Давно это случилось... Работал я на крупном оборонном заводе. Цех был большой и не к ночи будь сказано, люди в нем иногда умирали. Ну, не то чтобы прямо в цеху, чаще где пришлось, но организацией похорон занимались именно по месту бывшей работы покойника.
Процедура была отработана многолетней практикой, оговаривалась множеством инструкций и неписаных правил: управление выделяло транспорт, начальник цеха спирт, а поминки - за счет профкома в заводской столовой. За пару отгулов, заводские грузчики тащили сырой гроб к могиле, шмыгающие кладовщицы несли венки, а декламаторы из заводоуправления возносили панегирики непосредственно перед преданием земле и на поминках. Но и в этой, отработанной годами процедуре, случались непредвиденные, а то и просто досадные накладки вносившие диссонанс в работу отлаженного механизма.
Как-то раз меня призвал начальник цеха и поручил организовать похороны очередного почившего сотрудника. Он кратко проинструктировал и просил не забывать о Петровиче. Хотя в цеху я работал недавно, наслушаться историй про Петровича успел предостаточно. Это был невысокий, щуплый мужчина преклонных годов, незаметный в быту и уважаемый как мастер своего дела. Но имел Петрович маленький пунктик - он безумно любил выступать на поминках. Ничего плохого, казалось бы, в этом не было, но здесь-то и таился тот самый нюанс, стоивший мне месячной премии.
Пока Петрович был трезв, он сидел за столом и скромно потягивал халявную водку. Его благообразное лицо ни в малейшей степени не отражало реальной степени опьянения, а аккуратный песочного цвета костюм и строгий галстук придавали окружающим ложное восприятие его как трезвого человека. Поэтому родные и близкие с надеждой разыскивая к окончанию застолья способного сказать еще доброго об усопшем, как правило, натыкались на него взглядом. Петрович же, осознавая свою ответственность перед молчаливой, а то и громогласно изложенной просьбой убитых горем родственников, наливал половинку граненого стакана, прочищал горло и приподнявшись над столом призывал присутствующих к вниманию. В состоянии Петровича это была тонкая грань между тем, когда он готов был отключиться, но еще мог говорить. Вот здесь-то и происходили те самые неприятности.
Голос у выпившего Петровича становился твердый, размеренный, будто с ним работали лучшие постановщики современных шоу. Слова метались под сводами старенькой столовой, оглушая присутствующих своим трагизмом, стекали на ослабленные водкой головы. Обычно речь сводилась к тому, что единственного человека, достойного сидеть за сегодняшним столом именно сегодня так некстати закопали. Петрович вспоминал всеми позабытые факты из биографии усопшего, представляя последнего чуть не мятущимся ангелом затравленным заводскими волками. При этом статус хищника получали все, кто хоть раз пересекся с тернистым путем покойника.
По версии Петровича, ни один нынешний труп при жизни не был оценен должным образом из-за чего и случился нынешний конфуз. Указующий перст скользил по присутствующим, бестактно напоминая каждому о его личном вкладе в приближении кончины полезного члена общества. Интерпретация событий в исполнении Петровича была интересна и поучительна. Так, кладовщица, отказавшая в спирте на опохмелку будущему покойнику с удивлением узнавала, что именно в тот день, в прошлом цеховой прогульщик и пьяница, потерял веру в людей. И все десять лет оставшихся до сегодняшних похорон занимался ее поисками, из-за чего иногда был вынужден отсутствовать на работе. А табельщица, ставившая покойнику заслуженный прогул, тем самым рыла котлован фундамента нынешнего надгробия. И все эти годы присутствующие только и занимались тем, что медленно, но неуклонно заколачивали гвозди в крышку сегодняшнего гроба и подкачивали колеса у катафалка. При этом Петрович приводил примеры, сыпал фактами, обличая коллег, чем доводил присутствующих до исступления.
Между тем родственники приходили к пониманию, что собравшиеся за столом отмечают сегодня не что иное, как День Победы в борьбе со своим бывшим соратником. Подобная трактовка, вносила существенный раскол в ряды собравшихся, и родственники были готовы растерзать каждого, кто не Петрович. Как правило, подобная речь заканчивалась истериками, нитроглицерином, а в особо трагичных случаях, приездом бригады скорой помощи или травматологии.
Понятное дело, что никому такие проблемы были не нужны и Петровичу обычно давали выговориться после первой пары рюмок, когда его талант еще не распустился в полной мере. Затем специально закрепленные опекуны быстренько приводили его в бесчувственное состояние, тем самым, минуя фазу красноречия. При этом был еще один нюанс - Петрович был крепкий мужик и перепить его было непросто. Поэтому опекунов обычно назначали из числа непьющих. Вот об этом я как раз и не знал. Старшим по Петровичу я назначил бригадира монтажников, здоровенного деревенского парня, полагая, что он-то легко с подшефным справится.
В тот день о Петровиче я вспомнил уже на поминках, когда он стоял с наполненным до половины стаканом, призывая к вниманию. Это было то самое состояние, когда его талант грозил заблистать во всей красе. Бросившихся к Петровичу коллег остановил слабый голос вдовы: ''Пусть скажет''. Противиться вдове не могли и Петрович заблистал. Он говорил много и ярко, капая слезами в стакан. Его бас гремел под сводами столовой и казалось, он вещал отовсюду. Знающие люди потом говорили, что это была лучшая речь Петровича. Аудитория полностью отдалась во власть Петровичу и он овладел ей с энтузиазмом половозрелого павиана. Прохаживаясь твердым шагом за спинами сжавшихся коллег, оратор вбивал клин между ними и родственниками, призывая к покаянию одних и прощению другими.
А между тем в зале обтрепанной столовой начинали всхлипывать, рыдания становились все громче и волнами перекатывались по залу. Одна половина гостей рыдала на груди у другой, потом они менялись местами, а после начинали выяснять отношения. Шеф нашатырем приводил в чувство вдову и исподтишка грозил мне кулаком.
Тем временем Петрович на внешние раздражители не реагировал - у него был бенефис.
Я растолкал прикорнувшего за столом бригадира и подхватив под руки, мы уволокли Петровича из зала.
В фойе заводской столовой бригадир прислонил его к стене и долго тряс за плечи. Петрович отъезжал. Его седенькая головка, безвольно моталась из стороны в сторону иногда ударяясь о стену. Сквозь доносящийся вой, бригадир монтажников, размазывая пьяные слезы и сопли по лицу, выговаривал Петровичу:
''Что же ты, гад, наделал ... что же ты наделал ... такой праздник, сука, людям испортил!''