Грумдт Г. : другие произведения.

Дпн. Ч. 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
   Часть вторая
  
  громче музыка играй
  ободряй забаву зверю
  если есть кому-то рай
  я в него теперь не верю
   А. Цветков
  
  
  
   Глава первая
   Место действия - Андрианапольская пятина
   Время действия - 24 декабря 2010 года
  
  Я сегодня подверглась сексдомогательствам. Причем - настолько серьезным, что добродетель моя удержалась буквально на волоске.
  
  Источником домогательств был молодой человек, лет на шесть или семь постарше моего Сережи. Одет он был так, как бы, наверное, одевался мой отпрыск, не пошли ему бог настолько суровых родителей: тонкая черная куртка, синий вязаный топик, двухпудовые 'гады' и джинсы с настолько заниженной талией, что ширинка болталась где-то между коленок.
  
  Завидев этого щеголя, я невольно убыстрила шаг и потупила очи. Но он оказался парнем не промах.
  
  - Хэллоу, метелка! Тебя как зовут? - спросил меня франт, перегораживая дорогу.
  
  - Маланья, - чуть слышно ответила я.
  
  - Реально Маланья?
  
  - Реально.
  
  - А чо? Красивое имя. Чего вечером делаешь?
  
  - Иду с дядюшкой в церковь.
  
  - Это которая в Поддубье?
  
  - В Поддубье.
  
  - Слушай, Маланья, а на хрена тебе эта церковь? Пойдем лучше в клуб. У меня, - глаза щеголя округлились, а голос интимно понизился, - у меня классный снег с собой будет. Реальный снег, не спиды. Ты настоящий-то иней когда-нибудь пробовала?
  
  - Нет.
  
  - Ну ты и дерёвня! Давай приходи. После снега знаешь, как классно тра... Ну в смысле ты приходи - потанцуем. Придешь?
  
  - Я... я не знаю... - вконец засмущалась я.
  
  Красавец начал сердиться. Он был, очевидно, приучен к более легким победам.
  
  - Ну и чо ты ломаешься? Или подумала, что я для тебя типа мелкий? Ну да, ты чутка постарее. Тебе лет двадцать по ходу, а мне - восемнадцать с половиной. Но хре... т. е. сердце... оно ведь ровесников-то не ищет. Я правду сейчас говорю?
  
  - Правду-правду, - кивнула я, дивясь проницательности своего ухажера.
  
  - Так ты значит придешь?
  
  - Ой, милый, я даже не знаю.
  
  - Ты, короче, давай приходи по ходу. Встретимся в шесть возле клуба. Заметано?
  
  - Ну... заметано.
  
  - Ты реально придешь?
  
  - Да, реально.
  
  - Не кинешь?
  
  - Не кину.
  
  - Телефончик свой дашь?
  
  - У меня нету сотового. Мой дядюшка говорит, что пользоваться мобильным - грех.
  
  - Так ты точно придешь?
  
  - Раз сказала, значит приду.
  
  - Ну тогда до свиданья, Маланья. Встретимся в шесть возле клуба.
  
   И мой ухажер, сунув руки в карманы, похилял размашистой рысью вдоль по Броду.
  
   ******
  
  'Бродом' в Закупино называли улицу Карла Майя. Улица разделяла райцентр пополам: в его депрессивной восточной части проживал в основном народ отставной - профессора кислых щей, спавшие с голоса меццо-сопрано и короли хит-парадов 1975 года; в западных же кварталах селились сплошь люди востребованные - ведущие популярных телепрограмм, сотрудники президентской администрации, средней руки олигархи и воры в законе.
  
  Наверное, лишнее уточнять, что дача моего дяди находилась на крайнем востоке. За последние двадцать три года дядина дача ни разу не красилась и ее жизнерадостный голубенький цвет давно стал коричнево-серым. Сам мой всемирно известный родственник тоже с годами не стал моложе и целые дни проводил в своем кресле-качалке. Когда я вошла, дядя мирно дремал, но, судя по еще не потухнувшему на ноутбуке экрану, перед тем как заснуть, занимался любимым делом - правил статью для 'Андрианапольского научного вестника'. Статья называлась 'Судьбы Гардарики' и ее финальная фраза врезалась в мою память навечно: 'Так что же в наших душах возобладает - писал мой дядя - неряшливая славянская жалость или сухопарый тевтонский ордунг, вот вопрос из во...'.
  
  Печатая букву 'о', дядюшка смежил вежды и перенесся в царство Морфея.
  
  Я решила его не будить и поднялась в свою комнату. Из дверей торчал белый бумажный конвертик. Живых писем я не получала лет десять и, вынимая конверт, просто сгорала от нетерпения.
  
  Гм.
  
  Обратного адреса не было. Внутри находилась простенькая открытка. На открытке квадратными крупными буквами было выведено:
  
  'Анька! Сегодня исполнилось ровно пять лет нашей первой встрече. Не хочешь отметить это событие в 'Лишайной кошке'?
  
   Твой В. Д.
  
  P. S. Мой новый номер: ...'
  
  Сердечко мое заухало, а пальцы сами схватили сотовый и набрали указанную в постскриптуме последовательность цифр.
  
   ******
  
  ...Ночной клуб 'Лишайная кошка' располагался в срединной части поселка. Люди с востока туда не ходили - расценки в клубе были настолько атомными, что даже средней руки олигархи, получив утром счет, случалось, тихонечко ахали.
  
  Но В. Д. слыл пижоном. Самый лучший костюм, самый отборный кокс, самое изысканное место для тусовки - все это было такими же неотъемлемыми частями его имиджа, как и унизительно низкий рост, по-хомячьи толстые щеки и отвратительная привычка подхихикивать.
  
  Не думаю, чтоб его гонораров хватило хотя б на одну из перечисленных выше привычек. Основной источник его доходов так и остался вещью довольно темной. Кто и за что слал скромные суммы ему на счет - можно было только догадываться. Но какое мне, в сущности, дело?
  
  ...В. Д. (он же ведущий сотрудник издательского дома 'Индепендент джорнал' Вильгельм Густав Делим) встретил меня на пороге. Ведущий сотрудник курил. Его неизменная сигарета переливалась во тьме малиновым светляком. Завидев меня, Вильгельм Густав вприпрыжку помчался навстречу и неловко поцеловал меня в щеку.
  
  Потом он мягко взял меня под руку и провел в приватную комнату (сорок пять шекелей в час). Сквозь ее незадернутое окошко был виден дощатый помост эстрады, пока что абсолютно пустынный. Приглашенная на этот вечер звезда должна была появиться чуть позже.
  
  - Что ты будешь сегодня пить? - спросил Вильгельм Густав и тяжко сел, навалившись на стол всеми своими животами и подбородками.
  
  - Свежевыжатый яблочный сок, - ответила я.
  
  - И только? - удивился В. Д.
  
  - Ты должен вообще-то помнить, что я небольшая любительница алкоголя.
  
  - О снеге, стало быть, речь не идет?
  
  'О, Боже'! - подумала я про себя. - 'И дался им этот снег!'
  
  А вслух произнесла:
  
  - Ты, как всегда, попал в точку.
  
  Тем временем на эстраде появился курчавый мальчик со скрипкой. Ежели вы, мой читатель, тоже являетесь вынужденным завсегдатаем мест типа 'Лишайной кошки', то вы наверняка этого юношу помните: он то и дело мелькает на разогреве во всевозможных пафосных кабаках. Вот и сейчас, прижав к плечу свою скрипку, он заиграл попурри из классических пьес, превращая 'Кармен' в 'Сатисфекшен', а 'Сатисфекшен' - в 'Аллилуйя'. Как всегда, он работал смешно и точно и все его переходы сочетали естественность с неожиданностью, и, как всегда, во внимающем юноше зале не расцвело ни единой улыбки.
  
  Под жиденький плеск двух-трех пар ладошек этот странный мученик разогрева ушел. Потом на эстраду выполз еще один нелюбимец публики - двухметровый блондин с очень ярко накрашенным ртом, обреченно шутивший минут семь или восемь, после чего наконец появился сама звезда.
  
  - Что ты будешь есть? - спросил мой ухажер.
  
  - Фруктовый салат, - ответила я.
  
  - А из горячего?
  
  - Ни-че-го.
  
  - Лелеешь талию?
  
  - И это тоже.
  
  - А мне беречь нечего, - печально вздохнул Вильгельм Густав. - Закажу-ка я свинину в кляре.
  
  В это время звезда, стоявшая к нашему окошку спиной, запела песню 'Радуга-дорога'. Голос звезды мне показался знакомым. Что было странно. Я не смотрю телевизор лет десять и ни единую нынешнюю селебритиз даже за тысячу долларов не узнаю. Но голос этой звездульки я уже явно где-то слышала.
  
  О, Господи, где?
  
  По-прежнему стоя к окошку спиной, звездулька (или 'звездун'? - пол был мужской) запела песню 'Три фунта лиха'.
  
  И здесь я их наконец-то идентифицировала. И песню, и исполнителя.
  
  'Три фунта' - это единственный Никитосов шлягер, продержавшийся в топах целых два месяца (как же мы оба этому радовались! даже банкет закатили), а наряженная в переливающуюся куртку звезда была, соответственно, моим бывшим любовником Никитой, бросившим меня ради молоденькой стервы.
  
  К счастью, Никита наверх не смотрела и пока что меня не увидел.
  
  Хорошенький мальчик-официант принес мой салат и заказанную Делимом свинину. Мы синхронно задвигали челюстями. Стоявший внизу на эстраде Лернер запел свою песню 'Признание в нелюбви', в топы так и не попавшую (мы, помнится, жутко об этом печалились):
  
   Полторы империи тому назад
  
   Пел Никита.
  
  Я тебя любил, а ты меня нет.
   Полторы империи тому назад,
   Когда не было слов 'баксы' и 'интернет'.
  
  - Так как насчет снега? - спросил Делим, за рекордно короткое время управившийся с целым блюдом свинины.
  
  - Ноу. Наше твердое 'ноу'.
  
  - Ну, как хочешь, как хочешь, - он любовно насыпал на стол и резво вынюхал две дороги. - Может... все-таки шмыгнешь?
  
  - Ноу.
  
  -Ну, вольному воля, - пробурчал мой соблазнитель, после чего минуты две просидел в полном оцепенении. - Ха-ха! - наконец вымолвил он. - Ха-ха-ха! А ты это здорово выдала: ноу - ха-ха! - наше твердое ноу. Наше твердое ноу! Ус-сы-кон! Ха-ха-ха! Наше твердое н-н-ноу!!!
  
  Чтобы не слышать этого бреда, я подошла к окну и чуть-чуть отодвинула занавеску. Никита (за последнее время он очень возмужал и похудел) пел какой-то старинный романс. В конце песни мы встретились взглядами.
  
  - А сейчас, - вдруг промолвил Никита, - я хочу исполнить одну старинную крестьянскую песню. Я посвящаю ее присутствующей здесь самой лучшей на свете женщине.
  
   Когда станешь большая
  
  Запел он.
  
   Отдадут тебя замуж.
   Во дерэвню большую,
   Во дерэвню чужую.
   Там по будням все дощь, дощь,
   И по праздникам дощь, дощь,
   Мужики как напьются,
   Топорами дерутся.
  
  Никита певец никакой, но эту песню он пел душевно.
  
  И вот что, товарищи, странно: композиция явно была из новых и я ее точно ни разу не слышала. Но текст песни я знала.
  
  Откуда?
  
  Напрягшись, я вспомнила. Я его просто читала! В той толстенькой желтенькой книжке, которую мой двоюродный братец Костян (наш отщепенец, в пику своему всемирно известному отцу и моему дяде, избравший карьеру провинциального жандарма) так вот, в той толстенькой желтенькой книжке, которую мой кузен несколько лет назад привозил с собою из отпуска, эта песня была напечатана в виде в виде эпиграфа. Я даже помню фамилию ее никому, кроме Костика, неизвестного автора: не то 'Петс', не то 'Метс'. Интересно, а откуда текст этой баллады надыбал Никита? Книжек за все почти десять наших совместных лет я в руках у него не видела.
  
  ...Здесь вдруг кто-то похлопал меня по плечу.
  
  Я обернулась.
  
  За спиною стоял В. Д.
  
  Абсолютно голый.
  
  Я впервые узрела Вильгельма а-ля натюрель, но где-то примерно такой я его наготу и представляла: пузо - шестой месяц беременности, грудь третий номер и торчащий колом детородный орган, очень похожий на помидорку сорта 'дамские пальчики'.
  
  - Что тебе, дорогой? - в легком ступоре поинтересовалась я.
  
  - Пойдем, - прошептал Вильгельм Густав и указал обнаженной рукой на скрывавшуюся за бархатным пологом пятиспальную койку.
  
  В такие минуты следует действовать как можно более нагло и неожиданно.
  
  - Have you got any condom? - спросила я по-английски.
  
  - Yes, - сглотнув кадыком, ответил мой соблазнитель, - I've surely got ones.
  
  - А ну-ка покежь.
  
  В. Д. лихорадочно предъявил пулеметную ленту 'Дюрексов'.
  
  - Ну что ты, глупышка, - многоопытно улыбнулась я. - Такие кондомы давным-давно вышли из моды. Wait a bit. Я сейчас принесу реальные.
  
  И, не давая ему опомниться, я ссыпалась вниз по лестнице.
  
  
   Глава вторая
   Место действия - Ошская пятина
   Время действия - 8 июня 2006 года
  
  Есть люди, как бы самою природою созданные для того, чтобы повелевать остальным человечеством. Мать-природа дала им все: исполинский рост, богатырскую стать и громыхающий командирский голос.
  
  Такие люди, как правило, служат швейцарами в дорогих ресторанах или играют роли большого начальства в художественных кинолентах. Настоящее же большое начальство выглядит по-иному и от вверенного ему человечества отличается вовсе не ростом и голосом, а - тем инстинктивным предсмертным страхом, который оно и радо бы, да не может не внушать подчиненным.
  
  Именно таким человеком и был начальник Ошского УОБ Вильгельм Густав Фогель.
  
  И когда дверь круглосуточного кафе 'Будьте нате!', где проходила отвальная Грумдта, вдруг приоткрылась, а на пороге возникла тщедушная фигурка господина майора, весь минуту назад бурливший зал - оцепенел.
  
  Все споры иссякли. Все разговоры затихли. Все воротники застегнулись на последнюю пуговицу. И только стоявший к дверям спиной эрзац-капитан Рабинович еще продолжал какое-то время произносить свой дурацкий тост, пока, наконец, по каменным лицам коллег не заподозрил неладное и, обернувшись, не поперхнулся на полуслове.
  
  Вообще-то личный приход Удава был честью.
  
  Честью, без которой подавляющее большинство присутствующих с превеликим бы удовольствием обошлось.
  
  - Здра же, дин майор! - на правах, худо-бедно, хозяина рявкнул Грумдт.
  
  - Никакого 'здравия же', Гиероним, - на редкость спокойным и тихим голосом ответствовал Фогель. - Никакого 'здравия же'! Сегодня я для тебя не начальник, а старший друг. Ведь мы, я надеюсь, друзья?
  
  - Так точно, господин ма... т. е. глубокоуважаемый господин Фогель. Мы с вами, конечно, друзья.
  
  - Я искренне рад это слышать, - все тем же обманчиво ласковым голосом прошелестел Фогель и осторожно сел в специально поставленное у колонны кресло.
  
  Минуту спустя в уголке майорского рта уже горела его неизменная сигарета, а в руке нагревался бокал вина - единственный на весь вечер.
  
   ******
  
  - Первый раз это было еще при кайзере, - сообщил Грумдт Сикорски, помимо воли косясь на практически слившегося с колонной Удава.
  
  (После неожиданного прихода Фогеля прошло уже минут десять. Клокотавшее прежде веселье вроде и возродилось, но как-то - не полностью. Даже самые громкие голоса звучали теперь чуть-чуть приглушенно, даже самые толстые и волосатые чрева уже не осмеливались выглядывать из-под рубах на свет божий и даже самые отчаянные остроумцы держали теперь язычки на привязи и тщательно фильтровали свои остроты.
  
  (При этом сам господин Фогель продолжал демократично сидеть в углу и ни во что не вмешивался. Лишь где-то раз в минут восемь он выдавал еле слышное 'хм' и - в зависимости от мельчайших оттенков майорского хмыканья - его виновник либо смотрел орлом, либо тупился и краснел).
  
  - Первый раз это было еще при кайзере, - повторил Грумдт.
  
  - Да-да, я помню, - отозвался Сикорски. - Ты мне об этом уже говорил. На прошлой неделе. Но хотелось бы знать подробности. Так что уж не томи. Излей душу.
  
  И он отхлебнул из широкой коньячной стопки.
  
  - Да чего там рассказывать! - откликнулся Грумдт (донельзя, конечно, польщенный). - Тоже мне, нашел ветерана! Можно подумать, что на рукаве у меня черным-черно от нашивок за ранение. Ежели хочешь знать, весь мой непосредственный боевой опыт укладывается минут в сорок.
  
  - За нашу инте... инте... ктуальную гордость!!! За нашего... Ги-ра-ни-ма Го-ра-ци-я! - едва-едва ворочающимся языком выдал очередной свой тост Рабинович.
  
  Грумдт приложил руку к сердцу и благодарно кивнул.
  
  - За не-га-си-мый се... тылнык... ра-зу-ма!
  
  Господин майор у колонны еле заметно хмыкнул. При этом коротенький звук, исторгнутый горлом господином майором, нес в себе явный заряд осуждения. Но настаканившийся Рабинович оттенков начальственного хмыканья не уловил и, гордо поправив очки, продолжил нести ахинею.
  
  - Короче, слушай, - произнес Грумдт и закурил дорогую папиросу 'Заремба'.
  
  *************************************************************
  
  ...Первый раз будущий капитан-лейтенант побывал в деле, будучи двадцати лет от роду. Их, пару сотен зеленых курсантиков, срочно перекинули на юго-западный край тогдашней Державы. Нужно было любою ценой прекратить резню между ужугами и дадаузами.
  
  Уже через пару часов после высадки они оцепили три последних не разграбленных дадаузских дома и с огромным трудом удерживали многотысячную толпу погромщиков.
  
  Все, что случилось потом, Грумдт даже сейчас мог воспроизвести по минутам. Он хорошо запомнил, как господин действительный лейтенант Шишечка сперва чуть-чуть колебался, а потом таки отдал команду вести стрельбу на поражение. И как сразу же после этого очень часто и споро затрещали их выпущенные еще перед Первой войной семизарядные ружья, и как все они понимали, что с помощью этих музейных пукалок толпу разъяренных погромщиков не остановить, и как ужуги стали отстреливаться, и как рядом с Грумдтом упал никем не любимый курсант Фогель (однофамилец майора), и как чей-то испуганный голос вдруг тоненько пискнул: 'Пиздец...', а потом вдруг залаяли два пулемета, и толпа побежала назад, и Грумдт что есть силы нажал на тугой курок своей пукалки, после чего двухметровый красавец-парень в вышитой куртке, на полголовы возвышавшийся над толпой, рухнул, словно подкошенный, и хотя стрелял весь их курс, а сзади взахлеб заливались два пулемета, Грумдт почему-то сразу понял, что этот красавец застрелен именно им, понял с той же определенностью, с какой, один раз взглянув на ребенка, тут же догадываешься: твой он или не твой.
  
  *************************************************************
  
  Все это Грумдт отчетливо помнил и очень, очень хотел рассказать. Но вместо этого он зачем-то занудно и долго перечислял всех любимых и нелюбимых преподавателей их тогдашнего четвертого курса, после чего вдруг начал ругать покойного премьера Сливу (якобы виновного в дадаузо-ужугском кризисе), а потом вдруг заспорил с пеной у рта с действительным лейтенантом Галковским, являются ли дадаузы родственниками айев. Так, короче, никто из присутствующих ничего о том первом грумдтовском бое и не узнал, о чем, если честно, присутствующие печалились не особенно.
  
  Ибо им было сейчас не до Грумдта. Нет-нет, вконец назюзюкавшегося Рабиновича уже давным-давно отвели отсыпаться в подсобку, и первенство за столом теперь держал действительный капитан Заянчковский, чей зычный бас, исполнявший 'Офицерскую прощальную', заполнял не только всю ресторанную комнату, но и выплескивался на улицу, будя пару окрестных кварталов. Присутствующих смущало не это. Ведь все перечисленное выше: и отмахавший четырнадцать тостов подряд Рабинович, и разбудивший полгорода Заянчковский, и даже эрзац-капитан Гармаш, танцевавший креольское танго с действительным лейтенантом Мрыжеком, - все это было делом привычным.
  
  А вещи действительно необычайные творились возле колонны.
  
  Началось все с того, что Вильгельм Густав Фогель взял в руки ВТОРОЙ бокал.
  
  Никто.
  
  Повторяем.
  
  НИКТО.
  
  Даже лучший друг господина майора эрзац-майор Блямбер, знавший его с 1973 года, НИКОГДА не видали в руках у Удава ВТОРОГО бокала.
  
  Да что там второго! Даже законная первая порция ни разу за все эти долгие годы не осушалась не то что до дна, а даже - до половины. Бокал мог часами греться в руках, мог десятки раз пригубляться, но - количество алкоголя в нем практически не уменьшалось.
  
  Но сегодня произошло небывалое. Фогель вдруг молодецки крякнул, опрокинул в рот содержимое и со стуком поставил ПУСТУЮ хрустальную емкость на край стоявшего рядом с колонной рояля.
  
  Мордатый буфетчик (бывший в тот вечер за подавальщицу) незаметно приблизился и наполнил порожний бокал подогретым бордо урожая 1989 года - единственным сортом вина, признаваемым Фогелем.
  
  Но чудеса на этом не кончились.
  
  Этот второй фужер был тоже выпит до капли, после чего - весь УОБ не мог поверить своим глазам - щеки господина майора порозовели, движениям стало чуть-чуть не хватать уверенности, а обычное тихое 'хм' сменилось вдруг громким 'ха-ха'.
  
  Третий бокал майор налил себе лично. Осушив его на три четверти, он начал высоким неверным тенором подпевать 'Офицерскую прощальную'. А потом... нет, четвертого бокала все-таки не последовало. Последовал полный стопарь мандариновки, выпив который нечеловеческим усилием воли майор заставил себя остановиться.
  
  Но и случившегося было вполне достаточно, чтобы весь ресторанный зал, забросив свои дела, в полсотни глаз смотрел за господином майором. Хотя ничего совсем уж скандального в тот вечер, в общем-то, не приключилось.
  
  Да - господин майор был чуть-чуть подшофе.
  
  Да - рассказал бородатый анекдот про двух чеченцев, встреченный громким и дружным хохотом.
  
  Да - нестерпимо фальшивя, подпевал 'Офицерскую прощальную'.
  
  Да - посетил туалет и (с кем не бывает!) забыл застегнуть ширинку, давая возможность всем присутствующим полвечера наблюдать свои бело-голубые, словно израильский флаг, трусы.
  
  Но что здесь, в конце-то концов, особенного?
  
  Ведь за любым из пирующих числились подвиги стократ живописней! А то, что господин майор сумел таки сохранить способность логически мыслить, доказывает, в частности, то, что не кто-нибудь, а именно он первым сказал: самолет.
  
  И сказал исключительно вовремя.
  
  Ибо грумдтовский рейс стартовал в 00.35.
  
  А на ресторанных часах было уже 23.40.
  
  И, конечно, если бы не личный джип и не личный шофер господина майора, Грумдт в эту ночь никогда бы не улетел в столицу. Но фогелевский Азад был водилой от Бога! Спецномер спецномером и мигалка мигалкой, но сто десять по городу и двести пять по шоссе даже с включенной сиреной смог бы выжать не каждый. А вот фогелевский Азад - сумел, и уже в 00.08 Фогель, Грумдт и Сикорски стояли у дверей аэропорта. В 00.11 взмыленный Грумдт подбежал к стойке регистрации.
  
  Само собой, регистрация уже закончилась. В огромном аэропортовском окне был виден красивый шведский автобус, везший андрианапольских пассажиров к стоявшему под парами лайнеру.
  
  Здоровенный аэропортовский охранник (бывший почти стопроцентной копией охранявшего некогда телеграф гвардии рядового Шнейдера) к сунутым ему под нос синим уобовским удостоверениям отнесся с легким сарказмом. Подобно Шнейдеру, он тоже подчинялся лично Прищепе.
  
  И чем больше ярились Грумдт и Сикорски, тем более явное чувство ведомственного превосходства отражалось на высеченном из гранита лице гвардии рядового.
  
  Положение становилось критическим.
  
  На электронном табло светились цифры 00.18.
  
  И здесь господин майор... удрал, как говорится, штуку. Выкинул фокус. Сделал, короче, то, что можно было объяснить разве что наслоенной поверх бордо мандариновкой.
  
  После этого фокуса многое стало ясно: и слишком вежливый голос господина майора, и его фантастическая приверженность к коллекционным французским винам в стенах учреждения, где практически все - от новобранца-фельдфебеля до главы Общеимперского УОБ - глушили водку по-черному. Стало ясно и то, почему это именно Фогель энное количество лет назад был поставлен в Ошской пятине следить за законностью.
  
  Короче, Удав сунул руку за пазуху и выдернул удостоверение. Только не синее, а черное. И вместо пришпиленного к мать сырой земле гада на нем была выдавлена оскаленная волчья морда.
  
  Лицо охранника вытянулось.
  
  Вернее, даже не так.
  
  Скорее, то продолжение шеи, которое пару минут назад - с небольшою натяжкой - все-таки можно было назвать 'лицом', теперь уже окончательно потеряло право на это имя. Между могучими плечами охранника мелко и стыдно трясся какой-то студень.
  
  Господин майор, молниеносно спрятав в карман пиджака драгоценную ксиву, слегка подтолкнул охранника в грудь и - одного-единственного касания майорского пальца с лихвою хватило, чтобы эти сто килограмм накачанного на тренажерах мяса вдруг безвольно рухнули к подножию стойки.
  
  А потом... нет, конечно же, господин майор этого все же не сделал. Описанные чуть ниже действия он просто-напросто сымитировал.
  
  Проскальзывая сквозь регистрационные воротики и устремляясь бегом к самолету, Грумдт успел краем глаза заметить, как господин майор якобы наступил поверженному охраннику на промежность и, якобы расстегнув ширинку, полил его воображаемой струей.
  
  
   Глава третья
   Место действия - Андрианапольская пятина
   Время действия - 25 декабря 2010 года
  
  ...Когда, сбежав с крутого крыльца, я стремглав понеслась по заснеженной темной алее, от залитого огнями клуба отделилась какая-то (предположительно мужская) тень и помчалась за мною.
  
  'О, Боже, кто это?' - подумала я про себя. - 'Неужто снедаемый страстью Делим? Или на минутку поддавшийся ностальгии Никита?'.
  
  Обе эти гипотезы оказались ошибочными. Настигнув меня, тень обернулась Василием - моим личным охранником, до этого сладко дрыхнувшим рядом с клубом в машине.
  
  - Василий, вернись! - крикнула я. - Со мной все нормально. Ты мне не нужен!
  
  - Простите, Анна Аркадьевна, - впервые за несколько дней подал голос Василий, - но сейчас, согласно инструкции, я обязан следовать вслед за вами. Чтобы вас не тревожить, я буду соблюдать максимально возможное расстояние в десять шагов. Вас это устроит?
  
  - Устроит, - всхлипнула я, по опыту зная, что спорить с Василием в таких случаях бесполезно.
  
   ******
  Мы шагали уже минут двадцать - я и следовавшая за мною тень. Глаза мои были мокры от слез, а ноги от снега. И вот (поселок уже почти кончился) в лиловой декабрьской тьме вдруг вспыхнули крупные красные буквы:
  
   БИСТРО
  
  В располагавшемся под этой вывеской заведении я ни разу еще не бывала.
  
  Лишний повод зайти.
  
  - Анна Аркадьевна, а, может быть, лучше не надо? - прошелестел мне на ухо подошедший Василий.
  
  - Что сильно гиблое место?
  
  - Совершенно верно, Анна Аркадьевна, гиблое.
  
  - Грабят? Насилуют?
  
  - Всего понемногу. Плюс скупка краденного и наркопритон.
  
  - Хм, - ухмыльнулась я, - все это становится положительно интересным. Зайдем?
  
  - Я бы вам не советовал, Анна Аркадьевна.
  
  - Да ты, Вася, трус. Зайдем?
  
  - Как вам будет угодно. Максимально возможное расстояние сокращается до полуметра.
  
   ******
  
  Изнутри пропащее место смотрелось буднично. Во-первых, здесь не курили, из-за чего местный воздух (в отличие от 'Лишайной кошки') был относительно свежим. Во-вторых, в бистро не подавали ничего крепче пива, так что все его посетители были трезвыми, за исключением трех-четырех человек, втихаря подливавших в свои кружки водку.
  
  Сидевшая же в дальнем углу большая группа картежников вообще не пила ничего, окромя пепси-колы, но именно она показалась мне самой зловещей. Вперемежку с обычными картежными выкриками, из угла доносилось: 'Ах, землячку пое..ть - словно дома побывать'. 'Семь лет расстрела жидким поносом'. 'Тюрьма не х... - садись, не бойся' и т. д. и т. п.
  
  Нашу вошедшую в злачное место парочку эти странные любители пепси и азартных игр тут же стали цеплять напряженными взглядами, но, столкнувшись со спокойным и твердым взглядом Василия, вроде отстали.
  
  Как выяснилось, ненадолго.
  
  - Что будем заказывать? - спросила нас широкобедрая официантка с очень густо и грубо наложенным макияжем.
  
  Мы заказали куриный шашлык и два пива.
  
  Заказ принесли мгновенно.
  
  - ...ный в рот! - донеслось из угла. - Перебор!!!
  
  Кричавший - очень маленький и очень худой мужчина с глубоко провалившимися небритыми щеками в сердцах бросил карты и ударил по столу татуированный кулачком.
  
  - ...ный в рот! - раздраженно повторил он. - Двадцать четыре. Да за такую раздачу в руки срать надо!
  
  - Ты, Йохан, чутка-то следи за базаром, - лениво заметил ему лысый дяденька в обтягивающей водолазке. - Кто ...ный в рот?
  
  - Он, - испуганно пискнул плюгавый и неожиданно тыкнул пальцем в Василия.
  
  Повисла зловещая пауза.
  
  Выждав пару мгновений, Василий поднялся, приблизился к щуплому и, сграбастав его за загривок, с размаху сунул лицом в стоявшую на столе тарелку с шавермой.
  
  Никто из сидевших рядом за товарища не заступился. Напротив, когда этот худенький мужичок поднял свою перепачканную в белом чесночном соусе рожицу, его дружки оглушительно загоготали, очевидно сочтя это зрелище очень смешным.
  
  -- Я же... Йохан... тебе говорил, - давясь от смеха, произнес лысый, -следи за... ба... заром. А то вон как нехорошо получилось. Все табло о... об... спускали. - здесь лысый зашелся в приступе хохота и на какое-то время потерял способность к членораздельной речи.
  
  - Тебя как зовут? - отсмеявшись, спросил он Василия.
  
  - Василий, - ответил Василий.
  
  - Все нормально, Васек. Все нормально, - кивнув ему лысый и широко улыбнулся.
  
  Пожалуй, что чересчур широко.
  
  Когда же Василий, повернувшись к нему спиной, пошел обратно, лысый вожак посмотрел на соседа и подмигнул.
  
  Его сосед - высокий и статный юноша в синем костюме от Грациани уже давно привлекал мое внимание. Этот роскошный костюм в хычинной смотрелся странно. Он стоил не меньше пяти тысяч долларов и в нем, пожалуй, не стыдно было бы появиться не только в 'Лишайной кошке', но и в Гранитном дворце. Из крошечного нагрудного кармана, как это принято у великосветских щеголей, торчал настоящий 'Паркер'. На лацкане пиджака серебрился прямоугольный значок 'Лиги Севера'. На ногах сверкали баретки 'Лаки райд'. В ушах переливались бриллиантовые сережки.
  
  Все это, я повторюсь, смотрелось до чертиков странно в таком месте и в таком окружении.
  
  Поймав знак главаря, этот метросексуал сделал неуловимое по быстроте движение и... нет-нет, в ту минуту я ничего, конечно, понять не сумела. Но мне потом объяснили, что юноша в гвоздиках выбросил дябку - здоровенный, весом почти в полкило свинцовый слиток и попал Василию прямо в затылок.
  
  Василий ойкнул и рухнул на мраморный пол.
  
  В критических ситуациях я действую быстро и почти моментально бросилась к выходу. Но там уже, улыбаясь, стоял метросексуал в сверкающем пятитысячедолларовом костюме.
  
   Глава четвертая
   Место действия - Андрианаполь
   Время действия - 13 июня 2006 года
  
  Державный следователь III ранга Грумдт проснулся ровно в десять минут восьмого. Ни малейшей причины просыпаться в такую рань у державного следователя не было. Ничто не мешало ему продрыхнуть хоть до обеда. Но, как это часто случалось во время отпуска, Грумдт почему-то вскочил с петухами.
  
  Вскочив, послонялся в исподнем по номеру и от нечего делать включил телевизор. Никаких чуть более интеллектуальных возможностей убить это утро у Гиеронима Горация не имелось. Ни один из его столичных знакомых не подымался раньше одиннадцати.
  
  Тем более, что и день был предпраздничный.
  
  На плоском, как блин, экране девочка в черном бикини, профессионально вращая задом, что-то хрипло нашептывала в микрофон. Зрелище было весьма поучительным и вполне бы могло надолго сковать внимание Грумдта, если бы... если бы кудри у девы не были бы ярко-оранжевыми, губы - трупно-зелеными, а все пять пар накладных ногтей, согласно последнему писку гламурной моды, не были бы чуть загнуты и раздвоены.
  
  Испугавшись девицы, Грумдт нажал первую попавшуюся кнопку пульта и оказался на канале 'Империя'. Канал заполнял никому ненужные утренние часы трансляцией заседания Всенародного Веча, посвященного очередной годовщине Великой Победы. Какой-то много евший и пивший и явно ни дня не работавший в жизни мужчина, стоя на синей трибуне, что-то вяло бубнил по бумажке. Три сотни сидевших в зале точно таких же холеных господ в четверть уха внимали.
  
  На втором державном канале транслировалось аналогичное заседание Предпарламента.
  
  Грумдт тихо выругался и снова помучил дощечку пульта. Появившийся на экране Каштанов сходу начал делиться секретами своей суперпотенции. Еще одно судорожное нажатие - и Грумдт увидел военизированную игру, посвященную предстоящей годовщине Великого Сражения. Новгородские ушкуйники с привязанными бородами с отчаянным кличем: 'Умрем за Святую Софию!' - напирали на волжско-окских. Дальше все шло по 'Истории' Краева: минута-другая и волжско-окские ударились в притворное бегство. Простодушные новгородцы тут же начали их преследовать и, само собой, не заметили, как в тылу у них вдруг взметнулось огромное облако пыли. Приближалась монголо-татарская конница.
  
  Грумдт вздохнул и выключил телевизор. Что было дальше, в Ливонии знали даже дети. Переменчивых новгородцев охватила паника и, не подоспей им на выручку пара полков великоливонской пехоты, дело бы кончилось полным разгромом .
  
  Загасив телевизор, без пяти минут действительный капитан (произошедшее перед самым отпуском приятное повышение в ранге через два-три месяца должно было привести к почти автоматическому представлению на действительного) помылся, побрился, почистил зубы, нырнул в приобретенный специально для отпуска прохладный серый костюм, обильно напрыскался дезодорантом и спустился в бар - завтракать.
  
  Бар здешней гостиницы мало чем походил на круглосуточное кафе 'Будьте нате!'. Столь любимая офицерами Ошского УОБ ресторация была почему-то оформлена в суровом военно-морском стиле. У самого входа стоял скрипучий деревянный штурвал, с потолка свисали толстые пеньковые канаты, настоящие гулкие трапы вели наверх. Официантки были в матросках и коротеньких юбочках.
  
  За три тысячи километров от Андрианаполя такой дизайн считался шикарным.
  
  Но здесь, в столице, в моде был стиль ультрагламур. И вся обстановка столичного бара состояла, собственно, из одного прихотливо подсвеченного сумрака. Царившую в помещении мглу то и дело пропарывали тонкие, словно вязальные спицы, лучики - то зеленые, то синие, то оранжевые. Они выхватывали из тьмы то в ослепительно вспыхивающий столовый прибор, то в миловидное личико официантки, то в жирную харю кого-нибудь из столующихся, причем эта харя, наудачу выхваченная из полумрака, всегда почему-то казалась намного значительней и умней, чем она была в настоящей жизни.
  
  Короче, в дизайне кафе был отчетливый привкус чего-то диавольского - подстать всему этому новомодному стилю: его трупно-зеленым ртам, его нестерпимо-оранжевым патлам, раздвоенным, словно змеиное жало, когтям, и (особенно сильно раздражавшему капитан-лейтенанта) идиотскому обычаю так туго перепеленывать женские груди, что они становились практически невидимыми.
  
  Впрочем, еду в этом логове Вельзевула подавали, к счастью, обычную. И отливавшая чем-то малиновым официантка принесла Грумдту не пауков и пиявок, а джем, ветчину, ананасовый сок и крошечную рюмку водки. Правда, стоила эта незамысловатая трапеза целых три с половиной шекеля (цена обеда из пяти блюд в 'Будьте нате!'), но... что тут поделаешь!
  
  Столица - есть столица.
  
  Грумдт доел ветчину, без энтузиазма тяпнул рюмку 'Державной' и запил ее ледяным соком. Сладковатая и душноватая 'Особая' не вызвала ни малейшего желания продолжить, и капитан-лейтенант совсем уже было собрался уйти, как вдруг - раскаленно-зеленый луч высветил на противоположной стороне бара надменное мужское лицо, показавшееся Грумдту знакомым.
  
  Чуть-чуть оттопыренная нижняя губа.
  
  Кустистые черные брови.
  
  Навеки застывшее где-то в щечных складках выражение привычного превосходства над окружающими.
  
  Короче, это был он. Генрих Джордж Бюллов. Самый амбициозный и самый способный студент их курса.
  
  Правда... немного смущала накинутая на плечи Бюллова какая-то мятая серая курточка. Какие-то явно грошовые джинсы, обтягивавшие его поджарую задницу. Смущал какой-то выкормленный и выхоленный, но неуловимо мутный еврейчик рядом.
  
  Неужто Генриховы дела с годами пошли - напропах?
  
  Неужто Генрих Джордж Бюллов сейчас - не элита?
  
  А, впрочем, какая разница?
  
  Грумдт встал и заспешил к едва видневшемуся в полумраке другу.
  
  *************************************************************
  
  ...Генрих Джордж Бюллов поднял глаза. Его черные брови нахмурились. Всегда таившееся где-то у щечных складок выражение привычного превосходства над окружающими вдруг сменилось выражением брезгливого беспокойства.
  
  Боязнью, так сказать, панибратства.
  
  А потом его лицо озарилось улыбкой.
  
  - Герка! - на весь ультрамодный бар заорал он. - Герка! Ёб твою мать!!!
  
  - Генка, сука!
  
  Они обнялись. Даже (несколько неожиданно для Грумдта) расцеловались. Потом сели за столик (стол к этой минуте был уже пуст - солидный, но мутный еврейчик успел раствориться где-то в сумраке).
  
  - Ты где сейчас? - спросил Грумдт.
  
  - Да так... - буркнул Бюллов, - долго рассказывать. А ты?
  
  - У меня все по-старому. Следователь. В УОБе.
  
  - Здесь?
  
  - Нет. Далеко. В Ошской пятине.
  
  - Ф-фьють! - удивленно присвистнул Бюллов. - И занесло же тебя! А здесь что - в отпуске?
  
  - В отпуске.
  
  - Ну ты хоть... действительный? Первого ранга?
  
  - Да нет, - усмехнулся Грумдт. - Каплей. И ранг четвертый. Т. е. уже третий... перед самым отпуском присвоили.
  
  - По-нят-но, - как-то очень по-доброму, без капли злорадства протянул Бюллов. - Слушай, Гер, а ведь это не дело. Молодой башковитый мужик пропадает у черта в жопе под началом этого... как там его? ... придурка Фогеля. Как хочешь, но это не дело... Короче, Гер, так... Ты после двух - свободен?
  
  - Свободен.
  
  - Слушай, нам надо встретиться. Давай прямо здесь, в этом баре. Ровно в четырнадцать. Сможешь?
  
  - Конечно.
  
  - Ну, вот и великолепно. Извини, но я без визитки. Дашь мне свою?
  
  Грумдт молча протянул карточку.
  
  - Ну, вот и великолепно, - повторил Бюллов, пряча визитку во внешний карман своей затрапезной курточки. - Чертовски приятно было встретиться. А сейчас, извини, я пойду. Дела, - Бюллов вновь улыбнулся и ударил себя по шее ладонью. - Охуительно-неотложные.
  
  И он нырнул в темноту.
  
  - Значит, ровно в два! На этом же месте! - донеслось из располосованного прожекторами сумрака.
  
  Грумдт остался один. Его лицевые мышцы еще какое-то время машинально растягивали губы в улыбку, но потом он нахмурился.
  
  Он вспомнил кустистые брови Бюллова, его оттопыренную губу и навеки застрявшее где-то в щечных складках выражение привычного превосходства над всем остальным человечеством. Нет, дело было не в этом. Источник недоумения располагался не Бюллове, а где-то рядом.
  
  Пожалуй, в лице его так поспешно исчезнувшего компаньона.
  
  Или даже нет, не в лице. Ничего такого особенного в лице бюлловского спутника не было. Обычная типично семитская рожа: слегка крючковатый нос, чуть выпученные глаза, чуть-чуть одутловатые щеки с печатью той неприметной холености, что осеняет лишь лица людей, проживающих не меньше трех тысяч шекелей в месяц.
  
  Странным в напарнике Бюллова было другое.
  
  Непонятным и странным была в нем - рука.
  
  Вернее, кисть руки. Вернее, обезобразившая эту широкую кисть татуировка.
  
  Грумдт отчетливо вспомнил: падавшее на странную пару сияние из изумрудного вдруг стало густо-лиловым и в этом призрачном свете был до деталей виден плод нехитрой фантазии неизвестного лагерного художника - очень грубо выколотая русалка, висевшая вниз головой, зацепившись двумя лопастями хвоста за чуть кривоватый овал спасательного круга.
  
   Глава пятая
   Место действия - Андрианапольская пятина
   Время действия - 25 декабря 2010 года
  
  
  ...'Генрих', - расслышала я сквозь полудрему. Здесь появился какой-то Генрих. Какое глупое имя.
  
  Ген-рих.
  
  В моей жизни было два Генриха. Один так называемый 'муж', второй тот золотозубый подонок, что когда-то лишил меня невинности.
  
  Какой из них появился в комнате?
  
  Неважно.
  
  Неважно.
  
  Здесь мои мысли окончательно спутались и мозг снова сковало спасительное оцепенение.
  
  ******************************************************************************************************************************************************************************************************
  - Вы что, охуели? - вдруг заорал тот, которого все называли 'генрихом'. - Вы что, сука, делаете?
  
  - Слушай, Генрих, исчезни. - ответил ему гаденький баритон вожака. - А, если хочешь, - встань в очередь. Только... - вожак вновь захихикал, - только презик надень, а то устанешь лечиться.
  
  - Анька?! - вдруг еще громче завопил вошедший. - Анька, ты?!!
  
  Вновь раздался поток нецензурной ругани, а потом оглушительно грохнул выстрел и завоняло пороховыми газами.
  
  Затыкавшая мне рот пара рук тут же разжалась, а над самым ухом раздался истошный визг - кто-то вдруг заверещал, как подраненный заяц.
  
  - ... мать! - перекрыв эти вопли, заорал 'генрих' - Всех, сука-блядь, перестреляю! А ну-ка быстро давай ее сюда!!!
  
  - Все нормально, Ген, все нормально, - ответил ему баритон вожака, от страха вдруг ставший фальцетом. - Мы же не знали, что это твоя женщина.
  
  Чьи-то сильные руки стащили меня с топчана и поставили возле двери.
  
  Я попыталась взглянуть на 'генриха', но не смогла.
  
  Потеряла сознание.
  
   *******
  
  - А где твои золотые зубы? - спросила я.
  
  - Да я... - застеснялся Генрих. - Я их сменил. Поставил импланты. Ох, и дорогие, сука!
  
  - А ты мне тогда не говорил, что был бандитом.
  
  - Я тебе много чего не говорил. Я был правой рукой Папы Сани.
  
  - А потом?
  
  - Потом Папа Саня всерьез приподнялся, а я вместе с ним. Начал ездить на 'Вольво', курить 'Парламент', вставил импланты.
  
  - А потом?
  
   - Потом еще приподнялся: начал курить 'Давидофф' и купил БМВ.
  
   - А потом?
  
   - Потом Папу грохнули, а я соскочил. Работаю теперь охранником.
  
  - Что теперь куришь?
  
  - Снова 'L&M'. Езжу на 'Мазде'. Бэху продал.
  
  - Ты не боишься, - чуть запинаясь, спросила я, - что эти скоты тебе будут... мстить?
  
  - Нет, - помотал коротко стриженной головою Генрих, - они меня ссат. Ну, боятся... А ты, - он посмотрел мне прямо в глаза и спросил, - а ты сама как? Уже замужем?
  
  - Замужем.
  
  - Муж богатый?
  
  - Да, очень богатый.
  
  - Бизнесмен?
  
  - Нет... журналист. Ты вряд ли его знаешь, он работает спичрайтером в Администрации Президента.
  
  - Ты его любишь?
  
  - Нет.
  
  - А ты б не могла... ну... меня... полюбить? Я - разведен. Давно. Уже лет десять. Мы сможем быть вместе?
  
  - Не... знаю.
  
  - Понятно. Тебя проводить?
  
  - Да-да, конечно. Ты, кстати, не знаешь, что с Васей?
  
  - С каким это Васей? А! С этим... он жив. Я успел вызвать скорую. Это - твой парень?
  
  - Нет. Просто знакомый. Если б они не ударили его по затылку, ничего бы и не было.
  
  - Это Ромка Красавчик кинул дябку. Ромка слабак и больше ничего не может. Но дябку бросает классно.
  
  - Он мразь.
  
  - Это точно. Ну, - Генрих поднялся с деревянной скамейки на засыпанной снегом набережной, где мы сидели, - давай что ли пошли? Идти можешь?
  
  - Ну так... - смущенно хихикнула я, - маленькими шажками и опираясь.
  
  Генрих подставил плечо.
  
  - Давай потихонечку.
  
  До дядиной дачи был километр с гаком и я не раз пожалела о простаивавшей где-то Генриховой 'Мазде'. Мы около часа брели в густом декабрьском сумраке, спотыкаясь о неубранные сугробы. И всю дорогу, повисая на железной руке Генриха, я с горечью размышляла, почему - черт возьми! - я никогда не сумею себя заставить быть вместе с этим добрым и сильным пятидесятилетним мальчиком.
  
  
   Глава шестая
   Место действия - Андрианаполь
   Время действия - 13 июня 2006 года
  
  Хотя 13 июня официально и числилось днем рабочим, но пойти в этот день в любую из госконтор мог лишь человек до предела наивный. Ибо где-то уже с половины первого во всех имперских учреждениях сдвигались столы и миллионы успешных менеджеров вздымали заздравные чаши в честь Великой Победы войск Большой коалиции над несметными полчищами Волжско-Окской Деспотии.
  
  Описываемое нами 13 июня 2... года само собой не было исключением. И в далекой Ошской пятине, где в Главном Государственном Управлении лично эрзац-генерал Прищепа уже подымал чуть подрагивающей от преждевременного маразма рукой полный стакан с 'Державной особой'. И в Управлении Общей Безопасности, где общего сбора не было и державные следователи сепаратно глушили мандариновку по кабинетам. И в столице Империи, в Общедержавном УОБе, где генерал-майор Градинарь (заменивший впавшего в жуткий запой Чегодаева) уже поднимал за Победу первую рюмку все с той же 'Особой'. И в главном офисе Службы, где престарелый рейхсмаршал Чих, держа на уровне глаз хрустальный фужер с подогретым бордо урожая 1989 года, произносил свой первый тост (как всегда, стихами). И в либеральном издательстве 'Примус', где верноподданных спичей не было и где издатели пополам с писателями осушали под окололитературные сплетни двух с половиной литровую бутылку виски 'Джонни Уокер' - короче, везде царила атмосфера праздника, везде на столах стояла скупая закуска и плескались моря разливанные алкоголя.
  
  В стильном баре при четырехзвездной гостинице, где пировали наши герои, тоже произошли кое-какие перемены. Во-первых, света стало побольше. Кроме пронзавших сумерки тонких лучей, едва-едва ощутимое сияние шло теперь откуда-то с пола. Плюс - на головах у официанток поблескивали двурогие ливонские шлемы, а наверху, под укутанным тьмой потолком, кроваво переливались огромные цифры: '1472 - 2...'.
  
  И еще такая деталь: у принимавшей заказ официантки почему-то не были перебинтованы молочные железы. Ее грудь свободно вздымалась. Сие отступление от ультрагламурных канонов, судя по всему, очень нравилось всем трем пожиравшим ее глазами клиентам: и облаченному в дорогой, но немодный костюм приезжему и обоим его лощеным столичным спутникам.
  
  - Что господам сегодня угодно? - ангельским голосом произнесла официантка.
  
  - Три спаржи, трое миньонов с грибами, три холодных телятины, в качестве аперитива - бутылка 'Мартини'... естественно, 'Драй', под телятину - пару подогретых бутылок 'Бордо' урожая восемьдесят девятого года, на десерт: орехи, кофе, мороженое и бутылочку 'Хеннеси', - задумчиво продиктовал Бюллов, бывший здесь за хозяина.
  
  Несмотря на царский заказ, Бюллов так и не сменил своего студенческого одеяния и был сейчас во все той же позорной курточке и затрапезных джинсах. А вот его спутник был одет куда как изысканней. Искристый неоновый шарф, зеленые шаровары, малиновый блейзер, спецназовские ботинки и позолоченная серьга в ухе. Расфуфыренного в пух и прах господина звали Владимир Ведрашко - он был однокашником Грумдта и Бюллова по военфаку Андрианапольского университета.
  
  ...Если Бюллов считался самым способным студентом их курса, то Ведрашко был - самым странным.
  
  Например, украшавшую его левое ухо серьгу он вдел не когда-нибудь, а ровно двадцать три года тому назад (еще при кайзере).
  
  Скандал был ужасный. Ведрашко таскали к декану и едва-едва не сдали в солдаты. И лишь заступничество тайно благоволившего к нему ректора позволило обойтись тремя сутками гауптвахты.
  
  Или этот пассаж со стихами. Нет-нет, само по себе писанье стихов криминалом, пожалуй, и не было. Поэтический дар (наряду с актерскими и оформительскими талантами) в стенах военфака даже отчасти приветствовался, ибо помогал проводить т. н. 'Ежегодный вечер любительской драмы', мероприятие, считавшееся традиционным и посещавшееся самым высоким начальством.
  
  На этом 'Ежегодном вечере' считалось хорошим тоном выпустить какого-нибудь самодеятельного пиита, всегда разражавшегося примерно одной и той же программой: одним стихотворением патриотическим, одним - интимно-лирическим и двумя-тремя юмористическими стихами. Допускались даже эпиграммы на преподавателей - якобы вольнорожденные, а на деле согласованные до запятой.
  
  Наверное, лишнее уточнять, что во время чтения эпиграмм зал лежал в лежку и громче всех хохотал сам объект пародирования (всегда заранее предупрежденный).
  
  И вот надо же такому случиться, что за месяц до выпуска на вечере впервые выступил В. Г. Ведрашко (другой курсант, Михаил Молотков, по праву считавшийся Первым Поэтом, неожиданно слег с острым приступом аппендицита). Поначалу все шло хорошо. И стихотворение патриотическое ('Пять веков уж стоят над Шелонью полки...'), и стихотворение интимно-лирическое ('Меня вы вспоминали хоть? Ну да - отрезанный ломоть, да сын - не дочь, в подоле не приносит...) прошли на 'ура'. А уж первые пять эпиграмм вызвали в зале целую эпидемию хохота. Но потом Ведрашко прочел шестую. Тоже, между прочим, - согласованную. Но к одобренному лично деканом тексту он добавил пару не проходивших цензуру строк.
  
  Строки были такие:
  
   Пора сказать давным-давно,
   Что ты, мой друг, - говным-говно.
  
  Эффект от прочтения был сногсшибательным. 'Вечер любительской драмы' оказался сорван. Объект эпиграммы - действительно ненавидимый всеми профессор римского права Трахман выбежал вон и его пришлось отпаивать корвалолом.
  
  На этот раз Ведрашко твердо решили выгнать, но потом, учитывая уже защищенный диплом и на две трети сданные выпускные экзамены, ограничились тем, что загнали в самый дальний угол Державы.
  
  Короче, Грумдт бы ни капельки не удивился, если б вдруг обнаружил Ведрашко где-нибудь под забором. Однако Владимир был в полном порядке. Ни адвоката, ни следователя из него, конечно, не вышло. Ведрашко стал - литератором. Не то чтоб совсем процветающим, но довольно известным. Его роман 'Черный ангел' был экранизирован и. в виде двухсотсерийного сериала, шел в самый прайм-тайм на канале 'Империя'. Второй его опус - повесть 'Без пряников не заигрывай' была переведена на шесть языков и получила несколько международных премий.
  
  Правда само это имя - 'Владимир Ведрашко' Грумдт, если честно, за все эти годы услышал впервые. Но, говоря откровенно, державный следователь III ранга был полным профаном в современной ему беллетристике и на роль арбитра популярности не годился.
  
  - Над чем ты сейчас работаешь? - спросил он друга.
  
  - Пишу сценарий 'Черного ангела' - ответил тот, - сто пятнадцатую, сто шестнадцатую и сто семнадцатую серии. Немного не идет диалог, но, в принципе, все получается очень крепенько. В сто шестнадцатой Черноризского укокошат.
  
  - Неужели?! - выдохнул Грумдт, знать не знавший, кто такой Черноризский.
  
  - А то! Замочат с концами. Продюсер требует смены имиджа. Новый имидж должен внести Полторацкий. Полторацкого знаешь, кто сыграет?
  
  - Неужто Каштанов?
  
  - Подымай выше. Сам Дима Гурченко! Рейтинг должен зашкалить. Бабла потечет - немерено. Что лично меня, увы, не касается (лоханулся с контрактом). А вот сто восемнадцатая, дорогие мои ребятки, существует покамест в трех вариантах. И выбор зависит от рейтинга. Ежели рейтинг повысится всего в полтора-два раза, Полторацкий загремит в тюрягу и мы, педалируя жалость к нему населения, таки добьемся прироста в триста процентов. Ежели рейтинг зашкалит, то у Полторацкого все будет нормально, а вариант с тюрьмой мы оставим на черный день, когда вдруг наступит неизбежное снижение интереса. И, наконец, вариант 'вэ', самый печальный - рейтинг не меняется или падает. Тогда Полторацкий уедет в Албанию, а главным героем становится Ухожратов, которого действительно сыграет кто-нибудь из секс-символов - либо Берман, либо Каштанов. Но это, - продолжал беззаботно трещать Ведрашко, - все, конечно, халтурка за ради денег. А что касается чистого творчества - пишу продолжение 'Пряников'. Хотя, конечно, 'Пряники' тоже халтурка. А если коснуться самого-самого, того, что, как я имею наглость думать, переживет всех присутствующих и докажет, что в руках у Володьки Ведрашко все-таки было перо, а не фаллоимитатор, то... есть у меня одна задумка. И, знаешь, про что?
  
  - Ну?
  
  - Про тюрьму. Про роман надзирателя с заключенным.
  
  - Ты хотел сказать 'надзирательницы'?
  
  - Нет, надзирателя. В этом-то весь и фокус!
  
  - А-а... ну и как?
  
  - Немного не идет диалог, но, в принципе, все получается очень крепенько. Все, кто читал, утверждают, что такой филигранной прозы не было со времен Мопассана. В конце фильма... т. е. романа любовники совершают побег и гибнут во время взрыва пакгауза - при экранизации здесь получится ломовой эпизод в стиле 'экшен'.
  
  - Ты же говорил, что это для вечности?
  
  - Ну... вечность вечностью, а сериал - сериалом.
  
  - А ты часом не знаешь, - вдруг перебил заболтавшегося литератора Генрих Джордж Бюллов (спрятанное где-то в щечных складках выражение привычного превосходства над окружающими стало сейчас особенно заметным), - как там поживает Майк Молотков?
  
  Ах, лучше бы Бюллов об этом не спрашивал! Простодушно-округлое лицо писателя вдруг вытянулось и стало брезгливо-надменным.
  
  - Не знаю, - наконец, через силу выдавил он, - не знаю, что делает этот халтурщик.
  
  - Говорят, что он получил какую-то премию?
  
  - Ну да. Большую Айвазовскую. Сто тысяч золотом. Двадцать три голоса 'за' и только два 'против'. Но, повторяю, этот халтурщик меня абсолютно не интересует.
  
  - Да, господи, почему? - удивился Бюллов.
  
  - Да потому, что халтурщик! Потому, что бездарь! Потому, что двадцать три голоса 'за'! Потому, что сто тысяч золотом!
  
  Нет, все-таки хорошо, что два фиолетовых лучика переметнулись на противоположную стенку бара и лицо Ведрашко потонуло во мраке. Ибо, судя по доносившимся изо мглы интонациям, он был в шаге от того, чтоб разреветься.
  
  - Потому, что этот халявщик пишет свои романы левым копытом, не давая себе труда даже перечесть написанного!
  
  *************************************************************
  
  - Слушай, - вполголоса спросил Бюллов, когда говорливый любимец муз наконец отлучился в уборную, - место замначальника отдела в Центральной Конторе тебя устроит?
  
  - В Конторе в смысле...? - недоуменно промямлил Грумдт.
  
  - Размечтался! В нашей конторе, в УОБовской.
  
  - Нет, - твердо ответил Грумдт, давно уже ждавший чего-то подобного, - в мальчики на побегушках я не пойду. И пачкой фломастеров командовать не намерен.
  
  - Вот, блин, гордыня! - весело возмутился Бюллов. - Ты что же хочешь - сразу сесть на отдел?
  
  - Как минимум.
  
  - А ты хотя б знаешь, что это эрзац-майорская должность?
  
  - Знаю. Но Удав зовет меня в замы.
  
  - 'Удав' - это Фогель?
  
  - Да.
  
  - Во жук! Везде поспел! Ладно, Гер... я подумаю, - произнес Бюллов и, машинально одернув свою затрапезную куртку (стоившую, кстати, две тысячи долларов), очень серьезно добавил. - Может быть, я и смогу чего-нибудь для тебя сделать.
  
   Глава седьмая
   Место действия - Андрианаполь
   Время действия - 13 июня 2006 года
  
  К шести часам вечера сабантуи в большинстве учреждений уже завершились. И в далекой Ошской пятине, в Главном Государственном Управлении, где эрзац-генерал Прищепа, как всегда после выпивки, почувствовал себя очень плохо и незаметно положил под язык валидол. И в Управлении Общей Безопасности, где хмурый и трезвый начальник охраны уже заколебался ходить с этажа на этаж, выковыривая из кабинетов загулявших следователей. И в столице Империи, в Общедержавном УОБе, где генерал-майор Градинарь торжественно разливал по расстанной. И в Главном Офисе Службы, где бедовый рейхсмаршал Чих, как всегда, собирался идти по девочкам. И в либеральном издательстве 'Примус', где виски 'Джонни Уокер' давным-давно кончилось и главный редактор Густав Беккер на пару с литературной мегазвездой М. Молотковым догонялись купленной в ближайшем ларьке водкой 'Народная', - короче, везде бушевавшее в полдень веселье давно уже выкипело и веселящихся мучила мысль: а стоило ли начинать?
  
  Правда, в стильном баре при четырехзвездной гостинице подобная мысль могла прийти в голову разве что извращенцу. Во-первых, заканчивавшийся банкет и не был, собственно, пьянкой. И хоть выпито было немерено, но сопутствующая алкоголю закуска была столь обильна, что никто из пирующих не был пьян, а - лишь под хмельком. Так что задаться вопросом: а стоило ли устраивать самое пиршество, - мог разве что распрощавшийся с двумя сотнями шекелей Бюллов, но, судя по его не дрогнувшему ни единой жилкой лицу, эти две сотни были ему - словно слону дробина. А уж Ведрашко и Грумдту расстраиваться было и вовсе не из-за чего.
  
  И, когда они, вывалившись толпой на улицу, окружили машину Бюллова и долго-долго не могли расстаться, стало окончательно ясно, что пир - удался.
  
  - Поедем в 'Саввою', - кричал Ведрашко, - так нам подадут такие сигары, что вы все пальчики оближете!
  
  - Нет, - настаивал Грумдт, - останемся здесь. И теперь плачу - я. Ибо честь офицера...
  
  - Мужики! Спасибо! Но я не могу. Дела, - улыбнулся Бюллов и вновь рубанул себя по шее ладонью. - Охуительно-неотложные.
  
  - Да на фиг дела! - снова крикнул Ведрашко. - Поедем в 'Саввою'. Там нам подадут такие сигарочки, что па...
  
  - А ты, - Грумдт вдруг резко развернулся к Ведрашко, - ты хотя б знаешь, что такое честь офицера?
  
  - Я все знаю, - миролюбиво согласился писатель, - и именно из-за этого и зову вас в 'Саввою'. Мужики! Так такие сигарочки! Четыреста семьдесят шекелей сотня. Просто выкуришь такую сигарочку, а потом все пальчики себе расцелуешь!
  
  - Хорошо, - кивнул Грумдт, - едем в 'Саввою'. Но плачу за всех - я.
  
  - Мужики! - не на шутку взмолился Бюллов. - Поезжайте куда хотите. Хоть к черту в жопу. Только чур без меня. У меня здесь дела. ТАКИЕ дела, что, ежели я их вдруг завалю, меня ведь - без шуток - за яйца подвесят.
  
  - Кто подвесит? - вскинулся Грумдт. - Предоставь его мне. Ибо честь офицера...
  
  - Кто-кто, - усмехнулся Бюллов и осторожно тыкнул пальцем в небо. -ОН и подвесит.
  
  - Неужели?!!!
  
  - А хули. Ведь ты, небось, Герка, думаешь, что все эти бланманже с мадерой мне прямо в рот с неба падают? А вот такого тебе! До колена! Пока этот курс столичных наук раздербанишь, в таком, блядь, говнище вымажешься... В таком, блядь, говне! Ну да ладно, проехали.
  
  - Хорошо, - кивнул Грумдт, - ибо честь офицера...
  
  - Ага, Герка, честь. Именно, сука, она. Куда же нам без нее. Ну, давай, - Бюллов вновь улыбнулся, - давай, друг мой Герка, покедова. Завтра в шесть обязательно встретимся. Я тебе позвоню... Ты тоже пока, Володя.
  
  И Бюллов, развернувшись к Ведрашко и Грумдту спиной, полез в широко распахнувшуюся дверцу 'Хорьха'.
  
  - Постой! - вдруг выкрикнул он, высунувшись наружу. - Володя, исчезни. Герка, можно тебя на минуточку.
  
  Грумдт подошел чуть поближе.
  
  - Слышь, Гер, - приблизившись к самому его лицу, еле слышно прошелестел Бюллов, - ты с утра человечка рядом со мною видел?
  
  - Видел.
  
  - Слышь, Гер, ты этого хуя забудь. Навсегда.
  
  - Хорошо. Знаешь, Ген, он действительно... странный. Мне все не дает покоя его наколка.
  
  - Вот ты его и забудь. Навсегда... Постой, какая наколка?
  
  - Понимаешь, Генка, точно такая же татуировка проходила у меня по одному делу. На жмурике.
  
  - То есть как?
  
  - А вот так. И все биометрические параметры сходятся. Даже не знаю, что думать.
  
  - Герка. Ты знаешь, что делать. Ты этого хуя забудь. Навсегда. Ты меня понял?
  
  - Понял.
  
  - Ну, Гер, пока. Завтра увидимся.
  
  Бюллов обнял его за плечи и они снова (и вновь неожиданно для Гиеронима Горация) расцеловались.
  
  Дверь тут же захлопнулась и 'Хорьх' уехал.
  
  *************************************************************
  
  ...Где-то минут через восемь, в течение коих Грумдт и Ведрашко не слишком успешно ловили попутку, перед ними вдруг остановилась роскошная (такие они даже не тормозили) полыхавшая черным лаком машина.
  
  Из машины высунулась красная морда Бюллова.
  
  - Ладно, хрен с ними! - прокричал он веселым и почти уже трезвым голосом. - Хрен с ними, с делами. Дружба дороже! Залезайте в машину. Сейчас я вас отвезу в такое место...
  
  - В 'Саввою'? - в два голоса спросили Грумдт и Ведрашко.
  
  - Да хрен с ней, с 'Саввоей'! В тыщу раз круче. Садитесь, мужики, не пожалеете.
  
   Глава восьмая
   Место действия - Андрианаполь
   Время действия - 29 декабря 2010 года
  
  Мой мобильный вздрогнул и зазвенел. Я не глядя нажала на сброс. Кто мне звонил, я знала.
  
  Звонил Генрих. Второй.
  
  В двенадцатый раз за это утро.
  
  Избавившись от поклонника, я вставила новый компактный диск и принялась тупо смотреть очередную - 124-ую - серию 'Приключений лейтенанта Лорингеля'. На просмотр предыдущих сто двадцать трех серий я убила последние двое суток.
  
  Спать я все равно не могла.
  
  Хотя ко сну, конечно, клонило. Вот и сейчас, наблюдая как главный герой лейтенант Лорингель - парикмахерской красоты брюнет, похожий на картинку с коробки старинного одеколона 'Саша', гарцует на конной прогулке рядом с томным блондином капитаном Фарлаксом, я смежила веки, клюнула носом и - тут же перенеслась в ту страшную комнату на краю поселка.
  
  Нет уж...
  
  Лучше смотреть знакомую с детства муть.
  
  А на огромном экране высокая леди Эстрелла разговаривала со своей матерью.
  
   - Но он же так беден! - с укором сказала мать.
  
  - Ах, маменька, вы ничего не понимаете! - кокетливо прошептала леди, которой по сценарию должно было быть лет восемнадцать, а на деле - тридцать с хорошим хвостиком.
  
  - Все мы в молодости совершаем ошибки, - грустно сказала маман (согласно сценарию - величественная шестидесятилетняя матрона, а на деле почти ровесница своей дочери).
  
  - Ах, маменька, это самая сладостная ошибка во всей моей жизни!
  Больше всего в их беседе мне нравилось то, что она не имела ни малейшего отношения к реальной жизни. Все они: и изнывающий от благородства Лорингель, и конфетно красивый Фарлакс, и подружки-ровесницы мама с дочей, - все они были просто нелепой выдумкой осатаневшего от ежедневной писанины сценариста - эдакого Рабиновича в битых очках, получающего за каждую серию баксов триста.
  
  - Ваша сиятельство, - произнес на экране лакей в министерских бакенбардах, - к вам князь Беневоленский!
  
  - Проси, - кивнула мать.
  
  Какая прелесть!
  
  Мой мобильный на туалетном столике вновь еле заметно вздрогнул и заиграл 'Болеро' Равеля. Я вновь потянулась к кнопочке сброса, но, к счастью, успела в последний момент взглянуть на дисплей.
  
  На этот раз мне звонили не Генрихи. На дисплее светились крупные буквы 'СЫНУЛЯ'.
  
  Я торопливо схватила трубку.
  
  - Мам, а ты где? - спросил меня неожиданно басовитый голос сына.
  
  - Дома, Сереженька, дома, - ответила я.
  
   - А я с Савелием на вокзале. Нас - представляешь! - встретил папашкин 'Хорьх' с мигалкою. Сейчас полетим с ветерком! Будем дома уже минут через десять.
  
  - Как твоя успеваемость? - с деланной строгостью поинтересовалась я.
  
  - Да, мам... все нормально!
  
  - А если чуть поконкретней? Сколько двоек-то в четверти?
  
  - Да, мам, я не...
  
  - Сколько?
  
  - Четыре.
  
  - Ох, и драть тебя некому! Ну жду, сынок, жду... Целую.
  
  - Я тебя, мамочка, тоже, - ответил мой отпрыск и отключился.
  
   *****
  
  Конечно, Сергей, как всегда, преувеличил. Или, лучше сказать, преуменьшил. Короче, ни через какие десять минут его не было.
  
  Не приехал он и через двадцать. И лишь минут через сорок в прихожей раздался оглушительный топот и я сначала увидела вносившего чемоданы Савелия, а потом - счастливую рожицу сына.
  
  Четыре двойки в четверти, похоже, были ему, как гусю вода.
  - Мам, а ты знаешь, что Сеньке Вицину родаки подарили настоящего мини-пига! - вместо 'здравствуйте' заорал мне он.
  
  - Ему что... разрешат держать свинью в школе? - удивилась я.
  
  - Конечно же, нет. Он его оставит дома. Зовут Джульеттой. Это девочка.
  
  - Ты, походу, дружок, намекаешь, что тоже был бы не прочь получить к Новогодию мини-пига?
  
  - Вообще-то... не плохо бы, - печально вздохнул сынуля.
  
  - А можно мне уточнить один нюанс? Сколько у Сени Вицина двоек в четверти?
  
   - Нисколько. Он, сука, отличник.
  
  - Так, дружочек, следи за базаром! Что это за слова-паразиты? ...Значит, нисколько? Так может быть, в этом-то все и дело? Будь ты отличником, мы бы с папой подарили тебе целую свиноферму.
  
   - А я виноват, что Сенька умный?
  
  - Дорогой Сереженька, не прибедняйся. Мозгов у тебя в голове хватит на десять Сенек. А вот трудолюбия и упорства нету вовсе. Я правду говорю?
  
  - Да, мама, правду.
  
  - Так что давай-ка договоримся так: как только ты исправляешь свои четвертные двойки, мы с папой дарим тебе мини-пига. Заметано?
  
  - Ну хорошо. Заметано.
  
  - Вот так-то оно лучше, - сурово вздохнула я, доподлинно зная, что цена проделанной мною сейчас педагогической работе - три агоры в базарный день. Как только Генрих узнает о новой блажи своего отпрыска, от тут же подарит ему наикрутейшую мини-свинью на золоченой цепочке, наплевав на любые двойки.
  
  И с этим ничего не поделаешь.
  
  
  
  
   Глава девятая
   Место действия - Андрианаполь
   Время действия - 30 декабря 2010 года
  
  
  Сегодня я снова grand dame. На мне елизаветинское парчовое платье, алмазная брошь и остроносые туфли. Весь этот маскарад посвящен визиту к вдове одного сослуживца мужа.
  
  У целых четыре года - каждые два-три месяца - я забегаю при полном параде в эту типовую четырехкомнатную квартиру близ станции метро Марфапасадская и провожу там час-полтора. Готовлюсь я к этим набегам не менее тщательно, чем к президентским балам.
  
  Так требует Генрих.
  
  Входную железную дверь мне, как всегда, открывает Семен - муж вдовы. Этот пузатый и лысый мужчина сегодня неожиданно элегантен. Вместо своеобычных треников на нем ядовито-зеленый пиджак, оранжевый галстук, ядовито-зеленые же, тщательно выглаженные брюки и красные туфли из лжекрокодиловой кожи. Пробормотав пару-тройку невнятных приветствий, Семен испаряется. Так что причиной его сегодняшнего великолепия послужила явно не я.
  
  После ухода законного мужа я попадаю в объятья к вдове. Она за последнее время сильно сдала.
  
  Где тонны турецкого золота?
  
  
  
  Где шикарные кофточки с ближайшего вещевого рынка?
  
  Где щедро наложенные слои макияжа?
  
  Передо мною сидела откровенно немолодая, почти не скрывающая своего возраста женщина. Чуть тронутые черной сажей глаза. Сжатые в скорбную ниточку губы. Географическая карта морщинок.
  
  - Что с вами, Леночка? - спрашиваю ее я, лишь только мы обе усаживаемся за полированный столик с кленовыми листьями.
  
  - Да так... - печально вздыхает вдова, - надоело прикидываться.
  
  - О, Боже! Что-то случилось? Надеюсь, не с сыном?
  
  - Да нет, слава Богу, нет.
  
  - С мужем?
  
  - Да, именно с мужем.
  
  - Он болен?
  
  - Да нет... - сардонически улыбнулась вдова, - скорее, слишком здоров.
  
  - Т. е. вы хотите сказать, что он... неужели?
  
  - Да, Анечка, вы, как всегда, угадали.
  
  - И вы ЭТО терпите?
  
  - А что мне прикажите делать? Ах, милая моя девочка, если б мне было, как вам, двадцать восемь! Но мне, - моя собеседница напряглась, но все-таки выговорила, - мне... СОРОК СЕМЬ. И я нужна только сыну. Стоит мне хотя бы немножко взбрыкнуть, как этот козел тотчас ускачет к своей... потаскухе. Ах, Анечка, если бы я была такой же, как вы - молодой, богатой, красивой, да неужто я б стала терпеть! Да я бы...
  
  - Ах, Леночка, - перебила я собеседницу, - никогда и никому не завидуйте. В каждой избушке свои погремушки.
  
  - Да я не об этом! - не унималась вдова. - Да я знаю, у вашего Генриха какие-то там свои... небольшие трудности. Но ведь вы остаетесь женщиной, а я... Был бы жив Гера, я бы вернулась к Гере, а так... Ну, да ладно. Как ваш Сережа?
  
  - Да все повесничает.
  
  - Мой (я имею в виду Злотана) тоже. Четырнадцать лет, а запросы как у гвардейца! Джинсы - только американские. Автомобиль - только новый. Пойти отдохнуть с друзьями - вынь и положь полсотни. Пыталась подсунуть его прошлогодний лицейский китель - так хлопнул дверью и не возвращался домой до половины одиннадцатого.
  
  - Они все такие, - улыбнулась я, пытаясь представить своего Сережу в перелицованном прошлогоднем кителе.
  
  - Ну а как ваш Никита? - бестактно поинтересовалась Елена. - Видела его в картине... да как же ее? ...ну, короче, в этой, про киллеров... Ах, ка-кой он кра-са-вец! И рост, и внешность. А как играет! Какие способности! Я вам честно скажу, пресловутый Каштанов рядом с вашим Никитой - просто какой-то цыпленок заморенный.
  
  - Все это очень приятно слышать, - ответила я, - но лучше бы вам сказать ему это лично.
  
  - А он снова придет? - враз расцвела и похорошела вдова.
  
  - Боюсь, что нет. Во всяком случае, если придет, то уже без меня. Ибо я к упомянутому вами Никите Лернеру ни малейшего отношения более не имею.
  
  - Но... почему?
  
  - Так получилось. И знаете что, Леночка, давайте-ка сменим тему. Вы читали новый роман Ведрашко 'Фултайм для Фултона'?
  
  - О, да! - при слове 'Ведрашко' престарелая Леночка вновь засветилась. - Владимир такой джентльмен! После этой ужасной трагедии он дарит мне ВСЕ свои книга. И я их читаю. Нет, конечно, написано малость... гм-гм... заумно, но ведь Ведрашко - писатель серьезный, не чета какой-нибудь Виктории Миловой. И, если немножко привыкнуть, книги его начинают нравиться. А этот его роман про любовь надзирателя с заключенным трогает прос-то-до-слёз! Вы читали?
  
  - О, да! - закивала я, незаметно смотря на свои неприлично дешевые часики (подарок Никиты).
  
  На светскую болтовню с вдовой у меня оставалось ровно тридцать четыре минуты.
  
   *****
  
  - Знаете, Анечка, - произнесла вдова, уже провожая меня в прихожей (потраченный мною час с лишним не пропал даром: совсем было раскисшая в начале визита Леночка сейчас широко улыбалась, держала спину и, вообще, помолодела лет на пятнадцать), - а вы б не могли к нам зайти вместе с мужем? Посидели бы, поболтали. Конечно, они (я имею в виду и своего Сеню, и вашего Генриха) отнюдь не подарки, но ведь именно с ними нам коротать свою старость. Так что давайте-ка, приходите в следующий раз вместе с Генрихом. Ну и я арестую своего оболтуса. Посидим, вспомним Геру. Согласны?
  
  - Да-да, конечно, - кивнула ей я, отлично, естественно, понимая, что представить Генриха в этой блочной квартире ничуть не легче, чем моего Сергея - в прошлогоднем кителе с залатанными локтями.
  
  
   *****
  Я, конечно же, вновь опоздала. Правда, на этот раз не фатально. Кстати, и мужа пока дома не было. Зато я застала Сережу, который вместе со своим неразлучным Вициным собирался на елку. Вообще-то нормальные отроки таких откровенно детских развлечений, как правило, избегают, но Сережа, увы, весьма инфантилен. Да и друг его Вицын тоже.
  
  Короче, оба они ускакали на елку и твердо пообещали вернуться домой к половине девятого. Об уходе своем они бы наверняка пожалели, если б проведали, что на двадцать минут разминувшийся с ними отец притащил - как я и предсказывала - мини-пига по кличке 'Тибальт'.
  
  Тибальт был красивой и взрослой свиньей величиною с кошку. Его покрытая серой щетиной спина выгибалась триумфальной аркой. Огромные уши почти волочились по полу. Небольшие коричневые глаза смотрели с дружелюбной иронией. Стоил он, как подержанная иномарка.
  
  Наверное, лишнее уточнять, что неожиданное появление Тибальта вызвало в доме форменный переполох. Все наши домашние: и обе горничные, и мажордом, и даже мой личный охранник Клаус, сменивший попавшего в больницу Василия, - все скопом они набились в Сережкину спальню, где цокал копытцами неотразимый Тибальт, от смущения, в прочем, практически сразу забившийся в угол.
  
  И в самый разгар сотрясавшего комнату, как бы выразился классик, 'мощного сюсюканья' вдруг раздался звонок. Судя по мелодии, это был личный мобильный мужа. Генрих поднес к уху трубку (за эти доли мгновения мы с ним успели остаться вдвоем - все прочие (кроме, понятно, Тибальта) улетучились) и сухо сказал: 'Я слушаю'.
  
   - Ты чо, - произнес он после короткой паузы, - совсем охренел в атаке? Какое 'спуститься'? Ты помнишь, кто ты, а кто я? Что? Что ты сказал? Даже так? Ну, хорошо. Заходи. Я вышлю охранника.
  
  Прошло минут пять. В прихожей послышалось чье-то пошаркивание и покашливанье. Потом дверь в спальню чуть-чуть приоткрылась и на пороге возник сам автор звонка.
  
  Как ни странно, мы с ним были знакомы.
  
  Это был Ромка-красавчик в бриллиантовых 'гвоздиках'.
  
  
  
   Глава десятая
   Место действия - Андрианаполь
   Время действия - 13 июня 2006 года
  
  Действительный генерал Чегодаев не справлял общенационального праздника. И хотя на его рабочем столе стоял наполовину початый графинчик 'Державной', а рядом - не начатая тарелка с сосисками, наличие и закуски, и выпивки ни малейшего отношения к всенародному празднеству не имело.
  
  Последние два-три месяца генерал пил практически ежедневно.
  
  Начинал он обычно сразу после прихода на службу и не останавливался до самого вечера. За день выходило около литра. Естественно, что ни о какой работе все эти месяцы не могло быть и речи и, когда секретарша все же пыталась подсунуть шефу какую-нибудь не терпящую ни малейшего отлагательства бумагу (скажем, 'План социальной профилактики на 2... год'), генерал с трудом разлеплял веки, осоловело вперивал взгляд в заглавие, после чего мстительно спихивал тяжелую папку на пол и тихо шептал: 'Все это хуйня'.
  
  Чегодаев знал, о чем говорил. В сравнении со случившейся с ним неприятностью все прочее было неважно. Уже целых три месяца его не звали наверх. Телефон прямой связи молчал, а попытки самого генерала связаться с Верховным натыкались на ледяную вежливость секретаря.
  
  Все это могло означать лишь одно - неминуемую и скорую отставку.
  
  Но начальника Общедержавного УОБа связывали с президентом такие дела, что просто так, на тихое пенсионное доживание Чегодаева выпроводить было уже невозможно.
  
  Следовательно...
  
  Следовательно, надлежало ждать оказии.
  
  И вот в ожидании этого неминуемого несчастья Чегодаев и осушал по два-три графина 'Державной' ежедневно.
  
  Хотя... если честно, в глубине души генерал продолжал надеяться. Умом-то он понимал, что у него нет ни малейшего шанса, но глупое сердце вещало: погоди-погоди, а вдруг опять затрезвонит вертушка и запертый в телефонную чашечку прокуренный голос, как всегда, хрипло скажет: 'Александр, привет. Как дела в твоей лавочке?'. А потом, осознав, что дела идут, как обычно, идут неважно, хриплый голос причудливо выматерится и начнет пушить Чегодаева и в рот, и в нос, и в уши. Правда, если матком и пушить, то это не самое страшное. А вот ежели спросит: 'Что там в УОБе?', - а потом - не дай Бог! - перейдет на 'вы', то здесь уж все.
  
  Жди грозы.
  
  ...Но сейчас Чегодаев был бы, как манне небесной, рад и самой-самой суровой выволочке.
  
  - Ну, что тебе стоит? - обратился он к висевшему на стенке портрету. - Что тебе стоит, а? Вон... план социальной профилактики не выполнен. Ведь это же, Фридрих, ни в какие ворота - проваливать план по соцпроф. Ведь в прежние-то времена ты б мне за это такую бы двухведерную клизмочку выписал! Так что тебе стоит? А? Позвони. И поставь. Я ж заработал.
  
  Но нет. Телефон молчал. А звонить наверх самому было бессмысленно. Звонить самому - значит в тысячный раз выслушать, что Президент очень занят, что личная встреча в ближайшее время не планируется, а все свои предложения и замечания вы можете передать через президентского секретаря. В письменном виде.
  
  Генерал проглотил десятую рюмку 'Державной' и закусил горячей сосиской (тарелка каждые двадцать минут менялась).
  
  Нет, Фридрих больше ему не позвонит.
  
  Никогда.
  
  Почему?
  
  ЗА ЧТО МНЕ ВСЕ ЭТО?!
  
  Ну, положим, человеком Команды Чегодаев действительно не был. Ни разу в жизни он не сказал Верховному 'ты'. Ни разу не парил августейшую спину березовым веником. Ни разу не осадил ледяного пивка в знаменитом президентском предбаннике.
  
  Но Верховный его ценил. Для своей деликатной должности Чегодаев подходил почти идеально.
  
  Славянин, вся грудь в орденах, понятен и близок простому народу. Туповат, исполнителен, на президентское место не метит.
  
  И целых семь с половиной лет генерал Президента устраивал. Но около года назад что-то вдруг изменилось. Сперва - чуть-чуть. Потом - весьма ощутимо. И закончилось все онемевшей вертушкой и напрочь не узнающими взглядами стелившегося прежде под ноги президентского секретаря.
  
  Ах, как не хочется помирать!
  
  Ах, как не хочется...
  
  Скольких людей они с Фридрихом спровадили в райские кущи, а как настала пора перебираться туда самому, чего там скрывать, сердчишко екнуло.
  
  Хотя генерал трусом не был. Собственно говоря, генерал был героем и большую часть устилавших его мускулистую грудь наград получил именно за бесшабашную, воспетую в фильмах и сагах удаль.
  
  Но это было - давно.
  
  Тому назад лет тридцать.
  
  Чегодаев был глуп, омерзительно молод и знать не знал настоящей жизни.
  
  А вот сейчас помирать не хотелось.
  
  Напрочь.
  
  Категорически.
  
  Генерал поднял голову и завыл.
  
  Он выл долго, старательно, с волчьими переливами и, судя по всему, был готов посвятить этому занятию весьма и весьма продолжительный отрезок времени, как вдруг - распахнулась входная дверь - и в проеме возникло невозмутимое лицо секретарши.
  
  - К вам эрзац-генерал фон Бюллов, - сказала она.
  
  Генерал неохотно прервал особенно вышедшее тремоло.
  
  *************************************************************
  
  ...Меньше всего на свете Чегодаеву хотелось видеть этого юного выскочку. Но прогонять фон Бюллова было нельзя. Мальчишка был вхож к Верховному и мог принести последние вести Оттуда.
  
  - Можешь звать, - пробурчал Чегодаев.
  
  - Только... - на идеально вышколенном лице секретарши появилась гримаска минутного затруднения, - только он не один. С ним... ряженые.
  
  - Ряженые?!
  
  - Сегодня 13 июня.
  
  Блядь! Как он мог забыть! Сегодня ж канун Великой Победы!
  
  (У великоливонских чиновников существовала традиция: накануне 14-го они надевали исторические костюмы и ходили колядовать по кабинетам).
  
  - Так их пустить, Александр Владимирович?
  
  - Хрен с ними, зови!
  
  В кабинет вошли ряженные. Первым шел Бюллов в костюме ордынца. Вслед за ним - некто тощий и длинный в костюме ландскнехта. А последним шел кто-то толстый и маленький, в обличье новгородского ушкуйника (об этом свидетельствовала пенопластовая рогатина и огромный наперсный крест).
  
  Толстый и маленький держался гордо, а вот тощий явно робел. Что, впрочем, объяснилось достаточно скоро. Наряженный ордынцем Бюллов представил его как державного следователя III ранга Гурта (или Гумта?), т. е. как непосредственного чегодаевского подчиненного, отделенного от него пятью-шестью этажами иерархической лестницы. Ненаигранная робость немолодого каплея очень понравилась Чегодаеву, и он про себя пообещал Судьбе (если дело с оказией вдруг обойдется) запомнить этого следователя и вознести.
  
  А о том, что Наверху потеплело, свидетельствовало очень и очень многое. Во-первых, сам факт прихода Бюллова. Не такой это был человек, чтоб якшаться с безнадежно опальным. А, во-вторых, кое-что было сказано Бюлловым и напрямки.
  
  Где-то минут через сорок, когда графинчик с 'Державной' уже пару раз опустел, а демократические сосиски с псковской горчицей давно уже были заменены жареными перепелками, фон Бюллов спросил Чегодаева:
  
  - Что там у вас с руководством?
  
  Чегодаев напрягся:
  
  - У меня... ничего. А вот Фридрих меня уже месяца три игнорирует.
  
  - Вы причину-то знаете?
  
  - Вот в том-то и дело! - вскричал Чегодаев. - Ни с того, ни с сего!
  
  - Не обращайте внимания. Вы же знаете Фридриха. На него временами находит. Я его, кстати, завтра увижу и постараюсь проветрить вашу проблему. Чем смогу - помогу.
  
  - Спасибо, Генрих.
  
  - Ерунда, Александр Владимирович. Всегда рад услужить действительному генералу.
  
  Они накатили по-новой. Дальнейшее Чегодаев запомнил отрывками. Он явственно помнил Бюллова: эрзац-генерал кипятился, махал руками и призывал их всех разойтись по домам, помнил обрушившийся на Бюллова шквал протестов - и своих, и новгородца с ливонцем, помнил как бы смытого этим шквалом протестов эрзац-генерала и их одновременно осиротевшую и повеселевшую компанию. Помнил, как они с Гуртом пели дуэтом 'Офицерскую прощальную', а новгородец читал стихи.
  
  А потом вдруг раздался взрыв. И действительного генерала не стало.
  
  Давно ожидаемая им оказия наконец-то случилась.
  
   Глава одиннадцатая
   Место действия - Андрианаполь
   Время действия - 13 июня 2006 года
  
   Президент собственноручно включил телевизор. Телевизор был для него не советчиком и товарищем, как для большинства простодушного населения его державы, и не давно разоблаченным ежевечерним лгуном, как для жалкой кучки интеллектуалов, и, уж тем более, не средством массовой информации.
  
  Телевизор был для него фасадом. Лицом страны.
  
  В данный конкретный момент немаловажную функцию Лица Страны исполняла любимая дикторша Главного. Отнюдь не красавица, но...
  
  Ее высокий и чистый лоб, бездонные голубые глаза и пухлые щечки с типично великоливонскими ямочками - это было... именно то, что нужно. Именно так и должно было выглядеть Лицо Страны.
  
  (И хотя Президент никогда никому не рассказывал об упомянутой выше симпатии, руководство главного телеканала всегда доверяло читать важнейшие новости именно этой его фаворитке).
  
  Дикторша рассказывала народу том, что Президент знал еще с вечера. Да, восемьдесят пять (на самом деле - сто сорок семь) погибших, в том числе четыре майора, два генерала и да-да-да... сам кавалер Большого Креста, трижды Герой Ливонии действительный генерал Чегодаев.
  
  Умница-дикторша все делала так, как положено: ее голос звенел, чистый лобик туманился, ее пухлые губки то и дело сжимались в скорбную ниточку, но - в уголках васильковых глаз стоял ледяной холод. Эти ледяные глаза как бы проговаривались, что жизнь есть жизнь, Президент, слава Богу, в порядке, а все остальное... не важно.
  
  Помер Максим, да и хрен с ним.
  
  Нет, все-таки редкостной умницей была эта тетка, и Президент никогда не променял бы ее даже на сотню записных красавиц!
  
  Потом (после тридцатисекундной демонстрации траурного портрета дурака Сашки) показали временно исполняющего обязанности начальника Общедержавной УОБ эрзац-генерала фон Бюллова.
  
  Новый начальник держался плохо. Суетился и мямлил, говоря о предшественнике, смахнул кулаком живую слезу - короче, не боевой генерал, а какая-то институтка.
  
  Фи!
  
  А потом Президент увидел себя самого.
  
  Хозяина.
  
  Глядя на этого высоченного и здоровенного красавца, Президент, как всегда, испытал острый приступ зависти. Он поймал свое отражение в зеркале, сравнил его с разгуливающим по экрану мачо и попытался найти в них хоть что-то общее.
  
  И, как всегда, - не сумел.
  
  *************************************************************
  
  ...Где пару минут спустя на экране возник Дежурный Философ. Если красавица-дикторша выполняла важнейшую функцию Лица Страны, то Дежурный Философ был ее... как бы это помягче выразиться? ...диаметрально противоположной точкой. Выглядел он соответственно: съехавшие на бок очки, траченная молью бородка, свалявшийся в сальную трубочку галстучек. Воротничок сорочки был настолько заношен, что казался купленным в секонд-хэнде. И хотя Дежурный Философ (о чем Президент знал доподлинно) зарабатывал больше трех тысяч шекелей в месяц, он все равно имел вид культурного бомжика, втихаря побирающегося на помойках. И население этому найденному на помойке бомжу напрочь не верило. За что Дежурного Философа и ценили.
  
  Философ изо всех сил старался соответствовать высокой трагичности момента, но это у него не получалось. Он то и дело хихикал, потирал ладошки и, пытаясь поправить засаленный галстучек, еще больше сбивал его на сторону. И тогда, окончательно наплевав на не дававшийся ему пафос, Дежурный Философ с дежурным бесстрашием принялся резать правду-матку.
  
  Да, ехидно вымолвил он, покойный генерал был героем. В прошлом. В далеком прошлом. А кем он был все последние десятилетия? Опустившимся и полностью развалившим вверенные ему войска алкоголиком. Да разве, пронзительно возопил Философ, сама возможность столь чудовищного теракта не доказывает, что ведомство Чегодаева работало из рук вон плохо? Что это, простите меня, за охранники, не умеющие сохранит самое себя? Что это за сторожа, которых самих - воруют? И я, со смаком продолжил Философ, не постесняюсь спросить у свеженазначенного эрзац-генерала, а доколе, простите, будут занимать свои хлебные должности основные виновники сегодняшнего позора: господин Огрызко, господин Градинарь, господин Каммерер, господа Шмидт, Петров и так далее? И хватит ли у вас пороху, господин фон Бюллов, похерив так называемый этикет, сразу же взять быка за...
  
  Президент зевнул и выключил телевизор. Все, что скажет Дежурный Философ, он знал наизусть. Текст речи Философа был завизирован им еще в среду.
  
  
   Глава без номера
   Место действия - Андрианаполь
   Время действия - 13 июня 2006 года
  
  
  В девятнадцать ноль-ноль к аттракциону 'Вид с воздуха', что располагался на вертолетной площадке близ старой, построенной еще норвежцами крепости, подошло четыре человека - трое мужчин и женщина. Двое мужчин были типичными великоливонцами, а третий - не менее явным евреем. Женщина напоминала проститутку из Юго-Восточной Азии.
  
  - Где хозяин? - спросил аид у трех скучавших близ вертолета стражников.
  
  - Сейчас, - лениво ответил главный и тыкнул пальцем в кнопку вызова.
  
  Из длинного и серебристого ангара показался тощий хозяин, вытиравший перепачканные в масле ладони какой-то ветошью.
  
  - Что... летать? - с каким-то странным неудовольствием спросил он.
  
  - Ага, - приятным баском ответил аид, - по-ка-тать-ся.
  
  - Только на двадцать минут! - раздраженно буркнул хозяин. - Через двадцать минут - комендантский час.
  
  - Хорошо.
  
  - И троих мужчин на борт взять не могу. Распоряжение горсовета.
  
  - Ну, послушай, земляк, - добродушно ответил еврей, - сам-то подумай, кого мне оставить? Ну, хочешь, оставим телку?
  
  - Баба мне по фигу, - все так же взвинчено продолжил владелец аттракциона. - А мужчин больше двух взять на борт не имею права. Распоряжение горсовета.
  
  - Короче... - буквально лучившийся солидностью сын Сиона неторопливо вынул бумажник. - Сколько?
  
  - Да на фиг мне ваши деньги! Патент мне дороже.
  
  - Да кто узнает-то, зема?
  
  - А вот они, - снизил голос хозяин и ткнул перепачканным маслом пальцем в сторону трех охранников. - Они первыми и заложат.
  
  - А они что - не люди? Им денег не надо?
  
  - Вот и договаривайтесь, если сможете.
  
  Солидный пошептался о чем-то с охранниками, распахнул бумажник, отслюнил с десяток банкнот по сто шекелей и вернулся назад к вертолету.
  
  - Ну, а тебе-то сколько?
  
  - Три с половиной счетчика.
  
  - А губища не треснет?
  
  - Не хотите - не надо.
  
  - Давай пару сотен сверху.
  
  - Три с половиной счетчика.
  
  - Давай двести пятьдесят.
  
  - Три с половиной счетчика.
  
  - Вот черт упрямый! Триста.
  
  - Нет. Я слишком многим рискую. И деньги вперед.
  
  - Ну, да ладно, - махнул рукою вальяжный, - бабки я дам. Но запомни: настоящих денег у тебя никогда не будет. Деньги жадных не любят.
  
  И богатый гуляка отдал хозяину семь хрустящих стошекелевых купюр.
  
  Минут через пять (забрав на борт всех восьмерых) вертолет плавно поднялся в воздух.
  
  ...Как уже наверняка догадался читатель, и богатый аид, и оба ливонца, и лжепроститутка из Юго-Восточной Азии были боевиками Айсоварской Народной Армии и занимались осуществлением теракта. Теракт готовился два с половиной года, и за эти время к нему приложили руку несколько тысяч бойцов АНА, несколько сотен продажных ливонских чиновников и десятки двойных, тройных и даже четверных агентов, причем каждый из них полагал именно себя душою и мозгом всего дела, а в действительности был его незначительным винтиком. И вот наступил самый важный момент теракта.
  
  Ровно в девятнадцать двадцать все три мирно дремавших охранника были уничтожены, а пару минут спустя был убит и пилот вертолета, хотя он и умолял сохранить ему жизнь и клялся исполнить любые требования террористов.
  
  В девятнадцать тридцать вертолет приземлился за городом, где из него поспешно выбросили четыре трупа и загрузили полторы тонны тротила. После этого все трое мужчин машину покинули, а на место пилота села девушка.
  
  Девушку звали романтическим именем Генриетта. Вернее, так ее звали все городские родственники: и отец, и мать, и обе тетки, а вот упрямая деревенская бабушка не признавала этого рожденного телевизором имени, и звала ее на айсоварский манер: 'Зейнаб'. Мало-помалу Генриетта привыкла, живя в городе, быть Генриеттой, а переезжая в деревню, становиться Зейнаб. Первые годы она еще верила, что кто-нибудь кого-нибудь в конце концов пересилит: либо бабка переупрямит родителей, либо родители переупрямят бабку и у нее останется лишь одно имя. Но надежды ее были тщетны: городские родичи презирали ее высокогорное имечко, а бабка в сердцах говорила, что 'генриеттами' кличут только собак.
  
  Так продолжалось целых пятнадцать лет.
  
  А в шестнадцать ей стало вдруг безразлично, кто и как ее будет звать.
  
  После того, что случилось в шестнадцать, ей осталось только одно - умереть. И уже не важно, под каким именем.
  
  Желание умереть было настолько сильным, что руководство Айсоварской Народной Армии из восемнадцати готовившихся к полету девушек решило выбрать именно Генриетту.
  
  *****
  
  Перегруженный вертолет слушался плохо, к тому же очень мешал встречный ветер и Генриетта вышла на цель с небольшим опозданием - в двадцать ноль пять. Учитывая ветер, она выбрала вариант ? 2.
  
  *****
  
  ...Когда ей осталось выполнить свой самый последний маневр: повернуть две красные ручки вверх и сдвинуть черную в сторону, - Генриетта-Зейнаб неожиданно поняла, что совершить эти действия не сумеет. Потому что все, что пару минут назад казалось нужным и важным: преданность тейпу, любовь к поруганной Родине, невозможность после того, что случилось, смотреть в глаза людям, - все это вдруг стало сущей воды чепухой на фоне простейшего факта, что после того, как она выполнит этот маневр - подымет две красные ручки вверх и сдвинет черную в сторону, - ее, Генриетты-Зейнаб, больше не будет.
  
  И она вдруг подумала, что сможет, наверное, посадить машину на узенькую полоску пляжа и попросту убежать, бросив на берегу вертолет с тротилом. Для этого нужно-то было сделать всего ничего: просто сдвинуть зеленую ручку вниз, а потом повернуть белую плавно влево - и ее рука уже почти совершила эти движения, как вдруг... как вдруг еще одна мысль возвратила ее к ее прежнему плану действий.
  
  Генриетта-Зейнаб вдруг подумала, что в этой красневшей внизу огромной гранитной подкове может сейчас находиться этот. Будучи девушкой умной, Генриетта-Зейнаб понимала, что вероятность удачи ничтожна: шел девятый час вечера и в Управлении было пусто (руководство Айсоварской Народной Армии решило сознательно минимизировать жертвы). В Управлении не было никого, но ведь этот мог задержаться? А вдруг Самый Главный Начальник вызвал его сейчас к себе на ковер и дает ему подробнейшие указания, как им дальше убивать и мучить людей? А на голову им - бабах! - и Генриетта с тротилом. О, как бы это было бы хорошо! Как бы это было великолепно и справедливо, если бы этот почувствовал хотя бы сотую долю той боли, в обнимку с которой уже целый год из-за него прожила Генриетта. Как бы это было отлично, если бы дети этого остались сиротами, а жена - одинокой и нищей вдовой и до самой бы смерти жила без мужчины. Как бы это было отлично и справедливо!
  
  Генриетта (которую на самом деле звали Зейнаб) подняла две красные ручки вверх, сдвинула черную в сторону и - впервые за весь этот страшный год - улыбнулась.
  
  
  
  
   Глава одиннадцатая (продолжение)
   Место действия - Андрианаполь
   Время действия - 13 июня 2006 года
  
  
  Между прочим, выключив телевизор, Президент лишил себя самого интересного. Ибо сразу же после злобных филиппик Философа показали сюжет отчасти шутливый. Эвакуацию единственного выжившего.
  
  Поначалу на телеэкране возник левый угол атакованного террористами здания. Оно напоминало остатки уничтоженного бандой голодных гостей огромного именинного торта. Худосочный гранитный огрызок взамен всемирно известной восьмиэтажной подковы. Уцелевший угол был словно срезан ножом: виднелись располовиненные взрывом служебные кабинеты, стоявшие в них столы, возвышавшиеся на этих столах компьютеры, причем один из них почему-то работал. И вот показались внутренности мужского, пардон, туалета. Туалет был срезан по самый по унитаз. Прямо у его фаянсового подножия начиналась бездонная пропасть, а на самом ослепительно-белом утесе горным орлом восседал позеленевший от ужаса человек и мелко-мелко крестился.
  
  Застрекотали спасательные вертолеты, один из них скинул веревочный трап и спустившийся по трапу дюжий спасатель, словно любящая мать, взял выжившего на руки, после чего их обоих фалом втянули наверх. А потом пострадавшего показали уже на земле. Выбивая зубами чечетку, он давал интервью.
  
  Это был знаменитый писатель Владимир Ведрашко.
  
  Глава двенадцатая
   Место действия - Андрианаполь
   Время действия - 30 декабря 2010 года
  
  Да это был точно он. Все тот же значок 'Лиги Севера'. Выглядывающий из кармана 'Паркер'. Все тот же шикарный костюм и мужские сережки. Лишь на ногах вместо давешних 'Лаки райд' были черные баретки непонятно какой фирмы.
  
  Мы встретились взглядами.
  
  Я так и не поняла: толи Красавчик меня не узнал, толи он все-таки был чемпионом мира по самообладанию. Его гладко выбритое лицо не дрогнуло ни единой жилкой.
  
  Стоявший чуть впереди меня Генрих сухо кивнул и приказал ему взглядом следовать в соседнюю комнату.
  
  О чем они там говорили, я не услышала. Но говорили они недолго, потому что уже минут через пять Генрих вернулся в Сережину комнату и произнес, оживленно потирая руки:
  
  - Ну по-онеслась!
  
  После чего оглушительно хлопнул в ладоши и зажег висевшую на стенке плазму.
  
  На плоском экране возникла дикторша - постоянно мелькающая в телепрограммах пожилая матрешка с накачанным ботоксом лбом и бездонными васильковыми глазами. Голос матрешки звучал официально. Похоже, она зачитывала какое-то правительственное сообщение.
  
  Произносимые ею слова я понять не сумела.
  
  Перед моими глазами неотступно стояло лицо моего насильника, подобострастно внимающее моему мужу.
  
  ..........................................................................................
  
  - Что это был за человек? - наконец, сглотнув, спросила я.
  
  - Зайка, это работа, - недовольно поморщился Генрих. - Ты в это не лезь, пожалуйста.
  
  - Для меня это важно. Что это была за личность?
  
  - С каких это пор тебе стали интересны мои служебные дела?
  
  - С таких. Что это был за фрукт в сережках? Соучастник твоих однополых оргий?
  
  - О, мама миа! - широко улыбнулся Генрих. - Первая за пятнадцать лет сцена ревности. Ну хорошо-хорошо. Этот тип, несмотря на свою относительную ухоженность, вполне себе гетеросексуал. Зовут его Рома. Кличка 'Красавчик'. Он мой тайный агент по делам, о которых положено знать только мне и президенту. Мои заместители тоже о них ничего не знают. Ты довольна?
  
  - Более или менее.
  
  - Ты что, с ним раньше где-то встречалась?
  
  - Н-нет... - чуть замешкалась я, - ну ты сам-то подумай, что может быть общего между мною и этим типом?
  
  - Да-да, конечно. Слушай, - Генрих вдруг пристально посмотрел на меня, - а он не имеет отношения к тому инциденту с Василием?
  
  - С чего ты решил? Естественно, не имеет. Я же тебе говорила: мы шли по улице, какая-то сволочь бросила камень, он потерял сознание, я затащила его в кафе и попросила вызвать скорую. Когда Вася выйдет из комы, он и сам все подтвердит.
  
  - Да-да, конечно, - Генрих прислушался к скороговорке дикторши
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"