Я вошел в городок с юга. Городок — какое громкое слово, заброшенный, мертвый двухэтажный поселок с вкраплением многоэтажек по центру. Таких поселков полно на Западе. Жители давно покинули его. Почему люди покидали такие городки, я не знал — застой, безработица царили и к Востоку, но там люди продолжали держаться за дома, землю, родные места. Здесь же жители бежали, они просто мчались из своих домов, улиц, городов. Торопились — без вещей уезжали. И брошенные вещи звали меня. Мародеров уже не было — места покинуты слишком давно — лет восемь-десять и все ценное уже растащили, но возможно остались еще слишком старые вещи — истрепанные и поношенные временем до самой основы, покрытые патиной и ржавчиной статуэтки, пожелтевшие и сопревшие от влаги книги — и здесь могла встретиться достаточно ценная вещь, бросовая с точки зрения обычного мародера. Главное — не пропустить ее. Деньги совершенно мелкие, даже не деньги, а так... Для хобби в основном занимался, обычные находки отдавал знакомым скупщиком, а редкие предметы оставлял себе. Наберется таких у меня пяток — действительно редкие вещи оставлял.
Могло быть как всегда. Вероятно, могло быть как-нибудь иначе и быть может даже наоборот, но Маня отказалась отпускать меня одного и увязалась следом. Не отговорить ее было никак. Тяжело в общем-то, отговорить человека, если человек тебя не слушает, ни единого слова. Ты говоришь, кричишь, вопишь, доводы приводишь, на психику давишь, а тебя просто не слышат. Зачем увязалась? Сама ведь пилит — Брось, брось, ты эту дурацкую привычку. И на тебе, здесь она, рядышком, под боком. Впрочем, может быть просто отпуск на курорте себе решила устроить и подумала, что этот курорт ничуть не хуже, чем прочие.
Ну и пусть снует рядом, под ногами путается, мне не сильно мешает. Нисколько, только чуть-чуть раздражает. Выпендреж сплошной. Сначала, мол, не одобряю я такое развлечение. Не одобряешь, едешь зачем со мной? Впрочем, мне пока не мешает неодобрение развлечения Маней (правда и теперь она просила называть ее Мариан, пытаясь сбежать от проклятия имени или же только придать себе хоть какую-то толику романтики и интеллигентности...) Чехарда Маня — Мариан тоже раздражала, хоть и у меня самого много имен, но ведь одно дело настоящие имена, а совершено другое, когда из шалости, из баловства, из прихоти, да просто из-за сомнительной вульгарности настоящего имени выбирается другое — Мариан, но человек при этом остается Маней, которую почему-то зовут Мариан. Странно. Я такого не понимаю, не приветствую и сочувствия здесь от меня не дождаться и кричать через людную улицу, случайно заметив ее на другой стороне у прилавка со шмотками, буду - "Маня" - пусть злиться.
Избавиться бы от нее как-нибудь, что ли. Сплавить кому-нибудь, или одолжить хотя бы, не на долго хотя бы, — так нет никого. Совершенно никого нет, даже я здесь так, скорее виртуально, большая часть меня не здесь, весь уже растекся по городку, поисками мысленно занят, а здесь, около Мани моя тень стоит. Сплавить бы ее кому (Маню, не тень. Ну зачем хоть кому-нибудь моя тень, впрочем, и Маня, тоже по большому счету не понятно, зачем нужна. И мне и вообще). Как такую сплавишь? Кому? Доплатить разве что ли. С радостью, только вот покажите, кому здесь можно доплатить. Я готов, я рад, деньги уже из кармана достаю. Нет наплыва желающих, очередь не выстраивается. Дошли уже деньги просто так не берут (конечно, не просто так, но обычно самим ведь доплачивать приходиться). Ладно, решено, — ночью слиняю, схоронюсь в развалинах, а она сама пусть выбирается. Не пропадет — не маленькая, вон бюст шестой номер отрастила, с таким нигде не пропадет. Если опять же сумеет кого-нибудь найти. Не найдет, — беда, конечно, будет — волкам им плевать на бюст, хоть и это не сортовое мясо, — все сожрут. Так что придется ей повертеться. К утру придется, часа за два до рассвета слиняю, пусть тогда и вертится, а пока веду себя благообразно, предупредительно, прихоти малейшие исполняю, путь порадуется напоследок, впрочем, тоже не понятно, зачем ей радоваться напоследок. Быть может чтобы сущность мою подлую не заподозрила. Но если вести себя так — быстрее неладное заподозрит.
За-по-до-зрит. Корень зрит — смотреть, видеть, наблюдать. Не умеет она такого, в мирке каком-то, своем, во внутреннем устроилась и реальный мир не видит. То есть видит, конечно, но так как-то плохо, совсем плохо, в дымке, наверное, потому как наверняка я, конечно, не знаю, но подозревать могу, выводы делать по фразам, реакции на действительность. И тут можно предположить, что или зрение у нее минус четыре (не правда — единица, случайно знаю) или мирок у нее яркий, лакокрасочный и действительность видать сквозь него тяжело. Трудно. Мне трудно. Невероятно. Дико трудно. Да в баню все... К чертям поросячим! Надоело! Приелось такое развлечение, сразу же. В кадыке, в первую же секунду встало, горло разрывает, еще до знакомства, в первый же миг как ее увидал, с первого взгляда. Вот такая вот любовь с первого взгляда, коробит, когда сразу, наверное. Как же обстоятельства сложиться должны были, чтобы нынче так получилось? Не бывает таких обстоятельств, представить себе их не могу. Хотя, впрочем, все мы были свидетелями событий, которых просто не может быть. Здесь не так, такого расклада существовать не могло принципиально. Одно дело, когда просто не может быть, но совершенно другое, когда в принципе не существует даже теоретического и невозможного в общем-то, шанса. И здесь он выпал. Невозможной, принципиально не существующей вероятностью, которую учитывать глупо - не бывает ее даже в дикой безумной флуктуации. Огромной флуктуацией, которая возникла, а затем не рассосалась, а повинуясь личным законам, продолжила жить и развиваться. Законы у нее такие, личные. Ситуация очень личная, глубоко личная и неприятная бороть нужно ее любыми средствами. Зачем вовсе до рассвета ждать минус два часа, перенесем, на час N — Now. Сейчас то бишь. Да и зачем даже делать что-то в будущем, если это невозможно сделать прямо сейчас?
Отдаю ей свой рюкзак. Я, конечно, не понимаю, зачем он вообще нужен, но Маня настояла с рюкзаками идти. Зачем мне рюкзак? Если все что нужно всегда со мной. Во-первых, я сам, во-вторых, пачка сигарет на сегодня. Ну что еще может понадобиться? — Вторая пачка, быть может третья. Так есть, во внутреннем кармане лежат. Подержи, - говорю, - Маня, рюкзак пока. Не вру ведь, не вечно же ей рюкзак держать, истреплется когда-нибудь, да и сама она помре в будущем наверняка. Предельно честен. Здорово. Радует ситуация.
Плутать не стал, просто рванул по улице на юг и шагал, пока поселок не кончился, да и бог с ним с этим поселком, — полно таких, еще найду. Впрочем, нет, этот особенный, — в нем я избавился от Мани, так пусть и останется Поселком Где Я Оставил Маню, а не Поселком Где Я Нашел Очередную Безделушку. Дорога, заброшенная, заросшая и погибшая под напором сорняков завернула на юго-восток, но хотелось на юг и я оставил дорогу с той же легкостью, как четверть часа назад оставил Маню. Здорово все, только если маршировать так и дальше, то сигарет уйдет слишком много. Чую экономить их пора. Тут за холмом возникает мертвый сад без единого ядовитого пятна зелени. И за сплетением засохших ветвей виднеется заброшенный дом — хорошее место остановиться, а то чувствую с сигаретами совсем беда будет. Пошарюсь в нем чуть-чуть, наверняка не найду ничего и тогда можно будет домой — и так сделано много, более чем достаточно на сегодня сделано.
Вхожу в сад, не сад даже, а так пяток деревьев умерших от старости, засохших, когда бежавшие из поселка еще даже не родились. Наводит на размышления, только вот непонятно какие — возможно, раз дом покинули, когда никто еще не бежал с Запада, то съехали аккуратно и неспешно, увезя с собой даже гвозди из стен, зато как он стар (!!!). Тогда если там и остались вещи, то весьма вероятно возможно довольно ценные или по крайней мере, очень старые.
По виду дома можно было предположить — внутри пыль и труха, а больше там ничего и нет. Я шагнул в дверь. Меня швырнуло вперед и ударило об металлическую тумбочку. Но сознание я потерял не от этого, еще до того как я врезался виском в угол, я был уже расслабленным телом (скорее всего потому я и остался жив). И когда я вернулся в тело, то голова кружилась ничуть не меньше, чем когда я только вошел в дверь, а перед глазами плыли стены. Я не ожидал увидеть столько пыли — она лежала минимум двадцати сантиметровым, слежавшимся, плотным слоем. Я встал и шагнул вперед — мир потерял устойчивость, зато обрел надежную ось — завертелся вокруг нее. Дико затошнило, но все же удалось задержаться на грани сознания, и тут я увидал, как минуты на электронных часах в прихожей сливаются в размеренное мерцание, а час раз в две секунды перещелкивается на новый. Я сделал всего шаг вперед, но пыли было уже меньше. Шаг, еще, еще я покинул коридор, голова кружилась на каждом шагу, но я похоже чуточку привык. В комнате, что была сразу за коридором я, увидал такое, что просто обязан, был застыть в остолбенении, но я был не в том состоянии и просто стал внимательно осматривать комнату. В щель под дверью (широкую щель, сантиметра два, чуть тоньше дюйма), в восточной ее части ураганом неслось плотное марево пыли, но уже к середине ураган стихал, а у самого западного ее края легко можно было рассмотреть одинокие пылинки, медленно плывущие в сквозняке. Местами по комнате бессистемно в воздухе висело радужное марево, а в одном из углов я заметил устойчивую воздушную линзу. Стол в центре комнаты был чист, как если бы только что домашняя хозяйка, счастливая в браке и любящая свой дом, наслаждающаяся порядком, добралась до него в раже уборки и тщательно протерла суконкой, а затем только намеревалась отступить и полюбоваться своей работой, вот когда я и увидал стол. Но хозяйки здесь не было, более того похоже она была мертва минимум век. Забавно. Остальная комната покрыта пылью, правда совершенно разной толщины. Я пошел к столу и едва не грохнулся в обморок, но все же устоял на ногах (а думал, что уже привык) и долго стоял с закрытыми глазами и любовался разноцветными пятнами на своей сетчатке. До стола еще два шага. А что если провести небольшой эксперимент — я снял часы и бросил их на стол. Минута, три, давление уже почти в норме, да и пятна перед глазами мельтешат все медленней и ленивей, а секундная стрелка на часах все время указывает на девятку, у которой на самом хвосте сбита эмаль. Похоже не стоит туда идти — навсегда такой поход будет. Брожу по комнате, правда в сияния не забираюсь — боязно, и понимаю, что если ходить по полосам одинаковой запыленности, то голова почти не кружиться. Все, раз обвыкся, то можно либо сваливать, либо побродить еще. Но через открытую дверь в коридор я увидел пачку сигарет, последнюю пачку, что выпала у меня при падении. Она уже успела сопреть и рассыпаться в труху и только целлофановая обертка еще цела, но видно как она разлагается, а это целлофан, он лет сто в земле лежать будет и ничего, что же со мной там будет, с костями, с мясом, и почему я в результате остался жив. Пока жив.
Что ж похожу по дому, может есть выход, пусть не до конца безопасный, но все же, хотя бы просто выход. Брожу, хожу, интересуюсь, — нет выхода, а везде одно и тоже. И главное дом не был пуст — блуждания по комнатам, лестницам, коридорам, когда мне все же в таком беспорядке и запустении удалось найти первую хоть на сколько-то ценную (весьма относительно) вещь (плоскую, на взгляд серебряную коробочку), поднять, убедиться, что она действительно серебряная, быть может, правда, только посеребренная и собраться сунуть ее в карман, как я понял — на меня смотрят. Я обернулся и столкнулся с большими, плоскими глазами, что пялились на меня с половичка прибитого на стену. Я дернулся, инстинктивно сунул коробочку в карман, хотел бежать но вспомнил, что бежать некуда и остался там. Так я наткнулся на одного из жителей дома. Как выяснилось, дом набит был странными существами, порождениями, исчадиями времени.
Нет, их нельзя было назвать ни исчадиями времени, ни его порождениями, ни даже его нелюбимыми пасынками. Нет-нет, они не могли быть ими - у времени не было детей, более того не могло быть не только детей, но и семьи. Да время и не любило никого, никогда не любило. И существами их назвать было нельзя. Их существовало. Правда, в доме они наличествовали — дичайшее упущение. В голову лезли всякие не подходящие слова - убожества (нет, конечно, здесь нет ни бога, ни божков, только я и они. Нет еще время, но время оно ведь не бог, оно как бы это сказать по точнее — просто время). Тварь - что ты, это подразумевает, что ее кто-то сотворил, а здесь не могло быть творца, только гигантская флуктуация на теле времени, что обрела разум, но почему-то могло его направить только на пакости. Наверное, точнее всего подходило английское Times One, но можно ли это перевести на русский? Хорошо бы если нет.
Точное название не приходило. А любое другое им бы не подошло и, глумясь над самым святым для Мани, я прозвал их народец холмов.
Стрелка ситуации сразу сдвинулась с точки на шкале Плохо, и понеслась против часовой стрелки, пока рывком не остановилась на отметине Ужасно - никто раньше не оставался один на один с народцем холмов.
Я бродил по дому. Это не было безопасно - попади я даже рукой в мощную временную линзу, я бы наверняка умер, от того, что та рука уже бы рассыпалась бы в прах от стремительного погружения в плоть времени, а остальной я не поспел бы за ней. Да это было очень опасно - но делать было совершенно нечего.
Я бродил и рассматривал народец, каждого представителя. Не сразу я понял, что не бывает двух одинаковых жителей холмов (надо бы придумать другое имя какие тут холмы - холмов нет, а народец холмов есть, бред какой-то, но именно словом бред и можно было охарактеризовать ситуацию, в которой я очутился) и более того даже не было никого из народца холмов кто хотя бы отдаленно был похож на другого (сначала я думал, что их много разных племен, одно многочисленнее, другое наоборот, в третье раритетное — один представитель остался — поздно хватать в правую руку перо, а левой листать Красную книгу, ища чистый лист, но затем я понял, что все они в одном экземпляре). Даже червяк из-под Серого Холма был один (раз Народец Холмов, то и червяк должен быть из-под Холма, может Одинокого, Заброшенного, Пустынного, но скорее Серого, хоть, повторяюсь, там холмов нет вовсе). Да, в зеленоватой слизи перемещались сотни, тысячи полупрозрачных созданий. Так это виделось. Иных мыслей не возникало, — понимал много их, дико много, самое многочисленное племя в доме. Но если вникнуть в ситуацию — приходилось смириться с мыслью, что он тоже один. Но только ты смотрел на него немного сегодня, немного завтра, из сотен и тысяч позиций, что хаотически перемещались по шкале времени. Каждое из них (нет что ты, это ведь была одна и та же тварь, просто разнесенная по времени на неравные, возможно даже ей не известные промежутки времени) извивалось и плавало в луже зеленоватой жидкости. Отражения ее молодости узнавались по гниющей слизи, что покрывала ее полностью (правда даже очень может быть, что это как раз и был период ее старости и умирания). С этими странными тварями ничего нельзя сказать наверняка.
Интеллектуальное развитие всех обитателей холмов было одинаковое - нулевое, правда были и выбросы.
Только то существо, что было самым мерзким, подлым, гадким и хитрым соглашалось подсказывать мне, как поступать и давало советы. Я прозвал его Веселый Плюшевый Медвежонок, потому что он не был медвежонком, не был весел и совсем не был плюшевым, но раньше у него имени не было и сейчас вполне могло подойти любое. Чем плохо — Веселый Плюшевый Медвежонок? Часто советы его были не просто ошибочны, нет, они были лживы, безумно и бесконечно лживы. Бывало, что оно забывало сообщить о некоторых мелочах, о которых как оно считало, мне знать не было необходимости. И никогда то, что оно мне говорило, полностью соответствовало положению вещей. Но обычно стоило следовать его советам, хотя неожиданные для меня последствия обязательно были. Похоже эта тварь преследовала свои личные цели и использовало меня со всей доступной его идиотическому разуму хитростью. И давало советы, разумные на первый взгляд, единственно верные, простые в исполнении, но подсознание предупреждало, а интуиция захлебывалась в вопле - не делай так. А затем совершенно спокойным и уравновешенным голосом добавляла, - нет, конечно, если очень охота, то можно поступить и так. А я могу предложить более простые варианты самоубийства. И подсознание с радостью вмешивалось, предлагая свои варианты. Непростые, безумно тяжелые в исполнении и невероятно, каждой частицей себя до предела извращенные — какое у меня все-таки испорченное подсознание... Как-то (даже много раз) я уже узнавал об этом, (совершенно без удивления, впрочем), но затем в секунду осознания забывал за ненадобностью и бесполезностью информации. Так было и сейчас.
Однако, почему-то хотелось вернуться в мир людей. Возможно, я не мог этого доказать, но повторю, — возможно, там была свобода, хорошая в конце концов, вещь, приятная, а здесь была тюрьма, без охраны, без заключенных, режима, решеток на окнах, но тюрьма и вырваться из нее можно было, только вернувшись в мир людей. Но еще нужно вырваться отсюда, чтобы попасть к людям, и Веселый Плюшевый Медвежонок обещал открыть мне окно в мир людей. Но на этой дороге, дороге к людям существовала небольшая сложность — сколько во мне уже накопилось разности временных потенциалов, энергии времени и явись просто так в мир людей, через окно, раскрытое Веселым Плюшевым Медвежонком, я просто бы лихо разорвался бы над миром временной бомбой. Мощной, первой и единственной, потому как наверняка мир бы такого не пережил бы, — исчез во взрыве, в вспышке, в огне времени.
Так случилось бы, случилось бы безусловно, если бы верил я созданию, верил искренне и безоговорочно - но нет, не было ему ни веры, ни доверия, только слова его выслушивались и я использовал из них только нужное и приемлемое теперь, в сложившейся ситуации, нереальной и невероятной, но от этого не менее тяжелой. Веселый план существа, а что может быть веселее смерти миллионов (каких таких миллионов - миллиардов) других существ и как плата за это свобода. Ведь это же свобода, когда мира не остается, только тюрьма, в которой ты находился так немыслимо долго, что само понятие срок заточения и даже время изменилось, трансформировалось и перестало существовать, так вот только тюрьма и остается в мире. Тюрьма ли она после этого? Тюрьма, если все что осталось на Земле, в галактике, во всем свете, только внутренности дома? Нетривиальный способ обрести свободу, очень. Но не верил я существу, не доверял. План его слишком хорош и прост... Я его изменил на крохотную толику собственной ненависти к данному дому. И когда я покинул его (практически так как предлагал Веселый Плюшевый Медвежонок), то дом взорвался в необычайно яркой ослепляющей вспышке тьмы за моей спиной, разорвавшей изнутри дом и рванувшейся наружу, но передумавшей, остановившейся и зависшей на месте дома. А затем (заняла ли вспышка секунду? Нет, беззвучный взрыв был мгновенен, именно мгновенен, у него вообще отсутствовала длительность во времени - собственно оно и уничтожалась там) тьма постепенно, неторопливо, уверенно (и опять же не длясь ни мгновенья) наполнилась цветом - сначала темная, зрелая вишня, становился все ярче, пока не созрела ультрафиолетом, а еще позже перезрела, покинув пределы человеческого восприятия вместе с чудовищной флуктуацией времени, которой впрочем, уже не существовало, как и дома, что ее приютил.
Я стоял и любовался вспышкой, а затем горизонтом, за которым уже почти скрылось солнце в извечных поисках края земли, безуспешных, бесполезных и совершенно никому не нужных, но зато настырных и упорных поисках из суток в сутки от самого начала времени, которое (как теперь я подозреваю) когда-то все же было. Вру — я вырвался из дома и теперь едва не рухнул от исчезнувшего давления времени, я смотрел за горизонт и отдыхал, минуту, семь, восемь, но в конце-то концов, нельзя же отдохнуть от такого нервного стресса как хочется, времени (проклятое слово) не хватит. А еще (если я очень потороплюсь), могу успеть к завтрашнему ужину домой, который впрочем, еще и нужно самому приготовить, и еще кончались сигареты, и более того пока я дойду до дому они кончаться, как их не экономить — тяжело растянуть полторы сигареты на сутки. И я рванул в верх по холму на Восток, намереваясь идти не останавливаясь, не задерживаясь из-за любых поводов и ни в коем случае не сбавлять темпа — благие намерения, которыми вымощена дорога в ад, впрочем, последний меня теперь не пугал... Хотя нет, с куревом там тоже скорее всего, плохо... На большее, я был уверен, фантазии у них не хватило, впрочем, и такого кошмара было более чем достаточно. Я перевалил через холм в темноте — солнце зашло, а звезд не было и тут же напоролся на лужу, поскользнулся, упал в нее и уронил последние полсигареты в грязь. Неужели после такого можно не остановиться? Совершенно необходимо встать столбом и проклясть все от только что зашедшего солнца, до времени (которое заслужило мои слова, из-за которого я потратил свой запас сигарет). Была еще причина — серебряная коробочка, что я все же случайно вынес из дому, расположилась в кармане брюк крайне неудачно и, подозреваю, растерла бедро в кровь. Я сел рядом с пожухлой, пахнущей пылью травой, прямо в неглубокую грязную лужу, с явным намерением зашвырнуть коробочку за горизонт, но сначала вскрыл ее и хоть сквозь тучи неопределенного цвета (ночь все-таки) не просвечивала ни одна звезда, я понял, что в коробочке. Свет для этого был лишним, я учуял запах, который невозможно перепутать ни с чем, и запах ударил по всему телу, как только щель между крышкой и коробочкой приоткрылась на невообразимо малую долю дюйма — там лежали сигары, раритетные, настоящие гаванские сигары. Я сидел в темноте прямо в луже и курил сигару. Следует заметить, что я был по настоящему счастлив впервые за многие годы.