- Есть! Получилось! - поделиться своей радостью Марку было не с кем, поэтому он просто улыбался, прыгал, да орал, распугав всех тараканов и прочую живность, обитавшую у него на чердаке. Причиной столь бурного выражения эмоций стала победа, к которой пятнадцатилетнее дарование кропотливо готовилось больше полугода... Подумать только! Атака на генератор эмоций! В одиночку! Никому еще не удавалось провернуть такое до Марка...
О последствиях мальчишка не думал. Главным было то, что он смог. Да, юный взломщик гуманно решил атаковать генератор самого малонаселенного района на окраине купола - в случае чего, жертв меньше. Хотя, какие там жертвы? Ведь он лишь слегка перепрограммировал прибор, немного сместив показатели по шкале в сторону негатива. Всего-то почувствуют дискомфорт и не будут настолько безмозгло-счастливыми...
Самым сложным было не кричать о своем триумфе в школе. Конечно, он был выше дешевой популярности среди сверстников - эти бедолаги по-прежнему презирали его, называли жирдяем, яйцеголовым и вообще старались унизить при любой возможности, но после взлома Марк время от времени начинал жалеть, что не может поделиться восторгом даже с этими убогими...
Ощущение радости, праздника и превосходства над другими не прошли даже спустя неделю...
Очередные размышления мальчишки о собственной безмерной крутости прервал стук в дверь и испуганное бормотание матери. Такого поворота событий он никак не ожидал - в его мечтах, в прочитанных книгах и просмотренных фильмах идущий против системы взломщик всегда оставался безнаказанным и вообще становился героем.
Джакомо добрался до Лондона уже под вечер. Сделать это было не так легко, как представлялось изначально - все без исключения купола вообще охраняли, как зеницу ока, а уж после того, как по Лондону прокатилась волна терактов, служба безопасности купола в каждом прибывающем извне видела потенциального террориста.
Безусловно, путешествуя люксом и будучи - согласно документам - благородного происхождения, Джакомо подвергся не такому показательно-жесткому досмотру, как абсолютное большинство приезжих, однако в тщательности лондонским 'Бобби' не откажешь.
Убедившись, что угрозы для общества этот высокий атлетического телосложения брюнет не представляет, стражи правопорядка отпустили его на все четыре стороны, да еще и удачи пожелали.
Наблюдая за проплывающими за окном автомобиля забегаловками и топливными цистернами, Джакомо впитывал этот город каждой клеточкой, упивался им - этими обшарпанными домами и подвесными путями, граффити и мелкими магазинчиками... Говорят, что любого негодяя всегда тянет на место преступления. Вспомнив об этом, Джакомо усмехнулся. Если б это было верно на все сто процентов, его бы буквально разрывало на части от желания посетить самые разные уголки мира. Однако какая-то доля истины в высказывании всё же была... С идеей пройтись по 'местам былой славы' Джакомо боролся долго. Невыносимо долго. Почти четыре столетия.
Вениамин сидел на балконе, попивал свой дрянной кофе и следил за тем, как за куполом зарождается гроза. Грозу, это неистовство природы, он любил больше всего. Благо, купол был прозрачным, и небеса представали во всей широте оттенков и красок - от бледно-розового до черно-фиолетового. Дома небеса казались ему ближе...
'Нигде нет неба ниже, чем здесь... Нигде нет неба ближе, чем здесь...'
Вспомнив сегодняшний случай в супермаркете, Веня невольно улыбнулся.
- Вы ведь монстр, да, сэр? - хлопая огромными глазищами, серьезно спросила девчушка лет пяти.
- Просто я из России, - ответил тогда Веня.
Да уж, после Нефтяных Войн весь остальной мир считал русских чудовищами... Почему? Да просто потому, что не дали западу присосаться к собственным природным ресурсам во время энергетического кризиса, когда все только этого и хотели. Потому что заставили чужие диверсионные отряды захлебнуться в собственной крови. Потому что спрятали все крупные населенные пункты и стратегически важные объекты под купола. Потому что после этого запад узнал, что российские нанотехнологии могут быть хуже немирного атома...
'Кто с мечом к нам придет...', в общем и целом. И теперь, спустя годы, в любом русском видели настоящее чудовище.
Оглядев себя, Веня расцвел недоброй ухмылкой - почти все почти всегда воспринимают его как чудовище. И не важно, где он при этом находится - под русским куполом или где-нибудь за рубежом. Разница лишь в том, что иностранцы укутывали свое отношение в политкорректность и показное сочувствие, а в России, как всегда, резали правду матку... Там его и жалели, и презирали по-честному. Как обычно юродивых...
На жизнь он не жаловался. Никогда. Несмотря на то, что мышцы ног были атрофированы с рождения - спасибо маминым генам и современным научным достижениям... На кости были наращены синтетические мышцы, и если зимой Веня прятал их под одеждой и не вызывал тем самым отвращение окружающих, то летом от жары искусственная кожа становилась прозрачной и сквозь нее можно было разглядеть ярко-красные узлы мышц, желтизну сухожилий, хромированную сталь костей... Да не больно-то он и старался спрятать это своё уродство. Скорее, наоборот, старался выставить его напоказ, эпатировать обывателей и вызвать в них отвращение и стыдливость.
Да его и воспринимали исключительно как эпатажного клоуна, постоянно провоцировавшего окружающих, жившего за счет интереса к собственной персоне и неоднозначного к себе отношения. И Веня всячески этот имидж поддерживал. Чего еще нужно скучающему обывателю, кроме обсуждения очередной выходки очередного уродца?
Он был настоящим мастером своего дела, сам себя считал художником, а все свои творения зачислял исключительно в произведения искусства и шедевры. Вениамин Калевский делал киборгов.
Веня занимал два верхних этажа высотки на окраине города - почти перед самой границей купола, - так ему проще было творить. Жил Калевский на верхнем этаже, полностью отдав нижний под лабораторию, где склянки и скляночки с вонючими и очень вонючими жидкостями мирно соседствовали с разбросанными там и сям кусочками конструктора 'Лего', а металлические конструкции, сочленения, штативы стояли/лежали вокруг баков с выращиваемыми органами и пластами кожи... Все процессы контролировались компьютером, и Веня любил расхаживать по этой мастерской с видом готового к битве полководца, окидывающего гордым взором свои войска...
Что-то было разработано и запатентовано Калевским лично, кое-что он приобрел нелегально, основную же массу оборудования и расходных материалов Веня покупал не у кустарных мастеров, а у небольших фирм с безупречной репутацией. Благо, в эту эпоху найти всё необходимое особого труда не составляло, а если тебе нужно что-то особенное, спецзаказы никто не отменял. Ради тебя даже могли провести небольшое исследование в той или иной области. За чисто символическую плату. Век высоких технологий, ничего не поделаешь.
После такого скрупулезного подбора ингредиентов, наступало время детального обдумывания проекта... Чтобы стимулировать процесс, Веня, как правило, ограничивал себя в сне, сексе, сахаре, кофе, чае, сигаретах и алкоголе. Это был его маленький секрет, потому что спустя пару вечностей у Калевского наступала в буквальном смысле ломка, когда он начинал просто на стенку лезть, лишь бы избавиться от мучений. Затем Веня переходил в фазу припадков бешенства, после чего на конструктора снисходило озарение... В этот период он творил - самозабвенно и талантливо. Настолько самозабвенно, что его потом зачастую откачивали из-за истощения и обезвоживания, и настолько талантливо, что эти надутые индюки из правительства купола дрались, чтобы получить очередное его творение, а средства массовой информации совершенно мистическим образом превращали его из юродивого в великого гения современности. Что еще нужно скучающему обывателю, кроме обсуждения очередных выдающихся достижений очередного гения?
Лучше всего Вене удавалось сращивать металл и живую плоть таким образом, что люди вздрагивали от отвращения и восхищения одновременно. Его творения были омерзительными, пугающими и уродливыми... Они были завораживающими, притягательными и трогательными... И тогда, заглядывая в отражавшиеся на лицах клиентов эмоции и чувства, Веня заламывал баснословные цены...
Когда появлялись деньги или даже ДЕНЬГИ, Калевского уже вовсю убаюкивала апатия. Он не сорил деньгами, не купался в роскоши, не закидывался наркотиками... Он просто откладывал на черный день, закупал расходных материалов и всего, в чем нуждался, да набирал подарков близким. Большую часть гонорара Веня перечислял на счет отца - Калевский-старший морщился, ворчал, но принимал помощь сына, потому что пенсии на лекарства катастрофически не хватало, да и старая поговорка его народа уверяла в том, что умные дети - это сытая старость... Отец не жаловался, нет, просто иногда ему становилось жаль самого себя - эти одряхлевшие мышцы, эти ноющие суставы, это обрюзгшее тело...
Еще совсем недавно то, чем занимался Веня, было для людей не более, чем фантастикой, вымыслом, к которому следует стремиться еще долгие и долгие десятилетия. Сейчас же, пройдя точку технологической сингулярности, эту точку невозвращения, человечество испугалось того, чего достигло. Освоение космоса и морского дна шло ударными темпами - даже воинскую повинность во многих странах заменили на 'исследовательскую деятельность'. Отходы перестали быть просто мусором, а превратились в энергоноситель, по конкурентоспособности соперничающий с солнечными батареями. Разработка искусственного интеллекта приобрела такой размах, что пришлось принимать закон об ограничении внедряемых в 'кукол' 'мозгов' среднестатистическими возможностями человека, но Вене всё равно минимум раз в неделю приходили заказы на изготовление киборгов, чьи умственные способности в разы превосходили самые смелые мечты о развитии человека на ближайшие пару миллионов лет. Как-то совершенно неожиданно технический прогресс принял формы настолько быстрые и сложные, что перестал быть контролируемым.
Подумав о том, что раньше таких, как он, запирали в похожих на тюрьмы засекреченных лабораториях, а еще раньше вообще пытали и губили в сырых застенках стылых замков, Веня лишний раз поблагодарил Бога за то, что родился в правильную эпоху.
Несмотря на всю свою любовь к техническому прогрессу и очередному 'золотому веку' для развития науки, людям Веня предпочитал общество собственных творений да любимого шимпанзе по кличке Дарвин. Такое положение вещей полностью устраивало художника, и ни на что другое он особо не претендовал. В свободное от творчества время Калевский любил забраться в кресло и наблюдать, как Дарвин дурачится с той или иной куклой... Сегодня домашний любимец выбрал своей жертвой небольшое существо с механическим двигателем, заключенным в хрустальную емкость в форме сердца, откуда, переплетаясь, выходили стилизованные под вены и артерии провода. Передвигалось сердце на двадцатисантиметровых стальных лапках с шарнирами. Вены и артерии раздувались и опадали, двигатель был бесшумен - только лапки скребли по полу, когда Дарвин, зубоскаля, носился вокруг новой игрушки, побаиваясь к ней прикасаться, но желая показать, кто в доме хозяин.
Дарвина Веня взял отчасти потому, что кошка или собака - это слишком банально для такой эпатажной личности, а отчасти потому, что шимпанзе были единственными животными, способными распознать в зеркале собственное отражение, а любая уникальность притягивала Калевского, словно магнит. Характер у обезьянки был далеко не сахар, но Веня прощал своему питомцу любые шалости. Всегда, но только не сегодня...
Как только Дарвин попал в пределы досягаемости, художник тут же отвесил ему увесистую оплеуху. Почему? Пожалуй, даже сам Веня вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Просто сегодня его все вокруг раздражало без особой на то причины. Взглянув на свое отражение и проанализировав эмоциональное состояние, Калевский осознал, что сам себе он тоже неприятен. От корней волос до кончиков ногтей. Интересно, с чего бы это вдруг?
Выйдя из кареты в стылый осенний воздух ночного Лондона, Джек поежился. Он любил такие мрачные холодные ночи, которые укутывали тени, скрадывали шаги, заставляли сердца биться чаще. Он не воспринимал всё происходящее как охоту - он просто очищал этот мир от грязи, удалял опухоль, если угодно так выразиться. Он просто входил в историю...
Они выстроились, как в магазине... Они и были товаром - вся эта потасканная безвкусная одежда на не менее потасканных телах, напудренные лица, тут и там подернутые симптомами венерических заболеваний.
Когда он прохаживался тут в первый раз, на него напали. На НЕГО!!! Тогда вся эта гнусь увидела, как настоящий джентльмен умеет управляться с тростью. Массивный набалдашник и свинцовая сердцевина с легкостью ломали кости этих животных, по насмешке Судьбы оказавшихся в человеческих телах.
Тот урок пошел гаденышам на пользу - слухи расходятся быстро. Больше в Уайичепеле его никто не беспокоил.
Уайтчепел... Тёмная сторона Лондона... Тысяча двести проституток, шестьдесят два борделя... Этот мир болен... От него несет гнилью и разложением...
Джек покосился на саквояж в руке. Этот мир болен, и у него есть лекарство.
- Вы можете объяснить, почему это сделали? - в плохого и хорошего полицейских никто не играл - Марк и без того был до смерти напуган. Все оказалось совсем не как в фильмах. Совсем. Марку обещали, что ничего ему не сделают, если он честно ответит на вопросы, и мальчишка старался вовсю. Он до дрожи в коленках боялся полицейских, но при мысли о том, что с ним сделает по возвращении домой мама, юный взломщик мгновенно впадал в ступор, и стражам закона приходилось постоянно повышать на него голос, еще больше тем самым пугая. Замкнутый круг.
- Я... Ну-у-у... - как им объяснить-то? Ведь не поймут же!
- Давай честно и не увиливай! - гаркнул полицейский, уперев пудовые кулачищи в стол и нависнув над Марком. Хакер вжался в неудобный пластиковый стул. Теперь он даже самому себе казался совсем не героем, теперь он согласен был вновь стать презираемым одноклассниками яйцеголовым жирдяем, лишь бы только весь этот кошмар закончился.
- Поприкалываться захотелось, - затараторил он. - Жить скучно. Сначала хотел выдать премьер-министра замуж за Папу Римского, да потом решил, что это слишком, а вот генератор взломать... Так от этого и польза практическая есть, да?
- Ты даже представить себе не можешь масштаб того, что натворил... - холод в голосе полицейского, казалось, готов заморозить Гольфстрим. Было видно, что он еле сдерживается, чтобы не дать мальчишке подзатыльник. - И всё из-за того, что ты, гаденыш, с жиру бесишься!
Марк притих и зажмурился. Он понятия не имел, о чем идет речь.
Незадолго до Нефтяных Войн девяносто пять процентов производителей авто перешли на электромобили. Двигатели внутреннего сгорания превратились в показатель высокого статуса. Улыбаясь от осознания собственного превосходства над этим муравейником, Джакомо следил в окно за тем, как легко его 'Роллс-Ройс' обгоняет эти убогие электрические скорлупки.
Доверенные люди без каких-либо проблем довезли Джакомо до Тауэр-Хэмлетс, где он попросил на время оставить его одного. Бродить по улочкам Уайтчепела было приятно и... как-то странно. Всё-таки у Лондона своя, совершенно неповторимая атмосфера. Даже сейчас, когда вокруг него сновали совсем непохожие на живших здесь поколениями ирландцев и евреев выходцы из Бангладеш, Джакомо с удовольствием вдыхал ароматы восточных специй на Уайтчепел-Хайстрит, умилялся ярким шапочкам на упитанных улыбчивых мужчинах и не менее броским платкам миниатюрных смуглых женщин. Фоном всему этому были громоздкое здание Королевского лондонского госпиталя и жутковатая в своей ветшающей старине художественная галерея.
Сам он давал этому району совсем другие названия: вот Мэри Энн Николз Роуд, для всех остальных бывшая Дюрвард Стрит, а вот Энни Чэпмен Хоутэл на Спиталфилдс, вот Элизабет Страйд Ярд... Всё-таки красивые имена были у его девочек. Грустно улыбаясь собственным подернутым пылью времен воспоминаниям, Джакомо вдоволь нагулялся по Тауэр-Хэмлетс, у границ которого его и подобрал лимузин.
Безусловно, со времен последнего визита Лондон изменился. Нет, речь не о 'сердце' города, его душе и особой атмосфере - тут всё осталось по-прежнему, что естественно. Джакомо задумался... Хотя быть Джеком в этом городе ему было гораздо приятнее и естественнее. Так вот, Джек задумался, насколько сильно изменился город с тех пор, как по его улочкам перестали стучать каблучки Мэри Дженнетт Келли и других девочек. Больше всего его поразила своей красотой Башня Мэри-Экс, которую выстроили на месте Балтийской биржи, да гигантское колесо обозрения, а вот люди совсем не изменились: все такие же мелочные, злобные, высокомерные и суетливые.
Прогуливаясь вдоль Темзы, Джек лишь удивленно качал головой. Подумать только, теперь самые лучшие во всех отношениях отели, рестораны и игорные дома находились там - под покрывалом волн старушки-Темзы.
Когда примерно сотню лет назад плотность населения всех крупных городов превысила все допустимые нормы, озоновый слой почти полностью истончился, а желающих приехать и покорить столицы все не убывало, было решено загнать эти мегаполисы под защитные купола, ужесточить меры контроля внутри них, а также методы таможенного досмотра при въезде.
Кроме того, будучи хорошо пролоббированным во всех без исключения куполах, закон о застройке площадей ниже уровня почвы и колонизации речного дна был принят большинством голосов.
Примерно в то же время управление разрозненными куполами превратилось в Единый Совет и фактически превратилось в альтернативу государственным правительствам. Формально, конечно же, каждый купол подчинялся государству, на территории которого находился, однако точно так же Северная Ирландия входит в состав Объединенного Королевства Великобритании.
В подавляющем большинстве куполов подземные и подводные уровни превратились в места небезопасные и ничего хорошего случайно забредшим туда посетителям не сулящие. Однако были и исключения. Например, в Москве под землей открыли самый большой в мире парк аттракционов и детских развлечений, в Мюнхене, под рекой Изар выстроили центр, ставший Меккой современной науки и робототехники, а в Лондоне дно Темзы было усеяно этими символизирующими роскошь жемчужинами игорных заведений, подиумов, концертных площадок и ресторанов.
Речное дно и так привлекало по всему миру сотни тысяч зевак и мечтателей, жаждущих видеть над головой не птиц, рассекающих воздух, а косяки рыб, не преломленную куполом глубину неба, а толщи воды, цвет которой не поддается описанию.
Подводные и подземные тоннели были подобны кровеносной системе населенного людьми подводного и подземного мира.
Как-нибудь он обязательно взорвет один из этих подводных центров. Осталось только выбрать - какой. Например, Джек никогда не любил Париж.
Углубившись в размышления, Джек налетел на чинного вида джентльмена, бесцельно прогуливавшегося в компании с крайне милым и толстым котом рыжей масти.
В ответ на его вежливые извинения, джентльмен ответил, что всё в порядке, а вот кот выказал свое недовольство, на совершенно правильном лондонском английском с произношением 'кокни' назвав Джека придурком и посоветовав ему чаще посещать окулиста, да и остальных врачей тоже.
Джек не смок сдержать улыбки. Модифицированные животные, буквально напичканные чипами, которые подогнали уровень интеллекта домашних питомцев почти под стать человеческому и позволяли тем внятно - порой, даже слишком внятно - выражать свои мысли, диковиной не были, но стоили баснословно дорого. Самое забавное, что был даже один судебный процесс над питбулем, покусавшим свою хозяйку то ли за пинок, то ли из ревности. Насквозь пронизанное идеями гуманизма современное общество до сих пор не смогло определиться, как же ему относиться к подобным животным и что вообще теперь делать с законодательством.
Сев в автомобиль, Джек решил, что пора начинать и позвонил помощнику.
- Найди мне козла отпущения... Да, какого-нибудь малолетнего умника, на которого потом спустят всех собак... Сделай так, чтобы он имел какое-то косвенное отношение к нашей акции... Нет, конкретных кандидатур у меня нет... Не знаю...
Джек повесил трубку, после чего шепотом добавил, грустно улыбаясь таким далеким воспоминаниям: 'Не знаю. Разве я не страж брату своему?'
Он был земледельцем - любил землю, любил следить за тем, как из крохотного зернышка, благодаря его усилиям, появляется жизнь, любил саму жизнь... Брат был скотоводом - выращивал овец.
До поры, до времени всё было хорошо, но потом настал черед жертвоприношений, и жизнь как-то сразу рухнула в пропасть. Ведь он принес дар от плодов земли, всё как положено, а этот слюнтяй, его братец, принес в дар от первородных стада своего и от тука их. Вот чем, чем, скажите, его дар был плох? Почему он был отвергнут? Чем не приглянулся? Да, он хотел, чтобы его дар был принят, чувствовал свое превосходство над младшим братом, но разве не мог он на это надеяться? Разве это плохо? Да, конечно, если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит. Он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним...
Да как же тут господствовать, если тебя к этому подталкивают, а ты по природе своей и так слаб и грешен?
Огорчению не было предела. Лицо земледельца поникло, и казалось, ничто не могло его обрадовать, как не могло и расстроить еще больше. Несправедливость угнетала. Ведь он был старшим сыном, а значит, мог рассчитывать и на кое-какие привилегии. Оказалось, что он ошибался. Как ошибался он и в том, что нет больше ничего, способного огорчить его еще сильнее.
Когда пришла пора выбора спутницы жизни, ему в жены дали не ту прекрасную и чудесную, которую он жаждал, в которую был влюблен и без которой жизни своей не представлял, а... просто другую.
Дело было не только и не столько в разбитом сердце, а в осознании дикой несправедливости, собственной ущербности, никчемности, жуткой ревности, которая совершенно естественно перетекла в лютую ненависть. К отцу, который так решил. К слюнтяю, которому досталась его - ЕГО!!! - женщина. Ко всему окружающему. К самому себе, наконец. Почему к себе? Да потому что не может найти в себе сил что-либо изменить! Потому что не способен ни на что, кроме жалости к самому себе! Или... Догадка обожгла мозг так, что напугала его до онемения. Несколько дней всё валилось из рук, но постепенно сомнений становилось всё меньше.
Наконец, когда его решимость стала крепче камня, земледелец взял посох и отправился к скотоводу. Тогда он еще не умел обманывать, а потому, едва завидев брата, сказал:
- Я убью тебя.
- Если ты поднимешь на меня руку свою, чтобы убить, я не подниму руки своей на тебя, - миролюбиво улыбнулся скотовод. - Я хочу отвратить тебя от задуманного, чтобы устыдился ты того, что внушают тебе страсти твои, брат мой.
Он был прав. И оттого убийство не принесло успокоения. Каин потерял брата. Каин потерял часть себя. Каин потерял всё, получив взамен лишь безумие, боль и страдания.
Не находя себе места и не зная, что делать, он бродил по земле, нося на себе тело убитого им брата и потеряв счет времени, пока не увидел ворона, закапывающего тело поверженного соперника.
Тогда только Каином овладело раскаяние, но было оно неискренним, и вскоре его сменил страх.
И когда его спросили об Авеле, Каин ответил: 'Не знаю. Разве я страж брату своему?'
После совершенного он не мог остаться безнаказанным - его подвергли проклятию и изгнали. И было сказано, что всякому, кто попытался бы убить его, отмстится всемеро. И пришло ему самому знамение, что никто, встретившись с ним, не убьет его.
Так и бродил он по земле, неприкаянный, терзаемый своим безумием и чувством вины, и не было ему покоя ни во снах, ни во время бодрствования, от начала времен и до конца их.
Временами безумие полностью отпускало его, и Каин вел жизнь самого обычного, только очень печального человека, временами же он становился одержимым жаждой действий, и тогда весь мир мучился в корчах и конвульсиях войн и потрясений.
Сам он всегда держался в тени, но был именно тем человеком, который давал импульс для того, чтобы та или иная личность широким шагом вошла в историю.
Это он стоял рядом с Одовакаром, когда вождь свергал последнего римского императора Ромула Августа... Это он помогал семейству Борджиа перебираться из Испании в Италию, а чуть позже подстрекал инквизицию к ужесточению мер при охоте на ведьм... Это он был Джеком Потрошителем, убийцей из Уайтчепела, человеком в кожаном фартуке... Это он, улыбаясь, похлопывал по плечу простого сербского студента Гаврило Принципа... Того самого, который двадцать восьмого июня 1914 года после покупки бутерброда расстрелял эрцгерцога австрийского Франца Фердинанда и его жену Софию, ненароком начав Первую Мировую Войну... Это его деяния приписывали полумифическому Усаме... Это он развязал Нефтяные Войны, из-за чего весь мир раздробился на города-государства и тех, кто им завидует...
Нельзя сказать, что Веня вкладывал в своих кукол душу, но в каждом изобретенном Калевским уродце была частичка своего создателя. Каждую мастер по-своему любил, каждой умилялся. О судьбе своих творений он не задумывался - зачем еще они нужны, кроме как для украшения? - пока однажды ему не пришло приглашение на одну специфическую вечеринку.
Светским львом Калевского назвать язык не повернулся бы, но на закрытых вечеринках Веня время от времени появлялся - решил воспользоваться случаем и в тот раз.
Место выбрали не совсем привычное - заброшенный завод в трущобном районе купола. Никаких прожекторов, пафоса, знаменитостей и роскоши. Даже никакой громкой музыки...
Заподозрив неладное, Веня решил отказаться от визита и уже развернулся было, но тут его совершенно неожиданно ударили чем-то по голове, и Калевский потерял сознание.
Художник пришел в себя от боли в запястьях и лодыжках... Ощущения были такие, словно весь мир рушится прямо на него, а тело собрано по крупицам из синяков, ссадин, тошноты и пульсирующей боли... Во рту вместо языка был ершик для мытья унитазов, а затылок будто бы пронзало раскаленной иглой.
Когда его голову оттянули за волосы, Калевский застонал, после чего его небрежно похлопали по щекам, чтобы убедиться, что художник точно пришел в себя, и молча указали куда-то вниз.
Вопреки указаниям, Веня посмотрел не на расстилавшийся под ним цех, а на стоявшего рядом человека. Тот был высок, плечист и носил строгий костюм, а лицо скрывал под дешевой пластиковой маской радостно оскалившейся мартышки. Руки потихоньку начинали неметь оттого, что их слишком туго связали.
Увидев непослушание художника, Обезьянка грубо схватил Веню за волосы и вновь указал вниз.
Там, в лабиринте перегородок, сгнившего оборудования, хлама и брошенного бездомными тряпья, суетливо бегала человекоподобная фигурка. Больше всего происходящее напоминало травлю. На поворотах преследуемого поджидал очередной загонщик, не позволявший несчастному отклониться от намеченного маршрута. В случае сопротивления, охотники наотмашь били жертву чем-то вроде багров, заставляя ее конвульсивно дергаться и бежать, бежать, бежать...
Вот так, спотыкаясь и падая, несчастный добежал до лестницы, которая вела прямиком на площадку, где Веня и Обезьянка наблюдали за происходящим.
Теперь Калевского не надо было дергать за волосы, чтобы привлечь внимание - взгляд художника и без того был прикован к лестнице. Веня с жадностью вслушивался в неровный шаг того, кто вот-вот ступит на металлическую платформу. К тому времени он был практически на сто процентов уверен в том, кого именно увидит...
На куклу страшно было смотреть: один глаз вытек, нижняя челюсть разворочена, кожа и мышцы изодраны в клочья вместе с некогда модными джинсами и рубахой, левая рука висела плетью, ногу киборг подволакивал - видимо кто-то особо удачливый и жестокий задел не только кожу и мышцы.
Веня сделал эту куклу около года назад на заказ для одной богатой семьи из мюнхенского купола. Полная имитация человека, никаких скрытых и явных усовершенствований, титановый сплав, мышцы, кровь, электроника и прочие элементы антропоморфного киборга. Как он оказался на этом заброшенном заводе посреди трущоб Лондона, Калевский даже думать не хотел.
Как только бедолага ступил на платформу, из темноты вышли люди и вонзили в несчастное создание кошки, от которых на лебедки тянулись цепи. Кукла пыталась вырваться, но это было бесполезно - цепи натягивались, киборг стонал, как живой, электроника внутри него трещала, тело дергалось до тех пор, пока его не разорвало на части. Висящая лоскутами кожа, пузырящаяся кровь, вывалившиеся органы в переплетении проводов - и всё это на ржавеющих чешуйках и сероватой пыли второго яруса заброшенного завода... Калевский как-то отстраненно окинул взглядом подергивавшуюся и постанывавшую фигуру и искренне пожалел, что Винсент Ван Гог не дожил до этих дней - гениальный безумец наверняка восхитился бы той насыщенностью цвета и тем контрастом, которые, казалось, никто, кроме Вени и не заметил.
Тип в маске обезьянки тем временем развернул художника лицом к себе и впервые заговорил:
- Мы представляем так называемый Союз Человечества, - механический голос доказывал, что маска обезьянки была совсем непростой. - Если вы, Вениамин, еще не слышали о нас - это не беда... Скоро весь мир о нас узнает.
Всё понятно. Фанатики. Это было очень плохо: жизнь - ни своя, ни, тем более, чужая, - для фанатика ничего не значит.
- Что вам от меня нужно? - вяло поинтересовался художник. Говорить было больно. Наблюдать за затянувшейся агонией киборга Калевскому надоело, поэтому он вглядывался в обезьянью маску психопата, словно там был зашифрован код к вечной жизни. Отвлекали только занемевшие в конец кисти рук.
- Нам нужно, чтобы такие мрази, как ты, перестали штамповать своих механических уродцев! - прошипел Обезьянка.
- Я их не штампую, - спокойно возразил Веня. Он прекрасно понимал, что спорить с этим маньяком бесполезно, но ничего не смог с собой поделать. - Каждый из моих киборгов выполнен в единственном экземпляре и является произведением искусства.
- Это всего лишь куклы... Многие из этих ублюдков подменяют людей, лишая нас, простых граждан, возможности заработать хоть какие-то гроши и тем самым обрекают наши семьи на голод и нищету.
Художник решил-таки не спорить. Да и не похоже было на то, что его собеседник готов к диалогу и, тем более, к дискуссии.
- Ты и такие, как ты, мешают нормальному обществу развиваться, предлагая костыли, без которых вполне можно обойтись,- продолжал вещать маньяк. - Но общество слишком отупело, чтобы отличать Добро от Зла... Поэтому несчастное человечество проглотило этот кибернаркотик и теперь просто-напросто не может с него слезть...
Обезьянка многозначительно помолчал, давая Калевскому переварить услышанное. Веня морщился и пытался хоть как-то размять кисти. Получалось плохо, однако онемение постепенно сменялось неприятным покалыванием.
Маньяк явно работал на камеру, чтобы потом либо выкинуть это в информационную сеть, либо вообще скормить одному из государственных телеканалов.
Посчитав, что выдержал достаточную паузу, фанатик продолжил:
- Вы - куклы и их создатели - опухоль на теле общества. И если опухоль своевременно не удалить, можно умереть. В агонии. Союз Человечества этого допустить не может и борется с заразой всеми доступными методами.
- И что ждет конкретно меня? Показательная казнь? - вот это было бы совсем по-дурацки: устроить весь этот совсем недешевый цирк ради мертвеца.
- Нет, - ну, естественно. С самого начала было ясно, что Веня для чего-то нужен этим жестоким клоунам. - Ты сейчас один из самых известных кукольников. И если ты публично откажешься делать своих механических ублюдков и расскажешь причину, наша миссия будет выполнена.
- А если я этого не сделаю? - интересно, на что способны эти психопаты.
- Тогда мы превратим твою жизнь в кошмар, - буднично, без угрозы, ответил Обезьянка. И вот от этой сказанной без выражения констатации факта становилось действительно жутко, потому что получалось, будто превращать чью-то жизнь в кошмар для Союза Человечества - не более чем рутина.
Они были настолько любезны, что даже довезли Веню до дома. Никаких публичных заявлений художник делать не собирался, но с тех пор из дома старался не выходить без крайней на то необходимости.
Появилась у него и еще одна мания: почти всё, свободное от работы время, Калевский лазил по информационной сети в поисках сведений об уничтожении сконструированных им кукол.
Теперь, глядя в монитор, Веня осознавал степень своей наивности - он-то верил, что его киборгов покупали исключительно ради эстетического удовольствия, просто как украшения или дорогие игрушки для тех, кто в душе никогда не повзрослеет.
Их расчленяли жестокие дети богатых родителей, их жгли кислотой, их заставляли выдирать друг из друга органы на аренах, их выводили на скоростные шоссе между куполами и с интересом наблюдали, как автопоезда сбивают несчастных кукол, превращая их в жуткое кроваво-механическое месиво, их скидывали с небоскребов... Делали всё, на что только способна извращенная фантазия и выкладывали съемки в информационную сеть. Засудить садистов не представлялось возможным, потому как механизмы не являлись живыми существами, хоть и напоминали их вплоть до мелочей.
Рассматривая снятые на любительские и полупрофессиональные камеры зверства, Калевский скрежетал зубами от злости, но поделать ничего не мог. Пил кофе литрами, матерился, сбивал кулаки о стены, осознавая собственное бессилие и снова пялился в монитор, с каким-то мазохистским удовольствием отслеживая появление новых роликов.
К большинству случаев убийства киборгов Союз Человечества отношения не имел - это было дело рук обыкновенных садистов. Агрессивным человеком Веню мог назвать только тот, кто его совершенно не знал, но, наблюдая за уничтожением своих творений, Калевский постепенно дрейфовал в сторону тихой ярости.
План мести долго вынашивать не пришлось: внутри каждой куклы теперь был сюрприз - этакий ' подарочек' для садистов. Как только киборга насильственным образом умерщвляли, срабатывал взрывной механизм, то есть, теперь Калевский конструировал не кукол, а очень дорогие и многофункциональные бомбы. Кроме того, была у Вени и 'главная кнопка' - активатор всех бомб, на случай, если Союз Человечества начнет угрожать жизни художника.
Когда он просматривал очередную порцию зверств, руки у Калевского так и чесались, так и тянулись к заветному пульту, но всякий раз он сам себя останавливал.
- Ты понимаешь, что спровоцировал всплеск ненависти именно в том районе купола, где до недавнего времени проживал Вениамин Калевский? - полицейский чеканил слова, пытаясь скрыться от захлестывавших его приступов злости за маской формальностей.
Марк не мотал головой, не пытался вставить слово, чтобы как-то себя выгородить... Он прекрасно знал о случившейся позавчера трагедии, когда четырнадцать киборгов взорвались, словно осколочные бомбы. Погиб тридцать один человек, еще тридцать пять получили ранения разной степени тяжести. Виновным признали конструктора киборгов Вениамина Калевского - 'кукольника', который перед смертью от рук представителей так называемого Союза Человечества, успел активировать бомбы. Журналисты и обыватели в сети муссировали инцидент, Союз Человечества получил так горячо желаемую известность, в обществе нарастала истерия, Лондон захлестнула волна демонстраций и беспорядков, а полицейские рыли землю, в поисках несчастных, на которых можно было бы навесить всех собак.
Одним из потенциальных виноватых и оказался Марк Леви, вундеркинд, в одиночку взломавший генератор эмоций, отчего жители того самого района, где жил Веня, принялись беспричинно выплескивать агрессию на все окружающее. Никто из полицейских не знал, смог бы Калевский пойти на сознательное убийство стольких людей, будь генератор в порядке.
Бедняге Марку предстояло быть обвиненным в терроризме...
День был солнечным, и Веня вышел на балкон, чтобы понаблюдать за тем, что происходит на крышах домов пониже. Кто-то курил, кто-то ухаживал за раскинувшимися почти по всей соседней крыше теплицами с помидорами и коноплей, кто-то, точно так же, как и Калевский, с удовольствием созерцал чужую суету, большинство же крыш было занято солнечными батареями. Идиллия... Если исключить то, что в начале недели неизвестные - так назвала их полиция - ворвались к нему в лабораторию. Союз Человечества не собирался оставлять Веню в покое.
Пока художник ходил в супермаркет, фанатики перевернули все вверх дном, разбили все резервуары с выращиваемыми органами и кожей, перерезали все провода, разломали и расстреляли оборудование и механические части заготовок для будущих кукол, разлили по полу всю имевшуюся в запасе кровь, но этого Веня ждал, а потому не сильно расстроился, к тому же, все это можно купить за деньги...
Крест стоял прямо посреди лаборатории. Огромный, выше человеческого роста, он приковывал взгляд так, что оторваться было почти невозможно. Бесконечно долго Веня бродил по лужам искусственной крови, заворожено глядя на крест под разными углами. На распятии, тщетно скребя по дереву пальцами приколоченных рук, поскуливая и конвульсивно дергаясь, корчился смертельно раненый Дарвин.
В следующем шаге Союза Человечества 'кукольник' не сомневался. Закупать новое оборудование и материалы смысла не было - Веня знал, что жить ему оставалось недолго, - поэтому он просто прибрался в лаборатории, дал показания в полиции и принялся ждать.
Самую большую по мощности бомбу он установил под кресло. За три дня Калевский сотни раз успел прокрутить в голове сцену мести, смакуя, как удивятся нападавшие, сочувствующие им садисты и просто богатые ублюдки, которые купили его куколок, но когда в коридоре послышался шум, а дверь слетела с петель, Вениамин Калевский, эпатажный клоун, 'кукольник' и художник, просто нажал на кнопку, не испытывая от этого ни радости, ни обыкновенного удовлетворения.
Боли он не почувствовал.
Каин вернулся к мосту и вновь с печалью глядел, как волны бьются о бетон, в тщетных попытках прорваться к древним улицам. Безнадежно. Камень хранит свой город лучше любых живых стражей.
Как отреагирует человечество на его последнюю выходку? Каин улыбнулся, мысленно ответив: 'Не знаю. Разве я страж брату своему?' А кто же он еще, как ни страж? Если он становится собой только в те поворотные моменты истории, когда человечеству необходима встряска. Если каждое его 'пробуждение' оборачивается катаклизмами и социальными потрясениями. Если каждый раз после его пришествия мир становится совсем другим.
Впрочем, его самого такой расклад вполне устраивал - было приятно осознавать, что именно из-за тебя человечество встряхивается, а не обрастает жиром в своей лености, распущенности и вседозволенности.
Когда мир чересчур успокаивался, и застой охватывал не какие-то отдельные государства, а всю планету в целом, Каин становился стражем брату своему.
В который уже раз он вспомнил Джека. Этот мир болен, но у него всегда находилось лекарство. Он сам был лекарством. Он был проклятым. Он был проклятием этого мира. Лекарство должно быть горьким.
Вынув из кармана дешевенькую маску мартышки, Каин надел ее, затем резко сорвал, расхохотался и бросил в мутные воды Темзы. Ветер подхватил легкий пластик и долго не хотел делиться им с тяжелыми волнами. В конце концов, ветер обессилел и поделился с водой куском пластмассы. А тем временем где-то там, внизу, хорошо одеты леди, джентльмены и усиленно прикидывающиеся ими остервенело поглощали лучшую в мире еду, делали ставки размером с годовой бюджет небольшой страны, усиленно превращали свою жизнь в шоу, а шоу - в свою жизнь. Здесь стакан сока стоил дороже человеческой жизни...
Собственно, эти, внизу, и были те, ради кого он 'просыпался'. В прошлый раз раствориться в Лондоне ему помогли демонстрации, которые душили старый город, словно поймавшая добычу анаконда. На этот раз Каин решил не изобретать велосипед и пошел по проторенному пути.
Глядя на мелькающие за окном автомобиля улицы, он представлял, как они кишат разъяренными людьми, как взрываются электромобили, как осыпаются мелким крошевом витрины магазинов и пабов, как бутылки с зажигательной смесью летят в блюстителей порядка, как хаос и истерика заполняет всё под лондонским куполом. Классика. Всё новое - это не такое уж и забытое старое. И несмотря на все свои научные достижения, для такого реликта, как Каин, обычный человек оставался скорее способным смести с лица земли варваром, чем развитым существом, смысл жизни которого - воплощение возвышенных и высокоморальных идеалов. А потому в Лондоне опять будут кровь, огонь и хаос.
Каин ухмыльнулся. Кто там у него на очереди? Так... Он ведь никогда не любил Париж...