Гурфель Б.. Польско-японский шпион

Исаак проснулся рано, должно быть от холода. Только-только начинало светать. Костёр давно потух и зола почернела от утренней росы. Их лошади - Буран и Каурый - опустив головы мерно похрустывали свежей травой.

Илья ещё спал, уткнувшись лбом в Исааково плечо. Когда Исаак завозился, он недовольно стал что-то бормотать спросонок. Исаак накинул на него старое пальто, которое они всю ночь стягивали - каждый на себя - и вскочив на ноги - огляделся.

По ту сторону костра виднелась телега, на которой тесно прижавшись спали Клара, Дина и девочки. Светлый утренний туман скрадывал края небольшой лужайки, посреди которой они и провели эту ночь. Сквозь туманную молочность проглядывали серые, в этот час, клёны и берёзы окружающей рощи.

Эта тишина и этот утренний озноб напомнили ему такое же знобкое, тихое утро года три тому назад, в мае 38, в подследственной камере старой Калужской тюрьмы. Тогда, он, молодой арестант, молодой и по годам и по тюремному стажу, тоже проснулся ни свет ни заря. Тюрьма, построенная ещё при Николае I, распологалась на тихом пустыре, имела толстые стены и узкие прорези-фонари чуть пропускавшие свет и воздух.

Камера ещё спала. Было наверно не более четырёх. Исаак, стараясь не шуметь, и осторожно переступая через вповалку спящих зэков, подошёл к прорези окошка. Из него тянулся слабый запах полевой свежести; запах утренних алексинских яблоневых садов; запах придорожных лесов и сладкой пыли просёлочных дорог. Это был запах прошлого, утерянного так внезапно.

Из тюремного коридора послышались звуки утренней обслуги. Громкие голоса: На оправку выходи!, звон вёдер, лязг запоров,скрип дверей. Исаак очнулся и вернулся на своё место, у параши...

Зябко передёрнув плечами и застегнув рубашку на груди Исаак пошёл к лесу - набрать сучьев на костёр. Он углубился в небольшую придорожную рощу, молчаливо стряхивающую блестки росы и подошёл к небольшой разлапистой дикой яблоне. Она уже отцвела, осыпав землю вокруг себя белыми невестиными узорами. От нее тоже шёл тот же запах - запах полей того тюремного утра.

Тогда, глядя на белесое небо едва видное сквозь узкую щель тюрьмы Исаак, внутренне как-то, ощутил неправоту и абсурд происходящего, своё желание и намерение противиться этой неправоте. В этот момент он не думал ни о молодой жене, ни о недавно родившейся дочке. Чувство внутренней справедливости и ощущение собственной невиновности вливало силы для борьбы, отодвигая страх. Хотя, если бы его спросили, он вряд ли сумел бы это сформулировать.

Иса-а-а-к! послышался голос Клары и он, быстро набрав охапку сучьев, вышел на поляну. Там уже все проснулись и каждый приготовлялся к длинному неизвестному дню. Девочки притащили из ближнего ручейка два небольших ведёрка воды и сейчас поливали друг другу на руки и на лицо. Женщины готовили скромный завтрак: по куску хлеба и по пол-огурца. А Илья оглядывал лошадей, проверял упряжу и вообще начальствовал.

Вот уж неделя как они покинули Бердичев. Покинули под вой мессершмидтов, грохот разрывающихся снарядов и треск горящих домов. Вот уж три недели как шла война. Немцы продвигались быстро. Радиосводки были неопределённые. Изо дня в день, изо дня в день: Бои местного значения.... Где наши, где немцы понять невозможно. Дочь, ещё до войны, была отправлена в местечко, к бабушке, к западу от Бердичева. Буквально в последние минуты удалось дозвониться и передать, чтоб немедленно уходили. Бабушка и дедушка не ушли (как это оставить дом? нажитое?) и остались там, навсегда. А пятилетнюю Таллу удалось посадить в один из последних грузовиков, отступающей военной колонны. А ночью началась бомбёжка, и рано утром, не заходя домой, они оставили город.

Спасибо Илье, что согласился взять их с собой. У него была повозка, две лошади, он знал дороги и повёл их не по большаку, а по просёлочным тихим местам.. Они проходили сёла, где советской власти уже не было, но и немцы ещё не пришли. Их кормили и давали немного с собой. Лошадям кидали охапку прошлогоднего сена или соломы. Но нигде не предложили остаться и отдохнуть. Только молча смотрели и участливо вздыхали. Так они миновали Попельну, Самараевку, Казатин, приближаясь к Каневу. Они не знали, что немецкие клинья с севера и с юга уже прорвали фронт и должны были сегодня сомкнуться именно тут - у Канева.

А пока, быстро покончив с немудрённым завтраком, запрягли лошадей, посадили Дину, с её больными ногами, и девочек на телегу и двинулись в путь. До Канева оставалось 20 километров.

Исаак шёл по мягкой просёлочной дороге, сбивая прутиком придорожные одуванчики. Запах и тепло цветущих полей окружали его. Незаметно он вернулся в прошлое, в весну и лето 38-го.

Да, пожалуй всё началось тогда, когда Борис Гельман привёл к ним в гости своего приятеля - Якова Орье. Этот Яков оказался очень милым парнем. Был он родом откуда-то с Западной Украины, говорил по русски с заметным польским акцентом, рассказывал увлекательные истории о себе, о своём друге корейце Киме, сыпал анекдоты. Незаметно просидели до 11 вечера. Когда спохватились - последний поезд на Тулу уже ушёл, пришлось остаться ночевать. Поместить Якова у себя Боря не мог - сам жил в общежитии. Так что пришлось ему заночевать у Клары с Исааком. Рано утром, ещё семи не было, вскочил и побежал на вокзал. Больше они его не видели. Потом кто-то, возможно Боря, прошептал Исааку, что Яков арестован. Ну арестован, так арестован. Обычное дело для тех времён. Лучше не спрашивать за что.

О чём вы говорили? А когда он пришёл? А когда ушёл? О чём же говорили пять часов подряд?? Как то есть ни о чём?! Как это ты не помнишь?! Ах ты блядь недорезанная! Да я тебя в порошок сотру, сука ты буржуйская! Как это вы не знаете кто такой Ким? А Орье знаете? Как же так - Орье знаете, а Кима нет? А ведь они связаны: Орье и Ким. Как связаны? Скажу! Орье - польский шпион, а Ким - японский. А ты между ними: связной. Вот и получаешься ты - польско-японский шпион. От органов не скроешься, нет. Признавайся, гад!

Вернувшись в камеру, Исаак рассказал сокамерникам, что видно шьют шпионаж, что он никого не назвал, но кто-то едва знакомый, видно назвал его. Помолчали. Потом Николай Петрович - старый опытный зэк, идущий уже по третьему разу, произнёс - Постарайся парень не признаваться. Ничего у них нет против тебя. Берут на понт. Если признаешься - десятка обеспечена а так может и вывернешься

На этом Исаак и стал. И как ни давил его Васин, как ни угрожал, продолжал стоять на своём. Ну и надо было момент принять во внимание. Десятки, сотни тысяч проходили через канализационные трубы системы. Не было времени у Васина возиться с упрямым зэком. Только и слышно было на утренних планёрках: Давай оформляй дело! Давай заканчивай! Что ты тянешь? Ты чекист или интеллихент?

И он отказался от значимой шпионской версии и быстро набрал материал по по контрреволюционной пропаганде и агитации. Да и собирать собственно было нечего. Достаточно было допросить уже арестованных рабочих труболитейного завода, на котором работал Исаак. И их допросили и они сказали всё, что было нужно.

(Из Обвинительного Заключения) Допрошенный в качестве обвиняемого Ройтман И.М. виновным себя в шпионской работе и в контрреволюционной пропаганде не признал, но полностью изобличается показаниями свидетелей: Кудриным (личное дело, стр 19), Самошиным (личное дело, стр 21), Замосковичевым (личное дело, стр 23)....

...Исаак так глубоко ушёл в прошлое, что не сразу почувствовал как кто-то дёргает его за рукав. Подняв глаза, он увидел дочь на руках у матери, протягивающую к нему руки. Перебравшись к отцу, она прижалась к его груди своим худеньким телом и замерла. От её волос шёл полынный запах степи, чебреца, полевых трав и ещё чего-то - от чего у Исаака защипало в носу. Он глубоко вздохнул, поудобнее пересадил дочь на сгиб локтя и обогнав неспешную телегу зашагал, выглядывая что там - за поворотом?

А за поворотом открывалась новая интересная картина. Далеко в низине виднелась узкая линейка Каневского моста через Днепр. К мосту сходилось несколько дорог и по ним к Днепру спускалось множество телег, пешеходов, среди которых изредка пылили грузовики, наполненные солдатами. Вся эта масса военных и невоенных людей текла на восток, сжимаясь у узкого горла моста и стремясь протиснуться сквозь это горло как можно быстрее.

Их телега, убыстряя ход, влилась в длинную кишку ползущую туда - к мосту. Спереди их оказался полуразбитый газик, набитый сверх меры бумагами какой-то канцелярии, на которых восседал толстый мужчина в полувоенном зеленном френче. За рулём сидела невзрачная сурового вида девица, в куртке, на которой было прицеплено множество осовиахимовских, ворошиловских и всяких других значков.

До моста оставалось метров сто, как вдали раздался и стал быстро нарастать воющий звук пикирующих бомбардировщиков. Эскадрилья мессершмидтов шла на восток. Шла спокойно, красиво, в полном боевом строю. Три машины отделились и наклонившись на левое крыло одна за другой стали заходить на мост.

Началась паника. Девица впереди резко повернула руль, пытаясь съехать с дороги. Машина завалилась набок, колёса беспомощно крутились в воздухе. Их лошади заржали и начали вставать на дыбы. Илья изо всех сил оттягивал вожжи, но остановить коней не мог. Раздались крики женщин и детей. В этот момент трое солдат кинулись на выручку. Двое повисли держась за узды обезумевших коней, а третий, вспрыгнув на облучёк, тянул вместе с Ильёй вожжи. И лошади встали. По их крупам пробегала крупная дрожь.

Погоняй! - неистово закричал один из солдат. Илья хлестнул бичём и лошади рванули к мосту. Вот под колёсами послышался дробный стук мостового покрытия. В этот момент раздались первые взрывы бомб - справа и слева от моста. Все кто успел взойти на мост, пытаясь уйти от разрывов, от смерти - бежали, что было сил, вперед, на тот берег, к видневшемуся там леску. Все кто не дошёл до моста - бежали назад, подальше от центра бомбёжки. Вскоре немцы разбомбили Каневский мост и замкнули кольцо. Каждый кто успел перейти мост был приговорён к жизни. А кто не успел - к смерти.

Ночь провели в лесу под старой осиной. Шорох её говорливых листьев навевал покой, уводя от войны. Девочки наконец уснули, но и во сне вздрагивали и жалобно вскрикивали. Взрослые не спали. Илья всё возился с разваливающейся телегой, женщины потихоньку шушукались. Исаак встал и пройдя небольшой лесок вышел на опушку к берегу реки. Он сел на прибрежную корягу и прислушался. Было тихо. Днепр слегка журчал перекатами. Далеко там за рекой виднелись отблески каких-то огней, но ни немцев, ни наших не было вокруг.

Такая же тишина и безлюдие были там за Онегой, на берегу той безъимянной речки, на той далёкой безконвойной раскомандировке куда привезли Исаака. Было их там двадцать человек, все со сроками до пяти , а охраны нехватало - вот и поместили их на этой Талой и урок дали: валить и корчевать - отсюда и досюда. Тут, без конвоя и погоняльщиков, они работали на совесть. Подымались в пять и похлебав горячей затирухи в шесть уже выходили к делянкам - и до ночи. Раз в неделю приезжал нарядчик, привозил провиант и замерив сделанное - уезжал. Тут бы и провести Исааку свои три года - в тишине да в работе. Красивый почерк подвёл. С детства отличался он способностью к каллиграфии, к черчению. Однажды нарядчик поручил составить рапорт и нарисовать схему вырубок. А увидев - так поразился, что тут же рассказал в строительной конторе лагерного управления. А им хорошие чертёжники были нужны. Так и попал Исаак в строительную контору и стал строителем - на всю оставшуюся жизнь.

И поехал парень домой к жене и к дочери, которой пять и которая уже выросла без него. Так спешил, что в Киеве у родственников даже заночевать отказался - скорей, скорей - своих, хоть бы на час - да увидать.

Комментарии: 1, последний от 22/05/2004. © Copyright Гурфель Б. (benorg@surfbest.net) Размещен: 29/08/2001, изменен: 17/02/2009. 16k. Статистика. Рассказ: Проза		Ваша оценка:

Гурфель Б. : другие произведения.

Польско-японский шпион