Лейтенантам хотелось любви. Тем более, ленинградской белой ночью, и уж тем более после выпуска, накануне отправки на флот. Теперь мне и самому кажется, что в СССР секса не было. Не было шикарных "клубов для джентльменов", массажных салонов не было, зато были танцевальные вечера, на которых танцевать было совсем не обязательно: приезжаешь к последнему танцу и уезжаешь с симпатичной студенточкой. У курсантов это называлось - "приехать на развод". Вот и приехали мы с Гошей в двенадцатом часу ночи в ДК Ленсовета на Петроградку, дали на входе "вредной" бабульке пять рублей и прошли в зал, где как раз объявили последний и, некстати, "белый" танец. Гошу мгновенно подхватила раскрашенная, как боевой индеец блондинка, а я остался не у дел, прошел немного в глубину зала, там ко мне неожиданно и подошла Элла - спортивная, рослая, без всяких "этикетов" взяла за руку и повела танцевать. Это было аргентинское танго, я умел танцевать этот танец и попробовал ее вести, но она не позволила, она так крепко прижала меня к себе, что я понял - все у нас получится. "Где ты живешь? - спросила Элла, едва оркестр "испустил дух", - На Нарвской? Нет, к тебе не поедем, у меня сессия. Поедем ко мне в общагу, я все устрою".
Я попытался отыскать в зале Гошу, но, кажется, у него тоже все сбылось. На Каменноостровском проспекте мы поймали такси, у этого же таксиста купили бутылку водки, ведь круглосуточных супермаркетов тогда не было, а шампанское таксисты почему-то не продавали. Обнимая Эллу на заднем сидении, я узнал, что она учится на четвертом курсе пединститута имени Герцена, и понял, что ночь удалась - эти девчонки считались тогда в Ленинграде непревзойденными озорницами.
У входа в общагу Элла взяла у меня десять рублей и попросила подождать, но уже через минуту потащила за руку мимо другой (тоже вредной!) бабули, проворчавшей вслед: "И сколько же у тебя братиков?!". Потом я ждал в коридоре, пока из комнаты выходили, недовольно фыркая, ее заспанные подруги. Сидя на ее постели, мы пили водку, закусывая кабачковой икрой прямо из банки. Я читал ей стихи, потом спросил, почему Элла выбрала именно меня, и услышал в ответ: "Потому что ты умненький!" Сказав это, она встала и, повернувшись ко мне спиной, приказала: "Расстегни!".
Я увидел ее ВСЮ-ВСЮ в молочном сумраке белой ночи и задохнулся от восхищения: она была великолепно сложена, таких девушек - мускулистых и смелых, изображают на гравюрах, сражающихся с монстрами и драконами. Потрясение мое было так велико, что я тут же узнал ее, вернее вспомнил последний день моей прошлой жизни - именно она пятьсот лет назад на крепостной стене рассекла мою кольчугу тяжелым двуручным мечом...
- А жаль, что ты не остаешься в Ленинграде! Я то думала, что ты в академии остаешься!
Это было первое, что она сказала поутру, стоя обнаженной у открытого окна, в то время как я любовался ромбиком с трогательными ямочками на ее упругом крестце.
-А если бы я остался?
-Если бы ты остался, я вышла бы за тебя замуж, - ответила она так, словно в решении этого вопроса мне не отводилось совсем никой роли.
...Я приехал к ней еще раз накануне отъезда, но подружки сказали, что ее сегодня не будет.
2.
Я встретил Эльвиру на Невском десять лет спустя. Юная воительница, победительница драконов и монстров превратилась в пиковую даму - все еще красивую, и не просто красивую - о таких моя бабушка говаривала "налилась так, что вот-вот лопнет". В кафе она сняла плащ и бармен-кавказец с воплем "вах!", уронил пивную кружку на пол. Это он увидел ноги Эллы в длиннющем разрезе платья, или заглянул в бездонное декольте? Нет, все же ноги. Они у Эллы и раньше были красивыми, а когда налились... Такими ногами давят виноград в честь бога Диониса или попирают поверженных врагов... Сказать ей об этом?
Мы сели на кожаный диванчик у окна и заказали шампанское. Я заметил, что и "в позиции сидя", "разрезы" ее платья "работают" столь же неотразимо. Элла тоже это увидела и на вопрос "кто Кутюрье", усмехнувшись, ответила: "Это я сама... А ты молодец! Еще совсем пацанчик и уже подполковник! На какой кафедре трудишься? Докторскую, небось, пишешь?.." Я ответил, что так и служу на флоте, а продвигала меня по службе суровая дама по имени война... И еще книжку вот издал, в четырех странах перевели...
Она спросила, сколько мне заплатили за книжку, а, узнав, что почти все ушло умершему социалистическому государству, усмехнулась: "Ты такой умница, а как дите малое! Бабки надо ковать, карьеру делать, а ты по войнушкам ездишь и сказки пишешь... Как был дитем, так дитем и остался!.."
А потом она рассказала, что "очень выгодно" (она так и сказала), вышла замуж, родила дочь, что ее крутой муж все время в поездках, и это здорово, а она уже завуч, но хочет стать директором гимназии и лучше частной. И еще сказала о том, что ей очень нравится "ломать трудных пацанов", это
у нее особенно здорово получается. А научилась она этому у Солженицына, прочитав "Архипелаг ГУЛАГ", там очень сильно описано, как ломают упрямых подследственных. Человек выдержал все - побои и пытку бессонницей, но вот его приводят в кабинет, а там новый следователь - красивая молодая женщина, и она начинает говорить с несчастным, сначала нежно и мягко, а потом вдруг срывается на крик и грубую матерную брань, и происходит чудо - несгибаемый узник ломается и, рыдая, дает любые показания: "Проверила на практике и, знаешь, получается! Один такой, махровый хам и разгильдяй, даже в обморок рухнул, пришлось из графина поливать... Да Бог с ним! А скажи, ты нашу ленинградскую белую ночь помнишь?.."
Я сказал, что помню - и танго, и ее "ВСЮ-ВСЮ" в молочных сумерках, и про ромбик с ямочками.
" Ромбик стал еще лучше, - рассмеялась Элла, - и у тебя даже есть шанс его поцеловать. Муж в Москве и вернется только завтра... Надеюсь, твоя жена простит, если ты задержишься часика на три? Думай! А я сейчас приду.
Она уходит по направлению к туалету, в тишине слышно как искрят колготки между "столпами Диониса", вырабатывая статическое электричество. Так вот она какая, родина электричества!
Элла возвращается обратно, и бармен с официантом пасут похотливыми взорами разрез ее платья. Так чего же я хочу? Я хочу ее, но уже не благоговейно, как прежде. Мне хочется вломиться в эту налитую плоть, как современный спецназ вламывается в слаборазвитую страну... Я хочу ее, но я вижу, как лежащему на полу в учительской маленькому разгильдяю льют на голову воду из графина...
- Извини, Элла... Мне очень жаль, но я не могу...
3.
...Может и к лучшему, что у меня не сохранилось номера ее телефона. Когда я вспоминаю Эллу, я вижу написанную маслом картину - красивая сильная девушка стоит у открытого окна в предрассветном сумраке и неведомый зрителю, недоступный пониманию источник света чуть золотит ромбик с ямочками на ее крестце. Я профессионально занимаюсь фотографией, у меня есть очень красивая подружка-модель, мы пробовали несколько раз воскресить этот образ, но у нас не получилось...
Прошло еще несколько лет, и судьба вернула меня в Петербург. Весной, накануне Масленицы, возвращаясь с очередной писательской встречи, я проезжал в маршрутке мимо красивого здания школы или гимназии с барельефами русских классиков на фронтоне. За оградой, построенные в каре, послушно стояли дети, а в центре возвышалось чучело, предназначенное для ритуального сожжения - идиотский клон - русский Петрушка в шапочке "Рибок" и свитере Фредди Крюгера... Но меня поразили не дети и не даун-Петрушка, пылай он ясным огнем, а женщина, вернее исполинская бабища, с видом сурового инквизитора подносящая горящий факел к костру. Пока я судорожно пытался вспомнить, где и когда я видел эту даму, маршрутка проехала мимо.