Гришин Дмитрий Владимирович : другие произведения.

Альбинос

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    У этого рассказа трудная судьба. Задуманный как попытка осмыслить вопрос отчужденности личности от всех он многократно переделывался и в итоге стал совсем о другом


Посвящается Дубинину Дмитрию - другу и товарищу.

Пролог

  
   Я альбинос. Знаете, ли вы что такое быть альбиносом? В другое, менее просвещенное столетье меня сожгли бы на костре, а теперь я лишь обречен терпеть насмешки и шепоток у себя за спиной.
   У меня молочные волосы и прозрачная, почти пергаментная кожа, сквозь которую просвечивает рисунок вен. Добавьте к этому тонкий прямой нос и узкие, почти бескровные губы и вы получите исчерпывающее представление о моей внешности. "Порченая кровь", - перешептывались бабки из тех, что вечно сидят на скамейке возле подъезда, когда мама выводила меня погулять.
   Мне было три годика, когда меня отправили в садик в ясли. Нянька не смогла сдержать гримасы отвращения беря за руку крохотного урода с аккуратно постриженной головкой на чьем лице, можно было разглядеть лишь два рубина, удивленно взиравших на мир.
   Из меня быстро выбили детскую наивность. Мои одноясельники и нянечка. Поначалу я плакал, когда мальчишки отказывались играть со мной, дразнясь "бякой". Они охотнее раздавали тумаки и кусались, чем показывали свои игрушки. Надо ли говорить, что нянька, грузная тетка пятидесяти лет ни в малой степени им не препятствовала?
   В тот день, когда я распрощался с ненавистными яслями и перешел в старшую группу, мне стало ясно, что пройденное мною тянуло разве, что на чистилище.
   Ад еще ожидал меня.
   Тогда я не знал этих слов, но понял это, едва переступил порог своей новой комнаты. Моя детская, болезненно восприимчивая психика почувствовала молчание толпы, первое на протяжении моей жизни. Толпы, которой показали урода. Отличного от них. Похожего, но все же другого, не такого как они. И детский смех, искренний и оттого еще более ранящий прозвенел в комнате.
   Смеялась девочка: пушистое золото кудрей, синий бант на макушке, настолько большой, что походил на причудливую шляпку, фиалковые глаза и выпавший молочный зуб, который стал, виден, когда она, вытянув в мою сторону пальчик, зашлась смехом. "Мышь", - тонким голоском выдавила она и радостно захлопала в ладоши. "Мышь, мышь..."- подхватили остальные, и смех заполнил комнату. И громче всех смеялся мальчик с заячьей губой. Он чувствовал, что теперь главным пугалом буду я.
   Я не обманул его ожиданья.
   Если в детстве вы картавили или заикались, то сможете отчасти понять, что выпало мне. Не буду утомлять вас перечислением тех бесчисленных насмешек, которым подвергался я на протяжении тех лет, вы легко сможете воспроизвести их сами, хорошенько покопавшись у себя в памяти. Однако, будет несправедливо сказать, что кроме издевательств мои садиковские годы ничем более отмечены не были. Там я впервые понял, что кулаки и зубы, применявшиеся для урегулирования конфликтов это мелочи по сравнению с тем, что могли сделать слова. И этот урок мне вновь подарил золотоволосый ангел.
   Ее звали Аней. Не погодам умная, избалованная внимание родителей, единственный ребенок в семье, она могла устроить скандал на пустом месте, просто так, от хорошего настроения. За острый язык ее боялись даже отъявленные хулиганы, и не единожды я наблюдал, как ее жертва, не выдержав града насмешек и заходясь, плачем просит прощенья за свое поведение. Так было принято в этом садике: если ты кого-то толкнул или сделал подножку, то надо просить прощенья не за поступок, а за свое поведение. Мне не понадобилось много времени, что бы перенять ее науку и от меня отстали, вспоминая о моем существовании, только если остальные увлечения надоедали.
   Я закончил садик на год раньше, чем мои сверстники и поступил в первый класс. Надо отдать должное моей первой учительнице она чаще вставала на мою защиту, чем на сторону других. Год за годом тянулась школа. Мы переходили из класса в класс, сдавали экзамены, менялись предметы, учителя, экзамены. Одно оставалось прежним. Я всегда оставался один. Не то что бы у меня не было друзей. Многие пытались подружиться со мной. Но жалость с оттенком брезгливого снисхождения в их глазах бесила меня, заставляла меня огрызаться. Мне не нужна была их жалость и сочувствие, я хотел, что бы меня принимали таким, как я есть. Как равного, а не делали мне одолжения. И они уходили, натолкнувшись на глухую стену отчуждения.
   Я был трудным ребенком.
   Учеба всегда давалась мне легко. Не прикладывая значительных усилий, я получал отличные оценки по большинству предметов и, будучи лишенный обычных детский забав, - лазанья по деревьям, и беготне по двору с приятелями, - увлекся книгами. Они стали моей подлинной страстью
   Мой податливый детский, а позже юношеский разум впитал сотни оттенков чувством и множество фактов. Для моих одноклассников летнее задание: три-четыре книги для самостоятельного прочтения было непосильной ношей, для меня недельная норма. Книги многое дали мне. Почерпнутые в них знания и сарказм, с годами все более и более изощренный позволили мне завоевать свое место под солнцем. Теперь со мной опасались связываться. Да и не пристало взрослым людям, каковыми они себя тогда считали, глумиться над альбиносом. Я "лишь" находился в непрерывной осаде косых взглядов и перешептывания за спиной.
   К шестнадцати годам я прочел большую часть книг нашей семейной библиотеки и принялся создавать свою. Мне повезло. Прочитанные в детстве по подсказки родителей Уэльс, Ефремов, Адамов и Жуль Верн, привили мне хороший вкус и покупая книги я отдавал предпочтение Бредбери, Саймаку, Желязны и Хайнлайну. Но меня всегда влекло к тем силам, что проявляются, когда ты остаешься один в своей темной спальне. И тогда я открыл для себя сумрачные миры Блоха, Лавкрафта и По. С них и началось мое увлеченье оккультизмом.
   Сейчас мне двадцать.
   И я боюсь.
   Мне кажется, я начинаю сходить с ума.
  
  
   Понедельник.
  
   Троллейбус распахнул двери в пыльную жару конца мая и плеснул на асфальт людским потоком. Пластик поручня был горячий и липкий от бесчисленного числа ладоней. Я брезгливо отдернул руку и вытер ее о джинсы. "Не выношу общественного транспорта", - подумал я. Этих тупых морд с бычьим упорством лезущих в двери, кондукторов визгливыми голосами требующих оплатить проезд, скрюченных бабулек с их дурацкими кошелками. Всех остальных то же не выношу, за то, что их много и все толкаются и шумят.
   От остановки до моего дома было десять минут неспешного хода и, перейдя дорогу, я свернул на северную сторону улицы. Здесь почти на всем ее протяжении был сумрак. Кроны деревьев дробили лучи Солнца и к поверхности долетали только мелкие небоеспособные осколки. Моя кожа альбиноса не выносила длительного воздействия открытого Солнца, покрываясь пятнами ожогов и начиная шелушиться. Конечно, за десяток минут я бы не обгорел, но по этой стороне почти не ходили люди, и за это я любил ее тоже.
   Легкий ветерок трепал мои волосы. Лет пять назад из чувства протеста и еще чего глубоко скрытого даже от меня я отрастил их до плеч, и с тех пор меня стали часто принимать за девушку. Конечно, когда я скрывал алый цвет своих глаз за цветными контактными линзами или стеклами солнцезащитных очков, таких как были на мне сейчас. В другое время меня вряд ли могли путать с кем-то. Порой эта узнаваемость бесила меня, иной раз нет.
   Когда человек день за днем ходит одной и той же дорогой он может пройти ее с закрытыми глазами. На ощупь, определяя, куда поставить ногу, и затылком чувствуя приближающийся автомобиль. С головой, уйдя в свои мысли, я не сразу заметил, что мой путь пересекается с парой "быков". Уверен, вы сталкивались с ними. Тупое хамье, цедящее пиво и лузгающее семечки в любое время года. Обычно я не обращаю на них внимание, пропуская мимо ушей их убогие насмешки или же заранее перехожу на другую сторону улицы, но сейчас я заметил их слишком поздно. Привычно нацепив маску сильно занятого человека, я поравнялся с ними, стараясь не привлекать к себе излишнее внимание. Не хватало еще терять время в бессмысленной болтовне, называемой ими "разговор по понятиям". Ясно, что они уже поддатые и ищут повод подраться или разжиться деньгами. Однако на этот раз избитый фокус не прошел.
   - Эй ты, парень стой, - просипел тот, что стоял ближе, пытаясь ухватить меня за руку. Я отвел ее, но второй уцепился за мое плечо. Забавно, что он сразу опознал во мне парня. Я худощавого телосложения, а здесь в провинциальной глуши мало кто из парней носит длинные волосы. Поэтому незнакомые люди почти всегда путают мой пол. Но только не в этот раз.
   - Стой, тебе говорят, - буркнул тот, ощупывая меня маленькими бегающими глазками из-под кустистых бровей, обувными щетками, нависавшими с узкого лба. Понятно, в это парочке он главный. Первый в это время встал сбоку, блокируя дорогу.
   - Ты чё не считаешь нужным останавливаться? - продолжал распалять он себя. Даже такому ничтожеству как он нужно оправдание для своей совести.
   - Сожалею, но я спешу, - ответил я, стараясь говорить мягко, но убедительно, главное не спровоцировать их на нападение, иначе придется очень круто наехать на них. Возможно, вы будете удивлены, но если держаться еще более нагло чем они, то уйти не составит труда. Кто-то другой, наверное, сразу бы дал в зубы, как, например, делает один из тех, кого я зову своим другом - Дима. "Все равно придется драться", - мотивирует он свое поведение "так лучше сразу дать в зубы, а то потом можешь уже не успеть". Тоже неплохой способ, но меня коробит от одной только мысли ударить человека, и еще я очень горжусь своими руками, а они неминуемо понесут некоторый ущерб в результате столкновения с такой плотной материей как чьи-то зубы.
   - Мне б... по х... куда ты спешишь! - рявкнул тот. Я мысленно вздохнул и начал привычно подбираться, готовясь в свою очередь, рычать и кусаться. Бык продолжал материться, ожидая повода, что бы напасть. И неожиданно для себя самого я взбеленился.
   Даже здесь в своем районе, где чуть ли не половину составляют пенсионеры, живущие здесь последние двадцать лет, я не мог чувствовать себя в безопасности! Не мог позволить себе расслабиться! Вести себя, так как хочется мне, не мешая другим! И ожидая того же от остальных! Почему я вынужден вечно насиловать себя, уподобляясь этим скотам?! Боль от сознания собственного ничтожества перед тупой силой этих быков неспособных не то что понять, а даже вообразить те вещи, что казались мне простыми и ясными, заставила меня до хруста в костяшках сжать кулаки. И ненависть захлестнула меня.
   - Вон!!! - протяжно взвыл я и почувствовал, как верхняя губа задралась в волчьем оскале, обнажая влажный блеск зубов.
   - Пшли прочь!!! - шипел я, упершись руками в бока и наклоняя корпус. Скажи мне кто в этот момент, что мой язык мечется между зубами, подобно трепещущему жало змеи, я бы не удивился. Я и чувствовал себя змеей. Склизкой гигантской гадиной, готовой задавить и заглотать любого вставшего на ее пути.
   - Ладно, ладно! Че ты? - торопливо забормотал ошарашенный гоп-стопщик отступая. - Мы и не хотели ничего. Так спросили просто, - и, ухватив своего товарища за плечо, торопливо заковылял прочь, кидая на меня опасливые взгляды.
   Я стоял, пошатываясь, чувствуя, как суматошно бьется сердце, и уходит волна адреналина, тряпкой скрутившая тело, оставляя кислую сухость во рту. С противоположной стороны улицы на меня сердито смотрела полная женщина с маленьким ребенком в синей коляске.
   На ватных ногах я шагнул вперед и только тогда почувствовал пульсацию крови в кулаках, которые сжимал до сих пор. С трудом, отогнув непослушные пальцы, я увидел глубокие следы ногтей, вдавившихся в мягкую плоть ладоней.
  
  
   ХХХ
  
   Задачки по экономики напоминают детские кубики. Те самые на гранях, которых нарисованы кусочки картинки и поворачивая их так и этак, меняя местами можно собрать шесть разных изображений. Так и в экономике, едва ли не все данные можно увязывать друг с другом, выводя десятки никому не нужных коэффициентов.
   Я закрыл тетрадь по "финансово-экономическому анализу" и отпихнул ее от себя. Меньше всего меня сейчас интересовали ликвидность и высвобождение оборотных средств от внедрения СФРЗ.
   Задумчиво уставившись в темный экран монитора, я снова вернулся к событиям сегодняшнего полудня. Сказать откровенно меня беспокоил мой срыв. Никогда раньше я не допускал такого. Я привык контролировать себя, магией без этого не овладеть.
   Если вы не верите в магию, то правильно делаете. В ту магию, что навязывает нам фентези и Голливуд верить, действительно не стоит. В свое время я перелопатил сотни книг и пособий по самым различным видам магий - от гаитянского Вуду до зеленой магии друидов. И вынес стойкое убеждение, что если мы исключим научные труды, описывающие регалии прошлого, то большинство авторов либо мошенники, либо полные идиоты, если сами верят в то, что написали. Сборники заклинаний, которые вы легко найдете на любом книжном развале, имеют такой же магический эффект, как детские считалочки.
   Но, тем не менее, магия в нашем мире есть!
   Надо только уметь воспользоваться ею.
   Я развернул кресло к монитору и ткнул пальцем кнопку включения компьютера. Пока загружалась система я вспомнил как почти три года пробирался на ощупь пока не натолкнулся на описание духовной практики Гермеса Трисмегиста. Сколько я не бился, мне не удалось найти саму практику духовного тренинга, но я понял, что заклятье обретает силу только при полной концентрации внимания на объекте.
   Солнце греет, но не может зажечь даже высохшей травинки. Но если вы поднесете к ней линзу, она вспыхнет раньше, чем вы успеете до конца поймать фокус. Странным, непостижимым образом наш мозг работает как линза, фокусируя нечто на выбранном нами объекте. За неимением лучшего я зову это магией. И чем мощнее линза, чем точнее вы можете сфокусировать свое внимание, тем больший будет эффект.
   Windows загрузился и я щелкнул по пиктограмме удаленного соединения. Суетливо застрекотавший модем начал послушно слать импульсы в телефонную сеть. На мой почтовый ящик ежедневно приходит десяток писем от клубов и обществ магии. Интересуясь чем-либо, ты рано или поздно обретаешь пусть не сторонников, но людей, которые разделяют твое увлечение. Тем более, что при общение через сеть твой собеседник не видит молочной кожи и алых угольев глаз.
   Пока модем натужно хрипел, устанавливая соединение с сервером, я задумался, мог ли я убедить тех товарищей отстать от меня, не прибегая к воплям, а пользуясь лишь магией. И признался себе, что нет.
   Моя магия не действовала на людей.
   Я не могу вызвать дождь, заставить двигаться предметы или метнуть молнию из глаз. Вряд ли это вообще возможно, да и нужно ли? Но я могу отпугнуть собаку, удержать на месте бегущую кошку или заставить голубя испражнится на голову прохожему. Жаль только с меткостью у меня, серьезные, проблемы. А то кое-кто боялся бы на улицу выйти.
   Самым большим моим достижением на сегодняшний день было заклятье, отпугивающее кровососущую гнусь. Не выношу этой зудящей над ухом мерзости. Особенно комаров. Ну, пили бы себе кровь - много все равно не выпьют. Но эта жидкость против свертывания крови - это же просто кошмар в тупике смерти! Я две недели лазил в интернете пока не нашел подходящего ритуала. Еще труднее, оказалось, поймать нескольких комаров живыми. Зато потом, после всех этих мучений комары шарахались от меня как от чумного. И вольготно разгуливая вечером по парку, я с удовольствием наблюдал как другие, чертыхаясь, машут руками, отгоняя от себя маленьких вампиров.
   Я упомянул про ритуал. Да ритуал необходим. Мне больше нравиться говорить - гримуар. Это звучит более мрачно и торжественно. Гримуар необходим мне для настройки на соответствующее состояние. Правда, по части его обустройства я позволяю себе всяческие вольности. Ну, где я вам, к примеру, найду шкуру ящерицы, прах мумии, гвоздь из гроба покойника, или менструальную кровь монашки? И это еще не самые труднодоступные предметы. Как вам нравиться, например такой фетиш: пергамент из кожи девственницы, обязательно рыжей, изнасилованной и задушенной своим отцом в ее первую брачную ночь?
   В книжной магии вообще ненормально много связанного с интимной стороной жизни. Такое ощущение, что добрая половина составителей заклинаний тронулась на сексе. А вторая просто тронулась умом.
   Каждый ритуал я тщательно изучаю, оставляя лишь, то, что соответствует моему настрою. И теперь являюсь обладателем собственного сборника заклятий и соответствующих им гримуаров. Кое-чем из него я поделился со своими "коллегами".
   Когда летучая мышь перестала махать крылышками я, отключившись от сети начал разбирать почту. Большая часть писем представляла собой обычный рассылочный мусор. Все, собираюсь поставить фильтр, но каждый раз забываю.
   А вот это уже интересно!
   Я кликнул мышью и развернул послание от Эрика. Он был один из немногих с ясной головой. Наши взгляды во многом совпадали и если бы не то, что он жил в Талине думаю, мы уже встретились в живую. Правда, у меня были большие сомнения по поводу его легенды. Мне все время казалось, что это девушка, использующая мужской ник. Слишком уж много места в своих письмах он отводил мелким и, на мой взгляд, незначительным подробностям ритуалов. Впрочем, я не осуждал его или ее, ведь и сам скрывался под именем Мишель.
   Она, - я всегда думаю об Эрике в женском роде, трансформируя имя в Эрику, - не писала мне уже почти два месяца, и я начал было подумывать, что она решила бросить магию. И потому послание от нее стало первым хорошим событием за этот день.
   В этот раз письмо оказалась более чем просто интересным. Я бегло проглядел текст и закусил губу, старясь унять разошедшееся сердце.
   Она, писала, что нашла способ воздействовать магией на людей.
   Задумчиво барабаня пальцами по краю клавиатуры, я пялился на прямоугольник ENTERa, борясь со своими глазами, норовившими уткнуться в экран. Я не хотел себе признаваться, но наведение чар на людей было моей давний и, увы, не сбыточной мечтой. И сейчас наскоро проглотив письмо, я вдруг почувствовал укол страха. Не перестану ли я быть человеком, овладев этим. Но все же жгучие любопытство пересилило, и я с жадностью набросился на послание, тщательно вчитываясь в текст.
  
   "Дорогая Мишель!
   Извини, что долгое время не писал. Скоро ты поймешь почему.
   Ты не раз писала мне, что твои заклятья не действуют на людей. До недавнего времени мои дела обстояли не лучше. Но теперь я знаю, как преодолеть это! За то, что я предлагаю тебе ЭТО меня надо сжечь живьем! Но я не могу поступить иначе. Сила бурлит во мне, ища выхода, и мне не справится одному с этой ношей. Описание ритуала или как ты любишь - гримуара, ты найдешь во вложенном файле. Там нет ничего сложно, и мы могли бы давно догадаться об этом сами.
   Знаю, мне не удастся отговорить тебя не использовать его. Да я и не собираюсь делать это. Но заклинаю, будь осторожна! Помни, прося - ты рискуешь получить это!
   Повторю еще раз - Будь осторожна в своих желаниях!
  
   Р.S. Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в городе. Я уезжаю. Один. Возможно надолго. Возможно навсегда. Тебе придется пройти через все самой.
  
   P.S.S Прости...
   Скоро ты поймешь все сама".
  
   Я распечатал письмо и крепко задумался. В нем прямо и неоднократно говорилось, о подстерегающей меня опасности в случае, если я применю этот способ. Более того, также ясно намекалось на то, что лучше мне его вообще не использовать. Но тогда зачем надо было посылать письмо? Я посмотрел размер вложенного файла и присвистнул. 1,5 мегабайта!! На этот раз Эрика превзошла саму себя.
   Я почувствовал, как подрагивает палец на левой кнопке мыши, и торопливо отвел курсор в сторону. Ну, уж нет! Я не собирался открывать описанье гримуара, пока не пойму, что хотела сказать Эрика.
   "Будь осторожна в своих желаниях" - это что? Намек на джина? Ни я, ни она, на сколько мне было известно не верили в джинов. И потом кроме письма она ничего не прислала. Ни лампы, ни медальона. Ничего. Да и куда она могла прислать? Ей известен только мой электронный адрес. Ладно, джин отпадает.
   Тогда может демон? Идея показалась мне забавной.
   Вызвать демона, который выполнит твои желания, да так, что сам потом взвоешь, а потом заберет в уплату твою душу. Это вполне подходило под текст письма. Вот только не будет Эрика менять душу, что бы ни предложил ей демон. Да и в существование такого демона, как и в джинов я не верил. Все эти россказни о желаниях в обмен на душу - извечная мечта всех халявщиков, всегда готовых сменять, то, что им не принадлежит, на миску толокнянки.
   Я перебирал все мало-мальски подходящие случаи из того, о чем читал или слышал и все больше убеждался, что никаким побочным существом здесь не пахнет. Да и в самом письме говорилось скорее о смене подхода к наложенью заклятья, чем об ограниченной вседозволенности, присущей ситуации со сделкой.
   Но что это может быть?
   Я вновь подумал об учение Гермеса и был вынужден с сожаленьем отбросить эту идею. Насколько мне было известно, она, конечно, меняла сущность человека, помогая ему подняться на более высокую ступеньку возможностей, но угрозой, пронизавшей письмо Эрики, от него и не пахло.
   Через два часа, мучений и бесплодных поисков ответа у меня разболелась голова, и я решил плюнуть на концовку письма и разыскать Эрику. Ощущение театральности от постскриптумов наводило меня на мысль, что она скорее хотела удержать меня от попытки связаться с ней, нежели действительно предупредить о своем бегстве.
   Из тех кусочков информации, что иногда просачивались в ее письмах, я знал, что она из весьма обеспеченной семьи. Однажды она проговорилась, что была на раскопках в Таиланде, а в другой раз после месяца молчанья сетовала, что умудрилась заболеть ангиной, несмотря на страшную жару Каира. Она много и уверенно говорила об Италии и Греции, причем как человек неоднократно бывавший там. Ей безумно нравился дворец Дожей и Парфенон, поэтому я сомневался, что она готова навсегда покинуть своих родителей и свой город.
   Моей надежде отыскать ее на просторах сети не суждено было воплотиться. Я посетил все сайты и форумы, на которых мы раньше встречались. Никто не видел и не слышал о ней вот уже два месяца. И если меня не обманывали, то единственный кому она послала письмо, был я.
   Я написал ей короткое, но очень настойчивое письмо с просьбой связаться со мной. Убеждал ее, что готов понять и принять все, что она сделала и не осуждать ее. Писал, что являюсь ее другом и даже готов вылететь к ней первым рейсом по ее просьбе, если она уладит вопрос с визой.
   И, наконец, в постскриптуме еще раз просил срочно написать мне.
   Наконец я размесил на всех форумах и конференциях объявление, что ищу любую информацию об Эрике, и оставил свой адрес. Конечно, я знал, что спамеры толпой слетятся на этот лакомый кусочек, но был вынужден пойти на это.
   Компьютер я выключил уже далеко за полночь.
  
  
   Вторник.
  
   Утро выдалось на редкость мерзким. С трудом, разлепив веки я сполз с кровати и поплелся в ванную. В эту ночь мне почти не пришлось спать. Мало того, что я лег уже за полночь, так добрую половину времени, отведенную для сна, потратил, ворочаясь с боку на бок и гадая, что за гримуар прислала мне Эрика.
   Из зеркала на меня глянула изможденная физиономия каторжника Селтона и я удрученно помотал головой. Вот так всегда - одна бессонная ночь и мной уже можно пугать детей. "Впрочем", - равнодушно подумал я, умываясь: "мной и выспавшимся можно детей пугать".
   Проглотив бутерброд с чашкой крепкого черного кофе, я кое-как покидал вещи в сумку и, чувствуя, что не успеваю вставить линзы, бросил по лестнице вниз. Проклятая первая пара. Была бы лекция, пропустил не задумываясь.
   Сбегая по ступенькам крыльца, я заметил, что от дома собирается отъезжать голубая Ауди, принадлежащая жильцам в соседнем подъезде. Водитель коротко посигналил и приглядевшись, я узнал в нем Николая - иногда отец разрешал ему брать машину, ездить на учебу. По счастью мы учились на одном факультете и, впрыгнув в салон, я сдавил его протянутую ладонь.
   - Привет!
   Коля был парнем невысокого роста и крепкого телосложения, разворотом плеч напоминая мне эдакого кряжистого гнома. Он коротко стриг свои соломенного цвета волосы, оставляя короткую челку.
   Машина резво прыгнула вперед и едва не зацепив шинами бордюр Коля выехал на кольцевую дорогу. В зеркальце заднего вида мелькнул широкий Колин с упрямо сдвинутыми бровями, отчего его лицо имело вечно угрюмый вид.
   Мы пронеслись по нашему району, выскочили на главную дорогу и, через десять минут подкатили к ступенькам факультета. Первое, что увидел я, входя в сто вторую поточную, это каштановая головка Суховой - моего давнего недруга. Не проходило и дня, что мы не обменялись выпадами. Не успел я пройти половины отделявшего нас расстояния, как Жанна развернулась, словно почувствовала мой взгляд и моментально сделала стойку:
   - Глебушка милый, - приветливо улыбнулась она, - ты, что всю ночь в подушку проплакал?
   - С чего бы это? - буркнул я, не желая вдаваться в подробности, и тотчас получил щелчок:
   - Я смотрю глазки-то красненькие.
   - Старо Жанна, старо, - я покачал головой. - Придумай, что ни будь новенькое.
   - Легко! Ты завалил аттестацию по третьему предмету, - медовым голоском сказала она и протянула аттестационный лист.
   Три неуда означали разговор по душам с деканом и гипотетически вероятность отчисление с факультета. Но на деле, надо обладать большим везением, что бы тебя отчислили с эконома за неуспеваемость. Хотя не скрою, некоторым это удавалось.
   - Ты рада? - спросил я, возвращая Жанне лист.
   - Что ты! - фыркнула она. - Я опечалена!
   - Да неужели?
   - Если тебя отчислят, у кого я немецкий списывать буду?
   Этот был хороший выпад. Языки мне не давались, и на немецком я знал только "Меня зовут" и "Как ваши дела?". И это был единственный предмет домашнее задание, по которому мне приходилось списывать.
   - Наверное, придется делать самой, - бросил я и, обойдя ее, стал протискиваться между партами к окну.
   Жанна состроила сочувствующую гримаску и, блеснув на прощанье зелеными глазами ушла к своему месту. Этот раунд остался за ней, мы оба это знали.
   Весь семинар я старательно пялился на выступающих, упорно борясь с дремотой. Нудно бубнящие докладчики, большинство из которых сейчас впервые видели текст своих рефератов могли бы сделать хорошую карьеру в похоронном деле. Наконец, наши мученья закончились, Иван Михайлович продиктовал новые темы доклада, и студенты вяло зашевелились, складывая свои вещи.
   Следующей парой у нас был финансовый анализ, но на дверях аудитории обнаружилось записка: "Тихо! Идет госэкзамен". Преподаватель - высохший точно мумия старичок, долго мигал подслеповатыми глазами на объявление и, велев поискать свободную аудиторию вернулся на свою кафедру.
   Пока старосты групп, бегали по этажам, остальные толпились под закрытыми дверями. Кто-то вяло ругал деканат, кто-то предлагал, пойди дернуть пивка и с ним охотно соглашались, мол, пивка это да, это можно, кружечек по пять для начала, а потом и что покрепче. Но никто не расходился. Наконец вернувшиеся старосты доложили об отсутствии свободных помещений и передали наказ преподавателя, дожидаться в коридоре его волеизъявления относительно семинара.
   Хотя всем было ясно, что пара не состоится, приходилось ждать, пока деканат, не санкционирует отмену пары. Еще всего годом ранее, - при другом декане, - в коридоре уже давно бы никого не осталось, но время изменились, и от былых вольностей почти ничего не осталось.
   В двух шагах от меня кипела праведным гневом Жанна. Изощряясь в остроумии, она осыпал факультетские порядки градом насмешек. Ее подруги, - клевреты, как я называл их про себя, - охотно помогали ей, и все шло как, обычно не считая того, что мне стало скучно. Изредка на меня наваливались такие вот приступы скуки, во время которых весь мир казался мне марой, иллюзией и я угрюмо молчал, отказываясь признаться даже себе, что боюсь. Боюсь, что это окажется правдой.
   Я понял, что пора идти домой. Там в уюте и комфорте каменной берлоги меня ждал файл. Файл, который мог дать мне власть. Однако прежде чем уйти я должен был поквитаться с Жанной. Покосившись на нее, я увидел как она, размахивая руками, что-то эмоционально втолковывает своим подружкам, и дождался паузы.
   - Интересно, - проговорил я в пустоту пред собой, ни к кому конкретно не обращаясь. - Неудовлетворенные девушки всегда истеричны?
   Она споткнулась, замерев с полуоткрытым ртом.
   - Что ты сказал? - после секундного замешательства закипая, спросила Жанна
   Зевнув, я развернулся и пошел к лестнице.
   - Урод! - прошипела она мне в след.
   Я улыбнулся: один-один.
  
  
   ХХХ
  
   Дома я едва скинув туфли, бросился к себе и включил компьютер. Пора прекратить бегать от самого себя, словно страус, пряча голову в песок. Пора признаться самому себе, что хочешь знать, что же такого накопала Эрика. И что хочешь, хочешь получить власть над людьми. Пусть, крошечную, ничтожную, но власть. Вот только порой цена за нее оказывается непомерно высокая.
   Пока загружалась система, я скинул пиджак и стянул галстук. К тому времени, когда в окне Worda развернулся документ, я был спокоен и сосредоточен. Первая страница была совершенно пуста, если не считать короткой строчки посередине. Два слова, от которых меня охватил озноб. Я покрутил головой и на секунду закрыл глаза. Когда я снова открыл их, слова не исчезли. Коротка черная полоска на бескрайней белизне экрана - "магия крови".
   Спустя два часа, я маленькими глотками пил кофе, на северной лоджии стараясь унять разброд в мыслях. Слабый ветерок шевелил крону деревьев и, залетая в окно, лениво дергал уголки распечатки файла. Эрика послала мне не просто описанье гримуара. Она прислал мне все свои заклинанья! Но все же не это было главным.
   Совершенно ошеломленный я невидяще смотрел на полоску песчаного пляжа на другом берегу Волги, а в моей голове заново пробегали строки файла. Эрика была права. То, что она предлагала, было чудовищным. Чудовищным и прекрасным в своей простоте способом.
   Кровь - жидкость, дающая жизнь. Во все время считалось, да и сейчас считается, что она обладает магической силы. И уж кому как не мне знать всю правоту и всю лживость этого мифа. Сколько раз за свою жизнь я слышал и буду продолжать слышать, - "Что поделать у него порченая кровь. Знаете, ведь это, передается по наследству". И собеседник будет понимающе цокать языком, и качать головой. К черту! Я такой, какой я есть и вам придется принять меня таким. Хотите вы этого или нет! И теперь, когда в моих руках магия крови я заставлю вас сделать это.
   Я почувствовал, что начинаю заводиться, и одернул себя. Сейчас не время.
   "Неизмеримо вырастает мощь мага, если осмелиться он, пролить кровь свою на алтарь желанья". Не знаю, где Эрика откопала эту фразу, вынесенную в эпиграф, возможно, придумала сама, не столь важно. Главным было то, что по ее уверению, собственная кровь служит ключом к воздействию на людей. Это нуждалось в проверке. Немедленно.
   Я неловко двинул рукой, ставя чашку на блюдце, и несколько обжигающих капелек упали мне на грудь. Пока я, чертыхаясь, стряхивал их с себя, большей частью для проформы, - они уже успели впитаться, и рубашка теперь нуждалась в стирке, - в моей голове стал вырисоваться план дальнейших действий.
   У себя в комнате я переоделся и, заставив себя успокоиться, начал выгружать из шкафа свои магические принадлежности. Первой была коробка из-под обуви, с коричневой надписью "саламандр" в которой я хранил свечи. Сняв крышку, я достал одну, любуясь на свое творенье. По правилам черной магии она должна была быть черной, вытопленной из человеческого жира, но для меня подходила любая, и я просто переплавил несколько десятков обычных свечей в шесть больших, толщиной с мою ладонь свечей и покрасил их.
   Следующим предметом был мой алтарь. Я называл его так, несмотря на грубое нарушение терминологии. Естественно его мне тоже пришлось делать самому. На лицевую поверхность полуметрового круга из толстой фанеры был нанесен сложный геометрический рисунок. Первой, упираясь углами в обод фанерного круга, лежала гексаграмма, более известная как звезда Соломона. В наше время ее можно видеть разве что на флаге Израиля. В тех местах, где ее лучи касались края, были приклеены подставки для свечей. Внутрь гексаграммы, в правильный шестиугольник был вписан круг, а в него в свою очередь пентаграмма - пожалуй, самый распространенный символ. Линии были сделаны черной тушью, в специально прорезанных для этого канавках, и всю поверхность алтаря, за исключением внутреннего пятиугольника пентаграммы, покрывали руны. На мой взгляд, скандинавские, хотя я мог ошибаться. Слабо разбираясь в этом, я просто скопировал надписи с фотографий языческих идолов, и надо сказать довольно небрежно.
   Вытащив стол на середину комнаты, я накрыл его куском черного бархата и положил фанерный кругляш. Свечи встали на свои места, и я задумался, над тем какое заклинание выбрать для проверки. Был один ритуал на который я давно положил глаз. Заклятье очарования, как я его называл.
   Простенькая на вид формула: прикоснуться к человеку и сказать слово ключ. И на какое-то время, ты станешь ему близок как брат, и дорог как мать с любимой вместе взятые. Не надолго. Буквально на пару минут, но ведь этого может на многое хватить, а?
   - Да, - кивнул я сам себе, - для проверки, это подойдет идеально. Убедившись, что магия крови действует, мне просто придется подождать, пока заклятье выдохнется и все. Увы заклятья, такого рода, - рассчитанные на некий промежуток времени, - имели свойство выдыхаться. В конце концов, сила вложенная в них, иссякала, и они прекращали свое действие. Если конечно не повторить ритуал.
   Значит, заклинанье очарования. Я достал свой гримуар и отыскал нужную страницу. Быстро пробежал текст глазами. Да все, так как я и помнил. Коротенькая формула, трижды повторенная при зажженных свечах и под конец слово-ключ. Уже трижды я проводил этот ритуал, и каждый раз безрезультатно. Но теперь все будет иначе.
   Теперь меня будут любить!
   Я развернулся к выходу, и зацепился краем глаза за мелькнувшее в стенном зеркале отражение. Пристально смотря на себя - в глубине стекла и не узнавая. Фанатично горевшие глаза, губы кривятся в злобной ухмылке. Потрясенный я отступил на шаг, и отраженье мало-помалу начало принимать свою обычную форму, пока я вновь не увидел самого себя, таким, каким привык видеть раньше.
   Я улыбнулся, проводя рукой по волосам. Улыбка вышла жалкой.
   - Не долго же ты продержался, - сказал я своему отраженью.
   - Все эти красивые слова о недопустимости вмешательства в чужую жизнь, о праве каждого человека самому выбирать свою судьбу. Когда в твоих руках оказалась сила способная изменить окружение не так-то просто отказаться от нее.
   Стараясь унять разброд в мыслях, я медленно прошел на кухню и налил себе стакан холодной воды. И как всегда бывает в такой ситуации, в голову не приходило не одной умной мысли. Все те же затертые штампы, правильность которых ты знаешь, но еще не чувствуешь, и эта необходимость прислушиваться к мудрости выросшей на ошибках других заставляет яростно отвергать основы основ, зная, что все равно будешь вынужден поступить правильно.
   Я чувствовал, что начинаю раздражаться.
   Копясь в кухонном ящике, выбирая себе, нож поострее, я четко видел впереди два пути и знал, что мне неизбежно придется выбрать один из них. Я не мог бесконечно долго балансировать между этими двумя возможностями. И понимал, что, применив раз магию крови, я не смогу остановиться и с каждым разом буду требоваться все больше и больше, словно ненасытный паук, стягивая к себе все-то что, имело несчастье приглянуться. Передо мной была масса примеров, людей получивших богатство и знал, как развращает любая власть, и не желал для себя такой участи.
   И все же я чувствовал, что не в моих силах отказаться от этого дара. Я так давно, так страстно желал его и вот теперь он в моих руках. Разве я не достоин его, разве я не обращу свою силу во благо. Да я бываю, несправедлив, мелочен, эгоистичен, но ведь я способен и на другие чувства. Я могу быть добр, терпелив, я способен любить. Ужель я обращу силу во зло? Неужто любая власть в руках человека способна нести только горе и боль?
   Ощущая, что решение моей проблемы, лежит где-то в области этики, я начал смутно догадываться, что уже принял решение и теперь остается только ждать, когда сознание уловит его в бездонной глубине бессознательного, вытолкнув на поверхность.
   Поняв, что все равно не смогу решить для себя этой дилеммы, я запретил себе думать об этом и сосредоточился на поиске слова-ключа, для заклятья. Возможно, проверка даст отрицательный результат и необходимость решать, что-либо отпадет сама собой. Я почувствовал, что стараюсь убежать от ответственности, и напомнил себе: "ключ, слово-ключ!" Оно должно быть простым и коротким. Обычным, что бы не привлекать внимания, но в то же время редко произносимым, что бы исключить ложное срабатывание.
   Перебрав множество вариантов, я выбрал - Авраам.
   Был, такой библейский персонаж.
   Вернувшись к себе и попробовав ногтем заточку ножа, я подавил в себе неожиданный острое желание отказаться от задуманного и подошел к своей кровати. Медленно, уже настраивая себя на рабочий ритм, разделся, и потянул с полки черную ленту. Я не могу сесть в позу лотоса, но мне это и не нужно. Путь един, но его сплетаю множество тропинок.
   На кровати я лег на спину, завязал себе глаза и поерзал, устраиваясь поудобнее. Это было важно. И шелковая лента на глазах, и удобная поза. Ничто не должно отвлекать. Ни свет под веками, ни складка простыни. Слишком неопытен, слишком неумел я, что бы позволить себе малейшую небрежность.
   Теперь дыхание. Мелено и ненапряженно. Одними мышцами живота, опуская и поднимая диафрагму. Глубоко и редко, целиком отдаваясь ритму. Вдох через нос, выдох через полуоткрытый рот. Надо ощутить в себе этот поток воздуха. Как он свободно входит в тебя, прохладный, щекочуще-ласковый, проходя через носоглотку.
   И выдох. Мягко выжимая воздух из легких. Он выходит потеплевший и влажный.
   Вдох. Выдох.
   Пауза.
   И снова вдох.
   Главное не напрягаться. Позволит телу самому дышать. Как оно делает это большое часть времени. Позволить, но остаться смотреть. Не контролируя. Просто наблюдать.
   Вдох - выдох.
   Я вошел в привычный ритм.
   Теперь тело. Надо ощутить его, целиком. Не смотря, не прикасаясь к нему, почувствовать его. Просто почувствовать. Как и всегда я начал со стоп. Хорошо. Тело дышало само, а я перебирался все выше, пока не стал чувствовать вес своего тела, каждый его участок.
   Очень хорошо.
   И, наконец, самое сложное, то ради чего было сделано все предыдущее. Надо усыпить разум, оставаясь бодрствующим. Заставить замолчать постоянно бубнящий голос в мозгу. Я сконцентрировался, отстранясь от своих мыслей.
   Это самое важное - сосредоточение. Не просто концентрация, не просто фокусировка сознания, а нечто больше, чем первое и второе вместе взятое. Так же ясно, как мы понимаем, что наше тело еще не мы целиком, надо понять, что и наш разум, это еще не мы. Это только часть нас. И говоря между нами далеко не лучшая. Тело хотя бы не умеет лгать.
   Сосредоточение - основа магии. Ее сокровенная суть. Не так уж сложно понять, что требуется от тебя, гораздо сложнее суметь выполнить это. Есть много способов достижения цели, но конечная цель их едина - осознанность.
   Надо увидеть свои мысли. Почувствовать, как они рождаюсь, как пробегают в нашем сознании и растворяются, не успев оформиться. И надо заглянуть туда, где нет этих мыслей. Войти в промежутки между ними. И тогда они исчезнут, а ты осознаешь себя.
   У каждого в жизни бывают моменты, когда он словно преисполнен тысячекратного осознания себя здесь и сейчас. Осознания, что именно ты, живешь, здесь в эту самый миг, в ничтожную долю времени, с сумасшедшей скоростью несясь из вчера в завтра.
   Иной раз это ощущение возникает поздней осенью, когда в городских парках жгут мусор и нахальные отъевшиеся вороны лениво раскачиваются на проводах; и горький дым стелиться в холодном воздухе прижимаясь к пожухлой траве. Ты чувствуешь, что вот он прошло, еще одно твое лето, и ты как обычно не успел вот это, то и еще это; и чувство времени мельчайшими капельками просачивающееся сквозь твои ладони...
   Или под Новый Год, когда до боя курантов осталось одно движение стрелки и все слова уже сказаны и разлито шампанское в узкие фужеры; и твое сознание взрывается осознанностью - это ты здесь, сейчас. И нет нужды пробегать по прожитым дням уходящего года, и нет нужды строить планы на год новый. Нет прошлого, и никогда не наступит будущее. Есть только ты. И в этот краткий миг, наступивший тишины, прижимая к себе подругу, ощущая бедром, тепло ее тела и аромат ее духов; видишь улыбающиеся лица и дрожь света на тонких полосках дождика. Сток кадр, снимок поляроида.
   Ты знаешь, чувствуешь этот миг может длиться вечно, и можно прожить бесконечно долгую жизнь, и звезды успеют состариться, и родиться вновь. Вселенные рождаются на стенках твоего фужера, крошечными пузырьками прорываясь к поверхности, что бы выскочив - взорваться, крошечной капелькой упав обратно; и в каждой из них ты.
   Стрелка встает на двенадцать.
   И с писком сигнала точного времени, ты схлопываешься обратно, в обыденность текущей жизни. И шампанское снова становиться шампанским, а не кипящим вакуумом космоса. Миг осознания забывается, затираясь круговертью событий. И целуясь с окружающими, ты уже знаешь, что вернешься туда в ту секунду ушедшего года. Вернешься, не зная, как и не зная когда. Вернешься потому, что только там нет этих преследующих нас, где и когда.
   Но я знаю как.
   Знаю, но не могу.
   Пока еще не могу.
   Когда ни будь, я знаю, я уверен в этом, я сумею вырваться на поверхность, а пока я еще бреду на ощупь. Спотыкаясь и падая.
   И это делает меня магом.
   Итак, осознанность. Ключ, открывающий дверь в настоящее. Ключ, дающий пробуждение. Но, что бы пробудиться я должен заснуть. Заснуть в том сне, который мы зовем жизнью.
   Я сказал сон. И правда шаловливой рыбкой скользнула между пальцев. Я постараюсь объяснить. Представьте себе костер. Он только, что догорел, и последние язычки пламени умерли, оставив белесый налет на углях; но жар костра еще жжет поднесенную руку. Там в глубине, укрытый в толще пепла, кроется огонь. Вот это кострище - наш сон. Тот, в который мы проваливаемся каждую ночь.
   Но если с силой подуть на остывающие угли, то крошечные язычки расцветут на еще горячих углях. Это наша жизнь. Призрачная, готовая оборваться каждую секунду. И это тоже сон. Сон, дающий надежду на пробужденье.
   Но если мы рискнем разворошить костер, рискнем подуть сильнее. До конца, без остатка сжигая свои угли, сжигая себя, то костер разгорится вновь. Сначала робкий и неуверенный, а потом свободно взметнувшийся к небу. И пламени уже не нужны будут угли, что бы гореть. Вот это и есть жизнь. Настоящая.
   Надо только уметь проснуться.
   И первый шаг на этом пути - осознать, что пока еще спишь.
  
   Вечером, уже ложась спать, я продолжал наслаждаться покоем - остаточное явление после выхода из транса. А заклинанье уже начало действовать. И бережно баюкая перевязанную у запястья руку, я впервые с нетерпеньем ждал завтрашней встречи с Жанной.
  
  
   Среда.
  
   Жмурясь, как кот по самые уши обожравшийся ворованной сметаной я бесцельно бродил по бетонным плитам смотровой площадки парка, фырканьем выплескивая плещущуюся во мне радость.
   Я наслаждался чувством вседозволенности и безграничного могущества, сладостно обмирая от величественных картин, которые рисовало мое воображение и чувство безнаказанности и свободы хмельным вином бродило во мне заставляя тянуться все дальше к новым и новым соблазнам.
   Засунув скомканный галстук в карман пиджака, - вопиющая небрежность, сама мысль, о которой была для меня ранее крамольной, - и, расстегнув ворот рубашки я взахлеб дышал свежим осенним воздухом и азартно пинал, темные голыши гальки, раз за разом проигрывая в голове в голове минуты своего первого триумфа, на пути к новой жизни...
  
   Я стоял возле окна, напряженно всматриваясь в смутное отраженье двери позади меня, дожидаясь пока в стекле не появиться Жаннино отражение.
   Уже без пяти десять. Где же она? Есть!
   - Привет, - развернулся я ей навстречу. - Позволь задать тебе один вопрос?
   Продолжая говорить, я быстро приблизился к ней и выдавил улыбку, молясь чтоб в ней было по меньше фальши.
   - Жанна, знаешь такую еврейскую песенку? - произнес я.
   В ярко, невозможно зеленых, наводящих на мысль о контактных линзах Жанних глазах начало оформляться удивленье. В душе я был готов к провалу, но как же мне хотелось, что бы все получилось. Холодный комок нервов внизу живота, умолял отказаться от этой затеи, но я был не приклонен. Я осторожно взял ее под локоток:
   - Авраам, Авраам, дедушек ты наш...
   В Жанниных глазах мелькнул азарт охотника увидевшего дичь, и внезапно они стали пустыми. Как будто дом, в котором разом погасли все окна. Это длилось меньше секунды, и вряд ли кто-то кроме меня успел заметить. Она мигнула и очнулась. Но теперь в ее глазах проскакивали искры приязни.
   -Забавная песенка, - она смотрела на меня снизу вверх без обычной гримаски брезгливости.
   Обмирая от восторга, я слегка приобнял ее, закрепляя успех:
   - Точно! А ведь Авраам был библейским персонажем.
   Снова секундная заминка. Она моргнула и улыбнулась:
   - Знаешь, - мурлыкнула она, прильнув ко мне, - ты можешь быть очень милым, когда захочешь.
   На нас в изумлении уставилось пол группы. Я подавил в себе желание показать им язык и по отечески чмокнул Жанну в каштановую макушку. Благо ее рост позволял мне сделать это не нагибаясь.
   - Жанна, я тебя обожаю! - совершенно искренне произнес я и, сняв руку с ее талии, направился на свой ряд.
   Я приказ себе идти медленно, что бы не выдать того ликования, что бурлило во мне. Мне хотелось кричать, прыгать размахивать руками и совершать прочие действия выражающие необъятную человеческую радость. Получилось! Господи, ведь получилось! Полстакана крови и она моя! И не только она. Теперь любой человек готов полюбить меня. Пусть не надолго, но готов!
   Я с жаром, обеими руками потряс протянутую мне руку Димы, и только заметив изумление в его глазах, заставил себя успокоиться и чинно сесть рядом.
   - Что это с тобой сегодня? - спросил он, разглядывая меня так, словно видел впервые. - То с Жанной целуешься, то, как будто меня год не видел?
   - Я счастлив! - ответил я, вынимая свои вещи из сумки. - Теперь весь мир в моих руках.
   Он задумчиво посмотрел на меня, и шевельнул губами, словно собираясь, что-то сказать. Но передумал и, отвернувшись, лег грудью на парту, уткнувшись гладко выбритым, подбородком в скрещенные перед собой руки и глядя холодными серо-голубыми глазами, словно кусочки арктического льда в одному ему только известную даль...
  
   Пока я со счастливо-глупым лицом бродил по парку, мне пришла в голову вполне логичная мысль: "А сколько продержится заклинание?".
   - Интересно, - бормотал я себе под нос, нарезая круги по аллее, - отчего зависит расход силы вложенной в заклинание? От того сколько раз я им воспользуюсь или от того насколько плохо человек относился ко мне изначально?
   Решив, что истинна как обычно лежит, совмещает оба подхода я бросил ломать голову, и мысленно завязал себе узелок на память, - проследить, как воздействует заклятье на разных людей. Устав кружить я присел на скамейку и с головой ушел в планы по использованию собственной крови.
   Мои былые опасенья развеялись без следа. Я по прежнему чувствовал себя человеком, никто не преследовал меня, требуя за исполненное желанье мою душу, и вобще я чувствовал себя как никогда хорошо. Еще бы. Теперь я смету любого со своего пути.
   Только почувствовав, что желудок требовательно заявляет о своем существовании, я вспомнил, что кроме утреннего бутерброда, еще ничего сегодня не ел и направился домой. Презрев услуги лифта, я, жизнерадостно размахивая сумкой, взбежал по лестнице на свой этаж и распахнул дверь. На коврике перед дверью обнаружились мамины туфли, и я вспомнил, что в среду она заканчивала работу к обеду.
   - Привет ма! - крикнул я с порога и, выделывая коленца, прошел через холл в свою комнату. Коленца получались плохо, но меня это не смущало. Я быстро переоделся и поскакал на кухню - обедать.
   - Что у нас на обед? - спросил я, намывая руки и только усевшись за стол, заметил, что мать как-то напряженна.
   - Мам, что ни будь случилось?
   - Да так на работе неприятности, - бегло улыбнулась она, ставя передо мной тарелку супа.
   - Расскажи, - потребовал я, с наслаждением вдыхая густой запах борща.
   - Алексей Иванович, накричал, - грустно покачала головой мама, садясь напротив меня.
   - Это кто?
   - Директор.
   - И что ему не так? - невнятно прогудел я, поглощая суп. И спохватился: - А ты, что не ешь?
   - Да что-то не хочу.
   - Брось, - буркнул я. - Начальники всегда кричали и кричать будут. Это не повод, что бы отказываться от еды. Тем более, что борщ у тебя получился на загляденье.
   - Спасибо, - наконец улыбнулась она, и складка на лбу разгладилась.
   - Ладно, давай рассказывай, - сказал я и отложил ложку в сторону. - И учти, пока не расскажешь ни капли съем.
   - Шантажист, - усмехнулась она. - Рассказывать вообще-то особенного и нечего. Зашел сегодня к нам в отдел и начал кричать, что мы ему график срываем. Хотя все чертежи мы ему еще на прошлой неделе сдали. Я ему так и сказала, что, мол, Алексей Иванович, вы же у нас уже приняли работу, если какие претензии есть, давайте обсудим. А он как обезумел. "В административный", - кричит: "всем отделом". И только дверью хлопнул. Потом в обед вызывает меня. "Извините, говорит. Не знаю, что на меня нашло. Вы уж не серчайте. К работе вашей никаких претензий нет и быть не может. Вы у нас лучший специалист и отдел у вас всегда работу качественно выполняет. Прямо не знаю, что это со мной сегодня. Давление, наверное. Вы уж извините".
   - А ты? - встрял я
   - А что я? Я головой покивала, заверила, что не обижаемся. Он ведь на самом деле очень хороший руководитель, хоть и молодой. Всегда такой вежливый, тактичный, голос зря не подымет. Мы его таким за три года первый раз увидели.
   - Ну, так, что ты переживаешь? - я снова взялся за ложку. - Сорвался человек, может у него в семье неприятности. Конечно, когда кричат приятного мало, но ведь он потом извинился.
   - Да я и не переживаю, так как-то.
   Пока мама наливала себе суп мне в голову заползла одна мыслишка.
   - Мам, - поднял на нее свои честные красные глаза, а ты поточнее вспомнить не можешь, когда Алексей Иванович к вам в отдел зашел?
   Она задумалась.
   - Где-то в районе десяти, а что?
   - Да так, ничего. А десять уже было или еще нет?
   - Не-е-т, - неуверенно сказала она. - Да точно нет. Сейчас вспомнила, Марине почти сразу после его ухода кто-то звонил, договаривался о встрече через два часа в двенадцать. У нее еще часы остановились, и она у нас спрашивала который час. Без двух минут десять было. А почему ты спрашиваешь?
   - Да так, ерунда. Не обращай внимание, - сказал я, торопливо поглощая остывающий суп.
   В это время мои мысли лихорадочно неслись вскачь. В девять сорок пять я пришел на факультет, а еще через несколько минут Жанна попала под каток моего заклятья. И в это же время на другом конце города всегда вежливый директор ни с того ни с сего наорал на мое мать. Совпадение? Если и совпадение, то уж больно невероятное. Хотя мало ли начальников срывают свой гнев на подчиненных?
   Я бросил тарелку в раковину и, крикнув спасибо, бросился в свою комнату. Схватив распечатку Эриковского файла, я с головой погрузился в его изученье.
  
  
   Четверг.
  
   Факультет гудел разбуженным ульем. Если церемонию вручения Оскара часто называют ярмаркой тщеславия, то большую перемену между третьей и четвертой парой, отграничивающей первою и вторую смены, когда младшие курсы уже покидают стены своей альма-матер, а старшие еще только подтягиваются к ступенькам можно называть выставкой самодовольства. На длинном, выложенном серой плиткой крыльце тесно от толпящихся людей, а дверь выплескивает все новые порции студентов и все это броуновское движенье, сквозь сигаретный дым и шум толпы всегда напоминает мне ожиданье приезда кинозвезды. Даже ребята, вечно толкущиеся возле машин, с сигаретой зажатой в краешке рта и презрительно-самодовольной гримасой у большинства, зачастую намертво приваренной к лицу, в такие минуты казались обычными парковщиками машин.
   Протискиваясь сквозь толпу, поминутно пожимая протянутые руки и кивая знакомым девушкам я вошел в холл и едва не натолкнулся на старую, еще с первого курса знакомую - Китову Ольгу.
   - Привет, - выдохнул я, восстанавливая равновесие, и с удовольствием оглядел ее.
   Сейчас она была в ярко белом пушистом свитере, и я в который раз поразился ее агрессивной женственности, если конечно женственность может быть агрессивна. Просто Ольга была ярким воплощением всех тех женских прелестей, о которых принято рассказывать друзьям, потягивая пиво, нарочито грубо живописуя виденное, словно маскируя тем самым, даже от себя самого насколько она будоражит твое воображенье.
   Мне Ольга всегда казалась девушкой сошедшей с картины, какого ни будь безумного монаха, изнуренного борьбой с вожделеньем и прочими страстями рода человеческого, который тайком от братии, в тесноте кельи ночами выписывает владычицу своих ночных кошмаров и лунный свет, серебром лежащий на каменных плитах пола, служит ему краской, а сами плиты - холстом.
   Каждый раз, столкнувшись с Ольгой в коридоре, я старался абстрагироваться от ее золотисто-белых, словно электрон волнистых волос, пухленьких плеч и аппетитной фигурки. Разговаривать же с ней без этого было сущим мученьем, потому, что взгляд все время норовил сползти к чувственным губкам и ниже в ложбинку груди. В такие минуты хорошо помогал сарказм, но обижать Ольгу только за то, что природа щедро одарила ее формами, мне было противно, и поэтому я старался не приближаться к ней ближе, чем на пол метра, пряча руки за спину от соблазна.
   Что же касается остального, то она была обычной девушкой, разве что повышенное к ней внимание со стороны мужской половины до необъятных величин развили в ней склонность к самолюбованью и беззастенчивой манипуляцией другими, для достижения своих целей.
   Я поболтал с ней несколько минут, и мило распрощавшись, поднялся на третий этаж, унося ее заинтересованный взгляд. Наверное, в ее коллекции не хватало альбиноса, но я отнюдь не спешил радоваться, открывающейся возможности, которая бы привела многих моих знакомых, появившись, она у них, в состояние сладостного предвкушенья, понимая, что интересую Ольгу, только по причине своего подчеркнутого дружелюбия и отсутствия малейших намеков на более близкое знакомства. Самое забавное было то, что на каком-то уровне сознания, она сама прекрасно понимала это, и потому над нашими разговорами всегда плавало облачко молчаливой договоренности, напоминая мне улыбку чеширского кота.
   Конспектируя лекцию я пытался разобраться в себе, - более бессмысленного и трудоемкого процесса я еще не знал, - пытаясь определить, что же мешает мне наехать на Ольгу мощью своего заклятья очарования. И только к концу пары я осознал, что желаю видеть ее только в качестве друга, поскольку на равноправный союз с ней мне не хватит, ни сил, ни энергии, а каждый раз давить на ее психику заговорами, я не имел ни малейшего желанья. Слишком уж это напоминало бы роман с живой куклой и, зная свою страсть к самокопанью, я большую часть времени проводил бы в типичных для русского интеллигента метаньях а-ля Родион Раскольников. Чем заканчиваются подобные истории, было хорошо известно из классики, и я утвердился в своем отказе от применения магии. Чувство было новым, и некоторое время я потратил на его смакование, безмерно довольный своей честностью и человеколюбием.
   Следующая пара у нас была вместе с другой специальностью. И пока я раздутый от сознания своей правоты и благородства, втайне сетуя, что некому оценить мое решенье, и сам же смущаясь и стыдясь своего желанья, - понимая, что дурость, и мелочная ерунда, - и по прежнему продолжая желать этого, шел по коридору, я зацепился взглядом на хрупкую фигурку девушки в темно-вишневом брючном костюме. Она мило беседовала с высоким брюнетом с лобастой головой и холеным породистым лицом, на котором без труда читалось счастливые детство и юность с тщательно отмеренной толикой душевных страданий, что бы оттенить благополучие остальной жизни, и непоколебимая уверенность в том, что завтра будет лучше, чем сегодня, надо только работать и работать.
   Девушка в костюме - Анна и в отличие от Ольги была она из тех вечно занятых ехидным малышек, что с детства привыкли доказывать свою самостоятельность и лидерство. Сейчас я впервые видел ее просто болтающей с парнем, и чувство неприятно похожее на ревность кольнуло меня в сердце. Хорошее настроение исчезло без следа, и я неприязненно посмотрел на Аниного собеседника, и тут же устыдившись, подавил в себе зарождающиеся ростки враждебности.
   Твердя себе, что это не мое дело и вобще она вольна, поступать, как ей хочется, я поравнялся с ними и выдавил из себя улыбку, как зубную пасту из почти пустого тюбика, зная, что это необходимо, раз другого нет и раздраженный этой необходимостью.
   Она улыбнулась и кивнула мне в ответ, а парень повернулся, предусмотрительно сменив выраженье лица на доброжелательный интерес, который мы склонны демонстрировать при знакомстве с близкими друзьями-подругами своих пассий. От него тонко пахло дорогими духами, и я остро почувствовал свою неуместность. Мне всегда было неловко находиться рядом с такими уверенно спокойными людьми, хорошо образованными и обеспеченными, чье будущее подобно федеральной магистрали - прямо, четко определенно и устойчиво к потрясеньям.
   Остаток занятий я провел, косясь на Аню и злясь на себя за то, что не могу сосредоточиться на лекции, взамен этого раз, за разом проигрывая виденную в коридоре картину, мучаясь сознанием того, что не я завоевал ее внимание.
   - Ну и ладно, - пробормотал я себе под нос, остервенело, чиркая ручкой на полях тетради. - Подумаешь, не очень-то и хотелось.
   Я лгал себе, и знал, что лгу. Хотелось и даже очень. Хотелось, что бы Аня выделяла меня среди других, что бы она впустила меня в свою жизнь, раскрывая передо мной свои еще даже не до конца ей самой понятные желанья и мечты. Хотелось многого. Но то чего хотелось мне никого кроме меня не интересовало. И сам я скорее вырвал бы себе язык, чем пригласил ее, куда ни будь, не будучи твердо уверенным, в том, что получу ее согласие. Ее отказ означал бы для меня, не только потерю части самоуважения, но и потерю той толики ее расположения, что я имел сейчас.
   - У тебя есть способ избежать этого, - шепнул внутри меня гадливо хихикающий голосок, и ручка с такой силой прошлась по бумаге, что разорвала лист и, вырвавшись из моих пальцев, улетела на соседний ряд.
   Сразу несколько голов повернулись ко мне и, растянув губы в фальшивой улыбке, я жестом дал понять, что хотел бы получить ее обратно.
   Ручку мне вернули, но подсказанная возможность кислотным плевком разъедала душу.
  
  
   ХХХ
  
   Убывающий серп луны, медленно стирался скользящими по нему облаками, а мертвенно холодные иглы звезд, кололи ветер, заставляя его прижиматься к стене дома, громыхая плохо закрепленными карнизами.
   Мне не спалось и, поджав под себя скрещенные ноги, я сидел посреди разложенной постели, отстранено наблюдая, как на крошечном балкончике в доме напротив курит мужчина в семейных трусах, навалившись на железную ограду пивным брюхом и стряхивая пепел вниз на выщербленный асфальт тротуара. Он докурил и, сплюнув, щелчком отправил окурок в темноту между нами. Немного постояв, он, косолапо развернулся и ушел в свою комнату, оставив дверь открытой.
   Я повалился на спину и, скинув подушки на пол уставился на белый потолок. Мысли роились в моей голове, изредка сбиваясь в кластеры, и тогда я начинал думать о чем-то, что казалось важным, почти сразу же забывая об этом и перескакивая на новое.
   - Хорошо бы войти в транс, - подумалось мне. Но я знал, что не смогу, что сейчас мне не хватит сосредоточенности и воли.
   Тогда я перевернулся на живот и, напрягшись, вызвал в своем сознании ее образ.
   Аня.
   Маленькая с хрупкими плечами и глубокими темными, словно агат глазами. Она напоминала мне статуэтку. Но вместо холодности мрамора, из которого как казалось, было вырезано ее лицо, она обдавала теплом кипевшей в ней энергии и целеустремленности. Рядом с ней хотелось тотчас подтянуть живот и расправить плечи и сразу же сказать что-то если не героическое, то важное и серьезное.
   И вся она была какая-то до невозможности прагматичная и деловая, словно не было у нее ни капли свободного времени на такие мелочи, как пустые разговоры о погоде и вчерашнем фильме. Эдакая маленькая бизнес леди в своих безукоризненных брючных костюмах и туфельках на высоком каблуке, с короткой стрижкой, дающей возможность любоваться стройной шейкой.
   Но вместе с тем, не смотря на свою, холодность и даже некоторую отчужденность, подобно той, что проявляет человек, оказавшись на приеме где его присутствие нежелательно, но необходимо она отнюдь не была лишена женственности. Правильное лицо с узким носом, и маленьким твердым подбородком. Губы едва тронутые алой помадой - утонченное хрупкое обаяние юности, успевшее осознать свою красоту и потому беззастенчиво наслаждающееся собой.
   Она ценила тонкий юмор, часто и охотно смеясь, хорошим шуткам тем тихим, понимающим смехом умного человека, который ценит форму наравне с содержанием. Когда она, смеялась, откидывая голову назад, и смешно морща носик, мало кто мог избежать искушения повторить удавшийся пассаж. Но было бы неверно сказать, что вокруг нее увивались толпы ухажеров скорее наоборот.
   С ироничной усмешкой, осматривая нас гигантов, она ясно давала понять, что не нуждается в покровителе, готовом при любом удобном случае опустить свою мускулистую руку на ее плечико, желая лишний раз подчеркнуть, кто кому принадлежит. И все время казалось, что это она смотрит сверху вниз, оценивая и расставляя окружающих в одном ей известном порядке. Этот вот туп, неопрятен и ленив, а этот мог бы быть ничего, если поубавит спеси и начнет умываться по утрам. Конечно, вполне вероятно подобных мыслей и не бродило в ее хорошенькой головке, но твердое осознание своих достоинств и нацеленность на максимальный результат в любом деле, которые невольно проскальзывали во всем, что она делала или говорила, создавало вокруг нее зону отчуждения. И мало кто, из ребят примерив на себя ее потенциальные запросы, мог с гордостью сказать: "Да я, пожалуй, мог бы".
   Иными словами мне не было известно о ее, сколько ни будь успешных амурных романах, и если бы не сегодняшняя сцена в коридоре, я и по сей час пребывал бы в счастливой уверенности, что кроме меня некому увидеть ее красоту и потому, я могу едва ли не бесконечно долго откладывать время решительных действий.
   Теперь, же когда истина мимо которой я проходил, старательно зажмурив глаза, грубо схватила меня за шкирку, заставляя выбирать между безмятежным спокойствием неучастия и полной метаний и сомнений борьбой за ее расположение, я колебался не в силах отделить желанья от страхов. И где-то на заднем фоне маячил призрак магии, ухмыляясь и паясничая. Сейчас, когда обретенная сила ставила меня на новую ступеньку, мне казалось, что это дает мне пусть не право, но возможность добиваться ее расположения.
   Я отнюдь не питал иллюзий, относительно наших отношений. Даже, если я буду каждый день посылать ей букеты цветов, и сутками напролет торчать под ее окнами она не ответит на мои просьбы до тех пор, пока я сам как человек не заинтересую ее. В крайнем случае, увидев способ, при котором меня можно удачно использовать она проведет со мной некоторое время, терпеливо снося мои домогательства, не выходящие впрочем, за некие границы, которые она сама очертит, соотнося их с моей потенциальной ценностью. Но и тогда, как и при любых других обстоятельствах, она не станет заглядывать мне в рот, жадно ловя каждое слово.
   Да и не желал я такой собачьей привязанности. Для меня скорее была важна возможность, небрежно придерживая ее за локоток представлять ее своим знакомым как свою девушку, удовлетворенно отмечая в их глазах, зависть вперемежку с недоуменным удивлением, вызванным тем, что она выбрала меня, а не их. Именно это недоумение, доставило бы мне наибольшую радость.
   Говоря о знакомых, я имел в виду только ту ее часть, которая обладала достаточной проницательностью и обостренным чувством красоты, требовавшимися для того, что бы увидеть изящество граней алмаза, - которым я видел Аню, - среди россыпи других камней. Кричаще ярких и потому безвкусных. Она была иной - скромное достоинство четких граней, обаяние классических черт.
   Конечно, я был предвзят и субъективен, в некоторой степени идеализируя ее. Да она была миловидна, но не более. Просто на фоне большинства, служивших ей бархатной подкладкой она могла блистать своим строгим очарованием.
   И, конечно же, как и любой человек, Аня не была наделена одними лишь достоинствами. Иногда, когда она думала, что ее никто не видит, в ее глазах проскальзывало легкая тень презрения к большинству окружающих людей - дальняя родственница той гостьи, что постоянно гостила в моих мыслях. Думаю, она могла быть преизрядной стервой в том, что живо затрагивало ее интересы, и все же было в ее глазах, фигуре, наклоне головы нечто такое, что заставляло мое сердце биться сильнее.
   Я мечтал о ней, я страстно желал ее внимания и знал, что не смогу себе простить, если она достанется другому и неожиданно осознал, что уже все решил.
   - Завтра, - подумал я, укладываясь на левый бок. - Завтра.
  
  
   Пятница.
  
   Капли крови капали в центр пентаграммы, скатывались по глянцу фотографии и, дрожа, застывали на силовых линиях. Я чувствовал злую мощь, копившуюся в центре звезды и готовую ударить по мне, если мое внимание ослабнет. От левого виска вниз прыгнула капелька пота, но я не мог поднять руку утереть ее, боясь нарушить концентрацию. Сорваться сейчас значило перечеркнуть все сделанное ранее и неизвестно как вывернется собранная Сила, какую форму примет сорванное заклятье и по кому ударит. Начав гримуар, остановиться уже нельзя.
   В мозгу стремительно набухала шишка тупой боли, но я продолжал исступленно цеплять за Анин образ. Боль тоже была составной частью заклятья. Мое запястье горело огнем, ныли перерезанные жилы, руку до самого локтя затопило дергающей болью. Я чувствовал, что еще немного и сорвусь. Гримуар вот-вот выйдет из-под контроля.
   Глаза резало от скопившейся мощи. Струйка крови, лившаяся с запястья, слабела, то и дело срываясь на частую капель, но ее и так уже было больше чем достаточно. Моя гнилая, проклятая кровью альбиноса залила всю звезду, оставив чистым только маленький круг, вписанный во внутренний пятиугольник пентаграммы, с лежащим в нем снимком. В дрожащем зеркале крови, бугорком, выступавшим над поверхностью стола, танцевало пламя свечей.
   ­- Аминь! - выдохнул я.
   Пентаграмма полыхнула призрачным пламенем, испарясь дико зашипела кровь. Сквозь биение крови в ушах я ощутил, как заклятье пришло в действие, и Сила хлынула через исчезнувшие границы. Нити судьбы задрожали, сплетаясь в новый узор.
   Я покачнулся, едва не уронив столик. Надо было срочно перевязать раны. Кажется, в этот раз я перегнул палку - из рассеченного ножом запястья продолжала сочиться кровь.
   - Только бы не пришлось зашивать, - равнодушно подумал я, зубами затягивая узел бинта. - И все равно объяснений с родителями не избежать.
  
   Родителям я соврал, что во сне у меня размотался бинт, и края раны разошлись. С трудом, отстояв права организма на самолечение, я заявил, что ни в какую больницу не поеду, и удалился с гордо поднятой головой. Мне еще не хватало только, что бы в больнице размотав повязку, обнаружили два почти параллельных пореза. Они, чего доброго решат, что я неудавшийся самоубийца и естественно расскажут все родителем, а посещать психоаналитика с его гнусными намеками на мою суициидальность мне совсем не хотелось.
   Захватив плед я ушел на северную лоджию, удобно устроившись в кресле-качалке. Остекление на лоджии было нашим российским и деревянные окна, выкрашенные багряной, словно венозная кровь краской уже начали рассыхаться, тихо поскрипывая петлями каждый раз, когда ветер азартно проносился мимо. Баюкая пострадавшую руку, я полуприкрытыми глазами смотрел, как над Волгой в паре километров от меня сгущаются тучи и сосновый лес, на другом ее берегу оседлавший край песчаного обрыва грозно нависает над узкой полоской пляжа. Кремовые коробки раздевалок и грибки навесов городского пляжа сейчас выглядели покинутыми, как забытые малышней игрушки в песочнице. Купальный сезон еще не открыли, и хотя некоторые отчаянные головы, разгоряченные несущимся в крови алкоголем, уже успели окунуться в холодную воду, для массовых заплывов время еще не настало.
   Проведенный ритуал вымотал меня и я почувствовал, что медленно, но неуклонно проваливаясь в пуховое облако сна. Темная вуаль забытья торопливо укутывала меня в своих объятьях, ватой забивая уши, и что бы поднять веки требовалась сила титана.
  
   ХХХ
  
   Как всегда троллейбус остановился далеко за остановкой и, плеснув на асфальт студентами, медленно покатил дальше. Расходящимся клином две большие группы, - машфак и эконом, - студенты форсировали стремнину автомобильного пути, и окончательно разделившись, ушли каждый к своему корпусу. Экономисты, влив по дороге в свои ряды студентов из общежития, третий корпус которого находился буквально в сотне метров от факультета, уже подходили к своей альма-матер.
   Четырех этажное здание экономического факультета выпячивало по бокам псевдоподии спортзала и поточной аудитории, то ли пытаясь захватить своих питомцев в каменные объятья, то ли наоборот ограждая их от посягательств со стороны. Короткий участок пути вдоль крыла поточной аудитории - последняя возможность привести мысли в порядок, нацепив на лицо маску доброжелательности.
   Находясь в глубине от основной магистрали, корпус прятался за стройными рядами тополей, и единственной дорогой к нему была узкая асфальтовая лента, обычно к началу третьей пары уже так забитая припаркованными машинами, что оставшаяся свободной часть не позволяла разъехаться двум машинам.
   Обилие автотранспорта принадлежавшего большей частью студентом являлось еще одним чаще негласным предметом гордости экономистом. Однако подавляющая часть студентов приезжала на учебу не на личном авто, а на общественном транспорте и маршрутных такси и потому отношение к автотусовке редко посещающей, - особенно старшекурсниками, - иные места на факультете кроме буфета и ступенек крыльца было двояким. С одной стороны всем было прекрасно понятно, что это либо машины родителей, либо купленные ими же авто для своих чад, а завидовать, что-то кто-то зарабатывает достаточно денег для дорогих покупок, считалось на экономе плохим тоном. С другой стороны, навязчивая демонстрация своих железных коней и некоторая степень пренебрежения к бесколесным студентам в купе с намеком на собственную элитарность, заставляла многих сторониться этой компании, делая вид, что ничего не происходит, единственно в кулуарных разговорах позволяя себе словно бы невзначай выплеснуть на них ушат помоев. Но были и такие студенты занимавшие, промежуточную позицию, которых забавляла как нарочитая серьезность и деловитость первых, так и тщательно маскируема зависть вторых, приправленная острым соусом легкой обиды и недоумения ("почему не я?"), которые беззастенчиво пользовались услугами автовладельцев, не вступая при этом в их клуб. Но вобще основной массе студентов было глубоко безразлично, кто и как добирается на факультет.
   Сейчас он привычно гудел разбуженным ульем, то и дело полосуя пространство перед собой короткими очередями уже отучившихся перваков. Как всегда была открыта только одна створка двери, и приходилось дожидаться момента, когда встречный поток поредеет, что бы проскользнуть во чрево факультета. Внутри было прохладно. Единственное зеркало, закрепленное на колонне посреди холода, естественно было занято прихорашивающимися студентками.
   Я свернул налево к спортзалу, и поднялся по лестнице на второй этаж к расписанию. Едва ступив на бетонный пол, инкрустированной мраморной плиткой я сразу увидел Анну. Сегодня она была еще более элегантной, чем обычно. Ведя наманикюренным ноготком, по поверхности стекла, отгораживающее ватман расписания от шаловливых ручек студентов она что-то искала в парах первого курса и должно быть, почувствовав мой взгляд, повернулась.
   - Привет Глеб, - она радостно помахала мне рукой, и едва я подошел к ней, шагнула на встречу, вплотную встав со мной и обдавая горьковато-нежным запахом своих духов.
   Она запрокинула голову, искрящимися черными глазами скользя по моему лицу.
   - Я так долго ждала тебя, - поднявшись на носках, Аня нашла мои губы.
   - Я люблю, - тебя шепнула она, прижимаясь ко мне.
   Пальцами я мягко коснулся ее подбородка, и она с готовностью подняла голову.
   - Я тоже люблю тебя, - сказал я и, лаская подушечками пальцев, провел по ее щеке.
   Кожа налилась алым под моими пальцами и лопнула, брызнув капельками крови.
   - Я люблю тебя, - повторила Аня.
   С ужасом я смотрел, как кожа на ее лице сползает вниз, обнажая переплетенье мышц. На меня смотрела кровавая маска шевелящихся мышц.
   - Я... люблю... тебя, - скорее угадал, чем услышал я слова, произнесенные безгубым ртом.
   Сморщенной тряпкой лоскуты кожи сваливались вниз, а на Анином лице с влажным хлюпаньем начали рваться сухожилья. И только глаза, до сих пор горевшие жарким огнем влюбленности продолжали следить за моим лицом.
   - Я... ю... ю... е... я, - успела горлом выдавить Аня и мышцы разом взорвались обдав меня горячим фонтаном крови...
  
   - НЕТ!!! - завопил я и, вывалившись из кресла, больно ударился порезанной рукой о пол. Эта боль немного отрезвила меня и стоя на четвереньках, я замотал головой, твердя себе:
   - Сон! Это был просто сон! Просто сон.
   Не вставая с пола, я привалился к холодной кирпичной стене лоджии, стараясь вытравить из себя финальную стену кошмара. Ленты мышц, змеями расползаются, обнажая молочно-белый череп, с которого на меня по-прежнему влюблено, смотрят Анины глаза.
   - Что ты натворил?! - с ужасом шепнул я сам себе. - Что ты натворил?!!
   Я не знал ответа на этот вопрос.
   Протянув правую руку, я не глядя, нащупал отцовскую пачку сигарет и зажигалку. Вытряхнул одну, зубами сдавил фильтр и щелкнул колесиком. Неумело прикурив, я жадно затянулся и тут же закашлял. Никогда не курил, но сейчас вдруг поверил, что эта маленькая бумажная трубочка, набитая табаком успокоит нервы.
   Торопливо давясь горьким дымом, хватая воздух перекошенным ртом я метался в поисках выхода не находя его. Гримуар проведен, и отменить его уже нельзя. Теперь мне остается только наблюдать.
   Докурив сигарету, я поднялся и раздавил окурок в пепельнице.
   - Ладно, - сказал я вслух. - Сделанного не изменить. Сон - это просто сон! Ничего этого не было и не будет.
   Я успокаивал сам себя, как успокаивают маленького ребенка до дрожи в коленках уверенного, что в темной комнате прячется бука.
   - Все будет хорошо, - сказал я и повторил, заставляя себя поверить в это. - Все будет хорошо!
  
  
   Суббота.
  
   - Привет Глеб, - донеслось откуда-то сбоку, и я споткнулся, увидев Аню машущей мне рукой.
   Поскольку я застыл соляным столбом посреди коридора, она сама подошла ко мне, непривычно радостно улыбаясь. Я уловил запах ее духов и торопливо спрятал руки за спину.
   - С тобой все в порядке? - Аня остановилась, нахмурившись, - Ты что-то очень бледный.
   - Да-да все в порядке, все хорошо, - невпопад ответил я и только сейчас с облегченьем увидел, что Аня не одна, а со своей подругой Таней. И обе они с подозрением смотрели на меня. Причем на дне Таниных глаз клубился мало понятный мне интерес, и я буквально кожей ощущал ее заинтересованность.
   - У вас что? - спросил я просто, что бы что-то спросить.
   - Экосоц, - ответила Таня, что расшифровывалось как экономика и социология труда.
   Я смотрел на Аню, впервые видя ее такой, она словно не знала, что ей делать. Таня, находясь между нами, переводила взгляд с нее на меня и, наконец, не решительно произнесла.
   - Ань пойдем?
   - Да, сейчас, - с готовностью кивнула та и снова застыла, о чем-то напряженно задумавшись. Наконец она просветлела и спросила:
   - Сколько у вас пар сегодня?
   - Шестая последняя, - послушно ответил я завороженный метаморфозой произошедшей в Ани. Страх, что сон начал сбываться прошел, и я с интересом следил за происходящим, надеясь увидеть действие своего заклятья.
   - Ладно, тогда увидимся, - кивнула мне Аня.
   Сила, удерживающая ее около меня исчезла, и она снова стала сама собой. Подобравшись, словно кошка, готовящаяся к прыжку, она сделала мне ручкой и независимо зашагала по коридору, увлекая за собой подругу. Я смотрел им в след, пытаясь расшифровать загадочный взгляд, брошенный мне словно подсказка на экзамене Таней.
   Занятья пролетели не заметно. Я намеренно выждал десять минут после конца пары, прежде чем стал спускаться вниз. Желанье узнать насколько действенно мое заклятье удерживало меня от того чтобы немедленно броситься к ней на встречу, ведь первые за все это время она так явно выделила меня среди других.
   Доска объявлений была полна заметок о написаньях курсовых работ, и предложениями влиться в ряды стройотрядов. Аня стояла возле стенда с курсами валют, машинально поправляя волосы. Я подошел к ней и с неизвестным ранее чувством обладания волей другого человека с умилением посмотрел на нее.
   Она поймала мой взгляд и чуть заметно поморщилась.
   Я пристально вгляделся в нее. Сквозь прорехи в панцире собранности просвечивало недоумение и недовольство собой. И решив, что всякому эксперименту положены этические границы, первым шагнул к ней.
   - Аня, если ты сейчас свободна, могу я тебя пригласить, куда ни будь? - сказал я, и сам поразился тому, как небрежно это прозвучало. Словно мне по пять, раз на день приходилось приглашать девушек на свиданья.
   Впрочем, я не играл. Зная, что заклятье вынуждает ее быть рядом со мной, я был уверен, что она согласиться. Она согласно кивнула и улыбнулась впервые за все время.
   Галантно приоткрыв перед ней дверь, я пропустил ее, вперед прикидывая, куда можно направиться. Я еще не успел перебрать и половину вариантов, как меня поставили в известность о временном лимите. В отведенные временные рамки мы могли разве, что прогуляться в парке, что и было принято Аней с пониманием.
   Мы перешли дорогу, и когда я предложил ей свою руку, она не стала отказываться. Светлые стволы тополей обступили нас, когда мы свернули на тенистую аллею парка, и я словно раздвоился. Одна моя половина увлеченно строила изящные пассажи, громоздя словесные витражи, друг на друга, а другая с холодным любопытством вивисектора наблюдала за Аней.
   На первый взгляд все было просто чудесно: мы не отплясывали сложный придворный этикет, как это делают люди при первой встречи, стремясь выудить больше информации о собеседнике и одновременно показать себя с лучшей стороны. Я с удовольствием отмечал, что мои догадки о ней были правдивы и еще как!
   Но общую эйфорию портила легкая тень непонимания на Анином лице. Чем-то сродни эффекту дежа вю, когда окружающий мир кажется зыбким, едва ли не прозрачным, и невольно стараешься задержать дыхание, ожидая, что вот-вот проступят контуры нового. Так и Аня иногда выпадала из разговора, словно прислушиваясь к чему-то доступному ей одной. Казалось только мое присутствие удерживало ее оттого, что бы не потрясти головой или ущипнуть себя за руку. Становясь в этот миг непривычно потерянной, словно девочка Элли в стране Озз.
   Наблюдать за Аней было интересно и немного стыдно, чужая душа раскрывалась перед тобой сама, не догадываясь об этом. Как будто читаешь письмо близкого человека, адресованное кому-то другому. Это захватывало, но не этичность поступка невольно заставляет прятать глаза.
   Мы дошли до конца аллеи и свернули к автобусной остановке. Время, отведенное Аней для увлечений, закончилось. А назавтра мы решили пойти в кино. Путь до остановки мы проделали в молчанье, неожиданно растеряв все темы для разговора.
   И только когда перед моим лицом сошлись двери автобуса я, наконец, сумел уловить эту странность в Анином поведении. Она не была целиком со мной. Так ведет себя человек поглощенный решением какой-то проблемы. И целиком уйдя в собственны мысли словно отдаляться от окружающих. Хотя и сохраняет и остроту мышленья, и привычные шаблоны поведенья.
   Я задумчиво поелозил носком кроссовки по шершавому асфальту и медленно побрел к своей остановке.
  
  
   Воскресенье
  
   Мы договорились с Аней, что я встретимся у нее дома и пока она, прихорашиваясь, пританцовывала у зеркала, ее мать Ольга Сергеевна усадила меня пить чай. Я старательно улыбался, надеясь, что произвести хорошее впечатление, а в моей душе стояли сумерки. Почему то я не чувствовал того радостного подъема, что ощутил вчера.
   Ольга Сергеевна наконец перестала жонглировать кухонными предметами и села на против меня.
   - Ты прямо околдовал ее, - улыбнулась она.
   Я едва не поперхнулся печеньем, чувствуя, как все обрывается внутри.
   - Она все время только и говорит, что о тебе, - продолжала ее мать, не обращая внимания на мою тихую панику.
   Пожав плечами, я сделал попытку улыбнуться. Из-за плохо слушавшихся губ улыбка вышла корявая как рисованная пятилетним ребенком рожица на асфальте.
   - Мне Аня тоже очень нравится, - произнес я и добавил, стараясь, что бы в моем голосе прозвучала уверенность, которой я не ощущал. - Очень! Думаю, мы созданы друг для друга. Она очень умная, энергичная и самостоятельная девушка, - все увереннее продолжал говорить я,- и потом она очень красивая.
   Аня появилась в дверях кухни.
   - Я готова, пошли. О чем вы тут сплетничали? - стрельнув в мать глазами, спросила она.
   - Я говорил, какая ты красивая, - быстро сказал я и, поднявшись со стула. - Приятно было познакомиться с вами Ольга Сергеевна.
   - Мне тоже было очень приятно! - ответила Анина мама, с умилением нас рассматривая.
   - Мам мы пошли, - Аня потащила меня за руку к выходу.
   Я попрощался и, обувшись, мы вышли на лестничную площадку. Едва за нами закрылась дверь, как Аня обвила руками мою шею и, встав на цыпочки, прильнула к моим губам. От нее пахло ландышем и мятой, и я не удержался, с наслажденьем обняв ее и гоня, прочь терзавшие меня мысли, ответил на поцелуй.
   Целоваться мы перестали, только когда лифт доставил нас на первый этаж.
   Кинотеатра с долбанной системой звучания приветливо распахнул зеркальную пасть входа и мы окунулись в прохладный сумрак холла. Всю дорогу до него и пока нам выдавали билеты, Аня крепко держала своей ладошкой мою руку, то и дело искательно заглядывая мне в глаза. Подобное внимание начинало меня тяготить и, пытаясь скрыть неловкость, я пытался переключить ее внимание на другие объекты. Увы, она с готовностью соглашалась с любым моим предложением, и потому в зал мы вошли, нагруженные свертками малосъедобной хрустящей еды.
   На экране замелькали первые кадры, а я пользуюсь тем, что нас отгораживал подлокотник сиденья поспешил
   В сознание стоял полный хаос. Какая-то часть недоуменно вопрошала: "Чего еще тебе надобно злыдень?", а другая жалась в поисках ответа, рассеянно мямля, что ей это части хотелось совсем другого. Но чего именно она сказать не может, но точно не этого. А вот когда она увидит то, чего хотелось, тогда и поймет, что вот этого то и было надо. В ответ на это первая рычала, что с такими запросами надо не к ней, а к психиатру и потому пытаясь примерить две враждующие половины мозга, я не сразу заметил, что большая часть фильма уже прошла.
   Я посмотрел на Аню. И не узнал ее. В мечущемся свете экрана ее лицо походило на маску, и я с все возрастающей паникой понял, что не испытываю к ней ровным счетом ничего. Я попытался воскресить в своем сознании те сладостные моменты, что ранее приходили мне на ум. Я перебрал все те яркие эпитеты, какими награждал Аню, но тщетно.
   Чем дольше я смотрел на нее, тем отчетливее понимал, что такая Аня мне не нужна. Лишив ее свободы воли, свободы выбора я уничтожил даже возможность узнать ее настоящее мнение о себе. Теперь, до тех пора пока мое заклятье имеет силу она будет послушной игрушкой в моих руках, а упиваться собственным солипсизмом, что бы потом, вволю наигравшись понять, что разрушал и себя, и ее мне было противно.
   Я пронзительно ясно осознал, что я должен сделать. И тотчас груз, пригибавший меня к земле, исчез. Уже не колеблясь, преисполненный какого отстраненного спокойствия я равнодушно смотрел на экран. А рядом со мной сидел рукотворный памятник моей гордыни.
  
  
   Понедельник.
  
   Стоя у окна, я смотрел, как голуби, во дворе смешно переваливаясь на тонких лапках, бродили по двору в поисках съестного. За моей спиной, свернувшись калачиком ждала Аня, и ее молчаливая готовность ждать пока я раззявлю рот все переворачивало в моей душе.
   Вчерашнее решение казалось по прежнему верным и единственно правильным и глухо рокотавший в глубине голос в сотый раз напоминал, что жалость в этом случая подобна яду, убивающему медленно, но неотвратимо.
   - Аня мы должны поговорить, - сказал я и, отвернувшись от окна, подошел к ней.
   Она кивнула.
   - Мне не нравиться такое начало, - спокойно произнесла она. - Обычно так начинаются ссоры.
   У меня не было сил смотреть ей в глаза, и я отвернулся. Она была права. Но я не мог поступить иначе.
   - Пожалуйста, выслушай меня, - жалко выдавил я, садясь перед ней на корточки. - Аня, я должен сказать тебе кое-что, но это очень не просто. Поэтому, пожалуйста, не перебивай меня.
   Она прикоснулась к моему плечу.
   - Посмотри на меня.
   Я помотал головой.
   - Не заставляй меня делать это.
   - Посмотри. Я хочу видеть твои глаза, - настойчиво повторила она, и я сдался.
   Она смотрела серьезно и чуточку грустно, словно заранее прощая мне то, в чем я еще только собирался каяться, и от этого молчаливого принятия моих грехов становилось жутко, и хотелось забиться в истерике, давя на жалось и, выклянчивая прощенье.
   Я опустил глаза и словно в ледяную прорубь нырнул в колодец заранее подобранных слов.
   - Аня ты всегда мне нравилась. Ты очень умная и красивая девушка, мне было хорошо с тобой, но мы не можем продолжать наши отношения.
   Она слушала не перебивая.
   - Дело во мне, - продолжил я и поперхнулся.
   Криво улыбаясь, я заставил себя посмотреть на нее. Глаза сопротивлялись, норовя уйти в бок, лишь бы не смотреть, не видеть потемневших Аниных глаз.
   - У меня, никогда никого не было. И сейчас я не ухожу к другой девушке. Но есть причина, по которой мы не можем быть в месте.
   - И что же это? - сухо спросила Аня.
   - Ты уже не совсем ты Аня, - я силился объяснить, то, что лишь сам едва улавливал. - Ты, наверное, заметила, как ты меняешься, когда говоришь со мной?
   Она не ответила. Но почувствовал, как она стала отдаляться от меня. Словно между нами начала выкристаллизовываться стена. И я ударил в нее плечом, стремясь успеть, пока еще не поздно объяснить ей:
   - Дело в том, что я изменил тебя. Изменил, думая, что только так я смогу завоевать твое расположение. Что сам по себе я не могу заинтересовать тебе. Ты всегда была слишком хороша для меня.
   - И что ты сделал, - она брезгливо поджала колени. - Подсыпал мне наркотик в кофе? Загипнотизировал?
   Сквозь презрение в голосе прорывалась боль утраты и совершенной ошибки.
   - Хуже, - я до боли сцепил пальцы рук. - Я приворожил тебя. Заставил полюбить себя. Я провел гримуар. Моя кровь, - я показал на забинтованную руку, - дала мне власть над твоим сознанием.
   Она встала с кресла и подошла к окну, старательно обходя меня, словно я был заплеванное место на ковре.
   - Ты думаешь, я поверю в эту чушь?
   Она говорила не оборачиваясь. В голосе проскользнул металл. Она уже порвала со мной, но еще не осознала это.
   - Скажи прямо. Ты уходишь потому, что я отказалась спать с тобой! Все вы мужики одинаковы. Кроме секса ничего не видите.
   Она повернула голову, полоснув меня взглядом.
   - Что нашел себе, куклу которая будет бегать за тобой собачонкой?
   - Нет! Я же говорю. Я расстаюсь, потому что слишком дорожу тобой, а мое присутствие способно отравить тебя.
   Аня засмеялась, резким лающим смехом.
   - Ты уходишь, потому что любишь? Это ново! Ты всегда так оригинален?
   - Господи, - я застонал. - Ну почему ты не слышишь меня?
   Я вскочил и бросился к ней. Она сложила руки на груди, спокойно принимая мой мечущийся взгляд.
   - Пойми. Я получил твое сознание, твое тело, но тем самым я лишился возможность достучаться до твоей души. Теперь невозможно определить, где ты - ты настоящая и где Аня, которая родилась моим заклятьем. Нельзя понять, почему ты делаешь, что-то. Что заставляет тебя делать это. Когда я целую тебя, то не могу избавиться от ощущенья, что целую манекен.
   Аня вздрогнула, сузившимися глазами наблюдая за мной. Губы были плотно сжаты. Похоже, она давала мне возможность выговориться напоследок.
   - Если бы для меня было главным внешняя форма, ты никогда не узнала бы об этом. Но я не могу лгать человеку, который мне дорог, которого я люблю. Чего стоит союз, если он построен на лжи и обмане. А то, что сделал я сто крат хуже любой лжи, любого обмана. Ты понимаешь меня?
   Она выдохнула и намеренно небрежно посмотрела на меня.
   - Если ты закончил, то можешь убираться. Мне еще не приходилось слушать подобный бред. Я больше не желаю иметь с тобой никаких отношений. Думаю, выход ты найдешь сам.
   По вере того, как Аня говорила, ее лицо тяжелело, будто кто-то изнутри пытался прорваться наружу. Последние слова она произнесла с натугой, словно заставляя себе. Она отступила на шаг и покачнулась. Я инстинктивно дернулся вперед, но она оттолкнула мою руку, снова встав прямо. Голова упала на грудь. Она с усилием подняла ее, блуждающим взглядом обвела комнату и уткнулась в меня.
   Она моргнула.
   - Ты пошутил да? - радостно спросила Аня. - А я чуть было не поверила, что мы расстаемся, - она улыбалась.
   Я с содроганием смотрел, как сила, выпущенная в гримуаре, ломает человека. Морщинки на ее лбу медленно разглаживались, и я понял, что краткий миг потрясенья, позволивший Ане вырваться из-под власти заклятья, прошел.
   - Аня!
   Я шагнул к ней и взял ее за плечи. Она с готовностью заглянула мне в глаза.
   - Мы расстаемся, - медленно и внятно произнес я, - Я ухожу! Ты больше не моя девушка! Ты понимаешь меня?
   Я видел, что нет.
   И тогда сказал последнее, что мне оставалось.
   - Я не люблю тебя.
   И развернувшись вышел из комнаты.
  
  
   ХХХ
  
   Я уходил пешком. Едва видя перед собой дорогу, придавленный грузом совершенных ошибок, я шел. Зная, что поступил правильно. И от этой правоты хотелось завыть и начать биться головой в кирпичную стену, но я шел. С трудом, переставляя ноги, чувствуя себя последним подлецом, а ветер хватал за шкирку норовя затащить обратно.
   Через полсотни шагов ноги у меня подкосились и я сел прямо на асфальт, под изумленные взгляды прохожих. Затылком, прижавшись к шершавой стене дома, я затих, чувствуя, как дрожат кончики пальцев. Хотелось забыться. Хотелось умереть. Но умирать было страшно и от этого на душе становилось еще более гадко.
   Сердце судорожно сжалось и пропустило такт. И тут же взорвалось сумасшедшей дробь ударов.
   Уже зная, что-то случилось, я вскочил, прыжками несясь обратно.
   Дверь в квартиру была не заперта и открылась, едва я потянул за ручку. Я услышал всхлип и бросился в квартиру.
   Аню я нашел в ее комнате. Скорчившись у стенки, прижав худые коленки к груди, она сотрясалась в беззвучных рыданьях, а пол вокруг нее был залит кровью. И белые джинсовые шорты, которые были на ней, становились алыми. Обычный кухонный нож валялся рядом, издевательски скалясь зазубренным лезвием.
   Она рыдала, не отрывая изрезанных кровоточащих рук от лица. Ее ладони были все в крови и кровь, смешиваясь со слезами, текла из-под пальцев. Я бросился к ней, упав на колени рядом.
   - Аня! Аня! Ты слышишь меня? - закричал я пытался отодрать ее руки от лица. Несмотря на ее хрупкое телосложение, сейчас она сопротивлялась как дикая кошка, и только чудом мне удалось прижать ее руки к себе.
   Я отшатнулся.
   Ее лицо было залито кровью. Глубокие порезы покрывали его частой сетью, и целые ручейки стекали по изменившимся до неузнаваемости чертам.
   - Зачем? Аня господи зачем? - простонал я, стискивая ее плечи. Мои руки стали липкими от ее крови.
   Она, что-то шепнула по-прежнему, не открывая глаз.
   - Что Аня? Я не слышу тебя!
   - Уходи, - наконец выдавила она прыгающими губами. Через нижнюю проходил глубокий порез.
   - Почему Аня? - закричал я, тряся ее как куклу.
   Она открыла глаза.
   - Ты никогда не любил меня...
   Я застонал, хватаясь за голову.
   - Да любил же! Любил!!! - выкрикнул я резким лающим голосом. - Ты даже не знаешь, как я тебя любил!
   - Тогда почему ты ушел? - тихо спросила она, не глядя мне в глаза.
   - Ты не она! - жарко выдохнул я, наклоняясь к ней. - Та, которую я любил. Ты сотворена мной. Моим заклятьем, моей кровью.
   Я споткнулся на последнем слове и протянул руку к ее лицу. И не смог заставить себя дотронуться до него.
   - Тебе нужна помощь. Я вызову врачей.
   - Зачем? - хрипло выдохнула она. - Я не хочу жить.
   - Ты должна! - прохрипел я и приник к ее губам, чувствуя, как мой рот наполняется ее солоноватой кровью. Она не ответила мне.
   - Ты нужна мне! Понимаешь нужна! ­- я схватил ее за руку пытливо вглядываясь в такие родные черные глаза. И понял, что не могу достучаться до нее.
   Она вытащила свою ладонь из моей и слабо оттолкнула меня.
   - Это уже не важно. Я не знаю тебя. И не хочу знать. Уходи.
   Она потеряла сознание.
   Дальнейшее я запомнил плохо.
   Кажется, я хлестал ее по щекам, отчего ее голова безвольно моталась из стороны в сторону. Сквозь вату в ушах едва доносился срывающийся голос оператора. Помню, как в лужу крови упал мобильный. Сквозь застилающие глаза слезы я видел, как мои руки пытаются зажать ее кровоточащие порезы. Я знал, что она умирает. Последнее что отпечаталось у меня в памяти, это как я выл и резал свои ладони подобранным ножом, крича, что снимаю свое заклятье.
   Приехавшая бригада скорой помощи нашла меня в полубессознательном состоянии. Прижав к себе невесомое Аннино тело, я баюкал ее на руках, словно маленького ребенка. И как мне сказали потом, санитары не смогли разжать мои руки.
   Они усыпили меня хлороформом...
  
  
   ХХХ
  
   Прошел уже месяц. Аня идет на поправку. Ей попался хороший хирург и шрамов не будет видно. Почти.
   Она свидетельствовала в мою пользу, - хотя могла этого не делать, - и с меня сняты все обвинения в попытке убийства и нанесения тяжких телесных повреждений.
   Больше мы не виделись.
   Возможно, она и хотела, что-то сказать мне, но ее родители запретили мне приближаться к ней, а у палаты весь месяц дежурил кто-то из родни. Они думали, я рвусь увидеть ее. Напрасно. Она свидетель моей гордыни, моей слабости и моего позора. Смогу ли я когда ни будь без содрогания смотреть на то, что совершил?
   Я не знаю.
   Раны нанесенный ей мною затянуться еще не скоро, если она вобще, когда ни будь, станет прежней Аней.
   Я надеюсь, она сможет возненавидеть меня.
   Даже спустя месяц мне по-прежнему страшно. Страшно от того какая сила в моих руках, как жестоко и безразлично она ломает все, что я пытаюсь сделать, применяя ее. Это поистине ужасных дар. И вдвойне ужаснее то, что он делает с людьми.
   Вот уже месяц я не пускаю в ход Силу. Я чувствую, как она бурлит во мне, ища выход. Вчера в книжном магазине я спросил у девушки-менеджера: "Есть ли еще у них книги Ошо". Когда она перерыла всю полку и с готовностью сообщила, что сейчас сбегает на склад, я помертвел от ужаса, решив что, бросил заклятье.
   Они хотели вызвать мне скорую. Это ли не насмешка судьбы? Неделю назад я, не задумываясь, сжег бы их в пламени насланной лихорадки, а сейчас боюсь даже подумать о магии. Ее желание угодить мне объяснялось просто - она проходит стажировку и надеется получить место продавца. Их политика вежливости стоила мне пары лет жизни.
   После той мощи, что высвободил я в своих гримаурах я даже не позволяю себе просто чего-то пожелать из опасенья, что могу получить это. Но хуже всего то, что должен один нести этот крест. Будь рядом кто-то, кто мог бы пусть не разделить, но хотя бы понять меня мне было бы легче.
   Теперь я понимаю Эрику.
   Не знаю, сколько еще я смогу продержаться.
  
  

Эпилог.

   Аллея парка плавно изгибалась под моими ногами и в том месте, где ее петля вплотную подходила к обрыву, я увидел грузную фигуру Кирилла. Мы жили в одном доме и раньше частенько играли в шахматы. Сейчас он понуро смотрел на тяжелые, словно свинцовы воды Волги. Мы не были близко знакомы, но сейчас я был рад любому собеседнику, что бы хоть как-то отвлечься.
   Затянутое низкими фиолетово-серыми тучами небо однозначно намекало на скорую грозу, и жаркий удушливый воздух обволакивал тело, заставляя чувствовать себя глубоководной рыбой в толще воды. Мачта громоотвода в сотне метров от нас тихо потрескивала, сбрасывая копившийся в ее железных растяжках ток.
   - Привет Кир, - я помахал ему рукой. Он косо посмотрел на меня и снова уставился на реку. - Ты, что-то смурной какой-то сегодня. Случилось что?
   Он тяжко вздохнул и, уронив окурок, растоптал его. И тут же полез в карман за пачкой, доставая новую сигарету.
   - Похоже, будет гроза, - продолжал я, не дождавшись от него ответа. - Может пора домой, пока не вымокли?
   Кирилл, молчал, пуская облачка дыма. Поняв, что сегодня он не склонен к разговору, я последовал его примеру и стал смотреть на реку. Задул резкий холодной ветер - предвестник ливня и я зябко обхватил себя руками. Становилось неуютно.
   - Ты любил, когда ни будь? - неожиданно спросил Кирилл, разворачиваясь ко мне всем телом и настороженно ощупывая взглядом мое лицо.
   Я отвел взгляд и покачал головой.
   - Не знаю. Не верю я в любовь Кир. Не верю.
   - А я верю. Смотри.
   Он покопался в глубоких карманах своих необъятных штанов и достал кожаный потертый бумажник. Из его глубин вынырнула карточка моментального фото.
   - Вот она любовь, Глеб. Моя любовь, - добавил он.
   С фото на меня смотрела пухлая блондинка стриженная под каре. Курносый нос и пухлые губки придавали ей легкомысленно-шаловливый вид.
   - Симпатичная, - сказал я, возвращая снимок. Мне не хотелось обижать его. - Очень!
   - Знаю, - он вздохнул.
   - Люблю, сил нет. Все бы за нее отдал, - бубнил он у меня над ухом. - Лишь бы рядом была, лишь бы любила!
   Я чувствовал, как против моей воли губы расползаются в улыбке.
   - На коленях ползать перед ней готов. На коленях, - горестно вздыхал Кирилл
   - Не надо, - тихо сказал я. - На коленях не надо.
   Я обнял его за талию
   - Идем, Кир. Есть другой способ. Ты ведь не боишься пролить немного крови?
  
  

КОНЕЦ.

  
   СФЗР - система с фиксированным размером заказа. Термин логистики.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"