* * *	

Любить эту речку и вербы, и лунный серебряный дождь 
С вёсел 
На  нервные крылья уснувших в осоке стрекоз.
И, словно шалея от сдвига, в будничном семерике -	
В воскресную лодку прыгать, и мокнуть в холодной реке...
И горькою водкой греться, зябкий чинарик пряча.
... Видно, пора отречься и полюбить иначе! Слушая 
дождь у калитки, гальку пуская вприскок по гладкой -
		  пружинящей -
зыбкой
Воде, уходящей в песок.


	* * *

Покуда звенит, ударяясь в решетки, оранжевый мяч,
Нет в городе света прозрачней и четче,
		спохватливей дня для удач.
Иначе откуда бы взялся звон счастья в ушах, на устах?
Прижился б и в скрипке раздался?
Завеялся в парусах?
Алина, наверно нас любят,
Раз, детскость в себе не казня,
Лукавством обходятся люди - не снегом 
в стрекозьи глаза. Побудешь сестрицей у гномов.
Задирой в огнях дискотек, чтоб конского волоса полоз
Других домогался опек. Spiccato... Legato...
	За молом крыла одинокий разбег
И набожный шквалик Эола.
Каких же еще тебе нег?!


	* * *

Сулит зацепочка душе обломы музе в переходе:
мы не шалеем на свободе и не юродствуем уже.
По совместительству - герой,
на основной своей работе зияю черною дырой
чинопочтенью и зевоте. 
Я б весь тебе принадлежал, 
как отражение стрижа, что с кручи взмыв из амбразуры,
двойной касается лазури. И лето применяя к лёту 
всласть отрабатывает квоту на вантах твоего ковчега 
на пару, может быть, ночлегов. 
Я б весь тебе принадлежал: да этой хвори избежал... 
к стыду ли, к счастью. 
На подходе, лишь ёкнет, и попустит вроде.


	* * *


Дожди идут. Смывает нас и сносит.
Под крышами - в беспечность дремоты.
Устроимся. 
И остаются с носом 
наследного ристалища черты.
Не так уж высоко должно быть 
сферы духовных накоплений над тобой, 
и вместе с очищеньем атмосферы 
благое вовлекается в прибой.
Блаженствуй! 
Возводимая во кратность заветной хляби 
власть твоя сильна.
Дожди идут. И что-нибудь наладит прибойных сфер 
премудрая волна. 
В хлеба. В умы. 
Размытою дорогой подальше от властей и новостей.
Нежданой и негаданной подмогой, загрузшему 
в покатости путей, Тарковского случится одинокость: 
ценней чем собутыльника нахрап. 
И радуга прогнется тихим боком, 
чтоб не утяжелялся здешний скарб.



	* * *


Кто ты мне, сын или старший брат?
Греюсь в нажитой тобой одежке. Не second-handовский - 
прочный блат, змейки на месте и все застежки.

Каждый крутит свое кино. Жалуют спонсоры.
Дети жалеют за то, что предки ролей не имеют.
Здравствуют, значит. И нам суждено.

Думая, мне бы заботы отцовы, книги 
и пластыри нежно-перцовы. Беллу: привез.
(Не вникая, конечно). Иноязычно все Там, и кромешно.

Праздность беспечного нашего дела 
Здравствуй! Гати бесконечья корзину,
До бесконечности нам не разинуть
Гирло затора задором удела.
Да и какие у нас полномочья?
	
С глазу на глаз.
Односложно.
Воочью.