Исторический роман-сага, часть "Али-Хан". Место и время действия - Туркменистан, 50-е годы прошлого века
Курбан посмотрел на противоположную сторону большого пустыря, только недавно полностью очищенного от развалин домов, пострадавших во время страшного, смертоносного
землятрясения 1948 года, разрушевшего весь его родной Ашхабад семь лет назад.
Разрушения были страшные. Все жилые дома, производственные здания, фабрики, магазины, школы, больницы, детские сады и ясли были сметены с лица земли разъярившейся
природой. Уцелели лишь немногие здания. И вот эта больница, точнее фельдшерско-акушерский пункт, который в округе все жители называли "больница", бывшая "Почта",
возведенная еще в 1885 году во время строительства Закаспийской военной железной дороги. Она была единственным целым домом, оставшимся на улице среди руин. Рухнул только забор из
сырца, возведенный позже перед войной... взамен старого оштукатуренного, с кружевами и пиками чугунных решеток, с двухглавыми российскими орлами на круглых шарах, венчающих
мощные столбы. А в доме - ни трещинки, только шкафы попадали, да со звоном опрокинулся инструментарий и разбилось стекло.
Чабан горестно вздохнул. Эхе-хе... Семь лет он уже живет вдовцом. Дорогая его Маралждан (да смилостивится над ней Аллах!) погибла тогда под обломками. Курбан вспомнил,
как страшно, предчувствуя смерть, истерично завыл белый кобель Ак-бай за пять минут до толчка, и ему дружно ответили все собаки в округе, оглашая окрестности визгом, лаем и
жалобным тяфканьем. Курбан поежился, вспоминая их тоскливый, заунывный хор, упокойной песней огласившей спящий город.
Все-таки собаки гораздо чувствительнее людей. Курбан был уверен, что если бы Ак-Бай мог говорить по-человечески, он бы обязательно предупредил его о беде. Да, нет же!
Предупреждал ведь! Да только куда Курбану до своего Ак-Бая! Пес за два дня до трагедии словно взбесился. Терся рядом с домом, далеко не убегал. Обычно резко скажешь ему:
"Кит!"* (*пшёл (искаж.туркм.)) - и он замолкает, прекращает громкий бассистый лай и уводит всю стаю на свое место у отары. А тут спокойный Ак-бай стал кидаться на давно
известных ему соседей, от которых не раз получал кусок чурека, мучную похлебку или баранью кость.
Пришлось посадить его на цепь. Ак-бай загрустил, два дня лежал в тени ветвистой чинары у их дома из сырца, положив огромную белую морду на широкие лапы с
вобранными когтями и закрыв черные, как уголь глаза. Даже воду не пил. И вот опять завелся с новой силой. Чабан доверял своему любимцу, отличавшемуся поразительной
чуткостью и осторожностью. Сколько раз Ак-бай отгонял волков от его отары. Бывало, заберется на сопку и до-олго стоит, наблюдая за одному ему еще только видимыми чужаками.
Курбан вышел из дома в сад уже ночью, чтобы отвязать вновь разразившегося безудержным и громким лаем Ак-бая, с жалобным скулежом бросившемуся к нему. Он протянул
руку к ошейнику и замер. Гнетущая тишина повисла вокруг. Чабан только успел удивиться, что не слышно ни единого звука в мерцающем звездами воздухе, и сухая октябрьская земля
под его ногами мелко задрожала, поднялась, словно вздохнула ее гигантская каменистая грудь, и с грохотом опустилась, бросив его на землю. Курбан открыл рот в беззвучном
крике, видя, как рушатся, складываясь внутрь, стены его дома и с шумом, зловеще шурша глиной, камнями и гремя кровлей, обрушивается тяжелая крыша, поднимая столбы
непроницаемо-молочной пыли, мерцающей, как млечный путь в ночном небе.
А потом он разгребал, сдирая ногти до крови, глину и камни, там где тыкался черным носом в сырцовые обломки волкодав Ак-бай.
И все сразу разделилось на "до" и "после". Пришлось тогда начинать жизнь заново. Курбан смахнул с гладкой, потемневшей на солнце щеки, мутную слезинку, вытер руку
о красный халат из гырмызы-донлык** (**домотканная туркменская ткань для мужских халатов). Снял мохнатую шапку, обнажив выбритую голову с отросшим ежиком коротких,
густых, смоляных волос. Эхе-хе...
Жену он любил, уважал, хотя на людях и напускал на себя суровость и строгость. Никогда не обращался к ней, как многие: "Хойть!", всегда называл по имени.
Вспомнил, как сватался, как платил калым, как играли всей улицей свадьбу, как вышла Маралджан ему навстречу в обрамлении высокой хасавы, украшенной шестью рядами
цепочек с серебрянными бубенчиками, серебрянными бляшками с сердоликом и разноцветными стеклышками, в шелковом покрывале, красном вышитом наряде и еще раз смахнул слезинку.
Давно это было, много воды утекло.
Курбан посмотрел на другой конец улицы. Оттуда доносилась веселая возня ребятни, бежавшей перед медленно ползущей красной пожарной машиной, поливавшей
потрескавшийся асфальт отстроенного заново переулка, обсаженного молоденькими стволами тутовника и тополей. Среди смуглых мокрых мордашек узнал своего единственного внука,
двенадцатилетнего Акыша и от сердца отлегло.
(продолжение следует)
љ Copyright: Елена Грозовская, 2010
Свидетельство о публикации Љ11006040115