Сталь. Холодная, словно лед. Жгет запястья. Сырость превратила воздух в подобие жидкости и она нехотя вползает в легкие. Где-то за этими, скрывающими свободу, стенами мои палачи. Они ждут, также как и я рассвета. Когда уже закончив работу, они смогут вернуться к совершенно другой, не похожей, жизни.
Быть смертником. Знать, что эти тягостные часы последние в жизни. И, как ни странно, нет страха. Даже полностью осознавая свое, уже короткое, будущее существование.
Медленно всплывают образы и события прошлого. Они словно просят меня задержаться здесь, в этом мире. Но...
Я же знал, на что шел. Может только это и держит меня, чтобы полностью не лишиться рассудка. Осознание вины и понимание того что только уже содеянное сможет привести мою душу к спокойствию. Отобрав жизнь у кого-то, пусть даже во имя мести, но отобрав. Я не чувствую себя виноватым, но знаю это. От этого становится легче. И нет этого чувства несправедливости и безнаказанности. Я сам был палачом и судьей в одном лице. Я убивал не ради азарта. Смерть приобрела определенный смысл и даже теперь ничто не заставит меня сожалеть, когда руки не просто по локоть в крови. Но в крови мерзкой, грязной, очищенной местью. Я знаю, что простой люд меня не осудит, хотя и будет кричать и балаганить, попивая дрянное пиво на общем празднике, именуемым казнь. Хотя каждый прекрасно понимает, что такое может случиться и с ним. Хотя... Скорее всего мало кто из этой толпы смог бы, пусть в порыве отчаинья, сделать то, что сделал я.
Они трусы и максимум, что они сделали - развели бы руками и потупили голову, закрывшись на несколько дней в своем жилище, пока алкоголь не отравит организм до почти мертвого состояния. А дальше бы была обычная жизнь. Но что было делать мне? Когда все кем я дорожил, кого любил и к кому был привязан, в считанные минуты стаи кучкой пепла на пожарище. Почему я не ушел с ними? Или судьбе нужно было, чтобы я расквитался с этими, почуявшими свою безнаказанность тварями. Которые также жили, были чьими-то детьми, мужьями, отцами. От остальных их отличала только любовь к чужим страданиям. И именно это их чувство поровняло меня с ними. Но не сделай я этого - они бы сейчас сидели по своим домам, медленно попивая горячее вино с фруктами и корицей, а потом опять - азарт, кровь и безнаказанность. Об этом можно рассуждать вечность, жаль только она стала так коротка. Потом шаги, открытая дверь, помост, палачи, толпа...смерть.
Тело начинает слабеть, нет не от того, что по нему хорошо походили кулаками и сапогами, а от того, что за левым плечем стоит скрючевшаяся, старая и бесчуственная суть. Которая, также, как и палачи, делает свою работу. Ей наплевать на тебя, твои деяния и чувства, как и на все остальное.
Руки и колени начинают бить дрожь и я становлюсь пожожим на старого призрака, разгуливающего по замку и грохочущего цепями. Даже забавно. Отчаянье - оно уже почти полностью охватило рассудок - начинается истерика.
Как же мы любим свою жизнь и как сильно мы боимся потерять это слабое, никчемное тело. Откуда-то просыпается вера, начинаешь у кого-то просить прощения за то, что даже с уверенностью не можешь назвать грехом. Зачем? Это что-то изменит? Тебя помилуют? Или какую-нибудь изощренную казнь заменят просто отсечением головы? Нет - будет толпа - необходимо зрелище, муки. Они словно стая вампиров на пиршестве праздника крови. Толпа, ждущая смерти, хоть и чужой, а когда она придет к ним - будут цепляться всеми конечностями за то, что они называют жизнью.
Раздался шорох - там за дверью. Пора? Или же это просто случайно проснулся тюремщик? Нет. Лязг ключей, грохот упавшего замка, громкий мат. Я невольно улыбнулся, надеясь, что здоровенный замок упал аккурат на пальцы чьих-то ног. Забавно, но меня сейчас радуют чьи-то страдания. Дверь открылась. Сразу пахнуло свежим воздухом, а потом перегаром. Тюремчик что-то тихо бурчал, слегка хромая на левую ногу - видно замок упал правильно. Он подошел хорошенько пнул меня в живот, я заметил гримасу боли на его лице. Каким же надо быть остолопом чтобы бить больной ногой. Я криво ухмыльнуля - пусть мало, но все же, как приятно. Он поднял меня за цепи сковывающие мои руки и, хорошенько так, придал моему телу нужное ускорение. Я сволился у самой двери, как еще не сломал себе ничего - не понимаю. Он снова поднял меня и потащил, благо что не волоком, к конвою.
Быстро меня протащили до площади и тут я увидел, сквозь слипшиеся от крови и слез веки, толпу. Толпа радовалась, что-то выкрикивала,правда я ничего не слышал, также я не услышал и приговора и того в чем меня обвинили...
Последние вдохи, перед началом коротких мучений, которые продлятся всю мою оставшуюся жизнь...