Михаил Иванович Демьянов, мужчина средних лет и далеко не среднего материального достатка, поразил меня неожиданным радушием. Он встречал нас на пороге дома, и лицо его светилось неподдельной радостной улыбкой, что привело меня в некоторое замешательство. В начале я было решила, что он нас с кем-то перепутал. Мало ли?.. Я даже немного струхнула, представив, что сейчас он поймет свою ошибку и... В общем, последствия могли оказаться самыми неожиданными. Но нет.
- О! - воскликнул он, обращаясь к Марату, когда мы подошли достаточно близко. - Если бы я знал, что ты не один...
Тут он перевел взгляд на меня.
- Послал бы своих ребят сначала за вами. Не знал, не знал...
Расплывшись в еще более лучезарной улыбке, он подхватил меня под локоть и повлек в дом. Недоуменно оглянувшись на Марата, я была вынуждена подчиниться.
В прихожей или, вернее, сенях, поскольку принимал нас Демьянов в обычной деревенской избе, он галантно подхватил мою шубу и пристроил ее на один из обычных металлических крюков, коих было на стене не менее десятка, и все они были заняты отнюдь не телогрейками. Вряд ли вся эта верхняя одежда принадлежала Демьянову и его домочадцам. Гости? Странное место, чтобы принимать гостей. Я снова посмотрела на Марата, но он, улучив момент, когда хозяин не смотрел в нашу сторону, состроив гримасу непонимания, лишь пожал плечами.
За сенями находилась маленькая комнатка, которую почти целиком занимала русская печка, поразившая меня не многим меньше гостеприимства хозяина. Наличие в деревенском доме печи колоссальных размеров само по себе было вполне обыкновенно, но роспись, покрывавшая ее... Во-первых, краски - удивительно яркие почти неестественных цветов. Что это могло быть? Понятно, что без современной химии здесь не обошлось. Но удивительно ровная без единой трещинки матовая поверхность ассоциировалась, прежде всего, с древнерусскими фресками. Хотя почему древнерусскими? К сожалению, додумать, засевшую занозой любопытства мысль мне не удалось. Демьянов, вновь ухватив меня под локоть, повлек за собой дальше.
Вторая, следовавшая за "предбанником", комната была значительно больших размеров. Четыре в ряд традиционно для деревенского зодчества маленьких окна, противоположная тщательно отштукатуренная стена покрыта столь же затейливой росписью, что и поразившая мое воображение печь, две других стены полностью закрывали стеллажи, на которых стояла всевозможная керамика, но тут уж явно современного промышленного производства. Я бы, наверное, оставила здесь все как есть. Разве что убрала бы огромный стол, стоявший посередине и не заслуженно привлекавший к себе слишком много внимания. Ну и... Помудрила бы над освещением. Сказочная роспись на стене требовала чего-то особенного.
- Вы так увлеклись интерьером, что совсем не слушаете меня, - в голосе Демьянова послышались капризные нотки.
- Так ведь... Это наша работа. Для этого вы нас пригласили? - не слишком уверенно пролепетала я.
- Разумеется. Но об этом у нас еще будет время поговорить. Завтра.
- Как завтра?
Хотелось бы понять реакцию Марата на подобное заявление. Но он стоял ко мне спиной, разглядывая на стеллаже керамические подсвечники.
- Завтра, завтра... Сегодня у нас другое мероприятие.
- Да?..
- Какое? - оторвавшись от подсвечников, поинтересовался и Марат.
- Дашка привезла друзей. Любимое чадо не балует меня вниманием. А тут вдруг заинтересовалась этим вот приобретением.
- Домом?
- Ну да. Экзотика.
- Деревенский дом?
- Ну да.
- Понятно, - кивнула я. - Здесь, в самом деле, есть на что посмотреть. Кому он принадлежал прежде?
- Я купил его у Тани Родионовой.
- У?..
- У той самой. Дом ей достался в наследство от какой-то дальней родни. Недвижимость в России ее не интересует. Тем более такая. А я подсуетился. Сам дом мне практически ничего не стоил. Прикупил земельки вокруг. Вот это было уже не просто.
- А разве у нас торгуют землей?
- Ну, это не тема для светской беседы. Примите как факт. Я теперь крупный землевладелец.
- А что собираетесь делать на земле?
- Давайте все же оставим все деловые разговоры на завтра. Не люблю суеты в таких вопросах, тем более что планы у меня грандиозные.
- Хорошо.
- Вот и прекрасно. Тогда займемся вашим размещением. Девушка, я полагаю, может остаться в доме, а ты...
Марат энергично замотал головой.
- Что? - досадливо поинтересовался Демьянов.
- Если для двоих места в доме не найдется, то мы переночуем в машине.
- К чему же такой экстрим? - рассмеялся хозяин. - Эту проблему можно решить более цивилизованно. Андрей! - громко крикнул Демьянов.
На зов явился здоровенный детина. Прежде таких типов мне доводилось видеть только в кино. Честно говоря, я была почти уверена, что подобную внешность создают умелые руки гримеров.
- Звали, Михал Иваныч? - его голос прозвучал глухо и бесстрастно.
- Договорись в деревне по поводу ночлега этих молодых людей.
- Понял.
- После того, как здесь все закончится, лично проводишь и убедишься, что все в порядке.
- Понял.
- Иди.
В половине третьего народ потихоньку начал расползаться к местам ночлега. Обрадовало это меня бесконечно, поскольку я тихо побаивалась, что затянувшийся ужин может плавно перетечь в ранний завтрак. Две бессонные ночи, проведенные, мягко говоря, без всякого удовольствия... В общем, для меня это было бы уже слишком, и, когда в дверном проеме появилась горообразная фигура Андрея, моя физиономия засветилась такой радостью, какую я приберегала лишь для самых близких и желанных людей.
Безветренная звездная ночь. Вокруг тихо-тихо. Только дальний беззлобный лай двух или трех собак, обменивающихся, видимо, друг с другом последними собачьими новостями. После многочасового застолья в душной и шумной комнате прогулка по расчищенной широкой дорожке сулила удовольствие. Но радость моя значительно поубавилась, когда через двадцать минут пути конца этого самого пути видно не было. К тому же прогулка подразумевает все-таки прогулочный шаг, а не бег трусцой за тянувшим меня за руку Маратом, который в свою очередь, перебирая длиннющими ногами (каждый шаг не меньше моих трех), старался не отстать от нашего провожатого. Очень хотелось знать, сколько мне еще предстоит двигаться в таком темпе, но в очередной раз, скользнув взглядом по могучей спине Андрея, спрашивать я не решалась.
Моя теплая уютная постелька в темной пустой квартире. А ванна?.. Сверкая в ярком свете невинно-белоснежными боками еще не тронутыми пузырящейся прозрачной водой, бившей сильной струей из блестящего хромированного крана... Она напрасно ждет погружения в нее моего молодого (и чего уж скромничать?) весьма соблазнительного тела. Пушистое махровое полотенце и длинная белая ночная сорочка, которая так приятно ласкает кожу при первом соприкосновении. Бог знает, из какой материи она сделана? Ночные рубашки, нижнее белье и постельные принадлежности мне всегда покупает Людмила Станиславовна, вполне резонно полагая, что сама я не очень разбираюсь в этих интимно-деликатных вещах. Ну... Не совсем так, но и верно одновременно. Просто я на этом не зацикливаюсь. А для мамы, с ее слов, не столь важно какое на ней надето платье, главное - что под платьем. Вполне простительная женская слабость.
Не знаю, сколько времени душа моя, вырвавшись из утомленной плоти, витала в московской квартире, но момент воссоединения пришелся как раз вовремя: наша нестройная шеренга, сбилась в кучку у двери. Андрей мощным кулаком постучал по ее обитой дерматином поверхности. Звук получился глухой и очень негромкий. Увеличив прикладываемое усилие, Андрей постучал настойчивее. И без того заметно потрескавшееся дверное убранство, дало еще несколько трещин, обнажая свое ватное нутро, но какого-либо шевеления в доме не последовало.
Вот человек долго-долго идет к какой-то цели. Идет целеустремленно, не обращая внимания на... Ни на что, не обращая внимания. И останавливается на пороге, чтобы перевести дыхание и, вдохнув полной грудью, заносит ногу над порогом...
К счастью, здесь мои пространные рассуждения можно прервать. Многострадальная дверь со скрипом отворилась, и мы увидели маленького сухонького старичка с керосиновой лампой в руке. От усталости мне к этому моменту все уже было абсолютно безразлично. Я не слушала, о чем довольно сердито говорил Андрей, и что в оправдание ему отвечал старичок, удивляясь лишь, что столь могучий телесно мужчина мог выдавать такие пронзительно-высокие ноты. Это раздражало, но, так и не заинтересовавшись сутью перепалки, мое любопытство выбрало объектом изучения лампу в руках хозяина дома. Осветительный прибор явно был родом из времен, когда не только в российской глуши, но и в цивилизованном мире про электричество еще не слыхивали. Наконец, голоса затихли, и наш провожатый развернулся на 180 градусов и зашагал в обратном направлении. Я машинально повернулась в его сторону, и, провожая его взглядом, подумала, что если бы он вдруг обратился к нам со словами, которые обычно говорят при прощании, то меня бы это, скорее всего очень удивило. Было все-таки в этом детине что-то недочеловеческое. "Верный пес" Демьянова... Хотя почему пес? Я люблю собак и считаю этих божьих тварей весьма расположенными к общению. Даже сторожевые со специально культивируемой агрессивностью собаки пусть не всегда дружелюбно, но реагируют на людей. А этот тип... Груз принял - груз сдал.
- Гаш...
- Что? - отозвалась я, повернувшись к Марату.
- Пошли.
Я кивнула, только теперь заметив, что старичок широко распахнул дверь и манящим жестом свободной руки приглашает в дом.
Часть семнадцатая.
Не очень понимая, где нахожусь, я оглядывала незнакомое помещение. Судя по интерьеру, который я могла разглядеть в узкие щелочки не раскрывающихся шире глаз, жилище было явно не городское. Разрешение вопроса - что бы это значило, я решила оставить на потом, когда окончательно проснусь. А пока, сладко потянувшись, перевернулась на другой бок и снова с неимоверным удовольствием сомкнула веки, готовясь отойти ко сну. Но время шло, а сон не возвращался. И все стало не так. Раздраженно ворочаясь с боку на бок в поисках удобного положения, я провела еще некоторое время. И, наконец, осознав, что заснуть мне больше не удастся, откинула одеяло и села, прижав к груди ноги, обхватив их руками. В этом положении меня и застал хозяин.
Дверь открылась совершенно бесшумно. Все-таки еще плохо соображая спросонья, я не сразу догадалась прикрыться одеялом, но зато, едва увидев старичка, сразу вспомнила вчерашние приключения и почему оказалась в этом доме.
- Правда? - совершенно искренне удивилась я. - Я думала, что гораздо меньше. Темно ведь еще.
- Так ставни закрыты. Вот и темно.
- А вы рано встали?
- Мое дело стариковское. Долго спать не могу. Работать - не работаю, на гулянки не хожу. С чего мне уставать? Рано ложусь - рано встаю.
- Вчера-то мы вас поздно побеспокоили.
- Так ведь я порой и днем покемарю. Завтракать будешь? Или не польстишься на мое угощение?
- А Марат?
- Парень-то твой?
- Ну да. Он где?
- Так ушел.
- Давно?
- Нет. Почитай, только что и ушел.
- Так, может, я его еще догоню.
- Вот еще!.. Чего это по морозу в догонялки играть? Как проснешься, велел тебе сказать, чтобы здесь его дожидалась. Так как на счет завтрака-то?
- Ну что ж... Можно и перекусить, если, конечно, не объем вас.
- Эк сказанула!.. Если живу один, так ты уж решила одинокий? Нет, милая. У меня два сына, дочка да семеро внуков. Чуть не каждый день кто-то навещает. Провизии у меня столько, что боюсь, как бы холодильник от натуги не лопнул. Ты, значит, поднимайся, умывайся, а я пойду на стол соберу.
Кухонька у старика была небольшая, но опрятная и уютная.
Я уселась за стол, обильно заставленный снедью.
- Зачем же так много, дедушка?
- Так ешь сколько съешь. Насильно никто тебя пичкать не собирается. Только я вот что скажу - организм с утра заправлять надо. Вот на ночь вредно наедаться. Это точно. А за завтраком ешь, сколько влезет.
- Спасибо, дедушка.
- Чего ж заранее благодарить. Может и не понравится еще.
- Ну, это вряд ли. Пахнет жутко аппетитно.
- Странно вы теперь разговариваете. Разве хорошая еда может жутко пахнуть.
- Я и не заметила, что глупость ляпнула, - рассмеялась я.
- Ладно, ешь давай. Разговорами сыт не будешь.
Я положила на тарелку три отварных картофелины, от которых все еще валил белый ароматный пар, втянула его в себя.
- Божественно...
- Ну, так вся пища от Бога.
- Я не об этом...
- Да понимаю я. Ты маслица положи.
Старик протянул мне масленку со сливочным маслом.
- Мне бы подсолнечного... У вас есть?
- Как не быть? Есть.
Я размяла вилкой картофелины и обильно полила подсолнечным маслом, добавила горку квашеной капусты и, оставшись вполне довольной получившимся натюрмортом, приступила к еде.
- Кто ж тебя научил так картошку есть?
- Баба Лина, моя няня.
- Баба Лина твоя, видно, из деревенских была?
- Да, - ответила я.
Рот мой был набит картошкой с капустой. Но так вдруг захотелось наплевать на все эти правила этикета, что я, не переставая жевать, продолжила.
- Она была няней еще у моего отца. Ко мне она, так сказать, по наследству перешла.
- Раньше такое нередко случалось. Тебе сколько лет?
- 23.
- Я думал меньше. Совсем старый стал. Вот и глаз уж не тот. Раньше-то я в таких вещах не ошибался. Про отца, стало быть, гадать не стану.
- Отцу 64.
- Я так и думал, что не молодой. А нянька твоя уж совсем, наверное, старенькая?
- Она умерла.
- Давно?
- Двух лет не прошло...
- Другая бы сказала, давно. Любила, значит, ее.
- Мне ее очень не хватает. Она, конечно, старенькая была... А все-все понимала. Ум у нее был ясный и характер замечательный. Добрая вне всякой меры, а все ее слушались. Правда, правда. И дед, и отец... Даже моя мама перед ней такая смирная становилась, покладистая. А уж Людмила Станиславовна не из тез тех, кто смирится, если ее слово не последним будет.
- Что это ты мать-то так официально величаешь?
Я пожала плечами.
- Привычка. У нас в доме ее все так называли. Не знаю почему.
- Что ж ты ее так и в глаза называешь?
- Нет, конечно, - рассмеялась я. - Людмила Станиславовна такого бы не потерпела.
- А тебя-то как зовут?
- Аглая.
- Что так? - удивился старичок.
- Да, - кивнула я. - Имечко не самое удобоваримое. Но это длинная история.
- Это я к тому, что с нянькой росла. Семья, стало быть, не простая. Русофильством страдали? Или так, дань моде? Сейчас многие своим чадам имена позаковыристей выискивают.
- Да нет. Чистая литературщина.
- Расскажи. Потешь старика. Спешить нам вроде некуда.
- Да, в общем-то, ничего интересного. Папочкины фантазии. Нас у отца три дочери. Нет. Теперь уже четыре плюс Родька. Но на момент моего рождения я была третьей. Старшую дочь отец назвал Александрой. Без всякой задней мысли. Через десять лет у него родилась вторая дочь. При выборе имени для нее он проявил уже больше фантазии. Помните, "Идиота" Достоевского?
Старичок кивнул.
- У генерала Епанчина три дочери: Александра, Аделаида и Аглая. Вторую назвали Аделаидой. Ну а с выбором имени для меня проблем уже не было.
- Чего ж именно так?
- Так ведь фамилия.
- Вы Епанчины что ли?
- Ну да.
- Ага, Епанчины. Художники такие есть. Отец Сергей и сын Николай.
Я с удивлением воззрилась на старика.
- Ты ешь, ешь. Вот грибочки. Вкусные. Сам летом собирал. А дочка засолила. Приятно смотреть, когда человек с аппетитом ест. Соскучились вы все по простой пище. Ресторанная дребедень под всякими там кисло-сладкими соусами разве с этим сравниться.
- А?..
- Удивляешься моей осведомленности?
Я согласно кивнула.
Теперь рассмеялся старик. И смех его, как и он сам был очень симпатичным. Не дребезжаще-кряхтящим как это обычно случается у очень пожилых людей, а весело-задорным, что ли. Но не это меня сейчас занимало.
- Я, милая, много чего такого знаю, о чем и не подумаешь, глядя на меня. Так Епанчины-то эти, не родня ли тебе?
- Родня. А, правда, откуда вы про них знаете? Ну, дед ладно... Он все-таки всемирно известная знаменитость. А про отца далеко не всякий москвич слышал. А вы так уверенно... И по именам.
- Интересуюсь. По молодости учился я живописному ремеслу. Да только потом жизнь так завертела, что о многом и вспоминать-то не хочется. А на старости лет вот...
Старик прислушался.
- Вроде стучится кто-то?
Я тоже прислушалась. Действительно слышались глухие удары. Видимо, кто-то барабанил по обитой дерматином входной двери.
- Пойду, посмотрю. А ты ешь, не стесняйся. Коли и переешь, так ничего страшного. В Москве своей наголодаешься.
Старик встал и пошел из кухни.
- Да, - уже на пороге обернулся он ко мне, - про отца твоего. Талантливый он художник. Я зря говорить не буду. Сама понимаешь, выгоды с этого никакой не поимею. Талантливый. Может против Сергея и немного "пожиже" будет. Только многие, как теперь говорят, "раскрученные" против него вообще ничего не стоят. Так и знай.
Я, было, хотела ответить, что совершенно с ним согласна и тоже считаю отца во многом недооцененным, но старичок уже ушел.
- За тобой приехали, - оповестил меня, вернувшийся старик.
- Марат?
- Нет. Другой.
- Андрей?
- Не знаю. Не представился.
- Ой, а я ведь так и не знаю, как вас зовут.
- Да на что тебе? Зови просто дедушкой. Мне так даже приятнее.
- Хорошо. Только все же, как вас зовут?
- Зовут меня Петром Андреевичем, а фамилия - Велехновский.
- Велехновский?
- Что? Знакомая фамилия?
Я пожала плечами.
- Как будто слышала. А вот где? Не могу вспомнить.
- Ну и не мучайся. Фамилия, конечно, не так, чтобы часто встречается, но не один же я Велехновский на белом свете.
- Нет, я обязательно вспомню. Вы, дедушка, такой занятный тип... Что-то мне подсказывает, что не про однофамильца вашего я слышала. А вы с моим дедом не были знакомы?
- С Сергеем Епанчиным?
- В молодости. Вы ведь почти ровесники, нет?
- Да ты, я смотрю, вроде меня: любопытная.
Старик весело прищурился. Я подумала, что, если он не дал сразу прямого ответа, то догадка моя, скорее всего, попала в цель. Но сказать об этом не успела, потому что послышались чьи-то шаги, и старик живо на это откликнулся.
Часть восемнадцатая.
- Сюда проходи. Здесь мы.
Склонившись над тарелкой, я закрыла глаза, чтобы получше сосредоточится. Теперь я была уверена, что фамилия Велехновский не раз звучала в моем присутствии. Иначе, с какой стати подсознание так живо на нее откликнулось. Что-то связанное с дедом. Но мысли мои тут же сбились с намеченного курса, когда я услышала голос вошедшего человека; чуть глуховатый с заметной гнусавинкой, что предполагало какие-то проблемы с носовой перегородкой. Может проигнорированная в детстве необходимость удаления аденоидов? Какие глупости лезут в голову, когда необходимо преодолеть растерянность и собраться, чтобы не выглядеть полной дурочкой.
- Проходи, проходи. К столу садись. Угощение простое, но Аглае понравилось.
Я с улыбкой кивнула. Главное, чтобы улыбка не показалась ему уж очень глупой.
Он сел на стул рядом со мной. Петр Андреевич поставил перед ним чистую тарелку, положил вилку, нож.
- Картошка немного остыла, правда.
- Вот и хорошо. Я не люблю, когда еда слишком горячая.
- И Аглая так же.
- Не любит горячего?
- Да нет. Характер хороший. Не ломается, не привередничает.
Что это они обо мне в третьем лице. И зачем меня нахваливать? Будто на смотринах.
- А давайте я вам наливочки принесу. Вкусная наливочка, домашняя.
- Не время вроде для наливочки, дедушка.
- Ну, время или нет, а вы мои гости. Что ж так и уедете, не попробовав моего фирменного напитка?
- Несите, дедушка, несите. Попробуем и наливочку.
Старик ушел, и я была готова убежать за ним следом. Давненько я не ощущала себя такой беспомощной маленькой девочкой.
- Я думала, что вы уже уехали.
- Какое там! Все еще дрыхнут.
- А вы?
- Я нет, как видите.
- Нет, я не об этом. Вы, в самом деле, за мной?
- Да.
- Странно.
- Почему?
- Тащиться в такую даль по морозу...
- Так я верхом.
- Как это верхом?
- Не вЕрхом, а верхОм. Не понятно? Я на лошадке прискакал.
Для пущей убедительности он "проскакал" по столу указательным и средним пальцами. Либо он был не очень высокого мнения о моих интеллектуальных способностях, либо еще в доме Демьянова заправился чем-то вроде предложенной здесь наливочки, что и спровоцировало игривость его настроения.
- Все равно холодно.
- Ерунда. Ни с чем не сравнимое удовольствие скажу я вам. Прежде я зимой никогда верхом не ездил. Тоже думал, что холодно и все такое прочее. А зря, как выяснилось.
- В таком случае я очень за вас рада.
- Не слышу в голосе искренности.
Я пожала плечами. Тоже мне Станиславский нашелся.
Два года назад умер мой дед. Это случилось сразу после Старого Нового Года. Тринадцатого еще все было в полном порядке. Мы с девчонками отправились к нам на дачу. Машка тогда поссорилась со своим Игорем. Причину ссоры сейчас даже и не вспомню. Что-то мелкое, банальное. Думаю, что и сама Машка вряд ли вспомнит. Она тогда была в "интересном положении" и психовала по пустякам, что вполне естественно для беременных, но будущий отец, в силу непонятных нам с Олькой причин, никак не хотел примириться с этим фактом и вел себя неадекватно ситуации. Их отношения чуть ли не постоянно находились на грани полного разрыва, и нам с Олькой поочередно приходилось исполнять роль третейского судьи: разбирать конфликт и склонять стороны к примирению. Ну да дело прошлое. Да и, вообще, к тому, что я пытаюсь рассказать, это не имеет никакого отношения.
Домой я вернулась под вечер четырнадцатого. Еще в прихожей зареванная баба Лина огорошила меня сообщением, что деда забрали в больницу. Не успев раздеться, я тут же выскочила из дома и помчалась к нему. В больнице после беседы с дежурным врачом, я немного успокоилась. Уверения медика, что ни о какой катастрофе речи не идет, вроде бы подтвердились, когда я увидела деда. Он полулежал в больничной койке и вид у него, в общем и целом, был вполне удовлетворительный. Я просидела у него часа два. Он был словоохотлив, весело шутил и давал мне наставления, остроумно поучая и предостерегая. Потом тот же врач отправил меня домой, снова уверяя, что для особых беспокойств нет никаких причин. А на следующее утро около восьми часов нам позвонили из больницы и сказали, что моего деда больше нет.
Все последующие дни слились для меня во что-то тусклое, однообразно-бесконечное... Будто длинный-длинный состав поезда медленно без разгона ползет мимо меня, а я смотрю на него с перрона, не очень-то понимая, что я здесь делаю. Похороны, поминки, наследственные дела. Люди. Очень много людей в темных одеждах и с мрачными лицами. Печальная музыка и нескончаемый гул человеческих голосов то приглушенных, то громконадрывных.
Через сорок дней нас всех собрали для оглашения завещания деда.
Нет. Это было уже потом, позже.
После похорон баба Лина совсем расхворалась, и отец забрал ее к себе. Я осталась совершенно одна. Первые дни я слонялась по пустой квартире, погруженная в полное безразличие. Потом стала искать себе хоть какое-то занятие, но все валилось из рук. Оставив эти попытки, я целыми днями сидела на кожаном диване в кабинете деда, изредка выползая на кухню. Пила кофе и возвращалась обратно. Не то, чтобы мне совсем не хотелось есть, но сама только мысль о приготовлении пищи на время перебивала аппетит, а потом как-то и вовсе забывалось о еде. Телефон я отключила, на звонки у входной двери никак не реагировала, и скоро они прекратились.
Отупение прошло не сразу, но прошло. Однажды, проснувшись утром, я поняла... Нет, не поняла, а почувствовала, что не могу больше находиться в этой тишине. Она угнетала и даже пугала меня. И я включила телевизор. Теперь, перебравшись на диван в гостиной, я тупо наблюдала, как по корту бегают теннисисты и машут ракетками. Транслировали Открытый Чемпионат Австралии. Я люблю теннис. Но мне было абсолютно все равно: кто играет и кто выигрывает. Я никак не реагировала на восторженные восклицания комментатора, радовавшегося красивым розыгрышам. Мне важно было лишь то, что шум стадиона разгоняет сгустившуюся за время моего добровольного затворничества тишину по углам, образуя около телевизора оазис подобия реальной жизни. Хорошее сравнение, между прочим, случайно пришло мне на ум. В самом деле, я как заплутавшие в пустыне путники сначала тщетно пыталась приблизиться к вожделенному источнику, чтобы, глотнув прохладной воды вновь почувствовать вкус жизни. Но я упорно двигалась в этом направлении. Повезло ли мне? Не был ли мой оазис миражом? Сейчас, когда я могу рассуждать об этом спокойно, я совсем в этом не уверена, но тогда... Постепенно мелькания на экране стали обретать для меня смысл. Но смысл еще не все. Чтобы душа проснулась ей необходимо сопереживать тому, что видят глаза и понимает разум. Ну, вот я и подошла к тому моменту ради чего собственно и начала это пространное изложение. Подойти-то, я подошла. Только как внятно написать о том, что и самой не до конца понятно? Можно описать последовательность событий. Хотя какие это события? Внешне ведь ничего не произошло. Я по-прежнему сидела у телевизора и наблюдала за игрой теннисистов, боровшихся за кубок победителя. Но инертность ушла, появился интерес. Выделив для себя игрока, чья победа для меня была предпочтительней (хотя чего уж там было особенно выбирать, когда на финальной стадии среди иностранцев фигурировал лишь один игрок с русской фамилией), я принялась усердно болеть за него. Полуфинальный матч уже полностью вывел меня из забытья. Около пяти часов я, неотрывно глядя на экран, нервно ерзала на диване, гримасничала, вскрикивала, аплодировала. В общем, вела себя, как и полагается настоящей фанатке. Дождавшись победы своего избранника, я облегченно вздохнула, отправилась на кухню и впервые за последнее время не поленилась приготовить себе обед, который тут же с большим аппетитом и слопала. Следующий день я посвятила генеральной уборке квартиры. Подключила телефон и позвонила отцу, поинтересовавшись здоровьем бабы Лины. К своему стыду, во время депрессии я утратила интерес даже к моей старой няньке. А на завтра (о, чудо!) я оделась и вышла из дома. Прогулялась по бульварам, зашла в магазин и накупила всякой вкуснятины. Правда, вернувшись домой, и, обнаружив на автоответчике кучу сообщений, я снова отключила телефон. К полноценному общению с внешним миром я все-таки была еще не готова. Да и что, кроме соболезнований я могла услышать от звонивших? Ничего такого я слышать не хотела. Я только начала выкарабкиваться, и снова погружаться в беспросветную тоску мне было ни к чему. День третий. Финал турнира в одиночном мужском разряде. Удобно угнездившись на диване, я включила телевизор и приготовилась наблюдать за игрой. Но интриги в финальном матче не получилось: слишком очевиден был перевес российского игрока. Я продолжала следить за тем, что происходит на экране, не сразу даже сообразив, что игра как таковая перестала меня занимать. Я следила не за подачами, розыгрышами, приземлением мячей, нет. Меня куда больше занимал сам игрок: его мимика, жесты, реакции на удачи и провалы. Я с каким-то необъяснимым азартом не смотрела даже, а разглядывала, как он шел, как садился в кресло, как вытирал полотенцем вспотевший лоб, пил воду, устремив куда-то неподвижный взгляд. Почему это стало для меня так занимательно? Бог знает? Я прекрасно знала этого игрока и раньше, следила за его карьерой, ходила на его матчи. Ну да, без ложного ханжества и с полной откровенностью сознаюсь, что любовалась не только его игрой, но и отдавала должное его внешней привлекательности. Так что? Мало ли симпатичных парней мелькает на телевизионном экране? Почему же вдруг?.. Бессмысленное, в общем-то, занятие в этом "копаться". Потому и вдруг, что неожиданно. И неожиданно, потому что не понятно. Понятное не бывает неожиданным, а ожидаемое никогда не случается вдруг. Здесь можно снисходительно улыбнуться, поскольку и сама толком не поняла, что хотела сказать сей "мудреной" сентенцией. Ну не знаю я, как описать то, что случилось со мной в тот день. Что-то где-то замкнулось, пробежала искра и все... Был один из многих, а стал из многих один. Я поняла это еще до окончания трансляции. И когда он стоял с этим вожделенным горшком с двумя ручками и, немного смущенно улыбаясь, скороговоркой гнусавил по-английски дежурные благодарственные фразы, я сидела на диване в пустой квартире, обливаясь никому не нужными и не понятными мне самой слезами. Уже все закончилось, по телевизору шла реклама, а я все ревела и ревела, не в силах справиться с этим водным потоком. Может быть, эти слезы копились во мне со дня смерти деда? Тогда все-таки не так стыдно. В общем, с короткими промежутками я прорыдала тогда почти весь день. А когда успокоилась, налила полную ванну воды, обильно сдобрила ее всеми ароматическими веществами, что нашлись на полках, разделась и погрузила безвольное, уставшее от судорожных вздрагиваний при каждом новом слезливом припадке тело в эту благоухающую субстанцию, и пролежала в ней без всяких мыслей не меньше часа. Вода совсем остыла. И я, не побоюсь такого сравнения, как Афродита вынырнула из пены (хотя какая уж там пена через час)... Ладно слишком много натяжек. Та ведь ко всему прочему, кажется, утром выныривала, а не на ночь глядя. В общем, больше ничего интересного в тот день не произошло.
На следующее утро я проснулась рано. Включила телефон. Приготовила завтрак и съела его. Оделась и поехала к отцу навестить бабу Лину, а заодно поинтересоваться, не собирается ли она возвращаться домой. Бабу Лину я застала в полном здравии, но вернуться в нашу квартиру она отказалась. Я не стала ее уговаривать, понимая, что в большой семье, где к тому же недавно родилась моя, надеюсь уж теперь точно самая младшая сестричка, (бедняжка, кстати, как и я, благодаря неистребимому желанию моего папочки оживить весь пантеон героев Достоевского, получила не самое благозвучное имя Авдотья), няне будет лучше.
Я стала жить одна. И внешне все как бы вернулось "на круги своя". Но!.. "Выверт", которым закончилась моя депрессия, не давал мне покоя. Какое-то время я надеялась, что это пройдет. Не случилось. Порой, правда, мне удавалось затолкать свою тайную страсть в такой дальний уголок души, где чувство мирно засыпало, и я почти забывала о нем. Но стоило мне случайно увидеть предмет обожания... Да что там! Стоило кому-то рядом просто произнести его имя вслух, и все возвращалось. Впрочем, не буду преувеличивать. Нельзя сказать, что это приносило мне какие-то уж совсем неимоверные страдания. И все же мне очень хотелось избавиться от этой зависимости. Глупо же, в конце концов, в моем возрасте воздыхать о придуманном (а за два года я много чего себе нафантазировала) человеке, когда рядом ходят вполне привлекательные и реально доступные молодые люди. Например, Марат. Разве он не мог бы занять в моей жизни куда более значимое место?
И вот вам, пожалуйста! Предмет моих тайных мучений сидит рядом и пытается мне на пальцах показать, как скачут лошадки.