - это "да", "нет" - это "нет". Однако и без аллегорий
   нас связывало многое, хотя и без поводка. Наши экстенсивно - почти без запятых
   и, ясное дело, в рифму - развивавшиеся отношения оборвались в одночасье:
   уведомив о грядущем ребёнке, Марта канула, как в воду. Спустя месяц я узнал,
   что она рванула на историческую родину, в Мюнхен, а вдобавок семь (месяцев) -
   воочию убедился в том супермаркете, где уже вполне сдобная на сносях она
   выбирала продукты, которые мы воровали с Серёжей Новицким. К чему
   послесловие, когда всё сказано? Незачем было подруливать и, доскональничая,
   рыться экскаватором. Так что, Марта не видела меня сорок шесть месяцев, я
   Марту - тридцать восемь.
   - Над чем голову ломаешь?
   - Над тем, какого цвета у тебя трусики.
   - Хочешь посмотреть?
   - Можно.
   - Ну, пойдём.
   3
   Покинув набережных щёголей, хлыщей и пентюхов со спутницами их
   ширпотребными, мы завалились в ресторацию. Затем околачивались по городу. В
   парке имени Янки Купалы я вознамерился её трахнуть, но она не дала, хотя
   раньше давала. Расстроившись чуть, я попросил её купить мне бренди
   "Империал" и, потчуясь им из горла, развлекал Марту житейскими страшилками,
   навроде рассказанной Зылем про товарища, к которому в подвал залез бомж и
   умер, и если бы тлетворный запахевич не разбудил соседей подозрительность
   (картошка типа у кого-то загнила), то ментов и "скорую" не побеспокоили бы,
   впрочем, отнюдь зря, потому что и те и другие от клиента обоснованно
   отказались, а когда вонь загрозила правильной циркуляции воздушных потоков,
   то пикантного отшельника упаковали в целлофан и ночью потащили в парк
   имени Челюскинцев, дабы там его зарыть, но опять же, увы, зря, ибо
   зарадарившие товарища со товарищем менты шквально отметелили дубинами и
   заставили проблематичный прах оттранспортировать обратно в промозглый
   приют подвала, так что, патовость ликвидировали, похоронив убогого хоть и без
   тризны, однако официально, отчего домашний бюджет сильно пострадал.
   Так и не предъявив подсарафановое хозяйство, но подняв мне настроение до
   оранжевого уровня, Марта села на частника, сделала ручкой и была такова.
   Тотально нежась от выпитого и яств в элегическом коконе, фривольным
   слаломом, с "империалом" за пазухой, я почапал в конуру на Освобождения,
   оставленную в наследство Ноем вкупе с Ковчегом.
   В моём окне горел свет.
   "Екэлэмэнэ! Намотало, видать, киловатт-рублей!" - подумал я обречённо.
   Обшарпанные стены подъезда были привычно испещрены рисунками,
   похожими на наскальное творчество, и примитивно-дурацкими physical graffiti:
   гиперболизированные гениталии; очень сомнительные номера телефончиков, по
   которым таинственные незнакомки (светы, нади, марины и т.д. и т.п.) принимают
   в рот у всех подряд, как в добрый путь; контур фрезеровочно-пятипалого
   листища конопли, под которым рекламно кокетничали православные
   парадоксализмы "Хуже водки лучше нет" и "Алкоголь в малых дозах полезен в
   любых количествах"; трогательные послания о том, что кто-то кого-то любит, а
   кто-то совсем посторонний - козёл и пидор (причём "пидор" был почему-то
   обозначен древнекитайским иероглифом, переводящимся на современный
   русский язык - "Солнце") гнойный; информация, что Курт Кобейн с Виктором
   Цоем живее всех живых, а Modern Talking - чмо и гниль; ласковое пожелание
   "Улыбок тебе дед Макар", расшифровываемое наоборот грубым обвинением
   "деда" в скотоложстве; крапоткинско-бакунински-махновский закидон "Анархия
   - мать порядка", а рядом с ним - "Жыве Беларусь!", БэНээФовский лозунг под
   бело-красно-белым знаменем, которое по причине серости стены выглядело
   серо-буро-серым; загадочное двубуквие DM (то ли Динамо-Минск, то ли Depeche
   Mode, то ли дойч марка); нежнейшее из антологии детской лирики "Говно тоже
   любит ласку, ласкайте его руками" и здесь же наискосок - убедительная просьба
   "Отпустите их ради ваших детей. Друзья ваших пленников"; раскоряченный след
   4
   от куриной лапки в обрамлении окружности, ставший брэндом-маркировкой
   пацифистов (крест мира, разработанный Джеральдом Холтоном в 1958-ом для
   создававшегося "Движения за ядерное разоружение"); вопрос назасыпку "Ты
   убил уже в себе букиниста?"; деловое предложение "Меняю лицо кавказкой
   национальности на жидовскую морду"; поучение неизвестного философа "Fortuna
   non penis, in membrum mon recipe", что переводится с латыни "Счастье не хуй,
   в руки не возьмёшь" и ещё, и ещё, и ещё... Среди всего этого письменномалярного
   хаоса фундаментальничало затерянное предупреждение:
   Внимание! Если вы читаете это - это значит что вы подошли слишком
   близко
   Над дверью справа псевдокаллиграфическим почерком было скромно
   накорябано:
   Бога нет
   И подписано:
   Маркс
   Ниже размашисто-пьяно следовало:
   Маркса нет
   И подписано:
   Бог
   Ещё ниже неровными печатными литерами, крупно, глубоко и смело было
   выцарапано:
   Никого нет
   И подписано:
   Я
   Вместо логичной точки универсальничала жирная кнопка звонка в мою
   обитель, обыкновенная пластмассовая кнопка обыкновенного электрического
   звонка.
   "Воры!" - осенило меня неожиданно.
   Нервы натянулись тетивой, откуда-то сверху "ту-ду-ду-ду" донеслись
   фанфары херувимов, и дверь отворилась. В прихожей валялась чужая спортивная
   сумка c большими буквами "HI-TEC" и запечатанный картонный ящик.
   5
   "Пакуете, гады?" - шевельнулись мозговые извилины.
   В кухне на столе торжественной фишкой султанилась початая фляжка водки
   "Смирнофф" в окружении вскрытых консервных банок из валютника,
   покромсаной буженины, краснорыбьего балыка, черноватого кирпича
   "Бородинского хлеба", трёхлитровой банкой с осетровой икрой и шелухи от
   семечек подсолнуха.
   "Празднуете?" - распрямились они (извилины).
   Холерически быстренько, на цырлах, вроде балерины в пуантах, но
   бесшумно, типа ниндзя, я проскочил и ввалился в комнатуху, держа бутылку с
   бренди "Империал" наотмашь, наподобие металлического пионэр-героя Казея,
   припавшего на колено посреди скверика, ограниченного улицами
   (Коммунистической, Куйбышева и Купалы) и рекой (Свислочь). Там, на тахте в
   индиговых "левайсах" 501-ой модели, карденовском бежевом пуловере и
   кашемировой хламиде от Армани, нагло закинув ноги на мой пуфик, сопел
   инкогнито мужского пола, спрятав свою физиономию под раскрытого Карлоса
   Кастанеду из персональной моей библиотеки. На носке одной из
   грязновастеньких "Саламандэр" с подошвами, типа вырезанными из танковых
   траков, сидела бабочка.
   "Тихим шифером шурша едет крыша не спеша?" - прикинул я, срывая
   книгу.
   Инкогнито дёрнулся, бабочка - вспорхнула.
   - Опа! Приплыли греки, - изумлённичал Его Писательство Свиридов. -
   Белая горячка.
   В квартиру Свиридов проник совершенно законно - ключ я отдал ему в
   Мюнхене самолично: возвращаться я не собирался, а ему надоело мыкаться по
   свету и гулять по Минску исключительно в сновидениях. Только с того памятного
   времени минуло изрядно: я вернулся, вынужденно врезал новый замок, и вот на
   тебе - вываливается, будто из мезозоя, Его Писательство и отворяет дверь старым
   ключом.
   Свиридов заверял, что неоднократно вхолостую пытался до меня
   дозвониться и уговаривал приобрести сотовик или автоответчик, восхищенно
   рассказывал о переменах в Москве, связанных со свободой слова - про какого-то
   глухо-немого поэта, проникновенно размахивавшего на Арбате пальцами, о
   приятеле прозаике из африканской страны Чад, которого он игриво называл
   исчадием, о Кубе, где все таксисты - обалденные женщины, потому что,
   раздолбав Батисту с американцами, Кастро взялся перековывать местных шлюх и
   хотя им уже сто лет в обед, они вполне ещё годные старушки, вспоминал дядю
   Толю, некогда лечившегося от почечных камней алоэ с мёдом, "высцыкавшего"
   булыжники в два счёта, бил меня небрежно-дружески кулаком в живот и
   отвешивал сомнительные комплименты.
   Я отвечал, что не пополнел абсолютно (печенка чуть-чуть увеличилась) и
   объяснял, мол, у нас не до жиру (быть бы живу), и вкалывающая как проклятая
   до боли в суставах страна получает месячную зарплату с гулькин хуй - в
   6
   долларовом эквиваленте около пятнадцати среднестатистических единиц, что мы
   тут (в стране незрелых помидоров) пухнем с голодухи и пьём горькую от того,
   что так дешевле, и что со своими дельными предложениями он похож на Марию
   Антуанетту, посоветовавшую (то ли инфантильничая, то ли издеваючись) в
   отсутствие хлеба кушать народу пирожные, за что, возможно, косвенно в прямом
   смысле слова головой и поплатилась. Сетуя на повальный дефицит, он
   утверждал, что во время какой-то там блокады и сопряженной с тем напряжёнки
   с хлебо-булочными изделиями - масло прямо на колбасу намазывали.
   Вспоминали, как под Поля Мариа и Джеймса Ласта, мы тискали девчонок, как
   собирали бычки от безденежья и курили их по-индейски, вытряхнув в трубку, как
   мялись в церкви подойти к священнику с замечанием, что подкладка его ризы-рясы
   требует срочного прачечного вмешательства, только не решились, постеснявшись
   собственной неучтивости, как сообща, радикальным образом, разрешили
   схоластическую загадку о первенстве курицы и яйца в пользу петуха. Вспоминали,
   как выпивали у Лимонада, закусывая консервами для животных и рекламно
   тостировали: "Кошка питающаяся "Вискас" - лучший корм для вашей собаки".
   Я рассказал ему, что Лимонад совсем сторчался на героине, как он заорал,
   когда ему оголили руки в ментовке: "Мне птицы вены поклевали!!!", как позже в
   нарсуде Заводского района, тряся дряблой плятинтой, он выдал, будто на
   футбольном матче: "Судью на мыло!!!", рассказал про Верещагина
   проживавшего без прописки у бабушки, ответившего: "Нету", когда в её
   отсутствие зачем-то пришли менты и спросили у открывшего дверь незнакомцавнука:
   "Где старушка?", а на последующий ментовский вопрос: "А вы кто?"
   Верещагин скромно процедил: "Раскольников".
   Он говорил, что какой-то Макимото-сан вот-вот должен опубликовать его
   первую книжку. Он говорил, что немножко соберётся с силами и закончит
   собирать воедино свою вторую книжку, которая по мнению профанов будет чемто
   ужасающе "анти", хотя малочисленный и разобщенный отряд герметистов
   воспримет и признает её совершенно иначе. Он говорил, что уже почти готова
   третья часть его трилогии "Ноддегамра" и называется она "Исповедь" (книга
   Сфинкса), что третья часть по степени важности изначально была первой, что её
   никто ещё не читал и может быть никогда не прочитает, если издатель не
   исполнит три его условия, а именно - 1) издатель должен приобрести права на
   книгу лишь в случае не знания текста, то есть не читая её вплоть до получения,
   2) издатель должен распространить книгу лишь в случае, если организует
   подписку на неё, дабы книга попала в руки адептов, число коих безразлично, 3)
   издатель должен издать книгу лишь в случае, если способен опубликовать её
   вместе с предыдущими, чтобы слить воедино составные части в трилогию
   "Ноддегамра". Он говорил, что третья часть трилогии "Ноддегамра" скрывает
   открытое, что она подводит итог всему ранее осмысленно написанному,
   сказанному, подуманному... кем бы то ни было. Он говорил, что язык и смысл
   плюс восприятие смысла читателем третьей части трилогии "Ноддегамра"
   принципиально новаторский, ибо написан третьим, конечным способом письма,
   7
   а именно священным и иероглифическим, потому что вторая часть трилогии
   "Ноддегамра" сделана языком символическим и образным, а язык первой части
   трилогии "Ноддегамра" - ясный и простой, что тогда, прочитав все три части
   читатель может постигнуть все три смысла (обычный, образный и
   трансцендентный), что тогда, как верно определил Гераклит, читателю откроются
   три слова (говорящее, обозначающее и скрывающееся). Он говорил, что после
   прочтения его откровения все откровения этого мира покажутся читателю
   бессмысленными, скучными и мелкими. Он говорил, что издатель войдёт в
   историю, не только в историю литературы, но в историю человечества, и не
   вляпается, а обязательно войдёт. Он говорил, что сегодня третью часть трилогии
   "Ноддегамра" он готов продать за ничтожно-символическую сумму. Он говорил,
   что ставки растут, будто бамбук, а надежды рассыпаются в прах, вроде
   сигаретного пепла под тяжестью башмака. Он говорил, что после издания
   трилогии "Ноддегамра" не издаст и слова. Он говорил, что возможно ему опять
   придётся уйти из жизни, хотя её он очень любит и надеется, как в песне, что это
   взаимно. Он говорил, что может всё получится иначе, и он в очередной раз
   изменит имя и внешность, и перепрофилируется на какие-нибудь простецкоталантливые
   книжки для детей младшего возраста или станет проявляться в
   совершенно ином роде деятельности. Он говорил, что все три сценария (о
   третьем он умолчал) ему известны, но он очень надеется на третий. Он говорил,
   что он не может отказаться от предписанно-предначертанного, как не смог
   отказаться Иисус из Назарета, что он мечтает, что бы "эта" кружка с цикутой его
   минула, потому что "это" пойло ему обрыдло уже давным-давно, что он хочет
   мира и согласия.
   - Они выбрали меня, - говорил он. - Я не имею выбора. Они выбрали меня.
   Ты знаешь, когда я написал "они выбрали меня", весь текст на компьютере
   выделился. На чёрном экране остались сплошь белые буквы.
   Мне вдруг вспомнился смышлёный мальчишка-компьютерщик,
   встреченный на какой-то скучной вечеринке. Я поинтересовался, что даёт ему
   компьютер, что он чувствует. Мальчишка-компьтерщик был искренен. "Чувствую
   себя пилотом. Чувствую власть", - ответил он, наивно улыбаясь. "Власть - это
   воля помноженная на возможность", - подумал я тогда.
   - Они выбрали меня по признаку. Ты ведь знаешь какому.
   - Кристальность.
   - Разумеется.
   - Слушай, откуда ты знаешь, что я знаю.
   - Епт! Ну даёт! Иди и смотри.
   Тут, точно ниоткуда (вернее, с моей книжной полки), он взял книжку
   Эдуарда Шюре "Великие Посвящённые", открыл её и прочитал:
   - Для мудрецов Индии и Египта всё видимое развитие было лишь внешним
   аспектом мира, его отражённым движениям. Как в человеческом теле все
   движения происходят от мыслящей души и от действия воли, так в глазах древней
   науки видимый порядок вселенной был лишь отражением порядка невидимого, то
   8
   есть космогонических сил и духовных монад всех царств, видов и родов,
   вызывающих своей беспрерывной инволюцией в материю эволюцию жизни.
   - Ну.
   - Гну! Это мы у вас индусы. Это вы у нас египтяне.
   - Ой, убьют тебя опять.
   - Ну и хуй с ними. Зато потом они мне жопу лизать будут.
   - Тебе-то что с того за радость?
   - Радость мне с того печальная. Мозоли на ягодицах называется моя радость.
   Он задумался о чём-то, а потом заревел, будто ракетный двигатель:
   - Нет! Я не понимаю! Чего они, суки позорные, Христа распяли?! Что он-то
   сделал им плохого?! Ходил себе, никого не трогал! Нет, ну ты вдумайся! Он их
   лечил безмедикаментозно, а они его к гвоздю! Он мулечки им втирал, развлекал,
   прикалывал не по-мелочи, а они...
   - Папа.
   - Что ты на Папу всё сваливаешь?! У Папы без тебя забот нету!? Он уже
   охуел от этого бардака! Ты видел Его?!
   - Видел.
   - Так чего выЯбываешься?! Папа! Нет, ну взяли и распяли! И хоть бы хны!
   Он с ними чики-чики, а они его за это гвоздями! Это ж беспредел чистой воды!
   Что за мода, блядь, такая, чуть что гвоздями!?
   Он маханул пол стакана водки и грохнул его об стол. Не поставил, а именно
   грохнул - так, что чуть не отбил эмаль столешницы. Потом он зачерпнул горстью
   из банки икры, зажевал и с полным ртом, плюясь икринками, как охуевший
   карась, мечущий бисер перед свиньями, слегка успокоившись сказал:
   - Миссия-трансмиссия.
   И вдруг резко переключившись на меня, обеспокоено спросил:
   - Ты что, Ковчег продал?!
   - Нет.
   Опять о чём-то задумавшись, он забурчал:
   - Нет, ну правда. Сказал, сын божий. А они...
   - Папа.
   - Ты допиздишься! Папа тебя уволит!
   - Ну и похуй.
   - Смотри, твое дело.
   Осуждающе пощурившись, он отвёл взгляд, задумался и опять забурчал на
   взводе:
   - Нет ну, блин, втолкуй мне. Кто-нибудь спрашивал Парня, кто он такой?
   Кто-то за язык тащил? Нет ну, наверное, спрашивал, если он ответил. А за базар,
   разумеется, нужно отвечать по понятиям. Нет, он конечно достойно ответил. Чего
   там говорить. Но вот кто-нибудь спрашивал Парня, а кто он такой? Может Парень
   так же правдиво бы ответил, мол, ты тоже сын божий. Так ведь нет, суки! Убьют
   жизнь и слюни пускают, трясутся. Ай-ай-ай! Так он ведь хороший! Мы тоже дети
   божие! Почему же вы, суки, с Парнем так не по-братски поступили?!
   9
   - Ну поступили и поступили. Чего уж махаться-то после драки.
   - А тебе всё похуй, тварь ты бездушная. Папа тебя точно уволит.
   - Ну и хуй с ним.
   - Ты это кончай. По крайней мере при мне.
   Он задумался и продолжил:
   - Парадокс - это неустановленная истина, не превратившаяся пока в
   банальность.
   - Глупости срока давности не имеют.
   - Бесспорно. Только ты, пожалуйста, заканчивай с упадничеством.
   - Постараюсь.
   - Постарайся, пожалуйста. Людишки безмозглые... Ты мозги их видел?
   Прогнивший винегрет. Мышцы. Прикинь, сначала парня гвоздями. Потом жопу
   ему лизать до мозолей. Надоело. Послушали Дарвина и решили, что они
   родственники макакам!
   - Что ты против Дарвина имеешь?
   - Ничего. Толковую телегу чувак прогнал. Грамотную. Не поняли.
   Извратили. Обидно.
   "Неверное толкование постулатов Дарвина способствовало укреплению
   атеистического мировоззрения. Человек произошёл от обезьяны? Пусть!
   Обезьяна ведь произошла от Бога!" - подумалось мне логически.
   - Бог что, обезьяна?! - заорал он, подозрительствуя. - А щелбаном по
   сцулю?!
   - По хую?
   - Других словей просто не знаешь. Всё! Хватит сквернословить! Ну вот и
   Дарвин тоже крякнул. А где у нас Дарвин похоронен? В пизде?
   "В пизде на верхней полке, где ебутся волки", - подумалось мне уточняюще.
   - Нет! На кладбище? Нет! За кладбищем?
   - Среди живых зарыли.
   - Что ты меня перебиваешь?! Старших не хорошо перебивать! И за
   кладбищем его не имеется. Дарвина заперли в Весминстерском аббатстве.
   Рядышком с Ньютоном поселили. Аббатстве! Просекаешь? Это ж ихний
   английский поповник!
   - У них на него был контрольный пакет акций.
   - Да знаю я, знаю. Не о том. Про людишек. Нет ну, наверное, так и есть, если
   они такие кретины. Наверное, родственники красножопым.
   - Так и есть, - выдохнул я печально.
   Он тоскливо задумался и продолжил:
   - Потом уже и эти родственнички не нравятся. Всё! Пиздец! Красножопые
   не угодили! Чем?! Носы, понимаешь ли, воротят. Не макаки мы, не резусы.
   Инопланетяне нас струганули. Инопланетян в глаза не видывали, а уже
   набиваются к ним в родню. Кстати, у тебя план есть?
   - Какой план? Бабла на нуле.
   - Бабла у нас валом. Слушай, пробей поляну на счёт плана, а? Планёрку
   10
   будем проводить. Гуманитарного возьми. Что б дым коромыслом! Что б чакры
   пробило!
   - Организуем.
   - Людишки... Помидоры любишь?
   - Пожрать? Можно. А так... не очень.
   - Знаешь про помидоры?
   - Я обитаю в стране помидоров. Правда незрелых. Зато все выращивают.
   - Вообще-то да. Чего это я не того.
   - Чего я должен знать про помидоры?
   - Знание у тебя природное. Этническое.
   - Всё-таки.
   - Запрещались почти до конца восемнадцатого.
   - Помню, поваренные книжки ещё предупреждали, что они изначально
   категорически ядовитые, что, употребляя их, подвигаешь себе крышечку.
   - Да-да-да. Повар Вашингтона замутил помидорчиков к жаркому. Стервец,
   хотел Жору травануть. А Жора, не будь дурнем, взял да и умял, и пасть
   салфеточкой вытер, и протянул после того ещё почти четвертак, покуда в ящик не
   откинулся.
   - Ну.
   - Что ну?
   - Хуёв тачка! Помидоры здесь причём?!
   - Договорились ведь не ругаться. Не надо, Братец. Тебе это не к лицу.
   Хватанув стакан, он полез в банку. Резко сцепив ему запястья, я сказал:
   - Нет. Ни грамма, ни крошки. Типа твой дружок перед Пасхой. Не скажешь,
   будешь голодным. И будешь плакать от сушняка.
   - Чего сказать? Страна же твоя! Страна Незрелых Помидоров! Слушай,
   идея! Надо заофициалить! А чо?! Здорово! Прикинь! Замастырим флаг
   прикольный. Аккуратненький зелёный помидорчик. Как у япошек, почти.
   Слушай, ты в курсе? Там хорошо растут? Интересно, почему япошки
   симпатичненький такой отхватили?! Макимото надо спросить. Макимото
   знаешь? Ничего. Познакомлю. Нормальный дядька. Кстати, в Мюнхене с ним
   схлестнулся. Правда почти мельком. Страна Незрелых Помидоров! Ну чем
   плохо?! Опять же вписывается в контекст глобальной вегетарианизации. Берег
   Слоновой Кости переименовали в...
   - Бураки С Фасолью.
   - Да. И Россию пора хотя бы словесно переустраивать. Солженицын к
   земствам толкает? Зачем так сразу? Коль уж переиначивать, так основательно.
   Россия не очень плохо звучит. Но. Анахронизм какой-то. А так, ну я не знаю, ну
   допустим Край Стальных Одуванчиков. Согласись, гораздо точнее, чем Колосс
   На Глиняных Ногах.
   - Про помидоры что?
   - Знаешь кого ты мне напоминаешь?
   - Растлителя малолеток?
   11
   - Пенхасика.
   - Сейчас по рогам получишь.
   - Не надо.
   - Ладно, не буду. Итак, помидоры...
   - Дались ему, блин, помидоры. Ты же только жрать их любишь.
   - Короче.
   - Про людишек тебе задвигаю! Помидоры! Идиот. Отпусти руки!!!
   Я отпустил, он - накинулся на водку с икрой, будто жить без них не
   получалось. Поплёвывая в меня пьяными мальками, он задундел:
   - Людишки. Ноя замочили. Потом меня грохнут. Ты на очереди. Кошмар
   какой-то. Кто ж тогда водку с икрой жрать будет?! Кто ж помидоры тогда просто
   так любить будет? Они такие. Чуть что, гвоздями. Остопиздили уже своими
   гвоздями. Слушай, может их того, а? Применим превентивные меры, если уж они
   такие неисправимые? Я там давеча втихаря среди наших провентилировал.
   Почти все "за". Папа, правда, против. Впердолили б им! И типа в песенке.
   - Какой песенке?
   - Революционной. Замечательная песенка. Слова приличные. Музыка
   ничего себе. Подай-ка швайку.
   Я послушно принес стратакастер и он, вытерев руки об почти чистую
   скатерть и приглушив на нет Диаманду Галас, тронул струны.
   - Как же это... Дайбог памяти...
   - Ну давай уже, - подстёгивал я. - Блин, не мычит, не целится.
   Пустой стакан, как говорил Пивненко, - это стакан в режиме ожидания.
   Посмотрев на меня утрированно сердито, он удручённо покачал головой, весь
   прояснился, бренькнул по струнам стратакастера и застонал гаденьким
   фальцетом:
   - Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем...
   - Тональностью фальшивишь. Нагуальностью тоже. Плюс слова путаешь.
   - Чего я путаю?
   - Пели не "затем".
   - За "этим", что ли?
   - Дурачиться будешь, не скажу.
   - Больше не буду. Давай.
   - Ладно, скажу. Пели "зачем".
   - Что-то гонишь ты, по-моему. Серьёзно, что ли? С винчестером, что ли,
   лажа? Может твои чипы пропылились?!
   - У тебя, у тебя. Не сомневайся.
   - Да?! А то, знаю, на враки ты горазд.
   Набросившись было на водку с икрой, он передумал, откинулся на спинку
   стула, поморщился и сказал:
   - Чего-то уже не лезет.
   - Говоришь, Папа против, - зашёл я издалека.
   - Папа против... Долбанули б по ним каким-нибудь астероидом. Они ж
   12
   слепые. Папа им глазки разувает иногда. Пиацци этому Джузеппе подкинул
   весточку. Церерой Фердинандой её назвал, покровительницей земледелия.
   Юморист!
   - Кое-что они знают. Группировку между Марсом и Юпитером уже
   обнаружили.
   - Ой! Я тебя умаляю! Нарыли каких-то триста несчастных астероидов. Ну и
   что?! Контролируют-то Космос на три-пять единиц! Процентов шесть от силы!
   - Слушай, кто Икаром занимается?
   - Не знаю. Никто, наверное. Папа весточкой Бааду подкинул. В сорок
   девятом.
   - Ага. А в шестьдесят шестом они прочухали, что через два года им Пиздец
   Всему приснится. Концом света, называют.
   - Прочухали и прочухали. Пересцали немножечко и забыли. Пиздец Всему
   ведь отменили!
   - Ага. Потом они эволюционизирующую орбиту прочухали. Девятнадцать
   годков отстукает и уже ближе на пять-семь миллионов километров. Это что, не
   расстояние?! И вообще, я не о том. Кто из наших Икаром управляет?
   - Так вот ты про что! Кто управляет, кто управляет. Не знаю. Никто. Папа,
   наверное.
   - Говоришь, Папа против?
   - Кончай мутить против Папы! То же мне! Выскочка!
   Задумавшись, он схватил фляжку, линул в горло, грохнул на столешницу,
   опять едва не попортив мне вещицу, и, прищурившись, сказал:
   - Вообще-то я тоже думал над этим. Людишки уже и дату Пиздеца
   вычислили. Две тысячи шестой от Рождества Парня. Неужели это наши так на
   Папу давят. Думаешь, пронесёт? Думаешь, перенесут на две тысячи
   двенадцатый?
   - Я тебя с твоими раскладами не понимаю. То месишь тесто на Всему
   Пиздец, то на попятную.
   - Ты чего разнервничался? Тебе ж Всё Похуй!
   - Потому, что я - честный. Как ты... почти.
   - Правильно. Понимаешь, перебивает разной хуйней. Аж аппетит
   испортился. Даже водка уже какая-то... горькая.
   - Нечего мальков спаивать.
   - Каких мальков? А, мальков... Слушай, что ты всё подЯбываешь? Как тебе
   не стыдно? Кто из нас старший по званию? То-то. Лучше беленькой вмаж да
   закуси хорошенечко. Хочешь мальками, хочешь чем хочешь. А то отощал совсем.
   Одно пузо осталось.
   Я было потянулся к жидко-твёрдым продуктам, но он, поперёк типа горла,
   спросил:
   - Слыхал, чего Папа сказанул на последнем совещании?
   - Чего?!
   - Правильно. Уже за одно это надо увольнять. Работничек из тебя ещё тот.
   13
   Просто аховый работничек. Дрыхнуть на ходу и на кишку бросать на это ты
   горазд. А что Папа говорит, у тебя уши в сере. Гроссмейстер из тебя позорный.
   Опять-таки о хуйне разной думаешь. Всё Похуй. Зачем тебе это? Перестань.
   - Так чего там... на последнем совещании?
   - Папа сказал, что сын отца ебаться не учит. Кстати, персонально тебе
   сказал.
   - Серьёзно, что ли?!
   - А то.
   - А я думал меня из винчестера стёрли, и валяюсь я во прахе никому
   ненужной пулькой с тяжёлой гильзой на жопе.
   - Мутишь чего-то против Папы, каркаешь вороной. Не слушаешь, в упор не
   видишь. Дурачок. Он же тебя любит. Тебя все наши любят. Почти все. Ты ж у нас
   способный. Ленивый только и своенравный. А так всё путём. Жаль будет, если
   тебя гвоздями приебошат, вроде Парня. С людишками этими разобраться посвойски
   может очень даже стоит. Подумаю ещё. Потом чуть что докладную о
   целесообразностях и предполагаемых мерах составлю и напрямки к Папе.
   Прикинь, чего себе позволяют?! Нормальных всех гвоздями! На Папу наплевали
   и забыли! Макак обижают! К инопланетянам в гости без приглашения лезут!
   Хамство какое! Просто возмутительно! Коллегиально с Папой перетрём.
   Накрайняк малым составом. Хочешь, тебя позовем? И всё! Вернее, всему! Всему
   Пиздец! Можем по ним тем же Икаром запиздячить. Можем, как говорил Вова,
   пойти другим путём. Идейку одну вынашиваю. Так, ничего особенного. Можно,
   конечно, им жару задать. Но можно и тёмную в хододильнике устроить. А чего,
   запиздячить в Солнце и всё, если на свет им наплевать. А то они и Прометея
   гвоздями.
   - Прометея не они. Прометея кто-то из наших. По Папиной наводке, кстати.
   - Слушай, ты эту телегу при случае сам Папе прогонишь. Поржёте вместе.
   Будто ребёнок несмышлёный. Какие они извращенцы не знаешь? Не знаешь, чего
   после гвоздодейства делают?
   - Умеют. Всё равно. Насчёт Солнца, Гелиос будет против.
   - Гелиос у нас электрик. Нет, без претензий. Работяга, специалист хай-фай.
   Но только, что Папа прикажет, то и будет исполнено. Гелиос не ты, Братец. Он
   послушный. Кроме того, может, Гелиос ничего и не заметит. Звёзд-то у нас,
   Братец, сам знаешь, тьма! А на Солнце, судя по всему, Гелиос давно не был.
   Процессы какие-то странные идут. По-моему, чего-то не очень... Хотя... я ведь не
   электрик.
   - Правда, что Папа на последнем совещании... Почему я тогда Его не видел,
   не слышал?
   - По кочану, Братец, по кочану. Знаешь, чувствую скоро тебя из ссылки
   заберут. Дадут местечко приличное. В Египте тебе ж кайфово было? А на Марсе?
   - Давай обойдёмся без громоздких намёков.
   - Нет, я тебе верю. Если честно, кабы не твоя халатность... Скажи, тебе в Египте
   с красными было нормально? Зачем тогда чёрных прошляпил? Затем, что давно...
   14
   - Договаривались не ругаться. Значит, спланируем Икаром или лампочку
   Гелиосу расколотим?
   - В секторе а-три тоже сюрприз имеется.
   - А-три? Система координат наша или ихняя?
   - Разумеется наша. Чего мы наши сюрпризы в ихней системе координат
   ныкать станем? Соображай!
   - А-три, а-три... Постой, так там же... Людишки это дыркой от карлика
   обзывают.
   - Во наглые! Шмакозявки какие-то, а такое пренебрежение ко входу в
   женскую часть. Дупло лилипута! Вдуматься только! Давно там был?
   - Очень.
   - Тебя что, лишили доступа в женскую половину?
   - Вовсе нет. Просто с Мамой я тоже поссорился.
   - Знаешь, Братец, ты точно тот толстомордый, который от дедушки ушёл и
   бабушку бросил. Почему ты вредный такой? Тебя ж никто в блины не
   раскатывает! В кого ты такой уродился? В Дядю, что ли? Я тебя спрашиваю!
   Когда эта конфронтация прекратится, а?
   - Бэ!
   - Ты мне, пожалуйста, не груби!
   - Зачем идиотские вопросы задавать? Будто не знаешь! Старший Брат.
   - Не идиотские, а риторические.
   - Значит, Мама сюрприз для них держит. Понятно.
   - Сюрприз у Мамы для каждого сыщется. Ну вот. А с Папой я чуть что
   добазарюсь. Без согласия Папы никак нельзя. Людишки под Его покровительством.
   Сам же детьми своими называет. Так что... Только вот обрати внимание на
   следующем совещании, что-то у Папы какое-то настроение против них странное.
   Чувство у меня такое, наигрался с ними, натешился. Оно и понятно. Он с ними,
   типа Парень, чики-чики, а они... По-моему, Папа болт на них забил. Кажись, Ему
   уже почти как тебе. Всё Похуй. Ты рубай-рубай! Наяривай! Водочки выпей.
   Только я собрался было слазить рукой в банку, он меня одёрнул:
   - Клешни мыл? Нет? Тогда марш мыть! Наглотаешься ещё разной херни,
   которую коллеги с четвертого управления разбрасывают.
   - Ерунда.
   - Марш! Да с мыльцем! Как его там... Смешное такое название. Вроде смеси
   йогурта с твоим официальным погонялом.
   - Ладно. Пополоскаем. Хозяйственным мыло называется.
   - Ну да. Может быть. Бесхозяйственного ведь и не бывает.
   - В мыле ты путайся, если хочешь. Главное Папу с Дядей не перепутать.
   - Вот это ты очень точно подметил.
   Когда с чистыми, прямо как у Понтия Пилата, руками я залез в банку и
   принялся во всю налегать на припасы под беленькую, он опять взялся за своё:
   - Планету всю загадили! Папа с Дядей и дадут им просраться! Припомнят и
   зверушек убиенных, и всё-всё-всё. Динозавры выЯбывались-выЯбывались и
   15
   довыЯбывались. Где теперь динозавры? В пизде! А то людишки. Мелочь пузатая.
   Вроде тебя, - тут он снова противно хихикнул. - А то, понимаешь, расплодились,
   словно крысы! Крыс любишь?
   Вмиг мне вспомнилась виденная когда-то картинка какого-то дадаистасюрреалиста,
   такой поясной портрет милой девочки лет четырёх с безумными
   глазами и окровавленной крысой во рту. Я вспомнил, и меня аж всего
   передёрнуло.
   - Что и следовало доказать. Тоже не люблю. Ни по-помидорному, ни подругому.
   Вообще-то я животных уважаю. Тебя ценю, что за музеем имени Дурова
   присматриваешь. Если чуть что, если Папа с Дядей придут к общему
   знаменателю, то тогда Ковчег можно организовать. Конечно, всем не поместится.
   Придётся лишь каждой твари... Собачек ещё люблю. Преданные. Хотя от волков
   вылупились. В случае чего Псам, навроде нас, местечко завсегда отыщется.
   Какие ж экскурсии без экскурсантов? Билетики двум пёсикам организуем. Даже
   если кто-то из них запаршивел. Знаешь кого имею в виду? - и он опять хихикнул,
   типа полоснул из шмайсера.
   - Блядь, да заткнись ты! Сувает! То дохлых крыс в рот! То "Сейвгард" в
   жопу! Дай спокойно пожрать! Заземлись! - не выдержал я.
   - Пусть высшие мне в счастье отказали быть равным им по роду и уму - мне
   их расположенье ни к чему, коль высшим низшие меня признали, - зачем-то
   цитанул он Горация и замолк.
   Потом он опять чего-то говорил, но я его уже не слушал, потому что не хотел
   слышать. Я задавался вопросом, насколько он сильно изменился, вспоминал. Я
   вспоминал, как когда-то прежде, при советской власти, совершенно
   невысокопарно, но абсолютно верно по сути, в категорически неприемлимом для
   него случае, он употреблял забытое при СССР, затасканное и испошленное перед
   революцией, аристократическое отрицание "увольте". Я вспоминал, как он
   натыкался в своей жизни на какую-нибудь мелкую вещицу (какой-нибудь пустяк,
   вроде гвоздя или жетона в метро), чтобы бережно её хранить, создавая тем самым
   какой-то дикий музей имени Его имени. Я вспоминал, как в какой-то из своих
   книжек из-за внутренних противоречий он поместил рядом взаимоисключающие
   по смыслу постулаты Декарта, а именно "Назовите вещи своими именами, и мир
   избавится от половины заблуждений" и "Можно сомневаться во всём, но нельзя
   сомневаться в самом этом сомнении". Я вспоминал, как он удивительно больно
   опечалился, когда крякнул Джинн Водоворот, скрывавшийся в миру под именем
   Эдель Вейс, как признавал покойника одним из любимейших учителей, многих
   из которых давно уж нет среди живых, что хотя и не был знаком с ними лично, но
   всегда ощущал к ним очень близко-глубокое духовное родство. Я вспоминал, как
   вспоминал он, когда она что-то говорила ему, а он задумался, стал вспоминать и
   вспомнил то время, когда ему было четырнадцать и он шёл по автостраде и
   никаких попуток не предвиделось, как задумался, стал вспоминать и вдруг
   отчётливо увидел себя, когда ему стукнуло шестьдесят семь, когда на званном
   обеде в его честь он, всё ещё бодрый и остроумный, застыл с бокалом
   16
   шампанского, резко оборвав речь, и присутствующие с трепетом ожидали, а он
   вдруг задумался и стал вспоминать, как некогда, когда ему было тридцать три,
   она что-то говорила ему, а он задумался, стал вспоминать и вспомнил... Он
   говорил, я вспоминал. Он говорил, я вспоминал.
   - Давай-давай, налегай, - трындел он под руку. - Правильно. Вот так.
   Молодец. Хороший мальчик.
   "На столе лежит балык
   Да свинина смачная.
   Ты чего жуешь сухарь
   Кришнаитка мрачно?" - пришли мне на память строки.
   - Ты ж не кришнаит, - подсёк он меня и фирменно-нагло улыбнувшись, типа
   безбровая проститутка Джоконда, запечатлённая незабвенным Леонардо,
   добавил: - ...Ка.
   "Козёл", - хотел было подумать я, но передумал, потому что он опять бы
   подслушал.
   - Вот так. За Папу, за Маму, за Дядю... Родственничков у нас... Ну ёлы,
   аккуратней. Что ты делаешь?! Мудак!!! Что ты клешни свои жирные об меня
   вытираешь?!! Это же Армани!!!
   Когда мне приспичило по крупному, я себя не сдерживал. Примостился,
   короче, на толчке. Вдруг вижу то, чего раньше не было - нет, не будущее -
   офтальмологическую таблицу в формате А3, приклеенную к дверям отхожего
   кабинета скотчем. Сверху того чёрно-белого плакатика, типа шапкой, было
   написано "московский городской прибор для проверки зрения людей". Сразу же
   под этой издевательской надписью было огромно-жирно напечатано "ВИЖУ",
   ниже более мелкими литерами читалось "это буквы", ещё ближе к земле и
   дробнее масштабом значилось "букв становится больше", ещё - "от этого
   нарастает беспокойство". Далее по мере убывания там заметелило конкретной
   пургой про какой-то Новый год, про шпроты в масле и ещё, и ещё, и ещё... В
   самом же внизу, шрифтом от которого и Левша бы ослеп (который вшам коньки
   мастерил) я различил "ну хватит, пусть дураки портят зрение". Эта сортирная
   хренотень меня чуть не свихнула.
   - Ничего умнее придумать не мог, да? - придирчиво спросил я после...
   - Понравилось, да?! Правда?! Правда?! - радовался он чему-то. - Привет от
   Мамы!
   Cтарые "стакановцы", добив из граненых "смирноффа", мы распечатали
   ещё фляжку. Затем повалились спать: на правах гостя он бухнулся на тахту, я упал
   на тюфяк.
   В тиши ночи, нарушаемой мелодичным храпом друга, я размышлял о
   превратностях судьбы. Ориентировочно тридцать шесть месяцев назад, в баварском
   мегаполисе Мюнхен, я нежданно-негаданно повстречал Марту и Свиридова,
   прозванного Олегом Грабом Его Писательством, окрещённого Ноем Рождённым На
   Заре Уходящего Года. Я вспоминал, как увидев животастую Марту, - кинул
   Новицкого на произвол, вышел из супермаркета, вроде в сомнамбулическом трансе,
   17
   и побрёл не разбирая дороги. Вспоминал, как случайно обратил внимание на
   фотогалерею, где с бокалом шампанского и кукольным старичком японцем в
   нелепо-ворсистом пиджачке Свиридов раскачивался в такт музыке, обливая плащ и
   бабочку на шее. Помню, я даже не удивился, только глупо пялился на пушистого
   самурая и думал, что хочу взять его на руки и прижать к груди.
   @@@
   Декретный отпуск по уходу за детьми в бытность моего младенчества
   составлял ровно три месяца. Через три месяца роженица обязана была выйти на
   работу, что, естественно, моя ответственная мать и сделала. Во время летних
   каникул за мной присматривала моя тётка Тамара, которая в ту пору была
   студенткой. Осень и зиму я пережил у горячо любимой прабабушки Маруси, в
   частном доме на Луговой. Когда наш частный дом на Белорусской, точнее на 3-м
   Белорусском переулке, снесли - мне стукнуло полтора года, и тогда я уже ходил
   (в сопровождении, разумеется) в детский сад, располагавшийся около
   железнодорожного вокзала. Когда нас снесли, нас запёрли в Чижовку,
   строившийся микрорайон на окраине Минска. Оттуда в центр, то есть на ж/д
   вокзал, транспорт особо не баловал. Иными словами, имелся лишь один маршрут,
   забитый до отказа: я помню отчаянно спешивших людей, забиравшихся на
   крышу... Так что, после ближе к двум годам моя мать вынужденно определила
   меня в группу продлённого дня, где я находился по сути круглосуточно, исключая
   выходные. Потом, разумеется, всё изменилось. Однако моя оторванность от
   семьи, сродни оторванности от мира на атомной подводной лодке, запомнится
   мне надолго, если не навсегда.
   Шатаясь обезумевшим маятником, вывернув голову в прищур дико правый,
   он рассматривал ворох мятых купюр, просыпавшихся мелким листопадом из
   жмени незаметно для него. Пока ворюга-ветер промышлял где-то, обронённое я
   подобрал и отдал владельцу.
   - Ищешь чего? - спросил я вместо приветствия.
   - Ага. Вчерашний день, - ответил он грубовато и уточнил: - Потерянный.
   - А поляки взяли Варшаву. Знал об этом?
   - Дела. Скоро они всю Польшу заполонят.
   - Как всегда? На Волгоградской?
   - Бывшей Сталинградской.
   В предыдущий раз с Генкой, моим родным дядькой, прозванным в семейном
   кругу Рябчиком, мы виделись при Горбачеве, здесь же, улице на Волгоградской
   возле пивнухи, где с польским кинорежиссером Маляновичем он кушал конфеты
   "Мишка на Севере" (такой заплесневелый сухарик в офсетной обёртке с
   изображением небритого мужчины в телогрейке, вооружённого кайлом).
   "Покурим?" - предложил Рябчик известному киношнику, протягивая "Приму".
   "В другом месте", - ответили за Маляновича быстро подоспевшие милиционеры.
   Генка заверял их в лояльности и, прижав пятерню в области левого лёгкого,
   умолял не позорить державу перед именитым коллегой. Изучив документы
   18
   гражданина мира Маляновича, ввязываться в международный скандал менты
   сочконули (от слова "очко"), а местного вот Рябчика - скрутив, ангажировали на
   мазурку. Малянович страстно защищал Генку, и когда потащили того в багажное
   отделение ментовоза, то, оттопырив указательный и средний палец, он
   пронзительно закричал: "Швабоду Генеку Рябчику!" "Забиць хрюка - не ест
   штука. То комбинация несвежа. А ест штука - голым дупам забиць ежа. Вшистко
   едно. Поеджем вмеще, курва пердолёне", - предупредил Малянович грозно,
   загнув указательный и толкая сержанта в грудь средним. Однако, Маляновича
   мягко отстранили, отчего он упал в сугроб, и уехали, побибикав на прощание.
   - Париж в часе лёту. Почему там заебись, а здесь хуёво? - размышлял Генка.
   - Трёхмерный континуум тут точно не при чём.
   - Вот и я о том же. Здесь что-то в менталитете.
   Отоварив талоны на водку "У Юзика", мы вернулись в пивняк и закусывали
   там бутерами с селёдкой. По моей просьбе Генка доживописал события давно
   минувшего. Его-таки закрыли в обезъяннике с одним буйным, требовавшим на
   весь белый свет среди ночи соблюдать права человека и по нужде сандалившего
   в стальную решётку, за что его с жестокой радостью "отбисдили" налетевшие
   менты, опять выступать - снова на "бис".
   - Лежит себе ни живой ни мертвый. Кровью весь обосцался. Может у меня
   тоже с малой нуждой проблемы. Но я хотя и плохо одет, хорошо зато воспитан.
   Интеллигентно так, чин по чину попросился. Дескать, надо отлить. Они вошли в
   положение и выпустили. Вежливость любые двери открывает. Они ж тоже люди,
   только при исполнении. Потом повели к дежурному. Сидит себе такой, книжку
   Пушкина держит. Спрашивает, делать чего могёшь, каскадёр. Умею, говорю,
   наоборот в уме читать. Он Пушкина взял сзаду, содержание где оглавлено и мне
   - русалка. Я ему, акласур. Он, кинжал. Я, лажник. Виноград - даргонив. Он им,
   так он же не пьяный. Похуй. Обратно заперли в обезьянник. Поутряне часов в
   пять побудили и говорят, иди, Гена, домой. Я интересуюсь, чего так рано. А они,
   понимаешь, Гена, скоро придёт доктор, который нариков на учёт ставит, так что
   иди. И я пошёл.
   Затем Генка рассказывал про коллегу, который, в сложной экспедиции на
   фильме "Дерсу Узала" Акиры Курасавы, умудрялся посреди тайги принимать на
   грудь лишнего. "Курасава у него спрашивает, почему на съёмочной площадке вы
   каждодневно в дрова, - глаголил Генка чуть перекосоёбившись. - А он ему,
   хуйня, что выпиваю немножко, ответьте за что вы Сергея Лазо спалили в
   паровозной топке?" Подходящих аргументов Курасава не сыскал, и следующим
   же днём коллегу Генки Рябчика отправили домой.
   - Пы-пы-пы-ривет тёзка, - проплевал невесть откуда взявшийся Матыга.
   Человеком кино Матыга назывался по праву, ибо числился в передовых
   мейкерах "партизанфильма". Будучи в перманентном творческом простое,
   впрочем, подобно всей киностудии плюс стране в целом, работящий Матыга
   подвязывался разгружать мороженную рыбу и шоколад здесь же - на территории
   имени Корш-Саблина, арендуемой арабскими коммерческими фирмами.
   19
   Непосредственный и краснорожий (хоть прикуривай), точно пожарная машина,
   неудачно подслушав край нашего с Генкой разговора, заикаясь (произнося звука
   в пять раз более нежели смысла) Матыга сказал, что надо было обязательно взять
   "визитку", как Бастинда, ушлый ассистент режиссёра по реквизиту. Однажды по
   случаю Бастинда выпросил у ментовского генерала визитную карточку, которую
   выбрасывал козырем, как бы невзначай. Затем Матыга вытащил "Дихлофос",
   отраву для тараканов, которой в 80-ых минские хиппари отстреливались от
   гопников, и любезно предложил нам по "два пшика в пиво".
   - И-и-и-и-и ва-ва-ва-вауте.
   Колоритнейший Матыга вдобавок "Дихлофосу" употреблял "Быстрик",
   "БЛО" и прочие стеклоочистители, баловался одеколонами. Симметрично
   трафаретный на Бернара Клервоского, идейного вдохновителя 2-го Крестового
   похода, Матыга был экспонатом безусловно био-уникальным. От любезно
   предложенного мы с Рябчиком с благодарностью отказались. Некогда ранее Генка
   рассказывал мне, что будучи в гостях у материально небогатой и глубоко пьющей
   семьи Матыцких вкушал как-то вполне съедобные котлеты. Когда же, типа
   слизанные пылесосом, они даже крошками не руинились, Матыга послал своего
   папу Марата за сырьём. Рябчик полюбопытствовал, Матыга бесхитростно
   сообщил, что ингридиенты собирают в жэковских бачках для пищевых отходов,
   потом перекручивают через мясорубочку и зажаривают до золотистой корочки на
   сковородочке. Откровенного от натюрморта про неказистый харч Рябчика тошнило
   довольно продолжительно. "Матыга, только честно, берлял человечинку?" -
   допытывался Генка, пройдя санацию. "Ты-ты-ты-ты-ты что дэ-дэ-дэ-дурак?!"
   Вас ударили больно,
   Вас ударили сильно.
   Кто ударил беззлобно
   Воскресить вас бессилен.
   Кубометрики пляжей,
   Килограммчики судеб...
   Кто встаёт очень рано,
   Тот лежит, как на блюде.
   Это крик из народа,
   Это стон из эпохи,
   Это страшно, но первым
   Не свернуть с той дороги, - распрягался Рябчик поэтически.
   Заколыхавшись, Рябчик выдал наболевший резерв:
   - Бля! Гадам святым не верю!
   - Пэ-пэ-пэ-пэ-позорники! - поддержал Матыга.
   - О чём вы шепчете?! - высказался я.
   Действительно, распяли Христа. После шаббата встал Он из мёртвых,
   смертью смерть поправ, а свидетелей ни души. Поплёлся Он стремглав в обитель,
   где собирались по надобности Его Ученики, и застал Их опустошёнными и
   20
   преисполненными, то есть плашмя обезбашенными. "Э-ге-ге!!! - забасил
   Учитель, растолкав наиболее трезвого. - Неужели?! Не проквакали кукушки и
   лобстеры на горе не просвистали, а Вы, Пётр, уже под мухой в говно!!! Монет где
   набрали?!!" "Гонорар. Иуда заработал", - признался Пётр, ковыряясь ключом от
   рая в ушной раковине.
   Набравшись до кондиции Матыга с Рябчиком на повышенных регистрах
   заскоморохничали, то как-то скульптурно застывая, то дёргаясь в тарантелле.
   Догнав, что резонанс опять реализуется в ментуре стандартным тарифом, я
   подхватил панов-сеньоров под локотки и приволок в скверик перед центральным
   входом на киностудию. Замаскировав приверженцев Вакха на лавочке,
   относительно защищённой растительностью, я собрался было степенно
   удалиться, однако откуда-то из пролога, согласно мандату, послышался ласкововкрадчивый
   глас провозвестника.
   - Уважаемый честный труженик, но страстный собственник! Не найдётся ли
   лишней сигаретки? Курить очень хочется.
   - Ма-ма-марк Ми-ми-михалыч, - обрадовался Матыга.
   - Это ж гербалайф! Марк, ты стряпню его пробовал? - стенал Генка.
   - Ну, знаете, ребята, позор не большой. Позор маленький. Просто этому
   человеку немножко средне жить, - ответил провозвестник, снял носок, заткнул
   большим пальцем правую ноздрю и левой по-свойски высморкался прямо к
   ботинкам Рябчика.
   - Не солидно, Марк Михалыч, неинтеллигентно, - предъявил Рябчик.
   - Ну, что ж. На всякого мудреца довольно простоты, - парировал
   провозвестник.
   В промасленно-брезентовой робе, штанах пузырями, стоптанных
   строительных ботинках, завязанных вместо шнурков медной проволокой, в
   облезшей кроличьей ушанке, с варежкой и носком на руках, с лицом цвета
   вяленой дыни и остро-беспокойными глазами за перекосившимися без дужек
   очками на резинке от трусов, с амбре карболки изо рта, жилистый и
   предпенсионный Марк Михалыч Глушкин слыл самым легендарным
   беларусьфильмовским фигурантом, синхронно-параллельно походя на Чикатило
   и Бодхидхарму. Циркулировали сплетни, что М.М. позаканчивал хуеву тучу
   умных институтов и свихнулся на этой зыбкой почве, однако мне доподлинно
   известно, что киностудийный рабочий Глушкин, увлекавшийся Шопенгауэром и
   культпоходами в театр Оперы и Балета, имел незаконченное высшее образование,
   ибо бросил некогда персональную "зачётку" прямехонько в рыло экзаменаторам.
   Я знаю, М.М. вёл умопомрачительную переписку с городом Горки Могилевской
   области, точнее с Белорусской Ордена Трудового Красного знамени и
   Октябрьской революции сельскохозяйственной академией. "Человек, отдавший
   жизнь селекции", - отозвался как-то Генка Рябчик о Глушкине. Откуда сведения?
   Не секрет. Дело в том, что неимоверный М.М. Глушкин - мой старинный
   товарищ. Упорно шизанутым М.М. считали почти все, а кое-кто подозревал, что
   дедок он густо продуманный: ведь с приветом, косящий под такового -
   21
   получается уже без привета. Симптомов субстратилось с гаком. Когда у кого-то
   из киностудийных помер родственник, на похороны от трудового коллектива
   отрядили Бастинду и Глушкина, припёршегося на скорбное торжество в телаге и
   спецовках. "Снимите рукавицы", - нашёптывали учтиво доброжелатели. "Не
   надо, ребята. Это работа", - отвергал М.М. фронтально. Мало того, услужливорачительный
   М.М. добровольно вызвался на помощь в дюже нелёгкой
   транспортировке "груза" с третьего этажа, по узеньким лестничным пролётам, на
   манёвры не цукатившим, заставлявших жаться по углам и пыхтеть в запарке.
   Чуть подустав, М.М. смекнул скатить гроб "саночками", но ненароком
   замешкался и приопустил свой край, не учтя особенностей утлого саркофага. От
   такого резона покойница, не долго думая, взбудоражилась, шелохнулась и
   бухнулась в объятья Глушкину. Смех и грех: отвал башки. "Товарищи, что мне
   делать с этой женщиной?" - поинтересовался М.М. у окружавших, ничуть не
   смущаясь неудобняком. "Положите её обратно", - посоветовали тихо
   доброжелатели. Не трепеща за своё реноме, гений конструктивизма Глушкин, без
   ажиотажа да победных реляций, повелел тащить гроб без него и сиганул вниз,
   закинув на плечо мёртвую старушку. Естественно, никто Глушкину в очки не
   настучал, хлёстких упрёков в просеренные штольни ему никто не накидал.
   Однако, после того как о случившемся растрезвонили среди
   партизанфильмщиков, Глушкина на похороны приглашать перестали. Сиречь, в
   Моздок он больше не ездок.
   - Марк Михалыч, невнапряг. Напоите сирых ярыг. Напоите из янтарномедового
   рупора. Напоите эссенцией мысли явственной и изысканной, -
   подбивал я. - Кто мы да что мы?
   Глушкин подтянул варежку на правой руке, на левой - носок и, важно клубя
   сигаретой, прочитал нам лекцию.
   ЛЕКЦИЯ М.М.ГЛУШКИНА "ЧЕСТНЫЙ ТРУЖЕНИК, НО СТРАСТНЫЙ
   СОБСТВЕННИК"
   Не нужно перекладывать свои недостатки и ошибки на мундиры
   руководителей, обманывая окружающих и самих себя словами "товарищ" или
   "господин". Мы были далеко не святыми при "товарищах" и мы совсем не
   святые при "господах". Посмотрим лучше сами на самих себя и попытаемся
   узнать, какими мы являемся на самом деле... Не такие уж мы и плохие, но не
   такие уж и хорошие. В каждом человеке есть что-то от честного труженика,
   но страстного собственника. Когда человек идёт на работу, в его груди бъётся
   сердце труженика и патриота. Он хочет накормить своим трудом себя, своих
   близких. Он знает какими методами и механизмами нужно пользоваться, чтобы
   облегчить себе поставленную задачу. Но, к сожалению, когда человек
   сталкивается с реальной жизнью, то он встречается, мягко говоря, с
   неправильным начислением заработной платы, грубым отношением человека к
   человеку, унижающим его субъективное достоинство. И когда он видит, что
   честным трудом и учебой человек еле-еле может свести концы с концами, то он
   22
   вынужден идти на, так называемое, "левое" дело, брать то, что "плохо
   лежит" в той или иной форме. Но мы не делаем ему замечаний, так как
   вынуждены прибегать к этому сами. Таким образом в человеке проявляется
   инстинкт страстного собственника. Обращение друг к другу "честный
   труженик, но страстный собственник" отражает глубинные социальные
   процессы, происходящие в современном обществе и является базисной основой
   вечной борьбы в душе человека между добрым и злым. Вот почему перед тем как
   что-то сделать, человек должен задать себе ключевой вопрос - что в тебе
   превалирует, честный труженик или страстный собственник. И в зависимости
   от того, какое решение ты примешь, плоды твоих деяний оценит коллектив и
   твоя совесть.
   - Марк, не дури голову. Вопросы решать нужно, - ворчал Рябчик налегая на
   "о". Поволжский акцент у Рябчика под градусом отчего-то проскальзывал
   завсегда. - Сколько сейчас?
   - Шестнадцать тридцать пять, - уважил я.
   - Мы успеем куда?
   - Мэ-мэ-мэ-мы усэ-сэ-сэ-сэспеем везде!
   Сатиры Рябчик и Матыга поплелись в департамент "У Юзика". Заядлый
   киник Глушкин почухал по проспекту Скорины в парк имени Челюскинцев, что
   бы позмеиться трусцой среди елей с окурком в зубах. Я нырнул через турникет в
   часпиковую толкотню метрополитена.
   Стеклянно моргая военными глазками, шоркнутый Лимонад с порога
   увещевал, что "ширево и порево - это очень здорево". (Свиридов тогда где-то
   запропал на пол-пути). Малолетние лимитчицы-дурынды из текстильной
   ремеслухи с характерными фингалами вокруг запавших мутностей терпеливо
   вываривали в черпаке на сапфирово-камфорочном цветке - "марочку", и сладко
   мечтали вслух забросить свою хабзайню подальше и удрать в Голландию, чтобы
   заниматься там консумацией. Алюминиевая чеплашка коряво топорщилась
   засохшими макаронами.
   - Студентки, - провозглашал Лимонад, пожевывая макароны и пожмякивая
   аморфных девиц за крепкие задницы, - тетрадки вам не подружки! Да
   здравствуют спермы литровые кружки!
   - Студент, учебник тебе не товарищ! - донимал Лимонад меня. - Да
   здравствует хлюпанье мокрых влагалищ!
   От инъекции я отказался не из-за предрассудков - боюсь уколов, типа
   бегемотик Чуковского. Кстати, Корней Иванович, кажись, марихуану тоже
   предпочитал. Лимонад же двигался шашечками: героином - белые, опиемсырцом
   (солома, ханка) - чёрные. Вечерок выдался чёрным.
   Радея за персональную лепту в поваренное искусство, Лимонад уговаривал
   меня отпробовать его макаронов. Прилепившиеся вампиршами, девки лезли с
   тем же, засовывая оные мне прямо между резцов сквозь щербинку. Макароны, на
   удивление, оказались сладковато-вкусными, непонятно какими, но совершенно
   23
   немакаронистыми. Твёрдый, как колчедан, подленько секретничая про
   экзотичность, Лимонад лишь выдал многозначительно, что "присмаки" что ни на
   есть настоящие протеины. Контраста ради мы разгадывали редкостную дрянь под
   названием "Загадка", от которой я ныл привередой, что пойла можно было бы
   сыскать и поприличнее. Затем под инфернальный саунд "Лайбах" с ужасом - ибо
   запоздало сканировал про СПИД - я бадминтонился с взлохмаченной
   толстушкой, пока здесь же (плечо в плечо) Лимонад пыжился со своей, плоской,
   вроде противня..
   "Забил снаряд я в пушку туго", - почему-то вспоминал я Лермонтова,
   поглядывая на девок, словно прилетевших прямиком с вальпургиевого шабаша.
   По фронтовой привычке, махнулись не глядя: перемена мест слагаемых ведь
   сумму не изменяет. Коммутативность опять же в школе неплохо освоили.
   Наделали шороху! Чёс стоял - аж шерсть дыбом! И хотя из динамиков
   "мыльницы" хрипло рвался Джо Кокер, у меня по меридианам-извилинам южноправого
   и лево-северного полушарий, типа на бабинах, крутился его собрат по
   хрипотце - Владимир Высоцкий.
   Не бойся заблудиться в темноте
   И захлебнуться пылью - не один ты!
   Вперед и вниз! Мы будем на щите -
   Мы сами рыли эти лабиринты!
   Выполнив боевую задачу, мы слегка позадыхались, точно от острой
   коронарной недостаточности, вывалив на бок языки. Девкам понравилось. Одна
   из них уважительно назвала нас какими-то ратиборцами и сказала, что от такой
   прыти и родить можно даже не зачавши. Другая в эпитетах была попроще и
   посетовала, что бывают мальчики даже скучнее, чем самотыки-иммитаторы,
   просто "плен-пленумом, а не мальчики", но мы не такие, мы даже ничего себе
   такие очень, утрубляем живчиками да шустро так, как понос. Продолжая изыски
   пролетарского юмора Лимонад поведал как печень, сердце и хуй вышли на
   пенсию, как печени да сердцу положили по стольнику, а хую - пятихатку (500),
   как внутренние органы завозмущались такой несправедливости, и как им
   ответили: "Что ж вы хотите, у него ж сплошь ночные смены в горячем цеху".
   Задремав, я созерцал себя топавшим во сне в сабо по пляжу, таким упрямым
   отщепенцем в пижаме и панамке сползающей набекрень. Разрозненное сборище
   дяденек и тётенек кочевряжилось обалденной панорамой. Потом всё сузилось до
   раструба, стало холодно и врубился я, что нахожусь среди свиных туш в
   рефрижераторе.
   Проснулся я возле дивана. Народ дрых вповалку. Сощуренные хитрой
   глупостью, на меня зыркали поросячие глазки из зеркала пудреницы. Из пасти
   полыхало зловонным факелом, вроде гниловатой трубы "Белтрансгаза", отчего
   тараканы в ужасе разбегались по углам, где благополучно отдавали концы, будто
   от оружия массового поражения. Окрылённый чудовищным голодом, я поскакал
   к холодильнику - мародёрствовать. Выбирать не пришлось. Кроме тарелки с
   24
   творогом - павильон пустовал. Свесившись над рыхло-жирной горкой, похожей
   на раздробленный пенопласт, я хватал, типа собака блох, законопачивал желудок,
   когда в образовавшейся расщелине приметилось нечто необычное: короткий
   прозрачно-светлый эластичный шнурок явно органического происхождения.
   "Кто встаёт очень рано, тот лежит, как на блюде", - пришли на память
   строки Рябчика, и тут же Матыга проассоциировался.
   Снедаемый септическими подозрениями я поднял переполох и спросил у
   Лимонада:
   - Что это?!!
   Спросонья Лимонад плёл околесицу про псевдоисторическую хронику
   Холиншеда. Показушно треснув Лимонада по скуле, я пообещал ему
   компенсацию костылями. Очнувшись, он запел ноктюрн об обескураженности
   моим поведением, мол, невдомёк ему калечному, с чего я взбеленился, мол,
   никакой он вовсе не злоумышленник. Когда, вникая в подоплёку, я весомо
   "хукнул" справа, Лимонад оповестил речитативом, будто в оратории, что "это"
   не шнурок, а червяк, что "это" - лаосский деликатес лаосский! Лимонад клялся,
   что накопал червей в экологическом Заславле и предоставил перечень
   физиопроцедур, связанных с приготовлением (пакуют на ночь в творог, дабы
   очистились кишечники, обсыпают в сахарной пудре и обжаривают на
   подсолнечном масле). Лимонад пылко убеждал меня в глупой
   предосудительности, однако никто ему уже не внимал, поелику у всех резко
   ослабли шлюзы и произвольно в унисон, точно из трёх брандспойтов... Когда
   ресурсы истощились и реле заклинивало лишь на серию спазмов, мы улеглись
   втроём, словно Уныние, Хандра да Сплин, а мудила Лимонад, притянув жестяное
   корыто, в каких стирают младенцев, собирал блевотину, нагло соболезнуя и травя
   рецептурами выживания. Выслушивая без пререканий его пресные романсы про
   то, как он подгадывал в общажном камбузе варить бульон, перекидывая втихаря
   курицу из чужой кастрюльки, и срочненько, когда кто-либо маячил на подходе,
   возвращая её на родину; как загибаясь от голодухи, попросил у Бога помощи и
   автоматически в форточку влетел воробей, как поймав на предобморочном
   пределе, убив птичку и ощипав, он засобирался окунуть оную в кипящую воду,
   но вошедшая индианка закричала: "Нет-нет! Не надо!" - и щедро накормила; как
   не выбросив и кошкам не отдав воробышка, он прятал его за фрамугой и только
   в кухню кто ногой - он достаёт его и..; как таким образом до весны прокормился,
   а когда происки светила в нарастающем режиме зарегулярничали - сожрал
   ситного; про то, как, набив пузо до отвала, втихую вытряхивал в остатки пищи
   припасённого заранее и насмерть замученного Blattela (Phyllodromia) germanica
   (таракана обыкновенного) и, постукивая об тарелку столовым прибором,
   устраивал скандал, клятвенно обещая вызвать в рестор санэпидемстанцию - так
   вот, смиренно выслушивая нудный сустейн Лимонада, я проецировал на себя
   приватное свиданьице Рябчика с кулинарным детищем Матыги и мне не
   веселилось, вспоминал хохму про счастливого мужика женившегося на глупой
   бедной уродине, ответившего другу о достоинствах супруги (глисты), что не
   25
   рыбаку не понять, и мне не смеялось, и сразу же, крючком, вспомнился анекдот
   про глиста-папу, объяснявшего глисту-сыну жизнь в жопе - родиной. Хотелось
   плакать навзрыд, потому что всеми фибрами я ощущал себя и свой народ без
   официальной ретуши. А потом вообще сделалось радикально никак и мрачное
   сосредоточие, приводившее меня обыкновенно к тягостным размышлениям о
   бренности, утратило какую-либо чувствительность. Словно в навасамджнье (или
   девятикратной медитации над бренной плотью разлагающегося покойника), я
   наблюдал превращение моего хвалёного синкретизма - в фантом, в угасающий
   реактор, завершающий цепной распад на атомы, ядрышки, дхармы... И тогда же
   откуда-то из глубин моего естества, то ли с кубиком Рубика, то ли с
   синхрофазотроном, на поверхность поднялся мой Демон и сказал всему
   наперекор: "К чему изобретать велосипед?! Тебе просто нужно самоутвердится.
   Опять же ты устал, и тебе надо отдохнуть. Местечко найди себе поукромнее.
   Островок, ёлы-палы, какой-никакой. Порыбачь".
   @@@
   Знакомство с Кобрушей состоялось 15-го июля - в 64-ую годовщину со дня
   образования Ненецкого автономного округа - на вечерине посвящённой
   обновлённой редакции Дзяржтэлебачання РБ, куда меня зачем-то зазвал
   знакомый ханыга-ретроград. Оттесненный личной скромностью к стеночке, я
   безмятежно безмолвствовал, наяривая бутерброды с сырокопчёной колбасой и
   невольно подслушивая порнографическую бредовость бомонда.
   Импрессионистско-ацетиленовая пестрота костюмов и аксессуаров выделялась и
   перхали все чего-то про корпоративные пагоды, в которых коллеги будут
   дружненько уживаться, только тамошний раут навеивал гипертоническую скуку,
   а всеобщая праздничность равнозначничала радости подследственных,
   справлявших бёздник в кэпэзэ. Бездельничая под фонограмму, они лезли из кожи
   вон, угодить чтобы начальству, проталкивая ему в слуховую мембрану монпасье
   лести и законопачивая тампонами-рулонами бывших персональных достижений
   законопачивая плюс блестящей фольгой будущих. Сквозь разбрасываемое
   фонетическое конфети я взирал на происходящее врубающимся в смысл то ли
   памятником, то ли манекеном ( короче, мебелью) и благоразумно держал речевой
   аппарат на замочке. Когда же убогая сессия близилась к эпилогу и лишь жалкие
   крошки от бутеров напоминали о сытом шведском столе, я прозорливо заметил и,
   главное, прочувствовал шестерёночный пунктир, каким в ритме ча-ча-ча мне
   перемалывали кости две подружки-репортёрши в карнавальных образах Пьеро и
   Мальвины. Застигнутый врасплох, я дико любезно улыбнулся.
   "Я женскому полу исправно служил.
   За что перед Богом в ответе.
   Но голову им никогда не кружил -
   Я так высоко в них не метил", - вспомнилась мне любовная
   лирика самураев, точнее профессионального снайпера.
   26
   Сердечная мышца трусливо дрожала за пазухой, зрение застилали
   фиолетовые размывы, но, подхромав, будто на протезах, я заговорил с ними
   вполне веско. Помнится, превозмогая прилипчивый страх, я понёс какую-то
   чепуху и глупо принципиальничал, что белорусский перевод "пашавелкам i
   алегаторам Генадзем" знаменитой сказочки Успенского в корне неверен.
   Действительно, почему Гену иденцифицировали аллегатором, а не крокодилом
   (как есть) или, например, кайманом? Литовцы, переименовавшие Чебурашку в
   Курвелстукаса, тоже лингвисты-тупоумы. Нервно одёргивая свитер, я горлопанил
   на лирико-мажорный манер песню, которую исполнял Анатолий Ярмоленко, про
   то, что "усе мы уроды з дзяцiнства", а потом бухнул, что они могут послать меня
   на три буквы, куда в случае чего я преспокойненько пойду, но всё-таки почему бы
   нам не слиться в любовном танце на тахте в моей лачуге, то бишь экспромтом
   устроить элегантный перепихон. От моей борзоты девушки вытаращились и
   пооткрывали рты, типа рыбы, выброшенные на лазурный берег.
   - А ухаживания, цветы?! - прорвало Пьеро возмущённо.
   - Пятьсот, - подсчитала Мальвина вслух.
   - О нет! Слишком! Полтинник в кредит - и едем зажигать огни. Вдруг вы
   никудышные.
   - Нет-нет, мы нормальные. Мы по полной программе. Мы сильно очень даже
   слишком... Но... без любви? - артачилась Пьеро риторически.
   - Какая любовь? Он же объяснил.
   - А как это... втроём?
   - Не парьтесь. В области психофизических корреляций - я профессор.
   Простажерую. Можем даже намордники сыскать для садо-мазохистских услад...
   - Опытный, бродяга. И милый. Денег у тебя хоть сколько найдётся? Хоть
   немного? Шампанское, такси, конфеты... - интересовалась Мальвина корыстно.
   - Хватит на что-то. Имеется банка клубничного варенья. И батл водяры.
   - Поехали, - сказала Пьеро, вроде хлыстом подведя черту в общей
   договоренности.
   Расхаживая по моей конуре, точно по музею, гостьи чтокали, отчегокали и
   почемукали, а я, прямо потомственный экскурсовод, втирал предания,
   отколупливал предпосылки и заставлял попристальнее вглядываться в
   призрачное. Особым успехом пользовался уголок имени дедушки Дурова:
   аквариум с дюжиной цихлид величиной с ладонь взрослого мужчины,
   террариум с пауками, африканские сверчки, парочка богомолов и черепаха по
   кличке Свиридов. Абсолютно ничего специательного - питомцы уже давнымдавно
   питались со мной с одного стола. Мухи приурочивались к летнему
   рациону, к вневременному - тараканы. Девушек я забавлял своим
   повседневным развлечением: держа сэмэ в двадцати над водной поверхностью
   ещё шевелящего усами рыжего-бестыжего, я показывал как пятнистые, типа
   коровы, астронотусы мощно выпрыгивали, хватали паразита и тяжело
   погружались в свою стихию, обдавая меня снопом брызг. Девчонки
   восторженно визжали и рукоплескались.
   27
   - Ты чокнутый, - определила Мальвина уверенно.
   - Он концептуальный, - не согласилась Пьеро дипломатично.
   Концептуальный... На пятнадцатилетие к Наташке Парняковой я припёрся с
   пробиркой от валидола на шее, где за цилиндрическим стеклом кувыркалась и
   ползала навозная муха, закупоренная пластмассовой крышечкой. В розницу (тета-
   тет) все кому не лень допытывались про ветреного вредителя, и поскольку
   шёпотом аукали "что это" (а не "зачем"), то заскорузло я впрягал "муха", на
   дополнительное же "какая" - откликался "ЦеКатуха". "Странный он очень, твой
   этот Сева", - заключила мама Наташки Парняковой. "Он концептуальный", -
   вступилась за меня моя подружка.
   - Я не поняла! Мы что сюда?! Кормить рыб приехали?! Начинайте! Я кофе
   пока сварганю, - науськивала Мальвина изподтишка.
   - Кофе в койку?! А ты эстетка! - восхищался я.
   Безоговорочно и безотлагательно забравшись на мою многострадальносексплацдармную
   тахту, мы сплелись в клубок: молниеносно набросившись,
   Пьеро покусывала меня и, извиваясь, издавала звук похожий на шуршание слегка
   подмороженных крокусов, я - вёл себя неподобающе, ровно неполовозрелый
   хорёк. То ли с перепугу, то ли от усталости да треволнений, у меня ничегошеньки
   не получалось: гипер-удаль моя давала сбои. Впрочем, чрезвычайных подвигов
   мной не чаялось изначально (виной тому житуха в проголодь и алкогольный
   марафон), однако оплеухи от собственного организма я совершенно не ожидал:
   разведка засаду прошляпила. Удивительно другое! Очень многие женщины
   видели в моей личности некую реинкарнацию опасного романтизма маркиза де
   Сада в самом что ни на есть кондовом представлении. Некоторые из них даже
   требовали в постельных игрищах, чтобы я причинял им телесные наказания!
   Бывали и заблудшие (от слова - блуд), которые просили чтобы я насиловал их в
   грубой и циничной форме. Их бурная фантазия рисовала меня сексуальным
   монстром, чудовищной прихоти которого они подчинялись из священного ужаса.
   Я будто бы предлагал им запретный плод. Естественно, такой сладко заманчивый.
   Они якобы покорно его принимали. Не то чтобы сладость этого плода
   перевешивала его запретность. Просто они перекладывали всю ответственность
   на меня. Тем более, что я, наблюдая порой щепетильные сомнения, подбадривал
   иногда их смелость обещанием взять на себя их грехи, не все, разумеется, а
   только те, которые мы способны были осуществить вместе. Поверьте, я никогда
   не стремился примеривать на себя имидж интеллектуального развратника. Я
   всего-лишь старался быть честным. В первую очередь перед собой. Что касаемо
   маркиза де Сада, то главное и существенное, что до сих пор вменяется ему в вину
   - это оскорбление общественной морали по средством его литературного
   творчества. Однако так ли это на самом деле? Боюсь, что не так. Допускаю, что
   на свободе маркиз де Сад умудрялся немного пошалить. Во всяком случае, о том
   заявляли шокированные девушки. Думаю, ошибка в выборе. Всё-таки нужно
   было ему быть поизбирательнее. Нельзя быть таким наивным! Экстравагантные
   проказы маркиза де Сада были новостью лишь во Франции. Авторитетные
   28
   источники свидетельствуют, что, склонный к театральной эффектации, он
   позаимствовал их у элитарного "Клуба адского огня", шоу которого
   практиковали в узкой компании высшие аристократы Англии. Известно,
   английский юмор несколько специфичен. К сожалению, грубоватые
   француженки не смогли по достоинству оценить его слегка мрачноватые
   тонкости. Однако это только частности. В целом же произведения маркиза де
   Сада, считающиеся великолепным образчиком порнографии и богохульства,
   являются всего-лишь слегка гиперболизированным слепком той общественной
   морали, среди которой он был вынужден существовать. Гиперреализм маркиза де
   Сада, почерпнутый в том числе и из личных переживаний, тем не менее, не
   заслуживает порицания, как не заслуживает осуждение (в рамках
   справедливости) инакомыслие. Декаданс маркиза де Сада в чём-то даже сродни
   утопии Кампанеллы. Недаром маркиз де Сад провёл двадцать семь долгих лет в
   тюрьмах и психиатрических лечебницах. Недаром получил два смертных
   приговора. Кстати, один из них за то, что будучи во время Революции судьёй,
   спасал своих соотечественников от жестоких наказаний и смерти, за что и
   получил обвинение в преступной "умеренности"!!! Царившие в эпоху маркиза де
   Сада нравы, поверьте, не отличались излишней умеренностью. А жестокость -
   повергала в трепет. Во всяком случае, практикующим анальный секс (и
   женщинам и мужчинам) полагалось наказание в виде сожжения на костре.
   Сегодняшним сексуальным и религиозным свободам мы, безусловно, обязаны и
   маркизу де Саду. Кроме того, я глубоко убеждён, что для установления
   относительного социального равенства маркиз де Сад сделал гораздо больше,
   нежели тот же Робеспьер, или Карл Маркс. А публично декларируемое им
   богоборчество, как ни странно, есть ни что иное как скрытое утверждение Бога.
   Так что, долой предрассудки!!!
   - Какой у тебя классный дезик, - сказала Пьеро, обнюхав мою грудь.
   - Разве у меня мало других достоинств? - спросил я смущённо.
   Вспомнив, что парфюм выдохся года полтора назад, я стал парится, потому
   что почти сутки не залазил в душевую. Возвращение Мальвины превратило дуэт
   в трио и соло моё выглядело чуть получше, хотя, конечно же, спеть в полный глас
   тем вечером мне так и не посчастливилось. Подорвавшись затем, будто на мине,
   Мальвина взревела зарезаной насмерть, что дома её ждёт муж, а она валяется в
   разврате, типа в говне, и какой ужас, и, собираясь, ещё пищала чего-то гигантской
   мышью, и, выскочив пробкой от шампанского, так хлопнула дверью, что с
   потолка просыпалась штукатурка.
   Понятное дело, чтобы петь "течёт река Волга, а мне семнадцать лет"
   необходимо иметь грудь с барную стойку. Красота - сила страшная. Кроме того,
   толстая женщина должна подбирать туфли на квадратном каблуке, ибо когда
   толстая женщина надевает туфли на шпильках - она метаморфизируется в
   свиные окорочка на гвоздиках. Короче, фортеля Мальвины сблизили нас с Пьеро
   в унию незаслуженно обосранных. Умильно скроив личико выражением
   позавчера овдовевшей, Пьеро душещипательно поведала про день-петлю:
   29
   главредактор разразилась пропиздроном, в очереди за колбасой обругали, на
   чулке произошла затяжка, напрочь испортившая настроение и, как следствие,
   притащившая её к себе домой и принудившая варить плов, вместо того чтобы
   ужинать в ресторане. Роняя горечь слёз в рисовые зёрнышки, Пьеро уповала на
   грядущее сострадание временно отсутствовавшего супруга, который,
   заявившись, спросил: "Что с тобой?" На что она ответила: "Всё плохо" - и втуне
   зажмурилась да сжалась, ожидая, что вот-вот он обнимет её в охапку и успокоит
   пока она немножечко поплачет на его сильном плече. Пьеро ждала... ждала...
   ждала, думая "в чём дело", а распахнув ресницы узрела его, взгромоздившегося
   над кастрюлей, с ложкой, усердно набивающего кишку, и рассмеялась взахлёб. А
   он снова: "Что с тобой?" Пьеро сокрушалась, что фас стал соответствовать
   профилю его работы, а сзади и подавно: щёки из-за ушей выделяются, будто
   саркомы. Пьеро родилась в год Змеи.
   "Кобра!" - решил я, припомнив её бросок.
   Отметив про себя, что сигареты назывались ею курительными палочками, я
   повертел-покрутил и смоделировал прозвище пофирмовее.
   - Ты нравишься мне, Кобруша, - признался я.
   - Ой, мне нравится это имя, - отозвалась она.
   Не скрою, чувствуя её расположение, я заранее выбрал тактику брутального
   соблазнения. Моя стратегия (в общем) заключалась в непротивлении. Моя
   тактика (в частности) базировалась на многовариантности. Иными словами,
   действия и рассуждения мои можно было трактовать. Допустим, поставив Джо
   Кокера, мужчина позицианирует себя соблазнителем, жизнью прожжённым и
   вкусившим обездоленность. Допустим, поставив Диану Кролл, женщина
   позицианирует себя элегантной, в меру томной, усталой от изысков
   соблазнительницей. Например, если мужчина ставит женщине Диану Кролл,
   либо женщина мужчине - Джо Кокера... то это совсем другой расклад.
   "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь гробам,
   которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой
   нечистоты", - вспомнилось мне тогда зачем-то Евангелие от Матфея (23:27) и тут
   же от себя лично спротиворечилось: "Лицемеры не все фарисеи, и не все фарисеи
   книжники. Откудова же только такая мощная метафора?, - гроб, - когда евреи
   хоронили своих покойников в саванах, хоронили обрядом, который они нагло
   спиздели у замуфицированных фараонов".
   @@@
   На пенхасиковской тарантайке на седьмой день пребывания Его
   Писательства в Минске мы-таки съездили в Стайки (спортивный комплекс), где
   на открытой площадке сражались в теннис, не претендуя на лавры Борга или
   Сампраса, двигаясь по корту, типа в рапиде. Первый гейм я отдал Свиридову, весь
   второй - шёл почти след в след: 0-15, 15-15, 15-30, 15-40, 30-40, 40-40... Рискуя,
   я часто выбегал к сетке и играл с лёта, когда соперник, бесспорно будучи в
   лучшей форме, исконно пенял на заднюю линию, гоняя порой, будто мальчишку
   30
   из подворотни. Зато на подачах я отыгрывался. Стало быть, во втором сэте на тайбреке
   верх одержал я, в третьем - опять он.
   В парной Свиридов называл мои подачи козырными, мощными и
   молниеносными, но взыскательствовал по поводу вектора, несоблюдение
   которого рецидивом обращалось двойной ошибкой. Лакая "Троицкое" и
   добираясь через чешую к сути воблы, он монотонничал притчей про Александра
   Македонского и его учителя Аристотеля, которому Александр сказал "я завоюю
   Грецию", на что Аристотель спросил "а потом" и Александр ответил "потом я
   завоюю Персию", на что Аристотель спросил "а потом" и Александр ответил
   "потом я завоюю Индию и тогда весь мир ляжет у ног моих", на что Аристотель
   спросил "а потом" и Александр ответил "потом, Учитель, мы сядем с тобой под
   дерево и будем наблюдать закат", на что Аристотель спросил "что мешает нам
   сейчас сесть под дерево и наблюдать закат". Затем Свиридов заметил, что
   филосовский пацифизм Аристотеля, разумеется, лишь красивый миф, на деле же
   всё обстояло кардинально иначе: если не напрямую, то уж точно опосредованно,
   Аристотель побуждал Александра на ратные подвижки. Однако, с другой
   стороны, кабы не военные походы Искандера Двурогого, то кто бы убедил
   арахосиев да согдийцев кормить родителей и не убивать их в старости, а персов
   - чтить матерей и не вступать с ними в брак? Так что, что не делается - всё к
   лучшему, что не делается - никогда не сделается, и что, как справедливо
   подметил повешенный декабрист Каховский, опоздавший в детстве на пароход в
   Лондон, потерпевший крушение и затонувший: "Кому суждено быть
   повешенным, тот не утонет".
   Согласно расписанию и билету, Его Писательство убыл в Берлин поздно
   вечером.
   - Объявлюсь, - неопределённичал он, шкодливо взирая из "Шкоды"
   Пенхасика.
   - Давай, вали, - напутствовал я. - Министр путей сообщения сообщает, всё
   путем.
   Затянувшись напоследок убойным ганджабасом, я нырнул в ночь, где из
   салона припаркованного "Линкольна" доносился какой-то дичайший хип-хоп.
   Автомобиль ходил ходуном. Никогда сей район Минска не ассоциировался у
   меня с Гарлемом, но заочно я почему-то уверенно утвердился, что машина была
   доверху наполнена опасно-резвыми неграми. Приблизившись вплотную к
   автомобилю, я нахально заглянул во внутрь салона, и разглядел там троицу
   бледно пасмурных юношей-европейцев, механично раскачивавшихся в такт
   фонограмме.
   "Шифруются!" - додумался я опрометчиво.
   @@@
   Денег не было совсем. Были только лишь одни растраты и долги, которые
   предстояло отдавать. Я лежал на тахте и обмозговывал перед включённым
   телевизором каким образом можно привлечь выгодные инвестиции. Политики в
   31
   ящике, то есть в телевизоре ломали головы над тем же вопросом. Им нужно было
   гораздо больше, чем мне. Мне нужно было хотя бы рассчитаться по долгам. Но
   где взять денег, чтобы сделать это? Устроиться на работу? Ага. И получать там
   30$ в месяц. С таким размахом мне предстояло вкалывать три пожизненных
   срока. А жизнь то у меня одна. Так что расплатиться по долгам с помощью
   честного труда возможности мне не представлялось. Просто не реально.
   Требовались инвестиции. Обезательно выгодные. Выгода должна быть в первую
   очередь у дающего. Иначе он просто не даст ничего. Просто ничего. Для того,
   чтобы тебе дали денег нужно убедить предполагаемого инвестора в получении
   гарантированных процентов, его дивидендов. Ведь инвестор даст денег только
   при условии, что попозже он сможет вернуть себе вложенные в тебя деньги
   полностью плюс возросшие проценты. Я лежал на тахте перед включённым
   ящиком, где политики муссировали аналогичную байду и обмозговывал. Я
   обмозговывал схемы. И вдруг позвонил телефон.
   - О! Бля, - послышался из мембраны запитый голос Сашки Авраменко.
   - Кажется, ты потерял точку сборки, - скептически произнёс я.
   - Потерял? Найду. Ты поможешь мне. Давай выпьем!
   - Только если по телефону.
   Было около полудня. Я был совершенно трезв, а Сашка Авраменко -
   абсолютно пьян. Причём моя сухая трезвость и алкогольный заплыв Сашки
   Авраменко были тождественны на расстоянии трёх календарных суток. Грубо
   говоря, фазы нашего психофизического состояния с Сашкой Авраменко
   совпадали исключительно в трёх сутках, которые мы провели по разную сторону
   баррикад. Я пить не хотел. Категорически. Тем более с Сашкой Авраменко,
   который потерял точку сборки.
   - Нет. Давай выпьем, - упрямо канил он.
   - Нет, Саша. Нет. Как-нибудь в следующий раз.
   - Бля, Сева. У меня денег полные карманы. Давай выпьем.
   - Саша, нет. Я сказал, нет. Кстати, на твоём месте я уже бы остановился.
   Хватит, Саша, хватит.
   - Нет. Ты не понял. Я тебя с хорошим человеком хочу познакомить. Офицер.
   Афганец. Парень нашего возраста. Ему "стингером" по танку пизданули, и вот он
   здесь лежит... почти парализованный. Голова с руками и корпусом ещё немножко
   шевелятся. А всё что ниже - ни хуя, как у трупа. Ты особо не думай. Он - друг.
   - Да нет. Я собственно ничего.
   - Приезжай. Водки здесь хоть залейся. Давай выпьем. Вместе.
   - Нет. Категорически. Если ты завис...
   - Дурак, он - друг! Кроме того, я такой бухой. Понимаешь, боюсь потерять
   байдарку.
   Байдаркой Сашка Авраменко называл свою мастеровую виолончель (или
   виолончлен, как там его называют). Надо сказать, что Сашка Авраменко был
   музыкантом с консерваторским образованием, чья вполне когда-то успешная
   карьера ненадолго застряла на вершине и стремительно понеслась под откос. Он
   32
   быстро дорос до концертмейстера струнной группы в театре Оперы и балета.
   После этой теноровой вершины алкоголь стал тянуть его к басам, то есть всё
   ниже и ниже по ступеням социальной лестницы. На момент его телефонного
   звонка, Сашка Авраменко был уже даже не в штате оркестра Белгостелерадио, и
   с коллектива "Свята" его тоже уже попёрли за пьянки. На момент его
   телефонного звонка, Сашка Авраменко находился в статусе официального
   безработного. Правда, не зарегистрированного на бирже, а стало быть вовсе не
   получавшего пособия. Впрочем, иногда он выезжал в Германию, чтобы срубить
   там деньгу, играя на подаяние. Подавали ему хорошо. В стране Бетховена и Баха
   умеют ценить хорошее исполнение. Вероятно, Сашка Авраменко уже спускал то,
   что сумел накопить у немцев. Он был интересным человеком. Разбирался в
   искусстве и литературе. По сути, он был внутренне тонко организованным.
   Однако выглядел он как настоящий разбойник. Вечно пьяный, сбитые в кровь
   кулаки, шрамы на подбородке, вместо зубов обломки... На своём инструменте
   Сашка Авраменко исполнял классику, а слушал в основном рок. В принципе, он
   и был рокером. Я прощал ему его агрессивность. Я прощал ему потому, что видел
   какой он агрессивный с другими. А среди бушующего кира Сашка Авраменко
   был агрессивным вдвойне. Его можно было напоить в стельку, но лично у меня
   этого никогда не получалось. Я даже не представляю кто сумел бы его перепить.
   Главное, я очень не хотел пить с ним сегодня. Но потеря его виолончлена была
   бы гораздо страшнее для него даже чем потеря собственных яиц вместе с хуем.
   Так что аргумент он привёл достойный.
   - Сева, я тебя прошу. Выпивки хоть залейся. Важно не потопить байдарку.
   - Ладно. Адрес.
   Я понёс свою жопу на улицу. Я залез в автобус и без талончика добрался до
   магазина "Нестерка". Дождавшись нужного цветового сигнала светофора, я
   пересёк Богдановича и порулил дальше.
   Сверившись с цифрами, я зашёл в подъезд и поднялся на лифте на нужный
   этаж. Остановившись у двери, я тяжко вздохнул, представляя что ожидает меня
   по ту сторону, по ту сторону баррикад, и нажал пальцем на кнопку звонка.
   Дверь открыл Авраменко. Он был почти уже вообще.
   - Проходи, - сказал он.
   - Попробую, - сказал я.
   Парня звали как и Сашку Авраменко - Александром. Я даже хотел было
   озвучить, что, дескать, между вами постою и желание загадаю. Вовремя
   опомнился. Александр лежал на диване, застланном давно уже не свежим бельём.
   В помещении витал дух антисанитарии. Любое моё желание, которое я собирался
   загадать, выглядело бы здесь неуместно мелким. С таким же успехом можно
   было бы посетить кладбище и постоять, загадывая желание, между двух
   могильных плит, под которыми покоятся тёзки. Я присутствовал на вечеринке,
   вернее на утреннике двух тёзок, склонных к суициду. Я понял сразу, что они
   собираются себя убить. Я только не понимал зачем я им нужен. В качестве
   могильщика? Не знаю. Зачем приближать к себе свою же смерть Сашке
   33
   Авраменко я догадывался давно. У него были явные проблемы с психикой. Он
   разрушал себя, дабы не разрушить мир. И глядя на Александра, я врубился
   почему он жаждет этого наркоза вечных сумерек. Он не мог ничего. Ни посрать,
   ни посцать. Вернее, он мог посрать и посцать. Но подтереть жопу или встряхнуть
   болт у него не получалось. Он даже пожрать и выпить самостоятельно не мог.
   Сашка Авраменко помогал ему подносить стакан ко рту. При том при сём было с
   первого взгляда видно, что Александр хороший человек. По сравнению с почти
   двухметровым Сашкой Авраменко он выглядел почти как кукла. А лицо у него
   было светлое. На брутального вояку Александр не походил совершенно. Судя по
   его внешности можно было сказать, что он скорее студент физмата из
   интеллигентной семьи, только никак не солдафон. Самые первые слова, что я
   услышал от него, когда пожимал его вялую, как плеть, руку, были слова "какой он
   красивый". Эти слова были адресованы мне. Он сказал их без тени зависти, с
   тихим восхищением. Мне сразу стало стыдно. До слёз. Мне сразу стало стыдно
   жить, быть таким, как я, сильным и здоровым. Он не раз повторял эту фразу,
   глядя на меня. Собственно, он больше ничего и не говорил. Он уже спустился в
   погреб восприятия, и оттуда из своего подполья смотрел на меня своим светлым
   лицом с выцвевшими водянистыми глазами, как Луна смотрит на Солнце, и
   шептал: "Какой он красивый".
   Мы пили водку. Была какая-то закуска. Какие-то тарелки с объедками. Жрать
   мне хотелось нешуточно. Однако я воздерживался из-за брезгливости. Я
   заглушал голод водкой и краюхой хлеба чёрствого, как камень.
   - Вцепился в этот сухарь. Смотри, зубы поломаешь, - заботился обо мне
   Сашка Авраменко.
   - Ничего. Для зубов такая нагрузка даже полезна.
   - Это чем?
   - От парадонтоза, говорят, помогает.
   - Ну ты, блядь, дантист! Да прекрати ты грызть этот сухарь!!! У меня, блядь,
   мурашки по спине от твоего скрежета.
   - Это у тебя от принебрежения элементарной гигиеной. Спинку, когда в
   следующем сезоне будешь мыться, нужно бы мочалочкой с мыльцем пошуровать.
   - Хочешь жрать, так жри! - сказал Сашка Авраменко, широким жестом
   приглашая меня к тарелкам с объедками.
   - Постеснялся бы, - сказал я, намекая на то, что объедать инвалида, боевого
   офицера просто по-жлобски некрасиво.
   - Не-е-е. Ты не понял. Санька жрать не будет. Он уже три дня не жрёт. А
   продукты приносят. Три раза в день.
   - Родственники?
   - Патронажная сестра. Скоро ещё принесёт.
   К еде я не притронулся. Правда, грызть хлеб перестал, чтобы не нервировать
   этого психопата.
   Периодически звонил телефон, но трубку Сашка Авраменко сказал не
   снимать. Такое обрезание концов общения с внешним миром было жутковато
   34
   неприятным. У меня даже возникло ощущение, будто я лежу на операционном
   столе с остановившимся сердцем, а врачи пытаются дозвониться до меня своими
   электрошокерами.
   Патронажная сестра нарисовалась действительно вскоре. Она принесла
   судки со жратвой. В меню: борщ, котлеты с макаронами и солёным огурцом,
   компот в железном термосе. В точности как в пионэрлагере. Она наваляла и
   разлила всю эту пайку по тарелкам и стакану, которые ей подсуетил Сашка
   Авраменко из кухни. Она сделала свою работу и свалила.
   - Хочешь? Жри. Я жрать тоже уже не буду. Всё. Нажрался, - сказал мне
   Сашка Авраменко мрачно.
   - Он что? Правда три дня на голоде? - спросил я, кивнув на Александра,
   который смотрел на меня, как смотрят на том свете дети на Бога.
   - Только водка, - ответил мне Сашка Авраменко прозаично.
   - Ты что? Охуел?
   - Не больше чем ты.
   - Так. Хватит страдать хуйнёй! Александр, давай, поднимайся. Я тебе
   помогу. Будем жрать борщ.
   Я приподнял Александра и стал кормить его с ложки. Он ел, потому что я
   так сказал. Борщ проливался ему на грудь и подбородок. Для Александра это
   было неважно. Ему было важно смотреть. Он смотрел на меня своими
   выцвевшими водянистыми глазами, как смотрит Луна на Солнце, как смотрят на
   том свете дети на Бога.
   Затем я вызвал Сашку Авраменко на кухню, чтобы серьёзно с ним
   поговорить. Он повёлся. Мы курили на кухне сигареты третьего класса "Астра",
   которые предпочитал Сашка Авраменко, и молчали. Я присел на подоконник, он
   - на табуретку у стола, на руинах которого паслись крупные тараканы. Он
   ожидал, а у меня просто не было слов, лишь только переполнявшие меня эмоции.
   Мы так и сидели, молча глядя друг другу в глаза, и курили.
   Наш серьёзный разговор плюс полную тишину, нарушаемую разве что
   шуршанием тараканов, вдруг разрезал звон разбивающейся посуды и глухой звук
   чего-то грузновато упавшего на ковёр. Я рванул в комнату, и увидел там картинку
   не из лицеприятных. Картинка была ужасной. Поначалу я подумал даже о гораздо
   худшем варианте. Представьте, Александр в странной позе с неестественно
   вывернутыми конечностями лежал на полу ничком, лицом в разбитую тарелку
   где борща ещё оставалось на полтора черпака. Наверное, Александр хотел
   ползком добраться до кухни, ползком, по-пластунски, как его учили в армии. Я
   перевернул его. Налипшая свекла на его красном от борща лице выглядела как
   рубцы недавно заживших шрамов. Борщ капал у него со лба, носа и щеки. Нет.
   Это был не борщ. Это была кровь из резанных ран.
   - Блядь. Только этого не хватало, - не удержался я от комментариев.
   - Да-а-а. Хуёво, - подтвердил Сашка Авраменко.
   - Тащи бинты, вату. Или лучше лейкопластырь. Медикаменты, короче.
   - Откуда тащить?
   35
   - Из аптечки. Откуда я знаю откуда?! На выпивку у него мозги работают...
   Сашка Авраменко порылся и ничего не нашёл. Тогда, не доверяя его нюху, я
   принялся шерстить сам. Правда, у меня тоже ничего не получилось. Алая кровь
   текла из распоротого фарфором лица Александра и смывала подсыхающий уже
   давно холодный борщ своими горячими струями. Кровь не сворачивалась. Нужно
   было что-то делать. Телефон дребезжал, будто напоминал о возможности вызова
   скорой помощи. Однако телефон в сложившейся обстановке был раздражающим
   фактором. Мне очень хотелось выдернуть штекер из гнезда, чтобы он замолчал.
   Но я не сделал этого. Кровь нужно было остановить. На кухне я нашёл болееменее
   чистую мягкую тряпочку. Я разорвал её напополам. Одной половиной
   тряпочки я вытер Александру лицо, предварительно смочив её водкой, другую -
   разорвал на лоскутки. В кладовке я сыскал ящик с инструментами. В нём - синюю
   изоляционную ленту. Ножницами я нарезал из изоленты полоски длиною
   примерно около семи-восьми сантиметров. Я сложил их крестом, а в перекрестье
   вложил по лоскутку, собранному в подобие тампона. Потом я наклеил свою
   конструкцию на одну из ран таким образом, чтобы её края стягивались. Потом
   другую, третью, четвёртую... Когда дело было сделано, я уселся в кресло и стал
   думать о необходимости вызова скорой помощи. В принципе, в такого рода
   оказании первичных медицинских услуг я был не новичок. Однажды я разрубил в
   мясо правую руку выбив ею стекло. Кровищи там хватало, а вот помощи не от кого
   было ожидать. И медикаментов было по нулям. Тогда, чтобы хоть как-то
   остановить кровь, я перевязал руку прозрачным скотчем. Разумеется, скотч был
   материалом вынужденным и временным. Однако к врачам я обращаться не стал.
   Зная, что раны на мне заживают, как на собаке, я походил со скотчем до конца дня,
   убедился в том, что края ран срослись и стал перевязываться бинтами. Но это я.
   Который знает о себе больше чем кто-либо. Естественно, про возможности
   Александра я был осведомлён в гораздо меньшей стапени. Я сидел в кресле и
   думал, что сейчас вот оторву свою задницу и подойду к телефону затем, чтобы
   вызвать карету скорой помощи. И вдруг дверь стала открываться. Точнее, дверь в
   квартиру. Входная. Мы поняли это одновременно с Сашкой Авраменко по
   характерному металлическому скрежету. Это была сестра Александра.
   - Что здесь происходит?!! - истерично завопила она почти с порога.
   - Здесь уже ничего не происходит, - с мрачноватой циничностью
   откликнулся Сашка Авраменко.
   - Заткнись, - попросил его я.
   Увидев же брата во всей своей красе, сестра подняла такой вэрхал, что в
   комнате стали отклеиваться обои, а в кухне - отлетать кафельная плитка.
   Вообще-то сестра Александра была современной симпатичной женщиной. При
   иных условиях, у нас запросто могло бы случится нечто интересно взаимное. Во
   всяком случае, я приложил бы к тому усилия. Однако наша данность к флирту не
   располагала. Любая нескромность с моей стороны равнозначничала бы
   пошлости. Поэтому я пытался быть просто вежливым. Я пытался ей что-то
   объяснить. Я пытался уравновесить её истерику своим спокойствием. Понимая,
   36
   что отступление должно быть не спонтанным, а организованным, я урезонивал
   её, втискивая ноги в ботинки. А вот Сашка Авраменко с безумной тупостью ещё
   готовился к атаке. Я чувствовал, что Сашка Авраменко может в такой
   неподходящий момент сорваться и дать ей затрещину. Он мог. Поэтому я спешил
   ретироваться.
   - Скоты!!! - вопила она, почти выталкивая нас. - Скоты!!! Вон отсюда!!!
   - Ты, нерпа, чего на людей бросаешься?! - грубо интересовался Сашка
   Авраменко.
   - Я тебе сейчас побросаюсь!!! Топай отсюда!!! А то я сейчас милицию
   позову!!!
   - Что ты меня пугаешь?! Нерпа! Глупая нерпа! Приплыла здесь и рявкает!
   - Я тебе порявкаю сейчас!!!
   - За братом ни хуя не следит. А ещё рявкает. Сестра, блядь, милосердия.
   Я схватил одной рукой его кроссовки, другой - вцепился за рукав его куртки,
   и потянул его в общий коридор. Пока он чего-то огрызаясь обувался, я посчитал,
   что конфликт должен быть улажен с помощью моего извинения.
   - Простите. У вас хороший брат. Всего не объяснить. Простите, - сказал ей я.
   - Почему вы пьёте? - спросила она с горечью сожаления, так, будто я мог
   ответить за всех мужчин.
   - Понимаете, чтобы я сейчас Вам ни сказал, это будет выглядеть как
   оправдание. А вины за собой я не чувствую.
   - Уходите. А то я сейчас милицию позову.
   Комбинация дня складывалась удручающе печальной. Спускаясь на лифте, а
   затем на ступеньках подъезда я думал, я задавался одним и тем же вопросом:
   почему мне в жизни так везёт на всякие несчастья?
   За невесёлыми своими размышлениями я потерял контроль за ситуацией и
   очнулся в кафетерии гастронома, где мы с Сашкой Авраменко, прикупив пакет
   томатного сока, бутылку водки и два стаканчика, не чокаясь, как на поминках,
   пили "Кровавую Мэри". Собственно, именно коктейль меня и вывел из
   внутреннего оцепенения. Позабыв о личных горестях, я вдруг вспомнил
   Александра.
   Когда мы высосали из Мэри всю кровь, плюс всю лимфу на два пальца
   сверху в каждой из порций... тогда мне захотелось спрятаться от всех подальше.
   Хоть куда. Нет. На берлоги бомжей я вовсе не претендовал. Требовалось нечто
   покомфортнее. Я хотел куда-нибудь залечь и закрыть глаза, чтобы не видеть всего
   этого ужаса. Кстати, Сашка Авраменко был не просто частью этого ужаса, он был
   его катализатором. Так мне тогда показалось. Нам нужно было расстаться..
   - Поеду к матери, на Киселёва. К ней ближе. Извини, не приглашаю. Увидит,
   убъёт, - сказал я ему.
   - Поехали. Загляну в общагу. Оказией, - сказал он мне.
   Как мы добрались до цели - не знаю. У меня, например, асфальт вздымался
   какими-то огромными буграми, здания опасно накренялись, а люди выглядели
   как на картинке Карла Брюллова "Последний день Помпеи". Как добрались - не
   37
   помню совершенно. В себя я пришёл на скамейке, недалеко от дома матери,
   пункта моего назначения. Сашка Авраменко не завернул ещё в общагу консы, где
   собирался кого-то навестить, так сказать, осчастливить кого-то своим визитом.
   Он сидел рядом и злобно смотрел на Верещагина, трезвого и чистенького, как
   стёклышко бутылки кефира, тщательно отдраенной ёршиком. Удивительно, мы
   уже о чём-то с ним говорили. Вернее, я чего-то ему отвечал. А косой от рождения
   Верещагин чему-то нагло улыбался. Странно, что я увидел его гораздо позже, чем
   возник наш разговор. На улице было светло, он стоял на расстоянии не более двух
   метров от меня, но увидел я его почему-то не сразу. Вероятно, он каким-то
   таинственным образом проник в картинку Карла Брюллова "Последний день
   Помпеи" и чему-то оттуда мне нагло улыбался. Я хотел представить друг другу
   Верещагина и Сашку Авраменко, но у меня получалось как-то невнятно.
   - А если с ноги? - спросил вдруг угрожающе Сашка Авраменко Верещагина.
   - А если в ответ? - ответил Верещагин Сашке Авраменко антитезой.
   После этих сакраментальных слов Сашка Авраменко встал и попытался
   задрать свою длиннющую ногу куда-то в сторону Верещагина. Верещагин почти
   навстречу ударил его кулаком в подбородок, и противник его смешно раскорячась
   сел жопой на асфальт.
   - Ладно, Сева. Выздоравливай. Я пошёл, - сказал Верещагин и бодрой
   походкой стал удаляться.
   - Ты куда?!! - заорал Сашка Авраменко ему вслед, словно оскорблённый что
   с ним не попрощались. - Ты куда пошёл?!! Иди сюда!!! Я тебе, блядь, Курскую
   дугу устрою!!!
   Верещагин слова Сашки Авраменко проигнорировал и вскоре скрылся за
   поворотом.
   Совладав с равновесием, Сашка Авраменко поднялся с четырёх точек на две,
   приблизился ко мне, в точности как больной опорно-двигательного аппарата, и
   сказал с претензией:
   - Твой друг меня ударил!
   Я хотел было напомнить ему о последовательности событий, но сразу же
   после его сакраментальной фразы, на мою скулу обрушился его тяжёлый кулак,
   отчего мне показалось, что голова моя оторвалась от шеи и покатилась куда-то в
   кусты, где разыскать её будет довольно сложно. Однако в следующую секунду я
   ощутил присутствие целостности. Я даже не упал.
   Я посмотрел на склонённого надо мной Сашку Авраменко и понял, что
   серьёзного разговора не получится. Даже без слов. Я поднялся со скамейки и
   пошёл по направлению к дому матери.
   К счастью, матери дома не оказалось. А ключи от её квартиры висели у меня
   на одном кольце с ключами от моей. К счастью. Пожалуй, это была единственная
   удача за сутки. На столе лежала записка с ценными указаниями. В том подробном
   списке, на ряду с перечислением о внимательности к водопроводным кранам,
   газовой плите и дверным замкам, имелась дата её приезда из командировки.
   Услуги холодильника и, разумеется, его содержимое были в моём распоряжении.
   38
   Я бухнулся на диван и почти сразу же отключился.
   Глубоко за полночь я проснулся. Я вымылся, пожрал чего-то прямо из
   холодильника и врубил телевизор.
   На следующее утро, пока я ещё спал, а телевизор - работал, раздался звонок
   телефона.
   - О! Бля, - послышалось из мембраны.
   - Авраменко, ты заЯбал уже конкретно. ОтъЯбись!
   - Сева, я байдарку потерял, - сказал он так, что не пожалеть его было просто
   невозможно.
   - Как поте... Я что-то вчера её совсем не помню.
   - У меня настроение было такое нехорошее. Я повеситься даже собирался.
   А потом сомкнулось. Кажется, я оставил её в кафе напротив Оперного. Ещё
   позавчера. Буфетчица у меня взяла на хранение. Я не уверен. Может мне
   приснилось. Но ведь повеситься всегда можно успеть. Я тебя очень прошу. Давай
   сходим. Ты солидный. Умеешь всё разруливать. Если ты откажешь мне, я сейчас
   же повешусь. Я один не пойду. Я не верю, что мне повезёт. А вот что тебе повезёт
   - верю.
   Мне повезло.
   @@@
   Жизнь - это прогулка перед смертью. На прогулке может случиться всякое.
   Почти. Вернее, без всяких там почти. Например, на прогулке можно с девушкой
   познакомится, деньги найти, нарваться на хулиганов... Вариант девушки может
   развиться в прогулку в ближайший подъезд для скорейшего утоления похоти, а
   может закончится даже прогулкой в ЗАГС. Хотя, любая прогулка по корневой
   сути проходит всегда в одиночестве. Воздухом все из нас дышат, разумеется,
   практически одинаковым. Только каждый из нас дышит сугубо самостоятельно.
   Однако бывает случаются и спутники по жизни.
   Самостоятельно провернуть задуманную аферу теоретически
   представлялось вполне возможным, сподвижник мне требовался скорее
   психологически. Проверенный, артезианской чистоты Серёжа Новицкий
   адресовался на эту роль просто оптимально.
   Приехав к нему в три часа пополудни, я застал репродукцию "Христос Сан
   Хуана де ла Круса" Сальвадора Дали на прежнем месте. Припадочно
   пиликающий гидроцефал Ангус Янг напару с душераздирающе квакающим
   Брайаном Джонсоном привычно рвались из динамиков. Математически точно всё
   равно я вычислил, что с Сергунчиком чего-то не того. Нет, не махры бакенбардов,
   изменившие его облик, не сквозившая от него пришибленность (не пришей к
   пизде рукав) натолкнули меня на мысль о неполадках в жизни друга, но
   натюрморт - лохань, тряпка, флаконы с жидкостями и пакет сахара. Главное,
   было в упор очевидно слепому - у него закончилась прописка, земная прописка.
   - Конрад Лоренц. Стремление индивидуума глушануть недовольство
   собственной рутинной повседневностью вызывает потребность в шумах и
   39
   неадекватной разрядке, - сказал я, приглушив "Адские колокола", глядя на
   натюрморт.
   - Что?
   - Конрад Лоренц. Лауреат Нобелевской премии тысяча девятьсот семьдесят
   третьего в области медицины... - пояснил я, только Серёжа уже вернул регулятор
   на прежнюю громкость.
   Подсев, я доЯбывался:
   - Чего собираешься делать?
   - Смешивать аш о цэ аш два цэ аш о аш и аш эн о три.
   - Весело, - сообразил я грустно.
   К гадалке не ходи, я прекрасно понимал над чем он химичил: на флаконах
   имелись этикетки с формулами. Кустарь-одиночка, Новицкий собирался слить
   глицерин с азотной кислотой. Представляете?! Из курса органической химии в
   общеобразовалке любому известно, что смешав данные компоненты в равных
   пропорциях при незначительном нагревании мы получим жёлтую субстанцию,
   внешними признаками представляющую собой тяжёлое масло, являющееся по
   сути сильнейшей взрывчатой материей, называемую тринитро... проще
   нитроглицерином, которая от удара или иного рода детонации, мама не чихай,
   шансов не потенциалит, образовывая из мизерного количества препарата
   огромный объём газообразных веществ и паров воды. Оттуда же (школьная
   программа) известно, безопасности ради (в обращении) субстанцию используют
   в виде пресловутого динамита - смеси, содержащей 75% нитроглицерина и 25%
   инфузорной земли (горная порода, состоящая из кремнистых оболочек
   диатомовых водорослей), за неимением которой Новицкий остроумно допёр
   применить пакет сахара-песка. Проект Новицкого претенциозничал на
   порочность декаданса. Предчувствие подобной сладости пронзительно веяло
   Шарлем Бодлером.
   - Чего получится?
   - Нитроглицерин.
   - Пошаливает сердечко? Извини. Взрывчатку мастеришь? Зачем?
   - Пойду на площадь Независимости. Позаливаю их кровью. Своей, не
   волнуйся.
   Безумная чехарда невпопад выдёргивала штепсель из компрессора в
   положительно заряженном балагуре, Серёжа Новицкий устал дышать. Ни
   облигации займа, ни какие иные надежды-компромиссы не удерживали Серёжу
   Новицкого, даже горячо любимая дочка, по недомыслию и наущению сукиматери
   звонившая лишь с напоминанием про алименты. "Да, плачу я!" - кричал
   Серёжа в трубу. Новицкий не скрывался и платил (правда не всегда вовремя),
   платил не под давлением страха перед уголовной ответственностью. Светка,
   бывшая жена Новицкого, запрещавшая ему видеться с ребёнком, которого она
   настраивала исключительно на выколачивание четвертины.., Светка была одной
   из пиявок, жадно сосавших жизнь Серёжи Новицкого. Здоровенный, циник и
   пофигист, шморгая да всхлипывая, Серёжа плакал, уткнувшись в моё плечо.
   40
   - Экология пострадает. Синички, воробушки, голубки. Вскрой лучше вены
   или удавись.
   - Смеёшься, ублюдок.
   - Естественно. Хочешь, посмеёмся. Хочешь, поплачем. Как говорится, оно
   конечно ежели когда однако всё-таки, но если вы когда-нибудь, то мы всегда
   пожалуйста.
   - Чего припёрся?
   - Есть дело.
   - Я согласен.
   Действительно ведь, всё познаётся в сравнении. Пришёл как-то жид в
   синагогу и жалуется: "Пятеро детей мал мала меньше, жена на сносях, тёща с
   подагрой, а про тестя с мамашей его вообще страшно вспоминать. Кагал!
   Дружненько сквозь слёзы проживаем в квартирке общей площадью тридцать два
   метра, жилой - девятнадцать! Вэрхал невыносимый. Не жизнь, каторга! Как
   быть?!" "Купи свинью, - научил ребе. - Пускай она с вами поселится". Через
   неделю жид в синагогу прибегает и вопит: "У-ю-ю-й!!! Это же невозможно!
   Такая большая семья и существо в доме некошерное!!! Я задыхаюсь!!! Хрю-хрюхрю
   ". "Продай свинью", - научил ребе. Через неделю жид в синагогу прибегает
   и радуется: "Замечательно! Свободно, как никогда!!!" Действительно.
   Нетерпеливые, опять же, обыкновенно платят дорого за то, что терпеливым
   достаётся совершенно бесплатно.
   @@@
   Рынок предусматривает двойственные отношения: продавца и покупателя.
   Первый желает подешевле купить, второй - стремится подороже продать.
   Каждым движут сугубо эгоистические побуждения. Однако, когда вам пытаются
   вдуть товар в четверть доллара за двести пятьдесят, вы обыкновенно отправляете
   чудака в Москву, в изобразительный музей имени Пушкина на дегустацию
   пениса статуи коня Донателло-Гатамелата. И всё-таки, если гипотетически
   предположить подобную сделку состоявшейся, то первый был бы лохомпростаком,
   а второй - кидалой-аферистом. Увы, по справедливому определению
   Оноре де Бальзака, все крупные капиталы приобретаются неправедными
   стезями. Тотализатор - паутина для верующих. Для знающих же существуют
   механизмы гарантированные, сокровенные свойства коих очевидны избранным,
   но отнюдь не различимы остальным - вроде цветового спектра, полноценно
   недоступного дальтоникам, или ахроматических чёрного и белого, в абсолютной
   степени не уловимых для восприятия любого из смертных. Покорный ваш слуга
   не верил - знал, что спихнёт грошовый развалюх Ковчег за полукругленькую
   сумму в $500.000. Избавьте от предвзятости и предвосхищать тоже не нужно.
   Большие деньги - не гормоны. Прожить без больших денег можно. Однако они
   нужны были мне затем, чтобы навсегда забыть о них как таковых, прикладных,
   дающих хлеб насущный, и претворить планированное, а именно - продолжить
   углублённое изучение герметических наук, не отвлекаясь на пустое.
   41
   Червяки-солитёры, напялив вериги и ветошь, взъерошенные и чумазые, типа
   черти, мы спозаранку копошились с барахлившими карбюраторами вкупе с
   проржавевшими деталями и механизмами, барахтались под брюхом и орудовали
   кувалдой, вынимали внутренности, промывали их или заменяли на новые,
   зачищали бортовую панель и распыляли лакокрасочную отраву - восстанавливали
   Ковчег, приводя его в божеский вид. Вечером, едва отдраившись и
   редуцировавшись, чистенькие и респектабельные, словно ангелы, в
   коллекционных шмотках Свиридова мы сияли солитёрами-бриллиантами в
   фешенебельных увеселительных заведениях Минска. Согласно декрету партии и
   правительства, комфортнее чувствовалось мне: исправно функционируя
   телохранителем, Новицкий обыкновенно смаковал у барной стойки сок, кофе или
   минералку, по долгу службы наблюдая, как я лениво уписываю за обе щеки
   антрекоты, бифштексы да беф-строгановы. Серёжа работал отменно и безупречно,
   и субординация на людях соблюдалась в наилучших армейских традициях, причём
   элитарных. Правда, при этом у него был такое мрачное выражение лица, что можно
   было подумать, что он явился сюда прямиком из Средневековья, где обычным
   развлечением был боулинг, в котором вместо шаров использовали черепа, а вместо
   кеглей - берцовые кости. Однако устрашающая наружность на людях шла
   параллельным курсом с вежливостью и корректностью. А зато с глазу на глаз,
   поигрывая желваками, он давил на меня октавой, что я много жру и станка для
   полиграфии ассигнаций у нас не имеется. Деньгами мы ссуживались у своих, так
   что легче было бы всю оставшуюся жизнь питаться планктоном или заделаться
   добычей палеонтологов, нежели предать долги забвению. Надо отдать должное,
   Серёжа ни разу, будто на том лежала печать табу, не упомянул, какими подранками
   мы вернулись от немцев, едва наскребя пфенежек на обратный путь, потеряв
   Тимура в тюрьме, расставшись с Олегом Грабом в безызвестности. Впрочем,
   застационариться в Германии Граб намыливался искони. Помниться, уложив на
   тележку баул, спальник, "пенку", 25-и литровую канистру с бензином, примус и
   мешок сухого горючего в таблетках, Олег аспидом пересёк демаркационную
   линию ещё за месяц до нас. Олежка был ещё тем тарантулом-жучарой.
   Двоюродного братца, напичканного деньжищами, вроде как дурной фантиками, он
   разводил первоклассно: подпаивал и напрашивался на подарки, а когда тот
   фундаментально (в готовальню) водкой запроцедуренный, забывал про экономику,
   должной быть экономной, и рассыпался телевизорами "Самсунг" и прочей
   бытовой техникой, то Граб тут-как-тут - вероломно подсовывал листок да
   перышко, чтобы запечатлеть "подателю сего обязуюсь...". Так вот, сухое горючее в
   таблетках из минского магазина "1000 мелочей" очень даже пригодилось. Хотя,
   конечно же, если б не покровительство Ломова, у которого мы гурьбой гостили в
   Бернау, то это ещё как сказать. Там, на территории общевойсковой части, пока Граб
   клеил офицерских жён и втирал кому ни попадя какой я молодец, что отравил
   пирожок цианистым калием, пока я интендантствовал, а Новицкий агрессивно
   скучал, Тимур тщетно, будто сквозь литосферу, пытался связаться с заказчиком.
   Стало быть, незадолго до нашей передислокации из Бернау в Мюнхен, выменивая
   42
   у солдатиков тухан за бундесмарки, я обратил внимание на табельную машину,
   заправляемую с обеих сторон, и мне, неискушенному, популярно объяснили, что
   ЗИЛ-131 с КУНГ(кузов универсальный герметичный)ом имеет два бака общей
   вместимостью 340 литров, действующих по схеме сообщающихся сосудов, и если
   один пробьёт пулей, то пофиг веники - есть второй. Следующим днём мы
   прикатили на ЗИЛе к бензоколонке и попросили 160 литров воды. Заправщик от
   денег отказался, таращился во все зенки и расспрашивал кальтенбруннером.
   Простые, типа батон за триннадцать копеек, советские головотяпы, мы без
   выЯбонов изложили по понятиям всю подноготную секретной военной технологии
   и показали даже упаковку с васильковыми буковками "сухое горючее"... Да, товар
   уходил на ура, словно беляши. Главное было смыться побыстрее. Впрочем, не о
   том. Новицкий помнил наше бегство из Германии и облом с иконой "Оплакивание
   Девы Марии Христа", однако ни намёком не усомнился в успехе затеянного мной,
   мудро не провоцируя во мне рецидив синдрома тревожного ожидания неудачи.
   @@@
   "Оплакивание Девы Марии Христа" - моя крупнейшая неудача 1989-го.
   Как известно, в каждом из нас заключено три субъекта, тесно связанных с
   тремя представлениями: N1 - то что думают о нас, N2 - то что мы думаем о себе,
   N3 - то что мы есть на самом деле. Для экстраполяции N3 нужно соотнести
   уровень притязаний, напрямую сопряжённым с позицией N2, с уровнем
   достижений, соответствующим позиции N1. Разница в котировках явит вам вас
   во всей облупленной красе: либо недооценивающим себя как такового, либо (что
   распространено значительно шире) - переоценивающим. Совпадении уровней
   (тождественность и конгруэнтность N1, N2 и N3) случается крайне редко. Тогда
   "совпадении уровней" эквивалентятся эпитетами "цельный", "гармоничный" и
   иже с ними, применимыми к трём вышеупомянутым субъектам. В 1989-ом я был
   именно таким - цельным и гармоничным: мне было всё безразличным.
   Абсолютно. Я жрал, спал, трахался... то бишь вроде участвовал в жизни подобно
   каждому, однако при этом не думал - вообще. Порой казалось, что я уже умер
   вкупе с окружавшей меня действительностью. Вероятно, жить среди призраков
   страшно забавно, но эмоций я тоже не испытывал. Классифицировать моё
   состояние, возможно, должно некой причудливой разновидностью сав-асаны,
   того, что индийские йоги называют мёртвой позой, когда прекращается дыхание
   и останавливается сердце...
   Да простит нас мой любовник,
   В помощь ему - бог.
   Я беглянка, ты паломник
   На кресте дорог.
   Не узнает он, как первой
   Я войду в твой дом.
   Губы ночью пахнут спермой,
   Спермой и вином.
   43
   Лично мне не известно, чья рука написала эти строки - случайно наткнулся
   на них, затерянных меж чистых страниц записной книжки, куда вносил важное,
   к которой много-много лет не прикасался. Предпосланы они, судя по всему, мне.
   Только с какой целью? Судя по всему, они созданы женщиной. Только какой из
   них? Впрочем, конечно же, я знаю, кто написал эти строки, ведь почерк почти не
   меняется со школьной скамьи, а особенности его сохраняются на протяжении
   всей жизни.
   В трактате "О дивинации" Цицерон подметил мудро: "Будущее наступает не
   внезапно". "Всякое будущее истинно от вечности, - продолжил Цицерон уже в
   трактате "О судьбе". - Необходимое происходит вследствие взаимосвязанных
   причин". Соответственно, Тимур явился мне, близкому к состоянию самадхи, из
   прошлого, наверное, именно за тем, чтобы повести меня в будущее. Выложив
   передо мной смутное фото иконы ХVI века, находившейся в Кижах, Тимур
   сказал, что её заказал некий Клаус Фридман, коллекционер из Мюнхена. Рядом с
   фото Тимур положил штуку баков и сказал, что в случае успеха за неё отвалится
   $250.000, $125.000 из которых - мои. И тогда за плечом Тимура я разглядел
   знакомый блеск - режущий блеск воспаленно-сапфировых глаз - очей
   Чингисхана и его слегка надменную улыбку, сквозь которую послышалось: "Если
   боишься не делай, если делаешь не бойся".
   - Мне всё равно, - сказал я ему.
   @@@
   Важно не наступить на жабу: можно поскользнуться.
   Помнится, вчетвером (я, приятельница, её подруга, бывшая моей девушкой
   одновременно, и её одноклассник) мы зафугасили пару штакетин с гянджой. Облом
   преследовал меня на протяжении всего дня, а под гянджой - усилился.
   Подвязавший недавно с табаком, я даже потянулся за "элэминой". "Ты же не
   куришь! - щепетильничала приятельница. - Не держишь слово? Настоящий
   мужчина так не поступает." "Настоящий полковник", - вставила её подруга (без
   всяких яких настоящая русская красавица, про каких писал Виктор Ерофеев),
   издевательски намекая на моё сходство с псевдогероем песенки из репертуара
   Аллы Борисовны Пугачёвой, и моя зыбкость усугубилась. "Дай я покурю", -
   улыбнулся одноклассник и забрал у меня сигарету панибратски. Одноклассник был
   речист. "Он конечно же хороший, - сказала как-то мне о нём моя приятельница. -
   Но только, по-моему, он украл у меня пятьдесят баков и кольцо обручальное.
   Кажется это он, больше некому". "Тогда на фиг с ним связываться?" - недоумевал
   я. Она лишь пожала плечами. После её откровений я чувствовал настороженность
   относительно речистого, а когда он столь ловко отнял у меня сигарету, я понял, что
   с той же простотой он может попытаться отнять и другое. Защищаться, однако, или
   нападать не хотелось, хотелось - устраниться, ибо я пребывал в неком дико вязком,
   застывающем, словно гипс, растворе, где безразличие круто замешано на обломе,
   который после непременно рассыпается на мельчайшие частицы вместе с
   содержимым. Речистый предложил вздрогнуть шампанским, приятельница (мы у
   44
   неё гостили) достала "советское-полусухое" и вознамерилась его остудить.
   "Шампунь при любой температуре - шампунь", - торопил я неприлично: убиться
   не терпелось. Настойчивость мою ребячливую приняли к сведению - речистый
   распечатал батл и стал разливать. "Что вы уставились, будто я хочу кого-то
   обделить", - цыкнул он шутливо. Все рассмеялись, я - нет, себя на том поймав.
   Когда пена осела, приятельница и речистый взяли по бокалу. Девушка моя
   находилась поотдаль в кресле, я обязан был ей помочь. Оставались два на одной
   линии, неравно наполненные. Необходимилось выбрать дальний, чтобы его
   передать. Привыкший же действовать поступательно, я хватанул ближний и только
   затем потянулся за дальним. Выбор не всегда делается правильным: иной раз
   требуется ближним пренебречь. Неправильным оказалось и движение - я
   машинально передал бокал, мне предназначавшийся, своей девушке. Исправлять
   ошибку было, увы, поздно: отнимать и давать другой было бы крайне глупо. И всё-
   таки: я замешкался на мгновение, засуетился. "Странные у тебя манёвры, как у
   напёрсточника", - проиронизировал речистый злорадно. И тут же, окончательно
   затвердев, я рассыпался на множество частиц, исчезая в дюнах, созданных самим
   же, и мне не сопротивлялось. Ощутив себя позже по-прежнему сидящим на стуле,
   что показалось странным и нелепым, мне захотелось вылезти из тела и бежать,
   догоняя себя в дюнах. К сожалению, не получилось. Поэтому пришлось выйти
   целиком - наружу. Но прежде приятельница спросила меня: "Ты что? Что
   случилось?" "Поскользнулся на жабе", - ответил я откровенно.
   Скоординированность ли плохая, ослепление ли эгоизмом или скользкая жаба
   подкинутая кем-то (возможно собственным воображением)? Не знаю. Вероятно,
   вместе взятое. Во всяком случае, если подобное для себя и объясняется, то уж
   точно излишне для посторонних. После того случая я не виделся с ними. Я не
   звонил своей девушке, а она - мне. Полагаю, её действительно отняли.
   - Что за эзоповщина?! Какая жаба?!
   - Долго объяснять. Как-нибудь потом.
   Славился "Вест-клуб" модной туснёй. Сановники, банкиры, богема, бандиты,
   их глянцевые любовницы, жёны, бизнес-леди, леди-бляди... В заведении кавказца
   Байматова, похожего на Аль Пачино, червоного люду клубилось с гаком. К слову о
   хозяине. Хороший парень. Подобного же мнения, уверен, он и обо мне, если
   помнит, разумеется. Однажды я провел с ним целую ночь в компании моих
   подружек, к которым он благоволил. Нахлобыставшись шампуня за счёт фирмы,
   возомнившие про себя невесть что, девки раскарячась капризничали, похабно
   роготали, галдели, препирались, утомляли, искрились огнями бенгальскими... в
   общем вели себя, словно притонные потаскухи с претензией на светскость. "Ой,
   Русланчик, какой у тебя галстучек!" - развязничали они, а он молчал тоскливо.
   Будучи рядом, я видел его глаза болью просвечивающие. Он понимал, что над ним
   подсмеиваются, мол, басурманин-басмач-чурка не врубается в наши европейские
   тонкости, а он - врубался. Мне было стыдно за своих соотечественниц. "У вас
   уютно, Руслан", - сказал я ему без тени лести. "Спасибо", - ответил он скупо. Он
   не был букой-сычем или кротким зайчиком, он был волком. Затем одна из
   45
   воспалённых жизнерадостностью подружек, с которой года за три до того у меня
   состоялась серия забубенных перепихонов, разлив элексир по стаканам,
   поленилась до моего филиала дотянуться-угораздиться. "Ну, ты простишь меня,
   Севочка. Бутылка у тебя под рукой, налей себе сам", - сказала она по-свойски. "Ты
   что?!! Ты уважаешь его меньше, чем меня?!!" - взорвался Руслан нефтью
   кавказской. Выражений не подбирая, Руслан выдал кое-чего зубодробительного,
   так что, вмиг перепугавшись, моя подружка срочно заграциозничала выйти из
   кабинки, но для того надобилось, чтобы её пропустил Руслан, а он упёрся рогом и
   никакой не помог бы домкрат. Дилемма-ситуёвина: топтаться по столу или лезть
   под оным. Громоотводничая, я просил его подняться. Увы. И тогда, найдя
   единственно верный дипломатический ход, я сказал, что я его гость, и он не имеет
   права мне отказать. В результате он пропустил её и потом, продолжая упорно
   молчать, несколько раз в течении ночи, будто самому себе, произнёс: "Ты
   правильный человек". А когда с рассветом мы ударили по рукам и браслет на моих
   допотопных "Командирских" расстегнулся, отчего они упали, то прежде чем успел
   я подобрать их он снял свои автоматические "Сэйко" и защёлкнул у меня на
   запястье наручником.
   Гарцуя в "Вест-клубе", я обнаружил с правого фланга (на два часа) Марту с
   олд-френдом - швейцарским банкиром по фамилии Логгерхед. Грамотеем в
   русском языке Логгерхед был никаким, то есть практически не фурычил, и разговор
   с ним отличался пресной однозначностью. Я даже за глаза (вернее ему в глаза, да
   за уши) обзывал Логгерхеда швейцаром из Банкирии. Зато уж с Мартой мы в сечу
   пофехтовали. Уязвленный, вопреки протоколу, я халатно нарезался в дупель. Когда
   же запотребилось лавиной пачкать унитаз, я подшатался в ритме полонеза к
   трезвёхонькому, будто стёклышко, Новицкому и попросил меня увезти...
   Зверски обблевав улицу, мы помчались домой, где Серёжа кинул моё тело в
   ванну.
   - Придурак, слушай меня внематочно, - сказал он, присев рядом на табурет.
   - Пока ты водку жрал без удержу, как с цепи сорвавшись, ко мне подрулил телох
   Альберта. Теперь ответь мне откуда ты знаешь Логгерхеда?
   - А чо?
   - Хуй через плечо. Заинтересовались нами. Очень. Благодаря твоему контакту.
   С ним. Кто он такой?!
   - Пихарь Марты, - признался я без особой радости.
   Отрадное событие произошло неделей спустя. Волей-неволей - с Альбертом
   мы всё-таки пересеклись. Состоялся совместный ужин и разговор, итогом
   которого мне недвусмысленно дали понять, что готовы ссуживать крупные
   суммы под обоюдоудобные проценты.
   @@@
   Думайте, что хотите. Можете даже разорвать меня на страницы (абзацы,
   предложения, буквы) и разбросать вслед ветру, или стереть меня с монитора, как
   стирают пыль влажной тряпочкой. Разрешаю. Но только говорят, что Шолохов с
   46
   Кастанедой различаются, вроде пал с секамом в мультисистемном аппарате. Не
   сомневаюсь, некоторые даже читали увлекательное повествование про дона
   Хуана, скрытного мага из Мексики, но кое-кто обвиняет Карлоса в том, что дона
   Хуана он спиздил, типа в долг, у Михаила, написавшего свой "Тихий дон".
   Впрочем, редкие книги мне по-сердцу. Чаще встречаются - по-уму, но гораздо
   чаще - по-хую, однако о них и говорить не стоит, потому что слов жалко.
   - Когда долг отдашь? - поинтересовалась Кобруша законно.
   - Когда-нибудь.
   - Что-нибудь получается?
   - Вполне.
   - Будешь мне обязан по гроб жизни.
   - Чей? Чьей? Чем?
   - Не поняла.
   - Чей гроб? Чья жизнь? Твоя жизнь, мой гроб? Наоборот? Может жизнь и
   гроб твои? Наоборот? Тебе я чем обязан? Прошу уточнений.
   - Значит, ты мою жизнь в свой гроб хочешь запереть?
   - Разве я такое говорил? Возможны варианты.
   - И это за всё то, что я для тебя сделала?!
   - Океюшки, с первыми двумя вопросиками покончим. Выбирай на
   усмотрение. Перейдем к третьему. Итак, чем обязан?
   - Проходимец, ты просто меня используешь!
   - Безусловно.
   - Почему ты всегда такой колючий, такой напряжённый? Я не хочу тебе
   дурного! Я тебя люблю! Ты не имеешь права так ко мне относиться! Пойми, все
   тебя предадут! Все! Наверное, лишь родители, быть может, друг... Любящая тебя
   женщина не предаст уж точно! Ты должен меня любить хотя бы немножко очень!
   Ты в ответе за тех, кого приручил!
   "Почему женщины так злостно спекулируют Маленьким Принцем"?" -
   размышлял я, разглядывая возле губ Кобруши пять складочек-чёрточек: две
   слева, три справа.
   - Женщины не настолько самостоятельны, чтобы взять на себя
   ответственность, - сказала она, словно уловив ход моих мыслей.
   Вот так вот утонувший некогда лётчик Антуан де Сент-Экзюпери вывел както
   формулу, натолкнувшую меня на раздумья, черту которым подвела Кобруша.
   Опять-таки прав был Оскар Уайльд, хоть и был двуствольщиком. "Мужчины
   женятся от усталости, женщины выходят замуж из любопытства". Впрочем,
   говорят, для того, чтобы слушать "стерео" - нужно, чтобы второе ухо было
   открыто.
   @@@
   Каким транспортом и путём я прибыл в то незнакомое мне средневековое
   поселение, осталось за границами сна. Ухоженные поля и хижины, далёкие
   зеленеющие холмы, бескрайняя лучезарность, радость плоти и духа, беспечность
   47
   и благодатность... Изолированная от всех миров, точно эгрегор, деревушка
   находилась (может находится и поныне, ведь я не забыл её) будто под огромным
   прозрачным куполом. Я прибыл туда условно слева, ведь во сне хватает
   условностей, принимаемых нами, как данность, кои невозможно ни доказать, ни
   опровергнуть. В деревушке жили мои родственницы (тётушка и бабушка),
   которых я никогда не видел. Все добрые жители ждали меня, а злых там не было.
   В честь меня устроили грандиозный пир: километры дубовых столов ломились
   от завалов дичи, дымившейся в глиняных лоханях, миски с горячей похлебкой
   ждали любого желающего, румяные караваи хлеба, преломляясь, хрустели, пряно
   пахнущая зелень, радуя глаз, лежала снопами, разнообразные фрукты, щедро
   разбросанные, в восхитительно ярком хаосе привносили в общее благоухание
   освежающие ароматы, старое вино плескалось по чашам да кубкам, а целый
   океан его, готовый разливаться сколь душе угодно, был заключён по кувшинам да
   бурдюкам. Залихватские мужчины и разухабистые женщины сидели за столами в
   светлых льняных одеждах. "Тебе", - сказала мне тётушка, подавая большущий
   серебряный кубок, наполненный до краёв густым бурым, точно кровь, вином.
   Приняв дар, я поблагодарил и выпил вино без остатка, чем немало порадовал
   окружающих. "Кто из женщин тебе мил?" - спросила меня бабушка. Бесстыдно
   осмотрев присутствовавших, я указал. Все присутствовавшие одобрили мой
   выбор воосхищённо. "Сегодняшнюю ночь она твоя". Мы вдоволь ели и вволю
   пили, порой грубо подшучивая друг над дружкой и смеясь до упада. Женщины
   сами подсаживались на колени мужчинам, и те почти безнаказанно щипали их
   задницы, мяли их груди и гладили по ляжкам. Избранница моя льнула ко мне
   всем своим упругим телом и обливала меня вином, когда мы целовались, а после
   замечательно задорно смеялась тысячей маленьких колокольчиков. Всё было
   благополучно в том радостнейшем из всех радостнейших миров. Однако, иногда
   какой-нибудь случайный собутыльник посреди безудержного веселья вдруг тихо
   заводил со мной доверительный разговор и сообщал, что здесь мне можно
   оставаться хоть навсегда. Единственным же непременным условием бескрайнего
   счастья было запрещение, о котором не принято было упоминать всуе. Речь
   велась о запрете идти вправо - в сторону противоположную той, откуда я
   прибыл... Когда, закатясь, золотое светило погасло и зажглась звёздная ночь с
   серебряным серпом, пронизывающим весь подлунный мир голубыми лучами
   аоб, когда селение уже спало, укрывшись прозрачно-тёмно-синим
   обволакивающим бархатом лета, а немногочисленные засидевшиеся на
   пиршестве расходились под юрковатый посвист сверчков и нежно-щекотливый
   стрёкот цикад, и моя избранница, опившись вина, трогательно посапывала,
   улёгшись на столе, - я оказался без присмотра. "Что если, - размышлял я, -
   одним только глазком? И обратно". Соблазн был велик, - я не устоял. И вскоре
   уже милые шумы деревушки остались позади... Продвигаясь в кромешном, где
   даже образы отсутствуют, я опасался, что времени и сил на обратный путь мне не
   достанет. Выдержав же очередной натиск на решимость, я был вознаграждён, ибо
   уткнулся в глухую серую стену, не имевшую зримых границ ни горизонтально,
   48
   ни вертикально, отделявшую Всё от Всего. Среди непроглядной безнадёжности,
   где-то высоко-высоко, так высоко что и крылья не подняли бы, будь хоть трижды
   ангелом, я заметил амбразуру-окно, и свет из неё бивший. Обламывая ногти в
   кровь, впиваясь ими в стену, я карабкался скарабеем, пауком, тараканом, будучи
   собой. Я готов был метаморфизироваться в любое существующее или
   несуществующее, чтобы избавиться от чудовищной боли, которая
   преодолевалась мной с трудом... Почувствовав вдруг опору, я без труда разглядел
   металлические конструкции, самостроящиеся ввысь на глазах... Ловко
   взобравшись по металлическим конструкциям, я заглянул в амбразуру-окно и
   увидел, что нахожусь на вершине горы. Представившийся мне вид был чудесен:
   внизу приветливо переливалась лазурность моря, вверху приветливо золотилось
   Солнце. Я влез в окно. Обходя выступы да овраги, спускаясь к морю, я
   повстречал босоногую пастушку с мирно пасущимся стадом коров. Мы о чём-то
   побеседовали, попрощались, и я двинулся далее. Речушка-ручей журчала
   наядами, указывая мне путь. Продвигаясь вдоль речушки-ручья, я заметил на
   противоположном берегу толстенного бородача, нежившегося в мягком тепле
   болотца нагишом не скрывая удовольствия. Его волосатое тело было облеплено
   жирными пиявками, появлявшимися у него из пупа и расползавшимися в поисках
   питания, подобно зародышам, по животу да ногам. Незнакомец их ловил и совал
   себе в рот. Заметив, толстяк-бородач приветливо помахал мне рукой, приглашая.
   Увы, я торопился. Повстречалась мне и приятная на вид собирательница трав,
   свежей улыбкой и округлостью форм меня завлекавшая. Только я спешил...
   Внезапно в эфире нечто разительно переменилось и почувствовалась
   необъяснимая тревога, исходящая даже от красных лучей аод и солнечного ветра.
   Быстро угадав точку распространения, я обернулся и увидел, как из амбразурыокна,
   в которое я едва протиснулся, вылезают закованные в латы
   человекоподобные существа. Вылазя оттуда, они стремительно превращались в
   исполинов двенадцатиэтажной высоты. Фантастически скрежеща и лязгая
   громадными мечами, от соприкосновения которых возникали огромные искры,
   исполины сражались, круша под ногами камни. Увлеченные битвой, они никого
   не замечали. Обуянный страхом, не безумием, я интуитивно понял, что спасение
   моё - в амбразуре-окне, по ту сторону. Прячась от падавших глыб и огня, я
   пробирался выше, выше, выше... Достигнув же безопасной зоны, я оглянулся и
   увидел бегущего на меня исполина, делавшегося по мере приближения всё
   меньше, меньше, меньше... Внезапно резко чья-то рука выдернула меня на ту
   сторону амбразуры-окна... Девушка повела меня через селение. Жители молча
   расступались, давая нам путь, смотрели на меня, точно на преступника, чьё
   преступление немыслимо. Она вела меня влево, туда, откуда я прибыл. Там, где
   кончался край, была дверь и чего-то ожидавшие возле неё люди. Они смотрели на
   меня недоумевающе, как смотрят на того, кто совершил настолько непоправимое,
   что уже не имеет значения убивать его или оставлять в покое. Проходили мы
   сквозь толпы народов, молча перед нами расступавшихся... "Уходи", - сказала
   девушка не разомкнув рта и вытолкнула меня. Мигом я оказался посреди шумной
   49
   улицы Минска. Вокруг сновали прохожие, гудели автомобили. Меня окружала
   суета будней, когда я стоял, точно вкопаный, и курил. Созерцая огонёк,
   прячущийся за серостью пепла, я понимал, что место моё - не здесь. Мгновенно
   перенесясь в амбразуру-окно, словно по волшебству, я увидел горы с моими
   знакомцами и теми, кого предстояло узнать, море, скрывавшее в глубинах
   великие тайны, жаркое светило, всё сущее под ним согревающее.
   - Ну и рожа у тебя, - услышал я голос Новицкого.
   Сомкнув веки, я встряхнул головой. В следующую секунду мои глаза
   раскрылись. Солнечный луч ослеплял по-прежнему. Сфокусировавшись, я
   различил Серёжу с книгой Карлоса Кастанеды "Сказки о силе", махавшего ею
   передо мной медленно, гипнотически.
   - Прочти, - попросил я, стирая с лица наваждение, вызванное лучом.
   - Обстоятельства выстраиваются сами собой, - прочитал он.
   - Дальше.
   - Я уже потерял.
   - Найди что-нибудь ещё.
   - Это не спектакль, а знак, действие силы, - прочёл он.
   Информации для меня было вполне достаточно. Я понял, что всё будет
   именно так, как должно быть. Только как должно быть, для меня по-прежнему
   оставалось загадкой.
   @@@
   Свет в конце туннеля брезжил уже донельзя доскональненько.
   Инкубационный период завершился и, чуток изнурённые, с налипшим на
   инвентарь гуляшём, мы вылазили из жопы-шахты потихонечку-памаленечку.
   Однако, как бы то ни было, зазнаваться везунчиками-диггерами было рановато,
   ибо взрывы метана никто не отменял, и денежки уходили, как дети в школу. Кабы
   уж кардинально зафасонить требовалось ещё хотя бы баков двести. Кризис я
   решил кроссом.
   Обтяпывать делишки лучше на нейтральных территориях, поэтому
   стрелочку Пенхасику я забил в гостинице "Беларусь", в вестибюле.
   Типичнейший симит, Пенхасик слыл скупердяистым заимодавцем, но
   приятелями мы числились давнишними и животрепещущим я никогда его не
   истязал. Кроме того меня почти все уважают, так что...
   Разведка доносила, что в древнем роду Пенхасика значились какие-то
   ископаемо-уважаемые хасиды. Тем не менее, закоренелый комсомолец Пенхасик
   чурался синагоги, навроде лярвы цадиков. Пенхасик был натуральным
   шлемазлом, типа еврейского Иванушки Дурачка. Только если русский Иванушка
   Дурачок - это усредненный Обломов с Джеймсом Бондом, то шлемазл у еврейцев
   - это нечто иное. Признаюсь, в шлемазлах я разбираюсь не очень-то хорошо. Но
   уж точно из всех двенадцати колен Израилевых - Пенхасик значился самым
   шлемазловым. Пенхасик был каким-то дичайшим симбиозом анимационного
   Ослика Иа и Винни-Пуха. Таких ёбнуто-пленных не сыщешь даже в кунсткамере.
   50
   Поджидая в гостиничном холле, я напряжно соображал, как бы поудачнее
   взрыхлить почву разговора. Чуть-чуть нервничая, я механически перебирал в
   кармане куртки талисман-стекляш - осколок обыкновенного бутылочного стекла,
   отшлифованного волнами Чёрного моря.
   - Шолом, - сказал я ему по-свойски.
   - Здравствуй, - насторожился Пенхасик.
   И тут! Моя пустяковина-ерундовина выскользнула и процокала по
   мраморному полу вестибюля звонкой такой морзянкой. Немало сконфуженный, я
   ринулся поднимать обронённое: стеснялся, что кто-нибудь заметит мою
   несолидность. Глупо. Как-будто обронённое и быстро подобранное упавшим не
   считается. К тому же мой тайный порыв был явно замечен. Потому что Пенхасик
   на секунду замер, пощупал хоботом воздух и заинтригованно спросил:
   - Что это?!
   - А-а-а... так. Алмаз, - бухнул я для себя же неожиданно.
   - Почему же он не сверкает?
   - Потому что не бриллиант. Его огранить ещё нужно.
   - Где взял?!!
   - В овощняке на Богдановича. Ты чо, дурак?! Так я тебе и сказал. Щас, тры
   раза.
   - Покажи! - взмолился Пенхасик.
   Волоокие зенки Пенхасика забегали нарастающими циферками. Я понял,
   клюнул.
   - Закладывать в ломбард боязно. Тебе вот принёс. Всего-то двести баков.
   Буквально на месяцок.
   - Отличненько! Через месяц не отдашь, камушек мой.
   - Замётано. День в день.
   "Рациональные исламисты раннего средневековья воспользовались
   достижениями арийцев в области математики и создали "собственную"
   числовую систему, - подумалось мне геополитически. - Однако, те же
   рациональные исламисты уничтожили мистические знания жрецов Красной
   расы. Затем, наверное, чтобы сейчас в Арабской Республике Египет жить от
   туризма на ничтожных остатках разрушенной и омертвевшей цивилизации.
   Недаром книга Коперника "Об обращении небесных сфер" была запрещена
   церковной цензурой более двух столетий. Затем, наверное, чтобы сейчас
   беспрепятственно продавать по магазинам "Сделай сам" детские конструкторы с
   комплектующими из двух реек-перекладин, трёх гвоздиков и одного бородатого
   еврея тридцати трёх лет. Самые же ушлые, безусловно, иудеи. Нужно же было
   среди них родиться уроду Пенхасику, которого от глупости просто зашкаливает".
   @@@
   Троллейбусная остановка. Холодно. У-у-ух!!! Ветер пробирает до костей.
   Снег. Всё белым бело. Утро. Собака. Одинокая. Бездомная. Ху-дю-у-щая. Рыщет,
   рыщет, рыщет. Заглядывает в мусорки, в глаза заглядывает. Народ от нечего
   51
   делать посматривает на неё жалостливо, в ожидании транспорта. У каждого свой
   путь. Они разъедутся, она останется. Голодная и свободная. Собаку всем жалко.
   И мне тоже. Кто-то кинул ей часть бутера. Она подобрала, нашла утешение в
   части. У нас так не получается. Мы хотим всё разом, не замечая потерь того
   немногого, что уже приобретено. Мы спешим, она - нет. Она знает, что придут
   новые... Я пьян. Мне ничего не нужно: просто ожидаю туда (или оттуда?) своего
   троллейбуса. Не знаю. Я думаю, хорошо бы знать... Запомнить нужно и спросить
   при случае у кого-нибудь, если, конечно, вопрос не забыть. Если записать, то есть
   надежда. Я пишу на ладони. Буквы мои пляшут. А может я? Точно. Пляшу.
   Вернее от холода приплясываю. Народ за мной наблюдает. Смешно? И мне тоже.
   Проснулся я от звонка в дверь. По обыкновению, Его Писательство явился
   без весточки - менингитом по морде. Зато притянул с собой мисс Лу и Макимотосана,
   того самого старичка, зачесавшегося мне взяться на ручки в Мюнхене.
   Мисс Лу походила на царицу Телестриду, ту, что презирала всех мужчин, кроме
   Александра Македонского, к которому в сопровождении трёхсот амазонок
   отправилась в Гирканию (юго-восточное побережье Каспийского моря, южные
   склоны Эльбруса), чтобы зачать от него ребёнка. С этими япошками вообще фиг
   поймешь: такое у них строение лицевых мышц.
   - Евреи, разумеется, молятся своему Богу, - сказал мне Свиридов, будто
   продолжил прерванный разговор.
   - Яхве? - уточнил я.
   - Нет. Сатирику Жванецкому. Вернее, сатирик Жванецкий не совсем Бог
   евреев.
   - А кто он?
   - Он типа говорит голосом Бога евреев. Так они думают. А вот сатирик
   Задорнов - это Жванецкий русских.
   - Во как?!
   - Да. Однако если посмотреть повнимательнее, то оба Миши играют на
   контрастах.
   - На чём они играют? На контрабасах?
   - На контрастах. Это как душ. То холодный, то горячий. Эффект возникает
   на разнице котировок.
   - А что евреи?
   - Понимаешь, вопрос еврейства на самом деле настолько размыт, что в пору
   говорить не о паневрействе, а о...
   - Наоборот?
   - Да.
   - Неужели евреи настолько экзальтировали свою доминанту?!
   - Да. Да. Да.
   - И что? Грядёт очередной спад еврейства в качестве...
   - Безусловно.
   Перекусив пожаренными на маргарине пельменями и запив сакэ, подогретым
   в кастрюльке, мы повели гостей (по их просьбе) на экскурсию по Минску.
   52
   Шляясь в поисках достопримечательностей, я всё пытался понять, почему
   люблю свой город. Вообще-то конечно же, если подумать, то любить его кое за
   что можно. Во-первых, красивых девок пруд пруди и народ вцелом
   добродушный. Чистенький такой Минск, потом, и ухоженный. Устроено опять
   же всё по-умному очень и тэ дэ и тэ пэ. Безусловно, город Минск мой не город,
   а фэншуй просто какой-то! Короче, мы показали гостям Тройку, рекламный щит
   фирмы "Наше дело", калькируемую на итальянский "коза нострой", деревокаштан,
   посаженный генералом армии Пеньковским В.А, цирк, танк,
   национальную избу-читальню, местные учреждения и ведомства с якобы
   лигитимными прощелыгами, импозантного Ленина на площади Независимости,
   дом где жил Ли Харви Освальд, замочивший (по официальной версии)
   президента США Джона Кеннеди (хотя конечно же недопустимо глупо наугад
   палить из винтовок, когда предостаточно высокоточных спецсредств, типа
   пульса де-нуры). Впрочем, на светлом фоне январского (1994-го) официального
   визита в Минск масона и призидента США Билла Клинтона, мои комментарии,
   возможно, имеют лёгкий оттенок неполиткоректности. По-любому, извините -
   грешен.
   Когда же зарядил дождик, мы занырнули в кабачок "Семь пятниц" и
   раздавили там пузырь "беловежской" под драники с мачанкой. На
   импровизированных посиделках я был в состоянии шока, потому что не знал,
   куда их вести дальше и какими реликвиями бряцать: не тащить же зарубежников
   к замухрыжке Пенхасику или торчку-деграданту Лимонаду, не знакомить же с
   оборванцем-уникумом Матыгой или Глушкиным, глашатаем примитивносвоеобразного?
   Самородков нужно прятать, подобно золотому запасу, охранять,
   как Форт-Нокс с Баярдом, лелеять, типа генофонд, ибо самобытность свою без
   них мы точно потеряем и выродимся в стадо под названием быдло. Капиталистам
   тем паче ни-ни - могут подумать что мы доверчивый пигмейский народ и снова
   случится несчастье, как в сорок первом. Зарубежникам я сказал, что у нас глазеть
   особо не на что, поелику почти всё до тла разрушили фашисты. Япошка сразу же
   нахмурился, горизонтально закачал головой и прошепелявил: "Фасизьмь - не
   карясё". А так, по-жизни, Макимото-сан лыбился до ушей, словно кампрачикос,
   непрестанно мотал по-вертикали и всё ему было "карясё". От белорусскояпонской
   дружбы, согретой "беловежской" с саке, англо-саксонке Лу
   потеплелось и, растрогавшись, она сгоняла за батлом "Джонни Уоккера",
   предварительно озвучив, что ей стыдно за свою страну, оккупировавшую
   Северную Ирландию. Тогда я понял - наши.
   Вечером намаявшиеся иностранцы почапали отсыпаться в "юбилейку",
   потому что даже шиацу Макимото-сана уже не помогал, а мы с Его
   Писательством и без Новицкого, сваленного ангиной, ломанулись в "Вест-клуб".
   Войдя в рестор, я воскликнул: "Ба!". Одни и те же напыщенные
   физиономии, по-моему, даже на тех же самых местах, словно в компьютерной
   игрушке, которую включай-выключай, входи-проходи - без изменений: одни и те
   же члены ёжиком. Я всех приветствовал, расплющившись улыбкой в пол-зала.
   53
   Улучив момент, скользкий Альберт, вооружённый золотопёрым
   "Пеликаном", сорвал с Его Писательства вензелёк, пока я, типа рачительный
   комбайнёр прогнозирующий исступлённую жатву, конспиративно слётал к
   начальнику зернотока господину Логгерхеду и, галантно перетерев, урегулировал
   на будущее бизнес-отношения.
   Опасаясь спровоцироваться и нарваться на очередную колкость Марты,
   выряженной под орхидею или паука Thomissus albus, собираясь уходить, я
   ослепился фотовспышкой. От впросака Логгерхед ей-ей не упал, вроде при
   ядерном взрыве: к очагу подошвами. Оклемавшись, я разглядел полууголовную
   рожу Жоры-Жирафа, рассекавшего среди разряженных людских масс в своём
   искромсанном комбинезоне, предотвращавшего возникавшие прения с
   компетентно-безразличным видоном и нагло щёлкавшего затвором фотоаппарата.
   Чем подкупал Жора - так это внешностью. Время нарастило на некогда
   долговязом юноше горы мышц, подгодовало его до вмеру упитанного Минотавра.
   Впрочем, уже в пору кипарисной стройности Жора перебрасывал на спор через
   девятиэтаху Лимонада двухкэгэшный булыжник. Забиякой Жора никогда не был,
   а проблемы-конфликты решал-устранял не иначе как экстросенсорикой. Даром
   телекинеза, вроде девочки из киношки "Сталкер", Жора обладал уж стопудово.
   Пойдёшь бывало с ним поутрецу на пивнуху. Очередон! Ожидаючи, поседеть
   недолго. А Жора? Исподлобья только глянул - и очередь отодвинулась. Жора
   способен был урыть любого, но, предчувствуя его имманентность, "любой" в
   дискуссию с ним не вступал. Так что, Жора жил по инерции, не перебарщивая,
   мечтая снискать лавры фотомастака, по жребию тяготея к радио.
   Поджидаючи Костю Бессмертного, пообещавшего ускорить злосчастный тур
   к немцам, как-то в ноябре 89-го я повстречал Жору в аэропорте Домодедово,
   откудова он стартовал на всесоюзный слёт радиожурналистов. Богатырская сума
   Жоры топорщилась жратвой, забитой до отказа. Бочёнки консервов, кольца да
   палицы колбас, варенье... Среди чревоугодной той дребедени занозой торчала
   одинокая какая-то захиревшая болваночка "Столичной". Аскетичность Жора
   аргументировал северным напрягом с продовольствием, заострял, что водки там,
   как в кране воды, и хошь её кушай из блюдца, хошь - из тазика. По поводу оказии
   свинтили мы сердешной башню и из горла буль-буль-буль. Огуречики солёные.
   Хлеб свежий. Сало с прослойками. Целый шмат! Сидим себе, гужуем шляхтой.
   Зырим, прутся в стиле болеро Равеля нагруженными составами пол-АББА или
   целая Баккара (блондинка да брюнетка), а за плечами у них болтаются
   репортёрники. "На консилиум в Омск?" - спрашивает их Жора. "Вы Юрий
   Лонго?" - удивилась блондинка. "Тед Тёрнер. Коллега из Минска. Экологически
   чистого кабанчика вкусить не желаете?" "Это как?" - оживилась брюнетка. "Нам
   же чернобыльский атом подгадил. Кругом сплошняком радиация, а кабанчик наш
   статично чистенький, словно сердолик в вашем кулоне, ибо его, родимого, в
   глубоком погребе взрастили. Корыто там у него было с отрубями, параша. Потом
   её ведрами на огород подымали, чтоб ботва погуще да потолще корешки", -
   пояснил Жора и погладил себя самодовольно по пенящимся, ровно у Ленни
   54
   Кравица, волосам. Животноводческих от таких новшеств доверчивые девчонки в
   кабанчика вгрызаться прекратили, "Столичную" тоже побоку, а магнитофоны на
   "запись" включили и микрофоны Жоре в рот совают. А того, вижу, понесло.
   "Могу, - говорит, - опытом поделиться. Как свинок без крови мочить. Зачем же в
   землю, когда в кашу можно. Гречневую, например. Током нерентабельно.
   Большой расход электроэнергии. Так мы ногами их, постаринке. Для внешней
   презентабельности мы валенки надеваем. Ну, чтобы без синяков". Брюнетка аж
   побелела. Блондинка же, зардевшись по-чёрному, ей делала знаки-жестикулянты,
   мол, отползай-отползай, галопом-галопом. Балбеса Жору прорубило, что
   белиберда его потянет на цеховой скандал, и, скроив гримасу авансом, он
   покаялся: "Да что вы, милые, я шучу. Разве мы живодёры? Всё у нас почеловечески.
   Пикой в сердце и по горлу - ж-ж-жих".
   - Кабанчику Омск понравился? - спросил я Жору.
   - Принят был на ура. Изжевался под аплодисменты. Толстенький такой был,
   а прошмыгнул в три дня. Журналюги, дармоеды субтильные, повадились,
   понимаешь, по ночам вприсядку. Постукают из вежливости дятликами.
   Нежненько так тук-тук-тук. А там, изверги, врукопашную. Как бы это к
   экологически чистому кабанчику приобщиться? Где он у вас здесь? Говорю, не
   возражаю. Светится, вон, на полочке.
   Адаптация языков перманентна: бывает "А" засунут в жопу, бывает даже -
   целый американский штат, упростив ихнюю латинско-католическую "х" (иск) до
   нашей кириллицно-православной "х" (ха-хо-хэ-ху...). Техас - не Техас. Кроме
   того, у всех у нас имеются явные признаки увлечения собственным составимым,
   например, языком (родной, иностранный, математический, информационный...).
   Используя в качестве доказательства это иллюзорное собственное составимое
   Жора-Жираф, втесавшись гостинцем-эксцессом грубо домогался Его
   Писательства, вернее интервью от него.
   @@@
   Расплодившиеся бомжи, копошащиеся по помойкам в надежде сыскать
   макулатуру, напоминали безвременно состарившихся активистов пионэрского
   движения. Впрочем, кабы профессиональный токарь Август Бебель (один из
   основателей германского социал-демократизма и II-го Интернационала) не
   сблизился бы вплотную (хи-хи-хи) с Карлом Либкнехтом, то вряд ли сделался бы
   идейным марксистом. Опять-таки, как заметил траги-комик Пивненко: "Комедия
   - лучший способ скрыть трагедию". Однако, по-правде, намного лучше когда
   мухи содержатся отдельно от котлет и каждый занят своим делом. Вот, например,
   Ньютон. Который рядом с Дарвином в Весминстерском аббатстве лежит. Ньютон
   - гениальный учёный. А политиком был бездарным. Целых два года заседал в
   британском парламенте, просто с маниакальной пунктуальностью посещал все
   заседания, а выступил лишь единожды! И знаете, что сказал в Британском
   парламенте Ньютон? Он сказал: "Закройте форточку". Кстати, я вовсе не против,
   что наши местные бомжи отхватили часть бизнеса у перерожденцев пионэров.
   55
   - Халезин, ты зачем человека посадил? - терзал Свиридов.
   - Ничего, отсидит. Зима - лето, зима - лето...
   - Зима у нас длинная. Зима у нас - двенадцать месяцев!
   - Зато остальное лето.
   Ностальгируя, Халезин и Свиридов вспоминали, как сквозь
   информационную блокаду и дребезжавший радиодинамик "ВЭФа" прорывался
   Сева Новгородцев с Лед Зеппелин, воздействовавших не менее проникновенно,
   чем сейчас на си-ди; вспоминали, как жили пососедству в частном секторе на
   Белорусской; вспоминали заплесневелую, в чесучёвой косынке, ведьму Броню,
   которую карапуз Свиридов чуть не потопил в собственном же дерьме,
   пробравшись лазутчиком в ведьмарские "удобства на улице" и заминировав туда
   исподтишка десять пачек дрожжей, отчего взбаламученные фекалии попёрли
   изобильным ливером, вулканом Кракатау; вспоминали мозглявого выпивоху
   Мечика, с получки завсегда угощавшего их конфетами, сданного Стефкой в
   дурдом, про то, как возвернувшись он, поосторожничав навлечь на себя
   очередной принудительный курс лечения, не навешал ей обязательных
   пиздюлей, как полагалось по стародавнему славянском обычаю, а надоумился на
   починку сарая, и попросил Стефку в помощь пожарить ему гвоздей, дабы они
   получше в досках держались, и когда сестра-простофиля принялась их
   помешивать на сковородочке да поливать постным маслицем - Мечик вызвал ей
   психбригаду.
   Свиридов интересовался у Халезина тонкостями континентального права,
   рассказывал про идеально эстетское убийство в Лондоне, где один джентельмен
   завалил спальню цветами, отчего его жена, страдавшая сердечной
   недостаточностью, благополучно скончалась, ибо запах запахом и фотосинтез
   фотосинтезом, а только растения по ночам, оказывается, кислород поглощают и
   выделяют углекислый газ.
   Халезин поведал о жутком случае из личной практики, когда абсолютный
   трезвенник и примерный семьянин со стажем в семь лет утопил в горячей воде
   собственных детей, затем пошёл в гастроном, отстоял там очередь за водкой,
   вернулся и пил её на кухне, а когда правоохранители спросили, зачем ему водка
   понадобилась, то ответил здраво "так помянуть ведь нужно", как после
   выяснилось, что болен он периодической шизофренией, синдромом
   Кандинского-Клерамбо, недугом, этиология и патогенез которого не
   установлен.
   Я слушал их и думал, что у всех у нас от радиации, чернобыльской
   радиации, сдвиг по фазе, что о подобных проблемахах ещё в 1896-ом писал
   Тарханов. Хотя, конечно, мы такая нация - нам похуй радиация. Приближаясь к
   монументу Победы, воздвигнутому в 1954-ом в честь войнов Советской Армии,
   партизан и подпольщиков, вспомнив, я сказал, что Новицкий как-то обозвал
   обелиск болтом без мудей. Задрав носяру к звезде, Свиридов заметил, что
   обелиск к тому же короче, чем предполагалось, поелику монтируя его спешно к
   юбилею, одну из ступеней затеряли где-то на станциях-полустанках.
   56
   Я сын подпольного рабочего-партийца.
   Отец любил меня и мною дорожил.
   Но извела его проклятая больница,
   Туберкулёз его в кроватку уложил.
   И так остался сиротою...
   - Епсель-мопсель, - воскликнул Его Писательство, вслушавшись в латунноласковый
   глас, доносившийся из подземного перехода, - Толя!
   - Дядя Толя, - подтвердил я. - Постарел. Да-а-а... А жизнь уже почти
   прошла.
   - Мимо. Пешком. Хромая на обе ноги, и даже не оглянулась, - дорисовал
   мрачную картинку Халезин.
   Действительно, при входе в подземку с болтавшейся на лапсердаке медалью
   "Ветеран труда" сомнительного происхождения и поблекшей салатовой вязью
   наколок на кистях, среди коих выделялся перстак в форме серпа да молота с
   пятиконечной звездой плюс аббревиатура "БОГ", расшифровывающаяся то ли
   "был осуждён государством", то ли "буду опять грабить", поджав под попу
   единственную ногу и газету "Правда", рядом с кепкой для милостыни пел дядя
   Толя - опустившийся вор, каких в уголовно-блатной среде презрительно
   величают леопёрдами. Остановившись недалече, мы внимали, а дядя Толя,
   словно продолжая этапы жизненного пути, продолжал:
   Ты биксою была, когда тебя я встретил.
   Без милого сидела ты в скверу.
   В твоих глазах метался пьяный ветер
   И папироска чуть дымилася во рту.
   Костюмчик серенький, колесики со скрипом
   Я на тюремненький бушлатик променял...
   Затем, типа в книжках Пелевина, дядя Толя жалостливо завыл про обрубковбезногих:
   На дальней станции сойду,
   Трава по пояс...
   - Как жизнь, Толя? - спросил Свиридов, пожимая дяде Толе руку, а другой
   кидая в кепку пятидолларовую бумажку.
   - Как пелёнка, тыцы-пыцы. Маленькая и обкаканая.
   - Бедненький.
   - Бедненький не бедненький, тыцы-пыцы, а одет чистенько. Империалистам
   продался? Диссидент-чернокнижник. Всю жизнь по мере возможностей с ними
   боролся, на стройках страны свой трудовой пот проливал, типа Корчагин, для
   будущего ишачил, для молодых, тыцы-пыцы...
   57
   - Толя, не еби мозг. Шкандыбай лучше на базар. Купишь там себе пилу и
   петуха. А после в лес езжай.
   - Харэ уши топтать. Пила, лесок... Хуля мне там? На кой?
   - Спилишь там толстую ель, посадишь на пенёк петуха и будешь его
   насильничать.
   - Во, тыцы-пыцы, мухляр-радикал. Я прикалываюсь ж, подъЯбываю подружбе,
   а он уже... Внаклад с дружком твоим, Ноем, в одной водице купаные. В
   кипяточке. Помнишь, как он меня, тыцы-пыцы, пёрышком чуть не пописал? -
   сказал дядя Толя, оскалабившись в подобие улыбки своими перфорированными
   челюстями. - Кумекал, лях там или анархист-отрицаловик. Ну, по понятиям
   челюскинец, без никого на льдине. Так он же кичи не нюхивал и не при делах
   вовсе. Разбитной вроде, в поле ветер, в жопе дым, а как хана ему приснилось
   народу понаехало, точно к политбюрошнику. Бякали, ухом слышал, тёртый был
   формазонщик. Непонятки чой-та сплошняком.
   - Всё относительно, Толя. Слыхал про рыбок? Потыкалась одна по
   аквариумным закоулкам и говорит, Бога нет. А другая ей, а кто нам воду меняет?
   Всё обусловлено границами восприятия. Ты, Толя, на какой заставе?
   - А-а-а! - отмахнулся дядя Толя, скривившись. - Высокая матня, тыцыпыцы.
   Вот ты тоже не блатной и не фраер, а родную речь изучаешь, по фене
   ботаешь.
   - Образный логос, сочный...Толя, я же писатель! Опять же с кем
   поведёшься, Толя, от того и наберёшься.
   - Ты писатель, тыцы-пыцы, про сынка моего накалякай.
   - Толя, у тебя сын? Сколько же лет мальчику?
   - Батя, - прогнусавил, растолкавший нас, бугай.
   - Вот и Лёньчик, - обрадовался дядя Толя. - Золотой пацан! Правда, жёнка,
   тыцы-пыцы, сука попалась.
   - Батя.
   - Тыцы-пыцы, не баклань, - окрикнул его дядя Толя грубовато. - Поперёк
   отца в пекло не лезут. Якимовы, жиды скользкие, комнатуху-то твою захапали. Ты
   б её нам. А, Свиридов?
   - Чо ты мне в ухо, точно в селектор? Я здесь уже давно непричём. Топай в
   исполком, на кастинг.
   - Барыги эти Якимовы как-то мясцо варить замутили, а сами флакушу
   откупорили и дрыхнуть в тряпки повалились. Мясцо-то, тыцы-пыцы... Вонь в
   натуре по хате мертвяцкая. Въелась. Зинка твоя всё ж блядь, - распростронялся
   дядя Толя, погрозив корявым пальцем Лёньчику. - Голяк гулял как сошлись: ни
   рюмки, ни простынки. Рыжухи ей понакуплял, ковёр, телевизор, магнитолу. Пили
   из хрусталя, дочка школьница. А она, шалава, с фраером спуталась. Лёньчик, как
   узнал, по рогам им. А там мусорки захезали. Откинулся, а она не прописывает.
   Бичует вот оголец, тыцы-пыцы.
   - Алименты ещё давят, - вставил Лёньчик тягостно.
   - Получается, жить там не могёт, потому как на порог не пущает. Грозится
   58
   опять посадить. Без прописки на работу не берут. Живём у меня... Монет нету, а
   алименты ей подавай. Нету?! Тогда в тюрьму!
   - Ребёнок-то твой?
   - Ребёнок? Бачил бы ты ту дылду! Алименты... Зинка стрижёт. Спрашивается
   кому их платить?! Ей?! Кобелю её?! Профурсетке может этой замужней? Дочка...
   Своя уже кукла у неё есть. Совершеннолетия им ноги раздвигать хватает. Жена
   блядь, дочь блядь... Я, ёбаный в рот, спрашиваю тебя чего мне делать?!! Хочется её
   встретить и наплевать ей в харю, по-человечески так.
   - Не надо бабочку лохматить, - встряло строго-официальное лицо. -
   Зинаида побоку. Ты, Леонид, по другой статье чалил.
   - Гражданин прокурор?!! - Лёньчик натурально опешил и съёжился, словно
   кальмар в кипящем масле. - Вы откуда?!
   - От верблюда.
   - Закон - тайга, прокурор - медведь. Только я ничего противоправного...
   Гражданин Халезин, я Вас во сне видел!
   - В страшном?
   - Ага!
   Вряд ли Халезин отбивал ему почки, заставлял мочиться под себя или
   устраивал "ласточку", связывая ноги и руки за спиной. Скорее всего, Халезин
   воздействовал на Лёньчика чисто психологически. Интересно, узнай Халезин про
   мою причастность к исчезновению иконы "Оплакивание Девы Марии Христа"
   тоже бы принципиальничал? Впрочем, пустое, потому что живущий без долгов и
   привязанностей подобен праведнику, ибо к смерти он готов и смерти для него не
   существует.
   @@@
   Старые истины срока давности не имеют, однако scientia inflat - знание
   порождает гордыню. Одна из магических аксиом такова: всякая мысль или
   воплощение её (слово) создаёт в астрале то, что она собою выражает, то есть
   мысль материальна, а изречённое слово - есть движение. Таким образом, лишь
   задумавшись и тем паче дав согласие на похищение иконы "Оплакивание Девы
   Марии Христа", я запустил невидимые механизмы элементалов. Странно.
   Раньше люди верили в Бога (Его существование), но отрицали, что Земля
   сферообразная и вращается вокруг Солнца. Сейчас - наоборот. Хотя разве сии
   постулаты взаимоисключающи? Испытывал ли я страх? Отнюдь. Душа моя
   пребывала в теле уверенно, ведь страх - это страдание души за тело, вынужденно
   ею оставляемое. Ошибка всегда заключена в выводе причины из следствия,
   однако... Тавровую доску ХVI века утащить я собирался не наугад - наверняк.
   Всеми своими рецепторами осязая, что ликантропам-клюквенникам (нам)
   чреватится антропологическая въедливость криптозоологов из КГБ и Интерпола,
   что гнать по автостраде нас будут до агонии, либо до эстакады, я был спокоен,
   словно нанюхавшись хлороформу или ужалившись реланиумом, и трактовал
   атрофацию страха добрым предзнаменованием. Иногда всё-таки меня брала
   59
   оторопь и где-то глубоко в крови, меж жил, в костных мозгах сидело дурное
   предчувствие. Однако, я ошибочно полагал, что сие фантом, типа воображаемой
   Луны в воображаемом отражении.
   Перво-наперво требовалось произвести рекогносцировку (иными словами,
   сориентироваться на местности), а ещё раньше предстояло выработать легенду.
   Разумеется, лишние вопросы нужны мне были, как зайцу стоп-сигнал, но, в
   случае их возникновения, безукаризненность не помешала б. Варианты
   накрапывались сами собой. Оптимальничали маскарадные костюмчики
   экскурсанта-туриста или бродяги-паломника. Когда же ненароком я повстречал
   Любашу, редактора газеты "Чырвоная змена", проблема с выбором исчезла: я
   отправился в Кижи с удостоверением внештатного корреспондента. Во
   избежании оплошности, бродя по Кижам с блокнотом и фотоаппаратом, я не
   форсировал: отполировывая, вникал в местные расклады, записывал и
   запечатлевал в памяти нюансы экспозиции.
   Склонясь над чертежами в Минске, я промерял и высчитывал. Мурыжа
   темаху, я даже склеил макет. Напрягался, в общем, не по-мелочам. Увы.
   Правильное решение от меня пряталось, подобно добротному серебру
   прятающемуся за окись. Народу в церкви днём толпилось, словно на концерте
   Монсерат Кабалье, и паника прихожан грозила разорвать оболтусов-пришельцев
   в клочья, точно бумажки. Ночью же помимо сторожа храм охраняли хитрые
   системы сигнализаций. Однако, фиксаж ещё покрывал отпечатанные фотки, а
   мне от радости уже напевалось "Бум, бум, бум" Джо Ли Хукера и петлялось в
   ритуальной Scolopendra morsitans, ибо ситуация смоделировалась полностью.
   Эврика! Навигацией на идею послужила опрятненькая и ужасно назойливая
   парочка новобрачных, в буквальном смысле измором заставившая меня их
   сфотить. Концепция отличалась простотой и изяществом, и, согласно азимуту,
   скромно называлась тайным венчанием.
   @@@
   Иногда (ровно через девять месяцев) первоапрельская шутка оборачивается
   новогодним сюрпризом. Так что... Загодя, под Новый год мы арендовали вполне
   приличный номер в гостинице "Беларусь". На шампанское и сладости
   Рождённый На Заре Уходящего Года весьма зело не поскупился. Обкурившись
   крепкой гянджей, я вылупился в "Голубой огонёк" и напролом жаловался на
   катаклизм в своём телеке, где ляснулся блок цветности, отчего картинка
   искажалась до мракобесно-охристого, вроде как на старинных фотках, и горячие
   новости из Чечни вперемешку с футурологическими киношками
   воспринимались мной позавчерашней давностью, то есть в персональном телеке
   не только настоящее - будущее метаморфизировалось в прошлое, и от
   интерпретаций таких всуе у меня конкретненько протекала крыша. Макимотосан
   и мисс Лу смысл мной сказанного не идентифицировали, не поспевая за
   параллельно-повальным лексиконом маркированных советских, и обращались к
   малочисленным посредникам всё реже и реже. Накаченным, желанно-вредным,
   60
   как никотин, девчонкам из балета "Тодес", согласно тарификации, было "хуйня
   Чечня, главное - маникюр". Лимонад про моё окно в мир проорфоэпил
   лаконично - "каюк", а Жора-Жираф, скептически-потешно поморщившись,
   посоветовал заменить блок цветности. Лишь только Его Писательство
   отрецензировал меня состоявшимся поэтом и вундеркиндом.
   Ностальгируя, Жора-Жираф вспоминал плакат нежного, типа крем безе,
   портрета, вписанного в круг, что висел некогда лицом на Ленинский проспект в
   витрине фотоателье, напротив магазина "Природа". Некогда в него я был
   влюблён. Роман, так сказать, четвёртого класса. Всякий раз, проходя мимо, я
   всматривался в обворожительно томные глаза и меня охватывало сладостнощемящее
   ощущение, потому что создавалась иллюзия, что они меня видят и, если
   ухожу, провожают. Попадая в поле зрения тех глаз, я не замечал ничего более,
   будучи под воздействием мощного очарования. Однажды, согласно обряду, но
   вопреки аптечной точности, я неверно сфокусировался и нечаянно обнаружил на
   уровне бархатисто-тонкого подбородка прелестницы кисть руки, изящно
   скрученную в кукиш! Сие потрясло меня до основания. Нет, не разочарованием.
   Открытием! Чуть позже, узнав, что Женька Водопьянов тоже по ней сохнет, я
   расссказал ему про фигу. Женька не поверил, проспорив мне в итоге мороженое.
   Однако, оказывается и Жора-Жираф был в неё влюблен!
   Полуночью мы взорвали ещё четыре фауста шампанского и пыхнули две
   мастырины гянджи, после чего начались настоящие половецкие пляски.
   Особенно давали копоти и форы, разумеется, барышни из "Тодес".
   Простимулированный словно анилингусовыми клещами, изобильно рассыпая
   комплиментами, я поочерёдно предлагал им протестироваться "поновогоднему
   ", но они (в голос) упирались и тащили к себе в опочивальню.
   Специализировавшийся на неформальном фольклоре профессор-лингвист
   Т.из Т., изрядно накатив, рассказывал всем желающим про то, как по пути из
   Питера в Минск повстречал одного сермяжного дедушку, и декламировал песню
   зафиксированную от него.
   Наша хата гонтам крыта.
   На вуглу пiзда прыбiта.
   Хто не едзе, хто не йдзе
   Той капеечку кладзе.
   Хто паложа пятачок -
   Наебецца, як бычок.
   А як сонца прыпячэ,
   З пiзды сала пацячэ.
   Людзi дзiвяцца, глядзяць,
   Хлеб макаюць и ядзяць.
   Перекрывая реактивный U2, Лимонад доставал ничегошеньки не
   понимавшую мисс Лу тем, как, будучи однажды в обществе одноклассников,
   смотрел комедию про педиков; как, открытым референдумом дуркуя, форум
   61
   постановил-выбрал хозяина квартиры Жбанкова - гомосеком; как после вели себя
   соответствующим образом и подшучивали (якобы он ожидает парня из армии), на
   что Жбанков лавировал оппортунистом и обскурантски огрызался; какую помпу
   вызвал сбежавший в самоволку - нарядненький, будто рыбка Ornatissimus, и
   располневший, подобно курдючной овце, которым под задницу тележки
   привязывают - сокашник Пукурыкин, реализовавшийся из мглы сходно
   провидению; как он попал в месилово смеха и неподражаемо-несуразной
   напраслины Жбанкова.
   Запыхавшись от бенефиса, почтенный новорождённый отвечал Эрику,
   выглядевшему осиротело, отсебятиной про "Вопросы к небу" Цюй Юаня и
   ревностно выслушивал от него навязчиво робкие тирады, окостенело
   окантованные Библией. Присоединившиеся к ним Т.из Т. плюс Макимото-сан
   огульно направляли их внимание на стезю индоевропейской силлабики,
   дававшей путь кельтской силлабике с её семисложниками с созвучиями,
   общегерманской тонике с четырех и трёхударниками с созвучиями, италийской
   метризованной тонике, называемой также сатурнийским стихом, эолийской
   метризованной силлабике и общеславянской силлабике с её восьми
   десятисложниками без созвучий. Короче, средневековая их силлабическая
   ритмика с рифмами и средневековая антифонная силлабика без рифм звучала,
   точно палкой по забору, несоизмеримым каким-то сквернословием, изощренным
   издевательством. Неказистости от такой Эрик встал навытяжку и ушёл.
   - Японские текстильщики обязаны различать до сорока оттенков только
   одного чёрного цвета, - сказал ему вслед Свиридов.
   - Причём здесь японские текстильщики? - обернувшись спросил Эрик.
   - Они бы сказали, что в тебе не хватает полутонов, - безжалостно ответил
   Свиридов.
   Обособившись тайной масонской ложей, драгоценнейшие балаболили о
   своенравных мировоззрениях так, что уши сворачивались в трубочку, лакмус
   обалденно темнел и в Африке начался массовый падёжь носорогов.
   Философствовали так, что крыша поднималась. Причастный к дремучему чату, я
   дифференциировал, что, действительно, коль уж семитские народы пишут справа
   налево, а арийские - наоборот, если китайцы с японцами - сверху вниз, то кто-то
   лабораторно хотя бы должен же орфографить снизу вверх; что cujus regio, ejus
   religio с тем же контрастом переворачивается наоборот - чья вера, того и
   правление; что религии, как и люди, вынашиваются, рождаются, живут и
   умирают, и чередование культов в развитии человечества столь же необходимо и
   естественно, сколь естественны и необходимы все стадии развития конкретной
   личности; что безрассудно вычёркивать неосознанную жестокость детства или
   калейдоскопно непутёвую юность, ибо без них теряется наша целостность; что,
   возможно, благодаря подвижничеству философа из Кингстона Маркуса Гарви и
   реггей-серафима Боба Марли, растаманское движение чёрной рассы когда-нибудь
   обретёт силу мировой религии, и губернатор эфиопской провинции Тафари
   Маконен, наречённый Хайле Силассие Первым, ликвидированный Менгисту
   62
   Хайле Мариамом в результате социалистического путча, из героя и мученика
   постепенно конденсируется в пророка и даже в земное воплощение бога Джа; что
   если иудеи столь почитают египетского жреца Хозарифа, более известного под
   именем Моисей, и еврей Иисус из Назарета вознёсся для европейцев с
   американцами в заоблачные дали, а создатель зодиакального календаря друид
   Рама, выходец из лесов Европы, преобразовавший Индию, отменив там рабство
   с человеческими жертвоприношениями и создав там кастовую систему, стал для
   индусов посланцем небес, то, возможно, бездомные курды и цыгане обретут
   когда-нибудь лидера извне, консолидирующего их Учением, и пойдут за ним к
   предначертанной религии и государственности, где тезис о правлении и вере
   доминирует в равной степени с обеих сторон. Но только, думал я, Учение
   умирает со смертью Учителя, а последующее - тлен и прах, вздымаемый в угоду
   корыстным приспешникам. И верно рвёт глотку "Чайф" - поплачь о нём, пока он
   живой, люби его таким, какой он есть.
   Согбённый в юродивого, умора Эрик подбирался к нашим душам со своими
   робкими заклинаниями похлеще масс-медиа Обременённый персональной
   миссией и всецело запавший на антропоморфизм Иисуса Христа, Эрик ошивался
   вокруг да около стихийным бедствием и, выпучиваясь зенками, исторгал
   коновалом-имажинистом цитаты из Священного Писания, эгоцентрично
   добиваясь прозрения от присутствовавших. Своими нотациями он всех просто
   задрал. Нам, обуреваемым от картинной муры Эрика, хотелось спрятаться на
   гауптвахте, слечь в лепрозорий или завербоваться гладиатором в Античный Рим.
   Уверенно подозревая в себе редкий дар пастыря, Эрик транслировал докучливым
   чабаном. Впрочем, сие не мешало ему создавать порой впечатляющие стихи,
   опять же религиозно-теософического содержания.
   Начало жизни во тьме.
   Свет пришёл во тьму,
   И тьма не объяла света.
   Свет пришёл, и тьма покорилась ему.
   Свет - был свет человеков.
   Он осветил мир. ...
   Люди не поддались свету,
   И тьма ослепила их.
   И стал человек во тьме искать света, его породившего.
   Сотни и тысячи лет.
   Так родилось искание человеков...
   Пока он не увидел себя, себя в свете.
   И увидев себя, человек ужаснулся.
   Он улыбнулся свету,
   И начался мир, мир примирения человеков со светом.
   Так создался мир, и свет пребыл в нем.
   Среда, как говорил Пивненко, затягивает, и хорошо если к субботе отпускает.
   Под утро с одной из огненных граций "Тодес" мы закрылись в ихней опочивальне.
   63
   Помню, она чего-то обречённо тараторила про неумолимо подкрадывавшийся
   целлюлит. Озадаченный, я регулярно окрест озирался, однако, всё сияло безобидно
   обыденной чистотой, так что, наверное, её глючило. Жарко нашёптывая
   непристойности, она озабоченно просила сделать ей красиво, а мне, балбесу, было
   невдомёк. Стесняясь крамольно-комических вопросиков, без особого в общем-то
   самоедства, я манипулировал молча наощупь. Под завывание въюги и праздничный
   галдёжь, мы ожесточённо - аж пар валил - окучивались-оплодотворялись
   прямёхонько на ворсистом газоне ковра. Кажется, я оправдал её надежды.
   @@@
   Радостей от Деда Мороза не предвещалось. Впрочем, радости иногда
   бывают обидные до слёз и несправедливые. Например? Пожалуйста! Пришло на
   главпочтамт как-то письмо, Деду Морозу адресованное. Почтовые бабы
   покумекали-покумекали и вскрыли конвертик. Где им Деда Мороза искать?!
   Депеша была исполосована корявым детским почерком. "Дорогой Дедушка
   Мороз! Скоро Новый год, а шарфика, варежек и шапочки у меня нету вообще.
   Дедушка Мороз, если можешь, пришли, в подарок, пожалуйста".
   Расчувствовались бабы почтовые, посовещались, скинулись, купили шапочку с
   шарфиком и отправили ребёнку бандеролькой. Спустя неделю на главпочтамт
   новое письмецо пришло, опять же Деду Морозу адресованное. Обрадовались
   бабы почтовые, вскрыли конвертик, а там текст такого содержания: "Дорогой
   Дедушка Мороз! Посылочку твою получили. Спасибо тебе за шарфик и шапочку.
   Вот варежки, наверно, тётки на почте спиздили".
   Короче. Обезображенный и обветшалый прошлогодним алкогольным
   марафоном, я валялся трупом, обмозговывая, помереть ли взаправду или на
   самом деле притвориться. Скомбинировав ошалело веселящуюся ораву и
   опостылевшего всем франта, я мгновенно выбрал вариант номер два. Абстрактно
   грезя как курносая смерть притащится в сопровождении надзирателей-ангелов,
   обусловленных своим жёстким графиком, конфисковывать моё скромное "Я", я
   чуть не доигрался-допрыгался до абсурда, то есть чуть невзначай и впрямь до
   ящика не донивелировался.
   Однако, с перепугу, уже к трём часам пополудни, вполне созрев к моциону,
   я упруго влачился возле консерватории, подбадриваясь вразнобой свистом
   "шутки" из второй сюиты для камерного оркестра и солирующей флейты Баха,
   когда какой-то невзрачный негодяй с погремушкой киданул рядышком петарду,
   отчего я едва скоропостижно не обуглился, и тут же из проезжавших мимо
   автомобилей выскочила Снегурка в макияже на грани фола (в стиле мейкап), то
   есть сотворённого как бы пальцами в жуткой спешке, что делало её похожей на
   Мерлина Мэнсона, старательно плохо скопировашего иммидж Элиса Купера, и
   запихнула меня в салон "Жигулей", за баранку которого держался сильно пьяный
   Дед Мороз.
   По дороге мы глыстали из горла шампанское-брют, закусывая из банки
   варениками, а Дед Мороз вдобавок, похабно куражась, пел про то:
   64
   Как дядя с тётей Томою
   Боролись в детской комнате,
   Как дядя тётю Тому поборол.
   Потом качаться начали,
   Измазались-испачкались,
   И дядя мне подушку распорол.
   Затем пришла Снегурочка,
   Жена соседа, дурочка...
   Конечно же, от пенисто-мучной гомеопатии эндорфины и энкефалины
   выделялись несметно, однако мне в полной мере довольствоваться тем не
   получалось, ибо слишком одолевали сомнения по поводу идентификации
   загримированных субъектов.
   "Во вляпался", - напрягался я нешуточно.
   Лишь прибыв в пошарпанно-затёртую вотчину детсада, я признал в
   Снегурке знакомую актрису ТЮЗа - Катьку по прозвищу Дельфин.
   Фальсификаторша Катька и прежде заставляла меня буксовать. Так, например,
   механика генезиса её родинок (хаотическая миграция и столь же неожиданное
   исчезновение) граничила с мистикой. Гораздо позже, подсмотрев, я заметил, что
   они возникали у неё во время менструационного периода и являлись ничем иным
   как имитацией: вылезавшие больки Катька закрашивала тушью для ресниц.
   В просторном кабинете заведующей детсада, временно приспособленном под
   гримуборную, фиксатого Деда Мороза Гошу развезло окончательно, и, согласно
   законам гидравлики, он непристойно усердно забушевал гущей в раковину
   умывальника, пока Снегурка Катька, его зазывая, вопила вместе с дюже
   надрывавшимися детишками. Осознав всю тщетность положения, Снегурка
   Катька наивным иждивенцам загадочно-томно улыбнулась, посулила им чего-то
   очень неправдоподобного и вихрем примчалась к нам. Иссякнув, Дед Мороз Гоша
   напоминал огурчик. Таким он был зелёным и бугристым. Чихвостя и вошкаясь,
   аккуратистка Снегурка Катька очищала накладные усы и бороду от клоаки, пока
   Дед Мороз Гоша отнекивался невнятной дикцией. Прислонив к дверному косяку
   мумифицированное страшилище под маской Деда Мороза, Снегурка Катька
   торопливо выбежала к детишкам вкупе с затасканно-потрёпанными родителями и
   принялась их подстрекать на ритуальное приветствие.
   - Здра-стуй, Де-ду-фка Мо-роз!!! - скандировали детишки протяжно.
   - Дети, здравствуйте... и прощайте, - сказал им грустно Дед Мороз Гоша и
   пополз к раковине умывальника затем, чтобы возобновить там прерванный
   процесс.
   "Тили-тили, трали-вали, птички срали в поздний час", - как у Т.из Т. в книжке.
   В лесу родилась ёлочка,
   А рядом с нею - пень.
   Любил он нашу ёлочку
   Четыре раза в день.
   65
   Когда же манифестанты, возглавляемые лицедействовавшей Снегуркой
   Катькой, воспевая ёлочку и кузнечика, выдохлись в хрипотцу, какая бывает у
   курильщиков со стажем, когда, падая в хороводе, они превратили колготки в
   ошмётки и Дед Мороз Гоша наплодотворничал впрок, а от клавиш у музрука на
   пальцах натёрлись мозоли, когда весь этот мрачный "утренник" завершился -
   заведующая сказала, что такого концерта она отродясь не видывала и наотрез
   отказалась платить. Адвокатно защищая Дедушку Мороза и внученьку его
   Снегурочку, я предупредил вздорную тётку, что на её вотум недоверия у нас
   имеется петиция на пергаменте, где чёрным по белому в соответствующей
   терминологии заинсталировано филигранью, что за подобные ультиматумы всех
   полагается отстегать крапивой и подвергнуть мир слюнявчиков и ночных ваз
   трёхдневному разграблению, а ей - плюс треснуть по очкам и трёхлитровик
   стронция на грудь, чтоб в ночное время года иллюминировать. А поелику сын
   неба Хуанди из созвездия Регул слов на ветер не бросает, то исполнится всё в
   мельчайших подробностях. Заведующая поначалу онемела, а потом обозвала
   меня грубияном и, амнистировав, сполна компенсировала. Так-то вот, детушки
   мои дорогие. Дедушки Мороза со Снегурочкой в Африке никогда не бывает.
   Потому, что Дедушка Мороз со Снегурочкой приходят только к тем деткам,
   которые кушают хорошо.
   @@@
   Древнегерманские готты имели обыкновение обсуждать государственностратегические
   расклады дважды: во-первых бухими, дабы не утратить силы
   выражения, во-вторых по-трезвяне, чтобы не погрешить в точности. Культпоход
   в театр Оперы и балета решался подобным образом. Слегка
   эвалюционировавшись ближе к вечеру щавелём и яичницей, мы попешкодралили
   на расслабоне в дворец Мельпомены. Погода стояла нормалёвая, массированных
   ударов не планировалось, ожидалось всё по-рядовому. Однако известно, беда
   ввинчивается без приглашения. Издалека узрев Урела в засаленной вельветовой
   курточке и войлочном берете, под коим в глазнице прочно засел здоровущий алофиолетовый
   фингал, похожий то ли на обожравшегося рябины снегиря, то ли на
   переспевшую сливу, я почувствовал резкое учащение пульса и спазмы нервного
   тика, ибо Урел был не человеком, а стихийным бедствием. Воспринимая Урела
   сонмом москитов, эквивалентя его с накипью в чайнике, я тем не менее не ёрзал
   и не драпал, ибо от такого фактора, как Урел, никакие вакцины или другие
   медикаментозные вмешательства не помогали: исцеление приходило само собой,
   когда он уходил. Впрочем, возможно я чуть-чуть утрирую и чёрт не так страшен,
   каким его малюют, но только Урел всегда отличался воинственной глупостью,
   чего предъявлять мисс Лу и Макимото-сану мне абсолютно не хотелось. Опять
   же, как инструктировал альбатрос экзистенциализма Бердяев, вероятно, имея
   ввиду Урела, - свобода предполагает борьбу и препятствие. Так что, прежде, чем
   он шквалом принялся в нас интегрировать свои хухры-мухры, я поправил его
   головной убор и акцентировал на морозный воздух, запросто способный
   66
   застудить ему кишки. Урел не быковал. Понимал, что в случае чего даже быков в
   консервные банки закатывают. А поелику Урел уже консолидировался, вроде
   себореи, и особливо не донимал, я признательно, вроде Брежнев целине,
   премировал его входным билетом.
   Плясали нормально. Дирижёр опять-таки выделывался энергично, типа
   Гаркуша из группы "АукцЫон". Только! Мужественно, хотя и позёвывая,
   продержавшись пол-акта, Урел, подбоченясь, принялся вертеться и взирать на
   кишащий людьми зал брезгливым инспектором. Изнывающему от скуки, ему
   явно было невмоготу. Утомившись от пытки искусством, Урел настойчиво рвался
   в гардероб, причём так развязно. Указывая на пикеты и обещая экстренность
   близившегося антракта, мне всё-таки удалось его переубедить.
   - Да это ж... просто... какая-то пир духа, - взыскательствовал Урел
   угрожающе. - Безмазовая мура какая-то.
   - Расслабься, чемпион, - попросил я его.
   Но! Подло разиззявив хайло, Урел заниспровергал напропалую, указывая,
   что всю эту пирдуху-чернуху он знает экстерном, что он и сам так умеет, как вся
   эта драная шушера на сцене, что брейк-данс гораздо круче... Почувствовав
   подозрительные боли в движке и треск в аорте, я попросил его надеть на гадости
   бандаж и прекратить финдепёж целяком, потому что он мешает мне слушать
   бемоль.
   - Ну конечно же! Кого ж ебёт чужое горе? - пробухтел Урел обидчиво и
   надулся фофаном.
   - А кому легко?! - совестил его я.
   Вставленному пистону в виде притензии внемля, Урел прикрыл анналы и
   принудительно пригорюнился, увы, ненадолго, и вскоре уже принялся
   капитально забивать мне чердак пожелтевше-пыльными альманахами своей
   жизни. Он бухтел про швагера, пришедшего как-то домой на рогах, и про
   кошёлку-сеструху, при укладывании мужа в люлю, стянувшею с него трусы
   вместе со штанами, как, импровизируя, она взяла ручку да написала ему на
   ягодице "миру - мир", а у самой даже и писать неначем, потому что задница
   плоская, точно фанера, и переход ног в спину практически незаметен, как ночью
   у швагера гипертонический криз приключился и врач приехавшей неотложки,
   прочитав лозунг ржал, будто конь, не в состоянии сделать спасительный укол. Он
   бухтел про то, как дневальничал в армии ночью, то есть сторожил орденоносное
   знамя полка от ворюг на тумбочке, собственно равносильничавшей пластине, с
   которой если сойти, то врубалась сирена и виновника отдирали во все отверстия,
   как ему в сию неурочность беспощадно заэкстракционировалось по-приватному
   и промедление, по определению товарища Ленина, было смерти подобно, как,
   спроворничая одной ногой придавливать тумбочку, он ровненько навалял под
   коврик, как припёршийся через пару дней генерал-майор с обонянием спаниеля
   поднял особистов на розыск пачкуна для трибунала...
   - А ещё... Прикинь, на флэт чувак к чувихе завернул. Сюсюкают в
   полумраке. Лижутся. Закон Ньютона знаешь? Чем темнее, тем меньше
   67
   сопротивление. Потом она в ванную занырнула. Чувак сидел-сидел-маялся и
   припёрло ему по-страшному. Ему бы посрать от души, а санузел у неё
   совместный. Неудобняк. Так он взял да и навалил ей прямо на ковёр. Вынырнула
   чувиха из ванны, к чуваку тому заваливает и не догоняет. Чего за вонь, говорит,
   здесь такая лютая? Он, вроде между прочим, ей и отвечает, собачка здесь твоя
   слегонца испражнилась. А она ему, какая собачка?! А он, как это какая?! Вон та!
   Что под батареей дрыхнет. Встала, насрала и опять в раслабуху. А чувиха люстру
   врубила и ему, так она же плюшевая. Он зырит. Точно!!!
   Оградившись от Урела молитвой, я обмозговывал неосознанную
   провинность перед богами и смиренно просил у них милости. Однако перед
   иностранцами мы всё ж не осрамились: никто не упал и никого не уронили, и
   фуэте исполнялись на уровне Хали-Гали. Кстати, со своим хиленьким
   вестибулярным аппаратом лично я обычно после трёх фуэте попадаю в
   прострацию, хотя однажды на спор приноровился крутануть девять, после пятого
   уже начав тошнить. Недаром балетная школа Минска справедливо в лучших
   числится, недаром.
   После представления, изрядно натерпевшись от присутствия Урела, с
   примочками на висках и проседевшей причёской, на ступенях театра я заметил
   луч света, как выразился бы дипломат Грибоедов, в тёмном царстве - косившего
   под сельского учителя М.М.Глушкина в ратиновом двубортном пальто. Правой
   рукой М.М. сжимал портфель, левой - матрону в шубе.
   - Борьба между общим и своим идёт постоянно. Или ты откусишь у
   общества. Или общество сожрёт тебя, - говорил М.М. матроне, поглаживая её по
   завиткам каракульчи, весьма похожей на обработанные скальпы негритят. -
   Давайте называть вещи своими именами, как призывал Декарт, и мы избавимся
   от доброй половины заблуждений.
   - Осознание собственного "Я" безусловно мощный побудительный
   принцип. Однако ведь этого недостаточно. Необходимится вспомогательность
   по-за персонального "Я" и связанных с ним мотиваций, - полемизировал с ним
   Свиридов уже вскоре.
   - Рычажок и колесо? Вижу в Вас мудрость, - сказал М.М. и прочитал нам
   лекцию.
   ЛЕКЦИЯ М.М.ГЛУШКИНА "РЫЧАГ И КОЛЕСО"
   Оглянемся вокруг, посмотрим на окружающую действительность
   непредвзятым, объективным взглядом, и мы убедимся, что нас окружает мир
   машин и механизмов. Можно с уверенностью сказать, что двадцатый век - век
   машин и механизмов. Дотроньтесь пальчиком до любой из них: телевизора,
   холодильника, дивана, телефона, утюга, оконнной рамы, велосипеда, самолета,
   парохода, и прочее, прочее, прочее... Прикоснитесь и прочувствуйте, что всё
   это, как поёт Алла Пугачева, нежнее хрусталя, тонко, нежно, хрупко, ранимо,
   как душа женщины. Неосторожным движением это можно всё разбить
   вдребезги, но и собрать и разобрать, в случае чего, ибо мир основан на сборке и
   68
   разборке, ломке и починке. Рычаг и колесо сопровождает человека от первого
   вздоха и до выдоха последнего. Детская коляска - один из первых рычагов и колёс,
   облегчающий путь малыша по ухабам жизни каменистым. И печальные ритуалы
   невозможны без них (колеса и рычажка), без лопаты, например, и транспорта.
   Нож режет хлеб, лом колет лёд, топор рубит дрова, голова читает книги,
   постепенно растапливая жестокие души, переплавляя их в улыбки, а так же
   слезы радости и счастья. Ведь нездоровая совесть, отягощённая видениями
   криминала и садизма, должна лечиться не только величественной симфонией
   работающих станков, машин и механизмов, но и при помощи головы: рычагов и
   колёсиков. Однако и здесь необходимо условие соблюдения чувства меры, потому
   как действует принцип: на физической работе я огрубеваю, превращаюсь в
   зверя, а за книгами - чахну в комнатное растение. Впрочем, это уже тема
   другой лекции. Итак, при помощи рычага и колеса в полном смысле слова можно
   делать чудеса. Мёртвые куски стали, бетона, стекла, пластмассы, соединяясь
   с искуссными руками человека, при помощи рычага и колеса превращаются в
   чудесные автомобильные и железнодорожные магистрали, производственные и
   жилые здания, мосты, стадионы... а так же в прочие придаточные объекты,
   среди которых и ложка, несомненно являющаяся рычагом, и шариковая ручка, в
   основу которой положен принцип колеса. Хотя ложка без еды мертва, а
   шариковая ручка без посредничества мысли - бесполезна. Собственно говоря,
   рычаг и колесо - это приводной шкиф, при помощи которого наши идеи
   претворяются в жизнь. И всё-таки необходимо помнить, при помощи колеса и
   рычажка можно совершать не только созидательное, но и, например,
   проломить череп, разбить стекло, ограбить магазин, угнать автомобиль или
   затеять войну. Тем сгустком таланта, оставленным прошлыми поколениями
   эстафетой нынешнему - отвёртка, гайка или ещё чего другое - необходимо
   пользоваться так, чтобы энергию человека направлять в мирное русло. Пусть
   же наступающий день ознаменуется улыбками счастья и слезами радости от
   преодоления трудовых и литературных преград. Пусть меньше наши лица будут
   обезображены гримасами ужаса, злобы и жестокости. И тогда за усилия те,
   затрачиваемые в борьбе за выживание, как благодарность природы за его
   старания по добыванию средств к существованию, на столе человека появится
   вкусная и здоровая пища, являющаяся основой существования общества, силы и
   здоровья нации, семейных устоев и отношений. Однако, подчеркиваю, без рычага
   и колеса мы превратились бы во всезнающих ничегонеделателей, всезнающих
   ничегонеумеек. Поэтому предлагаю, наряду с чествованием Дня учителя и Дня
   знаний найти возможность к установлению празднования Дня рычага и колеса,
   а также Дня вкусной и здоровой пищи. (Очевидно М.М. оставался в неведении,
   что в 1945 году ООН учредило Всемирный день продовольствия, отмечаемый
   ежегодно 16 октября).
   - Марк Михайлович, - сказал Свиридов после паузы, вызванной потрясением,
   - в Вашей теории отсутствует значимое звено, а именно точка опоры.
   69
   - Опирайтесь, друг мой, на "Я" честного труженника, но страстного
   собственника, - посоветовал М.М. велиречиво. - Как любил говорить на
   праздниках Владимир Ильич, верной дорогой идёте, товарищи! Зигзагом,
   зигзагом!!!
   Попрощавшись-разминувшись, Его Писательство оценил М.М.Глушкина
   драгоценнейшим камнем, каратившимся в глыбу: системнось его мысли
   впечатлила. А вот профан Урел пустомелил, что мы лепим пулю из говна, что он
   (М.М.) вдумчивый идиот и досадное нездравоумение, что у него две извилины и
   те пунктиром. Урела мы не опровергали - не понял бы по-любому.
   @@@
   В общеобразовательной школе я гораздо прилежнее записывал в отдельную
   тетрадочку дискографии альбомов и составы любимых музыкальных
   коллективов, нежели полагающиеся знания от учителей. Преподаваемые
   дисциплины меня в общем-то маловато интересовали. Разумеется, на законной
   переменке я совершенно не готовился к следующему уроку, как это делали
   отличники. Для меня занимательнее было страстно, до хрипоты, обсуждать с
   единомышленниками, к примеру, кто лучший гитарист. Тайно переглядываясь,
   уже сидя за партами, мы беззвучно шевелили губами, доказывая свою правоту,
   безмолвно произнося священные имена своих кумиров-виртуозов: Блэкмор, Янг,
   Пейдж, Сантана, Клептон, Хендрикс... То что преподавали учителя, я помню
   смутновато. Лишь точно помню, что японский язык не преподавали железно.
   Почтительно согнувшись на исходе января по белорусско-японскому
   обычаю в три погибели, я сказал экспатрианту Макимото-сану:
   - Са-ё на-ра.
   Макимото-сан отвечал зеркально и молвил темпераментно:
   - Са-ё на-ра. А-ри-га-то.
   На что я моментальничал в оборотку:
   - До-дзо.
   Познания мои в японском на том, увы, ограничивались и источение
   фимиамов переводилось Его Писательством. Например, меня идеализировали
   изумрудным мастером дзен, а эманации мои - солнечными.
   - Миньськ осерень карасё. Коньсирилась зялька вириемя, - трогательно
   выражался полюбившийся мне японец.
   - Пийздэс подкраулса нэзаймэйтно, - предположила мисс Лу, обнимаясь.
   - Хоча бира вирдна з дарека, - согласился Макимото-сан печально.
   Макимото-сан порыл в Первопристольную, чтобы оттуда махануть восвояси
   - в Страну Восходящего Солнца. Впрочем, сей поэтический штамп о Японии
   вкупе с делением планеты на часовые пояса, хотя и вполне систематизирован
   человеками для человеков, но, по сути, кардинально неверен, ибо Солнце не
   восходит в Японии. Солнце вообще нигде не восходит и никуда не заходит - оно
   царственно стационарно - это мы, словно мошкара вокруг фонаря, вращаемся
   вокруг светила.
   70
   Спустя неделю и мисс Лу укатила в Москву, где, судя по всему, первые
   всегда при столе находятся. Тем же вечером, когда разговор коснулся её персоны,
   Свиридов признался, что мисс Лу экстремистка (дочь Марса), что отец её
   заседает в палате лордов, а дочурка сочувствует Ирландской республиканской
   армии, что Свиридов любит мисс Лу, как подругу и женщину, но в геополитике
   его избранница разбирается не больше, чем корова в бальных танцах, что мисс Лу
   не способна отличить терроризм-сепаратизм от национально-освободительного
   движения и готова помогать всем (тамильским тиграм, баскам, боснийским
   албанцам), и самое страшное (!), что мисс Лу занимается поставками
   вооружения.
   - Как тебе Лу?
   - Нормально.
   - А знаешь, как по-японски здравствуй?
   - Не-а.
   - Кон-ни-ти-ва.
   - Главное, очень своевременно, - поддевал я уместность его науки.
   - Лучше поздно, чем никогда, - заметил он флегматично. - Впрочем, омакасё
   симасу.
   - Как как?!
   - Забыл. Тебе же итальянский ближе. Aд либитум. На ваше усмотрение.
   Утеряв интерес к разговору, Свиридов принялся мерзопакостно бренчать на
   стратакастере и подвывать своим гадко-хлипким дискантом. Просекали мы друг
   друга на корню и без невербалки, и не такой уж я сучок корявый, чтоб набиваться
   в хахали подруге друга, да и мисс Лу меня чисто по-дружески воспринимала. Я
   знал это. Знал это и мой друг. Знал и я о том, что он знает. Знал и он, что я это
   знаю. Попустительство или ревность здесь и приблизительно не подлинничали.
   Только допёр ли тогда он, какая грандиозная мыслища меня осенила? Не знаю.
   Обольстительно операбельную авантюру предстояло пальпировать не
   плоскогубцами, а пинцетиками, так что на лафу изначально не расчитывалось.
   Полистав Гюстава Лебони, я повалился спать. Проявив уважение и сочувствие,
   Свиридов подвязал со своим злодейским интермеццо и тоже улёгся набоковую.
   Во сне Свиридов тягостно стонал: видать почки прихватывали. Мне же
   снилось, что кто-то воет в минарет, над которым куполом развевалось огромное
   белое полотнище с восьмиконечным крестом тамплиеров.
   На следующий день, пока спокойный, точно угол бани, Свиридов
   кавалиристом рубил колбасу, я вытряхнул из "хитека" шмотки и втиснул туда
   "отселе и доселе" стеклотару. Получилось много. Выяснив, что алкоголь уже не
   прельщает, а колорийность его реально превращает печёнку в сырой ростбиф, мы
   навьючились "хитеком" и поволоклись вместо физзарядки в приёмный пункт.
   Наверное, мы чем-то напоминали грустившего у битком набитой
   разнообразностями вино-водочной витрины мужика, у которого были деньги, но
   куда-то запропастилось желание. Пот катил градом: от тренинга я даже похудел
   на дырочку в ремешке.
   71
   - Знаешь, куда несёт цветы эта девочка? - спросил Свиридов, кивая на
   шедшего на встречу ребёнка с букетом лилий.
   - Куда? - спросил я, посмотрев ему за спину.
   - На наши могилы, - сказал он и захихикал, вроде деревенского дурачка.
   Устав до грыжи, мы стопорнулись напротив округло-красного ока
   светофора, а когда оно подмигнуло и зазеленело - выдохнули "ос" и потащились
   далее, и тут посреди глухой улицы какой-то "мерс" ка-а-ак на нас дёрнется! От
   такой рьяности и аммиак порой не спасает. Смотрю - Гарик. Однако прежде, чем
   Свиридов успел обложить его отборно-пряными словами и запустить "хитек" в
   лобовое стекло, я воспрепятствовал.
   - Ты пугаешь нас? - наивничал я, типа.
   - Делаю вид, что пугаю, - напропалую бизнесменствовал Гарик, вылазя
   лениво-гордым павианом.
   - А мы делаем вид, что боимся, - встрял Свиридов жёстко.
   - Рассказывай, - приказал мне Гарик, игнорируя его (Свиридова).
   Неоднократно бухая за счёт Гарика, я расплачивался анекдотами. Странно,
   ведь что-то нас связывало, хотя, по-моему, друг друга мы презирали почти
   нескрываемо: я презирал его за барские замашки и жлобоватость, но главное - за
   то, что кроме денег у него, по сути дела, ничего и не было, он меня - за то, что я
   продавался за стакан водки. Вероятно, презрение нас и связывало.
   - Я расскажу, - вызвался Свиридов рьяно.
   Покуда Гарик снисходительно его оглядывал, Свиридов поведал про двух
   периодически случайно встречавшихся знакомых, один из которых только и
   делал, что заливал за воротник, а второй, живший насухо, постепенно женился,
   покупал автотранспорт, строил дачу, и как потом дача его сгорела, машина
   разбилась, жена бросила, а пьянице наскучило его беспробудное бытие, как
   бутылки он сдал в ближайший приёмный пункт, после чего купил дом, тачку, а
   так же (от нефиг делать) завёл постоянную подругу.
   - Бросил пить, начал денежки копить, накопил рублей пять, купил водочки
   опять, - улыбнулся Гарик неприятно, нагловато пялясь на утрамбованный
   "хитек". - Операция "Хрусталь"? Стеклотара?
   - Бабло, - ответил Свиридов флегматично, колупаясь в ноздре.
   - Бабло?! Какое бабло?!
   - Буржуйское.
   - Врунишка.
   Согнувшись к сумке, Свиридов рванул молнию и обнажил внутренности.
   Мама родная!!! Там, во чреве, по самую плешку в толстеньких тугих пачечках
   лежали крупными купюрами североамериканские доллары! От такого
   пердимонокля Гарик обомлел и выпучился точь-в-точь от травматического шока
   - его будто со всей силы ударили током, и лениво-гордый павиан растворился в
   закоченевшем олене с отшибленными рогами, который сильно был притеснён
   сараем. Обалдев, я тоже потерял дар речи. Вроде как зубилом в ухо вдарили, а из
   противоположного отверстия посыпались шарики с подшипниками. Тем
   72
   временем Свиридов рванул молнию обратно, лихо киданул "хитек" через плечо
   и сквозанул наглым хапугою. Очнувшись по будильничку, я побежал за ним с
   криками "сударь, сударь", а догнав и примкнув - расслышал характерное
   позвякивание: мерный стук о рельс старых снов.
   - Уф-ф-ф... Поздно пить "Боржоми", когда почки отвалились, - посожалел
   я запыхавшись.
   - Дуракам закон не писан, если писан - то не читан, если читан - то не понят,
   если понят - то не так, - пояснил мне Свиридов развязно.
   - Секрет фирмы?! Понимаю-понимаю!
   "Интересно получается, когда евреи про себя анекдоты травят, подтрунивая
   над собой любовно, так это - сионизм. А вот когда кто-либо из, так называемых,
   геев, вернее, гоев что-либо пикантное ввернёт - так это уже антисемитизмом
   расценивается, - подумалось мне тогда. - А вообще-то не очень люблю
   еврейский юмор за жлобоватую и дешёвую самость. Английский гораздо
   симпатичнее. Чёрный цвет неплохо оттеняет пёструю серость бытия. Только вот
   бывают же шутки у некоторых дураков. Странные какие-то, впритык
   перпендикулярные".
   @@@
   Пенхасик не был ростовщиком. Впрочем, я тоже не был тварью
   неблагодарной. Поэтому вместе с одолженными двустами баками я притаранил
   ему целую торбу всякой всячины: курага, инжир, чернослив, орехи, фрукты,
   чеснок... Пожимая руку, я вшутку пощекотал своим средним пальцем его
   ладошку и, напустив в глаза туману, орально пошевелил языком, отчего Пенхасик
   после долго оттирал поруганную кисть об трико и старался не смотреть мне в
   глаза. Незадачливым таким вот образом Пенхасик сообщил мне, что я опоздал,
   поезд ушёл и пишите, мол, письма мелким почерком. Ну что ж. Действительно, я
   несколько задержался. Сдвинув губы в страстный поцелуй, я ему так и сказал,
   мол, чего хочешь, девичий склероз, но муфлон Пенхасик упёрся рогом.
   Хороший шахматист думает на три-пять-десять... ходов вперёд. Поверьте,
   мне, заядлому шахматному пешеходу-шагомеру, в случае срочной надобности
   предугадывалось вдаль на многие километры. Опять-таки хрестоматийноэлементарнейшим
   шахматным блицкригом, как известно, является "детский"
   мат, в четыре хода засаживаемый. Впрочем, ничего оккультного - матом и в два
   можно покрыть. Белые начинают, так сказать, и проигрывают, а именно: белые -
   пешка F2 на F4, чёрные - пешка E7 на E6, белые - пешка G2 на G4, чёрные -
   ферзь D8 на H4. И всё! Вопрос только, где найти дурачка такого беленького. Во
   всяком случае, в шахматах Пенхасик был более (чем менее) сносен. Кажись, он
   только и умел, что детишек стругать да в шахматы думать. Так что, лупцеваться
   с ним в эти игрушечки я даже не собирался.
   Решив отколбасить его астральным карате, я принялся моделировать
   энергетические шары и запускаться ими в Пенхасика, и внезапно не без
   удивления обнаружил, что он недосягаем, словно Папа Римский Иоанн Павел
   73
   Второй в своей прозрачно-пуленепробиваемой каморке, в которой понтифика
   людям показывали.
   "Ни хуя себе", - сказал я себе.
   Наверное, их бог Яхве втихаря покровительствует таким уродам как Пенхасик.
   Намёки же Яхве принято выполнять неукоснительно, типа резолюции Совета
   Безопасности ООН (театр кукол, пукал и какал). И тогда! Встряхнув
   полусфероидальную клетку с трещавшими безумолку волнистыми попугайчиками
   (отчего враз замолчав, они уставились на меня охуевше), я сподобился на хитрую
   правду.
   - Вам по-честности? Или по-справедливости? - угодничал я судейски. -
   Слушай, Пенхас, мне стыдно, но я тебя на шу-шу. Обманул я тебя, Пенхас. Это не
   алмаз. Так, пофигень стеклянная.
   - Чего ж ты за неё трясёшься?
   - Я не за неё трясусь, а за тебя. Потому что я, Пенхас, честный человек.
   - Честный, который обманывает?
   Я еле сдержался, чтобы не огреть его бубликом с маком, которые вкупе с
   чаем бесшумно и незаметно принесла его беременная жена Ада - скорбная
   Рахиль, оборудованная системой "АВАКС".
   Подавившись, я походил, поискал у себя под ногтями чего бы ответить ему
   достойного и, ничего не найдя, понял, что помочь мне в этом деле может
   исключительно ихний авантюрный демиург.
   - Ваш бог, Пенхас, должно быть, крупный юморист. Иначе он не создал бы
   такую желчную пародию на еврея, такую едкую карикатуру. Как думаешь,
   Пенхас, о ком речь?
   Словно отпетый скряга, он тоскливо посмотрел на сладенькую торбу, затем
   перевел свой взор куда-то в угол комнаты (пустой и пыльный), весь как-то
   покоробился да перекосился и подытожил:
   - Камушек мой.
   Что мне было? Душить его, что ли?! Колошматить башкой об сервант?! Чтоб на
   том свете ихний Яхве меня за яйца подвесил?! Обойдёмся как-нибудь. Так сказать,
   скажем дружно: "На хуй нужно!?". Да и незачем применять физическое воздействие,
   даже если метафизика не прошибает. Будем откровенны, Пенхасик же дурак, а
   дураки для того и созданы чтобы их нагло дурачить. Во всяком случае пытаться.
   - Посеял, что ли? Потерял?! - начал я изподвыподверта.
   - Не-е-ет.
   - А ну-ка покажи.
   Шлемазловый шлемазл Пенхасик разжал кулак в ладонь. Медлить было
   нельзя. Молниеносно я ударил Пенхасику под руку, и когда стекляш взмыл, будто
   F-14, - перехватил его запросто, точно СУ-27. Следующим движением я рванул
   шпингалет, дёрнул на себя фрамугу и выбросил стекляш в открытый проём
   форточки.
   - Сволочь ты коварная. Ты ж меж пальцев его зажал, - расшифровал меня
   Пенхасик.
   74
   - Удавишься за копейку, морда ты жидовская. Сионист. Пора уже вас
   погромами джихадить. Убирайся к марамоям своим порхатым! Чего тебе здесь?!
   Мёдом намазано?! Кровушка наша по-вкусу?!
   - Здесь моя Родина, - проблеял Пенхасик, посмотрел на меня, как жертва
   геноцида, и зарыдал горючими слезами.
   Жена его Ада (скорбная Рахиль) туда же в минор вместе с сопляками,
   повесившись на него вместе с бумажной иконкой в обрамлении витиеватофальшивого
   золота и прочего "богатства", которое безвозвратно ушло в прошлое,
   которому никогда не суждено превратиться в антиквариат. Да. Редкостно весёлая
   семейка.
   Скажите на милость, что уж такого особенного я насквернословил? Ну с кем
   не бывает? Вон на гараже тоже словцо из трёх букв написано, в гараже же этим
   даже и не пахнет. Ничего я против Пенхасика не имею. Родина. Всё верно. Пускай
   себе живёт, жалко, что ли, и жена его Ада (скорбная Рахиль), и соплячки детки
   (Ванечка с Лёшею), даже если они в папу пойдут и станут шлемазлами. Ничего.
   Пускай. Выдюжим. Разнервничал только он меня тогда очень, вот я разного и
   наговорил. Вывел он меня из себя на самом деле сильно. Просто до белого
   каления довёл. Тараном своей глупости пробил меня почти что чуть ли не до
   инсульта. У меня же нервы не тефлоновые! Взял я сгоряча и положил стекляш на
   подоконник, да ка-а-ак запиздячил по нём пепельницей - он в пыль.
   @@@
   В телевизионном баре на АСК-2 без менуэтов, ямбов да хореев я вернул
   Кобруше долг. Привыкшая субсидировать в бездну неизвестности, Кобруша,
   вытаращившись, поинтересовалась, откуда у меня деньги. Без закавык я
   уведомил, что могу окогореть, спортвьянеть, сбрендить и даже залакировать сие
   пивом, но по-любому буду скромничать, точно партизанка Зоя Космодемьянская
   на допросах, хотя конечно же, как заметил Тишик, пиво - не алкоголизм, а
   культура и дисциплина. Ультрамарин очей Кобруши померк, лицо сделалось
   таким, будто она напилась уксусу и вся она стала удручённой, вроде
   свежевыпеченной вдовы. Боясь за умервщление, я спросил:
   - О чём говорят в народе?
   - Вчера я ела омаров и пила "Кьянти", - оповестила Кобруша.
   - Хвастаешь?
   - Сообщаю новость.
   - Полагаешь, это кому-нибудь интересно?
   - Почему бы и нет?
   - Если покамест твой желудочно-кишечный тракт функционирует
   стандартно и почки в исправности, а запоры не в комплекте, то твои лакомства
   уже сполна принадлежат унитазу и канализации в целом. Неактуально.
   - Да ты тривиально завидуешь!
   - Вовсе нет. Просто не классифицирую сообщение новостью, тем более
   интересной.
   75
   Действительно ведь, требуха у всех примерно соразмерно-тождественная и
   тромбует по единой схеме. На мой взгляд, сфера духовного и ментального
   гораздо значимее и любопытнее. Впрочем, и там предостаточно всевозможных
   штампов-стереотипов с грубыми атавизмами. Вот если бы Кобруша, к примеру, с
   разбегу перевернулась вверх тормашками или пошевелила ушами - вот это был
   бы номер! А так, омары с "Кьянти"... Тоска зелёная. Кстати, в киношке у Гринуэя
   один мужик с утра до ночи тоже всё про жратву трещал, да так заколыхал всех
   своей надоедливостью, что народ запёк в тесте труп другого дяденьки, которого
   он достал до смерти, и заставили того трещавшего мужика его слопать, а затем
   пристрелили. Весьма поучительная история. Опять же, вспомните Античный Рим
   упадочного периода. Все те загнивавшие патриции так любили пожрать и
   вмазать, что сначала запихивали в себя и заливали по самую плешку, а затем
   блевали по углам да весям по расписанию. Опорожнившись же, снова набивали
   требуху продуктами питания. И так до бесконечности, пока за такую вопиющую
   наглость их не перебили голодные и трезвые варвары.
   Внезапно Кобруша обвила мне руками шею до лёгкой асфиксии и так
   всосалась, что мне с тревогой вспомнилось про дантиста.
   - Придумала, - улыбнулась она загадочно. - Будешь деньги отдавать. Мне.
   Все!
   - О-го-го. Кардинально. Серьёзные дотации. С чего бы так вдруг?
   - Будем жить вместе. Поселишься у меня. Пестовать буду по полной
   программе.
   Побуждаемые острой тоской по несбыточному, мужское население
   постсоветского пространства (в основном славянского происхождения) издавна
   крепко сидело на стакане, то есть сильно выпивало. Сохранить дабы средства (в
   виде денежных знаков), нажитые тяжким трудом в производственной сфере,
   мужчины, как правило, безропотно делились львиной частью своей зарплаты на
   общие нужды семьи, умудряясь при том при сём заныкивать себе кое-чего на
   алкоголь. С алкогольной зависимостью мужчин женщины постсоветского
   пространства (в основном славянского происхождения) мирились тем скорее, чем
   крупнее были пожертвования. Существуют даже старинные национальные
   вирши о женском бескорыстии.
   Грошы ёсть - дзяучаты любяць,
   У саломку спаць вядуць.
   А няма - дык хуй адрубяць
   I сабакам аддадуць.
   Только я был категорически против.
   - И как долго этот бардак протянется?
   - До конца наших дней.
   - Понятно. То есть пока кто-нибудь из нас не сыграет в ящик.
   Жизнь заканчивается не только смертью, иногда жизнь заканчивается
   свадьбой. Опять-таки, многие не разводятся (и женятся) из-за того, что некому
   76
   будет на смертном одре стакан воды поднести, но обычно в такое время жажда
   вовсе не очень мучает. Мгновеннно я дальновидно представил наши высокие
   гармонические отношения с Кобрушей: как спозаранку она жарит оладушки и
   подаёт мне торжественно прямо в койку кофе с тефтелями; как прилежно я
   отстёгиваю всё до копейки и приношу своей бусечке герань с георгинами; как
   незаметно-постепенно наши непрерывные гармонические отношения уже
   получаются через запятую; как запятые эти дрожат; как пошло-поехало; как какаято
   карга в бигудях терзает с остервенением мой джемпер и орёт о загубленной
   мной молодости; как, некогда строптивый до костей мозгов, я объявляю себе
   импичмент и вышаркиваю на лестничную площадку с папироской в прогнивших
   челюстях и туфлями с ваксой в поряпанных клешнях; как истощённый счастливой
   жизью, я кладусь в госпиталь вместе с тромбозом и холециститом; как рядом с
   псевдоготическим её бельём на балконе ещё проветриваются мои кальсоны, а
   обитый бязью гроб уже ожидает меня в прихожей... Параллельно я просматривал
   эскизы с финалом не менее жертвенным: как, задолбавшись от диктатуры, я
   вызываю её посостязаться в Раубичи и сбрасываю с самого высокого трамплина
   без лыж и парашюта. Такая вот музыка: свадебный Мендельсон неумолимо
   микшировавшийся в траурного Шопена. Отчётливо осознавая нынешнюю житуху
   в холостую не солярием с джакузи, я, сконцентрировавшись, представил её
   семейную интерпретацию и чуть не заплакал - не умиления от - от страха,
   который является крайней формой неприятия.
   - Но почему?! - закричал я, объятый ужасом.
   - Так принято. Все так живут. Сплошь да рядом. Мужчина должен...
   - Никто никому ничего не должен!
   - Как же? Все кому-то должны.
   - Если все должны, то никто никому ничего не должен! Все квиты! Это
   секвестр!!!
   - Хорошо, половину.
   - И мне!!! - незамедлилась Мальвина.
   - Ты-то здесь при чём?! - удивился я.
   - А должок?!
   - Какой должок?!
   - Как какой?!! Тогда... у тебя...
   - Ты не оправдала его надежд, - пояснила Кобруша ядовито-ласково.
   - А ты?!
   - Я? Да!
   Поначалу на Мальвину нашёл столбняк. Затем началось светопреставление
   и свистопляска. Взбунтовавшись, Мальвина вовсеуслышанье впендюрила, что я
   импотент и бестолочь. Реакция её получилась чересчур преувеличенная, вроде у
   бездарного театрального артиста, желавшего во что бы то ни стало докричаться
   до галёрки.
   - Кто ты такой?!! - вопрошала она риторически, и тут же сама себе отвечала:
   - Ты без году неделя!!! Приблуда!!! Ты никто!!! И зовут тебя Никак!!!
   77
   Собственная персона почему-то не ассоциировалась мне тогда отребьем, но
   оборачивалась фуражкой сказочного капитана Немо на голове Одиссея,
   представлявшегося таким макаром циклопу Полифему, дабы последний не
   использовал против меня тайну моего же имени. Грубо говоря и мягко выражаясь,
   можно было бы рявкнуть и Мальвина бы грохнулась в обморок или жестоко
   попередразнивать и добить её невостребовательностью. Однако, шапка капитана
   Немо обязывала к благородной непоколебимости. Перекинувшись на Кобрушу,
   Мальвина определила её кикиморой. Присутствовавший в баре сизый цвет
   "помяркоуна-квёлого тэлебачання" уставился на наш псевдопостмодернистский
   хэппенинг во все диафрагмы своих "бетакамов", а кельнерша едва не спалила
   кофеварку - так увлеклась подглядыванием за заглянувшими к ней дикарямигуманоидами.
   Когда же сварливость Мальвины иссякла, она стремглав побежала
   куда-то далеко, а Кобруша запела мне рапсодию про то, что если бабла у меня ещё
   нет, то ничего: привилегированность и приют в её доме для меня найдётся, что в
   моей яркой неброскости предугадывается напичканность свыше, что я -
   выдающийся (откуда и куда она не уточняла), что скоро все, кому не лень, будут
   строчить мемуарами, вспоминая меня разными словами. Поцеловав опять-таки
   стоматологически страстно, Кобруша сказала, что согласна на четверть в будущем.
   Я заметил, что если в будущем и попаду в плеяду толстосумов, то ничто не
   помешает мне напрочь забыть о её корысти. Тогда Кобруша мне объяснила, что сие
   мне не позволит расписка, которую я для неё запечатлею. Коротко-сухо и посуществу
   привентивно, вырвав из блокнота листок, Кобруша протянула его мне
   вместе со своим "паркером".
   - Расскажешь мне чего-нибудь интересное? - Свободолюбивый, точно орёл,
   я паниковал и цеплялся за привычный аэродром, пролонгируя, не желая
   отправляться, подобно лётчику Матиасу Русту, в дурацкое путешествие,
   заканчивающееся не обширной на Красной площади, а на параше в тесной
   тюряжной камере.
   - Что интересное?
   - Что-нибудь.
   - Ну задавай вопрос.
   - Так я уже ж задал.
   - Что?
   - Вопрос.
   - Какой вопрос?
   - Как это какой? Я спросил тебя, расскажешь ли ты чего-нибудь мне
   интересное.
   - Так что тебе рассказать?
   - Как что? Что-нибудь интересное.
   - Например?
   - Например, что-нибудь...
   Внезапно нечто странное во мне случилось. Будто при катанстромантии, гдето
   в сквозняке внутри бесконечной анфилады, выстроенной зеркалами,
   78
   мелькнули отражения двух профилей, повернутых нос к носу: слева - Гёте,
   справа - Гоголь. Зажатость моя исчезла, а вместо неё появилась воздушная
   лёгкость и ощутилась поддержка моего Демона. Вероятно, незамеченно он занял
   всё пространство моего "Я" и руководил уже мной от моего же имени. Почти
   тотчас я принялся бегло говорить на языке совершенно мне неизвестном.
   - Piacere. Felicissimo! Mi chiamo Dеmon. Faccio parte di una delegazione giovanile
   operaia. Come va? Benissimo. Buona festa! Auguri! Auguri per la festa! Con
   piacere. D accordo. Mi capisce? Quanto Le debbo?
   - Умеешь и по-итальянски?! Ты ужасно талантливый!
   Это было какое-то наваждение, потому что меня понесло. Я пошпарил, что
   слово амортизация, означающее на русском постепенное снижение стоимости
   вследствии изнашивания и смягчение действия толчков, имеет итальянские
   корни и происходит от образования слов amore (любовь) и tizacie (пользование),
   что оно до сих пор в обиходе среди профессиональных итальянских путан. От
   этимологии я резко свернул на стезю неперевариваемой мной политэкономии и
   втёр ей общеизвестные парадоксы социализма: безработных нет, но никто ничем
   не занят, но план выполняется, но нигде ничего нет, но у всех всё есть, но все чемто
   недовольны, но все голосуют "за"... Затем я (я ли?) шарахнулся в
   метафизические дебри и понёс пургу про то, что в традиционной математике сию
   операцию сочли бы некорректной, а только в трансцедентной - доказывается
   алгебраически, что нуль, помноженный на бесконечное, равен единице, в порядке
   же абсолютных идей нуль обозначает бесконечное бытие, и что когда тело
   испытывает боль, то душа тоже страдает, что подчёркивает прямую связь между
   духом и материей, однако сия связь имеет и реверсивное движение и душевные
   муки порождают телесные недуги, и зависть, например, может стать причиной
   язвы желудка или онкологических проблем, что плоть тленна, а душа вечна.
   Потом я взял "Паркер" и написал на листке "Я, фамилия имя отчество".
   - Что ты делаешь?! - нежданно-негаданничала Мальвина откуда-то издалека.
   - Оформляю документ. Юридический, - пояснил я деловито.
   Крутанув большим пальцем у виска, что ничего хорошего не обозначало,
   Мальвина вырвала у меня из-под ладони бумажку, скомкала её и швырнула на
   пол. Драматизируя, я комично развёл верхние конечности.
   - Чего-то я недопоняла. Причём здесь душа? - озадачилась Кобруша,
   механически выдёргивая из блокнота листок.
   - Маргаритка. Юная-преюная, точно спелая маргаритка, не завядшая. Со
   временем ведь маргаритки имеют привычку не по-детски взрослеть.
   Превращаться в цветы иного рода племени. И тогда уж как в песне: "отцвели уж
   давно хризантемы в саду". Ну не за тушку же я буду башлять четвертину
   пожизненно! Разумеется, сейчас ты бесподобна. Прикинь чего с тобой
   произойдёт годов эдак через двадцать-тридцать. Сиськи повиснут жгутами,
   живот на Алма-Ату селем поплывёт, а рот заблестит золотом Шлимана. Не
   обессудь, дорогая, но будущим твоим формам предстоит разниться с нынешним,
   как зрелому вину с уксусом. Кстати, ты должна и мне расписку написать.
   79
   Вывести я успел лишь: "Я, фамилия имя отчество". Метнувшись дротом от
   дартса, Кобруша пригвоздила листок к столу и забрала его у меня.
   - Зачем тебе моя душа?!
   - Пригодится. Ты чем-то обеспокоена? Чем? Ценой?! Увеличим до
   половины! Договорились, буду отдавать тебе чистоганом все свои сбережения на
   протяжении всей своей долгой-предолгой жизни. Ты должна быть довольна, ведь,
   возможно, никакой души вовсе и не существует. Так что, возможно, ты ничего и
   не теряешь, - оспаривал я, пытаясь забрать у неё листок.
   - Нет-нет!
   Я убеждал, настаивал, требовал... Кобруша же заверяла, что ей уже ничего
   от меня не нужно, упрашивала, оправдывалась... Потом патовасть ситуации мне
   просто осточертела и, завязав шнурок на правом ботинке, я свалил в
   диаметральную противоположность, где обычно закусывают лук чесноком.
   Женщины говорят о любви, но думают о деньгах. Теоретически допустимо
   и обратное. Позвонив ночью, Кобруша в трубу посожалела о спровоцированном
   - "глупой шутке с моей стороны" - и попросила всё забыть. Я предлагал
   заключить контракт. Если нет, то... Когда я собрался разъединиться, Кобруша
   сказала, что готова её мне подарить... Я согласился и поинтересовался о
   дарственной.
   - Хочешь получить расписку?
   - Да.
   - Хорошо... Завтра.
   - Завтра... Хорошо.
   При моём непосредственном участии, следующим днём Кобруша составила
   текст: "Я, фамилия имя отчество жертвую свою душу безвозмездно фамилия имя
   отчество. Число. Месяц. Год. Роспись". Для вящей убедительности я попросил её
   скрепить наш договор кровью, её кровью. Мне показалось это романтичным.
   - Мне будет больно.
   - Ты боишься такой маленькой боли и совсем не боишься потерять душу?
   - Я не теряю её. Я тебе её дарю. Я тебе её доверяю, - поправила она,
   проколов себе палец иголкой, предварительно продизенфицированной мной на
   пламени зажигалки.
   Некоторые носят трусы, чтобы говном не пачкать джинсы. Только в любом
   случае, душа - не тело, а навроде кантовского агностицизма - сущность в
   предмете. Впрочем, души бывают разными. Например, типа пиццы, где на
   картонке даётся инструкция: "Выбросить перед употреблением". Душа Кобруши
   была ранимо прекрасной: она отдала - я взял.
   @@@
   Не сомневаясь в собственной гениальности и исключительности, люди
   нашего круга (во времена моего друга Ноя) работали дворниками, истопниками,
   сторожами или попросту бездельничали, будучи при том философами, поэтами,
   художниками, музыкантами... Многим из них прочилось великое будущее. Во
   80
   времена библейского Ноя людей было меньше, они были гораздо значительнее и
   жили по 800-1000 лет. Сейчас нас чрезвычайно больше, но больше чем на 100 лет
   нам не тужится - съЯблись до мышей. Время всех расставляет на свои места и
   пузыри, наполненные пустыми амбициями, - лопаются. Кто-то
   переквалифицировался в заурядного клерка от конъюнктуры, кто-то спился, ктото
   умер. Пожалуй, только щелкопёр Свиридов из нашей когорты сохранил и даже
   упрочил данный ему свыше стержень, и увековечился Его Писательством, и хотя
   известен он был широко лишь в узких кругах, но круги те узкие по географии
   рассеивались весьма широко. А мы (в том числе я) так и остались гадкими
   утятами. К сожалению ли или к счастью, однако гадкий утёнок превращается в
   белого лебедя исключительно только в сказке датского фантазёра - это так же
   странно и удивительно, как если из котёнка бы выросла собака. И без Песталоцци
   известно, из гадкого утёнка только утка получится , причём наверняка гадкая. Его
   Писательство - дело другое.
   Значимость Его Писательства некоторые уже поняли ещё на заре да в
   отечестве. При непосредственном содействии Кости Бессмертного,
   уполномоченного в 1989-ом Конторой Глубокого Бурения осуществлять некие
   тайные операции в центрально-западном секторе, невыездного Свиридова, минуя
   визы да таможни с погранцами, закинули в Восточную Германию, оттуда - в
   Западный Берлин. Безусловно, в пределах стран Варшавского Договора для
   Советской Армии границ не существовало, хотя, разумеется, перемещения
   крупных воинских соединений происходили с подачи Минобороны и
   Политбюро. Впрочем, истребители и бомбардировщики барражировали в
   небесах согласно расписанию, то есть непрерывно. По мере надобности
   поднимались и транспортные самолёты. Летом 1989-ого на подобном лайнере с
   аэродрома в Балашихе поднялись и близ Потсдама опустились Костя
   Бессмертный и Свиридов. Пересеклись мы накануне: они подобрали меня, по
   предварительной договоренности, в Домодедово, откуда в Омск с чёрно-белыми
   девицами отправлялся Жора-Жираф. Без обид, только в переброску Свиридова на
   Запад меня почему-то не посвятили. Спустя почти четыре года, случайно
   встретившись с ним в Мюнхене, я полюбопытствовал... Его Писательство
   ответил мне арабским изречением: "Пока ты скрываешь тайну, она твоя
   пленница; как только ты её выдашь, ты становишься её пленником". Чуть позже
   (уже в Минске) Костя ответил мне другой, более жёсткой семитской мудростью:
   "Чего не должен знать твой враг, того не говори и другу". Так что, остается лишь
   догадываться, была ли переброска Свиридова в Западный Берлин частной
   инициативой или тщательно спланированной совместной спецоперацией КГБ и
   ГРУ, спасали ли Его Писательство или использовали в качестве
   разрушительнейшей мощи пси-оружия. И вот он в Минске.
   Возвращение блудного сына. Сказочки эти про Белого Бычка были бы очень
   милы, если не были б столь чудовищно несправедливы. Сначала родители без
   твоего на то согласия тебя рождают, делают всё возможное чтобы выпереть тебя
   из дома, а когда ты приползаешь и умоляешь на коленях на последнем издыхании
   81
   о пощаде - тебя называют блудным и великодушно прощают. Мир жесток? Тогда
   на хрен он нужен такой мир?!!
   Я даже не знаю были ли у моего друга родители. Я никогда его об этом не
   спрашивал, а он - не упоминал. У меня Свиридов поселился вовсе не из-за
   бедности: он был свободным и сильным, точно ангел, вышедший из
   повиновения. Просто у меня ему было роднее. Однако, ангелы тоже иногда
   болеют.
   Отдраивая зубы щёткой, он так чихнул, что заляпал мне всё зеркало. "Маркс
   умер, Лао Цзы... и мне чего-то нездоровится", - тревожился он. Предостерегая,
   я предложил накупить в аптеке на окраине Троицкого трав, советовал принять
   водки с перцем и вызывался провожатым в баню "Лазня", но простофиля
   Свиридов хорохорился в здоровяки, вечером же - захирел в труп: жар под сорок,
   взбухшие миндалины, пересохшие губы, испарина, кашель, раскалывавший ему
   череп противотанковой гранатой, сопли, похожие на истоки Янцзы и Хуанхе.
   Сморкаясь в простыню, Свиридов хрипел, что вот-вот одолеет хворь.
   Выкручивая простыню в жестяное ведёрко и выливая в унитаз его содержимое, я
   размышлял, что таким образом можно раствориться в нечистотах минской
   канализации, и заставлял Его Писательство пить приготовленные мной отвары.
   "Тяжело в лечении, легко в гробу", - не унывал он.
   Необходимость в "скорой" назрела утром в пятницу, однако от помощи
   официальной медицины Свиридов отказался категорически и спросил меня,
   желаю ли я его смерти. Я ответил, что, по совести, он полный фофан, но мировая
   общественность об этом скорее всего не догадывается, и поелику в летальном
   варианте моё доброе имя замажет миазмами, так что... Тогда он сказал, что
   пенициллин в ампулах ему на хуй не нужен и повелел притащить ему карамели
   "Взлётная", а иначе пенять на себя. "Смех у роце, зубы скачут". Ни дать ни взять,
   - дурак. Однако в связи с тем, что воля умирающего (даже дурака) - закон, я
   облазил да обшарил в поисках этих дурацких конфет пол-города и вернулся с
   пакетом весом в пол-кэгэ. Позыривая в охристый в экран телека, он сожрал
   содержимое пакета дочиста примерно за три часа, запив это безобразие дюжиной
   чашек кипятка, а затем выразительно посмотрел на меня. Я хотел было
   поинтересоваться не слипнется ли у него жопа, но вместо того молча попёрся и
   взял ещё пол-кэгэ, по пути подумал, вернулся и ещё столько же захватил.
   Приграбастав целлофановый мешок с карамелью он жрал так, будто в последний
   раз. Бред какой-то. Мистификация. Пробовал я их. Конфеты, как конфеты.
   Карамель. "Взлётная" называется. Телепрограмму же "Время" он смотрел уже в
   позе ваджарасана и походил на ракету на старте, только никак не на больного. Даа-
   а. Родился как-то ребёночек с зубами и петлёй пуповины на шее...
   @@@
   Добром сие закончиться не могло изначально. Мои персональные Ххромосомы,
   отвечающие, кстати, за шестое чувство, вопили, словно их жарили на
   сковородке. Опять же, не только интуиция подсказывала, - должным образом
   82
   складывались объективные реалии. Повсюду обещали скоропостижный Конец
   Света и Страшный Суд, а юсмалиане Великого Белого Братства вдобавок
   показывали на фотолистовке симпатичную молодую женщину с двумя
   сомкнутыми и слегка перекрученными пальчиками, у которой, судя по всему,
   давно отсутствовал нормальный секс, и уверяли, что она - Мария Дэви Христос,
   Мать и Сын в одном обличьи, то есть по форме какой-то дикий андрогин, по
   содержанию же - абы хто. Казалось, вот-вот она раздвинет свои пальчики в
   латинскую букву V и, мило улыбаясь, скажет: "Я пошутила." Увы. Сведущие
   убеждали, что прежде должно случиться пришествие Зверя, порода которого не
   уточнялась, ибо её, якобы, все знали вполне хорошо.
   - О, тыцы-пыцы! Диссидент-чернокнижник, - послышался позади глас,
   знакомый до ревматизма.
   - Толя, почему блатные церковь клюквою называют? - спросил Свиридов с
   разворота.
   - Потому что клюква, - брякнул дядя Толя компетентно. - Развесистая
   клюква, тыцы-пыцы.
   Дядя Толя был с сыном. Лёньчик посмотрел нам за спины в толпу и, ничего
   не найдя, успокоился (видать Халезина искал). Сшибнулись мы недалече от
   ГУМа. Неотразимый дядя Толя порадовался за сына вслух, что сука Зинка
   "выгнала свово пихаря и опять сошлась с ним", что он (Лёньчик) живет у неё,
   вернее у себя на законной жилплощади совместно "вдобавок с чувырлой дочерью
   да ейным салагой мужем плюс внучка божье создание". Лёньчик пригласил нас в
   гости, так сказать на отпразднование судьбоносного поворота в его жизни
   погружением в пучину пьянства. Признаться мне не очень-то и хотелось, но
   Свиридов ответил утвердительно:
   - Мы тут посоветовались. И я решил. Почухали!
   - Правильно, - одобрил дядя Толя, - главное, чтоб слюна не пропала. А
   напиться за всю мазуту, тыцы-пыцы, можно по любой погоде.
   И зашагал не одноногой рухлядью на костылях, но настоящим чеканос.
   В ком(мерческом магазинчи)ке мы затарились пряниками и миндальным
   ликёром "Амаретто" для женщин. Для прочих, купившись на дешёвый трюк в
   вполне грамотно сделанной рекламе по телеящику, Свиридов взял две бутыли
   ёмкостью литр каждая сорока пяти градусной водки "Зверь" из Голландии.
   "Так вот ты какой, северный олень", - размышлял я обречённо в
   таксомоторе, разглядывая пёстроватую этикетку с раззявившимся львом.
   Водка "Зверь" - не денатурат. Но и не шедевр: очень так себе.
   Пристанище Лёньчика мне представлялось неким шалманом-притоном:
   пошарпанные обои с кровавыми плямбочками - приветами с того света от
   раздушенных комарих, астры в прохудившихся кастрюлях, чайный гриб на
   подоконнике, кулдыхавшийся продохлой медузой... Фантазировалось теснота
   семнадцатиметровой комнатухи, где среди грязных ватных клочьев, торчавших
   из-под прохудившегося сатина, облупленного шпона мебилировки, беспорядочно
   наваленных книг, поряпанных в макулатуру, которые уже давным-давно никому
   83
   не были нужны, они коротали свой век вшестером. Житие-бытие их рисовалось
   мне существованием хомячков, прописанных на дне трёхлитровой банки в
   удушливой вони собственных же экскриментов. Отнюдь! На удивление, никакого
   кавардака жилище не содержало. Напротив, жилище было вполне цивильно и
   двухкомнатно, в одной из которых "дрыхла в тряпках гадюка Зинка", в другой -
   внучка. Пресловутая дочь отсутвовала неведомо где, а муж её, известное дело, -
   чалил в командировке.
   Определённое большинство населения планеты Земля существует по
   странному принципу значимости и гробит собственные жизни на
   самоутверждение в ложных ценностях, обрастая вещами и неуклонно попадая к
   ним в рабство, врубаясь напоследок, что даже вполне приличный "Сонитринитрон
   " на том свете не посмотришь, потому что не покажет. Когда же
   начинаешь въезжать, что Орфей спустился в Ад без спилеологического
   снаряжения, и никакие летательные аппараты до Бога не допрыгивают, то тут-то
   иллюзорная суть материи и проясняется. Да. Рождённый человек чувствует себя
   центром мироздания из-за почестей, оказываемых ему немногочисленными
   близкими, но проходит время и приходит понимание, что мы являемся не
   центром мироздания, а всего-лишь (в лучшем случае) пылинкой его пылинки. Да.
   Люди рождаются в потёмках, беспросветно живут и, прежде чем кануть во мрак,
   судорожно соображают: "Что это было?!" Правильно думать (о том, что будет)
   им мешает недостаток элементарного воображения.
   - Выйди чистый дух, останься чистый спирт, тыцы-пыцы. Дайбог не
   последняя, - сказал дядя Толя и выпил.
   И мы выпили. Только сонная Зинка к своей рюмке не притронулась.
   - А ты, тыцы-пыцы, чего? - язвительно удивился дядя Толя.
   - Не хочу, - вежливо отрезала Зинка.
   - Водки не хочешь?! - искренне недоумевал дядя Толя.. - Тыцы-пыцы...
   Тогда пей ликёр! И ликёра не хочешь?! А почему?! Заболела?!
   - На работу ей завтра, - недовольно пояснил Лёнчик.
   - Работа , тыцы-пыцы, не хуй. Может и полежать. Пей!
   Зинка жёстко посмотрела на всех присутствовавших, залпом выпила и
   демонстративно ушла в спальню.
   Нужно отметить, что согласно старинной советской традиции, мы
   устроились на кухне. Уверенно и сноровисто, совсем без всяких там приспособ,
   вроде воронок, дядя Толя заливал спиртное из стакана прямёхонько себе в
   трубочку, торчавшую из впалой груди, и спрашивал у Свиридова почему: "между
   первой и второй промежуток небольшой?", а Свиридов, точно прилежный
   школяр, отвеча: "Потому что после первой человек становится другим и этому
   другому тоже выпить хочется". После того дуэтом они исполнили старинную
   кардиологическую песню про сердце, которому не хочется покоя, а также песню
   про ухо ("ухо... дили комсомольцы на гражданскую войну") и песню про каку
   ("каку вижу, каку слышу, всё во мне заговорит, вся душа моя пылает, вся душа
   моя горит"). Лёньчик же подробно информировал нас об тяжком труде на
   84
   "трахнутом" (тракторном) заводе, куда его определила Зинка, и делился со всеми
   преимуществами семейной жизни: "Тёплая баба под боком, харчи, а если скучно,
   так телевизор можно поглядеть. Экстаз!" Без балды, всё верно. Только насчёт
   женитьбы у меня собственная теория имеется. Опять-таки, для того чтобы
   выпить кружку пива, завод пивоваренный строить не обязательно, а чтобы узнать
   вкус напитка, осушать до дна ёмкость тоже нет надобности.
   Тоскливо наблюдая за тем как я уминаю квашенную капусту, изобильничая
   междометиями, ненормативной лексикой и причмокиваниями, дядя Толя
   рассказывал о легендарном отце, умевшем спьяну закусить чем угодно, даже
   камнями с селитрой, наверное. Так вот. Однажды, когда жизнь тоже не халвой с
   форшмаками грудилась, босоногого шкета дядю Толю разом с сеструхами да
   братухами маманя накормила тушеной в печи бульбой с салом да цибулей и
   положила спать, а как всегда ж голодуха, вот и получается, что вроде поели, вроде
   радио послушали, ожидают родителя к сивухе до одури охочего, а он занятием
   увлечён сезонным (пил ровненько по сезонам: весна, лето, осень, зима), так,
   радея за потомство, маманя ихняя дала отмашку и детки расторопно чугунок
   умяли, сама же напустила туда горячей воды и давай шуровать тряпкой
   гигиенически, и так обессилела она крепко, что кинула тряпку в чугунок (гори
   оно всё гаром) и тоже на полати повалилась, а как от храпа все занадрывались,
   притащился отец семейства до безобразия самогоном наамфотеренный и чего-то
   на кухне в упоении усердничал и шумно выражался, что кулинария, мол,
   сплошная пакость и финтифлюшки за такие полагается кому-то отвесить в рыло
   до марганцовки, и, не раздеваясь, на газон в отпад на отдых пообыкновению, на
   заре же обнаружила маманя дяди Толи чугунок до блеска выскобленный, а
   тряпки там не наблюдалось, но только окурок папиросы "Казбек" - такая у
   хозяина мужчинская привычка присутствовала.
   Внимая дяде Толе, я слушал по "Радио-Рокс" добротных Деф Леппард. Глядя
   на обрубок ноги дяди Толи, я проассоциировал барабанщика той группы,
   инвалида по левое плечо, что для барабанщика очень несподручно, а для команды
   не сценично - для плохой команды, - потому что Деф Леппард забойные,
   вставучие и главное настоящие, потому что, когда случилась беда, без всяких там
   профсоюзов они приспособили для друга инструмент таким образом, что всё в
   впорядке. Я смотрел на культю опустившегося вора дяди Толи, каких среди
   блатарей презрительно называют леопёрдами, и думал о его друзьях, о том есть ли
   они, были ли и, если были, были ли они настоящими, как ребята из Деф Леппард.
   Свиридов вспоминал, как примерно десять лет назад тем же когалом только
   без Лёньчика и вместе с Ноем, обкурившись коноплёй, закусывали уткой из
   духовки; как у меня едва не упала планка, когда утка прямо у меня на глазах
   стала распадаться в мельчайшие частицы и стремительно расползаться во все
   стороны; как спустя мгновение я узнал в них рядовых тараканов. Свиридов
   вспоминал заповедные времена, когда выпускали натуральное белорусское
   "чернило" - плодово-ягодное "моцнае" с толщиной осадка в два пальца.
   "Озверевший" дядя Толя, ностальгируя напару со Свиридовым, обзывал
   85
   нынешние винные напитки слезами Мичурина, химией и вредительством, и
   заверял, что Сталин за такие дела вломил бы шарлатанам вышак.
   - Бля буду, тыцы-пыцы! - божился дядя Толя.
   - Теперь представь себе, если бы этого не было, - предлагал Свиридов.
   - Классно оттянулись!
   - Качественно.
   Рассказывал дядя Толя и про сеструху из Мелитополя, где инфляция довела
   ментов до того, что ихними купонами-фантиками они себе анус подтирали, а она,
   дескать, как раз в опорняке или РОВДе ишачила, и собирала их в ведро с водой,
   стирала и утюжком после (отмытые в прачечной деньги не пахнут). Рассказывал
   дядя Толя про колымскую зону, где весной река вышла из берегов, затопила
   кладбище и повымывала из могил чуму.
   В свою очередь, Свиридов живо интересовался обозначением татуировокаббревиатур
   на запястьях "ветерана" и дядя Толя популярно прокомпетентничал:
   ЯСССССВД - я съел свою совесть с соплями в детстве, РДМВСНН - рожден для
   мук, в счастье не нуждаюсь. Войдя в раж, дядя Толя разделся до семейников,
   выкрашенных сумашедшими анютиными глазками. Да-а-а. Размалёван дядя Толя
   был полный вперёд, просто откат орудий! Тут тебе и Левитан, тут тебе и Шишкин:
   цельная Третьяковка. На угловатых плечах дяди Толи красовались эполеты с
   буквами ЗУР (зона усиленного режима), на коленях острели магендовиды в
   колючей проволоке, на правой ноге над пальцами в облачке было написано "они
   устали от долгого пути" и пятиконечная звезда в лучиках зеленела, на обрубленной
   левой, по словам дяди Толи, значился серп с молотом и текст "в светлое будущее
   коммунизма" опять же в облачке, под ключицами, окаймлённые всё теми же
   ажурными облаками, парили культовые строения православной церкви, одним
   словом - Суздаль, здесь же (в девятиконечной звёздочке) прописался с сигарой в
   пасти и бабочкой на шее улыбающийся кот в цилиндре, на спине виднелся Сталин
   с торчащими, будто у вампира, клыками в ореоле из черепов, на бедре - крест, а
   вместо привычной тушки человека, чем-то на Иисуса Христа похожего, которому
   поклоняются несамоосознанные фетешисты, - распятая голая женщина,
   вызывающей красоты. Возможно, кого-то от определения "тушка" скукожило?
   Только ведь Учитель сам назвал свое тело хлебом (или мацой), а вино - кровью.
   Опять же, как гласит Евангелие от Матфея (12:32): "Если кто скажет слово на Сына
   Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится
   ему ни в сем, ни в будущем". Кесарю кесарево, а слесарю слесарево. Конечно же,
   с голодухи и просфорок не грех поберлять, однако, если бы к той закуси подавали
   хотя бы по стаканчику крови Спасителя, то церковники у народа приобрели бы
   истинный авторитет, а то мухлюют, гады, и дают воду, хотя небось сами втихаря
   кровушкой балуются и даже злоупотребляют. В довершение экскурсии, дядя Толя
   продемонстрировал свой сморщенный конец с искривлённым знаком качества.
   Когда же "Зверь" перелился в нас полностью, дядя Толя сказал, что пиздеть
   - не мешки таскать, что мы без водки никто и водка без нас никакая, а будь на
   нашем месте приммириум-критинист Авенариус, провозгласивший, что без
   86
   субъекта нет объекта и без объекта нет субъекта, то непременно бы помацал
   мошну да загашник и, порывшись в лопатнике, покумекал бы о бытие, которое,
   как известно, определяет сознание. Подивившись тому, что дядя Толя спустя
   столько лет помнит Авенариуса, умершего в 1896-ом, Свиридов
   подкорректировал, что тот не приммириум-критинист, а напротив -
   эмпириокритицист, и отстегнул Лёньчику, вызвавшемуся скокнуть ("одна нога
   здесь, другая - там") в ночник, дядя Толя же мудро рекомендовал сыну
   поспешать медленно и не разбить о порог яйца в шпагате, а мне втирал, что такое
   "копытные" - причитающиеся миллилитры выпивки за оказанную услугу, в виде
   доставки спиртосодержащей жидкости к столу с участниками симпозиума.
   Попав на старые дрожжи, "Зверь" на меня подействовал как-то странно,
   словно всё это происходило со мной уже неоднократно, вроде дежавю в
   бесконечной степени или беготни по ленте Мёбиуса. Врубившись, что почти
   нахожусь в киберпространстве сна, я попросился на релаксацию лёжа.
   Определили меня к Алесе, правнучке дяди Толи, вернее к ней в помещение, и уж
   каким разом в жизни, о детской участи размышляя, я стеснялся дышать и сожалел
   за отсутствие противогаза. Вытянувшись в темноте на диване, я представлял
   родителем Алеси мою суровую мамашу. Салям алейкум, чавэлы! Потрясением
   для ребёнка было бы сие не меньшим, чем Торнадо или нервный мой перегар,
   потому что суровая моя мамаша (ярая бахусоненавистница) рвала и метала бы
   тигрицей, раздавая налево и направо увесистые подзатыльники.
   Несомненно, ночь - время воров и писателей. Покудова дядя Толя со
   Свиридовым на кухне теоретизировали и богатырь Лёньчик шастал в поисках
   Зелёного Змия, в комнату, точно лунатик в палевом халате, завернула пресловутая
   Зинка. Явно преднамеренно, типа в малохудожественной самодеятельности, она
   споткнулась и шмякнулась после той халтурной увертюры на меня своими
   грудями-медузами, угрожающе прошептала "ой, извините" и захватила в плен
   самую деликатную деталь моего естества, а та, в свою очередь, тут же вскипела
   и подняла восстание, запротестовав. Блин, во угораздило! Не улепетывать же?!
   - Чую, девки до тебя липнут, точно мухи до говна, - жарко шептала Зинка
   мне в ушную раковину.
   - Мухи к говну не липнут, - поправил я обидчиво.
   - А что ж они делают?
   - Они просто сидят... и кушают.
   - Молчи, умник.
   "Модная щетина, - подумал я. - Гарлемский стиль. Ежик в тумане".
   Свою зону бикини Зинка выбрила тщательно, но явно три дня назад, живот
   был нежным, бледным, мягко-рыхлым и тёплым, точно дрожжевое поднявшееся
   тесто, а вот язык оказался шершавым, вроде пемзы или наждака. Дурацким своим
   языком Зинка все дёсны мне поцарапала. В общем, что б следующий раз ей
   неповадничало, я угостил Зинку черешней с чертополохом, дал понюхать фиалок
   со жжёной резиной. Покуда же это дело происходило, на память мне откуда-то из
   закромов подсознания зачем-то навязчиво клеился Маяковский:
   87
   Ночь. Лежу на чужой жене.
   Одеяло прилипло к жопе.
   Я делаю кадры Советской стране
   Назло буржуазной Европе.
   Угорев от чрезмерности, Зинка убежала к себе в комнату и вскоре захрапела.
   Затем стивенсоновским Сильвером, прозванным дружками Окороком, без
   протеза и на костылях, пришкандыбал дядя Толя и, приткнувшись ко мне,
   зазловонил. Не выдержав пытки, я ретировался в кухню, где Свиридов расплылся
   на столе. Легче было бы сначала расчленить его топором, но (противник
   сепаратизма) я оттащил его полностью, и вор, согласно ночным правилам, обрёл
   писателя, я же, раскрыв на кухне форточку настеж, заотшельничал.
   Вскоре в замочной скважине заскрежетало и из кабака в квартиру ввалилась
   Варя, дочь Зинки и Лёньчика (законная). Осведомившись кратко про всех, Варя
   принялась заманчиво верещать. На плече Вари имелась облупленная татуировкапереводилка,
   нечто дешёвое и забавно размыто абстрактное, в чём я узнал
   безошибочно "Джелал-ад-дин Руми, танцующего в квартале чеканщиков по
   золоту", а именно - восточную миниатюру, приписываемую султану Хусейну
   Байкаре, сделанную в Среднеазиатском стиле, в самом начале XVI века, которая
   поныне хранится в собрании Института востоковедения имени Абу Беруни
   Академии наук Узбекистана. Вертлявую шею Вари украшало мелкозернистое,
   подобно клади жабьей икры, родимое пятно-папилома в форме Африки.
   Короче, я послушал её, послушал, и прямо на табуретке пронзил без
   контрацептива. Ликованием заливаясь, Варя прокусила мне ребро ладони до кости.
   Вообще-то подобная ситуация, только с точностью до наоборот, уже случалось со
   мной где-то на закате приснопамятных 80-ых, когда я находился впервые дома у
   девушки, с которой почти только что познакомился. Помню, её папа с мамой зырили
   телек в комнате, а мы, торча на кухне, пили чай с пряниками, разговаривали о хуйне
   какой-то, а потом стали целоваться. "Давай свет вырубим", - отчаянно смело
   предложил я. "Ты что! Прибегут же сразу со своими проверками", -
   дальновидничала она не по-детски. Затем она села на меня верхом, как воспитанная
   всадница, и понеслось! Конспиративничая (дабы со стороны создавалось невинное
   впечатление), она навязывала мне какой-то дичайший разговор про пейзажи
   Адриатики. Поотбрехиваясь чего-то, я замолчал, сосредоточился на главном (она к
   тому времени уже несла пургу про армянское радио), табуретные ножки, мерно под
   нами до сих пор цокавшие, перешли на бешенный галоп, табуретка встала на дыбы,
   и от нахлынувшего счастья я чуть не заржал. Победный мой вопль заглушила её
   маленькая ладошка. Предпосылки её прокусить до кости и дальше у меня
   наличествовали с избытком, но, поняв, я сдержался и ладошку её поцеловал. Варя
   же ладошку мне прокусила! Вот она, современная молодёжь!
   Залив ранку 5% спиртовым йодом да перевязав бинтом, Варя затянула меня
   в ванную, где бесстыдно хвасталась своими анатомическими особенностями и
   резвилась с дождиком. Невольно сравнивая Варю с предшественницей, сквозь
   "Радио-Рокс", я вслушивался в ситуацию, ответственно её контролировал.
   88
   По приходу Лёньчика в гэдээровском картузе с заказанным "Абсолютцитрон
   ", я снова отправился в путешествие по ленте Мёбиуса, только уже во сне.
   Помню, сойдя с дистанции, выпивал чай из сервиза "Мадонна", отвергал "Кент"
   и плакался насчёт исчезнувших "Лигерос". А Свиридов рассказывал про какогото
   ковбоя, пробиравшегося сквозь миражи прерий в сити. Наверное, чего-то со
   мной произошло, потому что именно в него я и перевоплотился. Однако, я мало
   походил на коровьего мальчика, называемого в Америке cowboy, скорее уж - на
   неприкаянного типа, изредка практикующего тантру, на странника,
   поднаторевшего в поисках приключений на персональную задницу. Итак, въехал
   я на лошадке в сити и посунулся в отель, который предназначался только для
   негров. Причём на весь сити отель имелся всего-лишь один-одинёшенек, а
   сантаклаусы из Куклуксклана с Чёрными Пантерами повсюду блюли свои
   рассовые расклады. Словив в пригоршню снежинку, я подумал: ну дела, кто ж их
   там вверху нарезает? Нафиг их, думаю, слоёных этих идиотов с ихним
   суматошным законодательством. И поплелись мы прочь с лошадкой. Удалившись
   же от сити на расстояние полёта пули, прикинул я, что в цветочной лавке пахнет,
   как на кладбище в Радуницу, но с лошадкой нам этому уже не порадоваться, а
   посему-потому, что Шиндлер помогал не исключительно Бетховену, но и евреям
   по списку, то чего-нибудь обязательно надо предпринять. Разжёг я костерок, и
   вымазал себе пеплом лицо с руками. Метаморфизировавшись в негра, я
   преспокойно возвернулся в отель. Заказав яичницу с беконом (плюс овёс, виски,
   стойло и чистую постель), я попросил хозяина чтоб он без варызганья поднял
   меня в шесть... Когда же сие состоялось, то отъехал я от сити, забрался в
   прохладный ручей, где усердно отмывал руки и тщательно протирал лицо. Только
   оные оставались по-прежнему чёрными.
   - Почему?! - удивились все заинтригованно.
   - Оказывается, не того разбудили, - пояснил Свиридов удручённо.
   Забрезжив с рассветом, десятки миллиардов нервических клеток моих
   мозгов вопили о токсинах: их саботаж едва не расколол мне скорлупу. Реагируя
   сверхчувствительным сейсмографом на колебания даже символические, я
   просуществовал до первого глотка пива (впрочем, существование после него
   продолжилось почти без изменений).
   Лёньчик с дядей Толей пичкали Зинку ликёром да пряниками,
   ходатайствовали за нас со Свиридовым, говорили, что Его Писательство - их
   кореш, заметьте не Дэвид Кореш, а легендарный литератор, которого даже в
   Уругвае почитают и почитывают. Свиридов индюком не надувался, хотя и уповая
   неизвестно на что (в ухажеры что-ли набивался), украдкой подсматривал, какое
   производит впечатление у женщин. Старый король их не интересовал и
   пленительные взгляды да уси-пуси предназначались прынцу исключительно, то
   есть покорному вашему слуге, а у него от них чресла ныли и было стыдно перед
   дядей Толей с Лёньчиком. В общем, любовный параллелепипед. Тщетно стараясь
   завязать светскую беседу, Свиридов спрашивал Зинку про табак.
   - Не курю, даже в рот не беру, - хвасталась Зинка гордо.
   89
   - Заметно, - иронизировал Свиридов нахально.
   Меня, сильно страдавшего от похмельного синдрома, Лёньчик поучал, мол,
   семья - это святое, и говорил что завязал со своими женщинами, и с моими же тоже
   обязательно завяжет. Актуальность событий с Кавказа мне здавалась гораздо
   значимее. Для журналистки какой-то там информационной программы ночька ещё,
   кажется, той выдалась. Потому-что "наш спецкор на связи" из Ханкалы в прямом
   эфире ляпнула: "Сегодня ещё две девушки попали в член пипи... простите, в плен
   чичи... извините, в плен к чеченским боевикам командира Гелабасова".
   - Ой, мам! Замечательный такой сон видела, - сказала Варя, потягиваясь. -
   Будто у меня пять детей. Три мальчика и две девочки. Беленькие такие детишки,
   чёрненькие и рыженькие. Такие разные.
   - Это были не твои детки, - поправила Зинка строго. - Детдомовцы.
   - Хорошо когда детишки снятся, тыцы-пыцы, - подметил дядя Толя.
   - Должно быть к деньгам, - предположил Свиридов мечтательно.
   - Точнее к алиментам, - подытожил Лёньчик мрачно.
   Проснувшись, Алеся (девочке было около четырёх) протянула Лёньчику
   листок в клеточку из школьной тетради и попросила:
   - Сожми, дедушка. Сильнее. Кончиков чтоб видно не было, в комок.
   Лёньчик старался до испарины.
   - Хватит.
   Забрав у Лёньчика комок в клеточку, Алеся основательно его расправила,
   разгладила маленькой пухлой ладожкой и топ-топ-топ - потопала на толчёк.
   Мгновение, вместившее в себя клубящийся паровой шум, вырывавшийся из
   жерла чайника, минуло быстро. И на-ча-лось!!! Зинка и Варя так погнали на
   Лёньчика, что будь здоров не кашляй - чуть не облили его кипятком. Простираясь
   ко мне верхними конечностями, взбесившиеся бабы ревели, что "в хате
   туалетной бумаги нету" и "перед людями стыдно", что у ребёнка ботинки
   чавкают, отчего у неё постоянно мокрые ноги... Как говорится, только жить
   хорошо начали - и деньги кончились.
   - Иди ты на хуй!!! - орал на Зинку обозлённый Лёнчик.
   - Испугал бабу хуем! Ха-ха-ха! - цинично откликнулась Зинка и нагло
   подмигнула мне.
   - У меня уже на тебя не встаёт!!! - откровенничал Лёнчик прилюдно.
   - Чему там вставать?! Ха-ха-ха! Тебе ж сутки его надо отмачивать, чтобы
   найти его и посцать.
   Иными словами, о таком персонаже Пивненко бы сказал: "Его мужское
   начало было похоже на женский конец". Кстати, в Зинке, действительно,
   чувствовалась некая чудовищная сила, о которой наверняка знал и Лёнчик.
   Допустим, если бы Лёнчик дал бы ей в глаз, то она запросто могла (навыбор)
   огреть его чугунной сковородкой или вызвать наряд милиции. Чувствовалось, что
   в любом сражении с Лёнчиком, Зинка обязательно одерживала победу. Да-а-а...
   То что негров для кино не гримируют - это понятно. Только, знаете ли, некоторые
   умеют умно разговаривать, а некоторые - умно молчать. Бывало слушаешь
   90
   человека, слушаешь как он умно молчит, и восхищаешься. Каков, а?!! Просто
   какой-то мудрец!!! А потом он рот раскроет и из него чего-нибудь ка-а-ак
   вывалится... И вот уже думаешь: лучше бы ты помолчал.
   От неудобности положения мы удрали во двор (оскорблённый Лёнчик
   выбежал почти что за нами). Сначала же, благодаря недавно сданному в
   эксплуатацию лифту, мы спустились на первый этаж, попутно тягостно ощущая
   перистальтические процессы организмов. В блестящей чистоте лифтовой
   кабинки Свиридов внезапно заметусился, будто от клаустрофобии, и начал
   лихорадочно рыться по карманам, вроде безбилетник, заметивший контролёра,
   затем, неожиданно замерев, облегчённо "тьфукнул" и вынул маркер. Церемонно
   сняв с маркера колпачок, Свиридов заскрипел пером-стержнем по девственной
   стене. "Думал, забыл маркер", - вывел он.
   Есть проблемы? Ерунда! Проблем - нет! Проблемы существуют только тогда,
   когда мы о них думаем! Что касаемо пьянства, так там вообще всё просто - один
   раз крепко выпил, а потом лишь похмеляйся, пока в футляр не откинешься.
   - Блядь, вломы переться, - пожаловался я на улице неизвестно кому. - В
   голове гудит. Просто не голова, а Днепрогес какой-то.
   - Голова не жопа. Тыцы-пыцы. Завяжи да лежи. Чайку попей. Только не
   облейся, - посоветовал дядя Толя отечески.
   - Всё у нас через жопу. Кроме клизмы, - буркнул Лёньчик пессимистично.
   - Тыцы-пыцы, а если клизма не помогает?! Ему что, голову ампутировать?!!
   - Всё! Пьянству бой! - рубанул Свиридов решительно и добавил: - А бою -
   гёрл.
   - Как ты говоришь? - спросил дядя Толя.
   - На базар. Петуха пойдём покупать, - ответил ему Свиридов задумчиво.
   Февраль в Белоруссии не лучший месяц для расслаблений: кровь от холода
   стынет. Представляя свои вены-трубы запасниками красного льда, я сокращал
   мышцы, защищаясь от лютого месяца. Поглядывая на закоченевшего Ленина с
   примёрзшими к поручню ручками, выбежавшего зачем-то из Совмина, дядя Толя
   сказал, что раньше здесь специальные люди за подкормку голубей получали
   жалование, и птиц было тьма-тьмущая (на белом свете дядя Толя жил уже так
   долго, что, кажется, видел птеродактеля). "Тыцы-пыцы. Говна было больше. Зато
   веселее", - ностальгировал он.
   "Кому знать, - размышлял я. - вероятно, некогда изначально Библия была
   написана более-менее живым языком, впоследствии обезжиренным и
   опреснённым инсинуаторами до постности мацы с просфорками".
   Недалече от рынка-стадиона "Динамо" мы подкрепились хот-догами с
   пивом. Потрясывая сосиской в булке, Лёньчик оценил:
   - Файный завтрак.
   - Тыцы-пыцы, всё лучшее детям, - щедрился на слова дядя Толя.
   - Лучшее или лишнее? - усомнился я Недоверчивым Фомой.
   - Конечно. Только! Необходимо переформулировать, - занудствовал
   Свиридов тормозливо, - завтрак в "сегодник" или даже "сейчасник".
   91
   Известно, что в Древним Риме неделя состояла из восьми дней: семь -
   рабочих, один - базарный. Непонятно, когда они богам молились?! Между, что
   ли?! Ведь христиане их прибрали к рукам почти что даром! Впрочем, всё это
   дела давно минувших дней. А нынче у нас семидневная неделя. И каждый день
   у нас - базарный!
   Кто-то спешит на базар, кто-то тащится с базара и вовсе не факт, что тебя
   на базаре не обвесят или купишь чего-нибудь по-дешёвке. Базар - это жизнь, а
   жизнь - базар. Однако ведь за базар нужно отвечать по-жизни. Это примерно
   как в кинофильме Тима Бартона "Сонная лощина", где Джонни Депп крутит
   архаичной мультипликацией в виде картонного кругляша, подёргиваемого
   через скручивающуюся и раскручивающуюся верёвочку, от которой кругляш
   зависел, кругляша, стремительно переворачиваемого плоскостями, на которых
   было символически изображена птичка и клетка, то есть на одной стороне одно,
   на другой - другое, отчего изображения сливались в единую картинку - птичку
   в клетке... Впрочем, фильм фильмом, а близ входа на рынок-стадион, откуда
   скульптурно делает ноги группа легкоодетых, я обратил внимание на девочку с
   пластмассовым букетом лилий.
   "Кому же это прелесть такая неземная?" - подумал я и заметил вдруг
   болтавшиеся чёрные ленты, на которых выштамповано красовалась надпись:
   "Дорогой бабушке от внучки и правнучки".
   На стадионе-рынке было не протолкнуться: человеческие джунгли!
   Безусловно, личное пси-состояние научно вполне объяснимо. Кроме того, любой
   мало-мальски грамотный школьник, разумеется, знает о превращениях этилового
   спирта - реакцию окисления с получением воды и углекислого газа, где (и когда!)
   промежуточные продукты распада оказывают в целом на весь организм прямое
   токсическое воздействие. Монопенисуально, хотелось освободиться от балласта и
   взмыть на небесную глубину, или хотя бы взять мачете.
   Попялившись на бригаду с важным видом шнырявших рэкетиров в
   одинаково цветастых, типа ламбады, спортивных костюмах фирмы "Аdidas" из
   Турции, удручённо постояв возле бомжа точь-в-точь в таком же одеянии, только
   очень грязном и прохудившемся, Свиридов задумчиво заметил: "Да-а-а...
   Изменился Минск. И спортсмены какие-то странные".
   Повзирав на сумятицу со своей слюдяной ухмылочкой, Свиридов сказал
   чего-то саркастическое про храм Золотого Тельца, про окончательную победу
   евреев над Моисеем, про то, что евреям надо бы покаяться, ибо их
   декларируемая, так называемая, богоизбранность сродни обыкновенному
   фашизму и "нельзя так доминантно"... сказал, что купить можно очень многое
   и даже Бога задорого, но только тот Бог уж точно будет не настоящим, а пиар
   тем более... Затем, сделав умное лицо, Свиридов весомо процедил:
   - Когда Мировой Океан приватизируют, то вариантом можно уходить в
   оффшор в Космос.
   - Это как? - заинтересовался я.
   - Так. Хаббард с Максвеллом ведь от налогов в воде уходят.
   92
   - Где?! - напрягся Лёньчик.
   - В пизде, - невозмутимо ответил Свиридов.
   - Тыцы-пыцы. Ты, писатель, такой конкретно размытый. Что значит "в
   пизде"? Это любой так сказать может.
   - Извините, уважаемый, - ретировался Свиридов. - Поясняю. Хаббард с
   Максвеллом на яхтах по нейтральным водам прячутся. Так ведь? От налогов. А в
   будущем нейтральными водами станет Космос... пока его не приватизируют.
   - Блядь, как тяжело дышать!
   Вблизи билетных касс, где бдительно незамечаемые ментами сновали
   валютчики, выстроившись в кривые шеренги, переминались с ноги на ногу
   продавцы живого товара. Вот как раз таки от них то и отделилась старуха в
   чепчике из ниток мулине, с волдырём на шее и салицило-цинковой мазью в
   ноздре. Под мышкой она держала собачку со злющими буркалами, дизайном
   подобную на мопса. Они мне сразу не понравились. На них бы ни один зоофил с
   геронтофилом не позарился бы. Так вот, подозрительная эта особа подползла к
   нам и давай шамкать, чтоб мы собачку её надыбали даже бесплатно. Свиридов
   куртуазно так отнекивался, мол, спасибо на добром слове и всё такое прочее,
   возиться, мол, некому, а дядя Толя ему локтем в бок сигнализировал, мол, к чему
   от магарыча законного сопротивляться и возражать, мол, дают - бери, бьют -
   беги, и уполномочил принять имущество на баланс Лёньчику. Как же случилось
   сие, старуха рассеялась, точно дым.
   Свиридов сощурился и говорит дяде Толе так порицательно, мол, душевный
   ты человек, Толя, но сначала бы "Педигри" запасся, а дядя Толя на него смотрит,
   как на прикол природы, и отвечает: в натуре, чичас, мол, только с низкого старта
   разгонюсь, мол, чаплан ты закоцаный, тыцы-пыцы, ни хуя в жизненном
   коэффиценте не шаришь, а туда же - описывать сунешься, мол, не литератор ты
   - плагиатор эбонитовый, мол, "Педигри" слишком жирно, тыцы-пыцы, потому
   что шкура на шапку будет плохо отделяться, и вообще по правилам, прежде чем
   собачку в уксусе вымачивать и надевать на шампур, её нужно слегонца на Поле
   Брэгге подержать. Побледнев в полотно, бедняга Свиридов отшатнулся, а потом
   ка-а-ак проконвертировал ему кулаком в бубен, тот - ба-бах со штатива - в лужу.
   Лёньчик тут же собачку оставил и поборнику прав животных: пыром в дыхло,
   отчего у того контактные линзы аж посыпались и, пополам сложившись, тот
   рухнул. Что ж мне, ручками по швам держаться, что ли?! Лёньчик и улёгся с
   папой своим рядышком. Тут уж меня кто-то по горбу так хрясь-хрясь!
   Безжалостно так! Смотрю - мент. Ну я мавашу-гирю ему с разворота такую
   засандалил, что тот, ничуть не сомневаясь со своим дубиналом, так и упал
   ровненько. Людская толпа отступила в круг уже на первых секундах
   междуусобицы и из того скопления раздавались подбадривающие возгласы:
   "давай, давай его, вот так, так ему", а когда я качественно завалил милиционера,
   кто-то проарбитражничал: "ваза-ари авасет иппон".
   "Ну он-то, понятное дело, "динамовец", - размышлял я про поверженного.
   - А из какого же спортобщества я?!"
   93
   Обманувшись победой, я так сильно задумался, что не обратил внимания, как
   сокрушённый боец поднялся да та-а-ак треснул меня по голове своим резиновым
   изделием, что, скопытившись, я тривиально потерял ориентиры. Помню, валяюсь
   в контузии. Прострация и сумбур. В мозгах - туман. Только среди грязного того
   месива дядя Толя, гад ползучий, сильно выделялся и злобно пинал костылем
   Свиридова, а у того на обшлаге обновы (пальтишке от Версаче) - злобно рычит
   нависшая омерзительная собачка. Затем мент "макарон" вынул... и очень вскоре,
   пополневший на 6,1 грамма, мопс обмяк, после чего этот форменный киллер свою
   пушку на нас наставил и излагал в рацию чего-то параноидальное.
   Мужчины - не женщины. Мужчины любят точность. Как же это объяснить?
   Можно, разумеется, на многом. Допустим, на спорте. Спорт понятен всем, он
   публичен. Но мужчины его любят больше, чем женщины. Почему? Потому что
   мужчины любят точность. Нокаут, гол, миллиметры... Выше-дальше-сильнее...
   Вот и весь расклад! Кто будет спорить? Девять с половиной - больше, чем девять
   двести. Мяч - должен вписаться в штангу ворот. Противник упал - значит ты в
   выигрыше. Всё просто! Женщины же скорее апеллируют к особенностям
   процесса. Только мы ведь не женщины. Тем более дядя Толя... Когда же нас
   утромбовали в барыжник подоспевшего УАЗ-ика, дядя Толя принялся перед
   Свиридовым шнурковать, мол, не удосужился ты, тыцы-пыцы, поинтересоваться
   за юмор и сразу в антогонисты к словам придираться, а тот ему не верит. Глядя на
   инвалида дядю Толю, я почему-то вспоминал Букаря (убеждённого живодёра из
   пионэрлагеря "Ясная поляна"), как он садистски напевал "в траве сидел кузнечик,
   зелёненький он был", обрывая ноги козявкам, вспоминал, как во втором классе
   погожим сентябрьским деньком меня (новичка) вызвал на разборки "один-наодин
   " щуплый русый Осович, как после школы мы пошли в сквер-ристалище и,
   побросав ранцы, валтузились в окружении его секундантов, как борцовским
   приёмчиком я подмял его, подвижного словно ртуть, как он закричал, что так не
   честно, а я заявил, что плевать хотел на его приоритеты, что в драке нет правил,
   как мы продолжили, как, в очередной раз подо мной погребённый, он заорал
   "бейте его, козлы" и козлы набросились на меня и прессовали всем саммитом, как
   я заливался слезами - не от боли - от несправедливости, как позже Осович искал
   со мной дружбы. Затем мне грустно подумалось об отдубасившем меня
   миллиционере, вряд ли читавшего Сухомлинского, и вспомнилось стихотворение
   минского поэта-приятеля (Дубровского) под названием "Исповедь мента".
   Мне сегодня совсем не хочется
   Собирать по улицам пьяных,
   Потому что в штаны они мочатся.
   Ненавижу я их окаянных.
   Ненавижу их синие лица я.
   Мне уже ничего не пророчится.
   Но служу и тужу я в милиции
   Так как вовсе работать не хочется.
   94
   Ментов в отделении было, как грязи. Я опасался, чтоб Свиридов не ляпнул
   вроде "у вас тут сильно намусорено", что умудрился сделать Тишик во
   Фрунзенском РОВДе при подобном стечении обстоятельств. Занимательное
   наблюдение: народонаселение наше уменьшается, а милиционеров всё больше и
   больше. К чему бы это? Плохая карма страны, что ли?
   Закрыли нас в общей камере. Свиридову выделили склянку "зелёнки" и
   рулон бинта. На допрос нас вызывали поотдельности, но поскольку сие
   происходило буквально в пяти шагах от "обезъянника", то показания наши
   секретностью не отличились. Не договариваясь, мы сыграли в издевательскую
   несознанку. Тон задал дядя Толя. Сквозь железные прутья мы слышали его
   тарахтяще-убаюкивающие увещевания, дескать, про драку не в курсах, а
   неопрятный потому, что поскользнулся и упал из-за нерадивости наших
   дворников. Лёньчик сказал, что с папой они прогуливались и зазевались на
   действительность, а кто мы со Свиридовым без понятия и без претензий. Я
   "правдиво" рассказал, что помогал подняться одиноко валявшемуся инвалиду, а
   потом приметил гражданина, атакованного свирепой собакой. Настроенный же
   слишком решительно, Свиридов прямо с порога потребовал телефон.
   - Хотеть не вредно, - сказали ему предупредительно.
   - Вредно не хотеть, - огрызнулся Свиридов и тут же получил по спине.
   Телефон ему всё-таки предоставили, и после звонка к Халезину -
   заполненные протоколы порвали, а нас выпустили. Очутившись на свободе, я
   посоветовал Свиридову сходить к докторам, потому что мало ли какой заразы в
   себе покойная собачка сосредотачивала. Содрогнувшись, будто клопа раскусил
   или капсюль, он психовато так сказал, что не надо трогать мотылька, как
   выражается Халезин, что ему для полного счастья не хватает только сорока
   уколов в живот, а затем, потрясая в клочья разодранным обшлагом Версаче и
   таращась перископами, этот мнимый больной ка-а-ак заревёт:
   "Синдикалисты!!!" После чего выдал таку-у-ую трехэтажную тираду (мама
   милая, за такие трели нужно прятать в каталажку на пожизненно) и поскакал,
   типа бизон от проголодавшихся ирокезов, на углу стопорнулся, сказал что к
   Хариповой, и дальше поскакал. Постояв да пообтекав, я пошёл от дяди Толи с
   Лёньчиком (чардаш с ними танцевать, что ли?).
   Расхрабрившись, врача я тоже проигнорировал, хотя конечно же чертогах в
   экспрессивной Вари вполне могло скрываться маткино бешенство.
   Втиснувшись в трамвай, я размышлял об преследовавшей меня антипрухе,
   про чёрную неблагодарнось Свиридова.
   "Действительно ведь, сражаюсь, страдаю за него во всю мощь, а он словами
   меня поливает последними. Небось за Версаче расстроился. Шмоточник. Пижон.
   Рассекает столпом дорическим, а сам недавно ещё бычки с тротуара поднимал и
   виноград в верховьях Гурзуфа тырил, и кроме невзгод да янтарного мундштука
   ничего у него не было", - рассуждал я справедливо.
   Болтаюсь на турнике, настроение, как у Кафки, в голове не до бальных
   танцев: лакримоза Вольвганга Амадеивича крутится. Вдруг замечаю, пассажиры
   95
   на меня косятся как-то так неодобрительно, и тётка какая-то мне, страшилище, на
   своё удостоверение личности погляди, я говорю ей, свисток вам каучуковый по
   самые гланды, чего я вам сделал, что вы ко мне лезете с цепляниями своими
   менторскими, я вам не распростёртый, она мне, ты что себе позволяешь, щенок,
   чучело ты бутафорное, шарж на человека, охломон, неряха, я говорю ей,
   толкнули меня в слякоть, и тут прочий недовольный моей персоной люд ка-а-ак
   попёр скопом, да ты на ногах еле держишься, я говорю им, граждане, моё
   почтение, конечно же, только не лечите меня жить, а они ещё пуще погнали на
   меня целым сборищем, чехол ты от пениса, стафилококк вредоносный, я говорю
   им, сами вы скорпионы ядовитые, сморчки склизкие, чего вы меня канифолите, а
   они на меня ордой, мра-а-азь... в глаза, в кишки, в душу. ЗаЯба-а-али!!!
   - Да пошли вы все на-а-а ху-у-уй!!!
   Внезапно будто пелена схлынула - смотрю, а пассажиры-то стоят себе
   тихонечко, нешелохнувшись, бурундучками боязливыми, исключительно я,
   вопиюще выпендриваясь, кричу, словно горластый брокер, да колочу побокс
   ёрски воздух. Наваждение какое-то. Кошмар! Стыд-позор, блин.
   Кстати, к Хариповой Свиридов так и не добрался: перехватили нашего
   графомана. Харипова же, между прочим, ещё той штучкой была - натуральной
   извращенкой, прикидывавшейся под простушку Красную Шапочку. Помнится,
   как-то призналась, что пальцем своим указательным она соседскую спаниэльшу
   удовлетворила. "И чего?" - полюбопытствовал я туповато. "Ничего, - ответила
   она оптимистично. - Кайфово. Я ведь тоже массажировалась. Вот бы меня какойнибудь
   пёсик поимел". "Какой пёсик?" - спросил я, остро страдая
   идиосинкразией. "Лохматенький такой, с бородкой. Киношку "Приключение
   Электроника" видел? Так он там снимался", - пояснила она мечтательно.
   @@@
   Оптимист - это плохо информированный пессимист. Соответственно,
   пессимист - это хорошо информированный оптимист. Вечность же всегда
   безотносительна, а между мужчиной и женщиной взаимоотношения, увы или
   ура, как откупоренное шампанское: быстро вычихаются. Впрочем, из того ничего
   не следует. Напротив. Вопрос лишь воли, концентрированного желания в
   действии. В конце концов, некоторые предпочитают избавлять шампанское от
   пузырьков.
   Наши взаимоотношения с Кобрушей претерпевали кризис за кризисом: наше
   Солнце, наша рождённая пороком любовь, как остроумно она определила, уже
   через месяц лишилась своих протуберанцев. Постоянные командировки
   Кобруши плюс мои спорадические отлучки, как ни странно, только
   способствовали укреплению нашей связи, иначе бы она, наверное, навсегда бы
   прервалась в одночасье. Терпеливо любить до заскорузлой куцости не
   получалось: я транжирил свою любовь до разорения, до полного банкротства.
   Однако сие естественно, ибо сохранить стойкое физическое и подсознательное
   влечение (речь именно о нём, а не о любви к Отчизне, к примеру), увы,
   96
   невозможно: нейрохимическая активность клеток мозга такова и
   запрограмированность к распаду содержится на уровне ДНКа. Честно ли винить
   человека в его несовершенной природе?! Иначе говоря, в отношениях с
   Кобрушей неумолимо близилось то, про что в Стране Незрелых Помидоров
   говорят: "Прошла любовь, завяли помидоры".
   - Ты меня душишь.
   - Каждой Кобруше - свой мангуст.
   - Лангуст?
   - Ман-густ, - выговорил я старательно. - Киплинга не читала?! Рики-ТикиТави!
   Киплинг. Он ещё про Маугли написал, мальчике, которого воспитали
   дятлы. Ну... про то, как возвратившись из чащи к людям, он всех задолбал.
   Кобруша бросила трубку.
   Столкнувшись со Славкой по дороге к Хариповой, Свиридов резко изменил
   маршрут и застрял колонистом в "общаге кулька" - общежитии института
   культуры. Обиженный мопсом, он укатил совершенно не лайковым. Возвратясь же
   из общаги, где вместе со Славкой они предавались в девичей комнате пару дней
   кряду вопиющему гедонизму, Свиридов имел оттенок крепко захворавшего.
   Редуцируясь сметаной и сливовым джемом, в вихреватом потоке бездонно-пьяных
   размышлений, он рассказывал, как содержательно провёл время, трындел, что
   лень - это величайший побудительный фактор и титановый гвоздь, на котором
   висят все достижения прогресса, что кабы не лень, то человек вообще шимпанзе
   бы прыгал с ёлки на ёлку, а так: приручил животных, что б они за него вкалывали,
   и лежит себе на тахте да телек смотрит, пощёлкивая дистанционным управлением.
   Внезапно впадая в дремоту, иногда он затягивался храпом, тут же просыпался и,
   безумно глазея по сторонам, молол чушь о том, что впредь камертоны нужно
   вырезать по иному принципу или хаял до чесотки в ушах на популярного знахаря
   Кашпировского, зарядившего водку хернёй. Он тепло повествовал про Аннушку,
   к общажной кровати которой был прикован похотью, про её старика-отца,
   закопавшего в палисаднике ещё слепых щенят, про сводивший его с ума, вой
   ощенившейся суки, не покидавшей места захоронения даже под ударами палки,
   про то, как отрыв одного, он отдал ей, и она успокоилась, а он - нет.
   - Жизнь - сука. Она успокоится. Мы - мёртвые щенки. Мы должны быть
   спокойны. Тяжелее всего Старику. Ему не успокоиться никогда, -
   философствовал Свиридов.
   - Мы мёртвые щенки. Это ты мёртвый щенок! Посмотри как ты живёшь!
   Солидный вроде бы человек. Книжки умные пишешь. А таскаешься по общагам,
   как сопляк! - нравоучительствовал я.
   - Не лечи меня, - попросил он меня уверенно.
   Гуманитарное выражение "не лечи меня" тогда тесно переплелось в моём
   восприятии с наркоманским выражением "полечить". У практикующих
   курильщиков травы выражение "полечить" означает физическое действие,
   непосредственно сопряжённое с процессом употребления. Конкретнее, когда
   один из боков штакетины выгорает быстрее, чем другой - его "лечат", то есть
   97
   методика заключается в том, что выгорающий бок штакетины смачивают слюной,
   тем самым создавая предпосылки для выравнивания и дальнейшего
   равномерного тления. Короче, не смотря на его уверенное "не лечи меня"
   хотелось его грубо "подлечить".
   Перед звонком Кобруши он говорил, что неструктурированные мысли
   распадаются в ничто, и поелику всякая вещь носит на себе инь и заключает в себе
   ян, то... Что "то" Свиридов сказать не успел, потому что наглым образом,
   приглушив Клауса Шульце, стал подслушивать.
   Называя меня эсквайром, Свиридов назидал, будто эфенди, княвая, что в
   жизни я дилетант, а он - развитой до Соломона и гибко-ловкий до Морехея
   Уесибы. Свиридов назойливо поучал меня не быть мягким (согнут), не быть
   твёрдым (сломают), говорил, что неприятности безусловно обостряют ум, хотя
   всё равно мы предпочитаем оставаться твердолобо-тупыми, убеждал
   воспользоваться добрым советом и общность с "Питоншей" до дефолта не
   доводить, что хватит быть человеком-диагнозом, который отнимает запах у
   цветка: ("И цветков этих за плечами!.. - набивал он мне оскомину, глубоко втянув
   носом поднесённую щепотку с воображаемым цветком и воображаемо швырнул
   его себе за плечо, меня типа иллюстрируя. - И написано на тех цветках "Глаша",
   "Маша, "Наташа"... Как перед траурной процессией. Только наоборот. Картинка!
   Красота неимоверная!"
   - Между прочим...
   - Между прочим - это по-армянски "в кустах", - рявкнул я, не выдержав
   прессинга, и Свиридов заткнулся, будто подавившись кляпом.
   Да-а-а. Сначала базис с надстройкой... потом перестройка... перестрелка...
   Скоро Ленина закопают. А президент царём станет. Только всё это - типа старые
   одёжки. Перелицовывают туда-сюда-обратно... А под одёжками-то что? Стыд и
   срам! Вот поверьте на слово, не поленитесь, разрежте роман "Война и мир"
   построчно. Затем возьмите нарезанные полоски, и склейте их поочередно. И
   читайте, типа телетайпную ленту. Нервы очень укрепляет.
   @@@
   Забаррикадировавшись на кухне, Его Писательство сутки напролёт строчил
   из ноутбука, типа из пулемёта. Он занял такую оборону, что ни чайку согреть, ни
   к холодильнику подступить. Зайдёшь себе бывало - так он шикает, точно
   гремучий змей, мол, напрягают тут разные его в священный час литургии.
   Причём он особо и не распространялся, был краток, как сестра таланта: "шидо",
   "чуй", "кей-коку". Своими дзюдоистскими предупреждениями с замечаниями он
   меня просто заборал. Не дожидаясь дисквалификации "хансоку-маке", я перенёс
   кружку с кипятильником да прочие прибамбасы в комнату, а воду в ванной
   набирал. Хорошо, что хоть сортир ему для оккупации не приглянулся, и то ладно.
   Участливо стараясь ему не мешать, я частенько пропадал у Кобруши или у
   Катьки-Дельфин. Однако от меня не утаилось, что плотность огня испепеляла
   моего друга изнутри. Глаза его запали в пропасти орбит и мерцали оттуда
   98
   тускловато-красно, вроде два Марса, и выглядел он, будто претендент в ряды
   РКПБ (типа бывшей приемницы РСДРП, чей исторический I съезд состоялся в
   моём городе) - не в ряды Российской Коммунистической партии Большевиков, но
   в ряды Республиканской клинической психиатрической больницы, что
   расположена в пригороде Минска Новинки. Вероятно, именно таким образом и
   выглядел Иван Словобог на острове Патмос.
   Воспользовавшись случаем, однажды я подсмотрел, чем он пичкает нотбук.
   Моему взору представился лаконичный трактат, суть коего сводилась к первенству
   знания. Речь шла об эзотерике. Воспроизвести дословно не берусь, однако, близко,
   если не к тексту, то к смыслу, пожалуй, попробую. Итак! Сверхъестественную
   пульсацию ирреального мира, так или иначе, фиксирует всякий пребывающий в
   мире реальном, ибо сверхъестественная пульсация существует как бы
   параллельной частностью относительно к привычной реальности, иными словами
   в виде дивных наитий и смутных предчувствий, символичной эмблематики снов и
   внезапно посещающих галлюцинаций, в осознании тревожно-печальной участи
   перед грядущей и неотвратимой смертью, в полной неизвестности о загробных
   императивах, непостижимости макро и микрокосма. Систематизируя в единый
   центр необъяснимое, человечество выработало институты богов, каждый из
   которых оспаривает во времени и пространстве право лидерства. Институты богов
   зиждятся на доверии, поскольку практически во всех духовных учениях всех
   времен и народов присутствует особая формула, вроде "неисповедимы пути
   Господние", что говорит по сути о непредсказуемости Верховной Власти и
   заставляет верующих бояться, а не любить, чего она (Верховная Власть) якобы
   требует. Любовь базироваться на страхе не способна по определению, ибо
   подобного рода любовь легко и быстро превращается в ненависть. Кому такое
   положение вещей выгодно? Такое положение вещей выгодно тем, кто их
   структурирует. Однако кто же в таком случае их структурирует? Боги? Или те, кто
   от Их Имени вещает? В любом случае религии рано или поздно деградируют в
   мифы и легенды, а те, в свою очередь, распадаются на вольно трактуемые
   метафоры и образы. Истина же скрыта не в божественной природе и вере, но в
   знании, бережно сохраняемом на протяжении сотен тысяч лет малочисленным
   отрядом избранных из огромной армии жрецов. Необходимость веры актуальна не
   для Бога, а для людей. Ритуалы с обрядами нужны им лишь для ежедневного
   напоминания о Верховной Власти, что способствует сохранению установленных
   законов. Бережно хранимая избранными, проистекаемая не из слепой веры, но из
   абсолютного Знания, Истина никогда не станет достоянием всех, поелику Истина
   та слишком проста и находится вне слов.
   "Люди - это смертные боги, а боги - это бессмертные люди. Понимающий
   сказанные слова счастлив, ибо поняв их, он овладеет ключом ко всему", -
   говорил иерофант, пророк Аммона Ра. От себя лишь добавлю, что если ты
   плотник, то рубанком ты строгаешь стропила, если каменщик, то тебе положено
   снимать лишний раствор с кладки мастерком. Ты никогда не задумываешься (кто
   ты?), потому что просто знаешь и выполняешь порученное. Ежели ты чувствуешь
   99
   в себе призвание плотника, то есть, что ты - плотник, но при том выполняешь
   обязанности каменщика, то сие плохо, ибо дух твой терзает тебя, и мятежность
   его не сделается опорой возводимому зданию. Именно поэтому мир зыбок,
   поскольку почти все занимаются не тем, чем им должно заниматься свыше. Люди
   чем-то наполняют свою жизнь и надеются, что "так" нужно, заставляют себя
   "так" думать. Подсознательно, отдалённо они понимают, что что-то "не так", но
   что "не так" они не знают, и продолжают заниматься своими ложными делами,
   убеждая себя, что они плотники или каменщики. Зимой 94-го я твёрдо знал, что
   я смертен, но я знал и другое: что я - бог.
   Экологический фонд "Argema mittrei" мы зарегистрировали в середине
   февраля. Необходимой же документацией мы фактически располагали уже в
   начале января, однако, не говоря ни "да" ни "нет", нас мурыжили по инстанциям,
   вроде белки в колесе. Дурацкая эта музыка для детишек с заторможенным
   психическим развитием нам почти сразу остопиздила. Дефективные бюрократы
   косвенно требовали взятки и когда мы проплатили... У них своя работа, у нас -
   своя. Валять хуи - дело, конечно же, занимательное. Устаёшь, правда, очень
   быстро. Романтики, вроде нас, живут по иному принципу, наш девиз прост, как
   Вениамин Каверин: "Бороться, искать, найти и перепрятать". Нашему
   экологическому фонду название мы выбирали, педантично перелистывая
   "Иллюстрированную энциклопедию насекомых". Новицкий склонялся к ночной
   бабочке Acherontia atropos, известной в переводе с латинского под именем
   Мёртвая голова.
   - Как дивизия СС, - ратовал Серёжа возбуждённо.
   - Что ты вчера пил?
   - Ничего.
   - Напрасно. Задаром день пропал.
   - Поухаживал бы лучше за паркетом, а то застелил, и потом на пол плюёшь.
   - Это не слюни. Это я чай пролил. Случайно не заметил.
   Выбрав в качестве фирменного реквизита одну из наиболее крупных бабочек
   мира - Сатурнию "Комету", я настоял на названии менее одиозном. Директорский
   пост "Argema mittrei" занял, разумеется, я. Серёжа вёл бухгалтерию. Вкалывали
   до седьмого пота. И вскоре на наш счёт исправно потекли денежные переводы.
   Прочухав незамысловатую схему обхода таможенных оброков на акцизные грузы,
   Серёжа, походя, занялся сигаретным бизнесом. Впрочем, кабы не связи КатькиДельфин,
   легализоваться нам было бы нам значительно сложнее. Кто бы мог
   подумать?!! Развратница Катька, как-то давно прикатившая ко мне на свидание на
   роликовых коньках (её безумный прикид дополняли обрезанные в шорты
   псевдоджинсы "Маvine", которые на русскоязычном пространстве упорно
   называли "мальвинами", с диковатым начёсом бахромы, венчавшей её крепкие
   ноги, стиснутые в чулках, типа сплетённых из рыболовецких сетей), кроме прочих
   талантов ещё и сочинительствовала, а однажды даже подарила мне фотографию,
   где была изображена во всей своей блядской красе. Изнанка сей фотки была
   снабжена стихотворением.
   100
   Розовослёзая звезда,
   что пала в уши.
   Белопростёршейся спины
   тяжёлый хмель.
   Краснослиянные сосцы -
   вершины суши.
   Чёрнокровавая
   пленительная
   щель.
   - Я так соскучилась. Полжизни тебя не видела, - сказала Катька как в
   античной трагедии, ломая зиппер моих "Рэнглер-вестерн".
   - Пол? - удивился я законно, уверенный, что почти вся жизнь у неё впереди.
   - Даже нет. Большую половину.
   - Бредятина, - негодовал я тихо. - Половина не может быть большей или
   меньшей. Половина есть половина.
   - Фу-у, зануда. Совсем не соскучился?! Ну ничего. Будь паинькой. Не
   суетись под клиентом.
   Утрированность Катьки-Дельфин распространялась так же и на её
   литературные пристрастия. Незадолго до нашего спонтанного расставания, она
   преподнесла мне томик Э.Арсан "Эммануэль" с личным посвящением:
   "Единственному и неповторимому другу Севе от Екатерины". Постскриптумом
   нижеследовало:
   Исчезнет день,
   Когда глаза
   Тебя коснутся,
   Но слеза
   Изгонит лень
   В былое окунуться,
   Где мне на миг
   Сольстит проснуться.
   - Катька, ты типичнейшая блядь.
   - Ой-ой-ой! Ну и что?! Можно подумать, что ты блядь какая-то особенно
   исключительная! Целку из себя строит, Чиччолина облезшая!
   Назырившись по "8"-му каналу, продюссированному воображалой Пивненко,
   голливудских блокбастеров, Катька во все тяжкие копировала их грубовато
   кондовую навороченность. Поймите правильно, я совершенно не против, чтобы на
   скучнейшем сейшене между сухачём и коктейлем мне отсосали на лоджии при
   минус пяти, я совершенно не возражаю против среднестатистического
   продолжения в таксомоторе, однако, уж если, взяв бюллетень на пару-тройку часов,
   дабы спокойно поразмышлять об основополагающем, когда не до минетов да
   коитусов, я замечаю, что кому-то неймётся и против моей константы совершаются
   клейкие поползновения, то во мне просыпается инженерный гений,
   101
   конструрирующий решение вопроса: как бы побыстрее да получше стереть помехи
   в порошок и изолировать их в колумбарии. Началось же всё как раз-таки на том
   прескучном сейшене среди скуластых вельмож, эксклюзивных коновалов,
   заунывных тёток в увядающей кожуре и каких-то, типа тургеневских, барышень,
   падающих от слова "хуй" в глубокий обморок, где Катька представила меня
   оракулом-провайдером и рупором Бога, отчего я почувствовал себя чрезвычайно
   ущербным. Помнится, швэндался затухшим светлячком, рассуждая про себя об
   авидье (ложном "Я"), происхождение коего неизвестно, квасил сухач, вполуха
   слушал жужжание пучковатой жизни, в углу возле шкафа колол грецкие орехи и
   рассматривал содержимое скорлупок, удивительно похожее на человеческий мозг,
   представлял средневекового ученого-мистика Флудда, представлявшего Бога
   изображением круга, центр которого находится повсюду, а окружность - нигде.
   Меня спрашивали, почему я такой мрачный и просили чего-нибудь рассказать. Я
   рассказал им, что у древних римлян был замечательный обычай: в разгар пира
   раздавалась барабанная дробь и на тележке ввозили полуистлевшую мумию, а
   спустя пару минут - вывозили. Изумившись, они попросили, чтобы я кончал гнать
   дискомфорт. Кстати, мрачным я вовсе не был и ничего подобного не гнал. Когда же
   иерархи порядком наебенились, Катька зажала меня в струбцину и предложила на
   лоджии проветриться, и я, всецело занятый мыслительным процессом, повёлся на
   автопилоте. Взметнув обскубленные рейсфедором брови, Катька уверенно затем
   произнесла:
   - Свинная отбивная с луком и водка.
   - Кого? - спросил я рассеянно.
   - Пожалуйста, сделай лицо попроще.
   - Когда нужно сделать?
   - Вчера.
   - Срочно значит. Так? Получилось?
   - Сойдёт для сельской местности.
   Впрочем, по вкусу спермы Катька всегда безошибочно определяла что
   накануне лежало у меня в тарелке и чего было налито в стакане. Гениальное
   бытует в народе мнение: если бы спорт был полезен для здоровья, тогда на
   каждом из турников висело бы по пять евреев. Кажется, на четверть Катька была
   еврейкой. Только! Довожу до вашего сведения, польза секса для Катьки была
   сродни не спорту, а жизненной необходимости.
   - На ночь останешься?
   - Угу.
   - Ушам своим не верю!
   - Уймись.
   Соблюдая правила приличия, мы домчались до двухкомнатного убежища на
   Чкалова, которое Катька снимала за семьдесят баков в месяц. Всю оставшуюся
   дорогу Катька молчала, точно древняя мудрость Анни Безан, лишь фыркала
   недовольно, да и то айн-цвай и обчёлся. Так же ни гу-гу мы вошли в квартиру:
   меня даже тапочки обувать не заставляли.
   102
   Если в доме твоей девушки тебя назойливо заставляют надеть тапочки, как
   говаривал мой школьный друг Саша Подунович, тогда с того дома нужно
   срочно делать ноги. Вытворенное же Катькой в мой первый приход - повергло
   меня в смятение, вроде смятения какое оказал Фермопильский перешеек на
   Мордония. Помнится, Катька дула мне в ухо про какого-то токарного
   искуссника с "трахнутого", а затем, опустившись передо мной на колени
   (покруче гейш да гетер всех вместе взятых), сняла мне штиблеты, натянула
   тапочки и сказала: "Эти тапочки я купила своему мужу. Его нет, а они... Вот".
   "Хорошо в деревне летом... пристаёт говно к штиблетам", - подумалось мне
   тогда стихотворно. Зардевшись вольфрамовой нитью, я скинул эту дурацкую
   обувку и промямлил, что люблю ходить босиком, типа Лев Толстой по
   пионэрлагерю "Ясная поляна".
   Морщиться вредно, потому что морщины со временем вообще не
   разглаживаются. Если бы она издевалась, было бы проще: ответил бы
   аналогичностью. Катька же чудила от души и отвечать ей жестоким сарказмом
   было, по меньшей мере, невежливо. От души Катька совмещала несовместимое
   - вашего покорного слугу и тапочки своего бывшего супруга.
   Психиатрия оперирует понятием синастезия, когда, например, звук
   отождествляется с цветом, и наоборот. Помогая воспринимать бытие через
   метафоры, синастезия является прямым признаком настоящих поэтов. Впрочем,
   присуща она и маститым прозаикам. Милораду Павичу, допустим. Хотя, конечно
   же, напиться зелья и слушать как растёт трава может каждый. Вероятно, тогда со
   мной у Катьки именно синастезия и приключилась.
   "На дельфийском храме было написано, что, познав себя самого, возможно
   узнать богов и вселенную. А ежели откроется не истинный "Я", а авидья?! Что
   тогда?!! - размышлял я, пребывая внутри полифонического калейдоскопа. -
   Тогда, получается, откроются ложные боги и антивселенная!!! Ввроде чёрной
   дыры, которая всосёт..."
   - Катька, ты чо, обалдела?! Емаё, ну сколько ж можно?!
   - Просто что-то с чем-то! Он у тебя такой фактурный, такой мускулистый!
   Вылитый Жан-Клод Ван Дамм! А здесь такие дюбочки, как в пивной пробочке!
   Присмотрелся я, раздербаненный в клочья, прислушался и понял: никакая это
   вовсе не синастезия, а 8-ой канал с видеоклипами плюс Катька-Дельфин
   нарастяжку.
   Понятное дело, гипоталамус в мозгах у каждого сугубо индивидуальный, и
   потовые железы у каждого выделяют разнообразные феромоны. Однако...
   Внюхиваясь, Катька утверждала, что от меня несёт ребенком. Многое мне
   слышалось: молоко, бензин, сырая рыба, травы, имбирь вперемешку с кунжутом,
   формальдегид... Отсасывать же детям - какая-то запредельщина.
   Иногда градус отношений нужно повышать. Рассматривая церковную
   фиговину, которую Катька прикрепила к люстре над кроватью, я словно толмачонейроскопщик,
   попросил её рассказать мне о своих сновидениях. Катька не
   артачилась.
   103
   В том сновидении Катьку преследовала огромная (величиной с пятиэтажку)
   собака, похожая на ротвейлера с пастью-пещерой, ощерившейся сталактитами да
   сталагмитами, и глазами-тазами, налитыми кровью. От зверя Катька спряталась в
   шкафу, только он туда прогрыз дверь. Забравшись на верхнюю полку, Катька
   звонила в милицию, которая её убаюкивала, мол, не волнуйтесь. Пытаясь скрыться
   от зверя, Катька забежала в комнату-куб, сплошь выложенную белым кафелем, где
   собрались люди с белым полотнищем, а канат свисал с потолка. Очутившись на
   верхотуре, Катька наблюдала за зверем, пытавшимся её достать. Очень вскоре,
   окружив зверя, люди его спеленали и положили на невесть откуда возникший
   операционный стол, после чего в помещении остались лишь люди в марлевых
   масках и медхалатах, в числе которых оказалась и Катька. Когда же лучи
   прожекторов сконцентрировались на голове некогда агрессивного зверя, Катьке
   всучили скальпель. Испуганность и беспомощность зверя, такого некогда
   громадного, а ныне вполне габаритного, произвели на Катьку впечатление: от
   операции она хотела отказаться. Однако её вынудили. И тогда, сделав надрез, Катька
   обнаружила рану. Растопыренными пальцами, она расширила края раны до предела,
   обнажив внутренность - нечто сочное и массивное, цвета переспелой вишни,
   подобное на печень. Бросив "нечто" в подоспевший таз, Катька поправила
   выбившуюся из-под косынки прядь волос и стёрла с лица струившийся пот. "Нечто"
   дрожало студнем. Потом оттуда же Катька извлекла что-то серое, очень похожее на
   мозги, пугающе шипевшее и шевелившееся отвратительными червями.
   Тошнотворность зрелища принудила Катьку попятиться. Когда же люди
   подтолкнули Катьку на прежнюю позицию, она захлопнула рану резким движением.
   "Костя! Гражданин Бессмертный", - подумал я почему-то.
   - Короче, - перебил я Катьку излишне претенциозно.
   - У кого короче, тот сидит дома, - противопоставила мне Катька, имея в виду,
   наверное, какого-то своего знакомого.
   Факт остаётся фактом, а фак - факом. Значение слов постепенно
   утрачивается, а то и совсем искажается. Взять, к примеру, слово "выхолощенный".
   Каково его значение? Давайте порассуждаем. Слово "выхолощенный" происходит
   от слова "холостой". У мужчин иногда анкеты спрашивают: женат или холост.
   Женат - это понятно. Женат - это когда есть жена. А когда жены нет - мужчина
   почему-то холост. Что за слово такое "холост"? Каково его значение? Мужчина,
   крепко выпив накануне, притаскивается на свой "трахнутый" завод, чего-то там
   ковыряется с железяками, а сам думает: "Что значит холост?" И тут ему бригадир
   с упрёком: "Митрофанов, ты что, блядь, станок на холостом ходу держишь?!
   Неэкономно!" И мужчина, прочувствовав нечто однокоренное, спрашивает:
   "Спиридоныч, что значит на холостом ходу?" И теперь уже Спиридоныч
   интересуется: "Ты что, блядь Митрофанов, совсем охуел?! Глаза разуй! Станок
   видешь?! Так объясни мне неграмотному, на хуя его на холостом ходу держать?!"
   И, послушно выключив станок хотя бы для относительной тишины, мужчина
   снова обращается к бригадиру: "Спиридоныч, я не про станок. Я про слово!" "Ну
   ты, Митрофанов, даёшь... перевыполнение плана! Какое слово?" "Холостой. Что
   104
   значит холостой ход? Это какой ход? Другим словом его заменить можно?" "Еб
   твою мать, Митрофанов! Чем у тебя голова занята?! В рабочее-то время! Смотри,
   в станок затянет!" "Я серьёзно!" "Я тоже. Холостой... Что значит, что значит... То
   и значит. Хо-ло-стой. Пустой значит!" И Митрофанова прорубает: "Холост -
   значит пуст!!! Выхолощенный - значит опустошённый!!!" Только радоваться ему
   недолго, потому что под черепицу уже лезет другая лингвистическая зараза: "А
   что тогда слово "пустота" означает?"
   @@@
   Помню, я ещё ходил в детский сад уже в Чижовке, когда Дима, старший сын
   моего отчима, посмотрел в кинотеатре фильм "Золото Маккенны", о чём
   восторженно мне сообщил. Безобидное (по нынешним меркам) "Золото
   Маккенны" шло под грифом "детям до 16 лет смотреть строго воспрещается".
   Диме уже было 16 лет. Вернее, Диме именно 16 лет и было. А мне - 7. Семь и
   точка. Употребляя самые лестные эпитеты по отношению к фильму, Дима
   объяснил мне в популярной форме почему я не увижу "Золото Маккенны". То
   есть никогда. Нет. Не потому, что дожить до 16 лет мне не суждено. Хотя конечно
   же лучший способ избежать старость - это умереть молодым. А потому, что
   "Золото Маккенны" скоро снимают с проката, Госфильмфонд ожидать моего
   совершеннолетия не собирается и картину увезут обратно в Голливуд. В общемто
   Дима не был для меня особым авторитетом. Но явные преимущества (его
   передо мной) я, ясное дело, ощущал. Во-первых, он был старше меня и уже хотя
   бы поэтому сильнее. Во-вторых, у него была целая коллекция жевательных
   резинок, которые ему напривозил из заграничных командировок мой отчим (для
   справки сообщу, фабрика Kalef в бывшей союзной столице уже, наверное,
   существовала, но пока, на тот момент, ещё не выпускала единственного
   советского бубль-гума). В-третьих, он смотрел "Золото Маккенны"! Впрочем,
   Дима погорячился на счёт недоступности для меня фильма "Золото Маккенны".
   Я посмотрел его буквально через неделю. Нет. Кинозал я вовсе не штурмовал. И
   подкоп туда тоже не устраивал. Я просто попросил свою любимую тётку Тамару.
   Тогда она была студенткой. Нечего сложного. Она купила билеты и мы прошли.
   Правда, на контроле какая-то женщина чего-то вякнула. На что Тамара веско
   ответила: "Он со мной". И мы прошли. Сидя в темноте кинозала, я таращился на
   экран и откровенно не понимал, что заперщённого на нём показывают. Пейзажи
   завораживали своей экзотичной живописностью. Каньоны и прерии. Только что
   крамольного в их изображении?! Ковбои и индейцы. Ну и что?! Всё очень
   пристойно. Неужели собака зарыта в презренном металле, на котором заверчена
   сюжетная линия?! Нам, будущим октябрятам, пионэрам и комсомольцам,
   капиталистической заразой мозги не испортишь! Я искренне недоумевал. И
   только когда голая, как правда, и прекрасная, как ложь, индианка стала под водой
   приставать к Маккенне, я понял от чего берегут советских детей. Однако такой
   безобразный разврат тогда явно граничил с идеологической диверсией, хотя на
   сегодняшний день мизансцена с купанием мне кажется вполне безобидной и
   105
   даже несколько целомудренной. Во всяком случае, со стороны самого Маккенны,
   в исполнении Грегори Пека. Короче, фильм произвёл на меня огромное
   впечатление, а Маккенне, как герою, хотелось подражать. Тем более что он был
   хорошим.
   Мне всегда хотелось быть хорошим. Разве это плохо? По-моему, это даже
   хорошо! Но постоянно быть хорошим у меня почему-то не получается.
   Непротивление злу насилием, которое проповедовал Л.Н.Толстой, мне почему-то
   всегда претило. Злу просто нужно противостоять. Нет, я не сторонник той
   позиции, что добро должно быть с кулаками. Во-первых, кулаки кулаками, но,
   простите, а как же прочие части тела?! Во-вторых... Не важно. Главное, что мне
   нравится быть хорошим. Только не всегда получается. В принципе, я - добрый.
   Однако иногда некоторые принимают мою доброту за мою слабость. В следствие
   чего, мне приходится резко становиться плохим. А так - нет. Хороших ведь все
   любят и уважают. Впрочем, чаще всё-таки не замечают. Не важно. Главное, я
   стремлюсь быть хорошим. Но иногда вынужден быть плохим. Я люблю и
   уважаю, когда меня любят и уважают. Я сам люблю и уважаю! Изначально. Почти
   всех без разбора! Людей, птичек, Солнце, плохую погоду... Мне нравится быть
   хорошим. Мне нравится быть заочно положительным по отношению ко всему
   существующему и даже несуществующему. Я приветлив. Поверьте, когда ко мне
   придёт старуха Смерть с косой, то знаете что я сначала сделаю? Сначала я с нею
   поздороваюсь. А как же?! Во-первых, она - женщина. Во-вторых, она -
   старенькая. А я - вежливый мальчик. Перед её возрастом, пускай мне на тот
   момент отстучит все девяносто, я просто мальчик. Хотя Ной уверял меня, что у
   каждого своя персональная Смерть, которая рождается в момент нашего
   рождения и умирает в момент нашей смерти. Бог с ним, с Ноем. Ещё тот шутник
   был. Поверьте, если ко мне заявится старушка Смерть с косой, то сначала я с нею
   поздороваюсь. Я её уважаю. Взять хотя бы стаж её работы, или возраст. Солидная
   цифра набегает. Нет, Смерть я уважаю. Вот с любовью несколько посложнее. Но
   с другой стороны, любовь - это не только разнузднанный секс, но так же и
   платоническая нежность. Короче, за вежливость - ручаюсь, за эрекцию - не
   уверен. Впрочем, в случае чего, с бабушкой по имени Смерть буду разбираться
   самостоятельно. На помощь уж точно никого не позову. Не важно. Главное, я хочу
   быть хорошим. Только как же мне быть с плохими? Тоже хорошим?! Чтобы они
   расценили это авансом и принялись требовать получку?! Увольте! Но как быть?!
   Отвечу. Постепенно я выкристаллизовал универсальную философию, суть
   которой сводилась к следующему. С хорошими надо быть хорошим, а с плохим -
   плохим. То есть нужно, чтобы хорошому от тебя было хорошо, а плохому - плохо.
   Надеюсь, мой тезис понятен. Это моя сугубо принципиальная позиция.
   Возникает лишь единственная маленькая трудность. Правильное распознавание.
   Впрочем, эта методика учит проницательности, что тоже полезно. Хотя... Честно
   говоря, моя стабильная неразборчивость, сильно связанная с моей
   невнимательностью, которую я близоруко считал созерцательностью, частенько
   ставила меня по ту сторону добра и зла.
   106
   Ориентиры. В жизни важны ориентиры. Иначе вектор может оказаться
   неправильным. Однако к чему стремиться?! Кому подражать?! Самому
   лучшему?! Разумеется.! Но кто у нас самый лучший?! Бог?! Ну хорошо.
   Естественно, к Богу можно стремиться. Это получится. Причём почти без
   напрягов. Но! Как подражать Богу?!! Как сделать так, чтобы...
   Изначально я был ориентирован на лучшее. В принципе, об этом я знал
   столь же много, сколь много вы знаете о знании. Однако такова была моя
   природа. Чему подражать?! Пожалуй, тому, чему, по крайней мере, веришь!
   Только чему верить?! Верить можно всему!!! Хотя не всё верно. Абстрактность
   ответа порождает сомнения, и вопрос всё равно возникает. Чему подражать?!!
   Если конкретно, то, разумеется, лучшему! А ежели это лучшее находится вне
   зоны вашего восприятия, то можно подыскать нечто альтернативное. Допустим,
   какую-либо историческую личность. Впрочем, объять, понять и принять жизнь
   даже вполне знакомой личности почти не возможно. Даже при очень большом
   желании! А личности из нашего близкого окружения (родственники, друзья,
   приятели) почему-то, как правило, весомыми авторитетами не воспринимаются.
   Мы предпочитаем ориентироваться на нечто иллюзорное! Например, на героев
   литературы и кинематографа. Разумеется, хорошая литература развивает
   воображение. А кинематограф - представляет образы зрительно. Мы читаем и
   смотрим, и обязательно ставим себя на место героев. Отрицательные персонажи
   перед положительными, говорят, имеют преимущества. Зло вообще обаятельно.
   Порой гораздо обаятельнее добра. Это только в русских сказках добро обязательно
   побеждает зло. В жизни чаще получается наоборот. Однако, ещё с глубокого
   детства мне всегда нравились положительные герои. Как мало их осталось!!! Да и
   раньше их было раз-два и обчёлся. Например, Павел Корчагин в бытность моего
   отрочества представлялся мне серьёзным маргиналом. До его уровня я не
   дотягивался и не хотел дотягиваться. А ведь для предыдущих поколений Павел
   Корчагин являлся маяком, на который следовало ориентироваться молодёжи! Нет,
   Павел Корчагин - не мой герой. Впрочем, маркиза де Сада в яслях я тоже не
   проходил. Пожалуй, героем моего детства был Маккенна из кинофильма "Золото
   Маккенны", который соперничал в моём сердце с другим героем - наивно-ушлым
   начальником Чукотки (прошу не путать с Романом Абрамовичем) из одноимённого
   советского кинофильма.
   @@@
   Накануне приезда Кости Бессмертного я снова летал, произвольно меняя
   очертания своего тела, приноравливаясь к воздушным потокам. Техник
   сновидческих полётов вообще-то громадьё. Необычайность же того полёта
   заключалась в том, что он происходил не над, а - под землей, заполненной
   пустотами залов, галерей, коридоров... Вынырнув на поверхность в точке, где
   ранее находился кинотеатр "Вымпел", сгоревший в начале 80-х, я изменил
   положение тела и продолжил. Мчусь себе в выси, никого не трогаю. Собственно
   говоря, никого и не наблюдается. Раннее утро кругом, Минск по-летнему тихий и
   107
   нежный. Рассекаю себе под облаками, рассматриваю, любуюсь родным городом:
   памятники, архитектура, лепнина в стиле сталинского барокко и ампира, колонны
   с капителями, выполненные в дорийском ордере, пилястры, триглифы с метонами
   чередующиеся... Вот, думаю, странное обстоятельство: спектакль кончился, а
   декорации не убрали. И возникло у меня томящее ощущение, вроде у Моуди в
   "Жизни после жизни", что царапины на сердце оставляет дюже когтистые.
   Приземлился в парке я имени Максима Горького и призадумался. Восседаю на
   лавке рядом с водопадом и понимаю, что разного во мне ровнёхонько на бомбу, да
   такую, что никакими мегатоннами не измерить, такую, что рванёт - хавайся у
   бульбу. А тут ещё, чувствую, близится самовозгорание. Представился мне
   мучимый жаждою каменный солдат из Брестской крепости, который к Бугу
   подползал с каской и автоматом ППШ. Прикинул я, как бы остудиться мне в
   Свислочи и проснулся... Проснулся я, глаз не открывая, и думаю. "Ну, - думаю, -
   блин, попал под раздачу. Жажда мучает просто катастрофически. А делать-то
   чего?! В такую далечину ползти и сербать там мерзопакостную эту
   антисанитарию?!!" Когда же Свислочь прочувствовалась неизбывной болью
   Гринписа и санэпидемстанции, подумалось мне рациональнее: "Когда русло
   Свислочи пересохнет окончательно и бесповоротно, то илистое дно можно
   забетонировать и устраивать там автогонки по "Формуле-1", типа в Монако. Опятьтаки
   зачем же ползти, когда слетать когда можно!?" И тут же следом: "Херня какаято.
   Воды в кране хоть залейся. В "Атланте" "Минская-4", приличная газированная
   минералка... Целый охлаждённый баллон!" И тогда я проснулся абсолютно.
   Последним местом службы офицера КГБ Кости Бессмертного было
   Управление военной контрразведки ФСБ РФ. Вслед за известными событиями в
   Москве октября 93-го его прошение об отставке удовлетворили. Это был пятый
   рапорт, а предыдущие успеха не имели, ибо некий щепетильный кадровик как-то
   шлёпнул в личное дело Кости Бессмертного штамп "ОЦК" (особо ценный кадр).
   По случаю приезда Кости, Свиридов прекратил измываться надо мной и
   ноутбуком, вылез пауком из кухни, попутно принеся извинения за вынужденные
   напряги и пообещав вскоре подыскать себе жилье, запёрся в ванной и через полчаса
   вышел оттуда, точно красна девица с обложки журнала "Плейбой", и пахло
   от него не застаревшим козлом, а "Eternity" от Calvin Klein.
   В буфете гостиницы Академии Наук Костя рассказывал про товарища, с
   которым пересеклись на жэдэвокзале, как однажды в советский период они
   устроили образцово-показательный секс, пока супруга отсутствовала в
   командировке, как насмотрелись по видаку "Pioner" (внешне вылитого на ВМ-12)
   кинофильма "Эммануэль" и пробило их (студентов и педагогов) на груповуху в
   однокомнатной квартире, где ломилась из кухни бабушка - блюститель
   нравственности ("Что ты там делаешь?! Кто там у тебя?! - Никого у меня нет, не
   волнуйтесь! - Открой!! Сейчас же открой!!!"), как вынужденно товарищ выставил
   всех на балкон и бабке отворил, нате, дескать, в гордом мы одиночестве, а Костя
   на балконе в три часа после полуночи с прочими (четырьмя) голыми телами
   напряжённо размышлял: "Когда же конец?", рассказывал про другого товарища,
   108
   ставшего бывшим коллегой, который нагрянул домой в рабочий полдень и
   застигнул врасплох дочь с дружком, разом сачковавших школу.
   - Прикиньте, заходит, а она в чём мать родила! Он дверь в сортир рванул, а
   там - он! Картонный злодей! Голяком на толчке сидит. Дружок этот. Наверное, от
   страха мозгами обосрался. Прикиньте, Коля рванул. Этот сидит голяком.. Коля
   что? Ничего! У него слов нет! А тот ему: здраствуйте, а Юля дома?
   - Ты Наташку Макаревич помнишь? - вдруг спросил Свиридов.
   - Чего с ней? - напрягся Костя.
   - В Новой Зеландии обосновалась. Замуж вышла. По Интернету.
   - Во как?!
   - Там хорошо. Но скучно.
   - Зато жизнь, наверное, покажется ей долгой-предолгой, - предположил я,
   живо представив Наташку Макаревич пожёвывавшую омара и пригублявшую из
   хрустального кубка херес, тоскливо наблюдавшую набегавшую на берег волну.
   - Скоро и твоя дочурка тебя обрадует, - мрачно предрёк Свиридов Косте. -
   Заявится заполночь с початой бутылкой портвейна и расхристанным синюгой. И
   скажет: папан, подвиньтесь на нарах, этот парень из Нижневартовска будет жить
   с нами... Шучу я, шучу.
   Вспомнился мне тогда почему-то презабавнейший эпизод из сельской
   жизни, который в "Декамероне" Боккаччо отсутствует. Таким образом, ни свет,
   ни заря, баба будила мужика истошным криком: "Вставай, пьянь! Держи три
   рубля! Свинью свози на ферму! Колхозникам заплати! Пускай найдут хряка, чтоб
   трахнул её нормально! Визжит же, как пилорама! Слушать невозможно!" Протёр
   мужик зенки кукишами, трюльник в карман сунул, поплёлся до хлева, оттуда
   свинью вытащил, посадил в коляску, на плечи ей телагу набросил, чтоб не
   замёрзла, мотоциклетный шлем закрепил по правилам дорожной безопасности,
   сам в седло, трын-дын-дын и пошустрили. Прикатили к фермачам, а там -
   амбарный замок и щеколда на воротах, и ни души. Развернулся мужик и погнали
   восвояси. "Улыбнулся хряк нам крепко. Башка с перепою разламывается. Грошей
   только трюльник, да и тот баба обратно потребует, - раскидывался мужик
   мозгами. - Интересно, а вот если... А вот если свинюшку удовлетворить
   самостоятельно?! И трюльник пропить?! А чего?! Ничего себе даже такая!
   Розовенькая". Стопорнулся мужик на обочине, завалил свинку в кусты и
   помчалось... Трюльник же тем же вечером мужик пропил с честной совестью.
   Спозаранку баба опять за своё: "Держи три рубля! Езжай! Хорошего сыщи хряка!
   Вчерашний оказался никудышным! Слышь, как визжит?!" Мужик по схеме:
   свинку из хлева под узцы вывел, впихнул в коляску, телагой плечи укутал, шлем
   на башку, трын-дын-дын... "Зачем семейный бюджет подрывать?! Чай хозяйство
   не колхозное?! Опять-таки тёугаться туды-сюды... бензин жечь... На хуя попу
   наган, если поп не хулиган ?!" - врубился мужик по дороге и тормознул на
   обочине... Баба с утреца опять за своё... Мужик с трюльником на кармане в хлеве
   двери распахнул, а там пусто!!! Глядь мужик, а свинка в коляску уже сама залезла
   и шлем натягивает.
   109
   В промежутке, пока Свиридов сливал лишнюю влагу, я сказал Косте, что
   собираюсь сплавить Ковчег за $500.000, и предложил ему долевое участие.
   - Температуришь? Ему в базарный день цена две копейки!
   - Чеканки сорок второго?
   - Ошибаетесь, юноша. В сорок втором ни один монетный двор СССР не
   функционировал. Война, голубчик. Великая Отечественная. Монеты сей в
   природе не существует.
   - В каталогах нет. Поройся по справочникам. Выпустили на девять рэ. И до
   сих пор ни одна монетка не объявилась.
   - Машину навроде Ковчега Адольф Гитлер Еве Браун подарил, - сказал
   Костя после продолжительного раздумья, прищурясь на огонёк сигареты.
   - Сечёшь, - сказал я.
   Известно многим, что один Жванецкий десяти раввинов стоит, а Пушкин
   А.С. имел три черепа: детский, взрослый и старенький. Хотя, справедливости
   ради, надо отметить, что последние научные данные убедительно доказывают,
   что тот же Жванецкий с десятью раввинами, либо Пушкин с тремя черепами,
   равно как и всё человечество в целом - отличается от обыкновенной свиньи или,
   допустим, собаки лишь только на 1,5 % генов. Касаемо Кости, то мне не
   хотелось поступать с ним по-свински. Впрочем, собачьей преданности я к нему
   тоже не испытывал. Тем более, что не будучи в курсе наших раскладов, он
   обозвал меня наглым нищим и авантюристом-неудачником. Вероятно,
   высокомерие Кости по отношению к вашему покорному слуге явилось главной
   причиной того, что на мой резонный вопрос о гонораре он ответил более чем
   скромно, а именно - 10%.
   От Свиридова Костя узнал, что с Лимонадом полная лажа, что Лимонада
   нужно спасать, "иначе ширки-пырки доведут его до могилы". Отсюда же, из
   буфета, Свиридов с Костей попилили к Лимонаду, чтобы устроить ему, так
   сказать, дружеский пропиздрон, чтобы учинить ему мозгоЯбальню в стиле
   педагога Макаренко. Ничтоже сумняшися, я отправился восвояси, где в
   одиночестве потренькал на стратакастере "Дом восходящего солнца", после чего,
   завалившись на тахту, листал книгу Кеннета Медоуза про магию
   североамериканских индейцев, весьма мне, кстати, симпатичных. Помнится,
   размышлял над практическим упражнением N2, советовавшим разрезать яблоко
   "по экватору" на две половины и обнаружить в центре пятиконечную звездупентаграмму,
   в центре коей (откуда выросло само яблоко) находится полое,
   пустое пространство, - Ничто, которое в реальности является Всем. Таким
   образом я размышлял, когда в дверь позвонили.
   - Похметолога вызывали? - спросил Славка.
   - Тайм-аут. Водовка уже не катит.
   - Аналогично. Не катит, не гипотенузит, - сказал Славка, показывая
   двухлитровый баллон с надписью "Минская-4".
   Со Славкой мы осушили не одно ведро водки, минералки гораздо меньше:
   тем дороже. Тем лучше, потому что запойный, аллергически-розовенький,
   110
   потерявший контроль Славка представлял собой жалкое зрелище. Впрочем, с
   сорванным стоп-краном на Филиппа Киркорова я тоже мало походил.
   - В завязке?
   - Тридцать четыре дня! - сообщил Славка гордо, радостно поблескивая изпод
   очков буркалами. - Пьянство есть упражнение в безумстве, Пифагор.
   Этнический интеллектуал, Славка любил прибегать к цитатам. Я тоже:
   - Всякая истина и всякая мудрость, в конце концов, лежит в интуиции,
   Шопенгауэр.
   - Да... Интуиция... но логика подсказывает...
   - У всякого безумия своя логика, Шекспир.
   - Но, что хорошего в тепле, если холод не подчеркнёт всей его прелести,
   Стейнбек, - парировал Славка.
   - И всё-таки... Насилие над собой не проходит безнаказанно. Если волос,
   выросший у тебя на теле, заставить расти в глубь кожи, он будет причинять
   мучительную боль, Лондон.
   - Les gros bataillons ont toujours raison. Большие батальоны всегда правы,
   Бонапарт, - цинично польстил Славка.
   - Всё познается в сравнении, Платон, - типа поскромничал я компромиссно,
   лучезарно улыбаясь.
   Кстати, на счёт вредности пьянства я в очередной раз крепко задумался,
   когда вынужденно слушал в молчащем автобусе булдоса-пролетария. "Я рихтую
   машину. Вася уехал в Голландию. А жена любит коммерсанта. Как это всё
   соеденить?! Я не понимаю! Лукашенко - лучший друг. Менты меня боятся. На
   Кабушкина забрали и сразу выпустили". "Выключи радио", - жёстко попросил
   его мужчина с тяжёлым взглядом, который он оторвал от тревожного заголовка
   газеты "В рамках расследования ведуться активные оперативно-розыскные
   мероприятия".
   Чокаясь гранеными с минералкой, мы калякали о том, о сём. Славка
   рассказывал, как ближе к ночи заморившись от запоя, он завалился к готовящейся
   к сессии подружке, жившей в "курятнике" (так он называл общагу Академии
   Искусств).
   - ...ещё в хлам, но уже не очень. Ну такой конкретненький бодун. Ольга за
   мольбертом старается. В койку бухнулся. Лежу. Аппатия. Ломает в дугу. Сна ни в
   одном зрачке. Встал, чаю заварил, на балкон вышел, а там - Луна, спутница,
   блядь, Земли. Ты-то, знаю, её любишь, я - нет. Я её боюсь. А она ещё к тому же
   полная! Караул!! Понимаешь, такое чувство, что от неё какие-то металлические
   лучи исходят... и пронзают насквозь. Жуть!! Налево смотрю, а там - вторая!!!
   Прикинь, страх в квадрате. Две луны!!! Ну, думаю, финдипец!!! Отжил!!! Мысли
   разные нехорошие полезли, навроде про спрыгнуть... И так интенсивно.
   Ощущение, бля, непередаваемое. Ну думаю, не-е-е... В койку! В койку
   немедленно!!! Подхожу, в койке Ольга лежит. Прицеливаюсь дальше, а она за
   мольбертом!!! Вторая!!! Обернулся, а на балконе я стою!!! На Луны зырю!!! Со
   свиданьицем!!!
   111
   Осушив баллон "Минской-4", мы разбежались: я рванул по делам "Argema
   mittrei", Славка почухал по волюнтаристским стопам Иоанна Дунс Скота, домой,
   на улицу Чёрного Кузьмы. Voluntas est superior intellectu, иными словами, воля
   превыше мышления.
   Схлестнувшись в городе с Жорой-Жирафом, я выслушал за чашкой кофе
   такую историю. После командировки на поверхности Луны, астронавту
   Армстронгу (в частности) устроили в Центре Управлении Полётом прессконференцию.
   Там он сказал, что маленький шажок человека на Луне
   идентичен огромному скачку всего человечества. Финалом же своей речи
   астронавт Армстронг избрал слова: "А теперь можно, мистер Касински".
   Последним его словам, потонувшим в буре оваций, тогда не придали значения.
   Спустя же некоторое время некий дотошный журналист, просматривая и
   прослушивая запись той пресс-конференции, обратил внимание на последнюю,
   более чем странную реплику: "А теперь можно, мистер Касински". Дотошного
   того журналиста заинтересовала необычность вышеприведённого
   высказывания. Отыскав автора, он попросил у него разъяснений. Тогда
   астронавт Армстронг рассказал ему историю, предшествующую сей
   исторической фразе. Итак, когда Армстронг не был астронавтом, а был лишь
   обыкновенным маленьким мальчиком, он любил играть со старшим братом в
   бейсбол. Однажды, во время игры, бейсбольный мяч залетел на соседскую
   территорию, где проживала чета Касинских. Так вот, когда младший из
   Армстронгов приблизился к дому Касинских, под чьи окна залетел
   бейсбольный мячик, он услышал странные звуки, доносившиеся со второго
   этажа. Остановившись, он прислушался. Что он услышал? Он услышал голос
   миссис Касински. "Орального секса тебе захотелось?! Не раньше, чем
   соседский сопляк прогуляется по Луне!" - предупредила миссис Касински
   своего супруга.
   - Жора, где ты нарыл этого лунного грунта?
   - Говорили... По радиоточке.
   - Злоупотреблял?
   - Незначительно.
   - Подвязывай, Жора.
   Предположить, что Жора-Жираф взаправду слышал весь этот джаз про
   астронавта Армстронга из репродуктора, теоретически можно, хотя на календаре
   значился март, и уж никак не начало апреля, однако... (Кстати, у астронавта Базза
   Олдрина, побывавшего в компании с Армстронгом на Луне, девичья фамилия
   матери - Moon, то есть по русски - Луна. Совпадение? Наверно. Забавно, не
   правда ли?)
   Впрочем, бывает по-разному. Например, знакомый Зыля из деревни Малые
   Лужи Витебской области тоже как-то, услышав в аранжировке репродуктора, что
   в Белоруссии началась война, собрал вещички в чемодан и ломанулся в райцентр,
   где в военкомате, согласно атласному меморандуму, потребовал записать его
   добровольцем. А комиссары ни слухом, ни духом. Засуетились комиссары,
   112
   связались с Витебском. Там по нулям. Тогда они динь-динь-динь в столицу.
   Минские вояки за оружие и валидол похватались, да только всё тихо: никакой
   тебе войны, как на зло. Ну и запросили Витебск, мол, кто такую мулечку-бирочку
   вам на лоб пришпандолил, те давай тем же вопросом терзать нижестоящие
   инстанции, и докладывают, мол, сказал знакомый Зыля. А потом выяснилось, что
   хлопец, устроивший эту неурядицу, зафиксирован на учете в РКПБ с тяжким
   недугом. Такой вот перфоманс. Короче:
   Как над нашим, над селом
   Аура зелёна.
   Карма топать в гастроном
   За вином крепленым.
   - Емаё! Ещё только три?!
   - А в Петропавловске-Камчатском - полночь.
   - О-о-о, чуть не забыл! Тебе, - сказал Жора, протягивая мне фотку,
   щёлкнутую в "Вест-клубе".
   Достойная подражания, Марта выглядела вполне фотогигиенично,
   размытый Логгерхед взирал сильно испуганно, я застыл в нелепом движении. На
   заднем же плане я разглядел девушку, похожую на шёпот ветра в листве.
   @@@
   Девушка, похожая на шёпот ветра в листве...
   Проведя операцию, Кижи мы покидали по заранее оговорённым и
   персонально для каждого тщательно скорректированным маршрутам. Наверное,
   на то имелась прихоть Судьбы (переиначить мой путь), только из Кижей я
   выбирался на проржавевшей "Тойоте" майора-гаишника с ампутированным
   мизинцем и финской фамилией Турмалайнен, переводящейся на русский
   "дровосеком", с которым я случайно познакомился в забегаловке, наполненной
   бывшими уркаганами да действующими попами. Стимулируясь совместно в той
   забегаловке водкой, мы обсуждали последний альбом Стинга, и сравнивали его с
   ранними работами.
   Благополучно добравшись до Минска, мы мечтали лишь о том, чтобы
   побыстрее скинуть товар, получить отвальные и драпануть в Крым. Увы.
   Поддерживавший единоличную связь с инициатором, Тимур сообщил, что Клаус
   Фридман прибудет не ранее, чем через месяц, но если контрабандно мы
   переправим "Оплакивание Девы Марии Христа" в Германию, то нам
   компенсируют вдвое против обещанного. Что мне оставалось делать? Целый
   месяц трястись, глядя на доску, завернутую во фланель да бечёвкой
   перевязанную? Опять же, деньги, будь они неладны... Решение пришло
   совершенно неожиданно (ножками), и было оно плотью от плоти девушки,
   похожей на шёпот ветра в листве. Случилось сие таким образом. В шаманском
   камлании я бродил по родному городу с целью найти оптимальный ход. Перейдя
   наискосок площадь Независимости и обогнув костёл святых Симона и Алёны, я
   113
   стопорнулся на перекур в скверике перед гостиницей "Минск", присев на лавку
   напротив бассейна и монументально-декоративной группы "Юность" скульптора
   Аникейчика, в виде подёрнутой окисью голой парочки без первичных половых
   признаков с мисками, наполненными водой. Продолжая вальцевать серое
   вещество, я вентилировал лёгкие капральским "Житаном", когда ко мне
   приблизился ребёнок ясельного возраста, и протянул кубик, на одной из
   плоскостей которого виднелся нарисованный арбуз и буква "А".
   - Смышлёный, - улыбнулся я ему.
   - Любите детей? - облизав губы, спросила девушка, похожая на шёпот ветра
   в листве.
   - Особенно люблю их делать, - ответил я.
   На блондинку, которой вставили в уши фонарики, отчего глаза у неё светятся
   необыкновенно, потому что в черепной коробке зиждется кромешный вакуум,
   она совсем не походила, хотя если жирным домашним клопам чёрных точек
   попририсовать, то некоторые смогут даже божьих коровок в них разглядеть.
   Другим боком, чтобы в биллиард по-настоящему научиться играть, для того
   надобно с кием родиться, а откуда кий у женщины? Однако, как стонут чайки
   перед бурей всем слышно, у кого ухи имеются. Так что чуть что, садитесь на
   жопу и думайте, типа скульптуры Родена, на тему нотации "Что такое не везёт и
   как с ним бороться".
   @@@
   Бывает сон без сна. Особенно это состояние знакомо пожилым людям.
   Называется это состояние - бессонница. Не менее часто случается сон без снов.
   Это когда, будто проваливаешься в бездонную тёмную яму, а даже элементарное
   ощущение падения - отсутствует (не то что сама яма или сам сновидец). То есть
   это когда ты есть, но когда тебя нет вовсе. Недаром ведь древние называли сон -
   братом смерти. Чаще, разумеется, распространён сон со снами. Здесь всё гораздо
   проще и объяснять что-либо нет надобности. Только, поверьте, сия
   классификация далеко не закончена. Взять хотя бы, для примера, сны без сна...
   Подобно перипатетику с Аристотелем, мы неспешно шествовали по
   вечернему Минску, безжалостно топча своими ортопедическимилитаристскими
   "Кларкс" и консервативными-чопорными "Чёрч" тёплый
   рыхлый снег, поскрипывавший крахмально-хрустко, который сыпался с белобеспросветных
   небес. Его Писательство много шутил и увлечённо рассказывал
   о своей книжке.
   - Существительное "мертвец" одушевлённое? - внезапно засадил он
   вопросом.
   - Ну, как сказать... Затрудняюсь...
   - А труп?
   Одушевлённый предмет, по моим понятиям, безоговорочно должен в себе
   предусматривать присутствие души. А как иначе? Отсутствие же оной (души),
   или её наличие - каждый сам для себя решает. Так, например, христиане
   114
   признают существование души исключительно в человеке. Буддисты и индуисты,
   согласно теории реинкарнации, считают, что душой обладают и животные.
   Адепты же магии тверды в позиции, что жизнью проникнуто всё мироздание, и
   дух пронизывает даже растения и минералы, а следовательно там (в материи, где
   есть дух) обязательно должна быть субстанция промежуточная, связующая дух и
   материю, а именно - душа.
   - Ну... это как посмотреть, - увиливал я от ответа.
   - Где критерий?! Где?! - вопрошал он чуть истерично. - По правилам
   русского языка, если множественное число существительного в винительном и
   родительном падеже совпадают, то предмет одушевлённый. Если нет, то - нет.
   Нет мертвецов, вижу мертвецов. Стало быть, мертвецы у нас одушевлённые. Нет
   трупов, вижу трупы. А вот трупы - нет. Русская грамматика, понимаешь ли, закон
   суровый. Тебе покажется это идиотски странным, но в русском языке деревья -
   предметы неодушевлённые, а роботы - одушевлённые.
   Потом он погнал, что самый масштабный, массированный и
   продолжительный VIP PR происходит вокруг персоны всеми любимого Бога.
   Параллельно же кардинально в ином векторе, однако столь же аголтело ведётся
   чёрный VIP PR против так называемого персонифицированного зла. "Любовь
   зла, полюбишь и козла", - втирал он, хитро улыбаясь.
   Выслушав очередное скандальное утверждение, я сказал, что декларируемое
   им тайное сношение Бога с Сатаной, коий якобы равнозначен главе спецслужбы,
   выходящей порой из-под контроля и диктующей собственные условия, хотя, по
   сути, организации необходимой, является ничем иным, но дьявольщиной и
   сатанизмом, а за похожие вольнодумства ещё недавно поджаривали на аутодофе.
   Ерничая, он посожалел, что я не выбрал распятие, обозвал меня малограмотным
   дьячком и порекомендовал для начала перечитать в книжке Достоевского "Братья
   Карамазовы" главу про Великого Инквизитора.
   "Отец, Сын и Святой Дух являются отрицательной проекцией Лжепророка,
   Антихриста и Сатаны, наподобие соответствия отображения отображаемому", -
   вспомнилось мне зеркально.
   - Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь, -
   процитировал я конечные слова Апокалипсиса.
   - Я был в духе в день воскресный и слышал позади себя громкий голос, как
   бы трубный, который говорил: Я есмь Альфа и Омега, первый и последний, -
   отослал он меня к стиху десятому главы первой и тут же в начало пятой главы
   перескочил: - И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную
   внутри и отвне, запечатанную семью печатями.
   - Да-да, - торопил я шутливо. - Потом Агнца достойного среди всех нашли,
   предложили раскрыть ему книгу и снять с неё печати, что сделано было
   незамедлительно. Приносящему себя в жертву хвала!
   - Хвала тому, кто сможет её принять по достоинству. Имей терпение.
   Сказано далее: И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от
   бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который
   115
   есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет... Что за тем следует? Какова
   дальнейшая судьба древнего змия?
   - Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей
   и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырёх углах земли. Глава
   двадцатая, стих седьмой.
   - Согласно Откровению, далее следует последняя битва, которую и битвою
   назвать трудно, ибо на брань змий древний хотя и собрал людишек числом "как
   песок морский", но успели они лишь выйти на широту земли и окружить стан
   святых и город возлюбленный. Затем же, ниспал огонь с неба от Бога и пожрал
   их; а Дьявол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и
   лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков.
   - Что с того?
   - Хороший вопрос! Я думал ты задашь какой-нибудь другой. Мне
   показалось, тебя заинтересует почему Диавол, невзирая на присущий ему
   оппортунизм, не подлежит уничтожению полному и окончательному.
   Перманентные мучения поверженного противника в огненно-серном водоёме...
   Это что?! Жестокая забава Бога?! Его оргазм от мести? Я полагал, тебя
   заинтригует, зачем кого бы то ни было надобно заковывать, пусть даже всего на
   тысячу лет, а после освобождать. Я надеялся, ты обратишь внимание на
   странность, бросающуюся в глаза уже после первого прочтения. А именно то, что
   Бог, зная о предстоящем, только сковывает и освобождает... Искушает ли Бог
   Дьявола?
   - Спятил? - отшатнулся я.
   - Смущает термин "искушение"? Полагаешь, что искушение не может
   исходить от Бога? Ошибаешься. Искушение - альтернатива без принуждения,
   только ради выбора.
   - Связывая Бога и Дьявола, ты кощунствуешь...
   - Фиксирую для тебя эту связь, - оборвал он жёстко. - Дьявол - есть волевое
   порождение Бога. Сознательное порождение. Если же это не так, если Дьявол
   является самостоятельной единицей, тогда существует вполне весомый повод для
   сомнения во всемогуществе Бога. Допустим, Бог не ведает о том, что должно
   произойти в результате Его действий. Тогда Имя такого Бога будет
   Некомпетентность или Неинформированность. Если же всё сущее вершится с Его
   ведома, то налицо серьёзные основания для беспокойства, ибо если, зная о
   грядущем голоде, ты сеешь сорняк, - тебе пора в дурку.
   Он неспеша прикурил, затянулся и выпустил дым в сумерки, заполненные
   туманом.
   - Абсолютно все священные тексты чёрным по белому сообщают в
   зашифрованной форме про единство Того, кого христиане возвеличивают до
   большой буквы (Б)ог и уничтожают до маленькой (Д)ьявол.
   - Ересь!
   - Правда! Люди боятся правды! Скажи, Сфинкс, Христос был правдив?
   - Разумеется!
   116
   - Тогда за что его убили?!
   "Неужели религиозная доктрина, существовавшая до пришествия Христа
   была ложна? Ведь она была столь убедительна, что все и вся ей подчинилось", -
   размышлял я. И почему-то вспомнилось Евангелие от Матфея глава 24 стих 27,
   где Христос говорил: "Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает до
   запада, так будет пришествие Сына Человеческого". И тут же пришло на память
   Евангелие от Луки глава 10 стих 18, где Христос говорил: "Я видел сатану,
   спадшего с неба, как молнию".
   - ...абсолютно вся эзотерика о том вопиет. Вспомни хотя бы Изумрудную
   Скрижаль Гермеса Трисмегиста. Истинно. Несомненно. Действительно. То, что
   находится внизу, подобно находящемуся наверху и обратно, то, что находится
   наверху, подобно находящемуся внизу, ради выполнения чуда единства. Ты
   создан по образу и подобию Бога! Первенцы Пятикнижия Моисея считали себя
   богами, обладая лишь частью знания, пусть даже лучшей, райской его половиной.
   Бытие. Глава третья, стих пятый. Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите
   их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. Человек
   забыл, кем был и кем стал, и стал молиться Тому, Кто держал его в неведении, и
   стал проклинать Того, Кто дал ему право выбора, не понимая, что тот и другой -
   половины одного целого.
   - Ты опровергаешь Бога.
   - Не Бога., Его интерпретацию. Друг мой, Адам и Ева безусловно обязаны
   своему Создателю. Только подумай, кому должно быть благодарно человечество?
   - Среди моих пращуров метризуются Адам и Ева?
   - Имена здесь непричём. Вспомни доктрину Пифагора. Эволюция есть закон
   Жизни. Число есть закон Вселенной. Единство есть закон Бога. Изначальной
   данностью, у каждого, друг мой Сфинкс, есть один отец и одна мать, два деда и
   две бабки, четыре прадеда и четыре прабабки...
   ...8, 16, 32, 64, 128, 256, 512, 1024, 2048, 4096, 8992, 17984, 35968, 71936,
   143872, 287744, 575488, 11509576, 2301952, 4603904, 9207808, 18415616, 36831232,
   73662464, 147324928, 294649856, 589299712, 1078599424... Величественная
   пирамида выстраивалась пред моим внутренним взором. Самое же удивительное,
   что предложенная им модель действенна для каждого из живущих, умерших или
   только собирающихся появиться... Я видел почти шесть миллиардов пирамид,
   существующих параллельно моей, бесчисленное множество прошлых и будующих,
   соединявшихся в малое и вместе с тем такое непостижимо огромное основание.
   Ночью мне был сон. В том сне я видел аскетичную, но просторную келью,
   полную приборов и предметов: фолианты, колбы с заспиртованными
   человечиками-корешками Atropa Belladonna, мензурки, трапеция, порошки и
   прочие снадобья в стеклянных и фарфоровых банках, термостат, шлангизмеевики,
   астролябия... Там, в келье, находился старый, но ещё полный сил
   мужчина, что-то искавший в своих владениях. Им был я. Я видел этот сон многомного
   раз, и никогда не мог досмотреть его до финала. Сон всегда обрывался на
   поисках. И вот, той ночью, я нашёл искомое - шкатулку, выполненную из
   117
   сандалового дерева. Аскетичную и просторную. Раскрыв её, я обнаружил келью,
   наполненную приборами и предметами, и старого, но ещё полного сил мужчину,
   державшего шкатулку, выполненную из сандалового дерева. "Эй!" - окликнул я
   его, того себя в шкатулке, собиравшегося раскрыть свою... Обернувшись, он
   увидел меня и... Я проснулся, поражённый собственным величием и собственной
   же ничтожностью. Верно ли я поступил? Не знаю. Возможно, нужно было
   дождаться того, когда меня окликнут, и узнать всё с противоположной стороны.
   @@@
   Народная мудрость гласит, если мужчине и дано понимать женщину, то
   только мало знакомую... Она родилась в год, когда The Moody Blues записали
   свою знаменитую "Nights in white satin". Впрочем. Сомнительно, что о том ей
   было известно и вовсе не из-за ничтожности персонально прожитого, скорее в
   силу безразличия к классическому року. Я соблазнил её на Дне рождения Лодыря,
   в интернате БГТХИ февральским вечером то ли 86-го, то ли 87-го. От прочих
   девушек в компании она отличалась резко и выгодно. Объяснить "чем" сложно.
   Подкупающей ли доступностью, неброской ли северной красотой или манерами,
   или тем и другим и третьим.., и, конечно же, четвертым, пятым, шестым...
   Известно, ничто так не портит женщину, как портят её дешёвые колготки и
   косметика. Её ничего не портило. Присутствовавшие там самки её ненавидели
   эталонно, у самцов же за гульфиком свербела свирелька и гулко блямзгали
   бубенцы. Вокруг неё вычурно хороводили, падедежили и падетруажили,
   раскидывались гапаком и крутились лезгинкой. Младшему в компании, едва
   разменявшему семнадцать, мне хватило ума не участвовать в том идиотском
   конкурсе, филигранно помалкивать, отрекомендовываясь скромным изгоем да
   благородным аутсайдером, не распускать по-павлиньи хвост и кенарем не
   заливаться, ибо ощипывать павлинов, словно куриц, ей было до скуки привычно,
   а напружная эскалация кенарей грозила ей контузией. Что опять-таки орнитологии
   касаемо, то завоевать её способен был лишь ястреб. Общеизвестно, чтобы быть
   ястребом - необходимо им родиться. Для любовных делишек я был рождён
   браконьером. Ястреб и браконьер. Что между ними общего? Пожалуй,
   принадлежность к касте хищников.
   Признаков интереса она явно не подавала, но боковым зрением я
   неоднократно замечал её внимательный и изучающий взгляд, направленный в
   мою сторону. Кроме того! Прочие невербальные признаки, неплохо мной
   читаемые, также её выдавали и подтверждали мои умозаключения. Не
   обмолвившись словом, я знал, что шансы мои несравнимо выше, нежели у её
   воздыхателей. Активно вожделея, они наперебой разыгрывали из себя
   материально состоятельных и творчески одарённых, перспективных,
   остроумных, галантных, нежных, заботливых в целом и по частям
   положительных. Персонально моё амплуа зиждется на внезапной размеренности.
   На мой дальновидно-близорукий взгляд, никогда не нужно из себя чего-то
   корчить. Предпочтительнее оставаться самим собой, сохраняя привычную
   118
   опробованную манеру поведения. Что касаемо отношений с недостаточно
   знакомыми, то лично я предпочитаю использовать партизанскую тактику: до
   поры до времени пребываю в тени, изучаю объект, пытаясь его распознать. Порой
   приходится надолго расслабляться, ожидая удачного стечения обстоятельств (Его
   Величества Случая). Когда же выпадает безошибочно узнаваемая и необходимая
   комбинация, о которой иной раз даже не догадываешься, то, улучив момент,
   нужно действовать бесстрашно и решительно. Доброжелательно и вместе с тем
   оценивающе наблюдая из прохладной тени своего суверенитета, я не без
   удовольствия думал о том, что охота на неё уже началась.
   Женщины, на которых я выдавал себе лицензию, о присущем мне коварстве
   даже не подозревали. Понятное дело, на практике они обыкновенно встречаются
   с другими типами охотников. Подавляющая же часть мужчин (и подавно)
   жертвы, однако не о них... Первый тип охотников бродит наудачу, наугад, редко
   когда угадывает и, зачастую, удача ему не улыбается. Второй тип охотников
   пользуется иным методом, надолго прячась в засаду, зачастую ожидая в ней
   безуспешно. Третий тип охотников, не теряя, подобно предыдущим, времени,
   действует неспешно и поступательно, потому что этим мастерам известны все
   тропы, повадки объекта, и его привычки, знание которых помогает втягивать
   объект в зону своего влияния. Третий тип охотника для женщин является
   наиболее опасным и роковым, однако и сооблазнительным. И всё-таки! Даже
   вышеописанные мастера не застрахованы от курьёзов и промашек. Случается,
   они банально забывают проверить ловко устроенную ловушку или раскинутый
   капкан, в которых бедная жертва уже разлагается при своей жизни. Впрочем,
   простите за кровожадность и хладнокровие.
   Итак нескрываемо нагло и вместе с тем доброжелательно я рассматривал её
   физические особенности, устанавливая зоны своей будущей юрисдикции. "Взять
   или не взять?" - наверное, читала она вопрос в моих зрачках, потому что именно
   им я задавался. Тонкоорганизованные женщины непременно узнают такой взгляд
   и сопряженное с ним мозговое шевеление, всегда чуть-чуть пугаются, и где-то в
   их ущемлённой гордости обязательно включаются некие защитные
   подсознательные механизмы - сущность их (желая того или нет) заходится в
   истерике: "Взять! Взять!! Взять!!!"
   Уловив исходящие от неё сигналы, я понял, что примитивнейший капкан,
   нескрываемо нагло брошенный мной на глазах у предполагаемой жертвы,
   захлопнулся. Предстояло лишь улучить момент, чтобы забрать трофей. К тому
   времени все уже основательно перепились. Сославшись на плохое самочувствие,
   я только пригублял: за отпущенное время вечеринки я заглотнул всего-то пару
   стаканов сухача, и посему был почти трезв, точно кардиохирург перед операцией.
   Когда же разброд да шатания достигли апогея, и начались дурацко-фривольные
   пляски, она, доселе бесстрастно созерцавшая из своего кресла пьяненькую
   пошловатость присутствовавших, вдруг глянула на меня сильно вызывающе.
   Другой на моём месте мог бы от того взгляда ослепнуть, но я выдюжил и даже
   зрения не попортил.
   119
   Мгновение спустя, пользуясь всеобщей суматохой, она незаметно для
   компании (однако не для меня) выскочила из помещения. Бесшумно и тайно (покастанедовски)
   я последовал за нею, слегка выдержав дистанцию. Процокав
   каблуками по сумрачному коридору, она исчезла в женском клозете.
   Предчувствовала ли она то, что я предчувствовал, то неотвратимое, что
   сокращало между нами расстояние? Не знаю. Чуть позже она упрекнёт меня,
   скажет, что я воспользовался её минутной слабостью. Возможно, она того хотела.
   В женских сортирах писуары не нужны: я подоспел вовремя, когда она
   подняла юбку и спустила колготки. Наш спаринг происходил в сопровождении её
   охов, вздохов, взвизгов и моего свирепого сопения. Только лишь когда я обмяк,
   она впервые произнесла адресованные мне слова. "Какая же грязная ты свинья,
   Сева" - сказала она устало и, как показалось мне, нарочито раздражённо:
   модуляции её голоса выдавали удовлетворение. Отношения у нас сложились
   странными. В общем-то, кроме секса нас ничего не связывало. Впрочем, уже
   одного этого было довольно. Во всяком случае, она единственная из моих
   партнёрш (кроме Кармэн, разумеется) кто на мой "новогодний тест"
   откликнулась с энтузиазмом.
   Ке скё се "новогодний тест"? Сие произошло со мной совершенно случайно
   благодаря богатой и сумасбродной испанке по имени Кармэн, искавшей на
   просторах СССР местного колорита и приключений. Кстати, с Кармэн меня
   познакомил опять-таки Лодырь, который ей свои картинки втюхивал. Свежо
   предание и помнится легко, как в канун Нового Года в трёхкомнатном номере
   Кармэн на двенадцатом этаже с прекрасным видоном на город мы командно
   упивались шампанским. Тусня получилась разношёрстной, но скука не довлела
   даже над Сарой с Патриком (престарелыми супругами из Манчестера), которые в
   русском языке волокли, как русские в суахили. Изъяснявшуюся на языке
   полунегра Пушкина, недурственную испанку интересовал славянский фольклор:
   легенды, обычаи, притчи, поверия... Когда мы опрометчиво попробовали
   просветить Кармэн про ночь на Ивана Купалу, то она дополнила нас такими (!)
   подробностями, словно всю жизнь протрубила в местном этнографическом
   музее. Когда, намереваясь её удивить, мы начали пересказывать ей "Дикую охоту
   короля Стаха", то оказалось, что Короткевича она помнит по Москве. За нашу
   дураковатую версию "Касiу Ясь канюшыну", будто в отместку, она воспроизвела
   посредством своего "Панасоника" редчайшие обрядовые песенки в исполнении
   каких-то эксклюзивных реликтовых старух. Короче, было нестерпимо стыдно за
   пятёрку половозрелых аборигенов (со мной включительно), которые были не в
   состоянии сообщить что-либо новоё о народных традициях своей же страны
   какой-то залётной испанке. Уязвленное моё самолюбие подвинуло меня на
   поступок неблаговидный, на ложь, пусть и бескорыстную. Собственно говоря, я
   просто пошутил, рассказывая выдуманное, а именно то, что в период язычества
   у славян существовал ритуал, когда под Новый Год мужчины с женщинами
   ложились в сугроб, чтобы зачать там новую жизнь. Драматург А.Н. Островский
   даже пьесу про это дело написал, а композитор Римский-Корсаков, которого
   120
   близкие окрестили по-свойски - Крымский-Персиков, грамотно перевёл её на
   музыкальный язык. "Снегурочка". Может слышали? Только эзотерическая
   фонетика названия рисует нам более выпуклый образ. Таким образом, правильно
   не "Снегурочка", а - "В снегу рачком". Мою грязную чушь присутствовавшие
   восприняли чистейшей правдой, даже Лодырь, типа то ранее ему было известно,
   с умным видом заважничал: "Так закалялась сталь".
   Изобретённый мной обычай потряс доверчивую испанку до основания. Она
   взахлёб щебетала о загадочной славянской душе и проникновенно пела
   "калинку", а спустя три часа, когда все здорово нарезались шампанским и
   обожрались конфет с коньяком, когда я уже позабыл о собственном бреде, Кармэн
   подсела ко мне, отдыхавшему на диване, и спросила: обязательно ли сей ритуал
   совершали обнажёнными, то есть полностью. Сначала я не понял, о чём она
   шепчет. Совершенно. Врубившись, без задней мысли, я ответил, что наличие или
   отсутствие одежды решающего значения не имело, ибо важен сам процесс, так
   сказать, факт, момент реализации. Тогда Кармэн поинтересовалась, смог бы ли я...
   Отказать я ей не сумел: это было бы не гостепреимно. Помнится, Кармэн
   лежала в сугробе, я - на ней. Камэн была облачена в шубу из чернобурки до пяток
   каблуков, меня же согревала синтетическая куртка, едва прикрывавшая мои
   почки. Непередаваемое, бля, ощущение. Это нужно прочувствовать на
   собственной шкуре: от усердия моя голая жопа потела, под воздействием холода
   тут же покрывалась тонкой коркой льда и смешно похрустывала. При всём моём
   глубоко презрительном уважении к личной заднице, она напоминала... Наталью
   Бондарчук, напившуюся жидкого кислорода, в киношке Андрея Тарковского
   "Солярис" (эпизод, где Донатас Банионис её оставил и нашёл покрытую льдом).
   Впрочем, глубоко нешуточное моё уважение к Андрею Тарковскому с
   кинофильмом "Солярис" в целом и Данатосу Банионису плюс Наталье
   Бондарчук в частности, возможно, не очень корректно сопоставлять с какими-то
   ягодицами, пусть даже и весьма персонифицированными. Простите.
   Эксперимент у заснеженного подножья гостиницы "Беларусь", в общем-то,
   получился забавным и незабываемым, благо даже простуда тогда меня не
   одолела. На протяжении многих зимних ночей-вечеров посвящал я
   новоиспечённых девушек в тайну сочинённого мной ритуала, но лишь
   единственная из всех, не постеснявшись повтора... Прекрасным исключением из
   списка предшественниц стала та самая, с которой на бёзднике Лодыря в женском
   туалете общаги БГТХИ мы так стремительно быстро познакомились. Повторюсь,
   кроме секса нас, увы, ничего не связывало. Исчерпавшись, страсти угасли, из
   пылких любовников мы превратились в боевых товарищей и очень вскоре
   расстались не договариваясь и без лишних выяснения отношений. Про
   вышеизложенное можно было бы, конечно же, безболезненно умолчать,
   поскольку особого практического смысла в моём повествовании сказанное не
   имеет. Я даже имя бывшей моей наложницы не буду упоминать. И всё-таки!
   Когда столько (!) лет спустя нежданно-негаданно мы повстречались, личный
   архив по имени Память зашуршал и мгновенно, точно по факсу, переслал ранее
   121
   запечатлённую информацию... Мы столкнулись лоб в лоб у выхода из станции
   метро "Октябрьская" на сторону универсама "Центральный".
   - Приветули! - воскликнул я не скрывая радости, протягиваясь своими
   ручёнками, дабы замкнуть её объятиями и поцеловать. Сентиментальный дуралей,
   я находил встречу с своим прошлым приятной, не сомневаясь во взаимности.
   - Здравствуйте, - ответила она натянуто-вежливо, проявившись маленьким
   неприятным напоминанием о приятно проведённом времени, типа застрявшего
   меж зубов кусочка мяса от накануне съеденного шашлыка.
   "Облом", - констатировал про себя я, глупо улыбаясь.
   Уот ис зис "облом"? О! Облом?!! Сленговый термин, точность, грамотно
   сформулированное понятие. Облом - это когда, вроде молодое деревце, тянешься
   к солнышку, ручки-веточки раскидываешь, а тут бац (!) и обломали. Веточку
   бывает и под корешок обламывает. Тогда уж понятно. Радикальнейший из
   обломов - разумеется, смерть. Дополнение по существу: лингвистически
   "облом" сопрягается с наркоманским понятием "ломка". Эмпирически понять
   состояние ломки не советую. Проиллюстрируем лучше сказочкой, а заодно
   найдём праобраз, так сказать, парадигму. Итак! Идёт себе мужик идёт, идёт, вдруг
   видит - дом. Заходит мужик в дом, в нём - коридор. Топает мужик по коридору,
   глядь - дверь. Открывает её мужик, за ней - комната, доверху забитая
   марихуаной! Обрадовался мужик, и давай дымить. Дымил он, дымил, пока всю
   не выдымил. Грустно мужику сделалось, нестерпимо скучно, и некому руку
   подать. Только что поделаешь? Вылез мужик из комнаты, и по коридору... Снова
   дверь. Дёрнул мужик дверь, а там - праздничный зал, заставленный до упора
   канистрами с амфетамином! Подивился мужик, и давай его и так, и эдак... покуда
   не потребил полностью. Разнервничался мужик и побежал по коридору. Бежит
   себе мужик, бежит... Уже и кумар долбит не по-детски. Тут бац! Стоп-машина!
   Нарисовалась за заветной дверцей уютная кухонька, засыпанная героином в
   мешках! И баян здесь же! Вот веселье-то! Вот праздник! Не рассусоливая,
   прыгнул мужик на иголочку и давай тыркаться-пыркаться... Допрыгался мужик:
   героин кончился... Расширяющие (по Хаксли) восприятие, были и ещё двери и
   ещё, и ещё, и ещё... и осталась последняя. Распахнул её мужик, а там - пустой
   чулан, а там - лом (!!!), ржавый и громадный.
   Так вот. Совершенно дурацкая ситуация: не зыбко, но и не устойчиво.
   Прощаться вроде бы ещё рановато, а говорить уже как бы и не о чем. И чего она
   так?.. Стою, ровно вкопанный, ощущаю себя полнейшим кретином, всё понимаю,
   а повлиять на что-либо или изменить что-нибудь не в состоянии. Даже идиотская
   улыбочка на моей физиономии не стиралась довольно продолжительно.
   Замешательство моё (главное) - предмет её развлечения.
   - Как поживаешь? - интересовалась она издевательски-участливо.
   - Как килька в томате, - не унывал я, раскрывши и протягивая "Кэмел".
   - Хочется умереть?
   - Хочется покурить.
   - Когда-то ты "Лигерос" курил.
   122
   - Ты в политике и прежде особо не разбиралась... Теперь же модно в дружбу
   к американцам лезть. Хотя лично мне кубинцы симпатичнее.
   - В чём же дело?
   - В экспорте.
   Предлагаю ей сигареты, она - ни "да" ни "нет". Когда отвергают
   протянутую руку, - гадостно, но гораздо гадостнее, когда рука висит в ожидании.
   (Информация для мужчин: пожимая кому-либо руку всегда смотри ему (комулибо)
   в глаза, не отвлекайся на постороннее, иначе в будущем вместо глаз и руки
   (кого-либо) можно увидеть задницу).
   - Впрочем, кровную связь с коренными народами Америки отрицать не
   стану, - мямлил я, пряча пачку с сигаретами в карман плаща, доставая из другого
   - горящую спичку.
   Я делал это всегда невозмутимо, представляя себя лихим ковбоем. Мелкое
   пижонство? Конечно! Только мой фирменный трюк всегда нравился девчонкам.
   А чего только не сотворишь, чтобы их развлечь.
   - Ты неизменен, - сказала она удручённо-скептически.
   - Закопаем томагавки в песочнице! Предоставим ружья ржавчине! Пыхнем
   лучше трубку мира! - побуждал я, передавая ей зажженную сигарету.
   Снисходительно и недоумённо меня оглядев, типа цивилизованная дикаря,
   она сказала:
   - Предлагать дамам табак считается дурным тоном. Кроме того я давно не курю.
   - Этикеты ваши... Куда нам? В лесу живём, пенькам молимся, -
   оправдывался я, уязвлённый. - Кофе?
   - Я не пью кофе, - произнесла она, стервозно-томно улыбаясь.
   Некогда она по кофе просто фанатела и (по признаниям) без него бы сутки
   вряд ли прожила. Ничто не вечно, всё меняется (и не только под Луною). Однако.
   Нынче её организм колбасило от пропущенных напрягов в фитнесс-клубе.
   - "Пепси"? "Спрайт"?, - упорствовал я тупо. - Может ресторан?
   - Нет. Спешу, - отрезала она капризно.
   Вряд ли на самом деле она спешила. В том, что я тяготил её своим
   присутствием, тоже сомневаюсь. Скорее всего ко мне у неё была некая
   сексуальная аверсия, в следствии чего её подмывало надо мной поиздеваться.
   Искренне невдоумении - за что?!
   - Жалко, - выдохнул я, придав физиономии трагические очертания, а
   шнифтам - поволоку тоски.
   - Жалко у пчёлки.
   - Пчёлка на ёлке. Елка за горами. Горы на картинке. Картинка в чулане. Да...
   А мне вот с утра неймётся. Хочу кофе. Просто ажно помираю. Ну, тогда, пока, что
   ли? - От недоброты её хотелось где-нибудь укрыться, хотя бы в универсаме
   "Центральный".
   - Покакаешь дома. Иди, Сева. А то, чего доброго, копыта откинешь, -
   разрешила она понимающе-рассудительно и тут же в стиле итальянского
   неореализма попрощалась: - Чао!
   123
   - Чао-чао, - вторил я по-собачьи преданно.
   В связи с донимавшей меня жесточайшей изжогой, кофе тем днём был
   противопоказан мне категорически. Кофе - предлог. Чаялось мне, что натянутость
   (непонятно на что) разговора можно изменить, что старые друзья-любовники
   мило о том о сём покалякают и расстанутся с лёгкой грустью, не договариваясь о
   будущей встрече, с твёрдой уверенностью в ней. Не получилось. Знать, не судьба.
   Знать, судьба! Неприятная встреча с женщиной из моего прошлого изменила
   мой маршрут в настоящем, затем, наверное, чтобы столкнуть с человеком,
   которого я всерьёз не воспринимал, который должен был сделать
   предупреждение, касающееся моего будущего. Совершенно не зря опять-таки я
   поведал про давнишний День рождения Лодыря, где в приватной обстановке
   женского сортира я стремительно-близко с ней познакомился, потому что не
   случись того - не произошла бы спустя много лет вышеописанная мной встреча
   недалеко от выхода из станции метро "Октябрьская" и входа в универсам
   "Центральный", и уж обязательно точно не состоялся бы между нами скользкий
   и ненужный разговор, в результате которого мои планы резко изменились.
   Распахнув магазинную дверь, я направился осматривать витрины, отыскивая
   наиболее приемлемый продукт для своего исстрадавшегося организма.
   Отравленный мой желудок алкал сдобной булочки и бутылочки кефира - банального
   продуктового набора персонального пенсионера довольно продолжительной
   алкогольной жизни, ветерана величайших сражений с Зелёным Змием.
   - Нельзя ли пробить уважение?!! - послышался невдалеке знакомый чуть
   взвинченный голос.
   Адресовался вопрос напыщенной тётке с губами тонкими и жёсткими,
   собранными вроде в куриную попку, которая прочно заседала у кассового
   аппарата.
   - Чем расстроены, Марк Михалыч? - поучаствовал я живо, пожимая его
   большую и крепкую ладошку с ногтями величиной с пятикопеечную монету,
   которые к тому времени уже исчезли из обращения.
   - Ну, нельзя же так, товарищи дорогие! Так просто невозможно! -
   возмущался М.М. неподдельно. - С подобным лицом даже появляться в
   общественном месте неприлично, не то что обслуживать народонаселение. От
   такого лица может несварение желудка получиться! Или даже напасть
   пострашнее!!
   - Чего ей улыбаться-то? - адвокатничал я. - Работа у неё сложная,
   нервическая.
   - Безусловно, Сева. Вы правы, - согласился М.М. мягко. - Вполне резонно.
   Только заметьте. Танцевать кадриль или партию Аиды из одноименной оперы
   Джузеппе Верди никто ж исполнять не настаивает. Необходимо соблюдать
   чувство меры. Причём - во всём!
   Наши вкусы с М.М. совпали тем днём полностью: в кафетерии
   "центрального" мы выпили по стакану фруктового кефира и зажрали его
   свежайшими, рыхлыми, пахучими булочками.
   124
   - Чего нового в кинематографе? - поддерживал я нашу светскую беседу.
   Обстоятельно, в манере только ему присущей, М.М. докладывал мне о
   творившемся на "партизан-фильме". Заглавной информацией явилось
   "открытие" Бастинды. Вернее, Бастинда "открылся" М.М. как талантливый
   организатор трудового процесса.
   - Володя, конечно же, великий пьяница. Зато хороший практик. А так же
   живоглот и стяжатель, - сообщал М.М. про своего коллегу, акцентируя на
   "хорошем практике".
   Поясняю, при необходимости срочного передвижения пианино, Володя
   Бастинда выступил с рацпредложением. Под вышеозначенный достаточно
   весомый музыкальный инструмент Володя Бастинда додумался подкладывать
   округлые палки, что способствовало плавности и простоте транспортировки, чем
   М.М., Матыга-младший и сам он (Володя Бастинда) неприминули
   воспользоваться.
   - Вот оно! Применение рычага и колеса! Реальное!
   - Вовик заслуживает награды, - инициировал я вкрадчиво.
   - О! Мороженое ему куплю! - осенило М.М. внезапно.
   - Ну что это такое?! Ма-а-арк Михалыч, несерьезно, - пристыдил я
   доверчивого Глушкина, не въезжавшего в мой дружеский стёб. - Мороженое! Что
   за ерунда?! Фрикаделек бы с изюмом ещё накатали! Слишком жирно будет
   только. Для настоящего рычагиста и колесиста разве это награда?! Дорогой Марк
   Михалыч, детство закончилось. Наступила тяжёлая ответственная пора. Пора
   учреждать Орден Рычага и Колеса!
   - Будем подумать, - увернулся М.М. стилистически.
   - Чего тут думать?! Действовать нужно! Выходить на уровень Верховного
   Совета! Пока же суть да дело, не мешало бы отметить Владимира Бастинду
   памятным знаком. Не поленитесь, Марк Михалыч. Выполните его хотя бы из
   подручных средств. Допустим, вырежьте будущий Орден Рычага и Колеса из
   картона. И обязательно торжественно вручите его истинно достойному. Пусть
   первым орденоносцем будет Вова Бастинда. Марк Михалыч, важен факт!
   Прецедент, так сказать.
   - Конечно... это... быть может... однако... ну... впрочем...
   М.М. скромничал. Кроме того, возможно, он распознал сгущавшийся туман,
   предшествующий моему розыгрышу. Во всяком случае, ничего утвердительного
   либо отрицательного я от него тогда не услышал. Затем резко изменив интонацию
   на загадочно-тишайшую и масонско-заговорщицкую, озираясь и близко
   склоняясь своим птичьим лицом, он спросил:
   - Шеф идеи одобряет?
   - Марк Михайлович, Вы о ком? - спросил я, испугавшись.
   - О Вашем друге, Сева. Кажется, фамилия у него Севрюгов.
   - Свиридов! - выдохнул я облегчёно. - Марк Михалыч, Ваши идеи пользуются
   определённым успехом. Свиридов уполномочил меня кое-что выяснить. Скажите,
   имеет ли он право использовать Ваши лекции для внедрения в массы?
   125
   - Не возражаю. Но...
   - Заботит проблема авторства? Не беспокойтесь. Свиридов посчитал бы за
   честь быть популяризатором Ваших установок.
   - Да, конечно...
   - Вы о гонораре? - предупредительствовал я. - Безусловно, гонорар не
   гонорея. Укажите свой бенефициарий.
   - Нет-нет, - засуетился М.М. стеснительно. - Надеюсь, в процессе жизни
   Ваш друг, Сева, не забудет... Особенного ничего не нужно... гм... может табачку
   как-нибудь подкинет. Как Вы, Сева, полагаете?
   - Марк Михалыч! - воскликнул я нарочито-удивлённо и наиграннотеатрально.
   - В Вашем-то возрасте! Стыдно! Мы здесь посоветовались
   коллегиально и решили. Учтите, одобрил весь коллектив. Короче, пробило время
   расставаться с пагубными привычками! Отстукал час зарезервировать их в
   прошлом! Так что, завтрашним днём Вы бросаете курить. Здоровье Ваше -
   достояние Республики...
   От завершающей стадии мой спитч был далёк. Но, доселе внимавший моим
   наставлениям, М.М. неожиданно резко, точно отсекая возражения, замахал
   руками, чем привлек внимание посетителей магазина, и закричал нотой
   пронзительно-категорической:
   - Нет-нет-нет-нет-нет!!! Слушать даже не хочу!!! Не упрашивайте!!!
   Бесполезно!!!
   - Какой же всё-таки упрямый Вы старик, Марк Михалыч! Несмышлёный
   прямо ребёнок, - пожурил я отечески. - Добазарились. Будет Вам табачок в
   процессе жизни.
   После моих заверений М.М. успокоился, допил кефир и булочку подчистил.
   - Новые идеи не посещали? - подтрунивал я по-доброму. - Хотелось бы
   продолжения курса лекций.
   Посмотрев на меня доверительно, М.М. порылся в своём саквояже и извлёк
   оттуда книжицу. Книжица была сильно поряпаной, хотя и помещалась в
   пластиковой иссиня-чёрной обложке. Раскрыв книжицу и произвольно
   пошуршав страницами, типа сноровистый бюрократ, М.М. вскоре отыскал в
   нужном разломе спрятанное, а именно - аккуратно сложенный вчетверо
   тетрадный разлинованный листок, исписанный бисерно-мелким почерком.
   - Пожалуйста, передайте это Вашему другу Се... Севрюгову, - попросил
   М.М., церемонно вручая мне послание.
   Лист гласил:
   ЛЕКЦИЯ М.М.ГЛУШКИНА "ЧУВСТВО МЕРЫ В ПОСТУПКАХ И
   МЫСЛЯХ ЛИЧНОСТИ, КАК ОДНО ИЗ ГЛАВНЫХ УСЛОВИЙ ДОЛГОЛЕТИЯ
   ЧЕЛОВЕКА В ЧАСТНОСТИ И ЗДОРОВОГО ОБРАЗА ЖИЗНИ В ОБЩЕМ".
   Если мы быстренько, как способна на то исключительно человеческая
   мысль, окинем поверхностным, неглубоким взглядом мировое развитие
   общества, то мы можем, не вдаваясь в детали и подробности, сделать
   126
   следующие всеобъемлимые выводы: беды и потрясения, которые испытывали
   человеческие цивилизации, состоят не только в том, каким образом та или иная
   личность (или группа лиц) добывали средства к существованию в ущерб другой,
   обычно основной части общества, не только в том, что люди не знали, не умели,
   не могли, не хотели или боялись использовать технику, которую они же и
   произвели для облегчения своего труда, которая к себе требует оперативности
   в обслуживании, навыков умственного и физического воздействия,
   элементарных понятий, типа доброты и трезвости, но и не знали, не умели, не
   могли, не хотели или боялись претворить в жизнь такое великое качество
   личности, как чувство меры, которое должно находиться в едином ряду с
   такими категориями, как физическое и нравственное здоровье общества, как
   одно из основополагающих условий экономической и политической стабильности
   людей, как фундаментальный фактор активного трудового долголетия, а так
   же повышения материальной и духовной культуры всех членов общества. Итак,
   что же такое чувство меры? Хотим мы того или не хотим, но чувство меры,
   независимо от того одобряем мы его или наоборот, так вот оно должно
   незримо присутствовать в нас самих и вокруг да около, ибо существует без него
   опасность последствий, я бы сказал, катастрофических.
   Нищим быть нельзя. Лишней же копейкой можно и поделиться, так как и
   сам иногда попросишь. Но помни, некоторые на доброте наживаются:
   невовремя отдают долги или не отдают их вовсе, берут на себя непосильные
   обещания, заранее зная о их невыполнимости. Не можешь - не берись.
   Чрезмерное употребление алкоголя вредно, в меру же - даже полезно. Только
   важно знать: где, когда, с кем, сколько. Изучи привычки и законы движения
   своего тела, нервной системы. Чувствуешь, что перебрал лишнего - оставь на
   позже, сделай перерыв, не напивайся до безобразия, веди себя культурно.
   Голодным быть нельзя. Обжираться же до рвоты тоже не стоит.
   Без книг тошно, указывали нам наши Учителя. Однако чтение - тоже труд.
   Всякий же труд требует техники безопасности. В процессе труда книги
   читать нежелательно, потому что может произойти ЧП (чрезвычайное
   проишествие), оперативный звонок или какое-нибудь непредвиденное
   обстоятельство. Необходимо что-то одно делать: или работать при помощи
   рычага и колеса, совершая чудеса, как честный труженик, но страстный
   собственник, или читать, соблюдая чувство меры, так как лучший отдых для
   мозга - это физический посильный труд. Постарайся, соблюдая режим труда и
   отдыха, умело сочетать в себе элементы умственного и физического. Отсюда
   выводится принцип: на тяжелой физической работе огрубеваю, превращаюсь в
   зверя; за книгами - чахну, хирею, превращаюсь в комнатный цветок. Ещё о
   книгах. Желательно, по усмотрению личности, воспитание производить на
   идеях более гуманной литературы (химической, технической, на идеях
   пчеловодства и цветоводства).
   Без спорта жизнь общества невозможна. И всё-таки не нужно истязать
   свой организм до изнеможения неразумно продолжительными
   127
   форсированными тренировками. Спорт придуман для поднятия тонуса
   личности, призван дисциплинировать тело и мысли (опять же в пределах
   нормы, соблюдая режим труда и отдыха). Спорт должен быть не ради
   спорта, а для жизни, труда, учебы, любви, музыки, где тоже необходимы
   разумные рамки, соблюдение чувства меры, взаимное уважение прав личности,
   относительное единство взглядов в идеологических установках, в
   материальных потребностях друг друга, в культурных и физических влечениях.
   И так далее, и тому подобное.
   Действительно, чувство меры - вещь полезная. Сколько людей полегло в его
   отсутствии! Взять хотя бы тех же нариков. Сколько их крякнуло от передозняка?!
   Кто сосчитает погибших на почве собственной жадности?! Опять-таки бывало от
   щедроты душевной собачке "педигри" сверх меры сыпанёшь. Животинка
   кормёжку схрумкает подчистую. Водицей после залакает. А когда "педигри" в
   желудке у неё разбухнет, так валяется бедная, прямо бревно, и тяжело дышит,
   отчего возникают тревожные вопросы: фельдшера вызывать или похоронную
   команду?
   @@@
   Игра в шахматы - это попытка на минимальном уровне утвердиться в
   максимальных возможностях. Поверьте мне на слово! Достаточно попробовать
   по минимальным ставкам сразиться со старушкой по имени Смерть, чтобы
   убедиться в их максимальности. Шахматы. Иногда я играю сам с собой. То есть
   против себя. Я играю против себя и проигрываю. Впрочем, и выигрываю.
   Только опять-таки у самого же себя. Получается, что проигрыш равен
   выйгрышу. И наоборот. Это похоже как со стаканом, в котором налито до
   половины. Считается, что для пессимиста такой стакан наполовину пуст, а для
   оптимиста - наполовину полон. Сократим данность и у нас получится, что
   пессимист думает о пустоте, а оптимист - о наполненности. Однако если
   привнести сюда физиологию, то можно представить себе, что наполненность и
   пустота вполне проецируются на личность, которая о них думает. Таким
   забавным образом, мы можем вплотную приблизиться к нашему основному
   органу потребления. Будь то жажда, как в случае с ёмкостью, которую можно
   рассматривать под различными углами зрения, или голод, но мы во многих
   своих проявлениях ориентируемся на него, на наш основной орган
   потребления, на наш желудок. И тогда наш оптимизм и пессимизм вполне
   регулируем. Попробуйте воздержаться от жидкостей, скажем, неделю и честно
   ответьте себе на вопрос о полноте и пустоте нашего пресловутого стакана.
   Затем выпейте разом, скажем 2-3 литра холодной воды и задайтесь, если не
   сильно простудитесь, той же дилеммой. Уверяю вас, здесь как в шахматах с
   самим собой - выигрыш равен проигрышу, и наоборот. Впрочем, иногда
   полезнее об этом не задумываться, а просто играть. Хотя справедливости ради
   замечу, что игра от наших мыслей зависит в общем-то маловато. Поэтому тем
   промозглым мартовским полуднем я посмотрел на шахматную доску с давно
   128
   недоигранной партией, на абсолютно пустой стакан, на дне которого засохло
   пару капель бурбона, подумал о следующем ходе и отвернулся.
   Тем промозглым мартовским полуднем я возлежал на тахте, попивая кофе
   вкупе с бальзамом, слушая музыку и штудируя книгу. Тахта была моей, кофе -
   бразильским, бальзам - рижским, музыка - Антонио Вивальди, а книга -
   Трифона из Тюмени. В числе прочего подарил её Свиридову на День рождения.
   Тираж - 1.000 экземпляров. Одним словом, раритет.
   Поэтический свой сборник Т.из Т. составил из неформального фольклора,
   собранного за долгие годы по крупицам. Назывался сборник "Времена года".
   Нетрудно догадаться, что выбралось мне из обширного (около четырехсот
   концертов) творчества Антонио Вивальди. Дабы в деталях прочухать нежную
   прелесть печатной продукции нашего друга, доктора филологических наук,
   профессора, которого все запросто звали Трифон, я вполне логично засунул,
   вернее, заинсталировал в музыкальный центр компакт-диск с записями четырёх
   концертов для струнного оркестра, солирующей скрипки и клавесина,
   объединённые в цикл под названием "Времена года".
   В разделе "Осень" времён года по Трифону из Тюмени мне запомнились
   следующие строки:
   Осень настала, холодно стало.
   Птички говно перестали клевать.
   Выйдешь бывало, раззявишь ебало:
   Ну и погодка, ёб твою мать!
   Примечательно, каждый концерт Антонио Вивальди предпослан
   стихотворением в форме сонета. Произведения сии, как полагают учёные мужи и
   мужицы, возможно, были написанны самим композитором, и , таким образом,
   выражают эдакий литературный смысл нотного материала.
   Морозной гладью стелется дорога,
   И человек, иззябшими ногами
   Протаптывая путь, стуча зубами,
   Бежит, чтобы согреться хоть немного,- это к первой части,
   Allegro non molto, концерта номер четыре - "Зима".
   В разделе "Зима" Т.из Т. значилось:
   Снег покрыл всё белым покрывалом.
   Тёмные деревья, маленький прудок...
   Кто-то поскользнулся и ебалом
   Словно целку проломил ледок.
   Скабрезных, ёмких и сильных стишат в книге Т.из Т. хватало с лихвой. Под
   славную музыку Антонио Вивальди я читал их и перечитывал, потягивая кофе с
   бальзамом, возлегая на тахте патрицием. Синхронно я вслушивался в гармонию
   129
   сфер, размышляя о пифагорейской теории музыки времён года, изложенной в
   частности Аристидом Квинтилианом, у которого весна по отношению к осени
   образует кварту (3 : 4), по отношению к зиме - квинту (2 : 3), к лету - октаву (1 : 2).
   Изменений ничто не предвещало, но в мой романтический интим наглым
   образом вторглось дребезжание телефона.
   - Курбан-Байрам! - радостно приветствовал полутатарин Лимонад.
   - Воистину Байрам, - откликнулся я машинально, словно заученным на
   совесть паролем.
   - А нам, татарам, что пулемёт, что водка. Всё - одно. Лишь бы с ног валило.
   Лимонад беспокоил с предложением встретиться. Я же выступал с
   ответной инициативой, заманивая его в теплоту своего уютного жилища,
   полного кофе, бальзама, музыки и поэзии. Лимонад не сооблазнился, объясняя
   отказ тем, что провёл четверо суток безвылазно в четырех стенах своей
   квартиры, ваяя здоровенных своих деревянных голых тёток. Условившись о
   стрелке, мы разъединились. И ровно через час, как договаривались, я
   прохаживался под легендарной тэ-тридцатьчетвёркой, установленной на
   постамент близ Дома офицеров, а Лимонад даже на горозонте не маячил.
   Т-34. Таких увековеченных советских танков эпохи Второй мировой войны
   по моей стране немало расставлено. Население их любит, и иногда возлагает к
   ним цветы. Раньше рядом с ними много фотографировались. Детишкам опять
   же в радость по ним поползать. Памятники империи и тоталитаризма лично
   меня никогда не возбуждали. Прежними временами военные технологии
   выгодно отличались природной простотой и экологоичностью. Закованные в
   доспехи лошади, верблюды и боевые слоны представляются мне гораздо более
   естественными, нежели какая бы то нибыло бронетехника. Уверен, если бы
   высилось на постаменте чучело слона или верблюда, то хуже от того тем же
   детишкам или любителям фотосъёмок не было б. Впрочем, зоркие глаза и
   пытливый ум завсегда отыщут пользу в груде мёртвого металла, подобно
   белорусским мужикам, нашедшем пользу в танке, остановившемся на
   пьедестале на обочине Логойского шоссе. Произошло сие событие при
   правлении Андропова.
   Итак, некогда недавно (при правлении Андропова) группа отчаянных
   мужиков умыкнула из продовольственного магазина в Острошицком Городке
   семь ящиков водки. Водку спрятали в танке, что застрял на Логойском шоссе.
   Днём мужики отсыпались, а ночью залазили в танк и выпивали там, и
   закусывали. Чем не романтика? Вычислили пьяниц совершенно случайно.
   Какой-то бдительный гаишник посреди ночи вдруг заприметил свет, бивший
   аккурат из танка, и услышал странные звуки, похожие на песни военных лет,
   оттуда же доносившиеся. Бдительный гаишник едва от страха не поседел,
   прежде чем разобрался. Сами должны понимать, шутить с привидениями
   чрезвычайно рискованно, тем более с пропитанными милитаристским душком.
   Забегая вперёд, замечу, что мужиков тех арестовали и закрыли в тюрьме.
   Однако мнение моё таково. Горлопанить в заброшенном танке хорообразно и
   130
   водку глыстать не глумливо вовсе и не кощунственно, напротив - одобрительно
   и патриотично. Воровать вот не хорошо, и пугать милиционеров тоже не нужно.
   Вообще-то, акты вандализма в моей стране, к счастью, очень редки. Оно и
   понятно, и правильно. Подобно тем бедолагам, мне хотелось залезть в танк,
   бурболить там свой (рижский) бальзам и высматривать через дуло
   запоздавшего Лимонада...
   Снежные хлопья к морде лица прилипали хлёсткими пощёчинами. Нарезая
   кругами вокруг тэ-тридцатьчетвёрки, поставленной на памятный покой, я
   потягивал прямёхонько из пол-литрового керамического флакона крепко-тягучий
   напиток и ёжился от ветра, пронизывавшего меня насквозь. Впрочем, всё
   относительно: говорят, представления о тепле и холоде у эфиопов и эскимосов
   существенно разнятся.
   ДОБЛЕСТНЫМ ВОИНАМ 4-Й ГВАРДЕЙСКОЙ МИНСКОЙ
   КРАСНОЗНАМЕННОЙ ОРДЕНА СУВОРОВА II-Й СТЕПЕНИ ТАНКОВОЙ БРИГАДЫ
   2-ГО ГВАРДЕЙСКОГО ТАЦИНСКОГО КРАСНОЗНАМЕННОГО ОРДЕНА
   СУВОРОВА II-Й СТЕПЕНИ ТАНКОВОГО КОРПУСА ВСТУПИВШИМ ПЕРВЫМИ В Г.
   МИНСК 3 ИЮЛЯ 1944 ГОДА ПРИ ОСВОБОЖДЕНИИ ЕГО ОТ НЕМЕЦКОФАШИСТСКИХ
   ЗАХВАТЧИКОВ, - навсегда выбито золотыми литерами на
   постаменте с тэ-тридцатьчетвёркой в Минске, а заодно отныне в моей
   полуущербной памяти. Включая величину, чередование букв и отсутствующие
   знаки препинания, я вызубрил сию надпись наизусть. Попался бы под руку (на
   глаза) "Евгений Онегин" Александра Сергеевича Пушкина - и его одолел бы.
   Такой вот нехилый мнемонизм напал на меня, поджидавшего Лимонада.
   "Чтоб тебя разорвало!" - бранился я всердцах.
   Вымаливая снисхождения небес, я обнаружил на дуле танка крупную
   чёрную птицу, внимательно меня изучавшую.
   - Здрасте! - приветствовал я её вежливо.
   - Кар-р-р! - картаво-хрипло крикнула птица.
   - Кар-р-р! - ответил я подражательно.
   Забавно, если бы птица ответила мне: "Здрасте!"
   Потаращившись, будто я ей очень много задолжал, птица раздраженно
   изрекла:
   - Кар-р-р!!!
   Сколько ни пыжился я напрасно, только ворона Эдгара По в птице на дуле
   танка так и не узнал. Наклон головы-вертлюги, буравящие бусинки-глазки и
   острый клюв-шнобель выдавали в моём вороне старого еврея с подозрительными
   замашками.
   - Кар-р-р! - нравоучительно-строго, словно раввин только-только
   обрезанному, поучал меня ворон-еврей.
   - Пошел ты на хуй, - командировал я его далеко.
   Ворон-еврей растворился в темноте набиравшей силу ночи, швырнув на
   прощанье в меня, точно камнем:
   - Эйцехоре!
   Напрохлаждавшись вволю (от лютой стужи у меня в носу замёрзли сопли) и
   131
   поставив опустевший флакон к танковому подножью, я попялился на давно
   заиндевевший циферблат и проросшие на сантиметр ногти, смачно плюнул и
   замаршировал, наполненный негодованием.
   По дороге я повстречал Пашу.
   - Какими судьбами? - впытывался Паша.
   - Неисповедимыми, - признался я.
   - Далеко пойдёшь! Если милиция не остановит.
   Намедни Паша возвратился из Германии, где он, выпускник
   культпросветучилища по классу баяна, зарабатывал на своем музыкальном
   инструменте бундесмарки, развлекая на улице пресыщенных бюргеров. Зарулив
   в популярный среди местных бомжей продовольственный магазин N17, что
   напротив ресторана "Потсдам", где, согласно мемориальной доске, проживал
   известный советский учёный академик АН БССР У.М.Перцев, мы приобрели
   пузырь объемом 0,7 сухого болгарского вина "Медвежья кровь" и распили его
   прямо из горла, не отходя от кассы, вернее, в непосредственной от неё близости.
   В Берлине Паша свиделся с Олегом Грабом, чей нелегальный бизнес с сухим
   горючим выдохся и сделался жутко стрёмным (однажды на одной из
   автозаправок Олега задержали до появления полиции, но крученный-верченный
   он каким-то чудесным образом сумел-таки сделать ноги). Застационарившись в
   Германии, Олег Граб занимался абы чем, промышляя в основном мелким
   криминалом. Воровством велосипедов, в частности. Для облегчения этого дела,
   он стырил (по случаю) в супермаркете специальные суперкусачки, при помощи
   которых удачно размыкаются железные цепи, которыми немцы сковывали
   личную двухколёсную собственность. "Акции возмездия" Олега Граба
   проходили под девизом: "Бить врага его же оружием".
   Со слов Паши, Олег уже давно пребывал в жесточайшей депрессии.
   Причины психической подавленности Олега были просты: вдали от родины, от
   родных и близких, когда катастрофически не хватает денег и уверенность в
   завтрашнем дне отсутствует напрочь - депрессуха ощутима особенно мощно.
   Немаловажный фактор и ностальгия. Гомосоветикуса-славянина, кроме того,
   непременно раздражает тамошняя ненатуральность. Привкус искусственности
   там присущ всему: от помидоров до человеческих отношений. Увы, на Западе не
   улыбаются. На Западе демонстрируют зубы. Слишком долго Запад был Диким.
   Генетическая память - штука въедливая.
   Мне нужно было заглянуть на Главпочтамт. Туда прибывала для меня коекакая
   корреспонденция. Паша вызвался в провожатые. Я не возражал. По дороге,
   по просьбе Паши, мы завернули в фотомагазин "Кадр".
   Продал художник свой дом.
   Продал жену и клозет.
   И на все деньги купил
   Новый альбом "Моторхэд", - провыл Паша у витрины с
   оптикой мотивом "Миллион АЛЛЫх роз" Аллы Борисовны Пугачёвой.
   132
   Моментами наивысшего удовлетворения Паша завсегда исполнял это дурацкое
   четверостишие, даже в постели был таков (мне в том призналась одна наша
   общая знакомая, точнее наша общая близко знакомая).
   - Бинокль? - предположил я наивно.
   - Оптическая прицелка. С прибамбасами для темноты. Заказ. Цейссовская
   тоже ничего себе. Только брать у немцев накладно. Да и западло. Родных
   производителей греть нужно.
   - Патриот! Киллеров снабжаешь? - критиковал я оперативно.
   - Чего ты лепишь?! Кумпол от бырла повредил?! Я же пацифист, - ёршился
   Паша, крутанув у виска пальцем. - Понимаешь, там в Берлине, в Тиргартене
   негры клевер толкают. Возиться с ним туда-сюда палево, сам понимаешь. Так они
   его жукуют на ночь под кустами. Прямо на месте, в зоопарке. А клевера у тех
   негров навалом!
   - Толковая тема, - оценил я вдумчиво. - Граб бы прикололся.
   - Ха! Он-то до темы и допёр! Он рядом с Тиргартеном комнату снимает. Тех
   негров с клевером днём из окна видно.
   Навороты с оптическими прицелами и приборами ночного наблюдения -
   это последствия экспансии американского кинематографа. Новейшей истории
   известны подобные героические примеры и попривлекательнее. Так в
   середине 80-ых Юра Плевеев безо всяких там приспособ обманул и обокрал
   ушлую старуху цыганку, торговавшую втихаря маковой соломой. Произошло
   сие следующим образом. Заполучив целлофановый мешочек с двумя
   стаканами зелья, Юра совершил маневр, - сделав вид, что уходит, он
   вскарабкался на дерево, произраставшее пососедству с домом цыганки, и
   затаился. В засаде. Ожидать пришлось недолго: нарисовался очередной
   клиент. Высоко Юра сидел, далеко Юра глядел. Видел Юра, как старуха
   денежки у клиента забрала, и топ-топ-топ к своему сараю, оттуда - к старому
   улею. Позыркала старуха по сторонам недоверчиво, позыркала и, ничего
   подозрительного не обнаружив, крышку улея подняла, а там - трёхлитровая
   банка полная маковой соломы. Старушка-барыга из ёмкости той отсыпала, и
   поставила её на прежнее место. Разведчик же Юра Плевеев тайничок тот засёк,
   дождался когда клиент свалил и старуха врубила телевизор, слез с дерева и без
   проблем умыкнул вместе с содержимым заветный трёхлитровичек. Впрочем,
   вряд ли Юра Плевеев при возможности отказался бы воспользоваться
   техническими новшествами. Однако как же не восхищаться достижениями
   нашей цивилизации, когда испанские бомжи расхаживают по пустынным
   пляжам в поисках обронённых монеток и ювелирных украшений с
   миноискателями (или металлоискателями?).
   Наши артериально-венозные коммуникации перекачивали "Медвежью
   кровь" исправно. Индивидуальная система расплёскивала вдобавок бальзам
   балтийского разлива. Только погода к фланированию не располагала, поскольку
   бивший в харю ледяной ветер лёгким бризом не классифицировался. Посему,
   позарываясь в куртки и повтискивая головы в озябшие плечи, типа черепахи,
   133
   мы почти бегом добрались до Главпочтамта, где моя корреспонденция
   отсутствовала напрочь.
   - Полковнику никто не пишет, - литературничал Паша ехидно.
   - Завидовать ненужно. Трутни вот, к примеру, живут хорошо. Но перед
   зимой с ними безжалостно расправляются. Вот и думаешь, ебать ли царицу и
   валиться истерзанному на ещё тёплую землю, или быть бодрым евнухом аж до
   самых холодов, - ответил я ему в его же издевательской манере, а про себя
   отметил: "Второй облом за день".
   Паша - Пашей. Наши дела. А вот на Лимонада напрасно я вызверялся, зря
   злился на него и проклинал. Лимонад бы успел, но поскользнулся на мартовском
   гололёде, упал и разбил бутылку водки, гревшуюся у него за пазухой.
   Разбившееся стекло разорвало Лимонаду живот и грудь, а водка, пролитая на
   свежие раны, тут же их продизинфецировала. Терпеливый и мужественный
   Лимонад торопился не опоздать, и грохнулся в обморок, не дошагав до танка
   лишь метров триста, откуда его и забрала подоспевшая (на удивление) вовремя
   Скорая помощь. Для меня факт сделался известным утром грядущего дня, после
   телефонного звонка из больницы.
   @@@
   Численность вкладчиков "Argema mittrei" расширялось в прогрессии по
   истине геометрической. Пропорционально тому увеличивались и наши наличные
   поступления. Доверие напрямую связано с пунктуальностью. Пунктуальность -
   девиз монархов. А расставаться с долгами нужно легко и без напоминаний.
   Предупредительность - отличительное качество вышколенных официантов: им
   чаевых не жалеют. Грамотные монархи напоминают чем-то вышколенных
   официантов, иметь с ними дело - приятно.
   Клиентов мы обслуживали по высшему разряду, работая на укрепление
   нашей репутации, отдавая и получая, отдавая и получая, отдавая и получая...
   Примерно как в общеобразовательной школе, где я использовал пару дневников:
   для положительных отметок и для отрицательных. Конечно же, кабы
   потребовалось вернуть деньги сразу и всем, то одночасьем мы сделались бы
   полными банкротами. Только о том не помышляя, наши вкладчики вполне
   довольствовались нашими выгодными условиями и рекомендовали нас своим
   многочисленным знакомым.
   Вдобавок, неутомимый Серёжа Новицкий вдохновлённо преумножал
   богатства "Argema mittrei", параллельно насыщая отечественный рынок
   американскими сигаретами. Вполне ликвидное предприятие, умело
   организованное моим компаньоном, считалось опять же незаконным, ибо с
   налоговиками делиться никто даже не собирался (лишь на взятки, по мелочам,
   отстёгивалось). Надо заметить, что коррумпированность и слабость
   действовавшей власти расслоила общество на два неравных по численности
   лагеря. Единицы, как говорится, бесились с жиру. А большинство, вовсе не
   мечтая о роскоши, по сути дела, вкалывало на унитаз. Рацион питания некоторых
   134
   и подавно - разнообразием не отличался, будучи зачастую откровенно скудным:
   хлеб да молоко. Недовольство большинства выплескивалось на улицы и площади
   в виде акций протеста. Казалось, вот-вот этот девятый вал обрушится. Однако, к
   несчастью, что бы в нашей жизни не происходило, на плаву обыкновенно
   остаются самые недостойные сливки общества, точнее - говно. Даже всесильный
   и всезнающий КГБ (холодная башка, горячий движок, чистые клешни) ситуацию
   почти не контролировал, потому что народ, начитавшись и наслышавшись
   разоблачительного про некогда крепкий орган, перестал его бояться и уважать.
   Доходило до смешного, хотя печали в том предостаточно.
   Занимательную историю про задержание контрабанды, к примеру, поведал
   Косте Бессмертному его бывший сослуживец. Итак, в порт Клайпеды прибывало
   судно с огромной партией голландского спирта "Royal". Товар, знамо дело,
   акцизный: госпошлина будь здоров, не кашляй! Довожу до сведения, согласно
   международным правилам, транзитный груз таможенным податям не подлежит,
   так как оплачивает его получатель. В данном конкретном случае конечным
   пунктом, согласно легенде, должна была стать Республика Беларусь, где хозяевам
   и надлежало уплатить в казну страны по закону причитающееся. Таможенники от
   Литвы обязаны были произвести лишь контроль за погрузкой с корабля на
   автомашины. Затем под конвоем полиции колонна сопровождалась до
   госграницы. Взаправду же спирт "Royal" предназначался для Литвы. Позволю
   себе заметить, схема была отработанна неединожды. Делалось это следующим
   образом. Караван пересекал госграницу и там, на сопредельной территории,
   купленные белорусские таможенники обменивали им сопроводительные
   документы. А поскольку демаркационная линия между Литвой и Беларусью, по
   большому счёту, условная и прозрачная, то дорог без таможни и пограничников
   хватает. Так что, не углубляясь в Беларусь, следуя по известному маршруту,
   караван уже совсем беспрепятственно пересекал госграницу буквально в десяти
   километрах от того места, куда сопровождал его конвой литовской полиции.
   Таким незатейливым образом, спирт реализовывался в Литве.
   Пронюхав подажный душок кое-кого из представителей отечественного
   таможенного корпуса, а также учуяв запах приличной партии подлежащего
   изъятию спирта, КГБ РБ снарядил группу в составе пяти человек для
   восстановления порядка и справедливости. Возглавлял группу офицер А. Группа
   имела автоматическое оружие, средства связи, автомобиль "Волга" и,
   естественно, серьёзные полномочия. Теоретически они могли привлечь в помощь
   все силовые структуры, включая армию, но практически - собирались справиться
   самостоятельно: навыков и квалификации для того им было не занимать.
   Заблаговременно прибыв на место дислокации, чекисты повязали тех форменных
   преступников. Складировали их здесь же, в тёплой будке таможенного
   помещения. Сами же, поджидая бутлегеров, - устроились в "Волге".
   Дикая зима. Температура на минусе просто зашкаливала. От лютого холода
   яйца непроизвольно скукоживались, превращались из приличных куриных в
   неказистый калибр перепелиных. Решительных своих намерений не скрывая,
   135
   офицер А. бросил на капот автомобиля наручники, предназначенные для встречи
   с преступными запястьями. Бутлегеры в фурах наблюдали с той стороны, вовсе
   не спеша пересекать границу, понимая, что деваться им некуда, поелику в спину
   им дышали литовские полицаи: направление - прямёхонько в обьятия бравых
   кагэбэшников.
   Дубар! Январская стужа донимала всех, особливо офицера А. и его коллегподчин
   ённых, закалявшихся цуцыками. Ради сугреву токмо откупорили ребята
   бутылку водки, и сразу же её опорожнили. Растворившись в мизерном количестве
   в крепких мужских телах, объятых стужей крещенских морозов, алкоголь
   подействовал весьма условно. Пузырь на пятерых?! Не обременённых
   циррозом?! Издевательство! Плюс грузовики с "роялем" не шевелятся. Рядом
   ведь, рукой подать, ан нет, нельзя: чужая земля и вооруженные телодвижения на
   ней расцениваются враждебными.
   Между тем жизнь на таможне течёт своим чередом, переливается через края
   в том и ином направлении. (Водка? - Пожалуйста! Девочки? - Нет проблем!
   Только плати). Таким образом проходит час, два, три... От экстремальных
   погодных условий ребята в "Волге" просто околевают, теряют от скуки боевой
   задор и даже наручники-браслеты, посеребренные инеем, примёрзшие к капоту
   автомобиля, стали выглядеть не грозно, скорее комично, словно то не оковы, а два
   обручальных колечка. Такое вот невеселье. Такая вот недоброта.
   Вдруг подруливает к ним девчоночка, одетая не по-погоде попсово:
   курточка, сапожки, чулочки плюс то ли юбка короткая, то ли пояс широкий.
   Девчоночка просто супер-пупер! Проститутка, конечно же, приграничная, но всё-
   таки очень-очень-очень... Подруливает к опергруппе, замерзающим в
   добровольном заточении, и глаголит, здрасте мальчики, дескать, я - Ира, тырыпыры,
   пустите чулки переодеть, вот цепанулась, дырку заработала и туда ветер
   свищет. Как тут отказать? Дело чести помочь красавице! Мужчины в полном
   составе боевой пост покинули, предоставили его девушке Ире в качестве
   переодевалки. Девушка Ира же закончила свои дела, послала парням воздушный
   поцелуй и порулила себе соблазнительно шевеля ягодицами на литовскую
   сторону: без груза да с визой - без проблем.
   Возвратились бравые чекисты к автомобилю, дверцу открыли, увидели и
   ахнули! Точнее, завыражались крепко ненормотивной лексикой и похватались за
   табельное оружие. Чем вызвана столь бурная реакция? Собственно говоря,
   исключительно тем, что на заднем сидении своей брички бдительные разведчики
   с оперативной быстротой обнаружили вполне приличный, свежий, дымящийся,
   вполне определимый по запаху... курганчик. Такова, увы, диалектика бытия:
   красота зачастую ходит нога в ногу с безобразием. Понятное дело, вовсе не из
   вредности милая девушка Ира навалила в государственной "Волге". Разумеется,
   её наняли. Наниматели же смеха своего не скрывали.
   Бдительные разведчики едва не поссорились, выясняя кому заниматься
   уборкой. Взять на себя ответственность за происшествие никто не соглашался,
   так что к очистительным работам решили привлечь лицо со стороны. Ребята-
   136
   чекисты решили утешиться, забашляв покладистому мойщику с ближайшей
   станции техобслуживания. А мойщик, дабы не марать руки, посмывал говно
   струёй из брандсбойта, расплескав его по салону автомобиля. Когда же
   опергруппа опомнилась, то караван с грузом и след простыл. Перспективы
   выглядели удручающе. Операция была сорвана. Вместо ожидаемых наград
   маячил позор в целом и служебные взыскания в частности.
   Сигаретами Серёжа Новицкий зарабатывал несравнимо скромнее тех
   пройдох, занимавшихся спиртом "Royal". Логика подсказывает, что динамя
   криминалитет, выманивая у них деньги "на живца", и неафишируя вкладывая часть
   капиталов в табачный бизнес, мы таким образом, обходя фискалов, динамили и
   государство. Думаю, мы обманывали всех. Возможно, в первую очередь - себя.
   @@@
   Помните русскую пословицу "в огороде бузина, в Киеве дядька"?
   Несвязуха? Разумеется, если кеды выдали, то уже и кому верить не знаешь.
   Напялив же обувку, можно идти от бузины к дядьке. Однако, ведь можно и
   наоборот, и тогда всем понятно, что в городе Киеве живёт чей-то дядька, у
   которого бузина и произрастает.
   Оперевшись локтями на подоконник и сцепив пальцы в замок, на который
   упёрся мой подбородок, я смотрел в окно. Дворовые мужчины увлечённо
   разговаривали о разной хуйне (возможно, про дачные участки, ягоды, столицу
   Украины и про родственников). Их энергичная и содержательная беседа очень
   способствовала лучшему усвоению плодового вина, в просторечье называемого
   чернилом, с весьма забавным названием "Весёлая карусель" и крепостью в 18
   оборотов. Дворовые мужчины уже были очень сильно навеселе. Даже
   невооружённым глазом было хорошо видно, что обеденный перерыв у них плавно
   перетечёт в ужин и так далее. Я посмотрел на них и довольно явственно представил
   как от этой "Весёлой карусели" назавтра их будет крутить и как им будет грустно,
   если, конечно же, катания на ней не продолжатся. Печально, но факт - без женщин
   мужчины зачастую деградируют. Без них они постепенно теряют жизненные
   приоритеты и, как в дурацкой детской забаве, вертятся вокруг собственной оси,
   бесконечно (до прихода старушки Смерти) катаясь на "Весёлой карусели".
   Будучи в очередной командировке, Кобруша позвонила из Праги.
   - Привет, любимый.
   - Привет, любимая.
   - Соскучился?
   - Да.
   - Врёшь?
   - Нет.
   - Изменяешь?
   Глупо было бы отвечать согласительно, а отрицательно - нечестно, потому
   что кроме давнешнего эпизода с Мартой, у меня установился прочный
   сексуальный контакт с Катькой-Дельфин.
   137
   - Сомневаешься?! - перешёл в наступление я. - Не доверяешь?!
   - Почему же? Нет, - пошла на попятную она.
   - Тогда вопрос неуместен. Если ты уверена во мне, то вопрос об измене
   просто излишен. Ежели не веришь, то зачем спрашивать? Тогда уж лучше
   расстаться.
   - Послушай, я так устала.
   - Отдыхать нужно.
   - Где?
   - Есть места.
   - Открой хоть одно.
   - У каждого должно быть своё место. Нужно его найти. Рекомендовать
   своего я тебе не могу. Оно находится в иной системе координат. Даже имея
   точные ориентиры, ты его всё равно не найдёшь. Для тебя оно закрыто.
   - У меня от тебя голова болит. Ты меня любишь?
   - Да.
   - Своею странною любовью?
   - Что-то вроде того.
   - Ладно. Я тебе ещё как-нибудь позвоню.
   - Океюшки, позвони как-нибудь.
   Отношения наши постепенно метаморфизировались. Первостепенная
   причина тому вовсе не отсутствие Кобруши в слишком частых командировках.
   Исчезла упоённость. Противостояние Кобруши, сквозившее во всём её естестве,
   перестало меня забавлять. Кобруша всё более походила на чью-то жену
   (банальную и сварливую), делаясь всё менее сексуальной. Отрадно было, что
   разговор с Кобрушей закончился так скоро (тем временем в моей ванне
   плескалась Катька-Дельфин). Неловкое, понимаете ли, положение.
   Катька-Дельфин. Тогда, в первых числах января, я, как мы условились,
   зашёл к ней вечером, вышел - утром. На прощание она подарила мне
   керамический колокольчик. "Позвони", - отдавая его мне, попросила она
   ласково. Неделю спустя, кажется, я позвонил. И уже вскоре она мечтала вслух
   приобрести автомобиль, на котором я сперва должен буду её трахнуть прямо на
   капоте, чтобы мотор не портился, наверное.
   Секс Катька обажала нескрываемо, до цинизма, умудряясь трахаться
   избирательно, утверждая, что без исключения все её "трахтарчики" были
   необыкновенными личностями, а многие - знаменитостями (например, актёры
   Калягин и Сидихин). Другим же (немногим) непременно предстояло ими
   сделаться. В бурных фантазиях Катьки я принадлежал, вероятно, ко второй
   категории. Разумеется, собственная второсортность радовала меня не особенно,
   однако предчувствие великого будущего - льстило.
   Отвергая несправедливое позиционирование, где я лишь бесправный
   любовник госпожи, облагодетельствованный её телом и вниманием, любовник,
   которого в любой момент можно отлучить от дарованных ему прелестей, я
   принялся навязывать Катьке альтернативные ролевые отношения, где я занимал
   138
   главенствующее положение, и прямо с первой же нашей ночи, выдавшейся по
   удачному для меня стечению обстоятельств вполне полнолунной, принялся
   активно на неё воздействовать. Нет, магические заклинания не произносились и
   ритуальные танцы не исполнялись, просто кое-что у неё из мозгов вытравлялось,
   кое-что - внедрялось и культивировалось. Производимые мной манипуляции
   Катька замечала, но механизмы влияния понять она, разумеется, не могла. В свою
   очередь, конечный результат моих манипуляций с сознанием Катьки
   прогнозировался мною в высокой степени вероятности, иными словами, я
   отдавал себе отчёт в том, что слегка её зомбировал. Признаюсь, содействие моего
   Демона помогло мне превратить Катьку-Дельфин в свою рабыню.
   Допускаю, многие находили в Катьке яркого индивидуума. Достаточно было
   хотя бы раз побывать у неё дома, чтобы убедиться в справедливости моих слов.
   Кому как, мне у Катьки гостить очень нравилось. Там по всей квартире были
   расставлены чучела разнообразных животных: белочек, лисичек, барсучков... На
   шкафу и стенах можно было наблюдать птичек в бреющем полёте: совы, орлы,
   утки... Перья, шерсть, клыки, клювы, лапы, ногти, копыта... и самое
   впечатляющее - стеклянные глаза, застывшие в сухих глазницах. Мёртвых тварей
   Катька приобретала для бывшего мужа (второго или третьего). Он ушёл (или его
   выгнали), а они остались. Иногда, особенно накурившись гашиша, я
   подсаживался на измену: мерещилось, что зверушки и пернатые оживают. Кроме
   выпотрошенной и набитой соломой фауны, жилище Катьки было завалено
   засушенной флорой: в основном розами, подаренными многочисленными
   поклонниками. Подозреваю, среди всех этих растительных и животных
   жмуриков её необъяснимо влекло на размышления о собственной смерти и
   связанной с тем процедурой похорон. Не удивился бы, если б узнал, что под
   кроватью она прятала погребальные принадлежности и гроб, улёгшись в который
   она упоённо предавалась мастурбации. Любопытно и другое. К люстре Катька
   стационарно подвесила ладанку полную церковного масла. Частенько, после
   любовных утех бодро вскакивая с постели, я бился об неё головой, и из неё на
   меня вязко-густо проливалось. В туалете хватало различного рода литературы:
   начиная со сборников похабнейших анекдотов, кип бульварных газетёнок и
   стопок польского журнала "Uroda", переводимый на русский "Красавицей", и
   кончая трудами античных философов плюс томик "Война и мир" Льва
   Николаевича Толстого. Приклеенный скотчем, по стенам сортира висел
   разорванный на листы католический катехизис. При всём при том, каждый вечер
   перед сном Катька на полном серьёзе читала своей трехлетней дочери
   православные молитвы. Не очень слишком обременённому бытовыми
   религиозными комплексами, даже мне показалось сие чересчур чернушным.
   Заподозрив в Катьке ярого противника католицизма, я поинтересовался у неё:
   "Зачем?". Что она ответила? Она ответила: "Чтобы читать". На моё замечание о
   том, что катехизис принадлежит к литературе конфессии, соперничающей с
   православием, она просто отмахнулась. Да, с мозгами у Катьки изначально были
   определённые проблемы.
   139
   Катька нескрываемо обажала всевозможные эротические эксперименты.
   Как-то, запав на художественное фото, она пыталась притянуть к нам в постель
   свой пластмассовый "Кодак". Исконно скромный, я возражал категорически.
   Чуть позже, спровоцированный препирательством, мой мозг от нефиг делать
   выдал кулинарно-порнографическую рекламу. Я предложил Катьке вообразить
   себе пшеничный батон, внутри которого помещён добротный мужской половой
   орган, проще говоря - нормальный такой хуй. Слоган гласил: "Настоящие
   девушки предпочитают настоящие хот-доги!". В идею Катька вцепилась клещём.
   Сбегав на кухню, она притащила батон и кетчуп. Разрезав батон напополам и
   выскребя из него мякиш, Катька установила на одну из половин мой взбухший
   болт, полила его кетчупом, захлопнула второй половиной, хватанула всё это
   безобразие, точно Маша Распутина микрофон, всучила мне фотик и приказала:
   "Снимай". Вид сверху получался впечатляющим. Ракурс тянул на
   художественность журнала "Вог"... Потом мы придумывали женские коктели со
   спермой. Все эти живописные художества мы беспечно запечатлевали
   "Кодаком". Однако потом, чего-то испугавшись, я засветил часть пленки, ту
   самую часть, безобразно-живописную. Мне, просветлённо-протемнённому, не
   составило особого труда провести примитивную акцию порчи, естественно, не
   замарав рук грубыми физическими воздействиями.
   Как вы уже поняли, Катька была не девушкой с лёгкой припиздью - крыша
   у неё протекала конкретно. Зато Катька обладала и неоспоримыми
   преимуществами. Малейшие прикосновения Катьки провоцировали во мне
   тумесценцию и активизировали сперматогенез. Поощряя мою айдойманию, она
   откликалась с готовностью на все предложения, воплощая самые дикие мои
   фантазии. Конечно же, примитивные трюки вроде пенилинкции, нарвасадты,
   флагелляции, триолизма или куннилингуса, знакомы ей были непонаслышке.
   Опять же, захватывающие истории её снов, и про явь не менее потрясающее...
   Как-то в далёком девичестве она ночевала в одной комнате с родителями, которые
   якобы тайно совокуплялись. "Было противно?" - любопытствовал я. "Было
   возбуждающе. Я даже подрочила тихонечко", - равнодушно призналась Катька,
   зевнув и высвободив непроизвольно горьковато-солоноватую влагу из своих
   раскосых очей - такая ещё у неё особенность имелась.
   Познакомив Катьку с Новицким, я не без оснований рассчитывал на
   возникновение между ними стойких симпатий. Я не ошибся. Мало того, они даже
   стали официальными любовниками. Не скрою, такой марьяж был мне особливо
   наруку. Про наши продолжавшиеся отношения с Катькой мы Серёжу, разумеется,
   не посвящали. Затем, как бы невзначай, я обронил в присутсвии компаньона, что
   зарываюсь от бумажной волокиты и "Argema mittrei" не помешали бы услуги
   проверенного человека со стороны, разгрузившего бы текущие завалы, то есть
   намекнул, что неплохо бы нам завести секретаршу. Тем же вечером, по моей
   наводке, Катька пожаловалась своему бой-френду на психологические проблемы,
   вызванные отсутствием постоянной работы. Следующим же днём Серёжа
   предложил мне кандидатуру Катьки. Разыграв нескрываемое изумление и
   140
   сомнение в деловых достоинствах его протеже, я без зримого энтузиазма
   выслушивал контрдоводы Новицкого. В конце концов я сдался, уступил, чем
   весьма его порадовал. Откуда ему было знать, что воплощение его идеи явилось
   результатом задуманного мной.
   Зачем было обманывать этого простофилю? Я лишь подстраховался, боясь
   возникновения в будущем непоняток. Нет, я не беспокоился за то, что Серёжа
   способен был подставить или совершить по отношению ко мне что-либо иное
   подлое. Меня серьёзно пугало то, что мой друг всё чаще и настойчивее
   уговаривал меня не уезжать. Наивняк. Наше криминальное предприятие не имело
   будущего, во всяком случае долгосрочного. Месяц, два, три... Блеф рентабелен
   до тех пор пока его не рассекретили. Наша сверхзадача особой затейливостью не
   отличалась: нужно было вовремя сорвать банк и свалить. Потуги Новицкого с
   табачным бизнесом наши долги не покрыли бы никогда. Трудноуправляемый
   процесс уже выходил из-под нашего контроля, напоминая лавину, грозящую нас
   раздавить. Нам суждено было исчезнуть, кануть для всех в небытие. В противном
   случае, геморрой ожидал наилютейший. Нас бы вздрючили по полной
   программе: сначала бы разорвали жопу на британский флаг, а потом закатали бы
   под асфальт. Я сблизил Катьку-Дельфин с Новицким и лоббировал её внедрение
   в "Argema mittrei" не затем, чтобы иметь соглядатая, но для того, чтобы в
   экстренном варианте, бесприкословно выполняя мой приказ, она повлияла бы на
   дорогого мне человека, чья судьба и жизнь давно уже переплелись с моей судьбой
   и жизнью, чья судьба и жизнь зависели от правильности выбора в том раскладе,
   ответственность за который лежала на мне полностью.
   @@@
   Я бросил курить. Такое случалось уже неоднократно. Самое трудное
   выдержать первых три дня, когда организм активно перестраивается на
   бездымную жизнь, когда ломает и мучает бронхит, когда в пасти вкус, словно то
   не пасть вовсе, а пепельница полная старых окурков, когда горят лёгкие, когда
   сердце в тисках. Все эти неприятности имеют оттенок явно физиологический.
   Изначально - никакой психологической зависимости: по большому счёту я
   завишу исключительно от самого же себя. Однако, если справиться с собой и
   принять решение, то запросто... Я бросил курить. Я просто сказал табаку:
   "Нет". Этого достаточно. Кроме того, мне нравится одерживать над собой
   победы, пусть даже такие мизерные. Награда? Воздушность в альвеолах!
   Расширенный спектр запахов! Для коллекционера ощущений подобная смена
   привычного ритма жизни с огоньком явится недурственным разнообразием.
   Поначалу тяжело. Потом легче. Проходит неделя, месяц, год... порой не один.
   Всё в порядке. Ты по-прежнему не куришь. И (что важно) не хочешь! Но вдруг
   случается какая-нибудь вечеринка или, наоборот, обычное пасмурное утро и
   имется возможность закурить... И если даже нет возможности, то всё равно она
   существует. Согласитесь, закрытые магазины и отсутствие денег - барьеры ведь
   вполне преодолимые. И так случается... Желания нет абсолютно никакого.
   141
   Присутствует лишь только некая акварельная ностальгия по давно забытому
   ощущению. И ты уже забываешь, что утро вечера - бодунее. Приходится даже
   себя заставлять.
   - Табак? Гадость! - утверждал я.
   - Когда-то нравилось, - противоречило моё альтер эго.
   - Когда-то... - впадал в распятие я над своими же словами.
   - Сейчас? - передергивало моё альтер эго и двигалось на попятную тут же,
   маневр выполняя виртуозный: - О, нет!..
   - Но всё же... - покупался я на себя же.
   - Может быть, в том что-то было, то, что забылось навсегда, - коварно
   хитрило моё альтер эго.
   - Навсегда? - запутывался я в паутине расставленной собой же.
   - Впрочем, действительно, вот и сигареты.
   Аналогичные диалоги (плюс - минус) происходили во мне неединожны,
   после чего я обычно закуривал: просто так, ради какого-то эфемерного
   ощущения.
   - О, ужас! Какая мерзость! Отрадно, что с табаком определённо
   окончательно и бесповоротно, - открещивался я уже опоздало.
   - А раньше ведь нравилось. Как же это... - подначивало альтер эго, взяв в
   союзники память и смело на неё ссылаясь.
   Без желания, но зажигая очередную сигарету с любопытством, я начинал
   заново познавать, вспоминать... Зажигал третью, четвертую, пятую, шестую...
   Результатом, сожалея, я отдавал себе отчёт в факте зановоприобретённой дурной
   привычки.
   - Чёрт с ней, - успокаивал я себя. - Преодоления тебе нравятся. Ты сильный.
   Когда захочешь, тогда и бросишь.
   И так каждый раз.
   - ...осознание собственной силы безусловно есть скрытая слабость. Всё
   очень странно, - произнёс Свиридов нахмурившись. - Мышка боится кошки,
   кошка боится собачки, собачка боится хозяина, хозяин боится хозяйки, а хозяйка
   боится мышки.
   Не ведая, что игнорируем, Свиридов распрягался битый час.
   - Эй! Эй! Да ты меня... Порожняки здесь гоняю получается, - обиделся
   Свиридов, рассекретив мою мнимую глухоту.
   - Нет-нет, слушаю-слушаю, - соврал я убедительно.
   - Забавные они такие, смешные, - сменил тему Свиридов, указывая
   взглядом на пассажиров троллейбуса.
   Кроме нас, салон был наполнен влюбленными юношей и девушкой,
   подвыпившим железнодорожником, взводом солдат, двумя бомжами (мужчиной
   и женщиной), сладкой мамочкой лет приблизительно двадцати пяти с пятилетним
   сыном, который упорно просил её купить ему "Денди".
   - Никаких "Денди", - резюмировала сладкая мамочка категорически.
   - Тогда я расскажу папе, что ты брала у дяди Вовы писю в рот, - пригрозило
   142
   сметливое чадо, от чего сладкая мамочка густо покраснела и поволокла своего
   чудо-ребёнка к двери, дабы поскорее эвакуироваться.
   Возможно, присутствие перечисленными не ограничивалось, но память моя
   сохранила лишь их образы. Впрочем, следовало бы включить в этот список и
   отрешённого юношу с заглушками наушников кассетного плейера в ушах,
   который был ко всему как бы непричастен. Кстати. Вы замечали какое выражение
   лица у слущающих плейеры? Выражение лица у них обыкновенно каменное,
   будто они играют в каменное лицо! Вы не играли в каменное лицо?! Очень
   простая и забавная игра для юношей. Девушки, вообще-то, тоже в ней участвуют.
   Только, как бы это правильно сказать, в качестве ассистенток. Поясню, юноши
   садятся за большой стол, покрытый скатертью до пола, и внимательно следят за
   реакцией друг друга с каменным выражением лица, а тем временем девушка под
   столом, укрытая от любопытных глаз скатертью, делает кому-либо из сидящих за
   столом - минет. Суть игры в блефе. Главное не расколоться под нахлынувшими
   эмоциями, не заржать в конце концов. Короче, игра типа покера... Однако
   извините. Я об слушающих плейеры. Выражение лица у них каменное! Зато в
   глазах у них светится жизнь, пусть и очень тяжёлая. Настроенные на свою волну,
   они смотрят свой кинофильм, где главная роль отведена им же, отрешённым и
   непричастным. Главная роль обязывает, вроде как подвиг обязывает настоящих
   героев. Тем более, что роль эта трагическая. Юношеская трагедия - что может
   быть печальнее?! И смешнее.
   На следующей остановке сладкая мамочка с малолетним шантажистом
   вышли, а вместе с ними и взвод солдат. Однако свято место, как известно, не
   бывает, так что зашла старушка (божий одуванчик) с улыбкой шире горизонта и
   толпа гражданских.
   - Бог с вами, - благодушничала старушка, елейно оскалясь.
   - Какая прелесть, - прошептал Свиридов злорадно, потирая ладони.
   И понеслось: агитация, прокламация, скользское заползание в душу.
   Старушка-сектантка вдохновенно вкратце пересказывала вехи Нового Завета,
   раздавала листовки, крестилась и склоняла пассажиров к посещению
   молельного дома Адвентистов Дня Седьмого, чьи интересы она представляла.
   - Приходите к нам в субботу в тринадцать ноль-ноль, - приглашала она.
   - А продукты выдавать будут? - хозяйственно осведомлялся
   подвыпивший железнодорожник.
   Вопрос растворился в тишине.
   - Площадь Победы, - объявил водитель, разряжая неловкую паузу.
   На следующей остановке старушка-адвентистка поспешила нас покинуть,
   когда в другую дверь чинно вышли бомжи. Выглядело сие зрелищно. Он подал
   ей руку, она её приняла: он был королём, она была королевой. Впрочем, я
   успел разглядеть, что монархический флёр у бомжа был от врождённого
   романтизма, а бомжиха позиционировала себя как чрезвычайно ценный
   музейный раритет, и от её облика одухотворённого гордым самолюбованием
   будто бы исходило грозное предупреждение, типа попрошу экспонат руками
   143
   не трогать. Кстати, такого рода спекуляция возымела прямое действие на
   некоторых из пассажиров. Например, молодая симпатичная женщина,
   следовавшая к выходу за бомжами, купилась на высокие отношения между
   стоявшими гораздо ниже её на ступеньках социальной лестницы, поверила в
   лучшее в людях и жестоко ошиблась. Дело в том, что пропустив бомжей,
   мужчина с квадратной челюстью, который собирался войти в троллейбус,
   протянул к вышеупомянутой персоне руку, руку помощи, как кокетливо она её
   расценила. Несколько снисходительно улыбнувшись, она (молодая
   симпатичная женщина), чуть помедлив, решила протянуть свою изящную
   ручку на встречу обладателю квадратной челюсти. Однако её
   преждевременная девичья пылкость была разбита о каменное требование:
   "Билетики!" И сразу же в троллейбусе все немножко напряглись, потому что
   стало понятно - на линии работает контроль.
   Общественный транспорт: кто-то выходит, кто-то заходит.
   - Бог с вами, братья и сестры! - послышался низкий мрачный голос одной
   из новоприбывших.
   Принадлежащий седовласой женщине с молодой влажной пронзительно
   ярко-жёлтой радужной оболочкой с чёрным хрусталиком, сверкавшим грозно
   из-под нахмуренных бровей, голос с порога возвестил про неминуемо
   близящийся Конец Света и единственное спасение, конкретно по существу -
   вступление в братство Свидетелей Иеговы. Только что покинувшая нас
   старушка-адвентистка навострилась, оттопырила свои ушки локаторами,
   развернулась и ловко запрыгнула обратно в троллейбус.
   - Не слушайте её! Не слушайте!!! - закричала она визгливо.
   - Ожидаем вас в воскресенье в тринадцать ноль-ноль, - не обращая
   внимания (скорее вид делая), перекрывала её утробным баритоном женщинасвидетельница,
   раздавая бесплатные красочные брошюры.
   - А продукты выдавать будут? - меркантильничал подвыпивший
   железнодорожник.
   - Не слушайте их!!!Не ходите к ним!!! Вон!!! Вон, сатанинское отродье!!!
   - кипишила старушка-адвентистка, протискиваясь к женщине-свидетельнице.
   Чего нервничать? Чего надрываться? Непонятно. Суббота от воскресенья
   отличается ведь не только по написанию! Впрочем, и тот и другой день у
   подавляющего большинства нашего народа - дни выходные. Однако
   предупреждаю, если вдруг среди заснеженной пустыни вы увидете дерево без
   листвы, и заметите среди его ветвей маленькую птичку, нелепо трясущую
   хвостом, то знайте - вы попали! Потому что, присмотревшись, вы откроете для
   себя, что таким образом маленькая птичка откладывает яйца в толщину снежного
   покрова. Представляете какие птенцы вылупятся из промёрзшей скорлупы?!
   Представители конкурирующих фирм встретились на середине салона.
   Старушка-адвентистка атаковала первой, вцепившись в волосы соперницы по
   борьбе за души пассажиров троллейбуса N2, мирно катившего привычным для
   всех маршрутом. Женщина-свидетельница в долгу не оставалась. Окрестить
   144
   творившееся обычной потасовкой или дракой было бы не совсем правильным. Не
   причинить телесную боль, не повыдирать волосы и прочие части тела они
   стремились, но - посрамить религиозного противника, унизить его и тем самым
   возвыситься во мнении окружавших. Очевидно, по такой логике они и
   действовали. Сражение интеллектов, борьба идей - вот что это было. Однако
   гвалт поднялся невообразимый. Сектантки сыпали обвинениями и упрёками,
   используя специфические словечки, как то еретики, анафема и иже с ними,
   энергетически звучавшие порой гораздо резче привычного мата. Пассажиры
   троллейбуса разделились на два враждующих лагеря. Чуть отстранённо,
   наблюдая со своих мест в партере, мы сохраняли со Свиридовым спокойствие и
   невозмутимость. Нейтралитетничал и подвыпивший железнодорожник,
   обеспокоенный исключительно раздачей гуманитарной помощи, наличие
   которой не подтверждалось. Кричавший лужеными глотками и махавший
   конечностями общественный транспорт вскоре сделался объектом
   нескрываемого внимания у народа, проезжавшего по магистрали в автомашинах
   и пешеходов, невинно топтавших тротуар проспекта: они останавливались,
   смотрели, показывали пальцами.
   На остановке "Площадь Якуба Колоса" контролёр, которому было не просто
   исполнять должностные обязанности, а так же свирепые сектантки в
   сопровождении наиболее активных пассажиров покинули троллейбус.
   Вывалились с ними и влюбленные. Парочку голубков они уже вовсе не
   напоминали, скорее походили на бойцовых петухов. Оставшиеся в троллейбусе
   продолжали дискуссию уже не столь рьяно, а новоприбывшие поглядывали на
   них недоуменно, с испугом и насмешкой.
   - Эй, робяты-акробаты! Один топор, другой лопата! - перекрыл всех
   весёлый старик с всклокоченной бородой и волосами. - Пошто мордобой
   учинили? Али рыло не по нраву? Так оно ж у всех одинаковое! Все хрюкаем, да
   табак нюхаем!
   - Знакомый персонаж, - проурчал Свиридов довольно. - Боня.
   - Кто? - переспросил я.
   - Бонифаций. Боня. Феноменальный дедок. Про него мне ещё Ной говорил.
   - Ну и чем же твой Боня замечателен?
   - Чудной старик. Шуточки-прибауточки. Часами так может, как Фидель
   Кастро. Вроде так себе, дремучий дед... в пизду одет, хуем подвязан. Голытьба.
   Рвань. Бомжара какой-то. Ан нет! Ошибочка! Он кудесник.
   - Кто?
   - Что с тобой?! В уши, что ли, долбишься?! Понимаешь, земля наша
   болотная. Неустойчивая же почва для всяких там колдунов да чародеев - весьма
   благодатна. Не сцы, пацан, Боня не злой. Боня добрый.
   В режиме реального временени Боня успешно всех потешал, и очень
   вскоре споры утихли, непонимание и вражда исчезли, и все смеялись уже
   сообща над ядрёными словечками, которыми Боня щедро разбрасывался
   налево-направо.
   145
   - Братья и сеструхи! Дети и старухи! Слухайте припевочки, мальчики да
   девочки! - прохрипел Боня задорно и распахнул свою гармонь на все лады и
   октавы. - Штуку занимательну слушайте внимательно! Радио выключи, уши
   открой! Исполняется песня "Наша хата гонтам крыта"!
   Присутствовавшие на том необычном концерте прослушали под гармошку
   на мотив какого-то дурацкого марша то, что довелось мне слышать от Т.из Т. в
   ночь на Новый год. А затем вприсядку, лихо выкидывая по очереди ноги в
   тяжелых кирзовых сапогах, почервонев лицом и вспотев, Боня танцевал нечто
   похожее на гопак, покуда все дружно аплодировали, расступившись в подобие
   круга. Народ был в неописуемом восторге. Потом Боня стопорнулся, сделался
   нарочито серьёзным (было видно, что всеобщее внимание к его персоне
   доставляло ему немалое удовольствие), расстегнул свою дырявую, пахнущую
   костром телогрейку, достал изнутри початую бутылку с самогонкой,
   закупоренную пыжом из газеты, выдернул затычку, сербанул из горла и, зычно
   крякнув, протянул своё мутное пойло симпотичной женщине лет сорока.
   - Ну чаво, молодуха, сиропу хлебнёшь? - клеил её Боня.
   - Не-е-е, не буду, - смеялась она, брезгливясь и симпатизируя.
   - Э-э-эх, стар стал! - жаловался Боня притворно, зажёвывая глоток куском
   хлеба, извлечённого из кармана вместе с мусором. - Когда-то бывало веселее! В
   одном месте завтракал, в другом - обедал, в третьем - ужинал. Молодой был, а
   память была плохая. Теперича стал старый, как мерин сивой, а память -
   хорошая! Ничего не забывается. Где завтракаю там и обедаю, и ужинаю.
   - Это он о женщинах. Женщин у него когда-то было много, а сейчас одна, -
   расшифровал Свиридов.
   - Старость-нерадость, едрить твою в качель! - устало сказал Боня, как-то
   отчаянно весело и чуть грустно осмотрел салон, распахнул с шумом гармошку,
   и прогремел своим надтреснутым голосом во всеуслышание: - Раньше были
   времена, а теперь мгновения!!! Раньше шишка поднималась, а теперь
   давление!!! - И заиграл задорно, буйным хард-рокером выкрикивая: - Эх, снег!!!
   Сне-жок!!! Бе-ла-я ме-те-ли-ца!!! Если ши-шка не сто-ит, не хрен ка-ни-те-литься!!!
   - У тебя, дед, в голове ничего нету, - подтрунила над ним "молодуха".
   - А ты помой голову и у тебя ничего не будет, - беззлобно посоветовал ей
   Боня. - Ебитесь, мойтеся и ничего не бойтеся!
   Внезапно, поймав мой взгляд, Боня сверкнул из-под прищура, словно
   молниями метнул, и, кивнув мне, сказал:
   - Ну што, малый? Дай в зубы, чтоб дым пошёл!
   Тотчас мне почему-то вообразился садист-стоматолог со своим жутким
   агрегатом и дрожащий пациент, из пасти которого разлетались громадные клубы
   пыли. "Это ж как по зубам дать нужно, чтобы пыль пошла?! - подумалось мне
   отчуждённо. - Совсем старик с головой не дружит. Может мазохист?!"
   - А-а-а, малый, ты ж смолить кинул! - буравя мне зрачки из-под прищура
   своими победитовыми, пропел Боня и безнадёжно махнул на меня рукой.
   146
   - Дедушка Бонифаций, а откуда Вы знаете, что я курить бросил? - вопросил
   я оторопело.
   - Малый, а откель ты ведаешь, как меня кличут?! Сорока на хвосте принесла?!
   Я растерянно закивал, дескать, да, типа принесла.
   - Так я отседова же! Сороки разные, да хвосты у них одинаковые! Ты, малый,
   хошь верь, хошь нет, только скажу тебе, чего ты сам о себе не ведаешь. Где бросил,
   там и подберёшь. Ну бывай, малый. Пакедова и вам оставаться, граждане да
   гражданочки!! - объявил он во всеуслышанье.
   Забросив гармошку подмышку, Боня преспокойно вышел на ближайшей
   остановке, встречая входящих своими шуточками-прибауточками, и очень скоро
   растворился среди толпы, хотя я наблюдал за ним немигая, в надежде проследить
   его путь.
   Десантировавшись на остановке "Академкнига", мы дождались на светофоре
   "зелёного", пересекли проспект и двинулись в магазин "Природа" за каретрой или
   трубочником. Попутно мы повстречали усатого плотного дедушку в рубахе с
   крапчато-полосатым начёсом. Я обратил на него внимание из-за его огромных
   ушей борца-грекоримлянина. Его плоско-вогнутая лопоухость с впрессованными в
   мякоть хрящами выделялась на фасаде дома торчьмя некими чрезвычайно
   скромненькими и основательно подержанно-сплюснутыми параболическими
   "тарелками", какие используются для приёма спутникового телевидения. Смело
   высунувшись в раскрытую форточку поясным портретом, дедушка щедро
   рассыпал на жестяной карниз то ли пшено, то ли перловку. Отчаянно порхая
   оперением, опасно балансируя на скользоте карниза, голуби жадно склёвывали
   крупу и благодарно ворковали.
   "О братьях наших пернатых печётся! - подумал я восхищённо. - Быть ему в
   раю!"
   Неожиданно вдруг бок о бок с дедушкой вырисовался упитанный крапчатополосатый
   котяра, смотрящий на трапезу сизарей, точно сильно
   проголодавшийся - на шкворчащие на сковороде котлеты.
   "Прикармливает", - циннично догнал я шевельнувшуюся мыслю.
   Животные, как ни как, честны. Пускай даже очень примитивные, их чувства
   выражают глаза, которые являются душевным зеркалом. В большинстве своём,
   человек - существо лживое. Лишь только самым близким мы открываем потёмки
   своей души. Однако. Животные живут особливо, даже будучи в стае, табуне,
   косяке... в связи с чем уровень ихней организации чрезвычайно низок. Именно
   поэтому власть на планете Земля захвачена человечеством, чей духовный
   уровень ниже всякой критики.
   В специализированном магазине "Природа", покуда Свиридов любовался
   резвостью суматранских барбусов и тернеций, метавшихся среди зарослей
   лимнофил и валлиснерий по маршруту Броуна, я приобрёл пол-стакана мотыля
   - рубинового окраса червячков, из которых вылупляются обыкновенные серые
   комары. Увы. Продолжительное время кормёжка моих астронотусов
   призводилась почти исключительно тараканами, вероятно, вследствие чего
   147
   ночью, накануне принятия решения по покупке мотыля, мне виделись
   кошмары, в которых рыбки мои устроили мне митинг и скандировали
   непотребные слова. Мало того (хуже того!), они учинили мне показательный
   процесс, где приговорили то ли меня к употреблению тараканов, то ли наоборот
   (меня на употребление), что в любом случае малоприятно. Проснувшись, я
   твёрдо решил навестить "Природу". Но когда пол-стакана червей уже
   резвились в загодя припасённом резервуарчике, меня внезапно охватили
   сомнения: удовлетворю ли своих я питомцев или веселуха ночью мне снова
   гарантирована?
   - Знаешь, именно таким он мне и представлялся, - произнёс Свиридов
   задумчиво.
   - Кто он? - тормозил я, рассматривая червей, копошившихся в стеклянной
   банке из-под майонеза.
   - Бонифаций. Уже и Трифон с ним встретился. В поезде. Чего там ему
   делать? Зачем? Только если Трифону стишок подарить.
   - Трифона читал? "Времена года"?
   - Нет... Кстати, где книжка?! Мой подарок...
   - У меня.
   - Глупый вопрос. Как я мог прочитать книжку, если она у тебя? Что там?
   - Ничего. Верну. Почитаешь.
   - Премного благодарен.
   "Наша хата гонтам крыта...". Подобные строчки оседают в памяти надолго.
   Новогодней ночью 1994-го я услышал и нечто другое, потрясное.
   - Творчество Эрика знаешь? - спросил я.
   - Давно.
   - Он...
   Я хотел было поведать, кое-что о новых стихах Эрика, но подавился своими
   же словами.
   - Он, - подтвердил Свиридов.
   Неподалёку от парадняка в Академию Искусств, точнее возле киоска
   "Белсаюздрука" стоял упомянутый Эрик. Было видно невооружённым глазом, он
   вот-вот собирался куда-то тронуться.
   - Камо грядеши? - окликнул его Свиридов раскатисто.
   - Везде жёлтый, - отозвался Эрик робко, поглядывая на светофоры.
   На перекрестке Эрик застрял в ожидании "зелёного". Выбор у него был:
   пересечь улицу Сурганова или проспект Скорины. Через две секунды его
   ожидания оправдались.
   - Зелёный, - подтвердил Свиридов, миролюбиво ёрничая. - Погоди, не
   торопись. Доверься. Кофею сейчас выпьем. С заварными пирожными.
   Неподалеку. По запаху чую.
   - Только о тебе говорили, и тут - ты! - едва оправившись от стрёма,
   пролепетал я, дёргая Эрика за шлицу пальто.
   - Чего обо мне говорить? Аз есмь червь, - скромничал Эрик авантюрно.
   148
   - На червяка хорошо рыба ловится. Червяка рыба любит, - пошутил
   Свиридов сумрачно.
   Кафетерий гастронома N21 принял нас гостеприимно.
   - Ты чего в этих краях путаешься? - впытывался Свиридов. - Мы вот
   червяков покупали. Рыбам. А ты? Продаёшь, или покупаешь?
   - В аптеке был, - не секретничал Эрик.
   - Требовалось солутанчиком разжиться? Небось кровь эфедрина жаждет?
   - Церебролизина.
   - Напряги с башкой?
   - Так, для потенции.
   - Церебролизин? Чо за кайф? - встрял я.
   - Восстанавливает ткани мозга. Повреждённые, - прояснил Эрик.
   - Вытяжка из овечьих мозгов, - дополнил Свиридов.
   "Вот почему овец называют безмозглыми", - понял я.
   Вскоре выяснилось, что намедни Эрик с каким-то хлопцем не по-мелочи
   гуданули. Дорогущие ликёры ночью в парке ебошили и Эрик в приступе
   алкогольного озарения залез на голову к Янке Купале, точнее его памятнику.
   Приятелю Эрика пьянка эта стоила дороговато: он потерял сумку, где лежали
   альбомы с антикварными монетами. Проглюченный же Эрик потерялся затем и
   очнулся аж в Новинках, у дверей в дурдом. Так сказать, жизнь прекрасна и
   удивительна, если выпить предварительно. Запутанный в паутине обстоятельств,
   Эрик понимал, что крышу ему подрывает основательно, поэтому и ломился в
   дверь, что бы его приняли и подлечили. Незванного гостя в виде Эрика на порог
   не пустили. Тогда он разбил окно, влез в него и улёгся дрыхнуть прямо на
   носилки на колёсиках, откуда в пять утра его подняли менты, подгрёбшие по
   вызову. Оказалось, что Эрика продолжало глючить и срывать черепицу, ибо
   вместо республиканского дурдома, расположенного в пригороде Минска
   Новинки, он вломился в поликлинику N6, которая недалече от стадиона
   "Динамо", почти в центре города. За разбитое стекло милиция назначила Эрику
   штраф. Чуть позже, будучи на своей волне, после сильной попойки с Авраменко
   в салоне Вечерской, в алкогольной эйфории Эрик распрягался про вездесущее
   присутствие Бога, а Аврамов, тяготимый мраком абстиненции, возражал
   гомерическим смехом. Заначка для штрафа пряталась в подкладке пальто, а оно
   висело дома на вешалке. Завалившись на свою жилплощадь с помощью ключа,
   Эрик застал ментов в шинелях, повёрнутых к нему спинами, которые о чём-то
   беседовали с его супругой. Стреманувшись, Эрик тихонечко ломанулся обратно.
   Когда же тяга к близкой добыче перемогла, он вернулся, нашарил в подкладке
   деньги, изъял их и дал драпака. Кстати, штраф Эрик так и не оплатил.
   - Чего нового на поэтическом фронте? - осведомился Свиридов.
   - Да так... в общем...
   Немножко поиграв в стеснялочку, Эрик залез во внутренний карман пальто,
   достал оттуда потрёпанный блокнот, раскрыл его на нужной странице и передал
   Свиридову.
   149
   Этот вечный крик любви и милости.
   Человек бегущий краем пропасти
   Не обгонит ангела летящего,
   Только слышит птичий крик и песнь его.
   Человек бегущий дышит ужасом
   Средь людского племени надменного.
   Пробежать - как по шесту над пропастью.
   Только ангел видит дни несчастного.
   Видит ангел муки обретенные.
   В утешенье путнику усталому
   Напевает песнь любви и милости.
   Сам ходил когда-то теми тропами.
   Не поглотит бездна сердце путника.
   Ужас ускоряет верный бег его.
   С каждым мигом легче отрывается
   От земли, летя навстречу ангелу.
   Попялившись на витрину неприкаянно-внимательно, прочитав до сих
   финальных слов, Свиридов страдальчески гримасничая вынул из кармана своего
   плаща плитку шоколада, распечатал оную и отломил Эрику половину.
   Аттракцион невиданной щедрости! Смешно, Его Писательство чем-то напоминал
   наркомана, нашедшего Светик-Семицветик. Помните старинное предание про
   Светик-Семицветик? Оторвал наркоман жёлтый липесток, бросил на сквозняк и
   стихотворение Валентина Катаева почитал ("Лети, лети, лепесток, Через запад на
   восток, Через север, через юг, Возвращайся, сделав круг. Лишь коснёшься ты
   земли - Быть по-моему вели"), прочитал и попросил, чтобы протащило его
   конкретно. Когда же ему сделалось невмоготу, оторвал - красный - чтобы таски
   тормознуло. Затем рванул наркоман синий липесток и зелёный, чтоб,
   соответственно, пёрло и непёрло. Рванул и оранжевый с фиолетовым, дабы
   плющило и неплющило. Последний когда же остался (голубой), наркоман
   устыдился своей жадности, задумался о человечестве и, повстречав мальчика в
   инвалидной коляске, пожелал ему тройного кайфа, чтоб навсегда!
   - Что-то с тобой происходит. Да? Что-то серьёзное. Нет? - спрашивал
   Свиридов.
   - Чувствую, что перерождаюсь, - проронил Эрик еле слышно, спрятав
   взгляд в опорожнённую чашку. - Жить, как прежде, я уже не могу. Невыносимо.
   Тяжко. Будто в замкнутый круг попал. Кажется, скоро я помру.
   Свиридов не торопил, хранил молчание.
   - Давеча вот едва не вздёрнулся, - продолжал Эрик. - Помешали, слава Богу.
   Случайно. Умру ведь всё равно, не физически, так личностно... Гибельность
   жизни, бесконечный декаданс. Другого существования не представляю.
   Механизм иной жизни мне не понятен.
   Обитая богемно где придётся, Эрик собственно не помышлял ни о чём,
   кроме своего мира, наивно полагая, что будет востребован. Благодаря данному
   уму и талантам, Эрик сочинял стихи и музыку, исполнял их по просьбам и без,
   150
   был интересным, хотя вообще-то малообразованным, собеседником, порою
   разбиравшимся даже в философских и религиозных тонкостях. Тешась глупыми
   фантазиями о призрачных заоблачно-высоких гонорарах, Эрик рисовал и
   ошибался. Впрочем, справедливости ради отмечу, некоторые из его картинок
   имели чёткое клеймо одухотворенности. И всё-таки... А потом пошло-поехало:
   жена, дети, инфляция, безработица, бытовые проблемы, проблемы финансовые и
   сугубо внутренние... Всего ведь не перечесть.
   - Слышал, бегаешь поутряни.
   - Постричься даже хотел. Думал в толпу затесаться.
   - Рефлексия подсознания. Это связано с окончанием прошлого, с грядущим
   будущим. Фобия. Финал века. Начало третьего тысячелетия. Что-то безвозвратно
   сгинет. Что-то неизвестное родится, - размышлял Свиридов вслух.
   - Что сгинет? Что родится?
   - Нужно запастись терпением, единственным нашим неприкосновенным
   правом. Терпение порождает мудрость, мудрость порождает силу, сила и
   мудрость порождают покой. От терпения к покою. Твои слова.
   Повертев шоколад в пальцах, Свиридов отломил ещё половину и вручил её
   Эрику, мужественно улыбаясь.
   Один из компонентов бытовой магии - чародейство. Один из компонентов
   чародейства - очарование. Всем и каждому знакомо непонятное чувство,
   охватывающее нас почти всегда внезапно, которому невозможно сопротивляться,
   которое особенно приятно нам во время воздействия на нас, которое опасно уже
   даже по своей сути, способной причинить нам непоправимый вред. Вспомните
   очарование словоохотливого собеседника, чьи забавные речи вы готовы слушать
   бесконечно долго. Вспомните выражение глаз, повергающее вас в безотчётное
   почти рабское состояние. Вспомните жесты, или их отсутствие. Но случается,
   проходит какое-то время и очарование куда-то уходит, а на смену ему приходит
   нечто иное, а именно - разочарование, которое своей горечью перечеркивает
   сладость неведомо куда исчезнувшего очарования. И нам сначала делается
   странно, а потом - противно. Очаровывать Эрик умел. Однако и разочаровывать
   у него здорово получалось.
   Эрик спешил к своим новым обязанностям. Свиридов торопился смотреть
   кино в Доме культуры Белсовпрофа. С червями в клюве, меня поджидали
   астронотусы. Однако до поры до времени, наши маршруты со Свиридовым
   совпадали.
   Томясь ожиданием электрички, в метро я прокручивал слышанное, покуда
   Свиридов с въедливым любопытством рассматривал листовку, подаренную ему
   при входе благообразным кришнаитом.
   - Зачем тогда?! Всё это... - ковырял я ушную раковину.
   - Понимаешь, как ни странно прозвучит, но люди всегда занимаются
   первоочередными делами. Вдох - выдох, вдох - выдох, вдох - выдох... Это так
   же касаемо происходящего между ними, в промежутках. Таково уж бытие
   каждого в данный конкретный Промежуток Времени и Пространства, с таким
   151
   учётом, что наше "Я" пребывает в пространстве времени и времени
   пространства, в котором полностью способно осознать самоё себя, то есть "Я"
   собственное, ведь собственное "Я" существует безусловно таким образом.
   Понимаешь?
   - Пытаюсь.
   - Это можно отобразить миллионами способами.
   - И графически?
   - И графически. Смотри, - сказал он, проведя ладонями, словно выстраивая
   передо мной невидимую плоскость. - Наше настоящее, - продолжал он, поставив
   пальцем невидимую точку. - Именно здесь и находится наше собственное "Я",
   наш данный, конкретный Промежуток Времени и Пространства. Собственное "Я"
   тождественно этой точке, соответствует "Я" настоящему. "Я Настоящее"
   пребывает на стыке между Прошлым и Будущим. Крохотное, оно медленно ли или
   быстро продвигается в сторону нашего Будущего, увеличивая при том наше
   Прошлое. - Свиридов очертил линию. - Эта точка "Я Настоящее" неумолимо
   стремится туда, где кончается Будущее... И тогда наступит Время, когда нашего
   Прошлого будет невыносимо много и оно, наше Прошлое, устало обвиснув,
   встретит на другом конце факт полной безнадежности нашего Будущего. - Он
   очертил невидимый круг. - Наше Прошлое сомкнётся, образовав собой
   окружность. Эта окружность пройдёт там, где раньше был путь нашему
   Настоящему, туда, где наше Будущее заканчивается. Наше Прошлое сомкнется в
   ожерелье событий, лиц, букв, образов, ощущений, выкуренных сигарет, выпавших
   волос и зубов, прочитанных книг и ещё, и ещё, и ещё... Когда наше Настоящее и
   наше Будущее Того Пространства сделаются ничтожно малы и равны друг другу,
   наше Прошлое поглотит наше Будущее и наше Настоящее. Тогда Там это великое
   наше Прошлое стремительно сожмётся в нашу Ничтожность и из нашей
   Ничтожности возникнет Взрыв, который распространится до пределов Вечности,
   где Времени и Пространства не существует.
   Наростающий гул электрички заставил Свиридова замолкнуть.
   Всучив мне кришнаитскую листовку-приглашение с обещанием исполнений
   мантр и ведических гимнов, лекции по "Бхагавад-гите" и халявного прасада, он
   вошёл в вагон.
   "Как увижу кришнаита -
   Не сдержуся, вдарю
   Православным кулаком
   В выбритую харю", - подумалось мне беззлобно.
   - Очень уж слишком. Радикально, - осудил Свиридов.
   Повиснув на поручне, я бездумно или, можно сказать, медитативно
   рассматривал мелькавшие по ту сторону стекла огоньки, попутно анализируя.
   Некоторые слова, понятия назывались Свиридовым будто с большой буквы.
   Пространство, Время, Прошлое, Настоящее, Будущее, а так же и там же - Тогда,
   Там и Того. Тогда, наверное, подразумевалось под временной формой глагола,
   152
   Там - пространственной, Того - личностной... Следовательно, наше бытие,
   выраженное в Тогда и Там (ведь даже если Тогда мы недвижимо наблюдаем за
   движением секундной стрелки, то наше Там непременно расходуется, ибо
   клеткам организма необходимо взаимодействие... поэтому в нашем "Я" Там
   обязательно пересекается с Тогда, иначе - небытие), так вот наше бытие,
   выраженное в Тогда и Там, стремится к началу личностному - Того. Однако, в
   речи Его Писательства, я расслышал и некое лукавство, шутку замедленного
   действия. А именно: Там - мужское, Тогда - женское, Того - среднее. Мужское и
   Женское стремится друг к другу для того, чтобы воплотиться в Среднем
   (ребенке?). "Человек побуждаем сексуальным двигателем", - возможно, и такой
   смысл вкладывал в свой философский монолог Его Писательство, мягко
   потешаясь над развратной нарочитостью "Кама Сутры" и "Сканда Пураны", где
   утверждается, что сущее регулируется сексуальными отношениями и все
   создания без них исчезают, а вкупе над похотливой замороченностью профессора
   снов и злой табуированности кришнаитов по отношению к сексу. Ещё из его слов
   я узнал, что из Того возникнет Вечность, где Времени и Пространства не
   существует, и Вечность эта эквивалентна Взрыву. Совершенно как-то обыденно
   Свиридов, по сути, ответил на один из главнейших вопросов, терзаемых
   человечеством - зачем? Затем, чтобы заниматься первоочередными делами,
   потому что когда они заканчиваются - начинается Вечность, где первоочередного
   не существует, где важно всё!
   Свиридов долго таращился на лощёный фотоплакатик, где слишком
   радостно раззявливалась мажорная парочка (чересчур благообразный мужчина и
   очень свежая девушка, рекламировавшие какую-то там платную
   стоматологическую клинику). Затем, отрыв в кармане джинсовки маркер,
   Свиридов втихаря подрисовал фотодядьке пенсне и усы, типа аля-Берия, и бодро
   заштриховал в ослепительной клавиатуре девицы один единственный резец.
   Удовлетворённый акцией, вроде дантиста, вовремя исправившего прикус,
   Свиридов замурлыкал себе под нос песенку "Твои глаза, как яйца у ковбоя":
   В тени густых акаций,
   На берегу морском
   Сидел отец Герасим
   И драил член песком.
   На станции "Купаловская" мы повылазили.
   - Киношку глянем?! - предложил Свиридов заманчиво.
   - Питомцы голодают, - отказался я, заглядывая в банку с червяками. - Живая
   рыба лучше, чем мёртвая.
   - Ага. Жареная лучше, чем тухлая. Ну, бывай, кормилец, - сказал он, кивнув
   на прощание, и поднялся по лестнице в ДК Белсовпрофа.
   Неспеша я двинулся вдоль проспекта Скорины в сторону площади
   Независимости. Свернув на Комсомольскую, я размышлял на вечные темы
   экзистенциальщины. Иду себе, никого не трогаю. Вдруг вижу в упор среди всей
   153
   этой городской пасторали - автомобиль лимузин-пикап фирмы "Вольво", иными
   словами чёрный, блестящий гробовоз! Представительно!! А из гробовоза того
   выскакивает (разумеется, не из багажного отделения) Юрка Трухан, мой
   школьный товарищ, прозванный Трухой благодаря телесной рыхлости и весьма
   несерьёзному отношению к жизни. Выскочив из гробовоза, подобно
   перебравшему мухоморовой настойки берсерку, он побежал ко мне наперерез с
   невообразимым рёвом. При его эвкалиптовом росте, комплекции
   сюрреалистически огромной вареной сардельки, небритости и помятости лица,
   безумстве во взгляде, раскрытых волосатых лапищах, сжимавших банку пива и
   водки бутылку... При всём при том Юрка Трухан слыл парнем добродушным, а
   стало быть неагрессивным (впрочем, тезис о том, что мир задушат объятия
   русских - это про него). Прохожие, не догадываясь о миролюбии моего
   школьного товарища, шарахались от него в разные стороны, точно от тарана.
   Подскочив прыжками тираннозавра, Юрка схватил меня в охапку, поднял и
   принялся основательно трясти.
   - Труха-а-а-а-а!!!
   - Сева-а-а-а-а-а!!!
   - При-ду-рок, поставь меня на место!!!
   - Пожалуйста, - проворчал Юрка обидчиво, поставив меня на ноги. - Какие
   мы нежные. Как крем безе, блядь.
   - Макитру отпил совсем!? Чего ты орёшь, типа марал по весне?! Схватил,
   трясёт, понимаешь... Я тебе что, груша?!
   - Груша... Отгадай загадку. Висит груша, нельзя скушать. Знаешь? Нет? Это
   тётя Груша повесилась. Не козли, кекс. Я же разок только. Раз - не пидарас.
   - Пе-де-раст.
   - Ну, тебе, конечно, знать лучше.
   - Кстати, в учебнике по нервным болезням написано, что педерастия хворь
   заразная.
   - Епэрэсэтэ.
   - Ладно, хватит! - приказал я строго, стряхивая его ползущие ручонки.
   Мой школьный товарищ Юрка Трухан, не осознавая того, замечательно
   умело мог поставить в дурацкое положение любого, всегда заставлял меня
   смущаться и краснеть. Порой бывало просто стыдно за причастность к его
   обществу. Юрка Трухан мог выкинуть всё, что угодно, находящееся по ту сторону
   нравственности и общепринятого. Будучи октябрятами, помню, мы ездили на
   экскурсию в скорбное место - мемориальный комплекс Хатынь, где фашисты всё
   (включая людей) спалили дотла. Там, после победы над фашистами, соорудили
   музей под открытым небом, чтобы потомки не забывали. Сей музей на свежем
   воздухе был очень посещаем всяческими дружественными туристическими
   делегациями, партийными бонзами и комсомольским активом, просто
   любителями экзотики, а так же пионэрами всех мастей и октябрятами. Иные из
   них по некой идиотской традиции (наверное, чтобы вернуться) клали на
   мраморные плиты Вечного Огня - металлические деньги, то есть монетки.
   154
   Танатофилия какая-то! Это даже круче замогильгного "Within the realm of a dving
   sun" Dead Can Danse. Жуть! Караул!!! Так вот, школьный мой товарищ Юра
   Трухан по прозвищу Труха при мне и при моих одёргиваниях, зачастую прямо из
   огня таскал монетки разного достоинства и разных стран, и жаловался мне, мол
   де, люди сволочи, потому что можно было бы и парочку-другую купюр положить
   и прижать камешком, что б ветром не посдувало. Таким вот Юрка Трухан по
   прозвищу Труха был забубённым парнем. Необходимо признать, ксатати, что за
   ворованные монетки я угощался пломбиром с "пепси-колой" и катался на
   "Супер-8" в парке Челюскинцев. Короче, от Трухи можно было ожидать всякого.
   Так что, увидев его, я сразу же внутренне напрягся.
   - Ну... Как поживаешь? - спросил я, едва оправившись от смущения.
   - Поживаю...
   Брезгуя абстрактными вопросами, Труха предпочитал конкретику:
   - Водки ляснем?
   - Лучше пива, - выбрал я, забирая у него банку. - Между прочим, среди
   гомосеков хватает гениев и талантов. Микеланджело Буонаротти, например.
   Леонардо да Винчи.
   - Что я, лапоть какой? В курсах. Жили они кучеряво. Масть им кнокала. Всё
   было в жилу. Так что мантулили они себе и горя не ведали. Ну и пендюрились,
   когда кочумарили. А когда кто-то из чичеряков рога замочил, то другой ему
   свернул носопырку. Ты мне прошлым разом втирал. Что нам ихние пидоры?! У
   нас и своих хватает! Гей-славяне?!
   - Когда ты повзрослеешь, Юра?
   - Скоро-скоро, - отбрехнулся Юрка, и, потянув меня за рукав, принялся
   зазывать, показывая на гробовоз "Вольво", припаркованный между зданиями
   Республиканского КГБ и РОВД Центрального РИКа города Минска. - Пошли.
   Там Войцех. Пошли. Пошлипошлипошлипошлипошли...
   Сделав пять шагов, Труха стопорнулся, зажмурился, немного присел, чуть
   нагнулся и... Мне почудилось, что сам Зевс-громовержец обрушил свой гнев на
   нашу бренную землю. Казалось, что стёкла в домах повылетали из рам, точно от
   взрывной волны чудовищной силы. Где-то включилась сигнализация, а у мимо
   проходившей старушки начался приступ гипертонии. Вам интересно что сделал
   Юра? Извините за физиологическую подробность, но Юра ужасающе протяжно,
   весьма тоскливо и вместе с тем фривольно... про-пер-дел! То есть, как уточнил
   бы эмпирист Пивненко, сначала я услышал звук, потом почувствовал запах.
   Представьте себя на моём месте. Любой бы сгорел со стыда. Да, школьный мой
   товарищ Юра Трухан по прозвищу Труха умел поставить любого в "петуховую"
   ситуацию.
   - На бесптичье и жопа соловей! - сконцептуальничал Юрка, ничуть не
   оправдываясь и закрывая напрочь тему для обсуждения.
   Ближайший друг Юрки Трухана, Казимир Войцеховский, сидел за рулём
   гробовоза. Немногословностью и замкнутостью (насколько его знаю) Казик
   отличался всегда. В начальных классах он напоминал маленького старичка, в
   155
   выпускных - молодого Торквемаду. Ко времени нашей встречи Казик вырос до
   весьма весомой фигуры в криминальной среде Минска. Пожизни Казик стоял
   так, будто ходил под флагом Либерии, то есть никому ничего не был должен.
   Доподлинно известно, что бандиты его драконить боялись, ибо Казимиру
   Войцеховскому беспрекословно подчинялась мобильная, готовая на крайности
   армия юнцов-отморозков, для которых Казик был не просто козырным, а гуру.
   Короче, заматерел Казик натурально.
   - Юмором, Юра, не пахнет, - сказал Казик инквизиторски.
   Приземлившись на переднее сидение рядом с Войцеховским, я почувствовал
   себя более-менее защищенным от убойных закидонов Трухи.
   "Я хочу умереть во сне, тихо и спокойно, как умер мой дедушка, а не с
   криками и воплями, как пассажиры его автомобиля", - перевёл я мысленно с
   английского текст америкосской глянцовки, наклеенной на крышку бардачка .
   Войцеховский молча поднёс мне раскрытую пачку "Мальборо" с
   мелкошрифтным гербовым девизом "veni, vidi, vici", который те же ушлые
   америкосы нагло спиздили у Цезаря. От предложенных сигарет я отказался (в том
   числе) по причине сугубо морально-этической.
   "Вени, види, вици, - вспомнил я Гая Юлия, его трогательную
   стеснительность. - Как же он говаривал? Ах да! Конечно же! Хотел, но не
   получилось".
   - Войцех, ты в курсах, Микеланджело и Леонардо были пидарасами.
   - Педера-а-астами, клоун, - поправил Войцеховский устало.
   Отмахнувшись от Юрки, Казик неторопливо извлёк из бардачка
   пластмассовый контейнер из-под фотопленки, вскрыл его, вынул оттуда коричневую
   горошину величиной со спичечную головку, достал из панели зажигалку, вложил в
   неё горошину и вставил всё это в панель, а когда она, зардевшись, раскалилась,
   извлек её снова и, приложив свои вытянутые губы к трубочке, искуссно припаянной
   к ручке зажигалки, шумно вдохнул, чуть не закашлявшись от дыма, сдержался, и
   передал мне контейнер с зажигалкой. Инсталлировав зажигалку на место таким
   образом, чтобы она не нагревалась, я выбрал из контейнера горошину покрупнее.
   Отправив горошину в рот, я запил пивом.
   - Курить бросил, - ответил я на вопросительный взгляд Казика.
   - Вот курить я буду, - переводил стрелки на себя Юрка, - но пить не брошу
   никогда... А фамилия у Ленина на самом деле Ульянов.
   - Так что?
   - Ты в курсах, почему у него такое погоняло? Ленин!
   - Закрой сопло, болтун, - протянул Войцеховский, выдыхая.
   - Ты же мне сам втирал! Или опять фуфлогонил?! - совестил Труха Казика.
   - Сева! Нам же в школе талдычили, что Владимир Ильич чалил! Сидел то есть!
   Помнишь?!
   - Что с того?
   - Как что с того? Так то с того! Революционерики же чиркали там депеши
   всякие, статьейки-затейки?! Было дело, чего скрывать. Для конспирации они
   156
   это дело молочком, молочком... Врубаешься?! Типа голяк. Листы чистые. А
   чаплан в корешах на воле листочек прогреет над лампой и увидит там текстик!
   Сечёшь?! Революционерик перышко в чернильницу, збацаннную из хлебного
   мякиша... воткнёт пёрышко и молочком... На бумажечку, всё буковками,
   буковками...
   - Прозвище здесь причём?
   - Там же голодуха. В тюряге-то. Морда аж трещит с нетерпения. Вот Ильич
   и не удержался. Молочко-то втихую и высербал! И чернильницу схавал!
   Революционерики вочи порасплющивали. Тудэма-сюдэма... А нету! Какая крыса
   это блядство сотворила?! Глядь, крошки у Ильича на грибах... и капельки
   беленькие. Ульянов?! А ну-ка иди сюда! Взяли они и опустили его, то есть
   отпетушили. Отпидарасили, короче, и дали ему новое имя. Леной назвали.
   Внезапно за матовой перегородкой позади меня подозрительно
   зашебуршало. Чьё-то невидимое присутствие я распознал по звуку и
   характерному покачиванию автомобиля.
   - Останки императорской семьи? - спросил я Войцеховского.
   - Сыновья блудливого Хо Ши Мина, - флегматично ответил Казик.
   Заглянув в мутное окошко перегородки, я различил двух скрючившихся
   азиатов, о чём-то тихо тараторивших на своём смешном языке.
   - Экскурсанты?
   - Пе-ре-беж-чи-ки, - уточнил Войцеховский. Горошина "пластилинчика" у
   него была не первой, и реформировала его совсем не по-детски.
   - Не понял, - не понял я.
   - Сева! Поехали с нами! - убалтывал Труха. - Сначала на Комаровочку.
   Потом в лесок. Их запустим, и свободны! Посидим где-нибудь, вмажем. Вон у
   Войцеха - дури вагон. Хочешь, общественниц снимем?! А?! Или шары на
   биллиарде покатаем?! Покуролесим! Погулевоним! Всё будет "от" и "до"!
   - Что ты несёшь? Где посидим? Какой лесок?
   - Они же здесь на птичьих правах. И все хотят на Запад. А где у нас Запад?!
   Аккурат сквозь Польшу, - объяснял Труха несвязно.
   Слегка замысловатый сюжет заключался в следующем. Мои однокашники
   Юра Трухан и Казимир Войцеховский собирались подзаработать на переправке
   беженцев-нелегалов из Въетнама, для чего арендовали автобус "Икарус",
   который дожидался их возле Комаровского рынка. С дополнительными сорока
   пятью косоглазыми, дико рвущими когти на Запад, забились там же, на
   Комарах.
   - С рыла по пол-штуки, - выдавал бухгалтерию бесхитростный Труха.
   Возглавляемый гробовозом "Вольво", автобус "Икарус" должен был
   добраться до леса вблизи посёлка Новинки, где расположена республиканская
   психиатрическая больница.
   - Столбик уже в лесочке закопали, - бахвальствовал Юрка по-хозяйски. -
   Разукрасили его, разлинеили.
   - Разлинеили?
   157
   - Пограничный. Красивенький такой получился. Аккуратненький. Махнём
   косым на столбик и отпустим. Пусть себе идут в свою Польшу. Волокёшь? Почти
   как в кино. "Ва банк-2". Помнишь?!
   - Не очкуете? - спросил я, кивая на вьетнамцев.
   - Никаких жим-жим.
   - А если...
   - То достаю из широких штанин дубликат бесценного груза, -
   продекламировал Юрка Маяковским, показывая пистолет ТТ чехословацкого
   производства. - У Войцеха Беретта. Эй, пипл! Не дёргайтесь! Скоро двинемся!
   Зычно гаркнув, Юрка сильно стукнул кулаком в перегородку.
   - Поласковее нельзя? - поинтересовался я скромно.
   - Ещё чего?! Чтобы они подумали, что я пидарас?!
   Сославшись на срочную занятость, от разрекламиронного Юркой
   содержательного времяпровождения я отказался. Я вежливо попрощался и
   свалил. Они рванули на своём гробовозе в сторону проспекта Скорины.
   Казик и Юрка. Кто для кого был большим другом? Здесь, как в любви:
   страдает и проигрывает тот, кто сильнее привязан. Слабее тот, кто сильнее.
   Забавно. Уверен, Труха за Казика мог собственную жизнь отдать. Сомневаюсь,
   что Казик был способен на подобную жертву. Хотя, кто знает... К сожалению,
   существует лишь единственный способ проверки: когда по уши завязнешь в
   говне и кричишь, барахратясь, о помощи. Тогда всё на чистую воду и выплывает.
   Одни, опасаясь запачкаться, стыдливо отводят глаза, другие же ищут выгоды
   даже среди нечистот. Дам тебе, читатель, бесплатный совет. Ежели
   посчастливится тебе и повстречается на жизненном пути человек, который
   бескорыстно, не беспокоясь за внешний вид, выдернет тебя из отхожей ямы, то
   смело назови его другом, и, главное, будь ему другом. Ценность настоящей
   дружбы понимаешь только с возрастом. А детство... Помню, классе в пятом, на
   уроке русского языка мы писали сочинение на тему "Мой друг". Провокационная
   тема. Скользкая донельзя. Тема, подвигающая к самостоятельному
   мыслительному процессу. Списывать просто немыслимо и (что важно!) нечестно.
   Даже обыкновенный вопрос "о ком?" звучал бы по крайней мере нескромно.
   Поэтому все, включая меня, будучи на измене, уткнувшись в тетрадочки, молча
   строчили доносы молодой, обаятельной и умной училке русского языка и
   литературы. Лично я откровенничал про Женьку Водопьянова. Неприятно было
   бы очень, кабы Женька про кого-нибудь другого настрочил. Однако себе в друзья
   Женька выбрал меня. Вот Кирилл Чуйковович в своём сочинении рассказал про
   своего лучшего друга Ваню Светлова, а Ваня Светлов в своём - про Женю
   Водопьянова. Такая вот лажа! Такая вот неувязочка!
   Возле кинотеатра "Победа" я распечатал экспроприированную банку пива.
   Схватил я ту баночку за холодные бока, подковырнул большим пальчиком
   рычажок, повернул колёсико и решил для себя (честного труженика, а заодно и
   страстного собственника), что чувство меры в приличном пиве едва ли отыщется,
   даже в его последней капле. Только я так подумал - вижу в отражении блестяще-
   158
   металлической крышечки тень безумного кельта с признаками асфальтовой
   болезни. С похожим кельтом я схлестнулся на пиру в Валгалле, где эйнхерии
   чествуют молоком козы Хейдрун и мясом вепря Сэхримнира, где Один пьёт
   только вино, а волкам Гери с Фреки бросает еду, где мне прислуживали
   валькирии. Оглянулся - так и есть - он, Сашка Авраменко со своею "байдаркой",
   точнее мастеровой виолончелью. Выглядел Сашка буднично: высоченный и
   ладно сложенный, с вечно спутанными волосами, упавшими немытой паклей
   ниже лопаток, с тяжеленным, выдающимся вперёд подбородком, украшенным
   старыми шрамами, со свирепым выражением табло, с безжалостностью во взоре,
   направленном в необозримое будущее, с нескрываемым бесстрашием,
   проступающим в образе его образины, с отсутствием передних зубов,
   придававшим ему особенно мрачный колорит. Безоблачность его романтичной
   внешности, как сказал бы метеоролог, омрачалось фактом алкогольного
   опьянения. Короче, с таким таблом - везде облом.
   - И что ты там видишь? И кем ты хочешь стать, мальчик, если вырастешь? -
   спросил я Сашку, дождавшись, когда, не замечая моего присутствия, он завершил
   телефонный разговор и положил трубку на рычажок.
   - У-у-у, Сева! - протянул Сашка, вылупившись глазами и обнажив в улыбке
   пасть, точь-в-точь как у сказочной Бабы-Яги. - Чертовщина какая-то... Бля, у
   меня аж "ля" запало... Только вот что тебе звонил. И вот ты...
   - Материализовался, - мистифицировал я.
   - Ну, точно!
   - Кончай лапшу на уши вешать. За неимением горничной, имеют дворника.
   - Клык даю! Матушки у своей спроси! Измена, бля, какая-то...
   Що це таке "измена"? Измена - это когда себе сидишь, телек смотришь,
   вдруг слышишь звонок в дверь, бежишь открывать, открываешь и видишь, что
   никого там нету, а домашние интересуются твоим психическим самочувствием и
   тогда догоняешь - галюны - измена. Случается бывает и позабобонистее! Взять,
   допустим к примеру, те же слуховые галлюцинации. Звоночки - ерунда.
   Назойливые голоса гораздо серьёзнее, это уже шиза, своеобразная смерть при
   жизни, когда всё прежнее для тебя уже умерло, да и ты, в общем-то, для всех
   тоже. Или вот ещё бывает, когда совершенно случайно вдруг вспомнишь давнымдавно
   забытый светлый эпизод из бездарно прожитой жизни, и тотчас отчётливо
   понимаешь, как был глуп когда-то тогда, когда счастье было так близко и
   блестело тебе в зрачок и хрусталик, и манило, а ты его не заметил.
   Кстати, о матушке. О моей, разумеется. Её строгость почти не имела
   пределов. В писюлявом моём детсве, помню, когда я падал, стирая локти и колени
   в кровь, она никогда не жалела меня, а вместо привычного для моих
   однокашников успокоительного - жестко процеживала сквозь зубы: "Правильно.
   Так тебе и надо. Мало ещё". Возможно, я слишком когда-то плакал, чем
   раздражал мою мать и стеснял окружающих. Допускаю. Но не помню. Моя
   память зафиксировала лишь то, что товарищи мои по группе продлённого дня (по
   подводной лодке) плакали и кричали по менее травматичным поводам. Когда я
   159
   падал, стирая локти иколени в кровь, в моей душе царило лишь разочарование.
   "Почему сейчас?! - спрашивал я неведомо кого, рассматривая сочившуюся изпод
   запёкшейся бурой корки, залитой "зелёнкой", свежую алую жидкость. -
   Зачем сейчас?! Пускай бы ранка зажила немножко больше. Тогда пожалуйста!"
   Конечно же. Я слышал шипящие змеями тихие окрики своей матери. Они не
   пугали меня. Я их не боялся. Я не плакал и не кричал. Правда, завидовал чутьчуть
   тоскливо своим однокашникам, чьи мамаши их опекали с ласковым
   кудахтаньем. Теперь я понимаю причину такого поведения. Теперь я понимаю,
   что просто моя родная мать активно не хотела, чтобы я падал. Подтекст её был
   таков: "Не падай! Если ты упадёшь, то злобно радоваться будут все! Даже самые
   близкие!" По-своему она права. По-своему. Только с низенькой высоты
   прожитых лет я хотел бы сказать своей матери: "Я падал и поднимался. Я падал
   и поднимался. Иногда я чувствовал, что похож на игрушку-неваляшку в чьих-то
   неуверенных руках, которые сами боятся меня опрокинуть. Нет, мама! Моё
   падение у всех не вызовет радость. Моё падение не способно раздавить людское
   равнодушие". Впрочем, мне понятны тайные мотивы моей матери. Однажды она
   озвучила свою мечту. Она очень хотела чтобы я стал военным или священником.
   Полагаю, она не отказалась бы, если бы я стал знаменитым полководцем или
   патриархом (скорее всего православным). К чему-то сожалению или к счастью: я
   ожиданий своей матери не оправдал. Думаю, главное дело - во мне. Приказывать,
   что свойственно военным и священникам, мне очень претит. Выполнять чьи-то
   приказы мне так же не достаёт эмоциональной отзывчивости. Ведь любое
   подчинение совершенно не согласуется с элементарной свободой.
   - Водка "Буратино"! Почувствуй себя дровами! - наехал я на Сашку,
   близкого к состоянию валежника, рекламным слоганом.
   - Ладно уже! Сколько я там выпил? Просто три дня не жрал!
   - Деньги есть?
   - Есть.
   - Тогда почему ты голодный?
   - Так это ж... на водку! - воскликнул Сашка удивлённо.
   При своём замечательном образовании, музыкальных способностях и
   разносторонних интересах, Сашка Авраменко отождествлялся в моём
   воображении в губительном пристрастии к алкоголю с рабочим парнем,
   встреченным мной как-то в гастрономе "Под шпилем", что на пересечении улиц
   Красной и Коммунистической. Тот рабочий парень поджидал своей очереди в
   кассу, держа могучими своими ручищами здоровенный ворох денег, собираясь с
   товарищем прикупить двадцать пять бутылок водки. Наверное, бригада послала
   их гонцами. Так вот, товарищ ему говорит: "Может жратвы купим?" А он ему:
   "Денег мало". Так и уебали без закуски, таща на себе четверть сотни бутылок.
   Авраменко поддавал так поддавал: пил немерено, по-чёрному. Неурочными
   такими сезонами с Сашкой приключались разнообразные несуразицы, заварухи и
   беды: обували, избивали, штрафовали... Неприятности подстерегали его даже
   дома. Авраменко запросто мог, например, загубить телек, опрокинув в него
   160
   случайно стакан водки. Доктор алкоголических наук, профессор пьянства,
   потрезвяне Авраменко искренне недоумевал, почему в бушующем кире ему
   ништяк, а вот в дрейфе по-суху - хуевастенько. Сашка категорически отказывался
   понимать, что сломанный телек являлся не причиной, но следствием.
   - Да, жизнь такая... Просыпаешься утром и думаешь, как бы вечером живым
   лечь спать, - зудел он по-стариковски.
   - Пей меньше, - посоветовал я здраво.
   - Не так чтобы и особо хочется... А вот, бля, всё равно наебенишься!
   - Не хочешь срать, не мучай жопу, - мудрствовал я.
   - Хуйня! Водки мы с тобой ёбнем! Не позволим пропасть Зелёному Змию в
   Красной Книге!
   - Саня, спешу.
   - Если ты думаешь, что сейчас уйдёшь, то ты глубоко заблуждаешься, -
   предупредил Авраменко весомо.
   Протестовать было бессмысленно, поэтому нетвердой поступью мы
   отправились к гастроному с мемориальной железной доской, расположенному
   напротив ресторана "Потсдам", и купили там банку водки "Кристалл" и две
   банки пива "Леккерт". Сорокаградусную я пить не собирался, о чём известил
   Авраменко заранее. Сашка демократично не настаивал.
   Сербать водяру из горла на виду у народа считается непозволительным по
   причине, якобы, неуважения к обществу, за что забирают в ментовку и насилуют
   штрафами. Хотя чего оскорбительного в том, таким как мы с Сашкой невдомёк.
   Подобные нам поймут и простят, на неподобных же плевать, потому как ихнее
   мнение не в счёт. Что дурного, если бы случайно встретились где-нибудь посреди
   Дельф или Александрии Диоген с Сократом и выдули бы посреди суетности мира
   сего флягу вина, и поговорили бы, обсуждая важнейшие вопросы человечества, и
   ничего в том страшного, ежели их точки б зрения не совпали, и абсолютно
   безопасно для окружающих, ежели б они поспорили и даже подрались, отоварив
   друг дружку увесистыми тумаками, и хотя это было бы сотворено частным
   порядком, но зато от чистого сердца и уж точно за всю цивилизацию в целом. Да.
   Хлестать водовку из горла неприемлемо для общества, к которому подобные нам
   с Сашкой Авраменко принадлежат лишь сугубо символически. Однако к законам
   и прочим прописным истинам мы вынуждены, увы, подчиняться. Вынуждены не
   позволять себе порой даже безобиднейшей ненормативности. Посему, решив
   полностью схорониться от посторонних, мы завернули во дворик г-образного
   дома, застационаренного на углу площади Свободы и улицы
   Интернациональной, точнее где прописался Союз композиторов. В том месте
   наличествовали здоровенные берёзы, деревянные скульптуры крокодила и некого
   чудовища на двух лапах, похожего на медведя, песочница, железная горка, какието
   лестницы, зачем-то вкопанные в землю... Вдобавок имелись противостоявшие
   лавочки, на которые мы и присели.
   - Прикинь, в обувняк два чувака пришкандыбали, - втолковывал Сашка. -
   Подобрали туфлей, ценой в четвертак. Чуваки те, типа дядя Толя...
   161
   - Нищие? Побирушки?
   - Кинься.
   - Алкаши?
   - О-о-одно-о-о-оно-о-оги-и-ие-е-е... У одного правой кегли не хватает, у
   другого - левой. Короче, пришкандыбали в обнимочку, и захотели купить
   ботинки.
   - Пару на двоих.
   - Правильно! Скинулись по двенадцать долларов пятьдесят центов. И
   приобрели пару ботинок на двоих. Обошлась пара ровно в двадцать пять
   долларов.
   Далее инвалиды поковыляли восвояси, а продавщица честной оказалась.
   Заприметив реальную стоимость (двадцать долларов), продавщица поняла, что
   нечаянно обманула инвалидов на целых пять баков... и сделалось ей очень не по
   себе. Взяла продавщица эти пять баков и побежала за доверчивыми
   покупателями, чтобы отдать им причитающееся. Стиснула её жаба по дороге.
   Прикинула продавщица и заныкала трюльник, инвалидам же возвратила два
   доллара: каждому по одному. Так что, получается, честной чувиха на два из пяти
   оказалась. Однако, самое забавное впереди. С учётом возвращенного, обувка
   обошлась инвалидам с рыла по одиннадцать долларов пятьдесят центов. В
   результате чего можно сделать несложные вычисления: если одиннадцать с
   половиной сплюсовать с одиннадцатью с половиной, то получится двадцать три.
   А ежели двадцать три бака из инвалидного общака сплюсовать с заныканным
   продавщицей трюльником, то получится двадцать шесть! А ведь было же
   двадцать пять!! Один бак лишний!!! Хотя бывают ли баки лишними?!
   - Баки в лишний вес перетапливают, а потом стараются от него избавиться.
   Покушаешь, гирьку накинь. Покакаешь, гирьку отбрось. Красиво жить не
   запретишь. Впрочем, кое-кто даже в таксе видит рахитичного бассета, -
   премьерствовал я.
   - Прищурься. Не в микроскоп, в телескоп! Прикинь, один миллион
   долларов!! Или миллиард!!!
   Сашка Авраменко обладал недюжинными фантазиями, среди которых
   имелись и изначально бесплодные идеи о мгновенном материальном
   обогащении, то есть существовал по методике Пивненко: "Давайте сначала
   подумаем куда "это" деть, а потом решим, где "это" взять".
   Сашка Авраменко глушил водку, залакировывая её пивом, я пил пиво
   всухую: хватало с избытком. Милитарист Казик Войцеховский, видимо, в
   "пластилинчик" гексогену щедро намешал. Пропёрло просто необыкновенно.
   Обыкновенно "пластилинчик" действует на меня умиротворяюще.
   Весьма буддистское состояние, я вам доложу. Тогда я ощущаю в себе полную
   пустоту и одновременно предельную сконцентрированность. Попадая в
   сладостный плен "пластилинчика", я не раздражался несовершенностью мира,
   однако в восторге от него тоже не был, просто присматривался к нему
   повнимательнее. Правда, существуют некоторые издержки, ибо приходится
   162
   чем-то жертвовать: рассматривая что-то одно, упускаешь возможность видеть
   что-то другое. Сие касаемо жизни под "пластилинчиком" и жизни без него.
   Каюсь, совмещать мне удавалось (смею надеяться). Сашка же Авраменко
   нажрался-таки водки и превратился в горящее мокрое, в застывшую лаву, в
   давно погасшую тень.
   - Где Свиридов?! - рыкнул Сашка вдруг.
   - На киносеяньсе.
   - Я про черепаху... Её вроде тоже Свиридовым прозвали. Уползла или
   сдохла?
   - Уползла и здохла, - соврал я злобно почему-то.
   - Мы вот никак не сдохнем, - изрёк Сашка мрачно, задумался тяжело и
   спросил неожиданно: - Фильм "Сруб над Дымней" видел?
   - Новый?
   - Хрен поймёшь! Снят, будто в двадцатых. Только там такие нюансы! И
   музыка! Дас ист фантастиш! Запись, вроде, по последним делам, но при том
   точное попадание в двадцатые... Минимализм называется. Течение такое.
   Простенько и со вкусом.
   - "Сруб над Дымней"? - переспросил я, уточняя.
   - Какой сруб?! "Дом на Трубной"!!
   Попоненавистник и убеждённый атеист Сашка Авраменко был из тех, кто
   воспринимал Иисуса Христа персонажем историческим, а Шри Кришну - другом
   Арджуны. В том мы с Сашкой были идейными братьями. И ведь действительно,
   все религиозные учения сего мира метафорически и конкретно повествуют о
   свидетельствах связи с потусторонними силами. Однако, помимо известных
   человечеству свидетельств (до и после, и даже во время) происходило иное не
   менее интересное и невероятное, и ежели документально сие не зафиксировано,
   то это не означает, что этого не было. Опять же, все ли тексты известны
   человечеству? Все ли извлечены из забвения? В конце концов, все ли не менее
   интересные и невероятные истории уже произошли? И если бы так случилось, то
   мне было бы ужасно грустно. Только мне верится в обратное, ведь даже на моём
   недолгом веку, при моём непосредственном участии, зачастую в роли соглядатая,
   происходило немало очевидного для меня и невероятного для многих. Впрочем,
   простите за многословие. А что до Иисуса Христа, убитого и воскресшего? Верю,
   почему нет... Сам Господь Шри Кришна на поле битвы Курукшетра управлял
   колесницей Арджуны? Очень может быть. Для меня в том нет противоречия. Я
   даже готов признать, что весь мир - колесница.
   - Сева?!
   - Да.
   - Что да?!
   - А что нет?
   - Откуда я знаю?! Что ты ко мне пристал?!
   - Я к тебе?
   - Да!
   163
   - Что да?
   - А что нет?!
   - Издеваешься?
   - Нет.
   - Что ты хотел спросить?
   - Не помню.
   Авраменко встал и тут же кувыркнулся назад за лавку. Я помог ему
   подняться. Но только я отпустил его - он снова грохнулся. Я опять помог ему
   подняться, почти слёзно упрашивая его успокоиться на лавке. Поплёвывая на
   меня и рыча, Сашка категорически отказывался. Тогда я подтащил его к берёзе,
   за которую он, обхватившись, и уцепился.
   - Держи-и-ите меня!!! - заорал вдруг Сашка свирепо, влекомый симбиозом
   гравитации с алкоголем. Его бренное тело я тут же и подхватил. - Бурю сейчас
   буду вызывать.
   Нахерачившись под завязку, Сашка непременно, согласно репертуару,
   старался вызвать бурю, набычиваясь при этом, глубоко вдувая воздух и почти его
   не выдувая. Урезонивая его отказаться от вредной затеи, я заверил, что никакой
   бури не будет, потому что я принципиально против. Вызвать бурю при мне у
   Авраменко никогда не получалось. Бурю в смысле буквальном. Однако в смолу
   смердячую после того мы обычно влипали: то в серьёзную драку из-за нелепицы,
   то ещё куда-нибудь. Обыкновенно, в результате его вызовов бури, мы
   знакомились с очередным пунктом милиции. Вот почему "на бурю" я был всегда
   настроен скептически-отрицательно.
   - Саня, обойдёмся без бури, - попросил я проникновенно. - Инструмент
   пожалей.
   - Лады, не будем, - сдался он наредкость быстро. - Только это вообще-то не
   инструмент.
   - Байдарка?
   - Ложка. Я ею кушаю.
   Вспомнив о долге перед аквариумными питомцами, я заспешил домой,
   решив захватить Авраменко с собой. Сашка согласился и мы потопали, как
   говорится, по тихой грусти.
   Выбравшись на площадь Свободы к посольству Франции, я ощутил
   нестерпимые позывы к мочеиспусканию. Было безлюдно, и сумерки давно
   рассеялись в темноте, там-сям пробиваемой долговязыми фонарями.
   - Ебанулся, что ли?! Давай в подворотню!
   - Подмывать стены родного города?! Нет! Уж лучше на клумбу к французам.
   Сцы тут! - приказал я строго.
   Сашка покорно примостился рядом.
   Внезапно, откуда ни возьмись, прикатила милицейская машина, именуемая
   в народе мусоровозом.
   - Доигрался хуй на скрипке?! Накаркал, бля, навызывался?! - голосил я,
   спешно застегивая ширинку. - Дави на пяту!
   164
   И мы побежали. Четыре ноги на двух мужчин с одной виолончелью против
   четырёх колёс на один автомобиль с двумя мужчинами с огнестрелами... Такие
   гонки изначально успеха нам не предвещали.
   - Рыпаться бесполезно, так что пускай хомутают, - сказал я Сашке, осознав
   нашу пешую бесперспективность.
   Навстречу из машины вылез страж порядка в бронижелете, держа АКМ
   наперевес.
   - Бегать любим? - злорадствовал он, cладострастно утюжа шаловливыми
   ручёнками по груди да ляжкам, что на ихнем профессиональном жаргоне
   определяется досмотром личных вещей, по сути, являясь вульгарным шмоном.
   - Побегали и перестали, - рассудил я компромиссно.
   Нас завезли прямо в РОВД Центрального РИКа города Минска, где мы
   нехотя фиглярничали, сетуя на тяжкую судьбу и живодёрское отношение
   окружающих. Скулили по поводу того, что бесправнее собак, которым
   позволительно справлять нужду где и когда угодно, за что к административной
   ответственности их не привлекают, невзирая на то, что они вовсе не
   налогоплательщики, вроде нас. Сашка Авраменко упоминал Диогена из Синопа,
   называвшего себя собакой, я просил считать меня псом. Поблескав эрудицией и
   безобидно побузотёрив, мы подустали и сникли, а менты, помурыжив нас
   слегонца, составили протокол и отпустили. Часы к тому времени натикали на
   десять двадцать. Отчасти протрезвев, Сашка надумал вернуться в родные пенаты,
   а от помощи провожатого наотрез отказался.
   - Всё, поплыл, - поставил меня Сашка перед фактом, подобрал свою
   "байдарку" и погрёб на проспект Скорины.
   - Не напорись на рифы, - пожелал я ему вслед.
   В связи с острой необходимостью, я почапал в противоположную сторону.
   Спустившись по ступенькам на Немигу, я невольно обратил внимание на
   коммерческий киоск, подмигивавший справа излишне весёленькими огоньками в
   музыкальном сопровождении такого же сомнительного качества. Сильно застряв
   у витрины, я пялился на ассортимент и соображал. Жутко хотелось курить. Я
   судорожно соображал, чем можно перебить это чудовищное желание. Однако
   вектор моего взгляда чаще стремился к стеллажам, плотно уставленным пачками
   сигарет. На выбор! Даже поштучно!
   - Як справы? - подоспев слева, поинтересовался Фёдор Кашкуревич на
   белорусском, что в переводе на русский означало "как дела".
   - Як справа, дык и злева, - ответил я обречённо на трясянке, что в переводе
   на любой из языков мира ничего хорошего не означает.
   - Гледзячы на якой ракурс, - несколько псевдо прозвучало из его уст.
   "Гледзячы на якой ракурс". Примерно подобное по смыслу я однажды
   слышал от старшего брата Фёдора - Игоря. Он сказал мне: "Смотря с какой
   стороны посмотреть". Братья Фёдор и Игорь Кашкуревичи были художниками,
   сыновьями известного белорусского книжного графика Арлена Кашкуревича.
   Отца их я знал по его работе. И только. Касаемо братьев. То с Игорем мне
   165
   случалось пересекаться больше, чем с Фёдором. Склонный к бурлеску и эпатажу,
   Игорь позиционировался как авангардист и ярый западник. По отношению к нему,
   Фёдор занимал позицию оппонента-антипода. Не сказал бы, что мировоззрение
   кого-либо из братьев было для меня ближе или предпочтительнее. Впрочем, не о
   том. Хотя, как утверждал младший Фёдор: "Гледзячы на якой ракурс", что
   старший Игорь трактовал: "Смотря с какой стороны посмотреть". Так вот.
   Однажды Игорь, у которого была мастерская на улице Революционной, прогнал
   мне телегу. Помню, прикупив портвейна, мы (Эрик, Игорь, я и Лявон) тащились в
   мастерскую. На фасадной табличке улица Революционная значилась в
   белорусском эквиваленте - вулица Рэвалюцыйная. Помню, мы были уже не
   слишком трезвыми. Но Игорь, указуя на фасадную табличку, прогнал мне
   пространнственную телегу, что довольно коротковатая (в географическом смысле)
   "вулица Рэвалюцыйная" имеет длинный временной контекст, ибо черпает своё
   название с начала. А начало "вулицы Рэвалюцыйнай" начиналось с "вулицы
   Эвалюцыйнай", что в переводе на русский - улица Эволюционная. По логике
   вещей такого быть не может. Всё верно. Просто Игорь вывел эту концепцию,
   закрасив как-то ночью по-пьяни в названии улицы первую букву "Р". Таким
   образом, одна и та же самая улица в начале по-русски становилась Эволюционной,
   а в конце - Революционной. Или даже наоборот. Забавно, что и Игорь с Фёдором
   становились в таком контексте по ту сторону баррикад, из-за которых в силу своей
   толерантности они высматривали друг друга если не с враждебностью, то уж
   точно с подозрительностью. "Смотря с какой стороны посмотреть", - лукавил
   Игорь в отношении названия улицы, где у него была мастерская, что в
   транскрипции у Фёдора наверняка бы получилось бы: "Гледзячы на якой ракурс".
   Собственно, обстоятельства особо не располагали к продолжительной
   беседе. Покосившись напоследок на голубую пачку с надписью "Gitanes", я
   попрощался с Фёдором и поспешил на зелёный знак светофора.
   Минск - город столичный. Но иногда он кажется мне большой деревней.
   Вблизи-рядом с церковью Святых Петра и Павла, чаще в народе именуемой
   Екатерининской, маялся ожиданием общественного транспорта Лёньчик. Я
   надеялся пройти незамеченным. Увы.
   - Браток! - окликнул меня Лёньчик.
   - Гуд ивнинг, - приветствовал я, скрывая неудовольствие вперемешку со
   стыдом за вынужденный адюльтер с его родственниками.
   - Как дела?
   - Какие там дела? А у тебя?
   - Так себе. Дядька окочурился.
   - Дядя Толя?!!
   - Я про своего дядьку...
   Смерть - причина уважительная. Кратко-вежливо пособолезновать,
   помолчать, насупив бровки, и, сославшись на нехватку времени, со спокойной
   совестью уйти - поведение для славянина неподобающее. Возможная гибель
   заграничных рыбок никогда не затмит потери пусть не знакомого, но близкого.
   166
   - Ночью телеграмму притаранили срочную. "Толя помер Вася Лена". Так и
   написали. Хрен поймёшь.
   - Чего поймёшь? - не въезжал я.
   - Кто помер? Ни запятой тебе, ни точки.
   - Подсел на пунктуацию?
   - Чего? Да не о том... Телеграмма ночью... Ничего не соображаю. Батя тоже.
   Раскатали две пол-литрухи чемергеса. Бужу его. На, говорю, читай. Брат твой
   Васька ласты склеил, Ленка в непонятках. Батя почитал и охуел. Сговорились, что
   ли, спрашивает.
   - Одним днём, как у Грина, - пробило меня на глухой романтизм.
   - Как? Грины были заныканные. Батяне какой-то заезжий пассажир
   подкинул, типа твоево Свиридова. Фарцам скинули. Грины в смысле.
   Проездняками в деревню обзавелись. Всю дорогу сомневались. Крякнул только
   Васька? Или Ленку с собой прихватил? Спорнули даже на фауст водяры. И чего?
   Приехали. Васька в гробу уже готовый, упакованный. Помыли его, одели,
   причесали. Мертвяку, сам понимаешь, минет по ранжиру не полагается.
   Значится, Васька откинулся в футляре, а бабка склонилась к нему и спрашивает,
   Вася, кушать будешь?
   - А Вася чего? - тупил я.
   - Как чего?! Дохлый же! Талдычу бабке, он же того! А бабуля индиферентно
   так на кухню пошаркала, ведро водой залила, поставила на плиту, мешок гречки
   туда сыпанула и газ подожгла. Баланда эта кипятится. Спрашиваю у неё, бабуля,
   что ты делаешь? А она, свиньям варю. Я ей, ты чего, обалдела?! Гречневую!?
   Объектов вон... бля... объедков вон сколько!! Колбасой бы ещё напихивала.
   Старенькая уже бабулька. Давно тронулась. Так я выиграл!!!
   - Выиграл?
   - Фауст! Ленка живой оказалось! Так что батя честно отслюнявил!
   Вмажем?!
   - В завязке. Не могу, - соврал я.
   Водка! Что за блажь?! Помню Катька-Дельфин мне рассказывала как
   однажды вусмерть напоила одного из своих кавалеров обычной водопроводной
   водой. Вышеозначенный кавалер сильно маялся горящими трубами (очень
   требовалось спиртного), а Катька была по нулям. Что делать? От безнадёги
   налила она в пустую бутылку из-под водки обыкновенной, слегка
   хлорированной, в меру прохладной воды, и принялась потчевать ею
   страждующего. Шутки-шуточками да игрушки-игрушечками, только пихарь
   Катьки-Дельфин наебенился до поросячего визга. Оккультные замесы? Вероятно.
   Во всяком случае, доподлинно известно, что рецепторы у него функционировали
   нормально и психическими отклонениями он тоже не страдал. Может вода
   дрянной оказалась? Впрочем, славяне знают: вода не водка, много не выпьешь.
   Отчаливая, развернувшись бортом, я толкнулся носом в бушлат Палундры,
   первокурсника минского мединститута, грезившего о море, планировавшего
   вырасти в судового доктора.
   167
   - Семь футов тебе под килтом. Держи краба, - прогундосил он простужено
   и протянул мне свою клешню.
   Я понял: берут на абордаж.
   Палундре было около восемнадцати. По-юношески настырный и
   безбашенный, он тусовался с панкующей порослью, без особого подобострастия
   почитая меня представитем легендарного архаизма. Простите за старпёрство, но
   молодёжь нынешняя сбивает меня с толку своими непонятными закидонами.
   Обмен веществ у них ускоренный, что ли?
   - Меняем курс. Строго за мной. Снимай с якоря корефана и ходы. Сведу тебя
   с местными флибустьерами, - строго предупредил меня Палундра и повернулся
   к Лёньчику: - Тебя как звать?
   - Леонид.
   - У него родственник умер.
   - Обмоем, - постановил Палундра, радуясь оказии. - Пришвартовывайся.
   Энергичная молодая волна в образе Палундры смыла нас в подвал на улице
   Революционной, в подвал просторный, переоборудованный под студию
   звукозаписи. Там, за круглым столом, сидело трое юношей, мутузившихся в
   преферанс. Каждый из них, связанных через наушники и провода с
   магнитофоном, никому не мешая, слушал музон по вкусу. Три: три пачки сигарет
   "JPS", три зажигалки, три пепельницы, три бутылки красной "Монастырской
   избы", три бокала, три самопальных кальяна, сделанных из пластиковых бутылок
   из-под минеральной воды и медицинских трубок, какие используют для
   капельниц, три пистолета системы "Макаров", три горки баков, которые по мере
   продвижения игры складывавшихся в банк. Объединял их низко опущенный
   абажур с бахромой в стиле ретро. Окружённые плотной завесой табачного дыма,
   игроки проассоциировались у меня с картиной раннего Ван Гога "Едоки
   картофеля", хотя и были по пояс раздеты, а на их оголённых торсах были
   тождественно шизовые татуировки.
   Кроме выше перечисленных, в помещении присутствовали Юрка Трухан и
   Казик Войцеховский. Развалившись на диване, Труха прямо на протянутой ему
   голой пятке Казика выбивал спецовой машинкой тату. Втиснувшись в кресло,
   Войцеховский прихлёбывал из бокала сухач. Видак крутил "Теорему" ПьерПаоло
   Пазолини.
   - Где китайцы? - спросил я с порога.
   - Вьетнамцы, - подкорректировал Казик.
   - Ну их, - отмахнулся Труха.
   Пивненко прав. Никто не даст вам столько, сколько вы сможете украсть.
   Однако для того, чтобы обидеть муху, сначала её нужно поймать. Короче, не
   способные осуществить намеченное по причине серьёзной алкогольнонаркотической
   загруженности, ребята благополучно похерили свои планы и
   успокоились.
   - Добрый вечер, - сказал юноша из-за угла, где он копался в кишках
   компьютера.
   168
   - Хочешь водки? - предложил ему Юрка.
   - Не-е-ет, - протянул компьютерщик, бросил кишки и прильнул к дисплею.
   - А будешь?
   - Да-а-а
   - Добрый вечер, - отозвался я запоздалым эхом.
   - Аппарат в порядке? - покосился Казик на экран монитора.
   - Дисковод что-то клопа ебёт, - осторожничал компьютерщик.
   - Никогда не задумывался, почему самки пенопласта откладывают свои яйца
   именно в коробки из-под оргтехники? - обратился ко мне Казик.
   - Какие самки? - не расслышал я.
   - Понимаю. Сейчас тебе не до самок. Понимаю, - типа вошёл в положение
   Казик.
   Компьютерщик, Лёньчик, Труха и Палундра употребляли водку, мы с
   Казиком выбрали кофе с "пластилинчиком". Закусывали австрийскими
   шоколадными конфетами с вишней в коньяке. Аутентичных инкубов, умело
   имитировавших "Едоков картофеля", не трогали.
   - Сева, он это кинище раз пятый зырит, - затревожился Труха спустя
   четвертьчасовую паузу, показывая на Казика. - Ты видел его?
   - Войцеховского?! - изумился я.
   - Фильм!
   - Смотрел как-то.
   - Я его зырил раз пять! Точно. Только не врубаюсь. Чего этот Пазолинишмазолини
   хотел доказать? "Теорема". Ты врубаешься?
   - Математически, - ответил я честно.
   - То есть, уже врубился?
   - Ну, конечно.
   - Наверное, я тупой, - признал Труха огорчённо. - Но Войцех ещё тупее!
   - Почему?! - откликнулся Войцеховский удивлённо.
   - Потому, что я раз пять терпел это кинище. А ты почаще моего.
   - Ну и что с того?
   - А то, что ты в него до сих пор таращишься!
   - Крейзня какая-то. Чего-то я не рублю. Какая связь?! - расследовал я.
   - Такая! Войцех смотрит, потому что не врубается. Мне уже давно
   остоебенило, а он настырный. Поэтому Войцех упрямее, но и тупее, - пояснил
   Труха, оглядывая нас блаженно-стеклянно.
   - Допустим, настырнее. Почему тупее?! - роптал Войцеховский.
   - Потому что, может быть, я уже с шестого раза врубился бы. А ты, Войцех,
   уже гораздо чаще...
   - Юра, "Теорему" я лучше тебя знаю. Это точно. Но врубился в неё я сразу.
   Так что, прости, - парировал Казик.
   - Тогда на хуя попу баян, если поп не хулиган?! - недоумевал Труха.
   - Нравится, - сказал Казик, почёсывая боксирующих арлекинов на
   предплечье. Аналогичная же мастюха была у Трухи.
   169
   - Сева, такое бывает?! - аппелировал ко мне Труха.
   - Бывает, - не хитрил я.
   Кажется тогда я врубился в Труху, которого занимало лишь то, что было для
   него загадкой, что не поддавалось его пониманию. Кажется тогда я врубился, что
   "Теорема" Пьера-Паоло Пазолини оказалась для Трухи не менее доступной, чем
   Войцеховский.
   Потом Юрка заметелил пургой минут на сорок. Важно прохаживаясь по
   подвалу, почти без фени и метафор, Юрка, будто диктуя и выделяя курсивом,
   говорил-говорил-говорил... Монолог его сводился к следующему. Лёгкая
   (советская) промышленность, якобы изначально, была ориентирована на
   пожилых, потому что верховную власть имели отпетые старики, формировавшие
   вкус всей нации на своё усмотрение. США же гораздо моложе обжитых стран.
   Конечно же, если не брать в расчёт то, что когда конкистадоры приплыли на два
   братских континента, то там уже существовали, пусть отличные от пришельцев,
   но всё-таки цивилизации. Захиревшие потомки южных ацтеков, инков и майя...
   Северные деловары, гуроны, ирокезы... Изолированная от капиталистического
   мира за железным занавесом, советская молодёжь, одеваясь в продукцию
   отечественной лёгкой промышленности, выглядела заторможенными стариками.
   Цветовая гамма и качество ткани? Да. Фасон? Естественно. Основной же фактор
   - ощущение реальности... Тем временем своих стариков США одевала в майки,
   джинсы, кроссовки и бейсболки. В США модно быть молодым. Американская
   мода перенеслась на прочие континенты, во все капиталистические страны и
   далее.
   - Масштабы меняются! Прикинь! С континента на планету! Я имею ввиду
   США, сила которых не только в моде на импорт шмоток. А устойчивость
   национальной денежной единицы? Устойчивость - вещь серьёзная! Хотя и
   относительная. Грядущая цивилизация молодых будет стараться доминировать
   среди подавляющего большинства стариков. Но ведь мир стареет!
   Коротко задумавшись над произнесённым, Юрка продолжал:
   - Хотя... Правда, странно. Раньше ведь у нас, в детстве, рубашки навыпуск
   носили только пенсионеры. Помните? Льняные, с накладными кармашками... И
   тогда же на Западе прогрессивная молодежь захипповала. Расслабившись, она
   освободилась. И выпустила свои рубашки из штанов. Получается вроде как у
   совдеповских старожил подсмотрела! А сейчас всё перемешалось. Кто так. Кто
   эдак.
   Чувствовалось, что сказанное обдумывалось Юркой основательно и
   неоднократно. Слова его отчеканивались без заикания, но волновался он
   страшно. По ходу разглагольствования он нервно-механически то вправлял
   рубашку в штаны, то оттуда её выправлял.
   - Футбол. Майки навыпуск. Майки в трусы. Футбол, - диагностировал я.
   - Смотри, Палундра, смотри. Башка, как мячик. Будет тебе футбол на суше.
   На флоте бабочек не ловят. Бросишь вертлюгу учёбой бетонировать, увидишь в
   подробностях. Светит тебе конкретненько, - консультировал Войцеховский,
   170
   издеваючись. - Турнут из медиков. Закатают в солдаты. Будет тебе и брамсель.
   Будет тебе и бом-брам-стеньга. Вискозный алгоритм бытия понять заставят.
   Вмонтируют, как Юрика, на край земли вёсла сушить. Будешь удовлетворяться
   котятами, когда ручёнки опостылют. Закончится же сие печально. Фуфлом про
   шмотки, которые вправляют в трусы и таскают наверх.
   - Войцех, причём здесь котята, а?! - взъерепенился Труха.
   - Так ты же их пользовал. Сам мне о том хвастался, - резал Войцеховский
   правду-матку, мне подмигивая.
   - Я тебе?! Да, я тебе рассказывал. Но не про себя!
   - Как это... котов пользовать? - ошарашился Палундра.
   - Правильно, Палундра, - одобрил Казик. - Авось пригодится. Попроси
   Юрку, он тебе ещё не такого натрёкает. Юра, ну как вы там их... в кирзач сували?
   Поделись воспоминаниями. Встряхни стариной! Ведь ветераны душой не
   дряхлеют!
   Труха замитусился по комнате, занервничал, а мы с Казиком едва
   сдерживались, чтобы не взорваться от смеха. Раззявившись хавальником,
   Палундра затаился в ожидании. Лёньчик же наоборот весь как-то сжался,
   сделался похожим на затравленного хорька. Компьютерщик нас игнорировал.
   "Едоки картофеля" выглядели тоже индифферентно.
   Стопорнувшись неожиданно, Труха покосился и, подозрительствуя, сказал:
   - Учтите, чисто теоретически. Значит их... котов то есть, кота в сапог
   засовывали... Вниз головой, чтобы не царапался... И давай его натягивать...
   - И как оно? - грузился Валик не по-мелочи.
   - Откуда мне знать?! Ничего себе, говорят. Ну-у-у... Упирается в стельку
   лапами. Пружинит, - вспоминал Труха подробности. - Как увидел, чуть не
   обосцался. Прикинь, ночь. Выползаю на крыльцо подымить. Слышу, вроде как
   плач через подушку. Зарулил за казарму, а там хуяк!.. Всё врубиться не мог, с чего
   это коты у нас дохнут?!
   Не сговариваясь, с Войцеховским мы попадали натурально: ваш покорный
   слуга рухнул на диван и вытянулся там тушкой, ибо у него от хохота закололо в
   боку, а Казик повалился с кресла и беззвучно, раззявившись и выпучиваясь
   белёсостью зенок, изнемогая и сотрясаясь, катался по полу, отчего напоминал
   астматика в лютом приступе. Трухан же Юрка трогательно ябедничал, дескать,
   его безнаказанно третируют, что фибры души у него очень чувствительные и
   анестезия даже водкой не помогает, что все (кому не лень) его дискриминируют,
   и другой на его месте за приколы такие долбил бы прямо в грызло. При этом
   Юрка пинал ногами Казика, и поливал его пивом. Побеспокоить кого-либо своим
   задорным смехом или грохотавшей почти на полную катушку музыкой
   (помнится, на полную катушку голосом вредной старухи чего-то верещала Нина
   Хаген) мы вряд ли могли, даже если бы "едоки" перессорились вдруг из-за какойнибудь
   "картофелины" и устроили бы перестрелку, то вряд ли разбудили бы даже
   соседей: звукопоглощающий материал, использованный в отделке стен студии,
   был замечательно качественным.
   171
   Компьютерщик и Палундра вскоре нас покинули. Ещё горошину
   "пластилинчика" Войцеховский приговорил сквозь кальян, я - употребил с
   конфеткой. Высербав "Пшеничную", Лёньчик с Трухой упивались
   "Хольстеном". "Едоки" пребывали по-прежнему ровно в ином измерении,
   казались подконтрольными, словно телеперсонажи ограниченные рамками
   сюжета. Впрочем, личные ассоциации, возможно (скорее даже всего),
   складывались непредсказуемой под виртуальностью "пластилинчика".
   Неугомонный Юрка Трухан подбивал на ратные подвиги: набрать пойла,
   снять хату с проститутками и продолжить симпозиум. Напластилиненный Казик
   метаморфизировался в некую излишне плавкую субстанцию, базовыми
   свойством которой была зеркальность. Войцеховскому всё было абсолютно
   монопенисуально, то есть однохуйственно. (Пойло в прикуску с проститутками?
   - Конечно! - Усугубить симпозиум? - Обязательно!). Я совал ему в нос кукиш,
   чтобы доказать ему его несостоятельность. В ответ, Казик силился быть
   симметричным. Он не отторгал, он отражал. Внимание Казика
   сосредотачивалось лишь на увлекательном путешествии по сказочному
   лабиринту, раскрывавшемся заветным файлом внутри его сознания. Я ощущал
   себя резервистом: нирвана, витавшая где-то поблизости, готовилась снизойти и
   на меня. Одобрив предложение Юрки, Лёньчик активничал излишне утомляюще.
   Фигурально выражаясь, мнением Лёньчика Труха подтёрся. Впав в хандру, точно
   выпав в осадок, Труха уныло посасывал "Хольстен" и неодобрительно кидал
   косяки то на меня, то на невменяемого Казика. Чуть позже, затаивший злобу
   Лёньчик донимал Юрку приставонами. Дюже нахрапистый Лёньчик уподоблялся
   птичке колибри: трещал больше своего веса.
   - Что ты от меня хочешь? - законтактировал Юрка.
   - А что ты можешь?! - вызвался Леньчик агрессивно.
   - Я всё могу, - удивился Юрка.
   - Ты кто по жизни?! Вообще, что ты из себя представляешь?! - наезжал
   Лёньчик, растопыриваясь пальцами.
   - Пальцовки прибери, и базар, пожалуйста, фильтруй, - порекомендовал
   Юрка зловеще-ласково.
   - Наблатыкались, фраера захарчёванные! Блатные в уши насцали? Не нужно,
   Лёньчик, живее будешь. Ты тоже, Юра, осади. Всё! Брэк-брэк. Быстренько по
   углам растусовались, - реферийствовал я миротворно.
   Самонадеянный Лёньчик, увы, не внял голосу разума, слетавшему с моих
   уст, как-то по-мелкому взбесился (на изгибах, на шарнирах) и отчаянно принялся
   разбрызгиваться ядовитыми слюнями:
   - Галимщик, бля, позорный! Вахлак, бля, мизер! Шнифты, бля, повынимаю!
   - Колдырь, я ведь в танке горел. Через дуло вылазил. На меня броня капала.
   Истинная правда, Юрка Трухан по прозвищу Труха действительно проторчал
   девять месяцев в самом пекле Афганистана, откуда вернулся с орденом Красного
   Знамени и боевыми ранениями. Как (с его-то габаритами) Юрку затолкали в танк,
   мне представить весьма сложно. Только он, действительно, горел там заживо.
   172
   Внезапно, сорвавшись пружиной, Юрка хватанул Лёньчика за горло,
   протащил его волоком и прижал к стене.
   - Сева, он заколебал меня! Остоебенил! - взывал Юрка. - Может его того...
   А? Тачка на ходу! Поутряне вывезем, чтоб на мусоров не напороться. Здесь
   недалече. Забуримся в лесок! Погуляем! Жабры расправим!
   Придерживая Лёньчика на расстоянии полновесного хука, Труха сооблазнял
   меня той же наивно-радостной манерой, какой делал это в школе, уговаривая
   сачкануть уроки в парке Челюскинцев на аттракционах. Вероятно, ему
   нетерпелось прогуляться среди деревьев, и подышать бодрящим утренним
   воздухом. Предполагаемый же труп Лёньчика (покуда ещё живого, но уже сильно
   побуревшего лицом от кислородного голодания) являлся лишь убедительным
   поводом. Выкочевряживания Юрки поначалу мне почудились мрачными
   галюнами. Осознав же данность и грустные перспективы будущего, я
   перепугался и заорал, отвергая, так сказать, сию объективную реальность,
   данную мне в ощущениях.
   - Всё-всё-всё... - успокаивал Юрка, демонстрируя пустые ладони, пока
   Лёньчик, судорожно держась за горло, восстанавливал прерванное дыхание. - Не
   хочешь, как хочешь. Только не нервничай.
   Обрадовавшись покладистостью Трухи, я обязал их пожать друг другу
   клешни. Скоморох Труха согласился сразу и тотчас раскрылся перед Лёньчиком
   широченными своими объятьями, обнажив внутреннее содержание
   демисезонного пальто. Лёньчик слегка дичился. Вцепившись взглядом в рукоятку
   ТТ, кокетливо торчавшую из кобуры под мышкой Юрки, Лёньчик чего-то
   враждебно гугнявил.
   - Пардоньте, мосье, пардоньте! - подлизывался Труха стебовато. - Каким же
   утюгом мне перед Вами свою вину загладить?! Чего изволите-с?!
   Не дожидаясь распоряжений, Труха ловко прыгнул с ног на руки и,
   переминаясь с правой на левую, пропел куплет детской песни про "с голубого
   ручейка начинается река". Хипиэнд ознаменовался дачей мне обещания не
   ссориться.
   На ночь гдядя застационарится среди этих Я-банатиков?! Говно доля! Мной
   планировалось занырнуть в укромность приватного логова. Кроме того,
   молчаливые аквариумные питомцы с нетерпением в желудках дожидались
   кормильца, то есть меня. Опять-таки черепаха, закимарившая на зиму, тешилась
   нежной мыслью о моём возвращении. Смею надеяться, мечтали о моём
   возвращении парочка богомолов, дюжина африканских сверчков, а также
   неконтролируемые в поголовье (впрочем, естественно, некультивируемые)
   тараканы с пауками, с которыми я вынужденно делил пищу и кров. В моём доме
   Лёньчика, увы, никто не ждал. Тащить его к себе мне не очень улыбалось. Я
   собирался поймать ему таксомотор и оплатить наше расставание. Однако, прежде
   мне требовалось чуть-чуть передохнуть. Поэтому я прилёг на диван напротив
   размякшего в кресле Войцеховского и закрыл глаза веками, как окна ставнями.
   Давя ухо самостоятельно, Казик храпел, точно бульдозер. Тем временем Труха
   173
   вырубил кассетную деку "Техникс" и врубил VHS-двойку "Шарп". Как вы
   думаете, что он зырил? Мой школьный товарищ Юра Трухан по прозвищу Труха
   вперивался своими смеркавшимися очами в "Теорему" Пьера-Паоло Пазолини!
   Сквозь тяжёлый сон, наполненный психотропностью пролонгированного
   действия "пластилинчика" и "Теоремы", я различал убедительные просьбы
   Лёньчика, желавшего, чтобы Труха набил ему мастюху.
   - Какую? - интересовался Труха, не выказывая особого энтузиазма.
   - Авторитетное чего-нибудь. Почётное, но без претензий, - уславливался
   Лёньчик.
   - Куда? - уточнял Труха обречённо.
   - На спине.
   - Уболтал. Раздевайся.
   Прибитый гравитационными полями "пластилинчика", я размышлял. Всем
   известно, что кинофильм итальянского коммуниста-гомосека Пьера-Паоло
   Пазолини "Сало, или 120 дней Садома" снят по мотивам литературного
   произведения франзузского романтика-просветителя маркиза де Сада "120 дней
   Содома". Непонятно только откуда и зачем в названии кинокартины появилось
   украинское народное кушание?! Ответы на законные вопросы отпадают при
   просмотре киноленты. Оказывается собака зарыта в правильном ударении. Суть в
   том, что ударение надо ставить на второй слог. Тогда получается, что Сало - это
   Республика! Точнее Итальянская социальная республика на оккупированной
   немецкими войсками северной территории Аппенинского полуострова.
   Исторический факт: когда король Италии Виктор Эммануил III отстранил в 1943-м
   дуче Муссолини и подверг его аресту, то фюрер Гитлер отдал приказ своему
   Джеймсу Бонду (Отто Скорцени) освободить своего коллегу диктатора, что
   немедленно было исполнено. Республика Сало недолго просуществовала под
   руководством Муссолини. Ерунда! Важно другое! Любопытно отношение ко всему
   этому Пьера-Паоло Пазолини! Полагаю, украинское сало в художественном меню
   режиссёра не значилось. Липосакция для него тоже была мало актуальна.
   Интересно, чему удивлялся, что смаковал Пьер-Паоло Пазолини? Кого любил, кого
   ненавидел? Муссолини, называвшего себя в начале своей политической карьеры -
   авторитарным коммунистом?! Маркиза де Сада, чью личную скромность защищала
   даже законная супруга Рене-Пелажи и родная тёща (поначалу) мадам де Монтрей,
   которая впоследствии сдуру сама же инициировала всеобщую травлю своего
   экстраординарного зятя, безжалостно выбивавшего розгами порок из проституток,
   впрочем, щедро затем с ними расплачиваясь за испытанные экзекуции...
   ...я провалился в бездну сна...
   Вернувшись в сознание, я обнаружил, что вместо "Теоремы" телек
   тихонечко выдавал видеоклипы. Развернутый ко мне лицом, Лёньчик морщился
   от боли, а над его обнажённой спиной корпел Юрка, корча от старания рожи.
   Часы натикали к тому времени на очень уж поздно, или на слишком рано.
   - Домой нужно, - оправдывался я.
   - Проводить? - деликатничал Труха.
   174
   - Иди ты... Долго ещё?
   - Как сказать... Часа на два, - прикидывал Труха не отрываясь от процесса.
   - Лёня, - окликнул я, сомневаючись.
   - Топай, топай, - отпустил меня Лёньчик великодушно.
   - Надеюсь мир и согласие здесь сохраниться? - наивничал я грозно.
   - Всё будет тип-топ. Будь спок, всё будет "ок", - заверил Труха, сомкнув в
   колечко большой и указательный палец. В оригинале (на языке
   североамериканских индейцев) этот жест означал - "хороший день для смерти".
   Дабы попрощаться, перед самым убытием я обернулся. Изменений в картине
   "Едоки картофеля" не наблюдалось: типа зомби пришпандоленные магией Вуду,
   они увлечённо резались в карты. Жутковато поблескивая закатаным под лоб
   белком глаз, задрав торец к крыше, Войцеховский дрых в кресле и пускал изо рта
   на подбородок липковатые лопающиеся пузырьки. Лёньчик мне помахал не
   оборачиваясь.
   - Не пропадай, - прогугнявил Труха.
   - Юра, умоляю. Без глупостей.
   - Ладушки, - непротиворечил Юрка и остервенело, типа отбойным молотом,
   застрочил по спине Лёньчика.
   Нас критикуют, соблазняют, приветствуют... только для того, чтобы
   воздействовать на нас таким образом, чтобы вместить в подобранные нам рамки,
   чтобы мы были удобны для чьего-то сознания. Я размышлял примерно об этом
   крупно семеня к выходу, когда ощутил некий необъяснимый порыв души,
   заставивший меня тормознуть. Тормознув, я обернулся и запечатлел... Меж
   лопаток Лёньчика краснел профиль коцанного петуха. "Ку-ка-ре-ку!!!" - пропел
   он мне торжественно.
   Домой я добрался быстро: утренняя прохлада и жгучее желание поскорее
   залечь в постель подгоняли меня, точно пучок соломы на шесте перед носом
   ишака. В майонезной банке червяки уже не шевелились: то ли спали, то ли
   здохли. Астронотусы замерли в тоске на дне.
   Во сне крутилась какая-то фантасмогория. Отчётливо запомнилось: мышка,
   боявшаяся кошки, кошка, боявшаяся собаки, собака, боявшаяся хозяина, хозяин,
   боявшейся хозяйки, хозяйка, боявшаяся мышки... Разрозненные субъекты
   превращались в неразрывный хоровод, в неделимое целое, в volubilitatis, в некого
   огромного червя или змею, кусавшую свой хвост, какую изображают в качестве
   символа уходящей эпохи, эпохи Кали-Юга, эпохи богини Кали, богини смерти и
   желания.
   Проснулся я в холодном поту и гадкой невкусностью на губах, типа жареной
   скумбрии, пожаренной на прогорклом масле. Перевернув комнату вверх дном в
   поисках завалящей папироски, я двинулся на кухню. Вытряхнув содержимое ведра
   с мусором на затёртый паркет, я порылся и отыскал чей-то щедрый окурок "Parisienne
   ". Оборвав напомаженный фильтр, я прикурил, жадно вдохнул, задержался и
   выдохнул. Облегчение я почувствовал почти сразу, и сразу же на память пришло
   пророчество Бони, дедушки Бонифация. "Там, где бросил, там и подберёшь".
   175
   @@@
   - Судьба нас сводит, - приветствовал я, пожимая ему руку.
   - Пожалуй, неспроста, - заметил он зрело.
   Действительно, как салют: то пусто, то густо. Когда не видишь человека лет
   десять, и вдруг, на протяжении пары-тройки недель встречаешь его случайно
   трижды, то невольно начинаешь задумываться о некой фатальной
   закономерности. Известно, случай - генератор особенный, не рулетка, не домино.
   Вариантов тьма-тьмущая. Наша незапланированная третья встреча с Петюней -
   тому очередное подтверждение. Факт первой встречи зафиксирован больницей
   Скорой помощи, где я навещал Лимонада, валявшегося там в экстренной
   хирургии с заштопанным порезом брюха. (Помню, Лимонад попросил лекарей об
   процедуре, так те намекнули: "Конец рабочего дня. Можем не делать. А можем
   монетку бросить". "Орёл или решка, - сообразил я тут же и врубился: - Денег
   просят!" "Вот именно", - не отрицали мне). Факт второй пристнопамятной
   встречи засвидетельствован Свиридовым и Пенхасиком пятью днями спустя.
   Пожалуй, её нужно описать поподробнее.
   Выдался как-то денёк на расслабоне. К моему удовольствию, аналогичными
   днями моя жизнь изобиловала. Итак, мы цивильно шлындались в компании с Его
   Писательством, проветриваясь атмосферой Минска: забредали в попутные
   кафешки-барчики, опрокидывали рюмку-другую коньяка, безобидно балагурили
   и неспешили дальше...
   - Я влюблён в Минск. Но в нём нет огня, - занудствовал Свиридов
   захмелевше, прикуривая от спички.
   - А это что такое? - пригубив из горла "Кагор", я указал на Вечный Огонь.
   Внемлив настоятельной просьбе Свиридова, мы приблизились.
   Попялившись на пламя, бившее из железной звезды, мрачновато и
   продолжительно, напрочь отвергнув предложенный мной "Кагор", сфокусировав
   внимание на мальчике и девочке в форменной одежде с автоматами Калашникова,
   недвижимо присутствовавших рядом в качестве почётного караула, Свиридов не
   слишком внятно произнес:
   - Будь его власть, Олег Граб бы заменил их манекенами. Разнополость бы
   скрыл брюками, кителем и галстуком. Бюстгалстуком. - Сверлящее вглядываясь
   в отрочицу, он неведомо кому возразил вдобавок: - Девочки прежде носили
   пионэрский! Ну, ты готова?
   Презрительно изучив Свиридова с макушки до пяток и ничего не ответив,
   девочка подняла правую руку, тем самым пересекая лицо диагональю, и так нагло
   посмотрела ему в глаза, что и дурак бы понял: "Всегда готова!" (на многое).
   - Эротоман! Нары по тебе плачут, - пожурил я.
   - Все они смертны, - послышался позади Петюня.
   - Данность зачастую тождественна значимости. То есть оценке, даваемой
   нашим восприятием. Кстати, эта оценка обязательно преломляется сквозь наше "Я".
   Примерно так рассуждали философы феноменологического направления. Иными
   словами, без субъекта - нет объекта. Только добавлю от себя, нужно учитывать, что
   176
   один и тот же объект для разных субъектов всё равно представляется неодинаковым,
   - придавил Свиридов интеллектом. - Ты, Петюня, утверждаешь что она - труп. А
   для кого-то она жрица Изиды. Возможно, твоя позиция...
   - Возможно, я некрофил, - согласился Петюня нарочито-печально. - Полюбому,
   тебе очковать нечего.
   - Почему?
   - Не по вкусу.
   - Уже попробовал?
   - Даже не собираюсь. Дохлый номер.
   Спустившись на набережную Свислочи, мы дотопали до Троицкого
   предместья. Подкармливавшийся сушёными поганками, Петюня соблазнял и нас,
   мы отнекивались: нас заправило спиртное под завязку.
   Псилоцибиновые грибы по пьяни жрать небезопасно: мало ли какая реакция.
   Захрумкаешь шляпок с десяток таких вот макромицетов и окружающий мир
   преображается, становится незамутнённым, будто тряпочкой протёртым.
   Потрезвяне можно и двадцать зачавкать. Персональный рекорд Свиридова -
   тридцать пять в течение часа. Обыкновенно эта погань употребляется свежаком
   или сухарями. Бывают же эстеты, весьма гораздые на кулинарные шалости. В
   результате, сохранность продукта гарантирована не обезвоживанием, а
   пастеризацией и консервантами. Заядлый грибник Лодырь как-то признался, что
   закатал на зиму пару-тройку литров, а несведущие родители взяли да вскрыли
   одну из банок, подкишковавшись и... Слава богу, обошлось.
   В "Кавярне" мы застали Пенхасика. Понурившись за стаканом с
   апельсиновым соком, он обеспокоенно размышлял над близящейся свадьбой
   сестры.
   - Всё на мне! - стонал Пенхасик, стараясь выжать из нас слезу сострадания.
   - Всё на мне! Кабак дорого. Стол делаем дома. Всё равно траты, траты, траты...
   Мясо нужно купить, овощей, фруктов... А денег так мало, так мало... Кто не
   успел, тот опоздал...
   - С мясцом помогу, - увещевал Петюня щедро.
   - Правда?! - радовался Пенхасик. - А сколько?
   - Сколько? - конкретизировал Петюня лениво.
   - То есть?! - уточнял Пенхасик.
   - То есть, чего и сколько... Тазобедренная часть? Пожалуйста! Грудинка?
   Нет проблем! Печень? Забирайте!
   - И печёнка?!!
   - В полный рост.
   - Почём?
   - По-дружбе.
   Петюня собирался снабжать Пенхасика мясом! Уже смешно. Только я
   сдержался.
   С Петюней мы познакомились в конце 1983-го. Слепленный по-прежнему
   (каким-то плоско обструганным, ровно пропущенным сквозь рейсмус, с лицом
   177
   похожим на камбалу), внешне Петюня практически не изменился. Тогда, в конце
   1983-го Петюня работал санитаром в бюро судебно-медицинской экспертизы.
   Однако, канул в анналы истории 1983-ий. А Петюня? Приобретя специальность
   квалифицированного врача-патологоанатома, согласно диплому мединститута,
   Петюня трудился здесь же, в больнице на улице Кижеватова.
   Следующим днём (после второй памятной встречи с Петюней) ближе к
   вечеру, в офис "Argema mittrei" прихилял Пенхасик. Прихилял - не то слово. Он
   обрушился на нас, точно лавина. Благо Катька-Дельфин, правильно исполнявшая
   функции секретарши, не пропустила его в кабинет, где с одним из наших
   вкладчиков я проводил энергичные "тёрки" о сумме в сто штук (причём меня
   убалтывали принять налом, когда я силился изображать незаинтересованность).
   Прикиньте хрен к носу, вполне серьёзный посетитель неспешно потягивает кофе
   с коньяком и тут врывается дегенерат, вроде Пенхасика! Сия внештатность могла
   подорвать мой имидж основательно. На счастье, Катька задержала его и скинула
   на телефон мне доклад о назойливом незнакомце. Извинившись перед клиентом,
   я выскочил к Пенхасику.
   - Сева, я сразу думал в ментовку! Потом решил сначала к тебе, -
   пробалабонил Пенхасик, задыхаясь волнением.
   - Тише, не кипеши, - тормозил я, выводя его подальше на улицу.
   - Сева, Пётр... Кажется мне нужно в прокуратуру! У тебя же есть этот...
   Ха... Ха...
   - Халезин?
   - Обязательно! Сева, звони ему! Он преступник! - шипел Пенхасик мне
   прямо в лицо, вцепившись в лацканы пиджака от Hugo Boss.
   - Он честный человек, - защищался я. - Мы давно знакомы...
   - А мы нет! Он преступник!! Маньяк!!!
   - Он прокурор.
   - Кто?!
   - Халезин.
   - Причём здесь Халезин?!
   - Втирает, что маньяк...
   - Халезину звонить надо! Давно его знаешь?!
   - Может, не тысячу лет...
   - Ты про кого?!
   - Как, про кого?! Про Халезина!
   - Тупица! Ещё коммерцией занимается! Как тебя персонал терпит?! Я бы на
   моём месте гнал бы тебя в три шеи куда подальше!!!
   - Чего ты орёшь павлином!? Причём тут Халезин?! - выходил я из себя.
   - Звонить нужно Ха-ле-зи-ну!!!
   Местный народ бросал уже на нас косяки вовсю, что было совершенно
   лишним. Люди ведь мыслят шаблонно: общающийся на равных с кретином либо
   сам кретин, либо мошенник. Мудрецы учат правильно, никогда не спорьте с
   дураком, а то люди могут не заметить между вами разницу. Опять-таки
   178
   раздосадованный ожиданием клиент мог вынырнуть и засечь меня с этим
   муфлоном. Тогда я Пенхасика ненавидел, но целесообразность вынуждала быть
   доброжелательным.
   - Мне связаться с Халезином? Сказать, что он маньяк? - силился я сохранять
   самообладание.
   - Идиот! Или ты издеваешься?!
   - Пианиссимо, Пенхас! В чём дело?!
   Выяснилось, что Пенхасик в "Кавярне" зарисовал домашний телефон
   Петюни, и звякнул ему поутряне. Затем на своём "шкодливом" драндулете
   Пенхасик забрал Петюню из дому, и они покатились на Кижеватова.
   - Приезжаем. Больница! Я думал, он столовой там заведует! А рядом
   зданьице!! Двухэтажное!! Серенькое такое...
   Петюня из "шкоды" вон долой. Пенхасу велел ждать и исчез в закромах.
   - Я сразу сшурупил, что-то здесь не того. Серенькое-то моргом с табличкой
   обернулось!
   Вскоре прибежав, Петюня всячески заизвинялся, замялся, занеудобничал.
   Дескать, по поводу тазобедренных частей и грудинки я сильно погорячился, зато
   печёнка запросто. Пожалуйста: лопай-лопай, ровняй морду с жопой.
   - Пакет пластиковый мне на сидение бух! В нём печёнка!! Кило на пять!!!
   - Ну.
   - Что ну?!
   - Мозги мне компостирует! Печёнки срубил халявной! Чего тебе ещё?!
   Жизнь удалась! Может, трепыхаешься, что она не кошерная? - уже прикалывался
   я, смекнув.
   - Сволочь ты коварная! Я понял! Вы всё специально подстроили!
   - В натуре! Клянусь! - присягал я без обмана.
   - У меня свадьба! С сестрой...
   - С сестрой? Извращенец!
   - Избавился от них еле-еле. От печёнки его, - жаловался Пенхасик. - Я же
   обещал! Они же надеялись. Мясо за мной. Сева, Пётр маньяк! Звони ему!
   - Связаться с Петюней?
   - Тормоз!!! Снимись с ручника!!!
   - Нивкипиш, Пенхас, ни-вки-пиш! Чего ты хочешь?!
   - Чтобы ты позвонил этому... Ха... Ха...
   - Халезину?!
   - Капни Халезину, что Пётр каннибал! Сделайте ему вырванные годы!
   - Тогда уж некрофил, наверное. А не каннибал.
   - Ну вот! Оказывается ты сам всё знаешь!
   - Он тебе помочь собирался. А ты... Пенхас, как тебе не стыдно?! Мне хотя
   бы не бреши. Нутром же чую. Ты на него клык заимел, потому что завтра все твои
   приглашённые обосрут ваше торжество. Только ведь потому, что мясца им
   поберлять не придётся. Согласись, Петюня же не виноват, что ты у нас такой
   брезгливый?
   179
   Безусловно, я шутил, хотя и вполне серьёзно. Пенхасик вытаращился,
   похлопал ресницами-ставнями, и сообщил:
   - Я иду в ментовку.
   Петюня чернушник, знамо дело, редчайший и грибочки мозги потравили
   ему фундаментально. Ничего себе майсы-шуточки! Пришлось уже мне проявлять
   чудеса изобретательности, доказывая Пенхасику нюансы розыгрыша.
   Настроенный решительно, Пенхасик никак не соглашался. Я умолял его не
   поднимать шухер, так сказать, не "теребить" орган (милицию) пустяками и даже
   пуганул, что в противном случае его запрут в дурдом. Однако на мои угрозы
   Пенхасик, фигурально выражаясь, забил член. И тогда я пообещал ему
   притаранить к вечеру двадцать кэгэ хорошего мяса - мой подарок молодым.
   Сначала идея Пенхасику понравилась, но, опомнившись, он отказался наотрез.
   Тогда, в качестве откупного, я предложил ему $100. Пенхасик согласился. Что там
   какой-то центнер, когда готовы материализоваться сто тонн! Гешефт на гешефт.
   - Только из уважения к тебе, - мутузил Пенхасик, аккуратно укладывая
   дорогую бумажку в портмоне. - Вот ты ещё чего-то сомневаешься. Я просто
   уверен. Они-таки её кушают! Мне рассказывали. Вскрывают и смотрят. Если
   нормальная, ну здоровая, то есть без цирроза, так они её чик-чик и на сковородку.
   - Криминал.
   - А им плевать! Распотрошили, сварганили и зашили. Не веришь?
   Пожалуйста, бери ножик и будь так добр... Кто ж тебе проверками будет
   заниматься? Понимаешь, голод не тётка. В магазине дорого. А здесь всё
   бесплатно и свеженькое. Они привычные...
   - Пенхас, вся жратва пахнет смертью.
   Такие вот последствия имело моё второе рандеву с Петюней. Его дурацкая
   выходка имела вполне конкретную цену. $100 - не на каждой на дороге валяется.
   Однако, предъявлять счёт Петюне я не планировал. Мало того, я даже говорить
   ему о том не собирался. Конечно, если бы Петюня поделился, если бы рассказал,
   какую злую шутку разыграл с Пенхасиком, то, возможно,я бы сообщил ему
   стоимость его юмора.
   Мы схлестнулись в гастрономе "Под шпилем", на пересечении Красной и
   Коммунистической. Петюня любил "Жигулёвское" светлое, я предпочитал
   "Старожитное" тёмное. Мы выдули по бутылке пива и по сигарете.
   - Надоел ты мне, как горькая редька, - попрощался Петюня по-свойски.
   - Хрен редьки не слаще, - заметил я философски.
   Всё верно. Впрочем, по справедливому утверждению воображалы
   Пивненко, лучше хрен во рту, чем редька в жопе.
   Мы расстались: он двинулся по Красной, я - по Коммунистической.
   @@@
   Евреи - это народ, побывавший в рабстве. Зато сейчас, особенно последнее
   столетие, евреи стараются доминировать. Рабы, впрочем так же как и свободные
   люди, бывают разными. Слабые рабы, как правило, умирают. Хотя и рабство
   180
   бывает разным. Индейцев Северной Америки, например, поработили не
   пришельцы, а неумеренность в потреблении алкоголя, и их слепая довечивость.
   По тем или иным причинам исчезли с лица планеты Земля викинги, варяги,
   скифы, печенеги, хазары, половцы... А евреи - выжили. Они выжили благодаря
   своей природной хитрости и изворотливости. Только убедительно вас прошу не
   приписывать мне антисемитизм. Среди евреев очень много вполне достойных
   людей. Однако у евреев принято хвалить лишь евреев, а ругать всех остальных -
   правилом хорошей тональности. Но когда не еврей вдруг заругает еврея, то его
   сразу же обвинят в антисемитизме. И даже фашизме. Такое высокомерие
   еврейства по отношению к подавляющему большинству нееврейства особенно
   заметно в последнее время. Давайте всё-таки разберёмся.
   Итак, евреи - это народ, побывавший в рабстве. Русские тоже 300 лет были
   под татаро-монголами. Особенно под монголами. Так пишут в учебниках по
   истории. Экспансия русских, их имперскость - факт вполне очевидный. Но
   русским присуща вальяжность и прямолинейность. А евреям присуща хитрость
   и напористость. Вальяжность и прямолинейность в нечестной схватке,
   бесспорно, будут проигрывать хитрости и напористости. Аналогии ради, давайте
   опять-таки прибегнем к историзму. Славянофилам издавно уже противостоят
   славянофобы. Phobos на греческом означает боязнь. Phileo` - любовь. Иными
   словами, русских либо любят, либо боятся. Однако где боятся, там и уважают.
   Впрочем, от любви до ненависти, говорят, тоже недалеко. Страх, уважение,
   любовь, ненависть... Сильные чувства. Полярности у евреев несколько другие. У
   евреев либо сионист, либо антисемит. Приставка anti означает на том же
   греческом категорическое неприятие. А сионизм (поэтично выражаясь) - это
   махровость.
   Мегазвёздность еврейства проистекает из самопозиционирования их
   богоизбранности. По сути, евреи разработали в истории религии двух
   параллельно действующих Богов: одного (старого) для внутреннего пользования,
   другого (нового) - для внешнего. Нового Бога внешнего пользования зовут Иисус
   Христос. У старого Бога внутреннего пользования вроде бы как много имён,
   однако истинного имени своего старого Бога внутреннего пользования евреи
   предпочитают почему-то не называть. Вероятно, евреи не желают упоминать Его
   имя в суе, или даже у него просто нет имени. Тогда возникает законный вопрос:
   как к нему обращаться? Тогда можно даже в общем-то попасть не по адресу. А
   если у евреев никакого Бога нет?! То есть в принципе! А что если, навязывая
   своих Богов, они просто дурят всему свету голову?! Разумеется, мои слова коекто
   примет за крамольную шутку, плоскую и мрачноватую. Бог им судья. Точнее,
   мой Бог. А мой Бог бескорыстен, жесток и знает толк в юморе. Впрочем, речь не
   о Нём.
   Однако если учесть наличие Бога евреев и общение с ним, популярно
   изложенное в Библии, то отношение Бога к своим подданным можно без труда
   вычитать и уразуметь. Практически вся Библия пропитана кровью и страхом
   евреев перед их Богом. Правда, новый Бог внешнего пользования (Иисус
   181
   Христос) утверждал, что Бог - это любовь. Однако уже вскоре угрожал евреям,
   что принёс им не мир, а меч. История отношений евреев со старым Богом
   внутреннего пользования - это в основном история непослушания и наказания.
   Старый Бог внутреннего пользования изгнал Адама и Еву из Эдема. Он же
   позволил Каину убить Авеля. А вот Авраама, недоверяя его искренности,
   проверял на вшивость. Содом и Гоморру - уничтожил. Благоверного Лота Он
   пожалел, зато его излишне любопытную жену превратил в соляной столп.
   Старый Бог внутреннего пользования "благословил" дочерей Лота опоить его и
   лечь с ним в постель как с мужчиной. Вероятно, инцест с праведником весьма
   возбудителен! Куда там?! Почитайте Третью Книгу Царств. На определённом
   этапе своего правления даже мудрый царь Соломон скурвился перед своим
   старым Богом внутреннего пользования и принялся молиться всё тому же, по
   сути дела, Золотому Тельцу, за что, разумеется, поплатился. Бесспорно, среди
   евреев много ценных людей, но даже их Старый Бог внутреннего пользования
   предпочитал их почему-то уничтожать. Вспомните, как случилось при
   библейском Ное: всех тварей лишь по паре, остальных - утопить, как котят.
   Впрочем, когда вчитываешься в Библию, невольно создаётся ложное
   представление, что кроме евреев в то давнее время людей больше не
   существовало, что людей Бог создал из евреев, а не из обезьяны, как Дарвин.
   Однако евреи платили своим Богам взаимностью. К новому Богу внешнего
   пользования (Иисусу Христу) евреи были особенно безжалостны. Распяли Его
   римляне. Но Понтий Пилат символично "умыл руки" только после того, когда его
   ходатайство было категорически отклонено Синедрионом. Впрочем, даже
   простые евреи обыватели, которые ещё недавно встречали Иисуса Христа
   осанной, теперь уже требовали: "Распните его!" Касаемо, старого Бога
   внутреннего пользования, то с ним евреи ничего не могли поделать по причине
   Его отсутствия. Он просто не являлся на экзекуцию. Поэтому евреи Его ценные
   указания по большей части игнорировали. С теми же праведниками, с которыми
   Он вступал в контакт, тоже не всё понятно. Неопалимая купина? Ну и что?
   Попробуйте разрезать дождевого червяка напополам. Разрезанный червяк не
   умирает, а начинает жить двумя самостоятельными жизнями. Однако говорить
   после эксперимента, что червяк - Бог - глупо. Примерно тоже самое с
   неопалимой купиной. Кроме того, она только лишь косвенное доказательство.
   Еврейского пророка Илию старый Бог внутреннего пользования забрал с
   Собой кататься на огненной колеснице. Хотя, допускаю, вместо старого Бога
   внутреннего пользования там находился кто-нибудь из инопланетян, а сама
   огненная колесница была космическим модулем. Еврейский пророк Елисей
   увидел, как один мальчик на реке по неловкости утопил свой топор. Тогда добрый
   Елисей сделал так, чтобы топор всплыл. У русских по этому поводу имеется
   народная частушка, благославляющая сей подвиг: "По реке плывёт топор из села
   Кукуева, ну и пусть себе плывёт деревяшка хуева". Русский народ в ней ошибся
   только в одном - рабочая часть топора должна быть сделана из железа. Впрочем,
   кто знает? Возможно, у мальчика оказался топор полностью сделанный из дерева,
   182
   иными словами игрушечный. Ведь гуляться детям с настоящим топором просто
   небезопасно. Тогда что в том чудесного, что деревянный топор всплыл?!
   Космополитизм еврейства известен довольно хорошо. Обидно только, что
   прочие народы для них столь низменны. В самом еврействе есть строгое
   разделение. Не евреи - это гои. Эта классификация подобна классификации
   Древней Греции, считавшей не греков - варварами. Однако у греков такая
   классификация была связана с культурным аспектом, когда у евреев - с
   религиозным. Впрочем, приняв христианство, пускай даже прогрессивное на тот
   момент учение, те же греки стали для евреев гоями, то есть хуже чем варварами.
   Заблуждение евреев в своей богоизбранности крайне агрессивно. Задумайтесь
   над тем, почему на протяжении веков и тысячилетий евреев пытались
   уничтожить. Причём практически во всех странах, где было хотя бы немного
   заметно их присутствие. Задумайтесь, почему их сжигали в Средневековье?
   Почему Гитлер устроил им почти тотальный геноцид? Почему "почти"? Потому,
   что ржавчина коррупции разъедала даже железный механизм Третьего Рейха.
   Позволю себе повториться, не пытайтесь обвинить меня в антисемитизме. В
   самом понятии антисемитизма скрыта не одна забавная заковыка. Например,
   бытовой антисемитизм тех же русских практически не касается мусульман,
   которые являются семитами. А татар и монголов (пусть они и не семиты), под
   которыми русские жили 300 лет, даже любят и жалеют, как младших братьев,
   переросших свою подростковую резкость и самость. Кстати, первым пунктом
   кодекса Чингисхана для правильного поведения своих военноначальноков было
   уважительное отношение к религии порабощённых народов. Своего Бога
   Чингисхан никому не навязывал. Бытовой антисемитизм русских относится лишь
   только к еврейству. Однако бытовой антисемитизм к еврейству распространён
   везде, где расселились евреи. Отрицание еврейства происходит интуитивно. Но
   почему? Потому что евреи стараются доминировать! Мегаломания (ощущение
   своего превосходства и доминирование над другими) евреев слышится уже в
   тоне, каким они разговаривают с другими народами. Они разговаривают тоном
   учителей, не терпящих возражений, тоном конечной инстанции. Агрессивность и
   вкрадчивость используется в равных пропорциях. Причём свой тон евреи
   довольно искусно применяет в любом вопросе: политическом, экономическом,
   культурном... В принципе, каждый имеет право на свою точку зрения по тому
   или иному вопросу. Каждый имеет право отстаивать свою точку зрения. Но
   излишне навязчивое лоббирование (нередко, тайное) своей точки зрения на
   чужой территории непременно оборачивается конфликтом. Ведь в чужой
   монастырь ходить со своим уставом не принято. Подобная манера поведения не
   состыкуется с восприятием титульных наций и тогда евреев начинают подавлять.
   Иногда даже на уничтожение. Вот откуда у евреев природная печаль в глазах.
   Возникает вопрос, что даёт им повод для таких амбиций. Ответ, думаю,
   напрашивается сам собой и он совсем не сложен. Серьёзным поводом для таких
   амбиций еврейству даёт пропагандируемая явно с помощью христианства и
   передавающаяся корпоративно с менталитетом - богоизбранность.
   183
   Вдумайтесь! Большинство советских диссидентов - евреи. Они разваливали
   советский строй всеми доступными им методами, вплоть до прямого
   предательства. Почему? Потому что советский строй перестал их устраивать!
   Возможно, кто-то завопит, что советский строй не устраивал их (евреев) никогда.
   Тогда я обращу ваше внимание на самое первое советское правительство. Самое
   первое советское правительство состояло сплошь из евреев. Исключением
   являлись только чистый грузин Сталин и Ленин, еврей на четверть. Разве это
   нормально, когда титульной нацией, каковыми в России являются русские,
   управляют инородцы, у которых ещё совсем недавно были серьёзные
   ограничения по месту жительства?! (Кстати, черта тогдашней оседлости евреев
   находилась ровно на территории современной Республики Беларусь, поэтому
   здесь евреев так много.) Такой оборот можно классифицировать не как победу
   оппозиции, а как явную оккупацию! Интересно то, что такого рода оккупация
   нашла поддержку у довольно широких слоёв населения тогдашней России.
   Впрочем, необходимо заметить, у достаточно люмпенизированных слоёв. По
   определению Ленина, на тот исторический момент в России назрела
   революционная ситуация, признаки которой у него подробно расписаны. Однако
   признаки революционной ситуации в той или иной мере присущи почти любому
   государству. Вопрос силы терпения.
   Разрекламированное евреем Эйзенштейном героическое взятие Зимнего
   дворца - яркого символа начала Великой Октябрьской социалистиченской
   революции - обыкновенный промоушен, поскольку героизм этого события под
   большим сомнением. Исторические документы свидетельствуют, что Зимний
   дворец тогда охранял женский бататьон. Кроме того, со стороны нападавших в
   этой неравной схватке со слабым полом погибло всего два мужчины. Одного в
   необузданном порыве случайно придавили насмерть сами большевики, другого
   (ещё сильнее пьяного) убила дворцовая статуя, упав на него. Таким образом, один
   погиб из-за неорганизованности своих же нетрезвых товарищей, другой - стал
   жертвой искусства (конкретнее, скульптуры). Однако весь этот исторический
   комизм старательно вымаран Эйзенштейном, а возникшую пустоту он плотно
   заполнил революционным пафосом.
   К сожалению, Февральская буржуазная революция не сумела предотвратить
   раскол в обществе, весьма умело провоцируемый большевиками, среди которых
   ключевые посты, кстати, были заняты еврейством. Неоднозначную фигуру
   Распутина кто-то видел как русского святого (во всяком случае, царская семья),
   кто-то - как воплощение зла. Каков бы ни был Распутин, его финансы
   контролировал еврей Симанович. Бизнес - есть бизнес. Гешефт - есть гешефт.
   Разве есть какая-либо разница кого продавать? Бога, Дьявола... Можно даже
   Родину продать, если хорошо заплатят, как заплатили немцы, которых тоже
   кинули в черноту поражения I Мировой войны. Еврейство всегда умело мутить
   воду основательно. Пожалуй самое страшное случилось немногим попозже.
   Расколотое общество было брошено в омут гражданской вайны, самого что ни на
   есть страшного, что может произойти в границах отдельно взятого государства.
   184
   Однако вспомните первый состав советского правительства. Таким образом,
   станет наглядно понятнее, что гражданская война в России была кровопролитной
   войной славян-монархистов и еврейского большевизма. Заложником этого
   непримиримого противостояния стал русский народ, как сказано выше,
   отличающийся природной вальяжностью и прямолинейностью. Кстати, войну
   против СССР Гитлер идеологически позиционировал как смену власти "жидов и
   большевиков", стремящихся к мировому господству. Гораздо позже мы (СССР)
   вошли в Афганистан тоже вовсе не для борьбы с афганским народом. Впрочем, я
   упомянул это лишь в качестве иллюстрации.
   Забавно то, что после смерти Ленина, которого по официальной версии
   застрелила отравленными пулями еврейка Фани Каплан, Сталин понял, что
   жестокость и беспощадность еврейства к своим оппонентам может
   уравновешиваться только ответной жестокостью и беспощадностью. Радикализм
   еврея Свердлова, отдавшего приказ об убийстве царской семьи, Сталину был
   пока чужд. Подобно Распутину, Сталин не являлся однозначным человеком.
   Выпускник духовной академии, Сталин в первом советском правительстве
   занимался вопросами национальностей. И если на четверть еврея Ленина
   еврейство использовло как яркую ширмочку, то Сталину отводилась роль менее
   заметная. Однако к смерти Ленина Сталин умудрился сконцентрировать в своих
   руках почти всю полноту власти. Кроме того, авторитет Сталина возрастал
   благодаря поддержке рядовых членов партии, в основном, разумеется, русских.
   Полагаю, доверие рядовых русских членов партии к грузину Сталину находится
   в прямой зависимости от недоверия к остальному правительству, состоящему
   сплошь из евреев. Интересно то, что к 1937 году Сталин так или иначе уничтожил
   практически всех бывших в первом советском правительстве.
   Конечно же Сталин для многих станет монстром. Однако русские в
   основном почему-то Сталина любят, а вот евреи в основном почему-то ненавидят.
   Интересно почему? Впрочем, простите за циничную риторику. Примечательно и
   то, что до полного воцарения Сталина люди в России (РФСФСР и СССР)
   делились по религиозному принципу: мусульмане, иудеи... Именно Сталин ввёл
   в обращение пресловутый пункт N5 в паспорте, чем серьёзно осложнил для
   еврейства их легализацию. Ведь среди евреев бывают и христиане. А касаемо
   страны полувоинствующего атеизма, каковой был СССР, то какая бы то ни было
   религиозность здесь вообще была неуместна. Впрочем, методы были вполне
   цивилизованными. Церкви разрушили далеко не все и далеко не до основания.
   Государство от церкви просто отделилось. Таким образом, Сталин умело развёл
   всех по своим народным домам и укрыл их одной большой крышей. В СССР он
   выделил евреям автономию Бирибиджан, земли гораздо более далёкие и суровые,
   нежели бывшая черта осёдлости, за которую их определила ненавистная им
   монархическая Россия, которую они называли тюрьмою народов. А когда после
   II Мировой войны началась очень крутая перекройка политической карты
   Европы и назрела острая надобность в государственном новообразовании
   Израиль, то коварный и проницательный Иосиф Виссарионович не сильно
   185
   возражал, ибо надеялся, что еврейство обязательно переберётся подальше от него
   и само накроется там медным тазиком, как сказано в предсказаниях.
   Несомненно, Сталин еврейства опасался. Особенно к финалу своей жизни,
   когда силы уже были почти на исходе. Сталин взялся за тех, кому был должен
   доверять в силу своей некомпетенции. Возможно, у Сталина были некие данные.
   Недаром ведь он затеял перед своей смертью крупную операцию в так
   называемом "деле врачей". Нет. Сталин не впал в полное безумие. Он вовсе не
   собирался перебить всех врачей и вернуться к повивальным бабкам и разного
   рода колдунам. Нет. Сталин собирался разобраться с кремлёвскими врачами,
   большинство из которых принадлежало к еврейству. Смею предположить,
   именно они (кремлёвские врачи), наплевав на клятву Гиппократа, "навредили"
   здоровью Сталина до полной летальности. Впрочем, тема еврейства столь
   масштабна, что достойна, пожалуй, отдельного углублённого исследования.
   Подчёркиваю, лично моя точка зрения претендует лишь на высоту
   историчности. Персонально мне еврейство не сделало ничего такого, за что я
   желал бы им гибели. Говоря о еврействе я думаю о присущей этому народу
   особой, не всегда приятной ментальности. Естественно, евреи, как и любой иной
   народ, имеет право на существование. Чего только мне стоит колорит
   Пенхасика! Позволю себе напомнить, что из-за этого муфлона я потерял 100$
   плюс был спровоцирован его жадной глупостью на глупую ярость, в результате
   которой я стёр в пыль свой талисман. При всём при этом я вовсе не антисемит.
   Хотя, как вы уже, надеюсь, поняли имею веские на то основания. Однако я вижу,
   что очень далеко не все разделяют мою толерантность. Ещё Ленин
   сформулировал элементарное правило: "Жить в обществе и быть свободным от
   него - нельзя". В данном конкретном случае я вспомнил правило Ленина в
   глобальном контексте. Чтобы получить расположение остального мирового
   сообщества еврейству нужно не так уж и много. Во-первых, надо перестать
   считать себя богоизбранным народом, а всех остальных народов - гоями, и надо
   перестать сильно поклоняться Золотому Тельцу. Во-вторых, нужно стать
   скромнее и расслабленнее. Конечно же не на столько уж расслабленнее, как
   Пенхасик, который уже почти под себя ходит. И ещё. Возвращаясь к рабству
   евреев, я хотел бы напомнить старую истину, что раб скорее станет тираном,
   нежели по настоящему свободным человеком.
   @@@
   Дефицит человеческого общения дядя Толя преодолевал довольно
   забавным методом. Если человек ему нравился, но он чувствовал, что в случае
   экстренного отступления оппонента ему на своей одной ноге с костылями за ним
   не угнаться, то дядя Толя хватал своего предполагаемого собеседника за руку,
   точнее в своё цепкое рукопожатие, и только тогда начинал вываливать на него
   горы гадостей и предъявлять абсурдные претензии. Уверен, дядя Толя был
   типичным энергетическим вампиром. Однако, увидя его ещё издалека
   топтавшимся возле редакции газеты "Вечерний Минск", его протянутую ко мне
   186
   для рукопожатия руку, потупив взор к тротуару, я резко не изменил маршрут, а,
   словно ослеплённый гипнозом, сам пошёл к нему на встречу, хотя почти уже
   опаздывал.
   - Выглядишь, тыцы-пыцы, нормально. Прикид не дешёвый. Нарядненький.
   Зафасонил. Ну натурально зафасонил. Такой моднявый. Ты прямо, тыцы-пыцы,
   как новый!
   - Да ну. Какой я, дядя Толя, новый? Я - старый!
   - Ага. Старый и больной. Втирать ты всегда, тыцы-пыцы, умел. Так где,
   говоришь, бабла нарубил?
   - В лесу.
   - В лесу?!
   - В лесу, в лесу.
   - Это там где я, тыцы-пыцы, должен из дерева пенёк сделать и куда петушка
   нужно посадить?
   - Всё верно. Не далеко от вашего места. Почти рядом.
   - Ты как Свиридов уж почти, тыцы-пыцы. Хамить старшим хорошо
   научился. Вот вы какие... Индивидуальные, ёб вашу мать, предприниматели! От
   коллектива оторвались! Поколение некст, чтоб вам так как мне жилось!
   Продались, суки, за доляры этим буржуям! Во как выглядишь! Нет, ну точно
   новый! Ты анекдот, тыцы-пыцы, про нового русского знаешь?
   - Так их много.
   - Рассказывай.
   - Не могу. Лимит времени почти исчерпан.
   - Тогда я тебе. Вот послушай, тыцы-пыцы. Подгребает к новому русскому
   Дьявол и говорит ему, тыцы-пыцы, вот хочешь и будет у тебя бабла немерено,
   девки красивые на тебя стаями будут вешаться, только за это самое я твоих
   родителей в ад заберу. А новый русский репу почесал и Дьяволу, чего-то я здесь
   не догоняю. Дьявол ему, чего здесь не догонять, я тебе конкретно деньги с
   девками, а ты мне - стариков! А новый русский ему, это понятно, я только не
   пойму в чём здесь подвох. Смешно, правда?
   - Очень, - подтвердил я, украдкой взглянув на циферблат часов.
   Дядя Толя мог трепаться, как трепаются на сильном ветру выстиранные
   сатиновые трусы в сумашедшие незабудки, часами и даже сутками. Дядя Толя
   был красноречив, как Фидель Кастро. Кстати, никакой антипатии, типа какую
   испытвал тот же Фидель Кастро к американским президентам, лично ко мне,
   насколько мне известно, дядя Толя не испытывал. Просто у него в характере
   имелась такая нехорошая манера - наезжать. Он провоцировал своего
   собеседника на конфликт не имея на то практически никаких оснований,
   вынуждал его прочувствовать лично персональную неизгладимую вину в
   частности перед ним и всем обществом в целом, и занять оборонительную
   позицию, если даже не оправдываясь, то - защищаясь. Полагаю, драматургия
   человеческого общения представлялась для дяди Толи именно таким
   извращённым образом. Дядя Толя раздражал многих. Ной как-то его даже чуть не
   187
   зарезал. Однако за долгие годы знакомства я привык к дяде Толе и совершенно на
   него не обижался. Но выдерживать дядю Толю долго у меня как-то тоже не
   получалось. Так что вежливо с ним попрощавшись, я аккуратно высвободил свою
   пленённую руку, которую дядя Толя уже было собрался мелко потрясти в
   прощальном tremоllo и затянуть очередную бесконечно-финальную арию, и
   свалил от греха подальше.
   Возле филармонии Костя Бессмертный появился ровно в полдень, как и
   забивались. Я тоже притопал ни рано, ни поздно: ровно в полдень. Уверенные в
   пунктуальности друг друга, мы никогда не опаздывали, то есть, по
   классификации Пивненко, опоздунами не числились. Надобность в
   присаживании на скамейку, закуривании или раскрывании журналов-газет
   отпадала сама собой. Опоздание - это глупость, вводящая в заблуждение.
   Практика опозданий порой достигает вершин абсурда. Допустим, ты на практике
   узнаёшь, что твой визави имеет дурную привычку опаздывать на 15 минут.
   Поначалу ты обижаешься, совестишь его, а затем прощаешь: сиюминутная
   значимость задержки порой оказывается менее важной ожидаемого. Однако,
   забив очередную стрелку, скажем, в 19.00, ты, памятуя о зловредной привычке
   визави, со спокойной совестью появляешься в 19.15. Твой визави же на сей раз
   совершает подвиг, то есть побеждает себя и прилетает на встречу загодя, когда
   ещё и 19.00 не отстукало, ждёт, терзается сомнениями. Нет-нет. Он ничего не
   перепутал: ни места, ни времени. И вот ты появляешься, объясняешь ему логику
   своего опоздания, которую он принимает вместе с твоими извинениями. Другим
   разом по тем или иным причинам он опять позволяет себе опоздать на
   дипломатически приемлимые 15 минут. И уже ты обижаешься, и прощаешь в
   итоге, обязательно делая выводы. Затем ты... И выводы уже делает он - визави.
   Роли меняются. Бывает (по крайней мере, у меня бывало), что договариваешься о
   встрече в 19.00, приходишь в 20.000, а визави, исходя из личной логики
   притопывает в 20.15. Неустойчиво, тревожно и очень подобно на вялотекущую
   шизофрению. Поверьте, чтобы свидеться в 20.15, нет надобности назначать
   рандеву в 19.00. Дисциплина? Да, разумеется. А вдобавок элементарное
   уважение к визави, а заодно и лично к себе. На опаздания с Костей мы никогда не
   отвлекались. Если в 19.00, значит в 19.00. Если в полдень, значит в полдень.
   Никогда не обсуждая особенности хронометрии, мы просто относились друг к
   другу уважительно, посему на месте я был ни рано, ни поздно: ровно в полдень.
   - Принёс? - зондировал я.
   - Принёс, - буднично доложил Костя, передавая мне картонную папку с
   игривым бантиком из тесёмочек.
   Присев на лавку, я трепетно развязал тесёмочки. Содержимое папки
   впечатляло. Обыкновенная та канцелярская папка таила в себе целый ворох
   разнообразных документов по одной теме: техпаспорт, секретные донесения СД,
   справка из Рейхсканцелярии, расходный ордер, пожелтевшая какая-то довоенная
   германская газета с фотографией вальяжного Германа Геринга в автомобиле,
   точь-в-точь похожем на Ковчег, бумажки из ГАИ, КГБ СССР и хозяйственного
   188
   отдела ЦК КПСС, где указывалось, что автомобиль БМВ 327-кабриолет 1938-го
   года выпуска, номерной знак такой-то такой-то переходит на баланс туда-то тудато,
   и ещё, и ещё, и ещё... Педантично изучая эти манускрипты, я на время даже
   потерял ощущение действительности - столь правдоподобно выглядела
   фальсификация.
   - Убедительно.
   - Есть ещё мастера, - поскромничал Костя не без гордости. - Вопросы
   имеются?
   - Вопросы имеются. Задавать их только некому.
   Неспешно прогуливаясь вдоль проспекта Скорины, точнее незаметно
   доковыляв до площади Победы, затосковав по рабоче-крестьянскому пойлу, мы
   купили в гастрономе две бутылки портвейна "Приморское". Не очень уверен, что
   шмурдяк сильно полезен. Хотя о пользе столовых и выдержанных вин у
   специалистов большие разногласия. Вкусовые качества выдержанных вин,
   разумеется, выше, чем у столовых. Но какая польза, скажите на милость, может
   быть в вине, допустим, пятилетней выдержки, если срок годности даже
   минеральной воды исчисляется двенадцатью месяцами?! Однако, пару слов в
   защиту шмурдяка. В его пользе, как выяснилось, я сомневаюсь. Вкусовые
   качества шмурдяка уверенности мне тоже не внушают. Только шмурдяк
   (дешёвый алкоголесодержащий ширпотреб), при всей своей местной
   доступности, в глобальном масштабе - очень эксклюзивен! Классические сорта,
   типа Мерло или Шардоне, давно всем известны и приобрести их
   незатрудительно. Некоторая купажная продукция тоже пользуется мировым
   спросом. В Хельсинки, Москве, Токио, Сиднее или Детройте в любой болееменее
   приличной забегаловке при наличии денег вам обязательно нальют вермут
   "Martini". Хотя, на мой взгляд, та же итальянская марка "Ravini" не особо хуже,
   если хуже вообще. Реклама. Думаю, с 1863 года (заявленной даты начала
   производства "Martini"), прошло гораздо больше времени нежели с момента
   создания "Ravini". И что? После этого "Ravini" перед "Martini" - шмурдяк?! Не
   знаю. Это дело итальянцев. Пусть даже итальянский язык, по мнению Его
   Писательства, мне приятнее других языков. Пусть итальянцы рассуждают, что у
   них шмурдяк, а что у них не шмурдяк. Только я знаю точно, что вряд ли даже
   очень состоятельный тот же итальянец сможет познакомиться местным,
   белорусским (или тем же "Приморским", крымским) шмурдяком. Кроме самой
   дурацкой "Загадки" мне почему-то плохого ничего не вспоминается. В любом
   случае, её можете не пробовать. Если вы, конечно, не полный экстремал или
   гурман-извращенец. Впрочем, грамотно судить об отечественных спиртных
   напитках мне мешает опыт. Не настолько его уж было и много. Экспорт и импорт
   разнятся так, как разнятся центробежность и центростремительность. В условиях
   социализма это особенно заметно. В тех привычных моему детству и юности
   условиях хорошее и плохое складывали по разным корзинам. А корзины те...
   Впрочем, не о том. Шмурдяк! Шмурдяк - это соль земли. И если землю можно
   есть почти без ограничений, то соль нужно употреблядь дозировано, потому что
   189
   она откладывается в остеохондроз. Короче. Опыта у меня не хватает. Но я точно
   знаю, что наш шмурдяк - везде дефицит! Впрочем, простите за это пространное
   лирическое отступление. Итак, по предложению Кости, мы свернули во двор его
   дома, где в беседке возле Дома быта, никому не мешая, вмазывали и мирно о том
   о сём разговаривали. В частности, мы обсуждали нумизматические тонкости.
   - Чтобы хорошим было хорошо, а плохим - плохо, - сказал он тост и ударил
   своей бутылкой о мою. - Обидно, да?
   - Твои слова да Богу в уши, - понадеялся я, причисляя нас скорее к
   "хорошим".
   - Да-а-а. Лютые кружева плетутся. Да-а-а.
   - Что скажешь? Ковчег на двушку потянет?
   Бессмертный, типа старый пердун, сетовал, что мои мозги, обрящие уже
   промышленную мощность, используются в криминальных целях, что продукция
   моих извилин никогда не получит патент на изобретение. Возражая, я ссылался
   на комсомол, научивший меня изворотливости. Действительно ведь,
   обязательные месячные взносы в размере двух копеек советским школьникам
   были почти не обременительны, но - идеологически не выдержаны (откуда, из
   каких отчислений им взяться?!). Клянчить приходилось у родичей. Не воровать
   же?! Впрочем, возможно, именно к этому нас и склоняли.
   Исчерпав двухкопеечную мелочёвку, мы обратили внимание на монеты более
   крупного достоинства. Конкретнее, Костю интересовали полтинники чеканки
   1924-го года. Как бы невзначай он осведомился, имеются ли таковые в моей
   коллекции, и, выведав о наличии целых семи штук, принялся настырно меня
   уговаривать продать их ему. Лукавство Кости я дезавуировал без труда. Мулька
   заключалась в том, что при выпуске монет достоинством в пятьдесят копеек в 24-
   ом допустили нелепую оплошность: вместо серебряного листа разрубили лист
   платиновый. Тот, кому полагается, узнал об этом слишком поздно, когда денежки
   уже вступили в неконтролируемый оборот. Короче, исчезли. Без лабораторного
   анализа (на глазок) отличить платину от серебра - почти нереально. Но!
   Определить можно по весу: монета из платины на один грамм тяжелее
   серебряной. Суть же вовсе не в металле. В раритете! Персональные семь
   полтинников я взвесил давным-давно, о чём, разумеется, Бессмертному не
   признался, отплатив ему хитростью за хитрость. Я пообещал Бессмертному их
   подарить, что к великой радости Кости и случилось неделей позже.
   Наслаждаясь солнечностью дня и задушевной беседой, мы наблюдали за
   задорно пробивавшейся травкой и клейко распускавшимися листочками.
   "Приморское" рассасывалось, разносилось кровью по удалённым уголкам,
   наполняя тело и душу приятной истомой. В наших бошках, напоённых
   благодатью, то капельку плескалось, то резко штормило. Мироздание поражало
   гармоничностью. Похожий на дудящего пионэра-горниста, а вовсе не на
   отставного разведчика, сосущего из горла шмурдяк, Костя внезапно оторвался от
   бутылки, поперхнулся, закашлялся и сильно побагровел. Когда я пятернёй
   долбанул его по спине, Костя принялся энергично отмахиваться. Угомонившись,
   190
   я обратил внимание на прохладный взгляд Кости, устремлённый куда-то вдаль.
   Проследовав за ним, я вычислил куда он упёрся. Взгляд его упёрся в немолодую,
   элегантную женщину, уверенно приближавшуюся к нам. Пренебрежительность и
   скепсис, написанные на её красивом лице, выдавали едва сдерживаемую
   агрессию.
   - Чего она прётся? - запаниковал Костя, передавая мне поисчерпавшееся
   "Приморское" в первоначальном объёме 0,5 литра. В общем, содержимое в
   форме.
   - Кто?! - изумился я.
   - Моль в пальто! - залепил Костя. - Мать... моя, женщина. Обожди. Я скоро.
   Сегодня мамин праздник!
   Сегодня мамин день!
   Я знаю мама любит
   Вино по рубль семь!
   Навстречу к матери Костя потрусил вразвалочку. Тормознув, она поджидала
   его, внимательно изучая меня издалека. Я силился вызвать её расположение. В
   самом деле, что такого?! Средь бела дня?! Из горла?! В своём дворе?! Шмурдяк?!
   Ну и что?! Из продовольственного же магазина всё-таки, а не из охотничьего!
   Когда, где, с кем, сколько: на этикетке ведь не написано! На сей счёт инструкций
   у продавцов нету! И чего опять-таки не выпить, когда жить - стыдно. Так что, за
   вино - вины мной не чувствовалось.
   Говорят, яблоко от яблони недалеко падает. От себя лишь замечу, что если
   даже в яблоке есть червь, то вовсе не факт, что вся яблоня червивая. Хотя это как
   бы не очень согласуется с логикой. Не вникая в подробности, сообщу вам лишь
   то, что диалог мамы с сыном особой теплотой не отличался. Недовольно и жёстко
   мама у сына интересовалась, что за тип (я то есть) с ним в компании. Сын скорее
   внушительно огрызался, нежели отчитывался, и понукал маму поэкстреннее
   свалить.
   Вскоре резко изменив маршрут, мама Бессмертного исчезла в Доме быта.
   Возвратившийся Костя выглядел очень смущённым. Покуда же Костя
   вразвалочку ковылял, мне вспомнился один из рассказов Свиридова. Тогда,
   вместе с Данилой, накануне наглотавшимся колёс, они глушили у Кости
   венгерский вермут "Кечкемет". В разгар пирушки в комнату вошла мама Кости и,
   пристально оглядев присутствовавших, нарочито удручённо покачала головой.
   Вроде что случилось? Вроде ничего. Но Костя взвился, точно ужаленный, и
   заорал и затопал на неё ножками. Когда же его припадок выдохся на нет,
   хрестоматийный флегматик Данила глянул на погоны кителя, небрежно
   брошенного Костей на диван, глянул на самого Костю, и затем недоумённо изрёк:
   "Если ты так отдыхаешь, то как же ты тогда работаешь?"
   - Стесняешься матери?! Напрасно! Красивая женщина. Царственная даже
   какая-то! Касаемо наших возлияний... - старался я, промокший насквозь от
   шмурдяка "Приморское", пояснить свою позицию, - Так я её понимаю.
   191
   - Замечательно, что понимаешь. - Бессмертного колбасил неудобняк
   внештатности и, вероятно, эдипов комплекс. - А если бы на твоём месте был бы
   другой?! Чего она лезет?! Может, у меня служебные дела!? Мало ли что!? Мало
   ли с кем?! Может ты агентура, секретный сотрудник?! Законник, или важняк?!
   Представляешь, в какое положение она может меня воткнуть?!
   - Законник... сексот... важняк... Ну загнул!
   - К примеру.
   - Нет, Костик. Для своей мамы ты всегда будешь сыном, а не перспективным
   офицером спецслужб.
   - Бывшим, а не перспективным, - прокомментировал Костя уточняюще,
   взболтав приморско-пионэрский горн.
   - Тем паче, - резюмировал я, дзынькнув своим "инструментом" об его и
   заиграл-забулькал, после чего добавил: - Не унывай! Проколы у всех бывают.
   Могила. Никому. Ни за что. Никогда. Не сцы! Звёзд не поснимают.
   Только вдумайтесь! Среднестатистический негр из Африки гораздо чаще
   кончает суицидом в Европе, нежели тот же среднестатистический белый на
   чёрном континенте. Естественно, глупо рвать когти с Родины на чужбину лишь за
   тем, чтобы сделать себе кирдык. Но ведь все хотят лучшей жизни! Пускай даже
   через смерть. Жизнь - дрянь? Не знаю. Думаю, не на столько, чтобы сожалеть. А
   на счёт негров? Почему они себе кирдык? Так это от того, что Солнца им не
   хватает. Всё-таки в Африку Солнце почаще заглядывает. А белые на чёрном
   континенте, мне кажется, не очень переживают. Точнее, белые (особенно славяне)
   давно уже привыкли жить по-чёрному. Вон даже Высоцкий в песнях своих
   просил: (хотя бы) "Протопи ты мне баньку по-чёрному. Я от белого света (типа)
   отвык..." Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что Владимир
   Семёнович (этнический белый) позволял себе-таки играть чёрного (!) в фильме
   "Как царь Пётр арапа женил".
   Родители Кости (скажем, мама) не ассоциировались у меня ни с каким
   цветом: ни с чёрным, ни с белым. Я их просто не представлял, наивно
   подсознательно уверенный, что он рождён Разведкой от бронзового памятника
   Дзержинского. Нет, не то чтобы Костя был таким неземным. Просто я
   совершенно не задумывался над существованием у него реально-земных
   родителей. Бывшая жена его для меня тоже была загадкой.
   Кстати, в благодарность за мою снисходительность и понимание, Костя
   поведал мне про прокол с его бывшей женой. Значит, однажды Костя получил
   письменное послание на пяти страницах, полное любовной лирики и пафоса,
   только не от жены. С удовлетворением прочитав, он сунул его в карман брюк.
   Состоялось сие на службе. Дома же, по обыкновению, Костя снял с себя
   рабочий костюм и, натянув спортивный, устроился на диване перед телеящиком
   для просмотра новостей, обязательных и ежевечерних. Дражайшая супруга
   Кости тем временем затеяла крупную постирушку, и разом с прочей нечистью
   решила произвести помоечные процедуры с рабочими портками мужа.
   Предусмотрительно, дабы не подмочить чего не надобилось, она изъяла
   192
   содержимое из карманов злополучных тех брюк. "Что это?!" - только и
   спросила она у Кости, тщательно артикулируя буквы и демонстрируя страницы,
   исписанные каллиграфическим почерком. "Ничего", - соврал Костя
   быстренько, вырвал у неё письмена и превратил их в нечитаемые клочья. Увы,
   поздно! Штанцы Кости были ещё сухими, а репутация его - уже подмоченой.
   - Чего намереваешься делать с баблом? - спросил Костя неожиданно.
   - Баблом? С каким? - сгруппировался я.
   Бессмертный, конечно же, был посвящен в "Argema mittrie", но про
   накопленное он представления иметь не мог. Полной информацией обладал лишь
   один человек - Серёжа Новицкий, мой полноправный компаньон. Для прочих же,
   включая Бессмертного и Свиридова, мы находились в стадии становления.
   Лежавшие на тот момент на нашем счёте $1.253.780 финальными мной не
   воспринимались: перечисления и наличка поступали исправно. Кроме того, так
   уж срочно я дела сворачивать не намыливался.
   - Если выгорит с Ковчегом... Всё-таки не будешь же, как усравшись,
   носиться по миру с сотнями штук за пазухой. В приличном банке им осесть
   проблематично. Бортанут или того хуже.
   - Надежда умирает последней, - намекнул я.
   Пристроить деньги я собирался в Цюрихе, у мистера Логгерхеда.
   - Кажется, не всё продумано, - проронил Костя, не поняв.
   - Поможешь переправиться?
   - Наглухо помню, не бзди. К немцам, так к немцам...
   - А в Швейцарию? Слабо?
   - Мечтаешь заавуарить тамошние банки? Наивняк. Установки Интерпола
   действуют почти везде. В Швейцарии уж точно. Спрятаться лучше в оффшоре.
   - Швейцарцы немногословны. В любом случае, меня вопросами засыпать не
   будут.
   - Свой человек?
   - Соображаешь.
   Рядышком на скамейке валялся пьяный мужчина приятной внешости в
   бирюзово-хэбэшной рубашке с эмблемой "Lacoste" на груди, игривым таким
   крокодильчиком. Я посмотрел на этого весёлого крокодильчика, и мне невольно
   вспомнилась Лакоста, любимое владение маркиза де Сада с древним замком на
   скале, где он сочетался браком со своей возлюбленной, прекрасной мадемуазель
   Лаурой-Викторией де Лори, и пусть даже их свадьба была незаконная, но вполне
   зато пышная, во всяком случае больше похожая на жизнерадостное
   театрализованное представление в духе "Женитьбы Фигаро", нежели на
   мрачноватый церковный ритуал. (Кстати, другая Лаура, вышедшая замуж за
   Хьюго де Сада в 1325 году, родственница Великолепного Маркиза и его
   соперник по дурной репутации, прах которой, кстати, он перезахоронил здесь же
   в Лакосте, в своё время являлась источником вдохновения и платонической
   страсти для небезвестного поэта Петрарки). Я посмотрел на этого весёлого
   крокодильчика, и мне невольно вспомнился сам маркиз де Сад, такой добрый и
   193
   милый, почти как русский Крокодил Гена, который в открытую сожительствовал
   с полулитовцем Чебурашкой-Курвелстукасом.
   - Жёсткий плацкарт, - сказал Костя, вроде как железнодорожник.
   - Солдат спит, служба идёт, - поправил я его по-военному.
   Подобрав порожний ПЭТ (пластиковую бутылку из-под газировки), Костя
   прожёг в нём сигаретой отверстие (для выхода дыма), на донышке сбоку,
   сморщил баллон в дугу, навинтил на горлышко вогнутую алюминиевую пробку с
   дырочками (для дозняка и тяги) и назвал своё детище торжественным именем -
   Гусь Хрустальный.
   @@@
   Нежданно-негаданно позвонила Харипова. Я почувствовал сразу - на коне,
   причём белом. Агрессивная, как самка тарантула (сначала выебет, потом сожрёт),
   без всяких там экивоков и прелюдий Маша назвала адрес, по которому Свиридов
   конспиративно снимал комнатуху и поинтересовалась верны ли её координаты.
   Ошеломлённый внезапностью, я сперва не сообразил вправить ей мозги и затем
   уж пустить по ложной тропе, а выкупился, словно последний лох. Впрочем, тогда
   я меньше всего беспокоился о Свиридове. Тогда меня больше интересовала сама
   Харипова. Срочность всегда сопряжена с дефицитом времени. Но в случае с
   Хариповой эта срочность носила оттенок фатальности. Дело в том, что когда
   Харипова и Свиридов познакомились соотношение их возраста было 16 к 27. Он
   у неё был вторым. Первым был её бывший учитель по физкультуре. С высоты
   своих двадцати семи Свиридов видел, что в свои шестнадцать она уже почти
   созревшая секс-бомба! Свиридов у неё был вторым, но разным физическим (в
   основном парным) упражнениям он научил её не хуже первого. Он её взращивал,
   как грамотный агроном. Он окучивал её, подпитывал, подкармливал, давал
   читать себя и рекомендавал маркиза де Сада. Думаете он развращал её?! Вы
   ошибаетесь. Просто он старался быть для неё приятным, а заодно открывал для
   неё более страшные миры, чем её внутренний мир. Свои самые сокровенные
   мысли Харипова никому не доверяла, кроме дневников. Сколько ни просил
   Свиридов поделиться с ним не только её телом, но и душой посредством
   прочтения заветных тетрадочек, однако Харипова всегда отвечала ему отказом.
   Самое же забавное то, что полунимфоманка Харипова имела склонности к
   суициду. Опасаясь, что доступ к заветным тетрадочкам будет после её смерти ему
   невозможен, точнее то, что в момент приступа отчаянья его рядом не будет и
   повлиять как-либо он будет не в состоянии, Свиридов договорился с Хариповой,
   что прежде чем наложить на себя руки она сначала передаст дневники ему. И вот
   Харипова срочно разыскивает Свиридова через меня. Что мне было делать?! Я
   ведь не знал, что с передачей дневников она вовсе не торопится.
   - Маша, а на фига тебе Свиридов? - подбивал я клинья постфактум.
   - Чтобы в саван его закутать.
   - За что?!
   - За то! Вошкается с разными прошмандовками. Тварь!
   194
   - Вольтанулась? Он отшельником в келье затворничает. Нетленочку рихтует,
   - внушал я ответственно.
   - Не трынди, - произнесла Харипова отчётливо и бросила трубу на рычажок.
   Беспросветное пасмурное небо, насквозь сырая земля, а между ними - бурая
   смертельная тоска: хоть вой. Покидать дружеские объятия шотландского пледа
   мной не планировалось. Удобно устроившись в кресле, я вкушал зелёный чай и
   щёлкал дистейшином, помаргивая каналами телевизора. Идилия, оазис покоя. И
   тут (получай фашист гранату!) Харипова, алчущая крови. (А ведь когда-то
   Свиридов называл её старательной учиницей. Но однажды сказал ей при мне, что
   в рот она берёт не очень умело, будто бревно лижет. Правда, тогда ей было около
   шестнадцати). Замандражив, я немедленно принялся обрывать телефонный
   аппарат Свиридова. Увы. Противоположность отказалась внимать категорически.
   Такую мизантропическую манеру Свиридов культивировал: частенько, в числе
   прочего, отключал и телефон, полностью отгораживаясь от внешнего мира.
   Впрочем, с тем же успехом он мог выбраться на прогулку. Подобная жабья
   погода, благо, нравилась ему чрезвычайно. Тяготясь неизвестностью, я уболтал
   себя подняться с нагретого кресла и ринулся в ненастье, дабы пресечь опасные
   посягательства. Иносказательно выражаясь, забот баба не знала, купила порося.
   Некоторые ходят в гости, чтобы вместе выпить принесённого вина,
   некоторые - чтобы пожрать сытно на халяву. Ворвавшись к Его Писательству
   интеллигентно, точно МЧС России, я собирался озадачить его экстренной
   эвакуацией или торопливым сооружением чего-нибудь, типа линии
   Маннергейма. Отнюдь! Случилось всё несколько иначе. Прежде чем докучать
   предполагаемыми вилами, я был сражён наповал. Посреди комнаты торчала
   Маша: в руках - скрипка, на шее - несмываемый засос. В ушных мочках
   Хариповой болтались овальные пластины бирюзы, в коей, согласно тибетской
   мифологии, содержится жизненная сила Ла, отождествляемая с душой всего
   народа.
   - Не обращай внимания, - попросил её Свиридов.
   - Она грохнуть тебя собирается, - шепнул я ему.
   - Без особой надежды? На авось? Это так же утопично, как твой
   демократический централизм, - ответил он мне тихим же неверием.
   - Я вполне серьёзно.
   - Да?! А что так?!
   - Ревность.
   - А вот я её к собачкам почему-то не ревную, - срезонёрствовал Свиридов и
   выразительно посмотрел на меня, типа я виноват в необоснованности к нему
   претензий от Хариповой.
   Унижаться - это значит делать то, что делать не хотелось бы перед тем, перед
   кем этого бы делать не хотелось. Хотя бывает и такая принудительнообязательность,
   как добровольные пожертвования. Нежно проведя своим
   наманикюренным ноготком по эфам, Харипова скользнула по обечайке.
   Настраивая инструмент, она подкрутила колки и наканифолила конский волос
   195
   смычка. Затем, уперев подбородник скрипки в загадочную гематому, Маша
   заелозила смычком по струнам, чуть раскачиваясь в такт, вдохновлённо извлекая
   из инструмента Сарасате "Рондо Каприччиозо", больше известную в
   музыкальных кругах под шутливым названием "Морда Кирпичиоза". От
   соприкосновения бирюзовой серёжки с корпусом скрипки, ми третьей октавы, на
   которую Маша в сложном пассаже то и дело лихо взлетала, постоянно издавала
   призвук. Пустой и синхронно звонкий.
   Кроме упомянутого Свиридова, в квартире присутствовала Вера, его
   давшишняя подруга. Облик Веры рельефно прочерчивали цыганские корни,
   угаданные мной безошибочно. Только не пёстрые одежды дикой аляповатостью
   укрывали стройный стан Веры, а строгий брючный костюм глубокого синего
   цвета. Не стереотипное дрожащее и звякающее монисто на цыцках украшало
   Веру, а - крупный обсидиан, извергнутый жерлом вулкана, мерцавший как-то
   очень таинственно. Не золотая улыбка дорогих зубов дополняла её образ, но -
   благородное изящество длинных смоляных волос, собранных сзади в кокон.
   Выглядела Вера неопределённо: может на тридцать, может на шестьдесят. Опятьтаки
   чего говорить о возрасте, если даже элементарное направление не
   определено. Вот, например, в западном направлении женщина и мужчина несут
   каждый свой чемодан. А напротив, в восточном - бывает, что женщина и чемодан
   мужчины тащит в добавок. А бывает и наоборот. В театрах, допустим,
   встречаются некоторые интересные мужчины, которые таскают за женщинами
   ихние ридикюли. Однако какого направления придерживалась Вера, я тогда не
   ссиюминутничал. Будучи всецело поглощённой вниманием к Маше, Вера пила из
   пиалы квас, лишь только грациозно-вежливым кивком обозначив
   осведомлённость о моём присутствии.
   По настоятельной просьбе нашего сумасбродного друга мы решили затем
   проветриться в лесу. Посовестившись, я телефонировал в офис и предложил
   Серёже с Катькой присоединяться. Персифляция моих коллег по бизнесу
   выливалась волнами: уверенные в плохом самочувствии шефа (то есть меня), они
   сильно театрально удивлялись в моём столь резком исцелении. Я предложил им
   размять их натруженные ягодицы прогулкой на свежем воздухе. Вовсе не
   поездкой на такси по святым местам. Так что вскоре в назначенное время мы
   встретились у замыкающего вагона электрички.
   - Чего оделся так тепло? - спросил я Новицкого, подковыляв к нему.
   - Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма, - рационально юморил
   наш главный и последний бухгалтер.
   - Вы, товарищ директор, идёте прямо как танцуете, - защищая Новицкого,
   подкалывая меня Катька по поводу моей ушибленной ноги.
   - Ага! Мазурка. С сильной третьей долей в такте, - не разделил я иронию
   Катьки.
   Погода шептала: "Займи, но выпей". Выпить? Это хорошо! А если финансы
   позволяют, то можно даже и закусить. Кстати, о кулинарии. Оказывается,
   ласточкины гнёзда - это вовсе не солома с помётом мелких птиц, а обычное
   196
   куриное яйцо, запечённое в котлете. Конечно же, соловьиные язычки жрать никто
   не планировал и шмурдяком из штучного отдела травиться было бы чрезвычайно
   глупым. Мои заботливые коллеги притаранили по моей просьбе кровавого вина
   из Крыма (пять бутылок), бутылку рома "Баккарди" и всяческую снедь:
   увесистый кусок копчёной кеты, сельдерей, голландские мясные консервы,
   клинышек пошехонского сыра, запаянные в пластик инжир с финиками, йогурты,
   которые Катька-Дельфин называла вкуснющими, как клиторальный оргазм, и
   ещё чего-то, и ещё, и ещё... Разумеется, нашлось там место и для любимых
   Серёжей Новицким яблок с твёрдой блестящей, словно навощённой, кожурой.
   Короче, получилось так мило-скромно для пикника на шесть персон.
   Действительно, обстановка в городе Минске с продуктами питания и со
   спиртным как-то постепенно и незаметно изменялась в сторону насыщения.
   Появился даже непривычный для населения выбор. Унизительные талоны на
   право нормированного приобретения (водки, муки, яиц, риса, сахара...)
   отоваривать уже никто не торопился. Нововведённые коммерческие магазинчики
   и киоски наперебой зазывали потенциальных клиентов, слишком уж как-то убого
   уподобляясь броской рекламе капиталистов. Текила, ром, водка, джин, вина,
   ликёры... Хоть залейся! От разнообразия марок и названий рябило в глазах. По
   сравнению с прежними, ещё недавними временами - это было грандиозно!
   Жратва - почти на любой вкус! Однако. Для подавляющего большинства моих
   сограждан, увы, мало чего изменилось. Ежели прежде приобрести товар было
   невозможно по причине его банального отсутствия, то теперь сие было
   затруднительным из-за отсутствия самих денег, их обнищавшей покупательной
   способности. Белорусские "зайчики" графически обрастали нулями,
   стремительно приближаясь к разрешительности нулевой отметки.
   ...не электричка, а проходной двор! Это в 80-х по поездам ходили тихие
   немые с порнографией на продажу. В 90-х всё кардинально изменилось. Теперь
   уже порнуху толкали вполне открыто, причём громогласно её рекламируя.
   Торговля велась в поистине индустриальных масштабах.
   ...потряхиваемые электричкой, мы хлобыстали красный портвейн
   "Массандра". Элегантный, как рояль "Стэнвэй", изображая чинность и
   респектабельность, пижон Свиридов силился возбудить в себе угасший интерес
   к жизни. Нашего предводителя подавляла явная усталость и апатия: его
   печальные очи тускло отзеркаливали блеск накануне проигранной битвы с
   Зелёным Змием. Впрочем, нечто похожее на жизненный тонус огня в них
   появился, когда в тамбуре над железно-пурпурной скобой с надписью "стопкран
   " он наскрипел маркером инструкцию: "Если ехать стало лень, дёрни эту
   поебень".
   Новицкий травил байки, рассказывал, как некогда, примерно такой же
   порой, поддавшись на уговоры Урела, согласился отправиться с ним и его
   компанией в туристический поход. Ночевали у Урела. Мучимые бессонницей,
   бухали "Агдам", припасённый в изрядном колличестве. Рассказывал как, не
   дождавшись рассвета, они двинулись в путь, как, по мере надобности,
   197
   останавливались на краткий привал, усугубляя его "Агдамом", как продолжали
   движение... и так далее и тому подобное. Как подустав, ребята повалились спать.
   Каково же было им, когда проснувшись вместе с проклюнувшимся светилом, они
   услышали приветливо-звонкий голос трамвая и обнаружили себя на окраине
   родного города в одном из скверов. И всё-таки! Тем днём они выбрались-таки за
   пределы Минска, по дороге существенно облегчив от бухла рюкзаки. В попутной
   деревушке Урел поймал курицу и мастерски свернул ей шею. На опушке леса,
   близ ручья, они разбили лагерь и разожгли костёр. Бесстрашный Урел
   распотрошил и повырывал мёртвой птице крупные перья. Затем, обмазав тушку
   глиной из ручья, он зарыл её в угли. Спустя полчаса, разбив камнем
   керамическую корку, в которую запёкся ненужный пух, они заобоняли нечто
   весьма лакомое: не ножки Буша, не ляжки Олбрайт... Когда об выпитом
   "Агдаме" напоминала лишь изжога и боль под черепом, а съеденная птичка
   разбросалась по окрестностям обглоданными костями, тогда - глубокой ночью
   они сидели вокруг костра, окружённые туманом невероятной плотности.
   Казалось, туман можно было резать ножём, как творог. Серёжа рассказывал, как,
   почувствовав присутствие чего-то постороннего, точнее потустороннего,
   охваченные единым порывом, они оглянулись и увидели огромные страшные
   танцующие тени, созданные пламенем костра на тумане - их собственное
   гипертрофированное и гиперболизированное отражение.
   - Стрёмно. Жуть, - вспоминал Серёжа невозмутимо. - После того Урел
   начал лысеть. Шавка конечно же. Культуры маловато. Беспородный. Но человек
   всё-таки. Жалко. Поутряне дождина повалил сплошняком. Ливень какой-то
   дикий. Мы в палатки позарывались. А он, дуралей, по лесу бегал, весне
   радовался. "Грудь под несчастье, как щёку под поцелуй". Осадки те мне ещё
   тогда странными показались. Свежести по нулям. Напротив даже. Духотища. Да
   и сам дождина был каким-то... чёрным. Дошло, когда в город вернулись. -
   Подёргивая нервно веком, Серёжа хватанул "Баккарди", глубоко глотнул,
   присмалил сигарету, сплюнул на пол тамбура и продолжил: - Паскуды, могли
   ведь сразу предупредить.
   - Весна восемьдесят шестого, - систематизировал Свиридов угрюмо.
   - Первого мая вернулись, - ответил Серёжа симметрично.
   - О чём они? - встряла Харипова умилительно мажорно.
   - Двадцать шестого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.
   Четвёртый блок Чернобыльской АЭС. Тебе это что, ни о чём не говорит? Маша?!
   Выкидон радиации был такой, что мама не горюй! Измерительные приборы аж в
   Швеции зашкаливало, - выёживался я.
   - Шведы с перепугу чуть не обхезались. Решили, что мы бомбу рванули.
   Атомную. Заволновались. Раструбили на всю деревню. Правильно сделали. А то
   наши бы аварию совсем затихарили, - уныло приблизительствовал Новицкий.
   - Авария?! Катастрофа!!! - дифференциировал Свиридов.
   - Мальчики, хорош смур нагонять. Настроение не портите, а? - потребовала
   Катька как-то инфантильно.
   198
   - Так про тени.... - вывернулся Серёжа траншейным змеем, - как на измену
   подсели.
   - Расскажи им про белого медведя. Пускай приколятся, - подначивал я.
   С белым медведем Серёжа свиделся в Афганистане, где отбывал воинскую
   повинность в гегемоне "ограниченного контингента". Той памятной ночью в
   палатке комсостава Серёжа бодяжил себе коктейли из спирта, не скупясь
   отжалетого начальником медчасти капитаном Капыловым. Сам же Капылов
   дымил с остальными вставучий местный гашиш. Словом, раскумарились.
   Короче, балдеют себе служивые, от ратных подвигов отдыхают. Вдруг сержант
   Ковальчук, пошедший "до ветру", вернулся и крайне растерянно информирует:
   "Там медведь... белый". Всех конечно на ха-ха высадило. Откуда в пустыне
   медведю взяться? Тем паче белому? В башке - сквозняк! Галюны! Мультики! А
   минут через десять старлей Белобородько посунулся почти на бровях тоже
   наружу отлить и тотчас прихромал на полусогнутых почти трезвый. "Братва,
   точно! Там белый медведь!!" - доложил он, клацая от страха зубами. Какие уж
   тут пиздахаханьки да хуесмешечки?! Бодягу не разводя, без лишней полемики,
   офицеры из палатки повылазили и... Смотрят они и видят. Под звёздным небом
   прямо на бархане... Белый медведь!!! Проинструктировав всех отборным матом
   на повышенных регистрах, мол, массовые бредни и всё такое прочее, Капылов
   приказал, чтобы все срочно ныряли по койкам и наглухо там закимарили. В
   свихнутом сознании мало ли чего почудится? Это ж вам, товарищи, не
   гражданка! У них же оружие!! А тут белый медведь!!! Выяснилось всё поутряне.
   Разведка донесла, что белый медведь родом из местного музея. И чучело его
   выставили для просушки.
   Железнодорожная станция Крыжовка. Десантировавшись из электрички, мы
   побрели гурьбой к Минскому морю. Моросило. Подтянув к кадыку "собачку"
   замка старой моей потёртой лётной кожаной куртки, в которой мне чувствовалось
   всегда вполне комфортно, и подняв к затылку воротник, я подумал, что
   переходный период (когда ещё, не лето, но уже и не зима) для нашего региона
   характерен в народном облачении несуразицей и дикой разношерстностью: коекто
   уже в маечке, кое-кто ещё в шубе, а встречаются и смельчаки,
   отваживающиеся даже загорать под изменчивым майским солнышком. Впрочем,
   не о том.
   Передвигались парами. Впереди процессии вышагивали Вера со
   Свиридовым. Обнимая Веру одной рукой за плечи, другой - Свиридов держал
   бутылку портвейна, к горлышку которой он периодически страстно
   прикладывался губами. Обвиваясь за крепкую талию Свиридова, Вера скромно
   покуривала "Ротманс". Облегающий чёрный кардиган не стеснял её, но удачно
   подчёркивал её форму. Просторный белый плащ Свиридова, распахнутый
   настежь, как нельзя лучше отображал его содержание. Беседуя о чём-то без тени
   напряжения, они чем-то напоминали чересчур важного доктора и вежливую
   пациентку-оппонента. Поодаль за ними плёлся я, тупо перебирая в глубине
   карманов залежалый мусор. Почти вслед за мной топала Харипова со скрипкой.
   199
   Замыкали шествие Катька, восхищавшаяся красотами загородной природы, и
   пьяноватый Новицкий с наполовину опустошённым (или полным) флаконом
   "Баккарди".
   - Я буду не я. Ему хана, - процедила мне Харипова жестяно.
   - Я думал, тебе пёсик из "Приключения Электроника" по-кайфу.
   Харипова, дура целлулоидная, дёрнулась от меня, будто от злоебучего и
   страхопиздящего вируса, зыркнула, точно Ленин на буржуазию, и шандарахнула
   меня своей изящно-увесистой ладошкой, типа по морде кирпичом.
   Шандарахнула так (!), что в ушах у меня зазвенело сигнализацией, а из зрачков
   глаз разбрызгались искры, примерно как из электрода газосварочного аппарата.
   От такой неказистости персональной фортуны мне на память невольно
   просканировались тогда незабвенные строфы весьма напрасно пренебрегаемые
   университетской профессурой и школьной программой, строфы незаслуженно
   забытого поэта, потерянного где-то между итальянским Возрождением и
   французским Просвещением, строфы известные каждому уважающему себя
   беларусу с фланелевых пелёнок:
   Я бачу шэрага сабаку.
   Яго вядуць на ланцугу.
   Пiхнуць яго хацеу я у сраку,
   Дык вось баюсь зламаць нагу.
   Умная мысля приходит опосля: задним мы умом все крепки. Напрасно я
   обиделся на Харипову. Тогда я даже не догадывался, что тем днём в футляре со
   скрипкой она притащила столовый нож, которым и собиралась заколоть
   Свиридова. Однако что-то тормознуло Харипову. Решимость её куда-то подевалась.
   Виной ли тому Вера, только вместо того, чтобы заколоть Свиридова, она
   преподнесла ему нож в дар, а после развлекала всех музицированием.
   Категорически недовольный прейскурантом, где меня бьют, я свинтил к Свиридову.
   - Войцеховского знаешь? - спросил я, одёргивая его бесцеремонно.
   - Не помню, - ответил он, не утруждаясь. - Чем знаменит?
   - Известный штрих. Гангстер. Вместе в школе учились. Про младшого
   Жоры-Жирафа слышал? Палундрой зовут.
   - Валька? Обосцал мне как-то штаны. Негодяй. Маленький был. Теперь
   студент. Медициной глобус фарширует. Кстати, повивальное искусство Вальке
   Вера преподаёт.
   - Значит кошки будут целы, - проанализировал я вслух.
   - Что-что? - застукала Вера.
   - Так. Это мы о своём. О женском, - уклонился я виражом.
   Дабы избавиться от неловкости, возникшей от моей недосказанности,
   Свиридов увлёк нас полными отеческой нежности воспоминаниями о младшем
   брате Жоры-Жирафа, с которым периодически нянчился ещё задолго до
   появления у того юношеских прыщей. Продолжая кожно-венерологическую
   тематику, с прыщей Свиридов резко перескочил к твёрдым шанкрам. Он поведал
   200
   нам занимательную историю про своего приятеля врача, обладавшего
   неоспоримыми дедуктивными способностями, про то, как к нему на приём попал
   пациент с твёрдым шанкром на лбу! Необходимо заметить, что твёрдый шанкр на
   лбу - весьма необычайная аномалия, поскольку твёрдый шанкр в медицинской
   среде принято считать первичным проявлением сифилиса! Сифилис на лбу?!
   Оригинально! Признаки сего недомогания распространены только лишь в местах
   контакта, в основном на половых органах, бывает на губах и слизистой оболочке
   рта... Но лоб!? Такая экстраординарщина в практике приятеля Свиридова
   никогда не случалась. Продолжительность сексуального поста и общая
   консервативность пациента повергли доктора в замешательство: патогенезис, то
   есть, так сказать, элементарные причины возникновения заставляли
   затупливаться его остроумие, типа коса на камень. Загадка была что надо! Вдруг
   неизвестный вирус?!! Шутка ли?! В итоге, ответить на вопрос, заданный
   природой, лекарю оказалось по плечу. Узнав о профессии подопечного, - артист
   цирка, эквилибрист, - опираясь на дедукцию, доктор выдвинул теорию,
   подтвердившуюся в итоге практикой.
   - Синтетическая чешуя. Освещённое силой юпитеров, одеяние её остро
   блестело. Производственный травматизм. Малюпасенький. Он случайно порезал
   свой лоб об её чешую. Даже не заметил. Не обратил внимания. Потом, там же, на
   арене, во время представления, когда она стояла у него на плечах... У неё капнуло
   из между ног прямо ему в лоб, на ранку. Короче, партнершу его вызывали на
   анализ. Она пришла и анализ оказался положительным, - сказал Свиридов,
   теребя солёную кету на бутерброде.
   - Между прочим, учёные говорят, что жестокость Ивана Грозного связана с
   сифилисом мозга, которым он сильно болел, - заметил я ассоциативно.
   Вот так вот. Пилишься бывает и дивишься, что подруга мужественно не
   кончает, вроде солдата на параде в первых рядах ожидающего команды. Ты
   бдителен. Только уже постепенно начинаешь отвечать себе на вопросы не
   существующие. Где критерий?! Кто золотой пизды колпак?! Полемизировать
   будете на пышных похоронах с некроромантиками. Что-то она бледненькая
   такая? Наверное, взбледнулось. Когда же сшибнёшься с девушкой по имени
   Тихий Ужас в блестящем платьице, тогда равность перед Богом, выраженная в
   Учении Христа, покажется неправомерной, хотя предпосланной даже к отмене
   существовавшего некогда общественного строя.
   Зачарованно внимая Свиридову, мы жевали на ходу и посасывали. Вдруг,
   оглядев нас смутившись своим речам твёрдо-сифилисном шанкре, типа
   способном помешать процессу нашего пищеварения, Свиридов свернул на
   музыкальную стезю и завосхищался ситарным искусством Рави Шанкара.
   На берегу внушительных размеров водохранилища, кем-то пафосно
   прозванного Минским морем, мы сыскали старое кострище. Вокруг кострища
   были периметром расставлены массивные брёвна. Взобравшись верхом, типа
   оседлав, Свиридов радостно-возбуждённо достал маркер, снял с него колпачёк...
   Затем с его просветлённым лицом что-то случилось. У меня создалось такое
   201
   впечатление, что Свиридову стала стыдно только от одной мысли, что можно
   оставить свой автограф на живой природе. Потому что, нацепив колпачёк на
   маркер и поспешно спрятав его в карман плаща, Свиридов резко поднялся и
   выглядел слегка смущённым.
   Побросав принесённые пожитки, мы разбрелись по округе в поисках
   дефицитного хвороста.
   - Ну как оно? - атаковал я Свиридова, когда дороги наши пересеклись.
   - Как всегда, - маневрировал он неуязвлённо.
   - В низ по наклонной?
   - Смотря под каким углом посмотреть.
   - Это точно. Вперёд! Далёко в прошлое! Генеральная Ассамблея, собрание
   асов... Валгалла... Слушай, почему Ной покрестился?
   - Как тебе сказать... Беларусы народ исконно христианский. Если бы Ной
   родился в Калькутте, то стал бы, наверное, индуистом. Если в Катманду -
   буддистом. Впрочем, кто знает? Ведь ты же буддист по своей сущности.
   - Да нет. Почему он пришёл к Богу? Мало ли других дорог?
   - Чтобы принять Бога, крещение не обязательно. Ной о том знал. Отношения
   у них, помнишь, складывались далеко непростые. Кстати, многим из нас
   похвастаться нечем... Что касаемо обрядов. Некоторые с Богом напрямую
   общаются. Тебе это известно. К чему церковь, когда ты сам профессионал?!
   Такое право было дано и Ною. В каких-либо посредниках он в общем-то не
   нуждался. Только... Однажды он услышал то, что покорило его величием и
   простотой. И главное - парадоксализмом. Один христианский священник,
   которому он доверял, сказал ему, что Бог стал человеком затем, чтобы человек
   стал Богом. Христианство - религия семитская. А формула-то чисто арийская.
   Вот и Ной... Кроме того...
   Пауза затянулась.
   - Что кроме того? - не выдержал я.
   - Кроме того, - продолжал он нехотя, - вступая в отношения сложноподчин
   ённые, надо готовиться ко всему.
   "Телега, - подумал я, сомневаясь. - Гру-у-узит. Грузит и гонит".
   - Сложно сочинённые, сложно подчинённые... Поконкретнее нельзя?
   - Не напрягай. Мы на отдыхе, - послал он ласково и тотчас продолжил: -
   Судьба. Бог и Ной. Где два, там три. Третий элемент, рождённый прежними
   двумя... Впрочем, Смерть с Богом связует всех.
   - Смерть... Бог... Частный случай.
   - Общее правило. Где два, там три. Объединительное начало. Три.
   Самостоятельная единица. Три. Не задумывался почему у христиан Бог Триедин?
   Чтобы стремиться искать себе подобное, сначала надо выделиться, слиться с
   предстоящим, дабы произвести реформу и метаморфизироваться. Таков закон.
   Догоняешь?
   - С трудом, - признался я.
   - Допустим, у тебя ребёнок.
   202
   - Допустим.
   - Вас связывает кровность уз, подобно жидкости в сообщающихся сосудах.
   В идеале, твой ребёнок должен тебе подчиняться. Однако! Разве существовал бы
   тогда прогресс?! Действенность двойного тернера тоже была бы сомнительна,
   ибо он базируется лишь на прежних достижениях, дабы стремиться к тройному
   тернеру. Ты что?!! Ключа не помнишь?!! Единица, бинер, тернер... Окстись!!!
   Третий класс!!! Вторая четверть!!!
   "Церковники поджидают второго пришествия Христа. Желают Его страстно.
   Однако прежде второго пришествия Христа, согласно Священному Писанию,
   должно состояться воцарение Антихриста!!! Своими побуждениями и
   действиями, таким образом, церковники подготавливают почву для обоих
   пришествий!!! - размышлял я возбуждённо. - Чем ближе к устью, тем больше
   пены. Главное не перепутать".
   - Чего-то я не догоняю.
   - Чего там не догонять?! Бог слепил гомосапиенса по-своему... Как его?
   Образу и подобию! Правда, не понятно, как Он неандертальца с
   австралопитеком... Ладно. Проехали. Короче, слепил в полном себе
   соответствии. Возможно, Бог был гермафродитом. Возможно. Возможно, Он и
   сейчас гермафродит.
   - Ты про Папу? - спросил я.
   - Нет. Я про Дядю, - ответил он издевательски. - Причём здесь Папа с
   Дядей?! Я про Бога!! - Он немного задумался и продолжил: - Тривиальный
   человек не таков, к сожалению. Божественная природа безгранична.
   Взаимоисключающие полярности, условности? Уйма! Свет и Тьма. Где кончается
   Свет, там начинается Тьма. Где кончается Тьма, там начинается. Свет. Просто,
   эксперимент Бога выделился из-под Его контроля. Самодостаточность созданной
   Им субстанции тому доказательство. Синтезировать, создавать... Всякая живая
   тварь роднится с живым Богом на молекулярном уровне. Однако! Подобно Богу,
   людям свойственно также и то, что любой их эксперимент обречён на
   отпочкование, практически на полную автономность. Получается, эксперимент
   этот множится уже в геометрической прогрессии.
   - А Бог?
   - Самоликвидировался. Аналогичные механизмы также подтверждают наше
   родство.
   "Бога нет", - бросил миру в свой час безбожник Вольтер. "Бог умер!" -
   присягал Ницше чуть позже. Сколь ни парадоксально сие прозвучит, но доктрина
   Ницше доктрине Вольтера (и наоборот) вовсе не противоречит, ибо "нет", потому
   что "умер": вторая формула просто уточняет первую. Ориентируясь в
   многомерном пространстве интуиции, продвигаясь по тропе логики, я прихожу к
   выводу, что поведанное Его Писательством справедливо истолковывать
   сверхновым уточнением. "Бога нет, потому что Он умер вследствие
   самоликвидации", - такова формула современности. Однако!!! Самоликвидация
   - это самоубийство!!! А самоубийство является смертельным грехом!!!
   203
   Загрузившись выше крыши, я судорожно соображал: "Что это?! Откровение
   пророка?! Мастерская проказа?! Телега?!?!"
   - Неужели всё столь мрачно?
   - И да, и нет. Целостность, система всегда тяготеют к хаосу, к распаду.
   Только хаос и распад всегда тяготеют к системе, к целостности.
   - А Бог знал, что Его эксперимент выйдет из-под Его контроля? Заранее?
   - Однозначно.
   - Тогда зачем? Зачем???
   - Брат, ты выдюжишь эту ношу?
   - Выдюжу!
   Киданув парочку сухих веток поперёк моих рук, сложенных ковшом,
   Свиридов изрёк аккумулированное:
   - Бог придумал человека затем, чтобы человек придумал Бога.
   Серёжа с Катькой, колдовавшие у резвившегося по-молодому костерка,
   обрадовались добытому нами хворосту, так как огонь уже почти подчистил
   припасённое и требовал новых жертв, основательно увядая. Бросив огню
   толстую сухую ветку, точно берцовую кость голодному псу, я примостился рядом.
   Потягивая "Баккарди", я созерцал пиршество огня, его неудержимую жажду
   жизни, проникался таинствами пиролагнии.
   - Ну, Сева, и видок у тебя! Ты какой-то пришибленный, - аттестовала меня
   Катька скоропалительно. - Маш, глянь! Просто крейза какая-то ошалелая!
   - Вылитая, - ассистировала ей Харипова подлизливо. - Свиридов, что ты
   ему наплёл? Посмотри, на кого он похож! Вылитый шизоид! И заодно
   неврастеник!
   - Взаимоисключающе. Я про диагнозы, - пьяновато занудствовал Свиридов.
   - Неврастеник не может быть шизофреником? - усомнился Новицкий.
   - Шизофреник думает, что два умножить на два равно пяти, и это его радует.
   А неврастеник твёрдо уверен, что два умножить на два равно четырём, и это его
   угнетает.
   - А ты? Чему отдаёшь предпочтение? - провоцировала Катька меня.
   - В темноте - темно, - темнил я кокетливо.
   - Про кошку Конфуция ещё вспомни, - иронизировал Новицкий.
   - Символ нынешнего века - компиляция, - продолжал я. - Мне
   предпочтительнее знать, что два умножить на два равно четырём, и радоваться
   тому. Таков мой выбор. По-моему, конструкция вполне гармоничная.
   - Попахивает запредельщиной, - сказала Вера, принимая от меня бутылку с
   "Баккарди". - Радоваться, что дважды два равно четырём... Полагаю, осознание
   того, что шесть умноженное на шесть равно тридцати шести должно приводить в
   неописуемый восторг.
   - В четвёртом-пятом веке до Рождества Христова китаец Хуй Ши убедительно
   доказал, что два умноженное на два равно шести, - напомнил Свиридов.
   "Как тогда жить, если даже в таком примитивном вопросе такие
   разночтения?!" - подумал я.
   204
   Некоторое время мы молча слушали потрескование костра, созерцая пляску
   пламени. Затем Свиридов извлёк из кармана своего плаща серебряный портсигар,
   мягко его раскрыл, и отщипнул из внутренностей его папиросу, туго набитую
   марихуаной. Взяв из костра пышащую жаром корягу, Свиридов прикурил.
   Глубоко затянувшись, он передал папиросу мне. Сделав вздох, я передал - Вере.
   Вера пустила папиросу далее по кругу. Потом была ещё одна папироса. И ещё.
   Меня интересовало, сколько времени? Не сколько времени мне осталось. А
   сколько времени - сейчас. Но "сейчас" вплотную зависело от "здесь". Потому
   что, если московское время - 15.00, то в Петропавловске-Камчатском - полночь!
   И тогда возникала ещё большая путаница. Получалось, если "здесь" может
   управлять "сейчас", то есть пространство управляет временем, тогда мы можем
   воздействовать на время, воздействуя на пространство. Иными словами,
   арендовав авиалайнер и выбрав нужное направление по ходу земной оси или
   против, направление, соответствующее ходу часовой стрелки, мы можем
   замедлить время, обогнать его, либо пропустить вперёд. Но ведь это - утопия.
   Примерно так размышлял я, ленясь материализовать свои сомнения в вопросы,
   ленясь взглянуть хотя бы на свои наручные часы.
   Тревожная пасмурность нависла над нами вплоть до линии горизонта. Унылосерое
   низкое небо прятало Солнце, как мракобесие прятало от Солнца Кампанеллу.
   А тем временем Его Писательство грамотно грузил нас триединством времени, его
   закольцованностью. Настоящее, в тяжёлой телеге Его Писательства, незаметно
   перетекало в будущее, будущее перетекало в прошлое, прошлое - в настоящее.
   Непрерывно. От бесконечности до бесконечности. Он не голословничал,
   подкрепляя чем-то сказанное, чего вспомнить мне, наверное, увы, не суждено.
   - Отнерестилась ли моя рыбонька?! Пойдём рис покажу, - уволакивал
   Новицкий обдолбанную Катьку.
   - Врёшь, - стыдила его разомлевшая Катька, увлекаемая желанием Серёжи.
   - Не могёт такого быть. Климат не тот.
   - Может-может... Разве я тебя когда-нибудь обманывал?!
   Похожие на сатира и лесную нимфу, они со смехом исчезли в молодой
   листве. Кстати, Новицкий был прав. Действительно, вблизи железной дороги, в
   заливчике, на мелководье одного из участков Минского моря местные рыбаки
   издавна прикармливали рыбу рисом. Видимо, зёрна проросли. Получилась своего
   рода плантация. Новицкий повёл Катьку в верном направлении. Экскурсия по
   рисовым полям, понятное дело, тянула лишь на повод. Впрочем, мне было
   безразлично. Почти.
   В надежде на отдых, я прилёг у раскидистого дерева, на бугристой коре
   ствола которого некий философ-вандал вырезал ножом "memento guia pulvis est",
   что с латыни на русский переводится "помни, что ты прах". Я примостился в его
   кряжистых корнях, вздыбленных на поверхности и уползавших причудливыми
   земляными змеями в незримо плотное пространство, и прикрыл глаза веками
   таким образом, чтобы сквозь почти сомкнутые ресницы можно было видеть
   слегка размытые очертания окружавшей действительности.
   205
   Вера сагитировала Харипову на прогулку.
   Свиридов, подобрав полы плаща и присев к угасавшему костру на корточки,
   впал в транс. Едва слышное гудение тепла, терявшего остатки своей силы,
   мерное сухое потрескивание углей и лёгкий, но порывистый ветер - создавали
   некую психоделическую атмосферу. Музыка, заглушаемого пеплом огня,
   убаюкивала.
   - Что, штырь? Дрыхнешь? - негромко окликнул меня Свиридов, не
   оборачиваясь.
   Я промолчал. Истома и лень были выше моих волевых возможностей. Огонь
   умирал. Алый жар углей покрывался смертельной невесомой сединой. Внезапно
   поднявшись во весь рост, Свиридов сделал какое-то непонятное мне движение. В
   результате его, подняв облачко пепла, к ногам Свиридова упал небольшой серый
   предмет цилиндрической формы, похожий на берёзовое поленце. Поначалу мне
   померещилось, что Свиридов бросил слабевшему огню очередную жертву.
   Мгновение спустя я разглядел этот предмет. Скатанный плотно в подобие
   цилиндра, исписанный нервным почерком... Это был черновик, перевязанный
   посредине грубой льняной бечёвкой. В подтверждение тому, связующая нить
   оборвалась и, резко распахнувшись, предмет изменил свои очертания. Бумажные
   листья вспыхнули и тотчас, будто отточенный золотой клинок, пробивавая
   небесный смур, в землю вонзился луч Солнца.
   Внимание Свиридова было отвлечено, иначе он непременно заметил бы
   верхний лист черновика, объятый по краям пламенем, заметил бы, как,
   отделившись от остальных, влекомый желанием ветра, он полетел прямо на
   меня... Защищаясь, я прикрыл лицо руками. Страх? Наверное. Всё произошло
   слишком стремительно. Возвратившись в реальность, я увидел белевшую
   вдалеке спину Свиридова и обожжённый по краям лист черновика, который
   лежал рядом со мной. Обернувшись, Свиридов мог бы заметить, не позволить,
   отобрать. Поэтому... Потерянный огнём и другом, я скомкал и спрятал лист его
   черновика в сумрак кармана моей старенькой надёжной кожаной куртки с
   шевроном военных авиаторов.
   - Солнце, только что достигшее зенита, уже клонится к закату; предметы,
   только что родившиеся, уже умирают, - произнёс Свиридов негромко и вовсе без
   скорби, наблюдая за лучом Солнца, падавшим под углом, дававшим
   представление о времени. Среди белой золы кострища, покачиваясь в такт
   сумбурным порывам ветра, невесомо и хрупко лежал чёрно-серый причудливо
   скрюченный пепел.
   - Хуй Ши? - подал я голос.
   - Верно, - подтвердил он, повернувшись. - Проснулся?
   - Верно, - соврал я.
   Содержание подвергнувшегося кремации черновика должно было навсегда
   для всех остаться тайной. Сожжённый черновик, вероятно, сумел бы в чём-то
   соперничать с тем, чему суждено было жить, - "чистовиком", навеки должным
   осесть в недрах памяти читателя незыблемой догмой. Естественно, тогда я не
   206
   успел прочесть тот лист, сохранённый и посланный мне провидением, лишь
   заметил, что он - финальный.
   Природа подражания по крайней мере забавна. Например, маркиз де Сад,
   судя по всему, подражал барону Жилю де Рэ (прототипу Синей Бороды), своему
   соплеменнику, жившему в XV веке. Причём подражал по большей части лишь в
   своих бурных фантазиях, обретших, правда, письменную форму. Сопряжённость
   такого рода даёт повод говорить о некой духовной (что ли) реинкарнации. Кстати,
   которую христианская церковь отменила волевым решением V Вселенского
   собора в том же XV веке. Подражая Гоголю, сжёгшему (по преданию) 2 том
   "Мёртвых душ", Булгаков сжёг рукопись своего персонажа Мастера. У реального
   Гоголя и описанного Мастера сей поступок был актом отчаяния. Неужели
   Свиридов подражал кому-то из них, или был чьей-то реинкарнацией? Созерцая
   мёртвый, испустивший последний дымный выдох костёр, я размышлял о
   бренности. Свиридов же, забрав бутылку портвейна и Харипову, удалился.
   - Поздно или рано, всё приходит к своему завершению.
   Вера звучала отстранённо. Сонный нефрит её глаз был полон печали.
   - А закон сохранения энергии? - встрял я, по-мальчишески бравируя
   интеллектом. Мне хотелось опровергнуть её тоскливую бездеятельную мудрость.
   - Всё заканчивается. Только это начало. Потому, что цель - это конец одного
   перехода, совпадающий с началом следующего.
   - Сильно сказано, - сказала Вера, внимательно меня изучая, вглядываясь, и
   спросила: - Погадать?
   Изначально сомневаясь, я согласился.
   Молча зачерпнув горсть пепла, Вера просыпала его на мою раскрытую
   ладонь. Затем она показала, что мне нужно делать. Я повторил - плотно сомкнул
   ладони и разомкнул. Затем Вера стала сравнивать соотношение линий.
   - Хе(и)романтия... Не получается? - полюбопытствовал я, не пряча
   скепсиса.
   - О-о-о. Как всё запущено, - обронила она безэмоционально, вроде отвечая
   на мою колкость, поверхностно осмотрев топографические особенности моих
   ладоней и, тотчас сконцентрировавшись, продолжала: - Взлётов и падений в
   твоей жизни хватало. Рисунок жизни похож на кардиограмму сердца. Или
   молнии. Твой путь... Тебя ожидают потрясения. Видишь знак? Тебе
   предначертано, что ты повстречаешь своё прошлое. Может это случится в
   будущем. А может - уже. Как скоро наступает будущее тебе никто не ответит.
   Здесь знак смерти. И знак жизни после него. Я никогда такого не видела. Я не
   знаю, что тебе на это сказать.
   Я не поверил Вере.
   @@@
   Постепенно всё сущее теряет свой первоначальный смысл и опошляется до
   неприличия. Разве можно усмотреть сходство современного цирка с цирком
   античным, где христиане служили богатой протеинами пищей для львов, а
   207
   гладиаторы гибли легионами?!! Современный цирк деградировал до маразма и
   предлагает зрителям не трепещущую плоть, а жидковатый кефир, который
   интересен скорее старикам и младенцам. Чего там цирк, когда даже слова
   деградируют! Например? Пожалуйста! Значение слова "наверное" в эпоху
   Достоевского соответствует значению слова "определённо", или "точно".
   Современное же толкование слова "наверное" соответствует словам "вероятно",
   или "возможно". Опять-таки амбивалентность, как овуляция: хочешь детишек -
   кончай, не хочешь - даже начинать опасно!
   Пренебрегая советами медиков и просто игнорируя здравый смысл, мы
   заливали в себя среди полуночи крепкий кофе и обжирались пирожными. Кроме
   всего того вредного, мы почти не моргая бездумно пялились в телевизор.
   - У меня кое-что есть, - сообщила Кобруша интригующе, повертев перед
   моим носом толстой, длинной, тугой, плотно забитой папиросиной.
   - Откуда? - спросил я.
   - Рустам дал, - ответила она.
   Прожив с Кобрушей бок о бок (хоть не часто, но вплотную) некоторый
   временной отрезок, я мало-помалу научился довольно недурственно разбираться в
   коварных её игроньках. Особенно дико её бесило моё спокойствие и отрешённость.
   В такое благостное время внутренней моей уравновешенности, у неё возникала
   прямо-таки физиологическая потребность, просто патологическое какое-то
   влечение вывести меня из моей безобидной трансцендентности. Возможно,
   интенсивно тормоша и раскачивая, провоцируя мою уязвимую гордыню, она
   (информированная в полной мере о том, что я завожусь с полоборота) таким
   садистским образом развлекалась? Возможно. Только когда из-под тебя выбивают
   почву, ты невольно становишься немножко опасным, чуть-чуть агрессивным.
   Впрочем, бывает немножко и чуть-чуть, а бывает и чрезвычайно.
   Полагаю, Кобруша вряд ли догадывалась о моём жестоком защитнике. Хотя
   в общем-то секретов от Кобруши у меня почти не было. Почти. В любом случае,
   если не брать в расчёт пару тройку исключений, то опасные периоды, когда у
   меня выбивали почву из-под ног, делали меня над собой не властным, потому что
   там где я становился беззащитным и отыскивалась брешь в моей обороне, там
   возникала улыбчивая, приветливая, обаятельная и всегда зловещая персона моего
   Демона. Он появлялся там, где пасовал я. Например, в случае слабости. Ведь
   гордыня - слабость.
   Рустам. Некогда, задолго до знакомства с Кобрушей, мой товарищ Валера
   Канищев познакомил меня с Рустамом, своим одноклассником. Рустам показался
   мне неплохим парнем. Мы виделись всего-лишь раз и, кажется, не перекинулись
   словом. Случись нам встретиться без посредника, скажем, где-нибудь в городе, я
   едва ли узнал бы его. Забавно, что и Валера Канищев оказался одноклассником
   Кобруши, впрочем, как и Рустам, о чём можно без труда догадаться. Кобруша не
   утаила от меня, что с Рустамом у неё в прошлом был бурный "роман".
   Открытость её позволила мне вникнуть даже в кое-какие подробности. Если бы
   только я пожелал, то узнал бы про их отношения всё или, вернее, всё, что пожелал
   208
   бы. Личная жизнь Кобруши была моей личной жизнью и наоборот, со всеми
   вытекающими последствиями. Но у меня имелись преимущества. Каюсь, мой
   Демон произвёл с мозгом Кобруши некоторые тайные операции, в результате
   цепко к нему подключившись. Благодаря сверхъестественным способностям
   моего Демона, я управлял Кобрушей, даже порой упивался властью над ней.
   Надеюсь, власть моя была справедливой. Кроме того, среди ценнейших
   экспонатов в реестре персональных приобретений числилась её добровольная
   заложница - душа Кобруши. Практически я добился того, что секретов у
   Кобруши от меня не существовало. Вдобавок, абсолютно все секреты
   невыносимо давят на своих хранителей, их крючьями соблазна раздирают,
   побуждают к самораскрытию. Очень важно в жизни иметь где-то поблизости
   рядом того, которому можно доверить тайну любого масштаба. Я тоже был по
   отношению к Кобруше искренним. Почти.
   Несомненно, относительно эпохи "нашего романа" (простите за
   снобистскую патетику), связь Рустама с Кобрушей носила характер лишь
   гуманитарно-платонический. Кобруша держала Рустама в отдалении, хотя и
   полагалась на него, вроде как на старого друга. По убеждению Кобруши, Рустам
   по-прежнему её любил. Ревновать я не ревновал, но особой эйфории по этому
   поводу тоже не испытывал.
   - Давай взорвём? - предложил я.
   - Давай! - согласилась она . - Но... Хотелось бы попозже.
   - Хотелось бы в рай, да грехи не пускают?
   ...когда папиросина на две трети истощилась, Кобруша от дальнейших
   ингаляций отказалась. Оставшийся децл я допыхал самостоятельно. Следует
   отметить, трава была что надо! Трава - она ведь всегда разная, и даже если курить
   один и тот же урожай, но с различными людьми, то эффект будет наверняка
   разным. Трава - катализатор. Трава - детонатор, инициатор взрыва ощущений.
   Практически любая трава (разумеется, кроме беспонтовой) в зависимости от
   пропорций и качества продукта реализовывается разнообразными оттенками
   ощущений. В зависимости от временных фаз и личного психофизического
   состояния, вы можете не только, скажем, пробиться на ха-ха или подсесть на
   лютую измену. Травушка-муравушка вставляет, цепляет, прибивает, тащит, прёт,
   колбасит, долбит, плющит, убивает... Уверяю вас, это далеко не все эпитеты
   применимые к травушке-муравушке. Уверяю вас, классифицировать ощущения
   эквивалентные перечисленным можно бесконечно. Слов не хватит! Употребляйте
   натощак. Тогда ваша кровь будет нужной консистенции. Упаси вас Бог, никаких
   жидкостей! Ни вина, ни пива! Обязательно по-трезвяне, когда организм очищен
   от шлаков. Так меня учили старые хипари. Когда же характерная сушь в полости
   рта и вяжущий налёт на губах заставят вас смолкнуть, когда ваше тело на диване
   размякнет, точно пластилин на Солнце, когда глаза ваши будут помнить во тьме
   век вековую тьму, когда жажда будет склонять вас лишь к одной мысли об одном
   глотке, тогда стена вашего дома сделается вдруг прозрачной и сквозь неё вы
   увидите каплю, дрожащую на кончике водопроводного крана.
   209
   Однако, вскоре я почувствовал, будто голову мою опеленали некие
   крохотные частички, вроде астероидной пыли, и разрозненные те крохотные
   частички внезапно стали систематизироваться, упорядочиваться, соединяться в
   довольно массивные кольца, подобно кольцам планеты Сатурн. Сквозь туманную
   плотность этих колец внешнее мне рисовалось в тонах мрачных, подавляющих.
   Впрочем, возможно, сей глубокий густой минор исходил изнутри, от меня же
   самого, будто бы пожрал на природе, надавил на днище и подумал, где бы это
   бумажку раздобыть.
   - Как поживает Рустам? - осведомился я, усугубляя своё состояние.
   - По-прежнему. Питает ко мне чувства, - изощрённо смоделировала она
   свой голос в порочное наслаждение. - У него ко мне была какая-то бешенная
   страсть. Стоило мне лишь посмотреть на кого-нибудь или заговорить, он таких
   коней выкидывал! Он тряс меня, как грушу! Я ходила в синяках!
   - Макиварой для него служила, - предположил я злонамеренно.
   - Маки... Что?
   - Макивара. Такая спецовая приспособа, на которой удары отрабатывают.
   - Знал бы ты, как он брата Канищева отдубасил...
   - Как?
   - Всего только в гости заглянул. Тут Рустам заявляется. Увидел его, и всё...
   У него же сразу пелена перед глазами! Он же в такие минуты себя не помнит! Он
   и убить может! Как вспомню, страх берёт. Кровищи сколько натекло! Ой-ой-ой!!!
   - Нашёл кого бить, брата Канищева. А что, твой Рустам такой богатырь?
   - Ещё бы! Он же качается! Здоровый, как буйвол!
   - Меня бы завалил?
   - Легко.
   Вероятно, всё и получилось бы аналогично, или совершенно иначе.
   Предчувствуя своё поражение, вступать в бой неразумно. Впрочем, ярость иногда
   свет разума застилает, а трусость хороша исключительно по тактическим
   соображениям. Персонально мой механизм обострённого инстинкта
   самосохранения практически никогда не тупил, вернее не подводил в
   экстремальных обстоятельствах. Стараясь не потерять своего лица, я
   обыкновенно всегда виртуозно находил компромиссы, используя выкрутасы
   дипломатии. Среди существующего богатства лексиконов всегда можно
   подыскать необходимые, порой жёсткие, но обязательно честные слова.
   Накрайняк, если неприятель мой значительно превосходил меня в силе, был глух
   и становился агрессивным, то мной использовались подручные средства.
   Однажды, кажется, учась в пятом классе, в парке культуры и отдыха имени 50-
   летия Великого Октября, топонимированного местной молодёжью "корчами", я
   разом, типа в детстве из брызгалки, выдавил прямо в физиономию одному
   плохому парню целый тюбик универсального клея "Момент-1". Тот нехороший
   парень был гораздо старше и сильнее меня, и собирался отнять у меня мои
   карманные деньги, чему я категорически воспротивился. Тогда он принялся меня
   избивать. Возможности к побегу у меня не предвиделось. Защиты не у кого было
   210
   просить. Впрочем, я защиты ни у кого бы тогда не попросил, даже если бы ктото
   был рядом поблизости, из-за наивных своих представлениях о чести. Опятьтаки
   надобности в том особой не было, ибо на выручку мне поспешил с
   "брызгалкой" мой Демон. Таким образом, я обидчика в момент... и
   обмоменталил, после чего удалился с почти спокойной совестью и глубоким
   чувством удовлетворения. Своего обидчика с тех пор я не видывал. Кажется, с тех
   пор он тоже был не сильно зрячим.
   - Когда мы расставались насовсем, я пожелала ему полюбить другую
   женщину, - продолжала Кобруша тему "Она и Рустам". - Нет, ответил он, они
   плохие. Я ему говорю, тогда мужчину. Он говорит, они тоже... Я, говорит, буду
   любить фламинго.
   Фламинго. Романтическая, грациозная, розовая птица-однолюб, однажды и
   на всю жизнь выбирающая партнёра. Заметьте, не заштампованные и
   растиражированные голуби с лебедями! Фламинго! Изысканный поэтический
   вкус заочного моего соперника моё настроение не очень улучшал. Впрочем,
   успех Кобруши у местных эстетов был мне приятен. Кстати, касаемо метафор.
   Последние исследования орнитологов доказывают, что адюльтер среди лебедей,
   голубей и фламинго не редкость. Так что, эти символы верности пускай идиоты
   воспевают. Кроме того, на тюремно-лагерно-блатном арго фаминго называют
   красивых гомосексуалистов. Признаюсь, об этом тогда я даже не догадывался.
   - Рустам...
   - Меня притомил твой Рустам, - резко пресёк я дальнейшее.
   - Ты сам начал, - обиделась Кобруша.
   Дабы не позабиваться по углам, и оттуда не дуться друг на друга, молча
   вбуравливаясь исподлобья с ненавистью в невиновный телеящик, я предложил
   Кобруше занятие - безобиднейшую игру в ассоциации. В сей примитивной
   творческо-интеллектуальной забаве, к счастью, победитель не
   предусматривается. Невозможно и поражение. Правила её просты, как собачья
   песня. Колличество игроков безразлично. Наверное, можно играть даже одному.
   Итак, кому-то нужно начать именем существительным, а продолжением-ответом
   служат последующие понятия (аналогичные и ассоциируемые) и так поочередно
   и до бесконечности. Я объяснил условия игры Кобруше, и они ей понравились.
   - Круг.
   - Земля.
   - Дерево.
   - Кора.
   - Корни.
   - Ммм... такие... они такие, - подбирала Кобруша точное сравнение. -
   Врезающиеся.
   - Ракета.
   - Юрий Гагарин.
   - Космос.
   - Звезда.
   211
   - Картинка.
   - Гуашь.
   - Кисточка.
   - Мутная вода.
   - Болото.
   - Ряска.
   - Тина.
   - Рыба.
   - Птица.
   - Фламинго.
   Чёрт возьми, я чуть не поперхнулся. Благо самообладание мне не отказало.
   Возможно, лишь пауза чуть-чуть дольше обычного была способна выдать мою
   уязвлённость.
   - Горбатый нос, - продолжил я.
   - Усы.
   - Рот.
   - Жуёт, - опять ответила Кобруша глаголом.
   - Апельсин.
   - Фламинго.
   Опять!? Второе!? Парочка фламинго за пятнадцать секунд!??! Это было уже
   похоже на неразлучных птичек, на парочку влюблённых. Мне сделалось как-то
   неловко, неуютно. Я почувствовал себя лишним. Только игра есть игра.
   - Фламинго был, - напомнил я невозмутимо.
   - Ну и что? У меня так ассоциируется, - эпатировала Кобруша.
   - Так нельзя.
   - Проехали. Давай дальше. Что ты там? Апельсин? Тогда... Солнце.
   Я размышлял не о том, какие ассоциации в моём воображении вызывает
   звезда по имени Солнце. Солнце затмилось непроницаемым мраком, который я
   переживал. Вдруг внутренние просторы засверкали ледяным блеском чёрных
   алмазов и аромат того ледяного блеска подействовал на мою депрессивность
   почти уничтожающе, типа пачули или лаванды. Как-то автоматически шпокнув
   пластиковой пробкой пузырька с медицинской настойкой, которой Кобруша
   прополаскивала в горле инфлюэнцию, я учуял легчайшее дуновение
   эвкалиптовых рощ. Непроизвольная ингаляция обострила восприятие.
   Инкубационный период близился к завершению. Кайрос, возникший в мозгах
   сквозь озон, уже просматривался отчётливо, и тогда же различилось присутствие
   моего Демона, опасно баловавшегося с электродрелью.
   - Чего молчишь? - поторапливала Кобруша.
   - Мне надоела эта игра.
   Нависшая вдруг тишина впечатляла своей индустриальностью.
   - О чём ты думаешь? - ворвалась Кобруша вопросом в возникший между
   нами вакуум.
   - Ни о чём, - отрезал я ласково.
   212
   На самом деле, я (или мой Демон?) прохладно раскидывал мозгами,
   анализируя глубину проникновения Рустама в подсознание Кобруши. Рустам
   был... Точно не знаю, каким был Рустам, но у Кобруши я был пятым. В моём
   гражданско-боевом послужном списке-реестре Кобруша была... не известно
   какая. Примерно до девятнадцати годков мне удавалось кое-как сохранять
   подробности на любовном фронте. Впрочем, особой педантичностью в
   бухгалтерском учёте сексуальных приключений я никогда не отличался.
   Фиксатор Память порой давал сбои. Подозреваю, множество замечательных
   эпизодов из моей жизни, связанных с плотными контактами с противоположной
   плотью, из Памяти моей неким загадочным образом стёрлись. Некоторые были
   специально мной изъяты и уничтожены. Делалось порой странно, когда ктонибудь
   напоминал мне вдруг про кого-нибудь, кого совершенно напрасно и,
   казалось бы, навсегда я позабыл. Случалось и того хуже. Встречаешь, бывало,
   девушку, а та недвусмысленно намекает о прошлой взаимной тактильности, и ты,
   шмякнутый новостью, уже лихорадочно пытаешься сообразить, разыгрывают
   тебя или нет, и нежданно-негаданно вспоминаешь! Провалы в Памяти я
   приписываю пагубному воздействию алкоголя и марихуаны, которыми я
   увлекался ещё сызмальства, точнее с отрочества. Впрочем, порой я сканировал
   так детально, что тому невозможно не восхищаться. Относительно Кобруши
   меня беспокоило (это не тогда, когда бес покоится, а наоборот) то, что она
   настырно ностальгировала именно по Рустаму.
   - Я знаю, о чём ты думаешь, - сказала Кобруша, стараясь разрядить дюже
   сгущавшуюся атмосферу. - Если тебе интересно... Я никогда его не любила.
   - Не любила и была с ним?!
   - Я боялась его.
   Прозрачно-голубые глаза Кобруши наполнились страхом, губы нервно
   дёрнулись, мелкая дрожь сотрясла кончики её пальцев. Сохраняя спокойствие, я
   мысленно послал ей импульс-команду, после чего она продолжила:
   - Его запах тела. Он мне не нравился. Никогда. Нет-нет. Он вполне
   чистоплотен. Спрэями к тому же пользовался. Одеколоны у него всегда были
   самыми фирмовыми. Но... Запах. Понимаешь, он очень важен для женщины.
   Запах...
   Помнится, пахучая знойность лаконичного выступления Кобруши произвела
   на меня впечатление. Известно даже без парфюмерии Зюскинда, запах в
   жизнедеятельности человека играет роль немаловажную. Например, в среде
   христиан баптистского толка ходит старинное предание, связанное с чудом, как
   водится у верующих. Предание таково. Однажды, давным-давно жила-была одна
   несчастная женщина, имевшая резкий, отвратительный, ничем неистребимый
   запах. Как она только не старалась: и мылась тщательно, и обильно душилась
   дезодорантами. Ничего не помогало. Отчаявшись, пришла та женщина в церковь
   и бухнулась перед распятием Христа на колени. "Помоги, Господи! -
   запричитала она жалостливо. - Хотя бы знак дай!" И пока скрюченным таким
   образом она молилась, уткнувшись лбом в прохладный мрамор подножья, сверху
   213
   что-то упало, звякнув металлически. "Гвоздь? - удивилась женщина, подобрав
   обронённое, и тут же поняла: - Знак!" Обыкновенный плотницкий
   (проржавевший, к тому же, сильно) гвоздь, что может означать?! Подняла за
   ответом свой взор женщина к Христу и увидела, что левая рука Его по-прежнему
   прибита к распятию, а пальцы правой - судорожно сжимают ноздри.
   - Твой запах я люблю, - продолжала Кобруша, прикоснувшись к моему
   колену. - Прошу тебя. Не думай об этом. Моё отношение к тебе ты знаешь. Я
   подарила тебе то, что может быть дарить запрещено.
   - Ты подарила мне то, что у тебя было? Или то, чего у тебя не было?
   - Тебе не стыдно?
   - Прости.
   Говорят, от добра добра не ищут. Бывает и наоборот: вместе тесно, а порознь
   скучно. Чего-то нам, увы, не хватало. Будучи вместе, мы испытывали дичайший
   цвишенизм. Психологические колебания принуждали нас почти беспрерывно
   пребывать в едва ощутимой непонятной конфронтации, незаметно
   перераставшей в мощное противостояние. Неосознанно каждому из нас даже
   желалось, чтобы его ревновали (разумеется, в разумном градусе активности). Но
   ревность подогревала наши чувства несоразмерно, доводя их зачастую до
   кипения. Теоретически, прошлое каждого из нас расположено вне пределов прав
   на него чьей-либо ревностью. Прошлое имеет право на жалюзи, которые по
   усмотрению персоны можно открыть, или держать наглухо закрытыми. Полюбому,
   в осуждении и наказании за былое присутствует некая моральная
   ущербность, будь то прошлое дешёвой шлюхи, или нацистского преступника. В
   осуждении и наказании за прошлые прегрешения отсутствует великодушие.
   Впрочем, в отношении жертв великодушие тоже обязательно. Касаемо наших с
   Кобрушей отношений, то безобиднейшее упоминание кого-либо одного об
   эротическом былом повергало кого-либо другого в плохо скрываемое
   раздражение. Подшткукатуренные изваяния наших прежних любовников в
   полуобвалившейся балюстраде прошлого нависали над нами реальной угрозой.
   Прошлое Кобруши прессовало меня, моё прошлое - оказывало давление на
   Кобрушу. Банальная ревность изничтожала наши отношения, как изничтожает
   железо ржавчина. Обыкновенно, всё начиналось из ничего. Случайно (?) задел и
   понеслось! Прирождённая интригантка, Кобруша умела поддразнивать. Я
   заводился с полуоборота... Опасность данности она осознавала слишком поздно,
   когда раскручиваясь вовсю, методично и безжалостно я наносил ей раны.
   - Поиграем в слова? - предложила она безобидно.
   - Это как?
   - Просто, как эпиляция воском.
   Условия игры оказались немудрёными. Нужно было последовательно
   подбирать имена существительные, которые начинались на букву,
   соответствующую букве-окончанию слова игрока-противника.
   - Абрикос, - стартовала она.
   - Сок, - подхватил я быстро.
   214
   - Косточки.
   - Изюм.
   - Мозг.
   - Гроб.
   - Бог.
   - Глаза.
   - Ассоциация.
   - Ящерица.
   - Атолл.
   - Лес.
   - Сон.
   - Нос.
   - Слон.
   - Нирвана.
   - Азимут.
   - Тайга.
   - Ангел.
   - Ласточка.
   Я врубился сразу - Кобруша ловила меня на букву "а". Удача ей
   сопутствовала. Когда я смолкал (зачастую надолго), подыскивая требуемое слово,
   Кобруша вызывающе подтрунивала, обзывала меня тугодумом. Она стремилась
   выиграть, я пытался не проиграть.
   - Сдаёшься? - подталкивала она меня к поражению.
   - Конечно, нет, - не поддавался я.
   На мой взгляд, принципиальное соперничество полов в интеллектуальном
   единоборстве не должно заканчиваться поражением мужчины. Это моё глубокое
   убеждение. Хотя умные женщины, стопудово, достойны уважения и обажания.
   Но всё-таки... Сами подумайте, что хорошего в том, если женщина будет сильнее
   мужчины? Тем более умом. Результат для обеих сторон был бы печальным.
   Горечь поражения женщины перед мужчиной всё-таки намного слаще яда
   разочарования в нём (в мужчине).
   Лечение геморроя производится оперативным вмешательством. Конечно
   можно, в случае чего, загнать нож в жопу, только ведь существуют методики и
   поделикатнее, типа накидывания на геморроидальные узлы колец из латекса или
   инфракрасной коагуляции. Я не намеревался искать приключений на свою жопу,
   а затем её лечить. Простите за вынужденную проктологию, но Кобруша не давала
   мне выбора. Рубануть сплеча, наподобие Александра Македонского по узлу
   Гордея, и прекратить тем самым игру, дабы после не страдать изувеченностью от
   поражения? Грубовато. Поэтому! Взяв под контроль автоколебания своей
   сердечной мышцы, я решил перехватить инициативу.
   - Анаконда, - контратаковал я с олимпийским спокойствием.
   - Аллегория, - увернулась она изящно.
   - Яма.
   215
   - Ананас.
   - Собака.
   - Атрибут.
   - Труба.
   - Антресоль.
   - Лампа.
   - Антиквариат.
   - Табуретка.
   - Аквариум.
   - Могила.
   - Арахис.
   - Солянка.
   - Австралопитек.
   - Капуста.
   Отныне-теперь всё чаще задумывалась уже она. Проявляя чуткость, я не
   торопил. На самом деле, с моей стороны это была изощрённая жестокость.
   Понимая это, Кобруша злилась и теряла самообладание.
   - Как ты себя чувствуешь? - вдруг спросила она меня ласково-коварно.
   - Отлично, - прямолинейничал я, ровно проспект.
   - Я тоже отлично себя чувствую. Рустам же обещал, что травка классная.
   Рустам никогда не обманывает.
   От слов Кобруши меня бросило в жар и рожа моя залилась яркой
   псориазностью, типа листья клёна в октябре. Рустам.... Рустам... Рустам...
   Буквосочетание из четырёх согласных, разбавленных двумя гласными, повергало
   меня в ярость, вернее, не меня, а моего Демона и ярость та была не теплее
   арктических льдов. Кобруша внимательно наблюдала. Моё замешательство её
   удовлетворяло. Моя растерянность ей откровенно нравилась. Она даже не
   пыталась скрыть от меня своей радости. Но кроме вульгарного злорадства, я
   безошибочно улавливал невыносимый запашок неприязни с жестоким презрением.
   Тогда мне захотелось сделать ей больно, и мой Демон готов был мне послужить.
   Трясти её, точно дерево? Мой аристократичный защитник, мой Демон -
   мастер пролонгированно-внезапной мести - привыкший к методам утончённым,
   попросту отвергал подобный примитив. Хотя в качестве гарнира к основному
   блюду подобное могло рассматриваться. "Расслабленные кисти рук
   свидетельствуют о природных навыках к танцу. Твой вагинизм - шняга.
   Раслабься", - мягко посоветовал мне мой Демон, и напряжение в моих кулаках
   тотчас ослабло. Я желал причинить Кобруше мучительнейшую боль, не
   применяя физического воздействия. Мне хотелось взорвать её изнутри,
   раскромсать её "Я", а затем, склонившись над ней, безжалостно констатировать:
   "Милая, ты умираешь, и это не страшный сон, это объективная реальность".
   История учит, мониторинг будущего потенциалит Кассандре на точность её
   предсказаний. Только что, если дисплей чернеет квадратом Малевича?
   Растащенному травой из цепного пса в степного волка, мне впотьмах не трудно
   216
   виделось. Навзничь с покорёженной шеей, из которой багряной пеной вырывалась
   артериальная кровь вперемешку с кислородом? Такой Кобруша мне не
   представлялась. К чему самодеятельность, когда есть профессионалы! Полностью
   доверившись моему Демону, я неспеша прикурил от камфорки и посмотрел на
   горящий кончик сигареты. И вдруг я отчётливо разглядел очерёдность событий,
   увидел грядущее. Оттого мне стало смешно. Но может не мне...
   - Почему ты смеешься? - смутилась Кобруша моей неадекватности.
   - Ничего особенного. Сыграем ещё в одну игрушку. Вернее, не совсем
   игрушку. Так, упражнение...
   Усадив прямо перед собой, глаза в глаза, на расстоянии не далее тридцати
   сантиметров, я попросил Кобрушу сконцентрироваться на горячей точке, на
   огоньке моей сигареты, которую я держал между нами в воздушном пограничье.
   Кобруша снисходительно улыбалась. "Шаман! Ха-ха-ха! Наивняк! Держишь
   меня за дурочку?" - читалось её по губам, согнутым презрительной дугой. Я
   попросил её не шевелиться и держать огонёк в поле зрения. Затем я сказал
   Кобруше внимательно следить за огоньком, после чего принялся мерно
   раскачивать сигарету маятником. Когда я увеличил амплитуду, она нарочно
   кокетливо одёргивалась.
   - Не сбивай прицел. Голову выше. Нос в нос. Зафиксируй. Так нужно, -
   потребовал я.
   - Нужно, значит нужно, - по-военному отчеканила Кобруша и выплюнула
   нераспустившийся бутон гладиолуса, с которым она баловалась.
   Когда глаза Кобруши затик-такали беззвучным маятником в бинарных
   оппозициях, типа настенные часы-ходики, я сфокусировался в районе её
   гипофиза. Точно-прямо между бровей. Синхронно мой Демон просверлил
   маленькую дырочку в лобной кости Кобруши, кое-что оттуда извлёк, кое-что туда
   засунул.
   - Голова идёт кругом, - сказала Кобруша, тяжело дыша.
   Жалоба Кобруши на свой вестибулярный аппарат являлась подтверждением,
   знаком завершения первого этапа.
   - Что это значит?
   - Только то, что голова может пойти кругом даже в момент фиксации, -
   позёрствовал я безобидно.
   Кобруша посмотрела на меня уничтожающе-насмешливо. Умела. От такого
   взгляда любой бы сделался ниже своего роста, непоправимо застеснялся и
   посрамлённый, поджав между ягодиц хвост, убежал. Любой. Только не ваш
   покорный слуга. Потому что с ним был его Демон.
   Опьянённые любовью частенько теряют самоконтроль перед причинным
   обьектом, а способность к трезвому анализу у них отсутствует напрочь
   изначально. Спросите "за что ты любишь?" и если вам ответят, допустим, "за
   тело, голос, ум, душу..." или дотумкаются иными категориями
   сконкретизировать, то будьте уверены - любовь фальшивая. Ежели на ваш вопрос
   сбивчиво пролепечут, типа "понятия не имею", то будьте уверены - любовь
   217
   настоящая. Истинных адептов видно по свету, бьющему из их глаз, который
   отражается их сердцем. Однако не любовь мужчины и женщины забавляет, не
   мужчины к мужчине, не женщины к женщине... Забавляет и озадачивает меня
   распространенный догмат, а именно то, что Бог - есть любовь! Как же так?!
   Давайте разберёмся! Общепринято и известно, что любящий Господь даёт
   испытания, а Дьявол, который якобы ненавидит род людской, искушает. Но
   вдумайтесь, что такое искушение, и что такое испытание. Испытывают
   болезнями, нищетой, унижениями... Искушают успехом, здравием, деньгами...
   Вам что больше по вкусу? По завершению земного существования, то есть типа
   в жизни вечной, нам обещают воздаяние. Одно другого стоит! Однако, как быть
   с теми, чей краткий даже по земным меркам путь превращён в адские страдания?
   Как быть, если этот земной Ад жизни подобен вечности? Такие вопросы
   проламывают череп, как молот скорлупу грецкого ореха. Парадокс в том, что
   самую большую боль мы почему-то наносим тем, кого больше всего любим. Я
   любил Кобрушу, а она любила меня. "Любовь? Ко всем чертям! Гони прочь это
   мнимое счастье, неминуемо оборачивающееся кроваво-рваной изнанкой", -
   скажет кто-то и будет по-своему прав.
   Мой Демон абстрагировал моё сознание, визуализируя Кобрушу не с
   близорукой позиции пылкого влюблённого, но с точки зрения бесстрастного
   исследователя. Мой Демон распиливал Кобрушу на куски. Куски - на кусочки,
   кусочки - на молекулы, молекулы - на атомы, атомы - на дхармы... Мой Демон
   учил меня сравнительному анализу, тыкая меня носом, вроде указкой.
   Подчёркнутой независимостью и некой аристократической манерой поведения и
   изложения мысли Кобруша уподоблялась Маринке Каминской, а волосы красила
   тем же красителем, каким красилась моя бывшая жена художница. Мой Демон
   показывал мне такие (!) детали и подробности, от коих захватывало дух. Не
   ограничиваясь препарированием Кобруши, мой Демон командировал меня к
   гулливерному общему и карликовому частному. Общее-частное это делалось
   симметричным и конгруэнтным или менялось масштабом. Так, например, моя
   бывшая жена художница вобрала в себя нечто от Людмилы, а глаза Людмилы
   пылали той же инфернальностью, что и глаза Анны Дмитриевны, моей
   учительницы по зоологии. В преподанной мне виртуальности, все женщины
   мира превращались в звенья единой цепи, и цепью той можно было запросто
   сковать не только всех рабов Рима, но и самого Гименея. В общем, получалось
   весьма занимательно. Очередная формула, открывшаяся мне после той
   преподанной виртуальности, засияла в блеске чистого восприятия. Узнав оную
   Кобруша бы несомненно растроилась. Хотя, большинство формул,
   открывающихся в ослепительности, воспроизвести вслух невозможно - они не
   переводятся в буквы, слова, предложения... Таких знаков просто не существует!
   Большинство формул навсегда остаются в эфирном состоянии и, оседая на дно
   сознания, забываются нами навсегда.
   - Милая, давай ещё... Поиграем в ассоциации, - предложил я бодрым
   голосом, готовый ко второй части дилогии, придуманной моим Демоном.
   218
   Кобруша согласилась.
   - Камень.
   - Замок.
   - Стол.
   - Еда.
   - Дичь.
   - Олень.
   - Рога.
   - Супруг.
   - Свадьба.
   - Фата.
   - Невеста.
   - Ночь.
   - Свеча.
   - Воск.
   - Улей.
   - Пчела.
   - Цветок.
   Безобидная игра в ассоциации могла продолжаться бесконечно долго,
   поскольку не предусматривала победителя, а стало быть и побежденного.
   - Клумба.
   - Сквер.
   - Скамейка.
   - Старик.
   - Газета.
   - Новости.
   - Сенсация.
   - Инопланетяне.
   Моделируя нужную ситуацию, мы наводили мосты, создавали, так сказать,
   коммуникации. Соавторством с моим Демоном мы методично готовили Кобруше
   жестокий сюрприз, выводя её на прямую, ожидая, когда она произнесёт кодовое
   для нас (роковое для неё) слово-ассоциацию.
   - Встреча.
   - Расставание.
   - Дорога.
   И вот! Не подозревая о последствиях, Кобруша произнесла ключевое словоассоциацию.
   Расставание у Кобруши ассоциировалось с дорогой. С дорогой!
   Вероятно, от дороги Кобруша ожидала немало забавных приключений,
   впечатлений, сюрпризов...
   - Тупик, - сказал мой Демон (и заодно я) в форме ультиматума.
   Кобруша растерялалась лишь на мгновение, не более, и тут же нашлась,
   решительно изменив направление:
   - Дорога в обратную сторону.
   219
   - Тупик, - тормознули мы Кобрушу.
   - Вправо.
   - Тупик.
   - Влево.
   - Тупик.
   - Вверх.
   - Тупик.
   - Вниз.
   - Тупик.
   В расширенных зрачках Кобруши поселился ужас обречённости.
   Игнорируя недавний повтор "фламинго", я использовал ассоциацию
   "тупик" намеренно неоднократно. Я нарушил правила, которые сам же
   установил. Но помнить их Кобруша не могла: её оперативная память была
   деформирована.
   - Я, - вымолвила она неуверенно.
   - Я разрезаю твое "Я".
   Я был беспощаден (не я, может, а мой Демон?).
   - Мне плохо... У меня дрожат ноги... Зачем я курила? Я падаю... -
   прошуршала Кобруша, будто примятая листва.
   Ассоциациативный ряд "Рустам - фламинго - хорошо" отныне в
   подсознании Кобруши перепрограммировался в ассоциативный ряд "Рустам -
   марихуана - плохо". Промежуточное звено (марихуана) я собирался позже
   ликвидировать: надобность в выработке подкорково-негативного отношения к
   траве отсутствовала. Обморок - недомогание привычное. Однако любопытно,
   осталось ли для Кобруши тайной насколько близко она стояла к кромке своей
   бездны?
   Латентные способности метафизического плана присущи многим, если не
   всем. Только далеко не всем они даются в пользование. Моё восхищение было
   беспредельно. Между тем, мне сделалось невыносимо страшно. Ведь моя воля,
   таким образом, подчинялась воле моего Демона.
   "И тогда Я низверг Его в бездну, и заключил Его, и положил над Ним печать,
   дабы не прельщал, пока не окончится тысяча лет; после же сего Ему должно быть
   освобожденным..."
   @@@
   Ограничивать время пространством, иными словами прятать время в
   пространство - занятие, чёрт возьми, весьма трудоёмкое. Упаковать
   "Оплакивание Девы Марии Христа" в кубики для примитивных игр детворы
   дошкольного возраста было решением дьявольски остроумным. В любом случае,
   благодаря ему мы переправили "Оплакивание Девы Марии Христа" аж через две
   государственные границы! Но прежде...
   Ограбление церкви является деянием преступным и антиобщественным не
   только исходя из уголовного кодекса. Забавно, какого же градуса достигнет ваша
   220
   антипатия к моей скромной персоне, когда вы узнаете о разработанном мной ноухау.
   Как ни банально прозвучит, но всё гениальное - просто до безобразия:
   "Оплакивание Девы Марии Христа" я просто распилил на сто единиц.
   С "женихом", "невестой" и "первым свидетелем" (вторым выступил
   Тимур) мы рассчитались наличкой: по штуке баков каждому. "Жениха" Тимур
   знал ещё со школьной скамьи и рекомендовал его "надёжным камнем". Помню,
   Тимур повёз нас в город Гродно, где проживал "жених". Собственно, ездили на
   смотрины, свалившись по душу "жениха" внезапно и без предупреждения,
   типа отряд быстрого реагирования. Добазарились с Тимуром наглухо: не
   понравится парень - значит не понравится, понравится - всё путем, тут же
   предлагаем ему поучаствовать. "Жених" показался мне с первого же взгляда
   парнем толковым. Трудился он в кинотеатре подсобным рабочим, где мы и
   сыскали его, скособоченного над подрамником, куда молотком он забивал
   гвозди.
   - Дверь, блин, прикройте! - рыкнул он мемориально. - Сквозняк! Гвозди
   гнутся!
   - На своей первой свадьбе я был одет в костюмчик для безвременно
   ушедших. Недорогой такой костюмчик, - чуть стеснительно признался Тимур,
   будто оправдываясь за внешний вид "жениха".
   "Жених" не мутузил, согласился быстро и тем же вечером свёл нас с
   "невестой" и "первым свидетелем". Все трое плотно сидели на игле. Двигались
   "чёрным". Ребята хоть и были торчками, но пришлись по душе: не пожалел ни
   "до", ни "после". С нашими свадебными наёмниками проблем не возникло. Они
   чисто, с задором "отыграли", почти зразу же после занавеса спектакля мы
   рассчитались и разбежались по-хорошему.
   Уже несколько позже, незадолго до пересечения госграницы с Польшей,
   подустав от ожидания в очереди, в надежде навестить боевого товарища, мы
   приволоклись с Тимуром в тот гродненский кинотеатр. Увы. Непоправимо
   поздно. "Загнулся Игорёк, - печально известил нас его напарник, подряжавшийся
   в спектакле "первым свидетелем". - Передозняк. Ужалился и крякнул". Тогда
   мне почему-то отчётливо вспомнился момент нашей первой встречи, его
   знаменательная фраза: "Сквозняк! Гвозди гнутся!"
   Однако я сильно забежал вперёд. Итак. Башка болела уже о технологии
   транспортировки. Ad libitum. Поболит то есть поболит - и перестанет. Вот мне
   и придумалось нечто изящно радикальное - расчленение "Оплакивания Девы
   Марии Христа". Никакого садизма с сатанизмом! Чистый прагматизм! Никто
   муками совести не терзался. Так вот, далёкому от технических новшеств
   цивилизации, мне доподлинно было известно, что в одном из научноисследовательских
   институтов отечественной Академии Наук наличествовала
   штуковина, вроде лазерной пилы, способной разрезать "Оплакивание Девы
   Марии Христа" практически без потерь, точнее без стружки. В том грамотном
   институте инженерил мой старый товарищ Серёжа Новицкий, который
   теоретически мог быть полезным ещё и тем, что у него имелись подвязки на
   221
   таможне в Гродно. Посоветовавшись с Тимуром, мы включили Серёжу в
   команду с правом на долевое участие. Он согласился. Я понимал, что Серёжу
   Новицкого вдохновлял не процент в близком грядущем. Он просто медленно
   задыхался, неумалимо угасая в скуке своего рутинного бытия.
   На полное сокрытие "Оплакивания Девы Марии Христа" мы потратили
   восемь часов. Конкретнее, нужно было разорвать целлофановый пакет с
   кубиками, превратить каждый из кубиков в контейнер, погрузить в него
   фрагмент иконы, завёрнутый в мягкую ткань, закупорить контейнер с помощью
   клея ПВА, тщательно замаскировать все подозрительные места, запаковать
   кубики блоками по десять штук в целлофан и запаять его, типа попромышленному.
   Описанные процедуры нужно было производить, соблюдая
   предельную аккуратность. Мы колупались с теми кубиками, точно три
   взрослых идиота из дурдома "новости", целых восемь часов! Использовали мы
   (на всё-про-всё) семьдесят миллилитров клея ПВА, три скальпеля (они быстро
   тупились, периодически их приходилось затачивать), пять китайских тонких
   махровых полотенец (их разорвали на сто двадцать лоскутков) и сто пятьдесят
   четыре кубика (тридцать четыре кубика ушли в брак). Восемь часов, целый
   рабочий день, согласно КЗОТу, потратили мы, укомплектовывая в кубики
   "Оплакивание Девы Марии Христа".
   Приблизительно через пятьдесят два часа томительного ожидания в живой
   очереди на границе, когда автобус наш созрел для таможенного досмотра,
   приятель Новицкого заступил на смену. Они узнали друг друга ещё на подходе,
   издалека. От меня не ускользнула их приветливая улыбка, которой они
   обменялись намёком.
   Ваучер до Польши мы приобрели без проблем. Официальная цель поездки,
   а именно - туризм, не только для нас была прикрытием. Реально, все в нашем
   автобусе плюс все в очереди продвигались на Запад с коммерческой целью.
   Челночный бизнес был распространен тогда среди населения республики,
   навроде кариеза и пульпита. Сумки, тюки, баулы. Купленный в отечестве
   ширпотребный товар реализовывали на рынках Польши. Вырученные злотые
   обменивали на более привлекательные доллары США, с которыми и
   возвращались на родину.
   Пресыщенной бюргерской Германии, до которой у нас стоял штемпель визы,
   примитив ясельной игры "Кубики" нужен был, типа больки для полового члена.
   Кроме того, имелись сведения, что таможня с немцами существует скорее
   номинально, нежели практически. Короче, мне особо не очковалось, что нас
   протрясут границе Польши с Германией.
   Итак, через пятьдесят два часа, когда нас выборочно проверяли, Новицкий
   перебросился репликой-другой со своим знакомым таможенником и ненавязчиво
   его предупредил, что отправился в путешествие с друзьями. Бивший меня
   нервный озноб унялся. Я было расслабился. Однако, вдруг ко мне подошёл его
   напарник.
   - Что везёте? - спросил он спокойно, просвечивая меня взглядом насквозь.
   222
   - Да так. Ерунду, - выдавил я из себя, с трудом добиваясь
   непринужденности.
   Мой голос не дрожал. Всем своим видом я словно говорил о своей
   безупречности. Дескать, если кому-то охота в моих вещах порыться, то
   пожалуйста, понимаю, служба есть служба, только лично я такую профессию не
   выбрал бы. Ни за что! Отвлекая его, важно было не пережать, выказывая свою
   невозмутимость. Навязывая свою игру, я блефовал, понимая при том, что в этой
   психологической схватке мой проигрыш будет равен нашему провалу.
   - Раскройте сумку, - приказал он вежливо.
   - Валяйте, - пробухтел я равнодушно, проскрипев молнией.
   По правде говоря, я так оробел, что едва не обделался, а бейцалы мои
   ощутили ноющую боль, типа их помацали грубыми мужскими пальцами.
   Параллельно я обратил внимание на Серёжу и Тимура. Бескровными своими
   лицами они напоминали актёров театра Кабуки. Только с той разницей, что всё
   получалось наоборот. Серёже с Тимуром отводилась роль зрителей,
   предупреждённых, что разыгрываемый личный фарс в любой момент способен
   превратиться в общую трагедию.
   Конспиративного барахла в моей сумке хватало на выбор. Таможенник же
   поднял со дна моей сумки невзрачный пакет с кубиками. Белый свет скукожился
   для меня до размеров овчинки. Точнее до размеров бумажки, которой только что
   подтёрли анальное отверстие. Как говорят соседи-литовцы, пиздаускас!
   Истерика разрывала меня изнутри. Приходилось незаметно втискивать её
   обратно, вроде грыжу под рубашкой. Казалось вот-вот произойдёт полное
   уподобление с зайчиком из анекдота, который сильно-сильно сдерживался,
   убеждал самого же себя: "...я не пукну, я не пукну, я не пукну...", а когда
   пукнул, так пукнул (!), что аж вонь по лесу, так опять-таки за самоуспокоение:
   "...это не я, это не я, это не я..." Когда же крах, казалось, был неминуем, за
   спиной Тимура я увидел Тамерлана и расслышал как он сказал мне: "Храбрость
   - это терпение в опасной ситуации". Тогда же, там ощутил я присутствие
   настоящего художника своего ремесла, моего Демона, щедро предлагавшего всю
   палитру средств, и тут же, удивляя себя самого, безукоризненно точно
   интонируя, я произнес:
   - У вас дети. Угадал?
   - Дочь, - поправил он, нежно улыбнувшись.
   - Кубики? Они хороши для мальчиков с диагнозом "неврастения с
   выраженными эмоционально вегетативными проявлениями и астеническим
   синдромом", которые в клубе "Красная синька" занимаются. Возьмите краски.
   Акварельные краски "Нева". Взятка? Нет. Подарок! Пожалуйста, передайте их
   своей дочери... от меня.
   Если бы я напортачил и ошибся, если бы он почувствовал подвох, то Серёжа
   и Тимур вряд ли отделались бы испугом. Если бы, поскромничав, он взял
   кубики... Но, к моей радости, он согласился на краски, акварельные краски
   "Нева", сделанные в Ленинграде.
   223
   @@@
   О том, что мисс Лу прибывала в Минск утренним пятничным поездом, стало
   известно ещё во вторник вечером. Сомнения от того затерзали меня тотальнейше.
   А то как же! Складывался некислый пасьянс: мисс Лу втихаря шерудила по
   территории бывшего СССР в поисках оружия, связь с мисс Лу Свиридов был
   способен обеспечить почти гарантированно, Костя Бессмертный обладал нужной
   информацией. Продолжавшаяся обстановка неразберихи с делёжкой имущества
   (в том числе армейского) опять-таки благоприятствовала. Кроме того, деньги для
   реализации проекта у меня имелись в достатке, налом причём. Не
   воспользоваться очевидно выгодным раскладом, сулящим приличные дивиденты,
   было бы глупо.
   Однако меня прессовала тухлятина плана морального. Прежде чем трафить
   Свиридова выступить связником с мисс Лу, я должен был разобраться с собой на
   предмет нравственности моих намерений. Ведь оружие является инструментом
   уничтожения. Миролюбивому в глубинной сущности обывателю и самому
   старому из молодых хиппи, мне было нелегко: ведь война с самим же собой не
   всегда ведётся по правилам. Внутренний закон, неписаный кодекс, персональная
   философия позволяла в случае надобности рвать хоругви на портянки, но быть
   причиной смерти для любого существа - запрещала. Каверзные вопросики
   одолевали мою совесть, как одолевают землю пробуренные скважины
   нефтянников.
   В таком случае, кого назначить палачём?! Себя?! Спустившего курок?!
   Возможно, Того, чья десница поведёт в цель смертоносный металл?! Виновна ли
   сама цель, столь недальновидно распорядившаяся отпущенным ей временем?!
   Будучи в удобном положении - крайнего найти нетрудно. Кто знает, быть может
   виновны все?! Эта бредятина подрывала мне крышу динамитом. Я искал ответы,
   и находил их. Ответы на запрос приходили неожиданными путями и носили
   (зачастую вполне завуалировано и опосредованно) характер нескрываемо
   тенденциозный. Аргументы в пользу реализации проекта сводили меня с ума.
   "Человечество?! Пусть даже так! Что с того?! Обращать внимание на
   несущественное?! Зачем?!! Человечество - это вирус, пожирающий на своём
   пути всё живое, и результатом его деятельности будет неминуемая
   самоликвидация!" - слышал я внутри себя и натыкался на сакраментальность
   Ламарка, датируемую 1820-ым годом: "Можно, пожалуй, сказать, что назначение
   человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно
   сделав земной шар непригодным для обитания". В газетах я напарывался на
   тревогу учёных по поводу перенаселения планеты и усугубляющейся проблеме с
   питьевой водой, и тут же, откуда-то неподалёку, мне бросалась в глаза антитеза
   из Cвященной Книги: "Плодитесь и размножайтесь". Справедливости ради,
   впрочем, надо отметить актуальность сей поощрительности в ту бытность:
   вероятно, библейский Онан, сбрасывающий семя вне лона жены своей
   представлялся Богу негодяем, по сути, нарушая Его закон сохранения
   (выживания) вида. Информация капала на мои перегретые мозги. Плотным
   224
   потокам. По всем системам связи. Микросхемы, чипы, винчестер с адаптером...
   Способная анализировать силиконовая ерундень, казалось, перегорит и накроет
   меня медным тазиком.
   Воспалённая мощь воображения облекала фантазии в плоть: ночью меня
   мучили кошмары, в часы бодрствования - галлюцинации. Галлюцинации были
   управляемыми. Кем? Мной! Только без моего на то согласия!!! Самое же ужасное
   - голоса. Разумеется, для того чтобы получить правильный ответ, нужно задать
   правильный вопрос. Однако, иногда ответом на правильно заданный вопрос
   служит молчание. Я чувствовал, что толкаем к безумию. Возможно, я сам был тому
   виной. Моя сущность раскалывалась на pro и kontra: когда одна часть молчала,
   другая - настойчиво и изощрённо убеждала. Мне не хватало элементарной воли.
   Голоса. Я слышал множество назойливых голосов, болтавших без умолку в унисон,
   нахально перебивавших и катящих друг на друга бочки, грязно ругавшихся,
   толкавших речи и читавших мне нотации... Они пёрли буром, требуя всецелости
   моего внимания, не давая отдыха, нажимая, навязывая мне себя:
   - Плавающая структура ДНК? Человечество ею не обладает. Такое
   преимущество имеют тараканы, что делает их генофонд вполне мобильным. Но
   приспособляемость гомосапиенсов всё-таки удивительная. Даже излишне
   агрессивная. Их враждебность по отношению к иным формам жизни...
   - Прискорбно, но жизнь питается жизнью. Обвинять Лондона в матёром
   цинизме можно. Только: "Ешь, или съедят тебя самого". Всё верно.
   Элементарные правила приличия соблюдать всё же необходимо. Потреблять
   нужно в меру, будь то бутерброды с икрой лосося или лицензии на его отлов.
   Лицензии ведь выдаются не учитывая мнение лосося.
   - Икра? Мелковато! Хотя китов человечество уже почти переварило.
   Человечество?! Кишечная трубка!!! Жернов!
   - Ищете выход? Их много! Тетроэтиловый свинец - вот вам выход! Они
   добавляют его в бензин. Через выхлопные газы он распространяется в атмосферу.
   Оттуда с осадками - в океан... Бедные рыбки! Лососи и киты, и прочие. Бедные
   рыбаки. Впрочем, эпоха Рыб закончилась. Настала эра Водолея! Напьются они у
   него отравленной водицы!
   - Обратная пропорциональность: чем более себя ограничиваешь, тем менее
   получаешь. Парниковый эффект...
   - Совокупный продукт человечества столь подвижен и продолжителен, что,
   изгибаясь, достает своим языком своей задницы. Кали-юга? Не знаю.
   Предметность располагает к размышлению. Вспоминаются басни Леонардо...
   - Нынешний этап человечества актуален поиском методов саморегуляции.
   Ресурсы планеты истощаются! А люди ведь не ланцетники. Хотя в критических
   ситуациях и они способны на самопоедание.
   - Определённо, выбор - институт демократии. Выбирать можно по
   половому признаку, по расовому...
   - Управляемый раскол лучше неуправляемого распада! Антагонизмы - части
   единого целого!
   225
   - Война...
   - Вопрос выбора! Впрочем, если нельзя, но очень хочется, то можно.
   - Учение агора! Ритуал шав садхана! Укрепив магическую силу, они поймут,
   что соединяет их души с Богом.
   - Агора? Секта исповедующая культ Шивы? Шав садхана?! Вы
   проповедуете каннибализм?!
   - Всё-таки они ланцетники?!
   - Послушайте полковника Куртца! Сбросьте на них бомбу! Уничтожьте их
   всех!
   - Обилие трупов напрямую связано с плодорододием земли.
   - Репродуктивными функциями и лемминги снабжены, но когда популяция
   угрожает экологическому равновесию, то срабатывают инстинкты жертвенности,
   они бросаются в море и погибают... Ради жизни других.
   - Благородно. А крысы в экстренном случае жрут свой же помёт.
   - Говно?
   - Потомство.
   - Среднестатистически они живут-то всего каких-то семьсот дней.
   - Зато прожорливость у них лет на семьсот.
   - Но какие, однако, умницы!
   - Вы о крысах?
   - О людях... О крысах, тоже.
   - А лемминги...
   - Простите, диспут о человечестве!
   - Рекомендую психотропные новации. Самоубийство должно стать нормой
   жизни. Обратная: пропорциональность. Чем больше, - тем меньше. Человеческая
   жизнь уже обесценена донельзя...
   - Выражаю солидарность. Во времена Каина и Авеля всё было иначе. И хотя
   Каин убил Авеля по причине любви к Богу, Бог ему не простил.
   - Во-первых, простил. Во-вторых не из-за любви. Из ревности, что не совсем
   тождественно.
   - Нужно энергичнее протежировать такой общественный институт, как
   религия. Религия создаёт практический баланс, способствуя ограничению роста
   населения.
   - Имеете ввиду физическое истребление инакомыслия внутри системы,
   успешно практиковавшееся Священной Инквизицией? Обращаете наше
   внимание на Крестовые походы, служившие обеспечению так называемой
   справедливости во внешнем пространстве?
   - И да, и нет. Католицизм - частность. Эксплуатация доверчивости многих и
   фанатизма некоторых во все времена у всех народов. Вот что нам нужно.
   Эпидемии - хорошее средство для регулирования поголовья человеческого стада.
   Храмы - удобное место распространения...
   - Абсолютно! Инфекции, инфекции и ещё раз инфекции! Резистентность
   микробов...
   226
   - Да-да! Антибиотики слабеют. Пасуют даже резервные антибиотики! К
   примеру, ванкомицин! Супермикробы уже внедрены в овощи, которые они
   культивируют. Супермикробы ждут нашего приказа.
   - Педерастия - сдерживающий фактор размножения! Пусть себе пендюрятся
   вхолостую!
   - Война! Почему Франция государство католическое? Потому, что одной
   прекрасной Варфоломеевской ночью там перерезали всех гугенотов. Война!
   - Агрессивность - рычаг не надёжный. Война. Сколько их было на нашей
   памяти?! И что?! К началу двадцатого века на планете уже расплодилось полтора
   миллиарда! Плюс столетие - уже шесть! Шесть миллиардов! В тысяча восемьсот
   девяносто шестом мы посеяли первую пандемию гриппа. В тысяча девятьсот
   восемнадцатом "испанка" выкосила двадцать миллионов! Заметьте, больше чем
   Первая мировая война! Грипп обладает ценным свойством. Мутагенность.
   - Грипп мутирует. Гриппу тоже жить хочется. Экспансия!!!
   - Жизнь, жизнь, жизнь... Жизни вожделеет даже смерть.
   - Они адаптируются. На пиру они эпикурейцы, в дни голода - стоики.
   - Жизнь?! У неё всё в порядке?! Она довольна и скучает?! Полосните её
   молнией! Полосните по животу так, чтобы кровь залила её благополучие!
   Полосните, если даже она не сумеет понять. Занятая самосохранением,
   заживлением раны, она не будет вредить... Эх, жизнь, сука...
   Я тихо сходил с ума. Голоса, голоса, голоса... Сотни, тысячи, миллионы...
   Лишь голоса моего Демона слышно не было. Меня тревожил вопрос. Мне
   хотелось знать пересеку ли я черту, продав оружие - простейший инструмент
   смерти. Летальные болезни, катастрофы и многое-многое другое меня не
   тяготило. К ним я причастен не был. Я тихо сходил с ума.
   Я сдался. Я бы не выдержал.
   Совершенно измученный, я ненадолго уснул под утро и проснулся от
   потрясающего сновидения. В том сне я стремительно падал в чёрную бездну
   вместе со своим стальным оперением - аэродоспехами мощного самолёта.
   Страшно мне не было. Сомнения меня не одолевали. Я просто выполнял
   задание, содержание которого мне пока было неведомо. Находясь в полной
   изоляции, я был уверен, что не одинок. "Куда летим?" - спросил я в
   переговорное устройство. "В Ад", - донеслось (знакомо и близко) из наушника
   шлемофона. "Приготовься, - предупредил другой голос, которому я тоже
   верил безгранично. - Скоро будем бомбить". "Зачем?!" - закричал я, объятый
   ужасом. "Чтобы не мучались". Ответом другого был подтверждающий хохот.
   Каждый из нас троих выполнял ограниченные функции. Штурман, бортинженер...
   Свою задачу и цель я знал. Над назначенными координатами, при
   практически нулевой видимости, я приступил к отработке возложенной на
   меня миссии и чрево самолёта просыпалось... Повинуясь гравитации, бомбы
   падали в цель точно, хотя под нами плыла непроницаемая тьма. И вдруг!
   Сверху стало сыпаться и разрываться цветным, красочным, причудливым
   фейерверком.
   227
   @@@
   Помню, как-то давно, в июне, незадолго до солнечного полудня, я
   пешкодралил на работу и столкнулся на углу с Зылем, соседом-приятелем.
   Наркодилер Зыль перетирал с парнишкой-клиентом о сделке (что, куда, когда,
   сколько, кому). Персонально ему вечером Зыль пообещал выдать "чек" (расхожим
   термином "чек" системные торчки обозначают дозу героина в 0,5 грамма).
   Парнишка-клиент свалил по своим делам, а мы с Зылем завернули к нему.
   "Вмазаться нужно", - суетился Зыль ломовато, вырубая из сети телефоны,
   наполненные улюлюкающими звонками страждующих торчков. Сыпанув дозняк
   из фольги в чайную ложечку и накапав туда водички, Зыль чиркнул зажигалкой и
   трижды вскипятил субстрат, после чего кинул в него "петуха" ("петухом" или
   "метлой" системные торчки называют чистый комок ваты, используемый в
   качестве фильтра) и через иглу втянул раствор шприцем ("машиной"). "Вен, блядь,
   нету", - продундел Зыль с равнодушной досадой. "Сгорели?" - полюбопытствовал
   я. "Напрочь. Потом, блядь, воняю. Извини. Поможешь?" - попросил Зыль,
   поморщившись, и протянул мне в качестве жгута поряпанный зелёный пояс от
   кимоно с кровавыми плямбами. "Говно вопрос", - ответил я, принимая. Перетянув
   Зылю предплечье, я давил со всей силы, но вены так и не повылазили. Тогда Зыль
   торкнул иглой чуть выше впадины на локтевом суставе и, пробив кожу сантиметра
   на полтора, принялся нащупывать. "Мимо пырскнешь, - фуфлак вскочит", -
   сомневался я активно. "Не вскочит", - успокаивал Зыль затаившись,
   прислушиваясь к своему организму. Каким-то чудесным образом Зыль всё-таки в
   цель попал: на контроле, под отрицательным напором поршня, в "машину" затекла
   капля венозной крови. "Поехали", - сказал Зыль, типа Юрий Гагарин, надавил на
   поршень и выжал субстрат "в столицу Австрии". Стрельба в слепую - забава для
   мастеров. "Как у тебя получилось?" - не скрыл я удивления, ослабляя хватку пояса
   от кимоно. "Интуиция, - отозвался Зыль буднично. - Плюс стаж в четырнадцать
   лет". Расположились мы на диванчике, напротив письменного стола, на котором
   среди всего прочего стоял стакан с водой из-под крана. Промывая "машину", Зыль
   втягивал жидкость через жало и выпускал её распадавшейся струйкой прямо в
   землю кадушки, из которой взметнулась к потолку стреловидная пальма примерно
   полутораметровой величины. Процедуру поливания Зыль проделал трижды или
   четырежды. "Там, в земле, есть черви или многоножки какие-нибудь, органическая
   микрожизнь уж точно присутствует, - думал я, наблюдая за орошением. -
   Интересно, что ощущают эти блохи и тараканы? Сообразно масштабу, инъекции
   им нужны малюпасенькие. Подсели уже, небось, на гер". Вдруг что-то ка-а-ак
   заулюлюкает! "Что это?!!" - испугался я за микрофауну. "Пейждер, - потянулся
   Зыль к аппаратику. - А ты чего думал, приход, что ли?" Заржали мы дуэтом, когда
   же я рассказал Зылю про свою измену, - заржали с новыми нотками. На
   подоконнике в обрезанных пластиковых баллонах (ПЭТ) из-под минералки
   колыхалась под напором солнечного ветра благоуханная конопля. "Во пропёрло! -
   подумалось мне восхищённо. - А ведь какие звуки издают земляные твари под
   гером, хуй его знает". "Подкуришь?" - спросил я, кивнув на конопляные колосья.
   228
   "Без проблем", - не жадничал Зыль. Возвращённые в сетевое пространство,
   телефоны с пейджером засыпало горячими заказами со всех концов города,
   поэтому, просуетившись, в паузе Зыль предложил: "Со временем, блядь, чечня.
   Давай я листвы тебе на косяк сыпану, заколотишь, пыхнешь и порулишь под
   кайфом на трудовой подвиг". "Лады, - не возражал я. - Только я лучше после
   работы, а то зажопят". "Не зажопят", - успокаивал Зыль, щедро отсыпая в
   самопальный конверт из обрывка газеты скрюченных и жухловатых листиков.
   Наблюдая, я вспоминал историю с парнишкой, ширнувшимся гером, после чего
   ему позвонила мать друга из Ленинграда и сообщила, что тот от передозняка умер,
   как у него синхронно начался приход (накатила волна удовольствия), как он
   проконстатировал вслух: "Кайф!". Я вспоминал эту историю из области чёрного
   юмора, которую мне рассказал Карл, погубленым всё тем же злосчастным гером, и
   думал, что меня уже вставляет и без травы. Вспоминая Зыля по дороге к
   Свиридову, я столкнулся с Палундрой.
   - Всё, Сфинкс! Попадалово! Амба, - прогундосил он подавленно, ворочая
   своими карими зенками виновато-грустно, наподобие сенбернара. - Пойдём,
   лупанём за упокой моей души.
   - Что стряслось? - поинтересовался я, подозревая его в преувеличении.
   - Всё! Кранты! Загребут меня в войско. Буду вдувать котам жизнь, -
   плаксивился Палундра.
   - Кинь дурное. Никто тебе этого не позволит, - успокоил я. - Ишь удумал
   чего, злодей! Самолично с потрохами сдам, как стеклотару, в банду защиты
   животных. Там мастырить не будут. Повырывают коки с корнями. У них устав до
   ужаса шухерной. Хоть в Конституционный суд шлифуйся. Хоть к Дроздову с
   Песковым. Везде тебе болт покажут.
   - Прекрати. Тошно. Уши пухнут, - взмолился Палундра.
   - Турнули из инстика?
   - Пока нет. Экзамен завалил. Она так и сказала: "Идите. Два". Красивая
   тётка. Сплетничают, что ведьма.
   - Злющая?
   - Не так, чтобы очень. Цыганка.
   - Дознание проводилось по гинекологии?
   - Здрасте пожалуста! Откуда знаешь?! - пробаритонил Палундра
   озадаченно.
   - Зовут её... Пару сек... Как же её зовут? - дразнил я подноготщиной,
   потирая виски подушечками пальцев, вроде сосредотачиваясь, по-правде же
   прикрываясь пригоршнями, чтобы не расколоться. - Вера!!!
   - Да ты...
   - Телепат. Однако, варнунг! Афишировать не нужно. Ни-ни-ни. Реклама
   даром на хуй не упала. Так чего за беда?
   - Ты ж...
   - Пошевели рогом! На кой мне?! И так ухайдакался от напряга. Сам
   расскажешь.
   229
   Дело в том, что Палундра на экзамене вытянул билет с менструальным
   циклом. Причём тему он вызубрил на "отлично". Только не успел Палундра даже
   толком начать, когда его сбили с толку, поставили "неуд" и выгнали из класса.
   Происходило сие следующим образом:
   - Менструальный цикл у нас... - рванул Палундра бодро.
   - У Вас?! - удивилась Вера неподдельно.
   - То есть, у Вас, - поправился Палундра неуклюже.
   - У меня?! - переспросила Вера, словно недослышав.
   - Вернее, у всех, кроме Вас, - свалял он дурака с перепугу.
   - Идите. Два, - послала его Вера.
   Безусловно, "у всех, кроме Вас" о таком щекотливом физиологическом
   периоде звучит оскорбительно для любой женщины. Недвусмысленно в том
   слышится намёк на старость и сопутствующий ей климакс. Уверен, Вера знала
   себе цену и чувством юмора обладала. Однако юмор юмором, а экзамен
   экзаменом.
   - Пару в зачётку влепила?
   - А куда ещё?!
   В доказательство, Палундра нашарил в рюкзачке "зачётную книжку".
   Однако прежде чем предьявлять, заглянул в её внутренности самостоятельно.
   - Странно... Я же... Вот это номер! Я чего-то не догоняю, - пробубнел он,
   хлопая ресницами.
   Вырвав из ослабших клешней Палундры "зачётку", я различил
   выкалиграфированное название предмета и подпись экзаменатора. Графа с
   оценкой зияла пустотой.
   - Подпись Веры? - спросил я, выводя Палундру из оцепенения.
   - Да. А двойка где?! Ебануться можно! У меня что?! Крыша съезжает?!
   Наверное, оставив графу пустующей, Вера производила некий
   педагогический эксперимент, проверяя Палундру на наличие совести. На
   пересдачу я посоветовал Палундре ломануться немедленно.
   - Только не паникуй. Начни с извинений. Не вздумай опускаться до
   подробностей, - натаскивал я по-тренерски. - Не вдавайся! Лучше почмокай ей
   ручки и храбро скажи "простите". Всё будет нормально. Будешь грызть гранит
   науки. Как полагается. Усиленно. Что б зубы крошились. Что б за ушами трещало.
   Забудь про котят. Забудь! Короче. Парус поднял и поплыл. Попутного ветра.
   - Ты, Сева, чел, конечно же, нормальный. Но сухопутный. В учебнике по
   морпрактике первым делом записано, что судно - это инженерное сооружение,
   имеющее ход относительно воды. Ход! Моряки ходят, а не плавают. Плавает
   говно в проруби.
   - Так вы как мы! Как сухопутные. Мы тоже ходим!
   На этой оптимистической ноте с Палундрой мы и расстались. Палундра
   почухал к Вере, я потащился к Свиридову.
   Моя башка раскалывалась, типа грецкий орех под ударом молота. Помните,
   как извилины Александра Сергеевича от кокаина колбасило: "Там на невидимых
   230
   дорожках следы невидимых зверей..." Поэзия! Чего там говорить?! Вашего
   покорного слугу колбасило попроще. Мои персональные извилины атаковал
   какой-то индустриальный этно-транс, типа Muslimgauze. Вдобавок ко всему,
   невзирая на начало июня, мелкой пакостью липло грустное мужское
   стихитворение про праздник 8-ое Марта:
   Никем не понят и не признан
   Стою я мрачный, словно тень.
   И занимаюсь онанизмом
   В международный женский день.
   "Природа устроена гармонично, - самоуспокаивался я истерично. - Кролики
   хрумкают капустку и морковку. Ежики предпочитают змей и лягушек. Ежели
   какой-нибудь французишка или китаёза вознамерится накормить тебя жабой или
   пресмыкающимся, то нервничать нельзя..." И тут вдруг кто-то ка-а-ак заорёт, то
   ли у меня в башке, то ли снаружи: "Революция - это не беспорядочная мельтешня
   конечностями!! Революция - это не ор пьяных рыл!! Революция - это не
   истерика!! Революция - это точность броска!!!" И опять мысли разные полезли
   шеренгами: продольные и поперечные, цветастые и осколочные, глубокие и
   сиюминутные. Пробирало так, что аж волосы в паху шевелились, как будто в них
   завелись насекомые-паразиты. А затем на сердце легла тревожная дымная
   тяжесть, вроде от резко выкуренной пачки капральского "Житана", и сознание
   моё затуманилось сухой грустью, сделалось опасным, наподобие
   неотрегулированного развала схождения.
   Кроме Свиридова дома торчали мисс Лу, Костя Бессмертный и Жора-Жираф.
   Дверь открыла Вера! (Полтора месяца спустя (за пару дней до исхода) повстречав
   Палундру, я получил от него полное радости известие. Воспользовавшись моим
   советом, он пересдал на "отлично". Поразительно то, что случилось сие, по
   заверению Палундры, тогда же, когда мы лицезрели Веру и беседовали с ней у
   Свиридова. Обратив внимание на аномальность явления, я воспринял сведение
   ахинеей и обвинил Палундру в шутливой лжи и сумбурности памяти. Палундра
   рьяно доказывал обратное).
   "Быстренько же она добралась", - подумалось мне тогда.
   Непрошибаемо и отрешённо Свиридов стационарился в кресле перед
   телеком. Алкоголизм - это не шутка вам юмора ради смеха. Алкоголизм - это
   серьёзно и надолго, даже, возможно, навсегда. Кроме того, мужские усы - это
   явный признак агрессивной неуверенности. Свиридов усов отродясь не носил и
   был трезв, тогда по крайней мере. Только тогда мне, глядя на него, почему-то
   вспомнилась старинная свадебная песня очень грустной тональности.
   Оба сра,
   оба с раннего утра
   Записьде,
   запись сделали мы в ЗАГСе.
   231
   Пальцы в жо,
   пальцы в жолтые колечки.
   Заперде,
   запер девку на века.
   Как ябу,
   как я буду целоваться
   С толстым ху,
   с толстым худенькая я?
   - Интересно? - спросил я Костю, обратив внимание на рафинированножеманного
   Капицу, умничавшего с экрана телевизора.
   - Очевидно и невероятно, - рапортовал Костя развязно.
   - Чего это он курит так нервно? - полюбоптствовал я, кивнув на Его
   Писательство.
   - Да так. Интервью давать не хочет, так они и сочиняют разную хренотень.
   А он губками раздувается. Важничает, - отмахнулся Костя.
   Наглядности ради, Вера всучила мне газету сплошь испещрённую
   иероглифами.
   - Вола здесь крутят. Мозги мне не полощите! - протестовал я, швырнув в
   Жору-Жирафа непонятную газету.
   - Да... То есть не совсем, - оправдывался Жора-Жираф, скурпулёзно
   расправляя бумажные крылья из Токио, старательно наморщив свой узкий лоб и
   встряхивая поседевшими кучеряшками. - Горячее говно, конечно, быстро
   остывает. Только... Странная штуковина, понимаешь. Словечки-то намагнитили.
   Плёночку я пообещал ему после смерти его обнародовать. Памятник поставить,
   так сказать, радиоэфирный. Хвалился ещё, что после меня откинется. Я гривой
   махал. Это ж не человек, а Хачатурян какой-то! Просто целый танец с саблями!
   Потом, думаю себе, раз пошла такая пьянка, чего тянуть? Героев при жизни надо
   чествовать. Обратно же, чего рыпаться? Я вроде не малохольный, но кегли до
   срока долго ли сложить? Взял я, тихой сапою, и смонтировал материальчик, и
   пидарачку воткнул в расписание. Еврейское, блядь, счастье... Размагнитился!
   Материальчик-то. Разговор с писателем. Жаль. Он там, оглоед, так кудряво всё
   расписывал. Пиздел, точно по нотам. Заслушаешься. Я тоже подвывал грамотно.
   Достойно так аккомпанировал. Всё в ажуре. Верняк. И тут на тебе, засада!
   Вкалываешь тут папой Карлой, мудохаешься напропалую... Главное, хер
   поймёшь почему. Рядышком плёнки валялись, и ничего! Целёхоньки, невредимы!
   Мастер-кассету, то есть оригинал, затёр сдуру... Собственноручно. В стиральной
   машине. С джинсовкой вместе.
   - Примите мои соболезнования, - траурничал я глумливо.
   - Ебать его конём! Не хныкай, Жора. Подыщем мы тебе бабу. Без пизды, но
   работящую, - чёрство подъелдыкивал Бессмертный.
   Протикало порядком: я успел отведать минтая, сварганенного мисс Лу,
   приватно перетереть с Верой о кадровых нюансах в гинекологии, утихомирить
   при помощи "Кристалла" разбуянившегося Жору-Жирафа и выдворить Костю в
   232
   универсам за пломбиром. Минуло изрядно, прежде чем Свиридов повернулся ко
   мне из своего протёртого трона.
   - Солнечный круг, небо вокруг. Что это такое? - тестировал он меня.
   - Не знаю, - признался я.
   - Это рисунок мальчишки. Грустное детство, сынок, у тебя было. Без песен.
   Внезапно сорвавшись с насиженного места, Свиридов почапал в ванную, где
   мисс Лу залегла принципиально и надолго. Ополоскиваясь, он о чём-то с ней
   перекидывался. Возвратившись минуту спустя, выглядел он бодренько. Шнифты
   приветливо поблескивали, а хавальник окрасился акварельной полуулыбкой.
   - Давно не теребил японский букварь. Может ты дока в этих закорючках?
   - Всё перевести не потяну, - сказал Свиридов, раскрыв газету. - До
   лингвистического совершенства, примерно как до острова Хонсю, сам
   понимаешь. И глоссарий отсутствует.
   - Смотри, спесью не покройся. Японцы тисканули и...
   - Пока нет. Тише едешь, дальше будешь. От того места куда едешь. Хи-хихи.
   Но вот-вот на подходе. Критики уже чешутся перьями. Задумка Макимото.
   Короче, цитирую: "Произведения автора обычно всегда заканчиваются
   трагически... Вынужденное принятие собственного одиночества и полное
   осознание того - пароль эзотеризма, прозванного в кругу избранных Рождённым
   На Заре Уходящего Года". Имя раскрыть Макимото уболтал. Сказал, сработает на
   имидж. Так... "...одиночество... трансформируется автором в мыслеформу и
   проецируется в подсознание читателя, адресуется каждому индивидууму в
   отдельности и человечеству в целом". Здесь я чего-то не въезжаю. А, вот. "В
   последней книге писателя замечается навязчивая тяга к цифре два, к повторению.
   В буквенной транскрипции русских эта цифра обозначается тремя литерами.
   Заслуживающий доверия источник (издатель и друг) посвятил нас, что литеры
   эти соответствуют начальным буквам (фамилии, имени, отчеству)
   эпизодического персонажа". Тут мне опять непонятно. Концовка: "...роковая
   цифра. Впрочем, тем самым, возможно, автор, взлетая до точности и масштаба
   эзотерической алгебры, обьединяет две единицы, полные трагического
   одиночества. Объединяет. Но зачем? Чтобы оформить одиночество двух?"
   Одна цифра, две единицы, три литеры... Однажды Свиридов признался мне,
   что когда-то в прошлой жизни на одной из планет был женат и шутливо называл
   свою супругу Победой. Так получилось, что Победа деградировала в Поражение.
   Дело в том, что Победа очень любила сосиски. Чего греха таить, он тоже был не
   дурак закусить, но к мясной пище относился, как мясной к пище, не более того,
   совершенно без фанатизма. В той жизни он занимал незначительный и
   малооплачиваемый пост. Во всяком случае, на сосиски порой не хватало. Близкие
   нашего героя воспринимали хроническим бездельником и лоботрясом в то время,
   когда он безжалостно, повинуясь долгу, пробивал собственным лбом невидимую
   для всех (реальную для него) стену. Родная мать считала его законченным психом
   и закоренелым негодяем, дочь стеснялась странного, непонятного занятия отца, и
   просила его сменить род деятельности, к примеру, уйти на стройку каменщиком.
   233
   При том, что уже тогда, в той жизни, на той планете, в столь нежном, невзирая на
   свершившееся отцовство, возрасте он был ни кем иным, но Гроссмейстером.
   Только о том догадывался он смутно, пока не отыскал его другой Гроссмейстер и
   не указал ему на его предназначение. Гроссмейстера того звали библейским
   именем Ной. Постепенно Ной объяснил ему, что такова их сущность и воля
   свыше тому причина. Постепенно Ной подтвердил то, что предчувствовалось им
   с младых ногтей, дал ему герметическое имя, открыл ему принадлежность к
   касте жрецов. Впрочем, отвлекаюсь. Так вот, по статусу Рождённому На Заре
   Уходящего Года не положено было много думать о сосисках. В результате, его
   семья не то чтобы голодала, но и не жировала тоже. Такое обстоятельство не
   заботило его совершенно. Профилактики ради разгрузка даже полезна. Его думы
   занимало нечто другое. Аналогично всякому увлечённому собственным
   прозреванием исследователю, сосредоточенному на главном, погружённому в
   недосягаемые для обыкновенных смертных глубины, он страдал
   распространенной формой близорукости - не замечал очевидного. Он не видел,
   что его жена Победа, вопреки официальным заверениям в сугубом предпочтении
   вегетарианской кухни, уже давно, тайно и страстно любит сосиски. Как ни крути,
   но тайное рано или поздно трансформируется в явное. Однажды Победа
   встряхнула его и поставила в известность, что вышла замуж за сосисочника.
   Поначалу он сильно обиделся такому неравнозначному сравнению: Гроссмейстер
   и какой-то бросовый сосисочник. Итогом все получили по заслугам и остались
   тем довольны. Сосисочник получил Победу, Победа получила сосиски,
   Гроссмейстер получил свободу. Гроссмейстер всегда ощущал некую теснящую
   грудь неволю, однако, как всякий мудрец и романтик, он относился к ней с
   приятием, понимая и связывая её с Победой, своей возлюбленной. Победа же
   обернулась Поражением. А когда Поражение, будто неведомая болезнь, покидает
   нас, показываясь напоследок в истинном свете, то... Словом, с этой потерей
   Гроссмейстеру повезло. Плюс урок, пусть даже жестокий. Однако, как
   говаривали в древности: что не убивает нас, то делает нас сильнее. Прозрение
   отличалось феерической ослепительностью, типа прозрения героя новеллы
   Эдгара По "Очки", только с точностью до наоборот (тот, женившись, обломался,
   а этот понял, что облом закончился навсегда). "Уши шлифовать умела на отлично.
   Качала права - будь здоров, не кашляй. Стебанутым держала, пальцем деланным.
   Щурилась, что щемлю да притесняю. А вообще-то круглый я идиот, фофан
   эмалированный. Ещё в Новогрудке можно было допереть. Она практику там
   отбывала, когда мы супругами ещё не записались. Прикинь. Сюрпризом к ней
   нагрянул, и чего думаешь?! Застукал в тупичке! Бешенно озиралась и грызла
   сосиску! А ведь вегетарианством, сука, божилась!!!" Наш герой при своих супервозможностях
   был хрестоматийно безалаберен и обманывался на раз-два-три.
   Итак, архаичная Победа из памяти Гроссмейстера стёрлась, а пошлая новация в
   виде Поражения перешла в сытые объятия антогониста. Последовательно и
   постепенно (точь-в-точь в русском алфавите, где за "а" следует "б", а за "б"
   следует "в", вплоть до финального постижения "я"), дочь нашего героя, Регина,
   234
   подростала, и визгливо-лощёные прелести для неё постепенно меркли, уступая
   суровому свету мудрости. "Живи нормально, никому не порти воздух", -
   наставничал её отец, когда она к нему наведывалась. Втайне от матери и
   сосисочника, она звонила ему, и они неторопливо болтали о серьёзном и
   пустяках: о чём поговорить (помолчать тоже, впрочем) любящим завсегда
   найдётся. Прочность их связи увеличивалась день ото дня, делалась реально
   осязаемой. Она превращалась в преданного подмастерье, которому стадия за
   стадией, как марафонец олимпийский огонь, он передавал свои знания в
   дисциплине Духа, где числился Гроссмейстером. Он сдержанно гордился её
   успехами и тихо радовался, замечая в ней истинного приемника, беспокоясь лишь
   степенью вероятности прорастания природных атавизмов, которые её мать,
   падкая на дешёвое и сердитое, могла ей передать в наследство). Что касаемо
   Новогрудка, то фиг поймёшь... Уточнить я постеснялся. По-любому, в
   Гродненской области Республики Беларусь и сейчас имеется старинный городок
   Новогрудок. Республика Беларусь же включает в себя и областной город Брест.
   Согласно картографическим данным, на северо-западе Франции расположен
   портовый город с таким же названием. Возможно, в той жизни на той планете
   город Новогрудок для моего друга существовал взаправду.
   - Три литеры. Победа. Виктория? - подтрунил я. - Тоже для имиджа?
   - В японской лексике я плохо разбираюсь, - увильнул Свиридов и торопливо
   разъярился: - Старый пень! Трухлявые мозги! - И сходя в своём неистовстве на
   нет, он выдал детскую "коронку": - Много будешь знать, скоро состаришься.
   Дабы не травмировать, я вложил максимум миролюбия:
   - Извини.
   - Извини и ты, - откликнулся он скоро.
   - Извини и ты за мои извинения, - отшутился я.
   - Один-ноль в твою пользу, - признал он почти почтительно.
   - Предположим, пользы-то мне в том никакой, - отозвался я
   неудовлетворённо.
   - Два-ноль.
   - Значит, два всё-таки?!
   - Безусловно.
   Испытывая преимущество в количестве двух единиц, чувствуя
   расположение собеседника, я перевёл разговор в интересующее меня русло,
   начав издалека.
   - Знаешь, что парит? Дисбаланс! Прогресс - прогрессом. Но люди ведут
   себя... как оккупанты.
   - Чего-то в тебе я прозевал. Неужели созрел?! - удивился он иронично.
   - Танцевать не сложно. Особенно под руководством маститых хореографов.
   Нет. Я серьёзно.
   - Понял, - сказал он мягко.
   Некоторое время Свиридов молча курил, расхаживая по комнате.
   - Конечно, проблема существует, - произнёс он, внезапно тормознув. -
   235
   Нравственность и совесть - нормы хорошие, как говаривал Генрих Мюллер,
   только малоэффективные. Долгота жизни стала шире. Нетленность на горизонте.
   - Не для всех же! Бедняков ведь всегда больше! Значительно. Простые
   смертные...
   - Человечество уже не раз обладало сокровенным. Однако, всегда его
   утрачивало. Катаклизмы? Следствие связано с причиной. Герострат не безумный
   эксцентрик, и Александрийская библиотека сгорела неслучайно. При раскопках в
   Багдаде вырыли электрические батареи, которые сделали за две тысячи лет до
   Вольта и Гальвани. Водопровод изобрели не римляне. Жители Тель Асмара в
   долине Тигра более пяти тысяч лет назад уже вовсю им пользовались. И
   канализацией. Путь высших приматов - в кропотливом труде, в терпении и
   добывании, в умирании и жизни ради притяжения истины, потому что жизнь
   стремится к смерти, а смерть - к жизни. Поверь, код вечной молодости не менее
   значим и нужен, чем ген старения, который повергает в уныние и апатию.
   Замолкнув, он всматривался в меня, вроде сверяясь, и продолжил:
   - Сдерживающие факторы повсюду. Извне и внутри. Болезни.
   Агрессивность. Страшно подумать, но аборт, то есть по сути убийство уже
   преступлением не расценивается. В конце четырнадцатого века чума выкосила
   треть Европы. Сейчас вакцины. Может найдут от СПИДа прививку. Только
   свыше чего-нибудь спустят для баланса, для противовеса. Вариантов с лихвой.
   Очередь за тьмой. Однако не парься. Нам ничто не грозит. Мы вне закона.
   Мальтус нас не учёл.
   - Получается, применение оружия на практике - экстремальный, но
   гуманизм?
   - Ничего себе сентенция! Просто ультрареакционно! Твоя доктрина многих
   шуганёт. И трусики экзальтированных дамочек пропитаются тёплой слизью.
   Homo homini lupus. Die Kanonnen statt Butter. Да. Геринг с Плавтом отдыхают.
   - Я - мизантроп?!
   - Пожалуй, назвал бы тебя мизантропом. Если не знал бы твоего альтруизма.
   Человечество готово уничтожать. Всех ради себя! Ты ради всех беспощаден к
   человечеству. Ты, естественно, не человек. Я только не знал до какой степени.
   Вальяжно развалившись в кресле, Свиридов дифирамбил, обхватив руками
   в качестве противовеса свою громадную голову-планетарий. Побагровевший от
   беспробудного пьянства, уперев утомлённо-мечтательный взгляд в потолок, он
   был похож на поражённого болезнью Стерджа-Вебера.
   - Последствием материализации твоих дремучих изысканий станет мрак
   анархии, когда все уничтожают всех, - как-то туговато, будто нажравшись
   транквилизаторов, размышлял он. - Впрочем! Если разбодяжить данную
   квинтессенцию... если призвать на помощь красноречие демагогов плюс
   изворотливость схоластиков, то можно доказать таящуюся опасность даже в идее
   запрещения оружия массового уничтожения. Гибель известных нам цивилизаций
   ведь вполне реальна и от атомной бойни. Сегодняшнее человечество - против
   вооруженных противостояний. Официальная планетарная идеология тому
   236
   способствует. Искусство против войны! А ей хоть бы хны! Смерть носится по
   свету, будто похотливая баба. Оружие непричём. Оружие при нас. Не оружие нас
   создало. Мы создали оружие. Зачем? Затем! Чтобы уничтожить себя. Природное
   оружие есть инструмент выживания. Зубы льва, ноги лани... Не убив лань, не
   пожрав её, лев умрёт от голода. Быстрые ноги лани являются её оружием. Капля
   точит камень. Камень каплю разбивает. Металлы сражаются с ржавчиной...
   Оружие, в списке прочих глобальных инструментов, регулирует численность
   людского населения планеты. Её Величество Смерть законно препятствует милой
   простушке по имени Жизнь. Долой преамбулу! В пекло декларации о намерениях
   и моратории на испытание! К Дьяволу все пакты! Вообрази, сперва они запретят
   и уничтожат ядерное. Затем ликвидируют химическое, бактериологическое...
   Наступит черёд противопехотных мин... Предположим, человечество откажется
   от артиллерии и танков, кастрирует ракетные войска стратегического назначения,
   вырвет жало у ВВС и ВМС, превратит в металлургическое варево автоматическое
   и все виды стрелкового... Возвысит уровень самосознания до самоцензуры!
   Исчезнет сама мысль о решении с помощью силы конфликтных ситуаций.
   Вообрази! Человечество со стыдом будет вспоминать о своём прошлом, вроде
   испытывать жгучую неловкость от некогда пережитого рабства. Какому
   свободному человеку приятно осознавать себя потомком рабов?! Человеческое
   сообщество станет нравственным, стерильным. И вдруг! Таким
   благоденственным периодом какой-нибудь случайно забредший археолог отроет
   забытую всеми винтовку, и та родит власть, по буквальному определению Мао...
   - Помоги мне. Сведи меня с Лу. Я продам ей оружие, - потребовал я
   безмятежно.
   - У тебя... - произнёс он растерянно.
   - Ещё нет. Нужно провентилировать.
   Я - домовладелец. Свой дом я практически никогда не покидаю. Вернее, я
   почти всегда в нём. Сравнение с улиткой, таскающей своё жилище на себе, было
   бы довольно грубовато. Медлительность головоногих - причина
   непервостепенная. Мой дом так же вряд ли похож на панцырь черепахи или
   ракушку рака отшельника. Мой дом - моё тело. Как правильный хозяин, я
   отношусь к своему жилищу - правильно. Но если жилище разрушается, что с ним
   делать? Косметическими ремонтами можно, конечно же, самоудовлетворяться.
   Однако иногда не поможет даже капитальный. Порой гораздо экономичнее
   разрушить здание до основания. Вплоть до фундамента и глубже. И уже на пустом
   месте строиться заново. Технология известна издавна. Только Лу Куан Ю (Чарльз
   Лукс) в своей книге "Секреты китайской медитации", описывая навасамджнью
   (одна из медитаций над бренностью или девятикратная медитация над мёртвым
   телом), из девяти положенных пунктов - три зачем-то повторяет: 3) гниение; 5)
   гниение и распадание плоти; 7) распад на части. Истина может быть зарыта на
   поверхности Марианской впадины или в глубине Джомолунгмы. Испокон веков
   ищут истину, всем скопом. Только если кто и находит истину, то свою... Так у
   мудрецов тех же китайских есть притча про Ласточку и Летучую Мышь, которые
   237
   поспорили, когда начинается день и вечер. "Феникс спит, Сова решает, - сказал
   Петух Ласточке. - Боюсь, ты правды не найдёшь".
   @@@
   Необходимость в подготовке Кости Бессмертного к обстоятельному
   разговору нас занесла в спортивный комплекс "Стайки", где каждую пятницу я
   усердно тренировался. Физкультурные подвиги от Кости я, разумеется, утаил:
   хотел создать у него впечатление. Короче, решил с ним по(Dolby)ться, типа в
   системе stereo, по-взрослому.
   Напрасно надеясь на послабление, первый сет я всё-таки выиграл на тайбрэке.
   Каюсь, что будет так трудно, никак не ожидал. Его коронные удары
   (укороченные слева) мной отражались точно, словно чисто вымытым зеркалом.
   Костя здорово бился справа кроссом. Зато, почти всегда, я успешно атаковал на
   приёме подачи. Когда же подавал я, грамотно варьируя силу направления подачи,
   разгоняя мячик до 150 кэмэ в час, - Косте приходилось особенно сложно. Правда,
   порой я допускал ошибки. Тогда баллы набирал мой противник. Резко меняя
   тактику, он коротко играл слёта, нежданно вызывая меня к сетке, или навесной
   траекторией отсылая меня назад. По-прежнему лично моей слабостью была
   двойная ошибка.
   6:3. В решающем сете - выиграл я.
   - Частенько здесь гойсаешь? - спросил Костя в бане, скрываясь за
   безразличием.
   - Реже, чем хотелось бы, - ответил я обтекаемо.
   Старая лиса! Бессмертного не парилка интересовала, а теннисный корт.
   Особых комплексов неполноценности из-за своего проигрыша Костя, по-моему,
   не испытывал. Со своим поражением он свыкся довольно быстро. Однако, моя
   победа, сто пудов, Костей не прогнозировалась.
   Когда на свежем воздухе мы вместе наслаждались приятно колючей от
   минеральной газированности прохладой воды "Минская-4", я его озадачил:
   - Оружие достанешь?
   - Ствол?
   - ПЗРКа.
   - Что?!
   Кисловатая рожа Кости слегка вытянулась и перекосилась, а буркалы едва не
   повылазили из орбит, типа в фильме "Триллер" у Майкла Джексона.
   - ПЗРКа. Переносной зенитно-ракетный комплекс, - прокомментировал я
   уверенно. - "Стрелы", "иглы"... Инженерные конструкции Непобедимого.
   Серийные конструкции.
   Физиономия Бессмертного обрела привычные очертания: между
   сузившихся век наметилась непрошибаемость, делавшая его похожим на себя,
   такого хорошо мне знакомого, на прошедшего и выжившего, постаревшего и
   помудревшего мальчика-отличника зондеркоманды СД из перспективных
   подростков Гитлерюгенд.
   238
   - Что ещё нужно?
   - Без треска.
   - Обывательство опостылело?
   - Капусты рубанём. ПЗРКа разойдутся, как пончики. Мне заказали двадцать
   единиц.
   - Детский лепет на лужайке, - посетовал Бессмертный скучающе, выдержав
   паузу, и переключился на точёные женские икры, суетившиеся неподалёку.
   - Не веришь в перспективу? Или не веришь мне?
   - Лучше обрати внимание на местные достопримечательности.
   - Ты меня слышишь?!
   - Я тебя слышу, - Костя был сдержанно-недоволен. - Слышал бы себя ты!
   - Кубышка расцвела. Лимонами. Уже почти два лимона созрели.
   Зелёненьких таких, - авансировал я твёрдо, внятно, делая акцент на каждую
   озвучиваемую букву.
   Бессмертный на меня выпучился, типа на инопланетянина, и рубанул с
   плеча:
   - Сбагрил Ковчег?!
   - Гляди пешком. Ковчег на причале. Денюжки в наличке. Хрустящие, как
   кукурузные палочки. Сладенькие, типа Памелла Андерсон.
   Выражаясь языком авиаторов, Костя парил, существовал в режиме
   автопилота. Грамотный боксёрский рефери не сомневаясь стал бы выкидывать
   перед ним пальцы, отсчитывая нокаут. Воспользовавшись его замешательством,
   не вдаваясь в мелочёвку, я доходчиво объяснил, что всё практически на мази, что
   всё случится параллельно, если только...
   - Хотелось бы знать в принципе, - напирал я. - Это возможно?! Ты
   согласен?! Нет?!
   - Принспи... и Сан-Томе... - рассусоливал он. - Запустил ежа под череп.
   - Нужно взвесить? Валяй! Только слышишь?! - предупредил я, ткнув
   большим пальцем в сторону колонки, из которой рвался Майкл Джексон с
   "Remember the Time".
   - Помни о времени?
   - Ес! Как бы ёжик не сдох понапрасну.
   Материальное сущее фактически относительно и разнорезультатно по
   принципу: если я имел б коня - это был бы номер, если б конь имел меня - я,
   наверно б, помер. Всё-таки риск - не проигрыш: возможны варианты, тем паче,
   когда пасьянс удачно складывается.
   - Пятьдесят, - бесшумно, будто с помощью глушака, пальнул Костя сквозь
   завесу тишины, наполненной активным раздумием.
   - Что пятьдесят?
   - Пятьдесят процентов от прибыли.
   - Рехнулся? Это же грабёж!
   - Скупердяй.
   - Рвач!!!
   239
   - Мы делим шкуру неубитого медведя.
   - Ты первый начал!
   - Пятьдесят.
   - Сартра почитай. Скупость - это болезнь стариков, вызванная импотенцией
   и страхом перед смертью.
   - Пятьдесят.
   - Да подавись ты!!! В рот тебе ноги потные!
   Костя удовлетворённо улыбнулся. В честь консенсуcа он заставил меня
   чокнуться пластмассовыми стаканчиками с минералкой.
   ...По дороге Костя развлекал меня байками из жизни спецслужб. В
   частности, рассказывал мне про отечественных чудаков, решивших продать
   партию автоматов Калашникова иранцам. Иранцы были подставой чистой воды и
   трудились на Интерпол. Тех отечественных дурней убедили, что Иран готовится
   к войне. Толкать "калаши" Ирану!? Полный идиотизм! Тоже самое, что везти в
   Тулу самовары! Любому двоечнику известно, что Иран имеет собственное
   производство автоматов Калашникова. Правда, с прикладами к автоматам
   туговато: деревьев там мало произрастает.
   - Заказчик кто? - допытывался Костя неуклюже.
   Знаете, в русском языке уменьшительно-ласкательный суффикс "к" звучит
   порой даже пренебрежительно. Мало того, случаются даже суффиксы "ечк" и
   "очк" в варианте нескрываемой угрозы. Громоздкой вкрадчивостью не
   наЯбёшь. Я очком проинтуичил с корней той ботвы про Интерпол и дурней:
   прелюдия.
   - Как самочувствие? - понтился я.
   - Не выЯбывайся.
   - Костя, заказчик Лу.
   - Ямщик, ты гонишь!!!
   Бессмертный был удивлен не по-мелочи.
   Дабы снять нервное возбуждение, мы завернули в бар и опрокинули по
   пятьдесят миллилитров коньяка. Здесь же, в баре Костя встретил старого
   приятеля. Ностальгируя, они вспоминали, как в ранней их юности, когда в
   Минске об MTV ничего толком не слыхали, по причине отсутствия оного в целом
   на планете, они устраивали себе суррогатные видеоклипы, врубая свои "Ноты" и
   "Юпитера", где крутились по бабинам "Цеппилины" и "Роллинги", и
   параллельно вторкиваясь взглядом в телеки, на экранах которых напрасно
   старательно раскрывали рты поп-кумиры советской эстрады, погашенные
   уровнем громкости: Леоньтьев оттого ближе вовсе не делался, и скорее Пугачёва
   могла в Джоплин превратиться, нежели наоборот.
   - Ну, жулик, колись, как ты меня облапошил, - потребовал Костя на улице,
   придирчиво ворочая свою ракетку.
   - Бывают в жизни огорченья, - заметил я скромно, потупив взор к долу,
   уподобившись тем самым недотроге-волшебнице, заглатывающей якутские
   алмазы и вынимающей из влагалища бриллианты, огранённые "Де Бирс".
   240
   Местные воробьи походили на спившихся канареек. Причём в данном
   случае воробьи были лимитчиками. Знаете чем городской воробей отличается от
   деревенского? Не знаете? Так я вам скажу. Они отличаются акцентом! Городской
   как чирикает? Чик-чирик-чик-чирик-чик-чирик... А деревенский? Чык-чырыкчык-
   чырык-чык-чырык... Прислушайтесь как-нибудь на досуге. Сами услышите.
   Впрочем, в данном случае не уверен. Возможно, воробьи были не лимитчиками,
   а самыми настоящими спившимися канарейками, умело зашифрованными под
   деревенских воробъёв.
   В таинландских дерматиновых кроссовках, в спортивном синтетическом
   трико, в дырявой малиновой майке, в оренбургской пуховой бандане... как-то
   весьма деликатно семеня-крадучись, бомжиха без возраста подбиралась к урне с
   мусором, медленно сгибалась, опускала взгляд во внутрь, разгибалась,
   приближалась к другой урне с мусором, потом к третьей, четвёртой, отчего
   казалось что она соблюдает некий религиозный церемониал.
   "Умереть-не встать, - подумал я. - Молится".
   @@@
   Внезапно на Минск навалилась тридцатиградусная жара: Солнце, казалось
   бы навсегда повисшее в зените, излучало электроны со скоростью 600 кэмэ в
   секунду. Ничего удивительного - разгар лета! Обливаясь горячими струями, я
   сидел, развалившись, на бордюре набережной Свислочи, повернувшись торцом к
   Дворцу спорта, который очень напоминает имперскую конюшню. Протекавшее
   время я созерцал не в ожидании пока по нему проплывут трупы моих врагов. Нет.
   Просто так... Там, на излучине Свислочи, где река ближе всего огибает
   гостиницу "Беларусь", какие-то уроды накидали в воду бутылок из-под пива,
   которые кулдыхались на поверхности, сгруппировавшись в косяки, точно
   вздувшиеся и позеленевшие дохлые рыбы прибитые волной к берегу. Здесь же
   некий пожилой гринписовец, рискованно свесившись и балансируя, вылавливал
   их сачком для бабочек и аккуратненько складировал их к себе в саквояж.
   - Лаве есть? - спросил Урел напрямик, минуя всякие там "здрасте".
   - Чего ты сказал? - притворился я.
   - Лаве... Лавые. Деньги!
   Тактом Урел никогда не отличался. Его манеры всегда оставляли желать
   лучшего. Кроме того, с ним всегда было невыносимо скучно. В свою очередь,
   Урел недолюбливал меня за амбициозность.
   - Тебе для чего? - спросил я, приближая момент истины.
   - Кумарит. Пивасика бы хлобыстнуть, - нюнил он, вытирая испарину с
   отполированной залысины.
   В близлежащем продуктовике, прозванном местными старожилами
   "Генеральским", потому что в особняке, где нынче прописалось посольство
   России, при советской власти жил себе не тужил некий генерал, и тогда же в
   скромном на вид продмаге напротив всегда присутствовала полуделикатесная
   варёная колбаса и говяжьи сосиски, так вот, там и загрузились мы
   241
   "Жигулёвским" в бирюзовом стекле и солёными орешками (фисташками) в
   пёстром целлофане.
   Разместившись на лавочке под древним тополем в скверике возле общаги
   консы и от моего отчего дома недалече, мы наслаждались прохладой, а за тенью
   оазиса, прямо на раскалённом асфальте, несуетливо копошились некие
   негромкие карапузы, вычерчивая цветными мелками мальтийские кресты,
   полумесяцы и шестерёнки, обрамляя их окружностями, тем самым умело
   разделяя их на сектора, и вписывали в них жирные закорючки похожие до немоты
   на буквы каббалы, короче старательно рисовали пантакли.
   "Подрастает смена", - подумал я по-старчески равнодушно.
   В моём далёком писюлявом детстве магазинных (мёртвых) куриц продавали
   целиком, а именно с головой, лапками, подпушкой, патрохами. Помнится,
   матушка обсмаливала птичек на сапфировой розочке камфорки и острый запах
   палёных перьев разносился по квартире. Продолжая кулинарить, мама тесаком
   обрубала морщинисто-когтистые лапки. Взяв одну их двух, словно молодой
   колдун Вуду, я бесстрашно дёргал за сухожилия, висевшие из ранки мокрыми
   нитками. Я дёргал и отпускал, отчего лапка, вроде как живая, то сокращалась, то
   разжималась, чем приводила меня в неописуемый восторг и немножко пугала
   посторонних. Приблизительно тогда же я впервые причастился подсмаленными
   перьями. Кажется, голубя или галки. Однако, когда детсад заканчивается и
   начинается школа, то приходит твёрдое понимание, что мозг кота, кровь чёрной
   мыши и кладбищенская пыль не самые важные компоненты. Просто люди верят
   тому, чему хотят верить, даже если это чудовищная неправда; и не верят тому,
   чему не хотят верить, даже если это объективная реальность. Обладая знанием,
   сложно отдавать чему-либо предпочтение. Даже вере. Чего у тебя за пазухой ты
   знаешь: камень, газета, кошелёк... Просто ты знаешь. Надобность в сомнениях
   веры или неверия отсутствует напрочь. Сие удел прочих. Элементарно и
   поразительно эффективно, вроде кликанья мышкой по иконке или клацанья
   затвора автомата. Если знаешь - не верь. Если веришь - не знай. Держи своё при
   себе, остальное - отдай остальным. Tura perjura, secretum prodere noli!
   - Знаешь, уёбище он редкостное, но при лаве, - долдонил Урел,
   нахлобыставшись пива. - А мне чего?! Обосрали - обтекай. Не умеешь?
   Впитывай!
   - Ну-ну...
   - Вид у тебя какой-то нездоровый. Ничего не болит?
   - Давит что-то. На уши.
   - У тебя случайно не отит?
   - У меня... Музыка заебала, - сослался я на магнитофон, назойливо
   рвавшийся у кого-то из форточки.
   - Хорошая музыка, - оценил Урел, прислушавшись.
   - Простота дальше некуда! Тоника, субдоминанта и доминанта. Три аккорда
   в тональности. Примитив!
   - Мелодия, конечно, незатейливая. Но приятно.
   242
   Лаве, лавые... Прежде деньги иначе называли: внучки-хулиганы баблом
   расчитывались, кролики-плейбои капустой откупались, кто-то гринами, либо
   тугриками, кто-то пенёнзами, либо фартингами. От подобного рода эвфемизмов
   меня не мутило. Никаких раздраев и парилова мной не испытывалось. Но лаве
   или лавые! Слышалось в том нечто мерзопакастное.
   - Урел, а чего бабло стали обзывать лаве?
   - Крутые так вворачивают.
   - Варятся пять минут и уже крутые. Челдон, про другое тебя допытывают.
   Словцо что за такое вонючее? Лаве... Гадко звучит. Не понимаю, какого хера, но
   что-то не того. Сказал вот и во рту будто мухи насрали. Как думаешь, Урел, а?
   - Прицепился банным листом! Откуда мне знать?! Слышь, долгони двадцарик.
   Обыкновенно кредиты Урел ныкал и возвращал исключительно после
   навязчивых напоминаний. Моё мнение таково - о долгах забывать неподобает, будь
   то деньги или удар ножом. Несомненно, двадцати гринам в щупальцах Урела
   суждено было накрыться медным тазом и денежки мои должны были возвратиться
   ко мне, как возвратился Джеймс Кук от папуасов, то есть безответно ляснуться,
   вроде Миллениума. Однако вовсе не то меня изнуряло. Я мучительно искал ответ
   на животрепещущее.
   - Нет. Всё-таки... Откуда? Лаве... - не въезжал я.
   - Далась ему эта ерунда! Не заморачивайся! С ума сойдёшь! - наставничал
   Урел.
   - Ты меня жизни не учи, пожалуйста. Там, где ты учился, я преподавал.
   - А я, что?! Ничего! Я тебе вообще про другое хотел рассказать. Я вот недавно
   "Пентхауз" листал. Там такая дама на развороте! Нотр-дама! Гранд-опера!
   Понимаешь, у неё такая жопа! Жопа так жопа! С большой буквы "Жэ". Просто не
   жопа, а произведение искусств! Красота, всё-таки, страшная сила, страшная... Так
   что с двадцариком?!
   Вдруг мимо нас - обуреваемого головоломкой и терзаемого ожиданием
   двадцарика - смешно профланировала на катурнах девочка-подросток с "чупачупс
   " во рту и тряпичным рюкзачком за худющими плечами. На бело-розовой
   блузке девочки краснело огромное натрафареченное сердце. Прямо под
   нарисованным сердцем был ответ на мой вопрос. Ответ был объёмом в четыре
   заглавные буквы латино-английского алфавита: LOVE, что русский-кириллица
   трактует ЛЮБОВЬю. Разверзлись хляби небесные. "Лаве - любовь! Лавые -
   любимые!" - осенило меня. Вот, в чём заковыка! Вот почему это вонзалось мне в
   бочину бивнями мамонта! Вот что рубило мне башку топором! Любимыми можно
   называть женщину, ребенка, старика, собаку, море, Родину... Многое так можно
   назвать. Только не деньги! Потому что называть "любимым" презренное - в
   высшей степени плебейство!
   - Смотри! - указал я Урелу, поражённый своим наитием.
   - Мокрощёлка. Таких форсировать себе дороже. Отвесят год по годику. Но
   завалить ей за щеку было бы зашибись. Сервелата не пожалел бы, - сальничал
   Урел, вырывая с хрустом из моих пальцев две десятки.
   243
   - У духовиков губы - это инструмент производства, - умничал я, вслушиваясь
   в чудовищную фальшь иерихонских труб, доносившихся из общаги консы. -
   Прикинь, если герпес вскочил или трещинка какая-нибудь, так всё, пиздец, на
   работу не ходим.
   - Сразу видно, в искусстве ты разбираешься.
   - Урел, не в долг. Дарить мне тоже не улыбается. Я покупаю.
   - Что?
   - Лаве, лавые.
   - Что-о-о???
   - Слова, словечки. Ничего возвышенного от тебя не требуется. Просто
   перестанешь употреблять эти неологизмы. Навсегда. Они оскорбительны для
   моего слуха. На-все-гда. Это принципиально.
   - Бля, я валяюсь! Что за заморочка такая?!
   - Валенок. Это лингвистический апартеид! Новейшая идеология! Слышал про
   такую? Лингвистический апартеид на коммерческой основе. Условия для тебя
   выгодные. По чирику за идеому. В противном в случае будешь тут же получать по
   бубну. Тут же, не сходя со сцены. Лады? Таков бухучёт найма.
   - Чего?! А, ну да. Байда какая-то. Но ничего. Замонтулили сделочку.
   Мы вдумчиво бурболили "Жигулёвское", и старательно грызли фисташки.
   Как ни крути, но зависть - это форма отрицания, густо замешанная на тайном
   желании обладания, то есть форме приятия. Меркантильное сердце Урела
   беспокоилось на 120 синкоп в минуту, а его прогнившее нутро донимала жгучая
   измена. "На каком минном поле зарыта каверза? С какой верхотуры долбанёт
   подвох?" - мелко бушевало у него под черепной коробкой. В напряжённо
   сузившихся бебиках Урела суетились скользкие мыслишки. Фамильярность Урела
   куда-то пропала. В пределах её воцарилась подобострастная скукоженность.
   Крепче всего Урела колбасило загадкой: откуда?! у меня?! столько?! деньжищ?!
   Привыкший разбрасываться обещаниями, Урел искренне не понимал, почему я
   обращаюсь со священными бумажками так вопиюще безответственно, так
   беззаботно их растрачиваю на какую-то эфемерную коллекцию. Урела распирало и
   плющило. Однако, терпя, он крысино шустрил, как бы похитрожопистее выведать
   родословную моих барышей, при этом не затупив себе таран о мою
   меланхолическую броню. Истинная же причина моего поведения, надеюсь,
   понятна. Не апломб дробненького пижона, не развязная логика капиталиста
   побудила меня к нетипичному приобретению.
   - Сфинкс, ты лавые...
   Догнав кабальные условия контракта и анонсированную казнь, Урел осёкся и
   запнулся, как подстреленный соловей, поник и завял, как лютик по осени. Я
   ожидал, когда он выпутается из щекотливого положения. Я надеялся, что Урел
   найдёт компромисс, интерпретирует. Допустим: "Сфинкс, тылАвые крысы -
   животные?" Или навроде того проперхал бы чего более-менее внятного.
   Дистанцировавшись же виновато, Урел словно завис над пропастью
   неопределенности, типа дурной компьютер, застыл желатиновым студнем.
   244
   Сомнения меня не одолевали - проболтался.
   Я вломил Урелу, и он упал с лавки.
   - Ничего личного, - прокоментировал я, помогая ему подняться.
   - Падла, - ругнулся Урел обиженно, бздиловато позыркивая, и сплюнул в
   жменю осколок окровавленного зуба.
   Из курса биологии я выяснил, что симбиоз (взаимовыгодное существование)
   - это когда у партнёра есть эфедрин, а у тебя - красный фосфор. Из курса химии я
   выяснил, что "белить потолки" лучше вместе, потому что кристаллический йод -
   вещество летучее: вылетит - кайфа не поймаешь. Опять-таки без "кислого"
   (уксусный ангидрид) правильной реакции не получится. Только изучать биологию
   и химию с Урелом я вовсе не собирался.
   Кому - всё. Кому - ничего. Ни в зуб ногой, ни в жопу пальцем.
   Каждый называет по-своему. У партийцев - члены. У рабочих - болты. У
   медиков - пенисы. У русских - хуи. У симитов - обрезы по самые не балуй. У
   политиков - трубы нефте-газовые... В наших же палестинах атмосферное
   давление резко понижалось: пивные облака готовы были вот-вот пролиться.
   Вдобавок пиво подошло к концу, отчего мой мочевой пузырь болел нестерпимо.
   Короче, так сильно хотелось отлить, что попался бы под струю цивильный унитаз
   - разбил бы его к чёртовой матери.
   @@@
   Сомнения уже не душили меня, как душит свою жертву анаконда. Мне
   требовалось сосредоточение. Я интуичил: завязанное близится к развязке.
   Фигурально выражаясь, нужно было продвигаться к выходу уже побыстрее так
   же грамотно распределяя данные килограммы, вроде спешащего отработать свой
   номер канатоходца, чей физический баланс уже почти не выдерживает
   психической нагрузки. Неспешно прогуливаясь в гордом одиночестве по
   Центральному Детскому парку имени Горького, я размышлял именно об этом.
   Вблизи планетария, грузно оперевшись на скамью, похожий на бомжеватого
   рослого гнома или заплутавшего не в своём сезоне Деда Мороза, Его
   Писательство прикладывался из пластикового стаканчика к вину и жевал батон
   прямо мимо своей пасти. Орнитологические особы (голуби, грачи, сороки, чайки,
   синицы, трясогузки...) жадно склёвывали обронённое крошево. Среди
   разношёрстной проголодавшейся стаи выделялся обычный сизый голубь.
   Особняком от всех, не принимая участие в великой жратве, он пристально (снизу
   вверх) всматривался в Его Писательство. Про такой внимательный взгляд
   доскональный Пивненко бы сказал, что он говорит: "Всё хорошее в кино,
   остальное - в жизни". Я узнал его по взгляду. Я узнал его, ворона-раввина, ловко
   прикидывавшимся сизарём. Однозначно, он узнал меня тоже, ибо, заприметив, он
   злобно-негодующе посверкал шнифтами и улетел восвояси.
   - Солнце светит прямо в глаз, - процитировал я белый стишок из книги Т.из
   Т. "Времена года" (раздел "Лето"). - За углом медведь насрал. Я хотел его
   поймать. Улетел пернатый друг.
   245
   - Шароёбятся здесь разные. Заманал этот Карлсон со своими проповедями...
   Мероприятие, понимаешь ли, нельзя провести. Дербалызнуть вредно. Видите ли,
   гасну от микстуры. Зажмурюсь, так зажмурюсь. Клал с прибором. Чему бывать,
   того не миновать, - декларировал Свиридов под знаменитое "Let it be" сэра Пола
   Маккартни, горланившего средь сосен парка на полную катушку.
   - Грамотно маскируется, - снобистски похвалил я идентифицированного. -
   Кыш-кыш-кыш!!!
   - Рождённый ползать, летать не может, - аргументировал он, отпав в
   пессимистические края. - Пускай они склюют меня без остатка...
   - Выламывается, типа Стоянов с Олейниковым. Без остатка... Зачем?!
   - Тогда я превращусь в птиц! - признался он нелепо-трогательно, тяжело
   взмахнув руками, будто крыльями.
   - Чтобы говном бомбить? - съязвил я, отпугивая обнаглевших птичек, и
   спичечным коробком ювелирно стряхнул свежий помёт с пиджачка от Версаче.
   - В пернатой той тысячеобразности я буду живодёрить себе подобных!
   Патетика Свиридова меня не развлекала. Пьяненькая самодеятельнось.
   Дешёвая театральщина. Скучно! В пору было засвистеть, закидать его гнилыми
   помидорами и прогнать с подмосток или, наплевав на представление, убраться
   куда подальше. Однако бросать близкого на произвол чего бы то ни было?! -
   никогда!!! И хотя Свиридов напоминал беззубого льва, затупившего когти и
   сноровку, ослепшего и растерявшего перья орла или удава, опущенного до
   возможностей кролика - он был мне по-прежнему другом.
   - Фекалии. Я тебе скажу, аспект. Важный аспект бытия, - пробило его вдруг
   на философию. - Долой ханжество! Бумажка в дырке рвётся у каждого! Сортир
   не храм, разумеется. Толчок не алтарь. Только туда мы ходим, типа на молитву.
   Живописно обляпанный буро-салатовым веществом (пернатый кал въелся
   клещами в индиговый коттон Леви Страуса и полушерсть Версаче), Свиридов
   уже с трудом ворочал языком. Разглядев радужность перспективы в
   малоприятном таком фрагменте складывавшейся мозаики, осознав, что дальше
   может быть гораздо хуже и вакантные места в ментовке всегда найдуться, я
   взялся за этого размякшего импозантного мужчину с невинной целью его
   транспортировки к месту жительства. Оказалось, что не только язык у него
   заплетается. Казалось, ноги у Свиридова выросли исключительно для красоты.
   "О говне ещё рассуждает!" - думал я сердито, такелажничая его и и
   стеклянно-жидко-булькавший "хитек".
   - Чувак, тебя страшно обговняли! Птичка села на сирень, и сирень, сирень,
   сирень, - информировал я, чтоб не очень задавался.
   - И тому есть объяснение, - потешно продолжал он, меня игнорируя. - Нам
   же ещё недавно это и принадлежало! Было частью нас! Резюме таково.
   Целостности у людей нету по причине лишь частичной к себе
   заинтересованности..
   - Угомонись, - микшировал я, улыбаясь прохожим, взиравшим на нас
   осуждающе.
   246
   Не дорога, а крёстный ход какой-то! Недаром когда-то говорили, что чьято
   Пасха должна быть ранней. Надежды на лучшее юношу питают.
   Разумеется. Только надежды, как среди народа судачат, - это чувство,
   впитавшее в себя недоверие к точным предсказаниям. Было тяжело и стыдно.
   Казалось, весь мир уставился на нашу беспомощность. Даже громадный
   металлический манекен писателя Максима Горького, в честь которого парк и
   назвати, как-то презрительно, будто таракан на мух дохлых, пошевелил на нас
   своими усами. Казалось, вот-вот он подорвётся со своей скамеечки да ка-а-ак
   засандалит нам пенделя под задницы своим могучим башмаком!
   - Постскриптум. Не надо спешить! Рассматривайте повнимательнее!
   Очень пользительное занятие! - обращался Свиридов к публике. - Дабы не
   возгордиться! Дабы знать себе цену!
   Похлопывая пятернёй по своему лбу просторному, как палуба авианосца,
   Свиридов спотыкался, падал, поднимался благодаря моей поддержке,
   донимал сограждан приставонами... На проспекте Скорины, точнее в районе
   площади Победы, я всунул его в таксомотор, и вскоре уже мисс Лу помогала
   мне терпеть его общество.
   Вопрос на засыпку. Золушка была прекрасной благодаря своим невзгодам
   и обязанностям или уродство её сводных сестёр заключалось в их праздности
   вкупе с самолюбованием? Разоблачив Свиридова до трусов, и бухнув его
   тушу на диван, я собрался было сквозануть.
   - Почитай мне чего-нибудь, - стопорнул он меня.
   - Чего тебе почитать?
   - Не знаю. Выбери.
   Прогнувшись эластичными гимнастами, стеллажи трещали от
   атлетической тяжести фолиантов. В основном стояла литература
   исторического содержания. Приглянулся томик Жан-Поль Сартра с едва ли
   аппетитным названием "Тошнота".
   - Сначала?
   - Пару строк, наугад.
   Произвольно раскрыв книгу, я прочитал:
   - Вот оно время в его наготе, оно осуществляется медленно, его
   приходится ждать, а когда оно наступает, становится тошно, потому что
   замечаешь, что оно давно уже здесь.
   - Quod erat demonstrandum, - произнес он, отвернувшись.
   Полистав, я захлопнул книгу, и втиснул её на прежнюю позицию. Затем,
   от нечего делать, врубил телек и вырубил его, пощёлкав пультом по каналам.
   Откопав в "хитеке" добротное крымское вино "Кокур", я откупорил пробку
   штопором и опрокинул из горлышка.
   - Потянешь? - спросил я Свиридова, стукая ему в плечо днищем
   бутылки.
   Уткнувшись в стену, он беззвучно плакал. Я увидел это, и мне почему-то
   сделалось стыдно.
   247
   "Когда самурай намахается шашкой, шинкуя своих врагов в лапшу, он
   удаляется в укромное место, где предаётся медитации, дербаня икебану в
   клочья гербария", - подумалось мне сочувственно.
   Сентенции о времени заставили меня вспомнить одного шустрого мальчика,
   который слишком серьёзно воспринял слова из песни. "К сожаленью День
   Рожденья только раз в году...". Да, именно так. Только зачем грустить?!
   "Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте..." Волшебники на многое
   способны. Естественно. Но ведь это же просто песня (хотя слов из неё не
   выкинешь). Обратился тогда мальчик с молитвой к Богу и попросил у Него,
   чтобы День Рождения у него был каждый день. Выслушал Бог желание мальчика
   и сжалился над ним. И спустя два месяца мальчик состарился... и умер.
   - Сэйчас пахаваем. Смааак! Палчыки аблыжиш, - ободряла мисс Лу на
   кухне, ворочая мясо на сковороде. В русском языке она прогрессировала.
   Попыхивая вынужденными "Кэмел" без фильтра, дождавшись финального
   аккорда готовки, я подсоблял мисс Лу с сервировкой. Мясо, зелень, хлеб. Ножи и
   салфетки. Почти как в лучших традициях английского дома.
   Вскоре на запах притащился Свиридов. Изменения в его облике поражали.
   Истощённый и осунувшийся, Свиридов будто враз постарел лет на семьвосемь.
   Прорезавшиеся морщины, обода усталости, землистая одутловатость.
   Прямо какой-то синдром Вернера. Посмотришь на такого и вспомнишь рефрен
   из телепередачи "Что? Где? Когда?" Действительно: "Что наша жизнь?! -
   Труба!!!"
   - Лу уезжает. Сегодня, - сообщил мне Свиридов, ножом разрезая жаркое.
   - Жаль. Я буду скучать.
   - Будьем дрынк.
   - Завтра верну ключ хозяйке. И всё. Зе энд. Свободен.
   - Куда востришь лыжи?
   - В Крым. Приказ.
   - Откуда?
   - Свыше. Время подзарядить аккумуляторы.
   Покуда мисс Лу копошилась с личными вещами, а Его Писательство
   просматривал местную периодику, самому себе предоставленный я сыскал на
   журнальном столике диктофон с кассетой. Принебрегая излишними
   условностями, я втопил клавишу прибора на позицию play.
   - ...в соединении человека и машины. Современные научнотехнические,
   культурные и правовые знания вкупе с методами физического воспитания
   превращают гомо сапиенс в мощнейший двигательный аппарат, способный
   созидать и разрушать... - вещал Марк Михалыч Глушкин, запечатлённый на
   магнитофонную плёнку.
   - Нет, дорогой эМ.эМ, - противоречил ему Свиридов внезапно. - Всё это не
   ново. Вы уже зафиксировали. Далее.
   - Краткие выводы?
   - Хотя бы.
   248
   - Сделаем краткие выводы из вышеизложенного. В более-менее доступной
   форме, соблюдая спокойный тон, мы изложили общие установки. Иными
   словами, разъяснили какие мы есть на самом деле, а именно честные
   труженники, но страстные собственники, и при помощи чего нам продвигаться
   по каменистым ухабам жизни, чтобы не набивать синяки и шишки, то есть
   использовать местные принципы колеса и рычажка, и соблюдая законы
   ограничения, в смысле чувство меры... Вопрос куда?
   - Верно! Тютелька в тютельку! Точненько по точняку!
   - Тютелька в тютельку? Это как?!
   - Это когда карлики ебутся. Не отвлекайтесь, эМ.эМ. Продолжайте.
   Далее следовало:
   ЛЕКЦИЯ М.М. ГЛУШКИНА "ЦВЕТУЩИЙ САД".
   Человеку свойственно мечтать о прекрасном. Свои представления об этом
   человек связывает с будущим. Общие понятия, типа "к победе
   коммунистического труда", "социализма", "капитализма", или "к победе
   врастания капитализма в социализм, минуя коммунистические перспективы" и
   так далее и тому подобное уже утратили свою актуальность. В повседневной
   жизни человек чаще сталкивается с тем, как бы заработать "лишнюю"
   копейку, вкусно покушать, красиво одеться, весело провести время, ему
   отпущенное. Будущее, однако, покрыто мраком. Куда идти? Камо грядеши?
   Должен же быть какой-то свет в тоннеле!?
   Назовем будущее - цветущим садом.
   Знаете ли, сограждане, чтобы сад цвёл, плодоносил... нужно вспахивать
   землю, вносить удобрения, вести беспощадную борьбу с вредными насекомыми,
   оградить забором от злого умысла. Будущее нельзя представить себе стадом
   ничегонеделателей, тунеядцев и паразитов... безумных, сильных, красивых
   телом и духом людей, любящих технику... Всё. Всё. Всё".
   Пламенная речь Марка Михалыча на том оборвалась.
   - И что? - спросил я Свиридова, нажав на диктофонную клавишу stop.
   - Ничего, - ответил мне он.
   - А после?
   - Тишина. Как слышимость?!
   - Да. Нет. Несовсем.
   - Хочешь...
   - Хочу.
   - Марк Михалыч сказал, что "цветущий сад" не-до-ся-га-ем. Так что, как в
   песне моей юности, "вся жизнь впереди, надейся и жди".
   - Циничная, должно быть, песенка. Нужен отдых.
   - Крым?
   - Да.
   - Вина?
   249
   - Нет.
   "Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе.
   "Приидет" и "будет" - формы глаголов будущего времени! - подумал я. - Значит,
   Царствия Его нет!!! Значит, воля Его не распространяется на землю!!! Тогда
   зачем нам лгут?!! Разве мы в Его власти?!!"
   Спасительный сон погрузил меня в мрачный и окаменевший океан Нун, из
   которого жизнь и произошла, согласно древнеегипетскому мифу. Вольно
   раскинувшись на поверхности дна, я нюхал пятновыводитель производства
   Германской Демократической Республики и смотрел по огромному экрану
   телепрограмму, где события вертелись вокруг смерти. Тема: точка зрения власти.
   Показывали быт убийства. Неподвижные, заляпанные запёкшейся кровью, рвано
   зияющие жертвы состыковывались монтажём с убийцами, закованными в
   кандалы и затравленно дававшими показания где-то в самой глуши
   повествования. Скромные начальственные доклады правоохранителей
   соседствовали с блёклой телеведущей, её почти бесстрастными комментариями.
   Рекламировали неких озорных подростков, спиливших на кладбище бронзовую
   ограду и сменявшими её во "Вторчермете" на бабло.
   "Праздниства убиенных верований. Масленица и Навруз, - подумал я,
   проснувшись. - Народу они симпатичны. Народ им радуется сильнее, чем
   праздникам современных религии. Потому что современные религии насквозь
   пропахли смертью".
   Повинуясь распоряжениям главкома, утром мы "вычистили квартиру от
   себя".
   - Мусор на помойку, - приказал он.
   - Стекло в пункт сдачи, - распорядился я.
   Не жадность толкала меня сдавать бутылки, но желание как можно меньше
   мусорить. Кроме того, не скрою, я хотел ещё раз посмотреть на фокус, который
   как-то выкинул Свиридов. Так что складировав нашу звонкую стеклянную
   монету в вместительный "хитек", лязгая и скрежеща, мы спустились по
   лестнице.
   Спустя полквартала нас стопорнули.
   - Какие люди в Голливуде! - заискивал Гарик завистливо, ворочая своим
   бушпритом по пазухам "хитека". - Над чем тужитесь?! Чего несёте?!
   - Гремучую смесь, - ответил Свиридов достойно.
   Навороченный, прямо Богдан Титомир, Гарик опустился до примитивного
   подхалимажа, едва пылинки не сдувал с прикида Его Писательства.
   Вечноснобоватый Гарик выЯбывался мухой на стекле, лямзовато заискивал, лез
   без мыла в дупло. Его Писательство с ним не либеральничал, однако не бурел
   тоже. В итоге Гарик чуть ли не силком затащил нас в свой "мерс",
   предварительно холопски угодливо распахнув дверцу.
   - У нищих слуг нет, - задевал Свиридов за живое.
   - Ничего-ничего, - суетился Гарик, рыская по радиоволнам в поисках
   антуражного сопровождения.
   250
   У приёмного пункта мы выгрузились, поблагодарились, подосвиданькались.
   Обескураженный неслучившимся чудом Гарик излишне ретиво наподдал по
   газам и скрылся за поворотом. Я, признаюсь, тоже был не очень сильно доволен,
   фискально поджидая когда пустые стекляши превратятся в полнодостойное
   бабло. Увы! Нет, конечно, они превратились. Но только после того, как мы
   отстояли очередь... Да и деньгами это называлось чисто символически.
   Ближе к полудню я связался по мобиле с офисом и сообщил Новицкому
   горячую новость о моём скоропостижном убытии к берегам Чёрного моря.
   Серёжа обвинял меня во всех смертных грехах. В частности, он предъявлял
   претензии за эксплуатацию человека (его) придурком (мной). Серёжа орал, что
   каторжно от зари до зари горбатится, подобно насекомому муравью, пока я
   (лярва, трутень и говнюк) всю дорогу страдаю какой-то хуйнёй нараспашку:
   отлыниваю да тунеядствую, постукивая баклушами-кастаньетами. Грубо говоря
   и мягко выражаясь, мой подчинённый поливал меня, то есть по сути своего
   непосредственного шефа отборнейшим матом. Привыкший давно к
   эмоциональным эскападам коллеги шеф, то есть я вяло обтекал. Позволив
   Серёже выплеснуться и поутихнуть, я дал ему ценные указания по поводу
   функционирования "Argema mittrei" и слёзно попросил его позаботиться о моём
   домашнем зоосаде. Персональная рассеянность частенько вредила мне
   исподтишка. Запасной ключ от квартиры (на всякий пожарный) хранился в сейфе
   офиса рядом с заныканной наличкой и документами. Разумеется, про запаску
   Серёжа был оповещён. Я напомнил Новицкому о регулярном кормлении рыбного
   хозяйства и увлажнении цветов, пообещал периодически названивать и привезти
   презентом красивую ракушку. Нагло обозвав меня образцово-показательным
   мудаком и вулканизированным гандоном, и кратко послав на три весёлых буквы,
   типа добросердечное "скатертью дорожка", Новицкий разъединился. В общем,
   договорились. Затем я безуспешно пытался связаться с Костей. Ответом мне был
   долгий зуммер.
   На станции метро "Октябрьская" Свиридов меня спросил:
   - Ты Шекспира знаешь?
   - Заочно, - ответил я простодушно.
   - А про мавра Отелло в курсе?
   - Что ты имеешь ввиду?
   - Его национальную принадлежность.
   - Кажется, негром был. Ну да. Мавр. Венецианский купец.
   - Мавр из Венеции... Понимаю ещё китаец из Нью-Йорка. Или турок из
   Мюнхена. Но мавр из Венеции?!
   "Действительно, как-то глупо получается. Подобного рода тонкости
   выглядят уж слишком тяжеловесно, - подумал я, выбравшись по ступенькам
   наружу, - вроде рекламной паузы после сообщения о чьей-то кончине".
   - Он родом из Белоруссии. Здесь его звали Янкой, - сказал Свиридов,
   благоговейно замерев у мемориальной доски на доме N 35 по улице Карла
   Маркса.
   251
   Мемориальная доска свидетельствовала, что в доме N 35 по улице Карла
   Маркса с 1953-го по 1971-ый проживал Янка Мавр, известный белорусский
   писатель.
   - Нет пророка в своём отечестве. Марк Шагал не французский художник, а
   еврей из Витебска. Так-то вот. Что имеем не храним, потеряем плачем. Однако
   самое забавное то, что Янка Мавр - это литературный псевдоним Ивана
   Михайловича Фёдорова. Вот тебе и Шекспир. Вот тебе и Отелло, венецианский
   купец.
   - Бардак, - согласился я.
   Экскурсоводскими замашками указуя на долгострой Дворца Республики,
   Свиридов втирал мне о планах партии и народа установить на крыше здания
   скульптуру Вождя. Свиридов говорил, что монумент взметнётся в заоблачные
   дали, что создана уже артеллерийская батарея нацелившаяся расстреливать
   мешающие осмотру непогодные условия, доходящие до колена коня, на котором
   должен восседать Вождь.
   После заворота на улицу Освобождения, где я забрал нужное (паспорт,
   деньги, плавки, снаряжение для дайвинга, бинокль, сонцезащитные очки), мы
   рванули на Смолевичи, в аэропорт "Минск-2". Порой отвлекаясь на пейзажи,
   летевшие бесконечной лентой за оконным стеклом рейсового автобуса, Свиридов
   развлекал меня прикольными байками про своего знакомого. Смутно помню,
   однако... Так или иначе, но твёрдо известно, что появлялся на свет божий он
   трудно: на причинном месте, послужившим ему в сей мир дверью, после его
   экспансии из чрева матери, наложили шесть швов (кое-кто утверждал, что их
   было три). Так или иначе, кто его знает? Но все звали его Пиздарванцем. У
   Пиздарванца была дисфункция слюноотделительной железы. Неконтролируемую
   обильно напиравшую влагу Пиздарванец не сглатывал, типа учёный монах
   Тибета из трактата "Ци-гун", а сплёвывал каждые тридцать секунд в
   пластиковый стаканчик. Гадкое зрелище, вроде дойки змеиного яда.
   "Убийство Христа было несомненно политическим, ибо политика
   определённо - борьба за власть", - размышлял я, пребывая под впечатлением
   своего ночного сновидения.
   Тогдашняя (предсмертная) лавинообразно нарастающая популярность
   Иисуса грозила тогдашней (33-х летней от Р.Х.) верховной власти на территории,
   которую перво-наперво собирался оккупировать Мессия, преданный ближайшей
   толпой. Иисус изначально покушался на распространённое там вероисповедание,
   а стало быть и власть, поелику устойчивая смысловая конструкция "чьё
   правление, того и вера" - это только искорёженная до неузнаваемости истина: чья
   вера, того и правление. (Читатель, скажу тебе по-секрету, то, пред чем ты уверен
   из трепета страха или вибраций вдохновения, будь то мать или флаг, завывание
   попов или масс-медиа, метеорологический прогноз или деньги, так вот, пред чем
   ты преклонён, то над тобой и будет). Повторяю, изначально Иисус Христос
   покушался всего-лишь на веру соплеменников. Именно поэтому Пилат "умыл
   руки", а Тиберий и вовсе узнал о Нём только после Его смерти (согласно легенде
   252
   про крашенное яйцо, узнал и поверил в Его жизнь). Предположим, если бы в
   Ближневосточном регионе правил бы тогда не Рим, а, допустим, Адольф Гитлер,
   США или Александр Македонский. В подобном случае диктат власти и строгие
   отчётности подчинённых имели бы совершенно иные маршруты. Парадокс в том,
   что получается, что на тридцать третью годовщину от своего Дня Рождения
   Иисус из Назарета, которого предали все, захватил власть гораздо большую,
   нежели Александр из Македонии, не достигший тридцати трёх, чьё царство
   распалось в прах зразу же после его кончины. Царство Христа возникло после
   Его физической смерти, в физическом же мире (кому известно, кого почитают в
   мире метафизическом?). Власть Иисуса из Назарета не успела окрепнуть при Его
   жизни из-за Его же нерасторопности. Просто Он не знал, что делать с данной ему
   властью.
   "У меня есть место и время, - думал я, приближаясь к аэропорту. - Когда
   места и времени у меня не будет, не будет и меня. Герои меняются. Меняется и
   власть. Революция остаётся неизменной".
   Аэропорт "Минск-2" грандиозное сооружение, но всё-таки не Петергоф или
   центр Помпиду, то есть глазеть особо нечего, даже в буфете пиво было только в
   дефиците. Кошмар!
   - Ветер попутный, - произнёс Свиридов восторженно, нанизав на
   указательный палец выпущенное мной кольцо табачного дыма.
   - Ветер изменчив, - приземлил я его, выбросив сигарету.
   - Надеюсь, все изменения к лучшему, - парировал он.
   - Свежее пиво, хлопчики, - рекламировала коробейница свой товар, шаркая
   по терминалу. - Только с холодильника. "Старожитное".
   - Ну что, бабка? Спекулируешь старым пивцом? - разбойничал я шутливо.
   Проглючив нас рэкетирами, бабка перепугалась до усёру. Заоправдывалась,
   бедняга, замельтешила мелкой рябью, нарушая движение поездов, и собралась
   уж было давить на пяту, но, получив от ряженых бандитов предоплату на дюжину
   пузыриков, утихомирилась. Маркированного "Старожитным" у бабки
   наскреблось лишь два флакона. Скорую помощь нам оказали её коллеги.
   Покликала их бабка бодренько. Бабулька вроде бы на бздёх (личико сморщенное,
   тельце дрябленькое, губки засохшие, захитинившиеся в мандибулы, вроде
   крабьих, голосочек фальцетный еле-еле душа в теле) и тут такой задор!
   Адское пекло испаряло жидкость из наших организмов почти мгновенно,
   резко конденсируясь потом. В мочевой отсек тоже кое-чего оседало. Так что,
   созрев, мы отправились в местный клозет.
   - Всё-таки жизнь - девица взбалмошная. Такие фортеля! Такие комбинации!
   Мама, не горюй! Намедни планировал жизнь в Минске. А сегодня всё по боку и
   цель моя - Крым! Пифагор прав! Могущество воли и предопределение судьбы!
   Вот, что движет нашими поступками. Подчиняя их основному закону,
   Провидению, Пифагор прав правотой оракула. Но как стать Богом?! Как
   подняться по лучезарному эфиру в недра бессмертных?! - рассуждал я в
   наземном аэросортире, потирая свои клешни под горячей струёй.
   253
   - Прессуют сомнения в связи с сугубо личным правом выбора и
   предначертанностью свыше? - спросил Свиридов, закрыв водопроводный
   вентиль и осушив свои клешни носовым платком. - Парит стратегия бытия?
   Смотри!
   Свиридов резко развернулся и ткнул меня рожей в зеркало.
   - Жандарм, табло побъёшь! - взревел я, пытаясь избавиться от живых оков
   на шее.
   - Краплёный парадокс!? Закон! Анонимный ресурс единства и борьбы
   противоположностей! Гибрид диалектики с кармой!
   - Кар-р-р... - баламутил я, махая баттерфляем.
   - Глупец! Тебе дано право выбора! Глупец! Всё изначально предначертано!
   - Засунь свои тезисы знаешь куда?! Как это может быть?! Они же
   взаимоисключающи, - упирался я.
   - Распахни ставни! Сосредоточься! Вглядись и увидишь!
   - Отпусти!!
   - Отпечатки обоих законов у тебя на роже написаны!
   - Я не понимаю!!!
   - Генетическая смесь, подаренная пращурами - это предначертанность!!!
   Шрамы - это следствие твоего выбора!!! - прокричал он и разомкнул свою
   железную хватку. - Впрочем, червь сомнения ненасытен.
   "Ограниченность и свобода уживаются, например, в компьютерных играх,
   где свобода действий ограничивается строгими правилами", - догнал я про себя.
   Да, глубина мысли лежит на поверхности. Просто все почему-то смотрят
   сквозь неё и ничего не видят. Новое - это хорошо забытое старое. К примеру,
   залез Дурак на дерево и принялся пилить сук, на котором сидел. Мимо шёл
   Путник. Увидел Путник Дурака и говорит ему: "Что ты делаешь, Дурак?!
   Упадёшь ведь!" Дурак Путнику и отвечает: "Не упаду! Иди отсюда, Путник!"
   Путник ушёл. Дурак остался. Пилил под собой сук, покуда сук не подломился.
   Упал Дурак с дерева на землю, шишку набил. Сидит себе и думает: "А Путник
   ведь - колдун!" Пожалуй, самое прикольное в этой старой сказке и
   замалчивается. А именно то, что Дурак и Путник - это один и тот же персонаж.
   @@@
   Говорят, сидели однажды на крыше дома две девочки: одна - Добрая, другая
   - Злая. Сидели они на крыше дома, болтали ножками в сандаликах и плевали...
   Злая девочка попала на десять пешеходов, а Добрая - на одиннадцать. Вот так вот
   Добро всегда побеждает Зло! Впрочем, если бы плевала только Добрая, то
   соревнования не получилось бы, потому что сравнивать не было бы с чем.
   Единобожие удобно для регулирования всех конфликтных вопросов. Если в
   системе детали работают нормально, то сбоев в системе не будет. Если в систему
   внедряется контрагент, то система начинает выходить из строя. Так что, при
   разночтении по тому или иному вопросу - очень легко приписать оппоненту
   непонимание и, как следствие, враждебность из-за поклонению чуждому Богу.
   254
   Чуждых Богов, как известно, уничтожить нельзя. Зато можно уничтожить тех, кто
   им поклоняется.
   При Единобожии выстраивается строгая иерархия, проще говоря - система,
   что весьма удобно для реальной власти.
   Кто добрый, а кто злой - это относительно с какой стороны посмотреть.
   Важна лишь векторность. Имперские амбиции США и активность исламских
   радикалистов с целью создания Халифата - это центростремительные силы
   глобализации. Глобализация - это один из действенных методов приведения всех
   к общему знаменателю, имя которому - Единобожие.
   Единобожие - это тоталитаризм в высшей степени развития.
   Забавно, какая только тяжёлая хуйня в голову не лезет, когда летишь на
   почти заслуженный отдых. К тому же зачем-то обязательно вспоминается со
   смешанным чувством (тихая радость густо замешанная на усталом сожалении)
   предстоящая пенсия. Ведь перед смертью обычно бывает пенсия. Только жалко,
   что не все до неё доживают.
   Я взирал на безоблачный Крым, снижаясь на посадку, а на душе у меня было
   возвышенно-грустно, как в музыке Пьяцолла. Кстати, о музыке. Не задумывались
   почему мы любим слушать музыку? Соответственно вкусу, разумеется. Я
   полагаю, что музыка, будь то Рахманинов или тот же Пьяцолла, помогает нам
   заглушать голоса, сводящие нас с ума своей навязчивостью. А заодно - придавать
   мыслям системность, которая не нуждается в подтверждении слов. Ведь мыслить
   можно вне лексики...
   Симферополь нас встречал тепло. Погода уж точно.
   Крым вместим. Приезжий же народ обязательно тянется к густонаселённой
   кромке.
   - Куда?
   - В Планер.
   - Разыскивать кореянскую принцессу?
   Транспорт сыскался без проблем. Катили без трёпа, обозревая залитые
   солнцем пейзажи, ощущая трепет разгорячённых телес, жаждующих окунуться в
   необозримо-волнистую прохладу рассола.
   - Она совершенно не умела плавать. Плюхалась возле берега, словно
   ребёнок. Я пытался научить. Но слишком мало было у нас времени, - прервал
   Свиридов молчание и лицо его просияло светлой печалью. - Как-то в море
   залезла не сняв с руки часов. Обычные, без всяких защитных приспособ.
   Женские часики. Намочила бы и испортила. Недомыслие. Хорошо, что успел
   заметить. Я намекнул ей. Она врубилась. Общались мы закодированно, через
   сложную систему метафор. Подарила на память при расставании. - Свиридов
   разжал кулак в ладонь. На ней лежала нэцкэ. - "Мальчики, играющие в прятки".
   Они символизируют настоящее, прошлое и будующее. Наташа. Мы встретимся в
   Коктебеле. Наше время пришло.
   Однажды Рождённый На Заре Уходящего Года поведал про кореянку по имени
   Наташа. Он не хвастался - делился радостью. Познакомились они в Планерском,
   255
   вернее в посёлке городского типа Коктебель. Наташе был 21 год от роду, ему
   стукнуло 30. Она заканчивала мединститут. Его путь виделся ему в плотном
   тумане. Он говорил мне, что Наташа была настоящей принцессой, обладающей
   притом редкостными качествами. Развито-врождённая чувствительность и
   скромность давали повод присовокупить к её титулу сказочное "на горошине".
   Аристократизм и природная красота сквозили в каждом изгибе её тела, движении,
   вздохе, интонации, в общем присутствали в ней неизменно. Публичные профессии
   её абсолютно не интересовали: она мечтала стать оперирующим хирургом. Наташа
   была девственницей, чего от него она не скрыла. Уровень доверия между ними стал
   высоким довольно стремительно. Кроме того, она быстро поняла, что его зрение
   можно было использовать во флюорографии. Удивительно, на предмет
   сексуальных отношений с девственницами он традиционно никогда не связывался:
   тяготили перспективы дефлорации, а так же ответственность. Данную Природой
   преграду Наташа расценивала спокойно и чуть консервативно, придирчиво
   выбирая из мужчин мужа. В результате, своей константе они изменили, ибо,
   кажется, были созданы друг для друга. Когда всё случилось, то перед ним
   вспыхнули цифры: 31-31, 22-22, 9-9. В год их встречи, ему 31 декабря должно было
   исполниться 31 год. Тогда же, 22 декабря ей должно было исполниться 22 года.
   Разница в возрасте у них составляла без 9 дней - 9 лет. 31-31, 22-22, 9-9. Она
   родилась в день зимнего солнцестояния. Рождённый На Заре Уходящего Года
   назвал её Самой Длинной Ночью.
   Разглядывая "мальчиков, играющих в прятки", я думал, что с тех пор, когда
   волей свыше Рождённый На Заре Уходящего Года и Самая Длинная Ночь
   потерялись друг для друга, минуло около девяти лет.
   ...черноморский посёлок, по-советски зовущийся Планерским (видимо,
   место, где летают под планом), по-старинке - Коктебелем, переводимого с
   тюрского Краем Синих Вершин, с местной экзотикой в виде угомонившегося
   вулкана Карадага (Чёрная Гора), могилы и дома-музея писателя Максимиллиана
   Волошина, элитарной тусовки (преимущественно москвичей, питерцев, минчан
   да мурманчан), тутошнего (тогдашнего, тогошнего) фирменного винноконьячного
   магазина, и ещё, и ещё, и ещё...
   Выгрузились на "пятаке" и почти сразу столкнулись с Эльдаром
   Самсончиком, минским приятелем, обременённым раскоряченно-распухшим
   рюкзаком и тривиальными проблемами новоприбывшего. Фигурально
   выражаясь, кости мы кинули на окраине, зато среди добрых людей.
   @@@
   Распорядок дня отличался сугубой беспорядочностью: кто во что горазд. В
   основном, бездумно валялись на пляже и полоскали бренную плоть в рассоле,
   словно для того чтобы получше замумифицироваться. Сопровождалось сие
   обильными возлияниями. Ночью мы тоже бдели ненашутку.
   Бухтообразное побережье Коктебля сплошь и рядом (даже впритык) было
   устлано ресторанчиками, барами и прочей увеселухой. В каждом заведении во всю
   256
   пасть горлопанила, зазывая клиентуру, модненькая музычка, как правило, низкого
   пошиба. Вечером к магнитофонным лабухам присоединялись живые вокальноинструментальные
   ансамбли. Короче, покой нам только снился, но мы почти не
   спали. Натуральный психофашизм! Негласным плебесцитом - форма свободного
   волеизъявления всех! - исключения случались крайне редко и непродолжительно.
   Увы. Устройство мира таково: хорошего в нём маловато. Однако, когда плебеи
   насаживают в нём (мире) собственные культурные ценности, то хорошего
   становится ещё меньше. Не ведая смысла света, бредя во мраке невежества,
   управляемые поводырями из своей же среды, гегемонистые гоблины и бандерлоги
   не долетают до сфер возвышенного. Ежели и удаётся им подпрыгнуть выше
   обычного, то ихние цирковые кульбиты да сальто-мортале приобретают
   чудовищно уродливые формы. Так, в начале 80-х в парке имени Челюскинцев была
   популярная дискотека, топонимированная среди продвинутой молодёжи
   "рейхстагом". Помню, как-то под занавес сентября я возвращался из Дворца
   водного спорта и услышал доносившуюся с репродукторов открытой площадки,
   которую та же продвинутая молодёжь окрестила - "доски", щемяще-грустную
   мелодию. Приблизившись, я разглядел на "досках" пьяноватых людей, которые
   как-то пошловато выделывались под до боли трогательную, заглавную
   композицию из альбома "Лед Зеппелин", сочинённую в память о погибшем сыне
   Робертом Плантом. Возможно, тогда я был излишне впечатлительным, но
   танцульки под скорбные завывания об утраченном ребёнке вырубили меня на
   корню. Интересно, почему гегемон не пляшет на похоронах?! Хип-хоп, степ, брейкданс.
   В лубочном китче пластмассовых венков, в сопровождении оркестрантов с
   помятыми трубами и рылами, сей балаган выглядел бы вполне эффектно!
   Поскольку достижения науки стали достоянием всего человечества и теперь
   даже ясельным недоумкам известно, что люди не умирают, что их уносят аисты,
   то кое-какие реформы надо бы произвести и в семантике. Например, нынешняя
   семантическая конструкция - прощание с телом - уже морально устарела (а
   прощание с конкретным имяреком и подавно, ибо имярек не есть тело). По
   определению ясно, тело может быть разным: живым и мёртвым. Широко
   распространённый погребальный ритуал надлежит переименовать с "прощания с
   телом" в "прощание с трупом". И вообще. Надо обдумать и пересмотреть все
   процедуры, связанные со смертью. Во всяком случае, обмывание покойника, его
   наряжание и оплакивание с последующим захоронением или кремацией почти в
   мелочах соответствует расхожей русской пословице об абсурдности: "Выкрасить
   и выбросить".
   Кстати, о смысле, скрывающимся за метафорами и прочими секретами.
   Очевидно, точнее ушеслышно, что "Белая река" Шевчука - это песня о водке,
   "Скрипка Лиса" Саруханова - о скрипе колеса, а "Дельфины" Лагутенко - о
   ширеве в частности и торчках в целом. Поведанное мне вскользь по-обкурке нашим
   профессиональным создателем мифов повергает меня в некоторое изумление и
   понуждает вникать в смысл слов потщательнее. После выдвинутой теории Его
   Писательства, песенный бестселлер "Про зайцев" из не менее знаменитого
   257
   кинофильма "Бриллиантовая рука" обретает новое, быть может, первозданное и
   истинное звучание. Позвольте напомнить, в том гениальном произведении речь
   идёт о зайцах, косящих в лесу волшебную трын-траву, и от страха напевающих, что
   им, дескать, всё-равно, пусть даже они боятся волка и сову. Смею заметить, что
   растение с названием трын-трава современной ботанике не известно. Обратно же
   эпитет "волшебная" наводит на размышления. Если песенка "Про зайцев" - сказка
   (ложь), то в чём намёк, добру молодцу урок? Опять-таки, почему они косят, а не
   щиплют? Вопросы, вопросы, вопросы... Обратившись за помощью к уголовной
   терминологии тех лет (лет создания всеми любимой песенки) можно нарыть и
   ответы. Незаконопослушные граждане в те годы трын-травою называли
   наркосодержащую коноплю, обладающую, как известно, поистине волшебными
   свойствами. Пойдём далее. Книга учит, иди и смотри. Заяц - пьяный, косить -
   высматривать, косить поляну - соображать, лес - рынок, дуб - глупец или рубль,
   волк - рэкетир или опасный человек, сова - следователь прокуратуры...
   Получается, что песенка "Про зайцев" в скрытой форме рассказывает про каких-то
   булдосов, которые соображают на рынке, как бы им разжиться марихуаной и
   мурлыкающих от страха, что им всё до лампы, хотя они и очкуют перед бандитами
   да правоохранителями. Такие вот военные песенки.
   @@@
   Уже второй восход Солнца в Коктебле Свиридов встречал на горе, вернее
   холме, возвышавшемся над нашим временным пристанищем. Накануне, часа за
   три до рассвета, вернувшись в приличной алкогольной кондиции, он захапал в
   комнате одеяло и потащился "на гору" дрыхнуть. Мотивы его поступка оказались
   весьма прозаичными. Его Писательство утомляла спёртая духота помещения и
   раздражали дюже кусачие мухи, норовившие подкишковаться нашими
   беспомощно-полувареными телами. Свиридов предпочёл спать под звёздами,
   предпочёл укрываться ночью. Экстравагантно? Поначалу я подозревал Его
   Писательство в грубой мутузке на имидж, в формировании очередного мифа, в
   примеривании его на себя, прежде чем воплотить в письменные обозначения.
   Вскоре-позже я понял, что ошибся. Клаустрофобия, разумеется, аргумент весомый,
   но мухи напасть похлеще. В качестве эксперимента я переночевал в облюбованном
   Свиридовым месте и, доложу вам, ничуть не пожалел. Действительно, зачем
   ограничивать себя пределами?! Задолбанные самоактивностью отдыхающие,
   прежде чем отдаться воле Морфея, вынуждены созерцать грязновато-унылые
   своды арендованных халуп, а еле-еле очуняв поутряне, утыкаются взглядом в него
   же - в потолок. Засыпая "на горе", мы обозревали величественный небесный купол
   полный звёзд и искромётных метеоритов, а просыпаясь видели бесконечную
   свежесть и ослепительность. Колыбельные нам напевала ночь, будильником
   служило Солнце. Иногда, прячась от ласково-коварных эманаций светила, мы
   перебирались в тень, падавшую от стога сена, и докимаривали среди пасшихся
   поблизости коров и коз, и птиц домашних. Конечно же, было не всегда столь
   безоблачно, но уж точно без мух, почти что.
   258
   Однажды, спустившись с ночёвки в комнатуху, мы застали замученного
   дрозофиллами Самсончика, вооружённого мухобойкой. Гримаса Самсончика
   выражала застывшую безнадежность, хотя мухобойкой он орудовал ловко.
   - Человек, убивающий мух, - констатировал Свиридов уважительно. - Элик,
   ты - жрец! Самый настоящий! Учись, Сфинкс. Медитировать нужно с утра
   пораньше. Пускай даже новые эскадрильи на подлёте. Несть им числа. Проходят
   дни. Проходит жизнь. Но ты, Элик, честен и мужественен. Ты не ждёшь награды.
   Просто исполняешь свой долг. Ты понимаешь, что умрёшь. Понимаешь, что они
   вечны.
   - К чему удручённость? Вполне сгодится вместо физкультуры! Ладный
   тренажёр. Помахать мухобойкой в радость, - подтрунивал я, изымая у
   Самсончика его инструмент.
   - На смену старику заступит молодой и сильный приемник. Он примет
   эстафету и снова карающий мечь обретёт утраченную быстроту и точность,
   мелькая ужасом, словно молнией. Только бы лень над ним не возобладала, -
   фантазировал Свиридов, праздно-патриархально потягивая мадеру.
   - Мух можно не убивать, - возразил Самсончик, выметая за порог убиенных
   насекомых. - Если аккуратненько их прихлопывать, то они будут сами отползать.
   - Мастер-фломастер. Реабилитировавшись, они вернуться асами, - поучал
   Свиридов.
   - За одного Битова двух неБитовых дают, - подтвердил я.
   Его Писательство всегда отличался неподражаемой убедительностью.
   Помню, обгоревший, зажарившийся, очагами обуглившийся, Самсончик стал
   сварливо потявкивать из-под тента на Солнце, на что Свиридов ему заметил, что
   солнечный лучь достигает Землю за 8 минут, а если учесть длину импульса и
   частоту фотонов, из которых и состоит свет, то можно грамотно варьировать.
   Когда же Самсончик заявил о пресыщении морем, Свиридов издевательски
   сказал: "Отправиться в путь нас побудили три причины. Солнце. Море. Воздух.
   От первых двух ты отказался. Будешь последовательным?"
   Деревня и город... Многое их разъединяет. Но ведь и объдиняет немалое.
   Однако главное - это то, что город и деревня не смотрят в небо, на звёзды! То есть
   почти никогда!! Звёзды!!! Это же так притягательно!!! Отнюдь... Деревня не
   смотрит на звёзды потому, что извечно копошится в земле, тем самым её
   взрыхляя и подготавливая к употреблению... Город не смотрит на звёзды потому,
   что земная темнота, освещённая электричеством, газом... нефтью и выхлопными
   газами заводов да автомобилей - ослепляет и отупляет, принуждает, глупея на
   глазах, рваться побуждениями ввысь, когда взгляд изначально опущен в асфальт.
   Деревня и город...
   @@@
   Ненавязчиво и бескорыстно мы подружились с хозяевами. Причём наше
   взаимопроникновение не сопровождалось совместными оргиями или иными
   безобразиями: мы остановились в правильной семье. Иногда Свиридов
   259
   усаживался с главой дома Ахметом под навесом из шифера, где, церемонно
   попивая из пиал зелёный чай, они вели по-восточному тонкие, витьеватые и
   неторопливые беседы. С младшим и вполне смышлёным сыном Ахмета
   (Ришатом) мы наведывались в совхозный миндальный сад, несправедливо
   почему-то кем-то заброшенный. Благодаря Ринату (старшему сыну Ахмета), мы
   узнали о подводных залежах мидий. Отличившись отважностью, мы нарвали както
   за вторым буйком аж пару вёдер. Технология сбора заключалась в
   чередовании: экипированный собирал урожай на глубине, кулдыхающийся на
   надувном матраце принимал урожай на поверхности (потом менялись местами).
   Оценить вкус моллюска по достоинству Ахмету и его семье мешала
   брезгливость. Однако! Ненавязчиво, но целенаправленно Свиридов уговорилтаки
   их попробовать. Порой мидии содержали в себе жемчуг: я даже сломал себе
   зуб об одну из жемчужин. Соблюдая благоразумную дистанцию, жена Ахмета
   Марина и дочь их Айше тоже участвовали с нами во взаимоотношениях.
   Ловкач Свиридов ухитрился подружиться даже с хозяйским котом, эдаким
   абсолютно негритянистым мальчиком лет четырнадцати, если произвести
   отождествление по человеческим меркам. Семья прозвала кота Чернышом, не
   жалуя его за наглость, но считая его неглупым. Тривиального Черныша, с
   великодушного разрешения Ахмета, Свиридов перекрестил в Гуталина.
   Смоляной кот Гуталин штучкой был кантовской: опираясь на свои собственные
   законы, что хотел - то и делал. Вопреки тому, над волей Гуталина Свиридов имел
   явную власть. Звать Гуталина мог кто угодно, но животное бежало во всю прыть
   лишь к своему благодетелю: между ними существовала некая магическая связь,
   понятная только им.
   - Ну что? Начнём летнюю сессию? - спросил Свиридов.
   На коленях Свиридова возлегал Гуталин.
   - Давай, - потянулся я лениво, принимая стаканчик с хересом.
   Утратив смысл жизни, некий добропорядочный господин прослышал про
   Ухо Аллаха. Не без труда разузнав адрес Ухо Аллаха, господин распродал личное
   имущество, занял ещё под проценты и отправился в далёкое путешествие, чтобы
   в конце оного пасть ниц и страстно молить о помощи в совете-наставлении.
   Перебравшись на соседний континент, пересеча девять границ, преодолев все
   тяготы пути, господин очутился в невообразимой глуши. Подведя господина к
   развалившейся лачуге, на покосившемся крылечке которой сидел старыйпрестарый
   человек, проводник сказал благоговейно: "Ухо Аллаха. Он всегда
   здесь. Он никуда не уходит. Он ниоткуда не возвращается". "Как?!! - воскликнул
   добропорядочный господин. - Ты?!! Ухо Аллаха?!! И ты здесь проторчал?!! В
   этой дыре?!! Всю свою жизнь?!!"
   - Ещё не всю, заметил Ухо Аллаха. Всё. Регламент, - сказал Свиридов и
   перевернул вверх дном свой стаканчик.
   "Во человечище! Даже в этом меру знает!" - подумал я восхищённо, косясь
   на недопитую бутылку хереса.
   Гравитационные волны по прежнему распространялись с почти предельной
   260
   скоростью 300.000 км/секунду, наравне с электромагнитными. Только
   гравитационные возмущения распространялись по прежнему гораздо быстрее
   световых, что наводило на мысли о непространственности этого
   распространения.
   @@@
   "Удивительному моголу" Олдриджа "Жизнь насекомых" Пелевина
   соответствует в степени одухотворённости и внутренней осмысленности зоомира
   и мира, привычно изучаемого наукой энтомологией. Впрочем, теме лошади
   Олдриджа предшествовал "Холстомер" Л.Н. Толстого. Любопытно было бы
   почитать какое-нибудь художественное произведение о жизни конкретного
   растения, или минерала. Приблизительно так рассуждал я, разглядывая
   подобранный булыжник.
   - Куйдас торэ, ма пряйгуст мытлэсин синд, я сина юба сиин. Выйб олла сэ
   он спирит.
   Какая реакция может возникнуть на подобную тарабарщину?! Естественно,
   я спросил:
   - Чего?
   - Извините, обозналась, - ответили мне без акцента.
   Незнакомка готова была раствориться в полуночно-шумной пьяно
   копошащейся набережной Коктебля, но я успел её тормознуть.
   - Как его зовут?
   - Томас.
   - Меня Сева. А Вас?
   - Аннеке.
   - То есть Анна?
   - Можно и так.
   Расставаться так просто мне не хотелось. Я приметил её давно: она была
   среди своей компании. Внутренний кодекс не позволял мне вклиниваться в чужое
   пространство, завладевать её вниманием. Повторяю, чтобы проявиться (выйти из
   тени), нужно определённое стечение обстоятельств - случай. Когда же случай
   представляется, глупо его упускать. Ужираться тогда негоже, и блевать себе на
   колени тоже нежелательно. Тогда, во что бы то ни стало, время бить по
   эрогенным зонам театральным шармом.
   - Простите, Анна, а... - нащупывал я зацепку. - Кудайс...
   - Это по-эстонски. Как замечательно, я лишь подумала о тебе и ты уже здесь.
   Наверное, это мистика, - перевела она смущённо.
   - Жаль, я - не Томас. Но поверьте, Анна, я ненамного хуже. Доказать?
   - Верю.
   Ладошки у неё были влажные и чуть прохладные, не такие противные, какие
   бывают у волнующихся толстяков, а будто она только что поиграла в снежки без
   варежек. Воландаясь по шумной набережной Коктебля, мы сопли не жевали:
   влюблялись. Предаваться унынию грех, когда есть грехи другие. Паспортная
   261
   бухгалтерия нами не обсуждалась, но собачее моё чутьё мне подсказывало, что
   Анна меня несколько старше. Не гораздо, а несколько! Кроме того, существуют
   признаки, скрыть которые невозможно. Ни здоровым образом жизни в целом, ни
   регулярным посещением массажных кабинетов в частности.
   Родственные души, внезапно узнав друг друга, непременно расточаются в
   откровениях. Постичь сокровенный смысл жизни и смерти Аннеке пыталась,
   кажется, с молочных зубов. Детство Аннеке (дочери капитана дальнего плавания)
   скрашивалось чудовищным количеством игрушек: плюшевые мишки,
   дракончики, крокодильчики, зайчики, верблюды, карлсоны, резиновые утята и
   собачки, кукольные бои и гёрлы, и ещё, и ещё, и ещё... Интерес Аннеке
   простирался на всех ей подвластных, выражался в стремлении проникнуть
   внутрь, завладеть сутью. В свои неполных четыре года Аннеке вскрыла
   кухонным ножом брюхо любимому плюшевому медведю, в результате чего её
   постигло разочарование: кроме прогнившей соломы и дурацко-примитивной
   фиговины, издававшей при перемещении сигнал-мычание, она ничего там найти
   не смогла. Продолжая упорствовать, Аннеке кромсала сталью плоть кукляшей.
   Увы. Она натыкалась лишь на траву, опилки, параллон. Распотрошённые
   игрушки здесь же и предавались погребению, здесь же в палисаднике
   фамильного поместья эстонского городка Пярну. Однажды, копаясь в огороде, поприбалтски
   сдержанная бабушка Аннеке обнаружила одно из захоронений.
   Позже, когда спину Аннеке отягощал школьный ранец и алая лента, завязанная в
   бант, собирала русые кудряшки пучком, когда Аннеке училась в четвертом классе
   - интерес к мёртвым одолел её по-настоящему. Частенько после образоваловки
   Аннеке подтихонивала к полуразрушенному зданию морга и, подтягиваясь на
   носках, заглядывала в окно. Однажды ей повезло. Она проникла внутрь морга,
   случайно пристроившись к группе людей, шедших на опознание трупа. Красивая
   молодая женщина с проталинно-снежным от смерти лицом, волосами цвета
   безлунной ночи и бурой кровью, чёрной коркой запёкшейся у виска, разрезанная
   от лобка до подбородка и грубо заштопанная, вытянулась своим окоченевшим
   телом среди кафельной чистоты. После того откровения морга мертвецы
   перестали занимать Аннеке. Теперь Аннеке пыталась понять запломбированное
   бытие соплеменников. Теперь она внимательно всматривалась в глаза и окна, за
   которыми, прячась, они обитали. Затем и это занятие наскучило Аннеке. Прежнее
   любопытство к окнам ей показалось особенно нелепым. Окна стали её
   раздражать, особенно чистые. Будто в отмщение за напрасно потраченное,
   Аннеке принялась в них плевать. Делала она это тайно. Однажды она плюнула на
   чисто вымытое стекло, задёрнутое ситцевостью шторок, в тот самый момент,
   когда узловатыми от тягот перенесённого руками их раздвигала старушка
   похожая точь-в-точь на её по-прибалтски сдержанную бабушку. Слишком,
   слишком чистое было стекло... Слишком, слишком прозрачное... Старушка
   удивилась и испугалась, словно прозрачно-призрачная преграда отсутствовала, и
   Аннеке испугалась и удивилась, потому что увидела себя в той пожилой
   эстонской женщине.
   262
   @@@
   Приобретённую по пьяни в берлинском секс-шопе майку Свиридов
   занашивал до дыр, в которые запросто пальцы пролазили. Майка? Тряпки кусок!
   Правда, на груди имелась затрафареченная надпись офигительно козырная и
   пиетическая. "Ficken, Bumsen, Blasen auf dem grunen Rasen". Непонятно только
   откуда девочки Коктебля июля 1994-го столь недурственно разбирались в
   тонкостях немецких диалектов. Позволяя себе наглым образом громогласно
   декларировать персональные пристрастия, Свиридов позволял себе и поведение
   ещё более неподобающее. Помню, средь бела дня на нудистском пляже, где
   курортники обыкновенно отдыхали от ночной суеты, испуская газы, типа
   уренгойского месторождения, Свиридов, завернувшись в намоченную рассолом
   простыню, совокуплялся с какой-то московской блудницей, подрабатывавшей в
   пансионате "Голубой залив" инструктором по подводному плаванию, то есть
   бесстыже выкоктебеливался.
   - Дайте прикурить, - просил я, обращая внимание на общественность.
   - Прикури от Солнца, - посоветовал он мне неучтиво.
   Вспоминается опять же печальная история с умышленно зацепленной мной
   пионэрвожатой, в которую я напрасно инвестировал пиво с чебуреками.
   Расшаркиваясь в комплиментах, я ублажал её, обхаживал и так далее и тому
   подобное, а кувыркался с ней вкрадчивенький Его Писательство, и пока, валяясь
   на тихом часу, разгильдяи-пионэры подготавливались к всенощному разврату, я
   давился обидой, как рыбьим жиром. Обособленно погрузившись в раздумья про
   усердную наглость Свиридова, я скурпулёзно пожирал халявные лагерные
   котлеты и вспоминал устное народное творчество:
   Спасибо Вам за хлеб,
   За чай,
   За чей-то триппер
   Невзначай...
   Впрочем, чего уж там, грех жаловаться. Скоротечных любовных
   приключений мне хватало с избытком. Интересное наблюдение, любовные
   приключения чем-то подобны украшениям на Новогодней ёлке. Иногда они,
   вроде спрессованных по бортам попугайчиков, чей картонный профиль скоро
   надоедает. Зачастую любовные приключения уподобляются разноцветным
   шарикам завораживающей красоты. Бывало, они сами собой выскальзывались из
   рук (или собственными же руками выпускались) и обязательно, согласно закону
   F=m*g/h, стремились на грешную землю, чтобы обязательно разбиться там
   вдребезги и обнажиться наполненностью пустоты, сдерживаемой тонкой
   хрупкостью оболочки. Отвернуться, дабы не видеть этого, я успевал почти всегда
   и посему сорвавшиеся шары застывали в моей памяти фотографически -
   невесомо-невредимыми. Правда, очень редко случались любовные приключения,
   сравнимые разве что со звёздочками, венчающими Новогоднюю ель. Изначально
   недосягаемые (даже если со всех сил стартануть с табурета), они игриво
   263
   подмигивают всем, а тебе остаётся лишь напряжённо улыбаться. Понимая и
   принимая данность, я особо не трепыхался, старался выглядеть безучастным. Не
   мерещилось мне, что когда-либо я дорасту до высоты тех звёзд естественным
   образом. Не рассчитывалось мне, что когда-нибудь они свалятся со своих
   подпотолочных небес прямёхонько в мои объятия: я ограничивался лишь
   эстетическими переживаниями. И только. Вот Элику с тёлочками не фартило
   просто катастрофически. Элик дико переживал и, кажется, отчаянно нам
   завидовал. Думаю, Самсончик был излишне напорист (от слов напор и
   пористость). Склонный к театральной аффектации, Элик использовал и
   заготовленные приспособы. Например, из Минска Элик привёз трость, какие
   используют в основном очень бедные пенсионеры. Опираясь на реквизит и
   грамотно хромая по набережной Коктебля, сощурив буркалы в дальние дали,
   Элик рисовался боевым романтиком (то ли Байроном, то ли Маресьевым).
   Однако Элика местами конкретно перепыживало. Из-за чего, фланируя среди
   радостей жизни, он частенько начисто забывал об искусстве перевоплощения (в
   предлагаемых обстоятельствах) и сразу начинал на каждом шагу фальшивить.
   Самсончику не доставало харизмы Паниковского. (Егор Гайдар тоже мармеладом
   притворяется, а ведь похож на тёплое сало). Доперев, что персональная
   бездарность продиагностирована окружающими, точно сифилис Вассерманом,
   Элик пожеманничал, запрятал палку под кровать и резко сменил амплуа.
   Превратившись внезапно в разбитного артиста-куплетиста-мясника-фокусника,
   Элик загружал фундаментальностью Ричарда Баха, Германа Гессе, Карлоса
   Кастанеды... Особое положение в литературном списке занимали стихи,
   сочинённые Эликом самостоятельно. Увы. Опять лажа! Если бы на этом
   маршруте кондуктировал Станиславский, то непременно бы завопил "не верю!!!"
   и прогнал бы его из жанра. Вылезая из шкуры прочь затёртым валетом,
   Самсончик не догонял, что именно пустых хлопот ему и не прощают. Калечные
   приёмчики-экзерсисы Элика способны были возыметь действие лишь на
   определённых женщин. Но такими женщинами Самсончик пренебрегал. Дорогие
   лощёные сучки, уставшие от обильных каникул, или закоренело-бдительные
   неформалки, на коих негде ставить пробы, учуивая шлаебень за версту, давали
   Элику от ворот поворот без выходного пособия. А вот невозмутимая
   естественность Свиридова им импонировала. Моя неуклюжая брутальность тоже
   вроде бы ценилась. Торкать клизму в ухо - дело немудрёное. Коммуникации
   прокладывать не сложно. Ерзать пластунской аскаридой к сердечной чакре
   женщины каждый способен. Удивительный факт, занырнув в пучину пьянства до
   коматозности, Свиридов всё равно бил наповал: они укладывались под него
   штабелями. Я тоже нормально так газовал, без всяких там гештальтпсихологий
   впадая от шмали в анабиоз. Попадались тёлочки просто обалденные! Впрочем,
   перепихон ещё не повод к знакомству. Прыг-скок: гонококк! Энигма, почему
   болезнь не хватанули! А вот Самсончику с тёлочками просто фатально не
   вытанцовывалось. Реакция оскорбленной самости Элика проклюнулась
   незамедлительно. Подобно выхолощенной лисице из басни Эзопа, опустившей
   264
   хвост под недосягаемым виноградом, приняв подобающую позу, Самсончик
   оповестил во всеуслышание, что, дескать, в Коктебле собрались лишь
   прошмандовки да дефективные, после чего надолго замолчал в тряпочку. Однако
   своей же разборчивости Элик всё-таки вскоре изменил и торжественно нам
   шушукнул, что охмурил прямо на нудике одну тёлочку из Харькова. Звали её
   Мара. Занималась Мара живописанием, причём авангардистким. Мы искренне
   порадовались за Элика. Увы. Преждевременно.
   @@@
   Скрючившись на бордюре напротив дома-музея Волошина, я упорно
   размышлял. Воображению представлялся сам Максимиллиан и тусовавшиеся в
   его доме-музее конкретно реальные гости: толстые, цветаевы, оренбурги,
   брюсовы, белые, грины, мандельштамы... Они виделись мне такими чинными,
   благородными, бородатыми, в сюртуках да мундирах с блестящими пуговицами
   и накрахмаленными жабо, в платьях с рюшечками и буклями...
   "Забавно, как складывались между ними отношения?" - размышлял я.
   Воображаемые конвергенции противоположных полов моделировались в
   прикольные натюрморты и ржачные подробности. Мне отчётливо
   представлялось, как, собиравшись кворумом, они изуверски лобзали
   замусоленный почтовый штемпель, как надирались портвейном и слезливо
   тёрлись душами, как грузили друг друга, что аж дым из ушей, как путали стадию
   воздействия со стадией восприятия, как проворно утрамбовывали в тромбон
   перегар, извлекая трубодурство из раструба, как офигительно орали "Бьюсь об
   заклад!", прищёлкивая по горлу щелбаном, как озорно сюсюкали своим пьяным
   пассиям лиричные залепы-штамповки, как гипертрофированно закатывали глаза
   в подлобье и столбенели с просоленными от слёз губами, подобно глупой жене
   Лота, как после коронных фраз "Закончен бал. Погасли свечи. Пиздец" дрыхли
   без задних ног вповалку, а, пробудившись, похмелялись и сочиняли оды:
   "Забилось сердце об штаны!"
   - Чего клокочешь, вурдалак?
   - Да так. Ерунда.
   В потрёпанно-жухлых джинах, небрежно обрезанных в бермуды,
   бахромившихся лоскутами книзу, в изрядно побитом молью (или картечью)
   тельнике, в рвано-стоптанных кроссачах... Туши свет, сливай воду! От
   беспробудного кира Свиридов катастрофически опух и оттенился синюшным
   колером. Дополняли образ взъерошенные патлы, многотонный взгляд из-под
   набрякших век и звериный оскал, мешавший правильной артикуляции.
   Напоминал Его Писательство не списанного на берег матросика, а Бхагавана
   Ваджра-Сатву, который, согласно Бардо Тедёл, конкретизируется на второй день
   жмурикам.
   - Выглядишь неважно,- обронил он сочувственно-равнодушно.
   - Ты тоже, - заметил я, не вдаваясь в подробности. - Дай сигарету.
   - Хуй, завёрнутый в газету, заменяет сигарету. Читать умеешь? Курение
   265
   опасно для вашего здоровья. Вот. Пожалте. Хорошее средство от курения, -
   рекомендовал он, нагло-вежливо ухмыляясь, и деликатно протянул мне
   "взлётную", держа её за хвостик обёртки.
   - Да ну?! Кинься! Табак - вот хорошее средство от курения! Покурил и не
   хочется, - огрызнулся я, экспроприируя у него бычок.
   - Где Самсончика потерял?
   - Полез на Кучук-Енишар.
   - Куда?
   - На могилу, где Волошина закопали.
   - А ты чего?
   - Мне ещё рано.
   - Ну да, само собой.
   - Прогуляемся? А то от давления жопа притомилась. Кровь уже совершенно
   не циркулирует.
   - Жопа у тебя нежная, как у абитуриента. Алчущая ласки экзаменатора, -
   грубо юморил Свиридов, скосоротившись.
   - Впрямь! Манду мне в лапти обувает. У самого в цоколе резьба навинчена,
   хоть лампочку засовывай. Бог не фраер. Он всё видит, - среагировал я адекватной
   антитезой.
   - Чего за подъЯбочки?! Нет у меня никакой резьбы!
   - Значит, сорвали.
   Набережная вечернего Коктебля - это подиум и проходной двор
   одновременно. Усталый от солнечных и морских ванн, электорат фанабэристо
   дефилирует: сам смотрит, себя показывает. Словом, променад.
   Мама, мама, мамочка
   Я в школу не пойду.
   У меня штанишки
   Спиздили в саду.
   У-У-У и воспитательница - блядь.
   В тёмную ночь роса упала,
   Снова тропа уходит вправо.
   В тёмную ночь
   Никто не сможет вам помочь.
   Там на суку сидит ворона
   С членом во рту, на лбу - корона.
   В тёмную ночь
   Никто не сможет вам помочь.
   Старик Кощей опять колдует:
   Тянет коноплю и в хуй не дует.
   В тёмную ночь
   Никто не сможет вам помочь.
   266
   Баба Яга сварила зелья.
   Все напились и охуели.
   В тёмную ночь
   Никто не сможет вам помочь.
   Иван-царевич на сером волке
   Мчится к Яге за самогонкой.
   В тёмную ночь
   Никто не сможет вам помочь.
   А под кустом разлёгся Пушкин.
   Болт пососать даёт зверушкам,- горланил на расширителе,
   подёргивая струны убитого контрабаса, менестрель-приколист Шура-Рок-н-ролл,
   уроженец местечка Пруды Советского района, автомной республики Крым.
   Кругом и квадратурой разбросанно копошилась выставка-продажа.
   Изобилие халтуры пёрло как из-под конвейера, топорщилось для курортников в
   широком диапазоне. Кабачковая, впрочем, тоже неплохо топчется, когда устал от
   осетровой. Опять-таки толчок мажет меньше.
   - Всё для вас! Мы любим вас сегодня и каждый день! - скользко-скользко с
   придыханием убалтывал ресторанный тамада-зазывала, вроде семяизвергаясь в
   микрофон.
   Маркетинг, бля, хоть бандеролью отсылай. Каждый колдырь зазывал
   принципиально по-особенному, но поголовно все горланили до тошноты
   приторно. Набить пузо жареным мясом и наебениться вдугаря - занятие очень
   содержательное. Разумеется. Если задолбла неблагозвучием эстрада, то можно
   проколоть барабанные перепонки шампурами или скокнуть на дансинг к
   акселератам. Движемся по течению. Ветер в харю, я хуярю. Желаете
   проанатомировать Судьбу или сунуть нос под юбку Планиде? Пожалуйста!
   Гадание на картах Таро! К услугам охочих до разбитого вдребезги небосвода
   имеется телескоп. Башляйте и Марс проглючится ближе антресолей. Бросовый
   бенефис лоточников с ихними бижутерными аксессуарами чуть не свалил меня в
   апоплексический заёб. Поделочно-сувенирный бизнес действительно впечатляет!
   Адсорбированных маляров видимо-невидимо. Большинство из них
   бланшированные выблядки Айвазовского. Намереваетесь приобрести засохшую
   ветку коралла, раковину из Японского моря, кусок греческой амфоры
   керамический?! Нет проблем! Любой каприз за ваши деньги! Болеете
   энтомологией? Выздоровляйтесь распятыми бабочками Полинезии и прочих
   регионов. Серебряные иголочки, дубовые рамы, гарантия 25 лет. Застекольные
   мотыльки заманчивы, навроде проституток Реепербана в Гамбурге или вождей
   мирового пролетариата, вклёпанных в саркофаги. Жалко только Сатурнии
   "Кометы" не сыскалось. Здесь же, на парапете, склонившись на карачки пред
   каменным мусорным ведром, лоснящиеся нечистотами и обширенные джефом,
   панки подкишковывались гниловастенькой дынькой, загодя извлечённой из
   помойного заточения. Горячее сырым не бывает. Туда проскочит, а там - как
   267
   хочет. У панков демпинго-низкокаллорийная диета, режим, обязательно
   трёхразовое питание: понедельник, среда, пятница. И ещё, и ещё, и ещё...
   Вавилон! Впрочем, мишура развлекает. Но когда шараёбишься по
   агонизирующей набережной с ноющей болью в движке да плюс в стабильной
   депрессухе, то возжелаешь не валидола, а аммонала. Однако, простите за
   мизантропическое моё брюзжание. Просто хотелось бы поскорее понять. Если
   действительно мир - иллюзия, то чья?!!
   Разговевшись красным портвейном с гематогеном, мы бесцельно слонялись
   по набережной, обнявшись сиамскими близнецами, и загарпунивали всё подряд,
   будто набирая меню в последний ужин перед смертью: глазированные ватрушки
   и "газированные писюны" (ПЭТы с минеральной водой), копчёные деликатесы и
   сладости, плиссированные креветки с пивом и гофрированные раки с водкой,
   гербарии всмятку для чайных церемоний и бифштексы с кровью второй
   группы... Утюжа набережную, мы разыскивали себе приключений на седалище:
   забредали в кафешантаны, натыкались на знакомых, пили, жрали, танцевали,
   дезертировали в дебри бессознательного, поперхнувшись рассолом,
   мобилизовывались на поверхность, вылазили при помощи умирающих со смеху
   русалок, обнаруживая у них дефицит чешуи и пикантные выпуклости и
   впуклости, совращая, громоздко шутили, получали весомые оплеухи, потом - всё
   остальное. Досконально помню, к тому времени мой доблестный сиамский
   братик уже напрочь от меня отделился.
   Пляж. Лежак. Женщина. Сопрягаясь с Марой, я очнулся от наваждения. В
   процессе я гальванизировал извилины, пытаясь детально восстановит связь
   событий. Сканировалось дозировано, но обрывки да ошмётки с отрепьем в
   результате складывались в коллаж вполне приемлемый для моего восприятия.
   Помнится, возле караоке цепанули Борю из Гурзуфа. Бескомпромиссно
   отвергнув выпивку и блокировав ореховое мороженое, Боря обосновывал
   твёрдость своей позиции выходом из лечебно-профилактической голодухи по
   Бреггу. Боря употреблял лишь виноград, старательно выдавливаемый его
   кишечно-желудочным трактом в виде вонючего мармелада. Посвящая нас в
   очистительные таинства голодания, Боря рьяно жестикулировал и рассыпался
   медицинскими терминами. Дезодорацию через анальный сфинктер Боря научно
   дифференцировал метеоризмом. Кроме того, Боря поведал нам горячие новости
   из окрестностей Гурзуфа, доложил, что ушлые американцы замыслили захапать
   грандиозную лакколиту Аю-Даг! Дескать, враги сенсацию разнюхали: внутри
   полой громадины существует реальное пресное озеро, а насквозь в целом гора
   сотворена из уникального природного материала. Забугорные бояре плясали
   адажио, вышивали гекзаметром, засовывали головотяпно-ротозейным
   властителям Крыма в аппендикс банкноты и вприпрыжку умоляли
   выгравировать арабесочку (по-русски - загогулину) на разрешительных
   бумажечках, чтобы впоследствии не спеша распилить зарегистрированную
   красавицу лобзиком и слямзить оную к себе на континент. И всё было уже почти
   на мази. Однако хитрый умного никогда не объЯбет! Высокое начальство в граде
   268
   Киеве прочухало про гастролёров и давай кумекать. А чего это враги-диверсанты
   с ужимочками ихними вымуштрованными да выкрутасами жеманными с бухтыбарахты
   тянутся своими замусоленными щупальцами в сторону наших
   ландшафтов?! Мягко стелят да жёстко спать! Дебет с кредитом их видно, точно
   через дедерон. Мы народ, конечно, хлебосольный. Только тырить вилки со стола
   не позволим! Э-нет! Так, товарищ, не годится! Раздвигайте ягодицы! Так что
   заправилы из Киева сделку с шустрыми иностранцами девальвировали до нуля:
   ихний поп-корм нам даром не нужен! Значит, вместо кожаного диплома мы
   выдали им дерматиновый. А то действительно, нехорошо как-то получилось бы.
   Да и перед пионэрами теми же стыдно: нагрянут в "Артек", а Медведь-Горы -
   нету! Ужас!!! С тюрского Аю-Даг Медведь-Горою переводится. Она довольнотаки
   похожа на заколдованного забулдыгу-медведя, утоляющего смагу рассолом.
   Только мне - не стороннику догм и клише - видится в ней шнобель
   лермонтовского Мцыри.
   Эпизод намба цвай обусловлен появлением экзотично-заманчивой девушки
   в платьице из шифона цвета иглобрюха (Tetraodon). Девушка была ещё той!
   Норвежского прыгуна с шестом (так он представлялся) с бакенбардами,
   выглядевшими как пейсы, она отбрила ещё наподлёте. Высмотрев её зорким
   соколом, Его Писательство не побоялся участи заграничного предшественника -
   дал к ней дёру и, распушив дюралюминиевое оперение, гойсал так, что можно
   было забеременеть. Он гороскопил, втирал про гербициды и мануальную
   трепанацию черепа, демонстрировал ей заботливость, внушал, нагнетал,
   сплетничал, отождествлял, выжидал, вникал, сострадал, обнадёживал, не
   гнушался, стращал, афористичничал, дрессировал, дилетантствовал,
   априорничал, степенничал, волочился, морочил, склонял, декламировал,
   инструктировал, рассыпался в драже комплиментов... Затем, внезапно
   подорвавшись, бросив барышню у барной стойки, он прискакал ко мне и
   попросил презерватив. Я пытался вернуть ему "взлётную".
   - А ты думал в сказку попал?! - спросил я его, глубоко затянувшись
   сигаретой.
   - Ну ты, декадент, - шикнул он, заграбастал свою конфетку, запустил
   крючковатые пальчики-пинцеты в нагрудный карман моей рубахи и акушерски
   ловко выудил оттуда смазанные спермицидом Ноксил 9 латексные "Carter-Wallace
   ", что я таскал с собой повсюду на всякий пожарный случай.
   Да. Вот некоторым секс уже почти не нужен. Я, например, про дядю Толю
   вспомнил. Ему секс вряд ли интересен. Он живёт так давно, что, кажется, видел
   птеродактиля. И сынок его Лёньчик тоже, как утверждает его жена Зина, уже
   давно не гигант. Волны сексуальной радости разбиваются о рифы
   алкоголизма?! А что, разве не так?! Разумеется, Пивненко прав: "Регулярное
   употребление спиртного помогает нашей печени стать больше". Только оно нам
   надо?! И иной раз возьмёшься бывало за старое, но вдруг вспомнишь того же
   Пивненко, и поймёшь, что новое - лучше! Но ведь у некоторых же сочетать
   получается! Проспиртованность Его Писательства особо на нём никогда не
   269
   отражалась. Проспиртованность его - одухотворённости равнозначна. И,
   главное, никакого постоянства. Ни в пьянстве, ни в женщинах. Что за стиль?!
   Краткость - сестра не только Таланта, но и - Скупости! Что за корысть?!
   Вытягивает с них душу, а зачем?! Кому это нужно?! У многих не надо даже
   вынимать. У одних душа имеется лишь в отсутствии. У других - такая, что,
   кажется, можно перепачкаться. Третьи готовы сами отдать самое сокровенное.
   Оно их тяготит. Ведь на исповедь уже давно почти никто не ходит. Ничего
   вынимать не нужно. Надо просто быть внимательным. Люди хотят быть
   услышанными. Поэтому они и говорят. Если хочешь больше услышать, -
   просто меньше говори. А Правда. Или Миф. Разве есть какая-то разница?!
   Примерно так думал я, потягивая в кафе на набережной портвейн, уютно
   расположившись в лёгком кресле из ротанга.
   - ...длинно в глаза мне посмотрел и говорит: знаешь, я очень люблю лечить
   пульпит. Понимаешь, я чувствую, когда подхожу бором к пульпе. Я смотрю
   пациенту в глаза и наблюдаю, как у него зрачки расширяются, - рассказывал мне
   Коля Подагра, стоматолог из Минска. - А ещё Поплавок был. Толстый такой,
   габаритный. Невезучий был мужик. По-жизни. В туалет на работе зайдёт, так
   коллектив в курсе. Сортир на улице, на свежем воздухе. Каменный такой, с
   "эмжо" на отсеках. Чего хочешь, Смолевичи. Обыкновенная зубопротезная
   поликлиника. Окна на сортир выходили. Поплавок в сортир зайдёт и обязательно
   плащ на дверь повесит. Наверное, чтоб не испачкать. Медсестра как-то в кабинет
   с порога, Поплавок, дескать, снова флаг свой выбросил. Я думаю, какой флаг?
   После допёр. Плащ! Я как-то взял его плащ, да и свиснул. Не корысти ради.
   Решил посмотреть на его реакцию. Пошутить захотелось. Потихонечку взял и
   свиснул, ну покуда он испражнялся. Поплавок выбежал, запыханный такой,
   толстый. Подтяжки спущены. Потом бегал по поликлинике, спрашивал. Вспотел.
   Подхожу к нему, когда он уже выдохся, и спрашиваю, чего такой грустный. А он
   мне: да вот, плащик спиздили. Я ему говорю, так ты ж его не надевал. Он в свой
   кабинет дёрнул, а там - плащик на гвоздике. Я повесил. Выпивал он сильно.
   Погнали его из-за пьянок. Хотя работал неплохо, хорошо. Он из Жодино родом.
   Электричкой в Смолевичи добирался. Там пару остановок. Как турнули, так он и
   забомжевал. Изменился совсем. Исхудал. Шрам над бровью. Рассказывал,
   ночевал на вокзале. Заснул. Чувствует, кто-то котомку вытянул да утекать.
   Выбежал, а того уж и след простыл, и инеем покрылся. Я спрашиваю, а шрам-то
   на морде ты где заполучил? А он говорит, тогда же и случился. Событийным
   денёк выдался на редкость. Я, говорит, когда выбежал, так очень переволновался
   и, понимаешь, по-крупному приспичило. Я, говорит, тихонько под дерево присел
   в парке привокзальном. Темень. Ноль киловатт. Тишь. Ни души. Я, говорит, сру,
   а тут трое. Я, говорит, думал они меня не видят, а один мне ногой в рыло, про
   между прочим, и зарядил.
   Монотонно оглушая себя портвейном, я слушал забавные байки Коли
   Подагры и стремительно падал в провал памяти. Из забвения я поднялся уже
   возле "Голубых шатров", сидя на бордюре.
   270
   Чрезмерно импозантно оперевшись на стальную сетку пункта проката,
   неподалёку от меня стоял какой-то крепкий парень-метросексуал в высоких
   кроссовках "Puma", цвета телевизоров первого поколения, шортах-плавках
   "Аrena", какие носят угрюмые штангисты, и половике с жирной запятой от
   "Nike". Трикотажный капюшон обвислым шлемом скрывал его лицо до кончика
   носа, а тонкие проводки наушников, скользнувшие змейками по щекам и вискам,
   объясняли динамику его внутреннего движения, не вязавшегося ритмом и
   смыслом с музыкой, грохотавшей из динамиков "Голубых шатров". В углу его
   брезгливо искривлённого рта торчала деревянная зубочистка.
   "Пересмешник, - подумал я. -Насмотрелся вестернов с Чарльзом
   Бронсоном и Клинтом Иствудом".
   Парень-метросексуал явно подражал крутым парням из фильмов про
   ковбоев. Только те лениво грызли спички, а не зубочистки. Потенциальная угроза
   пожара или косвенная причина грядущего рака лёгких почему-то показалась мне
   гораздо убедительней по романтической сущностью нежели гигиенически
   выверенная зубочистка, годная лишь на выковыривание застрявших (пусть даже
   вполне съедобных) козявок. Чётко прочерченный в свете прожекторов
   набережной образ парня-метросексуала, прислонившегося к панцирной изгороди
   чуть в отдалении от "Голубых шатров", невольно навевал на память старинное
   славянское хокку:
   Меня спросили: "Кто Ты?"
   А я ответил скромно: "Пушкин".
   И вмиг опизденели мужики...
   - Закурить найдётся? - потревожили меня.
   Это была Мара. Вытащив из пачки "Лаки Страйк" пару сигаретин, я сунул
   их себе в пасть, поджёг спичкой и протянул Маре на выбор.
   - А ты джентльмен, - одобрила она вязко, словно не тронутая морозом
   хурма.
   К чему лить воду? Я молча предложил ей вино. Держась за устье, Мара
   побулькала в воронку и зажала фауст между коленок. Касаемо меня, то,
   поднявшись выше ватерлинии, алкоголь уже снова зафрахтовывал меня на дно
   бессознательного.
   - Блевантина поднимает паруса? - констатировала она засаженно. - Ну ты и
   нахерачился!
   Зарёкшись бравировать, я побрёл наугад, нагнав воздуха в диафрагму.
   Мара не стушевалась. Не бросав, не кантовав, Мара захомутала меня и
   сопроводила до укромно-конспиративных кустиков. Там я вволю и нарычался.
   Отметав фарш, я в досадной невменяемости ломанулся к рассолу, где едва не
   потонул. Повезло - русалка спасла. Негатив деформировался в позитив.
   Недоразумение кануло в небытие. Пляж. Лежак. Женщина. Мара нахлобучила
   мне "Carter-Wallace" и...
   271
   - Все мужики - козлы... - сказала Мара, когда синтез завершился, -
   похотливые.
   - Похоть козла - это щедрость Бога. Уильям Блэйк, - ссылался я на
   авторитеты, стаскивая использованную резинку и закидывая её под лежак.
   - Почему-то грустно.
   - После соития всякая тварь делается печальной. Платон.
   - Умный, - охарактеризовала Мара.
   - Ещё бы, - поддакнул я, прежде чем запропаститься в сон.
   Проснулся я от прикосновения чего-то холодного и влажного: будто медянка
   или полоз скользнул по щиколотке. От такой недоброты я ажно подпрыгнул,
   содрогаясь и чего-то параноидально кудахтая. Изменив ракурс зрения, я
   совершенно без дактилоскопии засветил бродячую псину. Коровки божьи,
   уверен, ничем не лучше летучих упырей. Матушка природа вовсе не безмозглая
   дура. Опять-таки, omnia unius esse, оmnia unum esse! Однако, бродячая в колтунах
   да репейнике псина напомнила мне одного никчемного (но доброго по сути)
   знакомого из ордена вертящихся дервишей мевлеви, основанного в XIII веке от
   Р.Х. Джелаледдином Руми, персидским поэтом и философом. Шарахнувшись,
   псина осмотрелась, успокоилась и... Прошмыгнув под лежак, эта уникальная
   собачка схрумкала мой использованный гандон! Жалко Мара не засекла, чем
   потчевалось это дикое животное. Прикололась бы от такого экстрима.
   Воспитанность к лицу (к прочим так же частям тела) любой женщине: Мара
   слиняла, пока я дрых, не попрощавшись. Наверное, её спугнул мой
   злокачественный храп.
   Знобило. В организме ощущалась болезненная бодрость. Осознавалась
   персональная никчемность и субтильность. Предчувствовались происки
   кромешного. Сатисфакций? В дупу! Баллотироваться в женихи? Туда же! Жизнь
   была обузой! Рациональнее, чем зигзагами уЯбывать в ставку, мне ничего не
   придумывалось.
   Порядком заиндевев, я взобрался на нашу горку и занял вакантное место.
   Свиридов отсутствовал. Устроившись поудобнее, я внимал небу, заполненному
   мириадами загадочно подмигивавших звёзд, салютам из комет да астероидов с
   метеорами, геликоптерными зарницами. Я созерцал маститые квазары и
   магнетическую Селену, фазы коей изменяют всё, в том числе и гемоглобин. Я
   контролировал искусственные спутники и автономные НЛО.
   Уважаю безоблачную тьму, когда отчётлив Млечный Путь, поэтично
   прозванный бушменами дымом от костров предков. Разумеется, днём небо тоже
   недурственно, но хуже просматривается. Парадокс: видно лучше, а
   просматривается - хуже. Подозреваю, Солнце ослепляет. Погожей летней ночью
   купол над Коктеблём гораздо занимательнее телевизора и уж точно
   поширокоформатнее.
   Меня обдували семь ветров: отовсюду сифонило сквозняками.
   Минувшие сутки доняли до печёнок, загнали, задёргали, задрючили,
   превратили в жалкую, дряхлую, оскоблённую замухрышку. Винегрет событий
   272
   довёл мой котелок почти до кипения нервной дистрофии, которая не подчинялась
   здравым директивам Морфея. Смежив веки, я созерцал глубину вечности.
   - Медитащишься? Похвально. Наблатыкался кимарить с распахнутыми
   ставнями? Молоток! Вырастешь, кувалдой станешь, - послышался знакомый
   голос.
   Свиридов возник неожиданно внезапно, будто чёрт из табакерки.
   - Представляешь, в нашем захолустье барбосы лопают гандоны! Цирк!
   - Шпионил?
   - В смысле? Ты о чём?
   - Подглядывал в замочную скважину? Прятался за спинами со свечёй?
   - Чо ты гонишь!? Ревизионист канцелярский! Маразматик недозрелый!
   Какие скважины?! Какая свеча?! Я говорю тебе, на пляже со Светкой валялись!
   Ну, Светка! Ой бедовая деваха! Ую-ю-юй! Ураган! Тудэма-сюдэма в общем, тынтын-
   тын, тыры-пыры во все дыры, трах-бах, картервеллас полнёхонький под
   лавкой, шуры-муры уже, сюсю-масю... и тут, ёпсель-мопсель, псина матёрая
   откуда ни возьмись, и зачавкала его.
   - Ладно. Экзаменовать про Ухо Аллаха будешь?
   - А как же! - сказал он, продавливая пробку в херес.
   Итак, когда известность и почитание Ухо Аллаха достигли пределов, за
   которыми простираются иные просторы, когда даже неродившиеся детишки хоть
   что-либо чуть-чуть слышали про Него в утробах своих матерей, Ухо Аллаха
   мирно дремал на крылечке своей лачуги, облокотившись на колени и подперев
   ладонями подбородок. Ночь была нежна, а вот Великого Гетсби не было в
   помине. Грандиозных событий ничто не предвещало. Но вдруг! Рассекавшая
   горячий воздух, летучая мышь в полёте трижды перекувыркнулась и, упав к
   ногам Ухо Аллаха, превратилась в Ангела. "Сегодня ночью мы отравим все
   запасы питьевой воды. Колодцы, реки, озёра. Все запасы. Ты должен знать. Ты
   избранник", - прошептал Ангел. Проснувшись утром, Ухо Аллаха побежал к
   людям, сорвавшись с насиженного места. "Не пейте!!! - кричал он. - Вода
   отравлена!!!" Однако, Ему не верили, ибо все знали Ухо Аллаха молча
   отшельничающим на крылечке, но никто не знал Ухо Аллаха бегавшим с криками
   среди людей. Люди пили воду и незаметно сходили с ума. Разница между
   сумасшедшими и несумасшедшими очень вскоре стёрлась полностью, поскольку
   отравленную воду испробовали все жители! Обезумевшие, они схватили Ухо
   Аллаха, связали Его и привели на площадь, дабы публично Его казнить. Однако
   прежде же чем лишить Ухо Аллаха жизни, люди решили выполнить Его
   последнее желание.
   - Тогда Ухо Аллаха попросил воды, - сказал я, осушив херес до дна.
   ...После традиционно-обязательной чашки кофе, ближе к полудню, мы
   спустились на набережную. Обыкновенно вымученный да вымотанный жарой,
   народ исступлённо хохотал, ибо народу тому посрывало крыши, разомкнуло
   клеммы, пробило клапаны... Народ дружненько сцал кипятком, вылупясь на
   испуганно носившегося пуделя с надутым шариком из заднего прохода.
   273
   - Не моя собачка, - отказался Свиридов.
   - На мою тоже не похожа, - соскочил я.
   Говорят, если долго смотреть на корову, а затем резко перевести взгляд на
   свинарник, то можно увидеть там барана у кормушки. Не знаю имеет ли сие
   явление реверсивную очередность. Только ведь и средь бела дня можно
   различить на дне глубокого колодца, прорытого сквозь шар земной подзорной
   трубой, звёзды, хотя некоторые утверждают про сущность воды, впитывающей
   ночь затем, чтобы отдать её всем желающим днём. Диета вот тоже облик
   изменяет. Одна нормальная дородная баба насмотрелась как-то рекламы по
   телеку, села на голод и сейчас шатается на ветру. Впрочем, пока толстый сохнет,
   худой сдохнет. Сухие же дрова лучше горят, меньше дымят, однако и ломать их
   легче. Так-то.
   @@@
   На званном ужине нас встречали как триумфаторов. Причина тому -
   обещанные моллюски. Безусловно, два ведра не две баржи, однако чтобы
   настричь их надобилось интернироваться в водную толщу и отращивать там
   бездыханно жабры. На спасательной станции, точнее на пристанных сваях,
   более-менее приличные мидии произрастали на глубине двух метров.
   Мелюзговые те моллюски цапать считаю занятием несерьёзным. Что доктор
   прописал, пряталось подальше и поглубже. За ограничительным буем метрах в
   пятидесяти имелся дополнительный буй с предупреждением "опасная зона".
   Двадцать пять метров вглубь моря (по горизонтали) после него нужно было
   погружаться на семь метров по вертикали. Там, на монолите мы и наскребли пару
   ведрышек. Матрацем не пользовались. Позаимствовали причиндалы у доброго
   самарянина, мужика из Самары. Без амуниции было бы тяжко. Спрятав
   целлофановые мешочки в плавки, мы яростно рассекали накатывавшие буруны.
   Спустя сорок минут мы вернулись с трофеями и размякше-аморфные от зноя
   курортники изумлённо ахнули и взъЯбарились.
   Опять я чуть не сломал зуб об одну из двадцати пяти мидийных жемчужин.
   Самый высококачественный жемчуг, естественно достают из створок Pinctada
   radiata, встречающихся в морях, омывающих берега Индии и Цейлона, или - Pinstsda
   margaritifera, обитающих в водах Персидского залива, или - тихоокеанских
   Pinstsda maxima. Однако уверяю, перламутр, сформированный ракушками Strombus
   gigas, обычными черноморскими мидиями, не менее прочен.
   Больше всех находкам радовалась трёхлетняя Леночка, по-ленински мило
   картавившая. "Г(р)язные", - жаловалась она, смешно грассируя. Осторожная
   еврейская мама Леночки суетливо заквохтала, сильно залегавила и
   безапелляционно распорядилась выплюнуть эту "морскую мерзопакость". Её
   послушный ребёнок немедленно харкнул, и частично засорил себе сандалик.
   Пытливым исследователем склонившись над слюнявым фаршем, Свиридов
   выкорчевал микроскопическую крупицу уже маркированную жемчугом. Мрачно
   похрустывая на зубах, мало-помалу реализовались и остальные крупицы.
   274
   Двадцать пять идентифицированных жемчужин беспрекословно пожертвовались
   в пользу идиллическо-пасторального детства. Конфискованное Леночка заныкала
   в баночку из-под крема "Пондс", а двадцать шестую крупицу - "п(р)оглотила".
   Вероятно, приняв на грудь допинга сверхмеры, от чего его родниковой свежести
   глазёнки превратились в плексигласовые плафоны просвечивающие
   люминесцентной тоской, Свиридов впал в бред сюрреализма. Подписывая почти
   некролог, он наклеветал Леночке, что поглощённая ею горошинка непременно
   метаморфизируется в драгоценную глыбу. Не поняв заумь странного дяденьки,
   несмышлёная Леночка заревела каким-то зычным хард-кором.
   Нелимитированно-жалостливые литавры, обильно услаждавшие наш слух,
   грозили разбить наши сердца вдребезги. Впрочем, от чрезмерности чужих
   страданий со временем вырабатывается стойкий иммунитет. Итак. Оглохнув от
   фальши, маэстро не ретировался в позор иммиграции, а заострил свою палочкувыручалочку,
   подубасил ею по пюпитру и зарядил цельный концерт. Архивный
   трюк с прыгающей спичкой восстановил их мезальянс полностью.
   - Говори прыг, - мутил Свиридов.
   - П(р)ы-ыг! - старалась Леночка.
   Лаконичное заклинание к вящей радости бдительных присутствовавших,
   действительно, заставляло спичку слегка подрыгиваться. Свиридов что-то
   шептал Леночке и подарил ей богомола, прятавшегося среди листвы.
   Многозначительно переглядываясь, они о чём-то секретничали и хихикали.
   - Я - мандрагора! - скрипел Свиридов, причудливо изгибаясь пальцамикорешками.
   - Я - птица! - кричала Леночка воодушевлённо, махая пропеллером
   ручонками-лопастями. - Ка(р)! Ка(р)! Ка(р)!
   - Кем хочешь быть? - инспектировал он.
   - Не знаю, - отвечала она, гримасничая.
   - Хочется в школу?
   - Не хочется.
   - Любишь в садик ходить?
   - Не любишь.
   - Понимаю. Пора уже задуматься о личной жизни. Правда? Правильно?
   - П(р)авда. П(р)авильно.
   Раздев дочуру донага (сеанс детского порно) и воткнув её в тазик,
   добропорядочно-прагматичная мамаша кормила Леночку арбузом. Жадно
   вгрызаясь в хрустящую мякоть ломтей, Леночка довольно кряхтела. Алый сок
   струился по пухлым щёчкам и подбородку, стекал по грудке и локоткам, капал с
   коленцев. Ну и что?! Зато трусики с платьицем сохранились в незапятнанной
   чистоте.
   Известное дело, Гидрометцентр ошибается только один раз, зато каждый
   день. Соотношение правды и вымысла в детстве совершенно иное: зачастую
   вымысел напрочь отождествляется с правдой. Думаю не ошибусь, если скажу, что
   в нежном возрасте многие представляли синоптиков некими крохотными
   275
   существами, вроде троллей, которые и передают взрослым сокровенные знания о
   погоде. "Синоптики сообщают", - как-то загадочно говорили теледяди и телетёти
   в финале информационной программе "Время" и водили по карте указками, где
   облачности с осадками соседствовали, где циферки температур к чему-то
   непонятному приплюсовывались, либо наоборот - от чего-то отминусовывались.
   Детишки милы и непосредственны. Существующий параллельно мир взрослых
   они игнорируют, потому что к нему они почти безразличны. Однако, кто из
   взрослых может похвастать вхожестью в изолированный, иррациональный мир
   детей? Кому запомнилась та фантастичесая лёгкость, когда приступ эйфории
   вызывала какая-нибудь купленная безделица? К сожалению, дети растут,
   меняются, приспосабливаются, покрываются коркой, теряют врождённое
   обаяние, напрочь превращаются во взрослых и тащат на закорках свой кондовый
   скарб безысходно и безотрадно. Игры. Солдатики, машинки, фантики, марки,
   футбол, хали-хало, дочки-матери, классики, пятнашки, казаки-разбойники,
   прятки, где я участвовал непревзойдённо, пристенок, карты, секс, алкоголь,
   наркотики, карьера... С возрастом игры меняются.
   Помню, тогда я жил на окраине Минска, в микрорайоне Чижовка-5, активно
   застраивавшемся, названном в честь одноимённой деревни, которую прежде
   уничтожили. Знаменательно, на воровском арго "чижовка" означает камеру
   предварительного заключения или палату в спецмедвытрезвителе. Вероятно
   подобного рода переводом русская служба радиостанции "Голос Америки" и
   руководствовалась, когда в какой-то из передач начала 80-х растранслировала на
   весь СССР о минской резервации Чижовка, оцепленной колючей проволокой, куда
   смели в кучу отбросы общества. Махровый трындеж и провокация! Однако, врать
   не буду. Истинная правда, что испокон веков дети в Чижовке рождались с пробкой
   от чернила в левой руке и стаканом к раздаче в правой, а династическая
   приемственность обеспечивалась пятибально: пока отец наливал сыну, внук уже
   точил топор, чтобы не обделили. Чугунные игрушки да авитаминоз являются не
   самым дрянным. Над полуостровом Чиж-город полицайский вертолет никогда не
   кружил, как опрометчиво залупенили идейные противники, но персонально я
   неоднократно видывал полчища экзальтированных хулиганов, ломящихся район
   на район, вооруженных арматурой да кольями, самопальными огнестрелами да
   цепурами со свинцовыми набалдашниками. Да, прошлое Чижовки писано в злом
   угаре. Игры-забавы. Я прочалил в этой жизни примерно на полчетвёртого, когда
   дворовой товарищ Никита показал мне чего эта жизнь стоит. Он поймал
   здоровенную жабу, вставил ей соломинку в жопу и надул туда воздуха так много,
   что бедное животное аж трещало по швам. Затем он сказал мне: "Смотри!" И
   шмякнул её с размаху так, что кишки налипли на сандалики. Тогда же Никита
   выстругал из ветки рябины рогатку. Вдвое старше меня, он пользовался моим
   безграничным доверием и уважением. Подверженный гипнозу его злого
   мировоззрения, я лакейничал и функционировал на побегушках, когда он
   элементарно мной манкировал. Тренировал меня Никита на голубях.
   Зашпиленный на все пуговки, педантичный, в подтянутых до колен гольфах, в
   276
   накрахмаленной пилотке с алой кисточкой и тряпичных мокасинах, ваш покорный
   слуга заряжал подходящий камушек в неимоверно тугую резину, прицеливался
   и... катапультировал мимо. Испуганные птицы вспархивали и тут же,
   утяжелённые ленью с глупостью, приземлялись неподалеку. Крадучись, я
   подступал, прицеливался и... мишень махала мне крылышками. Неведомая сила
   крепко мешала моей складной стрельбе. "Мазила, - обзывал меня Никита,
   науськивая. - Неуч. Обалдуй". Напрягши до побеления ноздри, кумир детства
   давал мне право выбора кандидатуры и, наставив курсор, поражал жертву
   намертво. "Система ниппель!" - хвалился он, потрясая обвиснувшей палеводымчатой
   тушкой, ронявшей кровавые ошмётки. Помню, я испытал тогда
   колоссальный стресс, будто исподволь окунулся в прорубь. Отныне и навсегда
   страшный образ убитой птицы законсервируется во мне, превратится в
   незыблемую константу. Постепенно во мне созревал протест. Протест мой был
   молчаливым, с примесью трусости. Суровые законы Чижовки обязывали
   соблюдать осторожность. Безнравственное, жестокое и уродливое потомство
   люмпенов установило на территории нашей периферии свои подлые порядки:
   чужаков брали на цугундер и нещадно лупцевали. Существовавшие наперекор
   навязанным общественным отношениям, редкостные поднадзорные
   индивидуалисты пеняли на себя и настроение блатарей, сплочённых и
   беспощадных. Системные выживали благодаря обязательному и изощрённому
   квазиинституту покровительств. Таким незамысловатым образом складывалась
   сложная пирамидальная иерархия, где подобные нам с Никитой лежали
   пылинками в подножии. Игры-шалости. Истинные дети подземелья, мы частенько
   резвились по подвалам-лабиринтам в любимой забаве всех мальчишек -
   войнушке. Одна такая битва вышибла Никите ползрения. Чей пробой (короткий
   согнутый кусок проволоки) лихо залетел Никите под левую бровь, до сих пор не
   выяснено. Убиенные Никитой птички свидетели, не я тот инкогнито.
   Персональная рогатка из аллюминиево-армированного проката с резиновой
   моделкой покоилась в кармане моих штанов. Обмежевавшись испугом, прячась в
   едком сумраке и подвальной влажно-душной вони, я был неуязвим. Игрыпроказы.
   Моя метрика состарилась на семь лет, когда придворная шпана,
   иронично называвшая себя юными натуралистами, изловила доверчивую болонку
   Антонины Павловны, безобидной старушки из 54-ой квартиры, и намазала ей
   жопу скипидаром. Несчастная собачонка стёрла задницу об асфальт до костей и
   ужасно жалобно скулила, а спустя пару-тройку дней здохла от загноения.
   Антонина Павловна её схоронила на пустыре. Повязанные круговой порукой,
   "юные натуралисты" лицемерно скорбели при приближении Антонины
   Павловны, но стоило ей отойти на расстояние, как, раздухарясь, они начинали
   упоённо вспоминать циничные подробности преступления. Моя опосредованная
   причастность к творимому злодейству раздражала мою нежнейшую совесть,
   подобно серной кислоте раздражающей живую плоть. Было невыносимо стыдно и
   противно. Только я никогда не роптал. Моё молчание обличало моё малодушие...
   Репутация "юных натуралистов" изначально была удручающе ненадёжной.
   277
   Уважение, базирующееся на животном страхе, крайне хлипко, ибо страх
   обязательно побуждает к стремлению от него избавиться. Настоящее уважение
   есть следствие любви. Я ненавидел "юных натуралистов", хотя и подчинялся им
   почти беспрекословно. Игры-озорство. Дикие обладают врожденной неприязнью
   к домашним. Например, волки побаиваются собак, ненавидят их и презирают.
   Сплочённые в стаю, волки гораздо значительнее опасны. Однажды "юные
   натуралисты" поймали на кусок варёной колбасы отощавшую шелудивую
   дворнягу. Привязав к хвосту (смеха ради) пустую консервную банку, они
   отпустили собаку, задорно хохоча ей вдогонку и улюлюкая. Дворняга мчалась
   прочь. Мчалась от нас, от жестяного сумасшедшего грохота, преследовавшего её
   по пятам. Несчастное животное отыскали мёртвой на окраине микрорайона.
   Наверное, не выдержало сердце. Игры-баловство. Целенаправленная моя
   пассивность как-то едва не спасла жизнь приговорённой кошке. До тех самых пор
   успешно мимикрировавшийся, я был рассекречен. Преисполненный ядовитого
   рвения, тринадцатигодовалый подонок, курировавший банду малолеток, где
   будучи подневольным волонтёром я отщепенничал оборотнем, уготовил нам
   переаттестацию на зоркость, выпестовывая в нас беспредельщину, сковывая нас
   компрометирующими кандалами. Помню, равномерно рассредоточившись по
   периметру объемистого котлована с осклизлыми берегами, мы наблюдали, как он
   кинул в центр наполненного мутно-зловонной жижей водоёма облезшую кошкуподранка.
   Задача "юных натуралистов" состояла в том, чтобы объект не выбрался,
   погиб от ударов или изнеможения. "Приговор вынесен - клиент обречён", -
   панихидничал наш неказисто-неистовый лидер заведомо, мелко обгрызая вокруг
   своих ногтей заусенцы (явный признак онихофагии). Зомбированная ватага
   обрушила на кошку чудовищный камнепад. Испуганное животное беспорядочно
   металось в жидко-грязной вязкости: маршрут её хаотичный был понятен лишь
   логике ужаса. Сковавшая оторопь прочнее бетона локализовала меня в куцем
   масштабе моей скулящей совести. Отрешённичая, не участвуя в акции, я обрекал
   себя на роль отступника. Ходатайствовать? Словесно сорить на
   безрезультатность?! К чему?!! Вошедшедшая в дикий раж, банда
   несмышленышей бомбила чохом невпопад, пока я, затаённо, бездействовал. С
   гуманистическими мотивациями, не позволявшими мне бессмысленное насилие,
   причина неточности их бросков вряд ли идентифицировалась. Впрочем, кто
   знает? Оттягивать время небезопасно: внезапно возвращаясь, оно бьёт нещадно, с
   оттяжкой. Не предприняв ничего для спасения очередного несчастного животного,
   я пропал бы в никчемности своих псевдоинтеллигентских рефлексий, погряз бы в
   клоаке эмоций, запоздало бы каялся. Однако удача мне всё-таки улыбнулась. В
   дуршлаге для черпания идей (согласно магии по решету - коскиномантии)
   решение осело практически оптимальное. Просто гениальный повод обломился
   синхронно с безошибочно верным вектором, выбранным кошкой наощупь. Когда
   полуживая тварь пересекла условный меридиан и вторглась в мой сектор, я осадил
   всех задиристым: "Она моя!" Скудоумные "юные натуралисты" прилежно
   замерли в ожидании расправы. "Бей! Бей!! Бей!!!" - подзуживали они меня
   278
   азартно. Обнадёжась, я финтил. Имитируя исполнение казни, я допустимо
   интервалил и амплитудил. Нарочно метая камнями мимо-позади, я тем самым
   подгонял измученное животное поближе к себе, к спасительным зарослям
   кустарника. Моя неумелая престидижитация, мои преднамеренные обводные
   пассы и идеалистический протекционизм вылезли мне боком, как прогорклое
   сливочное масло изжогой. Запеленговали почти сразу. Мираж на спасение померк.
   Шанс на жизнь лопнул, будто гумовый волдырь. Выкарабкавшееся на твердь
   обессиленное животное, полномочный аудитор лично прикончил обломком
   кирпича. Затем, не скупясь саданув мне кулаком в живот, он объявил: "Иуда!!!"
   Частное разложение в рядах "юных натуралистов" грозило вылиться в общее
   неповиновение. Прецедент саботажа раскачивал сложившиеся, казалось бы,
   основательно незыблемые устои, поэтому репрессивные меры к ренегату (ко мне)
   были практически неизбежны. Предвестника бунта требовалось наказать,
   наказать непременно показательно. Растекаться миазмами, клянча о пощаде?!
   Пресмыкаться и прогибаться?!! Подобная низость не сообразуется с моими
   представлениями о человеческих взаимоотношениях. Впрочем, перепугавшись,
   тогда я едва не обмочился. Злоогорошенный и обеспокоенный, но, согласно
   протоколу, разъярённо-сдержанный, наш тринадцатилетний командир приказал
   Никите, ожидавшему одесную, отвалтузить меня, дабы остальным было
   неповадно. Тщетно сопротивляясь, получая зуботычины и знатные удары по
   рёбрам, я падал, поднимался, кубарем валился наземь. Соперник был старше и
   сильнее меня на целых три с половиной года!!! Впоследствии мне предстояло
   подвергнуться и свыкнуться с воздаяниями более жестокими. Отныне
   отвергнутому кто угодно мог мазать очко скипидаром и улюлюкать в спину.
   Однако вдруг (тогда же, там) я ощутил нечто успокоительное, словно меня
   изнутри распалённого обдал северный ветер. Я нащупал интуитивно. Булыжник:
   округлый, тяжёлый, прохладный. Поверженный наземь, сквозь застывшие слёзы,
   я видел презрительную усмешку Никиты, потом - его удалявшийся затылок.
   Вложив в бросок скопившуюся боль с отчаянием, я вмонтировал ему камень
   промеж лопаток. Он рухнул подкошено и извивался громадной гусеницей,
   беспомощно таращась и жадно глотая воздух. Поднявшись с колен, я сжимал ещё
   один тяжёлый, округлый, прохладный... "Пся крэу", - недоумённо прогнусавил
   наш тринадцатилетний командир. Задумывались ли Вы, зачем Библия снабжена
   чистыми страницами? Может быть затем, чтобы... Так или иначе, но после того
   случая придворные дворняги меня никогда не задирали. Согласно регламенту,
   мариновавшаяся календарный год на излечении в Алупке моя суровая мамаша
   вскоре вернулась в Минск и забрала меня у бабушки к своему второму мужу,
   компактно проживавшему с детьми от первого брака. Так что, мои летние
   каникулы первого класса завершились. Во второй класс я почапал уже в другую
   школу. Касаемо чижовской компании. Cuique suum - каждому своё. И всем одно и
   то же, уверяю. Деградируя порознь и сообща, они живут в порожнем трёпе,
   пьяных раскладах и систематических отсидках. Сколь ни прискорбно, они (плебеи
   духа) никогда не освободятся от оков своего проклятого прошлого. Я твёрдо
   279
   убеждён в неотвратимости возмездия. Ирония судьбы, того тринадцатилетнего
   подонка укусил бродячий пёс. Сначала наш бывший командир страшно боялся
   воды, потом подох от бешенства, так и не встретив своего совершеннолетия.
   Случай на котловане и меня изменил кардинально: я перестал бояться темноты.
   Мудрость гласит: жизнь - игра, правила которой неизвестны, а результат которой
   - предрешён. Однако, исповедуемые нами правила в игре под названием Жизнь,
   может быть, влияют на фатальность результата какими-нибудь метафизическими
   нюансами.
   @@@
   Поутряне я сбегал в местное отделение связи. Обычно я беспокоил Минск
   после обеда: Новицкий выдавал мне краткую ретроспективу, я налагал
   резолюции, рецептурировал и рассортировывал. Когда же Сережа отсутствовал,
   то я любезничал с Катькой. Поначалу я названивал ежедневно, затем через раз,
   потом - на третий. Если голяк (если, пользуясь горячими деньками, коллеги
   сообща прожаривали пигмент на Комсомольском озере), то пряно наговаривал на
   автоответчик. Параллельно я непременно набирал Бессмертного. Увы.
   Продолжительно-прерывистые гудки отвечали мне отказом. К сожалению, в
   припадке дурного настроения свой автоответчик Костя запустил в стенку. И всё-
   таки на ранний визит к телефонному узлу я снасильничал себя не напрасно.
   - Штаб Квантунской армии, - рапортовал Костя заспанно.
   - Как погода?
   - Дождь. Севка?! Ты, что ли?! - встрепенулся он в эрекцию. - Ты где?!
   - В Крыму.
   - Ебать-копать! Катить-молотить! Мать твою! Предупредить мог бы!
   - Поссорились мы с матерью. Новицкий в курсе.
   - В Курске?
   - В жопе!
   - В Жлобине?!
   - Узнать мог бы у Новицкого!!!
   - Слышимость очень хуевая!!! Сева! Необходимо перетереть
   конфиденциально! Пропулил в общем! Пельмешки варятся! Всё под контролем!
   - Время терпит?! Мне прилететь?!
   - Не надо! Я сам! Ты в Крыму?!
   - Да!
   - Где?!
   - В Коктебле!
   - Кого?!
   - В Коктебле!! Планерское!!
   - Планерское!? Коктебель!?
   - Да! Да!! Да!!! Зарисуй адресок! Жуковского...
   Дальнейшее было бесполезно: нас раскоммутировали. Я пробовал
   соединиться неединожды. Увы!
   280
   @@@
   Почти все отшельники рано или поздно курвятся и превращаются в
   тривиальных хуторян. Тем ни менее, примерно спустя неделю после прибытия в
   Коктебель Его Писательство разбил одноместную палатку-гробик,
   позаимствованную в Минске у Шишко. Разбил не мудрствуя лукаво, прямо на
   нудике среди аналогичных вигвамов дикарей-эксгибиционистов. Географическая
   коррекция: между бетонкой и рассолом, метров за пятьдесят до Юнги, возле
   Руслика из Херсона. Своё затворничество Его Писательство объяснил кратко,
   мол, валандаться никуда не нужно: рассол и всё сопутствующее рядом. Что он
   подразумевал под "сопутствующим" я догнал очень вскоре. Ленивый до
   размышлений о быте, Его Писательство собирался ночевать в спальнике прямо на
   камнях, однако внимательно-доброжелательный Руслик собрал сухих
   водорослей, и соорудил из них ему царское ложе. "Сопутствующее" на этом-то
   ложе и происходило. Девушки покидали его спозаранку ещё сонного, нежно
   поцеловав на прощание и прошептав "спасибо". За девушками Его Писательство
   не волочился. Отнюдь. Он просто смотрел на переливавшееся красками море, на
   Солнце падавшее на Запад, на Луну поднимавшуюся с Востока. Чем-то похожий
   на Демона Врубеля, Его Писательство молчал, словно Махавира. Девушки
   приходили к нему из сумерек, рука об руку с сгустившейся ночью и
   укладывались рядом с ним на царское ложе... Но когда Луна опускалась на Запад
   и Солнце поднималась с Востока, ночная девушка уходила прочь, и приходила
   дневная девушка, и спрашивала у него, почему он лежит, и он отвечал, точно
   Десятый Аватара: "Сидеть лучше, чем стоять. Лежать лучше, чем сидеть. Лучше
   всего...", и возлегая на царском ложе рядом, она ощущала его ласковую
   жёсткость.
   Наблюдая за Его Писательством, я невольно вспоминал времена, когда он
   дымил папиросами "Беломорканал", - на приличное курево не хватало средств.
   Обитавшие в его халупе девушки отвергали такой низкосортный табак
   категорически. Оставляя ему заначкой (накрайняк) свои "данхилы" и
   "ротмансы" (бывало целую пачку), они обыкновенно заблуждались, полагая что
   "Беломорканал" он предпочитает по принципиальным соображениям. Иногда
   Его Писательство посещали курящие девушки без сигарет: они угощались
   благородно пожертвованными сигаретами предшественниц.
   Подкрепившись в "Эмине" лагманом (манты стоили дороже денег), я
   попёрся на нудик, чтобы совершить омовение рассолом. Лениво влачась вдоль
   вечернего берега, я заприметил Его Писательство ещё издалека. Он валялся на
   царском ложе с распахнутой книгой, чьи половинки прижимались камешками,
   дабы порывистый ветер не теребил легковесные страницы. Даже в
   благоприятных условиях кельи Его Писательство читал, не прикасаясь к книге.
   Причина тому - беспристрастность.
   "Интересно, чего это он штудирует? Усердно так, - подумал я, и тут же
   почему-то вспомнил величественные строки несправедливо забытого
   украинского поэта, судя по всему, откуда-то из позднего средневековья:
   281
   Купила мати коника,
   А коник без ноги.
   Яка цiкава iграшка.
   Ги-ги, ги-ги, ги-ги!"
   А потом такая пурга у меня по мозгам замела! Называется, на себе не
   показывай.
   "Интересно, чему это ребёночек радуется? - думал я, понуро плетясь. -
   Мама приобрела каличное животное, а он гыгыкает! Он что?! Ненормальный, что
   ли?! А мама?! Зачем ей бракованная вещь?! Она что?! Подслеповатая, что ли?!
   Или в ребёночка пошла?! И вообще! Куда папа смотрит?! Правда, его в стихах не
   упоминают. Однако понятно ведь, ребёночек на свет божий без папы никак не
   вылезет. Не получится без папы! Так папа что?! Бросил, что ли, свою семью?!
   Может иначе шифруется?! Допустим, в умат парализован или под мухой. То есть
   в говно. Опять-таки хотелось бы знать поконкретнее. Например, место действия.
   Где это безобразие происходит?! В дурдоме, что ли?!"
   Естественно, такими вопросиками закидываются несведущие иностранцы с
   интеллектуальными извращениями. Аборигенам и без того понятно.
   Стихотворение про нас, про нашу загадочную славянскую душу. Да, мы такие!!!
   Папа недокончил, мама недоносила.
   - Слушай, я чего-то не допираю. Кто в Киевской Руси жил? Хохлы или
   кацапы?! - спросил я, приблизившись к Его Писательству.
   Слегка нахмурясь и отстранясь, он внимательно пощурился на меня и
   спросил:
   - Тебе череп не жмёт?
   Было обидно, но я молча стерпел, а он вдобавок злобно-дзеновски
   подъябнул:
   - Купила мати чашечку, а чашечка без дна! Яка чудова чашечка! Га-га, га-га,
   га-га!
   Слово не воробей, топором не вырубишь. Покудова, точно египетская тьма,
   я смиренно рядом внимал, этот вечно горячий мужчина в распашонке тужился
   разобраться в книжных закорючках, ворча на ревущих водных мотоциклистов. А
   когда кто-то из них обдал нас снопом брызг, отчего защищённый моей спиной
   фолиант не пострадал абсолютно, он сделал короткую манипуляцию, вроде как
   бы что-то из чего-то выдёргивая, и, стремительно удалявшийся к горизонту,
   скутер тут же заглох, а наездник от такой неожиданной резкости, прокулявшись
   вперёд метров восемь, бултыхнулся в рассол. Затем, позыркав на меня своим
   изуверским прищуром и обессилено заявив, что я заЯбал его похлеще
   антигомофобной политики комарих, Его Писательство свалил напролом.
   "Ну и пиздуй себе ровненько, - подумал я. - Найдёшь себе ещё местечко".
   В самом деле, нужен он был мне тогда, как собаке пятая нога. Почему, опятьтаки,
   я царского ложа недостоин?! И я поселился на нём. Девушки, правда,
   посещали меня не очень активно. Правда, как-то однажды на закате подшуршала
   по гравию жёстко-романтичная женщина лет сорока. Раздевшись донага и
   282
   искупавшись в рассоле, она выбралась на берег и щёлкала фотиком чаек,
   безбоязненно побиравшихся объедками от курортников. Грациозная и не подетски
   девственная, она глубоко затягивалась "Winston" и запрокинувшись
   головой бурболила из бутылки пепси-колой. Увы! Пришпандолив на стёртую
   пятку лейкопластырь, даже не удостоив меня ответом, она неспешно скипнула.
   "Долбоёб", - сказал я себе, устыдясь озвученного мной въедливого вздора.
   Новоприбывшие почти всегда отличаются отсутствием загара. Впрочем, в
   крематории тоже загорают неплохо. Да и тантра утверждает, что можно
   трансцендировать любой интоксикант и остаться осознающим. Так или иначе, но
   напыхавшись шалабаса, так что палёным веником запахло аж в Турции, я
   однажды имел честь пообщаться с ещё одной сомнительной особой. Итак,
   возлегаю на царском ложе, вызреваю эякулянт, размышляю о грустном (что я
   такой свободный-свободный, что уже даже никому и ненужен), палю нещадно
   мастырки с шалабасом. Тут бац! Материализуется вдруг откуда-то почти
   ниоткуда стройная крепкая блондинка с притягательно волевым лицом, частично
   скрытым чёрными очками, в чёрной майке без рукавов поверх чёрного лифчика с
   тонкими бретельками, в чёрных джинсах и чёрных плетёных босоножках на
   массивной платформе. Материализуется и спрашивает:
   - Можно я заберу Серёжу?
   - Сейчас? - спросил я, не догнав смысла вопроса.
   - Когда время придёт.
   - Забери, - позволил я загипнотизировано.
   - Добрый, - поблагодарила она. - Прихвачу ещё кого-нибудь. С твоего
   позволения.
   Она слилась с мглой, словно была ею.
   "Глючит", - решил я, не узнав её, девушку, похожую на шёпот ветра в
   листве.
   @@@
   Маленький сутенёр Гриша, популярный от Юнги до кафешантана с
   торчковым названием "Под винтом", был зело злобен и трёхгодовал. В Коктебель
   Гришу притащила аппетитно выпукло-впуклая мамочка. Уже спустя суткидругие
   Гриша сделался суперстаром. В приснопамятный денёк, о коем далее
   пойдёт речь, сутенёр Гриша изначальничал в духовном расстройстве, сильно
   страшно при том экономя напиравшие эмоции. Упрямой поступью
   сомнительного субъекта, с трудом преодолевавшего гималайские хребты, Гриша
   притопал на пляж, волоча по гравию ласты с маской, шмякнулся у кромки и
   принялся агрессивно швыряться камнями в рассол. Немного чуть попозжей к
   мамочке с приятельницей подрулили вполне безобидные пареньки (очкарик и
   жгучий блондин). "Девушки, как вас зовут?" - спросил очкарик. "Это Таня. Это
   Вита. А я Гриша", - подоспев, встрял маленький сутенёр, чьё мортидо страшно
   искажало его детскую физиономию. Зачерпнув горсть камней, мальчик
   лаконично замахнулся и тотчас треснул очкарику по очкам. Схватившись за
   283
   подозрительно хрустнувший нос, парень глухо застонал. Моментально зачерпнув
   очередную жменю, агрессор атаковал снова. "Как ты себя ведёшь?! -
   педагогичничал жгучий блондин. - Разве маленькие так себя ведут?! Разве можно
   кидаться камнями?!" Натура одинаково подлая с Вождем Краснокожих из
   киношки "Деловые люди", маленький сутенёр Гриша зловеще-молча
   пошвыривал на поражение. Обескураженные такой катавасией, парни
   вынуждены были ретироваться. Стараясь сохранять достоинство, они неспешно
   двинулись вдоль нудика, рельефившегося разопревшими телами, преследуемые
   по пятам злобным сутенёром Гришей, бросавшимся на них и дико кричавшим.
   Растопленный зноем, точно горячий шоколад, я безвольничал возле стойконордической
   Аннеке, вносившей в мою ленивую абстрактность смысл
   конкретики, периодически заставляя залазить в полный штиля рассол или
   всматриваться в близлежащую прибрежность.
   - Камешки перебираешь? - спросил я тупо.
   - Просто листаю слои, - томно ответила она, и протянула мне камешек. -
   Грустный.
   - Весьма.
   - Врёшь!
   - Я вижу!
   - И кто же это по-твоему?
   - Клоун.
   - Точно. Повезло. Угадал.
   Зависть - это обида за то, чего у тебя нет, а другой имеет. Логика зависти
   примитивна и несправедлива. У тебя есть, а у меня нет? Значит, ты украл у меня!
   Зависть всегда тесно сопряжена с ненавистью. Разумеется, хлеб за животом не
   ходит. Полностью же обмазанный целебным вулканическим пеплом (килом) Его
   Писательство вызывал во мне негодование, какое бывает у ангелов по
   отношению к демонам. Почему-то особенно раздражали рожки, выполненные из
   того же материала. Демонстративно прикреплённые ко лбу, они служили
   приманкой для падких на экзотику женщин. Впрочем, первые рожки Его
   Писательству слепила Леночка, после чего ночью практичная еврейская маманя
   картавого ребёнка сильно натерпелась от чрезмерной ебливости нашего героя.
   Зависти к Свиридову мной не испытывалось. Просто мне нравилась Вита,
   мамочка маленького сутенёра Гриши, постоянно поправлявшего Свиридову
   киловые рожки.
   Восторженно задразнившей меня недоверчивостью Аннеке, я предложил не
   выбирать, а брать наугад.
   - Посмертная маска Пушкина.
   - Верно. А этот?
   - "Герника" Пикассо.
   Семиотика - наука вполне серьёзная. Невидимые же предметы определяются
   чёткостью очертаний и вовсе без семиотики. Допустим, проаэрировавшись
   каннабисом, вы ни с того ни с сего напоролись на надувного джокера. Поверьте,
   284
   не торопитесь забиваться в угол и зажёвывать одеяло, лихорадочно соображая о
   госпитализации. Расслабьтесь. Возможно, это закусочная "Макдональдс". Ихние
   столовые джокеры абсолютно безопасны (уж стопудово безобиднее намалёванных
   хохотунчиков из чужого веера). Ежели, шпокнув пробкой в потолок, вы замечаете
   её упавшей на телек, где показывают уже не новогодний огонёк для голубых, а
   свирепый концерт для советской армии и военно-морского флота, то загодя
   кипешить не нужно. Возможно, в том виновата не чудовищная комбинация и
   незапланированное переключение телеканализации, а крепость вашего сна.
   Может вы попросту про-ко-чу-ма-ли. Горе - это то, что уже случилось, беда - то,
   что произошло. Под лизергиновой кислотой и впечатлением от знакомства с
   Тимоти Лири, Егоров однажды в гости посунулся. Подкатывает к подъезду, зырит,
   а на балконе прищепки от ветра колышатся. Клац-клац, клац-клац, клац-клац...
   Вроде предупреждают: "А Васи дома нету". Или Зыль вот жаловался как-то.
   Шендеровича, дескать, с его "Итого" глазеешь, юморно бывает, случается и
   усмехнешься, а перед финальными титрами вдруг какой-то невидимый котяра
   возьми да замурлычь. Причём так резко, так пакостно, типа из подворотни. Что за
   дефиниции нагнетаются?! Что за нездоровая искромётность?! Что за сетевой
   маркетинг, ёб его мать?! Бывало внимаешь интерактивности, сравниваешь член с
   пальцем. А хоть бы хны! Однохуйственно, то есть монопенисуально! Думаешь,
   мохнатку вам в нос мёртвой бомжихи! Что за непонятки?!! А только законопатишь
   ноздри слегонца, нюхнёшь неразбодяженного кокса и явственно улавливаешь, что
   котяра тот пакостный акцентирует характерно-зашифрованно, издаёт вполне
   осмысленное звучание. "Мир вам!" - отчётливо различается перед финальными
   титрами телепрограммы "Итого", "мир вам", что на идиш переводится "шоломалейхем
   " (а может и "салям-алекум"?). Вслушайся! Оглянись! Почувствуй! Везде
   шпаргалочки! Точно в винде!
   Вагинастрадатель Самсончик, влипнув по уши в Айше, прощелыжно
   изнурял её иссушающими, типа фреон, ути-ути и вихлястыми, как самба, фиглимигли.
   Буффонаду Самсончика Айше старательно отвергала. Кажется, Айше
   приятнее был Его Писательство, отвечавшей ей дружественностью.
   Неприкаянность осознававших собственные позиции фигурантов, прикалывали
   нас непомелочам. Рокировки, гамбиты, сицилианские защиты... Игра!
   Увертюрно шкурничая, слепо-глухой Элик углублялся в химерические прожекты.
   Шоуменничая, он ошалело разбрасывал личное барахло по всему хозяйству
   Ахмета. Сочтя сию тотальность вполне нескромной, я прозрачно намекнул Элику
   на правильность хранения персонального имущества и ходить поаккуратнее,
   чтобы ногти не царапали паркет. Расхаживая по арендованной территории
   ферзём, Элик растолковывал мне субъективную позицию. "Обживаюсь ха-ха-ха,
   - тенденциозничал он. - Оставляю, как собака, метки". "Метки ставят на
   ничейном пространстве. В противном случае, неминуем конфликт", - тщетно
   резонёрствовал Свиридов. Насрав на прения, Элик таращился на угодья
   фининспектором, заштриховывал топографические нюансы, юрко вкапывал
   шлагбаумы, щепетильно проверял надёжность замков, щеколд и шпингалетов,
   285
   вскрывал сундуки с пожитками, прикидывая, что утилизировать, что разобрать на
   запчасти, а что закуркулить. Соответственно, в приторных мечтаниях Элика
   имелась и его жена-Айше. В фильдеперсовых чулках она фонтанировала у
   мартена колоратурным сопрано, покуда Элик шлангуя в шезлонге под сомбреро
   часто-часто пригубливал пятизвёздочный сосудорасширитель. "Полноте,
   батенька! Какого хуя?!" - мегафонили мы ему в ушные раковины и
   сурдопереводили на пальцах. Увы. Скоропалительный Самсончик, заткнув слух
   бананами, а зрение припрятав шорами, форсированно ухажёрствовал,
   пренебрегая резолюцией арбитров о фальстарте. На финише опрометчивого
   Элика поджидал облом фиаско. Но пока что, целеустрёмленно кушая кишмиш
   супротив-поотдаль от нас с Аннеке, Элик прятал свой карт-бланш в неглиже.
   Сублимируя, Элик оптимистично стереоскопировал пёстрые узоры
   персонального будущего. А когда моя гелиофобная эстонская подруга ломанулась
   на лежаки под тень тента, Элик присеменил ко мне, собиравшему и
   разбрасывавшему камни.
   - В фаворе. Приподнят. Упакован. Цепуха голдовая с палец. Перстаки.
   "Абсолют" притащил, шампусика, ветчину, конфеты. Ржёт невпопад. А она
   утончённая, роскошная. Дороже его. Гораздо. Понимаешь?! Смотрю, въезжает.
   Глазами у неё спрашиваю, зачем он тебе?! Молчит, не отвечает. Ясно, на бабки
   запала. Стыдно. Он мне по-барски так, кофе завари. Обидно. А чего делать!? Я
   хозяин, он гость. Восточные дела. Пошёл ему кофе готовить. Только прежде у
   порога тормознул и вытер ноги, - мурыжил меня Самсончик эксгумацией своего
   прошлого.
   - По-собачьи?
   - Въехал! Представляешь, а он не въехал. Купчишка.
   - А она?
   - И она въехала.
   "Бабушка, убей внука, ибо рука на сына родного не поднимается", - подумал я.
   Самоидентификация, иными словами отождествление с национальностью,
   конфессиональной формой (религией), какой-либо системой ценностей, которой
   стремишься следовать в своём поведении, обязательно нагревает скворечник до
   воспламенения. Обратно же генетика - это не щипковый инструмент без ладов.
   Только ведь кто-то, словно на арабской лютне, наиграл для нынешней
   Ойкумкены около двухсот пятидесяти миллионов православных и почти полтора
   миллиарда католиков?! Однако, если подбить бухгалтерию и насчитать в
   обыкновенном рисовом зёрнышке ажно на шесть тысяч генов больше, чем в
   человеческом (!) геноме, то термоядерная тирания Солнца станет любому
   невмоготу.
   Удовлетворившись пожароупорностью волны, я поструячил вдоль береговой
   линии и замертво рухнул недалече от Его Писательства, обременённого
   расстройством желудка (сальмонеллу затрущил) и светской беседой с
   обладательницей вызывающе выпукло-впуклого корпуса - Витой из Питера,
   мамашей сутенёра Гриши.
   286
   - Скажи, у тебя животные есть? Домашние, - доставала его Вита флиртуя,
   поправляя свою дурацкую каску-шапку, плетёную из лозы, в козырьке которой
   вмонтировано тарахтел вентилятор на солнечной батарее.
   - А если нет у меня жилья, а животные наличествуют! Справедливо ли
   классифицировать их домашними?
   - Трудный, крепкий орешек. Но всё равно. Я тебя расколю. Я зубья не поломаю.
   - Орешек знанья твёрд! Но!! Мы не привыкли отступать!!! Нам расколоть
   его поможет киножурнал "Хочу всё знать"!
   - Так у тебя замок или лачуга?
   - Кочую.
   - Животные тоже кочевые?
   - Лобковые вши?
   - Фи! Как ни ай-я-яй?! Мне представлялись табуны лошадей, стада
   верблюдов.
   - К сожалению. Ни того нет, ни другого. Третьего, кстати, тоже.
   - Третьего тоже к сожалению?
   - Вообще-то когда-то я возился с черепахой и аквариумными рыбками.
   - Барбусы? Гуппи? Меченосцы? - издевалась Вита изящно.
   - Пираньи.
   - Пираньи?! Характерный выбор. Почему пираньи? Чем они тебе по душе?
   - Тактикой. Она у них... скоординированная.
   - Пираньи... Чем же ты... их кормил?
   - Девушками. Чрезмерно любознательными девушками.
   - Надеюсь, рыбки не голодали.
   - Ты ласково-въедливая, как журналистка-международница. Их в службе
   внешней разведки поднатаскивают.
   - Что, если да?
   - Я готов трахать тебя хоть целую вечность. Но интервью... Забудь. Кстати, о
   трахе...
   Между Его Писательством и Витой намечались определённо эксклюзивные
   отношения. Впрочем, женская логика - это лишь твердолобая убеждённость в том,
   что любую объективную реальность можно преодолеть жгучим желанием. С
   противоположной стороны, Малашенко ведь похож на Примакова, хотя фамилии
   разнятся. Понятно, ложь во имя правды - это хорошо! Вопрос. Правда во имя лжи -
   это плохо? Опять-таки, в толпе Аллахом либо Иеговой обознаться не сложно, ибо
   доктрины ислама и иудаизма строжайше запрещают Ихнее изображение. Христа и
   Кришну малевать не возбраняют. Только справедливости ради надо заметить, что
   иллюстрации богомазов - вреднее, чем их отсутствие, поелику страшно запутывают
   даже честных исследователей. Странно, но факт - бога ветра Одина не узнают, даже
   столкнувшись с Ним нос к носу, хотя тысячи и тысячи лет напролёт Он появляется
   среди людского племени в привычном образе одноглазого бродяги. Однако нужно ли
   ортодоксальничать, чтобы погибнуть как Боб Марли, отказавшийся по религиозным
   мотивам ампутировать палец на ноге, повреждённый на футбольном матче?
   287
   - Эльдар сочиняет стихи. Почитай им, - потребовала Аннеке.
   Для проформы поотнекиваясь и пофордыбача, Самсончик затрубадурил.
   - Нормалёва, - отозвался главный эксперт.
   - Я написал это в озарении, - предвосхищал Элик. - Зима. Троицкое.
   "Кавярня". Поздно уже. Почти никого. Сижу за чашечкой кофе. Внезапно будто
   током прошибло! Ни пера, ни бумаги. Колотит всего. Пальцы ходуном. Смотрю,
   за мной наблюдают. Женщина. Незнакомая. Часы-перстень на правом
   безымяннике. Вместо обручального. Подхожу. Прошу, дайте, пожалуйста, бумагу
   и ручку, и две сигареты, если можно. Она прямо вся испугалась. Такой вид у меня
   был возбуждённый. Дала целую пачку "Космоса". И бумагу с ручкой.
   Самсончик читал, мы слушали. Стихи Элик пояснял прозой, благодаря чему
   образы, метафоры и символы, в его виршах делались зримыми и вполне
   понятными.
   - Действительно, а что если поэзию соединять с прозаическими
   комментариями?! Новаторство такое эквивалентно рождению нового жанра!
   Фактически получается пенальти по шарам критиков!! К чёрту версии и
   кривотолки!!! Вот тебе, Элик, мой совет. Зафилигранничай поведанное в
   тетрадочку и забрось её подальше. Куда-нибудь на чердак. А когда тысячи
   отчекрыженных монографий о твоём творчестве распластаются догмой в мозгах
   доверчивых читателей... Вот тут с того света ты и вывалишься! - парафировал
   Его Писательство, лихо вскочил в бриджи и прытко потрусил к камышам.
   Побережье Крыма засрано катастрофически! Оно и понятно. Тлетворное
   влияние климата, безудержность цунами алкоголя и сверхдоступные лакомства,
   засовываемые в уста прямо под осанну, оказывают мощное влияние на
   неокрепшие организмы курортников. Жизнь наизнос заставляет накреняться на
   корточки где ни поподя и выкладывать на повестку дня скопившееся: личинки,
   повидло, какашки, кал, говешки, колдешки, мины, плюшки, говно, фекалии,
   миазмы, шлаки, помёт, испражнения, срань... Навалено кругом не по-детски!
   Начитанный у нас народ: любо-дорого - вся жопа в газетах. Сплошная
   антисанитария. Но почти экологическая. Объективные реалии, знай своё дело,
   сморщивают (на Солнце кто не щурится?!) нечистоты, расхищают мухами,
   жуками да мурашами. Ахтунг! Cрать в водоёмах не рекомендуется. Говнецо, судя
   по всему, плавно-мягенько отделяется. Только из-за лёгкости - всплывает и
   предательски устремляется вдогонку за производителем вслед рассекаемым
   потокам, то есть выражаясь морским термином - по кильватеру. Люди! Будьте
   бдительны! Пожалуйста знайте, чем чаще мы пользуемся удобствами на свежем
   воздухе, будь то покрытая лунным светом лесная полянка или прогнивший
   удушливо-вонючий сортир, тем скорее оставляем говно на унитазе, забывая его
   за собой смывать!
   - Куда это он? - изумилась Вита.
   - На дальняк. Скинуть лишнюю тяжесть. Отдать долг Богу, - не хитрил я.
   - Куда?! - не врубилась Ксения.
   - Эпистолярить экспромпт Плинию Старшему, - соврал я нагло.
   288
   Послушайте, "не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет
   спасения" (Псалом 145:3). Повторяйте за мной: "Эни бэни рики таки, Турба урба
   сентябряки, Деус-деус шахмадеус, Бац!". И даже если ноги отказывают, то
   крылья выручают! И похуй нам все глубины и высоты этого мира!
   @@@
   Однако, если Бог всё-таки создал (выдумал) нас в соответствии со своими
   представлениями, точнее, по Своему образу и подобию, только затем, чтобы мы
   Его выдумали (создали), то такое положение дел лишний раз подтверждает
   несамодостаточность Бога, Его потребность в подтверждении Ему того, что Он
   есть, как зеркало подтверждает нам нашу же вещественность. Люди, пожалуй,
   существа более совершенные. Некоторым из нас для подтверждения нашей
   самости даже зеркал не нужно! Не говоря уже о Боге... Нам достаточно самого
   себя, родимого! И вот Вселенная уже вертится вокруг нас.
   Обратите внимание, как иконы ловко подменили на экраны телевизоров. И
   сегодня нет надобности препадать на колени перед статичной картинкой, когда
   можно щёлкать пультом дистанционного управления, возлегая на диване. А чего
   дальше будет?! Впрочем, последний осенний месяц в Аргентине - май, а для
   Индии май - разгар ихнего лета. Так что, если даже во временах года творится
   такой бардак, чего уж там говорить о погоде на будущее?! Скажете, всё
   относительно? Очень даже может быть. Кстати, свою теорию относительности
   Эйнштейн сопроводил устным примечанием, подчёркивающим её истинность и
   заодно свою значимость, роль которой сводилась к прямой зависимости от
   признания его научных изысканий. Он говорил: "Если теория относительности
   подтвердится, то немцы скажут, что я немец, а французы - что я гражданин мира;
   но если мою теорию опровергнут, французы объявят меня немцем, а немцы -
   евреем".
   Помните Николо Макиавелли, его стихотворение про торговца шишками?!
   Всем шишкам шишки! Шишки просто чудо!
   Орешки так и сыплются оттуда.
   Обдубашенный ядрёными шишечками, я выполз из палатки-гробика на
   нудик и грохнулся, не раздеваясь, среди обнажённых телес обеих полов.
   Цельсий температурит в тени под сорок, портвейн некрепче рассола на пятьшесть
   градусов, а мне - лень. Валяюсь замертво в шортах, майке и кедах. Вдруг
   бац! Самоидентификация моя отделяется от меня и вверх... и вижу уже я-(не-я)
   себя-(не-себя) с высоты-верхотуры. Зырю, придурок какой-то уткнувшись
   рылом в грунт горизонталится. Обувь на нём спортивно-дешёвая. И одежда не
   лучше. Тушки эксгибиционистов вокруг да около того придурка накиданы
   сплошняком, а поблизости-рядом сидит осуверенившийся и обнезависевевший,
   как говорил Пивненко, Руслик в очках, а вместо носа у него какой-то грубый хуй
   привинчен. Картинка показалась мне неадекватной, даже изнурительно
   289
   смешной, и, чтобы довести её до абсурда, я пририсовал себе бурку с папахой.
   Смотрю, на папахе ни кокард, ни лент муарово-красных. Обыкновенная такая
   папаха, цигейковая.
   "Чабан!" - хохотнул я, догадавшись.
   Гляжу, люди в свиней превращаются. Тут я не выдержал и заржал.
   - Руслик, на хрен мне твоя медитация упала, когда от травы и так классно?
   - спросил я Руслика, с трудом уняв смех. - Даже Бог не нужен.
   - Медитация и Бог нужны, чтобы обрести свободу, - откликнулся Руслик
   благосклонной доброжелательностью. - Кто-то выбирает свободу. Кто-то
   выбирает несвободу.
   - Ну какая же это свобода?! - возражательствовал я. - Свобода - это просто
   свобода! Свобода не нуждается в праве выбора. Свобода и слова-то такого не
   знает. Выбор. И интересно, почему человек свободен, когда он погряз в
   зависимости. Ежесекундность давит. То спать хочется, то жрать, то срать.
   Непрестанно о хуйне какой-то думаешь. Вроде о том, как во сне не обосраться.
   Причём, заметь, думаешь подсознательно.
   - Да. Люди - свиньи, - признался Руслик грустно. - Они едят свиней.
   - Кому же они молятся? - спросил я. - Кого закидывают обетами и постами,
   молитвами и мантрами?
   - Бога.
   - А Он какой?
   - Бог - это свет. Бог - это любовь, - пропел Руслик нежно.
   - Проявленные понятия, Руслик, - сомневался я. - Любовь при свете
   известна всем. А вот знакомством с Богом не каждый похвастается. Бог - Он
   Такой! Вне понятий. Бог не проявлен, и проявлен везде. Парадокс?! Нет. Просто
   Он проявлен во всём, кроме нашего сознания. Просто наше сознание лишено Его
   света. Его Писательство как-то однажды по-отходняку засунул Сартра в пизду.
   Засунул, ибо Сартр сказал, что ад - это другие. Руслик! Ад - это не другие!! Ад
   - это наше сознание!!! Не чье-то! Именно наше! Собственное! Наше сознание,
   Руслик, подобно темнице, которая лишает нас права лицезреть Бога! Я даже не
   знаю, чего и делать-то! Искупаться, что ли?
   И я занырнул в рассол...
   - Слушай, чего думаю, - сказал я Руслику, выбравшись на сушу. - Говорят,
   Бог людей создал по своему образу и подобию. Кришну мужичком вычерчивают.
   Только шибко синим... Ханжеские дефиниции. Ералаш! А что если, сообразно
   тезису Фейербаха, ни Бог людей по своему подобному образу, а наоборот! И Ошо
   о том же талдычит. Однако, ежели люди - свиньи, то, получается, и Бог -
   свинья!!! Прикинь, да?! Веселуха!!! А ещё прикинь, если бы случилось наоборот.
   Если бы не людишки свинок кушали, а свинки людишек... Людишки хрюкают
   чего-то зачуханно. А свинки с кетчупом их хрум-хрум-хрум... Впрочем, у
   людишек психология и так свинская. Только и думают себе, как бы перед
   смертью нажраться поплотнее. Любопытно, вот если бы свиньи людей
   действительно в пищевой рацион употребляли, то превратились бы ли они от
   290
   того в людей? Интересно, смогли бы ли они создать собственную веру и знания?
   Забавно, сумели бы ли они придумать своего Бога? Почему бы и нет?!! Всякостей
   ведь хватает с избытком! А затем, надраив до блеска клыки "Колгейтом",
   свинюшки назовут Бога любовью! Назовут из любви к мясному!! Из
   неистребимой любви к человечинке!!! Вот тебе, Руслик, и русские пословицы.
   Вот тебе и подтексты с глубоко запрятанными истинами. Вот тебе, Руслик, Бог не
   выдаст, свинья не съест.
   - Да-а-а, - протянул Руслик задумчиво, - Верно в народе говорят, всё в
   сознании Будды, но даже сознание Будды в руках Аллаха.
   - У кого откуда руки Аллаха растут, народу тоже известно.
   Потаращившись на меня затравленно-тревожно, Руслик аллюром побежал к
   своей палатке.
   Взаимопонимание с полуслова - это удовольствие утопическое, вроде
   фантазий Кампанеллы. Неплохо было бы для начала научиться восприятию с
   абзаца. Реверсионные же отношения людей с богами и подавно печальнее.
   Застрял как-то в поле танк. Гусеница расклепалась и слетела. Жарюга броню
   раскалила, не дотронешься. Пылища! Ребята на базе давно уже перловкой
   пшённой заправляются, а тут солдатик кувалдой по ржавому металлу ебошит. Из
   раскуроченного механизма лязг доносится до глухоты невъебенный. Вдобавок,
   несущиеся из ниоткуда в никуда линии электропередач (ЛЭП) гудят нечто
   бесконечно грустное. Командир танка в землю зенками зарылся и парится:
   "Блядь, за что мне горе такое?!" Внезапно воздух сгустился и перед
   меланхоличным командиром возникла фея с волшебной палочкой. "Шевалье, -
   обратилась она к нему, - Что делаете Вы в столь неурочное время?" Впрямь не
   скажешь ведь: ебёмся с гусеницей. Девушка всё-таки. "Известно ли Вам,
   мадмуазель, что такое половое сношение?" - поинтересовался командир
   тактично. "Известно в деталях", - ответила фея отважно. "Это то же самое, -
   сказал командир стратегически. - Только понарошку". "Может по-настоящему
   желаете?" - спросила фея душевно. "Очень!" - ободрился командир. Взмахнула
   фея волшебной палочкой, и у танка отвалилась башня.
   Отсозерцав проплывавшие мысли до времени, о котором говорят - "между
   собакой и волком", я подгрёб к Руслику, сложившему в медитации у полыхавшего
   костра свои верхние конечности мудрой "Щит Шамбалы".
   - Однажды девушка из Брно от рака умирала, - сообщил мне Руслик,
   прихлопнув на моей щеке комариху. - Врачи крест над ней поставили.
   Приговорили к смерти. Тогда она вспомнила девиз "Помоги себе сам".
   - На пирсе круг висит для спасения утопающих. Круг тот из чугуна
   выплавлен. На том круге написано, что спасение утопающих - дело рук самих
   утопающих. Если не веришь, можешь сам посмотреть.
   - Будешь перебивать?
   - Нет. Извини.
   - Так вот. Врачи её прижали, будто блоху ногтём, а она ни в какую!
   Жизненная жажда! Не сдавшись, принялась она внимательно изучать сведения о
   291
   раке, разное о болезнях неизлечимых. Перерыла горы журналов. Перелопатила
   тонны книг. Кропотливый труд что угодно перетрёт. Кто рыщет, тот всегда
   отыщет. Терпеливым везёт особенно. Повезло и ей. Вычитала она где-то, что
   ацтеки от хвори смертельной кровью исцелялись. Ну человеческой кровью!
   Делать нечего. Попытка всё-таки не пытка. И стала она пить кровь.
   - Человеческую?!
   - Человеческую. Попросила друзей, и они свою кровь для неё сцеживали.
   - Кошмар! Это ж вампиризм по-договору! Узаконенный вампиризм!
   - Зато она вылечилась! Любопытно, ты пожертвовал бы? Кстати, удачный
   тест на дружбу.
   - Кровь?! Не пожертвовал бы! Никогда! Для гадких делишек?! Ни за что!
   Чтобы стала вампиром?! Ацтеки сейчас где?! В пизде! А вампиры куда после
   смерти деваются?!
   - Куда деваются?
   - После смерти вампиры реинкарнируются в комаров. Вернее, комарих, -
   ответил я, прихлопнув на щеке Руслика зажравшуюся кровопийцу.
   - Даже это помнишь?! - удивился Руслик.
   - Предпочитаю помнить всё! Даже будущее, - выЯбнулся я.
   Активное непонимание, как правило, неминуемо приводит к конфликту,
   конфликт - к неприятию, неприятие - к разрыву отношений, разрыв отношений - к
   конфронтации, конфронтация - к войне, война - к гибели. Итак, результатом
   активного непонимания, как правило, является гибель. Нам с Русликом гибель не
   грозила. Возможно, пытаясь что-то понять, мы излишне азартничали:
   зашифровались всевозможными дефинициями, сознательно возводили тяжело
   преодолимые препятствия, провоцировали забавное непонимание и, порой, не
   озвученные конфликты. Только данность наша не могла привести конфликт к
   неприятию.
   - Солёность морской воды, учил Будда, повсюду одинаковая, -
   саньясинничал Руслик размеренно-кротко.
   - А Он пробовал?! Ты, Руслик, хлебни водицы из Баренцева моря. А затем -
   из Мёртвого. Никого не слушай. Язык свой слушай. Будда-шмудда... Имидж,
   Руслик, ничто.
   - Жажда всё?
   - Правильно! Не дай себе просохнуть.
   Бурболя портвейн, я поражался метаморфозам рассола. Преисполненный с
   утреца внушительной свежести, ближе к сумеркам он невероятно замучивался и
   кулдыхал на своих бурунах разнообразный мусор: использованные
   целлофановые пакетики, яблочно-грушевые огрызки, арбузные корки,
   персиковые косточки, кожуру бананов, шелуху семечек, пахнувшие мерзким
   сероводородом водоросли, расквасившиеся сигаретные пачки и вонючие окурки,
   бумажные обрывки, и ещё, и ещё, и ещё...
   "Злые напозорили, - прикинул я точно. - Поймаю, запечатаю дырку
   сургучом".
   292
   Отслюнявливая пляжному гарсону за очередной фуфырик самопальноароматного
   бухла, Руслик жалобно сетовал, что гомосеками ещё становятся и в
   результате реинкарнации. Допустим, в прошлом воплощении, будучи женщиной,
   кто-то привык пользовать мужиков с изощрённым удовольствием. Переместив
   женскую сущность в мужскую оболочку, память о прошлом воплощении ему
   специально стирают не полностью. Нетрадиционная сексуальная ориентация -
   это ошибка телепортации, полное несоответствие формы и содержания.
   Откупорив очередной фуфырик, Руслик декламировал украинско-суфийское
   стихотворение об уникальном методе распространения жизни на голубой планете
   Земля.
   Ебётся вошь,
   Ебётся гнида,
   Ебётся бабка Степанида,
   Ебётся северный олень,
   Ебутся все кому не лень.
   - Руслик, зачем ты собираешь камни? - спросил я его, нежно перебиравшего
   свою коллекцию кварцев, гранитов и прочих красивеньких булыжничков,
   подобранных на берегу Чёрного моря.
   - Не знаю, - озадачился Руслик слегка. - Мне так хочется.
   - Чтоб потом их разбрасывать, - подумал я вслух.
   Руслик глумливо поклонился, и мы разбрелись по хатам.
   Ночью разразилось жуткое ненастье. Благо, незадолго до него я проснулся и
   переполз с царского ложа в палатку-гробик, оказавшуюся к моему удивлению
   совершенно непромокаемой (наверное, Шишко заколдовал). Дождь пиздячил, как
   из брандспойтов. Забравшись от стужи в спальник-кокон, потягивая из горла
   портвейн, я пытался заснуть, визуализируя Чжуан-цзы, видевшего себя во сне
   бабочкой, и бабочку, видевшую себя во сне Чжуан-цзы.
   Я ощущал себя во сне запакованным то ли в скафандр, то ли саркофаг (хотя
   больше "это" напоминало спальник-кокон). В тесном пространстве то ли
   космического модуля, то ли потаённой комнаты в некрополе (впрочем, "это"
   скорее было палаткой-гробиком Шишко) я волен был вполне. Я наблюдал
   мрачную пасмурность неба, низко-низко нависшего... Я наблюдал мокрую
   тяжесть грязно-ватного покрова, прорываемого золотой нитью, а после другой,
   третьей... Я наблюдал распад тленного покрова, небесный прорыв, обнажённый
   лазуревой бездонностью. Соотнося параллаксы с секундами, я вычислял длину
   бытия. "Парсек равен трём целым двумста шестидесяти тысячным световых
   лет", - вспоминал я, просыпаясь. Я выглядывал из своей засады наружу и
   задирал взгляд в небеса. Там было беспросветно. И тогда, потягивая из горла
   портвейн, я смотрел на море. Там, на линии горизонта сверкали страшные тёмнож
   ёлтые молнии. Их было очень много. Разветвлённые, мощные. Казалось, под
   покровом ненастной ночи само небо пытается пустить свои электрические корни
   в грешную землю. И закупорив бутылку, я снова погружался в спасительную
   293
   иллюзорность сна, и спал до тех пор, пока она (иллюзорность сна) не начинала
   соответствовать действительности.
   - Нужно курнуть! Сейчас же, - сказал я поутряне Руслику, возившемуся у
   пепелища. - Тебе понравится. Шишки.
   - Сначала я хочу попить кофе, - откликнулся Руслик "самостийно",
   колупаясь в щепках топором.
   - Руслик! Невозможно сделать сначала второй шаг, а потом - первый, -
   предупредил я, вылезая из палатки-гробика. - Смотри! Сначала первый. Потом
   второй. Сначала, Руслик, нужно курнуть, а после выпить кофе.
   Убедительность возобладала над твердолобой упрямостью: мы курнули
   немедленно. Правда, сославшись на то, что шишки обычно сносят ему башню,
   Руслик дунул лишь два раза, после чего полчаса созерцал кружку и пачку с
   молотым кофе, топор и щепки, пепелище и зажигалку... Преломлённое сознание
   Руслика носило его по бобслейным трассам, ибо очень трудно соединять
   принципы с фактами: как известно, факт - вещь упрямая, а твёрдости-то нашим
   принципам как раз-таки и нехватает.
   - Запутал ты меня, бля. Совсем, - сказал Руслик прибито. - Я всё забыл! Я
   забыл, что собирался варить кофе.
   - Значит, Руслик, время делать второй шаг.
   Шишечный дух долбанул меня по центру ватным обухом и мягонько
   разошёлся по перифериям. Добравшись прохладно-нежной волной до
   конечностей, он откатился назад. Поднявшись к голове, он осушил полость рта,
   обволок губы и вышел наружу, оставшись во мне полностью.
   Сложив щепки конусом, Руслик чего-то ждал.
   - Это вигвам, - подал он голос.
   - Стопудово, - согласился я. - Вигвам. Только... Тебе знакомо внутреннее
   устройство вигвама? Знаешь, что сердце вигвама, Руслик? Сердце вигвама - это
   очаг. Вигвам без очага - мёртв. Там, внутри твоего вигвама, Руслик, тоже есть
   очаг. Его надо зажечь. Однако! Нужно это сделать так, Руслик, чтобы вигвам не
   полыхнул. Ведь очаг разжигают вовсе не затем, чтобы вигвам спалить.
   Насупившись на щеповатый конус, Руслик обмозговывал около получаса.
   "Арийцы (кельты, викинги, индийцы, древние греки и славяне) своих
   мёртвых сжигали и прах их развеивали, - размышлял я. - Традиции же семитов
   (иудеи, мусульмане, христиане) предписывают им закапывать трупы в
   специально отведённых местах, то есть на кладбищах. Обрезание в
   климатических условиях Ближнего Востока (жара с дефицитом воды) - просто
   разумно, ибо процедура сия скорее гигиеническая, нежели религиозная. Однако,
   возведённая в ранг закона она принимает культовое значение. Если бы семитский
   Бог указал Аврааму чистить зубы "Колгейтом"..."
   - Дурагон, - встряхнулся Руслик и принялся распаливать костёр.
   Потягивая из железной кружечки "Маккону" и попыхивая "Примой", я
   слушал занимательные рассказы Руслика про "страну победившего
   сюрреализма", где однажды он работал помощником электрика на стройке. По
   294
   должностным обязанностям Руслику требовалось привинчивать розетки двумя
   болтиками. Только в первый же трудовой день начальник подкурил Руслика
   шишечками. Скрючившись на корточках, разгонялся Руслик не по-мелочам: "К
   розетке подведены два проводка. Они тянутся под обоями в щитовую, а оттуда -
   туда, а оттуда - туда, а оттуда - туда... в гидроэлектростанцию. На
   гидроэлектростанции служат специально обученные люди. Они производят
   энергию, они осознают её. Энергия добывается из речного потока... Речные силы
   черпаются из ручейков. Ручейки берут начало в болоте..." Проведя перед
   розеткой с незакрученными болтами довольно продолжительное время, Руслик
   очнулся. Увидев в своей руке отвертку, Руслик подумал "херня какая-то, зачем
   мне отвертка?" и отложил её в сторону. Больше там Руслик не работал.
   - Трава - это иллюзия. Иллюзия - это не реальность, - подытожил Руслик.
   - По-моему, как раз-таки под травой, Руслик, мир и обретает реальные
   очертания, - возразил я. - Согласись, галюны гораздо масштабнее и значимее
   каких-то незакрученных болтиков. Ты под травой что чувствуешь?
   - Измену.
   - Правильно. Изменённое состояние. Попробуй, выдуй из ушей слегка
   глухого серные пробки или немного слепому протри окуляры. Уверен, поймают
   аналогичное ощущение. Что сейчас чувствуешь?
   - Чувствую способность к дифференциации. Всё в тумане. Будто. Из тумана
   возникает путь. Единственно верный.
   - Реальный?
   - Да. Но без травы он почти не различим. Наверное, он существует и без
   травы, но... А ещё интересно, если фиксировать внимание и периодически
   переключаться, то получаются слайды. Нескончаемый комплект слайдов.
   - Нехило. Только не обольщайся. Всему существует предел. А чего, здорово!
   Слайды! То мелькают, то стопорятся. Прибавим звуковое оформление. И готово!
   Видеоклип! Видеоклип, длинною в жизнь! Нехило.
   - Майя. Ум - это процесс мышления. Майя. Иллюзия.
   - Ты её видишь?
   - Вижу.
   - А без травы?
   - Просто ты гнёшь свою линию.
   - Может быть мир с травой реальнее, чем мир без травы? Тогда что такое
   реальность? Большую часть жизни мы ведь проводим без травы.
   - Шуньята. Реальность - это шуньята. Шуньята, ничто, пустота...
   - Шуньятой Будда называл Бога.
   - Будда просветленный. Будда пробуждённый.
   - Моисей просветленно-пробуждённый...
   - Христос. Рама...
   - Прикинь, Руслик, коль существует механизмы подобные просветлению,
   то... хотя бы гипотетически возможно допустить существование просветлённопробужд
   ённых, которым осточертела их перманентность, которые по доброй
   295
   воле затемнились так называемым сном. Примерами такого рода, поверь, история
   изобилует. Человечеству же известно лишь несколько. Увы. Впрочем, не
   удивительно. Дальность темноты значительно ниже, нежели световая дальность.
   Кому из бодрствующих позволено созерцать сны добровольно избранных?
   Избранных, свободных даже от Бога!
   - Ты - Демон!
   - Ты видешь во мне Демона?! Да?! Может Демон в тебе?! Я вижу их
   повсюду! Почти в каждом! Да! Я их различаю. Знаешь почему? По признакам, по
   исповедям. Потому что я - посланец. Я проверяю их добросовестность. Они меня
   узнают, пресмыкаются, пререкаются, проверяют меня на прочность, проверяют
   настоящий ли я посланец, настоящий ли я ревизор. Порой надо быть жёстким. Я
   не говорю, что работа мне нравится. Просто я выполняю свой долг. Только
   знаешь, что самое страшное?! Самое страшное то, что я не помню кто меня сюда
   послал. Я забыл наделившего меня полномочиями. Помнишь, Corpus Hermeticum
   (XVI) более известный под названием "Определения Асклепия Царю Аммону"?
   Параграф тринадцать: "Выстроившиеся рядами, они есть слуги каждой из Звёзд,
   будучи благими и злыми по своей сущности, то есть в своих деяниях (ибо
   сущностью демона является деяние); но некоторые из них смешанной природы,
   благой и злой..." Ладно. Спасибо за кофе.
   - Не за что. Будешь должен, - быстро нашёлся Руслик.
   Оторвав свои задницы от насиженных мест, мы направились на прогулку. По
   дороге Руслик втирал мне страшилки про своего знакомого мальчика из
   пионэрлагеря, которого на праздник какие-то извращенки пионэрвожатые раздели
   донага и тотально выпачкали бронзовой краской, после чего, не долго рыпаясь,
   мальчик крякнул от удушья. Щедро делясь былым, я рассказывал про зарю 80-х в
   пионэрлагере "Ясная поляна", где мне посчастливилось пересечься со студентом
   минского института физкультуры. Мышечно-бугристый пионэрвожатый
   Францевич всегда вызывал во мне нечто особливо щемящее, вроде Терминатора
   Шварценеггера, хватко вцепившегося в сердца брутальных девчонок. Помнится,
   азартно гоняясь за футбольным мячиком, мы заметили кудлатых цыган на
   мотоциклах. Быстренько отобрав у нас мячик, цыгане развлекались элитарным
   поло. Помню, строго предупредив эстетов из деревни Колодищи, мешавших нам
   развиваться по спортивному профилю, пионэрвожатый Францевич отважно
   преградил путь мототранспортному средству "ИЖ" с седоком, выбранному им
   произвольно. Уклонившись от жестокого наезда, Францевич хватанул
   разгорячённый аппарат за багажник и приподнял, отчего ведущее заднее колесо
   закрутилось вхолостую. Затем Францевич снял со своей левой ноги кроссовок и
   так огрел им зарвавшегося цыгана по кумполу, что тот свалился с мотоцикла,
   точно мешок с картошкой. Впечатлённые цыгане впредь не посещали нас вообще.
   Следы их затеряны где-то среди пушкинских строк: "Цыгане шумною толпой по
   Бесарабии кочуя..." Францевич был строг и по отношению к своим подопечным.
   Из-за пущих пустяков он свистел по нашим жопам армейским ремнём, причём
   пряжкой. Сговорившись на "тёмную", мы избили Францевича подушками, после
   296
   чего он бегал плакаться к директрисе. Францевичу почему-то не понравились
   консервы, которые мы предварительно насували в подушки токмо ради
   утяжеления. Лучше всего уважение передаётся через страх. Недаром говорят,
   боится - значит уважает. Францевич зауважал нас крепко-накрепко. Мы зауважали
   цыган. Цыгане зауважали Францевича. Францевича и цыган мы скорее опасались.
   Да. Странно. Ведь синхронно цыгане нас презирали, а Францевич презирал цыган.
   Странно. Да.
   - Мужчина! Спички найдутся? Парочку! - окликнули меня игриво.
   Обернувшись, я разглядел молодую женщину славянской наружности,
   продававшую на розлив винные изделия татарского производства.
   Потрескавшиеся губы женщины эротично зажимали сигарету с надписью
   "Ватра".
   "Откуда она в курсе, что у меня спички? Все уже давно пользуются
   зажигалками. Я только по-старинке спичками... Ведьма!" - решил я, пижонски
   выплюнув загрызенную спичку.
   - Позвольте, зачем Вам парочка? - спросил я, передавая ей коробок.
   - Прикурить, - призналась она откровенно.
   - Прикурить можно и одной спичкой. К чему вторая? К чему сомнения?
   Женщина Вы красивая. Будьте уверены.
   Щедро оставив полупустой коробок, я двинулся по бетонке дальше.
   - Далеко пойдёшь, - с нотками сдержанного восхищения сказал Руслик, -
   если милиция не остановит! Смущать женщин у тебя хорошо получается.
   Умеешь. Факт. Мастер! Вернее, фак-мастер! Даёшь! Такие комплименты
   кренделями! Такие капканы! Болт на отсечение, она о тебе долго думать будет.
   Даже может до завтра. Если вдруг встретитесь случайно. Приватно. Если. Так и
   говорить ничего не нужно. Сразу! Тело в тело! И понеслось!
   - Учись, студент, пока я жив, - бросил я находу.
   Касаемо сладенького. Как-то Арик рассказывал про приятеля геолога. В
   таёжные экспедиции из продуктов геолого-разведочные партии обычно берут
   медицинский спирт. Остальное незачем. Пропитание в тайге с ружьём любой
   сыщет. Водка же в тайге - страшный дефицит. Напряжно в тайге без водки.
   Прохладно и скучно. Особенно ночью. Как-то изрядно употребив
   разбодяженного спирта в сибирской глуши, приятеля Арика пробило на
   сладенькое. "От медвежатины - тошнит. От оленины - воротит. Будем закусывать
   медком. А чего?! Райское наслаждение", - сказал приятель Арика своим коллегам
   и отправился на промысел. Километрах в пятнадцати от стоянки геологов
   находилась пасека. Добравшись до неё засветло, особо не мелочась и похабничая,
   приятель Арика хватанул целый улей и попёрся обратно. Всё ничего, да только
   увязалась за приятелем Арика собака, охранявшая пасеку. Брехала до хрипоты,
   даже кусануть вознамерилась. Приятель Арика и палкой её отгонял, и камнем
   прикладывался. Однако, упёртая тварь не отставала и добежала таким вот
   громким образом до самого стойбища. Когда же приятель Арика вернулся, то
   коллеги его обнаружили, что вместо улья он приволок собачью будку.
   297
   Свободно шествуя по бетонке, я созерцал сущее и вспоминал строки из
   стихов про украинское пасторальное бытие, которое Руслик излишне лукаво
   отобразил при Луне и фосфоресцирующем рассоле.
   Весна. На дворi все зелене.
   Коты ебуться мов скаженi,
   Аж кришу пузирями пiдiйма.
   Кабан потяг свиню у гай.
   Бугай на привязi реве.
   А в тебе платтячко рябо.
   Я мабудь виебу тебе.
   Гомосеком Руслик не был, нет, просто не упускал случая что б не
   подъЯбнуть.
   - Ты мне стихами про любовь мозги не пудри. Дай лучше прикурить, -
   сказал я, помахав перед Русликом сигаретой.
   - Какого хуя спички отдал?! - проворчал Руслик, порывшись по карманам,
   и, типа вспомнив нечто архиважное, оповестил: - Зажигалку я положил на
   баночку!
   Народу, как назло, почти не было. Курящих было и того меньше, вернее
   курящие вообще не попадались. "Что делать?" - озаботились бы Ленин с
   Чернышевским. Припыленные ядрёными шишечками, мы с Русликом просто не
   догнали мозгами до впритык теснящихся ларьков, чьи витрины ломились от
   дешёвых разноцветных зажигалок. Вдруг - бац! - намечается Его Писательство.
   Издалека было видать, маялся человек крепко. Пройдя по странной дуге, Его
   Писательство подковылял к пылавшему мангалу и спросил у шашлычника, как
   бы поудачнее подсмалить папироску. Шашлычник ему ответил весомо, типа вот
   огонь. Его Писательство замялся, зарделся красной девицей и залепетал, типа ой
   чой-та я впрямь не того. Затем зарывшись физиономией в угли полыхавшего
   мангала, Его Писательство прикурил, разогнулся, выпустил дым, поблагодарил
   советчика "спасибочками", развернулся и спокойно пошёл прочь. Шашлычник со
   товарищами по цеху охуевше уставились вслед удалявшемуся огнепоклоннику.
   Полагаю, опиздошенные шашлычники ожидали, что он уйдёт не подкурившись
   или судорожно будет выискивать приспособы: станет таскать совком жаркие
   головешки или, допустим, станет попеременно прикладывать концами сигареты
   к пламени и губам. Определённо, провокация шашлычника смутила Его
   Писательство, задела за живое, взбудоражила самость, что мгновенно остудило
   его до кондиции. Свою физиономию Его Писательство не попортил: даже
   волоски не оплавились, не скрутились рыже-блондинистыми завитушками.
   Вскоре, дымя по бетонке втроём, мы выслушивали с Русликом историю про
   Беллу, Леру, Ясю и Таню, пришедших когда-то давно к палатке-гробику Шишко
   и щедро накормивших его мясом, замоченном в "Ркацителли". Кроме того, Его
   Писательство рассказывал про легендарного Арика, спиздившего с голодухи в
   Коктебле начала 80-х жирного гуся. Ощипав в душевой кабинке и обмыв пресной
   298
   водой, Арик с приятелем потащили птицу к Юнге, где перочинным ножиком
   отпилили ей в пещерке голову и крылья, нарубали по кускам и зажарили в углях.
   Кстати, с теми крыльями ещё долго бродил по пляжу какой-то фотограф и
   рассказывал всем грустную историю про альбатроса, которого загрызли бродячие
   собаки.
   Как замечено, местные обычно не загорают, предпочитая лунные телеса
   солнечным. Феодосиец же Ваван отличался глубокой прокопченностью. На вид
   Вавану было шестьдесят, хотя недавно стукнул сорок пятый. Мы повстречали его
   возле кафешантана "Лагуна". Гласом подобным на забитый опилками клаксон,
   куда вдобавок разрядили пару обойм "Ватра", Ваван рассказывал:
   - Белый танец. Дамы приглашают кавалеров. Скажу тебе, было дело.
   Прикинь, Кургут. Это там, где почти белые медведи ходят. Общага. Десять дней
   пили, три - отходняка. Лежу. Спать не могу. Всё болит, а тут за стеной музыка на
   всю катушку. Поднимаюсь, захожу к ребятам и говорю, мужики, выключите
   музыку, очень мне от неё хуёво. А они мне, Ваван, ты чо, магнитофон же месяцев
   пять назад пропили. Смотрю там-сям. Нету! Заглянул под кровати. Магнитофона
   по нулям. Ну, говорю, извините мужики, показалось. Заодно заглянул в соседнюю
   комнату. Там тоже голяк. Потом ещё куда-то ходил. В малосемейке пизды
   отхватил. После того лежал... на койке. Прикинь, колбасит по всей мясобазе, а тут
   ещё пиздюлей тебе пригоршнями... по всей территории. Короче, лежу, а музыка
   играет. Знаешь, типа в песне. А я ле-е-ежу, чего-то жду-у-у, а музы-ы-ыка игра-аает
   и игра-а-ает. И тут до меня доходит. Это ж у меня в голове! Ну, думаю, а
   заказать чего интересного можно? Чего бы послушать такого толкового?
   Например, песню "Миллион, миллион алых роз" Аллы Пугачёвой. Слышу,
   играет! Я столько музыки хорошей наслушался! Отлежался и погрёб на ратный
   подвиг. Баранку кручу, сцепление выжимаю. Вроде чуть-чуть забываешься. А ведь
   всё равно плохо! Для меня ж самое страшное, когда стакан пустой. Башня в
   обратку заворачивается! Голова лопается! А там же водки нету! Кургут! Денег
   тьма! Водки ни хуя! Занырнул после работы в общагу, пошарил по тумбочкам.
   Голяк! Сунулся к Трофимову, нефтянику. Мы с ним в золотых ништяках. В
   холодрыльник глянул, там - водка корейская. Со змеей! Б-р-р-р. Страшно! Хорошо
   в шкафу одеколон "Консул" нашёлся. Такой миллилитров на пятьсот. Стакан его
   ёбнул и сразу мне полегчало. Утром на "Краз" свой тампажный и в рейс. Ебошил,
   ебошил... и так целый день. Отпахал смену. Еду. Снега кругом навалено! Сугробы
   ростом с лошадь! Леса сплошь густенные! Ельные лапки плясь-плясь, прямо по
   стеклу. Дворников не надо. Тут на капот что-то шмякнулось. Белочку, думал, сбил.
   Знаешь, их там много. Так я думал белочку сбил, а тут глядь - чёрт!!! Сантиметров
   такой на десять. И он, падла, на меня хитро так смотрит. Потом правую руку резко
   в локте согнул. Кулаком в небо и левой клешней за правый бицепс схватился. Мол,
   болт тебе!!! Я за монтировку. А он побежал! И чем дальше он отбегал, тем больше
   становился. Я за ним. В погоню. Прикинь! Гусенично-транспортный тягач!
   Махина! Разгоняется за восемьдесят! Нёсся за тем чёртом километров где-то
   семьдесят! По спидометру замерил. Только я его не догнал. Успел, сука ушлая, в
   299
   общагу забежать. Короче, врываюсь в общагу, монтировкой трясу. Ну, говорю, где
   спрятали его?!! А они, кого? Я говорю, чёрта!!! Они по рации с Сургутом
   связались. Вертушку с психбригадой прислали и упекли меня в ветлечебницу.
   Сорок пять суток!! Прикинь! Барак! Главврач прежде зоновским зекам пилюли
   прописывал, чтоб его могила хуями поросла. Лекарь! Он же меня пособием
   держал. Наглядным. Водил меня по палатам. Пожалуйста, обратите внимание.
   Типический случай. Белая горячка. Прикинь, не лечит и выпить не даёт!!! У
   самого в сейфе спиртяга! А он, козёл, - трезвенник! Походил я, походил, походил
   и продал чугунную ванну за литр медицинского. Спустил ночью со второго этажа.
   Цирк! Главврач спиртягу унюхал, и прописал мне двойной сульфадимизин плюс
   четыре куба с димедролом. Когда весь этот ужас закончился, он лечить меня
   принялся. То титурановых колёс в пасть насувают, то ужалят апоморфином. Эта
   дрянь отвращение к водке вызывает. Затем вызывают на кодирование. Наливают
   воды в стакан. Ты её пьёшь, а тебе говорят, водка! И ты блюёшь. Я-то не дурак,
   колёса выбрасывал. Чтоб посторонние мне в мозги залазили?! На хуя?!! Ну,
   думаю, они ж меня рассекретят. Перед самой кодировкой пару литров кипяченой
   воды выдул... с марганцовкой. Они мне "водка" сказали. Я отвернулся, типа
   плохо, два пальца в рот, и пиздец. Потом в закоулке я нашёл какую-то дырочку. В
   полу. Посмотрел я туда, а оттуда - голос. Спичек принеси, говорит. Я принёс ему
   спичек. На вот, говорю. А он, я бы сам взял, но у меня рук нету. Ты просунь,
   говорит. Я спички в дырочку суваю, а там - пасть! Типа у акулы. Только у акулы
   зубов сколько? Правильно. Три ряда. А там двадцать три!!! Короче, ходил по всем
   палатам. Спички ему доставал. Больничка и сгорела. Оклемался слегонца и
   думаю, заберу-ка я своё нихуя и буду к дому подтягиваться. Вернулся вот. Домой.
   В Крым.
   @@@
   Не задумывались, почему немцы любят русских и наоборот? Нет, не раком,
   а большой светлой любовью, от которой до ненависти - один шаг. Немцы любят
   русских потому, что немцы и есть русские. Вернее, русские - это немцы. Как бы
   это выразиться покоректнее? Короче, славяне из покон веков жили на территории
   современной Германии, а потом чего-то ушли на восток к поволжским немцам,
   которые уже давно были русскими. Собственно, ливонцы с тевтонцами ходили не
   куда-нибудь, а именно к нам в гости, потому что мы ходить к ним в гости почемуто
   не захотели. Разумеется, незваный гость - хуже татарина. Однако, если
   следовать логике предупреждения, то фактор сюрприза пропадает. И татарина,
   если поскребсти, то русский сразу вылазит. А учитывая, что Иван Грозный взял
   Казань у татаро-монгол (особенно у монгол) лишь для того чтобы отдать её
   Минтимеру Шаймиеву, то к Чингисхану начинаешь относиться почти породственному.
   Ассимиляция - не самое плохое. Гибридизация - метод появления
   нового. В современном мире по другому невозможно! Только правила для всех
   должны быть одинаковыми. Так сказать, "насрать" пишем слитно, "в жопу" -
   раздельно.
   300
   Впрочем, война войной, а обед по расписанию. В пятницу Свиридов
   предпочёл после обеда отпочить в кроватке. Нажравшись спагетти с овощным
   рагу, он вперевалочку потрусил в дом, бухнулся на койку, отчего панцырь её
   податливо прогнулся, заломил руки за затылок и упёрся взглядом в потолок.
   - Интересно, кто сверху? - задумался он вслух. - Кто всё-таки кого? Кто
   кого, так сказать, мягко выражаясь?
   - Выражаешься путанно. Что значит "кто кого"?! "Кто кого" куда?! Или "кто
   кого" чем?! Или в какой форме?! - вызвался я на помощь.
   - Как раз-таки это несущественно. Важно кто сверху. Понимаешь, кто
   сверху, тот и пялит.
   - Ну ты, блин, даёшь! Хто пялит?! Хто сверху?! Знамо дело кто! Бог!!!
   - Мн-да-а. Доложу вам, закидоны. Судьбинушка. Кажись, своей смертью у
   тебя снова не получится. Вообще уже, что ли?! Ты чо?! Причём здесь Бог?! Я о
   мухах!!!
   Проследив по вектору взгляда Свиридова, я обнаружил на потолке двух мух
   в смычке, вроде города с деревней (по определению товарища Ленина).
   - Сексуальных изысков, типа человеческих, мухи, известно, не знают. Позу
   всадницы не практикуют. Шестьдесят девять тоже. Только раком и умеют. Пособачьи,
   - разглагольствовал Его Писательство о дао любви из жизни насекомых.
   - Видишь?! Сидит на потолке муха, на ней сидит мух. Однако, всё-таки кто
   сверху?
   - О! Слушай анекдот! Сын отцу ебущихся собачек показывает и спрашивает,
   папа, а чего это такое происходит? Отец ему отвечает, понимаешь, сынок, это
   своего рода священнейший акт, так сказать, акт духовного порядка, вот та
   собачка, что снизу, так она добренькая, вот и разрешила на себя залезть. Папа,
   говорит сын, что ж это получается, это получается, папа, что добреньких ебут?!
   - А-а-а...
   - Ага. Получается, злые сверху.
   Посверлив своим прищуром, Его Писательство вкрадчевенько спросил:
   - Ты о ком?
   - О собачках, - ответил я как ни в чём ни бывало. - Хотя... Конечно же,
   собачки на потолке не сношаются.
   - Мн-да-а. Мухи, уж верно, здесь тоже не причём, - пробубнил он
   скептически.
   Стабильно хорошая погода в субботу чудовищно испоганилась: проливной
   дождь, шквальный ветер, дикий шторм. От ненастья мы спрятались под крышей.
   - Забавно, какая погода нынче в Минске? - гадал я вслух.
   - Брось. Минска нет. Он в ином измерении, - хмуро процедил Его
   Писательство, реанимируясь портвейном.
   - Ребята! Мухи исчезли!! - оповестил Элик радостно.
   - Эмигрировали в тёплые края, - подсказал Свиридов мрачно.
   - Как это?!
   - Как-как?! Каком книзу! Собираются клиньями и летят.
   301
   - Почему их тогда не видно?
   - Они ж малюпасенькие, - пояснил Свиридов и зыркнул на меня, будто на
   повинного в погодной испорченности.
   - Один мужик в Минске из-за плохой погоды как-то удавился, - утешал я
   подозрительность Его Писательства. - Очень не любил мужик пасмурность.
   Плюс был алкашом. Значится, напился мужик в хорошую погоду. Сильно
   напился. А вот очунял, когда пасмурность надавила уже угнетающе. Вдобавок
   отходняк. Короче, неприязнь к циклонам усугубила его бодун. Мужик и удавился.
   Болтался в петле. Такой себе посиневший. Язык на бок свесился. Синий такой.
   Ниже подбородка. А с кончика до самого пупа - слизь застывшая. Красота
   невьебенная! Прикинь, он болтается, а за окном уже солнечно.
   - Нужно было в Коктебель лететь, - сказал Свиридов, чуть подумав.
   Грустно, господа! Грустно! Опять-таки пророки всё подряд отличаются
   глобальной мрачностью. Только и обещают, что, дескать, вот-вот грядёт Пиздец
   Всему, и лишь горстке безликих упырей "посчастливится" остаться после того,
   как Пиздец Всему накроет сущее медным тазиком. Грустно! Грустно, господа!
   Хотя почему, скажите на милость, там (под медным тазиком) всё будет так уж
   плохо? Разве там уже кто-то был?! Да и вообще, а будет ли "тазик"?!! Это вопервых.
   А во-вторых - граждане пророки, вы уже слегка притомили нас своим
   чёрным пиаром! Сколько ж можно? Наше терпение - продукт, конечно же,
   долговечный. Только пользоваться им тысячилетиями - это уже слишком!
   Придумайте, в конце концов, чего-нибудь по-оптимистичнее. Больше жизни,
   господа! Больше жизни!
   @@@
   Состояние лёгкого алкогольного опьянения русские называют "под мухой".
   Описать оное состояние нетрудно. Внешне оно проявляется в радушной
   разболтанности, безобидно навязчивом приставании находящегося "под мухой" к
   трезвым окружающим с личными глупостями, в художественном беспорядке в
   одежде и обуви... Но истинным должно считаться определение, которое
   отображает глубинную суть данного предмета. Чуть-чуть перебравший лишнего
   балагур, или наоборот - мало-мало осунувшийся после тяжковатой битвы с
   Зелёным Змием ратник - не очень-то ассоциируется со стороны окружающих
   трезвенников с вредным насекомым. Впрочем, наблюдая "под мухой" в
   буквальном смысле слова... Однако, муха может произвольно присесть на любого.
   Итак, состояние "под мухой" сугубо внутренне-индивидуальное. "Под мухой" -
   это ощущение, когда кажется, что возле кончика вашего носа неотвязно жужжит
   невидимая муха. Вы от неё отмахиваетесь, а она улетать не собирается. Собственно
   говоря, "под мухой" - это одно из состояний измены. Позволю себе уточнить, -
   измены, некоторым образом, философической, когда, расфокусировавшись в
   ресторанной мельтешне, весело и нераздражённо, подобно Эклезиасту, вы
   размышляете: "Суета сует". Да. Муха - тварь неразборчивая. Наисладчайшие же
   чувства муха испытывает восседая на говне. Таким вот образом, эзотерический
   302
   смысл состояния "под мухой" правильнее переквалифицировать - "в говно"! Но
   внешние проявления состояния "в говно" описываются совершенно иначе, нежели
   вышеописанные проявления состояния "под мухой". Неувязочка получается! Сего
   парадоксолизма не ведая, Скво обладала интуитивно-исконным, эзотерическим
   знанием, наивно полагая, что им обладают все.
   Аналогичное истории с мухой на говне происходит с прибором, известным в
   наркоманской среде под названием бурбулятор. Но в данном конкретном случае
   всё с точностью до наоборот, ибо глубинная суть предмета не подменяется.
   Ошибка предмета заключена в названии. Итак, чтобы изготовить прибор
   бурлакатор берут пластиковый баллон (ПЭТ), желательно 1,5-2-х литрового
   объема, из-под любой минералки или иного рода питьевой жидкости.
   Маникюрными ножничками или лезвием бритвы вырезав в боковине дырочку,
   отрезав донышко и навинтив на резьбу пробку, баллон, удерживая за горлышко,
   опускают в воду на 1/3 и просовывают (фильтром к себе) через дырочку сигарету,
   на кончике которой тлеет плюшка гашиша. Когда дымок тонкой струйкой
   поднимется от растворившейся в прах плюшки и заполнит баллон до замутнения,
   сигарету аккуратненько извлекают, зажимают дырочку пальцем, отвинчивают и
   снимают пробку. Бурлакатор готов! Затем к бурлакатору припадают губами и
   погружают его вглубь воды до предыдущего, заводского, внутреннего долива
   (допустим, минералки). Продавив водную толщь, дойдя до отметки вы выпустите
   из бурлакатора то, чему в имени (бурлакатор) не нашлось места, но что является
   квинтессенцией прибора, его сущностью, душой, тем, без чего сам бурлакатор не
   нужен вообще. В названии прибора (бурлакатор) отсутствует имя субстанции,
   получившейся в результате сгорания плюшки гашиша. Сие определить можно
   Джа, кайфом, дымком... Только это лишь названия, данные субстанции местными
   интеллектуалами. Ладно. После припадания к бурлакатору губами, и погружения
   его вглубь воды, вы ощутите внутри своего существа другое существо, так сказать,
   субстанцию иного порядка. Приняв Его - субстанцию, если, конечно, она
   настоящая - вы ощутите Нечто изменяющее вас, что кто-нибудь громко оКантует:
   "Вещь!" Бурлакатор - не пресловутое глюкало, которое долго-предолго
   мастеришь, а когда кинешь по назначению в жидкость, так оно - глюк-глюк - и
   потонуло. Бурлакатор является прибором многоразового использования!
   Применяют прибор бурлакатор в: ведре, ванне, реке, озере, бассейне...
   Персонально мне симпотичнее применять бурлакатор в море. Фирменно.
   Заплывая далеко за буйки на надувных матрацах, мы пользовались бурлакатором
   с особенным удовольствием, испытывая в ощущениях фантастический плюс.
   Название прибора (бурлакатор) содержит в себе сочетание двух понятий:
   бурболки, вырывающиеся вместе с водой, и локатор, - улавливающее устройство.
   Больше в названии прибора "бурлакатор" - нет ничего.
   Обдубашившись гашишными плюшками, приобретёнными в Минске у
   псевдоглухонемых промышленников с мобилами, чья система отлажена издавна и
   сбоев практически не даёт, Сармонт серьёзно предложил использовать ради кайфа
   индийские благовония с запахом конопли, то есть ароматизированные палочки.
   303
   - Канабис бывает разным, - урезонивал его я. - Нормальным, но
   запрещённым, и беспонтовым, но разрешённым. Ароматическими палочками
   торгуют свободно. Не таясь. Делай выводы.
   - А если пучёк запалить!? Законопатить щели, чтоб глаза повыедало!?
   Вставит!!! - настаивал Сармонт.
   - Пеньку знаешь?
   - Конопля. Ну, - торопил он.
   - Верёвки, канаты... Можно слегонца раздербанить и запалить. Наверное,
   тоже вставит.
   - Можно ещё в молоке сварить или на ночь в кефире замочить.
   - Поутряне хорошо рулетом подавать. Ломтиками нарезать к завтраку, -
   мечтал я.
   - Сытно!
   - Да.
   - Пенька. А где её взять? - озадачился Сармонт.
   - Как где?! На море! Попросить у матросов. Канаты к реям привязывают и
   крепят к бушприту. Отчего, думаешь, корабли тонут?! Матросня от каната
   рубанёт кусочек. Потом ещё и ещё. Сами употребляют. И налево толкают.
   Понимаешь, жить всем хочется!
   - А народ голову ломает: отчего "Комсомолец" на дно пошёл? Знали бы, что
   у них на флоте матросы вытворяют, не ломали бы!
   Между прочим, Сармонт был натурой вполне изобретательной. Во всяком
   случае, именно Сармонту пришло на ум модернизировать бурбулятор, который я
   упорно называю бурлакатором. Принципиальная схема была в следующем. ПЭТ
   не нужно подготавливать, как подготавливают классический бурбуляторбурлакатор.
   То есть донышко не отрезают. Однако прожигают сигаретой дырочку,
   типа в схеме Гусь Хрустальный. Только Гусь Хрустальный ломают в гармошку, а
   детище Сармонта - нет. Дырочку зажимают пальцем и набирают через горлышко
   воду. Затем - навинчивают пробочку с дырочками и порцией продукта,
   поджигают его и одновременно отпускают палец, зажимающий дырочку.
   Вытекающая из дырочки вода автоматически создаёт воздушную тягу, из-за
   которой продукт лучше горит, а дым его проникает внутрь ПЭТа. Когда вода
   вытекает полностью и освободившееся пространство заполняет дым от
   выгоревшего продукта, тогда дырочку снова зажимают пальцем, пробочку
   свинчивают и зажимают отверстие горлышка ладонью. Готово! С разрешения
   Сармонта, я назвал его детище Джинн В Бутылке. Полагаю, до прооцесса
   употребления догадаться не сложно. Впрочем, это только между прочим.
   Пришедшим на веранду великолепной Ксении, которую Писатель из
   Москвы, как шпрехшталмейстер на арене цирка, представлял вкупе с её
   окружением: "Ксения Кашуро и карлики садо-мазохисты!", и Скво,
   отказавшимся наотрез разделить с нами плюшки, я рассказал о прокаченной с
   Сармонтом телеге. Внимательно-безмолвно выслушав повествование до слов
   Сармонта по "Комсомолец", Скво воскликнула:
   304
   - "Комсомолец"?! Канаты?! Пенька на подводной лодке?!! За дур нас
   держите?!!!
   Сармонт пребывал "под мухой" во всех трёх смыслах одновременно:
   Ксения его видела "в говно", Скво видела его навеселе, я видел его
   отмахивавшимся от вредного насекомого. Персонально обо мне Скво мнила
   нечто препохабнейшее.
   Сармонт предложил Скво выдуть плюшку. Скво отказалась.
   Провожая Ксению и Сармонта, я разглядел в ночном небосводе Коктебля не
   привычный лунный серпок, а почти симметрично разогнутую и раскатанную,
   изящную скобку спортивной фирмы "Nike".
   @@@
   Романтики воспринимают трудности, опасности и боль - приключением.
   Монотеистическое Божество зороастрийцев? Чьим соперником была его
   собственная тень? Тень звали Ариман или Анрамайниу? Много ли приверженцев
   наберётся у некогда мощной религии ариев?! Думаете они вымерли?! Нет, - их
   перебили! Пожалуйста, спросите у встречных, кто такой Aхурамазда. В лучшем
   случае вам ответят, что Aхурамазда - это разновидность японского автомобиля.
   Живёшь себе, живёшь, ничего не ведая, а потом - брык - музыка с цветами,
   и знаешь (вроде), но сказать не дано. Бывает, пыхнешь травы, в окно уставишься
   и врубаешься, что способен проторчать недвижимо пару часов и прочухать то,
   чего за пару месяцев не прочухаешь. Врубишь телек, к экрану подсядешь.
   Громкость на минимум: ночь на дворе, соседи за стенкой, социум давит. Ладно.
   А по телеку жёсткую эротику крутят. Охи-вздохи. Музычка. Вдруг сквозь неё,
   откуда-то тихо-тихо, отдалённо-отдалённо... Гимн Беларуси! Торжественно!
   Государственно! Государственный гимн Республики Беларусь и жёсткая
   эротика!!! "Хэд энд Шолдерс", два в одном! "Тридцатая любовь Марины"
   отдыхает!!! Палочки-дырочки?! Бинарная система счисления!!! Гипоталамус
   скукоживается!!! На "Командирские" глянешь, если любишь время от времени за
   временем понаблюдать, по секундочкам его просекать, раздробляя их десятымисотыми,
   если любишь отталкиваться время от времени, ссылаться на него,
   рассчитывать, терять, пренебрегать, если любишь не обращать на него внимания
   или пытаться его обогнать... Так вот. Если механизм "Командирских" тикает
   безупречно, если настроен эталонно, то зыркнешь тогда на циферблат и тотчас
   прорубает! Если бы стрелочки врозь плясали, либо, прячась друг за дружку,
   стояли по дюжине секторов где-нибудь не там... Только нет! Стрелочки
   указывают, что стукнуло ровнёхонько полночь, когда первый канал белорусского
   радио исполняет прощальную мессу - госгимн РБ - и замолкает точно до 6.00,
   чтобы встретить новый день аналогичной мелодией. Тогда прорубает кайросом!
   Радио через телек! Волны!! Коммуникационные!!!
   Однако, ночь спешит на смену дню. Ночь - день, день - ночь, ночь - день,
   день - ночь, ночь - день, день - ночь, ночь - день, день - ночь, ночь - день, день
   - ночь, ночь - день, день - ночь, ночь - день, день - ночь, ночь - день, день -
   305
   ночь, ночь - день, день - ночь, ночь - день, день - ночь, ночь - день, день - ночь,
   ночь - день, день - ночь...
   Побережье летнего Коктебля гудит и днём, и ночью. Даже в непогоду -
   сезон. А закат, как и вино, бывает: белым, розовым и красным. Наблюдать один и
   тот же закат можно даже дважды: 1) с земли в аэропорте, 2) в воздухе с борта
   авиалайнера. Иногда закат задрапировывается тучами, а смур не разбавляется
   даже на двоих .
   - Печальное зрелище, - не скрыл я.
   - Сплаваем? - предложил Свиридов.
   - С катушек съехал!? Зачем?!
   - За идеями.
   Соревноваться со стихией - весьма глупо, тем более с ночным штормом.
   Панибратства Посейдон не прощает. Гляньте, чванливых выпендрёжников на
   морском дне разбросано предостаточно. Кооперироваться с ними мне совершенно
   не хотелось.
   "Стихия - это метафора, которая неподвластна воле поэтов, - подумалось
   мне, сопротивлявшемуся накатывавшим бурунам. - Потому что стихии
   управляются волей богов".
   Плыли молча, спокойно и уверенно. Свиридов в авангарде, я - арьергарде.
   (Страх - препятствие легко преодолимое. Если, конечно же, страх не преодолел
   нас. Ничего сложного, - если страх преодолел нас, то преодоление себя самого -
   почти непреодолимое препятствие. Посему не позволяйте страху овладевать вами,
   ибо вы потеряете себя!). Стихия захлёстывала, увлекала, сносила. Было страшно.
   Только принципы не позволяли мне трусливо возмущаться, соскакивать с
   дистанции и грести на попятную. Когда же нюхать нашатырь было уже поздно и
   спазмы ужаса затихли, когда я готов был окунуться с головой навсегда - поводырь
   мой развернулся на 180 градусов, и буруны забили нам в спину, подталкивая к краю
   моря на шаг, на два - унося вглубь. Выбравшись на берег, Свиридов устало сказал:
   - Продвигаться в неизвестное трудно. Но неизмеримо легче, чем
   возвращаться оттуда. Фабула такова: стремись к пределу, постепенно его
   увеличивая. Надеюсь, что нам хватит мужества добраться до своего предела.
   Надеюсь, нам хватит мудрости на обратный путь.
   - Знаешь, однажды к Будде, сидевшему у баобаба, как-то подрулил
   незнакомец. Он хотел что-то спросить у Будды, но Будда перебил его словами: "И
   чего ты добился?". Вместо ответа незнакомец прошёл по водной глади поперёк
   течения реки и совершенно сухим стопорнулся на противоположном берегу.
   "Хуйня, - ответил Будда на безмолвное заявление незнакомца. - Я найму за три
   рубля лодку и переплыву сухим. Ещё скорее чем ты!". Чему учит эта притча?
   - Тому, что если ты даже не Будда, но у тебя есть три рубля, то при желании
   ты можешь утереть нос кому угодно, даже Иисусу Христу. Время в говне своём
   покопаться, а то ангельский крейсер маячит на горизонте, да и Пётр говорит, что
   краеугольный камень на Благовещание даже для двух дьяконов неподъёмен, -
   зыркнув, будто из бойниц дзота, сказал он и закатал манжеты джинсовки.
   306
   @@@
   Обыкновенно диспуты с Его Писательством заканчивались поражением его
   оппонентов. Неизвестно, любил ли Его Писательство русскую баню, японское
   фуро или финнскую сауну, но своими спорами он накалял атмосферу до такого
   градуса, что парить начинало не по-мелочам. И уже очень вскоре его оппоненты
   парили в прострации, типа фанера над столицей Франции. Хрестоматийный
   софизм, искусство схоластиков и прочие приёмчики античных ораторов я изучил
   вполне основательно, но, попадая ненароком в теософо-теологическую
   турбулентность, мне регистрировалась персональная беспомощность и
   бесперспективность дальнейших препираний. Дело в том, что против
   интеллектуально-сногшибательного айкидо Его Писательства бессильничали
   практически все. Однако, иногда я добивался своего.
   - Апокрифов ведь не предвидится. Не очкуешь, что книженцию спиздят?
   Тисканут под чужим именем! Гонорары будут стяжать сплошь и рядом!
   Нобелевские премии грабастать! А тебе - мохнатку шапочкой, - затронул я
   щекотную тему, вспомнив предусмотрительность Верещагина, - защиту его
   личного авторского права через рукописные послания самому себе же, должные
   возвращяться ему же с почтовым штемпелем на конверте.
   - Примерять чужую судьбу опасно.
   - Крест?
   - Чемодан. Каждый должен нести свой чемодан. Кто самый олигархистый
   богатей?
   - Билл Гейтс.
   - А может Бог? Скопидомствуй или расточительствуй... Монопенисуально!
   Всё, что даётся - от Бога. Чтобы ты не отдавал, ты отдаёшь - Ему. Твой вдох
   тождественен Его выдоху, твой выдох - Его вдоху. Всё у меня будет хорошо. У
   меня с Богом нормальные отношения.
   - Компромиссные? Как у Бессмертного?
   - То есть?
   - Как-то в разговоре по душам я спросил Костю за отношения с Богом. Он
   ответил, компромиссные. Даже нечто вроде молитвы выдал. Господи, я
   принимаю Тебя настолько, насколько Ты меня принимаешь. Господи, я
   подчиняюсь воле Твоей настолько, насколько Ты меня подчиняешь. Ещё о чём-то
   святотатствовал. Забыл. Выпили крепко. А потом осёкся и сказал, что в том
   неоплатном долгу уподобляется тем девкам.
   - Всё пребывает в развитии, а не в противоречии. Единственная буковка или
   запятая смысл меняет чудовищно. Мультик помнишь? Казнить нельзя
   помиловать. Столкновение амбиций рождает проблему. Проблема требует
   разрешения. Но! Способствует ли сие развитию? Истины произносятся тихо.
   Попробуй услышь! Да. Башковитый Костя парень. Бога принимает...
   перорально. Дозировано, но без рецепта.
   - Семинар не про Костю. Интригует твой индекс.
   - Сызмальское тяготение ребёнка к энтомологии говорит о его явной
   307
   склонности к гомосексуализму, - отшутился Его Писательство, сделал изящный
   пас и извлёк откуда-то ниоткуда туго забитую папиросу. - Пыхнем?
   - Откуда?
   - Подарили. Намедни, - обронил он невзначай. - Целый корабль.
   Словно тонко копируя, исполняясь собой в минулую сиюминутность,
   куртуазно намекая на квадратуру собственной значимости, а именно нехилую
   свою котировку и сопутствующие ей умопомрачительные привилегии в виде
   дармовых кораблей (эскадр и флотилий, воздушных и космических), Его
   Писательство продублировал:
   - Целый корабль.
   Иронизируя над собственной самооценкой и презентованной пригоршней
   марихуаны измещением в спичечный коробок, Его Писательство как бы
   синхронно выражал щедрости дарителя своё уважение и благодарность. В
   подтверждение тому, чуть смущённо и вместе с тем немного фиглярно, искусно
   подражая угрюмой немногословности парня, подарившего ему "целый корабль"
   (спичечный коробок) марихуаны, Свиридов добавил:
   - Это тебе, сказал он. Кури, и пиши свои книжки.
   - Отрикошетит, значит, коль книжечку спиздят, - вклинился я.
   Развернувшись тяжёлым танком, Свиридов нацелился, типа собираясь
   долбануть прямой наводкой. Потемневшие в кремний глаза его замерцали
   странными флуоресцентными всполохами.
   - Никогда никому не говорил. Тебе скажу. Был у меня знакомый. Ни друг. Ни
   приятель. Добрый, как думалось мне, знакомый. Нас связывали общие дела. Так
   вот. Как-то он меня кинул. Прискакал я на разборки. Думал правду сыскать. Он и
   разъяснил мне, что к чему. Откровенненько так.
   - В бубен ему настучал?
   - Скользкий он, прямо вьюн. К тому же охрана. Ящеры тероцефалы.
   Звероголовые.
   - По судам затаскал? Теперь чахнет в тюряге?
   - Когда он мне "что к чему" втирал, я упал в ярость. Померкло всё резко.
   Исчезло. Ярость - это помутнение. Вроде катаракты. Ещё разнос мне устроил.
   Распекал. Я чуствовал себя таким скомканным тюбиком. Мне бы надо бы ультиматум
   ему засандалить. Нужно бы ему ремонт лица и тела учинить, разрядиться... Да где
   там! Разрываюсь на центробежность и центростремительность. Точно в центрифуге.
   Белый свет спрятан за ширмочкой. Шито-крыто. Пелена. Только голос его
   шепелявый. Рядом где-то. И дыхание в шеренгу. Вдох-выдох, вдох-выдох... Приливотлив,
   прилив-отлив... Я наощупь в поток... Целенаправленно... Вдруг всё
   рассеялось. Гляжу - лёгкие. Как-будто я внутри. Интересно. Шиворот-навыворот.
   Розовенькие такие альвеолы, типа у младенца. Он ведь не курил. Потому что крепко
   о здоровьице своём заботился. А я рассматриваю. Ищу, ищу, ищу... И нашёл.
   Микроскопическую такую. Нехорошенькую, раковую, вредненькую. Они же
   дремлют. Пожалел я ту клеточку. Согрел её своею любовью. Придал ей уверенности
   и сил. Разбудил я клеточку и стала она подрастать, делиться, размножаться... Ему
   308
   невдомёк. Пульверизирует слюнями, митингует, а рак его правое лёгкое уплетает.
   Месяц спустя раковую опухоль у него и обнаружили. Прямо в правом отсеке. Спустя
   восемь месяцев он кончился. Намаялся, правда, сперва. Сначала почти половину
   резанули. Потом ещё. Затем метастазы. Доконала его болезнь. Сожрал рак. А ведь
   здоровый был, прямо бык.
   Вспыхнув молниями, глаза Свиридова обратно погрузились во мрак, то есть
   померкли.
   - Ну, ты меня сдетонировал.
   - Полегче на поворотах! - перетрусил я. - Емаё! Спросить уже нельзя.
   - Спрашивай.
   - Стало быть в случае чего... Кислород перекроешь? Восстанут адские силы
   и спикируют огнедышащие ангелы?
   - До талерантности уж точно не снизойду. Хотя обойдёмся и без скандала.
   Посредничествуя, навроде стекла-лупы, дымок марихуаны преобразил
   размеры и краски сущего, сделав оное ярче и отчётливее. (Склонившись в детстве
   над почтовой маркой с увеличительной линзой, я частенько размышлял над
   узостью своего мировозрения, его ограниченностью, беспомощного без
   примитивных приспособ). Закрепившись вскоре в эпицентре великолепнонеповторимого
   калейдоскопа, я застационарился и наслаждался красотой и
   формой соцветий, мчался смерчем, радовался целостности.
   Свиридов грузил пробивавшими его изменами. Однажды, ни о чём дурном
   не помышляя, раскрыв на последней странице ежемесячный детский журнал
   "Сюрприз", он увидел отпечатанную голографическую (или стереографическую)
   картинку, разработанную компьютером, вроде книжек "Магический глаз".
   Никогда прежде не практиковавший подобного, Свиридов расфокусировался на
   красочно размытое изображение и тотчас на него кардинально по-иному
   сфокусировался. Под реальным слоганом "Сюрприз номера", Свиридову
   прорисовалось объёмное изображение барашка, чем-то похожего на Агнца.
   Произвольно раскрыв журнал "Сюрприз" посредине, Свиридов обнаружил в
   окружении по-детски наивных рисунков текст под заголовком "Знаешь ли ты,
   что...", коий начинался так: "большая часть клеток крови - это красные
   кровяные тельца. А красные они потому, что содержат белковое вещество
   гемоглобин, в котором много железа. Ты ведь помнишь, какого цвета ржавчина?",
   а заканчивался так: "Наешься - и больше станет у тебя красных кровяных телец
   и гемоглобина, а от этого быстрее и лучше будут питаться и очищаться клетки
   твоего организма". Вдобавок Свиридов заметелил пургой про таинственную
   незнакомку, самоописавшуюся по телефону непринуждённо: "Ну, я такая... Рост
   метр восемьдесят, вес семьдесят два килограмма".
   - Нет, ты прикинь. Я спрашиваю у неё, Вы какая? А она, метр восемьдесят
   на семьдесят два. Головач Лена. Нет, ты только вдумайся! Голова члена, -
   мужественно поражался он, пожертвовав мне "пяточку".
   За зелёным чаем, благоухавшим кипячёной водой, в которой промыли
   сырую рыбу, он признавался мне в любви к русским и грузил какой-то чушью про
   309
   боевые кличи. Вкратце суть его учения о боевых кличах сводилась к
   следующему. У всех без исключения народов есть боевые кличи. Покуда
   существуют эти боевые кличи - эти народы и существуют. Так что, с
   исчезновением (или переменой на иной) боевого клича "банзай" исчезнут
   японцы, то есть, возможно, они и останутся такими же работящими и
   узкоглазыми, но сущность их непременно утратится, ибо мистическая сущность
   народа строго соответствует мистической сущности его боевого клича. Поелику
   же каждый боевой клич якобы не несёт особой смысловой нагрузки, то и
   мистическая сущность каждого народа расшифровке практически не поддаётся.
   В предыдущем предложении я не напрасно употребил эпитет "якобы", поскольку
   без исключения все боевые кличи несут в себе не просто смысловую нагрузку, но
   её концентрированный эквивалент. Таким образом, боевой клич русских "ура" не
   бессмысленное трибуквие. Что значит "ура"? Это "вперёд"? Или "привет"? Или
   ещё что-либо? Если же так оно и есть, то почему бы не называть вещи своими
   именами? Всё дело в том, что боевой клич русских "ура" утратил (специально
   или нет - ещё один вопрос) две согласные буквы (звонкую и глухую), которые
   соответственно находились в авангарде боевого клича и в его арьергарде. Боевой
   клич русских изначально насчитывал пять букв! Однако в силу ли невозможности
   громкого произношения, либо по иным причинам боевой клич русских утратил
   первую букву "д" и последюю букву "к". Лишь третья согласная "р" осталась
   связующим звеном гласных "у" и "а". Не потому ли победы русского оружия
   всегда столь поразительны?! И гениальные полководцы на Святой Руси, уверен,
   не переведутся во веки веков, ибо когда на плацу они парадно приветствуют
   стройные шеренги: "Поздравляю вас с Днём советской армии и военно-морского
   флота!", то им отвечают троекратноувеличенным сакральным словом "дурак".
   - Если обычный пехотинец говорит такие секретные пароли в лицо самому
   маршалу Жукову, который не проиграл ни одной битвы, и сам Георгий
   Константинович после такого дикого эпитета рыдает от гордой радости, то
   понять такой народ просто невозможно! И покорить, кстати, тоже, - весомо
   заявил Свиридов и, помолчав, добавил: - Вообще-то русские очень похожи на
   скандинавов. Только скандинавы немножко холоднее. Ведь в принципе-то
   русские - это бывшие варяги, которые забыли или отказались от своего боевого
   клича, и взяли на вооружение боевой клич славян.
   Я слушал его рассеянно и вспомнились мне стихи Юрия Николаевича Тура,
   бывшего главного художника Русского академически-драматического театра
   имени Максима Горького, театра в помещении которого прежде была синагога.
   Сяжу на лауцы каля ганку.
   А жабка плясь...
   Вось так i чалавек -
   Жыве, жыве... i раптам памiрае.
   - Человеческая жизнь, брат, как перо. Дунул и улетела. Самурайские дела, -
   продолжил он о чём-то, что, наверное, я пропустил.
   310
   Невнимательность порой порождает ненужные вопросы, которые даже
   озвучить стыдно. А затем эти вопросы, на которые не получены ответы,
   забываются, и вспоминаются с большим опозданием. Действительно, ведь так и
   не решённые извечные вопросы русской интеллигенции "Кто виноват?" и "Что
   делать?" постепенно позабылись, и уже всех интересует совершенно другое:
   "Где я?" и "Кто здесь?"
   @@@
   Коренных коктебельцев - около пяти тысяч. Однако в разгар сезона в
   посёлок набивается до пятидесяти тысяч. Тем удивительнее, что столь скоро мы
   нашлись. Но я засёк его первым. Засев в засаде под балдахинами кафешки "Под
   винтом", Бессмертный глубокомысленно жевал осетриный шашлык, потягивал
   портвейн и наблюдал за полётом мотодельтаплана.
   - Давно? - спросил я, вылавливая из его тарелки понравившийся мне рыбий
   фрагмент.
   - Полчаса, - сыто рыгнул Костя и пододвинул ко мне тарелку поближе.
   - Где?
   - Тут.
   - Понятно. Давай к нам. У нас клёво. Оттянемся по полной. Зазнакомлю.
   Проконсультирую. У нас такие девушки! Закачаешься, - заманивал я отвязно.
   - От нонконформисток у меня угревая сыпь, экзема и фурункулёз, -
   привередничал Костя, сохраняя спокойствие удава. - Ну что? По чарке за
   свиданьице?
   Символически мы подняли температуру до сорока. Всего по пятьдесят
   миллилитров. Сорокоградусная зашла, как в сухую землю.
   - Ну что? Вельком ту оазис предикатов-пропойц! Только не обессудь за
   совет. Кутерьма Коктебля фасад незаметно замызгивает. Короче, не
   коктебельнись от счастья.
   - Чистотой кафтана, сметливый кабальеро, не заботьтесь. Остальным тоже, -
   обиделся Костя. - Благодарствуем и за соболезнования. Однако соборовать меня
   рановато, ибо до климакса, ровно до Оренбурга. Сольфеджио ещё поголосим. За
   сигнатурки на предикабили, туда же спасибочки. Увы, не успею. Недосуг. Со
   временем полный попандос. Неделька-то воли всего. Ещё заглянуть в Форос
   обещался. Дама сердца. Кочерыжка наш титульный Его Писательство тобой?
   - На лежбище перед профурсетками мастодонит. Вот меня за мороженым
   погнал. Царственный свой престиж соблюдает. Угнетает, негодяй. Ему
   холодненького неймётся, так я должен по солнцепёку шлындаться. Разделение,
   мать его, труда. Говорит, притарань на свой вкус. Чего ему такого? Даже не знаю.
   Может говядины ему мёрзлой настругать? Пусть его тонзиллит фуникулёрный
   замучает. Новости есть?
   - Есть танки есть с нуля. И бэтэры. Бросово. За гроши. Конверсия в жилу.
   - Прелестно, князь! Весьма предприимчиво! Мы просто жаждем обретения!
   Тебя склероз, что ли, долбит, а?!!
   311
   - Не рычи.
   - ПЗРКа...
   - Вам завернуть?
   Прикупив апельсинового мороженого, хереса и прочего фуража, мы
   отправились на пляж. Попутно, Костя докучал рентабельностью предлагаемой
   сделки с техникой. Признаюсь, несмотря на +32 по Цельсию меня от возбуждения
   колотило. Разбирало здоровое любопытство, каким макаром испаряют столь
   нехило масштабное? При советском социализме с алыми флагами вкупе с
   псевдозолотыми черепом и молотом пропажа примитивного штык-ножа без
   общественного резонанса делалась весомым поводом для кропотливого поиска
   троглодитов из контрразведки, перелопачивавших всё вверх дном, ставивших всех
   раком на уши, принуждая без зазрения совести каждого стриптизировать, а
   вдобавок рашпилем по неглиже. Попробуй тут укройся, когда ссуженные в навозе
   колупаются. А тут танки с бэтэрами! Костя в секретчики не задраивался и
   популярно мне разжевал примитивную изощрённость схемы. Дело в том, что с
   распадом СССР суверенная Республика Беларусь по соглашению обязана была
   делиться с самостоятельной Российской Федерацией частью некогда
   общесоюзного оружия, шестьюдесятью, к примеру, единицами какой-нибудь
   убийственной хрени. Шестидесятка эта, допустим, числится на моём балансе, и
   вот, осушив сообща резервуар-другой, я обращаюсь к уполномоченному с
   противоположной стороны: "Никого не слушай, братан. Ранет не сорт яблок - это
   минет, только утром. Такая катавасия кругом! Такой кавардак! Конфедерастов к
   бесу-лешему, лишай их возьми. К чему пустомелить, видел по телеку передачу
   "Сам себе режиссер"? На спидометр глянь! Сколько нам осталось!? Давай мы с
   тобой лучше сготовим ухи наваристой! Коль не трусишь, могём так сделать. Ты
   факсимилируешь принятие мне полтинника. В твоей макулатуре я тождественную
   циферку означу. Оставшийся же червонец мы раскладём по-братски: тебе
   петрыкин и мне петрыкин".
   - Итак, что в ассортименте? - деловарился я.
   - Парочка "игл". Заштопают любого. И целый колчан "стрел", -
   расторопничал он.
   @@@
   Вас ис дас ПЗРКа "Стрела 2М" и рабочие её характеристики я прочувствовал
   накануне нового 1990-го года в Германии. Помнится, благополучно заплутали в
   заснеженной неразберихе неподалеку от Бернау. Пурга атаковала жуткая!
   Закупорив уши AC/DC, Новицкий хлобыстал водку. Нахально позёвывая и силясь
   изобразить из себя штурмана, Тимур скучал над топографической картой. Дрейфуя
   и пока не фиксируя в отверстии физкульт-привет страха, я листал монографию
   Троцкого "Литература и революция", того самого Льва Давидовича, против
   которого с соблюдением традиционных норм (с чёрными свечами и миньяном) в
   1927-ом был проведен пульса де-нура (удар огнём), древний каббалистический
   обряд, исход которого, на удивление, получился вовсе несмертельным, хотя после
   312
   того проклятия Троцкого поснимали со всех постов и отправили в ссылку. Обратив
   внимание на мою увлечённость книгой, рулевой Граб заметил:
   - Владимир Ильич Льва Давидовича блядью держал. А ведь даже не
   догадывался, что тот окажет ему посмертную соматичность, что тайну
   исчезновения банков откроет.
   - Каких банков? Золото партии? - отвлёкся я.
   - Вернее не банков, а банок.
   - Чего ты губошлепишь?!
   - Да так, ничего. Просто Крупская обожала банки. И псевдоним у неё был
   соответствующий. Божья Коровка.
   - Заберите у него руль!! Он же погубить нас зашустрил!! Сусанин!! Какие
   банки?!! Какие коровки?!!
   - Божьи, - отчитывался Олег раздосадованно. - Ну как же!? Разве ты не бумбум!?
   Всё ж уже развенчано! Крупская в детстве сильно болела простудой. Лечили
   её банками. Медицинскими. Надежда Константиновна на них подсела, то есть
   привыкла и, даже будучи вполне здоровой, продолжала их себе практиковать.
   Партийная кликуха у неё такая, потому что кругляши получаются синенькие.
   Бывало приволочётся Крупская на пляж, навзничь тельцем напоказ мелькнёт и
   размякшие от алкоголя революционеры уже в курсах. Божья Коровка прилетела!
   Продолжу своими словами. Жаловали Константиновну все (кому не лень), и
   Ильич в том числе. Однообразие пресыщает. А вот разнообразие подтолкнуло
   Ильича пошастать по заграницам с Инессой Арманд без паранджи. Чтобы по
   возврату Надя вусмерть не зашпыняла, приобрёл ей Ильич подарком баночки из
   богемского стекла. Медицинские баночки. И так запала Надя на баночки, что
   простила Вову за измену, и пользовалась ими, будто зубной щёткой, то есть
   каждодневно. А потом Иосиф, сукин сын, втихаря украл те богемные баночки, и
   годуй тут, негодуй, доказательств взять негде, даже напрокат. Однако
   тектонически насторожившись в канун своей кончины, Ильич убористо
   настрочил письмецо к съезду, где очень усомнился в филантропии Иосифа. Когда
   же Ильича формалинили вовсю, Давидович обнажился фактом, дескать, те
   пресловутые баночки Иосиф скоммуниздил, а тот ещё (или уже?) не в гробу, типа
   Ильич, а при власти. Размахнулся Иосиф и дал под жопу Давидовичу. Короче, дал
   визу на убытие из СССР. Неугомонный же Давидович из Аргентины на весь
   шарик чистосердечествовал. Тогда Иосиф убил его альпенштоком Альмодовера,
   то ли ещё чьим-то.
   - И откудова же прикатилась телега?
   - Оттудова, где факты аргументированы.
   - Не-е... Не может быть. Неправда.
   - Сева, правда не может быть неправдой.
   - Это почему?
   - Потому что нельзя быть красивой такой. Вот за пирожок тебе огромное
   человеческое спасибо. И за начинку гран-мерси. Кстати, у тебя родни по фамилии
   Медичи не имелось?
   313
   Солнечное затмение бывает только в новолуние, а лунное - в полнолуние.
   Это данность. Такая же данность, как и та, что бензиновый двигатель без бензина
   не работает. Так что, хлебнув последние капли своего высокооктанового пойла,
   наш колымага "фольксваген" замер посреди промерзшей пустоши. Даже
   индеферентный ко всему Новицкий приглушил своих брутальных АC/DC и
   оторвался от бутылки с водкой.
   - Русский зьима ошень колотун, - заметил он, выбравшись отлить.
   - Мы у немцев, - поправил Тимур, осознавая печальность общей участи.
   - Сугубо. Представительное железо уже накалывает на простатит, -
   упадничествовал я.
   - Там! Горит чего-то, - сигнализировал Олег ободряюще.
   Несанкционированные костерки на Родине привычно нас радовали ещё с
   пионэрского периода. Никакой крамолы. Случайный же огонёк у строгих немцев
   соответствовал штрафу в 50. 000 дойч марок.
   Единицей ускорения всегда служит деление пространства на время. Однако
   иногда единицей ускорения служит страх. Отмаршировав по хрустящему насту,
   мы приблизились и различили пятерых огнепоклонников (лейтенант, прапорщик
   и три солдата), валявшихся вповалку по жаркому радиусу. Отравляющий перегар
   спиртяги перебивал даже едкость дыма. От скульптурно застывшей группы
   неподалеку стоял мощный ЗИЛ-131 с КУНГом.
   - Пилигримы! - обрадовался солдатик, узурпированный в хлам алкоголем, и
   направил на нас свой "калаш".
   - Говнюк! Ты ещё на горшке ёрзал, когда я унитаз уже самостоятельно
   мочил, - процедил Тимур. - Тыкает мне тут. Сунь своё дуло себе в дупло!
   - Дунь в хуй, соловьём станешь! - поддержал Серёжа Тимура излишне
   задиристо.
   - Чьи будете, хлопчики? Откуда? Куда? Зачем? - осведомился прапор
   деликатным противовесом.
   Протестировав нас на честность, прапор гостеприимно пригласил нас к
   полыхавшему костру. Прапор был более-менее трезвым. Остальные воины
   прочностью волнореза не обладали. Разобранные и тщательно протёртые
   спиртом они, как нефиг-нафиг, дали бы от холода дубаря, кабы складированно не
   легли в обогреваемый и пуленепробиваемый депозитарий на колесах, куда мы
   определили их, предварительно кратко посовещавшись. В КУНГ от ЗИЛа-131 мы
   отбуксировали и Серёжу Новицкого, разогнавшегося до апогея. Затем, берляя
   печёную бульбу, закусывая свиным туханом и тунцом в оливковом масле, мы
   ебошили спиритус, разбодяживая его грейпфрутовым джюсом, и
   полемизировали, постепенно сходясь к общему знаменателю, об эффективности
   динамических медитаций Ошо и авторстве "Тихого Дона", о полезном вреде
   феодального крепостничества у них и громоздких нюансах финансово-кредитной
   политики у нас, о скользкой конъюнктуре рынка и казуистике законов, о
   тавтологиях Библии и секретных электроэнцефалограммах вождей, о гайморите
   лейтёхи и надёжности рубероидной изоляции, о преимуществах пивнух Минска
   314
   и размеренной скуке хвалёной бундесовской жизни... Но когда по рации чего-то
   по-военному чётко накашляли про "на уничтожение", прапор как-то
   мемориально рыкнул, нырнул в закрома, пошарил по сусекам и вынырнул оттуда
   с ПЗРКа "Стрела 2М" наперевес. У Олега аж челюсть отвисла. Узрев наведённую
   ракету, я сильно поперхнулся коктейлем.
   - Ну и что? - зазорничал Тимур номенклатурно.
   - Ну и всё, - простецки ответил стрелок и посмотрел в чёрное небо.
   - Рейс отменяется. Погодные условия подкачали, - сомневался я.
   - Не сцы, пупсик. В краеведеньи сами доки. И оптом. И рознично. Выщемим
   на чик-чирик. У них шахер-махер. Зато мы подымаемся на инфракрасное.
   Шварканем. Мало не покажется, - чумово форсил прапор.
   Дождавшись реактивного гула, доносившегося откуда-то из непроницаемой
   выси, прапор примостил своё грозное оружие на плечо, напутствовал "целую
   всюду, люблю везде" и пальнул. Заворожённые дикой красочностью зрелища, мы
   застывше наблюдали. Секунда, другая, третья... Хронометрия была
   стремительной. Прожигая тёмно-синюю ткань неба, зело эклектично траекторя,
   ракета быстро зарадарила цель. И казалось бы учебная (?) атака вот-вот должна
   была закончиться поражением условного (?) противника, но сверху такой шаляйваляй
   пошоркал! Такое шаривари! Отцензурировав свой параноидальный
   маршрут, ракета-шельма замедлилась и, кардинально изменив лейтмотив,
   заприноравливалась к нашему дастархану, точно рахат-лукум в пищевой рацион
   диабетиков. Тепловое излучение! Инфракрасность костра!! О запоздалый ужас
   прозрения!!! Чрезмерная энергичность и неуправляемость ПЗРКа "Стрела 2М",
   приближавшейся всё ближе к нам и ближе, зачаровывала. От страха мы замерли,
   точно кролики перед анакондой. Хотя, думаю не ошибусь, всем очень хотелось
   бы уползти тараканом под плинтус и прикрыться там линолеумом.
   - Еб вашу мать!!! Ло-о-ожись!!! - ошалело скомандовал прапорщик.
   "Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кто не спрятался, я не виноват", -
   крутилось под моей черепушкой.
   Выпущенная "стрела" возвратилась бумерангом. Конкретно попав в костёр,
   "стрела" ухнула так, что ударная волна пулями выбила серные пробки из ушей,
   после чего в наших опустевших штольнях отчётливо зазвучал Ом, знак
   дзеновской силы. Великолепие фейерверка получилось слишком уж лучезарным.
   Полыхавшие головешки по-жонглёрски крутились под ночным куполом
   Германии, а образовавшимся пеплом запросто можно было утрамбовать парутройку
   колумбариев. Короче, мало места.
   - Тебя как зовут? - хрипло спросил прапор, убирая локоть с моего затылка.
   - Севой, - ответил я охуевше-смиренно.
   - Ломов. Прапорщик Ломов.
   Говорят, на нервной на почве вши заводятся размером с колорадского жука.
   Впрочем, говорят, не размер важен, но умение. Всё правильно. Вот однажды
   купец по псарне рыскал, хотел разжиться сторожевой собакой. Волкодавы,
   овчарки, мастифы... Псарь купцу: "Тебе это надо?! На говно зажмурься. Покажу
   315
   тебе настоящую породу!". Подводит псарь купца к большой клетке, за которой
   сидит несерьёзный недомерок, и говорит ему весомо: "Вот!!!" "Колдырь, ты
   доусогублялся уже алкоголем до паралича мозга, когда вегетативность нервной
   системы засыхает на корню в третьей степени. Чего ты сунешь мне крапаль?! На
   что он способен?! Разве что подпрыгнуть да поцеловать в жопу!" - возмутился
   купец. "О-о-о, - протянул псарь, - Ты не знаешь какие у неё холодные губы". Так
   что, где потеряешь, где найдёшь, одному Богу известно. Только если вдруг среди
   глубокой ночи Вас разбудит телефонный звонок и незнакомый ласковый голос
   поинтересуется: "А Бог есть?" и Вы автоматически ответите: "Бога нет", то
   будьте готовы к новому вопросу: "А когда Бог будет?".
   @@@
   Бывало шагаешь мимо дома, ограждённого железными спинками от
   панцирных кроватей, и отчётливо понимаешь, что хозяин этой красоты некогда
   работал директором в детском доме. Вскроешь порой консервную банку с
   кильками в томате, а оттуда на тебя уже смотрят удивлённые немигаючие глаза,
   прочность коих либо разжёвывается и заглатывается, либо выплёвывается, отчего
   они катятся и глухо подпрыгивают. Кроме того, когда организм слабеет и даже
   молекулы ДНК с объёмом памяти в 10 миллиардов единиц информации уже
   недостаточно, тогда подключается Память Тонкая, молекула которой, по самым
   скромным оценкам, мощнее молекулы ДНК в квадриллион раз, а может и
   степеней. Так что, не бойтесь забыть как дышать и поэтому умереть!
   Поэт Некрасов, который размышлял у парадного подъезда, кому с кем на
   Руси жить хорошо, любил в своём детстве ходить на рыбалку. Любил потаскать
   окуньков, карасиков с лещами, налимом и щукой не брезговал. Пуще же всего
   обожал Некрасов вытаскивать с водоёмов утопленников, на коих торжественно
   забрасывались браконьерные снасти. Впоследствии, будучи уже вполне
   взрослым, поэт Некрасов страшно ностальгировал по ушедшему детству, по
   счастливым денькам, когда возможно было порадовать унылых родителей
   хорошим уловом.
   Прибежали в избу дети.
   Второпях зовут отца:
   "Тятя, тятя, наши сети
   Притащили мертвеца".
   Алхимики говорили, что царство минералов питает царство растительное,
   которое в свою очередь питает царство животное. Человек питается и тем и
   другим и третьим. Промолчу о том, для кого является питанием сам человек.
   Впрочем, всё это торговля. Покупаешь жизнь, продаёшь смерть. Продаёшь
   жизнь, покупаешь смерть. Но спонтанно ловить бычков с пирса всё равно не
   получалось: статичность формировала стенокардию, пристраивались всякие там
   подозрительно активно-пассивные, шантажировала ипохондрия. Посему
   предложение изобретательного Ореховского поудить рыбёшку сетью (9 на 1,5
   316
   метра) я воспринял на ура и брависсимо. Не пофартило, поелику упился и
   проспал. Однако, отнюдь не напрасно! Шурум-бурумлю везением: Ореховского с
   комапаньоном из Кривого Рога с поличным повязал рыбнадзор.
   Представился и другой случай, благополучно мной не использованный.
   Пытаясь пробраться в запретные чертоги заповедного Карадага, Самсончик,
   смотревший на данность в виду отсутствия к нему женского внимания, как
   агрессивная жертва геноцида, валютчик Юра из Феодосии и проворный ваш слуга
   тормознулись бдительностью егеря. Отказавшись от противозаконностей, мы
   закоалицились жрать водку, обмазюкавшись целебным пеплом вулканическим,
   размоченном прежде в рассоле. Залив стакан в иссушенные недра, я засёк в
   ультрамарине (метрах в 700 от берега) расставленные сети рыбводхоза.
   Подрядившись повыдёргивать оттуда чешуйчатых на ушицу, я колотил себя
   кулаком в грудную клетку и ревел, как агрегаты байкеров. Валютчик Юра вяло
   пререкался. Урезонивая, захмелевший Юра размахивал "котлетой", с помощью
   которой нам удалось бы смести с прилавков Коктебля рыбьи припасы вчистую.
   Реприза с "котлетой", нафаршированной средствами производства валютчика
   Юры из Феодосии, показалась мне слишком нарочитой. Должного впечатления не
   произведя, Юра заубеждал, что затея обречена на конфуз. Конечно, если я идиот
   не полный, то обязательно поверну на попятную, потому что умников вроде меня
   немало зафиксировано, но все они, сердешные, уже гниют на кладбище. Отклонив
   трепетную заботу, я облачился в амуницию и сиганул в подогретый рассол.
   - Далеко не заплывай! - крикнул мне Элик вдогонку. - Утонешь, домой не
   приходи!
   - Не потеряйся в ночи! - заботливо попросил Юра.
   - Дети мои!!! - подражая Писателю из Москвы, протрубил я через
   пластмассовое дыхательное ответвление. - Мои ночи светлее, чем ваши дни!
   Транспортировавшись до пункта назначения, я воочию убедился в убогости
   своего тщеславия. Турне к Посейдону, типа экстремала Садко, мне действительно
   не сумасбродилось. Разбросанные сети причудливо заворачивались в диковиннопрозрачные
   лабиринты и обратное движение из них чреватило сумеречной
   суетой и неминуемым изнеможением: запутаться в заковыристых ловушках
   светило каждому непонарошку.
   Маленькая рыбка,
   Жареный карась.
   Где твоя улыбка,
   Что была вчерась?
   Посвящённая спешному отъезду Бессмертного, третья попытка увенчалась
   успехом и отличилась грандиозностью. С утра (спозаранку) загрузившись в
   "Жигули" Ахмета, мы двинулись в сторону Орджоникидзе.
   - Клёва не будет, - пьяно-сонно посетовал Костя. - Клёво было вчера.
   - Сестра, - просил Свиридов меня, указуя на Костю, - посцы на грудь, душа
   моря просит.
   317
   - Кэк-бэк коу-коу-кэк-бэк, - смешно подражал Ахмет какой-то пичужке.
   Спустя четверть часа, мы взобрались на гору, откуда вглядывались в живую
   бирюзу. Море. Потрясающей красоты и сложности организм. Разжиженная таблица
   Менделеева? Разумеется. Но, употребляя термин "тайга", мы подразумеваем не
   только флору. Естественно, медведь воспринимается единым целым: клещи и грязь,
   голод и шальные мыслишки присущи медведю, типа шкура. Медведь же является
   лишь малой частью крупной организации, тайгой называемого.
   Подцепив носком башмака пустую жестянку из-под консервов, мне
   уничижительно подумалось:
   Килька плавает в томате:
   Ей в томате - хорошо!
   Только я, ебёна матерь,
   Места в жизни не нашёл.
   Защищаясь от ослепляющих солнечных лучей, взяв под козырёк, будто
   отдавая светилу дань уважения, Свиридов неожиданно встрепенулся, резко отнял
   у меня бинокль, сверился и передал его Ахмету.
   - Пеленгасы, - подтвердил Ахмет, возвращая мне оптику.
   - Надолго ль дураку хрустальный хуй, - буркнул я, едва не уронив бинокль
   в пропасть.
   - Поебаться придётся на совесть, - почесал в затылке Свиридов.
   Вблизи берега среди водрослей, навроде коровьего стада, пасся крупный
   рыбьий косяк. Пеленгасы об опасности, хладнокровно взиравшей на них с
   высоты, не подозревали. Переведя взгляд на Кучук-Енишар, я вспомнил, как
   однажды почти на закате мы забрались туда с компанией. Выдув пару бутылок
   "Ркацители" и штакетину шалабаса, отдав дань Волошину, положив ему на
   могильную плиту камешки, пофотясь и наглядевшись на местные пейзажи, мы,
   подобрав за собой мусор, стали спускаться, когда я (замыкавший шествие)
   шуточно огляделся в бинокль и скорее себе, нежели кому-нибудь, то есть
   риторически, спросил: "Мы ничего не забыли?" "Мы забыли здесь наши
   сердца", - ответили мне.
   - Собрались охотники и давай подвигами хвастаться, - травил Костя
   анекдотом. - Первый говорит, пошёл как-то с шурином по грибочки. Идём,
   нарезаем в лукошко. Тут на тебе! Тигр! Так мы с шурином его перочинными
   зачикали. Второй говорит, однажды с батей сунулись за морошкой. Тут бац!
   Белый медведь! Так мы его с батей голыми руками задушили. Третий молчалскромничал.
   А потом спрашивает, мужики, вы о Мёртвом море слыхали? Так это
   мы с братом его убили.
   Мы убивали пеленгасов не ради удовольствия (хотя с азартом), а токмо ради
   пропитания. Впрочем, баня-фуро по-настоящему была кровавой: рассол
   изменился в цвете, а остроги сильно затупились...
   Улов (семнадцать штук) потянул на сорок два килограмма! Дабы зловредные
   дрозофилы не нафаршировали нашу добычу своими инфекционными бейцалами,
   318
   мы отчасти сунули её в холодильник. Двенадцать рыб бросили в бассейн (1,5 на
   1,5) , сваренный из железных листьев.
   Намедни мной планировалась небольшая постирушка: требовалось отделить
   грязь от чистоты. Среди всего прочего нужно было отфетишить от крови
   хозяйскую наволочку. Резвящимся на арендованной подушке с девчонками в
   критические дни не замечен, дефлорацию не практиковал, поллюциями не
   мучался. Глупейшая история, стыдно признаться. В условиях города моя
   временная брутальная болезнь называлась бы "асфальтной". Надриньканный в
   дупель и нацеленный переспать на горочке, не прочухав угол подъёма, я
   пошатнулся и ляснулся с размаха нижней губой об крутой склон. Руководствуясь
   здравым смыслом, предпринимать очередное восхождение я побоялся. Давление
   обстоятельств принудило, вцепившись в балясины и перила веранды,
   ретироваться на панцирную койку с подушкой, бязь наволочки которой впитала
   мою кровь из рассечённой губы.
   "Он ненавидел Мир, ибо уверенно заблуждался, что Мир ненавидит Его.
   Только, Мир относился к Нему прохладно именно потому, что Ему не хватало для
   Мира тепла", - подумал я, шерудя тряпками.
   Усердие заправской белошвейки выжало из моей жировой прослойки
   семнадцать потов: грозовое облако надо мной готово было пролиться солёными
   дождями. Поршни шевелились, будто паровозные. "Бумц-бумц-бумц..." -
   стучало в висках. Протерев трудовые мозоли об шорты, я разогнулся от корыта и
   притулился к бассейнчику. Запыханные альвеолы страждали никотина. Вытянув
   и подпалив цигарку, я замер (от умер и померк). Окунувшись случайно взглядом
   под водную толщу бассейнчика, я увидел пеленгасов. Они размеренно
   колошматили хвостами, обмахивались, как веером, плавниками, без претензий
   хлопали жаберными крышками. Но! Никелированная расфуфыренность, типа от
   Пако Рабанна, на пеленгасах напрочь отсутствовала!!! Игриво поблескивая со
   дна бассейна, рыбья чешуя выглядела чересчур эротически, вроде небрежно
   скинутой кольчужки эквилибристки, заманчиво моющейся в душевой. Тыква
   прогнила?! Семечки набекрень?!
   - Рыбки плавают по дну, не достанешь ни одну, - сказал Ахмет, как в воду
   глядя.
   - Кто-то коньки отбрасывает. Кто-то ласты склеивает. Кто-то скидывает
   чешую, - жак-ив-кустовничал Свиридов.
   - Нездоровится им, что ли? - прикидывал Костя, недоумённо пожимая
   плечами.
   - Нездоровится! Ласты с коньками!! Это я почистил!!!
   "Захват власти неизбежно сопряжён с созданием собственной
   инфраструктуры, - размышлял я, гильотинируя рыб. - Допустим, современная
   цивилизация развивалась бы по какому-либо из параллельных сценариев.
   Допустим, не Европа бы открыла Океанию, а Океания Европу. Тогда бы Испания
   заколониалилась под Федеральными Штатами Микронезии или Паулау с
   Маршалловыми островами. Географические карты подвинули бы континенты и
   319
   центром планеты, точно Млечный Путь для нашей галактики, стали бы земляные
   крошечки, разбросанные по Океании".
   Выпотрошив и нарезав, я передал пеленгасов Свиридову. Он их солил, валял
   в муке и жарил на подсолнечном масле под весёлое шкворчание. Ахмет с Костей
   занимались сервировкой стола. Освободившийся от чешуи, Самсончик уже
   кушал майонез "Провансаль".
   Холестерин в нашем меню не порционничал. Стандартная трапеза: зелень,
   "Рислинг", хлеб и рыба.
   - Цимус! - нахваливал Элик, разламывая дымящийся ароматом кусок.
   - Пища, - благодущничал Ахмет. - Энергия.
   - Вымя. Чем дальше, тем лучше. Рыба в море! Вино в гастрономе! - цинично
   умничал Костя.
   - Жаль впрок поберлять нельзя, - жадничал Свиридов.
   - Огорчение на целую жизнь! - хохотнул я.
   - Пока я ем, я глух и нем, - сказал Свиридов и кинул в меня рыбью кость.
   - Жратушки! Жратушки! - подбадривал я.
   - Поддайте духовности! Боги едят души...
   - Вот бы Копперфильда отправить в средневековье! Или даже в раньше!
   - Блаженный Августин прав. Явлений, не соответствующих природе, не
   существует. Существуют лишь явления, не соответствующие знаниям о природе.
   Магия Копперфильда? Магия-хуягия. Ему бы идеологию выковать.
   Персональную. Когда информационные системы рухнут, образование протянет
   кегли и разразится мировая напасть, тогда окрепнут слухи о Дэвиде-Пророке.
   Схлынет тонна годков и какой-нибудь собор, типа Никейского, голосанёт
   большинством, что Дэвид и Бог братья-близнецы. Впрочем. Сослагательное
   наклонение истории не ведомо. Истории будущего тоже.
   "Поучиться у рыб можно многому, - подумалось мне невзначай. -
   Молчанию, допустим. Ведь молчание - один из признаков мудрости. Недаром
   рыба была паролем древних христиан. Забавно, начало христианства
   соответствовало началу эпохи Рыб, которая уже заканчивается, отдаёт свои права
   эпохе Водолея. Интересно, почему Иисус по гороскопу Козерог, а не Рыба?
   Интересно, почему Иуда по гороскопу Рыба, а не кто-либо другой из знаков?"
   - Фокусы. Покусы. Вот Христос блеснул фуршетом для соплеменников.
   Гуманитарно.
   - Пять тысяч! Кроме женщин и детей! Пять хлебов! Две рыбины!
   - Непостижимо! - поражался Элик, соскребая с жаровни шкуру пеленгаса.
   - Синие киты. Парочку острогами завалили. Одно только сердце потянет на
   кэгэ шестьсот-семьсот.
   - Вряд ли. Хотя? Порода рыб неизвестна.
   - Киты не рыбы. Млекопитающие, - поправил Элик.
   - Древние иудеи в ихтиологии не разбирались.
   - А чего?! Нашинковать тех же двух пеленгасов на пять тысяч фрагментов?
   Разве проблема?! Раздать куски. Бабы с детьми побоку. Теоретически невнапряг.
   320
   - Аtomos по-гречески - неделимый. Нейтроны, протоны, электроны...
   - Кванты! Куранты, кранты... От "а" до "я".
   - Неслабая матрёшка нарезается! Бесконечная.
   - Когда-нибудь какой-нибудь настырный космонавт достигнет края
   бесконечности и, заглянув за предел, убедится в ложности принятых
   представлений. Подойдя к концу Космоса, он увидит его начало. И тогда Кальпа
   развернётся пред ним полностью.
   Вариаций космогоний человечеством выработанно вполне предостаточно.
   Всякая по-своему верна. Только так или иначе присутствует какая-то
   недосказанность, скрытая за символами. Впрочем, неважно. Будущее наступает
   не внезапно. И намеченное осуществляется цикличностью, которую при
   внимательности можно разглядеть. Вероятно, наступит время и
   персонифицируется некто Призванный. Отыскав неделимую Монаду, Он
   расколет Её, словно грецкий орех, и явит Великое Ничто, То, что представить и
   описать нельзя. И створки Монады податливо раскроются и сомкнутся на
   противоположной стороне, вобрав в Себя Всё Сущее, заключив Его в Себя. А
   потом Великий Архитектор Вселенной оботрёт руки о фартук, промеряет Монаду
   циркулем, уточнит угольником и тюкнет молотком...
   @@@
   Плохие буквы в алфавите отсутствуют напрочь. Это касается алфавитов всех
   времён всех народов. С китайскими иероглифами русский алфавит имеет мало чего
   общего, и уж точно, буква "а" не есть лишь "аз", а "б" не только "буки". Однако
   при определённом сочетании буквы обретают смысл, порой даже постыдный. Так,
   поотдельности взятые три буквы из русского алфавита, например, "х", "у" и "й"
   ничего дурного в себе не несут, потому что не могут нести, но стоит им быть
   записанными или произнесёнными слитно, как у бдительных жандармов
   словесности нахмуриваются бровки и раззевается хайло. Объясните мне убогому,
   что неприличного в том же слове "хуй", обозначающий мужской детородный
   орган?! Лично мне невдомёк. Неужели латинский эквивалент (пенис) чем-то краше
   этого краткого и ёмкого слова? Опять-таки, пенис - это слово из специфического
   давно уже мёртвого лексикона, который принято употреблять с постным
   выражением табла в сугубо научных дискуссиях. Полагаю, запрет на слово "хуй"
   надо искать в догматах христианской религии, изничтожавшей некогда язычников
   огнём и мечом с ихними отвязными фаллическими культами.
   При ней я старался не материться. Сквернословие (её термин) она считала
   тяжким грехом. Она была христианкой. Шутить на религиозные темы с ней тоже
   было проблематичным. А говорить правду - тем более. Во всяком случае, я утаил
   от неё, что кризис среднего возраста у Христа обострился ровно в тридцать три,
   после чего Его упёртого, впавшего в глюк и глубокую депрессуху, не простили и
   приЯбошили гвоздями к забору. Совершенно напрасно приЯбошили, нужно
   признать. Я не рассказывал ей про Христа, с которым когда-то были дружны
   многие. Я рассказывал ей про приятеля-чеченца.
   321
   - Парень он классный. Но заливает, как насос. Натуральный хроник.
   Алканавт. Чего он только с собой не вытворял. Кодировался, зашивался. Торпеду
   эту эспералистую при мне выковыривал.
   - А ты?
   - Да нет! Что ты?! Он на абонементе, а я так... погулять вышел. У него, у
   Вахи, воля просто какая-то бешенная. К нему в Минск как-то родичи из Ичкерии
   заинтервентились. Позырили диоптриями своими на гармонию Вахи с алкоголем
   и заарканили его в Грозный. Там на него мудрецы насели тейповские.
   Императивностью склоняли. Ваха ни в какую! Чечен. Буду в Минске жить,
   говорит, потому что нравится. Мусульманцам же запрещено злоупотреблять.
   Курить нежелательно. Уболтали старики Ваху на Коране присягнуть, что к
   спиртному год не притронется. Табу и всё! Когда он в Минск вернулся, так,
   естественно, соблазнов хватало. Сам даже предлагал. А он, хочешь - пей, я не
   буду. Чечен. Нет и всё. Держался геройски, типа защитник Брестской крепости.
   Не хлипкий. Железобетон, а не парень. Мы ведь спецом его провоцировали.
   Проверяли на прочность. Не дичился. Не хныкал. На коня не высаживался.
   Лучше, говорит, харакири себе сделаю. Мы ему, доколе?! Доселе, говорит, и на
   циферблат показывает. Ровно год! День в день! Секунда в секунду! И началось!!!
   Чемпионат по гребле! Заплыв имени Мао Дзедуна!
   - Смог бы?
   - Смог.
   - А от чего не смог бы?
   - От тебя.
   Аннеке трепетала, как девочка из музшколы. Всасываясь ликантропом в
   податливую теплоту её ментолового дыхания, наблюдая в суженных зрачках
   отражение полнолуния, я распалялся звериной похотью. Инстинкт не обманешь.
   Здесь! Сейчас! Не балансируя между "да" и "нет", интенсивно адаптируясь, мы
   превращались в эластичное целое. Но вдруг она резко меня оттолкнула.
   - Зачем? - спросил я сокрушённо. - Ты пожалеешь.
   - Знаю, - улыбнулась она грустно.
   Современные мужчины в основном делятся на бреющихся: электробритвами
   и станками. Подбородок и щёки Ваха очищал от щетины по старинке, - опасным
   лезвием, а дед его и подавно, - использовал для сей процедуры исключительно
   саблю с рукояткой, выполненной из бивня мамонта.
   Чеченский обычай таков. Старшему сыну испокон веков отец наследовал
   всё своё имущество, младшим же давал лишь коня и ружьё, дабы желаемое они
   добыли сами. Отсюда чеченская кровь и проистекает. Младшему, Вахе, отец дал
   Наган и отправил в Москву на стажировку к бандитам-соплеменникам.
   Пистолет Ваха утопил в Свислочи: тропы Судьбы завели его в столицу
   Республики Беларусь, к другу. Отвергнутый отцом сын обыкновенно на него
   озлобляется, но мстит, как правило, невиновным, либо пьёт в Минске, как Ваха.
   Когда мужчину отвергает женщина...
   322
   @@@
   Специфически-туземно пованивая островатой смесью одеколона "Шипр"
   и уксуса, в "Чайном домике", точнее на скамеечке рядом, сидел суматошный Т.
   из Т. в плавках с лампасами, тюбетейке и окулярах-иллюминаторах.
   Почмокавшись, мы засели за столик о ерунде потренькать и попотчеваться
   стряпнёй кислотно-щелочной. Нажевавшись до отвала и выкурив косячок, мы
   прикупили "винчика с копеечками на этикетке" и, согласно компасу,
   двинулись к Юнге, где разбили вигвамы закомые дикари и дикарки.
   Прошлёпав половину пути рядом с чеканным профилем Его Писательства и
   добродушной образиной Т. из Т., которые увлечённичали омонимическими
   тары-бары-растабарами, я почувствовал себя на отшибе (изоляционно),
   чахлым каким-то чертополохом в компании культовых гигантов. Цыкать
   ревниво? Насупиться, натужиться и нараспев неврастенично заплакать?
   Затаиться тарантулом? Ломать хребет хула-хупом или ляпать по цымбалам?
   Нет! Избалованному выродку-паразиту тамагочи мне уподобляться не катило.
   Посему без выбрыконов, раскланявшись и обязавшись "как только, так и
   сразу", я отчалил по фарватеру в неведомое.
   Прогуливаясь по вечерней, приторно грохочущей набережной в
   трассирующих гирляндах, я тяжелодумно созерцал распаренную телесную
   сутолоку, ораву прожорливых ртов и призраки потерянных глаз, вопящих
   панегирики по обетовано-летне-пряным денькам, упразднявшимся
   перманентно-стремительно в небытие, чтобы торчмя-торчком зудеть в
   подкорке ординарно-рутинных будней зимних городов.
   - Чувак, выручи, - постно-панибратски вывел меня из полузабытья
   паренёк, рядившийся в олдово-битые камни.
   - Чем?
   - Баблом подогрей, сколько не жмёт.
   Позади паренька на парапете и прямо на разогретом асфальте сидел
   кордебалет шантрапы-команды, будто неудачно клонированной с форварда.
   Похожие на потрёпанных бурей пеликанов, они молчали, как рыба об лёд, и
   презрительствовали ко всему в своём развязно тупом ожидании. Их
   пренебрежительность проняла меня до радикулита. Цыпочки топтать нельзя. И
   на четвереньки тоже становиться не нужно. Вычислились "пеликаны" быстро.
   Детвора. Тинейджеры в фенечках. Нормальные обормоты. Спаринговать или
   сражаться с ними в шашки-шахматы? Зачем? Проспонсировал бы, кабы было
   (Свиридов снёс карбованцы). Оправдываясь отсутствием, снискать славу
   скупаря-крохобора? Ретироваться? Без разницы, по-любэ. Хотелось лишь
   напоследок щёлкнуть их слегонца по носу, чтоб не зазнавались.
   - Ну, так поможешь? - бесчинствовал оглоед.
   - Я похож на человека способного вам помочь? Вас так много. Я один.
   Проще вам помочь мне, - резонёрствовал я.
   - Чем? - хмыкнул пройдоха-форвард ошеломлённо.
   - Отцепитесь.
   323
   В знаменитом кафешантане "У Богдана" уморительно чудила опрятненькая
   бабусечка с насурьмлёнными бровями. Напялив ласты, маску, трубку и
   резиновую шапочку для купания, она оттопыривалась по полной, изнуряя
   окружавших изощрённой запредельщиной. Здесь же танцевали семейные
   парочки и ясельно-детсадовские всадники-вольтижёры, покуда аппаратношнуровые
   проблемы заставили музыкально-певческое сопровождение
   заткнуться. Вальсировавшие в танго папы бок о бок с мамами тормознули и
   утомлённо-радостно заобсуждали виденное в дельфинарии. Впротивовес,
   кавалькада у них на загривках перегрызлась, окрысилась и затеяла бешенную
   расфасовку: тумаки сыпались налево и направо. Пронзив мельтешню насквозь, я
   разглядел Элика, шнырявшего бледной спирахетой.
   - Туалет на пригорке за спасалкой знаешь? - неопределённичал Элик.
   - Литфондовский Белым Безмолвием называют, - классифицировал я
   научно. - Пригорочный числится Бастионом Культуры. Так что?
   - Платным вчера сделали. Дяденька на табуреточке. Денюжки в картонную
   коробочку. Солидно. Бизнес с размахом. Сегодня опять никого. Улавливаешь?
   Аферюга!
   - Прытко! Может общественность надавила. Смрадный налог и отменили.
   Или мытарь занемог, - предположил я.
   Аутеинтичность наверняка неблаговидна, и ажиотаж скорее всего
   сымпровизировал какой-то шулер с оскоплённым нюхом. Но вообще-то туалетец
   тот наредкость бедовый, дюже обманчивый. Присел я как-то по надобности в нём
   ненадолго. Делать не фиг, перед носом надписи самопальные, то есть граффити, и
   вот я читаю. Разностей хватало с лихвой, хоть отбавляй. Цепануло помню сильно
   фибры моей души послание под потолком. "Не обольщайся. Ничего путного из
   тебя всё равно не выйдет". Как вам такое нравится? По-моему очень обидно. Сия
   некорректность выбила меня, так сказать, из колеи. Дабы сосредоточиться на
   медитативный манер, я опустил глаза на уровень глаз (или плеч) и прочитал
   "посмотри направо". Ну, думаю, а почему нет? Ну, глянул я направо, а там
   написано "посмотри налево". Ну, и налево я глянул, а там написано "посмотри
   назад". Ну, я тут же назад повернулся, а там написано "коль сел срать, какого хуя
   вертишься?" Странненький, доложу я вам, туалетец. И вообще, знаете ли, вонь в
   бесплатных общественных сортирах на постсоветском пространстве своим едким
   напором хлорки вперемешку с испражнениями начисто вытравляет во мне
   ностальгический аромат любви к моему социалистическому прошлому. Впрочем,
   и ныне сцышь себе, бывает, в писсуар, когда в плотнозакрытой кабинке у
   присевшего запиликает мобила, и вскоре уже вместе с неспешной дефекацией за
   дверцей уже тихо-тихо о чём-то говорят, и тут к тебе, точнее к соседнему писсуару,
   пристраивается новоприбывший и, расшпиливая свою ширинку да кивая в
   сторону двери, за которой прячется абонент сотовой связи, удручённо ищет у тебя
   сочувствия: "Эти пидоры совсем уже обнаглели!"
   Самсончик напрягал меня сравнительной калькуляцией предметов
   народного потребления (сколько стоит "у них" и сколько стоит "у нас") и
   324
   душещипательно исповедывался про где он чего покушал и как сытно и вкусно
   ему было. Я внимал, как журналист, подвергнутый принудительной
   аккредитации. От такой распилочно-фуговальности другой на моём месте
   капитулировал бы вычерчивать в лазарет кардиограммы или шандарахнул бы
   Самсончика канделябром по темечку, только я (вылито-легированный болван)
   лояльничал, совершенно зря принебрегая угрозой Миокарда, который портит
   красивые сердца уродливо-синими инфарктными. Возможно, я вовсе не
   сахарный тростник, порубленный в песочек, а стручок, при чём весьма очень
   даже горьковастенький. Возможно, человечеству целесообразнее было бы
   абортировать меня на стадии формирования в эмбрионе хромосом, выгодноавантажнее
   утопить в тёплой ванночке или задушить несвежими пелёнками,
   безопаснее в юности травануть мои мозговые извилины аберрационными
   глистами. Однако... Аффектированные арии о продуктах питания лично мне
   противнее бутулизма. Моё писюлявое детство обязывает меня глохнуть от
   рекламной херни про кушанья. Неужели подобная пустота кому-либо
   интересна?! Говорят, дети мыслят животом, но ведь Элик уже давным-давно
   обзавёлся в паху нормальной такой мочалкой. В дни оные (дни детства) я
   рассказывал сверстникам о светящихся существах, посещавших меня по ночам.
   Меня подняли на смех. Впредь я никогда не откровенничал больше о тех дивных
   нашёптываниях. Дребеденить же про комбикорм тоже как-то не научился.
   Скучно. Амфибрахии к конфетам постепенно анаболизируют до хорея к
   тефтелям, а коллоквиумы по старинке, будто по прайс-листу: кто-то хвастается,
   кто-то завидует. Допетрив, что порой даже Тяняньмынь (Площадь Небесного
   Спокойствия) сотрясают буйства нигилизма, Элик, поникнув, перешёл к
   насущному и пожаловался на жизнь внасмарку. Закадрив понятливую девушку и
   пропудрив ей битый час голову, Элик остался с пшиком. Не сдав цитадель, пассия
   Элика кинула и улизнула с каким-то кентавром-аспирантом, у которого кудлатые
   цыгане куда-то увели коня.
   - Не ушла. Увели, - рассудил я.
   - Грамотей.
   - Охотник.
   - Я не охотник.
   - Ты жертва.
   - Я поэт.
   - Одно другого не исключает.
   Слишком уж трепетно домогался Элик женщин, слишком муторно отягощал
   интеллигентностями. Бесшабашности зрелого самца в Самсончике не было
   абсолютно. Он преподносился слишком нарядненько, галантерейно. Он желал
   быть вкусным, а получалась приторность. Зря. Десантироваться, быстренько
   сломить сопротивление и деспотично прочищать в борцовском партере закоулки
   фаллопиевые? Грубо. Женщины должны умирать в низких стонах. Если женщина
   говорит тебе: "Ты кончай, я пока покурю", то сие свидетельствует о твоей
   неполноценности. Ежели, согнув женщину к забору и задрав ей юбку на затылок,
   325
   ты жаришь, когда она плюётся шелухой от семечек, то назвать тебя мудаком -
   мягко. Матриархат не оправдался. Оправдать бы патриархат. В Элике
   присутствовало нечто незримо вычурное, нечто редкостно извращенное. Ни
   рыба, ни мясо. Когда Самсончик понял, что я уже сыт по горло до тошноты, а уши
   мои устали и вот-вот завянут, лицо его нахмурилось, типа у меня (у него)
   бенефис, а где аплодисменты?! Сославшись на надобность, я свалил.
   Утомившись от понурости почти до упада, я поплёлся к рассолу, дабы
   прополоскать замутнённое сознание. Зацепив Аннеке в сумрачном преддверии
   пляжа, я сменил свою автономность на нашу бинарность. Вскоре, восседая перед
   бурлящей кромкой рассола на моих джинсах с кроссовками и укутавшись в мой
   хэбэшный половик, Аннеке без передышки паровозила "Парламент", когда я
   занимался гидротерапией, принюхиваясь к бризовой закопченности.
   Пресытившись, я перебазировался на усыпанную крупной галькой твердь, где
   облачался в шмотьё и обувку.
   - Звезда упала! - завизжала Аннеке, тыкая пальцем в Орион.
   - Метеор, - протестовал я.
   - Какой ты... гадкий. Точный, не романтичный.
   - Зато честный. Звезды не падают.
   - Разумеется. Они слишком независимы. Незыблемы.
   - Правда, иногда тухнут... По запаху даже можно определить.
   Озлобленный жестокой изжогой на Космос (повинность коего сомнительна),
   я вдобавок придирался (убогоньким репейником) к антициклонной Аннеке,
   которую казуально ассоциировал с когортой обидчиц несчастного Самсончика.
   Спринцуя ей ушные раковины ажурными поэмами об отчебученных подвигах, я
   силился подражать психофашисту Урелу, его дисфункциональным кишечножелудочным
   трактатам, мемуарил про спасение угарно-безалаберных дружков
   (Ноя и Его Писательства), затерявшихся как-то в полуденном пекле июльского
   Крыма, когда, усыхая от гелионахрапистости, они беспамятно валялись в
   изломанном кольце, составленном из порожних бутылок "Иверии". Скрючившись
   свастикой и раскинувшись пентаграммой, они уподоблялись теням Солнца,
   полярным теням. Однако, в час пик и тень превращается в камень. Поэтому я
   хлестал их по щекам, умоляя, плакал и ныл от безнадеги, от безотчётного ужаса,
   увлажнял их морской водой, набранной в ладони корабликом, от отчаянной
   растерянности, подтаскивал к бурунам, пенящимся спасительностью. Казалось,
   было проще подтащить море к тем изуродованным идолам.
   - Хуюшки! Корешок слова заплутал - плут, а заблудился - блуд. Обманули
   или выебли?! Пожалуйста, говорите правильно. У-у-у-а-а-а!!! Пять народов я
   вижу, как сор в глазу! Оба мира менее одного моего крыла! Я поднимаюсь выше
   неба, танцую на крохотной земле! А-а-а-у-у-у!!! Не напился ли я Сомы?! - пропел
   Свиридов и, споткнувшись, зарылся лицом в гравий.
   Влекомые инертной тяжестью, девушки повалились на Свиридова, как
   тряпичные куклы. Только стойкий Т.из Т. удержался. По-стариковски кряхтя, он
   присел на пластиковую (литров на десять) канистру, где плескалось ещё литров
   326
   на пять. Если взять в толк, что математическая норма дискриминант (D=b2-4ac)
   нужна для подробного нахождения корней (квадратного уравнения)
   необязательна, то прежде чем залакироваться винищем, они несомненно
   насосались экстатического "манагуа". Я врубился в это, как Ньютон в яблоко.
   - Прости, - сказала Аннеке, - не могу. Вот так, просто...
   - С польского "просто" переводится - "прямо".
   - Знаешь, действительно. Я пожалела... Тогда, там... Подслушиваешь?
   - Смотрю, - ОТК(отдел тех. контроля)ликнулся я, уткнувшись взглядом в
   небосвод.
   - Значит, подсматриваешь. Понимаю. Плевать на условности. Сам создаёшь,
   сам уничтожаешь. Приказываешь и выполняешь, будто генерал и солдат в одном
   мундире. Я так не могу. Так не по-христиански.
   - Страстотерпец благоволил даже падшим женщинам.
   - Богохульник. Твои мозги и сердце отравлены наркотой.
   - Прежде чем превратиться в равноапостольную, Мария Магдалена была
   обыкновенной шлюхой! Поголовно все Святые были грешниками! А самыйпресамый
   мощный наркотик - Жизнь! Подсадка на Жизнь шансов не
   потенциалит! Пойдём. Нанесём визит вежливости.
   Обратите внимание на рекламу часов. Стрелки всегда располагаются на без
   десяти два, и никогда - на без двадцати пять. Элементарная психология.
   Потребитель должен различать на циферблате зашифрованную улыбку. Было
   около того (1.50). Романтично залитый расплавленным лунным серебром, рассол
   уже не радовал ни капельки. Ночная суета Коктебля преследовала, наступала,
   раздавливала. Усталость усугублялась ненасытной бессонницей. Прежде чем
   войти во владения Морфея, надо назвать Пароль. "Наши сани едут сами", -
   шутят системные торчки. Шутки побоку: в чужие сани не садись - далеко завезут,
   не выберешься. Какофония - не колыбельная. Какофония - аккомпанемент для
   неслабонервных. Гоняясь по пересеченной местности под чужую дуду, ты
   вибрируешь изнутри, вроде пережрав экстази, копаешься в суррогатном прахе
   иллюзий, перемалываешься мясорубкой никчемных событий. Роуминг долбит
   внезапно, вроде как полтергейст. Зональные звоночки нежданны. Ощущение
   поначалу прикалывает. Затем паришься навязчивой шизой антиутопии или
   дискутируешь с коровами о привлекательности быка, типа Пазифы (супруги
   Миноса, короля Крита), нагулявшей (от рогатого) чудовищный гибрид, который
   Казей забросал гранатами. Однако. Когда трансцедентный кинескоп застывает
   немым укором, тебе даётся откровение. Называя Пароль, ты произносишь: "Я
   отдаю Тебе всё. Мне ничего не нужно. Ничего, кроме покоя". И тогда в
   опустевший в сосуд бархатным металлом вливается влажная теплота покоя.
   Задержки мной не планировались. Я врубил автопилот, и дал по газам, чтобы
   изучать на портвейне очередную главу про гидравлику и гидролиз.
   - Сталактит где-то запропастился, - рылась Ася в рюкзачке.
   - Сталактит в пещере, - уверенно предположил Свиридов.
   - Да, в пещере. Там я его обломала. А где он сейчас? Странно.
   327
   - Сначала ты сталактит обламываешь. Потом сталактит обламывает тебя.
   Чего здесь странного?!
   - Жгучка! А ты чего?! На думку подсела?! О чём думка-то?! - клеился я.
   - О-о-о кро-о-оликах. Держали когда-то. Предупреждал ведь дедушка, чтоб
   траву с росой не давали. Дедушка умер, отец забыл. Накосил до рассвета и дал.
   Кролики и отправились вслед за дедушкой...
   - Отчего? - спросила Аннеке по-прибалтски прохладно-вежливо.
   - От росы, наверное.
   - Чего это они? От росы дохнут?! - недоумевал Свиридов.
   - Трава с росой не нравится? - удивился Т.из Т.
   Раз) дед учил, два) значит знал. Трава - штука обманчивая. Мокрая трава
   может убить и деда и кроликов. Уроки надо учить не назубок, а насмерть. Урок
   шестилетней давности от Моего Рождества, Еб Его Мать, преподанный мне
   Никитой, я запомнил намертво. "Знаешь, чем ты отличаешься от льва?" -
   спрашивал он, оперевшись о моё костлявое плечо локтем. "Ты отличаешься от
   льва тем, что на тебя положить можно, а на льва - нельзя! - отвечал он за мою
   молчаливую растерянность, и бил мне снизу по челюсти до кровавой соли на
   языке. - Саечка за невнимательность!" Положить - не положиться! Дети мои,
   запомните, усвойте навсегда! Тоже самое с телеком. "Продал?! Велосипед за
   мороженое?! - лукаво вопрошала меня строгая моя мамаша. "Откуда знаешь?!!" -
   поражался я, перепачканный пломбиром. "Видела по телевизору", - обманывала
   мама с улыбкой. Запомните, дети, усвойте навсегда. За телек реального времени не
   жалко ни велика, ни марже с пирже! Вот только жаль смотреть его никто не
   сможет, поелику радиус действия глазных яблок невелик. Опять же крысы! Смысл
   жизни крысы понятен лишь крысе. Коэффициент полезного действия согласно
   табелю о рангах не сложно рассчитать. Процентная польза от "корабельных",
   вероятно, имеется. По крайней мере, капитан, покидающий тонущее судно
   последним, чем-то обязан "корабельным крысам", которые покидают тонущее
   судно первыми. Обязан хотя бы за своевременное предупреждение.
   - Видел звезды? - кокетничала Ася со Свиридовым.
   - В упор.
   - А в телескоп видел?
   - Пока не довелось.
   - Значит, я тебя опередила.
   - Значит, у меня всё впереди? - хитро поинтересовался Свиридов и потрогал
   Асю за лодыжку.
   Принимая ингаляционные процедуры каннабисом, мы преображали сущее и
   расширяли горизонты восприятия. Эйфория, глюки, кайф, измена, пробивка на хаха
   - есть токмо общие термины, не объясняющие всех тонкостей ощущений. На
   мой взгляд, индукционное действие препарата аналогично релаксирующефокусирующим
   качествам солнцезащитных очков. Во всяком случае,
   ошибочность расхожего постулата Кипплинга той ночью я разглядел отчётливо.
   "Восток - это Восток, Запад - это Запад, им никогда не сойтись". Симпатичная и
   328
   немного наивная (в эпоху глобализации) поэтическая аллегория. Различие в
   эпидермисе? Традиции? Интеграция!!! Поверьте, перманентному тиражированию
   и нивелированию подвержено абсолютно Всё! Полагаю, комментарии излишни.
   Компромиссов выше крыши, компиляций с лихвой. Можете проверить, корневые
   противоречия закопаны в религиозной почве, откуда Всё и произрастает. Вкратце
   Доктрина Запада такова. 1) Полярно-инфантильное отношение к Верховным
   Иерархам: хороший-плохой, добрый-злой, сильный-слабый. 2) Отношение
   западного клеврета к посмертному существованию обусловлено стремлением к
   вечной жизни: христианский крест - символ воскрешения. Доктрина же Востока
   в следующем. 1) Философско-терпимое отношение к негативному и позитивному:
   предпочтение разрушителю Шиве в индуизме, уравновешенное в главном начале
   Тай-ки по Фо-Хи (единство Инь и Ян даосов), радостно-скорбно-созерцательный
   пофигизм буддизма. 2) Базируясь на реинкарнационном фундаменте, восточный
   клеврет мечтает избавиться (!) от жизни вечной, выпрыгнуть из сансары в
   божественное небытие. Вдобавок, восточный символ благополучия и достатка -
   Дракон, в западной традиции является олицетворением сил зла. Восток и Запад.
   Европа и Азия. Евразия. Мы инстрополируемся, взаимопроникаем и, вероятно,
   когда-нибудь поменяемся полюсами. Изолированные на общем континенте, мы
   обречены на геополитическую диффузию, потому что в противном случае Европа
   отделится от Азии, как Северная Америка отделилась от Южной, или накроется
   медным тазиком, типа Атлантиды. Таков промысел Архитектора.
   Посудачив и загрузив рассол камнями, мы разбрелись по фракциям: Т.из Т.
   уволок Жгучку в палаточный лагерь, Свиридов замонополизировал Асю, я
   вызвался сопроводить Аннеке. Следующими днём, точнее около полудни Т.из Т.
   с Жгучкой отчалили в Гурзуф, а поздним вечером в "Голубых шатрах" Ася,
   гудевшая драйвом, призналась, что провела ночь с нашим корифеем на горочке,
   что когда небо беспросветно заволокло и озноб доканывал особенно свирепо,
   девушка настояла перебраться под кровлю. Напрямки дорога выводила к обрыву.
   Глубина метра четыре, на дне - щебёнка. Неискушенные в мнемонике, запамятав
   элементарную систему координат, пьяновастенькие Его Писательство с Асей
   шествовали по склону в обнимочку, ровненько туда, куда не нужно, где поджидал
   их корпоративный финдепец.
   - Продрогла вся. Ему хоть бы хны. Вздор помелом несёт. Хихикает,
   придурок. Темень кромешная! Черным-черно, точно в четырёх сердцах
   Сорокина. Вдруг: мя-я-яу-у-у! Резко так. Под ногами. Этот - как вкопанный.
   Даже не шелохнётся. Насторожился. Чего тебе, Гуталин, спрашивает. Котяра: мяя-
   яу-у-у! Отбежал в сторону на метр и ждёт. Фосфорицирует глазищами. Под
   ноги глянули. Обрыв! Котик - ласковый животик. Вывел!
   @@@
   В сезон на коктебельской литеральности коробейники прилагательствуют
   просто обязательно. Душераздирающе-заунывные вопли, должно быть, слышны
   329
   даже на противоположном берегу, то есть у турков. "Холодное пиво!", "вобла с
   воблятами!", "беременный карась!", "минеральная вода!", "прохладительные
   напитки!", "пахлава медовая!", "трубочки со сгущёнкой!", "горячая кукуруза!",
   "сиськи в тесте!" и так далее и тому подобное. Наперерез волнительному шуму
   Чёрного моря, будто по партитуре бульдозером, с девяти до двадцати, один за
   одним, почти без интервалов.
   Разомлевший от Солнца и вина, подуставший от водных процедур в рассоле,
   я выбирался на берег, падал на спину и, погружённый в растекавшиеся мысли,
   прибивался тяжкой дрёмой. Перепуганный вусмерть, я просыпался от
   собственного же храпа, впрочем, как мне кажется, вполне безобидного. Импульс
   моего резкого движения передавался моим вальяжным соседям. В свою очередь
   те дёргались и передавали нервный импульс уже своим соседям, а те - своим. И
   вскоре весь пляж содрогался волнами от неведомо чего. Такая вот цепная реакция
   получалась.
   Мои кишки играли траурный марш, а мысли (мои скакуны) - распластались,
   вроде людей, размазанных в час пик по стёклам электричек метрополитена.
   Пытаясь совладать с собой, на манер мантры про себя (то есть не в слух), я запел
   заевшей пластинкой знаменитый саундтрек о секундах из неменее популярного
   телесериала про Штирлица: "Тум-тум-тум ту-ту-ту тум-тум-тум ту-ту-ту не
   думай тутуту не думай тутуту не думай тутуту не думай тутуту не думай тутуту
   не думай тутуту не думай тутуту не думай тутуту не думай тутуту не думай
   тутуту не думай тутуту не думай тутуту не думай тутуту не думай тутуту не
   думай тутуту не думай тутуту не думай..."
   - Плохо, что ли?! - заботился я после. - Чего вздыхаешь?!
   - Вы-ы-ыды-ы-ыха-а-аю-ю-ю, - эксперировал Свиридов печально. - Ой!
   Чего-то мне не по-себе. Натурально уже не по себе.
   - Ну, ты прям, как девочка. Критические дни, что ли?
   - Да нет. Ой! Что-то я уже притомился от отдыха.
   - Епт! Делов-то. Повкалывай. Ахмет яму роет под пристройку. Лопата
   сыщется!
   - Да ладно. Перемучаюсь как-нибудь, - протянул он уныло и тут же бодро
   отреагировал на тайное укладывание мной моих же гениталий, ущемлённых
   камнями: - Товарищ!
   - Сожалею, но я не нудист. Резинка в трусах просто лопнула, - отрезал я
   сурово.
   Нотабена! Нивелировать физический труд до прерогативы олигофренов
   глупо и неподобающе, ибо итогом такой политики является атрофия мышц,
   снижение общего тонуса и антипатия. Сбрасывать лишний жир, тягая железо за
   деньги в тренажерных залах, тоже годится. Но индустриальная польза тоже не
   лакшит. Растрата сил впустую. Раскидывание асфальта лопатой перетапливает
   жировые отложения в пот намного лучше, чем никелированные подвешенные
   велосипеды. Вкус к моде? Инспирируем! Клубная упорядоченность, фирмовые
   кольчужки, шикарный инвентарь, обязательные взносы членов, контрамарки,
   330
   конференции, конкурсы, рекламная шумиха и прочий маркетинг. Комплексно так
   подсуетиться и укладчицы асфальта преобразятся неузнаваемо! Гостям же Крыма
   телагой да кайлом обзаводиться не торопится. Поэтому рассол отдаёт дымом.
   Народ ведь курит! Мангалов, опять же, вроде сезонных костров инквизиции, то
   есть, много очень. Детишки иные, опять-таки, как инвалиды, только кушают и
   какают - пользы от них никакой, и если инвалиды нужны обществу хотя бы в
   воспитательных целях, для прививания морально-этических качеств, допустим,
   сострадания, то вред от детишек-эгоистов - вполне очевиден: вырастая, они
   (паразиты) жадно истребляют продкуты питания, оставляя вместо них горы
   говна. Таким образом, теряются целые поколения. Память о них отдаёт не
   порохом и кровью, типа у военных детишек, а подленьким и стыдным душком,
   вроде как тихонечко кто-то прошептал из ягодиц в переполненный лифт или
   общественный транспорт.
   - Гелиос зафакал. Чак Моола бы под занавес, - стенал я.
   - Дождь не предвидится, - заверил Руслик. - Над Святой чисто.
   Верная примета Коктебля: коль над Святой горой более-менее чисто, то
   ясность в дальнейшем гарантированно обеспечена, ежели Святая гора
   нахлобучила облачную шапку, то лютых осадков ожидай непременно.
   - Руслик, в Херсоне зимы тёплые? - консультировался Свиридов.
   - Относительно. Прежде ниже минус пяти обычно не опускалось. Теперь по
   будням минус двадцать. А в Минске?
   - А у нас наоборот. Раньше минус двадцать. Сейчас пять с минусом. Климат
   меняется.
   - Бульбаши. Намелиорировали, - попрекнул Руслан.
   - Я думаю вы виноваты. Это ж вы, хохлы, начернобылили, - протестовал я.
   Контроверза не грозила кризисом. Корректность контакта, впрочем, имела
   чесночный привкус. С определёнными поправками претензии спорщиковоппортунистов
   выписывались чётким абрисом справедливости. Мелиорация (
   косвенно уж точно) связана с аномальным климатическим явлением Эль-Ниньо
   ("Младенец Христос"), зарождающимся, согласно календарю, в католическое
   Рождество. Одиозный фактор, всеобъемлющий. Отмежеваться от течения ЭльНиньо
   с каждым Новым годом становится всё проблематичнее. Природный
   катаклизм Эль-Ниньо возникает периодично. Раз в десять лет. Эль-Ниньо
   способен замедлять движение планеты, влиять на чередование дня с ночью.
   Гидрокартографам известно и место возникновения необузданного "младенца" -
   район Тихого океана с координатами 450 градусов южной широты и 150 градусов
   западной долготы. Если (парадигмы ради) совершить ритуал энвольтования и
   нанизать глобус на ось спицы в точке рождения "младенца", то, согласно
   совокупности причин, острие вылезет с противоположной стороны, таким
   образом, проткнув Республику Беларусь. Примитивная дедукция проецирует на
   сопричастность процессов: к моменту первого кинетического столкновения с ЭльНиньо,
   в Белоруссии завершили осушение болот, мелиорировав в общей
   сложности 1000 кубокэмэ пресных вод, то есть 1000.000.000.000 тонн! Такой
   331
   расклад запросто смог бы скатализировать дисбаланс даже в планетарном
   масштабе. Противовесом умозаключаю, что известные коллизии с мирным
   украинским атомом Чернобыля представляли (и представляют до сих пор) самую
   настоящую коллективную опасность. Стечение обстоятельств сложилось типично
   хард-роковое! Однако, настрадавшаяся по самую плешку за весь период истории,
   моя невинная Родина не получила компенсаций. Мало того, "благодаря" бедовой
   нужде, Беларусь ежегодно тратится почти на четверть бюджета, закрывая бреши,
   вызванные последствиями освободившегося украинского мирного атома, а сие,
   братцы мои, сопоставимо с ведением тяжелой затяжной войны.
   Руслик подстрекал нас сгонять на совхозные посадки за виноградом.
   Примятые ленью, мы послали его подальше. Облачившись в порты да шлепанцы и
   напялив на затылок свою синтетическую бейсболку, Руслик почапал на расслабоне
   по тихой грусти реализовывать задуманную аграрно-грабительную авантюру.
   - Патологический дядечка. Сексуальный урод, - дефинировала Аннеке
   полутоном.
   - Брось! Приличный мужик, - вынес я вердикт, понаблюдав.
   - Пансионатский. Из "Голубого залива". Массажист. Мнёт и кончает.
   - Сплетни.
   - Доктор! Вы лечите?! - крикнула Аннеке массажисту.
   - Я лечу! - откликнулся массажист, спланировав рядышком на какую-то
   тётку.
   Вскоре массажист уже вовсю потел над её спиной. Мял её. И, возможно,
   кончал.
   Рельсы, рельсы.
   Шпалы, шпалы.
   Ехал поезд запоздалый.
   Вот из дальнего окошка
   Вдруг посыпался горошек.
   Пришли куры - поклевали.
   Пришли гуси - пощипали.
   Пришёл слон - всё затоптал.
   Пришёл дворник - всё подмёл.
   Пришёл секретарь, поставил печатную машинку
   и начал печатать:
   Я купил жене и дочке - точка, точка.
   Две немецкие сорочки - точка, точка.
   А сорочки были малы - точка, точка.
   Я продал их на базаре - точка, точка.
   Поставил печать и расписался.
   Неспешно балакать под шороховатый аккомпанемент рассоловых
   бурунчиков - приятно. Гораздо приятнее, чем сцать против ветра. Однако
   полифоническое психотропство коробейников заёбывает неимоверно.
   Аморфность заборала! Огнедышащее Солнце легко соперничало с крематорием.
   332
   Сказав "обрыдло", я подвёл черту и убедил Свиридова (поелику Аннеке не
   соблазнилась) на партию-другую в пинг-понг. Резались на тенистом Литфонде.
   Свиридова я ободрал, как ободрал дед Мазай зайцев. Обрубившись на лавку
   влёжку, лабильно-креатурный Его Писательство реставрировался и, удручённый
   своим поражением, глумливо памфлетизировал. Оказывается при совдепии
   Литфонд был утыкан табличками, предупреждавшими: "Тихо! Работают
   писатели". В моём воображении отчётливо представлялось как плотно
   сомкнутыми колоннами сонмище чопорно-склочных литераторов ляпало
   отовсюду по клавиатуре, будто по зубам: тук-тук-тук-тук-тук... Одухотворённым
   прозелитам нимбы модифицировали на ошейники, либо затаптывали в грунт.
   Всё-таки отрадно, что мода на кримплен канула в небытие. А нынче на Литфонде
   отдыхают исключительно жописы, дописы, мудописы и несыписы
   (соответственно: жёны писателей, дочери писателей, мужья дочерей писателей и
   незаконные сыновья писателей).
   Наспех восстановившись, мы приобрели на вексель двухлитровый ПЭТбаллон
   "Изабеллы" и пошуровали в гости на Юнгу (под холмик, в коий зарыли Э.А.
   Юнге, профессора офтальмологии), к вигваму Аси. По дороге цепанули Элика.
   Гостеприимная Ася пригласила с порога пыхнуть шалы. Без шелковистых
   прологов забурившись в палатку, мы рассредоточились ромбом, забили косяк и
   раскумарились. Шала вставила конкретненько. Склонный к крайностям, торопыга
   Свиридов превентивно-стремглав соорудил дополнительную пневматическую
   мастырочку. Без курьёза не обошлось. Пока Свиридов шаманил, Элика настигла
   лютая измена. Переполошившись под абзац, Самсончик резко выбросил вперёд
   свои тонкие ручонки и выдал нечто архидико-нечленораздельное.
   Гранулированный бодун напрягает нервы предельно, косточки трещат так, что
   хоть разбирай на муляжи. И тут на тебе! Немотивированная оригинальность!
   Морфологическое ассорти глубже всех воткнуло самого оракула. Парафразировать
   сказанное Эликом затруднительно. Наверное, даже невозможно. Перепугавшись
   высокого градуса собственной экспрессии, Самсончик сжался комком, захлопал
   моргалами и тревожно поинтересовался:
   - Что это было?!
   - Измена, - констатировал Свиридов.
   Мы заржали, Элик - скис. Контингент, нужно отметить, подобрался
   мемориальный. Crescendo второй штакетины убило бы любого, однако, наш
   лимит ограничился третьей. Вот тогда стало по настоящему fortissimo.
   Задраившись в палатке, типа в индейской бане, мы приватно обтекали.
   Насупившись, Элик разгадывал ребусы и кроссворды. Притулившись к Асе,
   волокита Свиридов гривуазничал. Воткнув в барабанные перепонки наушники, я
   нажал волкмен на плей и заплющил зенки так, что с них потекли слёзы.
   "Into the labyrinth". Dead Can Dance. Пляски смерти. Танец мёртвых. Оргия
   отчаяния. Morte nihil melius, vita nihil pejus. Нет ничего лучше смерти, ничего
   хуже жизни. Я визуализировал. Мне виделся полуденный зной Палестины. Я
   видел рыцаря-храмовника, припавшего тылом к скале. Зазубренный меч лежал в
   333
   его ногах. Одежды его были пропитаны кровью и прахом. А глаза его светились
   белым огнём, в котором застыл ужас отчаяния. Скорбный воин. Я видел его, он
   меня не видел. Я созерцал его мысли. Он думал о Гробе Господнем. Я знал,
   крестоносец - воплощение. Я знал, что он - это я.
   Вернувшись в реальность, я узрел увлечённо вошкавшихся под холстиной
   развратников и болезненного атлета, разминавшегося аэробикой. Каждый на
   своей волне. Композиция кисти Маковского. Дурдом на каникулах.
   Притворившись спящим, я неожиданно задремал.
   - Когда бы нам чего пожевать в конце концов? - разбудил меня бодрый глас
   Свиридова.
   - Концов в конце, - инсталировался я грубо.
   Типа у Гайдара-Голикова в "Мальчише-Кибальчише". Кибальчиш по горе
   носится и орёт ошалело: "Измена!!! Измена!!!", а внизу Плохиш варенье топчет.
   Кого на измену пробивает, кого - на хавчик.
   Сердобольная Ася располагала полбуханкой хлеба, которой без труда можно
   было заколачивать сваи пристани. В наших карманах давно свистал ветер
   (суточный резерв исчерпался), а брюхо сводило с ума. Напрашивалось
   оптимальное. Требовалось оперативно, не впадая в обскурантизм обструкций,
   сбегать в ставку. Плюрализм с паритетом!? О чём вы?! Паноптикум вылупился на
   меня с надеждой, верой и любовью, делегируя в почётный остракизм. Нашли,
   блин, крайнего! Вытолкнув меня из палатки с патетическими панегириками, они
   обещали устроить мне по возвращении триумфальную овацию. Полагаю, в
   летальном случае они планировали отгорланить мне реквием и воздвигнуть над
   могилкой пантеон. Пиетет к партнёрам еле-еле сдерживал меня от хамства.
   Негодование трясло пароксизмом. Набатом тарахтел мотор. Казан, в котором
   варились мои мозги, разбрызгивал магму. А шала (шала-ла-ла-ла) криогенила
   тушку с конечностями. Втемяшив, что помолвлен с невезухой, я приготовился к
   исполнению возложенной миссии, когда издалека донёсся Руслик.
   - Есть кто-нибудь?! Может нет никого?!
   - Есть кто-нибудь?! Может нет никого?! - откликнулся Свиридов эхом.
   - Может гранату бросить?!- спрашивал Руслик у эха.
   - Может нет никого?! - сомнением отвечало эхо.
   Свой дурацкий пакет из полиэтилена Руслик до отказа наполнил пьянящей
   виноградной зрелостью. Мы вылезли из тесной духоты вигвама наружу и
   закатили пир горой. Руслик с Асей ели по-людски. Свиридов жевал зубром.
   Самсончик кушал хомячком. Дабы не уподобиться бродячей псине, я жрал посветски,
   официально. Руслик грамотно грузил байками и притчами,
   медитационными техниками Раджниша и сетованиями на тщетность
   консервирования (хотя бы на секунду) потока сознания, что удаётся лишь
   величайшим продвинутым. Фанфаронствуя, Свиридов осведомил, что некогда
   стопорнул свой поток сознания примерно на шесть секунд и врубился, что
   способен на большее, однако в том ему нет надобности. Раздражённо дёрнувшись
   в сторону всем телом, Руслик обозвал его лгуном. Тавро обманщика, прямо
   334
   скажем, не коврижка. Но пристыженным или рассерженным Его Писательство не
   выглядел, не ругался, не оправдывался.
   Остановка мыслительного процесса. Обрывки видений и шумов преследуют
   каждого даже во сне. Ссылаться на явь (пусть и уединённую) незачем. Однажды,
   выставив защитный, типа стены, экран, я отрешился от всего и испытал нечто
   похожее. Стоп-кадр, когда на экране хорошо просматриваются дефекты и
   неровности. Стоп-звук, когда тишина слышится особенно успокаивающе.
   Остановить поток сознания в общем-то несложно. Надо просто понять
   иллюзорность этого потока, понять, что отказаться от обладания того чего не
   существует - легко. Поток нашего сознания - это брак в киноленте под названием
   Жизнь. Однако, кино именно затем и производится, чтобы после просмотра
   зарождать впечатление и побуждать к пониманию позиции автора, к его
   осмыслению, а вырезанное в брак не всегда отличается плохим качеством..
   Наоборот! Зачастую вырезанное в брак является наиболее истинным и ценным.
   Жаль только, что цензура по определению не любит смелость. Впрочем, личные
   ощущения не выразимы даже доскональностью языка кинематографа, пусть и
   бесцензурного. Сие принципиально невозможно, ибо адекватного логоса не
   существует. Смодулированное автор запечатывает точкой, либо альтернативным
   знаком. Потребителю отводится лишь резервация по способностям, в пределах
   которой (перед погасшим и онемевшим экраном) он волен трактовать.
   Действительно, сознание управляемо весьма условно. Перекрыть поток сознания
   плотиной? У кого как. Генерированный моей персональной волей экран сделался
   препятствием непрошибаемым. В любом случае, вопросы, связанные с
   пространством и временем, отпали напрочь. Так что. А вот продолжительность
   квиетического созерцания небытия мне, к сожалению, не известна.
   Персональный рекорд пока не установлен.
   Руслик дуэлянтился со Свиридовым жестоко. Щупленькая приветливая
   тёлочка с козьим (вразлёт) грудняком под абрикосовой маечкой на бретельках и
   синтетических трусняках. Платиновые (на мочках) крестики, усыпанные
   крохотными черепами. Продырявленная пирсингом бровь. Герпес на губе. Они
   дуэлянтились за Асю. Свиридов утверждал, что религию и философию
   связывают родственные отношения. Руслик противоречил вполне
   аргументированно. Я соглашался с обоими, вроде персонажа повести
   М.Булгакова "Собачее сердце" Шарикова (только с точностью до наоборот), дабы
   не попасть впросак (область, разделяющая вагину и анальное отверстие). С одной
   стороны, в поисках истины философия пластична, а религия костна и
   самодовольна, с другой - Гегель регистрировал, что философия и религия,
   базирующиеся на едином грунте, имеют тот же предмет: всеобщее, в себе и для
   себя сущий разум. Да и Лейбниц втирал про perennis quaedam philosopia (типа
   вечной философии), образующей первичную связь между наукой и религией и
   утверждающей их результативное родство. Их полемика провоцировала у меня
   абсцессы по перифериям. К тому же сильно горели трубы. Ленясь соскакивать
   одному, я подбивал Элика дать от них дёру и вмазать на вексель капсулу-другую,
   335
   типа "нам не надо восемьсот, дайте триста и пятьсот". Моё дружеское рабочее
   предложение штрейкбрехер Самсончик отмёл. Он поотнекивался-поотнекивался,
   вроде как говоря на хуя мне твоя дружба - я сам себе пиздатый парень, и жёстко
   отказался, сославшись на неполадки в печёнке. Интересно, если бы Прометей так
   радикально приоритетничал? Кто бы тогда огонь знаний людям принёс?!
   Впрочем, вскоре мы все вместе рассекали по бетонке. Раздувавшийся мышью на
   крупу, Самсончик сокрушался сам себе недопониманием причины своей измены.
   Препарировав ситуацию, Его Писательство пояснил. Дело в том, что в момент
   резонанса Свиридов с ладошки забивал штакетину, а внимательно наблюдавшему
   Элику, сидевшему на расстоянии вытянутой руки, назойливо зачесалось чихнуть.
   - Тебя прорубило, что шалу сметёшь. И ты решил, дай я подстрахерюсь, -
   сказал Свиридов.
   - Как это подстрахерюсь?! Так не правильно, - возмущалась Ася за русский
   язык.
   - А что, "хуюсь" лучше?!
   - "Херюсь", "хуюсь"... Какая разница?! Чего там дальше? - интересовался я.
   - Короче, он запихался обратно, - уже для меня раскладывал Свиридов по
   полочкам. - Запихался, а карабин тотчас и защёлкнулся. И он забыл чего хотел.
   Моментально. Естественным же функциям на презумпции чихать.
   Непристойность и вырвалась. Угнаться практически нельзя. Кадрик в плёночке
   отчекрыжили, связь времён и прервалась. На будущее, Элик, не парься. Если
   вздумаешь чихать - чихай. Я успею.
   Деньги валяются прямо под ногами - лишь надо не стесняясь подобрать. Не
   гнушавшийся бомжиного промысла, Руслик неугомонным энерджайзером
   определял, по дороге, стеклотару в авоську. Внимание! Суперпредпринимательство!
   Никаких налогов и капиталовложений! Чистая прибыль!
   Сэры и сэрухи! Ойкумена засрана! Ассенизаторам честь и хвала! Опять-таки,
   если денежки предназначены не толстой кишке, а раскрытию чакры Кундалини -
   это вызывает лишь уважение. Деньгами, вырученными от сдачи бутылок, Руслик
   оплачивал специальный семинар, который проводил здесь же в Коктебле какойто
   знаменитый йог из города Мелитополя. Там Руслика учили выводить токсины,
   прочищать ёршиком засорившуюся трахею и правильно дышать, преобразовывая
   растворённую в Космосе энергию. Граждане, учитесь извлекать полезную
   энергию Космоса! Только полезную! Неполезная вас сама достанет! Учитесь
   извлекать как бы она ни называлась. Прана, Мана, Ци, Ки... или то, что колдуны
   австралийского племени арунта называли арунгвильтой - это единая жизненная
   субстанция, переливающаяся в материи непрерывно и повсеместно. Граждане,
   учитесь дышать правильно! А то будет с вами, типа как с ёжиком, который шёл
   себе по лесу, забыл, как нужно правильно дышать, и умер. У Руслика имелся
   план. Он планировал поднатореть на семинаре, бросить собирать бутылки и
   заняться бизнесом попроще. Ведь деньги можно качать даже из воздуха!
   Согласно директиве, я вытер сопли кулаком и свернул с авеню. Набив в ставке
   карманы шуршавыми карбованцами, я почапал обратно. Случилось
   336
   прогнозируемое, а именно фестиваль имени Бахуса. Потом где-то заколдобившись,
   я выпал из экипажа. Стандарт таков, ежели факториал трёх равен три помноженное
   на два и помноженное на один, то камерная кодла от меня избавилась. А ежели
   факториал шести равен шесть помноженное на пять помноженное на четыре
   помноженное на три помноженное на два помноженное на один, то они мне
   опротивели. Пратитьясамутпаде буддистов и теории вероятности Энштейна
   релятивно: варианты возможны разнообразные. Фифти-фифти, в сумме - хандрид.
   Выпивал, помню, с местным дядькой на обочине улицы Ленина, от рынка
   неподалёку.
   - Кряжистый дед был, сильный. Вылитый питбуль! Навроде тебя, -
   откровенничал собутыльник. - Переебал всю деревню. Девок в смысле. Батя к
   койке его привязывал. Девки сами к нему бегали. Он их и в хвост и в гриву. Он
   лежит, а они на нём. Всех подряд переебал. От мала до велика. Жён, детей,
   сестричек, бабушек. Раззловались мужики на него и замочить засобирались.
   Ну... Не получилось. Предупредили его, и он сбежал. Вернее, родаки выгнали.
   Поехал на север. За копейкой. А чего? Крепкий парень. Руки золотые, не из
   жопы выросли. Заработал там кучу денег. Целый чемодан! Взял его и вернулся
   на родину. Мамка с папкой постарели. Однако, обиду держали по-прежнему
   сильно. А он им бац! Чемодан на стол! Крышку открыл! Деньжищ пачками!!
   Целый чемодан!!! Отец его, ну отец деда, прадед, его я не помню, потому что
   он помер, когда меня ещё не было в проекте, так взял он чемодан и на пол
   смахнул. Деньги рядом упали. Подачки твои, мол, нам не нужны. Дед тоже был
   с характером. Чемодан забрал, а деньги подбирать отказался. И сразу укатил
   обратно. На север. Только яблок в чемодан набрал. Крупных таких, жёлтых.
   Антонов. Северные ребята таких фруктов в глаза не видывали. Пашут с
   рассвета до заката, как черти. Север тебе не курорт. Значится, приехал. Выпили,
   как полагается, за встречу. Дед широкой натуры человек. Не пригублял. Пил,
   так пил. Пока не свалится. И угощал щедро. С утреца проснулся. Захотелось
   ему яблочком закусить. С перепою сильно помогает. Чемодан из-под кровати
   вытащил. Открыл. А там ни-од-но-го яблочка! Но чемодан-то полный! И
   знаешь, чего там лежало? Деньги!!! Причём четвертаками!!! Ребята накидали.
   За яблоки. Любили его очень.
   Слушая, я вспоминал Савельича, дежурившего с Ноем в ЦБС, Савельича,
   жившего в убогой хибаре на Столетова, Савельича, подтиравшегося трудами
   Сталина Иосифа Виссарионовича. Савельич ушёл зимой 84-го, вслед за
   Слесарем - своим псом. Внахлёст почему-то вспомнилась история,
   рассказанная Шишко про товарища, к которому в Минск из глухой белорусской
   деревни приехал дедушка. Так вот тот дедушка после обильного приёма захотел
   в туалет по-крупному. Привели его родственники в отхожее место. Дедушка
   осмотрелся по-хозяйски и строго заявил, что срать в хате не может. "И точка!!!"
   На протяжении всей побывки принципиального патриарха водили к
   ближайшему строительному объекту, где у бытовки для работяг стояла
   деревянная уборная.
   337
   Продолжали уже втроём. Отставник-майор из Вологды, притащивший
   бутылку портвейна, рассказывал как когда-то в Афгане 84-го выменял за ящик
   гвоздей магнитофон.
   - Нормальный такой, японский. Игрушек этих в Кабуле было завались. Вот
   гвоздей - маловато. Зато у нас гвоздей до ебеней матери. Изменилось всё нынче.
   Теперь кумекай, что важнее. Магнитофоны или гвозди.
   Фонарики бывают шпионскими, китайскими, с светофильтрами, с
   подножной подсветкой и ещё, и ещё, и ещё... Существуют и
   электродинамические фонарики, в просторечьи именуемые "жучками", которые
   надо нажимать на рычажок-клавишу, от чего они вырабатывают не только рваный
   свет, но и мелко-пронзительный звук. В бархатно-августовских ночах Крыма
   иногда встречаются странные люди с такими вот странными агрегатами. За
   одним из таких, ушедшим в неведомое, пришёл Дима, мой давний приятель.
   Присев рядышком на парапете, Дима рассказывал:
   - Перед призывом в Феодосии с друганом Андрюхой жахнули, как
   полагается, за всю малину, ну и напроказничали. Вернее, я задирался. Духарился
   по глупой молодости. Набухался сильно. Ментура нас и прихватила. Потом батя
   подъехал. Отмазал. Меня за шиворот и в военкомат, а те бумажечку дали и
   отпустили. Иду себе никого не трогаю. Тут наши, менты планерские, давай
   щемить. Я им, ребята, наебнулось вам ваше задержание, не ваш я уже клиент.
   Армейский. Три дня купцов ждали. На четвертый приехал один, погляделпоглядел
   и забрал. Учебка на Кушке была. Там на самолет, и хуй поймёшь куда.
   Приземлились. Кабул. Вылазим. А дембеля, которых на нашей птице в Союз,
   кричат нам, чо, пацаны, летим баб ваших ебать. Ветераны, мать их. Среди наших
   парень был на язык хлёсткий. Так он им, летите, голуби, летите, мы ваших уже
   всех переебали. Чуть заваруха не случилась. Удержали. Вообще-то нас крымских
   триста человек прибыло. Мы точно зёрна в граните. В случае чего просраться
   всем давали.
   Опустив свой пустой взгляд на 15 градусов ниже уровня горизонта, он
   странно расфокусировался. Простиравшееся в перспективе пространства и
   времени как бы перестало для него существовать. Казалось, что вдруг если
   появится дракон и станет плевать ему огнём в лицо, то это событие вряд ли
   сделается ему заметным. Я понял, что Дима вспоминал Афган, где по военной
   специальности работал водилой бэтэра, где дослужился до сержанта, где потом
   его разжаловали в солдаты. Легко ещё отделался. Я знал эту историю. Я хотел
   чтобы её послушал отставник-майор из Вологды.
   - Колонной по Кундусу прёмся. Скорость восемьдесят. Я во главе. Ящик с
   патронами под жопу, ногами на педали жму, сам наружу высунулся. Братва на
   броне. Никто ж внутрях не ездил. Если "стингер" или мина, так пиздец.
   Размазывало по железу в лепёшку. Как мух. А так, если повезёт, волной отбросит.
   Да и жарко внутрях, типа в пекле. Прёмся под восемьдесят. Останавливаться
   нельзя. Мало ли что. Первым особенно ответственно. Они ж, духи, чего
   вытворяли: крайних заклинят и щёлкают, как птенчиков. Улочки тесные.
   338
   Дунканы ихние. Я укуренный шишками вусмерть. Восемьдесят. А тут из-за угла
   автобус на перерез. Я на полном ходу в него, вроде в масло... В стену упёрся.
   Назад подал. А там месиво, каша из людей. Руки, ноги, головы... И всё это стонет,
   шевелится. Я из бэкатэшки. Покуда всю ленту не расстрелял... Руки трясутся.
   Отрезвел вмиг. Развернулся и пошпарил. Колонна за мной. Прикинь, чего я мог.
   Инерция. Да и ребята сзади. Восемьдесят! Там бы нам всем пиздец приснился. На
   блок-посту пацаны два куба морфина вкачали, кровь с кишками брандспойтом
   посмывали. Дальше тронулись. А в Мазари-Шарифе меня уже ждали. И сразу в
   зиндан. Летёха-особист говорит, на тебе, парень, тридцать душ висит. Я не
   соображаю ничегошеньки. Морфин в башке шуршит. Морским прибоем,
   камешками. Летёха мне тридцать душ, а меня из сна в сон укачивает. Ты хоть,
   говорит, знаешь, кого замочил. Ты, говорит, царандоевцев, милицию. Вляпался,
   говорит, ты крепко, здесь не замнёшь, вони на международный скандал. А
   вечером полковник мой приехал и летёхе: я тебя, бумажную суку, на передовую
   запру, чтоб понял кое-чего о жизни. А ты, сынок, говорит мне, давил их, ну и дави
   дальше. И забрал меня. Вот и получается, что вертолеты - это души убитых
   танков. Да, брат, кто в армии служил, тот в цирке не смеется.
   ...уткнувшись торцом в пляж, я пытался совладать с церебральными
   завихрениями в теле. Эскалация патогенности выводила меня на орбиту
   сумасшествия. Сущее взаимоувязано разветвлённой единой цепью-сетью,
   наподобие Интернета, но нашему вниманию представляются лишь разрозненные
   звенья-ячейки. Файл Ноя раскрылся непроизвольно.
   Лето 84-го. Минск. Дом на Освобождения. Балкон. Покуривая, мы
   лакомились вишнями, обрывая их прямо с дерева. Я поинтересовался, чье оно.
   "Не имеет значения, - ответил Ной. - Замесы четырех стихий, семя, тяга к
   развитию. Плюнувший косточку посадил".
   - Он ведёт к точке отсчёта, к Себе. Узурпатор. Наивный. Тискает Вселенную
   эспандером. Сожмёт и расслабится. Вселенная разжимается. Экстаз. Сначала
   изгонит, потом жалеет. Эмиссаров засылает. Сам не знает, чего хочет. Надеется на
   селекцию. Генерация универсалов. А ведь Его эксперимент не удался. Наберись
   мужества, признайся. Хотя бы Себе. Так ведь нет! Страх? Стыд? Дороги
   перекрыл. Лишь через Смерть оставил. Но ведь Он, говорят, - Жизнь. А если Его
   уже нет?! Если Он мёртв?! Если Он покончил с Собой?! Тогда что?!
   Минский поэт Петренко под хмелем текилы однажды сказал: "Я в Бога не
   попал, а Он и не заметил". Получается, что человек с Богом, вроде,
   прислонившись, сидят спиной к спине, затылок к затылку. Точки
   соприкосновения рассеяны по всей площади восприятия, только они - нечто не
   конкретное, нечто вторичное. Когда же вдруг в погожий летний полдень,
   запрокинув взгляд к голубой бездне, мы замечаем крохотный блеск двух боевых
   сверхзвуковых самолётов дальней авиации, рассекающих бок о бок по кромке
   стратосферы в параллельном направлении, и оставляющих позади себя
   молочно-рыхлые струи, тогда в нас закрадывается предположение, что следы в
   небе - это линии от полозьев, следы от саней Бога. Системные торчки про сани
   339
   правильно рассуждают. Впрочем, чем больше мы говорим, тем скорее испаряем
   изнутри влагу, тем самым сотрясая воздух и конденсируя его водой в порожнее.
   Кому принадлежал эпический и размеренный глас мне не ведомо. Примятый
   исполинской мощью, охваченный необычайным оцепенением, я не видел,
   потому что был прикован к земле лицом. Глас исчез так же внезапно, как и
   возник: шагов, предупреждающих скрежетом камней приближение и удаление,
   я не слышал. В надежде смыть наваждение, я ринулся в море-рассол чернеющий
   ночью. Выбравшись и одевшись, я бесцельно побрёл вдоль почти пустынного
   пляжа.
   - Не тормоши меня! - послышался издалека возмущённый Свиридов.
   - Я это делаю, - оправдывалась Ася, - чтобы...
   - Не заснул?
   - Да.
   - Чтобы, будил тебя?
   - Да! Нет! Ну, да.
   - Молодец! - приветствовал я, подбирая початую бутыль с багровым
   портвейном. - Надегустировался. Формат А3. Понравился бы Маме. Очень.
   Планетарный маркетинг. Кого-то менеджеры прессуют. У кого-то режим!
   Напьёмся и лежим. Да-а-а. Белорусское похмелье! Ни конца, ни края!
   - Не надо. Русский меру знает. И вообще, что здесь такого?! А если и есть
   что-то? Что в том такого? - выворачивался Свиридов схоластически.
   - Получается, кукушка с кукушонком упорхнула. Осталось одно обосранное
   сено.
   - Чего ты шелушишь?
   - Толкуешь, самоликвидировался?!
   - А! Он?! Кто ж Его знает?! Может да. Может нет. Ведь самоликвидация
   иногда служит самосохранением. Дела сфер небесных! Возможно, Он ослепил
   людей, лишил Его лицезрения. Пророки порой Его наблюдают. Или Он
   наблюдает их? Увы. Человеческая жизнь определяется набором телодвижений.
   Народы умирают так ничего не поняв. Тебе-то чего?
   - Хотелось бы знать.
   - Знаешь, анекдот такой есть. Сунули мужику пять взяток на мизере, у него
   - инфаркт. Идут за гробом два коллеги по префу, несут венок. Один другому и
   говорит: если бы тогда ты в пику вышел, мы бы ему шестую сунули.
   - Жестоко.
   - Такая уж игра. На поражение.
   "Голубые шатры". Шум-гам. Толкотня. Грузноватый мужчина с мордой
   обвислой и толсто морщинистой, будто у шарпея, рассыпаясь пьяноватыми
   любезностями, пошло спаивал "Перцовкой" эффектную метиску. Здоровенной
   лапищей, сплошь покрытой густой шерстью, мужчина-шарпей поднёс бутылку к
   гранёному стакану метиски и попался под влияние Венеры в Стрельце.
   Сорокаградусная прозрачность не успела покинуть журчащей струйкой
   заводского вместилища, как метиска ловко воткнула свой указательный перст в
   340
   горлышко, таким образом его закупорив. Отупевший мужчина-шарпей наклонял
   свой резервуар с перцовкой в гранёную ёмкость метиски, а та очаровательно
   умаляла его "хватит-хватит". Затем подняв стакан выше уровня предполагаемого
   слива, иными словами подняв горлышко выше донышка, метиска столь же ловко
   выдернула свой чуть намокший "указательный", изящно быстро его встряхнула,
   ласково понаблюдала за мужчиной-шарпеем, наполнившим свою посудину до
   краёв, внимательно выслушала банальный спич-тост, обнажила в улыбке зубы и
   кротко прикоснулась к стакану губами, напомаженными и давно просохшими на
   горячем ветру.
   "Коварство на коварство. Не спаивай, сопьёшься", - подумалось мне.
   Точно расслышав шевеление моих недобрых мыслей, метиска поймала
   меня взглядом и по-свойски подмигнула. И тут же (прицепом) мне вспомнился
   пляжный разговор с Ариком, когда он показал мне южную фотку с обалденной
   девицей. "Классная тёлка", - позавидовал я вслух. "Тёлка классная, -
   согласился Арик сдержанно. - Только эта классная тёлка исчезла так же быстро,
   как и появилась, а вместе с ней и мой бумажник, часы, шмотки... Классно,
   правда?"
   Всё тяготеет друг к другу. Всё вытекает друг из друга. Среди резвой
   компании в "Голубых шатрах" я застал Аннеке. Радость в нефритовых очах
   Аннеке уже не сверкала. Отпаивая меня минералкой и косясь на паренька,
   обнимавшего сонного ребёнка с потрёпанным плюшевым медведем, Аннеке
   рассказывала, что купила в прошлом году большущую, довольную,
   улыбающуюся медведицу с медвежонком на коленях. Прикинув, что мужчине
   (пусть и маленькому) не эстетично отягощать женские коленки, Аннеке взяла
   ножницы и обрезала ими нитки, связывавшие медведицу с медвежонком.
   - Не сразу разобралась. Вот чувствую, что-то не то, а что "не то" не
   чувствую. Просыпаюсь ночью. Смотрю и вижу. Не улыбается! Думала
   померещилось. Утром встаю. Смотрю и вижу. Не улыбается!! День прошёл. Не
   улыбается!!! Другой день... Самой уже плохо. Нитку в иголку вдела, и пришила
   их обратно. Заулыбалась.
   Усталость от исповедей была титанической. Откровения сносили мне
   башню, но свою рефлексию я умело скрывал, отважно саботируя навалившуюся
   эндогенность. Отвлекаясь ретроспективным обзором утомлённых алкоголем и
   ощущая на себе пытливый взгляд Аннеке, я едва удерживался в своей
   сейсмической неблагоприятности от распада. Вдруг, удивлённо взметнув брови,
   Аннеке уверенно произнесла:
   - Ты лев.
   - Нет, - ответил я. - Я не Лев. Я...
   - Ты не понял. Ты ле-е-ев!
   - По гороскопу? Нет. Я...
   - Ты лев!
   - Природное благородство, царь зверей и прочее. Да?
   - Да! - резко подытожила Аннеке.
   341
   Меня прорубило почти сразу. Я специально прикидывался недотёпой.
   Витавшая в эмпиреях Аннеке прочла сумму неких закодированных элементов,
   нечто сопоставила. Вероятно. Размётанные ветром в гриву космы, локти на
   столешнице, диктаторские замашки... Чего там ещё Аннеке заэфемерилось?
   Обстоятельства подстрекали меня демонстративно проявить свой задиристый
   норов, подебоширить распоясавшимся паяцем, проэксплицироваться на свой лад.
   Например: "Данные о львах. Естественные условия. Среда обитания. Львов
   опасаются в четверг и пятницу. Хотя элементарная осторожность не помешает в
   любой день недели. Относительно безопасен для нянек-дрессировщиц. Тет-а-тет
   не дразнят. Чрезвычайная скромность. Никаких гарантий! Ограниченный
   клеточными пределами, делается предметом нападок плебеев и имбецилов. Лев?
   Нет. Слишком очень. Я не лев. Разве какой-нибудь из его органов. Допустим,
   пенис или печень, или сердце. Пожалуй. Вполне мужественно. И лестно. Львиное
   сердце. Да.". Размышляя, я замолк бы. А затем продолжил инкрустированным
   тоном, скрывающим эмоции за невозмутимостью, а истину за призрачностью
   сентенций: "Я похож на львиное сердце. Тешить эготичность негоже, однако
   кому доподлинно известна логика реинкарнаций, механика душной
   перенаселённости? Возможно, в прошлом воплощении вашего проворного слугу
   звали Ричардом. Вероятно, он был первым, Ричардом I по прозвищу Львиное
   Сердце, легендарным королём Англии, первым из династии Плантагенетов,
   выходцев из Западной Франции, изъяснявшимся по-английски, проведшим
   десять лет правления (за вычетом пары-тройки месяцев) бок о бок с соратниками,
   которых возглавлял в тяготах и опасностях крестовых похождений ("десять лет -
   десять монет"), Ричардом I Львиное Сердце, у которого украли королевство,
   который, подобно хитроумному Одиссею, воспетому слепым провидцем
   Гомером, сумел его вернуть себе, законному владельцу, Ричардом I Львиное
   Сердце, о котором впоследствии говорили, что предусмотрительность и
   проницательность в нём сочетались с грубой жестокостью и полным
   безразличием к вопросам чести. И это о рыцаре ордена Храма! Увы, прав
   Лукреций: "Так всё великое вначале превозносят, А срок прошёл его уже
   поносят". Поверь, детка, Ричард I Львиное Сердце вернул себе страну не только
   с помощью силы оружия, доблести и отваги. Поверь, без магии не обошлось.
   Сражавшимся не за злато и славу, а истинно чистым избранным детям Запада не
   составило особенной сложности овладеть знаниями Востока, его сакральностью.
   Только обвинять львов в охране своих владений и расширении их просто глупо,
   глупо обижаться, если лев убивает. Такова его природа. Законно почитая льва
   царём зверей, люди категорически отрицают свою причастность к звериному
   племени. Аристотель же определял человека животным политическим.
   Политика, известно, дело грязное... Понимаю, лев - метафора, образ. Угадал?
   Вот видишь! Нет, я не лев. И не Ричард I Львиное Сердце. Я - пёс. Впрочем,
   гордые странствующие псы, псы-отшельники, живущие вне стаи и страха, чем-то
   напоминают королей, лишенных королевства, или львов в неволе. Niyil illi deerat
   ad regnandum praeter regnum. Для царствования ему недоставало лишь царства.
   342
   Ранней юностью ты зачитывалась романами Вальтера Скотта. Верно?" И Аннеке,
   натура чувствительная, изысканная и утончённая, прослушав сей туманнопространственный
   монолог, слегка бы смутилась и, будто открывая для себя
   нечто новое, призналась бы: "Вальтер Скотт?! Да! Верно!! Конечно же!!! Когдато
   мне нравилось уединяться вместе с его романтическими книжками". Или
   другой вариант. Уловив в недалёком далеке отголоски Рика Вэйкмана образца
   1975-го, точнее "The Myths and Legends of King Arthur and the Knights of the Rondtable
   ", Аннеке бы эмфатически-сдержанно воскликнула: "Великолепная речь,
   милорд! Браво! Лапидарно лексиконя, Вашей монументальной трансформой
   смог бы стать и сам король Артур или кто-либо из паладинов его Круглого
   Стола". А затем, прикоснувшись своими пальчиками к кругленькому
   пластмассовенькому, за которым мы восседали, Аннеке бы намёком улыбнулась
   и, изображая аплодисменты, трижды вяло ударила в ладошки. Мы рассмеялись
   бы. Произошло бы так или иначе. Значения сие не имеет. Почему же тогда в моём
   мозгу сложилась подобная комбинация? Не знаю. Наверное, потому что я
   ревновал Аннеке к мужу, судя по всему, доброму человеку по имени Лев. Я
   подумал так мгновенно и промолчал.
   Штандарт полз по флагштоку. Вцепившись Аннеке под локоток, я повёл её
   восвояси. Экспрессивно-исступленная ещё недавно от праздничности, набережная
   представлялась печальным зрелищем. Поковерканные пластиковые стаканчики,
   разнокалиберные пустые и неочень бутылки, опрокинутые пепельницы, окурки,
   пластиковые пакеты с мусором и просто рваные пакеты, огрызки дынь и арбузные
   корки, недопереваренная и недоеденная жратва и прочие рудименты руладились
   вокруг да около псевдоурбанистическими руинами. Тормознув возле
   целлофанового пакета позарез-доверху наполненного стеклотарой, Аннеке как-то
   элегически заметила: "У каждой своя жизнь". Да. Накануне они сибаритствовали
   под симфонии тостов, а сейчас раскорячились в грязном мешке вместе с другим
   скопом отбросов. Форма лишённая содержания - пуста.
   Было около шести утра. Совершая вынужденный моцион, мы хрустели
   крекерами, запивали их пивом и сочиняли пикантно-напыщенные оды в честь
   конца роскошно-гранжевой ночи и пастельно-аскетичной свежести
   начинавшегося дня. Спорадически мигрировали какие-то ошаурки с шаболдами,
   вроде нас с Аннеке. Их выдавали сомнамбулические признаки. Потом, в
   акриловых кофтах с метлами и вениками наперевес, изо всех щелей повылазили
   некие угрюмые тётки и принялись ритмично и скурпулёзно скрести. Жуть!
   - Смотри, сгребают. Вчерашний день сгребают. Видел фильм "Лангольеры"
   по Стивену Кингу? Они похожи на них, - прокомментировала Аннеке удручённо.
   - Интересно, это мы в кино попали, или кино попало в нас? - заботило меня.
   - Вселенная расширяется, а время сжимается. Скоро всё станет одним
   пространством, у которого не будет времени, пространством пустоты.
   Не задумывались, что такое Пустота? Пустота - это не отсутствие чего-либо,
   или кого-нибудь. Пустота - это нечто вне понимания. Допустим, была Римская
   империя, а теперь её давно не существует. Или, например, жил Никодим Трындюк,
   343
   а потом - умер. И Римской империи нет, и Никодима Трындюка тоже. Только,
   повторю, отсутствие - не есть Пустота! То что было уже не может никогда не быть!!!
   Даже если память о том навсегда стёрта! Хотелось бы определить, что Пустота - это
   предмет через который свободно протекает пространство и время. Однако Пустота
   - вовсе не предмет. И даже не свойство. И, простите за троекратность, даже не
   отсутствие оных! Возможно, Пустота - это То, что находится по-за пределами этой
   расширяющейся Вселенной. Только вряд ли нам суждено об этом узнать
   доподлинно. Ведь даже наш внутренний мир, наша маленькая, у каждого
   персонально своя, Вселенная - практически не познана никак.
   Впрочем, не важно. Важна лишь частота вибраций и амплитуда. Например,
   некоторых трясёт утром. Зато к вечеру - шатает. А если колоёбит, то можно и
   водкой прижечь. Однако опоздать отмачиваться тоже запросто. Прогуляйтесь какнибудь
   на кладбище, загляните в пустующие могилы, задумайтесь у незанятых
   ниш колумбария. Терпеливо и распростёрто вас ожидает галерея неузнанных
   имён. Будущее забавно до поры до времени. Только, если оно уже не вселяет в вас
   оптимизма, нужно всё равно идти к нему не сворачивая. Потому что, если даже
   не идти к нему, оно придёт само. Таков путь.
   По дороге нам повстречались накерогазившиеся Ася с Его Писательством.
   Они матлялись из стороны в сторону и были сцеплены в некий консорциум.
   - Тиха украинская ночь... Но лучше от неё спрятаться. И вообще надо
   ступать осторожненько, чтобы не наступить на собственную тень, - бубнил
   Свиридов себе под нос.
   - Боже, как мне всё это дорого, - как-то скептически произнесла Ася, будто
   вкладывая в свои слова совершенно иной смысл, типа гори оно всё в синем
   пламени.
   - Ты сама не знаешь чего ты хочешь, - устало возражал ей Свиридов.
   - Кого! А не чего! Кого знаю не хочу. А кого хочу - не знаю, - жёстко
   откровенничала Ася.
   Экскортировав Аннеке домой, я ретировался к спасительному рассолу, дабы
   уравновесить колебания подкорки и простимулировать общую
   жизнедеятельность. Окунувшись в штиль, кое-как репродуцировавшись, я
   отправился на поиски блудливого Свиридова.
   Свиридов валялся у палатки-гробика. Разбудив, я позвал его в ставку.
   Раздражённо-путано чего-то прокнявая, он понуро побрёл в рассол. Наблюдая его
   со стороны мне почему-то вспомнился плакат, выполненный виде графического
   рисунка - усталый мужчина с папиросой на табуретке в ракурсе со спины, со
   слоганом: "Покоя редкий миг тебя коснулся". Вынашивавший реваншистские
   планы, Руслик за ним наблюдал с надувного матраца на остывших камнях.
   Выглядел он независимо, типа мы люди военные: можем и подрочить.
   Бултыхнувшись потерянной торпедой, обессиленный Свиридов тотчас
   карачкообразно депортировался обратно на сушу. Укладывавшийся баиньки
   ровно в 22.00, готовый к марафонской дистанции, сардонически улыбаясь
   кандидату в диспансер, Руслик как-то сентенциозно полюбопытствовал:
   344
   - Мыслей уже стало меньше?
   - На-ка взгляни, - простонал задрипанный перипетиями Свиридов и бросил
   Руслику подобранный монолит.
   - Ух ты!!! - оценил Руслик по-достоинству.
   - Посмотри сколько их здесь!
   Общеизвестно, что танцоры думают ногами, а у пецов вместо мозгов -
   резонаторы. Только способность остановки мыслительного процесса -
   достижение весьма сомнительное. Ибо способность эта является одной из
   первых практических задач, предлагаемых неофиту раджа-йоги. Воистину, кто не
   падает, тот и не подымается. Распрямлённый, в лучах Солнца, Его Писательство
   выглядел не жалкой корягой, а штурмовиком с полным боекомплектом.
   "Некоторые очень глубоко заблуждаются, - подумалось мне, - полагая, что
   бойцовые породы псов не испытывают физической боли. Просто настоящие
   войны не имеют права на сопли и слёзы, сожалея о причинённом себе телесном
   вреде, пусть даже оный плотно сопряжён со смертью. Сила духа самурая
   превалирует над несовершенством его плоти".
   @@@
   Бога понять нельзя. Бога можно только почувствовать. Приблизительно
   такие же взаимоотношения у мужчин с женщинами. Женщины вне логики
   мужчин. Зато, если настроиться на их волну, то они делаются значительно ближе.
   Пребывая в недосягаемом для посторонних неком пресловутом
   киберпространстве, разделённые анонимным расстоянием, они испускали
   мощные флюиды-импульсы. Самец и самка. Диапазон между ними явно
   аккумулировал интим, сопоставимый с совокуплением. Обменявшись
   предупредительными взглядами, они расстались: она направилась мимо него к
   выходу. Перехватив её запястье налету, он тихо спросил:
   - Встретимся?
   - Нет, - ответила она.
   - Жаль, - сказал он.
   - И мне жаль, - обронила она, и ушла.
   Вслед за ней, с интервалом примерно в минуту, ушёл парень с мирно
   спящим ребёнком, прижимавшим к груди плюшевого медведя. Я был тому
   случайным свидетелем. Приблизившись к Свиридову из своего поодаль (дабы
   подкурить), я печально ухмыльнулся. Заметив моё настроение, Свиридов передал
   мне вчетверо сложенный листок бумаги, который он извлёк из кармана своей
   рубахи. Развернув этот бумажный листок, я без труда распознал его по-детски
   корявый почерк. Эстампом прошлого, листок содержал в себе текст
   вышеописанного мной эпизода, вплоть до финальных слов. И тут же, будто
   противясь перлюстрации, внезапный рывок ветра изъял листок из цепкости моих
   пальцев и унёс в неведомое. А через пару часов на гребне Хамелеона Свиридов
   материализовал на уровне глаз энергетический сгусток величиной с косточку
   вишни.
   345
   - По сравнению со средним европейцем у среднего азиата член на один сэмэ
   короче, - отвлекался я чуть-чуть.
   - Статистика, - отреагировал Свиридов.
   - У среднего африканца сравнительно со средним европейцем тоже член на
   один сэмэ длиннее.
   - Круто.
   - Понимаешь, абсолютно те же соотношения в аналогичных пропорциях
   касаются и масштабов женских гениталий. Статистика? Научный факт! Чего
   думаешь об этом?
   - Я думаю, что если жёлтый засадит чёрной, то чёрная ничего не
   почувствует. А если чёрный вставит жёлтой, то у жёлтой глаза из орбит
   повываливаются.
   - Интересное умозаключение. Что-то в этом присутствует. Все люди братья.
   И сёстры. Сплошной инцест. Все ебутся с кем не поподя. Да. Велика Россия, а
   переспать не с кем. Что же в таком случае белым остаётся делать?
   - Не пизди. Медитируй лучше.
   Я поглядел на него, от усталости почти спящего, и подумал, что Его
   Писательство Свиридов даже спит не смежив веки, как все, лишь прищуривается,
   словно высматривая подходящее сновидение. Затем почему-то вспомнилась
   соседка по подъезду, резко помутившаяся разумом сразу после выходных.
   Помню, весь понедельник проговорила про какие-то белые надежды на будущее,
   а вечером обсыпалась мукой, сунула голову в петлю и удавилась. Всё-таки верно
   в народе шушукают, не стоит слишком долго смотреть в пропасть, потому что
   пропасть уже смотрит в тебя.
   - Сегодня чья очередь? - поинтересовался Свиридов провокаторски,
   откупоривая херес и расставляя стаканчики. - Кому про Ухо Аллаха
   вспоминать?
   @@@
   В Коктебель Настёну привезла Ленка-Рыбка. Ленке-Рыбке было тридцать
   два и жила она в Японии, точнее в пригороде Осаки. Настёне было девятнадцать,
   жила она с Ленкой по соседству. Вообще-то они были москвички, но среди
   тамошней (московской) жизни, думаю, вряд ли когда-нибудь стали бы подругами:
   слишком огромны расстояния среди своих, слишком велика может показаться
   разница в возрасте. Равноправными (почти) подругами они были не потому, что
   Ленка делала ей поблажки или была глупа на девятнадцать, а потому, что Настёна
   запросто дотягивалась до тридцати двух. Настёна хронически не терпела боли,
   элементарно её отрицала. Невосприятие (такой понятной многим) физической
   боли тормозило Настёну прокалывать уши серьгами, для красоты выщипывать
   брови. В своём естестве Настёна была прекрасной. Первым же днём в Коктебле,
   едва приехав пополудни, Настёна с Ленкой нарезались в стельку от башмака.
   Коктебель для Настёны был горячей новостью.
   - Севка!!! - заорала Ленка, доползя до нудика.
   346
   - А что это такое? - спросила Настёна, трогая мой ксивник, болтавшийся у
   меня на груди.
   - Кобура, - пошутил я, обжимая их и обслюнявливая.
   - Врёт. Штуковина для документов, - дотошничала Ленка.
   - Кобура для бумажного пистолета, - сообразила Настёна.
   - Прекрасная метафора. Документы - оружие. Убить росчерком пера?
   Запросто!
   - Приехала с подругой, - оторвалась Ленка в пьяно-танцевальном па. - Вот.
   Настя.
   - Ой, господи! Здесь все голые! Сиськи-письки, - пропищала Настёна,
   стыдливо-смешно поворачиваясь.
   Воодушевившись примером Ленки, разгорячённая Настёна разделась догола
   и плюхнулась в рассол. Наподобии Самой Длинной Ночи, плавала Настёна
   совсем неважно, по-детски пугливо рассекала вдоль берега "собачкой": десять
   метров туда, десять метров обратно и обязательно передышка! Кстати, вполне
   благоразумно. Зато никуда не запропадёшься, вроде исчезнувшей супруги,
   настроения никому не испортишь, типа оставленного мужика. Поясню. Пропала
   как-то жена у мужика. "Куда подевалась?! Бросила, что ли?!" - ломал чердак
   мужик. Тут в дверь, звонок. Открывает, а там - спасатель. "Имеется три новости,
   - предупредил с порога спасатель. - Первая хуёвая. Вторая заебись. Третья
   просто пиздатая!" "Давай по порядку", - взгрустнул мужик. "Супруга твоя
   потонула", - прособолезновал спасатель. "Стало быть, не обмануло меня
   предчувствие, - опечалился мужик. - Вот значок твой увидел "осводовский" и
   сразу всё понял. Вторая чего за новость-то?" "Выловили под корягой. Раков было
   налеплено! Здоровенных таких! С пивом за милую душу пошли!" - поднял
   спасатель из кулака большой палец вверх. "Ясно. А пиздатая?" - захандрил
   мужик. "Обратно её забросили, - обрадовался спасатель. - Завтра раки твои!!!"
   Увы. Сыскались неотложно-неважные дела (не могу даже вспомнить какие).
   Когда же грядущий день реализовался, я повстречал Настёну и Ленку в татарской
   кафешке "Эмине". Трезвые (но при отходняке), они расположились на топчане в
   ожидании шурпы и лагмана. Сигарета в моих пальцах жаждала огня, поэтому я
   подрулил к Ленке - она пыхтела "Vogue".
   - Милый, - сказала Ленка мне. - Люблю.
   - Взаимно, - стиснул я её бедро. - Анекдот про слона на мопеде знаешь?
   - Не знаешь.
   - Я тоже не знаю.
   - Шалопай!
   Однажды, посреди прошлого приезда в Коктебель, валяясь на нудике, Ленка
   сказала мне игриво: "Может когда-нибудь я тебе сгожусь". Я тоже любил Ленку.
   Напротив Ленки сидела Настёна, поджав коленки к подбородку. Вмиг я понял,
   что люблю Настёну просто беспримерно. Да. Старость определяется гибкостью
   позвоночника, однако и молодость страдает изначальной костностью (вредной
   хотя бы упрямостью), которую ломать нужно непременно. Да. Простота,
   347
   известно, хуже воровства. Случается, простота писателя нагло ворует время у
   читателя. Впрочем, Простота также является кузиной Таланта, причём по линии
   коммуникаций. Будь проще и люди к тебе потянутся.
   - Не узнаёшь, - был прост я.
   - Не очень, - потянулась Настёна ко мне. - Только ты такой знакомый,
   господи.
   - Память прошлой жизни, - бросил я небрежно, возвращаясь к Аннеке,
   попросившей меня прикурить ей сигарету.
   ...Часов в десять вечера, отдыхая на скамейке почти вплотную
   приставленной к парапету расширителя, я созерцал. Писатель из Москвы
   объяснял великолепной Ксении из Минска принципиальные тонкости любви.
   - Любовь - это не сюсю-масю! - говорил он. - Истинная любовь - это
   крутизна обрыва! Ты читала мою книжку?! Последнюю! "Старик и рыба"
   называется. Сидя на берегу Гудзона, они купались в лучах заходящего Солнца.
   Милая, сказал он, мой член, зажатый в твоей ладони, удивительно похож на
   птицу, которая бьётся в тесноте клетки и не может из неё вырваться.
   Сновала противная, вроде личинки майского жука, безликая толпа. Но
   вдруг людское месиво куда-то пропало, и на том прозрачном фоне
   прорисовались Ленка с дочкой Дариной, за коими смешно пошатывалась
   Настёна. Не замечая меня, они прошли на расстоянии моей вытянутой руки.
   Пропустив Ленку с Дариной и чуть Настёну, я вытянул правую щупальцу и
   налету перехватил левое запястье Настёны. Настёна обернулась и осталась, а
   Ленка с Дариной, не ведая того, двинулись далее и растворились где-то среди
   людской толпы, возникшей столь же внезапно резко как и пропавшей.
   Естественно, дабы завлечь Настёну, я приложил определённые усилия. Хотя
   изобретатетьность мою справедливо было бы назвать ущербной. Тем не менее
   вскоре, бурболя портвейн под светящимся дюралайтом рекламной вывески
   кафешки "Луна", Настёна наивно-смешно восторгалась: "Господи, ты
   чувствуешь?! Сидим под Луной!!!"
   Я рассказывал Настёне всякую всячину. Всякой всячиной она мне и
   отвечала. Наша всякая всячина была милой и изысканной. Настёна рассказала,
   что прочитала книжку "Сёгун" ещё в Москве, после чего беспамятно влюбилась
   в Японию. Заполучив аттестат образования в одной из московских гимназий, она
   почти сразу отправилась изучать язык в Японию, где собственно и познакомилась
   с Ленкой-Рыбкой. Густо-тесно населённая Япония подарила Настёне лишь
   кролика (полагаю, в том кроется подсознательная тяга к плейбоям) и любимого
   мужа-японца, которому уже исполнилось тридцать пять лет.
   - Люби меня! - предложил я щедро. - Япония далеко, а я здесь... Здесь
   шумно. Я несколько подустал от всего этого психофашизма. На нудике сейчас
   никого. Пусто. Тихо. Почти пусто и тихо. Там хорошо. Там разбита палаткагробик.
   Моя. Шишко дал. Маленькая такая. Я сплю рядом, на царском ложе,
   которое Руслик соорудил из сухих водорослей. Царское ложе жёстко-мягкое,
   большое. Места хватит. Тебе оно понравится.
   348
   - Волосы влажные, - произнесла Настёна задумчиво, романтично пощипав
   затылок.
   - Я же и говорю. Палатка-гробик. В ней мы вещи храним. Джинсовки,
   спальники, разную дребедень. Сбоку коробка с виноградом. Любишь виноград?
   - Не пробовала ещё. В этом году.
   - Настало время попробовать. Виноград! Божественный дар! Я знаком с
   Дионисием.
   - Волосы влажные, - покосилась Настёна игриво.
   - Я же и пытаюсь тебе втолковать. Только ты меня перебиваешь. Там, в
   палатке-гробике, среди всего прочего добра, кажется, фен затерялся. Тебе фен
   подойдёт, чтобы волосы высушить?
   - Господи, а электричество?!! - спросила Настёна вполне серьёзно.
   - Там через камыши и бетонку шнур проложен. Длинный такой.
   Электрический. Переноской называется. Первый конец к фену подключен. А
   последний - к пионэрлагерю.
   - Ну, если так только, - сказала она. - Тогда пошли!
   По дороге мы столкнулись с Ленкой и Дариной.
   - Он тебя окучивает, - предательствовала Ленка.
   - Окучиваю-окучиваю, - подтвердил я.
   - Я пойду с ним, - не обращала внимания Настёна на аграрные
   предупреждения подружки.
   - Хорош. Хорош, - цинично-лестничала мне Ленка. - Но опасен!
   Прежде чем возлечь с Настёной на царское ложе, я предложил пыхнуть
   травы.
   - Ой, господи, я не буду! Я никогда не пробовала! Я даже курить не умею! Я
   боюсь!!!
   - Не бойся. Ты под покровительством. Под моим, - успокаивал я.
   Объяснив правила, я задул Настёне пару тяг паровозом...
   - Ой, господи! А презервативы?! - спросила она, сплюнув виноградную
   косточку.
   - В палатке-гробике?! Презервативы?! Да полным-полно! Только отыскать
   нужно.
   Похваставшись, я полез в промозглую темноту своего ангара-обиталища.
   Проползав минуту-другую, показавшуюся мне вечностью, и концерт-траптивов
   не найдя, я выкарабкался обратно и заявил, что чист, точно снег, не коснувшийся
   земли, и выразил прочную уверенность в Настёне, в здоровой её непорочности.
   Затем пять часов кряду мы трахались, лишь изредка отвлекаясь на разговоры, где
   она умилительно-трогательно приговаривала "господи".
   Рассвет стал меня вырубать.
   - Не спи!! Господи, какой ты горячий! Не спи!! Это наша ночь!! - тормошила
   меня Настёна в темпе вальса.
   - Ночь завершила...сь. Скоро утро. Между собакой и волком. Прекрасное
   время. Давай вздремнём. Чуть-чуть, - лепетал я устало.
   349
   Потом я рубанулся окончательно и беспросветно.
   Когда Гелиос задолбал своей добросовестностью, я проснулся и Настёну,
   увы, не обнаружил. Где мне было её искать? Ведь мне было неизвестно, где она
   стопорнулась.
   Бывает топает себе гражданин, спешит "к" или "в", не замечает торчащего
   из земли штыря, цепляется за него, падает во прах, поднимается со словами "чёрт
   возьми", отряхивается, сожалеет о порванной колошине, видит, как пешехода
   сбивает автомобиль, высчитывает вмиг с точностью до микрона соотношение
   времени и пространства, отчётливо понимает, что непременно бы очутился на
   месте жертвы этого дорожно-транспортного происшествия, если бы благодаря
   штырю не упал бы, и шепчет благолепно: "Спасибо, Господи!" Бывает, топает
   себе гражданин, а навстречу ему издалека движется автомобиль, чтобы, согласно
   Высшему Расписанию, пересечься в заданной системе координат с имяреком и
   изменить его судьбу, но вдруг где-то на пути попадается штырь, пробивающий
   шину автомобиля и пешеход остаётся в неведении о Вмешательстве Сил Низшего
   Порядка, а водитель в досаде ругается на свою неудачу, не осознавая
   реализованной причины личного везения. Бывает всякое. Следующим вечером.,
   поджидая Настёну, я провёл на расширителе до полуночи.
   - Что, сукин кот, разбил девке сердце?! - окликнула меня Ленка цинично, но
   дружественно.
   - Разбил? Это она мне, - ответил я скупо.
   - Настя в "Луне" будет. В полдесятого. Подтягивайся к десяти. Выдержишь?
   - Выдержу. Полчаса. Буду в десять.
   Ровно в десять (и позже) ни Настёны, ни Ленки с Дариной в "Луне" я не
   застал и не сыскал. Лишь таращился тщетно по сторонам. Возможно, от волнения
   я перепутал чего-то или был не слишком внимательным. Царское ложе ночью
   Настёна, короче, не примяла. Только прежде, помню, болтая о том о сём,
   бурболили с Аннеке "Каберне" на расширителе, испытывая на прочность свои
   самолюбия, едва не повздорили на кулачках, потом помирились.
   - Ты что, Настю трахнул?! - лупанула Аннеке изподтишка.
   - С чего взяла?! - контрафактничал я, сделав морду клином.
   - Что-что, а врать ты совсем не умеешь. Расслабся. Стань, как пепси.
   Подслушала Настю с Рыбкой. Случайно. На пляже. Тебя обсуждали. Бедняжечка
   Настя. Маялась сегодня. Ножки не сходятся. Спрашиваю, тяжело тебе, Настя?
   Она гордо так, не смешно. Отрезала. Теперь сторонится.
   Неподалёку от нас с Аннеке, Ксения из Минска, в коей присутствовало нечто
   грустно извращённое, отчитывала Сармонта, у которого извращение было
   примешано к тревоге. Дальновидность Ксении простиралось от силы в пределах
   полутораметровой длины. Ограничительным фактором Ксении являлась сильная
   миопия. При близорукости (-13), Ксения отказывалась носить какие бы то ни
   было очки напрочь, впрочем, не особенно её украшавшие. Контактными линзами
   она тоже почему-то пренебрегала. Собственно, живя по существу наощупь (что
   умело скрывалось), Ксения умудрялась жестоко заблуждаться на счёт
   350
   качественности слуха окружающих, в связи с чем говорила громко, наподобие
   призывно-резких сирен, едва не погубивших Симбада-морехода. Широко
   подавшись вперёд остроконечным носком испанской туфли и гротескно
   подбоченясь, эффектно отпрянув и запрокинувшись, вытянувшись напряжённой
   указкой и провиснув побелевшей средней фалангой, Ксения охрипшим баском
   прилюдно отчитывала Сармонта, обвиняя его в причастности к почти всем
   смертным грехам, конкретно, что гашишные плюшечки, купленные за её деньги,
   расходуются им нерачительно и безответственно. Позыркивая изподлобья и
   похрумкивая чипсами, поджидая кулачной атаки плашмя, Сармонт невнятно и
   настороженно-нервно оправдывался.
   Легендарный Арик подхромал ближе к полуночи. Неторопливо смакуя
   портвейн, Арик, похожий на добродушного верхолаза немножко взявшего в клюв
   для смелости, рассказывал про своих приятелей, работавших в Склифе
   (московской больнице скорой помощи). История Арика была такова.
   Замудохавшись гоняться по прихоти какой-то вполне нездорово-занудной
   старушенции, чья обречённая неизлечимость заключалась в болезненном
   ощущении одиночества, его приятели врачи-приколисты, заявившись к ней в
   очередной раз, извлекли из принесённой аптечки маленькие балалайку, гармошку
   и бубен, побренчали для старушенции, порастягивали меха, постукали
   откланялись и свалили. Опиздошенная такой невъебенностью, старушенция
   хватанула телефонную трубу, покрутила сучковатым пальчиком диск и
   рассерженно завозмущалась, обращаясь к диспетчерам Склифа, дескать, ваши
   посланники не добрались, а заместо них подкатили какие-то негодяи с
   игрушечными музыкальными инструментами. Запросив по рации приятелей
   Арика, приобретших оказией свои прибамбасы в магазине "Игрушки", над
   которым проживала вышеозначенная старушенция, диспетчеры Склифа
   выяснили, что коллеги пациентку посетили и ничего характерного у неё, кроме
   печально агрессивной дряхлости и навязчивого безумия, не обнаружили.
   Вернувшись по очередному "вызову", приятели Арика сыграли старушенции
   концерт N2 для гармошки с балалайкой и солирующего бубна. Концерт N3 не
   понадобился, потому что диспетчеры Склифа сосватали надоедливую
   старушенцию психбригаде из Кащенко (московский дурдом).
   Следующим полуднем, тайком высматривая приближавшихся из-под
   бейсболочного козырька, я едва не упустил Настёну вновь. Примкнув к Ленке с
   Дариной она профланировала мимо, не обратив на меня абсолютно никакого
   внимания. Окликнув, я подбежал. Улыбнувшись, Настёна поцеловала мне губы.
   - Ты бросил меня, - плаксивилась она по-детски.
   - Я тебя не бросил. Я тебя искал, - заверял я.
   - Ты не нашёл меня, господи!
   - Я нашёл тебя.
   - Господи, ты не нашёл меня!! Мы потеряли ночь!!!
   - Впереди у нас много ночей. И много дней. Настёна, я люблю тебя.
   - И я! Я люблю тебя, господи!! Господи, ты такой горячий!!!
   351
   Валяясь на нудике, мы всячески нежничали и всячески выражовывались.
   - Что, шалава?! - пристыдила Ленка, подтруниваючи.
   - Отстань. У нас любовь, - послала её Настёна.
   Перекрывая завывания ветра и шумные накаты рассола, я исполнял Настёне
   кантату Карла Орфа "Also sprach Zarathustra" для баритона соло, трёх хоров и
   оркестра с органом. Я прогнал ей нехилую телегу, типа лекции Малевича "Об
   искусстве, церкви, фабрике, как о трёх путях, утверждающих Бога". Ближе к
   вечеру я проводил Настёну домой и узнал её место жительство в Коктебле.
   - Ты же здесь был! - воскликнула Настёна на моё дежавю. - Ленка
   рассказывала. Вы мидий ели.
   - Пять лет назад, - вспомнил я удивлённо. - Я был пьян и немного
   взволнован. Было многолюдно. Но тебя там не было. Я только это запомнил.
   Предварительно забив стрелу, мы встретились в 22.00 на расширителе. Судя
   по картёжным приложениям Библии, Эдем располагается далековато, примерно в
   самом антропоцентризме Ближнего Востока. Поэтому свою девушку я увлёк на
   главный пирс Коктебля. Капризно выпячивая губки и сиротливо косясь, Настёна
   потешно жаловалась, что я заморозил её на своём царском ложе, что туда она
   больше не пойдёт и вообще скоро умрёт, потому что у неё першит в горле. Не
   долго думая, я впился ей в шею вампиром.
   - Господи, ты хочешь моей смерти! - визжала она завлекающе.
   - Я ставлю тебе банки. Боюсь горчичники не помогут, - издевался я
   любливо.
   Повалив на тёплые плиты пирса, я целовал Настёну, вслушивался в
   задиристость её смеха, тайно разглядывал подсматривавшую за нами Дарину,
   ощущал вибрацию пирсовых свай, мерно обдававшихся рассолом, и
   пришвартованно-причаленных кораблей, раскачивавшихся и стукавшихся о
   вытершиеся автомобильные покрышки, используемые как амортизаторы.
   Измена измене - рознь. Поздней весной, летом, осенью и ранней зимой
   собачье говно прячется в газоне: растущем, цветущем и увядающем. Фекалии
   скрывает и листва, опавшая с деревьев и кустиков. Зимний же период для средней
   полосы характерен почти полным выпадением в осадок. Выгуливающиеся зимой
   четвероногие бессовестно срут в сугробы, которые сохраняют какашки,
   утрамбованные холодными белыми хлопьями, не хуже холодильника "Атлант",
   то есть практически свежаком. Ранней же весной, когда капель ударяет по мозгам
   особыми оборотами, снежные слои подтаивают и обнажают изобилия наружу.
   Безжалостно разбросанные по Минску, экскременты создают у зрителя странную
   уверенность, что собаки три сезона терпят, дабы просраться вволю с лопаньем
   почек у берёзок и алкашей. Некоторые, опять же, камуфляж надевают, чтобы за
   ним скрыться, а прочие наоборот, чтобы выделиться. Простите за лирическое
   отступление. Просто валяться под мухой в говне гораздо менее приятно, нежели
   абсолютно трезвым с девушкой на тёплых плитах главного пирса Коктебля.
   Перебазировавшись на опустевшие пляжные лежаки, мы тесно прижимались
   друг к другу...
   352
   Очутившись на царском ложе, Настёна долго мялась.
   - Месячные начались?! - спросил я, догнав.
   - Начались!
   - Месячные. Квартальные. Вампира этим не испугаешь.
   - Нет!
   Истина рождается как ересь и умирает как заблуждение. Помните, папирус
   Бремнер-Ринд? Помните рождение богов Запада и Восхода по египетскому
   мифу? "Я соединился с моим кулаком, совокупился с моей рукой, упало семя в
   мой рот, и я выплюнул Шу, я изрыгнул Тефнут". Убедив Настёну, я извлёк
   "тампакс" и зашвырнул его в камыши...
   Обнявшись, мы дремали и нежничали...
   - Смешно, господи. Сквозь сон думала куда бы подевать использованный
   "тампакс". Прикидывала, куда бы его выбросить. А ты и говоришь, нужно его
   похоронить. Похороны "тампакса". Смешно.
   - Отгадай загадку. Маленький, беленький, с хвостиком, кровь пьёт, но не
   кусается.
   - Комар.
   - Маленький, беленький, с хвостиком... Комар?! Похоже, что ли?!
   - Я не знаю. Сдаюсь.
   - Маленький, беленький, с хвостиком, кровь пьёт, но не кусается... Это
   "тампакс".
   - Дурак.
   Я кратко пересказывал ей "аль-Мункиз мин ад-далал" ("Избавляющий от
   заблуждения") и "Тахафут аль-фаласира" ("Самоопровержение философов").
   Экскурсией я провёл её по тернистому пути Газали, ведшего одиннадцать лет
   жизнь странствующего дервиша. Я объяснял ей значение дефиниции "ханка"
   аскетичной обителью (у Газали) и опиумным сырцом (у торчков). Я посвящал
   Настёну в вульгарный материализм Бюхнера & Ко, определявших содержание
   сознания химическим составом потребляемых продуктов питания, показывал
   ключ к рабству, который прятался для колониальных народов в растительной
   пище. Конечно же, ближе с гнусной личиной вульгарного материализма
   столкнулся Фридрих Энгельс, называя его бранью по адресу философии. Однако
   современные перцепции (по-русски - восприятия) говорят о том, что вульгарный
   материализм - это похабный поп-корм эстрады и попсовый психофашизм
   телевидения, нездоровое увлечение паранормальным и трусливое поклонение
   чужим богам, жадное потребительство ложных форм и пренебрежение пусть и
   невзрачными, но ценностями истинного содержания.
   - Только не уходи. Я спать не буду. Но если вдруг, ты не уходи. Ладно? -
   просил я.
   - Ладно.
   - Утром провожу.
   - Знаешь, той ночью, когда ты меня бросил, я пошла себе потихонечку.
   Рассвело уже во всю. Плетусь. Зачуханная такая на нет. А тут Гриня.
   353
   - Гриня?
   - Он хороший. Он проводил меня.
   - Он проводил тебя и что?
   - Он проводил меня и всё. Он просто меня проводил.
   - Он ангел. Они помогают мне. Забавное имя. Гриня.
   Утешаясь бесконечной наивностью, которая родная сестра невинности и
   двоюродная - глупости, я травил Настёне байки, в частности про большую родню
   Ухо Аллаха: про Отца (Эйдель Вейс) и Деда (Джинн Водоворот) по материнской
   линии. Поскольку же все предки играют после смерти в прятки и дед после своей
   смерти обязательно прячется в отца, а отец после своей смерти непременно
   прячется в сына, то таким образом, можно сказать, я рассказывал о самом Ухо
   Аллаха. Итак, однажды Кто-то из Них был очень занят, и рот Его в течение трёх
   дней не принимал ничего, кроме сигарет, дымом от которых Он питался и утолял
   жажду. Через три дня, внезапно вспомнив о несущественном насущном, Он съел
   полдольки засохшего мандарина и принялся икать. Проикавшему девять дней
   подряд, изнурённому икотой окончательно (страждущие лёгкие перестали
   пропускать даже табачный дым, выталкиваемый судорожностью спазмов), Ему
   вызвали Доктора. Вечером дня девятого, ровно в 21.15, калитка отворилась и
   Обессиливший увидел Доктора. Доктор посмотрела на Него, улыбнулась и икота
   прекратилась. И снова мы погружались друг в друга. Настёна и я. Я и Настёна.
   - Хорошо-то как, Настенька, - любовно подЯбывал я между собакой и
   волком.
   - Не Настенька я, - игривничала она утомлённо.
   - Всё равно хорошо, - растекался я негой.
   Жак Ив Кусто любил говаривать, что водород, разумеется, гораздо легче
   кислорода, только дышать им значительно тяжелее. Когда же преступный
   Морфей совладал со мной полностью, я спал, точно убитый вилами. Вырвавшись
   из цепких объятий Морфея, я обнаружил Гелиоса в девяти градусах отклонённым
   от линии горизонта. Простывший след Настёны сдул Эол. Прослонявшись
   взбешённым до одиннадцати (давая ей проспаться), я полетел в пенаты Настёны.
   Не запомнив основное (дорогу) и запомнив косвенное (дверь), я сыскал Настёну
   по характерной призрачности запаха масла иланг-иланг.
   - Я же просил тебя! - прорычал я с порога.
   - Нужно было переодеться и вымыться. Ты спал так сладко. Злишься?
   - На будущее попрошу... А-а-а! Я понял!! Свидание с Гриней!!!
   - Дурак.
   Я назначил ей стрелку на пляже, чуть что - в 22.00 на расширителе.
   В 16.30, по пути на Кучук-Енишар, Настёна завернула ко мне на нудик к
   аккупированному мной палатке-гробику, сказала, что у неё почернел язык и
   раззявилась для вящей убедительности. Действительно, язык был чёрным.
   Помню, в Минске, на улице Белорусской, жила в частном секторе ненавистная мне
   Эмка, сестра моего любимого деда, которой при случае, издеваясь, я показывал
   язык. Обхитрив обещанием накормить вкуснющим вареньецем, Эмка заманила
   354
   меня на свою территорию, вытащила с холодильника баночку ядрёной русской
   горчицы и коварно предложила мне помазать "сладость для вкусноты" прямо на
   мой высунутый язык. Удовлетворившись лживо-устными заверениями и
   купившись на дармовое угощение, не удосужившись прочесть этикетку из-за
   незнания алфавита, я раскрыл пасть и вывалил орган на подбородок. Помню, язык
   распух, нос засочился соплями, зенки от напиравших слёз повылазили из орбит, а
   голосовые связки напряглись целительным рёвом, повергшим Эмку в глубокий
   обморок. Да. Обыкновенно, в детстве обижающие младших, в старости громче
   всех кричат об уважении к своему преклонному возрасту. Особенно когда их чемлибо
   задевают более молодые. Поверьте, своё я честно оторал ещё в детстве.
   - Я тёрла его щеткой! Не смывается! - восторгалась Настёна печально.
   - Наверное, в родне чау-чау затесался, - шутил я кинологически. - Глянь у
   меня.
   - Белый! - крикнула Настёна радостно.
   - Что это значит?
   - Это значит, что... противоположности притягиваются!!!
   Настёна с Дариной потащились к зарытому Волошину. Я пробовал читать,
   но буквы разползались тараканами, потревоженными в пустой коробке из-под
   обуви, и метусились по книжке, делая её содержание размыто-грязным.
   Вслушиваясь в шум прибоя и думая об экономии сил, я задремал.
   Разбудил меня восторженный крик приближавшегося Олега. Правда, Олег
   кричал вовсе не мне, а кому-то из своей компании старых эротоманов. Они
   встретились и обнимались. Из невольно подслушанного мной разговора (они орали
   так, что уши закладывало) выяснилось, что Олег только что приехал. Поэтому его
   спешно вводили в курс местной обстановки. Олег был старожилом во всех
   смыслах. Во-первых, он приезжал в Коктебель ежегодно. Во-вторых, ему было
   около 65 лет от роду. Олег был нудистом-натуристом с огромным стажем. За такой
   стаж уже пора и пенсию выплачивать. По-своему Олег был милым. Внешние
   данные у мужчины не всегда обязательны. Да. Олег выглядел так себе:
   лысоватенький, седоватенький, низенький, с внушительным животом, внизу
   которого болтался хорошо промаринованный сморчок... Но зато Олег был
   директором какого-то частного туристического комплекса, расположенного в
   историческом особняке на окраине Петергофа. Девушкам очень нравятся такие
   дедушки. Особенно когда они литрами таскают на нудик вино и подливают его им
   прямо в стаканчик. Кажется, Олег причислял себя к отцам-основателям
   нудистского движения в СССР. Во всяком случае, он входил в так называемый клуб
   натуристов. Собственно говоря, акции этого клуба большой оригинальностью
   никогда не отличались. Понятно, что на нудике должны быть все голыми. Это
   будни. Праздник, по сути дела, был один - День Нептуна. Тогда они (клубари с
   клубарихами) притаскивались на пляж с портвейном и красками (гуашью и
   акварелью), разукрашивали друг друга во всех местах, иногда использовали в
   качестве париков сухие водросли, после чего забирались на Юнгу и оттуда
   представляли народу на обозрение нечто типа древнегреческой мистерии. Однажды
   355
   (в один из сезонов) мне предложили сыграть в этом спектакле роль Апполона. Не
   скрою, было лестно услышать это предложение. Только принять участие в этом
   грандиозном спектакле мне всё-таки не пришлось. Кстати, Олега я знал именно
   потому, что к нему в компанию попить вина меня пригласила знакомая весталка.
   Помню, в прошлый раз Олег тоже только прибыл и сразу же созвал с округи
   молодых девок падких на алкоголь. Он чем-то очень напоминал главного персонажа
   картины Рембранта "Выборы бобового короля". Помню, я выпивал с ним и
   девками, и он говорил мне: "Апполон! Настоящий Апполон!" Потом он
   доверительно показывал мне альбомчики с фотографиями, сдланными на
   нудистском пляже, строго датированными по сезонам. Главным поводом для
   съёмок (разумеется, и для съёма) был праздник День Нептуна. Его фиксировали
   даже на видеокамеры практически почти официально. Ну а попутно в кадр
   попадали даже те обнажённые тела, какие в театрализованном действии участия не
   принимали. "А вот эта приезжала ко мне в Питер. Я её принял. Поселил прямо в
   гостиничном номере. Ох-ох-ох. Вы, знаете, очень даже очень. Есть что вспомнить",
   - вкрадчиво хвастался Олег, механически теребя у себя под животом свой хорошо
   промаринованный сморчок. "За развращение малолетних можно и тюремный срок
   схлопотать", - прикинул я вслух, листая альбомчик. "Ну что Вы! Кто об этом
   узнает? Мы ведь с Вами интеллигентные люди! Приезжайте. У нас такие
   роскошные места!" - уговаривал он. И вот Олег снова в Коктебле. Значит День
   Нептуна намечался на ближайшее будущее. Вокруг Олега уже собирались
   старички-маньячки с филологическими и прочими образованиями и перетерали о
   грустивших без мужского внимания молодых женщинах, готовых с ними
   пьянствовать и веселиться... Сначала бодиарт (и сверху и снизу) на День Нептуна,
   а потом, поздним вечером, когда Солнце, угасая уже и шипя, бултыхнётся в рассол
   за горизонт, когда душноватая ночь и вино с шашлыками делали их разомлевших
   избранниц особо податливыми, тогда старички-маньячки раскрывали им главный
   секрет мистерии. Они шептали в ухо своим, как правило, молодым и глупым
   феминам, что пиком действа мистерии должно стать совокупление нимф с
   сатирами. Сатирами они позиционировали себя, их - нимфами. И молодые фемины,
   которым ласки с комплиментами раздаривал только лишь омерзительно грубый и
   пьяный отец в виде затрещин и ругательств, таяли и отдавались старичкамманьячкам
   почти где ни поподя. Впрочем, возможно я несколько преувеличиваю.
   Около 20.(+,-) Настёна с Дариной вернулись на нудик совершенно
   измочаленными.
   - Вот тебе и Волошин, - саркастичничал я.
   - Ой, там очень красиво! Панорама обалденная, господи! Только я жутко
   устала. Больше я туда не пойду. Домой пойду. Вымыться нужно, переодеться.
   - В десять, - напомнил я на прощание.
   - В десять, - подтвердила Настёна.
   Расширитель. 22.00. Высматривая в сновавшей толкотне Настёну, я душевно
   любезничал с Лерой и Беллой, очень похожих на почтительных матрон,
   персонально знакомых мне по правлению Тиберия.
   356
   Однажды в "Бубнах", Лера украдкой показала мне парня и пояснила, что он
   бывший её любовник, которого она не в силах забыть. Сравнительно с Лерой,
   парень выглядел мелковато, но почему-то я сразу же окрестил его Горцем. Спустя
   год, здесь же в "Бубнах" Лера поведала мне, что её дочь Яся рождена не
   законного от мужа, с которым Лера до тех самых пор пребывала в
   зарегистрированном браке, отнюдь, однако появилась на божий свет благодаря
   генетическим стараниям брата хозяина "Бубнов", который к тому же уже вовсе
   не брат хозяину "Бубнов", а совершенно наоборот - сестра!!! Превращение сие
   случилось в результате перемены пола, а не бытового транссвестизма. "Вот она",
   - шепнула мне Лера, тайно стрельнув глазами в сторону женщины чуть
   грубоватой наружности, и тут же поправилась: "Вернее, он". "Впечатляет", - не
   скрыл я своего удивления. "Помнишь Горца? Так вот, сейчас он, Горец, - её
   любовник", - откровенничала Лера сплетенно, и тут же поправилась: "Вернее,
   его". "Ого-го. Лихо закручен сюжет", - подумал я синхронно.
   "Представляешь?!!" - вопросила меня Белла, единственная (естественно, кроме
   участников событий) посвящённая в страшную тайну переплетения судеб, до сих
   пор восторженно молчавшая. "Теперь и ты это знаешь", - сказала мне Лера
   доверительно. "А муж твой теперь что?" - полюбопытствовал я
   заинтересованно. "Ничего. Вместе мы всё равно уже не спим давно, хотя
   отношения у нас прекрасные. Одноклассники. И ещё... Горец был в Киеве, у нас
   в гостях. Они друг другу понравились... даже более, чем я ожидала. Короче, я
   застукала их целующимися взасос". "Пиздец!!! Получается, ты брошена всеми!"
   "Получается. У меня просьба к тебе. Соблазни его, - попросила меня Лера
   вкрадчиво, и тут же поправилась: - Вернее, её".
   Прошлое бежало по пятам, и даже тяжесть сна не втаптывала в забытье.
   - Привет. Простите, если похищу у вас молодого человека? - спросила
   Настёна.
   - Конечно-конечно, без проблем, - ответили Лера с Беллой.
   Обручив за локоток, Настёна поволокла меня в кафешку, где заседали ЛенкаРыбка
   с Гриней. Некогда ранее Гриня штудировался в музшколе и музучиле на
   трубача. Душа Грини принадлежала Орфею. Спустясь в материю, однако,
   принято подчиняться новому диктату правил, далёкому от сфер возвышенного.
   Острое безденежье скрутило Гриню и направило его деятельность в ином русле,
   сделало его ведущим специалистом в области труб, иными словами, сантехником
   экстра класса, которого нарасхват заказывали даже оборонные предприятия.
   Трубач Гриня. Парадокс, вроде квантово-волнового дуализма. Но главное, Гриня
   действительно оказался ангелом! Причём не мелковастеньким херувимчиком, а
   вполне мужественным и остроумным. Единственной ахиллесовой пятой Грини
   были уши. Он так и говорил: "Я не купаюсь. У меня же уши".
   Гриня рассказывал про своих питерских друзей, прокалькулировавших (или
   прокуркулировавших?) добираться до Коктебля не паровозом, как делалось
   обыкновенно, а "запариком", вычитанным в рекламной газетёнке. Стольник
   зеленью за "запарик" получался дешевле, чем железнодорожные билеты на
   357
   четверых. Домчавшись без водительских удостоверений до Феодосии, один из
   великолепной четвёрки (кстати, не руливший) втихаря загрузил под сиденье
   водилы полиэтиленовый мешок с марихуаной весом ажно в три килограмма!
   Тормознутые на подступах к Коктеблю за превышение скорости (!), с
   гаишниками ребята добазарились, что "запарик" реквизируется залогом до
   возвращения с документами, которых не было в принципе, и баблом для штрафа.
   Крестьянским детям?! Говна на лопате! Стодолларовый "запарик" с гаком своё
   откатал! Теперь "запарик" на хуй никому не упал! Никто из ребят не собирался
   за ним ни с документами и баблом для штрафа, ни вообще. Рванули в Коктебель
   и загудели там не по-мелочи. Тихушник же (один из великолепной четвёрки) не
   выдержал и признался не отбивавшей дуплей троице про заныканное. "Там же
   три килограмма!!!" - уговаривал он. "Твои килограммы? Ну и флаг тебе в руки!
   Иди, забирай", - разрешили ему компаньоны. "Стрёмно!" - жаловался
   тихушник. "Как подставлять всех тебе, блядь, не стрёмно?" Должно быть
   "запарик" тот с начинкой до сих пор стоит себе на штрафной стоянке.
   Внимая занимательному повествованию Грини, я невольно вспомил Зыля,
   раскатывавшего по Минску в "девятке" с компанией не по-детски обширенной
   героином. Запертый багажник "девятки" отягощался маковой соломкой,
   запакованной в туристический рюкзак. Молодёжь и так не ведает что творит. А
   обезбашенная от кайфа - тем более. Неисповедимы пути Господние! Это
   понятно. Но ведь мы сами выбираем, куда нам рулить. Неведомая надобность на
   улице Пулихова поворачивала "девятку" с улицу Красноармейской, где прямо
   напротив трамвайных путей и входа-выхода в парк Горького зверствовала
   Госавтоинспекция. Ребята, как рыбы, ехали ровно в сети ловцов. Стопорнутые
   бравым гаишником, взявшим проформы ради под козырёк, горе-торчки
   приготовились к правовым разборкам. Получив "права", мрачный мент
   подковылял с водилой к багажнику. И вдруг! Внезапно прыгнув в сторону, мент
   вытащил свой "макарон" и психопатично затребовал, чтобы тёплая компания
   срочно вылазила из машины, высоко подняв руки в небо. "Вылезли, -
   рассказывал Зыль. - Мёртвые на нет. Хуйня, думаю, какая-то! Откуда им знать,
   что у нас солома в багажнике?! Мент ещё дёрганный какой-то попался. Если бы
   у него чего там зачесалось, пристрелил бы. Бочком-бочком, в салоне по задней
   панели зашерудил. Отрыл пистик. Пластмассовый. Наставил. Прикинь! Расстрел
   по-македонски!! С двух стволов!! И заревел вепрем раненым. Чей пистолет?!!
   Чей пистолет?!! Вадик ему отвечает, сына моего. Обломились награды и почести.
   Глянул мент на пистик, глянул, бросил на сидение и свалил. Грустный такой
   прегрустный".
   - Подкрепись, а то уснёшь, - попрекала Настёна любовно, совая мне в пасть
   петрушку.
   - Из-за гандонов силушку-то долго ли растратить? - оправдывался я. - Язык
   прошёл?
   - Чёрный.
   - Неправильно в рот взяла, - подтрунивала Ленка.
   358
   Довожу до вашего сведения, преодолеть пропасть в два прыжка -
   невозможно. Эйдель Вейс, Отец Ухо Аллаха, вёл до восьмидесяти семи
   правильный образ жизни, при подъёме перепрыгивал через четыре ступеньки и
   был стремительнее юности. Подложив кулак под голову, Эйдель Вейс до
   восьмидесяти семи летал во снах, а наяву, достигнув своего рубежа, подавился за
   обедом рыбной костью и умер. Джинн Водоворот, Дед Ухо Аллаха, никогда не
   просыхал от пьянства, шнурки на ботинках никогда не завязывал, а ширинку - не
   зашпилевывал. Сновидений Джинн Водоворот никогда не испытывал, но когда
   Ему стукнуло восемьдесят семь, Он увидел Себя отрывающимся от земли.
   Радости полёта столь впечатлили Джинна Водоворота, что ни о каком
   возвращении не могло быть и речи. Итак, земной путь Джинна Водоворота
   закончился во сне, в восемьдесят семь. Каждому и всякому отмерен свой срок,
   который порой хотелось бы продлить.
   Очухавшись от наваждения почти к отъезду, я зачастил украдкой
   поглядывать на циферблат часов.
   - Время в Коктебеле быстротечно, - констатировал я печально. - Уже
   восьмое.
   - Ещё седьмое, - поправила Настёна. - Сегодня седьмое.
   - На моих восьмое.
   - Седьмое. Твои часы спешат.
   "Я спешу вслед за ними", - понял я.
   Ритуально назначив свидание Настёне в 22.00 на расширителе, я проспал и
   поэтому опоздал на полчаса. Настёны на расширителе в 22.32 не было. То есть
   нигде. Можно не знать иврит и семьдесят два ветхозаветных перевода на
   греческий. Склонившись над контурной картой, можно фамильярничать,
   похлопывая Кавказ по хребту. Можно не знать, что любой отрывок в Коране
   имеет семь смыслов, каждый из которых соответствует состоянию читателя.
   Можно не знать различия в максимах Абеляра и Ансельма Кентерберийского, и
   не понимать, чтобы не верить, и не верить, чтобы не понимать. Можно не знать
   многое. Только нельзя не знать ничего! Я знал, что завтра мы расстанемся, но я
   не знал где она сейчас!!! Познания, разумеется, умножают скорбь, однако,
   незнание от ответственности, естественно, не освобождает.
   "Последняя ночь! - в ужасе соображал я. - Проспал!! Последнюю ночь
   проспал!!!"
   "Просто тебе хотелось подготовиться получше. Разве десять минут тебе
   хватило бы?! Морфей помог. Вырубил тебя на сорок. Молодчага", - подумал ктото
   во мне.
   "Демон?!" - удивился я.
   "Ты!!" - ответили мне.
   "Где Настёна?! Что-нибудь случилось?!"
   "Нет".
   "Что нет?!! Где Настёна?!!"
   "Вот. Пожалуйста".
   359
   - Где ты был?! - кричала Настёна на подлёте, сверкая вмонтированными в
   парео зеркалами и стразами.
   - Настёна, - лепетал я, обнимая её.
   - Я искала тебя, господи!
   Смешные интонации и тембр Настёны поднимал мою плоть неимоверно.
   Страстно пошарив горячими ладошками по моему торсу, Настёна нырнула рукой
   в мои джинсы и, стиснув мою возбуждённую плоть, закричала:
   - Где ты был?!!
   - Дома. Задремал. Правда. Это Демон с Морфеем виноваты.
   - Проспал?!! Господи!! Ты свинья!! Как ты мог?! Ты меня бросил!!! Ты меня
   не любишь!!!
   - Я люблю тебя. Я тебя не бросил.
   "Ну, что?"
   "Ничего".
   "Как ничего?! Я прав!"
   "Ты мне мешаешь".
   "Мешаю?! Тебе?!"
   "Хорошо-хорошо. Сдаюсь. Отныне будем одним голосом".
   "Отныне и навсегда".
   - Ты уносилась на "Гуляке". Я видел. Ты мне махала.
   - Майка, шорты, кеды и синяя шапочка с козырьком. Я видела. Ты мне тоже
   махал.
   - Пойдём, Настёна.
   - Я же с моря. Опоздать боялась. Вонючая вся. Вымыться нужно,
   переодеться.
   - Я полюблю тебя и такую.
   - Заберём "У Богдана" сумочку, найдём Ленку и домой смотаемся. Травы
   купим?!
   - Денег ни шиша.
   - Денег море.
   - Значит, нужно Поручика выщемить.
   - Возьми денег и займись этим. Я туда-сюда, переоденусь и вернусь.
   - Долго. Давай вместе.
   - Давай.
   - Где Ленка может быть?
   - Скорее в "Бубнах".
   - Поручик там же.
   Не чета Поручику, Ленка в "Бубнах" отсутствовала. Второпях спросив у
   Поручика про Ленку, Настёна метнулась вихрем, обдав меня волной горячего
   воздуха. Перетерев с Поручиком о насущном, я устремился за Настёной. Стремглав
   выскочив на порог "Бубнов", я заметил её глубоко завязнувшую в толпе. Мелькнув
   платьем, она нырнула и вынырнула "У Богдана", в дверном проёме кафешантана.
   Сегменты божественного творения! Мы сами зачастую и разрушаем правильно
   360
   складывающуюся мозаику. Я снова терял Настёну на неопределённо долгое. Вопль
   моей раздавленной гордыни скрылся за внешним смирением. Да. Невнятная
   дикция может быть обусловлена холодом. На морозе говорить трудно. Речевой
   аппарат замерзает, слова превращаются в льдинки и падают наземь, не достигнув
   слуха, и разбиваются на острые осколки, которые коверкают смысл до
   неузнаваемости. Холод был не снаружи. Холод был у меня внутри.
   Настёна не успела подсесть к Ленке за столик, я был у неё за спиной.
   - Настя, блядь, какого хуя ты от меня бегаешь?!! - взревел я яростно.
   Не дожидаясь ответа (вопрос был риторическим), я сквозанул прочь...
   Преодолев в слезах отчаяния копошащуюся переливчатыми навозными
   жуками набережную, почти обессиленный от страданий, я добрался до царского
   ложа и зарылся в спальник. В принципе, что бы ни случилось - всё это по
   отношению к нам косвенно, ибо стресс всегда лишь результат нашего
   болезненного восприятия. Опять же, никогда не бывает так плохо, чтобы не могло
   быть ещё хуже. Кроме того, выход из безвыходного положения обычно
   расположен там же, где и вход.
   "Пиздец!!! Пиздец Всему!!! Надо же было!!!" - думал я мужественном в шоке.
   Проснулся я от того, что кто-то приблизился к моему изголовью.
   - Не гони её. Она тебя любит. Она ни в чём не виновата. Я сейчас уйду. Если
   ты решишь её прогнать... Проводи её. Ладно? - попросил Гриня, сильно стиснув
   мне запястье.
   - Ладно. Спасибо тебе, Гриня. Я знаю, ты ангел.
   На прощание Гриня махнул рукой и устало улыбнулся.
   - Хочешь, чтобы я встала перед тобой на колени? - спросила Настёна. Она
   смотрела на меня так, будто у неё только что умер самый любимый, самый
   дорогой человек, денег на похороны не было и вокруг неё не было ни одного
   порядочного человека, готового хоть как-то помочь.
   - Хочу, чтобы ты легла рядом, - ответил я.
   - Господи, ты такой холодный. Ты рядом. И так далеко, - сказала Настёна,
   прижавшись ко мне.
   Случайно выяснилось, что никто не виноват, лишь стечение обстоятельств.
   - Господи, тебя все умным считают, а ты дурак, - лепетала Настёна
   обессиленно. - Ты дурак, господи. Ты даже не понимаешь, как я тебя люблю. В
   Японии у меня муж. Я любила его. Теперь я люблю тебя. Ты разбил мне сердце,
   господи.
   Обнявшись, мы уснули между собакой и волком.
   Я пробыл у Морфея около сорока минут. Вернувшись, я застал Настёну
   мирно спящей рядом. Эол пощадил, нагнал облачности, поэтому Гелиос не
   будоражил нас обжигающими лучами. Я дал Настёне выспаться до полдесятого.
   Оставалось примерно полтора часа, полтора часа нашего общего времени.
   Разбудив Настёну поцелуями и заметив её лёгкое кровотечение, я рассказал
   древний анекдот, которого по причине своей молодости она не знала. Я
   рассказал ей анекдот про мужика, крепко выпившего накануне и вдобавок
   361
   проведшего ночь с "нечистой" женщиной, покинувшей его спящим, про то, как
   обнаружив на руках кровь, мужик с ужасом подумал "убил!", а срочно
   прискакав в ванную, чтобы стирануться с мылом, наткнувшись в зеркале на
   перекошенную безумством рожу с засохшей на губах кровью, додумался: "Убил
   и съел!!!"
   - Убил и съел, - повторила Настёна горько.
   - Про месячные? - спросил я.
   - Про тебя. Ты убил меня. И съел.
   Провожаясь, недалеко от расширителя, мы встретили ангела Гриню.
   - Не забуду, - сказал я Грине.
   - Всё нормально? - сипел Гриня простывше. - Ты тоже! Чего пацана
   мучаешь?
   Я возвращался в Минск только для того, чтобы отправиться на Запад.
   Настёна возвращалась в Москву только для того, чтобы отправиться на Восток.
   Похожую историю с расставанием в навсегда мне как-то рассказывали.
   Курорт. Он и она. У них роман. А тут приходит сообщение о кончине нефтяного
   магната, единственным наследником которого является он - её мужчина. Он
   должен срочно прервать отпуск, вылетать и прочее. Там у него семья, дети и всё
   такое прочее. У неё тоже своя жизнь. По поводу совместного будущего они
   иллюзий не питали. Реальность была сильнее их любви. "Мы не дети, милая,
   ты знаешь, мы расстаёмся навсегда. Мне хотелось бы оставить тебе что-нибудь
   на память", - сказал он ей. "Милый, подари мне ножик. Перочинный ножик", -
   попросила она его. "Странное желание", - подумал он, но промолчал. Он
   приобрёл перочинный ножик и вручил его ей перед самым отбытием.
   Поблагодарив, она приняла его дар и положила перочинный ножик в свою
   шкатулку, которая хранила в себе дюжину аналогичных предметов. "Прости, я
   стал невольным свидетелем. Я заметил, что в твоей шкатулке. Прости, милая,
   но зачем?! Зачем тебе мой?!" - недоумевал он. "Милый, - призналась она. -
   Сейчас я молода и красива. Мужчины на меня клюют, как щуки на блесну. Но!
   Время не за горами. Когда-нибудь я стану никому не нужной. Вот тогда! Чего
   только не сделает мальчишка ради перочинного ножика".
   "Расставаться нужно на высоте отношений, чтобы не быть бессильным
   свидетелем их губительного падения. Кроме того, рвать иногда нужно по
   живому, резко и немедленно: рваные раны скорее заживают", - тешился я
   мыслью, преподнося Настёне в дар ксивник, сшитый мной вручную.
   - Люди делят время. Секунды складываются в минуты, минуты - в часы,
   часы - в дни, дни - в месяцы, месяцы - в года... Время перетекает непрерывно.
   Из себя в себя. Дифференцировать время можно разными способами.
   Например, так. Коктебель, август 1994-го. Коктебель, август 1995-го.
   Коктебель, август 1996-го. Коктебель, август 1997-го. Коктебель, август 1998-
   го. Коктебель, август 1999-го. Коктебель, август 2000-го. Я тебя подожду. Здесь.
   В будущем году, - сказал я скорее себе, чем Настёне.
   362
   @@@
   Мальчики носят плавки, девочки таскают купальники. Если девочка
   натянула только плавки, тогда она топлес. Если мальчик напялил купальник,
   тогда он трансвестит. Мальчики плавают, девочки купаются. Если девочка
   плавает, то она спортсменка. Если... Короче, факультативно (худо-бедно
   отдыхая), за три недели мы как-то незаметно спустили полторы штуки. Под
   финал нашей курортной жизни финансы запели романсы о субсидиях. Разжиться
   деньгами через Новицкого не потенциалило: цейтнот не соответствовал сроку
   почтовой пересылки. А посему (к лучшему) в последние деньки погружения в
   алкогольные глубины происходили без батискафов и скафандров, то есть
   практически эвентуальничали на мели. Впрочем, в трезвой рампе полихромия
   Крыма лишь выигрывала, а талассотерапия наша вступила в фазу осмысления.
   Перед отъездом я подарил Руслику утерянные кем-то нарды, подобранные мной
   в кустах возле большого рынка.
   - Можно я сделаю тебе скромный подарок? - спросил Руслик ответом.
   - Только если скромный. Другого не приму.
   - Знаю. Пожалуйста, прими мой любимый, - сказал Руслик, бережно вложив
   мне в пятерню благородно неброский камешек.
   За сутки до нашей вынужденной репатриации, по пути в кемпинг, мы
   совершенно потрезвяне украли с Эликом арбуз. Иногда продекламировав
   примитивную рапсодию, типа: "Не найдётся ли реально уже ненужного, но
   кардинально ещё неиспорченного?", мы получали вполне сносные бахчевые
   задаром. Однако... Отблескивая округло-зелёным глянцем, арбузы лежали не
   бесхозно, но без присмотра. Жарюга мозжила до силикатно-клейстерной
   консистенции. Шкура лупилась в стружку, вроде под рубанком. Время какать, а
   мы нежрамшие. Напряги с баблом. Возмездие за нерачительность. Веских
   причин наковырять - как два пальца об асфальт! Так вот. Рассеянно-трусливо
   ретардируя, я прикидывал. Увы. И ах. Только пока одни докапываются до корней,
   другие успевают дотянуться до плодов. Ловчила Самсончик без репетиторства
   выбрал капитальный кавун, не мельтеша его взвесил и втихомолку спёр! Вот у
   кого стажироваться надобно! Устроив лаконичный мониторинг, я признался
   Элику в персонально нереализованных планах и уважительно нарёк его
   арбузным бароном. Элик зачем-то засуетился, засовестился, заоправдывался и,
   ссылаясь на отсутствие продавца, предложил мне деньги, типа якобы в
   кармическую уплату.
   - Эх! Да сколько той жизни! - воскликнул Элик и сунул мне гривну.
   - Магистрально, - подивился я. - А что б никто не догадался, в газетку
   ломик положил.
   - Чего?!
   - Ничего. Песенка была такая. Советская.
   Мне было абсолютно однохуйственно, вернее монопенисуально.
   Прикарманив данную контрибуцию без лишних стеснений да угрызений, я
   срациональничал сменить оную на стаканчик бухла. Моего почина Самсончик не
   363
   поддержал: ему чревоугодил творожок. К тому же, замонополизировав арбуз,
   Самсончик рвался накормить им Его Писательство. Я убеждал расслабиться,
   предупреждал Элика, что Его Писательство даже не притронется к арбузу из-за
   жестокой нелюбви. Наплевав на прейскурант, Самсончик направил свои стопы к
   пирсу. Я канючил и скулил щенком. Ведь если нельзя, но очень хочется, то ведь
   можно! Вцепившись в барьер с виноторговцами, я весомо заявил, что гривна моя,
   а посему: что хочу, то и ворочу. Не вдаваясь в дискуссии, Самсончик попросил
   бумажную денюжку обратно. Не подозревая подтасовки, я доверчиво вручил
   Самсончику тот злосчастный карбованец. Скроив чиновничье личико, Элик
   денюжку захапал и заныкал в свой кошелёчек. К такого рода жидовской выходке
   я был не подготовлен. Так что, побэкав-помэкав, я заглох. Вскоре, в тени от пирса,
   Элик пичкал Его Писательство по-астрахански сахарным ломтем. Поотнекиваясь
   красной девицей, Его Писательство выдал в итоге неуёмному Самсончику про
   свою протестную нелюбовь к арбузам. Чувство его проистекало из болезненного
   детства, в котором мамка с бабкой его терроризировали, приговаривая: "Кушай
   арбуз, кушай, он полезен для почек, он мочегонный".
   Дикий нервный срыв случился с Его Писательством за пару часов до
   отъезда: он сбежал, наголо обрив черепушку. Разумеется, важна порода камня, не
   мох произрастущий на нём. Провожая Настёну, аккурат после встречи с ангелом
   Гриней, я обратил внимание на сногсшибательную кореянку, - хрупкую, будто
   мираж, и прочную, точно сердцевина сна, - нёсшую к пирсу внушительных
   габаритов арбуз. Двадцать минут спустя я обнаружил их вместе. Чему бывать,
   того не миновать: Рождённый На Заре Уходящего Года встретил свою Самую
   Длинную Ночь.
   @@@
   Выполняя мой эдикт, пока я резвился в Коктебле, Новицкий наведался в
   Ригу. Там, в солидных газетных изданиях Серёжа опубликовал заметку такого
   содержания: "Представительство концерна БМВ в Латвии приобретёт
   автомобиль марки БМВ 37-кабриолет 1938-го года выпуска. Услуги посредников
   оплачиваются". Сфабрикованную Бессмертным фотку с Герингом и номер
   контактного телефона здесь же и разместили. Резиденцией "представительства"
   мы избрали гостиницу, где по стечению обстоятельств расселилась съемочная
   группа киностудии "Беларусьфильм", в составе коей значился и мой дядька Генка
   Рябчик.
   Для кого-то дети - это цветы жизни, для кого-то - злобные и лживые
   карлики. Генка был как маленький. И с ним творился сплошной кошмар!
   Однажды посреди ночи с залитой до упора лейкой, он прибежал ко мне (в
   ожидании заветного звоночка я поселился рядом). Темпераментно, навроде белой
   горячки, Генка заорал, что к нему в постель позалазили гномы! Ясно, точно
   Солнце в зените, изуверы фармацевты квинтэссенциорят такие взвинченные
   фантазии "белочкой", и наскоком (без прослушивания души фонендоскопом)
   засаживают прямо в стационар. Я репрессиям Генку не подвергал, по стенке не
   364
   размазывал, а принял, будто респектабельный лама в буддийском дацане. Ух-ты!
   Ах-ты! Все мы космонавты! Похмелив суеверного Генку Рябчика "Араратом", я
   отрядился в экспедицию и восстановил его статус-кво. Оказывается по пьяни,
   подслеповатый Генка перепутал и сунулся в аппартаменты, которые занимали
   карлики или лилипуты (как их там?!): на постоялый двор их понаехало дофигищи
   - целый цирковой оркестр! Намедни в выходной, с утреца-спозаранку, Рябчик
   закладывал за воротник, а постановщик Наум намылился с карликами (?!)
   порыбачить. Подслепыш (миопатия у него на -20 к тому времени развилась)
   Генка ему и говорит, не разглядев: "Наум, на кой тебе дети усрались?! Их же в
   море посмывает!". Циркачи-лилипуты (?!) оглянулись, да недобро так зыркнули,
   что Генку заклинило - гномы!!!
   Как-то Рябчик слезливо жаловался мне на метродотеля: "Налил. Жахнули.
   Чин по чину. Всем по чинарям. Сидим-курим. Знобит чего-то, говорит, обними
   меня. Я подумал, у него отходняк. Стиснул его так по-братски. А он лезет!
   Лижется и... за болт трогает!!!
   Обратно же (навскидку), мастер съемочной техники, деливший с Рябчиком
   пространственно-временную семантику, вывалил мне однажды до судорог
   наболевшее. Раздосадованный, заполучив острое пищевое отравление, он учинил
   своему вынужденному сожителю разнос по поводу бардака. Послушный Рябчик,
   не откладывая, тут же зашухерил на чистоплотной ниве, и года не прошло -
   обитель засияла стерильностью, будто окроплённая священной жидкостью -
   даже тряпочку, коей тарелки надраивал, Генка тщательно вымыл, выкрутил и
   повесил сохнуть в ванной на змеевик. Только тряпочка на поверку обернулась
   дохлой мышкой.
   Обыкновенно, после трёхнедельного запоя Генка Рябчик отчётливо слышал
   пульс времени. Биение времени для Генки звучало набатом. "Человечество
   вырождается, - сказал он как-то в алкогольном озарении. - Бог есть любовь? И
   через любовь СПИД заработать можно! Пиздец!!" Обыкновенно, после
   трёхдневного запоя Рябчик неумолимо превращался в циклоида. Тогда ему
   прокручивалось "Зеркало для героя", на дне которого отчётливо просматривался
   "День сурка".
   Короче, прилетев с Черноморского побережья Крыма, я немедленно рванул
   на Балтику. В городе Риге я проторчал почти восемнадцать суток. Не зря. Пошла
   массовка!
   @@@
   Слышен ли глас вопиющего в пустыне? Думаю, слышен. Тушканчики,
   скарабеи и скалапендры уж точно слышат. И люди в пустыне бывают. Гонки
   Camel-trafic проводят, телевидение Animal-planet снимает. Уверен, если даже
   забраться в такие дебри, где никого нет и сильно закричать, то глас вопиющего в
   пустыне кому-нибудь всё-таки будет слышен. Дело в том, что плотность
   населения нынче высокая. Будет-будет. Конечно, если уши у слушателей будут не
   слишком просерены. Впрочем, беблейская метафора про глас вопиющего в
   365
   пустыне означает элементарное понимание. Потому что тушканчики,
   естественно, слышать глас вопиющего в пустыне способны, но разуметь его -
   нет. Вопрос заключается в другом, а именно: понимает ли смысл озвученного сам
   вопиющий, нарушающий спокойствие пустыни? Возможно, осознав свой
   ничтожный глас, вопиющий бы устыдился и замолчал? Однако далеко не всем
   надо жить... В смысле "далеко". В смысле "не всем". В смысле "надо". В смысле
   "жить". Повторяю, однако далеко не всем надо жить спокойно. Ведь пустыня
   внутри расширяет пустыню снаружи. Опять-таки кто будет делать революцию?
   Хотя и они бывают почти случайные.
   Действительно, миром правит случай, причём зачастую нелепый. Иной раз
   даже революции случаются в результате чьих-то хулиганских выходок, как это
   было с Великой французской буржуазной революцией. Конечно, можно
   внимательно перечитать Карла Маркса. Только истинный катализирующий
   фактор историки, как правило, стыдливо замалчивают. Чего, собственно,
   стыдится?! Правды?!! А она такова. Всем известно, что Великая французская
   буржуазная революция началась взятием Бастилии. Однако, полагаю, мало кому
   известно, что буквально ещё за пару дней до того знаменательного события там
   в заключении находился маркиз де Сад! И что с того? Да только то, что именно
   маркиз де Сад подбивал народ на взятие Бастилии! Как? Очень просто!
   Канализационная система Бастилии имела выход к Сене, куда нечистоты и
   сбрасывались. Так вот, к этой трубе на берегу Сены с определённого времени
   стали стекаться разбуженные толпы парижан. Нет, не фекалии привлекали народ,
   а голос, доносившийся из канализационной трубы! Кому принадлежал этот
   голос? Надеюсь, вы уже догадались. Естественно, маркизу де Саду! Полагаю,
   рассказывая про ужасы Бастилии припав лицом к тюремному толчку, о
   революции маркиз де Сад не грезил. Просто ему было скучно. Кстати, о том что
   именитый пленник развлекается таким вот прикольным способом директор
   Бастилии был хорошо осведомлён. Мало того, директор Бастилии прекрасно
   понимал какой опасный резонанс может иметь искуссное ораторство его
   пленника. Иначе он (директор) не писал бы тревожные рапорты своему
   начальству с просьбами о переводе маркиза де Сада в другое пенитенциарное
   заведение, что и было сделано незадолго до взятия Бастилии, которую вскоре к
   тому же и разрушили.
   Собственно говоря, я упомянул вышеизложенные исторические события
   ещё и затем чтобы предупредить, что громкий голос способен вернуться
   многократно увеличенным эхом беспощадной ко всем революции. И
   совершенно логично, что Иисуса Христа распяли, а маркиз де Сад окончил свои
   дни в сумашедшем доме. Однако вот что забавно. Получается, если миром
   правит Случай, то чем правит Бог? Вернее, ничего не получается. Ничего не
   получается, но всё происходит. И куда это всё происходит? В никуда!
   Получается, из ничего в никуда! Так что же находится внутри Сулучая? Бог?! А
   внутри Бога? Случай?! Интересно, насколько случаен Бог и насколько
   божественен Случай?
   366
   Случайно, или специально подстроено Богом, но Игорь, один из наших
   вкладчиков в "Argema mittrei" свёл меня в приватной обстановке ресторана
   "Ванда" с Владимиром Мироновичем, по инициативе последнего.
   - Крупная рыба, - отозвался Игорь о Владимире Мироновиче.
   - У крупной рыбы к мелкой интерес известный, - сострил я хмуро.
   - Не прибедняйся. Кто кого на кукан, ещё не известно, - храбрился
   Новицкий.
   Диковато-лоховской спектр (зелёный галстук, красный пиджак) Владимира
   Мироновича напоминал Sagra buguete, тропического листоеда с острова Ява, но
   глаза в нём выдавали тигра, причём саблезубого. Споласкивая горло донельзя
   сушёным шампанским и прожёвывая отбивные, мы обсуждали: лингвистические
   тонкости превращения змеи в длинную узкую ленту из цветной бумаги, которую
   во время бала (маскарада, карнавала) бросают в танцующих, а оную - в горную
   дорогу; запечатлённую памятью Владимира Мироновича уборщицу в чернильноказ
   ённом халате, чьи толстые пальцы с массивными золотовато-рубиновыми
   перстнями полоскали в грязновато-бурой жиже ведра онучу-дерюгу; закон
   Бернули - закон движения жидкостей по трубам (в качестве чего-то затрапезный
   собеседник приводил формулу отсечения от потока); здоровенную толстую
   девочку, тащившую на поводке крохотную карманную собачку; дома и здания,
   классифицируемые кем-то не жилищами или предметами зодчества, а
   вынужденно-обходными препятствиями; неравенство цветов (серая мышь
   способна прогрызть пеструю блузу); последовательность, являющуюся
   промежуточной сутью логики и саму логику, циркулирующую в сфере влияния
   вопроса "почему" и ответа "потому"; выбор, выбираемый нами, на деле
   выбирающий нас; традиционную суггестивность посланцев и ещё, и ещё, и
   ещё... Между тем, я лихорадочно соображал, чего Владимиру Мироновичу изпод
   меня нужно. Практических результатов разведка боем не принесла.
   Владимир Миронович оставался твёрдым, точно обелиск, и синхронно мягким,
   будто перина. Его размеренные движения отличились слитно-плавностью
   тайцзи-цуань, точнее формы N24, но в потенциале угадывалась скорость
   молнии.
   - Надежды обречены на разочарование, ибо они умирают уже в результате
   воплощения. Трагедия нереализованной мечты тождественна трагедии
   реализованной мечты, - рассуждал Владимир Миронович пессимистически.
   - Желаемое иногда превращается в действительное. Однако, бывает,
   желаемое достигает уровня действительного и перестает быть желаемым. Мало
   того, оно трансформируется в категорию резко не желаемого, - дополнил я и
   уточнил: - К слову, монашками я вовсе не увлекаюсь.
   Немного сбившись с намеченного курса, мой собеседник попросил
   транскрипции. И тогда я, словно образцовый хор мальчиков из ресторана
   "Припять", поведал ему поучительную историю про пылкого парня, что прозябал
   в промозглую ночь в баре за стаканчиком виски. Пожалуй, дабы избегнуть
   всяческих кривотолков, экскурс необходим. Итак. Ночь, бар, парень. Входит
   367
   небесной красоты монахиня, заказывает апельсиновый сок, выпивает,
   расплачивается и уходит. Поражённый почти наповал, парень выбегает наружу и
   замечает, что предмет его страсти спешно укатывает на автомобиле. Ухватившись
   за шлейф надежды, парень ловит такси и... Погоня, поезд, переезд. Отрезанный
   нелепой случайностью, мысленно подгоняя, парень скорбно отсчитывал
   пролетавшие перед его глазами железнодорожные вагоны. "Ты чего паришься?!
   Монашка?! Я её знаю! - сжалился таксист. - Она здесь молится неподалёку. В
   полночь. На кладбище. Можешь её трахнуть. Ещё спасибо скажет". "Не может
   быть! Как?!" - удивился парень. "Может быть! Так!! Представишься Иисусом
   Христом", - научил таксист. Кладбище, надгробие, монашка. "Дева, я Иисус
   Христос! - оповестил парень громко. - Готова ли ты к непорочному зачатию?!!"
   "Ах да, Господи!!! - забилась дева на плитах. - Я ждала Тебя!!! Однако, Господи,
   нюансик! Критические дни! Не мог бы Ты, Господи, совершить свой промысел
   через другую дырочку?" Пуританский традиционализм не лучший советчик в
   плотских отношениях. Опять-таки, по справедливому указанию маркиза де Сада,
   женщина со всех сторон - женщина, тем более любимая... Короче, осуществив
   намеренное, парень по-божески (не посвиданькавшись) удалился. Идёт он по
   погосту думает: "Чего же это я такого натворил?!! Монашку?!! На кладбище?!! В
   извращенной форме?!!" Загрызла его совесть, и он вернулся. Вернулся он,
   подошёл к ней и повинился: "Монашка душа светлая, прости ты меня, ради Бога,
   грешного. Я - не Иисус Христос". "А я вовсе и не монашка, - ответили ему,
   стаскивая капюшон. - Я - таксист!"
   - Каждый сам за себя, а Бог против всех. Какое вероломство! Или не делай,
   или не возвращайся. Получается, всё равно пожалеешь, - морализировал
   Владимир Миронович. - Всё имеет обратную сторону, изнанку. Преступление
   должно чередоваться с наказанием, вроде у Фёдора Михайловича. Знаете, мой
   отец был мелким подлецом, а мать - крупной дурой. В глубоком детстве она
   таскала меня в церковь, где я исповедовался в персональных грехах. А священник
   меня выслушивал, рекомендовал пять раз прочесть на ночь "Отче наш" и
   отпускал. За исполнением матушка следила строго, с ремешком. Мне так это не
   нравилось. Просто какое-то наказание.
   - Искупление.
   - Поймите, замаливание унизительно вдвойне. Возвышенная любовь - не
   низкопоклонство. Разумеется, решение конфликта между преступлением и
   наказанием в судейской власти Бога и связуемо покаянием. Однако, в
   представлении преступника преступление, наказание и Бог связаны воедино.
   Они тождественны! То есть преступление равно наказанию, наказание равно
   Богу, а Бог - преступлению. Вроде диалектической триады Гегеля: тезис,
   антитезис, синтез. Отвергающий преступление по сути боится наказания и, стало
   быть, отвергает и боится Бога. А Бога нужно любить! Не согрешишь - не
   покаешься! Не покаешься - не угодишь Богу!
   - Что Вам угодно?
   - Халезин.
   368
   Знаете как иногда оно бывает? Пересекаешься бывает по жизни или даже
   просто сугубо по делам с каким-нибудь мужчиной и, наблюдая за его манерой
   поведения, думаешь, что в штанах у него не обычный пенис, а громадная
   анаконда! И кажется, что в его глубоком детстве, когда громадная анаконда была
   ещё скромной гадюкой, ему приходилось часто плакать и звать на помощь маму,
   потому что писять ему было очень больно, ибо пися сильно страдала от того, что
   он нечаянно на неё наступал. Предполагаешь вот так вот гипотетически,
   невольно сравниваешь его со своим, и успокаиваешь себя, что всё-таки важна не
   длина, а сноровка (смекалка, тренировка). А потом оказией очутишься бывало с
   этим монстром вместе в бассейне или в парилке бани и видишь собственными же
   глазами, что громадная анаконда и скромная гадюка здесь никогда даже рядом не
   проползали. Напротив. Различается нечто весьма маленькое и крючкообразное,
   вроде корнишона, такого типа маринованного зародыша огурчика.
   Первое впечатление нередко бывает обманчивым. Впрочем, недооценить
   противника всегда гораздо лучше, чем переоценить. Хотя грамотный блеф порой
   срывает банк и при минимальных ресурсах. Касаемо Владимира Мироновича.
   Пожалуй, о нём можно было сказать, что от него исходила сила и опасность.
   Однако я так же чувствовал, что в случае чего я способен был её избежать.
   За сговорчивость Халезина в щекотливом вопросе Владимир Миронович
   предложил мне $200.000. Помню, когда он назвал цену, у меня почему-то
   случился бурный прилив наивного патриотизма. Владимир Миронович вдруг
   стал мне резко ненавистен. Логикой объяснить мои внутренние мотивации
   трудновато. Я, планировавший удирать с Родины, вдруг почувствовал к
   Владимиру Мироновичу стойкую неприязнь, как-будто бы это не я, а он сам
   собирался дезертировать. Полагаю, косвенно к тому причастна озвученная им
   сумма в почти повсеместно конвертируемой валюте. Нет. Смутила меня вовсе не
   цифра, обидел не супердисконт оценки моих услуг Владимиром Мироновичем.
   Напротив. Сумма была вполне нормальной. Правда, в положительном варианте
   предполагалась делёжка с Халезиным. Короче, математикой здесь вовсе не пахло.
   Причина здесь скорее лингвистическая. Меня покоробило то, что в своём доме я
   должен переводить с белорусского на английский. Точнее, североамериканский.
   Я кровно невзлюбил тогда Владимира Мироновича, словно именно он был
   виновен в том, что соотечественники наши предпочитали твёрдый доллар
   деревянному рублю, который уже даже за границей все кому не лень
   презрительно называли зайчиком. Рискую показаться скучным и занудливым, но
   экспансия $USA, обеспеченного лишь честным словом агрессора, кажется мне
   экономически для всего цивилизованного мира совершенно необоснованной и
   нецелесообразной. Уважать и любить нужно своё, а не чужое. Это почти как в
   вопросе с пенисом.
   Итак, я выдержал сей приступ наивного патриотизма. По крайней мере, я
   сохранил внешнее спокойствие. Владимир Миронович предлагал мне $200.000 за
   посредничество. Ну что ж... Однозначный ответ был бы равен глупости. Я
   сказал, что подумаю. До пятницы. Обещал ему позвонить с ответом в 17.00. Да.
   369
   Именно так неспеша мы убиваем время. Ведь каждому известно, что смерть не
   стоит того, чтобы торопиться жить. Возможно, отчасти они и правы.
   @@@
   Безжалостно загаженный птичьим помётом, Феликс Дзержинский грустно
   взирал на Республиканское КГБ. Справа от памятника Молоту Революции, на
   обочине улицы Комсомольской был припаркован знакомый гробовоз (лимузинпикап
   автоконцерна "Вольво"), слева - вызывающе развалившись на лавчонке,
   Войцеховский и Трухан прикармливали голубей батоном, смоченным в виски
   "Джек Дэниелз". Птички адекватничали: рискованно-криво летали, заваливались
   при ходьбе на бок и злобно ворковали.
   - Про полковника Игоря читал? - озадачил меня Юрка.
   - Про какого Игоря? Фамилия-то у него имеется?
   - Никакой у него фамилии нету, - ответил Юрка, внимательно глянув на
   индеферентного Казика. - Про бригаду его дисциплинированную там ещё
   расписано. Про полк хуё маё. Всю эту дребедень какой-то очень авторитетный
   щелкопёр по понятиям так настрочил. Говорят, там такие профессиональные дела
   творились, что всем вашим криэйторам сохатым просто по пизде кастетом! Там
   просто Гестапо! Всё это, кстати, в натуре было. А щелкопёр тот уже, кажется,
   зажмурился. Погоняло у него такое прикольное. Нестор, что ли?
   - "Слово о полку Игореве"?
   - Вот-вот-вот-вот-вот.
   - Изучали в школе.
   - Чего-то не догоняю. Мастыришь в лохотрон гуляться?! Ещё один!
   Аэродинамические заклёпки в уши засовывает! Главное, индикаторы такие
   честные! Какие школы!? Ну ты, кекс, уже вообще! Непонятно за кого меня
   держишь! Я тебе что?! Конченый на нет?!
   - Ни за кого, Юра, я тебя не держу. А только "слово" в школе действительно
   преподавали. Может не обязаловкой, а внеклассно, но точно.
   - Надо же! Кто бы мог подумать!? Просто страх берёт! Чему детишек учат?!
   Там же нецензурщина сплошняком! Впереди насрать! Позади насрать! Ебить
   твою мать, Россия спасена! Это как назвается?!
   - Не-е. Вряд ли.
   - Блядь, ну нет сил!!! - вдруг вскипел доселе флегматично молчавший
   Казик. - Юра! Ну когда же ты, распиздяй, повзрослеешь?! Детский сад! Младшая
   группа! Впереди нас рать! Позади нас рать! И битвами мать Россия спасена!
   Юрка посмотрел на Казика с сожалением, типа как на безнадёжно больного, и,
   словно за него оправдываясь, как бы предлагая мне войти в его положение, сказал:
   - Припадочный.
   - Не могу! Всё! Сева, скучно! Погнали ко мне! Курнём анаши от души...
   малыши, блядь, карандаши, - вабил Казик.
   Вотчина минского гангстера Казимира Войцеховского оказалась не
   многоярусными хоромами, а обыкновенной со вкусом обставленной горницей.
   370
   Не дорогой итальянский гарнитур числился в хозяевах дома, а конгломерат
   коленкористых энциклопий Брокгауза и Эфрона, не хрустально-мещанские
   акссесуары возбуждали Казика, но фаянс, майолика, терракот и китайский
   селадон. О своём керамическо-фарфоровом хобби Казик с энтузиазмом мог
   распространяться часами: стеллажи под грузом просто трещали, ярусами
   плотнились к потолку. К своей пегой котяре Бобику Казик испытывал
   сентиментально-трепетные чувства и кормил его горбушей. Экзогенные причины
   (его ограбили) побудили Войцеховского приватизировать часть крыши, выход на
   которую был доступен с балкона. Благодаря податливости исполкома, законные
   метры Казик обнёс колючей проволокой. Поднявшись, я обнаружил там бадью,
   выварку, бандерольные ящики, дырявые кастрюли и кадушки, откуда пышно
   кустилась конопля. Не крыша, а просто сады Семирамиды!!! Нарвав с плантации
   остроконечной ботвы, мы спустились в горницу. Затем побросали ботву в
   микроволнуху, где через пару-тройку секунд она созрела к употреблению.
   Убились конкретно: Казик вязаную шапочку напялил - башню срывало.
   - Никогда не задумывался, почему мужчины предпочитают спорт, а
   женщины - искусство? - врасплох спросил меня Казик.
   - Кто чего? - пытался вникнуть я, не дорасслышав.
   - Понимаю. Сейчас тебя уже даже самцы не интересуют. Понимаю, -
   глумливо поддел меня Казик.
   - Епэрэсэтэ, - вторил ему Юрка.
   Мотивируя тем что он не нарик, Юрка коноплю и пробовать отказался.
   Потомственный алкоголик (отец его пил так, что стены дрожали) Труха, долакав
   виски, забрался к Войцеховскому в барчик и реквизировал оттуда бутыль
   "Финляндии". К слову о родителях, о своём покойном отце Труха рассказывал,
   что запредельности и энергии чёрного юмора в нём было не меньше, чем в
   Битлджюсе. Правда, когда он выпивал, то становился назойливым, как
   тополиный пух в июне.
   - Слышал хуйню такую, что нарики живут в два раза меньше, - умничал
   Труха, рассмаковывая "Финляндию".
   - Гамарджоба всем грузинам! Это как?! - чуть испугался я.
   - Так. Вот тебе сколько?
   - Двадцать пять... Скоро.
   - Ну вот. Правильно. А должно быть пятьдесят!
   - Говори, говори. Главное не молчи, я засыпаю, - подбадривал Юрку Казик,
   что на старом пионэрском базаре строго соответствовало формуле "когда ты
   пиздишь, я отдыхаю".
   Кстати, в изрядном подпитии интересные буквы частенько изо рта
   вываливаются. Бывало кто-нибудь спросит чего-нибудь обыкновенного, а ты
   ему: "Кыгырлы..." Затем подумаешь и поправишься: "Кыгырла, кыгырлу..."
   Чего сказать и сам не понимаешь хотя бы потому, что вопрос уже давно
   позабылся. А на тебя уже смотрят внимательно и прикидывают: "Иностранец,
   что ли, какой-то? Или, может, больной на голову?" Между тем, клетки
   371
   головного мозга алкоголь колбасит почище Майка Тайсона и пьянство заводит
   мыслительную деятельность в дебри да тупики, откуда выход лишь один:
   заливать баки тем же, что в итоге оказывается опять-таки заблуждением.
   Отходняки у алкоголика, уверяю вас, стадия не из приятных: резкие броски то
   в Самарканд, то в Тынду, зловонно-липкий пот (от сивушных масел), ломота по
   суставам, подташнивание (а то и дикая рвота), ощущение насквозь ядром
   пробитого брюха, жесточайший понос, отказывающие функционировать почки
   и вздувшаяся печёнка, характерный диатез, социофобия, зловредный
   метаболизм, всеобщее истощение, нервы (наши страховочные стропы
   организма) натянутые в струны, когда всяческий безобиднейший звук
   видоизменяется в чудовищное pizzicato, tremollo Ойстраха-Паркинсона, дикие
   реминисценции о смерти и иные сомнения, хрупкая целостность внутреннего
   Космоса, распадающегося на картинки Вазарели, и короткие замыкания
   (связанные с вымыванием калия, являющегося проводником
   биоэлектричества), рождающие молнии. Кто сказал, что алкоголь не наркота?!!
   Плюньте ему в лицо! Ещё в 1978-ом 28-я Сессия Всемирной организации
   здравоохранения официально признала алкоголь наркотиком. Однако тс-с-с-с-с
   - это общественная тайна. Хотя даже ёжику известно, что Трын-Трава от
   Зелёного Змия отличается по сути так, как отличается трогательное
   прикосновение любимой женщины после праздничной близости от
   нестерпимого надавливания на мошонку нелюбимым мужчиной в трудные
   будни. Поймите, я не "за" то, чтобы алкашей сажали или расстреливали, как
   хотелось бы моей суровой мамаше, нет (кто же останется?), я "за" то, чтобы за
   Трын-Траву не преследовали!!! Героина и прочего трэша нам даром не нужно:
   в гробу мы видали эти эрзацы. Трын-Трава же натурель в чистяке, дыхание
   Джа, так сказать. Бедовости от пойла выше крыши, но сие складывавшаяся и
   устоявшаяся веками национальная традиция. По-аналогии равноценно, если бы
   урбанистические потомки аборигенов Австралии, у которых бусы являются
   национальной одеждой, принялись бы посреди Сиднея выпендриваться попапуасски
   голяком. Так что. Ищите национальную идею?! Получите: "ТрынТрава
   и Беларусь!!!"
   Эзотерическая доктрина учит: "Нельзя следовать Путём, пока сам не
   станешь этим Путём". Двигаясь в вакуумной кромешности сна наугад на Запад,
   когда тянуло на Восток, я утешался тем, что у Запада есть свой Восток, у того -
   свой... Я надеялся, что векторы сойдутся. Во мне. Тогда мой вектор мне и
   откроется.
   "Ведь путешествуя на Восток, Колумб избрал западное направление. Даже
   если намеченной цели я не достигну, то, возможно, результатом моего пути будет
   какое-нибудь важное открытие", - успокаивал я себя спросонья.
   - Передай нашим, что мы пашем, - франтил Казик, провожая.
   - Муха села на быка, и сказала мы пахали, - подтрунивал над ним Юрка.
   Изподтишка наставив друг другу рожки, они стали удивительно похожими
   на неразлучных кочегаров-истопников, бесшабашных трудяг геенны огненной.
   372
   @@@
   В Риге было вольготно: добрый кусман копчёного мяса с грибами да с
   печёным горохом, кружка пива и прогулка по набережной Даугавы. Домская
   площадь. Орденский замок. Вылезя из запоя без психиаторов и капельниц с
   физраствором, я ступал по булыжным мостовым Риги напыщенно-чинно, типа
   индюк. Но, когда Альберт заглынул наживку, я поспешил в Минск и втюхал ему
   Ковчег за $470.000, а через пять дней - пересёк границу в Бресте на армейском
   паровозе, в составе коего были Бессмертный, Новицкий, двадцать единиц ПЗРКа
   и "хитек", наполненный $945.000. Между этими знаменательными датами,
   продержав на расстоянии неопределенности в декаду, я повстречался с
   Владимиром Мироновичем и получил от него $250.000. Естественно, Халезин
   остался за бортом: в свои расклады я впутывать его не собирался изначально.
   Вещи в пути обременяют. Антиквариат я оптом и даром сплавил приятелю
   коллекционеру, стратакастер отдал Палундре, аппаратуру - матери ( к ней же
   зачем-то снёс кожанку и ещё кое-что), библиотеку - соседу-интеллектуалу (одну
   из книжек Кастанеды Бессмертный взял себе на дорогу), зверушник имени
   Дурова - отпрыскам Пенхасика, самому Пенхасику - мебелировку. По такому
   экстраординарному случаю шлемазловый шлемазл Пенхасик сорвал со службы в
   синагоге своего двоюродного дядю и понавёл ко мне каких-то еврейских
   молодчиков, типа из организации "Бейтар".
   - Лехайм, - доверительно приветствовал меня Пенхасик, подняв бокал.
   - Хайль Гитлер, - улыбнулся я ему.
   Молодчики потаращились на меня сообща так неодобрительно, а потом
   дружненько так, гуськом заупаковывали и позастаскивали мои бывшие пожитки
   в свой автофургон "Форд".
   "Нетерпимость по отношению к евреям в Индии и Китае практически
   отсутствует. Хотя индийскую религиозно-материалистическую (сродни
   еврейской) общину джайнов, по известным причинам, многие недолюбливают.
   Бытовой антисемитизм не характерен для азиатского региона вцелом по причине
   сугубо прозаической, - размышлял я. - Дело в том, что Азия не подмята
   еврейским капиталом, не опутана его информационными системами. Почему? Да
   только потому, что христианство не является доминирующей идеологией Азии. В
   основании современного Китая лежат морально-этические принципы Конфуция,
   древнего китайца. Религиозные доктрины нынешних индусов, опять-таки,
   созданы выходцами из исконно национальной среды. А вот антиеврейскими
   настроениями, выливавшимися порой в махровый геноцид, история Европы
   просто изобилует. Странно. Ведь определяющей религией Европы является
   христианство!"
   Помните анекдот? Раввин спросил протоерея и кардинала, до каких
   карьерных высот те способны подняться. "До Его Святейшества Папы
   Римского!" - ответил кардинал. "До Патриарха!" - не сплошал протоерей. "А
   наш мальчик стал Богом", - подметил тогда раввин. Громадная марионеточная
   кукла христианского бога, смертельно напугавшая маленького заглавного героя
   373
   кинофильма "Фанни и Александр", была сотворена и управляема евреем
   Микаелем. Да, Микаель приютил Александра. Еврейские же кланы Медины
   некогда укрывали и мусульманского пророка Мохаммада. Сейчас же ислам по
   отношению к еврейству находится в жёсткой оппозиции. Дающий приют
   получает (над приют принимающим) власть выбора. Намёк скандинавского
   отшельника Бергмана вполне понятен. Христианского бога создали еврейские
   мистики (или мистификаторы), которые им и управляют. Природная интуиция
   славян принуждает к настороженности относительно еврейства. Для
   христианизированных славянских народов истинная причина спрятана за
   плотной завесой мрака. "Знал же ведь, что обманут, но когда и где, блядь, не
   догадывался" - такова наивно-глупая логика славянского менталитета касательно
   паразитирующих сообществ вцелом. Славяне умудряются сочетать посещения
   церквей с отрицанием еврейства, не понимая корневого противоречия. А ведь всё
   просто. Отвергая еврейство, нужно отвергать и христианство, отвергая
   христианство, нужно отвергать и еврейство. Впрочем, для нынешней
   христианской (некогда арийской) Европы сия формулировка может показаться
   излишне кощунственной.
   Возлегая на тахте патрицием, от которой даже крохобор Пенхасик
   категорически отказался, я хлестал из богемной посудины "Киндзмараули".
   Наблюдая, как Майтрэйа-Будда, за складывавшейся и срочно выносившейся
   обстановкой, я чувствовал безучастность и доброжелательность. Вдруг.
   Неожиданно прекратив выгребать из моей конуры моё барахло, Пенхасик
   (вместо благодарности) сказал:
   - Сволочь ты коварная, я чего-то не допонял! Ты мне зубы про коней
   дарёных не заговаривай. Что за щедроты такие хитрожопистые?!
   - Знаешь, Пенхас, - сказал я, прикуривая сигару "Partagas", - когда
   Александр Македонский намылился закатать персидского царя Дария под
   асфальт, то перед походом он тоже роздал все свои богатые пожитки родным и
   знакомым. А когда его любимый стратег Пердикка спросил у него, что же
   Александр оставляет себе, то он ему ответил... Пенхас, ты в курсе, что ему
   ответил Александр?
   - Что же он ему ответил?
   - Надежды.
   Знаете, как среагировал этот шлемазловый шлемазл Пенхасик на мою
   благородную матафору? Послонявшись из угла в угол, он пошкрябал ногтем обои
   и сказал:
   - Я чего-то не допонял. Ты что, фамилию решил сменить?!
   За три дня до исхода я остался с доломанной тахтой, по истечении коих и она
   (разом с конурой) перестала быть моей собственностью. В новую жизнь я не брал
   с собой ничего. Впрочем, вру - ключ от квартиры матери. На память.
   С переводом бабла в Цюрих я заактивничал ещё с апреля. Одолеваемая
   некими смутными предчувствиями, Марта убалтывала меня дел с Логгерхедом не
   иметь. Уломав Марту, я всё-таки связался с Логгерхедом. Позже мы (я плюс он)
   374
   уже не прибегали к услугам общей любовницы: калякали на шизовом эсперанто
   напрямки через спутник.
   Всё выстраивалось ровненько, кирпичик к кирпичику, как на шахматной
   доске, где до мата оставался один шах. Правда, без шероховатостей не обошлось.
   Основной проблемой в эндшпиле сделался Новицкий. Примерно три недели я
   боролося за него с ним же самим. Только я прибыл из Коктебля, как зарёванная
   Катька доложила мне (серпом по яйцам), что Серёжа сбежал от неё к Светке,
   своей бывшей жене, которая, кстати, когда-то его бросила. Так что, контроль над
   Новицким посредством внедрённого агента я утратил совершенно не вовремя.
   Соперница Катьки имела в загашнике убойный козырь - ребёнка. Истинной же
   причиной воссоединения семьи Новицких были деньги, появившиеся у Серёжи в
   достатке. Верно в народе говорят, когда в дом приходит бедность - любовь
   улетает в форточку. От себя лишь добавлю, что когда сваливается достаток -
   любовь во все щели лезет пищём. Светку я знал, как облупленную. Нет, на жену
   друга я, естественно, не зарился. Напротив, Светка сама напрашивалась и
   подкладывалась. А когда я ей несколько жёстко отказал, она возненавидела меня
   лютой ненавистью. Итогом размолвки со Светкой мы надолго потерялись с
   Новицким. Про подробности несложившихся отношений со Светкой я Серёже не
   сообщал. И вот! Пожалуйста! Зомбированный дружок на цырлах поскакал к
   женушке-шлюшке. Подтверждением моим недобрым догадкам, Серёжа, вроде
   совестливый предатель, сформулировал, что намерен остаться, ибо якобы у него
   жизнь налаживается. Лопух! Сей дрянной форс-мажор в смятение или летаргию
   меня не поверг. Пришлось, правда, потрудиться. Одним словом, переубедил.
   Нечистая Сила всё-таки подкручивала Серёжу не по-детски. Маниакальное
   пристрастие к яблокам привело к тому, что за девять часов до исхода я получил
   весточку из ментовки, где Серёжу закрыли.
   Простите за проекцию, без всяких преамбул расскажу о едва не
   случившимся ЧП с вашим топорным слугой. Итак. Пустынно и свежо. Тишь да
   гладь, да божья благодать. Около 23.00 прусь вдоль пограничной территории,
   мимо посольства США, к своей суровой мамаше. Смотрю и вижу. Свешивается
   от американцев веточка такая со спелым яблочком. Грешные мыслишки, не
   скрою, одолевали. А может яблочко именно мне предназначено! Потому что все
   пацаны - как пацаны, один я такой красивый. Стоит только палкой ветку садануть
   и фрукт ровненько на ладошку шмякнется, на худой конец, на макитру, типа
   Ньютону. Однако, не покусился. Причина, разумеется, кроется не в
   остеохондрозе и, известно, не в отсутствии дубины: если бы приспичило, то
   сгонял бы к Войцеховскому за пластидом и деревце с корнями на нашу
   сторонушку бы перекинуло. Просто лень. Озорство отрочества кануло в Лету, на
   запретные яблочки уже ничего не поднимается. Вдобавок в сердце ёкнуло что-то
   тревожное. Подкатываю к дежурным ментам и любопытствую:
   - Там яблоко над забором. Висит. А если сорвать?
   Известно, убедительность аргументов в значительной степени зависит от
   имиджа и статуса убеждающего даже на дистанции плевка. Однако зачем
   375
   трепаться газетным клочком на позавчерашнем ветру? Табельный
   фаллоимитатор-самотык траурного колера, который в народе называют
   демократизатором, которым милиция гоняет демонстрантов, вместо ответа мне и
   показали.
   - Ударите? - спрашиваю.
   - Неоднократно, - заверил словоохотливый напарник.
   - По-настоящему?!
   - По-игрушечному. Мало не покажется. Бухой?
   - Практически трезв.
   - Тогда мне побыренькому "сиреневенько" скажи пять раз подряд.
   "Проще простого, бля, логопед", - подумал я.
   - Сер... - воскликнул я прытко и тут же заглох, ибо врубился, что из-за
   нервного волнения у меня не получится произнести это заковыристое словцо
   даже спустя в месяц просыхания. Тогда угрожающе я предупредил: - Не трогайте
   меня.
   - Никто тебя и не трогает.
   - Не трогайте меня словами.
   Конечно же, красть у зажравшихся буржуинов нам, детям Страны
   Незрелых Помидоров, не к лицу и прочим частям тела. Опять-таки деяние сие
   равнозначничало бы политическому авантюризму и акту агрессии, скверно
   попахивающему ответными бомбардировками НАТО. Получается, мудро я
   поступил, отказавшись от фрукта раздора, а вот яблочный маньяк Серёжа
   Новицкий умудрился-таки его попробовать, за что поплатился сполна: менты
   ему щедро насовали в репу и упрятали в обезъянник. Получилась, трагическая
   история про то, как повезло яблоку и как не повезло нам. Если бы не
   Халезин...
   @@@
   Последним днём (четверг) перед исходом я изнывал и гаснул от смертельной
   тоски. Стаскивая в оккультный склеп воспоминаний свою жизнь в Минске, я
   заживо хоронил всё и всех. Набрав Жору-Жирафа и Славку, я выяснил, что
   первый куда-то торопился, второй где-то пьянствовал. После дождичка (прямо
   как в дурацкой призказке) из Питера позвонил Т.из Т. Трифон намыливался
   нагрянуть в Минск и спрашивал, можно ли ко мне вписаться. Я соврал, что
   временно оккупирован родственниками из Махачкалы. Трифон расстроился, но
   повёлся и вошёл в моё тяжкое положение.
   - Дедок! - встрепенулся он внезапно. - "Наша хата гонтам крыта..." Как
   его?! Бонифаций! Встретил его опять! В самолёте! Прикинь, от боли меня
   избавил. Коренным маялся, аж невмоготу. Рвать пора давно. Пенёк. Глядь, телага.
   Гармонь, кирзачи... В прикиде, как полагается. Колоритный, в общем.
   Мучаешься зубом, спрашивает. Я ему: есть такая буква в этом слове. Он:
   лишиться не жалко? Я: абсолютно, с небес вот на грешную упадём, там и
   избавимся. Он: вспоможеньеце ща совершу. Оборотись, говорит, моргалы
   376
   заплющи, кумекай про болячку и ничего не боись. Пошушукал чего-то,
   пошуршал и болезный с корешочками вылез, ровно по маслу! Уважаемый, Вы
   колдун, что ли, допытываюсь. А дедок этот, Бонифаций, так скромненько: есть
   маленечко. Говорит, передай малому, что глупый он сильно, хочь и шибко
   вумный. Уразумеет это и сразу переменится. Говорит, ни креста, ни хвоста, чей
   апостол?! Пойду, говорит, схожу и пошёл. Думал в сортир. Жду-жду. Нету.
   Пропал куда-то наш дедок. Спрашиваю про него у стюардески. Нет, отвечает.
   Такого пассажира не было. Ломанулся в сортир. Пусто. Представляешь? Откуда
   взялся? Куда подевался? Как зуб вытащил? Какому малому? Ничего не пойму!
   Разгуливая по местам личной боевой славы сдержанно-провинциального,
   такого родного и любимого Минска, я впитывал сквозь застилавшую пелену слёз
   пейзажи, запоминал звуки и запахи. Неподалёку от Дома офицеров я схлестнулся
   с Тишиком, необделённым добродетелями. Призвание Тишика было быть
   другом, настоящим другом. Тишик направлялся к площади Победы, где в
   подземном переходе Сашка Авраменко "косил виолончелью капусту", то есть
   играл на подаяние. Малолетние беспредельщики, "припиздженные роллеры",
   воровали у Авраменко прямо из футляра, поэтому Тишик спешно торопился на
   выручку. Тишик и Сашка были однокашниками, в вопросах санитарии -
   антиподами: аккуратизм Тишика граничил с фобией (он даже покупал какие-то
   пижонские салфеточки и протирал ими табло), а вот Авраменко был просто
   потрясающим неряхой, и мерзость запустения его бунгало напоминало свалку в
   Гатово. Иногда, по собственной инициативе, в качестве гуманитарной помощи,
   без апломба и геройства, Тишик повторял шестой подвиг Геракла и тогда в
   жилище Авраменко на краткий период воцарялся относительный порядок.
   Выделявшийся щепетильностью, тяготением к морально-этическому и
   структурированной к справедливости, Тишик как-то однажды доставал меня
   своими душевными терзаниями. Чрезвычайно куда-то спешащий Тишик стал
   как-то однажды невольным свидетелем изтязания ребёнка своей же мамашей.
   Моментально выбравшись из автомобиля, Тишик посоветовал мамаше взять
   ребёнка за ножки и сразмаха стукнуть его головкой об стенку (чтоб мозги
   разбрызгало), затем спросил, зачем она рожала, не дожидаясь разгара скандала,
   лягнул ей в морду с разворота, и слинял не попрощавшись. Арбитражничая, я
   оперативное вмешательство друга-гвардейца не поощрил, но и ничего ему не
   инкриминировал. Чего уж там?! Когда и так всё понятно - трагический фарс.
   Попустительствовать детской дискриминации, естественно, категорически
   неприемлемо. Только подобного рода радикализм тоже напрасен, ибо смысл
   экзекуции для мамаши досканальничает не возмездием, а скорее шокирующим
   недоразумением или хулиганской выходкой, да и тузить родителей при чадах
   крайне непедагогично, тем паче без озвученных мотивов. "Торопился очень", -
   оправдывался Тишик. Впрочем, пускай Осмолов лучше этим парится. С меня
   хватит и сумашедших дружков. Кстати, когда (по ранней юности) Авраменко
   допился до водворения в республиканский дурдом "Новости", отзывчивый
   Тишик, загрузив багажник и штурвал сетками с провиантом да бухлом, оседлал
   377
   велик и завертел педалями. Жарища сменилась дождиной, а Тишик порвал
   вьетнамку (целую он тоже выкинул). Приковав лайбу амбарным замком к
   железной трубе, обременённый ванзелками, забитыми бакалейщиной,
   всклокоченный, насквозь промокший, в закасанных по колено шароварах,
   босиком, в чернозёме по щиколотку, Тишик ввалился в пенаты психов, рыскал
   там и скандировал в поисках опочивальни Авраменко. Его конечно же услышали.
   Вскоре прихромал дебёлый санитар-амбал. Заспанный, типа от передозняка
   фенобарбиталом, он потаращился на эндемическое амплуа Тишика и
   лимитированный своим высоким медицинским положением, очень грозно
   прогремел: "С какого отделения?!!" Поджарый, резко бойцовский и сильный
   Тишик в моих ассоциациях отождествлялся с доберманом. Но вместо
   агрессивной взбалмошности и нетерпеливости, присущей сей породе, в Тишике
   было природное добродушие, остроумие и щедрость.
   Наяривая смычком по струнам, дико насупившись и прерывисто дыша,
   вроде боксёра на ринге, Авраменко усердно извлекал пронзительного Иоганна
   Себастьяна Баха, однако, в раскрытом пастью бегемота футляре топорщилось не
   густо. С правой стороны по окружности подземного перехода, с трудовой
   висюлькой на фланелевой рубашке и цигейковой ушанкой в подножьи,
   красовался стойким оловянным сильвером эксцентрик дядя Толя, с левой
   стороны располагалась монахиня в униформе с ящиком-копилкой на впалой
   груди и затёртым молитвенником в руках. Слегка раскачиваясь в такт музыке,
   конкуренты-меломаны намёком пританцовывали, отчего почему-то казалось, что
   они у Авраменко подрабатывают на бэк-вокале. Изнурённый окаянным
   похмельем, сославшись на бекар, Сашка подбивал нас с Тишиком дерябнуть в
   удовольствие "чарли" или "беленькой". Классический вариант, ничего
   модернового. Но прежде чем наступить на пробку и капнуть за шиворот, я
   потребовал в свою честь попурри. Сашка не был строптив и порадовал
   рельефными кантатами, каноническими фугами и опусами, навеянными
   рашпилем по рёбрам и зажатыми в дверном косяке гениталиями. В общем,
   комильфо!
   - Не понос, так золотуха, - сказал мне Тишик на ушко.
   Уперев кончик смычка в носок своего ботинка, Сашка посмотрел на меня,
   типа ну как, вопросительно.
   - В первой части Вашей сюиты, молодой человек, - начал я, - определённо
   страдает метро-ритмический рисунок. А всё от того, что недостаточно sforzando.
   Интонация оставляет желать лучшего, низкий фа-диез. Почему переход с треолей
   на квартоли такой неточный? И вообще, легче, филиграннее...
   Глаза Сашки недоуменно округлились, рот перекосился, как у инсультника.
   Сдерживая распиравшую щёки улыбку, Тишик позыркивал на нас с тревогой в
   глазах.
   - Теперь разберём Andante, - продолжал я. - Юный друг, фразы должны
   быть бесконечными, а мысль - опережать руки! Грубые швы. Больше cantilena,
   legatissimo! Где паузы?! В паузах нужно дышать! Ведь паузы - это тоже музыка.
   378
   Негоже пренебрегать авторскими ремарками, как то poco accelerando, ritenuto, а
   tempo, piu mosso, molto rubato и прочие...
   Зрительные органы Авраменко, поначалу похожие на налившиеся
   свирепостью зенки упрямого парнокопытного, превратились в яичницу-глазунью
   в двух экземплярах, где уже во все тяжкие развивались эмбрионы птицы Сирин.
   Затем, как-то неожиданно быстро они сощурились в щёлочки. Ноздри Тишика
   раздувались, словно кузнечные меха в предчувствии пожара.
   - Что касаемо финала. Где итог?! К чему ты шёл?! К чему ты стремился?!
   Пойми, дорогой ты мой, музыка - это своеобразный половой акт! Заметь, акт, а
   не ебля! Здесь тебе всё! И прелюдия, и развитие, и кульминация,
   соответствующая оргазму. Здесь же и постлюдия, соответствующая разрядке
   психической напряжённости. А поскольку кульминация мало убедительна, то и
   разрядка не получилась! Так что, Саша, игра твоя - это не игра, а сплошной
   онанизм. Такая вот, брат, шняга, - закончил я.
   Хитрая личина Тишика отливала неподдельным азартом. Табло же
   Авраменко искажалось миллионом превращений в секунду, наподобие табло
   брокеров нью-йоркской сырьевой биржи. Находя сие чрезвычайно интересным, я
   ожидал, когда же всё-таки, так сказать, кадансовый аккорд разрешится в тонику.
   Зачем пустословить, когда мир был на краю гибели, когда война вонзалась
   гранью в живое. Признаться, я ожидал худшего. Однако, смерив меня вдоль и
   поперёк ледяным взглядом, Сашка совершенно без фальши, на одной струне,
   точно Николло Паганини, исполнил незатейливый мотив из шести нот (до-ре-мидо-
   ре-до), что с музыкальной терминологии на обыкновенный русский язык
   переводится: а пошёл ты на хуй.
   Напоследок, продвинутая монахиня подкинула пару купюр из собранной
   мзды, а вельможно пришкандыбавший пошляк дядя Толя, подёргивая кадыком да
   приговаривая "тыцы-пыцы" не в рот, так по лбу клепал нам извилины наукой жить
   по-рыбацки (клюет тяни, нет - сматывай удочки) и по Островскому (чтобы
   оглянувшись увидеть горы выпитых бутылок и толпы обманутых женщин, и
   чтобы каждый встречный говорил тебе: "Здравствуй, папа!"). Теория. На практике
   же, издревле преданный Зелёному Змию, дядя Толя так же нуждался в женщинах,
   как он нуждался в левом ботинке. Вечно обветшалый, но ещё при ногах (хотя уже
   с каурой рожей от выпитой морилки), дядя Толя, по слухам, некогда подвязывался
   на "комаровке" грузчиком. Однажды, гарная кладовщица Нюра предложила ему
   натуроплату на мешках с сахаром. Но дядя Толя, дезавуировав её, потребовал
   вместо секса капсулу шмурдяка. А когда умерла его жена-алкоголица и люди
   хором звали его на веское мероприятие, тусуясь по базару, типа по жизни, дядя
   Толя велеречиво отказал: "Какой хоронить?! Здесь делов по горло!" Водка, водка,
   огуречик, вот и спился человечек. Инвалид преступного труда, дядя Толя явно
   садился на хвост, но хвосты мы обрубали по самый копчик.
   - Как однажды заметил циник Пивненко, самый творческий поиск - это
   поиск денег на водку, - умничал я. - Знаете почему? Потому что не так страшна
   водка, как её отсутствие!
   379
   - Два на два... восемь... три на три... на бутылку хватит, -
   прокалькулировал Тишик.
   По дороге мы вспоминали, как однажды чисто мужской артелью
   забронировали банный люкс на улице Кабушкина и наебошились там водки "Белая
   Русь" с пивом "Троицкое", да натрескались бутеров с сёмгой, как вдрибадан бухой
   Иванов грохнулся и царапно рассёк бочину, и рвался в парилку, а мы его не пущали
   (упал бы на камни, так в шашлык бы зажарился), как Димид наблевал в бассейн
   (орал благим матом, что вода идентична свежеисторгнутой моче и кликушествовал
   отправить всех на галеры, напустил почти ледяной до подбородка, долго чего-то
   сам себе икал да хрюкал, застопорившись в гордом одиночестве, а потом разлилась
   троицко-белая Русь, замахали плавниками сёмги, просыпались котлетки с
   вермишелью и водная гладь заблестела от жирных пятнышек). Я рассказывал про
   знакомого мутанта Якушева, который сначала жрал в не себя, а потом срал без
   памяти, про то, как в пионэрском лагере "Ясная поляна" я захворал не по-мелочи и
   был упрятан в изолятор на карантин, как корм мне подавали прямо в постель
   (разумеется, не ананасы в шампанском, а рядовую канцерогенно-комплексную
   жратву), как тощий, прямо арматура, и прожорливый, ровно саранча (как-то без
   зазрения совести при мне умял живую гусеницу: наверное, и туалетную бумагу под
   сурдинку трущил), приворовывавший по нужде провиант из тумбочек, Якушев
   злополучно был назначен к раздаче пайки и принёс мне в изолятор на карантин
   гороховый суп, шницель с макаронами и солёный помидор, и всё это
   вышеперечисленное в одном целлофановом мешочке, и ничего не находя
   предосудительного, уверял, что в утробе всё равно всё перемешивается, как,
   фраппированный нефотогеничностью контуров предложенной им квашни, я
   начисто потерял аппетит и тогда, истошно поблагодарив и повергнув меня в
   неописуемое изумление, мутант Якушев алчно заглотнул это тошнотворное месиво
   и облизал пакетик. Короче, мы настраивались отобедать.
   "Берёзка" нас потчевала грибным супом. "Суп с грибком", - проурчал
   Авраменко дерматологически, и мне сразу же выразительно представились
   потрескавшиеся мозолистые ступни в чане с бульоном. А вот Тишику суп
   приправили волосами, вернее единственным: огненно-конским или скорее
   кобыльим, что особенно сильно воздействовало на нервную систему.
   Оскорблённый Тишик возгорался на скандал, мы с Авраменко пытались его
   погасить: апологет здравого смысла, я предполагал, что сей ингридиент является
   составной частью рецепта, а экстремист Авраменко лепил горбатого про закон
   сохранения. Опрокинув содержимое солонки в тарелку Тишика, Сашка заревел
   об экстрагированной шевелюре. Заминая эксцесс, официантка забрала камень
   преткновения, точнее предмет дискуссии, и принесла новый, наполненный до
   крёв. Спустя минуту поблизости истошно завопили:
   - Почему суп солёный?!!
   - Заебись, - воспрял было пригорюнившийся Сашка.
   Угомонившись, шебутной Тишик смешил нас историей про то, как, грызя
   гранит науки в БАТУ и подхалтуривая там же учебным мастером ТСО, они
   380
   пропивали с Голубевым в ресторане "Свитязь" свои получки и степендии, как,
   раскатав пузырь-другой, его (Тишика) страшно пробило на секс, и он принялся
   грузить двух длинноногих "цапель" тем, что (якобы) "Беларусьфильм" без него
   никак, и там он великий деятель по профессии помреж (Голубев осветитель), и
   розыскивает по стране народные таланты и юные дарования, способные петь да
   плясать для кинематографа, как, раззявив поддувало, глупые "цапли" внимали, а
   когда Тишик с прононсом осведомился у Голубева потушил ли он юпитера, на что
   Голубев, едва не подавившись лангетом, доложил, что вырубил общий рубильник,
   дамы обомлели и, меняя ракурсы да реверанся, фривольно затиранили, претендуя
   на предварительный просмотр, как, наплетя им какой-то бредятины, кавалеры
   затащили их в суровую обстановку слесарной мастерской и, бухие в стельку, они
   танцевали там на станках да верстаках ("мужья у них в рейсах, а им скучно, так
   они у нас на столах выдрючиваются"), как, изрядно накатив, они из большой
   любви к искусству перешли к заключительной части марлезонского балета, и
   двухметровый Голубев, напяливая беременную абитуриентку и упираясь ей елдой
   в искушение, сильно переживал за то, чтобы не исковеркать мозжечок будущему
   соотечественнику. В общем, как залепил индустриально-эротический поэт: "Я
   целовал в тени завода её мозолистую грудь".
   Сколь водяры не возьми, по-любому два раза бегать. Если не можешь
   остановиться - не начинай, если начал и не можешь - сваливай. Опасаясь
   ввинчиваться в штопор, поддаваясь тлетворному влиянию дружков, я деликатно
   стряхнул с ботинков гарнир, поправил причесон, вежливо попрощался и ушёл.
   ...Сплошняком джутовый, в затемнённых очках с диоптриями, синхронно
   увеличивавшими и скрывавшими его безумные "вочи", дёрганный, точно на
   иголках (либо обдолбанный сиднокарбом или ужаленный эфедрином),
   спонтанный, непредсказуемый и неуёмный, любимый всеми до слёз в одинокую
   подушку, Пивненко восседал на лавочке прямо супротив консерватории в позе
   добродетели, ни разу не поддавшейся оскорблению, а из-за пазухи у него торчал
   "Белый аист".
   - А-а-а! Гнусный инсинуатор!? Куда? - приветствовал он меня.
   - К девушке, - признался я, игнорируя его подЯбочную тональность.
   - Усё херня, усё да сраки, и та любоу, и тыя маки... Мало того. Наконец-то я
   понял, что херня не только усё, но и усё остальное, - сказал Пивненко
   откупоривая бутылку.
   - А ты чего?
   - Ничего! Вот. Мужики дали. Собираюсь выпить.
   - А уж я подумал...
   - Не дождёшься!
   - За что это тебе дали? - поинтересовался я, рассмаковывая коньяк.
   - Просто знаю, кому что когда чего нужно.
   - Голо Цмона добил?
   Пивненко десять лет кряду крапал книгу про какого-то Голо Цмона.
   - Тебе на кой болт?
   381
   - Почитать охота.
   - Кстати, с собой.
   - Так дай!
   - Не дам!
   - Почему?
   - Потому что дуракам полработы не показывают, а умным даже целую.
   Обосрут. Одни от недостатка ума , другие от его избытка.
   - Классификация. По какой категории я прохожу?
   - Хороший ты парень, Сева. Дай бог жену тебе хорошую... Беременную, но
   честную.
   - Как у Иосифа?
   - Как у него.
   - Не обижаюсь. Сам говорил, это сначала было слово, потом всё равно
   начали делать. Ладно, я пойду.
   - Иди-иди. Via est vita. Дорога - это жизнь.
   Куда ведёт эта дорога нам известно. Сам же Пивненко и утверждал, что
   причина смерти - жизнь, но ничто в этой жизни не помешает нам умереть. Жизнь
   и смерть. Дорога.
   На площади Свободы цветнел вернисаж ассоциации минских художников.
   Оторвавшись взглядом от странной надписи, - "С тех пор, как мой язык
   превратило в кляп, у меня отвращение к мясу. Нецезиудик 93", - выполненной
   мелом на бордюре, я различил среди толпы Эрика, Лявона и Игоря Кашкуревича,
   явно чего-то втихаря на троих соображавших. В мастерской на Революционной,
   уверен, я был бы не лишним. Увы. Время не позволяло. Однако, время не властно
   над памятью. Наверное, Эрик рассказывал Лявону и Игорю эпизод из
   шестилетнего детства, о своём бредовом видении, вызванном тяжёлым течением
   гриппа. Эрик видел чан, наполненный горячим месивом, вроде сургуча, а сам он
   держал тонкую стеклянную палочку. "Понимаешь, чтобы масса не застыла, я
   обязан был равномерно помешивать. И вдруг я понял, что нельзя останавливаться
   и вместе с тем нужно сохранять такой ритм, чтобы палочка не сломалась".
   Наверное, Игорь, рисовавший свои габаритные картины параллоновым валиком,
   рассказывал Эрику и Лявону, что в детстве, при подобном стечении
   обстоятельств, видел себя покрывающим огромные плоскости разноцветными и
   геометрическими фигурами. Наверное, Лявон рассказывал Игорю и Эрику про
   Ираиду, учившуюся в Академии Искусств на отделении дизайна, потом
   подавшуюся к кришнаитам, которая в детстве видела сон, где она писала Книгу
   Откровений, а рядом сидел чёрный кот и своим пушистым хвостом смахивал
   буквы со страниц на землю.
   Муниципальный общественный транспорт никогда меня особенно не
   возбуждал. Групповуха абы с кем, когда всё тесно и все трутся да плотненько
   преют, для меня весьма сомнительное занятие. Потому что я - существо
   избирательное и целомудренное. Лучше всего ходить пешком. Но когда времени
   мало, я выбираю таксомотор.
   382
   Да, моё время в Минске истекало. А вот водила оказался философом.
   Философом за баранкой стать немудрено: садятся - везёшь, называют адрес -
   выбираешь оптимальную дорогу. Философ-водила почему-то спросил меня про
   счастье. Счастье рисовалось мне сугубо абстрактно, хотя, подобно многим, я
   подспудно к нему стремился. Интерпретировав версию Олега Граба, помнится, я
   пробухтел, что счастье - это наибольшее отсутствие (или наименьшее
   присутствие?) отрицательно раздражающих факторов. Подбирать утерянные
   пуговицы считается дурной приметой. Сообщив о том приятелю, который их
   увлечённо коллекционировал, я услышал, что об этом он знает. Свой ответ он
   закрепил загадочной улыбкой. Приятеля бросила жена и кинуло здоровье.
   Потеряв работу, он прозябал в нищете. Собственно, у него не было
   ничегошеньки, кроме обширной коллекции подобранных пуговиц, тем
   удивительнее, потому что он был действительно счастлив! Разумеется, у каждого
   своё счастье, если оно, конечно же, найдено, однако, счастье очень легко
   потерять, как пуговицу. Мы рассуждали с водилой-философом и о красоте. У
   него зарыли кого-то из родственников на Северном кладбище, рядом с могилой
   какого-то цыгана, чьё скульптурное изображение высилось во весь рост в
   спортивном костюме "Аdidas": трилистничек, полосочки, замочки. Нарядненько.
   Вдобавок бы разукрасить эту филигранность: уста пурпуром, очи лазурью. А
   чего?! Прикольно! Почти как у Праксителя. На всякий случай, я завещал водилефилософу
   отлить меня в виде памятника, возлегающим перед телевизором на
   диване в одних трусах. Пускай осадки - пофиг - я железный!
   ...Кобрушу перво-наперво колбасило, притащил ли я ей шоколадку.
   Заполучив оную, Кобруша чмокнула меня в переносицу. Чай-кофе, потанцуем?!
   Водка-пиво, полежим?!
   Изнурённые и опустошённые, валяясь на помято-влажной (от телесной
   распалённости) простыне, мы молча курили в потолок и стряхивали пепел в
   пробку из-под шампанского.
   - Ля березина, - произнёс я, проглотив комок в горле. - Современные
   французы употребляют "ля березина" в русском смысле Пиздец. Своя рубаха
   ближе к торсу, свои мозоли болят больнее. Повысили налоги, ля березина.
   Проиграли футбол, ля березина. Спрашиваю у одной мадам, кёскесе ля
   березина. Ошень плёхо, говорит. Спрашиваю у другого, не знает. Тёмный лес.
   Современные французы не хотят помнить подробности, забыли полноводную
   белорусскую речушку Березину, где русская армия накостыляла когда-то
   французской, вследствии чего наполеоновскими интендантами был утерян
   целый обоз с ценными музейными экспонатами и прочими ювелирными
   безделушками.
   - В голове не укладывается. Точит и точит, точит и точит. Даже по ночам
   слышу. Вечно мне везёт, как утопленнице, - пожаловалась Кобруша, глядя в окно
   на накрапывавший дождик.
   - Тебя-то чего точит?
   - Шашель. Мебель портит, дрянь такая.
   383
   Кобруша торопилась на трудовой подвиг, надо было монтировать отснятый
   материал. Поскольку "Пежо" Кобруши арестовали "гадкие" гаишники, она
   попросила вызвать "машину на дом". Да. Местные наши хозяева дорог на
   тракторах-эвакуаторах наяривают тихим ужасом, грубо говоря и мягко
   выражаясь. А менты Крыма (в Джанкое, например) рассекают на "запариках".
   Патриотическая разнарядка, наверное.
   Не подозревая, что я за ней наблюдаю, Кобруша наносила макияж перед
   трельяжем цвета моренго. Прихорашивая многопрофильной тушью "Lancome"
   ресницы, Кобруша искажалась хищной стервозностью. Впрочем, практически
   все женщины за макияжем выглядят именно так.
   В такси я признался, что уезжаю. Кобруша требовала объяснений. Я сказал,
   что когда всё устроится и уляжется, она приедет и мы рванем к океану. Впившись
   в свою сумочку из змеиной кожи побелевшими (сквозь лак) ногтями, Кобруша
   прошипела, что очень за нас рада, но почему-то ей хочется бить меня по голове.
   Будучи в смятении, мы даже на прощание не поцеловались.
   Сначала детей учат ходить и говорить, потом - сидеть и молчать. Невольно
   вспоминается мой приятель юности Андрей Топалов, которого его матушка
   Леокадия Бронеславовна проклинала за долгие патлы, забивающиеся в ковер и
   трубу для слива в ванной, за буйно-запальчивый норов. Задиристым был мой
   приятель юности Андрей Топалов, горячий, как доменная печь, носился, точно
   очумелый: вот на ста двадцати в столб и въехал. Теперь в инвалидной коляске
   молчит, такой аккуратненько подстриженный. Видать, тётя Лёдя не нарадуется.
   Докричалась ведь, услышали. А может и не радуется, потому что на дне глаз её
   поселилась некая запредельность, какие-то недобрые приветы с кладбища и,
   запойно заливаясь "Крыжачком" (креплёным танцем в девятнадцать оборотов),
   она в свои шестьдесят с хвостиком ежевечерне просматривает телепрограмму
   "Спокойной ночи малыши", а когда на финальной песенке грустно советуют:
   "Глазки закрывай, баю-бай", то Леокадия Бронеславовна плачет навзрыд или
   вызверяется. Наверное, смерти боится.
   Уже почти отсечённый от прошлого, я очутился у своей суровой матушки.
   Было муторно и тошно. Подавленный, вогнанный и разрозненный, пользуясь
   одиночеством, я забил косяк убойной, будто сдобренной гексогеном, анаши с
   грядки Войцеховского и провентилировал им альвеолы своих лёгких. Впав в
   прострацию, вздорным эпигоном, я исподволь силился разобраться в отношениях
   с матерью. Любил ли я мать? Наверное, да. Отстранённо, без нежностей. Этой
   странной любви меня научила она сама. Вероятно, её одолевали некие
   комплексы, возможно даже комплексы неполноценности, но вместо тихих
   наведываний к психиатру, моя мать, разгоняясь самосвалом, самоотречённо
   безумствовала. Кажется, она не доиграла в куклы. Она обвиняла меня в том, в
   чём, по сути, сама была повинна. Её карикатурный деспотизм уравновешивался
   моим гротескным бунтом: я не желал быть манкуртом, тюремщиком для себя же,
   изо всех сил противился мракобесию ханжества. Из-за дикого комендантского
   часа, устроенного ею для меня, я пропустил телеконцерт Бони М. Заливаясь
   384
   слезами в соседней комнате, я слушал любимые песни, а когда Праздник
   закончился, я отчётливо понял, что во мне родился революционер. Ради
   сравнения, когда по телеку крутили постельные сцены, маманю мою словно
   варом обдавало, запунцовев майской розой, она растерянно скребла висок,
   напрягала брови и поджимала губы. Кругозор моей матери ограничивался
   рамками телевизора в шестьдесят одну единицу по диагонали. Впрочем, даже в
   этих пределах она ничтожно мало чего понимала: чего греха таить, она тяжело
   работала, а после - не менее тяжело отдыхала. Матери не хватало сил черпать из
   глубоких источников, мне не хватало терпения выслушивать её несуразицу,
   навеянную поверхностным. Наслушавшись угроз о ночных заморозках, как-то в
   сентябре я позвонил ей в надежде спасти цветы, выставленные на балконе, но,
   узнав, что она простудилась, я передумал и отказался от просьбы. Мать
   спрашивала: зачем я звонил. Я ответил, просто так. Она была удивлена. Ни разу
   в жизни она не похвалила меня, даже когда я того заслуживал, ни разу в жизни
   она не пожалела меня, даже когда это было необходимым. Мы не разговаривали
   годами и при встрече в упор отводили взгляд. Впрочем, с другой стороны,
   благодаря матери я всегда выглядел чистеньким и отутюженным, никогда не
   голодал, не видел пьяных оргий и случайных мужиков. Напоследок я, кажется,
   понял конфликт, раздиравший мою мать изнутри. Нужно было запомнить это и
   забыть навсегда.
   - Суп не понравился.
   - Я его не жрал.
   - Ты понюхал и он тебе не пришёлся по вкусу.
   - С чего ты взяла?
   - Крышка сдвинута. Чем здесь пахнет?! Что-то горит!!
   - Моя жизнь, мама.
   - Ты пьян?! Опять куришь эту дрянь?! Подонок!! Посмотри, на кого ты
   похож?! Ты теряешь человеческий облик!!
   - Я теряю себя, мама.
   - Ты куда?!
   - В никуда.
   - Господи!!! - неслось мне во след. - Как же ты мне надоел!!! Когда же ты,
   наконец, сдохнешь?!!
   Да. Воспитательный момент с матерью я упустил. Вот доморощенный
   скульптор Лубоцкий слепил как-то в детстве из серого пластилина монстрика
   ростом в три сэмэ, детализировал его подробненько: петушиный гребень в виде
   диадемы, туловище жабы, хвост змеи, скрюченные лапки, отточенные коготки,
   раззявленная пасть... Ювелирно сработал Лубоцкий, постарался на совесть и,
   главное, монстрик получился довольно-таки жутковастеньким. Будучи
   последовательным, Лубоцкий разбил в стакан куриное яйцо, обмазал монстрика
   слизью, посадил его в одну половинку скорлупы, а другой его накрыл, так что
   швы стык в стык сошлись. Своё детище Лубоцкий определил в холодильник, где
   оно нырнуло в ячейку рядом с прочими реальными коками, дабы затвердеть там
   385
   от холода. Знал ли или вовсе не догадывался Лубоцкий, что сотворил своими же
   руками? Монстрик представлял собой почти точную копию классического
   Василиска, которого Плиний-старший наделял способностью убивать взглядом.
   Так вот, покрасил Лубоцкий яичко с монстриком луковой шелухой, чтобы на
   Пасху другу подарить. Разумеется, не Фаберже, но всяко красно яичко к
   праздничку в пору приходится. А тут как раз мама Лубоцкого нагрянула.
   Проголодалась сердешная после "працы", полезла в холодильник, а там - яичко
   красное. Заохотилось маме Лубоцкого откушать то яичко, хотя до Пасхи ещё три
   дня оставалось. Взяла она то яичко, а там...
   ...Возле кинотеатра "Мир" я повстречал Женьку Водопьянова и Маринку
   Каминскую. Будучи законной женой Женьки, Маринка располнела на шесть
   месяцев.
   - Воспитываешь на классике? На Петре Ильиче? - спросил я Женьку, кивнув
   на Маринку.
   - Скорее наоборот, - ответил Женька угрюмо.
   - Что за Петр Ильич? - поинтересовалась Маринка подозрительно.
   Телегу про Петра Ильича мне прогнал Зуев, оператор "Беларусьфильма".
   Документальная студия "Летопись" как-то снимала в черномазом шахтерском
   городке, где Зуев и познакомился с серьёзным стахановцем, державшим в арсенале
   воспитательных средств "Радиолу" и единственную пластиночку, а именно
   П.И.Чайковского "Времена года", двенадцать характеристических пьес для
   фортепьяно, сочинение тридцать семь бис. После тяжёлого трудового будня Зуев от
   души выпивал и закусывал в гостях у того мужика и его неперечливой супруги.
   Поутряне же, уходя в забой, муж, по обыкновению строго предупредил супружницу:
   "Возвращусь, что б бутылка водки на столе стояла, иначе будем слушать
   Чайковского". Стахановская жена противилась бытовому пьянству. Однако - что
   делать?! - бутылку водки на стол ставила. Классическая музыка у неё в принципе
   раздражения на лице не вызывала. Просто в противном случае, кормилец на всю
   мощь врубал Петра Ильича, брал валенок и для весомости совал в него утюг...
   Вряд ли, конечно же, Маринка поддавалась дрессуре даже под классическую
   музыку. Мы прожили с Каминской, прихотливой как скалярия, с полгода.
   Замечательное время: всякого хватало вдоволь. Щебеча о любви, вроде птичка в
   оранжерее, поплёвывая репликами о приимуществах совместного жития-бытия,
   будто вышивая на флаге орнамент, гарантируя мне полную неприкосновенность,
   Маринка ворвалась в мою конуру интенсивно, как советские танки в пражскую
   весну, внеся в мой холостяцкий дизайн женскую нарочитость. Закрепившись на
   диспозиции и понавыпекав для маневра кулебяк да кренделей, Маринка перешла
   к спецактивным мероприятиям: слоняясь из угла в угол то в декольте, то в ню, она
   доставала похлеще Достоевского, чего-то требуя, на что-то претендуя.
   Ратифицировался сыр-бор вскоре, когда моя цыпочка запальчиво, беря штурмом,
   ровно нахрапистый агрессор, выдвинула тезис о предстоящей женитьбе: я
   удостоился быть взятым за неё замуж. Почти буквально пять минут как
   разведенному и навеки вечные зацелибатившемуся, такая фишка светила мне
   386
   каталепсией. Избегая дрязг, я особо не гавкал, лишь только топорно засадил ей
   "обойдёшься", за что Каминская объявила мне бессрочный мораторий на секс.
   Делов-то! Без толку поревев ей серенадами и прикинув, что от половой
   вивисекций - панацей валом, ортодоксальным самцом, я полистал свои толстый
   каталог и пустился во все тяжкие. Обалдев от ответного залпа, моя вихрастая
   подружка почернела в ваксу, впопыхах отступила, затаилась, пережидая
   канонаду, а затем выбросила белый флаг. Великодушно приняв её капитуляцию, я
   метаморфизировался обратно: из вервольфа в домашнего пёсика. Обзаведясь
   боевым опытом, удостоверившись в моей уравновешенности и потере
   бдительности, сменив тактику на прикармливание суфле и задаривание
   сувенирами, моя шовинистическая джульетта тайком готовила своему ромео
   западню. Преждевременно наслаждаясь благостной стагнацией, я почивал себе,
   не замечая с кандачка тревожных симптомов, начисто отказавшись по внушению
   Маринки предохраняться гандоном - самым гигантским достижением
   современной медицины в частности и величайшим изобретением человечества в
   целом. Воображаю, что произошло, кабы у неё не шевельнулась совесть: травма
   бы меня вогнала в гроб. Однако. Моя шёлковая девочка всё же огласила
   планируемые козни: её зациклило на ребёнке и, собственно, кроме одного из
   20.000.000, единственно-прыткого сперматозоида ей ничего от меня
   ненадобилось. Накренившись от конфуза, я несколько косолапо посвятил её в
   персональное кредо. Выслушав мою крамолу, Каминская скуксилась, зарделась
   кумачём и треснула меня по башке сковородкой "Тефаль". Смирившись с
   очередным поражением и отчаявшись меня изменить, Маринка принялась за
   обустройство окружающего пространства, отваживая меня от моих
   криминальных приятелей, отучивая курить в постели, отлучая от алкоголя,
   подыскивая через своих старичков тёпленькое местечко, выпроваживая конвоем
   из надёжной депрессухи. Нет, воспитание Петром Ильичем не для
   урегулированного в улитку Водопьянова, тем паче когда у Каминской был
   аргумент в полгода весом.
   - Ты умный, как еврей, - восторгалась мной Каминская сомнительно.
   - Скорее мудрый, как Заратустра, - поскромничал я.
   - Не хило, - оценил Водопьянов.
   - Главное честно. Умных евреев маловато. Мудрых же мало почти ничтожно.
   Евреи в большинстве своём народец напористый. Напористость им заменяет
   почти что все человеческие качества.
   - Заратустра?
   - Для твоего восприятия это лишь имя малоизвестного арийского пророка, а
   ведь оно имеет значение. Например, родители тебя назвали Мариной в честь
   Марины Влади, ты мне сама об этом рассказывала. Для твоих родителей имя
   Марина ассоциировалось в их восприятии с известной актрисой, чья харизма
   повлияла на личностные особенности твоих мамы и папы. Однако, в мире Марин
   хватает. Только не все, разумеется, они Влади. На самом же деле всех Марин в мире
   объединяет лишь значение имени, переводимое с греческого на русский "морская".
   387
   - Понятно. А как переводится на русский Заратустра?
   - Хранитель пути. Прощай, - сказал я, пожимая костлявую кисть
   Водопьянова, наблюдая в его глазах смертную тоску, подёрнутую прозрачноблестящей
   влажностью. Наверное, во мне Женька видел нечто симметричное.
   - Как же!? Вы ведь друзья! Ты и Женька... Вы же... Мы... Неужели вот так!?
   Ну, сходите в бар куда-нибудь! Водки выпейте! Я вам даже денег дам! Не
   думайте, я вам мешать не буду! Домой пойду, - лепетала Маринка, конвульсивно
   сцепив наши руки своими.
   - Вместе пойдём, - решил я, прикрывая веками глаза, слезами
   проливавшиеся.
   Опираясь на общее прошлое, я спросил не сожалеет ли Женька, что не
   продал мне пластиночку. Поначалу Женька не врубился, потом усмехнулся,
   задумчиво глянул мне в переносицу и твёрдо ответил: "Нет". Голубенькая,
   мягенькая, кругозорная... Кажется, классе в третьем я впервые открыл их для
   себя в телепередаче "Утренняя почта". Среди засилия советской вокальноинструментальщины,
   эта программа иногда баловала зрителя зарубежной
   безыдейностью. Выпав от услышанного и увиденного в осадок, я позвонил
   своему другу Водопьянову. "Женька! - орал я в телефонную трубу. - Там такая
   песня!!! Сани! Трам-пампарам-пам-парам-парам! Ансамбль Бони М
   называется!!!" Впечатления прессовали меня месяц, или год, или, быть может,
   вечность. Умирая от сладостно-щемящей боли, я каждодневно, надеясь на чудо,
   бегал на пересечении улиц Коласа с Сургановым - в специализированный
   магазин "Музыка". Только грамфирма "Мелодия" на суперпопулярных Бони М
   тратить винил не торопилась. (Гораздо позже я узнал, что грамфирма "Мелодия"
   выпустила даже несколько дисков Бони М по цене 2 рубля 15 копеек за каждый,
   которые спекулянты толкали по 30 рублей). Однажды Женька затащил меня к
   себе, усадил в кресло, развернул журнал "Кругозор", в который вставлялась
   парочка-другая голубеньких мягеньких миньонов и поставил на одну из них
   звукоснимательную иглу "Ригонды". Что там было?! "Сани! Трам-пампарампам-
   парам-парам!" Господи!!! Ты вернул мне краски мира!!! От радости я едва
   не грохнулся в обморок или эпилептический припадок. Окружность миньона
   была изрезана двумя песенками. Начиналась вторая так: "Чик-чик-чик-чикчик....
   " Потом король диско Бобби Фарелл вопрошал замогильным баском:
   "Шиской зиляй гефур?" А три негритяночки отвечали ангельски-блядски:
   "Варвара жарит кур!" Затем гитара: "Тун-дун-дун-дун-дун..." Кайф! Типа
   подсевшие на иглу торчки, не опасаясь загнуться от нахлынувших эстетических
   переживаний и утонуть в бесконечном эмоциональном оргазме, мы прокрутили
   пластиночку раз двадцать подряд, когда нас застремали ушастые
   водопьяновские соседи, охуевшие от включенного на полную катушку Бони М
   плюс от двух малолетних придурков, проникновенно подвывавших и
   иступлённо колотивших пятками в паркет. Вынужденно приняв к сведению
   финдепёж пожилого невежественного сообщества, мы не угомонились, лишь
   приглушили звук, заделавшись поднадзорными революционериками. Для нас
   388
   Бони М краеугольничали не кондово-плодовитыми кумирами, освоившими
   шедеврально-шлягерский конвейер, а реальными посланцами богов, внимая
   причудливым проповедям которых мы испытывали некое мистическое
   откровение. "Подари!!!" - попросил я Водопьянова. "С ума спятил?!" -
   возмутился он. "Тогда продай!! За три рубля!" - предложил я. "Нет", - отрезал
   Женька. "Пять!" - накидывал я. "Нет". Торгуясь, я доаукционился до
   восьмидесяти пяти, при стоимости за "Кругозор" в рупь сорок полностью.
   Обрывая свои жилы на каторжной карусели, означенную сумму моя мама
   зарабатывала за целый месяц. Кроме того, мы никогда не шиковали. Таких
   деньжищ я тогда в глаза не видывал! Правда, я получал от матери каждый день
   (исключая воскресенье) на школьные обеды по пятьдесят копеек. Несложная
   арифметика. Каких-то 170 дней без обедов - пустяк в сравнении с обладанием
   мечтой! Не раздумывая я запросто пропостился б триста! Что там?! Всю
   жизнь!!! Однако. Соотнеся конъюнктуру и параметры, доведя ставку до
   восьмидесяти пяти, я допетрил, что этот тендер мне не выцыганить у Женьки
   никогда. Понимая Женьку, уважая его твёрдый выбор, я не маялся и не бурлил,
   просто чаще стал бывать у него, и он, настоящий друг, никогда не отказывал мне
   в просьбе... А чуть позже отчим привёз мне подарком из Таллинна голубенькую,
   мягенькую, похожую на миньон Водопьянова, с эстонским фолк-коллективом
   "Апельсин" с одной стороны и - о, чудо! - бониэмовскими "Сани" и "Шиской
   зиляй гефур" с другой. Со временем мы выросли из Бони М, доросли до Лед
   Зеппелин и Кинг Кримсон, мы возвысились до осмысления Рахманинова,
   Шостаковича и Шнитке, и всё-таки, несмотря ни на что, мы берегли заветные
   пластиночки, как солнечное напоминание о богах детства. Знаю, свою Женька
   хранил в фотоальбоме, моя же висела на стене до тех пор, пока
   эмансипированная до психоза Каминская не порезала её портняжными
   ножницами. Боль всегда разная и синхронно одинаковая: терпимая и
   нежеланная. Маринку я простить не сумел - мы расстались. Спустя год,
   Каминская вышла замуж за Водопьянова.
   - Сева, Водопьянов мне рассказал. Всё! Прости, пожалуйста, я больше не
   буду, - как-то трогательно, инфантильно и уж точно по-идиотски, будто
   существовала возможность попытки, повинилась Маринка, не скрывая слез.
   - Я прощаю тебя, - великодушничал я сквозь ком в горле.
   - Сева... Маринка... Я люблю вас! - готов был разрыдаться Женька.
   Занырнув в трюм кафе "Бригантина", мы обжирались слоёными пирожными
   и заливались пузырящимся брютом, обнимались и целовались, шутили и
   хохотали до икоты, и округлившаяся Маринка, придерживая свой живот, умоляла
   нас прекратить, потому что её выкидыш мог бы рассмешить мир до смерти, а
   Женька уверял, что в Египте нашли древний папирусный свиток, где написано,
   что "когда человек узнает, что движет звёздами, Сфинкс засмеётся и жизнь на
   Земле иссякнет", что я хохочу, как отбойный молоток... Было тепло и уютно, и
   никуда не хотелось уезжать.
   389
   @@@
   Говорят, если хочешь насмешить Бога, расскажи Ему о своих планах.
   Должно быть у Бога специфический юмор, если Ему смешно от чьей-то
   определённости, связанной лишь со слабой надеждой и внутренней
   убеждённостью. Но если Бог Сам подсовывает нам эти мысли, то честно ли так
   издеваться?! Говорят, всё в Его власти! А справедлива ли такая власть?!!
   Впрочем, так же говорят, что Бог скрыт в каждом из нас, но объсните мне
   почему?!! От кого Он скрывается?!! Что, блядь, за партизанская тактика?!!
   Хорошо бы к тому же услышать Его планы! Признаюсь, не знаю насколько Его
   планы отвечают моему восприятию смешного, не уверен, что, озвученные, они
   вызвали бы у меня приступ безудержного веселья. Возможно, узнав о планах
   Бога, я сделался бы Его самым преданным помощником. Однако Бог молчит. И
   слышен только голос моего Демона! А, может, голос моего Демона и есть голос
   Бога?! Ведь у Бога должно быть много голосов! Примерно так рассуждал я, глядя
   из вагона на почти пустой перрон.
   В голове почему-то звучало "Прощание славянки", хотя наш плацдарм
   отступления выглядел обыденно молчаливо. Ни намёка на помпезность. Наш
   скромный скарб покоился в самом хвосте нашего литерного состава. Вместе с
   контейнером в грузовом отсеке закрыли солдата ("калаш" и сухой паёк
   прилагались). Нас прицепили в самой середине поезда. Кроме нас в вагоне было
   народу уйма: армейские офицеры да подозрительная парочка в штатском.
   Фигурировал и генерал. Томатно-бурая рожа генерала, ярко контрастировавшая с
   молибденом шевелюры, осоловелые буркалы и выпяченная нижняя губа под
   крючковатым носом делали его похожим на дагестанского поэта Расула
   Гамзатова.
   Грядущий железный перестук колес о рельсы уже отдавался в мозгах диким
   ксилофоном. Придавленные кручиной от расставания с отчизной, особо не
   конспирируясь, мы засели своей портативной когортой за купейным столиком,
   чтобы спрыснуть событие "Зубровкой" и "Зверобоем", которого Серёжа
   Новицкий обзывал Звероёбом.
   - Блядь, неужели всё вот так вот просто?! - спросил я неведомо у кого,
   словно бы прочитав на надгробном камне две цифры, обозначающие чьё-то
   рождение и смерть, между которыми стоял дефис, длиною в чью-то жизнь.
   - Тю-тю, - сказал Костя и мы тронулись.
   Пребывая под впечатлением недавних встреч с друзьями и товарищами, я
   травил байки про них, навсегда для меня оставшихся в родном городе: про
   заводного Водопьянова, с которым в седьмом классе курили на уроке, выдыхая
   дым в воздушный шарик, про умильно страдавшую хроническим насморком
   историцу, которая в жизни бы недопёрла о наших проделках, если бы вредитель
   Трегубов не выбил из моих пальцев надутую сферу, фантастично дымившуюся
   внутри, а оная не полетела бы, замысловато траекторя, выпуская наш
   наполнитель, истощаясь в жалко-вялую резинку фиолетового цвета; про
   сбродного Тишика, посунувшегося загорать в жаркий июльский полдень на
   390
   чижовское водохранилище с литром водки и шестью бутылками пива, и
   очнувшегося в три после полуночи завернутым в насквозь промокшее одеяло под
   хлеставшим ливнем; про косоглазого скитальца Верещагина, обнаружившего
   как-то при мне внушительную связку ключей, который на моё восхищённое
   замечание, буравля меня в упор одним, а другим чего-то настойчиво в стороне
   рассматривая, грустно изрёк: "Ключей много, вот только жить негде".
   Изучающе внимавший Бессмертный сказал, что накануне свиделся с
   Урелом и тот нашушукал ему, что пуля в моей голове уже подросла до снаряда,
   что я покупаю какие-то слова и беспредельно лютую. Дабы избегнуть
   непоняток, я посвятил ребят в тонкости той исторической встречи с Урелом.
   Костя от души посмеялся. Пребывавший же в оцепенении Серёжа, тупо
   уперевшись в окно, продолжал угрюмо хрустеть яблоками. Новицкий выглядел
   так, как я себя чувствовал: мы уезжали навсегда. Ободрив Серёжу, что мы
   прорвёмся, а они "но пасаран", я завёл базлы про Катьку-Дельфин, надеясь
   раздразнить его пасмурную анемичность желчью ревности, рассказал, как после
   премьеры в театре Янки Купалы, возле "Центрального", она купила сама себе
   цветы. Срезанная и увядающая флора вообще-то наводит на меня смертную
   тоску, потому что по-моему глубокому убеждению красотой и запахом растений
   нужно любоваться при ихней жизни (на подоконнике или клумбах, в садах да
   лесах), однако я непременно бы порадовал подружку-извращенку тем
   разлагавшимся пучком фиалок, кабы в карманах голяк не гулял. Обратив
   внимание на нацеленность зенок Катьки-Дельфин ещё на подступе, я
   предупредил её, что бабла у меня по нулям и обукетится, увы, не получится.
   Попросив меня не ломать копья и добросовестно подержать её ридикюль, Катька
   прилюдно рассчиталась за пучок, будто обплевала. Помнится, я нервничал, она
   недопонимала. Когда же я признался в причине столь резкой смене моего
   настроения, Катька выбросила цветы в ближайшую урну. Моё поведение
   Бессмертный классифицировал комплексом бедняка, а Новицкий попрежнему
   потерянно жевал яблоки. Кстати, о Катьке. Вживлённый агент обладал
   потрясающей интуицией (аналитических способностей жаль недоставало).
   Утихомирившись в постели побок с Катькой за сорок шесть часов до исхода, я
   глотал воздушные комки и внутренне вибрировал. Тщательно меня обнюхав,
   Катька потрясённо пропищала: "Ты ничем не пахнешь! Ничем!!!" "Постепенно
   уходим. Сначала запах", - подумал я без коментариев.
   Внезапно прервав свою мхатовскую паузу, Новицкий сообщил нам, что
   получивший в Германии статус беженца (общежитие и социальное пособие),
   Граб вернулся обратно в Минск. Серёжа ещё употреблял географическолексические
   термины "там" и "здесь" - у меня уже не получалось. Затем
   Новицкий обречённо покачал головой и сказал, что ему очень не хочется уезжать,
   поскольку у него плохое предчувствие.
   - В зале темно, а экран пестреет картинками. Потом зажигают освещение.
   Верный признак, что сеансу конец. Титры ещё ползут и музыка играет. Только
   зрители уже направляются к двери, спешат неторопливо. А над дверью надпись
   391
   горит зелёная. "Выход"... Кажется, моё кино уже кончилось. Надпись над
   дверью вижу отчётливо, - произнёс Серёжа мрачно и беззвучно заплакал, без
   лицевых судорог и искривлений.
   Слушая Новицкого, я вспоминал Граба, вспоминал, как Олег втирал всем
   подряд, что я траванул ему во сне пирожок цианистым калием и угощал его, а он,
   зная о том досконально, пристальничал мне в глазное дно занудливым окулистом,
   отыскивая там хоть каплю совести, и когда в решающий момент я неудачно
   попытался вырвать у него из цепкой хватки сию сомнительную жратву, он, в укор
   мне, затолкал её себе в рот, после чего тотчас очутился в городе, наполненном
   весёлыми огоньками и радостными людьми, где испытал настоящее счастье.
   "Думаю, неужели Ад?!! - делился Граб со мной впечатлениями. - Красотища!
   Райские кущи!!! Думаю, а что если ругнуться? Взял да и крикнул: Еб твою мать!!!
   И сразу же проснулся".
   Новицкий напился буквально до упада. Вдобавок, у него приключился
   лабиринтит (такое прегадкое состояние для слабого вестибулярного аппарата,
   когда реально кажется, что кровать с тобой улетает куда-то в Космос).
   Медицинский термин "рвота" в народе расширяют до "не в коня корм". Серёжа
   обблевал купе до потолка. Покуда раздосадованный Костя, страшно матерясь,
   очищал пол с полками от вонючей кислятины, я затащил Новицкого в сортир, где
   напару с генералом (Расулом Гамзатовым) он мучительно выворачивался
   желчью. Терпеливо ожидая в стороне, я переглядывался с заспанным и
   недовольным деньщиком.
   @@@
   Дюссельдорф встретил нас рассветом. Свиридов, мисс Лу и два типажномат
   ёрых джигита уже поджидали. Без мельтешни и трындежа анонимы
   вытряхнули контейнер в микроавтобус и вместе с мисс Лу укатили, мы же, забив
   "хитек" наличкой, погрузились в прокатный "Ягуар", на пыльном капоте коего
   некий ловкий аккуратист со знанием русского без словаря умудрился написать
   пальцем "помой меня, а то я от тебя убегу", и двинулись по направлению к
   Берлину.
   Прямо на бензоколонке случилось очередное занятное событие. Тем
   временем, когда Костя присохнул к фрейлен-заправщице, Серёжа запасался
   провизией, я взад-вперёд прохаживаясь гоголем разминал затёкшие суставы, к
   оставшемуся за штурвалом лоцману на мотоцикле подгрёб верзила-полицай.
   Источая лавсановую респектабельность, Его Писательство изящно предъявил
   водительское удостоверение и гнусно-взахлёб сулил ему чего-то лакомо
   деликатесное, но легавая бестия неприступничал бастионом и ливрейная
   изысканность нижесидящего не возымела на него абсолютно никакого действия.
   Метнув в Свиридова каменной просьбой, верзила-полицай застыл тугоплавким
   игуанодонтом. Нагло потаращившись на его замшевую улыбку и догнав, что
   арсенал лингвистических средств исчерпан, Его Писательство заткнулся, кряхтя
   выбрался на лоно природы, харкнул с избытком на асфальт, типа помечая
   392
   территорию, зло лязгнул дверцей, прошёл к заднице "Ягуара" падишахом,
   вскрыл багажник... Всё или ничего, пан или пропал. Никакие иные императивы
   не фактурили. Телодвижение равносильничало цугцвангу. Любое! Хрястнуть
   дотошного изувера по шейным позвонкам и лихорадочно лавировать без схемы
   по чужбине? Лишиться всего, в том числе и свободы? Подобная канва была не
   для моей летописи, хотя тогда о том я даже и не подозревал. Достав "хитек" из
   недр багажника, Его Писательство вызывающе громыхнул его к сапогам
   верзилы-полицая, номинально улыбнулся, дёрнул молнию и обнажил
   внутренности. О, ужас!!! Не прессованные миллионы содержал в себе "хитек",
   но стеклотару!!! Грустно попялившись на сумку, верзила-полицай потрогал
   кокарду, оседлал мотоцикл и дал по газам. Его Писательство не тормозил,
   вжикнул замком быстренько. Да. Экстраординарные корки Его Писательство
   умел отмачивать профессионально и слыл среди нас ещё тем фальсификатором!
   Поражённый злокозненной фикцией, я метнулся к заветной клади и вскрыл её
   второпях. Однако, прежде Его Писательство успел вымолвить "опаньки" и
   сделать книксен. Сумка хранила должное: почти $5.000.000. Более - ничего.
   В Берлине мы сняли номер. Комфортабельный. Четырёхместный.
   Гостиничный. Там я наш куш и разделил: свои $1.075.000 Новицкий запихал в
   тумбочку, причитающиеся $1.350.000 Бессмертный бойко умял в старый и
   промасленный рюкзак. Предложенную мной треть Свиридов категорически
   отверг (отказался даже от половины), так что квота в $3.000.000 впридачу с
   "хитеком" достались вашему тлетворному слуге. Благополучно преодолев все
   преграды и помехи, мы устроили дружескую пирушку. Фурор плескался через
   край и глубокая марксистская формула "бытие определяет сознание" обретала
   тактильные свойства. В праздничной эйфории мы признались, что вчера ещё
   сомневались в удачном завершении операции, но сегодня случилось нами же
   запланированное чудо! Пасквилянт Свиридов злобно каркал из своего кресла
   хард-кором, что сегодня - это завтрашнее вчера, а чудеса, если присмотреться,
   часто деноминируются в тривиальное стечение обстоятельств, что в локальном
   мартирологе про митусливых кретинов (нас) точка пока ещё не поставлена.
   Разумеется, чудом является историческое событие, которое описано людьми,
   прослышавшими о нём от тех, кому не довелось его видеть, только мы попросили
   Свиридова плашмя не мудозвонить, а выпукло обосновать доводами. Вместо
   того, глупо ёрничая и заплетаясь от выпитого языком, он проюморил анекдотом
   про девочку с костылями, которая повстречала Иисуса Христа, потребовавшего у
   неё бросить приспособы, после чего та послушно пошла без них, а какой-то
   кулуарный тип увязался за ней и, домогаясь грязной правды, вытянул из неё, что
   опоры те поспешно кинутые предназначались дедушке.
   Мы банально упились. Среди ночи Берлин непогодило: проливно дождило
   и небеса сводило судорогами: сверкало, будто гигантскими геликоптерами, и
   страшно-затяжно громыхало. Свиридов что-то тихо говорил мне про путь
   молнии, но я его не слышал, потому что не хотел слышать. Утром наши
   хоромы напоминали свинарник. Приняв душ и выпив кофе, Свиридов напялил
   393
   макинтош, милосердно скривился и уехал на такси в аэропорт, откуда вылетел
   в Токио. Однако, прежде я успел полюбопытствовать у него кому мы продали
   ракеты, и узнал - хорватам. Алаверды, Свиридов полюбопытствовал как я
   намереваюсь транжириться. Я объяснил ему, что в постели мне помощники не
   нужны (главное, чтобы девушка нравилась), что носиться с оттопыренными
   карманами не рационально, а посему денежки пристроятся в тихой
   Швейцарии, благодаря протекции моего знакомого Логгерхеда. Смущённо
   улыбаясь, Свиридов заметил, что воздержался бы якшаться с человеком с
   репутацией понаслышке, тем более с рептильей фамилией, потому что
   Логгерхед или в иной терминологии Caretta caretta - головастая морская
   черепаха, питающаяся плотью. Свиридов собирался ещё позанудничать, но я
   сказал, что референты мне не нужны и нравоучения его набили мне оскомину.
   Скривившись на прощание в подобие милосердной улыбки, Свиридов уехал.
   Поглядывая ему, уехавшему налегке, вслед я вспомнил вдруг примером
   Александра Македонского, его бескорыстное волеизъявление быть
   погребённым в саркофаге с прорубленными по бокам отверстиями, дабы
   желающие могли убедиться, что в царство мёртвых в своих клешнях он ничего
   не захватил.
   @@@
   Не ожидай от жизни жизни, просто живи и радуйся! Только фанатичный
   кутёж взаперти в течение трёх суток своё дрянное дело сделал: веселье
   превратилось в истерику. Вдобавок, наши взаимоотношения дали трещину, едва
   заметную, но уже пропитанную эрозией недоверия. Сплочённые закадычники
   постепенно превращались в неких крысёнышей, запертых в клетке. Гангрена
   раздора уже отравляла наши умы и сердца. Визуально сие проявлялось в мелочах:
   Новицкий тайком частил к своей тумбочке, а во взгляде Бессмертного сквозила
   какая-то жутковатая рассудочность. Полагаю, Серёжу и Костю моё поведение
   тоже настораживало. Тревожные признаки подсказывали, нужно было срочно
   расстаться, иначе мы уделали б друг друга. Превентивничать?! Перекинуть
   "хитек" наискосок и дать дёру?! От кого?!! Изнанку же долбило по капиллярам
   (такая латентность топила до мании), мразь подозрения топтала наши сердца в
   слякоть. Когда же Костя и Серёжа задрыхли с бодуна сусликами, я встряхнулся,
   совершил ритуальное омовение, начертил записку, прихватил $300 и отправился
   на ночную прогулку.
   Вдоль Ораниенбурерштрассе, на тротуаре, в припаркованных автомобилях
   и кафешках полным-полно проституток. По-боевому призывно размалёванные
   физиономии, изгибисто-каркасные туловища, конечности по длине и толщине.
   На любой выбор. Почти. Можно подрыгаться. За 150 дойчмарок радушие
   гарантировано каждому. На Ораниенбурерштрассе я надыбал у драг-диллера
   гашиш. Приняв снадобье респиративно, я упал в забвение, где moderato искал
   тщетное грядущее и сочинял эпитафии гадко-иносказательного содержания. Я
   довольно долго самотёком варызгал под изморосью Берлина.
   394
   Обесцвеченную гидроперитом конопатую Аню из Чебоксар и массивноэкстерьерного
   Колобка, причёсанную а-ля Pterois radiata, с дикими клипсами,
   завернутую в ядовито-алую клеёнку плаща, я отколупал где-то на
   Курфурстендамм. Они-то меня, наверняка, и обчистили.
   "Кто я?! - путанно размышлял я, впав в прострацию. - Руки, ноги, голова,
   тушка, пенис... Конечно же, они сугубо мои. Глупо отказываться. Впрочем, если
   чего-нибудь лишиться, например, головы или наоборот (тушки с причиндалами),
   то вопросы сами собой напрашиваются. Где кто?! Кто я?! Интересно, дядя Толя с
   безвозвратно изменившимися физическими параметрами утратил ли целостность
   своего "Я"? Присутствовала ли частичка его "Я" в оторванной ноге? Если да, то
   почему её нет? Она что, ушла погулять и не вернулась?! Возможно, оторванная
   нога изначально дяде Толе не принадлежала, и поэтому её забрали? Физическое
   "Я", естественно (вернее, разумеется), утратило свою неделимость и
   целостность. Только сумма качественных характеристик плана метафизического,
   то есть, грубо говоря истинное "Я" дяди Толи, возможно, даже от того окрепло!
   И опять же... Где я?! Кто где?! Кто с кем?! Почему?! Потому, что метафизическое
   "Я" сидит в физическом "Я"?! Напрашивается метафорический образ, скажем,
   война в доспехах. Парадокс в том, что будучи субстанциями исконно
   метафизического порядка, подавляющую часть нашего земного времени мы
   тратим на мир физический. Метафизическое "Я" заморить до окончательной и
   бесповоротной иммиграции не мудрено, но жить без ноги можно. Живут в
   холоде, в голоде. Только если наше метафизическое "Я" по чьим-либо
   соображениям решит покинуть свои "доспехи", то тут никакие припарки не
   помогут, макароны по-флотски или пектусин не воскресят".
   И представился мне средневековый учёный-мистик, типа Флудда,
   разбирающийся с телевизором. Сей въедливый исследователь, распаковавшись,
   тискал подряд на кнопки и клавиши, но телек был мёртв. Тогда он допёр и
   вставил штекер в гнездо электросети, от чего экран запорошил, а динамик
   зашипел. Однако предназначение телека, понятно, совсем не в этом.
   Подключившись антенной, "типа Флудд" рыскал по каналам в надежде поймать
   сигнал. Увы, не получилось, ибо поймать сигнал можно лишь в том случае, если
   его транслируют. Подумайте сами, какое телевидение в средневековье?!
   Телевидение в средневековье просто в помине отсутствовало! Затем телек
   сообразовался аналогией с человеком, ведь мы, подобно ему (телеку), всю свою
   жизнь чего-то говорим и чего-то из себя изображаем. Однако, не будь
   трансляции... Получается, наше "Я" - не больше, не меньше, а - головка от хуя!
   Впрочем, когда речь идёт о Боге, как говорил блаженный Августин, мысль
   правильнее слова, и реальность Бога подлиннее мышления.
   Очунял я влажно матовым утром в незнакомом скверике на скамейке, на
   которой было маркером написано "history for hell is here..." и нарисована
   перевёрнутая пентаграмма, заключённая в окружность. Карманы мои зияли
   пустотой. Лишь жалкая горстка пфенежков позвякивала где-то по засусекам.
   Приблизительно сориентировавшись и, интенсивно мысля о гастритных
   395
   рытвинах да эгоагностицизме, я поспешил в ближайший барчик, чтобы
   поправить здоровье кофе с чем-нибудь кондитерским.
   В камвольном пиджачишке (несколько по моде кургузом), оливковом
   блейзере, узких джинсах и армейских сапогах на шнуровке, спортивный
   мужчина лет сорока потягивал у стойки манговый джюс, внимательно и
   бесцеремонно за мной наблюдая. Нечто неуловимо знакомое сквозило от него,
   будто в дежавю, или в сновидении. Беспощадно штурмуя мозговые извилины, я
   прикидывал возможные сценарии с его участием.
   Отделившись от барной стойки, мужчина уверенно приблизился ко мне и
   сказал, что узнал во мне гомосоветикуса-соотечественника. Моё несколько
   атрофированное обоняние, тем не менее вмиг разпознало терпкий запах, запах
   горького миндаля, слабо исходивший от пришельца. Дезодорант? Одеколон? В
   приятном в общем-то свежем запахе, исходившем от такого знакомого
   незнакомца сквозило нечто очень токсичное, вроде цианистого водорода.
   "Странный выбор. HCN. Синильная кислота", - подумалось мне.
   Пришелец что-то остороумно заметил о здешней погоде, интересовался
   моим загаром. Пошлый педрила? Вряд ли. Когда я, заинтригованный,
   признался в прожарке на Черноморском побережьи Крыма, он, точно нащупав
   коммуникацию, сообщил подробности об увлекательных планах Третьего рейха
   в завоевании и переименовании страны тавров в Землю Бога (Готланд),
   схематично вспомнил какое-то давнее путешествие, а на десерт, словно спецом
   для сопоставления, заплетал об умирающем Чёрном море, которое на тысячи
   километров из глубин заражается сероводородом, лишь верхние слои которого
   (метров на 100) относительно ещё чисты и пригодны для жизни.
   Тогда мне непроизвольно сканировалось, как когда-то, десять лет назад в
   Гурзуфе, Ной грузил тем, что мы являемся свидетелями гибели моря. "Море?
   Рассол!" - грузил Ной. Ной рассказывал, что из-за глобального сепсиса,
   напирающего снизу, море-рассол из Космоса выглядит действительно чёрным,
   что удивительно: название древнее, а Космос вроде бы не так уж давно и
   осваивается. Моё любопытство Ной удовлетворил. Сказал, что видел
   аэрофотокарты.
   - Чёрное море из Космоса - чёрное.
   - Мы знакомы?
   Вместо ответа пришелец положил передо мной на столешницу старинные
   бурятские чётки из чёрного дерева, те самые чётки, которые Ной некогда
   подарил Герману.
   - Герман?
   - Изменился?
   - Неузнаваем.
   - Знаешь, смерть всё равно ничего не решает. Вспомни Лукреция. Пока мы
   есть - смерти нет. Когда смерть есть - нас уже нет. Значит, смерть для нас
   ничто.
   Герман зажёг сигарету, неспеша затянулся, выдохнул.
   396
   - Ноя убирал не я. Я звонил с предупреждением. Когда он поднял трубу, ктото
   чихнул. Я слышал. Характерный такой звучок. Так глушаки работают. Я сам не
   знаю зачем. Богу, что ли, понадобился? Впрочем, что есть Бог?
   - Что есть Бог? Мера всех вещей: существующих - в том, что они
   существуют, и несуществующих - в том, что они не существуют, - пошутил я
   софистически, используя инверсию из Протагора.
   - Исходя от объективного, как от первичного и абсолютного, мы покажем,
   как отсюда возникает субъективное? - перевернул он Шеллинга с ног на голову,
   квитаясь.
   Герман профрезеровал мне мой утренний энцефалит хохмой-притчей про
   забравшегося под облака и сорвавшегося кубарем вниз альпиниста, сумевшего
   зацепиться над пропастью за кустарник, постепенно выскальзывавший из
   онемевших от слабости рук, когда Господь Спаситель по мегафону обратился с
   вопросом (веруют ли в Него) и, получив утвердительный ответ-заверение,
   смилостивелся и порекомендовал изнемогавшему верхолазу-неудачнику
   расслабить хваткость его пальцев. Иллюстрируя сочленённость хаоса и
   возможности Господа Бога, Герман эстетски всадил мне в башку коловорот
   дилеммы: "Способен ли Всемогущий Бог создать такой камень, который будет
   неподсилен Ему Самому?" Размышляя над дилеммой, я вспомнил слова из
   Писания: "Посему так говорит Господь Бог: Вот Я полагаю в основание на Сионе
   камень - камень испытанный, краеугольный, драгоценный, крепко
   утверждённый. Под камнем этим скрыта могучая сила, и сила эта не имеет
   предела". Тогда я зашёл в тупик. А гораздо позже милая девушка-психолог из
   Европейского Гуманитарного Университета мягко перевела для меня стрелки:
   "Камень Всемогущий уже создал, просто он Ему не под силу".
   Когда возле барчика притормозил ведомый Лией "Бэнтли", Герман спешно
   записал на картонке из-под пивных кружек свой е-mail и оставил подарком чётки.
   Они уехали, я остался добивать "Дом Периньон" и дожирать икру осетрих.
   Время сплеталось в косицу: настоящее, прошлое, будущее...
   @@@
   Альтруизм в наших стратегических рубежах не изначальничал.
   Экстравагантности Деточкина из фильма "Берегись автомобиля", который
   сливал свою выручку на счета детских учреждений, никто подражать не
   собирался. Просто в голову такое не приходило. Индивидуалистические
   воззрения частного детектива из одноимённой киношки с Бельмондо были
   гораздо ближе моей мелкобуржуазной сущности. Остров и удочка. Мне
   фатаморганило беззаботное житие-бытие рантье.
   Ошалевшие от обременительной реальности свалившихся на них деньжищ,
   неофиты-миллионщики выдали мне карт-бланш казначея. Нашу кассу я повёз с
   Серёжей в Цюрих: Бессмертный торопился в Москву. Но прежде, чем сгинуть в
   фюзеляже, поднаторевший лазутчиком, Костя надсадно выпытывал о
   возникающих перспективах личного модус вивенди. Опасаясь за девственность
   397
   мечты, про рыбалку я умолчал, и наобум ляпнул, что сперва-наперво наведаюсь
   с туристическим тайфуном в Гавану на Ла Рампу (отрезок 23-ей улицы от
   пересечения с улицей Л до набережной Малекон), и покуда не подомну под себя
   всех тамошних синьорит (включая водителей такси) и не выглыщу весь ром без
   остатка - не успокоюсь. Sibi vivere - живи, пока живется! А ежели на погост до
   срока не снесут и хоть чего-нибудь чуть-чуть из копеечек нароется, то
   обязательно переквалифицируюсь в монахи. Втюхаю оставшиеся средства в
   иконную картиночку и по скромной печали буду её лобзать и подрачивать под
   алиллуйничание, а когда отстукает година накатить наркоз вечных сумерек, то
   перед тем, как задрать навзничь подбородок, сложить шасси и посмотреть клип,
   нарезанный из моей жизни в обратном порядке, вроде видеоклипа на песенку
   Enigma "Returne to innocence" (про белого коня с рогом), то возьму-ка я тогда да
   и спалю ту иконную картиночку, как попы спалили Джордано Бруно. Критически
   похохотав расписанным вензелям полимерного будущего и пожурив за
   экстремальные вожделения, посокрушавшись на пару с Гольбахом диспропорции
   зажмурившихся ради истины и павших жертвами лжи, Бессмертный
   замуровался, чего-то вспоминая, и сказал в частности, щедро посыпая
   застенчивыми (внутренними) формулировочками:
   - Сам знаешь, собак кормят не тогда, когда идут на охоту. В восемьдесят
   девятом, контора по клюквенникам делюгу разрабатывала. Дебютанты.
   Понаоставляли ляпсусов, но, черти, талантливые. Икону в Кижах грабанули.
   Прямо под венцом. Инициатора ребята из Штази вычислили. Из резидентуры
   при консульстве. Работали, разумеется, секретно. Операция проходила на
   территории противника. В Мюнхене. Только ухнуло всё, будто в воду.
   Прихватили одного штриха. Обдолбанный был на нет и пустой, точно твоё Дао.
   Строптивый попался сучёнок. Кололи его колуном по норме, как полагается.
   Замкнулся. Намертво. Вроде, чего-то ему впаяли за хранение ствола. Доска до
   сих пор в розыске. И некто Клаус Фридман тоже... объект нашей
   заинтересованности.
   @@@
   Рождество 1989-го встретили у Ломова в Бернау, Новый (1990-ый ) год - в
   Мюнхене, куда для встречи с Фридманом отправились уже без Олега Граба. Сняв
   дешёвенький одноместный номер, мы затаились в ожидании звонка от
   пропавшего заказчика, которому Тимур скинул наши реквизиты на автоответчик.
   Деньги иссякли уже на другой день нашего заточения. В платяном шкафу,
   укрытое отрезом фланели, лежало воссозданное инженерным гением Новицкого
   "Оплакивание Девы Марии Христа" на сотни штук, а мы, словно отребье, чтоб
   не зачахнуть от голода да жажды, воровали жратву и выпивку по супермаркетам.
   На кого выпадал жребий, тот и отправлялся за провиантом. Камень, ножницы,
   бумага. Очень просто: кулак - камень, пальцы рогаткой - ножницы, ладонь -
   бумага. Камень тупит ножницы, ножницы режут бумагу, бумага заворачивает
   камень. Победитель меню и составлял. Тем злополучным днём нарочными
   398
   выпало стать нам с Серёжей. "Потрапезничаем по-мексикански. Спелый авокадо,
   репчатый лук, перец чили и грубая соль... и текила", - заказал Тимур, стягивая с
   дула Браунинга очередную испорченную соску, которую использовал в качестве
   разового глушака в своей импровизированной стрельбе по бумажным мишеням,
   в виде изображений каких-то католических святых и маленького Иисуса Христа
   с Мамой, забытых, наверное, прежними постояльцами. Я упрекал Тимура в
   бессмысленном надругательстве, советовал угомониться. Отнюдь. В полной
   кондиции от гашиша и дурном настроении из-за фистулы в челюстях, он
   невнятно от меня отмахивался, отметая всякие дискуссы, и хвастливо бил
   прицельнее.
   Несколько позже, в супермаркете я засёк Марту, будто проглотившую
   баскетбольный мячик, слонялся в зашоре и повстречал Свиридова с Макимото.
   Спустя два часа, возвратясь с добычей к гостинице, я остолбенело наблюдал
   Тимура, которого выводили крепкие мужчины в штатском. Запястья Тимура были
   скованы браслетами, поверх которых перекинуто болтался плащ. Без особого
   оптимизма вскрыв с Новицким номер примерно час спустя, мы убедились в
   пустоте платяного шкафа, пустоте катастрофической.
   @@@
   Побеспокоив Логгерхеда ещё в поезде (откликнулся с Майорки), я выяснил
   его дальнейшие планы: он намеревался проторчать там ещё неделю. Кордон
   Германии со Швейцарией, как и предполагалось, мы преодолели
   бесприпятственно (бундеснахрихтендинстам, таможенникам, полицаям и
   погранцам мы даром не усрались). Обидно даже. Новицкий имел два паспорта:
   выданный по достижению шестнадцатилетия и другой - "настоящий", только
   фальшивый. Подобной парой я тоже в Минске обзавёлся. Был у меня и третий
   паспорт, заполненный, но без фотки. Изъяв на текущие нужды по $25.000, мы
   заполнили в ведомстве Логгерхеда соответствующие документы, выпили с ним
   по бокалу шампанского и облегчёнными вывалились на брусчатку Цюриха.
   Одухотворённые оптималкой, пожелав всего доброго и символически, типа
   отсчёт нового времени, прикупив наручные "Cartie" и "Longines" с фирмовыми
   клеймами "Swiss Made" гарантирующими точность на оставшуюся жизнь, мы
   пустились с Новицким во все тяжкие поднимать на уши Швейцарию. Затем в
   моём тумблере чего-то щёлкнуло и наваждение смыло, типа как из бочка прямо
   в унитаз: псевдонасыщенность надоела, опротивело вспучиваться
   разнузданным филистёром, но, главное, я устал опекать Новицкого. Когда я
   сознался Серёже, что временно мне хотелось бы побыть одному, то его
   одутловато-багровое от пьянок лицо на мгновение исказилось от боли, или
   чего-то подобного. Резко отпрянув, он оторопел. К немцам мы въехали вместе,
   в Мюнхене - разошлись. Серёжа собирался погостить у дембельнутого в запас
   прапорщика Ломова, оккупировавшего в предместье Бернау особняк,
   принадлежащий фрау Ульрихе, учительнице русского языка, которая с ним
   сочеталась законным браком.
   399
   Позвонив Ломову из Дрезденской галереи, я услышал от него анекдот с
   бородой про мальчика, интересовавшегося у отца реакцией, если он (мальчик)
   трахнет бабушку, а на изумлённое папино замечание "твоя бабушка - это моя
   мама!!!" резонёрствовавшего: "Но ты же мою трахаешь!"
   - Глаголю. По нулям! Дырки от бубликов! Переводят слово в слово. Порусски-
   то Улька шпарит грамотно. Дичатся. Улыбаются так натяжно. Ни бэ, ни
   мэ, ни кукареку. Да и Улька... Чужой народ! Знаешь, почему им не смешно? Нас
   не догоняют! Не понимают они нас! Поэтому не доверяют и боятся! Под страхом
   юмор здоровьем не пышет! - орал Ломов в мембрану.
   Ломов мёл пургу про немцев, когда меня агрессивно-слезливые тирады
   поднятого на сильный градус отставника-прапора мало тревожили. Меня больше
   беспокоила пропажа Новицкого.
   Серёжина мобила отозвалась из Вюнсдорфа, где он загудел с
   ассимилировавшимися русскими, презентовавшими ему географическую карту
   ГДР, сделанную в СССР. Город Вюнсдорф на той карте отсутствовал напрочь
   (советские секретчики запрещали наносить), хотя любому двоечнику по обе
   стороны границы было известно, где (там) располагался штаб Западной группы
   войск Большого Брата.
   Его Писательство позвонил из Токио за кофе с бисквитом. Я сообщил ему,
   что шумную, широко освещавшуюся в прессе историю с похищением иконы
   "Оплакивание Девы Марии Христа", оказывается, расследовал Костя
   Бессмертный. Свиридов не удивился и сказал, что Фридман икону Макимото ещё
   в марте 90-го предлагал почти за $1.000.000.
   Укладываясь баиньки, я набрал Кобрушу и осведомился, как без моей
   поддержки поживают-тужат её груди и не торчит ли кто-нибудь у неё в заде.
   Обозвав меня неженственным и грубым, Кобруша порекомендовала мне
   "побрить себе задницу своим же острым язычком" или снять проститутку. "Тебя
   пожалеют и даже денег не возьмут", - крикнула Кобруша и наушник
   пронзительно загудел.
   Помните дельный совет Пушкина для мужчин? "Чем больше женщину мы
   меньше, тем меньше больше нам она". Простите. Издержки классического
   образования. Вняв совету Кобруши, я спустился в бар и снял там дежурную
   медхен на два часа со всеми вытекающими отовсюду последствиями, после чего
   опрокинув в угаре остатки "Бифитера" с тоником на ковёр, трезвонил в Минск:
   Лимонаду, Тишику, Пивненко...
   - Живой?! - удивился Жора-Жираф.
   - Почему нет?
   - Исчез. Хату продал...
   - Не затем, чтоб перебраться на кладбище. Яичница-глазунья знаешь как
   делается?
   - Что-то ты хочешь, а кого не знаю. Как делается?
   - Когда сковородка на огне раскалится, тогда яйца и выкладывай. Глаза сами
   вылезут.
   400
   - Не обижайся. Пенхасик кипеш поднял. Искорёженный Ковчег в кювете,
   говорит, на Раковском шоссе видел, а кормчего по моргам искать нужно.
   Интересуются тобой активно. Очень.
   - Кто?
   - Бандиты, официальные... Все! Так что, не высовывайся.
   - Нового чего?
   - Верещагину в четвёртой глазной кривизну выпрямили. Тридцать пять
   минут измывались. Прикинь, Верещага под местным кайфом с замотанным
   ровным оком валяется, лекари кривой выкрутили и ворочают его туда-сюда,
   связанного с черепушкой сопельками-канатиками. Верещага со стороны себя
   зырил, типа в зеркале. Сюр! О! Чуть не забыл, Халезина же шлёпнули!
   - Как!?
   - Как-как... Заказали и... В подъезде, средь бела дня, два в сердце,
   контрольный в лоб. Сам говорил, точность - вежливость королей. Шухер здесь,
   мама дорогая! Арестовали парочку.
   - Залётные?
   - Наши.
   - Чего за птицы?
   - Сейчас. Обожди, в блокноте записано... так... так... Есть. Трухан и
   Войцеховский.
   Почему-то тогда (в тот момент) перед моим мысленным взором
   промелькнула поистине мученическая жизнь маркиза де Сада, и его спокойная
   и быстрая смерть, смерть оболганного праведника. Правда, его мученичество,
   связанное в основном с длительным ограничением свободы из-за фарисейства
   мало знакомых с ним людей, не понявших мрачноватость его морализма и
   слегка занудливую щепетильность, уравновешивалось любовью к нему
   знавших его близко. Опять-таки не каждому дано дожить, а тем более в то
   далёкое-близкое время, когда средняя продолжительность жизни составляла 50
   лет, так вот не каждому дано дожить до 74, и при живой гражданской жене
   иметь бескорыстную любовницу 17 лет отроду, связь с которой благославила её
   же мать. Правда, его (маркиза де Сада) смерть праведника несколько печальна
   из-за предвзятости и злых наветов некомпетентных потомков. Чего уж там,
   когда даже родной сын, алчный и агрессивно настроенный, словно в насмешку,
   не похоронил его, согласно его завещанию составленному 8 лет до смерти, в
   лесу и не за(Сад)ил его последнее пристанище дубами, а положил его бренное
   тело на кладбище, и воздвиг над его могилой каменный крест. И всё-таки
   высшие силы устроили так, что волеизъявление великого усопшего было
   исполнено почти в точности: по справедливо сложившемуся стечению
   обстоятельств его могила исчезла с лица земли в географическом смысле
   навсегда. Я думал тогда о маркизе де Саде и превратностях Судьбы, и понимал,
   что отныне мне в каком-то смысле тоже предстояло исчезнуть, только при
   жизни, но навсегда.
   401
   @@@
   При содействии Германа, в подпольной клинике на Висбаденерштрассе
   (район Берлина Вильмесдорф) мне сделали пластическую хирургию: где-то
   чего-то откачали и затолкали куда-то силикона, как-то подтянули и отрезали,
   расквасили нос, повытаскивали оттуда мяса да хрящей и соорудили новый, в
   губы что-то впрыснули... Допускаю, Интерпол всей ватагой уже окольно
   муссировал обо мне свою галиматью. Соответственно, истинный паспорт и
   поддельный с фотографией я сжёг. Отныне третий паспорт, заполненный на
   фамилию Гриневич, обрёл в пустующей рамке моё - чужое лицо.
   "Здесь и Сейчас совершенно не то же самое, что Там и Тогда. Нельзя быть
   синхронно нигде. Необходимо выбирать. Я выбираю пару Сейчас и Там. А ты?
   Возможно, по душе пара Сейчас и Тогда?" - думал во мне кто-то.
   Незадолго до выписки мне было ясное видение. Я видел ратушную
   площадь, заполненную толпой простолюдинов. Надменная знать, епископы в
   багряных мантиях, чуть поодаль на помосте - монахи в балахонистых сутанах.
   Копьеносцы разместились по периметру, на стенах возвышались лучники.
   Взоры толпы были устремлены к северной башне. Некоторые со страхом
   поглядывали на столб, окружённый брёвнами и вязанками хвороста,
   уложенными в поленницу. Рядом - палач, прятавшийся за колпаком с прорезями.
   Я видел, со стороны северной башни замка медленно приближалась процессия:
   дети облачённые в белые одежды, распевавшие тягучие церковные гимны и
   несшие зажжённые свечи метровой длины, отряд факельщиков, тяжёлая
   повозка, запряжённая быками, каре копьеносцев. Центральной фигурой шествия
   был закованный в цепи старец, созерцавший восходящее Солнце, о чём-то тихо
   говоривший с погонщиком. В глазах этого измождённого человека, на чьём теле
   прочитывались рубленные, побелевшие от времени письмена давних сражений,
   чьё тело хранило свежее свидетельство пыток, не было ни горечи, ни гнева, ни
   покорности, но лишь величественность несокрушимой тверди. Он сильно
   изменился, но я безошибочно узнал его, его - некогда мощного старика,
   открывшего в моём сне шкатулку, его - молодого крестоносца, размышлявшего
   в пустыне близ Иерусалима о Гробе Господнем, его - отрока, презревшего
   обычаи и устои, вторгшегося в запретные чертоги и ставшего свидетелем битвы
   великанов.
   @@@
   Командировка Кобруши в Германию меня обрадовала и насторожила.
   Впрочем, свою подозрительность я ловко скрыл за маской восторга.
   Обуреваемый сомнениями, я пообещал встретить Кобрушу в Штутгарте, куда её
   посылали по работе. Ухитрившись не выдать себя, я выяснил подробности
   маршрута (время, поезд, вагон). Кобрушу я встретил в Берлине, она меня - нет. Я
   проверил, хвоста за Кобрушой не было. Только кто знал, чего в Штутгарте меня
   ожидало? Из Берлина мы ехали порознь в общем вагоне. Когда за окошком
   проносилась Тюрингия, я обратил внимание, что Кобруша тайно за мной
   402
   подсматривала. Вскоре меня посетила забавная идея, которую я поспешил
   реализовать: я заговорил с Кобрушей. Операция изменила тембр моего голоса,
   поведенческие же особенности, присущие мне, контролировались мной же с
   олимпийским спокойствием. Бояться мне было нечего. Едва различимые шрамы
   я обосновал бы неудачными автомобильными гонками в Монако. Женщины
   любят, когда им топчут уши. Подобные экзерсисы порой удавались мне эталонно
   (уверен, что доктор Геббельс счёл бы за честь ассистировать капельдинером на
   моём проникновенном конферансе).
   Шпаклевание шрапнелью - для подворотных меринов с пургенными
   заготовами, махровые дифирамбы и виньетки тоже ни к чему, скользкую
   казуистику туда же в канализацию, казарменный калибр в казематы. Стиль - это
   совокупность нюансов. Важный компонент моего персонального стиля -
   методическое тестирование подтекстами. Изысканные женщины чувствительны
   к изысканным подтекстам. Кобруша была из той породы.
   - Соперник-двойник?! Имярек?
   - Сева. Друзья его зовут Сфинксом. А Вас?
   - Ка.
   - Питон из "Маугли" у Кипплинга?
   - В древнем Египте верили, что помимо души и тела, существует ещё нечто
   промежуточное, как бы призрачный двойник человека, его жизненная сила,
   которую они называли Ка. Корни Сфинкса тоже из египетских мистерий.
   - Интересно. Давайте поговорим о Ка.
   - Интересует этимология? Или функциональность?
   - Разумеется.
   - Ка. Это своего рода портретная статуя умершего. Вроде того. Ка помещали
   в гробницу вместе с мумией, чтобы Ка имел возможность отыскать свою земную
   оболочку и вселиться в неё, дабы душа чувствовала себя уверенно и спокойно.
   - Ка... Вы такой загадочный!
   - Пожалуй, условный.
   - Условный?!
   - Ведь безусловного ничтожно мало, тем более в нас. Люди не говорят, чего
   возжелают, не делают, о чём говорят. Неблаговидность прячется за красотой
   формы, вроде эсэсовцев Гиммлера, которым Коко Шанель моделировала
   одёжки. Мы многого не замечаем. Видели "Горькую луну" Поланского?
   - Умереть на заре Нового года романтично. Я помню фильм наизусть.
   - Что смотрел Оскар по телевизору, когда Мими возвратилась?
   - Вопрос на засыпку... Затрудняюсь.
   - "Однажды в Америке".
   - Лапша!!!
   - Простите?
   - Нет. Ничего... Просто я поняла, кого он мне напоминает. Ваш двойник
   похож на Лапшу! На Лапшу из "Однажды в Америке", которого играет Роберт Де
   Ниро.
   403
   - Чем?
   - Хроническим честолюбием... и невезением.
   Женщина любит ушами. Такова её природа. По природе искусительнице,
   женщине подвластно подбивать мужчин на запретное. Даже на очень запретное,
   скажем на пожратушкать в иудейско-христианском Эдеме сортовых, типа пепеншафрана,
   плодов до дизентирии и навалять под кусты в лесо-парковой полосе, от
   чего вонища распространится неимоверно. Женщина искушена, ибо
   искусительница. Однако, не искушением ли искусителя является создание
   запретного? Искушал ли Бог Себя, создавая Себе Оппонента?! Или Он Сам Себе
   и Оппонент?! Искушая Кобрушу, я ощущал не сладость рафинада, а горечь
   страдания. Заливая про Ирода Великого, которого за покровительство
   Олимпийским играм обажали античные греки и про Лопе де Вега, успешно
   сочетавшего свои драматургические подвиги с заседанием в Священной
   Инквизиции, я скорее самоубаюкивался. Затем, взирая порочным ангелом, я
   предложил Кобруше совокупиться.
   - Здесь?! Ты спятил! - среагировала Кобруша сиюсекундно.
   Перейдя на "ты", Кобруша перешла черту, отчего мне сделалось
   невыносимо больно и гадко. Тогда я готов был вспыхнуть паклей. Тогда я мог бы
   взорваться танкером с нефтью. Но вместо этого я легко сказал:
   - В туалете.
   - Где?!
   - Все случайности - закономерны. Жаль лишь терять время. Или просветить
   тебя теорией детерминизма Лапласа?
   - Как-нибудь. Только не сегодня, - ответила она.
   Сношаться в поезде на полном ходу - занимательно: раскачивает, бросает из
   стороны в сторону. Труднообяснимое чувство испытываешь, когда тебе изменяют
   с тобой же, очень труднообъяснимое.
   - Какой у тебя классный дезик, - сказала Кобруша после движухи, понюхав
   за воротом моей рубашки.
   - Так что на счёт детерминизма Лапласа? Можно внедриться в его
   практические изыски поподробнее. Когда? Где? - спросил я чуть раздражённо,
   разбираясь с гульфиком.
   - Нигде и никогда. Ауфидерзеен, - ответила Кобруша, поправляясь.
   - Занята Севой-Сфинксом.
   - Угадал.
   - Что ж, как говаривал Ослик Иа, у каждой неприятности есть своя неплохая
   сторона. Во всяком случае, наскучить не успеешь.
   - Ты его не знаешь! - перешла Кобруша на крикливый шёпот. - А он знает
   всё! Всегда! Даже шиворот навыворот! Наоборот, вернее! То есть наперёд!
   Понимаешь?! - Кровь отхлынула от лица Кобруши, губы исказились нервным
   обрисом, кончики пальцев мелко затряслись. - Он видит всё! Даже суть явлений!
   Сквозь стены! Может даже сейчас!
   - Люди врут шутя.
   404
   - Ты вообще ничего не понимаешь! Он марсианин!! Он вырезку мне из
   газеты показывал! Там его фотка!! Сфинкса! На Марсе!!! Лицом в Космос!!!
   - Обманутые - слепы.
   - Он демон!!! Он чуть не убил меня!!! Я отдала ему свою душу!!!
   - Да?!
   - Точнее, подарила! Не веришь?!
   - Мне пришлось бы ограничить знания, чтобы освободить место вере, -
   процитировал я Канта и прикрылся веками, чтобы не выдать предательский
   блеск.
   Мы расстались в Эрфурте. Кобруша была права, хотя вряд ли осознавала это:
   следующей встречи быть не могло.
   @@@
   Скажите на милость, разве справедливо, что маркиз де Сад больше
   половины своей жизни провёл в заточении?! За что?!! За несовершенство
   судебной системы?!! Разумеется, маркиз де Сад без вины виноватый и
   пострадал несправедливо. Быть либертеном - ещё недостаточное основание
   для такого сурового наказания. Хотя излишне свободных людей всегда
   старались упрятать подальше от общества. Вина маркиза де Сада доказана
   весьма относительно. В любом случае, истязания, которым он подвергал якобы
   свои жертвы, были не более чем театрализованным представлением. За время
   проведённое на свободе и вне её маркиз де Сад никого не лишал жизни!
   Никого!!! Но! Имя Великолепного Маркиза стало нарицательным. Почему?!
   Потому, что, находясь в заточении и осознавая всю несправедливость к нему
   Судьбы, Великолепный Маркиз не просто эпатировал публику, а бросал вызов
   Богу! Самому Богу!!! Уверен, ограничение в свободе прирождённого либертена
   родило беспримерно высокие и смелые полёты его фантазмов. Маркиз де Сад,
   как автор, родился именно в заключении! И не будь его, литература лишилась
   бы потрясающих антиутопий маркиза де Сада, как благодаря ей (тюрьме)
   литература не лишилась "Города-Солнце" Кампанеллы и "Дон Кихота"
   Сервантеса. Ибо одиночная камера для настоящего писателя - это наилучший
   из кабинетов для создания истинных шедевров. Быть может, в этом кроется
   высшая справедливость?
   Тогда я вовсе не помышлял о литературных подвигах. Тогда я был свободен
   и богат. Тогда у меня было всё, кроме...
   Гаснув от непрерывно-густой боли, я позвонил Новицкому и разговаривал с
   ним какими-то междометиями. Потом трубку вырвал Ломов и заорал, что ему всё
   остопиздило и он собирается на войну.
   - Пупсик, ты зырил "Андеграунд" Кустурицы?! Подпольем перевели!
   Чудилы! Разве дословность смысл передаёт?! Андеграундом в Югославии
   называют оргпреступность! Рванем к югам!!! Там наших обижают! В своём
   доме! Сербы ведь славяне, хотя и очень южные. Русские запрягают долго, зато
   едут быстро. Но пока в Кремле репу чешут, можем опоздать. Айда с нами! Вы ж,
   405
   бульбаши-лешие, с югами вообще братья! У вас даже фамилии одинаковые. На
   "ич" заканчиваются, - звал Ломов.
   Когда сквозь слезы, как слепой ищущий опору, я мчался в Бернау, на мобилу
   позвонил Бессмертный и возбуждённо спросил, откуда мне известен человек на
   фотографии, которую он нашёл в Карлосе Кастанеде. Мгновенно мне вспомнился
   тот момент в ресторане "Вест-клуб", когда Жора-Жираф неожиданно ослепил
   вспышкой своего фотоаппарата меня, Марту, Логгерхеда и девушку на заднем
   плане, похожую на шёпот ветра в листве.
   - А что? - тормозил я специально.
   - Кто это?! Ты знаешь кто это?! Это Клаус Фридман!!!
   @@@
   В апреле 1995-го в Гамбурге я познакомился с парнем из Донецка, восемь
   месяцев прослужившим контрактником на стороне сербов. Выяснив откуда я
   родом, он сказал, что среди ландскнехтов-волонтёров были и мои земляки.
   - Ломатин этот... Или как его? Ломин, что ли... Мужик, видать, бывалый.
   Спец, - рассказывал парень из Донецка. - Корешок его, Серёга, стебанутый был
   слегонца. Всё про другана расписывал. Говорит, на стрелку не приехал, значит,
   чего-то не того. Говорит, друган такой, что смерть его только может тормознуть,
   да и той ещё нужно потужиться. Ломатин этот или Ломин всё успокаивал.
   Говорит, херня. Объявится. А Серёга-стебанутый ему, ты ж невкурсах, мы не
   босяки какие-нибудь, у нас бабла в Цюрихе немерено, тьма-тьмущая. Только я
   кода не запомнил. Ломатин этот или Ломин мне подмигивает, чего, типа, взять с
   бухого. Пили крепко... Серёга-стебанутый на целлюлозу был запавший. Яблоки
   сильно уважал. Поутряне нам на передовую. Гарные хлопцы. Жаль. Ихнюю
   вертушку под Сараево сбили. Всё вперемешку. Фарш, железо, огонь. Война,
   дело житейское.
   Кто знает, быть может того Ломина или Ломатина на самом деле звали -
   Ломов, а стебанутый Серёга был Серёжей Новицким. Кто знает, быть может в
   небе Боснии их вертолет сбила одна из ракет, проданных нами хорватам.
   @@@
   Живым присуще непреодолимое стремление, сентиментальная тяга,
   древний инстинкт - умирать там, где родился, становиться частью той земли,
   что произвела на свет, подняться в то небо, которое увидел впервые...
   Повинуясь этому зову, предчувствуя близкую гибель, я вернулся в Минск.
   Предчувствие. Нет. Пожалуй, неверно. Я знал: где, когда и как. Однако прежде,
   при помощи оставленного на память ключа, я проник в дом матери, вымылся
   под душем, тщательно выбрился, расчесал волосы и сожрал тарелку ещё
   горячего супа. Переодевшись в чистое и наглухо застегнув кожанку, я собрался
   было уходить. Время было сочтено. Отсчёт уже шёл не на часы, на минуты.
   Смерть меня не страшила, ибо к ней я подготовился. Смотрясь в зеркало, я
   размышлял об отражении, которое боялся и ненавидел, думал, что о
   406
   произошедшем можно было бы написать забавную книжку, и начать её
   многообещающе: "Ненавижу своё лицо, боюсь заглядывать в зеркала". Когда
   пора настала, я случайно нащупал в кармане куртки лист бумаги, смятый в
   комок. Расправив его, я прочитал:
   ...всё станет частью. Он будет среди них, и они не узнают его. Они будут
   рассказывать ему истории его жизни, похожие на мифы и легенды, а он не в
   праве будет опровергнуть то или подтвердить. Они будут говорить ему, что
   его нет. И придёт время, когда он станет на краю пропасти, и упасть ли в
   бездну или подняться ввысь станет для него одинаково безразличным. И
   тогда зеркало рассыплется в прах, и прах тот падёт к ногам его. И тогда он
   поймёт, что всё только начинается, что ему предстоит путь - путь молнии,
   длинною в вечность.
   ноябрь 1995 - июнь 2006
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"