Сидел я как то дома, скучал, и пытался написать рассказ о *** , но мало что выходило, и я, немного расстроенный от той ерунды, что в такие минуты посещает мою голову, просто бродил у дома с фотоаппаратом в руках и зачем-то пытался поймать в кадр суетливую и такую же недовольную черную курицу. Неожиданно позвонил Вова и в своей неспешной и флегматичной манере, пояснил, что его знакомые ребята собираются сегодня вечером на берегу Волги с гитарами, вином, костром и разговорами подле него, и предложил поехать. Я долго не думал и через какие-то полчаса мы слушали Меззи Стар в проигрывателе его хэтча и говорили о зарождении инди в олдовой Бретании.
Я был немного в нетерпении от предстоящей встречи и даже слегка волновался и мне тут же захотелось знать, а что это за чуваки такие и их подруги, и чем они занимаются и где работают и сколько им лет и вообще все, что знать было можно, а Вова молчал, улыбался, слушал меня и музыку, и смотрел поверх руля на дорогу. Белая полоса дорожной разметки тянулась бесконечно вдоль дороги, справа тополя бегут вместе с нами безмятежно и даже весело, подобно марктвеноским персонажам, слева комбайны пыхтят и извергают гигантские клубы дыма над золотым полем, но мало кому есть до этого дело, только машины снуют по пахнущей гарью черному асфальту туда и сюда. Приехали мы, когда послеполуденный зной пошел на спад и люди начали покидать свои душные квартиры и в разноцветных рубашках сновать вдоль бульваров, останавливаясь иногда и всматриваясь вдаль в раздумьях.
Парни оказались самыми обыкновенным на вид и совершенно ничем от снующих по проспектам людей не отличались, а девушек я не видел. Правда пока мы болтали о фильмах: они мне о БГ, а я им про Кена Киззи и вроде никто друг друга не понимал, подошла одна, с гитарой и в рубашке, все как полагается, но с такой несусветицой на лице, что я сразу подумал, какого черта я здесь вообще делаю. В конце концов мы все залезли в машину и поехали куда то вниз, потом пешком, с рюкзаками и сумках в руках, по узкой и совсем разбитой дороге спускались вдоль приземистых остовов одноэтажных домиков, половина из которых были сплошь заросшие плющом и диким виноградом, и в общем то это было довольно таки красиво, в отличие от этой дороги - она была ни к черту. Я краем уха слушал тех людей, что шли рядом, не до конца их понимал и потому больше глазел по сторонам и замечал, что все эти заборы и калитки были одних цветов - синие и зеленые. Еще я заметил, что все вокруг пропитанно ленью: лениво плыли облака, лениво покачивались женщины из стороны в сторону с ведрами в руках, лениво колыхались платьица на их бедрах, лениво и почти с неохотой играли дети в песке за изгородью у печального дома, лениво махал хвостом пес у дороги, взбивая тучи пыли над собой, тоже ленивой.
Мы спустились вниз, к самой реке и вид, открывшийся моим глазам, превзошел все те ожидания, что представлял я, еще сидя в машине. На многие километры простиралась вширь река, так, что едва был виден берег там вдалеке; он туманно расплывался в завихрениях воздуха и если особо не вглядываться, то можно было думать, что одних тонов небо и вода сливаются где то вдалеке в единое целое. Самые настоящие волны бились о берег, берег суровый, с темным песком и серыми камнями. Волны неаккуратно скатывались к ногам, поднимая песок со дна и бросая его на ботинки, белые чайки летали над самой водой, выжидая момент и кричавшие в отчаянье, нагоняя тоску и невеселые мысли. Мы шли справа от воды и там постепенно берег поднимался выше, став неприступной обрывистой стеной из песка и глины, и все что отделяло его от воды это тонкая полоса серо-желтого песка здесь снизу, уходящая с поверхности в бездну. Берег был пуст и совсем изредка нам попадались люди и то были романтики, ловившие кайф в уединении и целующиеся под рокот пены и волн в предзакатные сумерки, да одинокие рыбаки, неподвижно зависшие в своем одиноком безмолвии и часами глядящие в бурую от водорослей воду.
Наконец, по тропе, ведущей вверх, мы поднялись на сам берег : чаща леса сверху и справа, слева заброшенные много лет сады - и тут и там я встречал дикие кусты малины, уже ссохшиеся, деревца яблонь - я сорвал с одной красное и на вид казавшееся аппетитным яблоко, но на вкус оно оказалось горьким и кислым. Все деревья поднимались высоко вверх и узкая тропа вела туда, в город. Мы нашли замечательную полянку, свободную от растительности, прямо на обрывистом берегу и с него открывался великолепный вид на побережье, уходящее далеко вверх и сплошь зеленое и одинокое, только поодаль виднелись маленькие домики, утопленные в эту самую зелень. Мы разложили палатку, а после разбрелись в стороны и натаскали хворосту, и в те моменты, когда с охапками в руках мы встречались у лагеря, то перекидывались словами и все в общем то казалось неплохо.
После, когда заиграл костер и хмель ударил в голову, а солнце коснулось багряной воды в тысячах дней ходьбы отсюда, мы болтали о том и о сем, и поначалу мне даже казалось, что в этих словах есть смысл и с пребольшим интересом слушал и что то говорил сам, иногда брал гитару в руки, а после передавал ее другим, и в моей руке уже оказывалась пинта с красным, которая незамедлительно касалось легких и головы, а после языка и мыслей. К нам из ниоткуда присоединилась девушка с длинными золотыми волосами, сверху хайратник, и она незамедлительно удалилась вниз, к волнам, достав мольберт и краски, принялась что то рисовать и отсюда сверху, когда мы подступали к самому краю берегу глянуть на красную воду и отдохнуть от звуков гитары и желтого пламени, я думал, господи, неужели она действительно там что то видит? Через час или полтора она вернулась и накурила на всех какой то ерундой, после которой мне начало казаться, что мир перевернулся с ног на голову. Мир завертелся, и я созерцал хаус, что творился подле костра: гитары играли, неожиданно я осознал что их ДВЕ - к нам присоединился еще кто то -и они играли без остановки и передышки и звуки лились и лица кружили вокруг костра, сменяя друг друга и я думал, боже, что происходит и когда это все прекратится, но это все не кончалось, а лишь ускорялось и продолжало нестись дальше и на спираль выше, и я не мог уже это терпеть, хлопнул Вову по плечу и сказал, что я пошел покурить и остудиться вниз, к Волге. В темноте по тропинке, освещаемой лишь светом луны и звезд, отражающихся в покачивающейся воде, я осторожно, ведь камни выступали из темноты и бросались под ноги, наконец ступил на холодный прибрежный песок. Шум разбивающейся реки заглушил голоса сверху и лишь их отголоски доносились до моего уха.
Я сел на песок, облокотившись о поваленный ствол дерева и спиной ощутил холод и шероховатость его ствола. Грохот пенящейся у берега воды, ребристые гребешки волн, подсвечиваемые светом луны, желтые мерцающие огоньки где то там вдалеке, невидимый берег, неугомонные крики чаек совсем рядом, холодные и пресные брызги в лицо, едваветер, такой легкий и совсем свежий, касающийся лица наравне с капельками воды - это все волновало меня куда больше того, что ощущал я несколько минут тому назад наверху. Эти люди пугали и восхищали меня одновременно. Вообще, я всегда гнался за вселенскими безумцами, бродягами дорог, курителями марихуанны в степи, под палящим солнцем и с белыми расшитыми рубахами на груди, за несущими чушь под покровами ночи и в свете звезд. Но те люди, что сидели наверху и чьи голоса доносились до меня оттуда, не относились ни к тем, ни к другим. И дело даже не в том, что я их не понимал: я не понимаю и половины безумцев из тех что встречал и даже не до конца уверен что они понимали себя сами, но их можно было СЛУШАТЬ, слушать часами напролет под палящим солнцем и под проливным дождем. Их слова, витая в воздухе подле меня, заставляли чувствовать себя живым и смотреть на мир иначе и это были чудесные моменты жизни. Нет, они, эти новые люди, чьи голоса едва доносились до меня и разбивались о волны, а волны о берег, были определенно людьми интересными, а главное - по настоящему увлеченными, что если и не редкость, то явление весьма нечастое, и потому я все же был восхищен: как ни посмотри, они таки являлись безумцами, безумцами этой ночи, и, может я ожидал чего то другого, но это уже вопрос ко мне, нежели к ним....
• * * *
Когда все ушли, мы еще некоторое время сидел с Вовой у костра, у палатки, почти во тьме и говорили о всяком, и я допивал последнее пиво. Та ерунда, что притупила мой мозг с приходом златоволосой девушки, уже давно выветрилась, так что я, наконец, мог мыслить ясно, хоть и не совсем трезво. Я подумал о том, что возможно, это и есть лучший момент всей ночи, когда все голоса стихли, все эти крики, смех и звуки гитар, и та атмосфера, витающая в воздухе, испарилась, испарялась прямо сейчас, а все что нужно уже есть. Мы здорово провели время, но мне по душе больше разговоры и негромкие, печальные стоны гитар в ночи, в свете костра; мне по душе, когда мой собеседник просто говорит, а я его просто слушаю; мне по душе, когда отголоски голосов не достигают берега, ведь там и без того достаточно шумно; мне по душе, когда возгласы чаек ласкают ухо и они кружат вдоль пенящейся полосы воды; мне нравится, когда вечер просто льется, а не проливается, как прокисший крымский портвейн на холмах вдоль берега. Я так и сказал Вове, и он, кажется, со мной согласился. Недалеко уже было до рассвета, когда мы распростерлись в палатке, на голом, жестком полу. Меня это не сильно волновало, потому заснул я крепко и почти сразу.
* * * *
Я проснулся от того, что лучи нового солнца, чуть приподнявшегося над размытой и покачивающейся в дымке линии горизонта, коснулись палатки и нагрели ее изнутри. Я бы и спал дальше, не впервой, да и люблю я подремать подольше, но Вова думал по другому. Снаружи было не слишком солнечно и по утреннему прохладно, ровно настолько, что новый день ласково касался лица, а ноги податливой и еще влажной травы. Я с удовольствием втянул свежий, речной воздух и с самого края обрываберега посмотрел вдаль, на желтое небо, желтое солнце, желтую воду снизу. Все было желтым, и песок и галька были желтыми, и кожа на моих руках была тоже желтой. Все это утро было желтым. Размеренным, приятным, неторопливым и неярким, не так, как это бывает, когда с утра выходишь во двор выкурить утреннюю сигаретку и жмуришься от лучей и подставляешь руку к бровям, чтобы не ослепнуть, и это по своему здорово, но сейчас мне этого совсем не хочется, не хочется слепнуть, не хочется жмуриться, не хочется подставлять к бровям руку. А хочется просто смотреть вниз, на клокочущие и постоянно недовольные волны, выбрасывающие водоросли и глубинную гальку на берег, смотреть на покачивающие кроны еще зеленых деревьев справа, слушать, как ветер играет в их неугомонной листве, смотреть, как неспешные и тягучие облака, подсвеченные солнцем, плывут куда то в небе, знать, что тебе никуда не нужно, да и нет никаких проблем в общем, что могли отяготить меня в столь чудное и ненавязчивое утро. Спуститься вниз, к воде, закатать штанины и с некоторым трепетом, после теплого и уютного песка, вступить в холодную, еще непрогретую воду, не рассчитать и с удовольствием намочить штаны по колено от накатившей послерассветной волны и побродить так около получаса вдоль берега, рассматривая приносимые со дна камушки и любуясь зеленой линией горизонта.