Лев Гунин

О КНИГЕ ФАРАЯ ЛЕОНИДОВА "НАДПИСИ"

1.

Так же, как видеоряд можно разбить на некоторое число отдельных кадров, жизнь индивидуума разбивается на множество отдельных осколков. В каждом заключена (как в пробирке) "версия" другого человека. В личностных "отдельных мирах" разное небо и солнце, разное мироощущение, приоритеты, осознание своего "я". От раза к разу, от периода к периоду: меняются наши привычки, взгляды, оценки и реакции, меняется наше тело. Что общего между сладким невинным младенцем на одной фотографии, и ветхим 80-летним старцем на другой? Разве можно узнать в них одну и ту же особь? Может быть, они и есть двое разных людей?

Что связывает меня, его, их - находящихся в сегодняшнем окружении и думающих сегодняшними мыслями, - с нашими прошлыми "я": в другом окружении, в других (чаще) жилищах, в другой атмосфере? Сегодня уже и страны той нет (в которой мы жили), нет того совершенно особого мира, со всей его неповторимой и многогранной, специфической атрибутикой. Не потому ли наши чуть более старшие современники так и не "привыкли" к его исчезновению, и большинству из них навязчиво кажется, что они очутились в неком "ненастоящем" сюрреалистическом лимбе-континууме. А другие, живя в ТОЙ стране, ощущали ЕЁ таким "иллюзионистским обманом".

"Распалась нить времён..."

Сколько раз она распадалась?

Стоило Данте лишь притронуться к этой теме, как весь иллюзорный небосвод рухнул, открывая зрелище нескончаемых "кругов ада" с тенями ушедших из жизни великих людей, заключающих в себе квинтэссенцию суммарной "составляющей" их распавшихся личностей.

Если экстраполировать "осколочную" историю наших "я" (в их бесконечном множестве) в посмертное небытие, то оно (иллюзия в иллюзии) наполняется пульпой "отработанных" множественных жизней. В каждом из нас в каждый отдельно взятый период живёт неповторимая особь, которая затем умирает, и на месте её в нашем теле поселяется кто-то другой. Они все братья и сёстры, но жизнь и сущность каждой отдельна от прочих.

Не является ли надгробная надпись последней попыткой синтезировать распавшиеся на временные осколки периодов части личности усопшего?

 

2.

В "минуты мира роковые" люди острее чувствуют "осколочность" бытия, и остановить распадение мировоззрения в такой момент: то же, что остановить распадение личности; иначе наступает безумие. Но восстановить цельную картину мира ещё сложнее, чем провести виртуозную хирургическую операцию, "подытожив" её наложением швов. Пласты жизни так же нежны и трепетны, как пласты человеческой плоти, и сшить их правильно: такая же огромная ответственность, как та, что стоит перед хирургом.

Остановить "распадение основ" старался, как мог, выдающийся немецкий гуманист, поэт, филантроп, издатель и мыслитель, Генрих Ранцау (Heinrich Rantzau: 1526-1598).

Неслучайно свои опасения, заботы о будущем и раздумья о Человеке Ранцау поверил эпитафиям на средневековой латыни (3 издания между 1590 и 1592-м годом). (В моей электронной библиотеке: Peter Lindeberg: Hypotyposis Arcium, Palatiorum, Librorum, Pyramidum, Obeliscorum, Molarum, Fontium, Monumentorum, & Epitaphiorum).

[Публикации: Rostock (Myliander); Hamburg (Wolff) 1590 (перепечатано в 1591 году); Frankfurt (на Майне) (Wechel) 1592].

Ранцау желал, чтобы эта книга была издана как дополнение или "продолжение" ранее им сочинённого сборника в том же жанре. Особенностью стихов этого сборника является противопоставление человечности бесчеловечному отношению к усопшим. По мысли Ранцау, высказанной в письме к одному доверенному лицу, отношение к умершим - зеркало нашего отношения к живым.

Существуют примеры "от обратного". Эпитафии, прославлявшие тиранов и душегубов, от Тамерлана до Ленина-Сталина-Гитлера. Целая индустрия надгробного официоза развилась с незапамятных времён. Весьма показателен пример сэра Филиппа Сиднея, который при жизни не пользовался ни особым благорасположением английского, ни датского двора. Он и умер от раны, как герой. Так, однако, случилось, что и датской, и английской монархии понадобился "Сидней-миф", и целую когорту пиитов подрядили на сочинение эпитафий после смерти сэра Сиднея. Много лет участие в этом марафоне давало пиитам протекцию и звонкую монету. Эпитафии на смерть Сиднея составляли и французские поэты. К сборнику Academiae Cantabrigiensis lacrymae, под редакцией самого Александра Невилла, сочинил сонет даже английский король Джеймс VI. В этом "сиднейском" официозе приняли участие такие крупные фигуры, как Спенсер. Особенно прославлена антология Epitaphia in mortem Philippi Sidneji1 (Leiden 1587).

Но случалось и так, что книга древних эпитафий открывала "третий глаз" и приводила к своего рода просветлению.

 

Жил себе в 1910-х годах в Чикаго успешный адвокат Эдгар Ли Мастерс (1869-1950). Ничто не предвещало, что его любительские стихи, неотличимые от экзерсисов сотен других данников викторианской традиции, дадут начало чему-то необычному. Но чудо свершилось. По примеру популярной в то время "Греческой антологии" - собрания античных надгробных надписей - он сочинил "Spoon- River Antology" (Антология Спун-Ривер): более 200-сот верлибровых эпитафий казённого кладбища вымышленного городка. В фантастическом "Спун-Ривер" легко узнаётся родина самого Мастерса, городок Льюистон в штате Иллинойс, нечто вроде "города Глупова" Салтыкова-Щедрина. Из эпитафий Мастерса встаёт жуткая бездуховность жителя американской "глубинки", ещё более чудовищная, чем жителей города Глупова. Та самая духовная пустота, что породила трагедию Хиросимы и напалмовый геноцид во Вьетнаме, бесчисленные жестокие войны, что безостановочно ведут Соединённые Штаты последние 150 лет, и тот тюремный американский ГУЛАГ, который сегодня переплюнул солженицынский. Не случайно Мастерс завещал похоронить себя в городке Петерсбурге. Будучи адвокатом, он знал, как "корректно" подать символ-намёк.

Вы, дождь, и ветер, сторонитесь

Моего надгробья. Обречённей анафем нищих

И гнева мной невинно осуждённых,

Здесь покоиться, среди отбросов, зная,

Что даже Хоуд Пэтт, непреднамеренный убийца -
На виселицу мной определённый -
Невинное дитя в сравнении со мной.

(стихотворение "Выездной судья").

Большие явления в искусстве слишком часто оказываются на обочине. "Проморгали" Шуберта, "проморгали" Модильяни, "проморгали" Ван-Гога...

Во второй половине XIX века опубликована книга венецианской поэтессы Марии де Нонвейер (Катанни). Этот потрясающий сборник, свежий, как утренняя роса, с яркими тонами чувственной лирики - по сей день остаётся редчайшим букинистическим раритетом. Вот он, у меня перед глазами, Angelo Maria de Nonveiller-Catanni. Per le nocce; Venecia, Tipografia Gaspari. Я "проглотил" эту книгу на одном дыхании, и назвал бы главную идею сборника и его жанровую основу "эпитафией любви":

Venga, ritorni l' misero
A consolar sovente ;
Venga a versar un gaudio
In seno al sofferente,
Che a lui vicin vuol vivere,
Vicino a lui morir ! -

Or tu conosci, o vergine,
Quel mesto anima grato.
Tu sai qual sia quell' angelo
Che l' ha cotanto amato...!
Della pietosa istoria
Ti resti l' suvvenir.

[в некоторых местах буквы выцвели или затёрты; пришлось догадываться, достраивать слова; но, удивительно! эти открытые, искренние стихи сами подсказывали следующее слово]

В 1981 и 1982 году появилось 2 цикла элегических стихотворений: мой собственный цикл (ноябрь, 1981) "Воспоминания" из 5-ти стихотворений (посвящённый моему брату, Виталию Гунину), и цикл "Стелы и надписи" Ольги Седаковой (1982) из 7-ми стихотворений.

В основе моего цикла лежит фантастическое допущение, что в "подсознание" человечества, как на "жёсткий диск" в компрессии-кодировке, сохраняется всё, что происходило в течение тысячелетий, и неким мистическим образом можно извлечь оттуда эту запись. Каждое из "воспоминаний" (стихотворений) цикла: конкретное воспоминание конкретного человека, и, одновременно, "воспоминание" самого автора цикла, "вспоминающего" прошлое от их лица, или претендующего на это. Это и одна из форм эпиграфического диалогического экфрасиса, потому что все носители извлечённых из их (более не существующего) сознания образов - давно мертвы, и происходит сверхъестественная дифракция между автором цикла и его героями, рождающая "третью" сущность.

Подразумеваемый диалог (между автором и его героями) и возникающие при этом аберрации реальности составляют как бы "двойное дно" цикла.

Каждая из "единиц" (стихотворений) подаётся "сквозь тьму веков и тысячелетий" из уст "совершенно реальных" людей (со своей уникальной индивидуальностью, цельной психологией и восприятием действительности; особым и "единственным" жизненным опытом).

ВОСПОМИНАНИЕ РИМСКОГО РАБА

1     В паланкине мы несли тебя.
       Портик был за рощей, в двух шагах.
       Опадала жёлтая листва.
       Солнце опускалось. Падал мрак.
       И казалась розовой трава.
5     Тень от ног, от моего плеча
       Становилась к вечеру длинней.
       Тяжесть жерди телом ощущал
(...)

                    IN MEDIAS RES

(...)
 
Там, где discordia, всюду видны твои руки
Жиром и салом покрытые вечных застолий.
Сальные губы твои и глаза, как две плошки,
Как на монете, на жизни отбиты plebs urbana.
Хуже чем мытарь, ты ager publicus
Даже захапал, и спишь, сжав в кулак под подушкой
Ключик от сердца толпы, жадный алчущий гений.
 
В двух кварталах тайно ты дёргаешь струны
Жизни общественной, ты стоишь в изголовье
Ночью задушенных или отравленных граждан,
Собственность их прибирая к рукам постепенно.
Топают гадко толпой за тобою повсюду,
Словно за принцепсом, незаконные преторианцы,
И почести воздают тебе как если бы ты был сенатор.

(...)


      ТОРЖЕСТВО ВАКХА
Вакханкой толстой и запойной
Танцует Время на стекле.
И Горло дышит жаждой знойной,
Подхваченной навеселе.
 
Тела нагие, потом жарким
Увлажнены, танцуют вкруг,
Беснующейся цесаркой
Бросаясь в пламененья звук.
 
И льют вино из амфор медных
В рот булькающей струей,
Услышав тяжесть струй победных,
Увидев знак над головой.

(...)


ВОСПОМИНАНИЯ ЕГИПЕТСКОГО МАЛЬЧИКА
Осирис загадочный лунной дорожкой водной
Пятнится бликами Нила и дышит в затылок быкам.
Тридцать пять дней, как стало холодно не по сезону.
В Долине Мёртвых дольше стоит Луна.
Камни круглые Башни вторично стоят под наклоном.
 
Тень шагов по полям приминает ростки неживые.
По пятам еле слышно крадется Нефтис, за нею Изис.
Атор покинула всех, ничейное небо нам ними
Слезами длинными плачет над братом богини,
Сворачиваясь, как папирус.
 
Иероглифы-крокодилы раз-зевают голодные пасти.
Их значенья богами ниспосланы. Время над ними не властно.
И свисают с небес в промежутке дождя будто сливы
Грозди новых богов, что колдуют и Нила разливы,
И дождливый сезон, и поля, обожжённые ливнем.
 
Между Аписа прежнего смертью и нового жизнью застыло
Это время как тело из обожженной глины.
В домах из глины у изваяний из камня
Мужчины сидят, согреваясь напитком трёхтравным.
Словно змейки кровавые - жар очагов греет спины.

(...)


ХАНУКАЛЬНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ
Свеча за свечой - день за днём.
Жизнь пылает маслом-огнём.
И подливает из высших миров
Ха-Шем огонь своих вечных слов.
Шестое столетье разрушен Храм.
Места нет в этом времени нам.
Но поглощает душа и свет,
И расстоянья, которых нет.
Всё остальное поглотит мгла
Вечности без добра или зла.
Мигает жизнь, как свечи накал.
Жалость к себе как Четвертый Бокал.
Снаружи, как тфилым, лежит гора.
В саванах люди. В шкафу Тора.

(...)
2-ю часть этого цикла составляют стихотворения "подготовительного этапа", которые мы здесь не рассматриваем.

Сдержанный, без крика, но оттого ещё более оттенённый лирико-трагический элемент "монологов" - эпитафия на "стеле жизни" каждого персонажа, и, одновременно, эпитафия всей эпохе, всему данному срезу "исторического времени".

В свою очередь, "Стелы и надписи" Седаковой: это (как я понимаю) своего рода постановки "немых сцен", разновидность античного театра, и эти сцены "разыгрывают" надгробные барельефы или горельефы. К сожалению, мне не удалось узнать, чем знаменита Нина Брагинская, которой посвящён цикл (очевидно автор какой-то литературоведческой или театральной идеи).

Причина, по которой я (из десятков подобных тем и циклов) обратил внимание на цикл Седаковой: это именно потому, что её цикл (говорю это с абсолютной уверенностью), совершенно не знакомый Фараю Леонидову, в целом ряде экзегетических нарративов соприкасается с его циклом ("Надписи"). Кроме того, его цикл (как мы рассмотрим дальше) - тоже некое театральное действо, как внутри каждой "единицы" ("надписи", стихотворения), так и в целом, где все персонажи разных времён своеобразно взаимодействуют друг с другом. И у него присутствует смешение элементов изобразительности и "немого театра", пусть даже по причине того, что это качество самих оригиналов-подлинников, которыми он пользовался в своём цикле.

Но есть и коренное отличие. У Ольги Седаковой налёт нарочитости и вычурности заставляет постоянно чувствовать присутствие выспренности, искусственности, тогда как у Фарая Леонидова каждая надпись "заговорила" живым человеческим голосом.

Псевдовосточная пантомима Седаковой является постановкой не только в смысле театрально-изобразительных приёмов, но и в том смысле, что это искусственно-постановочная конструкция, математически точно составленная согласно каким-то, мне не известным, лингвистическим, филологическим, психологическим технологиям. Эта чисто-научная операция просодического "осеменения" немых сцен театра теней либо эпиграфических барельефов задумана и осуществлена, как мне кажется, с единственной целью превратить эти немые сцены "обратно в речь". К такой мысли подводят и сами названия стихотворений: "Мальчик, старик и собака", "Женская фигура", "Две фигуры", "Госпожа и служанка", "Кувшин. Надгробие друга", "Играющий ребенок". Загадки, зашифрованные в каждом стихотворении: тоже "научные", выдержанные в "безэмоциональном", холодном вакууме некоторых видов восточного искусства. На мой взгляд, всё слишком рассудочно, умозрительно, слишком условно, чтобы называться поэзией в нашем, европейском понимании.

 

Очевидно, что "конструирование" стихотворений производилось по каким-то, заранее заготовленным эстетическим шаблонам.

В том-то и дело, что мы, подчас восхищаясь и наслаждаясь бессмысленной "игрой ума", восхищаемся не тем, что европейская культура понимает под термином художественности, но тем, "как это сделано". И, хотя, как говорится, о вкусах не спорят, деструкция европейской, и, в более узком смысле, русской идентичности началась именно с подобных формалистических вывертов, сделанных самоцелью.

В моей громадной коллекции редчайших книг есть сборник эпитафий (на латыни) одного из ранних британских поэтов (XIII век): Вильяма Маршалла. В ту пору он считался одним из наиболее известных и признанных мастеров мемориальных эпиграмм. Даже беглое знакомство с этим сборником позволяет заключить, что, параллельно особым и особенным традициям английского некрополя, существовала сфера общности с другими европейскими культурами, влияние на которые оказывала католическая церковь.

В своё время, на базе лондонского издания 1909 года, канадское издательство Библиотеки Университета Торонто опубликовало книгу "Epitaphia: a collection of 1300 British epitaphs, grave and gay, historical and curious, annotated with biographical notes, anecdotes, etc., with an introduction upon modes of burial and a general survey of interments in the British Iles from medieval times, together with an account of peculiar interments, church folk-lore, and a short chapter on American epitaphs", в которой собрано, как сказано в заглавии, 1300 британских эпитафий. О культе смерти в англо-саксонской (британской) традиции вообще написано немало. Это целое море "кладбищенской лирики", включая стихотворение "Танатопсис" ("образ-тема смерти"), которое вообще на протяжении поколений являлось своего рода визитной карточкой американской поэзии.

Этот англо-американский поэтический Хэллоуин, идущий от "чёрных" языческих культов, замешанных на архаической вавилоно-иерусалимской традиции жертвоприношения, сегодня "вышел" из своей бытовой и художественной "оболочки", и превратился в мировой кошмар геополитики единственной доминирующей сверхдержавы.

Из всего, что нам известно о древних английских часовнях (XIII - XVII веков) и особых британских традициях, встают не сохранившиеся у других христианских народов языческие погребальные обряды. Как ни странно, некоторые из них загадочным образом переплетаются с древнееврейскими традициями, о которых можно, в частности, узнать из еврейской Библии (Торы - Ветхого Завета). Тело еврейского праотца Якова было забальзамировано, а тело Иосифа мумизировано в Египте, откуда его мумия доставлена в Палестину, и захоронена в Шхеме.

Традиция бальзамирования в Англии шла параллельно обычному для христиан погребению в гробах, и даже дожила до нашего времени. В 1775 году британский хирург Вильям Хантер забальзамировал тело женщины, которое без изменений полностью сохранилось до наших дней. Он использовал инъекции только ему известных веществ в вены и артерии.

С 741 года, благодаря архиепископу Кентерберийскому, английские церкви стали храмами культа мёртвых, потому что людей хоронят внутри часовен и соборов (особенно видных граждан), и британские храмы в буквальном смысле наполнены запахом смерти, одуряющей вонью гниющих тел. В английских церквях мёртвые лежат повсюду, даже под самим алтарём. И это по сей день.

[В отличие от ВКЛР (Великого княжества Литовского и Русского) и ВКМ (Великого княжества Московского), где внутри церквей хоронили лишь самых знатных и важных, да и то - как правило, в больших соборах, глубоко под зданием, вынеся наверх символическую плиту, - в Англии в одной церкви хоронят десятки, а то и сотни умерших, и не на глубине, а близко к поверхности, или прямо в стенах.]

Этот "паноптикум смерти" оказал влияние на мрачную английскую архитектуру, на литературу "туманного Альбиона" ("Портрет Дориана Грея"), закрепился в Хэллоуине, кровожадной эзотерике английского пиратства, жанре детектива, отпочковался в некий "виртуальный" сатанинский культ англо-американского кинематографа. Разгул "экранного" садизма, натурализма, насилия и дьявольщины, перешедший из кино в компьютерные игры, стал не просто новой религией одурманенных поколений, но своего рода сверх-культом, разлагающим сегодня мировые основы.

Весь мир превратился в гигантский Пантеон, где ценность человеческой жизни стремится к нулю, электронно-механические птеродактили (дроны-беспилотники) охотятся на людей, частные армии и частные тюрьмы вернули феодализм-рабовладение, а грань (по вооружениям) между полицией и армией стёрлась напрочь. В этой чудовищной реальности, похожей на фильмы ужасов, "сшить" расползающиеся лоскуты бытия ещё тяжелее, чем в прошлом...

3.

Эпитафия: сочетание 2-х древнегреческих слов - epi (на, поверх) и taphos (надгробие). Этот жанр может проявлять себя в разных ипостасях, любым числом строк, стихами или прозой, с именем или без имени усопшего.

 

В древности лаконичность считалась одним из главных достоинств жанра. Со 2-й половины 19-го столетия эту традицию стали нарушать, и у многих более поздних поэтов эпитафии иногда превращались в развёрнутые поэмы.

Образцом древнейших эпитафий по сей день считаются египетские. Это, как правило, надписи на саркофагах. Они были очень лаконичны (не забудем о том, что тогда резьба по камню требовала больших усилий и времени, чем сегодня) и содержали имя и ранг усопшего, и короткую молитву древним богам.

"(...) особого осмысления требует факт зарождения литературы как культурного явления в процессе эволюции человечества с надгробных надписей на древнеегипетских гробницах (...). (Из таких (...) впоследствии (...) создана "Книга мёртвых" - её египтяне клали в гробницу, потому что она учила, как вести себя в загробном мире.) Деяния усопшего тоже могли войти в содержание надгробных надписей (...) Так возникла литература. (...) И если говорить о литературном генезисе, важно подчеркнуть: литературные формы (проза и поэзия), литературная природа слова (образы, приёмы их создания, художественные средства), литературная логика нарратива (темы, композиционные ходы, сюжеты, разновидности рассказывания, от поучительного до развлекательного) - всё это берёт начало в Древнем Египте как отправной точке, задающей траекторию развития художественного слова на тысячелетия вперёд..." (Т. В. Зырянова, Три цикла античной литературы (статья вторая).

В Древней Греции жанр эпитафии претерпел принципиальные изменения. Это полноценная, высокая поэзия, или эпиграмма, требовавшая виртуозного владения формой, больших знаний и незаурядного литературного мастерства. Трудоёмкость литературного оформления надгробных надписей сравнялась с трудоёмкостью ремесленного труда резчиков и гравировщиков. Особой популярностью пользовался для эпитафий элегический стих.

По свидетельству Платона (Hippias Maior) и других античных авторов, погребальные обычаи древних греков основывались на представлениях о загробной жизни, поллюции, и социальной состоятельности. По верованию древних греков, душа (psuche) покидает тело через рот, рану, или "слабый орган". "Сердечные чувства" (thumos) и жизненный дух (aion) тоже покидают тело, но, в отличие от души, исчезают навсегда. После этого, согласно грекам, разлагающееся тело становится частью природы, не более чем предметом.

По смерти, согласно грекам, душа попадает в Хадес, подземное царство мёртвых, окружённое то безбрежным Западным Океаном, опоясывающим вообще всю землю (Okeanos), то реками, самая известная из которых Стикс (Styx). С момента нахождения близ Хадеса, душе не позволяется пересекать воды до того, как будет похоронено тело. Только тогда она через окружающий поток поды попадает в подземный мир мёртвых. (Харон, перевозчик-лодочник, появляется в более поздних мифах). У ворот, ведущих в Хадес, чудовище Цербер (Cerberus), не препятствующее "прибытию", сторожит "путь назад", разрывая каждого, кто попытается бежать.

В Хадесе души: обезличенные, деперсонализированные тени, лишённые узнавания, индивидуальности и личности. Тем не менее, имеют место феномены, когда души узнают друг друга и возвращают себе персональные качества. В других исключительных случаях, посланник богов Гермес (Hermes, известный древним и как Kullenios или Chthonion), получающий душу от духа смерти Танатоса (Thanatos) и держа магический жезл (kerukeion), сопровождает душу в Хадес особыми путями. Из всех богов лишь Гермес наделён способностью и возможностью проникать в царство мёртвых.

С V и IV веков до н.э. в мифах возникают рай (Elysium) и ад (имевший много названий).

Герои и святые попадают в рай, грешники в ад. Тогда же или на век-два позже, появляется легенда о загробных судьях (Rhadamanthus, Minos - или Triptolemus - и Aeacus), которые назначают, кому отправиться в Элизиум (рай), кому в Тартар (ад, часть Хадеса).

Смерть, как и рождение, связаны в сознании древних с ритуальной нечистотой. Гигиена играла известную роль в этих представлениях, но лишь как метафора, как символ ритуальной нечистоты. В частности, роды не дозволялись в таких священных местах, как храмы, а также на священном острове Девос. Отпевание мёртвых, присутствие умирающих, убийства в таких священных местах также не допускались. Считалось, что это "загрязняет" мир и ведёт к его концу.

Дом, где кто-то умер, считался какое-то время "нечистым", как и участок улицы, если кто-то скончался на улице. Такие места нужно было ритуально очистить. Это касалось в основном граждан. Умершие странники, рабы и дети, как считалось, вызывали меньше ритуального загрязнения. А герои и воины, погибшие в бою, считались ещё меньшим источником ритуальной нечистоты, а то и вовсе не вызывающими таковой.

Прелесть и особенность древнегреческих эпитафий в том, что они часто абстрагированы от "строго сакрального" смысла, сохраняя, в то же время, сам дух священности.

Как пример, дадим 2 эпитафии ранней древнегреческой поэтессы Сапфо (конец VII века - начало VI века до н.э., остров Лесбос), в переводе Вячеслава Иванова:

ЭПИТАФИЯ ДЕВУШКЕ.

 

Тело Тимады - сей прах. До свадебных игр Персефона

Свой распахнула пред ней сумрачный брачный чертог.

Сверстницы юные, кудри отсекши острым железом,

Пышный рассыпали дар милой на девственный гроб.

 

ЭПИТАФИЯ БЕДНОМУ РЫБАКУ.

 

Дар от Мениска, отца, на гроб рыбака Пелагона:

Верша с веслом. Помяни, странник, его нищету!

Поражает высокая человечность этих эпитафий, отличная от более поздних греческих, и особенно от древнеримских.

Стихотворным размером эпиграмм был дактилический гекзаметр, чередования гекзаметра с пентаметром, либо ямбы и трохеи.

В Древнем Риме высокая художественная традиция Греции была в значительной мере утеряна: римские надгробные надписи тяготели к большой простоте и аскетизму, чуть ли не к сухому перечислению "паспортных данных" покойника. Поражает унификация, стандартизация римских погребальных традиций, их однообразие, как на военных кладбищах. На погребальных урнах с прахом стояли буквы D.M. (Diis Manibus), или D.M.S. (Diis Manibus Sacrum), затем имя, дата, и т.д. Иногда значилось имя того, кто оплатил урну. Добавлялись (иногда) разве что проклятия и угрозы тому, кто потревожит покой усопших. (С другой стороны, эти традиции отражают одержимость буквой закона и равенством граждан).

Прах большинства усопших развеивали в Риме вдоль главных государственных дорог.

Мы считаем, что в Древнем Риме разделение эпиграфического жанра на кладбищенские и литературно-поэтические эпитафии оформилось довольно рано и присутствовало весьма определённо. Литературно-поэтические элегии отличались более яркими декламационными качествами, подчёркивая звучность и без того "звучной" латыни. Другой разряд римских эпитафий можно отнести к тем, что могли встречаться и в чисто-литературном обиходе, и в качестве надгробных надписей, и, всё же, больше подходили литературному стилю:

Epitaphium Puellae

Tu pater, et mater, lacrimis retinete dolorem,

Nam fato raptam non potes eripere.

 

Римская и иудейская традиции перекочевали в английские погребальные обряды и особенности (проклятие тому, кто потревожит кости поэта, выбито на могиле Шекспира). Все надгробные надписи делались в Англии - также по римскому образцу - на античной латыни. Только в XIII веке стали появляться первые надписи на норманнском французском, и то лишь на могилах лордов и рыцарей.

В своей докторской диссертации (1990), Building an identity : two noblewomen in England 1566-1666, PhD thesis, The Open University, Хелен Гладстоун (Helen Crawford Gladstone) приводит ещё одну, неожиданную сторону эпитафий английского (и англо-американского) пантеона. Элизабет Кук (Elisabeth Cook) и Анна Рассел (Anne Russell) использовали свой патронаж надгробий и надписей на них в своих собственных интересах и целях, для самоутверждения (утверждения своей имущественно-социальной, персональной, гендровой, и прочей идентичности). Как указывает Хелен Гладстоун, почившие, погребённые под "их" надгробиями и сопровождаемые "их" эпитафиями, были для этих 2-х женщин не более чем средством.

Русская литературная традиция надгробных надписей имела как сходства с другими известными традициями, так и свои особенности. В 1998 году Татьяна Сергеевна Царькова (Санкт-Петербург), доктор филологических наук, в своём автореферате, проанализировала около 1 тысячи образцов жанра, отечественные работы на эту тему Н. Ельчаниновой и О. Сомовой, и общий литературно-исторический фон эпохи расцвета русской эпитафии, приходящегося на конец XVIII - начало XIX века.

Царькова обратила особое внимание на зарисовки кладбищенских реалий, описания прогулок по кладбищам, размышления о бренности человеческой жизни у краеведов, публицистов, историков, писателей: А. А. Орлова, С. Н. Шубинского, Н. Н. Врангеля, Л. К. Ильинского, Н. И. Платонова, В. М. Гаршина, М. Горького, Питирима Сорокина, В. Т. Нарежного, М. М, Зощенко, Л. Пантелеева, и других.

Затронуты литературоведческие труды 1960-1990-х годов (по античной и латинской эпиграфике) Ф. А. Петровского, М. Л. Гаспарова, Н. А. Чистяковой, А. И. Доватура, Н. В. Брагинской и других. Как указано, в них подняты вопросы отражения в русской поэзии "индивидуально-авторского истолкования" и "национально-исторической модификации" античных канонов (Т. Г. Мальчукова), интерпретация "кладбищенской" греческой эпитафии как "письменного фольклора" (Н. В. Брагинская), подвижничество классификации и составления указателей мотивов греческой эпитафии (А. И. Доватур).

 

Упомянуты 3 других исследования: "Пушкинские эпитафии" М. Ф. Мурьянова (М., 1995), "Материалы к русской стихотворной эпитафии" В. Н. Топорова (1985) и "Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического" (М., 1995) В. Шавырина.

Особенностью русский эпитафии, по Царьковой, можно считать "литературные" истоки кладбищенской эпиграфики. В XVIII - начале XIX века, появлявшиеся в качестве надгробных надписей тексты, были как бы продолжением "журнальной" ("книжной") лирики. Зато в 1840-е годы, вместе с началом кризиса жанра, возникает и разделение на актуальную "кладбищенскую" и книжную эпитафию.

Типы повествования как формы речи также имели в России свои особенности. Так, в русских эпитафиях речение передаётся от имени надгробия (памятника) весьма редко, а от имени могилы: исключительно редко... (Добавим от себя, что в английской эпиграфике, напротив, эта архаичная форма высказывания - изначально и преимущественно восточная - встречается достаточно часто). Наиболее часто встречается разговор покойного с близкими, покойного с посетителем кладбища (прохожим). Чуть реже: разговор близких с покойным; или высказывание близких о покойном, обращённое к тому, кто читает надпись, или к Богу.

В русской эпитафии конца XVIII - начала XX вв. почти не появляется концепций чудовищности смерти, отчаянья страха, ужаса, перед ней. Мужественность перед лицом смерти, достойный уход из жизни, высокий, торжественный смысл человеческой кончины: вот доминирующие темы размышлений. Имеет ли это отношение к церковным традициям и христианскому вероучению: вопрос открытый.

Тогда как в англо-американской надгробной эпитафии царит культ напыщенного и самодовольного прославления богатства усопшего, его прижизненного благополучия, в русской эпитафии это отнюдь не считалось достоинством. Согласно Царьковой, на три тысячи текстов едва найдётся 2-3 упоминания о богатстве, да и то лишь в связи с розданным "убогим и нищим", пожертвованным на возведение церкви или церквей, на золото окладов икон, восстановление старых церковных книг, отливку колоколов.

Ещё одно отличие русской эпитафии от англо-американской и еврейской: для русской традиции XIX - начала XX века после смерти образованный человек и не получивший образования равны. Никакие знания, никакая учёность не ставят покойника выше других.

В отличие от русской эпитафии, еврейская эпиграфика сплошь и рядом даёт примеры прославления учёности усопшего, с метафорами, уподобляющими гробницу "сокровищному шкафу" учёности, надгробие - закрытой (изученной) книге, и т.п.

Другим критерием является униморфность сквозной темы, темы смерти (как во всех других традициях), в сочетании с группой ассоциативных тем особенным, отличным от других культур образом. Это размышление через итог жизни (смерть) о бренности земной юдоли; об умиротворённости и неземном счастье вечного покоя; о трагическом, на эмоциональном уровне, восприятии смерти; о несчастной доле близких, неутешных от потери любимого человека.

 

Особенностью русской эпиграфики является весьма редкое упоминание ранга усопшего, его могущества (власти); зато гораздо больше внимания уделяется его человеческим качествам. (Добавим от себя, что в английской эпитафике, напротив, тема власти, регалий, амбиций, посмертной славы и властвования над умами после кончины - играет значительную роль). В русской эпиграфике тема отношения покойного к Богу не получила такого распространения, как, скажем, в итальянской, немецкой, или еврейско-европейской (ашкеназийской).

В свою очередь, жанр определяет "установка на эпиграфичность". Жанр эпитафии - надпись. Поэтому в эпиграфике любой культуры мы находим "реликтовые" следы многих других литературных жанров, как бы переплавленные жанром надгробной надписи.

Древнейшие (по данным археологии и лингвистики) русские надписи на погребальных плитах: это поминальные надписи (имя) и молитвенно-поминальные. Во второй половине XVII века в русской эпиграфике появляются стихотворные надгробные надписи иного рода, чем прежде, под влиянием традиции Великого княжества Литовского и всей Речи Посполитой в целом. Поэтому силлабическая эпитафия XVII века, как и расцвет этого жанра в Российской империи в следующие 100 лет, в целом повторяют все те особенности, что были характерны для Русской Литвы (балто-белорусского государства, в состав которого, ещё до возникновения украинского этноса, входила и территория будущей Украины).

 

С конца XVIII века в Российской империи наибольшее распространение получили в основном те же типы эпитафий, что и в Великом княжестве Литовском: воинская, церковная (священнослужителям), "чувствительному сердцем" человеку, "прекрасной даме", и сохранились в следующем столетии, разве что в XIX веке добавилась большая лаконичность и эмоциональность.

Поэт и переводчик М. Е. Лобанов поместил свою собственную стихотворную эпитафию на памятнике жене, писательнице А. А. Лобановой:

И дружба, и любовь, и самый прах мне милой
Всё, всё поглощено могилой.

 

Пример одной из надгробных надписей 1830-х годов: эпитафия на памятнике Е. Л. Владимировой (урождённой княгине Шаховской):

Мой друг, как ужасно, как сладко любить!
Весь мир так прекрасен, как лик совершенства.

(Добавим от себя, что подобные надгробные надписи невозможно представить себе в английском некрополе, с его церковной цензурой).

 

К концу XIX века выработались чаще всего повторяемые каноны: тема посмертной встречи любящих душ "в мире ином", избранничество тех, кого раньше времени призывает к себе Бог (примеры: у В. А. Жуковского, М. А. Яковлева, Н. Д. Иванчина-Писарева, М. Ю. Лермонтова), и другие. Застывают в каноны рифмы, метафоры (жизнь - бурное море, человек - пловец, смерть - пристань), и даже связанные с ними изобразительные мотивы, выгравированные-выбитые на памятниках.











4.

 

Заметим, что, в отличие, опять же, от английской эпиграфики, в русской - автоэпитафии встречаются в несколько раз реже (вероятно, это означает, что и эгоизма в несколько раз меньше).

 

[Пожалуй, ни в одной сфере (как в эпиграфике русского некрополя) так наглядно не проявилось разлагающее влияние на русскую духовную и общественно-политическую жизнь англо-американских традиций. С 1860-х годов реакционное, ультраортодоксальное православие, подпитываясь влиянием англиканской и американской протестантской церкви, чуть ли не коренным образом изменило характер надгробных надписей, повсеместно вытесняя светскую эпитафию крылатыми фразами из книг Нового Завета. Тем самым из личностно-индивидуальной русская эпитафия выдавливается в разряд схоластически-канонизированной. Многие влиятельные церковники требуют прямой цензуры мемориальных надписей, как в Англии. Более того, появляются даже выдержки из Ветхого Завета, стирая грань между православными надгробиями и иудейскими. Когда в 1880-х скорбная лирика снова прокладывает дорожку за кладбищенские ограды, оказывается, что теперь мемориальная эпитафия и литературная стали по сути дела 2-мя разными жанрами. Ещё одна особенность: теряется биографическая конкретность, вместо которой надгробная лирика приобретает общий, обобщённый характер].

Наиболее интересное явление в русской кладбищенской эпиграфике, почти не встречающееся среди других культур: распространённая в первом десятилетии XX века (и только) тема отсутствия смысла жизни.

[Это происходило на фоне возникновения мессиано-сионского революционного движения, спонсируемого зарубежными финансовыми баронами и английской разведкой. Сионистское движение в дальнейшем становится сублимацией русского революционного и приводит к наиболее кровавым в истории человечества революционным пертурбациям и людоедским политическим режимам. В связи с этим, не случайно тональное проникновение отголосков революционной "ротшильдовской" (и "англо-американской") пропаганды и кровавых событий 1905-1907 годов в мемориальную лирику. Эта тенденция сопровождается всё более широким цитированием высокой классической и современной поэзии. Те же тенденции (без изменений!) продолжаются уже в Советской России; даже в наше время. Ещё более страшное, на наш взгляд, явление: проникновение за ворота российских кладбищ англо-американского китча, американской массовой культуры. Хлёсткие фразы из модных шлягеров; дешёвые штампы киноэкранных реплик; банально избитые "розы-морозы" заполонили шумной житейской суетой сакральную тишь отечественных кладбищ. ("Опустела без тебя земля...", "Любовь перешагнёт через могилы..."). С конца 1960-х годов и до наших дней данный "принцип цитирования" продолжает свою победную поступь по русским кладбищам.]

Спорно определение эпитафии как "письменного фольклора", "способа коллективного творчества", "анонимного творчества". И, в частности, простонародная стихотворная эпитафия (в России - со во второй трети XIX в., в редчайших образцах): подражательна, вторична, копируя книжную лирику. С другой стороны, "маргинальный" стих эпитафии допускает "сбои" метрические, строфические, хронологические, и другие.

Особый интерес вызывают те статьи и труды, где анализируется жанрово-бытовой, фольклорный, народно-обрядовый "налёт" на эпитафиях русского некрополя, по аналогии с главными обрядовыми событиями в жизни человека: рождением, крещением, свадьбой. Не случайны такие метафоры-аналогии, как "смерть - свадьба"; "смерть - пристань"; "смерть - жених"; "смерть - Господня жатва" (из Евангелия).

Отдельный раздел эпитафий: смерть на чужбине. Вплоть до большевистского террора и массового исхода всего цвета русской нации для русского сознания эта тема была исключительно чувствительной.

 

Особое место занимает сочетание в русской мемориальной традиции "белого" язычества (в отличие от мрачного-"чёрного" английского) с христианством. В народном русском сознании загробный мир: не кошмар, не "фильм ужасов", в миллионах версий плодимый англо-американским сознанием, но некий светлый вещественный мир, материальный, осязаемый, который отделяет от сюсторонней осязаемости всего лишь тонкая "картонная" перегородка. Именно поэтому в гроб опускали бытовые предметы, еду, одежду, незавершённую работу. По сей день в России на могиле оставляют монеты, еду, спиртное. "Чиновников и военных хоронили в парадных мундирах, с орденами и медалями; священнику вкладывали в руки Евангелие".

"Вещный набор обретает в этих случаях метафорический смысл. Вещь присовокупляется "к сфере духовного и человеческого как особый язык и симболарий. Вещь обретает дар говорить не только о себе, но и о том, что выше её и что больше связано с человеческим, нежели с вещным. Следовательно, вещь свидетельствует и о человеке в ряде важных аспектов его бытия" (В. Н. Топоров. "Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического". М., 1995).

Связь русского некрополя с древнегреческим выражается в его структуре. "Некрополь": от греческих слов "некрос" (мёртвый) и "поль" (град), т.е. город мертвых.

 

Кладбища царской России, как и современной Российской Федерации: это номерные участки, по аналогии с разделением города на районы; кладбищенские ряды захоронений, разделённые дорожками с названиями, как улицы; регистрационные номера как нумерация домов, с её внутриквартальным типом, принятым в городах до реформ XIX века. Полноценная городская структура. Символ которой: камень. (Отсюда и самоназвание масонов: вольные каменщики).

 

В русской, итальянской, английской, и других традициях сохранились отголоски древнегреческих и догреческих космологических концепций. С древнейших времён камень символизирует планету, светило, космос и время. Камни на захоронении, для защиты от разорения животными - символы Космоса и Хроноса. Отсюда монумент-надгробие: камень.

С философской точки зрения, "подлинный", "натуральный" мир, "исконная Вселенная": это нераздельная глыба (сродни камню) цельного, целокупного Времени, где слиты воедино прошлое, настоящее и будущее. Мы же помещены некой загадочной (надчеловеческой) силой в искусственный континуум, где неделимый по своей природе монолит Времени (Хроноса) разбит (ею) и расчленён на "рукотворные" прошлое, настоящее и будущее. Мы оказались в тюрьме "трубы" однонаправленного времени. Отсюда глубочайшие мифологические коннотации, связанные со смертью. Отсюда берёт начало и культ камней в Древней Греции, возникший из "подсознательной" либо "доисторической" информации о начале нашего "искусственного" мира. На основе этих древнейших представлений, Зевс, верховный Бог: это камень, неделимая глыба Времени. Одновременно Камень являлся символом "отца богов" Сатурна (Кроноса), одна из изобразительных ипостасей которого - пиктограмма скелета с косой как символа смерти.

Действительно, умирание начинается не в заключительной, терминальной фазе неизлечимой болезни, но с самого момента рождения. Первый же глоток воздуха, поступивший в лёгкие младенца, запускает неуклонный отсчёт беспощадного Времени (Хроноса), или, иными словами, старения. Скелет с косой (Кронос-Сатурн) как образ Времени-убийцы несёт в себе несколько пластов и бесконечное множество смыслов.

Интуитивно народное сознание воспринимает надгробную плиту или памятник как грань между жизнью и смертью, как дверь между 2-мя мирами, и, одновременно, как освобождение из тюрьмы однонаправленного времени. В чём заключается это освобождение, что там, за этой дверью: не знает никто, но зато есть почти полная уверенность (лишь в мизерной степени разбавленная предрассудками и мистикой), что "оттуда" дороги назад нет. Вот почему надежда всегда смешана со скорбью.

 

С другой стороны, в народном сознании всегда оставалось место для веры в то, что, хоть "оттуда" и нет дороги назад, какая-то "проекция" души усопшего "оттуда" в этот мир существует. Поэтому могилы христианских подвижников окружены мистическими верованиями, считаются способными исцелять болезни, исполнять заветные желания.

5.

Согласно А. Гаркави, Й. Иммануэлю, М. Фогельману, Михаэлю Носовскому, и другим исследователям, самые древние еврейские надгробные эпитафии из южной Европы были написаны исключительно на греческом и латинском языках, и только позже появились надписи на тех же языках, но с крошечными вставками на арамейском (финикийском) языке и его диалекте, так называемом "иврите".

Это вполне согласуется с моими собственными историческими исследованиями, согласно которым еврейское население Европы изначально состояло почти целиком из прозелитов (представителей многих национальностей, обращённых в еврейскую веру).

В исключительно редком, старинном сборнике еврейских эпитафий (по-видимому, XVI или XVII века) приведен ряд самых старых еврейских надгробных надписей, которые по характеру, тематике, метафорам, гносеологии практически неотличимы от христианских.

Древнейшие еврейские эпитафии в Европе не только писались на греческом и латинском языках (как и христианские), но и составлялись из ритмических или даже рифмованных строк или слов, по аналогии с христианской элегией (хотя и в рамках еврейского религиозного стихотворения: кина). В дальнейшем, с переводом еврейских эпитафий на "иврит", элегичность исчезает.

Ицхак Мароф утверждал, что во II - III веках в Европе (в отличие от Азии) практически не было надгробных надписей на "иврите". Лишь III-VIII веками датируются надписи на "иврите" (арамейскими буквами) из катакомбных захоронений в Италии. Оттуда они по-видимому распространились в Испании, Франции, Германии и центральной Европе не раньше X-XIV веков. К тому же периоду относятся самые старые "ивритские" эпитафии в Крыму (XIII или XIV век).

В Восточной Европе "ивритские" эпитафии появились не раньше XV века, да и это спорно (к тому же, эти надгробия не сохранились). Самые старинные надгробные надписи на "иврите" в Восточной Европе относятся к 1560-м - 1590-м годам; единственная сохранившаяся эпитафия с надгробия в городе Буске Львовской области датируется 1520 годом.

Типичная еврейская эпитафия XVI-XIX веков содержит а) вступление, б) имя усопшего, погребённого в этой могиле, в) дату смерти, г) благословение. Реже, дополнительно: д) восхваление умершего [т.е. панегирик] (обычно возвеличивающее богатство, буквальное исполнение всех религиозных предписаний, фанатичную богобоязненность, религиозную "учёность"); ж) скорбь близких по умершему; з) уверенность в том, что все умершие евреи (и только они) воскреснут, когда придёт Мессия.

Даже вступление редко содержит "авторский" текст, но, как правило, восходит к той либо иной библейской цитате. Перед именем усопшего обязательно стоит его титул и ранг, причём, ставящие памятники похваляются друг перед другом, "выделываясь" в изощрённости и витиеватости обозначения иерархии и титулярных отличий. Для усопших выдумываются всё более пышные и напыщенные титулы, подчёркивающие богатство и учёность. Просто "рабби" (раввин) сменяет "ха-рар" (ха-рав рабби: учёный раввин), потом ещё более пышная аббревиатура "мохрар" (морену ха-рав рабби: наш учитель учёный рабби), потом ещё более выспренная "хах-мохрар" (ха-рав ха-гадоль морену ха-рав рабби: учёный великий наш учитель знаток рабби), затем хах-мохрарому (ха-рав ха-гадоль мэод морену ха-рав рабби рабби - наш величайший великий учитель раввин раввинов), потом ещё более высокопарные. Затем следует имя погребённого и его отца, и благословение, обращённое к умершему отцу (ЗЛ, аббревиатура для "зихроно ливраха" - "память его благословенна"), а, если отец пережил усопшего сына, то другое (ЙЦУ, аббревиатура для "йешмарейху цуро ве-гоало" - "да хранит его твердыня и избавитель").

Интересно, что, согласно главным старинным канонам еврейской эпитафии, надгробная надпись не должна содержать даты рождения. Это связано с тем, что, по еврейским религиозным представлениям, момент смерти - это момент "рождения в загробную жизнь". Кроме того, по еврейской ментальности, иудеи обращены спиной к будущему, лицом к прошлому, так что смерть надвигается из будущего, из-за спины. Давать оценку этим представлениям не входит в наши задачи. На современных еврейских кладбищах дата рождения в большинстве случаев упоминается.

Профессия, род занятий, функция в еврейской общине также могут упоминаться в надгробной надписи, но не особенно часто.

Завершающее молитвенное речение: в большинстве случаев - аббревиатура ТНЦБА ("техи нафшо цэрура би-цэрор ха-хайим" - "да будет душа его завязана в узле жизни").

Как в древнейшие и античные времена, так и во времена Средневековья и следующие за ними эпохи, еврейские эпитафии нередко содержат изощрённые проклятья в адрес тех, кто потревожит могильный покой. По своей форме, структуре, жанру и содержанию, еврейская эпитафия в корне отличается от христианской, потому что это не что иное, как поминальная молитва.

То, чего нет в других культурах, или присутствует в ничтожной степени: это формула воссоединения души умершего с "душой народа Израиля". Надо пояснить, что для еврейской традиции понятия индивидуальности в некотором смысле не существует. Совокупность особей "еврейского народа", общность их душ: это как бы земное тело еврейского бога, который не может материализоваться в этом мире без своего "носителя". Именно потому, что еврейский народ рассматривается иудаизмом как "собирательная душа" еврейского бога, существует и круговая порука, и противодействие любому правосудию, кроме "еврейского", что бы тот или иной представитель "еврейского народа" ни натворил.

Также характерная черта еврейских эпитафий: сравнение умершего с величайшими библейскими героями. Есть мнения, что она отражает заносчивость, тщеславие и эгоизм.

Кроме цитат из Торы (Библии, еврейского Пятикнижия), в еврейских эпитафиях уместны лишь цитаты из Талмуда, Мишны и раввинистических текстов (которые встречаются в несколько раз реже).

Употребление тысячи раз одних и тех же, наиболее распространённых цитат из книг еврейской религиозной традиции, привело к появлению аббревиатур-сокращений. На наш взгляд, это неприятный феномен, угнетающий достоинство человека. Можно ли представить себе надпись на православной могиле в виде "пррпппппсссс"?

В период ха-скалы 19-го столетия, еврейские эпитафии снова стали походить на христианские, с развёрнутыми элегиями (эпиграфической стихотворной лирикой) и типично христианскими метафорами.

Затем верх опять одержала смесь мракобесия и сионизма (для того и понадобилась большевистская революция), и тот период канул в Лету...

6.

Выдающийся английский писатель Вильям Вордсворт, в своей работе "Upon epitaphs", 1810, называет главными побуждениями американцев при сочинении надгробных надписей мысли о бессмертии, славе, памяти в сознании потомков, власти, смягчении безвозмездной потери.

Та же работа, среди прочих, была одним из моих путеводителей по англо-американским кладбищенским и эпиграфическим традициям.

 

На память приходит цикл "Армения" Мандельштама как эпитафия от безличного и нивелирующего образа Смерти. Величайшему русскому поэту послеоктябрьского периода сама Смерть надиктовывает или наговаривает этот цикл как эпитафию всему существовавшему до того миру, который гибнет, и гибель его неизбежна. Одновременно, это эпитафия Мандельштама по поводу предела собственной жизни, что (он знал это) близится к концу.

Мандельштам отличался полным неприятием ветхозаветной и мусульманской цивилизаций, которые, в его понимании, коренным образом противопоставлялись античным (греко-римским) и христианским ценностям. Поездка в Армению открыла ему глаза на необъявленную войну против христианства не только со стороны советской (сталинской) власти, но в глобальных, мировых масштабах. Он совершенно отчётливо начинает осознавать, что сталинская политика по отношению к христианской церкви - всего лишь составная часть мирового "крестового похода"-наоборот (т.е. "восточного" похода против христианской цивилизации). Резня армян в Нагорном Карабахе, армянский геноцид, устроенный младотурками (вождями которых были "младосионисты"), отголоски тирании "рыжебородых сардаров": это знаковые отметины на теле уже поверженного колосса европейской цивилизации.

И отвернулась со стыдом и скорбью
От городов бородатых востока,
И вот лежишь на москательном ложе
И с тебя снимают посмертную маску...

"Города бородатые востока": не только Багдад или Тегеран; это и Тель-Авив, и "мезузный" квартал Иерусалима.

"...с тебя снимают посмертную маску...": это знаковость археологических раскопок как проекция-метафора на современное состояние дел. (Т.е. наша культура, наша цивилизация осталась, сохранилась уже почти лишь на уровне археологии).

Как люб мне язык твой зловещий,
Твои молодые гроба,
Где буквы - кузнечные клещи...

"...твои молодые гроба...": аллюзия на младотурков и младосионистов, армянский геноцид, устроенный ими, и, одновременно, намёк на сравнительную "молодость" армянской письменности.

Мандельштам догадался о том, о чём в его время, возможно, никто не подозревал: не семитские народы передали "эстафету" культурно-интеллектуальных достижений индоевропейским, а наоборот. Потому, в его представлении, Вавилон берёт начало в Армении.

В одном из черновых вариантов Мандельштам обращается к Армении:

В очаг вавилонских наречий
Открой мне дорогу скорей (...).

Иными словами, "все языки" Вавилона шли из Араратской долины.

И дальше:

Я твёрдых ищу окончаний,
В огонь окунаемых слов...

Тут, несомненно, подразумевается происхождение клинописи и глиняных табличек (обжигавшихся в огне!) из Армении. Тут и аллюзия на лаваш и мацу: обжигаемый хлеб.

Поэтому и язык Армении "зловещий", и

Колючая речь араратской долины,
Дикая кошка - армянская речь,
Хищный язык городов глинобитных,
Речь голодающих кирпичей.

Ведь в армянском языке, истории, культуре, как в зародыше-семени, уже присутствовали в сжатом виде все тиранические жестокие "пристрастия" Ассирии, Вавилона, Иудеи и Персии, всё то, что ассоциируется в нашем сознании со словосочетанием "восточная деспотия". Крикливая манера, гортанные звуки: вызывают в сознании Мандельштама образ этого "доисторического" семени, ностратического языка.

Но Армения, скатившись со своих недоступных гор в Месопотамию и дав начало цивилизациям шумеров, ассирийцев, вавилонян и финикийцев, и оставив там "восточную деспотию", сама пошла дальше, к зороастризму, античности, Древней Греции, Риму и Византии, к христианству, своей неповторимой дорогой.

Однако "прошлые стадии" никуда не делись (см. мою историческую теорию "прерывания"), они, застыв в своём развитии "крылатыми быками" и "львами", пошли в наступление, взяли реванш:

Багряные уни и ани -
Натуга великих родов -
Обратно под своды гортани
Рванулась упряжка быков.

Это регресс, коварное обратное влияние "пройденного этапа", возвращение гортанной крикливости, примитивной дикости и религиозного мракобесия, которое ещё недавно казалось пережитком варварства невероятно далёких времён. Искоренение, испепеление многих великих достижений, частичная исламизация Грузии и Армении, проникновение "восточных пережитков" в кровь и плоть этих 2-х христианских форпостов на Востоке, резня армян: вот видимые отметины смерти. И дихотомия, двойственность "Хайястана", вопреки "натуге великих родов", приводит к распаду, к "обратному рождению" (под своды гортани, к гортанным звукам, под своды могильного склепа). Это как свёртывание "скатерти-самобранки", как сворачивание свитка, как возвращение джина "в бутылку". И великие династии "рождаются наоборот", т.е. гибнут.

Эволюция не могла не рвануться "обратно под своды гортани" хотя бы уже потому, что Кавказ породил такое чудовище, как Сталин, и его приспешников-палачей, среди которых доминировали (как они себя называют) "потомки Иакова" - на 1-м месте - и кавказцы (в том числе и выходцы из Армении) - на 2-м.

"Синонимы" смерти: стержень гениального мандельштамовского цикла.

И вот теперь мы подошли к пониманию того, что самым страшным символом поглощения "Востоком" христианского (европейского) мира для Мандельштама была кровавая сталинская империя: "новая Ассирия", с её Молохом, божеством, требующим нескончаемых человеческих жертв. То, что Сталин был для Мандельштама "человеком Востока": аксиома. Но поэт знал гораздо больше. Он знал о поездках Сталина в Турцию и Иран, о встречах Сталина с Парвусом и Ландау, о его участии в подготовке армянского геноцида.

Но мандельштамовский цикл гораздо глубже и этого, многогранней, многозначней и гениальней любой интерпретации. В нём всегда найдётся то, чего мы не знаем, что мы просмотрели, и то, что не только из области исторической лингвистики, истории, но из совершенно других областей. Поэзия Мандельштама метафизична, бесконечна, как космос.

После захвата секретной организацией иллюминатов (см. о Ротшильдах) главных масонских лож в Европе, происходит движение к симбиозу иудейской, масонской, скандинавской и англо-саксонской чёрной магии, через объединение традиций. Так знаменитые иудейские аббревиатуры "соединяются" с руническими.

 

В исторический период Младших рун эта письменность имела везде 16 знаков, устойчивую графику в пределах ряда и фонетической условностью (ряд звуков передавался одним знаком). По примеру еврейских религиозных текстов, в новоисландских рунах появились акценты-огласовки (как в современных польском, немецком, французском, и др. языках) - и новые знаки. С появлением runica manuscripta (запись рун в книги, а не вырезывание на коросте), возникло множество тайных алфавитов, шифров и секретных аббревиаций. Всё это служило целям колдовства, заговора, приворота, демонизма.

Не случайно одинический герой Хаддинг при жизни видел царство мёртвых. Из Второй Песни о Хельги:

"Мерещится ли мне, или это и вправду конец света? Мертвые скачут верхом! Для чего же вам пришпоривать ваших коней, разве есть дорога назад, к дому?".

Вот так и в наше время: мир эпитафии, мир мёртвых постепенно становится нашим собственным миром; мы уже живём в рукотворном кошмаре.

Так Райнер Мария Рильке почувствовал проникновение тантатического в онтологическое на одном из островов в Северном море:

за дамбой спрятанных островитян
рисует им миров разнообразье...
Здесь редко говорят, и каждой фразе
характер эпитафии придан (...)

 

Одними из первых трансформацию нашего мира в кошмар почувствовали, как ни странно, "самые жизнелюбивые" и светлые, самые "оптимистические" художники, такие, как Моцарт и Пушкин. Они пытались "защититься" от своего предчувствия сочетанием античной и христианской традиции, словно талисманом или оберегом. Пушкин выделял надгробные надписи в отдельный род эпиграмматической поэзии: "антологический" (по принципу античных антологий, собраний надгробных надписей). Не случайно его автоэпитафия - "Памятник" - написана по "мотивам" оды Горация "К Мельпомене" (Carm. III, 30), с латинским эпиграфом. Символика Горация сочетается у Пушкина с метафорическим обозначением человека у апостола Павла, в его Посланиях:

"Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас" (1 Кор. III, 16).

"Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, которого имеете вы от Бога..." (1 Кор. VI, 19).

"Ибо знаем, что когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный" (2 Кор. V, 1).

"Ибо вы храм Бога живого..." (2 Кор. VI, 16).

"Дом же Его - мы" (Евр. III, 6).

Все эти фразы - аллюзии на слова Иисуса:

"Я разрушу храм сей рукотворённый, и через три дня воздвигну другой нерукотворённый" (Марк. XIV, 58).

Всё это вместе: попытка противопоставить сатанинской трансформации реального мира в иллюзорный (виртуальный, нереальный) кошмар ("чёрный мир") - генезис "светлого" виртуального мира.

Вот почему Иисус говорит, что не только душа человека, но и его тело уподоблено Божьему храму. Поразительна характеристика этого храма как нерукотворного (άχειροποίητος). [Потенциально способного к проникновению за пожизненные барьеры] В Евангелии от Иоанна даётся истолкование этих слов как предсказание Иисуса Христа о своей близкой смерти и воскресении.

По аналогии с этим речением, учение Иисуса Христа сравнивается в Новом Завете с нерукотворённым храмом.

Пушкин - один из немногих, осознавших не только в гносеологическом уровне, но и на многих других (также и буквально), что в нашем, кажущемся нам "реальным", мире происходит титаническая, ожесточённая борьба Тьмы и Света, и что исход её зависит от каждого из нас...

[в качестве дополнения].

Приведём несколько характерных эпитафий, отражающих мировоззрение, ментальность, космологические представления нескольких культур и эпох:

 

Диоген:

Non tumulum euro; sepelit natura relictos.
(Меня не заботит могила: - Природа спасёт своих мёртвых).
[перевод наш: Лев Гунин]

На гробнице Александра Великого (Александра Македонского):

В эту гробницу вместился сегодня тот,
Для кого весь мир был тесен.
[перевод наш: Лев Гунин]

Эпитафия английскому королю Генри II (автор: Ральф Дисетский) в заключении фактически повторяет надпись на гробница Александра Македонского.

Эпитафия на надгробии Чарльза Буковского (его собственная):

И не пытайся!
[перевод наш: Лев Гунин]

Сэр Артур Конан Дойль (надгробие):

Steel true

blade straight.

Из эпитафии Диофантусу Александрийскому:

На пятый год его брака Бог даровал ему сына. Горе! Как только этот бедный ребёнок достиг половины возраста своего родителя, его поглотил холод могилы. Пытаясь заглушить своё горе этой арифметикой, через четыре года он достиг конца своей жизни.
[перевод наш: Лев Гунин]

Великий английский поэт Джон Китс, погибший из-за происков недругов и завистников, одолеваемый горечью на смертном одре, пожелал такой эпитафии на своей могиле:

Здесь лежит тот, чьё имя написали на воде.
[перевод наш: Лев Гунин]

Джек Лондон, великий правдоборец и критик международного банкирского кагала (надпись на надгробии):

Здесь лежит камень, который строители отвергли. (Из Псалмов).
[перевод наш: Лев Гунин]

Карл Маркс (собственная эпитафия):

Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Философы лишь рассказали о мире, каждый по-своему. Цель же в том, чтобы изменить мир.
[перевод наш: Лев Гунин]

Эпитафия на надгробии Шекспиру:

Хвала тому, кто с миром на погосте.
И проклят будь, кто сдвинет мои кости!
[перевод наш: Лев Гунин]

Эпитафия Суворову:

Здесь лежит Суворов.
(Самонадеянность и уверенность в том, что его имя
не забудут потомки, не меньшая, чем у древних царей).

7.

Книга К. С. Фарая "Надписи": соединение литературно-поэтического текста и зрительных образов, продолжение традиций Серебряного Века русской поэзии. Не случайно эта книга очевидный шедевр полиграфии, и, в качестве такового, сразу же после издания стала раритетом, реальная стоимость которого намного выше "магазинной".

Необычный формат, необычные шрифты и пропорции, отражение лучших и наиболее утончённых эстетических принципов античной культуры делают книгу одним из самых уникальных, выделяющихся поэтических сборников.

Не случайно заголовок сборника повторяется на древнегреческом языке (Éπιγρaφaί), и на древнеримском - латинском (Inscriptiones).

Не зря это удивительное произведение посвящено Олегу Асиновскому и его жене, Марии. Асиновский: один из самых необычных русских поэтов современности, автор рисованной книги ("стихографики") "О лице Его" (в сотрудничестве с белорусским художником Юрием Петкевичем). Книга Асиновского продолжает традиции Аполлинера (Вонжа-Костровицкого), Мишо, Белого, Хлебникова, А. Е Кручёных, и других поэтов "Бриллиантового Века" европейской поэзии.

В своей рецензии на книгу Асиновского, я писал в феврале 2013 года:

"Закономерность соединения графики и текста обусловила сама идея символа как изображения, и его связи-противопоставления печатному слову (Савелий Сендерович). "Текстуальность" символизма не ограничена рамками печатного текста, а, наоборот, через него постулирует тотальное присутствие ежесекундно ткущейся Жизни. Отношение читателя "к книге не есть отношение субъекта к объекту, а как раз наоборот: читатель книги есть её содержание за пределами текста" (Карен Свасьян)."

"Асиновский и Петкевич обыгрывают "до-логическое" просодии, цементируя целое жёсткой и сложной логикой. Алогичность, логос и логическое: вот связка, отношения внутри которой определяют характер и уровень текста."

"Не это ли определял Свасьян как "возможность мыслить так, не выхлопными мыслями головы, а переполненным мыслями телом"? Мир монады, дихотомии предполагает каждую связку антитез как единый кирпичик бытия. (...) Эта "глоссолалия" одних открытых слогов (за исключением одного) в конце строк уже фонетическими средствами погружает нас в медитативную сосредоточенность...".

При всей родственности лучших произведений Олега и Фарая, есть между ними и принципиальная разница. Внеполагание поэтического текста у Леонидова лежит в сфере "исторического сознания", некого мыслительного континуума, в который погружён каждый момент нашего осознанного существования. Если у Асиновского пусть лишь пунктирно, и всё же просвечивают мессианские чаянья, то новая книга Леонидова, этого светлого, оптимистического поэта, высвечивает трагизм полагаемого априори постулата, что главные вопросы бытия изначально не могут быть разрешены.

Весь цикл Надписи: о самой страшной чуме всех времён и народов - об эпидемии власти.

Насколько мне известно, никто не освещал эту сферу эпиграфического жанра в одной, специально посвящённой ей, художественной работе.

 

Вместе с тем, в замечательном цикле Фарая ощущается влияние "Кантос" Эзры Паунда.

Как уже говорилось выше, соединение пережитков сатанинских языческих культов, архаической "вавилонско-иерусалимской" традиции и англо-американской дьявольщины (обернувшейся "виртуальным" культом ужасов и насилия) создало кошмар наяву.

Бесчеловечность абсолютизма либо хаоса, культов человеческого жертвоприношения древнего мира, или массовые пытки и казни Средневековья были ничем не лучше, но никогда ещё цинизм и ханжество, беспредельная ложь и подавление свобод не прикрывали ничтожество и звериное нутро правящих классов с таким размахом. Никогда прежде технологии не давали властителям подобного безграничного контроля над сознанием подвластных им миллиардов человеческих существ, жуткого искусственного вмешательства в сам мозг человека, возможность манипуляций самой его личностью. В прошлом только в легендах и сказках о царстве Дьявола описывались "волшебные" (фантастические) глаза, повсюду следящие за его рабами; чудовищные монстры, рыскающие и убивающие непокорных; его бездушные слуги, приводимые в движение (оживляемые) силой Зла. Сегодня Глаза Дьявола (камеры-шпионы) следят за нами с "каждого фонаря"; механические птеродактили (дроны-беспилотники) расстреливают свадьбы и процессии; и чужой цифровой разум (компьютерный интеллект) манипулирует социальным профилем миллионов граждан.

Царство Зла посадило целое поколение представителей привилегированных классов на иглу электронных игрушек, сделав жизнь сегодняшних молодых людей вне симбиоза с машинами невозможной. Даже без внедрения компьютерного чипа в тело, и (что ещё страшнее) в мозг, Оно превратило наших детей и внуков в киборгов.

Начиная с ХХ века, новые технологии дали тиранам возможность уничтожать в концлагерях и с помощью технократических войн уже не десятки тысяч, а десятки миллионов людских существ. Жизнь человека теряет всякую сущность, ценность и смысл. Самое святое и благородное, никогда в истории человечества не подвергавшееся деструкции, сегодня разрушено. Медицина превратилась либо в средство вымогательства и стяжательства, либо в инструмент экспериментов над людьми и придаток социальной полиции. Дети стали объектом хищной "ювенальной юстиции", добычей богатых двуногих зверей, или источником добывания органов для трансплантации. В Канаде и Соединённых Штатах только представители состоятельных классов имеют средства для похорон своих умерших. Миллионы других, менее состоятельных граждан, вопреки их традициям и верованьям, после смерти сжигаются в крематориях, как дрова. Дегуманизация обществ достигла невероятного уровня.

Не случайно автор пишет в своём предисловии, "(...) что живущие не в силах осмыслить феномен тирании. Степень накала сегодня чрезмерна, и непрямой кафкианский минимализм уже не способен даже поднять вопрос, насколько глубоко погрузилось наше бытие в кровавую грязь".

В обесчеловеченном мире, где бы мы ни жили, мы все оказались изгнанниками, лишёнными terra patria. Именно поэтому книга начинается цитатой из Фистеля де Куланжа, где говорится о гражданской общине античного мира и отечестве в понимании греков и римлян. Под посвящением Олегу Асиновскому и его жене, стоит эпиграф на греческом языке, который переводится как "скажи, из какого отечества приехала?".

 

8.

В первом разделе "Надписей", где собраны 14 первых эпитафий, использованы "Корпус боспорских надписей" В. В. Струве, "Материалы по эпиграфике Босфора" В. П. Яйленко, и "Скандинавские рунические надписи" Е. А. Мельниковой. Они дополнены фрагментами из древнеегипетской Книги Мёртвых, "Географии" Страбона, "Описания Эллады" Павсания, и других источников.

"Алхимическая" формула деструктивной античеловеческой власти: она как сочетание нескольких элементов в алембике (алхимическом сосуде). Силой наития, К. С. Фарай представляет именно этот набор элементов, приводящий к возникновению "гремучей смеси" самоуничтожения "человеческой материи". В выбранных им для своих собственных литературно-поэтических высказываний древнейших и античных эпиграфических текстах мы встречаем именно те элементы, которые являются аналогами современной смеси ингредиентов глобальной тирании: чёрная магия пережитков древнего сатанизма, реакционные направления вавилонско-иерусалимского культа, и античные аналоги теперешнего англо-американского империализма.

Именно поэтому раздел и называется "Пробуждение царей". Смысл его заключается в том (как я понимаю), что древние кровавые тираны пробуждаются сегодня от тысячелетнего сна мёртвых, проникая из загробного потустороннего мира в наш мир, воскресая-воплощаясь в сегодняшних кровавых властителей.

 

...Под опекой также иудейской синагоги... поставили, памяти ради...
Синод во главе с синагогом... Титом...
Синод во главе со жрецом Элитом...

И ранее:

Императора Нерона (его статую), сына Клавдия,
цезаря, августа, консула в третий раз, в пятый раз
отца отечества, облечённого трибунской властью...

В Надписи XII демоническая "чёрная магия" северных рун присутствует в опосредствованном виде, через онтологические подробности кровавой "бытовухи" варяжских "солдат удачи" (solders of fortune). В описываемые времена скандинавские наёмники были чем-то вроде сегодняшних израильских и американских наймитов сотен военно-шпионских "фирм безопасности", фактически: частных армий. Именно об этом говорится в моей историко-политической работе "Варяжский рецидив". Счастливые пантеистические общинные цивилизации, такие, как северогерманские и славянские балтийские города-государства, с их народной демократией и равноправием, стали добычей скандинавских авантюристов-налётчиков, грабивших и разорявших эти святыни земного рая. Но и этим не исчерпывалась роль северных кондотьеров. Именно их "подписали" римские (папские) крестоносцы, устроившие варварский крестовый поход против языческой германо-славянской Балтии, балтийских племён прусов, литов, жмудинов, семигаллов, латов, и прочих. Тогда как одни скандинавы помогали славянам, германцам и балтам плечом к плечу отстаивать свою веру и независимость от хищных захватчиков-крестоносцев, другие, наёмники и грабители, помогали южным феодалам закабалять и превращать в крепостных свободное население. (Это не принесло ни счастья, ни процветания и самим норманнам: в той же Надписи упоминается гибель слишком многих из них от рук правых защитников).

Виной тому было не христианство как таковое, но то, что, под предлогом его насаждения, народам несли феодальное рабство.

Нечто подобное происходит уже в новое время, начиная с конца XIX века, когда освобождённых реформами от крепостного рабства людей стали снова закабалять с помощью нескольких разновидностей неофеодализма. После II Мировой войны казалось, что этот процесс пошёл на убыль. Два антагонистических политических блока из-за боязни организации противниками народного возмущения пошли на громадные уступки своему населению, и так появился капитализм и социализм "с человеческим лицом". И вот, в начале 1990-х, после того, как США выиграли "холодную войну", все эти сотни миллионов относительно свободных и равноправных граждан стали добычей хищного воронья неофеодализма.

Но если, в ходе того же процесса, полторы тысячи лет назад (при общинной демократии) ещё не было этих жутких технологий, в наше время новый "варяжский рецидив" в тысячу раз страшнее.

Не случайно именно в этой Надписи автор замечает:

"(...) Война, геноцид, зверство давно превратились
в технологию. Мы не боимся смерти другого, а деконструкция
языка ариев и этрурийцев - дело учёных... (...)"

Поразительна "полная аутентичность" псевдодревних эпитафий, или, иначе говоря, стилистическая правдоподобность и точность авторского подражания древним эпиграфическим высказываниям. Это не только верные стихотворные размеры и потрясающе схваченные цезуры, но иная, "не наша", логика мышления, последовательности, иной ассоциативный ряд. Так титаны визуального искусства с подобной виртуозностью подражали Рембрандту и Ван Дейку, иконописцам первых веков христианства, или мастерам флорентийской школы, доказав, что их модернистические работы отражают скрытый внутренний мир человека, а не проблему "недостатка техники".

Более того, автор непревзойдён в реконструкции быта, уклада жизни, социума и общественных отношений, технологий бытовых предметов Древнего Мира. На мой взгляд, подобный уровень исторической реконструкции можно встретить лишь у польских авторов XIX - начала XX века, к примеру, в таких романах, как POTOP, KRZYZACY, FARAON... (Только надо их надо обязательно читать на польском).

"(...) Толпы афинских купцов на пристанях, среди них ораторы, воины,
работорговцы, потомки вождей. На рынках собрания, всюду твердят о правах. Ручные мельницы,
погребальные пелики, ступки из камня, амфоры, шерстяные ковры. Источают свой запах
Афины. Скифский муж не чета хитроумному греку: мало расспросов, интриг, (...)"

Но тот, кто полагает, что целью автора было воссоздание атмосферы древнегреческих босфорских либо понтийских (черноморских) городов-колоний, ошибётся. Фрагменты античных эпитафий, живописание красочного древнего быта, мифологические сюжеты: всё это лишь "причудливая" форма высказывания, чтобы языком древних рассказать о неразрешимом трагизме нашего времени, ставшем (если не произойдёт чуда) "концом всех времён".

Так прирождённый народный философ-самоучка не станет доказывать свои постулаты, цитируя Платона или Хайдеггера, но приведёт "случай из жизни" как аргумент в пользу выводов абстрактных рассуждений. По тому же принципу "от частного к общему" вьётся рассказ Фарая о язвах нашего времени, с помощью громоздких и "простых" (как валуны, из которых слагали стены древних сооружений) языковых средств наших далёких предков. Но разговор идёт при этом о нашем времени, о его жестокости, о власти и её приёмах, таких, как, к примеру, запугивание, и, ради него, убийство невинных:

"Тяжёл шлем Аида. Народу чем больше голов покажи, тем будет послушней;
чумазую девочку на берегу озера Тритониды называли Горгона...
...прими в дар её голову. Во время полёта над Ливией
из сумки Персея падала кровь (...)"

Не случайно, думается, и упоминание Ливии. Недавнее кровавое вторжение американцев в эту страну, её варварское разрушение, ниспровержение её относительно мягкого (по меркам Ближнего Востока) "народного" режима, и зверское убийство американского вассала Каддафи (ни в чём перед Соединёнными Штатами не провинившегося): вероятно, послужило осознанной либо подсознательной ассоциацией.

По неподтверждённым данным, с изуверской жестокостью убитому без суда и следствия Каддафи после пыток отрубили голову.

По интуиции, либо сознательно, Фарай Леонидов противопоставляет свой поэтический цикл "новой мифологии" (типа Толкиена или Дж. К. Роулинг). ("Новая мифология" лишь симулирует борьбу добра со злом, на самом деле прославляет и насаждает масонско-сатанические инициации, обряды и культы).

"Не превратимся в чужой стези пешеходов,
но пройдём дорогой своей - мимо древних надгробий", -

сказано в III Надписи.






















9.

В "древние" эпитафии автором вкраплены фразы и факты, относящиеся к именам и событиям сравнительно недавним. Но и эти, относительно недавние, времена подаются с ракурса античной ментальности, как происшествия, продолжающие хроники Древнего Мира. И то, что автор ставит в один ряд древнеримских и позднесредневековых или постсредневековых европейских императоров, и, соответственно, события, наполняет Надписи совершенно неожиданным смыслом.

"После того, как мы пережили Помпеи (август 79-го),
Наполеона (пожизненное консульство с августа 1802-го),
дела 12-ти цезарей (в ретроспективе) (...)". (Надпись III)

"Музы к Олимпу пошли. Мне ль с Мандельштамом-Гомером
не сосчитать корабли...". (Надпись IV)

(Тут обличается наглый, разнузданный грабёж мёртвых).

[В первой версии моей работы я недооценил значение этой Надписи для ВСЕГО цикла в целом.

При повторном прочтении моей работы и сравнении её с источником (Надписями К. С. Фарая), появилось осознание некого лейтмотива, проходящего через весь цикл, ключ к которому даётся именно в этой Надписи.

Этот лейтмотив, по-видимому, тождество порока Власти пороку Злата, или, точнее, их извечный союз против Любви и Жизни.

Я вижу Золото, этот прекрасный металл, как символ Красоты, Радости и Любви, которыми владеть невозможно, потому что они - "ни для кого": как небо, как цветы... Ими владеть невозможно и потому, что они как морская волна: всегда изменчивы, непостоянны, набегают на песок бытия и сознания прихотливо, их не ухватишь. Чтобы ими владеть, их надо убить. Только мёртвый металл можно "положить в банк".

И тут на ум приходит Das Rheingold Рихарда Вагнера. Злой нибелунг Альберих навек отказывается от любви, и завладевает золотом. Не случайно эта опера самого монументального оперного цикла в истории музыки - "Sie spielt unter Wasser, tief in den Höhlen der Erde und ganz oben auf den Bergen.". "Под водой" и "под землёй" - метафора наших полуосознанных желаний, фантомов нашего подсознания.

Не об этом ли говорит К. С. Фарай, упоминая о сосчитанных им, вместе с Мандельштамом и Гомером, кораблях: фантомов моря, которые сегодня ходят по спине полноводного моря, а завтра становятся могилой моряков и пассажиров? По-видимому, речь идёт об этом месте в "Илиаде" Гомера:

"Только вождей корабельных и все корабли я исчислю.

Рать беотийских мужей предводили на бой воеводы:

495 Аркесилай и Леит, Пенелей, Профоенор и Клоний".

Тут Гомер начинает перечисление флота ахейцев, собравшихся в Авлиде (Беотии) для похода на Трою. И далее:

"С ними тридцать судов прилетели, красивые, рядом.

Вслед ополченья фокеян Схедий предводил и Эпистроф,

Чада Ифита царя, потомки Навбола героя.

Их племена Кипарисс и утесный Пифос населяли (...)"

Тем же манером, Гомер называет каждое ополчение, описывает его корабли и их число.

Я не уверен, что именно иносказательно хотел выразить этим Фарай, но, по логике вещей, глубокая символика заложена в том, что сейчас корабли, оснащённые для захвата добычи, мчатся к цели разбоя, но в любую минуту могут сами сделаться добычей моря, превратившись в прах (т.е. стать добычей Смерти).

В свою очередь, тот, кто поднимает клады со дна морского - поднимает прах. Это узаконенное мародёрство символизирует некроманию и некрофилию банкиров и владык. Продав любовь за золото, они становятся прахом ещё при жизни. И это была бы их личная, их собственная проблема, если бы, вслед за собой, они не стремились сделать прахом весь мир. Особенно власть золота фантастически усиливается на закате каждой цивилизации, олицетворяя собой гибель. Вот и сегодня эта "золотая" печать смерти выступила на лбу нашего мира, пророча гибель всем нам.

Какая связь с тем, что "Пелид его злато унес..."?

Возможно, воображение автора увидело связку между грабительскими походами и дележом награбленного - как символ всё той же безличности злата, его мёртвой вещественности. Но место из "Илиады", где говорится об этом, как будто противоречит такой трактовке:

"870 Сих предводили на бой Амфимах и воинственный Настес,

Настес и тот Амфимах, Номионова отрасль, который

Даже и в битвы ходил, украшаяся златом, как дева.

Жалкий! и златом не мог отвратить он погибели грозной:

Лег, низложенный руками Пелеева быстрого сына,
875 В бурной реке, и Пелид его злато унес, победитель(...)" - перевод Н. И. Гнедича.

Здесь как раз говорится о проклятии злата, о том, что оно несёт смерть, и не только не служит оберегом, но ещё и ведёт к гибели тех, кто обвешивается златом, принимая его за талисман.

Золото (под его именем имеется в виду всё, добытое грабежом) не только несёт гибель и отдельным людям, и народам, но и разделяет их, попирая дружбу и любовь.

Агамемном говорит Сыну Нелея:

"Но Кронид громовержец мне лишь беды посылает;

В тщетную распрю меня, во вражду злополучную вводит.

Я с Ахиллесом Пелидом стязался за пленную деву

Спором враждебным; и я раздражаться на горе мне начал.

Если же некогда мы съединимся с героем, уверен,

380 Гибели грозной от Трои ничто ни на миг не отклонит!"

"В стане, при черных судах, возлежал Ахиллес быстроногий,

Гневный за дочь Брисееву, пышноволосую деву,

690 Деву, которую взял, по жестоких трудах, из Лирнесса,

Самый Лирнесс разгромя и высокие фивские стены,

Где и Эвена сынов, копьеборцев, гибельных в битвах,

Внуков Селепа царя, и Эпистрофа сверг и Минеса.

Грустен по ней, возлежал он; но скоро воспрянет, могучий.

695 В Филаке живших мужей, населявших Пираз цветущий (...)"

Война ахейцев с Троей (Иллионом) и гибель огромного числа людей велась из-за Елены (т.е. из-за женщины). Вражда между Агамемноном и Ахиллесом (Ахиллом) возникла из-за девы, добытой Ахиллом в бою. Похоть: обратная сторона золота.

Терсит вторит Ахиллу (Ахиллесу-Пелиду), обвиняя Агамемнона словами последнего:

"Слабое, робкое племя, ахеянки мы, не ахейцы!

В домы свои отплывем; а его мы оставим под Троей,

Здесь насыщаться чужими наградами; пусть он узнает,

Служим ли помощью в брани и мы для него, иль не служим.

Он Ахиллеса, его несравненно храбрейшего мужа,

240 Днесь обесчестил: похитил награду и властвует ею!

Мало в душе Ахиллесовой злобы; он слишком беспечен;

Или, Атрид, ты нанес бы обиду, последнюю в жизни!"

Так говорил, оскорбляя Атрида, владыку народов,

Буйный Терсит (...)" - Перевод Н. И. Гнедича.

Интересную параллель проводит трагедия "Гекуба" Эврипида, где говорится:

"Лежит Приам, десницу обагрив

Нелидову отродью, - и постылым

Я делаюсь фракийцу; он меня,

Злосчастного, возжаждав злата, солнца

Лишает и пучине отдает,

Чтоб золотом владеть в чертоге". - перевод Иннокентия Анненского.

Фракиец убивает сына Приама, чтобы завладеть золотом отрока. Всё смертоубийство, все войны ведутся из-за добычи (т.е. из-за золота).

И дальше:

"(...) Пелид,

Над насыпью могильною поднявшись,

Остановил движенье весел, жадных

До волн отчизны, и сестры моей

40 От воинов он требует, для гроба

Отрадного убийства; в дележе

Царь доли ждет и не напрасно. Дружба

Желанный дар почившему присудит...

 

Два трупа двух детей своих моя

Сегодня мать увидит: труп несчастный

Моей сестры и мой: к ногам рабы

Убитого прибьет волна морская." (перевод тот же)

Пелид (Ахилл), кровожадный и алчный завоеватель-изверг, каким он представляется большинству древних греков, без надобности пролил столько крови (как Суворов), что к своему величайшему герою греки начинают питать отвращение. И даже из могилы он ("над насыпью могильною поднявшись") требует крови!

("Одиссей:

Старуха, не тебя, а дочь твою

Потребовал от нас Пелида призрак.")

Только один Агамемнон вступается за обречённую на смерть:

"За благо твое, о Гекуба, стоял

120 Пророчицы Вакха вознесший

Ложе - Атрид Агамемнон".

Атрид Агамемнон проникся жалостью к малолетней Поликсене, пытаясь спасти её, не дать зарезать её, принеся в жертву богам (как настаивал кровожадный вампир Ахилл). В уста Атрида Гомер вкладывает многие философские рассуждения. У других древнегреческих авторов он также изображается носителем рассудительности и противником ненужных убийств.

"К о р и ф ей

Но кто ж убил его? Тебе не снилось?

Г е к у б а

Мой гость, мой друг, фракийский конелюбец,

Которому отец малютку вверил!

К о р и ф е й

Что говоришь? На золото польстясь?

Г е к у б а

Без имени поступок, наважденье...

О, боги милые! Где ж это совесть?

Кто за гостя накажет тебя?

О, будь ты проклят!

Так искромсать железом

Тело ребенка..."

И вот, Эврипид вкладывает в уста Гекубы главную мысль, которой мы и закончим эту вставку:

"Увы! Увы!

Свободы нет меж смертными: один

Богатства раб, а тот - судьбы, иному

Кладет предел толпа его сограждан,

Тем письмена законов не велят

Так поступать, как хочет их природа.

Ну что ж, и ты не исключенье: черни

Боится царь".]

Замечательная доминанта 1-го раздела: элегия V, с подзаголовком Moscovia (Московия). Московское государство (Великое княжество Московское) и его наследница, современная Москва -государство в государстве, - представлено как отдалённая и захолустная провинция античного мира, где имперские пороки предстают в ещё более гротескном, гипертрофированном виде. Тирания, цинизм, лживые "святыни", казни правдолюбцев, поэтов и святых: всё тут крупнее, бросче, словно рассматриваемое через увеличительное стекло. Но (парадокс!), вольно или невольно (а, возможно, и вопреки замыслу), именно в этом стихотворении сказ наполняется высокой человечностью, благородной элегической глубиной.

Родной город поэта, хранилище лелеемых с детства ассоциативных связей, где каждый камень, каждый дом, квартал и площадь наполнены персональным сакральным смыслом, Москва предстаёт самым эзотерическим "кладбищем" из уже описанных.

Не случайно и сравнение, противопоставление двух российских столиц: Москвы и Санкт-Петербурга. Сталинизм как фальшивое возвращение к средневековому периоду московского государства бросил тяжёлую кровавую тень на всю историю доромановской Московии. Эта монументальная, помпезная тень сталинизма (включая и стилевую патину сталинского ампира и псевдоклассицизма) по сей день стоит на горле Москвы.

Фарс имперского, пост-цезаревского Рима словно отдаётся эхом в отзвуках кровавой бюрократической поступи "Командора" сталинской эпохи:

"Итак, по приказу, по одобрению, с санкцией и волей народа
[поставлены] в знак почёта С. Д. Меркулова - бюсты на четырёх захоронениях
в 1947-м, и Жданова, в 1949-м".

Трагический, пронзительный диалог между ребёнком и его матерью неожиданно врывается диссонансом в эту загробную, могильную пустоту. Здесь в "детской", сказочно-иносказательной форме передаётся метафизический смысл жути земной юдоли, неразрешимость главных вопросов бытия. Затем уже диалог прерывается внедрением других рассуждений и тонкой эссенции атмосферы Москвы, центра этого гигантского города. Словно проглочен конец прежнего диалога, прерванный цезурой-цитатой Ad futuram rei... - и очень личное, любовно-лирическое воспоминание, словно призрачная тень над кладбищем памяти, с изумительным изображением атмосферы, ландшафтов Москвы...

В Надписи V, посвящённой замечательному фотографу-художнику Мише Каламкарову, проводится идея тождества Смерти и Власти. Тут создаётся ирреальная, мистико-эзотерическая атмосфера, похожая на некоторые страницы поэзии Олега Асиновского, посвящённые его рано умершей маме. Невероятным, непостижимым образом Олегу удалось (при посредстве теософской и теологической логики, идей Платона, Плотина и Декарта) передать загадочную, заколдованную атмосферу "неземного", потустороннего мира. Фараю тоже это удалось, но по-своему, своими собственными поэтическими средствами.

Всесилие и бессилие Власти заключается в том, что любой властитель: ничто (прах) против Смерти. Настоящим Верховным Властителем мира Власти (не знающего, не воспринимающего иных ценностей!) является Смерть, которая побеждает любого, самого всесильного деспота и тирана. Верховенство и победа Смерти в мире власти определена заранее, априори. Тут же высвечивается ещё одна связка: Власть тождественна Убийству, потому что неизменно ведёт к убийству (или убийство ведёт к власти) и существует ради возможности убивать.

"и убил (стал Митридат горой); пришла смерть к сыну его, предавшему отца,
и увидела его, и победила (Veni, Vidi, Vici!..)".

[Фарай даже не расшифровывает настолько известное восклицание, приписываемое Юлию Цезарю (Пришёл, увидел, победил)...]

Как Победительница Всех Тиранов, Смерть имеет над ними и прижизненную власть, заставляя повсюду сеять гибель. Вассалы Смерти, владыки множат смерть в мире живущих, помогая потустороннему миру убивать нашу реальность. Трусливый страх перед категориями небытия, забвения, ничтожества, нищеты, тщеты, безвестности, и т.п., заставляет индивидуумов с типом правителя любыми средствами пробиваться "наверх", на своём кровавом пути оставляя горы трупов. Даже самый "человечный" властелин не может не убивать.

В моей (разработанной в конце 1970-х) Теории Социальных Типов не только описываются основные социальные "виды" и "подвиды" (и их психофизические особенности), но и говорится о том, что люди разделены на 2 большие группы: хищников и плотоядных. Если у других живых существ особи разных классов отличаются "антропологически", у людей эти коренные различия, приобретаемые от рождения, присутствуют в скрытом виде. К примеру, муравьиная матка отличается от всех других муравьёв размерами и строением тела; в одном и том же муравейнике (муравьином социуме) живут "воины", "строители", и другие особи, каждый класс которых отличается своей физиологией. Люди же имеют одинаковое же строение тела, одну и ту же физиологию (различающуюся лишь у мужчин и женщин), но их принадлежность к разным подкатегориям своего вида определяется на скрытом, психофизиологическом уровне.

В моих поздних работах ("В чреве Матрицы" и др.) пересказываются научные теории современных психологов, психиатров, философов, социологов, и других учёных, подтверждающие верность моих постулатов. Они доказывают, что социальный тип: это прирождённое качество, и что люди от рождения делятся на хищников и плотоядных. Иными словами, правителями не становятся, ими рождаются. С точки зрения "нормальных" людей, властолюбие и политическая карьера: это психическое отклонение, своего рода патология, нечто вроде стигмы серийного убийцы.

Перефразируя цитату из Шестой Надписи, можно сказать, что правители пожирают нас "глазами, несущими пламя - Миру, Земле, Себе".

 

"Распятые боги" в Седьмой Надписи, путь наверх, с запрограммированным, как установка компьютерной программы из дистрибутива, падением "висельников", не случайное упоминание Гермеса (смотрите раздел 3 нашей критической работы), "ваятель, неумолимый как врач". Трагедия разрушения в Восьмой Надписи ("(...) Куда взор ни брось, всюду - напасть (...) всюду жёны и дети провожают сурово на ратный труд"), гибель Боспора, а с ним и Европы "в азиатских степях", "Салют вам, повстречавшие смерть накануне похода".

Это о нас! Это мы, "повстречавшие смерть накануне похода"! Это НАШ мир гибнет, окружённый врагами. Но мы, погружённые в спячку ступора, не замечаем того, продолжаем зарывать голову под подушку иллюзий сна, как страус в песок.

Не случайно автор напоминает нам в Девятой Надписи, что речь идёт О НАС (Tua res agitur!). Это мы в Дантовом аду, мы спускаемся в пылающий огонь по его кругам. Но автор знает, что нас не пробудить...

Чуть подробней об этой интереснейшей эпитафии.

 

Главные идеи Надписи IX оглашаются в повествовательной манере, разворачиваясь на манер свитка. "Само" перечисление имён, крипто-сегурийский метод повествования несут смысловую нагрузку по принципу контрфорсов. Приговор Данте (род. 1265 - ум. 1321) Советом флорентийской общины (при том, что флорентийская культура: одна из немногих в истории, достигших вершины культурного расцвета): это приговор не одному Данте, но всем поэтам. Не случайно автору пришла на ум счастливая мысль соединить прямое цитирование в первом разделе с аутентичным текстом во втором. Мавзолей Данте в Равенне "как корабль (...) - с брешью". ("Душа моя нырнула в лучший мир") Возможно, сентенции этого отрывка отражают подсознательные надежды на то, что всемогущая любовь "из-за гроба" в силах облагородить и остановить кошмар нашего времени...

Словно "наугад" положенные "кирпичики" конструкции этого стихотворения чудесным образом сложились в символы некоторых эстетических принципов Данте. Интересно, что этот приём являет собой полную противоположность метода, использованного в моей поэме "Мастер и Беатриче", где также отражены некоторые эстетические идеи Данте (преломлённые в творчестве современных неаполитанских поэтов).

Не случайно и соединение судьбы Данте с судьбой Мандельштама, величайшего послереволюционного русского поэта. Изгнание: удел любого одержимого творчеством художника, от Овидия до Данте, и от Данте до Мандельштама. Такова моя собственная судьба, и мысли, отражённые в моей поэме "Изгнание". Но самое страшное - изгнание "на тот свет". Терновый венец, "изгнание изгнаний".

И вот Мандельштам помещён в ад Данте, в Инферно:

Иосиф, сын Эмилия, прощай...

Вошёл в нелепой шапочке, разделся

у пекла адского воронки круговой.

Забрёл в орган ревущий. Сгинул в звуке...

 

В конце стихотворения раскрываются даже обстоятельства смерти Мандельштама, словно противопоставляя самому высокому и возвышенному бренность человеческой жизни, высочайшим идеалам и чувствам - земной прах...

Мне не известно, знал ли автор, а, если знал, то думал ли о "Разговоре о Данте" Мандельштама: самом потрясающем и уникальном из всего, когда-либо написанном о великом флорентинце...

Иная логика, причинно-следственный ряд, словно "не наши", не человеческие, аллюзии: захлёстывают в Надписи Х.

Она обращена к конкретной женщине (и её смысл должен быть понятным только ей; на то же указывает и эпиграф (Петрарка к Лауре). Иными словами, нам представлен как бы суррогат чисто-лирического.

И, опять же, вряд ли автор знал о том, что (по исключительно редким источникам) древнеегипетская религиозная философия рассматривала мужчину и женщину как "2 половинки" одного существа.

Всю жизнь нас преследует чувство, что главное ещё не достигнуто. Мы всегда "накануне свершений", "накануне похода".

Повторю то, о чём уже говорилось выше:

"Салют вам, повстречавшие смерть накануне похода".

Это о нас! Это мы, "повстречавшие смерть накануне похода"! Это НАШ мир гибнет, окружённый врагами. Но мы, погружённые в спячку ступора, не замечаем того, продолжаем зарывать голову под подушку иллюзий сна, как страус в песок.

Зато пробуждаются призраки деспотов и тиранов, и, пользуясь нашей спячкой, воплощаются в наших правителей...

И возглас "Пробудись!" из Десятой Надписи (основанной на древнеегипетской Книге Мёртвых) услышим не мы, а наши губители и тираны, восставая от спячки многих тысячелетий, вставая из могил и саркофагов по заговору таинственных египетских молитв. Точно также лозунг "Германия, пробудись!" услышали лишь будущие зомби из СС и Гестапо...

 

10.

"Надписи" К. С. Фарая: капитальная работа, ради которой был проделан титанический труд исследователя и поэта.

Это не дешёвая "комната ужасов" или "кривых зеркал", не водевиль с историческим антуражем.

Пронзительный бросок в пропасть времени XI эпитафии, наполненный трагедией смерти рядовых людей (братьев), и перечень тиранов в XIII эпитафии - словно два полюса планеты жизни.

Любая победа: поражение; любая захватническая война: позор; любой тиран: "ошибка природы"...

Минуют десятки, сотни, или тысячи лет, и потомки, забыв о крови и разбое, сопровождавших правление великих властелинов, воспринимают их как своих героев и кумиров. На самом деле кровавое насилие, во имя любой, пусть самой благородной цели, порождает и оставляет после себя только кровь, слёзы и ещё более страшный виток трагедий.

Перечисляемые имена тиранов звучат как проклятья: Александр III Великий (Македонский), Гай Юлий Август (Цезарь-кесарь), Карл I (император франков), Наполеон Бонапарт (французский диктатор), Адольф Гитлер (германский диктатор), Джордж Уокер Буш-младщий (участник заговора 9-11)... С одним только упоминанием в том же ряду трудно согласиться: с упоминанием Джона Кеннеди. С одной стороны: ещё одна политическая акула; с другой: мученик, пострадавший за то - человечное, - чего не было у других акул.

В Надписи XIV почудилось наше человеческое стремление как-то гарантировать себе влияние на то, что будет после... Воздействовать силой мысли на посмертное - для нас - человечество. Оно (это стремление) сродни ворожбе, хоть и питается отнюдь не одним лишь эгоизмом. В нём: забота о потомках, беспокойство об их судьбе и благе. Сложная, разнообразная гамма идей и переживаний. Выиграть, заработать себе хотя бы крошечное местечко в грядущем мире, который будет, когда уже не будет нас самих... Но тот фантом, который представляет наша посмертная "индивидуальность": он отнюдь не добрый, или, по крайней мере, далеко не всегда. И та, побочная, зловещая окраска, что, бывает, сопровождает его: она как предостережение от жажды создать себе "памятник нерукотворный". Американский фильм сего года, "Трансцендентное": он как раз об этом. Жаль, что пошлая интерпретация англосаксонским кинематографом этой отнюдь не банальной идеи, и другие элементы её опошления: как заноза, как затемняющие шоры. И, вот, неожиданно, сам автор прокомментировал своё произведение:

"XIV - ключ к ещё одному (возможно, не менее важному, чем остальные) измерению книги. Пушкин, Паунд, другие - создававшие при жизни свой художественный памятник, по сути, конструировали Командора. В ином измерении этот нечеловеческий (отчасти тоже тёмный - duende Антонио Мачадо и Лорки) призван пожать руку Дьяволу, покончить с ним, но, и это всего лишь мечта. Мечта великого художника, действующего порой в пограничном пространстве, в дьявольском водевиле. Не всякий художник тут может быть упомянут. В номере XIV всё звучит

достаточно четко".

2-й раздел цикла (Надписи с XV по XX) основан на латинских эпитафиях, найденных в Перистиле.

Стихи этого раздела написаны с использованием очень тонкой по эстетике стилистики, эпическим слогом, напоминающим такие стилистически совершенные работы Фарая Леонидова, как Нарцисс, и весь цикл Прощание с призраками. Его тяготение к благородному, эстетически завершённому античному средиземноморскому "классицизму" получает здесь второе рождение.

 

И тут события и литературные персонажи нашей, постантичной, цивилизации, рассматриваются через призму античной ментальности, описаны по законам и канонам древнеримской эстетики:

"Так и начнём! Тропою гекзаметров выйдем (о, Песни!)
на побережье, где Робинзон, Робинзон бесприютный
машет рукой кораблю, проходящему мимо. Иссохло
тело его, кости покрылись кожею старца (...)". (Надпись XV)

Символика и метафоры подаются сквозь фильтр позднегреческой и римской мифологии.

Всё здесь отражает внутренний "классический" античный баланс, уравновешенность. Эта способность античности не впадать в безумие, что бы ни происходило, проводится как антитеза патологии власти, несущей безумие во все времена.

Её вирус помешательства содержит в себе зерно гибели античности, ради власти окружившей себя стенами и барьерами (Надпись XVI). Каждый античный полис (город) напоминал сегодняшнюю Москву, заносчивую и надменную, вытягивающую все соки из целой страны, как вампир выпивает кровь жертвы. Неудивительно, что, будучи в позднесоветский период генератором "антисовковости", Москва [как в незабвенные 1928-1933-й годы; вспомним записку Дзержинского] опять притягивает магнитом всякую совковость и посредственность. Фарай, коренной москвич в 3-м поколении и патриот этого города, всеми фибрами души воспринимает тончайшие переливы изменений московской внутренней атмосферы, как бабочка крыльями - малейшие дуновения ветра. И его Надписи - это, одновременно, и эпитафии целому историческому периоду постсоветской Москвы, абсолютно невероятной и потрясающей, но достигшей этого взлёта, этого богатства, бесконечного разнообразия и безграничности за счёт беззастенчивого грабежа всей России...

"(...) Маляры приходили с вёдрами, в рубахах,
выпачканных краской, в рукавицах. Надписи
проступали из-под толстого слоя зелёной "маслянки"
еле заметными очертаниями прошлого. Чужие в домах.
Провинциалы пустоголовые, пустокарманные, те,
что были по ту сторону. Заняли наши места
по эту строну Тибра. (...)"

С одной стороны - растущие, как грибы, дворцы москвичей-нуворишей, "поднявшихся" "на охране и ещё 3-х работах одновременно", ни одну из которых не делают удовлетворительно. С другой: сотни тысяч бездомных ("бомжей") москвичей и приезжих, лишённых всяких прав, включая права на жизнь; миллионы мигрантов и временных рабочих, немалое число которых столица эксплуатирует почти как военнопленных.

И тут проходит аналогия с энволюцией античного мира.

Сравнительно мягкое древнегреческое "семейное" рабовладение, уже при Александре Великом (Македонском), сменила жесточайшая эксплуатация и массовость рабовладельческой системы. Большие латифундии, с сотнями, а то и тысячами рабов, целые армии невольников, бросаемые на взятие городов в захватнических войнах: вот коренной поворот, определивший неправедность и войну на стороне Зла главных античных империй, и, соответственно, их будущее падение. Древний Рим довёл эту деструктивную тенденцию до предела. Восстания рабов потрясали империю, разрушая её основы, как восстания под предводительством Разина и Пугачёва - основы Российской империи. Античный Рим, как и Москва - город-вампир, сосавший кровь не только из италийских земель, но из провинций, из всего тогдашнего мира. Туда, в этот эпицентр власти, богатства, разврата и скверны, устремлялись все авантюристы, мошенники, солдаты удачи, властолюбцы и деспоты.

Возомнивший себя центром мира (как сегодня вашингтонский Белый Дом!), Рим, в итоге, получил то, что заслуживал.

Жестокая эксплуатация Москвой почти дармовых работников (мигрантов с Кавказа, Молдавии, Румынии, Беларуси, Украины, и других регионов - не говоря уже о мигрантах из провинциальных городов России): это, по сути, современный аналог античного рабовладения.

Диалог москвича с "пришельцем" почти невозможен: будь "пришелец" на дорогой машине, с Ролексом на запястье и Паркером в нагрудном кармашке, или с киркой, метлой, лопатой, ведром или кистью. Ведь ему не понять носителей совершенно иной ментальности "по эту сторону Тибра". Москва и Россия: разные цивилизации, разные культуры, разные социально-этические стереотипы.

Но даже жёсткое московское рабство - всего лишь периферийный отголосок центрального мирового процесса, эпицентр которого находится в Соединённых Штатах, Израиле, Великобритании (см. "ГУЛАГ Палестины", "Трупный запах сионизма", "Матрица по-канадски", "В чреве Матрицы", и др.). В Англии сегодня более 8 миллионов работающих семей, которые живут (согласно британской статистике) ниже абсолютного уровня нищеты. Ниже уровня абсолютной нищеты находятся 5 миллионов британских детей. (А прибыль банков, богачей и корпораций баснословно растёт). Американскому ГУЛАГу посвящена целая глава моей работы "В чреве Матрицы" (десятки миллионов американских заключённых используются режимом США для каторжного рабского труда на заводах и фабриках, даже в сервисе, или на предприятиях, построенных внутри тюремных оград). Дошло до того, что людей хватают, арестовывают и судят по сфабрикованным обвинениям лишь потому, что местному тюремному рабовладению (значительная часть тюрем в США переданы в частные руки и стали настоящими рабовладельческими предприятиями) позарез нужны специалисты-профессионалы их профиля.

Восхищаясь культурными достижениями древнеримской цивилизации, её литературными шедеврами, мы совершенно забываем о том, что многие их авторы были такими же кровавыми дикарями, как представители сегодняшней американо-сионистской элиты.

Но существует ещё один слой фальшивого доминирования римских достижений над достижениями других народов эпохи античности. Мы имеем в виду систематическое и целенаправленное уничтожение римлянами наследия всех других культур, кроме греческой (какую римляне считали своей предтечей). Варварское уничтожение римлянами Карфагена (чтобы не осталось даже следов культуры, намного превосходившей римскую), центров империй Селевкидов и Птолемеев (включая эллинский Иерусалим), артефактов наследия других культур тогдашнего мира: вот причина, по которой римская литература кажется нам сегодня такой выдающейся и блестящей.

С падением Рима целенаправленное уничтожение артефактов прошлых культур не только не прекратилось, а стало проводиться в ещё более широких масштабах.

Папский Ватикан и союзная ему Англия (роман ненавистников!) с первых веков II тысячелетия нашей эры стали изымать и уничтожать всё, что могло поставить под сомнение превосходство древнеримской культуры, так как считали себя её наследниками и преемниками. Крестовый поход против Византии, организованный Ватиканом, окончился варварским разрушением крестоносцами византийской столицы, поджогами и грабежами тысяч византийских церквей, разбитием или повреждением бесчисленных скульптур и памятников. С особым ожесточением жгли и громили крестоносцы знаменитые византийские библиотеки, уничтожив громадное число бесценных артефактов и рукописей.

Раздуваясь, как кобра, и захватив полмира, Британская империя повсюду громила и уничтожала культурное наследие других народов. Захватив Пекин, англичане до основания разрушили и разграбили самый древний на тот момент город на Земле, разгромили, сожгли и разворовали его библиотеки и хранилища культурных ценностей.

Мракобесы еврейского религиозного фанатизма, в свою очередь, на протяжении тысячелетий изощряются в уничтожении всего, что, по их мнению, могло бы поставить под сомнение, превзойти, либо дискредитировать достижения "еврейского народа", постулаты еврейской религии, и т.п.

Марафон уничтожителей продолжается по сей день, именно поэтому нам так мало известно о Византии, о её истории и культуре. Именно по той причине, что Запад по сей день воспринимает византийскую цивилизацию как своего исторического конкурента и врага, тема Византии изъята из программ школ и университетов; не найти византийских источников среди переведенных на другие языки и в цифровые форматы; практически не изучается византийская литература.

В действительности, византийская цивилизация во многом (если не во всём) превосходила римскую не только потому, что просуществовала чуть ли не на тысячу лет дольше. Наоборот, она именно потому и просуществовала намного дольше, что Восточная Римская империя (Византия) изначально превосходила Западную (Рим) по своим достижениям и качествам. Греко-армянская Византия создала замечательную литературу, в том числе и выдающиеся образцы поэзии. Но её авторы не переведены и не изучены, а, если переведены, то эти переводы стали самой недоступной библиографической редкостью. Единственной державой, предпринявшей титаническую работу для отыскания, собирания, изучения и переводов византийских источников, была царская Россия.

 

Начиная с середины XIX века, и особенно в предреволюционные годы, в России была опубликована целая византийская библиотека. После революции книги этой библиотеки подверглись систематическому и целенаправленному уничтожению. Но даже то, что сохранилось, открывает нам глаза на правду.

[Исключительно интересные сведения о сохранявшихся в Византии греко-римских языческих традициях (и, в частности, праздновании языческого "фестиваля" Брумалия) приводит историк Елена де Нонвейер. (Венецианский журнал ПОРФИРА, редактором которого она же и является ("Bisanzio e le Crociate, incontro e scontro tra Oriente e Occidente" Atti del convegno, Venezia, 10-11 dicembre 2011. Porphyra, anno IX, n. 17. Un esempio di 'utilizzo' del paganesimo greco e romano a Bisanzio : il caso dei Broumália; di Elena Nonveiller). Несмотря на осуждение именно этого праздника как Восточной, так и Западной церковью, указывает Елена де Нонвейер, он сохранялся с V по X век, или даже вплоть до XII. Также крайне любопытно, что бытовали 2 формы этого, связанного с зимним солнцестоянием, празднества: "имперская" и "народная".]

Сегодняшняя же Россия, в отличие от царской, развивается дальше уже на римском наследии (не на византийском), особенно Москва. И, тем самым, демонстрирует свою вассальную зависимость от римских апологетов - Англии и Соединённых Штатов.

Это отступление - лишь капля из того, что скрывается за метафористической и метафизической оболочкой Надписей [парадоксально: иногда вопреки замыслу автора], лишь один крошечный пример из огромного множества смыслов. Как любое многозначительное произведение, каждая Надпись этого сборника: это спрессованный с огромным сжатием океан информации, безбрежный и бездонный.

Не зря сказано в этом стихотворении: "Вернуть равновесье". (Смотрите выше)

 

 

11.

Надпись XVII: замечательный "срез" древнеримского общества; казалось бы, от лица автора цикла; и всё-таки от лица самих людей античной эпохи.

Трогательно и трагично умершие продолжают цепляться друг за друга, продолжая составлять (упоминанием профессий и занятий, места в общественной иерархии) - все вместе - уже не существующую социальную структуру.

Все социальные противоречия, тяжёлый груз проблем и драм, неравенства и несправедливости: переносятся в пустоту могилы, ничего не значащие для тех, кого уже нет, и многозначные для следующих поколений живущих. Смерть уравнивает всех ординарных людей, чьё место в обществе, достижение либо не достижение богатства и влияния: всего лишь сведения, безличные, абстрагированные от персоны. И только тиранов и поэтов смерть не примирит с их эпохой и жившими в ней.

Ещё этот длинный перечень имён простых безвестных людей воспринимается как антитеза именам великих и знаменитых убийц - деспотов и тиранов, как противоположность родословным ветхозаветных рабовладельцев и садистов.

Просматривая свою давнюю переписку с небезызвестным Ноамом Чомским (он сравнивал постмодернистское общество со стадом парнокопытных животных, отданных на скорм львам и тиграм), я нашёл - в ответ - свою реплику. Будучи "животными" одного вида, все особи "стада" имеют равные с хищниками шансы остаться в живых (защищаться). Дальше уравниваются эти шансы в связи с тем, что "травоядных" гораздо больше. Проблема в том, что человеческие "львы" и "тигры" манипулируют сознанием жертв, мешая им объединиться, и, одновременно, не давая расширять свои интеллектуальные и физические возможности. Поэтому, утверждал я, вернее было бы сравнить постмодернистское общество с бойней, к которой полвека откармливали стадо. Банкам и корпорациям нужны бездумные "жвачные" потребители, и, чтобы сделать их таковыми, используется дьявольски изощрённая пропаганда. С помощью целиком монополизированного дискурса, рядовые члены общества превращаются в ведомых на бойню животных.

Через пару лет после моей дискуссии с Чомским, другой мой корреспондент, также небезызвестный - Исраэль Шамир (благодаря усилиям которого на свет появился мой основной сетевой ресурс), - написал исчерпывающе ёмкую работу "Хозяева дискурса". Чомский, в свою очередь, пришёл к выводу, что корпорации обрабатывают общество таким образом, чтобы люди становились бездумными потребителями "услуг" и товаров, которые им не нужны и которых они не хотят (самый яркий пример: камеры-шпионы и вся индустрия охранных фирм, фирм "безопасности"). Чтобы добиться этого с предельным результатом, они создают общество, члены которого в максимальной степени дезинтегрированы. А это качество индивидуумов жить рядом и никак не быть связанными друг с другом, постепенно переходит на уровень антропологических мутаций.

Как однажды сказал мне в шутку Джон Брайант (Birdman), известный американский поэт-сатирик и диссидент, если заставить дураков усиленно молиться, расшибая лбы, то через 2-3 поколения слово "дурак" выступит у них на лбах.

В рабовладельческую и феодальную эпохи сословие потомственных рабов формировалось с помощью насилия, закрытия доступа к образованию и сословных перегородок. Крепостные крестьяне и челядь антропологически были такими же людьми, как те, кто их нещадно эксплуатировал. В Древнем Риме вольноотпущенники, бывало, делали головокружительную карьеру.

На современном научно-техническом уровне, у правящих в глобальных масштабах "отморозков" появилась возможность вывести касту "недочеловеков": потомственных рабов с искусственно низким интеллектом и дегенеративными умственно-биологическими качествами. Это (по их представлениям) должен быть иной подвид человеческой расы, социальный статус которого будет закреплён уже не только социальном уровне, но непосредственно в ДНК. Иными словами, бесконечно долго, бесчисленными поколениями - эта социальная дегенеративность будет передаваться по наследству генетически от родителей к детям. Это как искусственно выведенные породы собак, качества которых сохраняются, передаваясь по наследству.

Современные технологии предоставляют и другую возможность: поголовную чипизацию. Высшие касты получают чипы, расширяющие человеческие возможности; нижние касты - наоборот. Чипизация населения уже проводится в Соединённых Штатах, но её масштабы пока ещё не позволяют говорить о новой расе киборгов. Компьютерные чипы всё более совершенствуются, и полная их интеграция с человеческим мозгом не за горами...

В своё время, разрушение феодализма (помимо других факторов) обусловил рост технологий и усложнение производственных процессов, для которых требовались всё более грамотные работники. Как бывший безграмотный крепостной крестьянин, рабочий уже не устраивал заводчика. Пришлось дать пролетариям хоть какое-то образование. А грамотность низших классов разъедает сословные перегородки. Возникло иллюзорное равноправие.

Эта ситуация представляла собой огромное неудобство для хищников социума: человеческих "львов" и "тигров". И выход был найден: с помощью тотального контроля над населением и крайне агрессивной пропаганды (промывания мозгов). То и другое сразу же было объединено в единый комплекс, так, что образовалось нераздельное целое.

За десятки лет предсказали чудовищные последствия этих античеловеческих технологий: "1984 год" Джорджа Орвелла, и "Общество Спектакля" Ги Деборда. В 2002-м году Френсис Фукуяма словно заново сфокусировал страшные пророчества этих авторов в своей книге "Наше будущее после Человека".

Одним из элементом кафкианского, орвеллианского кошмара стала подмена вербально-образного и музыкально-образного мышления рядом примитивных зрительных символов, не связанных прочно с глубоким мыслительным процессом. Это позволяет нашим сегодняшним правителям добиться своей цели ещё до генетического выведения особой "расы рабов", или поголовной чипизации населения.

Вербально-"текстовый" интеллект является основой рационального мышления. Логический ряд, связка казуальность-следствие, и т.д.: чисто-человеческие, соединённые с осознанным существованием, с нашим сознанием инструменты познания и изменения окружающего. В "естественной природе" нет ничего подобного человеческой "свободы воли". И только в строго ограниченных социальных рамках этот феномен возникает и спорадически существует. Этот хрупкий, очень уязвимый механизм: базис нашего разумного, целесообразного мышления. Человеческий мозг (наше сознание) - вообще самый гибкий, быстрее всего адаптирующийся к меняющимся условиям жизни орган. С начала ХХ века принципиальная разница в том, что большинство населения поставлено в такие условия, когда человеческий мозг вынужден адаптироваться к когнитивным изменениям, специально сконструированным человеком для контроля над другим человеком. Особого размаха достигла эта тенденция в последние десятилетия. Целью её является "вывести" социальную "породу" гораздо более подчинённых (покорных) и управляемых (контролируемых) людей.

Так происходит описанная Пазолини катастрофическая "антропологическая мутация".

Ведущие к ней античеловеческие социальные технологии используют то, что в человеческом мозгу символы-иконки (в виде особых визуальных изображений) обрабатываются-усваиваются гораздо быстрее мыслей. Если поставить население в зависимость от быстроты "пропускания через себя" (через свой мозг) визуальных команд, в ущерб казуальному, причинно-следственному рациональному мышлению, то степень приспособляемости к быстрому ряду визуальных команд постепенно вытесняет степень приспособляемости к логике.

Ещё в Древнем Египте правящая элита уже знала об этой социальной технологии, за несколько тысячелетий до современного научно-технического скачка. Именно поэтому графические пиктограммы Древнего Египта практически ничем не отличаются от современных компьютерных символов-"иконок" десктопа (экрана, рабочего стола). Ничего подобного не было ни в одной исторической культуре, ни в одной цивилизации, кроме наших двух. И такого, чего не было ни в одной исторической эпохе, кроме нашей и древнеегипетской, можно перечислить немало. Это заставляет многих, вплоть до учёных-исследователей, рассматривать внеземные корни древнеегипеской цивилизации. Я, в своё время (20 лет назад), предложил гипотезу связи Древнего Египта с цивилизацией иных гоминидов с большим объёмом мозга. Интересные гипотезы предлагал мой друг, известный московский журналист, Савелий Кашницкий, недавно скончавшийся при странных обстоятельствах.

В нашей электронной цивилизации рядовому человеку (каких 99 процентов) почти не нужен для жизни рациональный подход, но лишь способность и навыки комбинировать образы-символы по аналогии. В нашем мире привычный до сих пор принцип рационального мышления, исключавший противоречия, оказался бесполезен, т.к. визуальные образы множат друг друга, по определению Баумана и Лорсуата, с "нелогической динамикой". Бауман назвал наш мир "liquid world" (перетекающий, жидкостный, нестабильный, подверженный нескончаемым трансформациям). Чтобы выжить в "водяном мире", мы вынуждены развивать мозговую активность в ответ на бесконечную цепь быстро сменяющих друг друга визуальных образов и эмоций.

Но это лишь для 99 процентов людей, над которыми 1 процент человеческих "львов" и "тигров" имеет сегодня почти беспрецедентную в прошлом власть. Этот 1 процент продолжает пользоваться "старой, доброй" конвенциональной логикой для упроченья своей власти и богатства. Изуверские средневековые парадигмы, с помощью которых властолюбивые и кровожадные феодалы расширяли свои владения (опираясь на чисто-рассудочный, исключавший излишнюю чувствительность и прочую иррациональность, принцип мышления), и сегодня руководят действиями Ротшильдов, Рокфеллеров, Варбургов, Бушей, и прочих подобных династий.

Всё это пространное отступление понадобилось, чтобы показать, что Надпись XVII это эпитафия тем самым "99-ти процентам"...

12.

Дедушка по отцовской линии моего родственника, Владимира Сергеевича, барон Владимир Александрович фон Поссе, в своих письмах Чехову, Горькому и Толстому не раз упоминал о феномене литературного диалога. Питер Акройд, в своём апокрифе предсмертного дневника Оскара Уайлда; Ильф и Петров в совместном литературном творчестве; Осип Мандельштам в работе о Данте; К. С. Фарай, примеряющий на себя одежды Овидия в Надписи XVII (и вообще в НАДПИСЯХ) - всё это примеры того или иного типа литературного диалога.

Когда Владимир Александрович фон Поссе познакомил молодого Горького (Алексея Максимовича Пешкова) с Толстым, графу Льву Николаевичу Горький с первой же встречи не приглянулся. Диалог не получился.

В 2001-м году, после событий 11 сентября в Соединённых Штатах, я был одним из немногих, кто сразу осознал, что миру, каким мы его знали до того дня, конец. Я нисколько не сомневался в том, кто осуществил грандиозные террористические акты, и с какой целью, будучи абсолютно уверенным: никакой Бин-Ладен, никакие "мусульманские террористы" к ним не причастны.

Уже 25 числа того же месяца я посвятил следующее стихотворение Фараю Леонидову, с тех пор - одно из моих самых любимых.

ОСЯЗАНИЕ ДОЖДЯ

 

К. С. ФАРАЮ

 

каждая клеточка впитывает этот город
пьёт его большими глотками страшась не напиться
вечер опускается крыльями чёрной моли
огни блестят как золотая пыльца на крылышках насекомых
дождь не хватает только фиакров

готические соборы югендстиль неоклассика модернизм
замки крепости купола колоннады балюстрады ротонды
проплывают в окне автобуса под крыльями чёрной моли
наполняют воздух с дождём ароматами времени и лукавства
осень не хватает только эпохи

вот и кончилось последнее европейское лето
майский воздух свернулся в трубку
напитался
влажностью разложенья
бессмертие не состоялось
паруса как руки ветра растут на море
многоокая перспектива
оседлала пространство
осень

за кулисами
распадение основ репетирует свой выход
и только здесь всё пока осталось как прежде
палитру огромных деревьев разнообразит сентябрь
зажигаются оконные звёзды
громадные здания поднимаются к небу
и парки молчат как гигантские простыни
протянутые впотьмах меж роскошью улиц

25 сентября, 2001. Монреаль.

Печально, что я как в воду смотрел. Я оказался прав не только по поводу глобальных процессов, но и предсказал трагический поворот в истории города, в котором живу с 1994 года. Моё стихотворение стало эпитафией не только европейской цивилизации, какой она была до рукотворной катастрофы 2001 года, но и "светлому городу" на реке Святого Лаврентия. Монреаль - волшебный, удивительный город, один из 3-4-х во всей Северной Америке, где сохранилась замечательная архитектура (французская эпохи Ренессанса и последующих эпох, и английская - в колониальном, викторианском, и других стилях), - именно после 2001 года подвергся варварскому массированному разрушению, сравнимому с культурным геноцидом.

Более чем через десятилетие Фарай ответил на моё посвящение посвящённой мне Надписью XVIII.

XVIII

Плиний Маркину (эпистола)

Л ь в у Г у н и н у

В твоем краю непогода - та же ль, что здесь?

У нас частые ливни, непрерывные бури...

Тибр вышел из своих берегов

и разлился по низким местам.

Хотя канал и лишил его силы,

плотина сдержала неистовый натиск,

вода затопляет долины,

течет по полям, по равнинам,

и вместо земли видишь воду одну.

Речки, что Тибр в себя принимал,

и, с собою смешав, вниз уносил,

теперь, повернуты вспять,

заливают далекие пашни.

Всё - как одна, единая гладь.

Сломаны рощицы, подняты горы. Холмы

вздыблены. Постройки разбиты, и он

вырывается вновь из развалин. То утварь

роскошную мчит, то орудия пахарей...

Волы, впряженные в плуги,

плывут, воя. Пни, деревья гигантские,

бревна от вилл - все в движении,

все разбивается разом одно о другое.

На те же места, куда не дошло наводненье,

ужасные смерчи и ливни обрушились.

Пострадали строения, памятники расшатались...

Боюсь, не случилось ли той же беды у тебя?

Развей мои страхи. Доложи, не таясь,

о событиях. Хуже всего неизвестность! Наш страх

мучительней скорби. Скорбим

мы о том, что познали уже. Но, боимся

того, что грядет. Будь во здравии!

январь 2013

Диалог получился.

Я бы рассматривал апокриф Плиния, сочинённый К. С. Фараем, как эпистолу (послание) от имени обоих Плиниев, Старшего и Младшего. "За рамками" собирательного образа двух Плиниев, апокриф должен быть написан от имени Плиния Младшего.

Плиний Старший (Plinius Maior) - римский военный и политический деятель, учёный и автор уникальной "Естественной истории" в 37 томах (энциклопедии истории, искусств, быта и естественнонаучных знаний Древнего Рима). Служил командиром римской конницы и захватнического римского корпуса в Верхней Германии. Хотя из всех его сочинений до нас дошла лишь "История Натуралис", она оказала больше влияния на позднеримских и раннефеодальных авторов, чем любое другое сочинение античности. Плиний Старший погиб, наблюдая (как учёный-естествоиспытатель) за извержением Везувия.

Плиний Младший (Plinius Junior) - римский писатель, находившийся (как большая часть традиционной римской знати) в оппозиции к династии Юлиев-Клавдиев, и примирившийся с императорами лишь при Траяне. Консул в 100 году, императорский легат в провинции Вифиния и Понт в 111-113 годах. По свидетельствам современников, Плиний Младший был замечательным, чутким поэтом, автором высокой, филигранной поэтической лирики. По загадочным причинам, ничего из его поэтического наследия не сохранилось. Из всех его сочинений до нас дошли лишь сборник писем в 10 томах и хвалебная речь ("Панегирик") императору Траяну.

Кто такой "Маркин", мне не известно. Вероятно, какой-то корреспондент Плиния. По аналогии с другими Надписями (эпитафиями), можно предположить, что в основе Надписи XVIII лежит одно из писем Плиния Младшего (судя по стилю и сюжету). Мне не известно, знает ли Фарай об историке А. Н. Маркине, занимавшемся эпохой Плиниев и даже писавшем о них (дяде и племяннике). Если принять это во внимание, то, независимо от намерения автора, мы имеем дело с апокрифической эпистолой от римлянина Плиния Младшего человеку из будущего, А. Н. Маркину (нашему современнику). Эта символическая "линия "поневоле" открывает глубочайшие срезы смыслов, и, в частности, аналогию между величайшими катастрофами прошлого и той монументальной катастрофой, в которую погружается мир современности.

Я всё-таки считаю, что и аллюзия на Плиния Старшего имеет место, потому что автор не мог пройти мимо сравнения катастрофы Помпеи (извержения Везувия) с нашей теперешней глобальной политической катастрофой. Плиний-дядя погиб, наблюдая за извержением вулкана. И, так как катаклизмы человеческой стихии не уступают природным катаклизмам, мы, писатели (как и Плиний), погибаем, или подвергаемся травле, арестам, пыткам, наблюдая за социальной стихией. Вспоминается бессмертное "блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые". Обычные люди бегут от цунами, торнадо, землетрясений, извержений, а исследователи, наоборот, стремятся быть в сравнительной близости от эпицентра катастроф, пытаясь изучить эти явления и, одновременно, остаться в живых.

Но даже если мы погибаем, нам легче, чем рядовым людям. Ведь

"(...)Хуже всего неизвестность! Наш страх

мучительней скорби. Скорбим

мы о том, что познали уже. Но, боимся

того, что грядет"...

[Уже закончив и отослав 1-ю версию этой критической работы, я узнал от автора, что Надпись XVIII действительно основана на одном из писем Плиния-младшего. Когда же я открыл подлинный текст на латыни (вот он, перед моими глазами), оказалось, что в издание эпитафий (НАДПИСЕЙ) вкралась ошибка. Адресатом Плиния был не Маркин, а некий Макрин. Но эта случайная перестановка букв и невольная аллюзия на историка А. Н. Маркина как будто спровоцирована игрой высших сил, безостановочно вкладывающих глубочайшие смыслы в уста К. С. Фарая].

Для сравнения, приведём отрывок из подлинного текста источника (в переводе М. Е. Сергеенко):

Плиний Макрину привет.

(1) И в твоих местах погода такая же суровая и неистовая? Здесь непрерывные бури и частые ливни. Тибр вышел из своих берегов и разлился по низким местам. (2) Хотя канал, сделанный предусмотрительнейшим императором, и обессилил его, но вода затопляет долины, течет по полям, и по ровным местам вместо земли ты видишь воду. Реки, которые он обычно принимает в себя и, смешав со своими водами, несет вниз, он теперь заставляет идти вспять и таким образом заливает чужой водой поля, с ним не смежные.

Как видим, письмо Плиния более "прозаично"; оно изобилует деталями и "научным" объяснением природных явлений.

 

К. С. Фарай придал ему вневременное, универсальное значение, способное перешагнуть через эпохи.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

13.

Надпись XIX отражает скорбь о несправедливо пострадавших, о невинных детях, умерших в самом нежном возрасте, юных девах, великодушных юношах, о святых и благородных душах, сражённых смертью "ни за что". Знак равенства между тиранической Властью и безжалостной Судьбой (Смертью) очевиден. И та, и другая действует как слепая Стихия. Легендарная индифферентность деспотов и диктаторов адекватна индифферентности Смерти. Власть как служанка тёмного мира загробной силы "высвечивается" в сознании людей тем же символом, что и Смерть. Это то, о чём мы уже говорили в разделе номер 9. Жертвами несвоевременной смерти, человеческой подлости (изуверства), сатанинской воли властителей, изощрённого коварства становятся самые благородные литературные персонажи, самые честные и великие люди, самые тонкие и неповторимые Художники.

Бах, умерший забытым и непризнанным; Моцарт, отравленный иллюминатами; Пушкин, убитый на дуэли; Шуберт, сражённый Судьбой и Властью в расцвете сил; Мандельштам, затравленный самым страшным тираном всех времён и народов... Эти и тысячи других примеров открывают ящик Пандоры, разоблачая тайную сущность Зла.

Затаённая сущность Власти и всего нашего земного мироустройства - нечто вроде скрытого культа человеческого жертвоприношения. Власть: своего рода "машина убийства", что на более и более высоких технологических витках превращается в определение без кавычек. Но не только кровожадные правители и облечённые властью функционеры на всех уровнях, самой Смертью (что правит в нашем мире) поставленные убивать, а также все простые люди прямо или косвенно виновны в чьей-то гибели. После 30-ти мы все живём лишь потому, что те, кого можно назвать святыми по сравнению с нами, ушли или уходят из жизни.

Порочное мироустройство присуще не какой-нибудь одной "системе", стране, традиции, тирану, или "нации", но свойственно любому человеческому обществу.

Полиция избивает, как и бандиты; врачи - вместо лечения - умерщвляют; "служители Бога", для которых нет ничего святого: это то, что Шопенгауэр назвал "профанацией категорий".

Врач, не берущий взяток и не вымогающий денег, не отправляющий на тот свет неугодных по указке властей, не страдающий садизмом: не правило, а (чаще всего) исключение. Честный полицейский: исключение. Принципиальный и человечный судья: исключение. Депутат, совершивший хотя бы раз в жизни благородное дело не из выгоды или пристрастия: чаще всего, исключение. Учитель, не злоупотребляющий властью над учеником и его родителями: исключение.

Но даже если мы встретим раз-два в жизни целую группу честных адвокатов, или знающих (и при том человечных) врачей, или порядочных работников прокуратуры - мы сами обязательно окажемся недостойными их, даже если не совершили в своей жизни (или в тот период) ничего плохого.

Не одни лишь правители - мы все страшимся разоблачений. И, страшась их (к примеру, собственной неадекватности, чтоб не оказаться посмешищем), мы, своей халатностью, можем кого-либо погубить.

В отличие от большинства из нас, Власть убивает не по халатности (и это тоже, само собой!..), но совершенно сознательно, чтобы не допустить разоблачений. Убивает, пытает, бросает в тюрьмы, организует травлю, провокации, диверсии, террористические акты (списываемые на "мусульманских" - и прочих - "террористов"), запирает в психушки, натравливает полицию. Не какая-нибудь "отдельная" или "особая": любая. Так что Маннинг, Сноуден, или Ассанж: это сегодняшние курбские, сахаровы и солженицыны.

Ещё одна характерная человеческая черта: мы стыдимся добрых дел, любви, сострадания, жертвенности, альтруизма. Эта человеческая слабость на уровне Власти превращается в колоссального идола. Проявление человечности, прощения, заботы о людях (настоящей, а не деланной, для "галочки") Власть воспринимает как признак своей или чужой слабости. В принципе, так и должно быть, раз Власть: служанка Зла и Смерти.

Вот так и получается, что "дражайший сын", младенец, что "скончался в трёхлетнем возрасте", безвинная Прокопа, "Валерий Марк, убитый разбойниками", 10-тилетняя девочка Юлия Рестута, лишённая жизни грабителями "из-за украшений", 8-милетний Фортунат, что "утонул во время купания в бассейне Марса", 16-тилетняя Калиста, хороший человек Сай Далмат, погибший "при пожаре", Тиберий Страторий Демин, которому посвящена надгробная надпись как "святейшему человеку невиннейшей души": все они срезаны Смертью не без невидимого сговора Фатума, Власти, человеческого Мироустройства, при косвенном участии ответственных лиц и близких. Чьё-то малодушие, лень, врачебная ошибка, халатность, скупость (не говоря уже о преступных действиях убийц-бандитов), и т.п.: усилили Рок, могли привести к обострению вектора слепой силы судьбы.

Имея все наши негативные черты, и будучи на всех нас похожа, Власть, тем не менее, производное нечеловеческой природы. Это монстр, в котором черты, не достигающие уровня катаклизмов Стихии в обычных людях, воплощаются в разрушительную стихию. И, чем больше технологических возможностей у Неё, тем катастрофичней последствия её деятельности.

Так Ад приходит на Землю.

Надпись ХХ именно об этом.

Приведу выдержку из нашего 2-го раздела:

"Этот "паноптикум смерти" оказал влияние на мрачную английскую архитектуру, на литературу "туманного Альбиона" (...), закрепился в Хэллоуине, кровожадной эзотерике английского пиратства, жанре детектива, отпочковался в некий "виртуальный" сатанинский культ англо-американского кинематографа. Разгул "экранного" садизма, натурализма, насилия и дьявольщины, перешедший из кино в компьютерные игры, стал не просто новой религией одурманенных поколений, но своего рода сверх-культом, разлагающим сегодня мировые основы".

"Весь мир превратился в гигантский Пантеон, где ценность человеческой жизни стремится к нулю, электронно-механические птеродактили (дроны-беспилотники) охотятся на людей, частные армии и частные тюрьмы вернули феодализм-рабовладение, а грань (по вооружениям) между полицией и армией стёрлась напрочь. В этой чудовищной реальности, похожей на фильмы ужасов, "сшить" расползающиеся лоскуты бытия ещё труднее, чем в прошлом..."

Власть загробного мира (любая Власть), механически соединённая с запутанными социальными, психологическими, философскими, научными, инженерными технологиями, - настолько громоздка, сложна, многослойна, необъятна, изощрённа и многомерна, что человеческий ум не в силах распутать её хитросплетений. Этот сложнейший, чудовищный аппарат побеждает Человечество, он захватил сознание самих учёных, соединил его с механизмами (машинами), так, что распутывание его тайн становится им самим.

В авторском комментарии мы находим, слегка завуалированную, мысль о том, что сегодняшние тираны превзошли не только древнеримских, но и тиранов советской эпохи.

Когда мы учились в школе, в наши головы вбивали убеждение, что, мол, древние времена были эпохой дикости и зверств, а наше, "гуманное" общество, привело нас, людей, наконец-то, к подлинной "цивилизации". Но, если сталинские, гитлеровские и франкистские концлагеря, геноцид и "вечный" ГУЛАГ на оккупированных Израилем территориях, Хиросима и Гуантанамо - это "цивилизация", - то что тогда НЕТ!

"Тираны XXI века, конечно же, более напоминают Катона", - пишет автор Надписей.

"(...) Муссолини растерзала толпа, Каддафи застрелили, как собаку (...)".

Муссолини не растерзала толпа; Каддафи не "застрелили", а запытали до смерти (как Саддама Хусейна или Бин-Ладена, смерть которого понадобилась Белому Дому, чтобы, вместе с ним, похоронить тайну причастности американо-сионистских спецслужб к событиям 9 сентября 2001 года). Вспомним и о том, как Милошевич был преступно убит Гаагским Трибуналом, членов которого надо самих привлечь к трибуналу типа Нюрнбергского.

Что касается Муссолини, то, по одним сведениям, ему удалось бежать из немецкого плена, и направиться на Сицилию, откуда он планировал морским транспортом перебраться в Испанию, к Франко. По дороге его, якобы, выловила и уничтожила немецкая разведка. По другой версии, он бежал позже, в связи с наступлением англо-американских войск, попал в руки английской контрразведки и был убит. Ещё одна версия предполагает, что Муссолини планировал перейти через границу в Швейцарию, но, по приказу Черчилля (для которого Муссолини в 1930-х был кумиром), панически боявшегося публичных показаний итальянского диктатора, Дуче перехватил и убил английский спецназ. Ещё одна, "официальная", версия утверждает, что он был схвачен итальянскими партизанами и казнён 28 апреля 1945 г. Другие версии гласят, что операцию по захвату и расстрелу Муссолини провели югославские партизаны по заданию как Черчилля, так и Сталина. В любом случае, Муссолини ни в коем случае не могли оставить в живых: он слишком много знал.

Зверское убийство Бенито Муссолини и его любовницы Клары Петаччи было, без сомнения, делом рук английской разведки. Садистский стиль, повсюду выдающий англичан и американцев (перед глазами стоит страшная смерть Саддама Хуссейна и Каддафи), оставил свой след и в убийстве Дуче.

Бенито и его любовницу подвергли жутким пыткам. Лицо Муссолини было настолько чудовищно изуродовано (обезображено), что превратилось в ужасную бесформенную массу. Садистский американский кинематограф воплотился в реальность. Глумление продолжалось и после, над уже бездыханными телами, которые доставили на автозаправку у площади "Пьяцца Лорето" в Милане (где 10 августа 1944 года были казнены 15 антифашистских партизан). Вместе с телами ещё 5-ти убитых деятелей фашистской партии, их повесили вверх ногами. Через какое-то время верёвки подрезали так, чтобы тела Муссолини и Петаччи грохнулись оземь, как кули; потом их бросили в сточную канаву.

Садистское убийство Муссолини расследовал известный французский историк, профессор Пьер Мильза (он же - директор Центра по изучению истории Европы XX века). В книге "Последние дни Муссолини" он обращает внимание читателей на то, что смерть дуче по сей день засекречена англо-американскими властями. Он уверен, что в жуткой казни дуче приняли участие сотрудники английской "Intelligence Service". Черчилль лично приказал "выбить" из бывшего итальянского диктатора сведения о местонахождении своей громадной переписки с ним (с Муссолини), которая могла бесповоротно скомпрометировать не только репутацию британского премьер-министра, но и весь английский имперский режим.

Сталин оказался талантливым учеником англо-американских изуверов. Из последних находок в исторических архивах, сопоставления фактов, открытий в "смежных" областях, корпуса биографических данных, неопровержимо следует, что Сталин был ставленником международного банкирского кагала и англо-американского империализма. Впрочем, как и лидеры меньшевиков, бундовцев и эсеров.

Гитлер был игрушкой в тех же самых руках.

А вот Муссолини пытался быть колючим, как ёж, и никому не подчиняться. Не странно ли, что кровавый палач и жестокий диктатор Франко, лишь в концлагерях замучивший как минимум около полумиллиона жертв, удостоился "прощения" и даже поддержки англо-американского и сионистского империализма, а сравнительно мягкая диктатура Дуче (в сопоставлении с другими) вызывала лишь звериную злобу?

После Второй Мировой войны из украинских нацистов, бывших членов особой дивизии СС Нахтингаль, американское ЦРУ сформировало диверсионный отряд под тем же названием. Израиль использовал нацистских военных преступников (укрывая от правосудия) в своих военных и разведывательных играх.

Вспомним и поддержку Соединёнными Штатами фашистской хунты Пиночета.

Всё проясняется, когда вспоминаешь, что только Муссолини сумел создать свою систему, альтернативную мировому банкирскому разбою и англо-американскому диктату. Такую же волчью, но другую. А сталинский СССР был всего лишь ленным "подрядом", пожизненным вассальным феодом для одного человека (И. С. Джугашвили), который взамен должен был обескровить Германию и Россию, и оказать решающую поддержку созданию еврейского государства в Палестине. Англофил Гитлер оказался на том же крючке.

Но один человек и несколько его соратников, все отнюдь не святые, не могли противостоять напору мирового Зла. Это в состязании ангелов побеждает ангел. А в марафоне политиков побеждает самый матёрый чёрт. Им был отнюдь не Муссолини. Дуче проиграл и оказался обречён не тогда, когда союзники переломили ход войны в свою пользу, сломав хребет фашистской военной машине, но ещё тогда, когда был вынужден пойти на союз с Гитлером.

Повторим то, что мы писали в разделе номер 10:

"Восхищаясь культурными достижениями древнеримской цивилизации, её литературными шедеврами, мы совершенно забываем о том, что многие их авторы были такими же кровавыми варварами, как представители сегодняшней американо-сионистской элиты".

"Но существует ещё один слой фальшивого доминирования римских достижений над достижениями других народов эпохи античности. Мы имеем в виду систематическое и целенаправленное уничтожение римлянами наследия всех других культур, кроме греческой (которую римляне считали своей предтечей). Варварское уничтожение римлянами Карфагена (чтобы не осталось даже следов культуры, намного превосходившей римскую), центров империй Селевкидов и Птолемеев, Иерусалима, и артефактов наследия других культур тогдашнего мира: вот причина, по которой римская литература кажется нам сегодня такой выдающейся и блестящей.

С падением Рима целенаправленное уничтожение артефактов прошлых культур не только не прекратилось, а стало проводиться в ещё более широких масштабах".

"Папский Ватикан и союзная ему Англия (роман ненавистников!) с первых веков II тысячелетия нашей эры стали изымать и уничтожать всё, что могло поставить под сомнение превосходство древнеримской культуры, так как считали себя её наследниками и преемниками. Крестовый поход против Византии, организованный Ватиканом, окончился варварским разрушением крестоносцами византийской столицы, поджогами и грабежами тысяч византийских церквей, разбитием или повреждением бесчисленных скульптур и памятников. С особым ожесточением жгли и громили крестоносцы знаменитые византийские библиотеки, уничтожив громадное число бесценных артефактов и рукописей".

"Раздуваясь, как кобра, и захватив полмира, Британская империя повсюду громила и уничтожала культурное наследие других народов. Захватив Пекин, англичане до основания разрушили самый древний на тот момент город на Земле, разгромили, сожгли и разграбили его библиотеки и хранилища культурных ценностей".

Именно Катону принадлежит знаменитый лозунг "Карфаген должен быть разрушен!". В Надписи ХХ как раз это и подчёркивается. Но истребители и разрушители всегда знают или догадываются, что их стране, народу, культуре, или даже им самим и их близким за геноцид людей или культурный геноцид придётся расплачиваться собственным существованием. Кара за это настигнет неминуемо. И в каждом поколении они всё равно истребляют и разрушают. Это потому, что одержимость злом не поддаётся контролю. Злоба, агрессия, мстительность, жадность пышут из них, как огонь из пасти дракона. Так бесноватые фюреры ведут свои державы к самоубийству.

 

14.

В заключительном разделе использованы "Иероглифические надписи Майя" Ю. В. Кнорозова. Их сюжеты причудливо переплетаются с фресками Московского метрополитена.

Сатанинское вуду майя было построено на подавлении высших ощущений и мыслей, и оставлении чистой "моторики". С помощью тупых экстатических заклинаний, одурманивания мозга экстрактом грибов и других наркотиков, майя достигали освобождения "перегруженных" заботами, страхами, бедами, обязанностями зон психики. В этом состоянии совершались человеческие жертвоприношения, призванные купировать негативную психическую энергию. Для "сброса" напряжения, агрессии, злобы и огорчения современное предпринимательство изобрело боксёрскую грушу для битья в виде ненавидимого политического лидера или известного закоренелого преступника. Но, так же, как такая груша только "заводит" озлобленных садистов, кровавые жертвоприношения только расширяют зону одержимости дьяволом. Это прекрасно знают жрецы всех мастей, от африканского вуду до иудейского культа. Они лишь пользуются открытыми постулатами своей религии как предлогом, на самом деле исполняя тайные сатанинские ритуалы и преследуя тайные цели.

Это как раз и отражает Надпись XXI.

В известном фильме Мела Гибсона "Майя" показаны и "Пекари, попавшие ногою в петлю" (см. Надпись Одиннадцатую), и варварство дикой охоты, опасной для самих охотников и смертельной для животных, на которых охотятся. Одна из главных идей фильма заключается в том, что над человеком-хищником, безжалостно убивающим диких зверей, стоит человек-хищник, с ещё большей жестокостью убивающий собратьев-людей. Дистанция между одним и другим громаднейшая.

Денис де Новейер как-то написал, что удобнее всего "валить свои преступления на богов". Иван де Новейер как-то сказал мне, что догадка о том, что, помимо собственного "я", глубоко в подсознании человеческой личности кроется ещё некто ("бог", управляющий "я") - снимает с нас ответственность за наши поступки. Мой родственник, историк барон Генри фон Розен, считал историю "чередованием смены идолов".

Боги майя - убийцы из потустороннего мира ужасов. Бог-охотник с ножом в руке. Бог-охотник с ножом в горле. Бог-охотник с ножом в сердце. Бог-солнце с окровавленным лезвием. Бог дождя с топором в руке. На всём кровь. На всём тень убийства. Те же боги и у советской эпохи. Только на фресках метро изображается не то, что подразумевается, а подразумевается не то, что изображено.

Счастливые колхозники, собирающие урожай. "Сбор яблок", "Встреча шахтёров цветами", "Ветеринар и животноводы", "Виноделы". Это кровожадные боги сталинского СССР, ради которых от "советских людей" требовалось участие в убийствах. Все эти абстрактные фигуры, изображённые на картинах эпохи Сталина, на фресках эпохи Сталина, на гобеленах эпохи Сталина: это не настоящие люди, а люди-символы, то есть боги, такие же, как у майя. В пантеоне сталинского культа "народ" - один из символов-идолов. Людей приносили в жертву фресковым идолам. Процедура человеческого жертвоприношения в сталинскую эпоху называлась расправой с "врагами народа", вот и всё её отличие от практики майя. Вместе с "врагом народа" убивали сына, жену, дочь, сноху, зятя, брата, свекра. Это потом "вождь народов" заявил, что "сын за отца не отвечает". Но всё равно продолжал убивать.

Поэтому принесение в жертву кровожадным богам несчастных детей как бы общее в Надписи XXI для эпохи майя и для сталинской эпохи:

"Как убьёте вы этих красивых детей?" Дети спокойно
шли, держась за ручки, по неровной земле... "Иль нет у вас сердца?"
Голубой бог изобилия (лицо белое) сидит в храме (на белом фоне)...
перед ним (на красном фоне) бог купцов стоит, подняв трещотку;
на голове товарный тюк... Три знака чам (смерть). Фон голубой.
Без света. На пол положили тонкие соломенные тюфяки.
Стража получила приказ... (...)
"Влить им в нос кипяток!" Человек только слабо тряс головой...
В подземельях..."

И, как резюме:

"Крестово-купольный храм. Круглые мраморные медальоны
со сценами труда и досуга... Фон чёрно-белый. Настоящий "Адамов" лик.
Человек, затравленный насмерть, предстаёт в природе своей бога-зверя.
В подземном пристанище...".

Сакральное визуальное искусство майя (как и древнеегипетское) [а также принципы молитвенных приёмов] состоит из ярких, сочных образов-сопоставлений. С помощью этих "клавиш" физиологические функции организма выводятся на уровень высоких эмоционально-смысловых обобщений. В сознание подвергающегося воздействию внедряется феномен самосознания как совершенно автономной от людей и даже от природы биологической системы. Тем самым в значительной степени "отключаются" общественно-социальные связи и зависимости. Особь превращается в идеальную "машину для убийств".

Примерно так же действуют и технические механизмы современной тирании, переводящей "вербальный интеллект" (с его логикой, причинно-следственной связью и клаузальным рядом) в интеллект слепых инстинктов, быстро откликающийся на иррациональный видеоряд, в котором образы "выскакивают" не сообразно логике, а по аналогии. На этом сегодня построены пропагандистские, идеологические системы и строгие директивы для масс-медиа почти всех влиятельных режимов Северного полушария планеты.

Каннибализм, как виртуальный, так и "прямой", неуклонно захватывает всё больше и больше жизненного пространства...

 

 

 

15.

Общественное сознание изначально имеет некую схему-конструкцию с пустыми ячейками, куда встраиваются "предназначенные" для этих ячеек архетипы. Даже небольшая группа людей изначально обречена на ролевое взаимодействие, причём, чем больше соответствует тот или иной индивидуум предначертанному его социально-психологическому типу идеалу ролевого архетипа, тем успешнее его "карьера" в коллективе. И, наоборот, если кто-то из группы не может вписаться в предусмотренный самой "природой" классический архетип, он обречён на неуспех в данном коллективе, на отчуждение и остракизм. Таких людей можно разбить на 2 типа: 1-й обречён безжалостной природой на личное несчастье, не вымещая его на других, тогда как 2-й заставляет всех остальных платить за то, что смеётся и вставляет реплики невпопад.

Те же законы природы распространяются и на взаимоотношения государств.

К одним из них судьба благоволит больше, к другим меньше. Одни из тех, к кому судьба не благоволит, лишённые таланта лёгкого и бездумного общения, обречены на трагическое существование, тогда как другие из той же категории отвечают на "неудачливость" своей "породы" войнами, набегами, геноцидами, противостоянием пропаганды. Такие государства всем указывают, что делать; хотят "заткнуть рот", подчинить себе, унизить, оскорбить, избить или убить, изнасиловать, ограбить.

Пока существует "многополюсный" мир, общественные механизмы, встроенные в человеческое сознание через генетический код, сохраняют разумные ограничения агрессии (войнам, геноцидам, деструкции). Но уже на уровне "двухполюсного" мира (когда упразднена "третья сила") размах катастроф становится иррационален. Когда же доминировать начинает всего лишь одна "сверхдержава" (описанного выше типа; только такие и доминируют!), возникает угроза самому существованию человечества. И, чем выше по лестнице научно-технического "прогресса", тем эта угроза становится всё более реальной.

Помимо опасности этноцида (уничтожения человеческой расы), подобные периоды истории несут регресс, виток откатывания назад. Достигнув той или иной цивилизационной вершины, мир катится назад, в "тёмное" прошлое, к самым диким, варварским временам.

Похоть, голод, страх, ненависть, зависть правят инстинктами. Иллюзия "человечности", побеждающей людскую злобу и примитивные побуждения, бывает, на годы сладко одурманивает общества, и, если повезёт, даже правит эпохами. Но, как капли скатываются по коже, эта иллюзия скатывается по спине времени, не оставляя следа. И, если мы обратимся к самым устойчивым мифам (включая современные), то там найдём похоть и агрессию в основе всего. Всего лишь 2 примитивных чувства. Так же, как муравьи не могут устоять против мёда, дурман крови и похоти, как магнит, притягивает к себе человека.

И вот мы читаем в Надписи XXII (с подзаголовком "Мёд"):

"Брисенда. Пенелопа. Елена. Памела..."
"- Есть тут кто-нибудь?
Finis".

Истребление мирных жителей в Палестине (Накба и Газа) и в Европе... Эра кровавых садистов. Эпоха наглых убийц, не получивших отпора.

Словно гигантская проекция календаря майя, конец которого в нашем времени, оно, змеёй, кусающей себя за хвост, возвращается к своему началу...

Так невидимая линия соединяет прошлое и настоящее, и прошлое становится настоящим!

Узкая дорога в лощине соединяет руины. Южный акрополь...
Широкая лестница ведёт на вершину Погребальной пирамиды. На стадион.
Игра в мяч в честь мёртвых. Из помещения в помещение. "Храм масок" (...)

Вернёмся к началу:

Индеец заглянул в комнату проведать Джима.
- Есть тут кто-нибудь?
Finis.

Джим - это Джим Моррисон, легенда рок-музыки, душа Doors, визионер, пророк, поэт, шаман и проповедник собственного культа. Памела, упомянутая в начале - это, очевидно, Памела Курсон, подруга Моррисона, "подсевшая" на героин, что для обоих окончилось очень плохо. Можно интерпретировать этот отрывок (из эпитафии XXII), вкладывая в него смысл, не вложенный автором: индеец майя из потустороннего мира заглядывает в ванную комнату, где умирающий Джим, погружённый в воду, между жизнью и смертью. На пределе ускользающего сознания тень окровавленного жреца майя с ещё бьющимся вырванным из груди жертвы сердцем на ладони. Как известно, Джим Моррисон умер от остановки сердца. Чудовищный жрец дотянулся и до него.

Жрецы храма Соломона с чашами, по края полными крови... Ванна, наполненная кровью по края (из моей собственной поэмы)...

 

Исследователь тайн жизни и смерти Моррисона, американский журналист Альберт Голдман написал об этой культовой личности:

"Смерть (...) имела для него не меньшее значение, чем жизнь; по сути дела для него это было одно и то же, потому что ни один представитель контркультуры, как при Моррисоне, так и до него, не жил с образом смерти, так глубоко запечатленным в уме".

 

"От начала до конца своей короткой, но блестящей карьеры Джим Моррисон писал о смерти, говорил о смерти и изображал смерть на сцене. Его шедевр, зловещее, шаманское странствие духа под названием "Конец" ("The End"), полностью посвящен смерти и её ассоциациям: отцеубийству, кровосмешению, наркотикам, любви и концу света. Смертью веет не только от его стихов; её холодящее дыхание исходит также и от потусторонней музыки DOORS, нередко напоминающей рок-н-ролльный танец смерти. Каждый, кто знал Моррисона, признавал, что на нём лежала печать ранней смерти, и постоянное предвкушение смерти отразилось в телеграмме, отправленной им 7 марта 1968 года, когда группа находилась на пике славы. В тот день служба новостей опубликовала текст телеграммы: "Джим Моррисон умер - чуть позже".

Отсюда и название группы - Дорз (Двери), - что подразумевает "двери между мирами". Феномен одновременного существования в мире живущих и в мире умерших пронизывает сознание Моррисона, его восприятие действительности. Он знал то, чего не знал никто, кроме него. Его метафоры и аллюзии могут быть понятны лишь такому, как он сам.

Пионером, открывшим Моррисона российскому читателю, и был К. С. Фарай. Именно он впервые стал переводить с английского на русский язык поэмы этого кинематографиста, певца и поэта. Раньше существовали лишь переводы текстов песен, материалы о Моррисона, и всё. Почти одновременно с Фараем, но чуть позже, за переводы поэм лидера Дорз взялись мы с Михаилом Гуниным, моим родственником (поэтом и переводчиком). Вместе с Михаилом или самостоятельно я перевёл практически все поэмы великого барда. То же самое сделал Фарай, совместно с Максом Немцовым. Наши с Михаилом переводы опубликованы только в Интернете. К. С. Фарай и Макс Немцов имели возможность издать книгу.

Поэтому для Фарая строки о Моррисоне: больше, чем просто упоминание; больше, чем символ. Больше, чем метаметафора. Образ Моррисона: волшебная пиктограмма, прикосновение к которой переносит в иной мир.

Как-то в 2013-м году, то ли по телефону, то ли по Скайпу (точно не помню), когда его НАДПИСИ уже были готовы, мы с Фараем говорили про немое кино, и я спросил, видел ли он фильм Жана Эпштейна "Конец Земли". Он сказал, что не видел. Этот факт доказывает, что сознание автора НАДПИСЕЙ связано с некой высшей материей, которая "надиктовывает" ему свои грёзы. Иначе откуда взяться кодовому слову Finis, несмотря на его остальные подсмыслы-значения? В оригинале, загадочный фильм Эпштейна называется Finis Terrae (1929), и я уверен, что он произвёл неизгладимое впечатление на Моррисона. Не припомню, чтобы Джим где-то указывал на Finis Terrae. Подозреваю, что он намеренно скрывал свою внутреннюю связь с этой трагической мистерией: по-видимому, из-за какого-то суеверия. Не уверен, ассоциировал ли он себя с главным героем детища французского кинорежиссёра, но по мироощущению и его собственной мифологии - он как бы попал "внутрь" этой ленты, и продолжал там жить. История Моррисона и Курсон: это история 2-х героев Finis Terrae. Будучи студентом-кинематографистом, Моррисон не мог не видеть этого кинофильма.

Он и умер в Париже: там, где жил Jean Epstein. (Finis terrae est un film français muet sorti en 1929 et réalisé par Jean Epstein. Après avoir adapté des œuvres littéraires (de Balzac, Daudet...), Epstein abandonne les studios et vient tourner des films en Bretagne.).

Тут уместно сказать о ещё одном стержне, который лейтмотивом объединяет весь цикл НАДПИСЕЙ: судьбы противостоящих тиранам поэтов. Это связка-ряд: изгнание-тюрьма-убийство.

Не случайно весь цикл представлен так, как будто он апокриф Овидия. Главные герои цикла, Овидий, Данте, Паунд (и другие) - обречены на изгнание. Великого английского поэта Паунда американские оккупационные власти в Италии собирались повесить, но решили убить "тихонько", и сделали бы это, если бы не возмущённый вопль мировой общественности. Тогда Паунда упрятали в психушку. Мандельштама (как и Набокова) - убили. Моцарта (ещё одного главного героя цикла) - убили. Возможно, и Данте убили; Венеция, откуда он возвращался после подписания соглашения, разработала и применяла самые изощрённые, самые невероятные яды. Среди них были и такие, что симулировали симптомы малярии.

Здесь возникает ещё одна интуитивная линия, подсказанная автору Надписей наитием "свыше". Как и Фарай, я долго заблуждался относительно причины смерти Моррисона, и только сравнительно недавно, из очень редких источников, узнал, что Джим никогда не был наркоманом. Приведенные несколькими авторами детали полицейского расследования и копии документов из префектуры Парижа, несколько воспоминаний его друзей стали началом складывающейся мозаики. Перед глазами возникло здание, возле которого мне доводилось бывать в Париже, где провёл последние часы своей жизни Джим. И - Эврика! - электрическим разрядом осенила догадка. Пожарные и полиция не могли подъехать и стоять там КАК ОПИСАНО. (Да и кто их вызвал?). Не было судмедэкспертизы, аутопсии: невероятно. Бывали скандалы и покруче, с собственными, французскими звёздами. И всё же нормы судмедэкспертизы соблюдались неукоснительно. Свидетелей не допрашивали по отдельности: невероятно! Сотни других "несостыковок". Так могут покрывать только убийство!

 

Разумеется, бедного Джима убили: как убили несчастную канадско-британскую принцессу Диану, Хендрикса, Джоплин, Леннона, Майкла Джексона. В моей статье об убийстве Майкла Джексона называются причины. По тем же причинам расправились и с Моррисоном. Не надо быть светилом медицины, чтобы понять: он был отравлен медленно действующим ядом. Последние дни и ночи он провёл в мужских туалетах самых дорогих "кабаков" (где делили наркотики), в отчаянных поисках "чистого" китайского (гонконговского) героина для Памелы. Всё это время он беспробудно пил, "не просыхая". Ему приносили одну за другой бутыли вина; он хлестал его прямо в туалетах, прямо из горлышка.

Вспомним, что и в фильме Эпштейна вся трагедия начинается с бутылки вина: "Ambroise (Ambroise Rouzic) et Jean-Marie (Jean-Marie Laot), se disputent au sujet d"une bouteille de vin rouge qui vient de se briser. Cette querelle s"envenime suite à la disparition d"un couteau". Так же, как актёры тут играют под своими собственными именами (а не под вымышленными), Джим Моррисон свою собственную жизнь превратил в подобие фильма, в котором играл... самого себя.

Напомним, что перед смертью Моррисон смотрел фильм "Преследование" Рауля Уолша 1947 года. В названии фильма тоже есть зловещая символика...

Индеец прошёл мимо кладбища.
Памятник весь в граффити. Что это?

Индеец наведёт порядок.
The End.

[Приведу отрывок из моей собственной работы о Джиме Моррисона, написанной в 2004-м году ("О Джиме Моррисоне и его судьбе"). К своему собственному стыду, в том далёком 1988-1999-м году я не знал или не вспомнил о том, что Моррисон - лидер одной из моих любимых рок-групп, The Doors:

"В Париже меня водили на кладбище Пер-Лашез, где похоронены Оскар Уайльд, Шарль Бодлер, Поль Верлен и другие известные личности. На одном из участков кладбища меня подвели к могиле, окруженной кучкой кричаще одетой молодежи, и сказали, что тут лежит какой-то Джим Моррисон. Не знаю, почему, но в моей памяти сама могила запомнилась в виде уродливого бетонного бункера. (В нашу эпоху Мировой Сетки ничего не стоит найти в Интернет четкую фотку. Но я хочу сохранить в памяти именно такой образ, какой остался в подсознании.) В воздухе стоял характерный запах марихуаны; двое или трое молодых людей хлебали из горлышка что-то покрепче, чем пепси и эль. Кругом валялись пустые банки из-под пива, шипучих напитков, почерневшие окурки, мешочки и коробки из кафе и продуктовых магазинов. Не только земля, но всё, где имелись вертикальные плоскости, было загажено: прижигания окурками, обрывки испещрённой каракулями бумаги, и, по-моему, граффити. Подумалось: вот он, кусочек Америки, вот она, американская "лепта" в европейскую культуру".

 

"Тогда, в 1989-м году, я не знал, насколько я был близок к истине, и, одновременно, далек от неё. Джим Моррисон похоронен в Европе, в городе, который считается квинтэссенцией Европы, на кладбище, которое слывёт одним из 4-5-ти, более других связанных с европейской культурой. Самой своей смертью он совершил выбор между Америкой и Европой. По основам своей эстетики и культуры он и был европейцем, учеником и последователем именно европейских, а не американских, философов и поэтов. Но по выбору "строительного материала", по топонимике своих произведений и пристрастности к тем, а не иным, поэтическим инструментам, он оставался американцем."]

Уместно привести и отрывок из песни Моррисона, которая стала подтекстом Надписи XXII (Jim Morrison, The End):

This is the end, beautiful friend

This is the end, my only friend

The end of our elaborate plans

The end of ev'rything that stands

The end

 

No safety or surprise

The end

I'll never look into your eyes again

 

Can you picture what will be

So limitless and free

Desperately in need of

some strangers hand

In a desperate land

 

Lost in a Roman wilderness of pain

And all the children are insane

All the children are insane

Waiting for the summer rain

There's danger on the edge of town

Ride the king's highway

Weird scenes inside the goldmine

Ride the highway West baby

 

Ride the snake

Ride the snake

To the lake

To the lake

 

The ancient lake baby

The snake is long

Seven miles

Ride the snake

(Конец отрывка)

И вот что поражает: феномен сознания Моррисона не разделяет прошлое, настоящее и будущее. Это то, о чём мы говорили в разделе 4-м, где рассуждали о "домировой" "целокупной" глыбе Хроноса (олицетворяемой с богом Гермесом и Смертью), законы которой правят в другом измерении, тогда как мы искусственно помещены некой силой в рукотворный континуум, где нераздельное ВРЕМЯ ненатурально разбито на 3 "составляющих". У "нормальных" людей со "среднестатистической" психикой представления о прошлом связаны с уверенностью о его исключительно предметном присутствии в мире живущих: в виде книг, зданий, экспонатов музеев. Для Данте, Мандельштама, Паунда и Моррисона далёкое прошлое: это и есть настоящее, только чуть подкрашенное и напомаженное. В настоящем правят те же короли, их бесчеловечные, суровые законы. А королями правит Смерть, вливая в них жажду крови и убийства.

И в Надписи XIII:

"Бог смерти с ножом держит за волосы стоящего на одном колене бога неба,
из шеи которого брызжет кровь..."

Смерть (Ад) всегда побеждает...

"Бог смерти, вооружённый дротиком и щитом, бросает камень в водоём..."

В качестве послесловия, в книге приводится выдержка из другой книги К. С. Фарая, "Голова всадника".

(P.S.):

"Мы испробовали все формы правления: тиранию, демократию, фашизм; возвели города на пепелищах; подчинили себе континенты; изобрели новые религии; исчерпали природные ресурсы (...)"

"(...) истребили великие народы, редкие виды животных и растений, уничтожили целые нации и культуры"

Поначалу я принял фразу о том, что мы - цивилизация варваров, в прямом смысле, как антитезу римской цивилизации. Однако автор вложил в это "самоназвание" иной подтекст, не выходящий за рамки названия. Иными словами, мы - цивилизация прямых потомков либо культурных наследников тех, кого римляне называли "варварами". И всё-таки от негативной коннотации "прозвища" никуда не деться. А ведь "варвары" в понимании римлян: то же, что "гои" в еврейской терминологии. И в одном, и в другом случае в гамму подсмыслов центральной доминантой входит "неверные". И тут поневоле, даже вне контекста того, что вложил в это определение автор, приходится проводить либо аналогию, либо противопоставление.

Ведь всё, что сказано о нашей "цивилизации варваров", может быть в той же степени адресовано римлянам.

Это они "истребили великие народы, (...) уничтожили целые нации и культуры". Это они "испробовали все формы правления: тиранию, демократию, фашизм".

Многие язвы современной цивилизации продолжают быть связанными с Древним Римом и Древним Израилем (т.е. Иудеей).

Римская спесь, высокомерие и заносчивость, садистская жестокость, обожание зрелищ, где много крови, сегодня так заметны в американцах!

Именно те страны, где больше всего отпечаталось римское влияние, совершили больше всего преступлений. Испания и Португалия, где даже римский язык сохранился в его древнеримской логической форме, и где влияние Древнего Рима читается яснее, чем где-либо, осуществили геноцид коренного населения американского континента, равного которому нет в человеческой истории. Англия, бывшая колония Римской Империи, союзник папского Рима (Ватикана) и страна, где влияние римского права и государственно-политических традиций читается в каждом конкретном случае, лидирует (вместе с США и Израилем) по нарушению международного права и помещению своих граждан в виртуальную электронную тюрьму. Британия всегда воевала чужими руками, сталкивая народы и проливая океаны крови. Геноциды "сыпались" из её политики, как из рога изобилия. Англия породила США, деструктивную силу, а ведь в Вашингтоне римское влияние отпечаталось в наиболее помпезно-гипертрофированном виде. США - худшая копия Рима, от Капитолия до Конгресса, и от копий римских государственных сооружений и институций, до копии римского законодательства.

О влиянии еврейского Ветхого Завета и полумифических еврейских государств Израиля и Иудеи можно говорить ещё больше.

"Роман ненавистников" (Израиля и Рима) продолжается по сей день, уже в наше время, продолжая воздействовать на геополитику и нашу, уже теперешнюю, историю.

Попытки "увидеть будущее" делаются в моих собственных поэмах 1990-х и начала 2000-ных. В романе Владимира Сорокина "Голубое сало" будущий мир представлен как мировая китайская империя, а территория России как часть последней.

Уместен ли вообще эпитет "наша цивилизация"? Или уместней рассуждать о группе цивилизаций, существующих параллельно?

Есть "цивилизация ислама", "цивилизация Китая", европейская цивилизация, есть Россия...

В свою очередь, англо-американская цивилизация: это не материковая европейская культура, но своего рода "продолжение", или, скажем, модификация ближневосточной традиции, перенесённой на другую почву.

Всё намного запутанней и сложнее...

Трагично, что в мире верх одерживают те, что множество раз использовали "демографическое оружие" (геноцид): истребляя американских индейцев, потом испанцев руками восставших колоний, спровоцировав Великую Французскую революцию и Наполеоновские войны, устроив 2 русские революции и 2 мировые войны, геноцид палестинского населения поселенцами-сионистами, сбросив атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, поливав напалмом Вьетнам, приведя к власти Сталина, Гитлера, Франко, Пиночета, Тито и Чаушеску... Англо-американская цивилизация всё больше и больше превращается в подобие глобальной восточной деспотии, и отсюда все наши беды и приближение всечеловеческой катастрофы невиданного масштаба.

Ужасно то, что "на сей раз" не просто "наша" цивилизация подходит к концу, но для всего рода людского начинают тикать видовые часы: а что, если глобальный этноцид неминуем?..

Проникновенная, трепещущая эпитафия не только целой эпохе - целому пласту человеческой истории - но и всему человечеству, каким оно было до атомной бомбы, чипизации, кибернетического оболванивания и контроля: это роман Аницы Лазе (псевдоним французской монреальской писательницы Анны де Нонвейер) "Тиша" (Anica Lazin. Tisza. Roman. Éditions Trois Pistoles, 2010, Montréal).

 

Этот тончайший по стилистике и гамме размышлений и чувств роман поднимает ту же тему, что и Надписи К. С. Фарая, но решает её средствами прозы и пропускает через призму иной жанровой особенности. Эта "эпистолярная фуга", написанная в традициях барокко, затрагивает "вечные вопросы", на которые нет и никогда не будет ответа. Оттого так грустно после прочтения романа, так одиноко не на индивидуализированном личностном уровне: ведь человечество безмерно одиноко в холодной Вселенной, так беззащитно и осиротело...

"C'est la mort qui m'a habillé en tenue de noce. Le veston et le pantalon noir, en étoffe de laine, la chemise en douceur de la première neige, en coton, brodée et délicatement amidonnée pour qu'elle n'arrête jamais de gratter la fine écorce de mes souvenirs".

 

"Je te vois, d'outre-tombe, rayonnante, vêtue du voile de la splendeur du bonheur. Dans les profondeurs du flanc en fuseau demeure ta vie. Toute fragile et tremblante, tu me laissais aborder ce port. Chaque fois, je trouvais une chrysalide de ver à soie, qui n'était pas encore prête à donner naissance à la beauté ultime. Je m'adonnais entièrement à ce jeu de l'imagination et de la prédiction des couleurs, des formes géométriques dessinées sur les ailes du papillon bariolé que je tiendrais un jour tendrement entre mes mains. Je souhaitais que ce jour arrive le plus tard possible et que je reste pendant des années dans la douce et caressante expectative".

"La nuit où on est venu me chercher pour m'em-mener au front, cette nuit où on m'a arraché brutalement à la musique de ton étreinte, tu as murmuré suavement à mon orgueil les mots audacieux d'assujettissement éternel à mon amour. Cette nuit, tu as voulu déployer tes sources, aller jusqu'au tréfonds de la femme en toi, concevoir l'avenir, accomplir la fusion absolue de deux êtres. En jouant avec les boucles rebelles de ta tignasse sauvage, j"ai déposé par ma bouche, sur ta peau, les tendres sceaux du secret de mon âme, que je n"ai jamais été capable de te dire".

[Заранее прошу извинить, если, перепечатывая книжный текст, где-то допустил описки ]

На мою просьбу прокомментировать этот отрывок, автор сказала, что образ призывника, которого отрывают от любимой: это метафора, живописующая человека, которого призывает к себе Смерть, отрывая от любимой, от Жизни...

16.

Книга К. С. Фарая необычна во многих отношениях. И, когда, казалось бы, все сюрпризы исчерпаны (поэтический цикл закончен), наш ждёт ещё один, не менее уникальный, сюрприз. Вслед за трёхчастным циклом эпитафий в книге следует рассказ (или, скорее, по жанру и форме крошечная повесть) "Последняя воля".

Самое любопытное, что (как я абсолютно убеждён) Фарай вряд ли знаком с феноменом похоронных братств в том объёме, в каком его знает историк-любитель или профессиональный историк. Но его большой литературный талант не только способен к компенсации "пробелов", но и позволил автору "домыслить" то, о чём он мог и не иметь представления, и, в виде догадки, всё же обрисовать то, что известно профессиональным историкам.

Когда я пытался выяснить и расширить список предков князей де Нонвейеров, и, по отрывочным сведениям, полученным от Владана де Нонвейера (сына прославленного, всемирно известного этимолога, Гвидо де Нонвейера), найти искомую информацию, я, копаясь в венецианских архивах, наткнулся на обширную область проделок похоронных братств.

Эти организации были и остаются клубами избранных, своего рода масонскими ложами, имеющими огромное влияние на местные власти, а иногда и на власти целых стран. Венецианские, флорентийские, генуэзские похоронные братства диктовали свою волю могущественным правителям, вмешивались в политические дела, продвигали своих ставленников к вершинам политической власти, совершали государственные перевороты.

Помогая мне в освещении истории Великого княжества Литовского (в 1983 году), мой родственник, барон Владимир Сергеевич Поссе, и легендарный минский историк Анатолий Петрович Грицкевич - обратили моё внимание на влиятельные православные похоронные братства и предоставили мне список источников по этому вопросу. В городах ВКЛ Могилёве, Бобруйске, Пинске, Полоцке похоронные братства оказывали влияние на старост и других глав городской администрации, закладывали церкви и кладбища, имели своих людей в выборных органах.

В дореволюционной газете "Бобруйские отклики" известный писатель еврейского происхождения Паперна разоблачал неограниченную власть, мракобесие и произвол еврейского похоронного братства, установившего всегородской террор и жестокую цензуру, преследовавшего инакомыслящих, предаваемых анафеме, совершавшего террористические акты против неугодных, и наводившего ужас на обывателей своей полицией нравов.

И тут мы приходим к тому стержню, который соединяет весь цикл и является своего рода ключом к его прочтению. Это метафизическая природа Власти и до такой степени гипертрофированное тщеславие тиранов, что оно перехлёстывает даже за рамки их земной жизни. Деспоты, тираны, диктаторы, узурпаторы дерутся друг с другом не только за какие-то обычные земные блага и амбиции, но за то, чтобы стать "величайшими", "самыми из самых" в истории. Это стремление во что бы то ни стало остаться в памяти поколений и вся их, ради него, кровавая карьера: это своего рода их эпитафия (надгробие) самим себе, которую они пишут с помощью всего своего жизненного пути. Это, в некотором роде, мечта о бессмертии, становящаяся одержимостью, что заставляет их не замечать ни крови тысяч, а иногда миллионов жертв, ни собственных мучений.

Эта одержимость властью и манией величия тиранов (как и презрение к раболепию лакеев) нашла достаточно лаконичное отражение в 2-х моих собственных ранних стихотворениях:

            КАРУСЕЛЬ

Взойди во прах! Пред сапогом

Весь мир кружится бледным диском.

Ты мой в мечтах, и мы вдвоём,

И вместе мы играем риском.

 

С железной цепью в вышине

И чёрной бездной под ногами -

Я мчусь, и всё навстречу мне

Летит гигантскими шагами.

 

В движенье: вечности залог,

Движенье - детище Вселенной.

Я их натуру превозмог

И взвился ввысь над мглой презренной.

 

Взойди во прах. Несётся вдаль

Земля под кожаной перчаткой,

Рука сжимает твёрдо сталь

И вверх взмывает над площадкой.

 

Так ближе стань. Ты мчишь кругом.

Я над тобой вознёсся выше.

Изнемогай под сапогом -

И думай, что живёшь на крыше.

            Весна, 1971.

* * *

 

Наполеон! Повелевай мной.

Я вновь Бетховена почту;

И на Валгалле современной

Я Ницше, Фридриха, прочту.

 

Лети туда, мой белый лебедь,

К твоим далёким островам,

В Грааль высокий, словно небо,

К прекрасным солнечным лугам.

 

Не боги делают паперти

И не политики живут:

За власть остаться после смерти

Друг друга смертные грызут.

 

И нам останется Бетховен,

И Ницше, и Наполеон,

И этот, ужасом наполнен,

Над сном безвестных тихий звон.
12 марта, 1974.

17.

Отчасти рассказ "Последняя воля": это сжатый до нескольких страниц апокриф "Мёртвых душ" Гоголя, "Преступления и наказания" Достоевского, "Процесса" Франца Кафки, "Рапсодии ветра" Т. С. Элиота, моего рассказа (так я считаю) "Сны профессора Гольца", и "Фауста" Гёте "в одном флаконе".

"Новый русский" "Чичиков" Фарая: Генрих Генрихович Чертков (русский Мефистофель, Чёрт).

Поразительное совпадение! Фамилия главы одной из самых мракобесных, реакционных и тиранических спецслужб Соединённых Штатов: Чертов (русский еврей во втором поколении), а фамилия "главного сиониста" и самого агрессивного еврейского националиста в сегодняшней Российской Федерации: Сатановский. (Очень подходящие фамилии, обе!). [Михаил Чертов: глава министерства внутренней безопасности США, сын раввина-талмудиста и потомок целого выводка российских талмудических авторитетов. Евгений Сатановский: председатель Российского Еврейского Конгресса, фактического филиала Американского Еврейского Конгресса.] Ещё есть город Чертков (до 1944 года; потом Чортов) в Тернопольской области Украины, один из главных оплотов движения Богдана Хмельницкого, который основал новый рукотворный этнос: "украинский". Тоже очень подходящее название для оплота ставленника финансировавшегося и поддерживавшегося в тот период Англией Великого князя Московского Алексея Михайловича, который "раскрутил" марионетку Московии и Лондона (Хмельницкого) с целью стереть с политической карты Великое княжество Литовское, кость в горле английской империи.

Томаш Падурра достаточно аргументировано рассуждает о еврейском происхождении Хмельницкого, заключая, что отец Хмельницкого - это Берко, сын мясника из Хмельника на Подолье, перешедший в католичество, служивший затем у коронного (польского) гетмана Станислава Жолкевского, затем у зятя Жолкевского, Яна Даниловича, и погибший в 1620-м году, во время похода Жолкевского на Молдавию, в битве с татарами.

Чертков единственный персонаж, который находится "по обе стороны зеркала", и по сю сторону, и по ту, в Зазеркалье (т.е. на том свете, в загробном мире). Как в моём рассказе - Валентин Францевич Кибрич, который для трансформации в супер-существо и доступа в Зазеркалье должен совершить ряд отвратительных преступлений, Чертков - преступник по земным меркам, закоренелый аферист и бандит.

Генрих Генрихович Чертков основал эксклюзивный клуб высокопоставленных персон, сумев убедить их в том, что обладает достаточными средствами и возможностями, властью и влиянием, чтобы, по прихоти клиентов, осуществить их самые невероятные "похоронные фантазии". "Пирамида Хеопса" (в данном случае Тутанхамона), Камчатка: всё, что угодно.

Каждый клиент делал разовый огромный взнос, и на него открывался (регистрировался) страховой полис. Так Черткову удалось накопить невообразимое богатство.

В своих пояснениях (для меня) Фарай писал, что "каждый из нас представляет минуты

умирания, и то, что будет происходить на похоронах. Эта такая проверка всех

и вся. И нам кажется, что оно будет красиво".

Странно: я никогда, ни разу в жизни не думал (и, в особенности, не представлял её) о своей собственной кончине, и, тем более, о собственных похоронах. Мне совершенно наплевать, что будет тогда, и будут ли вообще похороны. Когда-то я написал о себе самом как о совершенно постороннем лице (из цикла стихов "Монологи смерти", 2003-й год):

АССОЦИАЦИЯ

 

для других смерть

гроб катафалк чёрные платья

для меня это отсутствие места...

будет преследовать меня и П О Т О М

 

и гроша не найдётся на похороны

оплакивать меня будут

два-три друга

мать жена дети - больше никто

 

сожгут тело моё в топке как полено

запечатанные в нём мысли

вкусы формы миры бесконечность

уйду на тот свет как моцарт не как сальери

(...)


Эта удручающе несправедливая участь описана как бы чужими глазами, со стороны других, как бы ОНИ оценивали и воспринимали то, что со мной сделали злоба и несправедливость удела и людей.

Я уверен, что далеко не единственный с подобным восприятием мира, и что отнюдь не каждый озабочен своей посмертной судьбой.

(Моей дорогой мамы уже нет на этом свете; тем меньше людей будут оплакивать меня).

Страшная судьба Моцарта пронизывает и рассказ "Последняя воля" Фарая, но вне строгого "событийного ряда". [Смотрите мою работу "Жизнь Моцарта и её тайны" (где раскрывается тайна его убийства)].

В эксклюзивной книге на немецком языке, которую мои дочери купили для меня в Праге (Harald Salfellner, Mozart und Prag. Vitalis, 2006) после международного симпозиума в Берлине и перед посещением наших родственников в Германии, говорится, между прочим, и об "анакреонтическом" сборнике, в который вошли и произведения молодого Лессинга и Гёте. Древнегреческий поэт Анакреон с острова Теос (580-495 до н.э.) вдохновил своими стихами многих поэтов 18-го столетия. Но, вместе с высокой античной поэзией, в конце XVII начале XVIII века стали возрождаться и зловещие древние культы и верования, сыгравшие известную роль и в гибели Моцарта.

И с Реквиемом не всё "так просто" (см. в сносках 65-й странице). Но это как раз тот случай, когда, "вопреки сноскам", литературно-поэтическая правда стоит над этими "мелочами". Из не планировавшихся автором подсмыслов: подразумеваемый "мефистофельский" контракт правителей с Дьяволом, что, по определению, не выполняет своих обязательств по договору. Сталин (в тексте - "Усатый") и Брежнев (в тексте - "Леонидилич") не получили обещанного. Сталина выбросили из Мавзолея, Брежнева бухнули в яму могилы (гроб сорвался). А то, что за всё проплачено взносом за членство в клубе (который одновременно - разовый платёж страховки жизни), и что кредиторы могут придти на похороны, а их должник - полный банкрот, хотя и лежит в золотом гробу: это, скорее, метафора и фантазия, чем свершившийся факт.

Диалоги Дьявола-Черткова с его клиентами в их шикарных резиденциях (среди них - бизнесмен Ворохов [Тутанхамон], генерал Щука с артистом Егоровым [Элвис] и писатель В. Черепнин) перемежаются с протоколами допросов, которые проводит следователь Судейкин. Это вряд ли рядовой следователь (вероятно, Верховный прокурор, или что-нибудь в том же роде). Судейкин сам член клуба, т.е. клиент Генриха Генриховича Черткова. Следователь пытается бороться с искушением предпочесть долгу свой статус клуба Мефистофеля, но шансов на победу над собой у него нет никаких, потому что его порода: это порода хищника-кровососа (из разновидности властителей). Поэтому он покрывает Чёрта, фальсифицирует дело, и помогает Черткову отделаться всего 4-мя годами лишения свободы (понятно, что и эти 4 года Мефистофель проводит не за решёткой и не в обычной тюрьме).

В эпилоге даётся необходимое пояснение-намёк: "т.е. т у т мне рассказывал".

"Тут" означает "на том свете", "в загробном мире", так что всё повествование ведётся от лица трупа. Это исключительно важно, т.к. намекает на то, что все верховные правители, как и любой высокий представитель власти: мертвецы-мерзавцы, послы загробного мира, т.е. заколдованного мира Зла.

18.

Один из "случайных", непреднамеренных смыслов, который ясно вытекает из контекста, и, в то же время, вряд ли "запланирован" автором: то, что ветхозаветная Библия (называемая ещё Торой или Пятикнижием) - книга "Черепиных" и "Чертковых". Намёк на неё (свиток Торы) невольно зашифрован в своеобразной "плащанице" из кальки, которой должно быть обёрнуто перед помещением в саркофаг мёртвое тело писателя Черепина. На этой кальке, пропитанной специальным раствором (для предотвращения её разрушения в течение 500 лет), отпечатан полный текст его книги. Но тут не простая книга, а некое собрание пророчеств и [экстраполируя смыслы] притч о [прошлом] и будущем человечества. 1-й том своей книги писатель издал, а 2-й адресовал будущим поколениям, завещав обернуть себя после смерти калькой с полным его текстом, и указав, что он должен быть извлечён и обнародован лишь после взрыва 1-й атомной бомбы. Иными словами, эта книга предназначена для людей, выживших после будущей атомной войны.

Но, если атомная война, это (по идее) окончательное раскрепощение абсолютного Зла и Уничтожения, то она символизирует не что иное, как пришествие Антихриста. Так что (опять же) антология пророчеств писателя В. Черепина: то же самое, что завещание "древних черепиных" будущим поколениям (т.е. нам) в виде ветхозаветной антологии. Центральная идея Торы (Пятикнижия) как раз и ориентирована на будущий "час Х", "пришествие Машиаха" (Мессии), т.е. на апокалипсические времена. Она неотделима от идеи "избранного народа", совокупности "винтиков", образующих воплощение или земное "тело" ветхозаветного бога (без которого он не мог бы существовать в нашем мире). В "час Х", когда свершится перерождение мира, всё человечество (согласно Торе) погибнет, и останутся только члены "избранного народа" и их мертвецы во всех поколениях, какие "встанут из могил". (Т.е. останутся только члены Клуба). То, что калька Черепнина идентична Ветхому Завету, очевидно: и то, и другое - программа, матрица. Так же, как из компьютерного дистрибутива или из ДНК раскрывается-разворачивается что-то, изначально запрограммированное матрицей, из текста Ветхого Завета раскрывается-разворачивается будущее человечества. То же и с калькой Черепнина. Вот почему автор по наитию выбрал не бумагу, а кальку (аналог копирования-переписи Свитка). И попал в самую точку.

Это, опять же, перекликается с древней иудейской традицией обёртывания тела умершего саваном, особой материей. Снова "бинго!".

Известно, что иногда на саване выводили некие письмена с магическими молитвенными заклинаниями. Иудейский саван, опять же, напоминает древнеегипетские полосы материи, которыми обёртывали тело мумии.

Ещё один символ по наитию (автор не может быть посвящён во все хитросплетения галахической и талмудической традиции) зашифрован через логический ряд прозрачных намёков: ветхозаветный бог = не христианский = "у иудеев всё важное продумано наперёд".

("ведь он мог себе позволить э т о потому что верил в бога христианского, а франц (...) бога ветхозаветного")

Контракт еврейского народа с еврейским богом (на постулате которого строится вся иудейская Библия, Ветхий Завет) слишком явно перекликается с контрактом между клиентами похоронного братства "Последняя воля" и его главой Чертковым (чёртом). По имени этой сделки, заключённой между Яковом-Иаковом и Иеговой (после чего Яков стал называться Израилем), евреи именуют себя "сынами сделки", что заведомо неверно переводится повсюду как "сыны завета". [Достаточно перечитать библейскую притчу о заключении договора (контракта) между Иаковом и его богом, чтобы не осталось никаких сомнений в том, что это никакой не "завет", а классическая, типичная сделка и по существу, и по природе, и по стилю.] Фауст и Мефистофель Гёте: такая же аллюзия на Якова и Иегову.

Тут и особая хромота, как "метка дьявола", и намёк на то, что чёрт боится солнечного света (боровшийся с Яковом Иегова умоляет отпустить его до наступления рассвета, панически страшась солнечного света).

Аллюзия к ветхозаветному собранию текстов присутствует в рассказе повсюду.

Даже то, что весь "корпус" рассказа состоит по существу из сопоставления "воспоминаний" членов Клуба (включая протоколы допросов, которые есть не что иное, как "воспоминания Судейкина" в "потоке сознания" Черткова), т.е. представляет собой некую антологию, проводит параллель с собранием Ветхого Завета. И даже то, что эта "антология" К. С. Фарая составлена из "откровений" мертвецов, полностью идентично еврейской Торе, тоже составленной из свидетельств её персонажей как бы с того света. В противоположность, христианский Новый Завет состоит из евангелий, которые начали циркулировать ещё при жизни авторов или вскоре после их смерти, т.е. их авторы - это реальные (живые) люди.

"Час Ч" (хотел этого автор Надписей, или нет) - это та же "Последняя воля". Иными словами, это и код программы, т.е. романа, написанного персонажем рассказа, членом погребального клуба и писателем В. Черепниным, и суть названия клуба похоронного братства, и сам этот клуб. Точно так же иудейская ветхозаветная традиция: это и текст её программы (Торы), и клуб талмудеев.

Уголовное дело (в рассказе) заведено по факту состава преступления, в данном случае - пропажи тела человека, т.е. трупа артиста Егорова (Элвиса). Этот персонаж вообще не получает права голоса, как и должно быть. Он только присутствует при разговоре Генриха Генриховича Черткова (чёрта) с генералом Щукой (исполнителем). Щука выступает как посредник, исполнитель и гарант осуществления последней воли крупнейшей знаменитости (артиста Егорова), за это требуя себе кругленькую сумму, которая ему нужна, по его собственным словам, "на предвыборную агитацию". Однако во время переговоров Чертков одерживает верх, и в итоге генерал (хотя сделал всё, что от него требовалось) вместо денег получил шиш (с маслом), т.е. похоронный договор уже на себя, превратившись из партнёра в клиента. Более того, он (что, по логике, вытекает из контекста) ещё и доплатил (и, надо полагать, немало).

Возбуждённое по составу преступления уголовное дело отягчается банкротством фирмы Генриха Генриховича Черткова, в связи с концом "перестройки" и началом развала СССР, когда эпидемия смертей настигла его высокопоставленных клиентов. Но Судейкин саботирует дело, идёт на сговор с чёртом сначала в обмен на посулы возвращения своих денег, а потом (охмурённый Чертковым) уже просто за лживое обещание дать ход договору и попридержать исполнение угроз. В итоге, и Судейкин обманут: он совершенно неожиданно скончался "от сердечной недостаточности" "чуть ли не при исполнении" (т.е. был убит), и, к тому же, перед смертью начисто лишился всего своего состояния.

И генерал Щука был убит и обманут (подстроено падение вертолёта, а его самого закопали "под сосной").

Точно так же все, подписавшие договор с Чертковым (с чёртом), - убиты и обмануты.

И тех, что убивали убитых, в свою очередь, тоже убивали. Так, полицейский, тащивший в кутузку самого Черткова, и, по дороге, как ведётся, надававший ему тумаков (от которых тот - по логике [возможно, и не задуманной автором рассказа] - мог скончаться, не дожив до кутузки), был застрелен "на углу Столешникова переулка, рядом с французским кабаком". Это рассказывает уже мёртвому Черткову в аду сам "отставной полицейский".

Перед смертью и Чертков уже гол как сокол, став бомжом, и, вдобавок, голодает, превратившись "в полудохлого бродягу". В кармане он повсюду таскает с собой поддельный (переписанный на себя) контракт генерала Щуки на пергаменте, как символ своей земной и посмертной власти, хотя автор рассказа расценивает это как признак сумасшествия (Чертков, мол, просто спятил: ведь не осталось никого, кто мог бы исполнить договор).

На самом деле, как мы исчерпывающе показали в комментариях, персонажи рассказа (и всё его магическое действо) получили некую мистическую самостоятельность, действуя независимо от воли создателя, а часто и вопреки ей. Исходя из этого, логотип "последняя воля" приобретает жутковатый, зловещий смысл. Творческое воображение К. С. Фарая, его литературный талант на момент появления рассказа - настолько выше любой возможной эрудиции и знаний, что их плоды вступили в явное противоречие с его же намерениями, взглядами и убеждениями.

"Появившись на свет", его герои действуют своевольно, почти "не считаясь" с замыслом автора. Пергамент в кармане Генриха Генриховича: это договор чёрта с самим собой. Ведь он бессмертен и существует сразу по обе стороны реальности, в двух ипостасях: загробной и земной.

Точно так же герой моего рассказа, Кибрич, по эту сторону реальности воплотился в могущественного чиновника, восседающего в массивном кресле монументального чудовищного кабинета. А его проекция по ту сторону реальности - туша жуткого крылатого монстра, которую он же и высидел (как рукокрылая курица) из мохнатого яйца.

Для воплощения в обеих мирах ему понадобилась незапятнанная совесть и чистое сознание профессора "Гольца", сделанного медиумом, сквозь фильтр-проектор которого пропускаются все зловещие мутации продавшейся аду души Кибрича. Когда сверхусилием воли профессору удаётся "соскочить" с наживки психотропного крючка ("колдовства"), и осознать всё, что происходило в его погружённом в разновидность гипноза сознании, его тут же убивают. Идея о том, что - для осуществления в нашем мире наиболее сложных "технически" и трудоёмких превращений - потустороннему миру Зла необходимы чистые души как наиболее качественные носители, редко (а, может, и никогда не...) озвучивалась. В свою очередь, сюжет об использовании Адом, в качестве носителей, душ тех, кто, ради власти, славы (разновидности иммортальности), вечной молодости, похоти, или мести, готов на всё: классический и один из самых распространённых.

Вместе с тем, силой своего таланта, автор Надписей сумел его "переработать" в нечто новаторское и по-своему уникальное.

19.

Удивительная книга, которые мы описали в этой работе, способна преподносить нам сюрпризы уже и после прочтения. И, в частности, рассказ "Последняя воля" имеет сотни других коннотаций и многие иного рода импликации. И, в этом смысле, интересные результаты даёт сопоставление с моим рассказом "Сны профессора Гольца".

Прототипами моего рассказа были высокопоставленные чиновники на вершине политической пирамиды тогдашней Беларуси (конец 1980-х). В мои руки попала секретная, конфиденциальная информация об их нелегальной, преступной, или просто неблаговидной деятельности, способная полностью дискредитировать их репутацию. Но, зная, КТО придёт на их место, я даже и не пытался дать ей ход, а зашифровал (её) в своём литературном произведении. Главный герой моего рассказа: не кто иной, как Кебич, всесильный "пахан" тогдашней партийно-управленческой элиты. Это с него списан портрет "Кибрича". Попойки, групповой разврат и дебоши всей "честной компании" белорусских партийцев в квартире на улице Волгоградской и проспекте Калиновского (в Минске), грязные истории "деревенского" отрочества Кебича, вступление чуть ли не пожилого уже партийца в связь с несовершеннолетней девочкой и со своей молоденькой секретаршей, и прочие эксклюзивные факты "похождений" Вячеслава Францевича: всё это нашло отражение в рассказе. Возможно, в закулисных интригах Шушкевича против Кебича и в приходе к власти Лукашенко моя "шифровка" всё же сыграла известную роль...

Прототипом "профессора "Гольца" был замечательный человек, инженер-конструктор на заводе, которым долго руководил Кебич, Лев Тевельевич Лейзеров.

[Если верить в не случайность судьбы и человеческих связей, то моё знакомство в Кировске с Александром Лукашенко (в период моей работы музыкантом [в группе Михаила Карасёва] в знаменитом колхозе "Рассвет") тоже было знаковым.]

Так же, как мой рассказ "завязан" на тогдашние белорусские политические реалии, рассказ Фарая "Последняя воля" "завязан" на реалии России 2011-2012 года и их предысторию.

Из всех персонажей, только Чертков не имеет (если не ошибаюсь) политического прототипа. Его имя-отчество (Генрих Генрихович), думаю, связано с "немецким" происхождением Фауста, и с той строкой в романе "Мастер и Маргарита" Булгакова, где сказано о "немецком" происхождении Волланда.

Генерал Щука: это, определённо, легендарный генерал Лебедь (по ассоциации с персонажами басни Лафонтена, переведенной Крыловым, "Лебедь, рак да щука").

Ворохов: Михаил Дмитриевич Прохоров, российский олигарх и политик.

Егоров: это Киркоров, знаменитый певец и бывший супруг Аллы Пугачёвой, пожизненный шут российской эстрады.

Черепин: это писатель Виктор Олегович Пелевин, злой демон (колдун) современной русской литературы, создатель литературного "психотропного оружия".

Я уверен, что в период работы над своим произведением (в 2012-м году) Фарай не мог знать о том, что самым активным "членом" поддержки политической фигуры Прохорова была Алла Пугачёва, или что Прохоров был подозреваем французской полицией в организации международной проституции, или что его частный инвестиционный фонд ООО "Группа ОНЭКСИМ" (кстати, знак "ооо" на пергаменте у всех клиентов "Последней воли" - от русской версии Ltd. [Limited], Общество Ограниченной Ответственности; но тут опять эзотерическое совпадение: 3 нуля - 000 - как метафизический символ тайных сект; того же рода, что и 999, 666) занимался аферами по незаконной инсайдерской торговле, или что Прохоров приблизил к себе Ройзмана и других, замешанных в сионистские дела и связанных с Израилем лиц еврейского происхождения.

Я уверен, что автору не известно о явных параллелях между фондом Прохорова - и дореволюционным акционерным обществом New Russia Co. Ltd., с помощью которого было спровоцировано поражение российского флота при Цусиме и инсценировано Кровавое Воскресенье 9 января 1905 года.

Я уверен, что автор совершенно не знал о том, что предки генерала Лебедя были замешаны в планы губителей России, когда те наращивали и переводили в центр из окраин Российской империи бандитское революционное подполье, или что в период своей борьбы за пост диктатора генерал нарушил политический баланс, что сегодня "аукнулось" в теперешней трагической ситуации (и о многих других, связанных с Лебедем, фактах). Убийство генерала Лебедя: это ключ к целой россыпи российских и международных политических тайн и коварных интриг. Кроме того, в этом событии замешаны явления эзотерического свойства, ведущие к деятельности каббалистических жрецов.

Киркоров - "то" "второе лицо" Аллы Пугачёвой, сегодняшнее "второе лицо" которой - Максим Галкин. Он выбран как "антитеза" экс-жене теми же, что "раскрутили" и саму Аллу Борисовну. Из него сделано пугало-клише - символ "русской безвкусицы". На самом деле Киркоров и Пугачёва: двуликий Янус. Всеядность Аллы: под стать Киркорову. От предельной пошлости ("Миллион алых роз" - и иже с ней), до вполне "респектабельных". Её Галкин - звезда вершин "совковой" пошлости (телешоу "Аншлаг" и "Шансон"), а сама она... "вся из себя" (её эпитет). Израильский паспорт Галкина: банковский код Аллы.

Карьера её скрещена с предательством. Когда в СССР рок-группы "наверху" увидели "идеологически чуждыми", она предала этот формат, бросила рок, ушла в эстраду. Эта измена тогда виделась знаковой. Алла стартовала банальной песенкой "Арлекино", с театральными ужимками и вульгарным смешком. А дальше - лишь сценический вкус и талантливая эстетическая концепция вытягивали, тогда как в музыкальном плане - ничего особенного.

Лариса Долина, с которой меня познакомил мой земляк, композитор Анатолий Кролл, как мне показалось, была не особенно высокого мнения о профессиональных качествах Аллы Борисовны. Ирина Отиева, с которой мне довелось общаться чуть больше, при имени Пугачёвой умолкала. Чернавский, Гребенщиков, Миша Карасёв: их песни определённо талантливей. Сотни масок-образов Пугачёвой, при всей их пестроте и хорошем вкусе, оставались без чего-то основательного, без "водяных знаков" собственной индивидуальности.

Всё, к чему она прикоснётся, превращается в грязь. Пресняков был когда-то очень талантливым музыкантом. Соприкосновение с Аллой Борисовной сломало его. Филлип Киркоров - крепкий профессионал - мог стать кем-то другим. При его приближении на концертах она показывает, как он ей омерзителен. Но надо помнить, что каждый, кто посмотрит на Горгону, превращается в камень.

Мне выпала честь видеть Аллу Пугачёву на Сиреневом бульваре в Питере, беседовать с ней по телефону. Она была красивой женщиной и умной собеседницей. Когда мой брат Виталий занимался антрепренезой, он вёл переговоры с менеджером Аллы Борисовны о концертах в Минске. Условия Пугачёвой мог бы выдвигать самый закоренелый самодур, какой-нибудь Фамусов. В конце 1990-х и начале 2000-ных она стала "второй мадам Фурцевой": весь российский шоу-бизнес "шёл" через неё. На этом седалище она перекрыла кислород всем новым явлениям, задержала эволюцию "песенного жанра". Потом, когда, вопреки её деятельности, цветы талантов всё же пробились через асфальт, она (как будто они пробились не вопреки, а благодаря ей) "запрягла" их в оглобли своих шоу, "украв" у России самое лучшее.

Поскольку её кредо воспринимается как культурно-идеологическая диверсия Запада против России, всё, что проходит через неё (получая клеймо "антирусского") как бы изымается из обращения, и тем самым обкрадывается отечественная культура.

Рождественские встречи Аллы Пугачёвой - лучшее из музыкальных шоу. Но это лучшее идёт с невидимым тавром "сделано не в России", и потому в России остаётся... Филипп Киркоров. А те достойные явления, что выпадают из шоу-сетей Аллы Борисовны, и не на довольстве идеологических отделов иностранных разведок, не могут блистать так, как "Рождественские встречи".

Автор Надписей выбрал этих прототипов невзначай, как говорится, "пальцем в небо". Более того, предпочёл их по соображениям противоположного свойства. Однако (в буквальном смысле!) мистическая интуиция автора "подсунула" ему в качестве персонажей, на самом деле, не совсем тех, кого он в них видел.

Интересно, что в жилах этих персонажей течёт "странная" кровь, от украинско-казацко-цыганской и русско-еврейской, до армяно-еврейско-цыганской и дагестанской. Один из них причинил много вреда путинскому режиму, а не наоборот. И 1-й, и 2-й хотели для России "как лучше", а получилось "как всегда". Более того, между всеми 4-мя имеется целая паутина связей, о чём автор Надписей, вероятно, и не догадывался.

Роман "Час Ч." выдуманного писателя Черепина: это намёк на роман Пелевина "Поколение П". Так же, как персонаж "Последней воли" не обладал излишней скромностью ("Час Ч." это на самом деле "Час Черепина"), и Пелевин не обладал излишней скромностью, под названием "Поколение П" зашифровав "Поколение Пелевина".

И вот что ещё удивительно: существует отнюдь не бездарный прозаик, Владимир Иванович Черепнин (почти Черепин), о котором в период создания "Последней воли" Фарай ничего не знал. Это почти полное совпадение звучания фамилий и тот факт, что в романах Владимира Черепнина рассыпаны пророчества и то именно содержание, что приписывается автором "Последней воли" выдуманному герою, могут нагнать на кого-то, менее толерантного к потрясениям, мистический ужас.

Ещё одно интересное совпадение: близкое звучание фамилий Прохорова и Проханова. Как и Прохоров, Проханов связан через предков с вбросом революционного бандитизма из Тифлиса и Баку, с Дона и Украины в Москву и Петербург, и, как и Прохоров, в качестве политика хотел сделать "как лучше", а получилось "как всегда". (В качестве писателя, публициста и политического обозревателя Проханов - иная фигура).

Об этимологических корнях и аллюзиях фамилий героев надо вообще писать отдельную книгу.

Всё это говорит о том, что автор Надписей обладает потрясающим "метафизическим потенциалом", и что его визионерские пророчества и символы надиктованы "свыше".

Через него, и часто вопреки его воле, вещает нечто эзотерическое, что выше его самого.

Поэтому можно говорить об этой книге как одной (если не самой) загадочной и неповторимой из изданных (по крайней мере) за последнее десятилетие.

Монреаль, декабрь 2013 года.