непрерывным потоком проносятся от виска до виска терабайты данных об окружениях и состояниях, гонятся за временем, которое течет за пределами меня, никак не задевая чувства, чувства мои раздроблены, словно кости, крошево под пальцами и осадок на самом дне, недоступный мне самому, так что находиться в этой прохладной темноте пусто и легко, словно внутри один аэрогель. стробоскопы пульсируют в такт с сердечным ритмом электро-индастриала, искря отражениями по проволочным сеткам, натянутым в заведении поверх кирпичных стен. какое облегчение - даже если бы я не знал, что мы находимся под землей, все равно бы почувствовал, все равно что вернуться ненадолго в родной аквариум, пусть и не такой глубоководный, как тот, где я родился и вырос. да и заведение отсылает в то славное времечко, когда я у себя в гетто бывал звездой. когда я беспрепятственно крушил и рвал, и владельцы с посетителями считали это за честь. сейчас я не крушу ничего и не рву, это желание кануло сегодня, разъеденное его токсическим взглядом, который трудно было встретить, но куда страшнее было бы не поймать, когда он вышел из дому в ослепительно серый день и на пороге наткнулся на меня, со своего возвышения из ступеней крыльца на меня поглядел и спросил:
- забыл чего?
и человек, который был вместо меня когда-то давно, не преминул бы ответить - свое достоинство, быть может, - а потом не оставалось бы уже ничего, кроме как крушить и рвать, но вместо него сегодня был я, и я ответил:
- забыл спасибо сказать, если все правильно помню.
- хочешь голову мне оторвать или что-нибудь вроде? - и глядел он на меня хмуро, заодно с небом над головой, и с сомнением, которое сбивало с толку, потому что его некуда было пристроить. - тогда давай скорее, я спешу.
- да нет, хочу спасибо сказать, - повторил я, понемногу теряясь - и так всякий раз, покуда не растеряешься совсем, так что остается один остов, похожий на какое-нибудь чучело, без малейших проблесков сознания, и я уже привык к этому остову настолько, что даже почти не пугаюсь.
- за добавкой пришел, что ли? или платочком помахать на прощание, не пойму, - и на лице его царила эта неподражаемая противоречивая смесь из недоумения и презрения, какую я видел за всю жизнь во всей красе лишь у него. на этом его лице, в котором череп читается не менее хорошо, чем в моем собственном, просто череп у него совсем другой, северный, с коротким носом и мощной челюстью, что в определенных ракурсах придает ему сходства с питбулем или гиеной, а порой во всем многообразии гримас проскальзывает даже что-то обезьянье.
- да нет же, - подсказки в таких случаях искать бесполезно - мы оба не позволяем себе такой роскоши. - пришел спасибо сказать.
- что ж, - после недолгого молчания сказал он, и все смотрел на меня с недоумением, и с сомнением, и настороженно, снял с плеча дорожную сумку и упустил на гранитную панель крыльца - судя по звону, внутри что-то разбилось. - в таком случае, поздравляю, тебе удалось меня удивить.
на закате тучи разверзлись, обнажив кроваво пламенеющий закат, и город залился фрезовым неоном и стал из-за этого еще более декоративным, все улицы, по которым мы шли, имели уклон, похоже, мы специально выбирали улицы, идущие под уклон, и сами шли под уклон, закат окрашивал его волосы в ярко-рыжий, их хотелось потрогать, но я не успевал, потому что шел позади, как всегда, а он шел слишком быстро и говорил, как всегда, слишком много, в частности:
- когда ты коллекционер чужих грехов, постепенно привыкаешь к тому, что люди обычно не возвращаются, им неприятно, понимаешь ли, видеть свидетелей своего стыда, если и возвращаются, то за добавкой или в попытках сместить это свидетельство на твою же собственную голову. полностью аналогично отпущению грехов, полностью характерно для людей, которые сами себя избавить от них не в силах, для слабых людей, которые боятся собственных решений и не желают их признавать. речь не идет ни о Райдере, ни о Лу - ни тот, ни другая не были потребителями, нижних-то гораздо больше как раз потому, что люди обожают потреблять чужие решения и снимать с себя ответственность, причем многим из них в процессе оказывается похуй даже, берешь ли ты эту ответственность на себя, единственное, что этих блядей волнует - это что в твоем присутствии ответственность лежит не на них. она себе может лежать на полу, на потолке, ты себе можешь сколько угодно с ума сходить и звереть, это никого не ебет до тех пор, пока угроза жизни не начинает бросаться в глаза. существует ли что-нибудь смешнее того факта, что они меня выгнали в конце концов из своего паршивого клуба за небезопасность, неразумность, недобровольность, после того, как я сказал одной дамочке, что стоп-словом будет служить "сульфадиметоксин" и в дальнейшем не засчитывал ее неудачные попытки его выговорить,
я смеюсь. гыгыкаю в голос, как тинейджеры по накурке. сам я так не умею, но те волновые части меня, за которыми я сам уследить не в состоянии, меняются под его влиянием в нужную сторону, позволяя мне бесконечное множество вещей, о готовности к которым я и не подозревал. не думал, например, что хочу проверить, настолько ли тщательно соблюдаются под землей местные законы, как было прежде, пока крысы не прокопались-таки наверх, ведь знаю точно, что под уровнем моря камеры есть везде, а особенно много их в тех местах, где иллюзия уединения сильнее всего. в таких заведениях всегда есть задние комнаты, в которых непременно царит мир, покой, приглушенное биение музыки, отянутые черной кожей диваны, стеклянные столики, на которых так удобно делить в полки порошок, сколько раз я в таких комнатах под влиянием многих факторов бывал без сознания, вот и сейчас - мы оба без сознания, хотя по виду, наверное, и не скажешь. угодившая в нашу бессознательную компанию девушка выделяется своей миниатюрностью и той странной красотой, какая встречается порой среди моих сородичей, удачное сочетание отклонений, лицо почти карличье - широкая, плоская переносица, маленький вздернутый носик, брови вразлет на выпуклом лбу и резко очерченные губы, глаза слегка раскосые, хмельные, блестящие от кокса и ласк, вся с ног до головы в пирсе и татухах, в сетке, коже и киберлоках, фарфоровая и нежная, знакомство он начал с того, что заявил:
- а теперь познакомься с Люсиль.
- вы обознались, - жизнерадостно ответила девушка. - я не Люсиль.
- да мне плевать, - сказал он, ухмыляясь очаровательно. - сойдет и Люсиль.
и порошковая пыль еще пятнает глянцевую поверхность стеклянного столика, в которой психоделически мерцают, сменяя друг друга, цветные огни неоновых ламп, окрашивают их лица в красный, синий, желтый, лиловый, зеленый, снова в красный, они липнут друг к другу на диване у меня под боком медленно и томно, в моей крови хватает образцов его днк, чтобы знать точно, что следует делать, а что нет, и волновые части меня в его среде больше не коррелируют с позицией предмета, и сколько бы я ни выражал благодарность, ее не становится меньше. волосы у него красные, синие, желтые, лиловые, их хочется трогать, и я трогаю - и он это позволяет, я просовываю руку между ним и кожаной спинкой, под его серую водолазку, кладу на его гладкий жилистый живот и спиной прижимаю к себе, отодвигая от Люсиль, касаюсь языком его плеча над самой ключицей и введу вверх, к уху, так что их сомкнутые вместе рты оказываются совсем рядом, и он это позволяет, потому что знает - я сегодня не представляю угроз, просто никуда не денусь от переполняющих меня вещей, все угрозы, которыми я располагал, были нейтрализованы треклятыми сливками, и он оборачивается, отрываясь от Люсиль, снимает с нее руку и закидывает себе за голову, кладет наугад куда-то мне на затылок, позволяя занять ее место, во рту у него я различаю виноградный привкус ее слюны, и мы лижемся, а Люсиль целует его в шею, в ухо, засовывает руку ему под одежду, натыкаясь на мою, а моя ладонь сквозь ткань упирается в ее теплый живот. второй рукой я беру его за ногу, под колено, и заплетаю между своими, потому что ему это нравится - когда его рвут на части, глажу по бедру вверх до ширинки и там натыкаюсь на сетчатую коленку Люсиль, которую она закинула на него со своей стороны и двигает теперь нежно-нежно вверх-вниз. он целует ее, а я вылизываю его шею, провожу ладонью по ее тугому ажурному бедру, сквозь кожаную ткань ее шорт нащупываю пальцы, которыми он тискает ее за задницу, в действительности мы так уже раньше делали с какой-то другой девушкой, но я был тогда слишком пьян и ничего не запомнил, а может быть, и не пьян, а может, и вовсе трезв, это неважно, это так увлекательно, что какое-то время мне совершенно ничего не хочется, разве что упороться до обдозы и кончить, но этого мне хочется всегда, это базовые условия, благодаря которым я до сих пор существую, примитивная шваль. а потом она открывает глаза и обнаруживает, что целуется уже со мной, дергается в попытке отпрянуть, и в какой-то момент он удерживает ее силой за талию, и образцов его днк во мне достаточно, чтобы я уловил в себе оттенок его ясновидения, онейроидную перспективу каталога вероятностей, в одной из которых все происходящее выглядит как\скатывается в групповое изнасилование, это странное чувство вспыхивает в черепе, как приход, ошарашивая меня достаточно, чтобы слегка обломать, но такой вариант - не более чем параллельный, и он произносит хрипло и смазанно, почти сонно:
- тише, тише. не стоит впадать в заблуждение и поддаваться панике. наш дружаня Риверс - это такое явление, которое говорит само за себя. все равно что в реку зайти. если ты будешь там тонуть и бултыхаться, только воду замутишь и весь этот сладж со дна поднимешь, и аллигаторы смогут подобраться к тебе незамеченными, и тогда будет нехорошо.
- не знаю, что он там говорит, мне он за весь вечер еще ни слова не сказал, - говорит Люсиль с неодобрением, так, будто я представляю собой предмет мебели, она ведет себя вполне закономерно, куда более меня удивляет отсутствие на привычном месте желания оскорбленно съебаться, которое всю жизнь гонит меня отовсюду, где нельзя всласть накрушить и нарвать. он гыгыкает в ответ точно так же, как делал я.
- да он вообще немой, разве я не предупредил, - косится вскользь, ибо из его положения на меня смотреть неудобно, и уточняет. - глухонемой. его это совсем не портит, тем не менее, даже наоборот. его можно как хочешь обзывать, а он даже не обижается, потому что не слышит нихуя. потому что реки - это такое явление, непостоянное и неудержимое, они все текут с небес и из глубин и в конечном счете впадают в океаны, они всегда остаются чистыми, твое присутствие на них никак не влияет, хоть тресни, максимум, что ты можешь - это попытаться построить какую-нибудь плотину, чтобы спиздить немного мощности, но хватит ее в масштабах существования реки ненадолго, так как течение беспрерывно и безостановочно, течение делает реку рекой. приливы и отливы, лунные циклы, знаки зодиака, это коварно, чем дольше ты смотришь в воду - тем больше знакомых лиц различаешь в отражении, а он в это время ворует их у тебя из памяти и разучивает, как какой-нибудь танец, ни для чего, просто потому, что таковы его методы присвоения, и любое из этих лиц тебе станцует, лишь бы заманить тебя на глубину и там просочиться в легкие, а то, что от тебя останется, унесет течение, бесстрастное и безразличное, и следа не останется, один сладж. не тебя, конечно, ты же не всматриваешься, но вообще это весьма губительно. неопределенные вещи когда-нибудь сведут меня в могилу, один раз уже свели, знаешь ли, Люсиль, тяга к бесконечному разнообразию и желание все присвоить, несомненно, сведут меня в могилу. я знавал женщину, похожую на бездну, и паренька, подобного вьюнку гавайской розы, но первая давно уже труп, а второго моя компания стесняла, не давая разрастись за пределы мелового контура от ее трупа, я давно не имел с этим дела, с непрерывной изменчивостью и беспредельностью, это чертовски увлекательно и отвлекательно и занятно, понимаешь ли, твоих семплов уже достаточно, чтобы тебя воспроизвести, а в попытках достичь постоянства в виде дна можно ненароком и утонуть нахуй, однако же тебе это все знать совершенно незачем, это я так, небольшой экскурс в происходящее, не обращай внимания.
и я испытываю немалое облегчение от статуса глухонемого, которого удостоился, это избавляет меня от ответственности и необходимости как-либо реагировать. реагировать я совсем не могу, сказанное слишком сильно меня оглушило, похоже, так что я молча встаю, избавляя его от своих прикосновений, и иду покурить на улицу, для чего нужно преодолеть весь клуб и несколько десятков метров крутой лестницы на поверхность. на танцполе разряженные киберготы пляшут и корчатся под какой-то электропоп, мне незнакомый, - i am not at all what you are looking for - вокал зашлифован автотюном настолько, что неясно даже, женский он или мужской, - you are not at all what i am looking for - этот сладкий электронный голос ментолово плещется в уши и заявляет AND WE BOTH KNOW THAT THIS LOVE IS SCHIZOPHRENIC LOVE и я думаю в ответ только О.К., рефлекторно раздражаясь от очередного доказательства тому, как мало от меня зависит, это садюга и контрол-фрик во мне раздражается, а не я. ЭЛЕКТРОСЕКС, думаю я злобно стоя посреди холодной осенней ночи, НЕКРОВИЗАЖ, ветер накрывает меня волной, восхитительно ледяной, искомого одиночества я не нахожу, так как со мной выходит покурить кто-то из секьюрити, единственное, что удерживает меня от дружелюбного желания посоветовать этому протеиновому парнишке ограбить танцовщицу - статус глухонемого, так-то ему была бы обеспечена масса веселья, неизгладимое пятно на репутации, изи мани, как говорится. думаю я все это оттого, что страшно сосредоточиться на признании, которое я услышал, на полученном свидетельстве того, что блаженная вторая роль от меня на сей раз ускользнула, и он уже говорил об этом раньше, об ужасе перед главными ролями, вполне естественном, когда всю жизнь сидишь статистом, я люблю обезличивание, люблю анонимность, люблю теряться в толпе, я все это люблю - почему,
мне хочется заволочь его на то дно, откуда я происхожу, чтобы поменяться с ним местами, чтобы ориентироваться лучше и знать о происходящем больше, потому что здесь у меня шансов нет, как было сказано в тот момент сегодняшнего дня, который всплывает в памяти,
когда я сижу в нарядной столовой, в этой квартире у него я еще не бывал, может быть, конечно, это не его квартира, и кроме нас там, к счастью, никого нет, и стол сервирован под чаепитие по всем правилам, которых я не знаю, как же иначе, при участии китайского фарфора и серебряных вазочек с кувшинчиками, непонятно, нахуя все это надо, и более всего я боюсь вызывать отвращение, хотя неясно, как мне вообще изначально удавалось его не вызывать, я в этих системах совсем не ориентируюсь, они подобны бреду, он говорит:
- ..на самом деле это безразличие - тревожные признаки, это безразличие, я имею в виду, которое с тобой случается, оно обычно указывает на вытеснение, которое производится, а должно быть наоборот. понимаешь, что..
- боюсь, я тебя разочарую, - перебиваю я. - по-моему, это безразличие овладело мной еще в утробе матери, не может же..
- господи, - немедленно перебивает он в качестве мести. - в кои-то веки просто допусти, что я хоть в чем-то разбираюсь лучше тебя, и совсем не потому, что я такой умный, напротив, я неимоверно глуп, но это военная тайна, за разглашение которой я отдам тебя под трибунал, просто у меня больше опыта в каких-то вещах, в которых у тебя его вообще нет, ты можешь знать во множество раз больше меня, но не здесь, и вообще неясно, на кой черт ты споришь там, где это никакой погоды не сделает.
- с чего ты взял, что я знаю больше, - и это причина, по которой мы с Райдером можем сосуществовать лишь в открытой системе - когерентность утверждает, обеспечивает комфорт и снижает беспокойство, но циркуляция в таких условиях может происходить только при внешнем воздействии. с этим же юнитом мы противопоставляемся друг другу достаточно, чтобы иметь широкое поле для взаимодействия. неопределенность заводит его в релапс. определенность не умещается у меня на языке. продуктивное, блядь, сотрудничество. - я нихера не знаю из того, что для тебя от рождения было частью быта. вообще. не знаю даже, как вся эта мишура называется. даже вот этот прекрасный кувшинчик, god only knows, я даже не знаю, чеканный он или какой там, не говоря уже о его назначении, а название и подавно.
- это? - он тычет пальцем и гыгыкает почти как Вуди Вудпекер, за это его хотелось бы прихлопнуть, не будь оно столь безудержным и заразительным. - да это же, мать его, сливочник. у тебя с ним какие-то проблемы?
- я даже не знаю, на кой хер он нужен на столе, - говорю я, меня это злит, потому что я садюга и контрол-фрик, как известно, изощренный тролль, который при помощи простых увещеваний довел до попытки суицида одного своего бывшего одноклассника вскоре после того, как вышел из тюрьмы, где сидел за убийство другого одноклассника, masters of nerd rage, чего-нибудь не знать - оскорбительно, и в этом ракурсе любопытство можно рассматривать не как экспансивную тягу чем-либо овладеть, а как метод борьбы с тревогой, которую таит в себе все неизведанное, ибо изведанные вещи лишены всякого очарования, когда понятно, как работает - уже неинтересно, именно поэтому я здесь сижу и созерцаю фирменное недоумение на его шведской роже, с которым он произносит:
- ну как это, сливки в кофе наливать, - и, сообразив, что мы не достигли ясности, спрашивает. - что ты, в самом деле, сливок не видал?
- видал, - ЦАРЕДВОРЕЦ, злобно думаю я, ПЕНОБЕТОН, он очень любит, когда я чувствую себя идиотом и раздражаюсь, ведь мне необязательно даже этого демонстрировать, он и без того в курсе. - они на пенопласт похожи и по вкусу и по виду, и как их можно куда-то наливать, я в душе не ебу, хочешь верь, хочешь нет.
он ржет теперь уже добрую минуту или две, ну мало ли, может быть, на первом или втором кругу они и знают еще, о чем идет речь, но не на том днище, где проходило мое взросление, и это я еще не сказал, что они бывают в баллонах, потому что тогда он спросит, видал ли я когда-нибудь живую корову, и будет ржать еще дольше, услышав ответ. и все эти восхитительные эпитеты с метафорами, основанные на живописаниях природы, даются моему воображению тяжело по той же причине. никто не отменяет вещей, которые видишь на экранах, но они так и попадают в бд вместе с экранами, а воображение не наебешь, поэтому мерцание во тьме скорее наводит меня на мысли об электричках в тоннелях метро и диодах на серверах, чем о звездном небе или еще чего-нибудь вроде. не сказать, чтоб я от этого страдал, но уместности оно на пользу не идет. он встает со своего места напротив, обходит стол и останавливается у меня за спиной, запускает пальцы мне в волосы:
- то, о чем ты говоришь - взбитые сливки, Джоди. их взбивают для этого, - и жмет, нагибая меня носом прямо во все эти прелестные приборы, я пытаюсь сдвинуть свою фарфоровую чашку с кофе в попытках уберечь, но он лишает ее всяких шансов, берет другой рукой за блюдце и смахивает на пол, где она бьется с приятным глухим цоканьем. он толкает меня на стол, понемногу поднимая на ноги, разворачивает стул, на котором я сидел, и теснит меня на сиденье коленом. задирает мне на голову футболку, клацает моей ширинкой. - прогни, - кладет ладонь мне на поясницу. в последний момент я, как водится, спасаю очки. путаясь в шмотках, стаскиваю с лица и роняю наугад куда-то на сиденье стула, где раньше сидел он, по пути сшибая его чашку, которая следует примеру первой. стол находится ниже уровня его пояса, а моего уж тем более, стулья - ниже колен, так что задача не самая простая, но я прилежно сдвигаю локти вперед, отчего со звоном падает какая-то ложечка, - прогни, - пока он не укладывает меня, наконец, грудью на клеенчатую скатерть, бряцает чем-то на столе, чего я больше не вижу, - ты такой гибкий, просто прелесть, - и я лишь в очередной раз поражаюсь тому, до чего малую часть испытываю из всего того стыда, который во мне рождается, когда на крестец капает что-то холодное, и до меня доходит, что это сливки, ебаные сливки из блядского сливочника. - и спина у тебя - произведение искусства, хотя я, кажется, уже говорил, - может быть, он прав насчет вытеснений. может быть, я отслаиваюсь от своего экзоскелета слишком поспешно, чуть что бросаю его на произвол судьбы, сматываюсь, как крыса с тонущего корабля. - и твоя кожа. в жизни не думал, что мне может понравиться что-то смуглее Белоснежки, но ты не перестаешь удивлять. она безупречная, you furless freak.
ему, должно быть, нравится контраст моей кожи и сливок, потому что содержимое посудины он выливает на меня полностью, сливки холодные, они вязкие, щекочут, медленно сбегая по хребту до самой футболки, стекают с боков на живот и капают оттуда на стол, они, наверное, сладкие, а значит, липкие, и это отвратительно, они достаточно скользкие, по крайней мере, его пальцы отлично скользят по ним на моей спине, и на моей заднице, и на моих бедрах, и на моем стволе, сливки попадают ко мне внутрь, но я не получаю о них ни малейшего представления. единственное, о чем я получаю очередное представление - это дефект, благодаря которому я снова оказываюсь в этом невыносимом положении. на голову мне приземляется еще какая-то тряпка, очевидно, его рубашка, а потом он вставляет - только совсем чуть-чуть, и ждет - хочет, чтобы я сам. выразил благодарность. я пришел выразить благодарность. в этом невыносимом положении слушаться сложно, но мне всего-то и требуется, что сбежать с корабля и избавиться от ответственности. мясу ведь все равно, оно не ведает вины, оно радуется возможности служить нужде, оно подчиняется рефлексам и реагирует на стимуляцию нервных окончаний, ему не хватает каких-то болтов, и оно пытается встроить один из них в себя механически, насаживаясь на чужой, подается назад, подается вперед, льнет, отстраняется, прогибается, выгибается, назад, вперед, он берет меня за талию, отлаживает ритм:
- хор-рош-ший-м-маль-чик-Джод-ди-мал-ла-дец, - бпм возрастает экспоненциально, дробя мои выдохи надвое, потом натрое, скрипит стол, оставшаяся посуда на нем лязгает в такт, мой живот отлично скользит по сливкам на клеенке, палка отлично скользит назад-вперед в животе, мясо любит свою палку, ластится к ней изнутри, стараясь поместить глубже, удержать подольше, мясо любит быть fulfilled, не знаю слова, более педерастического, чем fulfilled, когда ты full & filled одновременно, это чувство сметает меня совершенно, окуная в блэкаут - кошмарное чувство, оно не может быть естественным, оно не поддается контролю, оно сшибает с меня лицо, особый бонус от природы в награду за провал, не знаю ничего более обидного, ненавижу все, в конце концов, когда он слизывает чертовы сливки с моей поясницы и говорит. - вот так взбивают, - как ни в чем не бывало.
я думаю об этом, вспыхиваю, пока курю, и ледяной осенний ветер мне теперь не в помощь, и в башке невозможно состыковать все пережитое и услышанное, отчего я только злюсь и в итоге провожу на улице куда больше времени, чем требуется на одну сигарету, так что мой экс-коллега лишает меня своей безмолвной компании, отступая назад на рабочее место, и рано или поздно я спускаюсь следом за ним, и на танцполе раздается I'M JUST A SHADOW OF MYSELF BUT I LIKE IT, и я злобно думаю О.К., продираясь сквозь шипастую толпу, в которой даже почти не выделяюсь, разве что ростом, благодаря которому могу при желании каждому из них на голову наплевать, бывали времена, когда я так и делал - мелким ублюдкам это, похоже, в те времена даже нравилось. ICH BIN DER HASS! доносится в спину. и я думаю О.К. воздух в задней комнате пахнет глицерином, как сценический дым из фог-машин, и Люсиль, ее возбуждением, будто горячим имбирным печеньем, я гляжу на нее и вспоминаю о своем звании глухонемого, она нежится у него на коленях, невозможно понять, трахнулись они уже наконец или до сих пор не раскачались, или этот процесс может длиться несколько суток, и он глядит на меня очень ясно и пристально, как обычно, а я гляжу в ответ и говорю:
- на моем месте Аммо уже давно вынесла бы тебе приговор об отрицательном КПД, - и Люсиль от удивления несколько приходит в себя, я поправляю залапанные очки, он скалится в ответ, как ни в чем не бывало:
- будь на твоем месте Аммо, и я бы уже давно вынес ей мозги, сам знаешь, - Люсиль открывает рот, желая встрять, но он затыкает его ладонью прежде, чем она успевает вымолвить хоть слово. - твои ментовские коллеги мою рожу знают не хуже, чем твою собственную, если ты вдруг забыл. так что это в моих интересах - светиться во всяких упадочных антуражах и свидетельствовать свое безделье, в конце концов, у меня есть телефон, и это не значит, что я женщина или балерина, или нихуя не делаю, или мои верноподданные нихуя не делают - не считая тебя самого, разумеется, и с тобой на пару мне светиться уже куда менее полезно, но кого это волнует, в общем-то, у меня есть Люсиль, уж она-то точно знает, что никакой я не анархотеррорист, правда ведь?
- ты говорил, что он глухонемой, - не медлит Люсиль воспользоваться предоставленной свободой. он гыгыкает, конечно же, и я занимаю свое место на диване, отхлебываю из горла джина, языком смахиваю со стола остатки пудры.
- так и есть. телепат просто. я же говорил - этот парень не промах, с ним надо держать ухо востро. и никогда не расслабляться. такого самоотверженного поклонения хаосу я не видал уже очень давно.