Центр кабинета занимал овальный стол с узорчатой - розовое с зеленым - крышкой из окаменевшего элаккового дерева. Его окружали кресла на силовой подвеске, приспосабливающиеся к форме тела сидящего, два кресла были заняты: в одном сидел круглолицый темноволосый юноша лет шестнадцати с угрюмыми глазами, а второе занимал изящный, хрупкий невысокий мужчина с женоподобным лицом.
Оба они внимательно смотрели на глобус и того, кто вращал его, стоя в тени.
Оттуда, из сумрака, донесся смешок, и густой бас прогудел:
- Полюбуйся, Питер: вот самая большая ловушка из всех, какие ставились на человека за всю историю. И наш герцог направляется прямо в нее. Поистине я, барон Владимир Харконнен, творю вещи изумительные!
- Вне всякого сомнения, мой барон, - ответил старший из двоих. У него оказался приятный, музыкально звучащий тенор; может быть, чуть слишком сладкий.
...
- Он в высшей степени нелюбезен, мой барон. Обращается к вам просто "Харконнен" - ни "Сир и дражайший кузэн", ни титула - ничего!
- Харконнен - достаточно хорошее имя, - проворчал барон. В его голосе слышалось нетерпение. - Что же изволит сообщить дорогой Лето?
- Он пишет: "Ваше предложение о встрече отклоняется. Я уже много раз сталкивался с вашим известным всем вероломством".
- Это все?
- "Старинное искусство канли имеет еще поклонников в Империи". Подписано: "Лето, герцог Арракиса". - Питер засмеялся. - Подумать только: герцог Арракиса! Это уже, пожалуй, чересчур!
- Замолчи, Питер, - спокойно сказал барон, и смех оборвался, словно от поворота выключателя. - Так, значит, канли? Вендетта? И ведь использовал старое доброе слово, напоминающее о древних традициях, - специально, чтобы я понял, насколько он серьезен. Хм...
- Вы сделали попытку к примирению, - заметил Питер, - таким образом, приличия соблюдены.
- Ты излишне болтлив для ментата, Питер, - одернул барон, подумав: "Скоро придется избавиться от него. Пожалуй, он почти пережил свою полезность".
...
- И все Великие Дома узнают, что это барон уничтожил Дом Атрейдес, - сказал Питер. - Они узнают.
- Они узнают, - тихо повторил барон.
- И восхитительнее всего, что это узнает и герцог, - сказал Питер. - Он уже знает. Он чувствует западню.
- Это так, он знает, - проговорил барон, и в его голосе прозвучала печальная нотка. - Он не может не знать... и мне жаль его.
...
Герцог был высок и смугл. Суровые черты его лица смягчались только теплой глубиной серых глаз. На нем был черный повседневный мундир с красным геральдическим ястребом на груди. Посеребренный поясной щит со следами долгого и частого пользования перехватывал его тонкую талию.
- Усердно занимаешься, сын? - спросил герцог.
Он подошел к столу, бросил взгляд на разложенные бумаги, скользнул глазами по залу. Он чувствовал себя очень усталым и ощущал настоящую боль от необходимости скрывать свою слабость. "Надо будет использовать всякую возможность для отдыха во время полета к Арракису, - подумал он. - На Арракисе отдыхать уже не придется".
- Не слишком усердно, - признался Пауль. - Все это верно... - Он пожал плечами.
- Да, понимаю. Но так или иначе, а завтра мы улетаем. Я полагаю, приятно будет наконец устроиться на новом месте, в новом доме, оставить всю эту суету позади...
...
- Отец, - спросил Пауль, - Арракис в самом деле так опасен, как все говорят?
Герцог заставил себя небрежно махнуть рукой, присел на угол стола, улыбнулся. В его сознании выстроился весь разговор - так случалось ему говорить со своими людьми перед боем, когда он желал рассеять их сомнения и подбодрить. Но разговор этот умер, не успев воплотиться в слова, изгнанный одной-единственной мыслью: "Это - мой сын".
- Да, там будет опасно, - признал он.
...
- Хават мне уже сказал, что она пыталась запугать тебя поджидающими на Арракисе опасностями, - сказал герцог. - Не позволяй женским страхам затуманивать твой разум. Никакая женщина не хочет, чтобы ее близкие подвергались опасности. За всеми этими предостережениями видна рука твоей матери. Так что принимай их как знак ее любви к нам.
...
- В такой ситуации тот, кому удалось создать запасы меланжи, получит сверхприбыль, - отозвался Пауль, - а все прочие останутся в дураках.
Герцог позволил себе секунду мрачного удовлетворения: глядя на сына, он думал, каким проницательным было это замечание, какой великолепный интеллект подсказал его... Он кивнул:
- Да. А Харконнены накапливали запасы многие годы.
- Значит, они хотят подорвать добычу Пряности и обвинить в этом тебя.
- Они хотят подорвать влияние Дома Атрейдес, - сказал герцог. - Вспомни о Домах Ландсраада, которые смотрят на меня в какой-то степени как на лидера и неофициального выразителя их интересов. А теперь представь, что будет, если их доходы вдруг резко упадут и виноват в этом окажусь я? В конце концов, своя рубашка ближе к телу! Как говорится, к черту Великую Конвенцию - нельзя же позволять разорять себя! - Жесткая улыбка искривила губы герцога. - Что бы со мной ни сделали тогда, они предпочтут этого не заметить...
- Даже если бы пробив нас применили атомное оружие?
- Что ты, к чему такие ужасы? Никакого открытого нарушения Конвенции не будет. Но почти все остальное, кроме этого, возможно... даже распыление радиоактивных веществ или, скажем, отравление почвы.
- Тогда зачем мы идем на это?
- Пауль! - Герцог неодобрительно посмотрел на сына. - Знать, где ловушка, - это первый шаг к тому, чтобы избежать ее. Это похоже на поединок, на дуэль, только масштабы другие. Выпад внутри выпада, а тот - внутри третьего, один финт в другом... и так, кажется, до бесконечности. Нам надо распутать этот проклятый клубок. Итак, зная, что Харконнены запасают меланжу, зададим следующий вопрос: кто еще это делает? Ответив на него, получим список наших врагов.
- И кто же это?
- Некоторые Великие Дома, известные своим недружественным к нам отношением, а также некоторые из тех, кого мы считали друзьями или по крайней мере союзниками. Впрочем, сейчас это не важно, потому что у нас есть еще один, и гораздо более могущественный, враг: наш любимый Падишах-Император!
Пауль попытался сглотнуть вмиг пересохшим горлом:
- А ты не мог бы созвать сессию Ландсраада и разоблачить...
- Показать врагу, что мы знаем, чья рука занесла нож? Нет, Пауль. Сейчас мы по крайней мере видим нож. Кто знает, откуда нам ждать удара тогда? Если мы выложим все перед Ландсраадом сейчас, это лишь внесет смятение. Император будет все отрицать, и кто посмеет ему противоречить? Все, что мы могли бы выиграть, - это небольшая отсрочка, а в случае неудачи нас ждет всеобщий хаос. И откуда пришел бы следующий удар?
...
Говорят, что герцог Лето, закрыв глаза на опасности Арракиса, безрассудно вошел прямо в западню. Не будет ли более основательным предположение, что, долго живя в условиях крайней опасности, он недооценил изменение ее интенсивности? Или, быть может, он намеренно пожертвовал собой, чтобы сын его мог найти лучшую жизнь? Все данные ясно свидетельствуют, что герцог был человеком, которого нелегко обмануть.