причиной моей смерти станет инфаркт. а я предпочел бы пулю
на самом деле люди, которые изобрели обряд захоронения в землю, на тысячи лет опередили открытие шредингера, только и всего. когда человек умирал, его помещали в черный ящик, заколачивали сверху - чтоб никакая падла не подглядывала, а потом еще для верности закапывали, а дальше все сводилось к накоплению коллективной веры в то, что он жив. ты что думаешь, что ли, настоящие зомби это и правда идиотские ходячие мертвецы-каннибалы, которые гниют на ходу. да сам вдумайся, хотя бы даже слово undead - слово нежить, если угодно - предполагает то самое сложное положение кота, обозначает оба свойства сразу, и не жив вроде бы, но и не мертв, а что до захоронений и веры, то разве есть чего проще, чем в это поверить, как только перестал смотреть на труп? (на собственный) да нет же, черт подери, чья-то смерть без участия здравого смысла оказывается вечно совсем и не страшна, и не ужасна по той простой причине, что ее факт просто не влазит в голову, как глубоко его в глотку ни суй, черта с два это можно представить, и время ничуть не идет на пользу убеждению, привыкаешь просто, что человека нет, он как будто бы уехал навсегда, временами ловишь себя на мысли, что пора бы ему уже.. думаешь, как исус это все замутил? они не могли перестать верить, потому что парень был слишком хороший, вот и все
что делать, доктор, ухо очень болит, когда я тычу в него стволом своего нагана, помогите
кончает он долго, глубоко и самозабвенно, запрокидывая голову и зажмурясь, кусает себя за пальцы, всхлипывает отрывисто, как в лихорадке, выгибает спину, до боли меня стискивает и поглощает так жадно, что я едва не пугаюсь и снова думаю что-то о топях, я часто думаю о них в последнее время - о болотах, о том, как засасывает трясина в душном мареве летних джунглей, неотвратимо и неспешно жрет, уволакивает за ноги, чем больше протестуешь, тем быстрее заглатывает, но прежде мне и в голову не приходило, что тогда, когда уже сожрет, заглотит, засосет, когда сдашься и растворишься, в этой кромешной тьме бездонной ночи открывается все, что манило меня так бредово и непреодолимо с раннего детства. он позволяет меня с безоглядным отчаянием - полностью, будто протягивает сокровище, бесценное лишь для него, вроде хрустального шара, ядра тумана, хрустальный шар врезается мне в мысли и застревает там, когда кончаю я, вливаясь и теряясь в его чистых и тесных, жадных змеиных кишках, мучительно ярко и сладко находить этот хрустальный шар, ныряя за ним в безвылазную топь, вечную, душную, это мой главный приз, джек-пот, я такой уже когда-то видел, вероятно, но только издали, хвост, говорю я, нужен тебе затем, чтобы цепляться за лианы в этих треклятых джунглях луизианы, как обезьяна, просто хищная
здорово было бы изобрести устройство вроде капсулы, которое подшивается под кожу, и всякий раз, когда переторчишь, вместо риска дозануться получал бы вклад излишков препарата в торпеду. а как настанет скрута берешь такой, вырезаешь и раскусываешь, как цианид
боже ж ты мой, жили в доме почти без стен посреди глубочайших сугробов в окружении хвойных лесов немалым семейством, включая благородную чету за тридцать, пару родителей по линии жены, причем отец ее негр, хоть она и блондинка, причем мало того - морган фриман, этот старый негр с детства одержим жаждой побить какой-то там рекорд гиннеса по отжиманиям, (которые выглядят как приседания, строго между нами) но не может по состоянию сердечного здоровья, о чем не упускают случая напомнить все прочие члены семьи, но в конце концов он выходит в старой майке на мороз и побивает-таки этот сраный рекорд, причем решающий рывок, как водится, приводит к сердечному приступу, очень болезненному, но не смертельному, преодолевая себя негр этот рывок все же делает, от близости конца впадая в онейроидный бред, ему видится, что он бегун, взявший золото на олимпийском чемпионате, все рукоплещут и тянутся, чтобы к нему прикоснуться, а он кланяется с кубком в руке и счастливо улыбается, видения окружают его, как кокон из кинолент, и в этом коконе он не спешит домой за помощью, вместо этого, не переставая улыбаться, приседает еще один - последний - раз, остаток времени мы проводим в доме без дедушки, я так мал, что даже не помню его похорон, но это не беда, так как я - все люди, живущие в доме, все одновременно, и поскольку дедушки, как и его дочери, никогда больше не бывает дома, в их местах я просто отсутствую, зато мальчиком постоянно влезаю в ее пустую спальню, где также хранятся вещи ее педантичного, аккуратного и добропорядочного мужа-бизнесмена, которого тоже никогда нет, только изредка по вечерам, потому что он все время торчит у себя в конторе, надо же ему зарабатывать на свою требовательную женушку, а она, в свою очередь, отдыхает в каком-то дорогом санатории и трахается там со всеми подряд, проживая за счет мужа, муж ни о чем не подозревает, разумеется, ей совсем плевать, с кем идти, уж слишком она ненавидит своего бедолагу-мужа, так что обслуживает всех, начиная от дряхлых старикашек со вставными челюстями и склерозами, заканчивая сотрудниками санатория, уборщиками, поварами и лифтерами, эта несносная шикарная женщина, в которую я без памяти влюблен, потому что лет мне не так уж и мало, с виду не меньше тринадцати, вполне может приходиться мне матерью, так как я все знаю об этой белокурой фрау, куда больше, чем ее муж, и страстно ее ненавижу, как она ненавидит его, за то, что видения ее досуга терзают меня по утрам, в конце концов я дрочу на них, обливаясь слезами бессильной ярости, и в комнату к ней ломлюсь отчасти в поисках каких-то запретных реликвий вроде шелкового белья или кружевных подвязок, а отчасти для учинения погрома, чтобы отомстить ей в будущее вандализмом, хожу по ее кровати в грязных башмаках, только из сада, оставляя на простынях мокрые следы талым снегом с землей, режу платья, бью духи, сережки ворую и впоследствии преподношу бабушке - неограненные капельки горного хрусталя в подвесках волшебно искрятся на фоне вечных сугробов под зимним солнцем - все двери у нас в доме ломаются вскоре после смерти дедушки, трескаются и падают с петель, но это я знаю задолго до того, как смерть его наступит, потому что время как таковое, понимаешь, а потом нас из-за этого грабят, выносят весь хрусталь, столовое серебро и генераторы, по ночам в доме нет света и тепла, мы почти замерзаем, дощатая крыша проваливается внутрь под тяжестью снега, проламывая собой деревянный пол второго этажа, там под открытым небом живут два омерзительных бомжа-наркомана, неподалеку от них в просторном кресле с комфортом и ноутбуком устроился один мой знакомый режиссер, он кутается в плед и просит принести джина, и когда я устремляюсь за пойлом в кабинет отца, вдруг обнаруживается, что джином он почему-то называет бумагу для принтера, ее местонахождение мне неизвестно, так что бабушка успевает первой, невыносимо долго карабкается к режиссеру по лестнице, зажав в птичьей лапке пачку белых листов, иногда является мой дядя - делает вид, что ко мне, но на самом деле для того, чтобы снять напряжение при помощи нашей юной, стройной и неуклюжей горничной, которая вечно дрожит от холода в своем нелепом костюме из пурпурного бархата в обтяжку, из-под коротких штанин плотные белые чулки, черные форменные туфли, темно-русые волосы зализаны в высокий, гладкий, длинный хвост, дядю я прекрасно понимаю, она всегда виновата и извиняется, вымаливая наказание, и он использует ее с холодной грубостью, как секс-игрушку, не подозревая о том, что точно по тому же назначению ее в его отсутствие применяю я, почти каждый день вкладываю в нее, как в банк, всю жестокость, скопившуюся в адрес обитательницы санатория, всячески насилую и душу, держа за шею сзади, потому что от этого все внутри нее сжимается так сильно, что причиняет мне боль, с которой куда ярче и приятней кончать, но дядя об этом не знает, со мной он держится совершенно равнодушно, что пугает меня и расстраивает, я пытаюсь угостить его длинными скибочками шоколадных конфет, чтобы подкупить, и сую сразу три, но берет он лишь одну, роняя остальные в сугроб, и вяло говорит, что я швыряюсь и разбрасываюсь деликатесами, невесть почему, но это обидно, и вечером того же дня кто-то из нас двоих - то ли я, то ли горничная, бьет в доме все лампочки, бесполезные без генераторов, топчет и мозжит кувалдой все свечи, чтобы дом со старушкой, режиссером и бизнесменом погрузился во мрак, и дождавшись наступления этого самого мрака, с чистой совестью вешается на шнурках на том самом турнике, под которым недавно умер дедушка, отжимаясь в сугробах, и горничная мрачно глядит на мой труп, слегка покачивается вместе с ним на ветру, через глаза я проникаю ей в голову, в мозговые сосуды, что внезапно оказывается страсть как приятно - в яремные вены, а оттуда прямиком в сердце, где эмпирически убеждаюсь, как сильно она в меня влюблена, each beat feeds the heartworms, разумеется, вечно все они до беспамятства в крошку Идена, пока вконец голову не потеряют, вот и она уходит на озеро, стоящее подо льдом в роще неподалеку, ложится бархатной спиной на его безупречную стеклянную поверхность и навсегда засыпает с твердым намерением дождаться весны, чтобы провалиться под тающий лед