Вот только кем оно положено - неизвестно. И кому положено - непонятно. Поэтому их расстреляли без затей и проволочек: сразу после допроса, на изломе суток, когда солнце свалилось за горизонт и пёсьи мухи звезд обсели черное небо.
За неимением стенки, прислонили друг к другу. И расстреляли.
***
- Это не патруль, - сказал Змей. Он уже полчаса пялился в бинокль, будто хотел высмотреть желтый пляж с голыми девками - вместо серого крошева руин и жопы ситуации. Саныч немного покатал в голове (как таблетку амфетамина во рту) образ "жопа ситуации" - и нашел его неудачным. Эмоционально неубедительным. А заодно очередной раз удивился намертво въевшемуся в мозг рефлексу: наращивать метафорическую шелуху над событиями, подгонять жизнь под слова. Пока жива моя шиза - жив и я, подумал он.
- Патруль просто бдит, - продолжал Змей. - Несет службу. Циркулирует около и предвкушает койку в караулке. Если за смену ничего не случилось - хорошо. Такая цель, сверхзадача типа: за время моего дежурства ничего не. А эти - у них другая сверхзадача: найти нас, например. Или еще кого-нибудь. Эти не отстанут. Собака опять же.
Восемь человек в камуфляже, из них - два снайпера. Остальные тоже не абы как, но со старыми МР5, редкими по нынешним временам - под патрон 10 мм. Идут за кромкой, карту не смотрят. Мимо мин, след в след. Ну, ясное дело - с такой-то собачкой...
- Слепая? - спросил Змей
- Она самая, - ответил Саныч, с ненавистью разглядывая ахроматическое животное. Мучительно бледного цвета, опять звякнула в голове непрошеная метафора.
- Паршиво. Такие твари только у конторских. Плавали, знаем...
Змей все-таки закурил. Сигарет у него оставалось с гулькин хрен, и над каждой из них он томился духом и разводил гамлетовщину.
- А кромка далеко?
Саныч посмотрел. Мутная полоса - словно кто-то провел пальцем по свежему рисунку от края до края - была на месте. И не просто на месте, но приближалась.
- Надо идти, - сказал Саныч.
Змей встал, закинул на спину тюк с джангой. Размял ноги.
- А кому сейчас легко?
И они пошли.
После бывшего города стало проще. Во всяком случае, не надо было фиксировать противопехотные подлянки, путь спрямился, да и падалью меньше воняло, что тоже немаловажно. Саныч вел, изредка сверяясь с мятой двухверсткой, Змей прикрывал сзади, рефлективно вертел башкой, чувствуя себя голым без ствола - с одним ножом на босу ногу.
Темп держали средний, чтобы успеть до темноты набрать фору на сон и не скиснуть раньше.
- Саныч,- спросил Змей в спину,- может, сбросим это говно? И - "кофылек, кофылек... какой кофылек, гражданин начальник?" Гуляем мимо, смотрим природу. Наркотики презираем и всяко готовы сотрудничать, если что.
- Да прекращай, - ответил Саныч скучным голосом.- Есть деньги, которых слишком много, чтобы вот так взять и выбросить. Думай о хорошем. Купишь себе новую жизнь в чистом городе, закрытом от заразного быдла. Женщины, электричество, теплый сортир - цивилизация. Ты хочешь теплый сортир, Змей?
- Вранье это,- Змей засмеялся. - Сказки. Теплых сортиров не существует в природе.
Саныч тоже усмехнулся. Погода располагала к разговорам о чем-нибудь теплом. Почему бы и не о сортирах? Тоже тема, юмор резерваций.
- И джанга как таковая - зачем? Вот же свезло так свезло: нашли себе проблему. Восемь стволов и одна собака.
- Разное говорят, - сказал Саныч. - Кто говорит - дурь. А кто говорит - лекарство, панацея. Сам не пробовал, только слышал. Говорят разное, но деньги за нее дают совершенно безумные, уж точно. Только редкая она, джанга. Очень редкая, как аленький цветок, например. Вот и пасут нас твои бывшие кореша: им не груз нужен, а место. Сама садик я садила, сама буду поливать, ага?..
Некоторое время шли молча.
Потом Змей спросил:
- А ты не боишься, что я тебя - тово, а сам заделаюсь единоличным садоводом? На паях с корешами, а?
- Так ты уже умер, - спокойно ответил Саныч. - Бояться надо живых.
- Шуточки у тебя, - обиделся Змей.
***
Их взяли на тропе, за пару километров от зоны отчуждения.
Сразу за местами боевой славы последней войны - начинался лес, тоже не шибко гражданский и пригодный для пикников, но днем там можно было выжить. Если не тормозить и знать маршрут.
Саныч знал. Но вышло так, что в этот раз его знал не только он.
Прыгнули сверху, бесшумно, как ночные упыри. Змей успел принять одного прыгуна на нож - его подсекли сзади, бросили на землю и сломали ноги, чтоб не создавал проблем. Саныч все понял, лег мордой в грязь, закрыв голову руками.
Больше их не били. Вообще не делали лишних движений. Ни куража, ни жестокости: необходимый алгоритм действий. Ничего личного, работа такая.
Задали ровно один вопрос: где? Саныч сказал, что проведет. Тогда ему показали собаку - и ответы были сразу получены.
Сейчас мы умрем, подумал Саныч. Я должен вспоминать свою жизнь, всю за одно мгновение. Почему я ничего не вспоминаю? Даже не боюсь толком, нет сил. Я устал.
Змей сидел, привалившись спиной к мертвому дереву. Рвал пальцами землю и хрипел от боли. К нему подошел один из рейдеров, взял за ворот, снял жетоны с шеи.
Потом их посадили спина к спине. Чуть слева встал боец с автоматом. Опусти голову, сказал он Санычу. Холодный ствол проколол затылок до мозга.
Время остановилось.
***
Год назад Саныч видел, как люди из города карают преступный быдляк.
Наказуемому подрезали кожу на животе и вокруг спины, а потом заворачивали на голову, как рубаху. Весьма наглядно.
Следуя своей филологической шизе, Саныч пытался представить ощущения освежеванного тела, но полностью проникся только сейчас, когда в момент выстрела - его выбросило из сна, содрав всю кожу. Он висел в облаке боли, и тело его кричало.
Саныч так и не воскрес окончательно.
Молча поели. Молча пошли в сторону перевала, подгоняемые неотвратимой кромкой.
Змей теперь шел как-то иначе, пробуя каждый шаг, словно удивляясь тому, что может вот так запросто переставлять ноги.
- Как думаешь, сдохнем мы или нет? - безнадежно спросил он.
- Пока идем - живем, - ответил Саныч. - Линза же.
- Я вот не пойму, как так? То есть сам фокус знаю, сдвиг по хроносу, слепое пятно, но - как? В чем прикол?
Саныч вздохнул и посмотрел вправо. Там виднелся некий населенный пункт, не обозначенный на карте, почти как настоящий. Что настораживало.
- Да я сам не особо. Филолог, - сказал Саныч, подумал и добавил:
- Был.
- Ну-ну. Филологи - они все комнатные, ботва в очках. А ты - вон какой лось.
- Не мы такие - жизнь такая, - Саныч машинально отметил банальность, но взорванный мозг не хотел мыслить образно, вся эта словесная шняга представлялась теперь ничтожной и не имеющей никакого значения. Как, впрочем, оно и было на самом деле.
- Я лишнего не знаю. Здесь и сейчас - вот все, что стоит знать. И думать о чем. Есть Линза, есть мы. А сочинять красивые слова я уже отвык. Потому и выжил. Это раньше были писатели, придумывали разное: фантдопущение, постапокалиптика, хронь воронками - литература. Сюжеты расписывали, теории. А мы не в книге, мы в Линзе. И наш сюжет - идти или сдохнуть.
- Насчет сдохнуть - обязательно?
- Неправильный вопрос. Правильный вопрос - когда? Линза круглая и движется. Внутри Линзы всегда завтра, за кромкой - вчера. Мы их видим, они нас нет. Но это - пока, потому что Линза не только движется, но и сжимается. Как оно получается - опять неправильный вопрос. Любой вопрос неправильный. Надо идти, а не спрашивать. Все просто.
Потом разговаривать стало некогда. Возникло много мелких, но жизненно важных проблем. Одна из них, очень похожая на человека, чуть не отожрала Санычу ухо, пришлось заложить хороший крюк - в обход сомнительного населенного пункта. К перевалу вышли только вечером, измотанные в ноль.
Пока маневрировали - вроде отпустило. А тут сели, наладили костерок и появилось время думать. Накатило предощущение. Ночь засасывала в сон и в смерть. Умирать не хотелось. Не умереть было невозможно.
- Слушай, Змей, - сказал Саныч. - А ты в Конторе кем служил?
- Саныч, это бред. Нас в затылок исполнили, смысл завязывать? И вообще - поганая тема. Какого ты завел эту шарманку?
- Вроде легче так, - серьезно сказал Саныч. - Боль слушает нас, ей интересно, что о ней говорят - отвлекается. А глаза, наверное, чтобы палачу комфортней работать. Я так думаю, смотреть в глаза смертнику - то еще удовольствие...
Змей сделал глотательное движение и зашипел, мотая головой.
- Ну, Саныч, ты дал!.. Мальчики кровавые если кому и мерещатся, то только филологам. А расстрел - мероприятие сугубо утилитарное. И вся атрибутика - она не с потолка. И повязка на глаза или там мешок на голову - не психологии для, но чтоб приговоренный не дернулся до выстрела. А то достреливай его потом...
- Можно угадать что ли?
- Конечно. Стреляет не оружие, стреляет человек. Он принимает решение на выстрел. Моторика, все дела. Но главное - глаза.
Змей отвернулся. И продолжил изменившимся голосом.
- Он смотрит на меня, ловит в прицел зрачка. Вымораживает взглядом, даже ноги перестают болеть. У меня на затылке вырастает глаз - огромный, расширяющийся от ужаса, я все вижу. Душа вытекает сквозь этот глаз, тонкой струйкой. Я болтаюсь, как на ниточке. И вот - раз! - он обрывает ниточку и отпускает мою душу...
***
Смерть - больше человека. Она абстрактна, противоестественна и не вмещается в сознание, мозг не может ее принять. Как легкие - не могут дышать водой.
Ни слов, ни мыслей, ни страха. Чистое зрение.
События укрупняются и детализируются, приобретают звенящую трехмерность: их можно рассмотреть со всех сторон и даже заглянуть внутрь.
Змея растягивают звездой, фиксируют голени - двое в кованых берцах прыгают на кость. Саныч видит тайную гармонию этого действия: распятие Леонардо, золотое сечение боли.
Вот исполнитель - последний человек в жизни Саныча. Он не похож на палача. Он похож на кого-то другого. Опусти голову. Переводит оружие в режим стрельбы одиночными, поправляет затылок. Как парикмахер.
Вот патрон - в туннеле ствольного канала. Очень красивый, такая маленькая латунная ракета. Саныч видит его и даже может потрогать или попробовать на вкус.
Мир становится необычайно, завораживающе прекрасен. Его хочется смотреть и запоминать вечно. От смерти его отделяет лишь тонкая пленка движения указательного пальца исполнителя.
Саныч опять не успевает увидеть главное. Пленка рвется, вода входит в легкие.
Смертью дышать нельзя.
***
Почему человек забывает сны? говорил Саныч. Чтобы не сойти с ума. Нельзя жить в двух реальностях, во сне ведь человек тоже живет, мертвым сны не снятся. Это спасение - забывать. А мы помним сон, но забываем явь, в которой помним этот сон, и каждый раз умираем, как впервые. Я не шибко сложно излагаю?
Саныч, брось меня, просил Змей. Брось меня, пожалуйста. Я полежу маленько и выращу себе новые ноги. Эти болят, суки. Они только с виду исправные, я знаю. Там что-то не так. Исправные ноги не болят, а эти болят. Я их не люблю.
Все образуется, говорил Саныч. Ты сосредоточься. Если сосредоточиться, мы все поймем. Познаем истину. Угадаем букву. Вообще, можно привыкнуть ко всему, даже к смерти. Если человека каждый день водить на расстрел, он привыкнет. Типа шоу. Каждый день, программа передач, оставайтесь с нами. А мы не можем привыкнуть, потому что забываем. Весь день помним и живем со смертью, а засыпая - забываем, сон всегда застает нас врасплох.
Это не сон, Саныч. Нам снится перевал, Линза, а смерть нам не снится. Мы все перепутали. Я вспомнил почему-то: у меня был попугай по кличке Утырок. Дурацкая птица. Я его дрессировал говорить всякие смешные слова, а он научился скрипеть, как дверь. Очень похоже, не отличить. И ночью так скрипел, представляешь? Гад, конечно. Я ему глаза завязал. Ну, закрыл тряпкой клетку. Он и заткнулся.
Ты все правильно говоришь, Змей. Только нету тут попугая, и некому ночью скрипеть. Был бы попугай - другое дело, а без попугая плохо, да. Я вот думаю, раз мы забываем - значит, оно ненастоящее? Оно во сне, так? Надо определиться и завязать глаза. Что-то одно надо забыть. Навсегда. Как дурной сон. В котором нас каждое утро ломает так, что воздуха не хватает дышать. В этом сне мы точно сдохнем.
А ведь это я сдал тропу, Саныч. Прости меня. Хотел вернуться, дурак. Я же не знал, что это сон. Прости...
Какую тропу? удивился Саныч. Не было никакой тропы. Нас же там убили. А мы не там, а тут, живые. Мертвым сны не снятся. Я понял, надо сдохнуть. Проснуться. Ты главное не спи. Нельзя спать, нельзя. Чтобы проснуться, надо не спать. Смерть нас тут караулит, во сне. Не спи, Змей. Мы ее обманем.
Саныч остановился, аккуратно опустил Змея на разбитый асфальт серпантина. Удивился, как тот ухитряется не дышать во сне. Подложил ему под голову тюк, накрыл бушлатом - Змей совсем замерз. Потом сел сам, огляделся.
Горизонт щерился обломками гор. Сквозило какой-то невнятной сыростью. До гребня оставалась совсем ерунда.
Линза теперь просматривалась вся, не только из бинокля, при желании, можно было дотянуться до кромки. Ну, или доплюнуть. Она сжималась, как шагреневая кожа. Завернутая на голову.
Саныч с интересом обнаружил, что видит сквозь веки. Специально поморгал туда-сюда - картинка одинаковая. Только цвета менялись на инверсные. Белое небо мешало. Надо поскорее забыть и проснуться.
Он завязал глаза и стал ждать рассвета.
***
Ровно в полночь Линза схлопнулась и перестала существовать.
***
- Опусти голову, - сказал Саныч.
На мгновение ему показалось, что они смотрят на него. Чушь, подумал он, так не бывает.
И выстрелил.
- Произвел два одиночных выстрела в затылок, - отметил Змей, выходя из кустов.
- Ты закончил? - спросил Саныч.
- Дурное дело нехитрое. Собачка только чутка напрягла, а эти - даже не дернулись.
Змей вогнал нож в землю, чтобы не пачкать кровью камуфляж.