Отрывок из исторического романа-саги. Часть "Руслан". Место и время действия: Москва, июнь 1941 года
Иллюстрация в коллаже: "На Цветном бульваре. 1941 год" - автор Елена Грозовская - иллюстрация к роману - бумага, карандаш, тушь, лак.
Два рубля
...Не смотря на разницу в возрасте, было что-то в нас с Евой сродни. Чтобы Вы поняли, я должен немного рассказать о себе.
Я, знаете ли, москвич, коренной москвич. Семья наша жила на Пятницкой еще во времена Александра II. А все почему? Потому что мой покойный дедушка, и прадедушка,
Царствие им небесное, были лучшими скорняками во всем Замоскворечье, а то и во всей первопрестольной. В Москве в те времена зимы были суровые, морозы лютые. Без тулупа, без
шубы, без шапки меховой, хоть бы и собачей, в ту пору нельзя было никак. Вот дедушка мой и шил. Конечно, семья была небогатая, но на дом и хлеб с маслом хватало. Дед всех детей,
а было их трое, выучил в университетах.
Революция перевернула жизнь нашей семьи. Лозунги: свобода, мир, земля, равноправие, шестидневная рабочая неделя - многим людям вскружили головы. Отец мой
воевал в 1-й Конной, вернулся домой только в 1922 году. Женился, а в январе 1924, аккурат в день смерти Ленина мама родила моего старшего брата Юрку. Отец рассказывал
потом, все плачут кругом, траур, политическая истерия, мир перевернулся - умер великий вождь, а ему смеяться хотелось - сын родился.
Он был коммунист, верный ленинец, человек образованный и умный. В 1935 году Партия назначила его на пост Председателя Центросоюза СССР. Не трудитесь, Георгий
Германович, не вспоминайте, человека под фамилией Бромштейн в Правительстве не было. Был БроНштейн. Не тот, который известный гроссмейстер с "кололевским гамбитом", а тот,
который Троцкий. Считалось хорошим тоном иметь партийную кличку, и у отца она была, как у всех тогдашних вождей. К тому времени мне было семь лет, а еще через три года отца
посадили. Думаю припомнили ему схожесть с фамилией врага Сталина. Моя двоюродная бабка по отцу была родом из-под Херсона, как и Троцкий, и их отцы - оба крупные землевладельцы вроде бы даже знали друг друга.
Вскоре забрали и маму. С тех пор я о родителях никогда и ничего больше не слышал.
Так вот с Юркой оказались мы сиротами и сынами врагов народа, и разбросала нас судьба по разным детским домам. Мне одиннадцать, ему - пятнадцать лет от роду.
Помню летний, солнечный день, когда нас забирали из нашей квартиры. Пришли двое. Женщина в кожанной куртке сказала, что в этой квартире мы больше жить не будем.
Помню, как вырывался из ее рук, рвался к брату, кричал:
"Юрка! Юрка!".
А он стоял бледный, худенький, слезы глотает:
"Не плачь, Рустик! Я тебя обязательно найду! Ты только фамилию не меняй! Слышишь! Я обязательно найду тебя!"
До сих пор иногда по ночам я слышу во сне этот крик:
"Не плачь, Рустик! Я найду тебя!"
Ну, а дальше начались тяжелые детдомовские годы. Под Новороссийском при всех прилюдно на линейке с меня сорвали пионерский галстук, как с сына врага народа. Я
защищался, не давал снимать и меня избили. Потом били еще не раз, но тот первый я запомнил навсегда. Вот этот вот шрам на шеке, да выбитый зуб - это память о том дне.
Но все же, Юрка нашел меня. В 1941 году, как только исполнилось ему семнадцать, он что-то там ловко наврал при получении паспорта, сбежал из детдома и приехал за мной.
Мы стали опять жить в Москве на Цветном бульваре. Нашлась наша двоюродная сестра Соня. Ей было девятнадцать лет, совершеннолетняя, и нам дали крохотную комнатку в семь квадратных метров в коммуналке.
Мы жили очень дружно. И очень бедно. Но никогда после я не был так счастлив. Я опять ходил в школу и успевал на все пятерки. Опять ел за настоящим столом, покрытым
скатертью. У нас был платяной шкаф, один на всех, и две железные кровати. Всю мебель мы нашли на свалке у городской больницы. Сами втроем тащили все через два квартала,
паяли, чинили, красили. На одной кровати спали мы с братом. Знаете, этак валетиком, а на другой Соня.
Мы все работали. Даже я перед школой успевал разносить почту. Маленький, худенький, вечно голодный, сумка тяжеленная. И вот в любую погоду:
в мороз, снег, дождь, ливень - вставал в пять утра и таскал почту каждое утро по всему району.
Как-то, возвращаясь из школы, я увидел брата Юрку во дворе, беседующим с очень высоким, темноволосым мужчиной. Увидев меня, Юрка радостно замахал мне рукой. Я
подошел:
"Здрась-ь-те..." - Я по-детдомовски плюнул через выбитый зуб прямо под ноги великану, чуть не угодив ему на вычещенные до блеска, черные ботинки.- "...Гражданин начальник..."
"Рустик, Рустик! Представь. Этот товарищ знал нашего папу! Учился с ним в университете! Они вместе воевали в Гражданскую. Это Яков Адамович Поренцо! Помнишь, папа
рассказывал? Яков Адамович, Вы не подумайте, Руслан очень-очень хороший, отличник, просто от детдома еще не отвык!"
Я увидел протянутую руку и вскинул глаза. На меня внимательно смотрел человек лет сорока с небольшим, с умным и, пожалуй, красивым, лицом и взглядом глаз столь
пронзительным, что невольно вспоминалось об испепеляющем взгляде Василиска:
"Приятно познакомиться, Руслан..." - Голос у него был низкий, густой как у дьяка в церкви, с хрипотцой. Богатырь был чуть ли ни в два раза выше меня, маленького и щуплого, и я, глядя ему в
лицо, пожалел о своем плевке. И сразу поверил и рассказам ребят во дворе, и о том, что силач одной рукой может остановить "тройку", взявшись за колесо, и о 1-й Конной, и о
том, что у него чуть ли ни два Ордена Красного Знамени.
Дело в том, что я видел его и раньше, а с сыном Левкой Поренцо, по прозвищу Колонча - точной копией папаши, только помоложе, даже имел честь познакомиться, обыграв
его в подкидного на два рубля.
"...Я давно хотел с тобой поговорить. Заходи к нам как-нибудь вечером, чаю попьем".
"А Вы разве не знаете, что наш отец - враг народа? Я - не пионер, а Юрка - не комсомолец?"
Юрка дергал меня сзади за куртку. Поренцо руку убрал:
"Я знаю, что Ваш отец, Руслан - был человек умный, благородный и преданный своему делу. Мне ли этого не знать?"
Юрку я любил безмерно. Всюду ходил за ним по пятам. Все боялся, что опять нас разлучат, и каждое мгновение, что мы провели вместе, словно навечно запечатлелось в моей памяти.
Как же счастлив был я тем довоенным летом.
Вот один эпизод. Это было уже незадолго до войны. Июнь. Чудесный субботний день. У Левки Колончи - день рождения. И мы все - дети во дворе, от мала до велика - идем
праздновать в Нескучный сад, есть мороженное. Договорились встретиться в десять утра, во дворе. Левка - самый старший. Он ухаживал за нашей сестрой Соней,
поэтому среди приглашенных был и мой брат Юрка, и я, и все наши ровесники, жившие во дворе. Строго говоря, весь этот поход в Нескучный с малышней Левка и затеял для того,
чтобы встретиться с Соней, но пригласить ее на свидание одну он не решался, робел.
В десять, как и договаривались, стоим все у ворот, ждем только Соню.
На улице уже тепло. День обещает быть жарким, но прохожих немного. По переулку медленно едет машина, роскошный автомобиль, который сразу привлекает всеобщее внимание.
Белый, сверкающий чистотой кабриолет самой престижной модели "Mersedes-Benz 770К Offener Tourenwagen", автомобиль правительственной верхушки, который и в Москве увидеть было
не просто, медленно пробирался по давно не чиненному асфальту переулка.
Поскрипывают белые шины, матово поблескивает натянутая, цвета слоновой кости кожанная крыша, сверкают нестерпимо на солнце колпаки огромных, больше человеческой
За рулем жещина. Красавица. Все взгляды мальчишек, на нее, конечно. Женщин за рулем и сейчас в Москве немного, хотя с каждым годом все больше и больше, тогда - это
просто вопиющий факт!
Женщина остановила автомобиль на обочине у знака объезд, явно не зная, куда ей следовать дальше. Заметила нас, пацанов, открыла дверь, спустив на порожек стройные
ноги. Мне казалось, что действие происходит, как в замедленной киносъемке, словно, все плыло по воздуху: дома, деревья, скамейки и она, парит над всеми нами, как сказочная фея.
Красавица молодо и быстро спрыгнула с порожка на еще влажный асфальт и пошла в нашем направлении. Замедленная киносъемка закончилась. На вид лет тридцать-тридцать
пять, хотя, может и больше, очень красивая и по одежде, сразу видно - или артистка, или иностранка. Наши барышни так не одеваются.
На ней все очень дорогое, явно сшитое назаказ. Серое креп-сатиновое, платье, приталенное по тогдашней довоенной моде с расклешенной юбкой до середины икры
струится мягкими складками, подчеркивая и тонкую талию, и красивые ноги в замшевых туфлях-лодочках. В тон платью маленькое боллеро, расшитое серебрянными колосьями и
блестящим на солнце бисером, завязывающееся под грудью на шелковый бант и замшевая серая шляпка с вуалеткой. Сверху на плечи накинут легкий жемчужно-серый плащ, открывающий и красивые руки и высоую шею. И только короткие лайковые перчатки, маленькая сумочка, перекинутая через обнаженный белый локоть, и туфли на высоком каблуке - алые, как только
что распустившиеся цветы шиповника, растущего у ворот.
"Смотрите, смотрите, это, наверное, Любовь Орлова!" - Зашептались девчонки.
"Что ты, Розка! У Орловой волосы белые, а у этой дамы русые".
"Наверное, это артистка Валентина Серова". - Девчонки возбужденно перешептывались.
"Нет, это иностранка! Посмотри, какое платье - заграничное! А прическа! Я сегодня попробую такую же сделать. Розка, смотри внимательно и запоминай!".
Дама шла, аккуратно обходя лужи после вчерашнего дождя. Подошла к воротам, вздохнула, огляделась. Взглянула еще раз на нас, присмотрелась и поманила меня рукой:
"Мальчик, подойди сюда, пожалуйста". - Сказала она на чистейшем русском языке.
"Ух, ты!" - Пронеслось у меня в голове - "Не иностранка!"
Наши тоже разом загудели, пережив, наверное, такое же потрясение. Я приблизился. От дамы и пахло волшебно, не "Старой Москвой" (или как еще тогда иногда называли
"Любимый букет императрицы"), а чем-то новым, свежим, как сама весна. Мне в том юном возрасте казалось, что прекрасней мамы, которую я помнил молодой и счастливой, не может
быть никого на свете. Мама всегда была вне всякой конкуренции, но эта дама стала, пожалуй, единственной, кого я поставил тогда на одну ступеньку с мамой.
Она еще раз вздохнула и спросила:
"Мальчик, это дом 7 БИС?" - Голос у нее был негромкий, очень грудной.
"Нет, гражданка, 7 БИС следующий".
"Я очень давно не была в этих местах. Все изменилось. Мне нужен дом номер 7 по Цветному бульвару, но как не пыталась проехать, то объезд, то двор с тупиком".
"Дом номер семь сразу за нашим. Но вы туда не проедите - там трубу прорвало, уже неделю, как все раскопали". - Ответил я, гордясь, что именно меня подозвала
этакая красавица, и от этого старался изо всех сил казаться взрослым.
Я таращился на нее, стараясь рассмотреть под вуалеткой ее мерцающие глаза. Красавица разглядывала меня некоторое время, словно решаясь, стоит ли ей разговаривать со
мной дальше. Она прикусила карминно-красную нижнюю губу, накрашенную душистой помадой:
"Мальчик, ты здесь живешь?"
Я оскорбился:
"Кому мальчик, а кому под глаз фингальчик!"
Дама усмехнулась, обнажив верхний ряд белых, как жемчуг зубов:
"И как же тебя зовут?"
"Руслан".
"Хорошо, Руслан. Хочешь заработать?"
Я отставил в сторону ногу:
"Ну, это смотря сколько, и смотря за что?".
"Дело несложное. Знаешь ли ты Якова и Льва Поренцо?"
"Да кто ж их не знает? Во флигеле они живут".
"Хорошо... - Она опять закусила губу - "Вот тебе один рубль, дам еще один, если пойдешь и позовешь их. Я тут подожду, на скамейке. Ну, как, договорились?"
"Договорились".
Еще бы не договорились! Рубль отдала - богатство! Я подбросил монету на ладони и довольно ухмыльнулся:
"Левка Поренцо - вот он стоит, показал я пальцем на Колончу, а за Яковом Адамовичем сейчас сбегаю".
"Лева, Лева! Подойди, это к тебе!"
Я помчался. Одна нога здесь, другая там. Очень уж хотелось мне послушать, о чем это Колонча с дамой разговаривать будут. Я вихрем влетел во двор флигеля соседнего
дома и позвонил в пятнадцатую. Никогда раньше не был у Поренцо и сейчас меня, ютившегося в крохотной коморке в двадцатикомнатной коммуналке, где очередь в ванную нужно занимать за час-два, как повезет, мучило двойное любопытство: как это люди живут в
отдельной квартире?
Поренцо открыл почти сразу:
"Здрасьте, Яков Ада... Адамович!" - Сказал я запыхавшись.
"Здравствуй, Рустик. Стряслось что?"
"Нет... нет, то есть да. К Вам дама пришла... очень красивая... как артистка... Сейчас с Левой во дворе разговаривает. Просила Вас позвать..."
"Дама? Ты проходи, подожди меня. Я сейчас переоденусь".
Для чего ему переодеваться? Я не понимал. По-моему мнению, он был вполне готов. Вот только стеганная бархатная куртка с вышитым поясом, украшенным кистями,
как-то не совсем сочеталась с тонкой рубашкой, белый крахмальный воротничок которой подпирает широкий синий шелковый галстук.
Поренцо думал также, поэтому зашел за ширму, скинул куртку, надел жилет и пиджак. Коротко взглянул на себя в зеркало, подмахнув слегка расческой густую каштановую
шевелюру. Отец Колончи преподавал в Бауманскм училище. Точно я не знал, что но что-то очень сложное: то ли высшую математеку, то ли квантовую физику. Я слышал, что в
Гражданку, он был красным командиром полка, разведчиком, орденоносцем, но все это так не вязалось с его нынешним обликом профессора.
"Дама? На скамейке? Как она выглядит?"
"Ну, я же говорю, очень, очень красивая. Я таких никогда не видел. Думал, иностранка. Но она по-русски говорит почище нас с вами. В шляпке с вуалью и глаза необыкновенные,
блестят словно звезды. На шее цепь золотая и большущий камень сверкает совершенно нестерпимо..."
Я еще что-то говорил, но Яков вдруг перестал меня слушать. Снисходительная улыбка, вызванная моим красочным описанием вдруг медленно сошла с его губ. Профессор
стал очень серьезен, остановился, опираясь рукой на запертую дверь:
"Ева... Podesz;a wszystko jedno ...."
Он вдруг тихо заговорил на каком-то другом языке, по-моему, по-польски. Так стояли мы довольно долго. Наконец, он отошел от двери:
"Ну, что же, пойдем, Руслан. Показывай... красивую даму".
Он положил мне тяжелую руку на плечо. Лицо бледное, глаза сверкают.
Конечно, я пропустил все самое интересное. Когда мы вышли из подъезда, я бросился вперед, к скамейке, в надежде еще что-нибудь услышать. Красавица сидела напротив
Левки, она что-то тихо говорила. Медальон, который я видел у дамы, уже висел у Колончи на шее, нелепо дисгармрнируя с клетчатой фланелевой рубашкой. Я услышал лишь:
"Папа рассказывал мне эту историю много раз. Выходит, та девушка, это были Вы?"
Она молча кивнула головой.
"Значит... значит... Что же получается? Вы, действительно.. моя... мама?"
Женщина подняла на парня глаза, полные слез и еле слышно произнесла:
"Да... я твоя мама".
Я знал, что у Левы Поренцо матери нет. Слышал, что она погибла, когда он был совсем маленьким. И тут такое. Расскажешь кому - не поверит.