На нескольких пологих холмах, сквозь которые сочилась ленивая речушка, стоял Город, который впрочем, тогда еще никто так не звал. Поселок был мал, сонен, ленив. И вот в Город вошел ОН. Жизнь Города изменилась, было с чего — ОН пришел. ОН появился незаметно — ни в воротах, ни на площадях, ни на улицах не нашлось видевших ЕГО, да и присутствие ЕГО осталось не никем отмеченным. Ни в первый день, ни во второй, ни через неделю, ни через год. Но само голубое небо над городом стало другим. На нем истаяло серебро и лазурь и разлился свинец. Произошло это не торопясь, постепенно, медленно и неторопливо. И главное, изменился сам Город, который тогда и стали называть так.
Каждому существо нужно что-то из-за чего он живет. Слава, деньги, власть, страх смерти. ЕМУ требовались человеческие страдания и боль. И люди в Городе стали деятельны духом и сильны волей. У них появилась жажда созидания. Их глаза расцветились мрачным, фанатичным огнем творцов. Они, еще недавно боявшиеся холодного железа, подчинили его себе. Сталь стала слугой людей, более того их рабой. Каменоломни на севере Города, где раньше изредка люди добывали для своих капищ розоватые глыбы мрамора, почитаемые и по поверью бывшими живыми существами, превратились в источники дешевого щебня и строительных блоков. А когда каменоломни истощились на смену розовому и белому мрамору пришел кирпич и бетон. Сначала Город расползся по близлежащим долинам желтым, белым и красным кирпичом, последнего было больше всего и летящие птицы шарахались, наткнувшись на открытую кровоточащую ссадину прямо на шее у Земли. А затем он вознесся вверх желтоватым бетоном, превращаясь в гнойный нарыв и обозримый во всей своей мерзости ни для кого — нечего было делать над ним орлам. А грубая функциональность бетона притягивала к себе взгляды приезжих, привыкших к архитектурным изыскам. Но ни кирпич, ни бетон ничего не значили для жителей Города, ни белый, ни черный жемчуг, ни тусклое золото, ни красноватая медь, ни благородное серебро не привлекали к себе мастеров, их звала к себе сталь. Это был век стали.
У всего есть своя обратная сторона - воздух Города никогда не кружил голову и запах его стал иной, но это сложно было заметить бензиновом чаду мчащих по автостраде машин, в воде было меньше вкуса и ей было тяжело напиться, но куда сильней в воде были следы ржавчины и хлорки. Сны были редки у обитателей Города, но если снам удавалось сбежать от НЕГО и попасть к владельцу, то были они необычайно красочны и реалистичны, как только могут быть реалистичны самые иллюзорные фантазии. Редко забывался такой сон. И он запечатывался владельцем в сталь и бетон и переставал быть иллюзией. Только небо над Городом кричало о ЕГО присутствии. Но небом восторгались. Даже Город звали свинцовой жемчужиной в стальной оправе. Проходили годы и пролетали столетия, что для НЕГО впрочем, практически одно и тоже. Со временем Город разросся, взвился в свинцовое небо железом, бетоном и сталью, жилами его стал асфальт, а кровью бензин и газ. Город не был утончен, зато в нем была мощь и сила. Мало кто мог назвать его изящным, но было что-то притягательное в его первобытной энергии и силе, и это тоже была красота. Его грубая простота звала поэтов и скульпторов, искавших в нем вдохновения. И многие из них покидали Город, уверившись в собственном бессилии и заурядности. Но даже они увозили из Города огонь, что сжигал их сердца и заставлял творить так, что когда забывались имена создателей, люди продолжали пересекать континенты, чтобы только посмотреть на созданные ими шедевры.
А как же ТОТ, кто вызвал к жизни этот город, ТОТ, кто его породил. Наверное, мы в праве назвать ЕГО отцом или матерью города. Может ЕГО любили, может ЕМУ поклонялись, может в его честь строились строгие храмы и памятники. Нет, ЕМУ никто не поклонялся. Никто даже не знал ЕГО имени. А даже если бы и знал — ЕМУ не нужно было поклонение. Да и люди не стали бы строить ни храмов, ни молельные дома в честь ЕГО. Им не нужны были боги - им было чем заняться. У них были дела: они строили дома, прокладывали новые дороги, разрабатывали проекты более современных заводов. Дел было невпроворот. Люди и так едва успевали, куда еще боги - и так времени нет.
В Городе было мало зелени, да и она не была бы здесь уместна. Зачем зелень если жители не успевали оглянуться кругом, загнанные в цейтнот лихорадкой. Если случайные прогулки по еще не вырубленным лесам были тяжким испытанием, а лучшим отдыхом была работа за древней, архаичной наковальней, которая позволяла лучше прочувствовать душу стали. Не все могли позволить домашнюю кузницу - роскошь, но тем, у кого была она, завидовали остальные, но не злобной, иссушающей завистью. Нет. А той что позволяет срыть горы, только для того чтобы у тебя на пальце был откованный тобою перстень, какого нет у соседа. И им было к чему стремиться. Но на это уходили года.
А Город продолжал струиться по земле и горбиться ввысь, тело его росло, топорщась иглами небоскребов. Город стал огромен, стал чудовищно, неописуемо велик, мысль человеческая не охватывала паутины магистральных шоссе, глаза падали в миллионы оконных провалов и не каждый разум выдерживал и выныривал оттуда со зрением, что не преломляло реальность и десятки и сотни окон не становились одним. Улицы все также рвались из Города, неся по себе мощь и силу, но уже никто не мог сказать, сколько их, Город перестал быть единой скалой из гранита, а превратился в высыпающуюся в облака гору, состоящую из мельчайших пылинок, но от этого почему-то не становясь хрупче и ненадежней, нет, наоборот, сложнейшие структуры пылинок были крепче любого камня.
Не часто пыль бывает тверже и крепче гранита, да так, что алмазный резец рассыпался в пыль, только прикоснувшись к шершавой и небрежной поверхности горы. И последней мыслью резца успевшая оформиться в вопль, но не успевшая прозвучать, была приблизительно такова (в пересказе на невыразительное человечье наречие, так плохо приспособленное к мыслям инструментов): "Что за странные обычаи у этих пылинок, собираться в хороводы и не пускать в него меня. Я хочу, желаю, должен ворваться в этот плотный хоровод и разогнать его. Чтобы они дрожали по одиночке и я мог взять приглянувшуюся песчинку. Нет больше уважения к алмазу, королю всех камней."
А пылинки только крепче сплачивались в подобие кристаллической структуры. Что за сила вынуждала жаться пылинки друг к другу? Она не цементировала гору, не скрепляла ее, но заставляла пылинки делать все это самим. И была это ЕГО воля, что диктовала свое видение Города. Люди могли противиться, они могли идти против его пожеланий, но все равно над ними давлен Город.
Человеческий разум не мог охватить Город, но долго еще ОН направлял и следил за Городом. Но ОН не всесилен, не всеведущ, не всемогущ - пусть его возможности и несоизмеримы с человеческими, но власть ЕГО не безмерна и однажды силы ЕГО мысли уже не хватило дабы обозреть весь Город. ОН запаниковал, никогда еще ЕГО творение не перерастало ЕГО своей мощью. И никогда ранее ОН не достигал такого триумфа. Но не пережил бы ОН своих братьев, сестер, родителей, весь свой клан и свой народ, если бы признавал только один путь. И ОН решил следить и давить только на самых сильных, от слабых — проку мало. ОН оставил сознания слабых и занялся только немногими, единицами, сотнями, что и без него изменяли мир. ОН им помог. ОН не стал сковывать их волю, а сила его не заставляла их, но подпитывала самые сокровенные надежды и желания, подстегивала и позволяла верить в невозможное и даже делать невозможное.
Мнилось ЕМУ, что решение верно, что избранные будут править прочими и направлять их к вящей славе Города. Но для тех, что остались с ним остальные были уже давно не людьми, на муравьев обращали они больше внимания. Власть? Кого заинтересует власть над муравейником, над скоплением мокриц, даже над ульем? И Город раскололся вдвое. На тех, что совершали поступки, превышавшие силы человеческие, и прекрати ОН помогать им — мало бы что изменилось, лишь те что посильнее искали бы иных путей творения, чтобы сил им без ЕГО поддержки хватило, а не двужильные творили бы также, только жили бы меньше, черпая недостающую энергию в ярко и быстро сжигаемой плоти, но вторые, те, которых только воля ЕГО заставляла жить в том мире, лишившись поддержки ЕГО, застыли в столбняке ужаса перед жестоким миром, где нет таким места. Нет места ни работать, чтобы не загробить себя, ни места чтобы отдохнуть от грубой энергии рвущейся сквозь Город, ни места спрятаться от грохота беснующихся машин. И понял ОН, что ошибся. Но все же ОН был доволен теми, что остался с ним. Надежды ЕГО оправдались и умножились силой тех, кого перестали тянуть на дно жалкое отребье. Ну что ж ошибся, но все ведь к лучшему и ОН забыл про вторых. А первые никогда их и не замечали.
Покинутые ИМ и не нужные Городу, с ужасом смотрели на улицы, заполненные мчащимися автомобилями. Зачем они это делают? Для чего? Ответа для них не было. И от ужасов Города хоронились они в маленьких комнатенках. Чтобы не видеть Город, они занавешивали шторы, чтобы не слышать его, они закрывали окна, чтобы о нем не думать они прятали головы под подушками и выключали свет. Но Город прожекторами уличных фонарей, ревом ночных машин и гулом заводов дотягивался до них и они дрожали в жалких комнатах от собственной бесполезности, от жалости к себе. И как-то несколько таких бродили по Городу чтобы найти место в котором не так будет слышен ритм Города, где может будут секунды, когда можно забыть о Городе и забыться, и они нашли такое место — заброшенное здание из которого выехал один завод и забыл въехать другой. Они рыскали по заброшенным дворам, но там было шумно, они заглядывали в брошенные цеха, но и там до них дотягивались прожектора стальных птиц, но когда они попали в поросший мхами и жалкими деревцами подвал поняли — вот спасение - шум тонул в мхах, деревья тушили свет, а мысли блуждали меж их стволов и не выходили наружу. Неужто они могли оставить свое открытие при себе? Не хвастаться перед соседями, не задирать нос, не смеяться над жмущимися по темным углам знакомым? Да вы что. Многие месяцы они были горды собой, а прочие пытались создать и у себя в комнатенке бункер для защиты от Города. Многим удалось. Несложно - Город не любил зелень, а потому не стремился узнать что за ней скрывается. Но ведь нужно еще временами и ходить по улицам. И тогда на улицах стали появляться деревья и парки.
Плющи зелеными покровами скрыли глазницы окон домов его, утонченные статуи раскололи плоть тела его, вечнозеленые парки покрыли собой некогда бушующие районы, навеки упокоив их, аллеи пирамидальными тополями и кипарисами перерезали жилы автомобильных автострад. Вода многоводными реками вливавшаяся в заводы, нынче питала журчащие фонтаны. Зелень душила жизнь в Городе.
Не было для НЕГО яда страшнее. Боль душила ЕГО. В агонии бился ЕГО разум. И ОН покинул Город. Исчез.
ОН создавал империи, ОН превращал людей в героев и даже больше - ОН делал из них людей. Мало кто знает, для чего это было ЕМУ нужно. Посвященные обычно молчат о том, почему он это сделал. А я скажу. Как на духу. Честно. Честно-честно. Я признаюсь - ОН был ... голоден. Го-ло-ден. ОН был просто очень голоден.