Lev GUNIN"s BIOGRAPHY BY Gennady SITKIEVICH

Short English Description + Russian Original
(AFTER DESCRIPTION)

Gennady SITKIEVICH is another Lev"s childhood friend. They grew together in Bobruisk. SITKEVICH presents an opposite to KOROVIN"s point of view. He analyzes mostly Lev"s childhood and describes Bobruisk"s environment. He presents Lev GUNIN as a victimized by society social type. He sees Lev GUNIN as an extremely capable and talented person, an innocent victim of unfairness, cruelty, hatred, isolation, ostracism and persecutions. He concludes that there is an extinction of people like Lev - and this is the end of the world...

In spite of Gennagy's modestly developed literary language, and his less intellectual approach - in comparison with Korovin's, - his speech is convincing, romantic - and poetical. His pictures of Bobruisk and his and Lev's childhood are just beautiful. He also describes Lev's circle, his environment - this whole fragile and lovely world. IN his opinion the better, the best part of the world is dying, replaced by cruelty and inhumanity.

------------- see the complete Russian original below -------------

Лев с родителями его отца на фоне первого дома своего детства

   Я  помню человек девять из "наших": из тех, кто жил в районе улиц Шоссейной (Бахарова), Коммунистической, Чангарского, в конце старого центра Бобруйска, там, где главные параллельные улицы - Октябрьская, Пушкина, Советская, Социалистическая и другие - упирались в  высоченную железнодорожную насыпь (железной дороги Бобруйск - Минск). Конечно, были и другие, но их лица полустёрты в моей памяти. Лев Гунин, Миша Куржалов (Моня), Боря Фабрикант, Игорь Фридлянд, Аркадий Коровин, братья Шейны - Лёва и Фима, - Сёма Гордин и я - мы были знакомы, когда нам было по пять-семь лет.  Когда Аркадий описывает Льва Гунина так, как будто это какой-то сорняк, взявшийся неизвестно откуда, он делает это под влиянием одной из своих "конструкций" (а он человек, любящий "конструировать", лепить свои собственные версии и объяснения), мало общего имеющей с реальной жизнью. Нет, Лев - один из нас, он "свой", частичка нашей детской общности, и таким он остался на всю жизнь.
 

   Из нас всех только я и Миша Куржалов не были "чистыми" евреями. Мой папа был польско-белорусского происхождения, мои родители развелись, когда мне было пять лет. У Миши отец был еврей - Шнайдман, - а мама - Куржалова - не еврейка. Его родители тоже были в разводе, и он жил с мамой на улице Коммунистической, почти в одном дворе со Львом, дом которого находился на ул. Чангарского. Лев был нашим товарищем по несчастью. И его родители были тогда в разводе, и он воспитывался мамой  и её родителями. В то время дети без одного родителя (особенно без отца) страдали от бесконечных насмешек, издевательств воспитателей в детских садах, учителей в школах, подвергались остракизму и побоям. Так что мы трое были как бы париями, и это не последняя причина, почему воспоминания Аркадия о Льве Гунине написаны именно таким образом. Нас троих отделяло от остальных ещё и то, что они были из типичных еврейских семей, с типичной для Бобруйска психологией. Родители Льва - отец-фотограф и мама-следователь (потом учительница) - были выше своих национальных комплексов, выше рутины и обывательщины. Бабушка его матери гордилась тем, что она атеистка, и была таковой ещё до революции, когда нерелигиозными евреями были только революционеры. И последнее, что ставило нас немного особняком в нашей детской компании - это наша бедность. И Шейны, и Фабриканты (фамилия-то какая!), и Гордины были по тогдашним стандартам весьма состоятельными людьми. Мы же трое и наши родители жили в чистенькой, аккуратненькой и упорядоченной, и только тем скрашенной нищете.
 

Лев с мамой на стадионе, где тренером был дядя  Геннадия Ситкевича

   Мир нашего района был странным и необычным. Потайные проходные дворы, куда могли попасть только жители квартала, всевозможные стили и типы домов, частные особняки, в которых в то страшно советское время в 8-9-ти комнатах жили по 3-4 человека, бывшие, закрытые уже, синагоги - всё это было странным, не укладывалось в типично-советские представления. Население этого района было под стать его виду: это была мульти-этническая общность, состоящая из украинцев, русских, белорусов, евреев (которых было большинство), поляков и староверов. Все дети, и евреи и не евреи, в нашем районе говорили на идиш, по-русски и по-польски. Белорусский язык понимали, но он не пользовался статусом обиходного. 

   Занимались мы игрой в шахматы, гоняли по улицам на двух - трёхколёсных велосипедиках, просто болтали... Наши родители учили нас прекрасному, искусству, вежливости, поэзии, но окружала нас обстановка беспросветной нищеты и убогости. Почти весь наш район 

.	.
Вид с улицы Чангарского, дореволюционной Олеховской
Вид со двора	Двор с улицы

состоял из таких же, как мы, тихих, интеллигентных, но обездоленных людей. Теперь я знаю, что богатые всех стран создали такие законы и порядок, какие гарантируют, чтобы богатые всегда оставались богатыми, а бедные - всегда бедными. Сколько я перебираю в памяти друзей, соучеников, знакомых - и все, кто родился в состоятельных семьях, пошли вверх, и теперь процветают, а такие, как мы, так и остались в беспросветной нищете и обездоленности: кроме тех из нас, кто пробился поближе к своим богатеньким сверстникам через наглость, преступления и насилия, через мафию или афёры. В нашем мире наступила, по-видимому, такая эпоха, в какой - если ты не родился в состоятельной семье, дающей тебе не только материальное благосостояние и финансовую стартовую платформу, но и определённые навыки добывания денег, - то и ты, и твои дети, и дети твоих детей никогда не пробьются к лучшей жизни, если только не станут преступниками. Формально ещё пока не узаконили разделение людей на феодалов и крепостных, но фактически это уже давно закреплено на деле: в бывшем Союзе раньше, и вот теперь - на Западе.
 

Детский сад: три мальчика вокруг воспитательницы - это (от нас слева направо) - сверху Лев Гунин и Семён Гордин, внизу  - Боря Фабрикант.

   Тут я хочу подойти к главной причине, по которой концепция Аркадия Коровина в корне неверна. Он не смог понять самого главного: что причина трагедии жизни Льва Гунина в том, что в мировой империи богатых и влиятельных он не смог подстроиться под них, стать для них "своим", и потому остался на дне. Композитор Лев Гунин - такая же жертва мира богатых, как композиторы Моцарт или Шуберт, каких зверски уничтожила среда "хозяев жизни", как она уже почти уничтожила Гунина. Богатые не делают скидку на талант: во имя своего процветания они с одинаковой готовностью уничтожают как миллионы ничем не примечательных людей, так и людей огромного таланта, каких единицы в человеческой истории. Главное оружие богатых - государство - уважает жизнь, здоровье, достоинство людей не более, чем жизнь насекомых. Для Государства существуют только типичные
 

богатые люди, права которых оно защищает, а всех других, в том числе и нетипичных богатых людей, для него как бы не существует. Именно поэтому Лев Гунин, поэт, стихи которого Иосиф Бродский назвал самыми нетипичными из всех, прочитанных им, композитор, высокую оценку творчества которого дали многие знаменитые композиторы, историк, главную работу которого все ведущие историки Беларуси (Грицкевич, Поссе, Тарасов, и другие) назвали наиболее полной и профессиональной в данной области, прозаик, рассказ которого "Сны доктора Гольца" несколько выдающихся русских писателей назвали самым замечательным памятником советской эпохе, а романами его зачитывались многие приверженцы "чистого искусства", фотограф, работы которого отличает крайне оригинальный и тонкий стиль, архитектор-любитель, создавший проекты удивительно неповторимых, ни на что не похожих домов, философ, главная работа которого - ЧЕЛОВЕК - монументальный труд, раскрывает тайную суть того, что такое человек, конструктор, придумавший 3 вида "вечных двигателей", то есть, двигателей для мини-электростанций с коэффициентом полезного действия до 90% (например, тяжелая металлическая плита опускается под своей тяжестью, а под ней - специальный газ, который при определённом кол-ве атмосфер начинает бурно расширяться, поднимая плиту назад; Лев изобрёл также механический эквивалент подобной электро-турбины, с тем же кпд), журналист, статьи которого издавались в двух десятках стран мира, - именно поэтому он оказался выброшенным из жизни, был превращён в скитальца, из-за которого три страны - Беларусь, Израиль и Канада - спорят между собой: каждая хочет сбыть его другой стране. Ему объявлен тотальный бойкот, его имя проклято и занесено в негласный чёрный список...

   Ошибка Коровина, любителя прозы Льва Гунина, его друга детства, почитателя его музыкального таланта и одного из собирателей романов и рассказов Льва, в том, что ответственность, которую несут 

государства за ущерб, нанесённый Гунину, этому безусловно талантливому человеку, Коровин приписывает жертве, а не тем правительствам, которые травили и травят Льва. Коровин пишет, что Лев играл с огнём, и должен был прекрасно представлять, какие последствия обрушатся за это на него и на его близких. Но был ли у него выбор? Нет, выбора не было! Лев реагировал на несправедливую травлю так, как позволяла его ранимая артистическая натура. Человек, тем более, талантливый человек - не математически-выверенная "думающая машина". Альтернативой этому ходу вещей было сделаться стукачом, что для Льва было невозможно. А то. что он зашёл "слишком далеко" в познании секретов и тайных пружин режима - так это совершенно естественно: талантливый человек часто талантлив во всём. С гениальной непосредственностью он раскусил и структуру КГБ, и систему опоры советской власти на предприятиях, в деревнях и в городах Беларуси, и структуру связи аппаратчиков с организованной преступностью, и структуру секретной телефонной связи, и множество других вещей. И это не вина его "патологического любопытства", как пишет Коровин, а вина страшного государства, какое своими репрессиями сконцентрировало мысли такого человека, как Лев, не на музыке, а на своих гнусных тайнах. 

   Импозантный, с чёрной головой и рыжей бородой, среднего роста здоровячок, он был полон энергии, пышущей из него, как огонь из печки, он внушал надежду тем, кто был рядом, вдохновлял их на такие достижение, на которые они не были бы способны без его близости. Но на рубеже 1994 - 1995 годов из-за травли и драматических событий он пережил свой первый кризис. Гастрит, хронический бронхит, травмы в результате многочисленных избиений превратили его в страшно исхудавшего, бледного и слабого человека. Есть фотография, на которой этого склонного к полноте парня нельзя было узнать. Чудом он выжил и даже вернул свою форму. Второй кризис он пережил в Израиле. Там он подвергался не менее изощрённым издевательствам, чем в бывшем Союзе. Он ещё не успел оправиться от страшных событий - трагической гибели его отца, брата, близких друзей, депортации из родной республики и насильственного привоза в Израиль -  как на него навалились в Израиле новые преследования. Там у него начался тяжёлый вид гипертонии; он получил микро-инфаркт, тяжёлую травму головы, был близок к нервному срыву. Приезд в Канаду спас его и его семью от гибели. Но изощрённые издевательства канадских иммиграционных властей, которые явно консультируются с бывшими преследователями Льва в Беларуси и в Израиле, непосильный труд, чтобы добыть деньги для иммиграционных программ, почти пять лет постоянной угрозы депортации снова привели его на грань гибели. Его близкие находятся в далеко не лучшем состоянии, чем он сам. Его жена и мать, беспредельно преданные ему, подвиг которых выше, чем подвиг жён декабристов (те были известными людьми, противостояли деспотизму, были частью группы), находятся в близком к тяжёлому моральном и физическом состоянии, на грани самоубийства. 

   Времена публичных казней, когда короли и их придворные четвертовали на глазах у жадной до зверств толпы тех, кто не умел ползать перед ними на коленках, прошли. Но жажда властей раздавить любого гордого человека не прошла. И пытки, которые устроили Льву правительства трёх стран, такие же жестокие и бесчестные, как средневековые казни, - только растянутые во времени. Пусть бы они лучше использовали свою власть и усилия, какие затратили на подавление таких людей, как Лев, для уменьшения нищеты, сокращения числа бездомных, искоренения преступности, уменьшения числа детей, живущих в бедности, страдающих от голода и холода, от болезней! Одного слова влиятельного государственного чиновника было бы достаточно, чтобы травля Льва прекратилась, чтобы ему позволили остаться в Канаде, перестали его терзать. 

   Я безусловно верю в то, что сигналы давить на Гунина поступали из КГБ, а в Израиле - из Шабака. Для меня это самоочевидно. Почему это не очевидно для Коровина, я знаю, но это уже другая история... Коровин пишет о том, что Лев балансировал на грани нарушения закона. Но ведь это сам режим как бы поставил его вне закона, окружил стукачами, подсылал проституток и сталкивал лицом к лицу с уголовными элементами, которые подчас оказывались намного благородней, чем функционеры режима. Они поместили его в "стеклянный", нечеловеческий мир, в котором правили иные законы, нежели в нормальном мире. И то, что Лев никогда не совершил ни одного серьёзного преступления, никогда не спровоцировал заведения на него даже маленького уголовного дела - вот что важно! Ведь в его ситуации скатиться к этому было так легко!

   Это личное дело Льва Гунина, хранить ли его биографию, написанную Аркадием Коровиным, но я бы на его месте её просто порвал. 

   Всё меньше и меньше остаётся людей, таких, как Лев Гунин: неспособных "сломаться", неспособных "просить прощения" за несовершённые проступки или преступления, неспособных сгибаться перед взглядом неправедной власти. Человека, который не сгибается, просто убивают, что и делают со Львом. Я с грустью думаю о том моменте, когда не останется ни одного такого человека. Зачем тогда жить?