Аннотация: Эва встречает оборотня, на вид это обычный парень, который уверяет ее, что учился с ней в одной школе. Может, она и раньше его встречала, только не помнит?
Глава третья
Секретер
Эвка прикусила губу. Она совсем не такая, как мама. Бриллианты-булыжники она не любит, банников и секретарей тоже. Нет у нее ни трезвого понимания жизни, ни мощного напора. Есть только чувство, что все в ее жизни будет хорошо, и что когда-нибудь и она, Эва, встретит единственного любимого, принца на белом коне, в существование которого свято верила.
Мама, с детства видела в Эвке разновидность стихийного бедствия, разрушающего нормальный уклад жизни нормальных людей, хотя Эвка считала себя тихим ребенком. Но почему-то всё, что было в жизни мамы не так, было не так именно из-за Эвки.
Бронислава Миладовна, глядя на дочь, качала головой в короне высокой прически и наставляла при каждом удобном случае:
'Эвка, детка, жизнь научила меня играть по ее правилам. Если быть такой принципиальной, такой наивной, идиалистичной, как ты, можно всю жизнь просидеть в старых девах, в нищите и прозябании. Бери пример со своей матери...'
Эвка вяло отбрыкивалась и приводила слабые доводы в свою защиту:
- Мама, двадцать семь - это не так уж и много!
- Это уже не мало. До тридцатника не выйдешь замуж - считай, твой поезд ушел, - возражала мать.
- Сыну Анатолия Николаевича двадцать восемь, и он холост. Что же вы к нему не цепляетесь?
- Павел - мужчина, а ты женщина.
- Ох, спасибо, что заметили!
- Да ты хотя бы раз видела Павла?
- Нет, а что?
И тут выяснилось, что у сводного братца столько достоинств, хоть икону с него пиши, молись и бейся лбом о стенку.
- Что же он с таким послужным списком не женат? Импотент что ли?
- Не думаю.
- Значит, шизик.
Бронислава Миладовна на это только загадочно улыбнулась:
- Мне бы твои годы, Эва. Уж я бы такого не упустила.
А еще Бронислава Миладовна любила повторять:
'Жизнь после смерти твоего отца научила меня многому - верить и надеяться надо только на себя саму. Неужели ты думаешь, что я позволю обстоятельствам вновь властвовать над собой? Никогда! В конце концов, я стараюсь не только ради себя... Хоть что-то у тебя потом будет...'
Брать пример с матери почему-то Эвке не хотелось. Бронислава Миладовна, как средневековый дракон, падкий на золото, охраняла свое богатство и делиться им не собиралась даже после смерти. 'Новый папа' называл жену богиней. Отчасти это было правдой. Он жертвовал ей столько, что древние боги-олимпийцы позеленели бы от зависти.
Бронислава Миладовна считала себя аристократкой. Как и все аристократы, детей терпела, а не любила и тратила уйму времени на барахло и создание идеального аристократического образа.
Эвка на свой образ, или, как она говорила, образину, тратила полчаса в день, включая душ. Не любила аристократов и материнских нотаций, поэтому, с мамой и с отчимом общалась редко.
Конечно, у Эвки осталось еще кое-что из вещей, которые они с матерью честно поделили: пара редких икон, хороший мейсенский сервиз (чайный. Столовый, из пятидесяти шести предметов, мать взяла себе), кое-что из драгоценностей, подаренных отцом, из которых до нынешнего дня не попал в ломбард лишь бриллиантовый перстень. Его Эвка закладывать не решилась, оставив на память об отце или, как говорят в народе, на 'черный' день.
* * *
Павел смотрел на Эвку, ожидая ответа.
Она и сама не понимала, почему так откровенна с чужим человеком. Мать с детства ей твердила: 'Девочка моя, никогда не разговаривай с незнакомыми людьми...'.
- Мы с мамой разменяли квартиру и... теперь я живу на набережной Шевченко.
Во взгляде Павла мелькнуло сочувствие:
- Теперь понятно, каким ветром вас занесло на Октябрьское поле. Маму... навещали?
Эвка кивнула:
- Да... То есть... нет... Она в отъезде... с мужем. Годовщина свадьбы. Я... я поливаю цветы в их отсутствие... мама отпустила прислугу на время отпуска, - Эвка приврала насчет прислуги.
Павел свернул на боковую улочку.
- Мама снова вышла замуж и уехала в свадебное путешествие? - в голосе послышался металл и легкое раздражение.
- Вообще то, она вышла замуж четыре года назад... в мой день рождения.
- А знаете, что интересно, Эва. Я тоже заезжал к маме... Она живет на улице по соседству. Совпадение... А вообще жаль...
- Что жаль?
- Что меня не было тогда рядом. Я бы помог.
Эвка посмотрела на парня и вдруг разозлилась, что незнакомый человек заставил ее вспомнить трудные времена и вновь почувствовать холодный сквозняк той ушедшей навсегда жизни.
- Никто не помог... даже рады были. Что вы, в самом деле... Если бы, да кабы, как во рту росли грибы... Вы женаты, ребенок есть. Сами же сказали. Сверните здесь и езжайте в арку под 'кирпич'. Смелее, здесь все так ездят... Ну, вот и мой 'замок'...
Павел собрал охапку роз, и Эвка, задыхаясь в маслянистом розовом аромате набрала код на домофоне в парадном. У лифта пожилой сосед, Марат Иосифович, с откормленной старой таксой по кличке Муся, вежливо поздоровался, приподняв соломенную шляпу, и придержал дверь:
- Здравствуйте, молодые люди. Вы что же, Эвелиночка, цветочный ларек решили открыть?
Эвка промямлила в ответ:
- Добрый день, Марат Иосифович. Это э-э-э... Просто большой букет...
Сосед уходить не собирался. Более того, кажется, собрался вернуться в лифт и выяснить всю правду. Пришлось пойти на военную хитрость:
- Кстати... Марат Иосифович... На углу в 'Гастрономе' финский сервелат дают. Я видела Зою Львовну в очереди, но она уже на подходе... Если поторопитесь...
Марат Иосифович очень резво для своего преклонного возраста сорвался на рысь, бросая на ходу:
- Спасибо, Эвелиночка!
Двери лифта закрылись, и двое с охапками цветов заполнили его целиком.
В квартире все еще пахло выветревшейся краской и обойным клеем.
- Вы извините, что не предлагаю кофе, Павел. Я бы с удовольствием вас угостила, но у меня, как видите, ремонт. Рабочие вынесли старую плиту, а новая еще не подключена. И, к тому же, я, правда, уже очень опаздываю. У меня встреча, - извинялась Эвка, расставляя розы в бело-синие, высокие, фарфоровые вазы.
- Ничего, Эвелин, я понимаю, не расстраивайтесь... Вы так снисходительны... Я не пью растворимый кофе. Предпочитаю эспрессо, очень-очень крепкий... и по утрам.
Эвка смутилась из-за того, что в квартире царил строительный разгром: леса, банки с краской, клеем, ведра. Строители обещали закончить все работы еще на прошлой неделе. Но как всегда, нашлись причины задержаться: то краска не просохла и клеить обои рано, то красить нельзя, пока не поклеены обои.
В конце концов, как-то разорвав этот круг взаимоисключений, по распоряжению прораба Славика на прошлой неделе, поклеили и покрасили кухню, гостиную и прихожую. Непокрашенной и неоклеенной осталась только спальня, и Славик обещал и клялся, что 'через два, максимум, три дня' сдаст квартиру хозяйке.
Эвка, прожившая со строителями бок о бок два летних месяца, мечтала хотя бы последние десять дней отпуска провести без них, наслаждаясь чистотой, уютом, а главное, покоем. Строительные работы начинались в восемь, заканчивались в шесть, когда она возвращалась с работы. За все время не было ни дня, даже в выходные, когда Эвка могла бы выспаться.
Сегодня суббота, строители ушли, судя по всему, совсем недавно - на кухне еще не выветрился запах чеснока и докторской колбасы.
Мебели в квартире не было. Перед ремонтом Эвка безжалостно выкинула на свалку все вещи, отставшиеся от прежних хозяев и в окружении которых она терпеливо жила четыре года: и обгрызанный до невозможности восстановления любимым хозяйским боксером гарнитур финской, кожаной мебели, и чехословацкий лакированый сервант... в таком же состоянии, и конечно же, румынскую кровать, на которой боксер тоже любил спать... и грызть.
* * *
Эвка расправилась с хламом, чемодан с одеждой поставила в углу, и направилась в 'Антикварный' на Петровку, к дяде Боре, который когда-то хорошо знал ее отца.
Именно дяде Боре очень выгодно Бронислава Миладовна продала 'лишнюю' мебель из высотки. Особенно жаль было Эвке старинный секретер в технике Буль, принадлежавший еще ее прапрабабушке, но мама сказала, что в новой Эвкиной квартире эта вещь будет смотреться слишком вызывающе, а Брониславе Миладовне секретер нужен, как деньги, а не как мебель.
Эвка с детства любила исследовать многочисленные ящички и полочки секретера - хранилища милых, ненужных вещиц: наборы штопальных ниток, письма и открытки от родни, мулине, пяльца, старая перьевая ручка, очки в клеточку, родом из шестидесятых, перочиный ножик, сломаные золотые часы и прочая ерунда.
Однажды, случайно нажав на одну из панелей под днищем секретера, девочка обнаружила тайное хранилище. Стенка посередине вместе с ящичками плавно распахнулась, и открылся тайник. Это была широкая, но не более дюйма в глубину ниша, обитая синим бархатом. На бархатной подушечке лежал, закрепленный сутажной лентой, маленький ключик, по виду золотой. На внутренней стене, инкрустированной черепаховым гребнем, чернела замочная скважина.
Эвка вставила ключик в замок, щелкнул механизм в панели, и дверца приоткрылась. В глубине тайника, довольно большого и широкого, в бархатном углублении поблескивал рубиновой жидкостью гладкий, пузатый пузырь, плотно запечатанный сургучом. На сургуче белел отчетливый оттиск адамовой головы с перекрещенными костями. Эвка отдернула руку от пузыря - неужели в нем, действительно, яд! Но как узнать наверняка?
Рядом с пузырем лежали пожелтевшие листы рукописи. Эвка взяла в руки бумагу, плотную, старую, не пострадавшую от времени. Текст в рукописи был на французском, но Эвка не поняла ни слова, хотя язык учила уже семь лет.
Всю ночь, тайком Эва переписывала рукопись, тщательно копируя завитки и закорючки. Утром старую рукопись положила обратно в тайник, заперла, положила на подушечку ключик.
В школе показала переписанный текст учителю французского.
Он удивленно уставился на Эвку:
- Откуда это у тебя?
- Переписала из старой книги, - соврала она, - вы можете перевести текст?
- Нет, не могу. Это не совсем французский, Эва. Похоже на окситанский или пуатевинский. Это региональные языки Франции, на них сейчас мало кто говорит. Тут нужен специалист. Если хочешь, дай мне текст, и я покажу его, кому нужно.
- Текст в единственном экземпляре, отдать не могу. Мне узнать надо как можно скорее. Может быть, я сама покажу кому нужно?
- Хорошо, - задумался учитель, - дам тебе адрес. Но учти, человек со странностями. Не испугаешься?
После школы Эвка поехала загород. Путь был долгий: на метро с тремя пересадками, потом на автобусе около часа в сторону Павшина.
Вывалившись из 542-го автобуса, Эвка перешла шоссе и направилась по железнодорожным путям к маленькой деревеньке.
Насыпь железной дороги шла по косогору: сверху огороды и помпезное здание в стиле сталинского ампира, внизу - песчаная сельская дорога, деревня, колхозное поле и русло речки Баньки.
Первый дом у дороги почти развалился, провалился в бурьян и кусты Иван-чая, зиял выбитыми стеклами за косым забором. Эва бегом пробежала жуткое место, миновала рощу стройных вязов и вышла на развилку.
За высоким забором стоял добротный, совсем не деревенский дом с мезонином и резным балконом на втором этаже.
У ворот забрехала огромная собака, и на крыльцо вышел мужчина:
- Дик! Фу! - скомандовал он, и собака замолчала: - Девушка, вам кого? - спросил мужчина, приближаясь.
- Я от Евгения Валерьевича, он должен был позвонить вам и предупредить...
- Да, конечно. Вы - Эвелина?
Эва кивнула.
- Проходите.
Собака, мохнатая, черная, неизвестной породы, шумно втянула воздух, когда Эва проходила мимо и сверкнула желтыми глазищами.
Под раскидистыми яблонями стоял постоянный сумрак. День был пасмурный, и сумрак сгущался в глубине сада почти до черноты.
Эвка готова была поклясться, что из темных кустов на нее пялятся два синих, светящихся глаза. Она вцепилась в руку мужчины так, что затрещал рукав рубашки, и повисла на ней:
- Кто там?
Мужчина остановился:
- Не бойтесь, Эвелина, это наша кошка, - и тихонько позвал: - Марго! Иди сюда. Ты пугаешь нашу гостью.
Эвка фыркнула. Можно подумать, кошка его понимает.
Из кустов вышла темная тень, и Эвка не сразу поняла, что кошка черная, потому то её и не видно в кустах.
Марго прошлась мимо Эвкиных ног, потерлась о высокие гольфы с белыми помпонами. Она мяукнула, и Эвка услышала непонятное слово на французском. Кажется, putain, но Эвка не знала, что оно значит.
- Извините, я не расслышала, вы что-то сказали? - переспросила она мужчину.
- Нет, нет, ничего. Брысь, Марго.
'Послышалось?'
Дом, как и все остальные, стоял в тени горы. Из-за косогора подоконники окон, выходящих на фасад, располагались не выше уровня груди, а окна во внутренний двор возвышались на уровне третьего этажа.
Чтобы перейти из помещения в помещение, нужно было пройти по ступенькам, соединяющим разные уровни.
Внутри оказалось уютно. Через просторную прихожую, вышли в столовую, по ступеням наверх попали в маленькую гостиную. Из гостиной вело несколько дверей в другие комнаты. Одна была открыта, и Эвка заметила, что там библиотека.
Мужчина указал Эве на кресло:
- Садитесь, Эвелина. Меня зовут Томá Павлович. Покажите ваш текст.
'Томá? Француз что ли?'
Эвка протянула листы:
- Подлинник я не смогла принести.
Томá Павлович пробежал текст и потянулся к рукописи на столе:
- Бумага такая же?
- Д...да. Очень похожа. А что это?
- Это пуативинский язык. На нем говорили жители Пуату во Франции... и сейчас говорят, но очень мало.
- А вы можете перевести?
- Сейчас переведем. Подождите минутку, - и Томá Павлович углубился в чтение.
Эвка от нечего делать, рассматривала комнату. На столе в узорчатом кашпо стоял цветущий розовый куст. Он поражал сочной пышностью темно-зеленой, гладкой листвы. Но цветов на кусте было всего три: два в бутонах, а один - распустившийся, крупный, рубиновый цветок небывалой красоты. Он будто светился изнутри, как переливается драгоценный камень.
- Это настоящая роза? - Эвка протянула руку и хотела погладить лепестки, но Томá Павлович чуть не подпрыгнул в кресле:
- Не трогайте!
Эвка перепугалась и отдернула руку, а Томá Павлович спокойно добавил:
- Укóлитесь. Видите, какие шипы.
Шипы были большими, как швейные иглы, но не настолько, чтобы стоило так орать. А, может, все-таки стоило.
'Томат Павлович! Жадина-говядина!'
В это время из библиотеки вышел высокий подросток с пышной темной шевелюрой до плеч и задумчивыми, серыми глазами. В подмышке зажата книга, рукава рубашки закатаны до локтей, руки в карманах брюк. Возможно, на год или два старше Эвки. Парень увидел Эву, глубоко вдохнул воздух и замер на месте. Она тоже его разглядывала. Красивый. Настолько красивый, что Эвка смущенно опустила глаза.
Парень склонил голову в легком поклоне, и Эвка, повинуясь странному порыву, встала и присела в книксене.
'Красавец! Мама моя! Как смотрит! Неужели я ему понравилась!', - растерялась Эвка.
Парень улыбнулся уголками рта:
- Я очень рад познакомиться, Эвелина.
- Паша, ты не переведешь нашей гостье небольшой текст с пуативинского?
Мальчик подошел ближе, не отрывая взгляда от Эвы. Снова глубоко вздохнул, с готовностью взял лист и стал читать:
'В лето 1673 года прекрасная валькирия Светлая Гондукка, Всадница волка, заклинательница змей, повелительница серебряного копья в Облачном городе Кладурбим, что в Ноктисе, создала волшебное снадобье, способное вернуть первоначальный облик заколдованному существу или человеку.
Она наполнила снадобьем двенадцать сосудов и раздала своим сестрам валькириям. Если несколько капель снабья нанести на кожу заколдованного, то он сразу же примет первоначальный вид и останется в таковом до конца своих дней. Хранить снадобье надлежит в полной темноте...'.
Павел остановился:
- Дальше сказано, что входит в состав зелья и перечисляются достоинства и подвиги валькирии Гондукки. Читать?
- Подожди, - Томá Павлович с интересом взглянул на Эву: - Если не секрет, откуда у вас этот документ?
Эвка разочарованно посмотрела на рукопись. Обыкновенный текст алхимиков. Чушь собачья. А она то думала...
- Нашла в тайнике, в секретере.
- А снадобье там было?
- Стоит какой-то пузырь с рубиновой жидкостью.
Внук и дед переглянулись.
- Значит, последний сосуд из двенадцати цел... - пробормотал Тома Павлович, - и вы... прапраправнучка валькрии Гондукки.
- Вы чо, серьезно? - Эвка усмехнулась, - а кто такие валькирии?
- Женщины-воительницы, очень красивые... и жестокие. Очень сложно заслужить их любовь. - Томá Павлович посмотрел на Эвку так странно, что она опустила глаза. Внук Павел тоже смотрел на девушку, не отрываясь. Глаза его потемнели и из серых превратились в черные с синими, мерцающими огнями.
'Ой, мамочки!'
Эвка на секунду от страха зажмурилась, а когда открыла глаза, дед и внук стояли у стола, читая текст и не смотрели на нее вовсе.
- Ну... я пойду?
Павел подошел и доброжелательно улыбнулся:
- Может быть, чаю? Вы устали верно?
Парень взял Эвку за руку, и она почувствовала легкое покалывание в пальцах.
- Сколько тебе лет, Эвелина?
- Четырнадцать, а тебе?
- Пятнадцать.
Для пятнадцатилетнего парень был хорошо развит: крепкое, тренированное тело, гибкая талия, сильные руки с татуировками до локтевого сгиба. Эвке захотелось поцеловать его в губы. Неведомая сила толкала ее в объятия юноши, он притягивал её, как магнит. Девушка встала на цыпочки и потянулась к щеке Павла. Легко коснулась её и отодвинулась.
- Что ты наделала, Эвелина. Теперь я не смогу думать ни о ком, кроме тебя - прошептал Павел.
Эвка нервно засмеялась:
- Сможешь! Г...где у вас можно вымыть руки?
- Пойдем, я покажу.
Туалет затерялся в глубине дома. Большая, светлая комната с полуоткрытым окном за кружевными занавесками. За кружевом - уходящий вниз по косогору яблоневый сад, калитка в кустах бузины, ведущая к реке, захватывающий вид на Красную горку, зеленую, как изумруд, такое же изумрудное пастбище с пятнистыми коровами. Под безоблачным небом пестреет луг, на границе с рекой и гороховым полем остановился цыганский табор, и девчонка-цыганка стирает штанишки голозадого, чумазого братика в запруде. Над всем этим главенствует деревянный лыжный трамплин на горе, одинокий и непонятный.
Эвка с трудом отвела взгляд. Как же ей захотелось отстаться в этом доме!
Глубокая ванна на кривых ножках за льняным пологом пахла цветами. Девушка откинула полог - на высокой консоли рядом с ванной в вазе стояла роза, алая, рубиновая. Она почти осыпалась, осталось только несколько лепестков, остальные, свежие и ароматные, лежали на дне ванны.
'Наверное, это та же роза, что я видела в гостиной'.
Эвка нагнулась, взяла со дна один лепесток и положила в карман черного школьного фартука.
'Это же ничего, что я взяла лепесток?'
Эва подошла к круглой раковине, включила воду в кране, намылила ладони, рассматривая хрустальные пузырьки и баночки со странными, непонятными надписями. На одном она прочла на латыни знакомое уже слово: Кладурбим. Открыла крышечку и понюхала желеобразную, зеленую массу. Интересно, что это? Пахнет странно, лимоном и чем-то незнакомым. Поставила на место и тут же услышала голос на подоконнике:
- Чик! Чик! Пить, дай пить!
На карнизе сидел обыкновенный серый воробей... и нагло просил пить! Эвка прислушалась, из сада доносился птичий гомон, но не так, как обычно. Девочка слышала птичьи голоса, но что удивительно, Эвка их понимала.
- Отдай червяка! - кричала пеночка.
- Высоко! Высоко! - пел жаворонок.
- Куда? Куда? - кудахтала курица на заднем дворе.
'Да это же дурь! - догадалась Эвка и с ужасом посмотрела на хрустальный пузырек, - Ой! Мамочки! У меня глюки! Что же я наделала! Крутооо! Я теперь, как Жанна Д'Арк!!! Слышу голоса! С ума сойти! Или уже сошла? Ну нефигасе!'
Эвка захлопнула окно, закрыла уши ладонями и подождала пару минут - вроде всё стихло. Может, послышалось?
Она вышла из ванной. Павел ждал ее в соседней комнате:
- У тебя все в порядке?
- ...ко... ко... - Эвка испуганно вытаращилась на Павла.
- Ко-ко?
- С...коко... с...сколько времени?
- Четверть шестого.
- Мне пора!
Вошли в гостиную, и Тома Павлович задал тот же вопрос:
- Все в порядке в ванной?
- Да вроде, в порядке - потоком не смыло... Я должна идти, мама будет волноваться.
Томá Павлович смотрел на Эвку очень заинтересованно. Он улыбнулся одними глазами и теперь переводил взгляд с Павла на Эвку, и наоборот.
- Я провожу, - с готовностью выступил вперед Павел.
- Не надо, на улице светло, мне не страшно.
- А темноты вы боитесь? - неожиданно спросил Тома Павлович.
- Нет, не боюсь. Но мне непрятно находиться в темноте.
- Почему же, если не боитесь?
- Нууу, мерещатся всякие глупости.
- Например? - не отставал Томá Павлович.
- Например? - Эвка задумалась, какую бы историю позаковыристей рассказать:
- Вчера сижу в кабинете. Горит лампа над столом, а во всей квартире темно-темно. Оглядываюсь в темноту и вижу маленькое существо, наподобие тушканчика или суслика. Даже не само существо, а вроде бы его тень. Оно, наверное, меня не заметило - попрыгало из угла угол, будто что-то искало, а потом исчезло в свете настольной лампы.
Эвка подняла бровь, ожидая реакции, смеха или что-то вроде. Но Томá Павлович не засмеялся, выслушал внимательно и спросил:
- А сейчас вы видите этого тушканчика?
Эвка посмотрела в темный угол. У этажерки с книгами стояла маленькая черная тень и что-то сосредоточенно обнюхивала. Тень, не спеша, не замечая присутствующих, бесшумно поскакала к окну и растворилась в столбе солнечного света. Потом вынырнула из него, и так же, не спеша, бесшумно отправилась обратно к этажерке. 'Тушканчик' задел нижнюю из книг, и этажерка покачнулась.
'Нефигасе!'
- Нет, - уверенно соврала Эвка.
- Вы не знаете, кому принадлежит секретер, в котором вы обнаружили тайник?
- Как кому? Нашей семье. Он из приданого французских предков по отцовской линии.
- Вы француженка? Если не секрет, можно узнать вашу фамилию, Эвелина?
- Нет, я русская, но с французскими предками. Конде... моя фамилия. Эвелина Конде, - ответила Эвка неохотно.
Внук и дед вновь переглянулись.
- Если уж речь зашла о национальностях и фамилиях, то вы кто? - буркнула Эвка.
- Моя фамилия Морей. Хотите выучить пуативинский язык, Эвелина? Я могу дать вам книгу Франсуа Вийона. Там пуативинский текст дублирует французский. Думаю, с его помощью, вы без труда переведете остальную часть рукописи.
Через пять минут Эвка быстро шла к насыпи. Она была рада свалить из странного дома, где ей мерещились шорохи, тени и птичий язык в каждом углу. Павел проводил девушку за калитку:
- Мы еще увидимся? - глаза парня мерцали красными и голубыми огоньками. Голос у него был низкий и урчащий. Эвке вновь стало не по себе.
- Это от тебя зависит, Павел.
Они остановились на холмике у вязов. Эвка вдохнула свежий воздух и огляделась. Вдалеке, за Красной горкой, почудились ей высокие, остроконечные, снежные горы в дымке облаков. Наваждение! Павел встал так близко, что Эвка выставила вперед руки и уперлась ладошками в его грудь. Во дает, парень! Только увидел, а уже что творит!
Она отступила и уперлась спиной в гладкий ствол вяза.
Опять, как разряд статического электричества, прошлись по ладоням легкие, приятные уколы, и Эвке захотелось снова поцеловать парня. Целовать долго, чтобы почувствовать вкус его десен. Захотелось кусать ему губы, запустить руки под рубашку, пить его дыхание, слушать биение сердца. Вот так ей захотелось его поцеловать!
Парень, казалось, ждал этого, замерев, и Эвка услышала его стон и страстный шопот:
- К сожалению, все зависит только от вас, королева. Захотите ли вновь увидеть меня? - Он навалился горячей грудью на её ладони, а свои руки убрал за спину. Эва почувствовала, как жаркие волны пробегают по его телу сверху вниз и тяжелое, хрипловатое дыхание щекочит ей кожу на щеке.
Эвка подняла лицо. Зрачки у Павла стремительно расширились и засверкали голубыми искрами.
'Мама дорогая!'
Эвку стон, шопот, дыхание и, особенно, глаза испугали. Она отскочила от парня, быстро, уже на ходу, распрощалась и почти бегом припустила по шпалам. Через минуту Эвка оглянулась, Павла не было, но в кустах бурьяна затрещали ветки, и у заброшенного дома появилась огромная собака. Красная, как огонь, с черной мордой и сверкающими синими глазами.
'Ой! Мамочки!'
Эвка пулей вылетела к шоссе, без усилия побив мировой рекорд в беге с препятствиями.
'Мамочки мои!'
К остановке подходил 542-й автобус, и она кубарем ввалилась в салон. Где-то рядом завыла собака, у Эвки подкосились коленки, а старушка у окна перекрестилась:
- Оссподя! Волк!
С тех пор Эвка больше никогда не видела Павла. Она провела неделю бессонных ночей, думая о нем. Потом набралась храбрости и поехала в Павшино. Но ни Томá Павловича, ни его внука Павла там не застала. За калиткой у дома стояла толстая тётка в белом кримпленовом платье. Она и рассказала Эвке, что дом продан, старые жильцы уехали два дня назад, куда - не знает, но, вроде, в другой город.
Эвка, глотая слезы, шла по железнодорожной насыпи. В кармане школьного фартука нащупала розовый лепесток, свежий и алый. В сердцах она бросила его под ноги и прошептала:
- Я забуду о тебе. Теперь я скорее волка полюблю, чем тебя!
Лепесток у ног шевельнулся, подхваченный ветерком, сделал круг над ее головой и исчез в вязовой роще.
Знакомых Павлов, Павликов и Пашек не было больше в жизни Эвки. Того Павла, из детства, Эвка почти не помнила. Она забыла его после поездки в Павшино. Лицо его в воспоминаниях превратилось в безликое, светлое пятно. Помнила Эвка только глаза, серые с голубыми искорками. Они снились ей иногда, и каждый раз после сна Эвка с горечью думала, что никого с тех пор не хотела она поцеловать так, как того пятнадцатилетнего мальчишку. Ох, где же ты, Павел?
Секретер Бронислава Миладовна продала дяде Боре. Эвка успела стянуть золотой ключик, а старинная рукопись и пузырь с рубиновым зельем остались в тайнике.
Эвка мечтала накопить денег и выкупить секретер, но теперь предмет роскоши, сделанный великим краснодеревщиком, стоил, как чугунный мост и был не по карману даже очень богатым людям. Секретер дядя Боря отдал на экспертизу, и выяснилось, что помимо эбенового дерева, панциря черепахи и травленой груши, в маркетри использовалась золотая проволока, которая делала некоторые поверхности практически золотыми, а сам секретер - бесценным.
Эвка взяла с дяди Бори слово, что он продаст секретер только ей, и она готова купить по любой цене, которую он назовет.
Дядя Боря сидел в кабинете в стиле арт-деко, и вяло покуривал гаванскую сигару. Внешность у дяди Бори была примечательная - он был чрезвычайно волосат. Волосы росли в ушах, на спине, выглядывали из под манжет сорочки и на шее из под воротничка густыми, мохеровым клубками. Роскошная обстановка в кабинете совершенно не вязалась с задрипанными коротенькими штанами, мятой застиранной рубашкой и несчастным выражением его лица.
- А шо делать? - разводил руками старый еврей. - Мой папа был директором пункта 'Утильсырья' в Конотопе, и мы всегда ходили в старье. Я привык так ходить, а кому не нравится, пусть идет к ж...у.
Дядя Боря поднялся навстречу Эве, церемонно вышел вперед, нагнулся, поцеловал поочередно сразу две руки и проворковал, как Чеширский кот:
- Эвелиночка, дорогая моя, как я вам рад. Давно вас не было... Садитесь-садитесь... Вы за секретером? Нет? А жаль! Я то думал, что у вас завелись денежки! Не беспокойтесь, вот он, ваш секретер. Стоит себе, пять лет отпугивает бешеной ценой покупателей, вас дожидается. Рассказывайте, какие новости, как уважаемая Бронислава Миладовна?
Эвка улыбнулась:
- Спасибо, мама чувствует себя прекрасно. А как ваши дела?
- Не спрашивайте, Эвелиночка... Сплошные неприятности... Я вот все думаю, ехать мне или не ехать в Америку?
- Дядя Боря, вы научились водить автомобиль?
- Таки нет, а что?
- В таком случае - не ехать. Говорят, что все выходцы из СССР работают там или таксистами или дворниками.
- Какой кошмар!
- А что за неприятности?
Дядя Боря заговорчески наклонился к Эвкиному уху:
- Эвочка, вы знаете, я не робкого десятка, но абсолютно случайно был свидетелем... гм... участником... совершенно безобразной сцены. Дела в том, что на соседний... гм... банк... 'Драгметалл-Петровка'... как бы сказать... наехали. Приехала бригада головорезов с автоматами и положила всех сотрудников мордами вниз. Президент банка... такой приятный молодой человек, Котэнко Роман Тарасович... Кстати, вы видели его. Как раз, месяц назад, когда вы заходили... насчет картины Волкова... он был здесь. Вы ему так понравились. Он, буквально, стоял и пускал слюни... Просил познакомить.
- Я не люблю, когда на меня пускают слюни, дядя Боря. И у него странная походка... передком. Он так выбрасывал ноги вперед, когда проходил мимо, думала забодает. Перестаньте меня сватать всем, кому не лень.
- Кстати, именно Котэнко вашего Волкова и купил... Так вот, самое интересное. Я зашел к нему в банк на прошлой неделе. Он таки уговорил меня открыть у него счет. Сижу, беседую с какой-то ободранной, кокетливой дамой за пятьдесят, называющей себя директором по работе с клиентами. Мне было так неловко - смотрю на нее и чувствую себя этим самым клиентом... Представляю, кем чувствовала себя она.
Тут крики, шум, мат, головорезы... Ну... и я, сами понимаете... попал под их разборки.
Лежу на полу... тишина, как в могиле и холодно, как в могиле, а у меня почки... Через полчаса двое в масках вытаскивают этого Котэнко, как котенка в общий зал со связанными за спиной руками... Кладут, как и всех, мордой вниз, приспускают ему брюки до колен... прошу прощения... и трусы тоже и вставляют в... гм... анальное отверстие.... скрученную в трубочку платежку... что, мол, долг получили сполна и претензий больше не имеют...